FO:E - "Проект Титан"
Что-то кончается, что-то начинается
[ЗАДАНИЕ: ПОЛУЧЕНО]
[ПРОНИКНОВЕНИЕ, ИЗЪЯТИЕ, ЗАЧИСТКА]
[МЕТЕОСТАНЦИЯ №4. ЗАЧИСТИТЬ. НАЙТИ КООРДИНАТЫ НПЦ «СТОЙЛ-ТЕК». НЕ ПРОЕБАТЬСЯ]
[УРОВЕНЬ УГРОЗЫ: СЛАБЫЙ\УМЕРЕННЫЙ].
Мыться это странное существо боялось до визга.
Ну, конечно, я понимал, что Пустошь – это не то место, где можно встретить команду пловцов, считающих смыслом всей жизни барахтаться в радиоактивной водичке. Сам я тоже плавал как это самое, которое хрен смоешь – но хотя бы мог держаться на поверхности воды, чему немало способствовало озеро, которое однажды нашли в пещере, при обрушении недостроенного и запечатанного тоннеля. Но даже те, кто до обморока боялись этих полутемных пещер, никогда не отказывали себе в ежедневном принятии душа, и уж точно не вопили так, будто их режут. Впрочем, пара уроков принудительного обучения нырянию заставили полосатую пересмотреть громкость своих воплей и, вынырнув во второй раз, она уже не пыталась так громко орать мне на ухо. Забравшись на меня всеми ногами, она еще долго тряслась, пока я сидел в прохладной воде, непроизвольно поглаживая ее дергающуюся спину, пока, наконец, она хоть немного расслабилась и уже не вопила, когда я ссадил ее в воду для того, чтобы помыть.
Да, это может прозвучать странно, но мне действительно пришлось ее мыть – уж не знаю, умела ли она это делать или в принципе не мылась в своих джунглях или пустыне, или что там было с природой на родине этих полосатых злодеев; однако именно мне пришлось оттирать ее полосатую шкурку вначале копытами, а затем и ржавчиной, скопившейся на дне резервуара. Отпадающие чешуйки металла скопились на дне бака, и мне было достаточно захватывать их копытом, после чего, словно чистящим средством, надраивать эту страдалицу. Почему я не начал с себя? Ну, наверное, потому что это было бы попросту бесполезно, ведь почуяв холодную воду, многочисленные насекомые тотчас же полезли из шерсти на голову, в гриву, с отчаянной храбростью перескакивая на все, что было поблизости, включая меня самого. И именно поэтому я так тщательно оттирал ее шкурку, пока она была под водой, пару раз вылезая из бака чтобы обсохнуть и поискать что-нибудь поядовитее, но не за тем, чтобы отравить эту дуру, а завершить намечающийся геноцид пониедской цивилизации, переживавшей на ней настоящий расцвет. По крайней мере, до встречи со мной. Скрепя дух, мне все же пришлось вновь залезть в будку Жарь-жаря, где, после очень поспешных поисков я все-таки отыскал почти полную, пусть и ржавую, бутылку смеси для розжига плит, которая и довершила разгром членистоногого народа, ушедшего в небытие. Во время этой экзекуции полосатая лишь раз попыталась выбраться из резервуара, но, увидев продемонстрированный ей оскал, послушно плюхнулась в воду, где и сидела, погрузившись по самый нос, которым испуганно и обиженно булькала, пуская многочисленные пузыри.
Финальным аккордом стало споласкивание в ручье, и вот тут я встретил самое активное сопротивление. Зебра активно орала, размахивала копытами и всячески пыталась донести до окружавшей нас Пустоши, что ее пытаются утопить. Однако я был неумолим, и сам поражаясь своему напору, буквально выполоскал в воде брыкающуюся кобылу, ухватив ее за гриву и хвост, после чего выкинул свою ношу на берег, и в занимающихся сумерках сам полез в холодную, но прозрачную воду. Очутившись на твердой земле, полосатая рванула по откосу так, будто за нею гналось цело стадо кровожадных гулей, но я не двинулся с места, и только помахал ей ногой. На прощание, понятное дело.
«А ты умеешь обращаться с дамами».
«Правда?».
«Нет конечно же, дурик. Хотя в целом идея была недурна».
«Наверное. Просто я тут подумал – а почему я вообще должен заставлять кого-то делать то, что ему не нравится? Нет, я, конечно, понимаю, что такое дисциплина, и что иногда нужно делать то, что нужно стойлу, например, или для того, чтобы выжить. Но вот так вот… В общем, я бы тоже не хотел, чтобы меня заставляли, например, как рейдера, раскрашиваться чьей-нибудь кровью или говном».
«Надо же. Не иначе как с перепугу, ты вдруг стал постигать такую сложную социальную дисциплину, как сочувствие?».
Это было враньем и, наверное, именно моя уверенность в этом заставило мысли в голове сконфуженно замолчать, когда я вспомнил про Бабблса. Самый слабый и робкий жеребенок стойла, которого вечно задирали сверстники, и с которым я познакомился, когда вытянул его за шкирку из технического проема рубашки охлаждения реактора, где он прятался от остальных. Он все время пытался убежать и спрятаться, и когда-то мне точно так же пришлось тащить его в душевую и мыть, чтобы отскоблить с него порядком фонившую грязь, которую тот насобирал, скрываясь от родителей в разных подсобных помещениях технических уровней. Я впервые заботился о ком-то, поэтому сам не заметил, как научился некоторым забавным приемам, вроде того фокуса с абразивом вместо фирменного чистящего средства Абронко, или принудительного полоскания в душевой. Со временем, он стал мне настоящим другом и, глядя на зебру, скользя и запинаясь, поднимавшуюся по крутому скосу холма, я почему-то вспомнил его, наши шалости и настоящие приключения. Как я ходил с ним в учебный класс, учась недобрым зырканьем отгонять всех желающих намять бока аутсайдеру всего стойла, как он водил меня на технический уровень, уча скрываться от техников и дежурных. Как я таскал его в пещеру, чтобы там поиграть в прятки среди фосфоресцирующего мха и грибов. Как кормил его с ложки, а затем и через трубочку, когда он уже не мог даже встать, и все дни проводил в медицинском отсеке.
И как держал его за иссохшую, отощавшую ногу, ловя каждый редеющий вздох.
Говорят, что молодые не понимают концепцию смерти, и не принимают ее. Но я уже давно знаком с Холодной кобылой и, может быть поэтому, был самым молодым из тех жителей стойла, кому разрешили выходить на поверхность из открывшейся вдруг герметичной двери. Не знаю, почему мне вдруг вспомнился Бабблс, и почему я провожал глазами удалявшуюся черно-белую фигуру. Цепляясь копытами за пожухлую траву, она наконец добралась до забора и довольно ловко запрыгнула на погнувшуюся трубу, служившую когда-то основанием водокачки, после чего, оступившись всего раз или два, скрылась в лагере рейдеров. Я не пытался ни бежать за ней, ни еще как-нибудь привлечь ее внимание, понимая, что после недолгого знакомства и бурной встречи наши дороги наконец разошлись. Но все-таки что-то в ней заставило меня запомнить эту отощавшую полосатую фигуру, так непохожую на всех прочих пони, которых я видел в стойле и на поверхности. Она ушла, и впервые за все время, проведенное на поверхности, я вдруг остро ощутил, что такое настоящее одиночество, когда ты совсем один, даже если тебя окружают другие.
Не это ли я ощутил когда-то в том, кто был мне единственным настоящим другом?
«Надеюсь, она найдет свой путь к звездам».
«А ты романтик, оказывается. Вот только не вздумай ляпнуть про звезды при ней» — пришедшая в голову мысль была негромкой и отдавала удивлением – «Ладно, уже поздно. Пора возвращаться домой».
«Да. Пора» — смеркалось, и свет, пробивавшийся из-за туч, окрашивал их во все оттенки зеленого, являя истинную природу Пустоши — недружелюбной, предательской, извращенной и совершенно больной. Вода из просто холодной вдруг стала совсем ледяной, заставив выбраться из ручья, в котором я все это время плескался, игнорируя щелкающий пип-бак. Во всем теле ощущалась нездоровая слабость, а засевшие под шкурой дробинки царапали ее изнутри, заставляя кривиться при каждом движении. Ветер больно кусал сквозь мокрую шерсть, и я порядком продрог, пока обходил забор вокруг лагеря, решив прихватить с собой хотя бы пару ножей, не говоря уже о брошенной где-то там сумке. Хорошо еще, что голова перестала так немилосердно звенеть...
И именно там я и увидел ее – полосатую фигуру, белеющую в сумерках возле погасшего костерка, на котором ее и хотели поджарить. Дрожа и шмыгая носом, она согнулась возле остывающих углей, едва не засовывая в них копыта, и первой мыслью, пришедшей мне в голову при виде этого зрелища, было: «Ну и кому я, собственно, тут старался?».
«Ага. Старался, мыл, полоскал – а потом вышвырнул на мороз. Ну просто душка!».
— «И никого я не выкидывал» — буркнул я сам себе под нос. Видимо, слишком громко, поскольку после этих слов полосатая подпрыгнула и, дрожа, начала оглядываться по сторонам, поэтому я просто не мог не схулиганить, и потихоньку зашел к ней за спину. Она выглядела такой нервной и беззащитной, что мои копыта прямо зачесались одним движением оказаться рядом, и… Но вместо укуса или удара ножом, я вдруг понял, что неловко обнял ее, прижимая спиной к своей груди.
— «Это просто потому, что холодно. Ну, то есть, холодает» — пробурчал я, обращаясь непонятно к кому. Почувствовав прикосновения, зебра снова подпрыгнула и замолотила ногами, пытаясь вырваться, а заодно и завопить, но, увидев меня, поперхнулась на вдохе, поэтому мне пришлось еще и постучать ее по спине, придерживая за грудь, словно…
Словно Бабблса.
Воспоминание о друге, вес высыхающего, тщедушного тела которого вновь ощутили мои копыта, заставило меня замереть, глядя в сгущающуюся темноту. Что пробудило его – царившая в лагере рейдеров вонь, похожая на смрадный запах умирающего, или возившаяся в них полосатая, лихорадочно пытающаяся развернуться ко мне, будто это спасло бы ее, задумай я что-то плохое? А может, все вместе, все произошедшее, что привело меня сюда, на вершину холма? Когда-то я посмел пойти наперекор всему стойлу, отказом отвечая на все предложения, а затем и требования отправить друга в небытие лишь потому, что тот до самого конца надеялся, до самого конца хотел оставаться со мной. Да, остальные смирились, или просто сделали вид – мне было плевать, и каждую ночь, когда на жилых уровнях гасли огни, я взваливал его себе на спину и уносил в пещеру, где мы лежали на светящемся мхе и фантазировали, что смотрим на бесконечное небо с сотнями звезд. Там, однажды, он сделал свой последний вздох, и там я похоронил его, по старым канонам доверив его могиле в каменистом полу, а не утробе бездушных машин, которые переработали бы не только его тело, но и саму память о нем.
Он обещал ждать меня там, за гранью, чтобы мы, однажды, вместе отправились в прекрасные ночные леса, представ перед премудрой Княгиней Ночи.
Эти мысли о Бабблсе – почему я начал вдруг его вспоминать? Из-за всего, что случилось? Из-за множества неудач, когда все катиться по наклонной, прямиком в Тартар, и ты не можешь ничего изменить – прямо как тогда, когда я в ярости визжал и шипел на врачей, требуя как-нибудь перенастроить автодок или придумать лекарство? А может, это я сам вдруг оказался на его месте, с такой же мрачной предопределенностью следуя по пути, с которого уже не свернуть? От этой мысли я вздрогнул, даже не услышав, а ощутив тяжелый вздох в голове, и с искренним удивлением уставился на нечто надоедливое, в свою очередь, все это время таращившееся на меня.
— «Ээээ… Ну… А ты чего не уходишь?» — не придумав ничего лучше, тупо спросил я у глядевшей на меня полосатой кобылы.
«Молодец. Помнишь мои слова о том, что ты настоящий романтик?».
«Да, наверное… А что?».
«Забудь и никогда не вспоминай, идиот».
Одна голова – хорошо, а с туловищем все-таки лучше. Копытоводствуясь этим принципом, я все же решил удрать подальше от стоянки рейдеров – воля ваша, а хижин и лежанок там было больше, чем на пятерых, и если один очаг мог прокормить пяток пониедов, то количество имеющихся кострищ намекало на то, что их было гораздо больше, и они намеревались вернуться, причем не одни. Становиться жертвой неизвестного количества рейдеров, присоединившись к их добыче, которую ожидали криво и косо скрученные клетки, я не собирался, поэтому наскоро обыскав уже начавшие пованивать трупы, запах которых присоединился к царившему в лагере отвратительному амбре, я отправился прочь, с трудом выбросив из головы какое-то здоровенное оружие, похожее на киринский меч для двухкопытного хвата, к которому какой-то псих прикрутил водопроводные трубы, вентили и баллон для керосина. Возможно, стоило бы его взять с собой, но, бросив один-единственный взгляд на покрывавшую его субстанцию из гниющей плоти и чего-то, подозрительно напоминающее навоз, я содрогнулся и едва не стошнив, решил, что скорее отгрызу себе ногу, чем прикоснусь к этой отвратительной пародии на оружие. К моему ужасу, кажется, его вид нисколько не смущал полосатую дуру, явно ничего не слышавшей о инфекциях, зараженной плоти и трупных ядах – иначе зачем бы ей было поглядывать с таким вожделением на этот уродливый инструмент, висевший на стене в будке Жарь-жаря? Впрочем, увидев мой оторопевший взгляд, который я переводил с нее на меч, и обратно, она вдруг вскочила и, зачем-то подергав вверх-вниз своей головой, вознамерилась отправиться прямо в логово этой нечисти, в котором было просто нечем дышать от смрада. Даже не знаю, чего я хотел больше в этот момент – просто спалить всю эту стоянку каннибалов, или спалить ее вместе с полосатой идиоткой, заперев эту дуру в проклятой будке, наполненной дерьмом, внутренностями и разорванными телами, причудливо развешанными на потолочных крюках...
Если такое дерьмо царило по всей Эквестрии в последние дни перед Катаклизмом, то я, признаться, был не удивлен, что предки решили выжечь тут все дотла.
Впрочем, делать такое не пришлось по нескольким причинам. И одной из них я считал необходимость оставаться невидимым и неслышимым для врагов. Отсюда и до самого Флэнка земли были куда как не мирными, а что творилось на востоке, среди болот, лучше было и вовсе не вспоминать, поэтому поджог лагеря был бы сродни фанфарам и вызывающему вою трубы, причем одновременно. И кто знает, сколько психов с поверхности сочли бы это приглашением на обед? Поэтому я взял с собой пару ножей, осторожно обернув их пучками травы и пообещав себе не только вычистить, но и прокалить на огне, после чего решительно отправился обратно к месту побоища, изо всех сил надеясь на то, что героине и ее прихлебателям не придет в голову вернуться. Забавно, но вслед за мною увязалась и эта полосатая – завороженно глядевшая на освещенный чадящей керосинкой дверной проем будки Жарь-жаря, она не сразу сообразила, что я ушел и поэтому мне пришлось остановиться, громким ворчанием привлекая внимание этой дурынды, принявшейся с топотом носиться по лагерю, вновь начав причитать что-то на своем странном зебринском языке.
— «Мими не касхо́, бвана…» — пробубнила она, подбегая ко мне и останавливаясь за три шага поодаль. Казалось, что ей очень не хочется быть тут, рядом со мной, но взгляды, которые она бросала в темноту, явно давали понять, что она боится того, что могло в ней скрываться, хотя вроде бы ничего такого опасного, на удивление, пока поодаль не ползало. Но это могло измениться в любое мгновение, поэтому я и хотел уйти как можно дальше от этого места до того, как сюда заявятся многочисленные любители мертвечины. Странно, что они до сих пор не пожаловали на огонек, но это дело, как мне представлялось, было наживное. Что-то переменилось во мне после всего, что произошло, и продолжало меняться и, поэтому, удивляясь самому себе, я махнул головой, приглашая следовать за собой эту странную кобылу, и даже позволил держаться зубами за хвост, пока размеренно шагал в сторону разбитой повозки, время от времени сверяясь с пип-баком, любезно подсказывавшим мне направление.
Вот уж не представляю, откуда эти штуки могут все знать.
Место недавнего побоища встретило нас тишиной, которую кто-то назвал бы настораживающей. Для меня она полнилась звуками – где-то на расстоянии пары миль раздался и затих одинокий выстрел, раскатившийся между холмов, гораздо ближе кустами хрустели прожорливые кротокрысы, а на полянке между кустов все так же чернела разбитая повозка. Фонари давно погасли, но даже в том сером полумраке, который заменял для меня полную темноту, я не заметил никаких признаков тел, что навело меня на недобрые мысли о том, сколько же именно было рейдеров, прошедших в этих местах. Я не был следопытом, но такое количество пони не могло не могло совсем не оставить следов, и мне показалось, что они уходят на запад, в сторону шоссе Сансет, но что там могло заинтересовать этих психов? Впрочем, на шоссе всегда было чем поживиться – те же самые…
«Караваны! Настоящий грифоний стол, сервированный и с доставкой!».
«А ты делаешь успехи. Подумай на досуге об этом».
«Подумать о чем?» — ответа не последовало. Впрочем, я не удивился – прошел всего день или два, как на меня свалилось столько всякого, что мысленный разговор с собственными мыслями был не самым странным из того, что произошло. Не обнаружив ничего подозрительного вокруг, я попытался зажечь керосиновую лампу, все еще болтавшуюся на боку накренившейся повозки, удивляясь про себя, почему ее содержимое все еще находится в кузове, а не разбросано или украдено проходившей тут рейдерской бандой. Впрочем, это быстро стало понятным, когда в мерцающем желтом свете на меня взглянули разорванные мешки и их пахучее содержимое, заставив меня отшатнуться от запаха навоза, шибанувшего мой чувствительный нос не хуже копыта. Караван вез навоз? Нет, не может быть такого! Кому вообще... Кому вообще было нужно браминово дерьмо?!
Осев, я какое-то время неподвижно смотрел перед собой. Почему это так ударило по мне? Я преследовал этот караван не как какой-нибудь рейдер или бандит, ожидая захватить богатую добычу – даже сейчас я вернулся сюда движимый лишь желанием найти что-нибудь, что облегчило бы боль в подстреленном теле. Но дерьмо? В самом деле? Это было выше моего понимания и казалось каким-то знаком свыше, будто кто-то большой и могучий, глядя с затянутой тучами высоты, отрицательно качал головой в ответ на все мои трепыхания и надежды.
Спустя какое-то время я заметил, что сижу в темноте. Керосиновая лампа потухла, и темнота набросила на мир свое рваное покрывало. Именно так я воспринимал ночь на Пустоши, когда весь мир погружался во все оттенки серого, а свинцовые тучи напоминали старый вязанный свитер, сквозь наполовину распущенные петли которого проникает слабый свет какого-то непонятного, болотно-зеленого цвета. Темнота для меня не была абсолютной, но поднявшийся ветер заставил нехотя зашевелиться, стряхивая отупение – следовало что-то делать, если я не хотел замерзнуть, что точно нисколько не повысило бы мои шансы добраться до стойла.
«Стойло. Горячий душ. Чипсы из водорослей и переработанных отходов» — все, что раньше было обыденностью, теперь казалось далекой роскошью, которую нужно было еще заслужить. Но, чтобы добраться этих сокровищ, следовало пережить как минимум эту ночь, пахнувшую в меня слабой, но различимой на расстоянии вонью болот. Негромко застонав, я прикусил губу и стараясь не кряхтеть от боли в плече и боку, отправился разводить костер – ведь что может быть проще, не так ли? Дрова – кустарник и деревяшки, оставшиеся от сломанного колеса; жидкость для розжига – остатки керосина из лампы. Огонь… а вот огонь разжечь было нечем. Проскакавшая тут банда рейдеров подмела на своем пути все, что нашла и до чего смогла дотянуться, забрав с тобой не только оружие, но и трупы, часть которых, еще недавно, я видел в расположенном неподалеку лагере рейдеров. Вокруг не осталось даже самого завалящего ружья, с помощью которого можно было бы выстрелить в приготовленные ветки кустов…
«Хммм. Выстрелить?».
Пошарившись вокруг телеги, я наконец-то нашел то, в поисках чего буквально обнюхивал землю: самодельный ружейный патрон, выроненный распсиховавшимся мобстером, втоптанный нашими копытами в грязь возле заднего колеса. Вытащив из него бумажный пыж, я приволок к будущему костру пару удобных камней, высыпал порох на один из них и, прищурившись, уронил сверху камень поменьше…
Хлопок и сноп ярких искр, с треском подкинувших камень обратно вверх – вот и все, чего я добился, не считая испуганного вскрика где-то за спиной.
«Но как же так?» — рухнув на задницу перед тем, что должно было стать костром, я недоверчиво осмотрел, ощупал и даже обнюхал булыжники, которыми рассчитывал добыть огонь. В стареньком пособии по выживанию в сельве, предназначенном для диверсионно-разведывательных подразделений эквестрийской армии, это представлялось делом легким и не опасным, поэтому гораздо больше места было отведено тому, как замаскировать и поддерживать свой костер в течение ночи. Конечно, всегда существовал шанс того, что это у меня копыта росли из не предназначенного для этого места, но я впервые задумался о том, что не все книги, как оказалось, могли содержать абсолютную правду. Не в силах смириться с произошедшим, я подхватил разлетевшиеся булыжники и принялся в раздражении постукивать ими друг о друга, раздумывая над тем, можно ли выбить искры из твердых камней так же просто, как из того же металла, время от времени тихо ругаясь себе под нос, когда попадал одним или другим себе по копытам. Увлекшись своими мыслями, отвлекавшими от холода и бурчащего живота, я пропустил тот момент, когда напротив меня появилась другая фигура, пытавшаяся рассмотреть движения моих ног.
«Она что, смеется? Серьезно?» — с возмущением подумал я, заметив, как зебра прикрывает копытом рот каждый раз, когда я попадал тяжелым камнем себе по ноге. В темноте ее глаза казались почти черными, но мне показалось, что я все же увидел сверкнувшую в них насмешку, когда она протянула переднюю ногу, практически наощупь подбирая отброшенные камни, и с громким стуком замолотила одним о другой. Вначале я презрительно фыркнул, только потом заметив, что она не пыталась добыть из них искры, или как-то иначе зажечь уже просохшие от керосина ветки кустов – вместо этого ее нога поворачивала один из камней, пока вторая наносила по нему вторым короткие удары, понемногу превращая в какое-то подобие стамески или маленького топора. Не знаю, как называлась эта штука, но очень быстро увидел, как с ее помощью она превратила собранные мною большие и жесткие ветки кустов в куче маленьких деревяшек, ловко раскалывая каждую вдоль, а потом ломая получившиеся заготовки на части. Даже несмотря на полную темноту, движения ее копыт были ловкими и уверенными, словно она это делала уже тысячу раз, но все же я не смог скрыть изумления, когда спустя уже десять или пятнадцать минут, в сложенные хитрым образом щепки полетели первые искры от ударов камней. Не знаю, что она там сделала с этими камнями и для чего, пыхтя, набрала еще, разложив их кружком вокруг сложенных деревяшек, но факт оставался фактом – какая-то полосатая сумасшедшая устроила настоящий костер быстрее, чем я!
«А ты что, прынц какой-нибудь? Или опытный житель этой помойки?».
«Нет, но…» — я смотрел, как искры впиваются в разлохмаченные кусочки коры, наполняя воздух первым запахом дыма, постепенно вытесняющим кислый запах от сталкивающихся камней. Первые мерцающие огоньки побежали по сложенным деревяшкам, то вспыхивая, то затухая от дыхания черных губ, то появляющихся, то исчезающих в темноте вместе с носом и глазами полосатой кобылы, с сопением раздувавшей огонь – «Просто я… Я думал, что все должен сделать сам…».
«Ага. Настоящий жеребец» — насмешливо крутанулась мысль, когда по-хитрому сложенные домиком щепки весело затрещали, впервые осветив окружавшие их камни – «Что ж, огонь тебе развели – неужели и дрова для него добывать будет кто-то?».
«Так я уже…» — насупился я, подтаскивая к крошечному пока костерку оставшийся куст. Признаться, при взгляде на то, как быстро огонь пожирает слегка просохшее дерево, я вдруг засомневался, что его хватит надолго, поэтому бросив его у костра, отправился за следующим, стараясь не обращать внимания на выпучившуюся на меня кобылу. Пыхтя и ругаясь, когда колючие ветки, словно в отместку, кололи меня в самые неожиданные места, я притащил еще несколько, после чего подозрительно уставился на полосатую сумасшедшую, постаравшуюся как можно быстрее убрать копыто ото рта.
«Ну, молодец» — клянусь, меня уже начала подбешивать эта смешинка, которую я ощущал за каждой приходящей в голову мыслью! – «Ну, а на ужин что-нибудь сообразишь, чтобы окончательно сразить даму ворохом своих достоинств?».
«Но у меня же ничего нет…».
«Так найди!» - мысль вновь стала сердитой, но вместе с тем, принесла с собой ощущение заботы, тщательно скрываемой за раздражением – «Пойми, это ты там каким-то дерьмом обдолбался, от которого уже третий день как забыл о том, что нужно пожрать! Но взгляни – тебя уже от голода шатать начинает! А как приходится ей, ты подумал? Так что иди и поищи – может, в этой телеге что-то осталось».
Не знаю, совпадение это или случайность, но мой живот вдруг издал громкое и угрожающее бурчание, заставив взглянуть на полосатую фигуру, сгорбившуюся возле костра, вновь замечая выступавшие ребра и общую худобу, так не похожую на приятную упитанность стойловских пони. Для жителей подземных убежищ концепция голода была чем-то чуждым, поэтому не было ничего удивительного, что я почувствовал, как волосы становятся дыбом у меня на хвосте при мысли о том, что пони может быть не просто голодным, а вообще не иметь шансов на то, чтобы отыскать себе хоть какую-нибудь еду, медленно погибая от голода, когда вокруг ходят относительно сытые сородичи. Это чувство перебороло отвращение и нежелание лезть в повозку, пахнувшую навозом и рассыпанной землей, уже начавшей подсыхать и покрывшейся растрескавшейся коркой. Даже не представляю, кому и для чего она понадобилась, но именно из-за нее я почти пропустил горловину мешка, неприметно торчавшую среди рыхлого грунта эдакой рваненькой, полузасыпанной тряпочкой. Но стоило мне за него потянуть, как я понял, что внутри него явно было что-то потяжелее земли – уж больно заманчиво он позвякивал. Пыхтя, я с трудом приподнял свою добычу, жадно запустил внутрь ногу… И лишь по счастливой случайности не оттяпал себе половину копыта, когда по нему царапнуло что-то острое, оказавшееся ножом. Разу несколько штук были брошены как попало, вперемешку с ружьями и пистолетами, но самое главное, что я смог нащупать, не залезая в него с головой – это пара флаконов лечащих зелий и то, в чем мы нуждались сейчас больше всего.
— «Вот» — спрыгнув с повозки, я покачнулся, но сумел восстановить равновесие. Не хватало еще позорно плюхнуться на задницу перед этой полосаткой! Все это время, пока я копался в мешке, она сидела возле края повозки, едва заметно дрожа и с каким-то мучительным вожделением глядя на появляющиеся из него коробки и банки с довоенной едой, но стоило мне подняться, как она отскочила и снова сгорбилась у костра. Собрав все, что смог разыскать, я положил перед нею пару банок с готовым обедом, сладкий протеиновый батончик «Нюх-нюх» (странные фантазии были у довоенных пони!) и двухсотлетний морковный тортик в неповрежденной упаковке, пусть и траченной временем и водой – «Ешь. Тебе нужно… тебе нужнее, понятно?».
«Тем более, что в меня столько раз попали, что мне кажется, еда добьет меня быстрее, чем голод».
Не двигаясь, зебра смотрела на меня своим странным, нечитаемым взглядом и кажется, даже слегка отпрянула, когда я подтолкнул к ней копытом одну из банок. Что ж, вздохнув, я с трудом поднялся и отправился на другую сторону костра, решив дать ей возможность поесть в одиночестве, раз уж мой вид отбивает аппетит даже у ненавидящей меня полосатой кобылы. Кажется, это решение было правильным, и не успел я опуститься на землю, спиной к огню, как услышал хруст разрываемой упаковки. Ела она быстро и жадно, негромко чавкая и даже пару раз поперхнувшись, но, странное дело – я понял, что испытываю не отвращение, а сочувствие и стыд от того, что не могу дать ей больше. Как я уже говорил, голод как таковой был неведом жителям стойла – за нас все делали машины и талисманы, а после того, как была вскрыта та пробка в недостроенном коридоре, ведущая в комплекс тоннелей, заканчивавшихся небольшой пещерой с настоящим подземным озером, однообразное меню расширилось благодаря мху, грибам и даже всякой плавающей и ползающей живности. И тем сильнее были ужас и отвращение, которые я испытал, впервые увидев не просто обездоленных, а полностью опустившихся пони – попавших в рабство, подсевших на различные препараты или просто продавших себя и своих близких тому, кто будет хоть немного кормить. Их вид навсегда отпечатался в моей памяти, и тем сильнее было мое удивление, когда я почувствовал рядом с собой сладковатый запах довоенной моркови, а открыв глаза, обнаружил возле носа вскрытую упаковку с половиной батончика.
Эта жалкая попытка становиться и оторвать от себя хоть кусочек еды окончательно добила меня. Всего неделю назад воображавший себя настоящим рейнджером, теперь я, словно жалкий кротокрыс, закопался в мешок, с рычанием вытянув его из унавоженного содержимого кузова, в поисках еще чего-нибудь съестного, что могли припрятать прикидывавшиеся караванщиками бандиты. Увы, в мешках, скрытых под грудой земли, оказался в основном металлолом, причем, как я вдруг заподозрил, подозрительно похожий на тот, что использовали члены банд, собравшихся в заброшенном колледже, считая его настоящим оружием. Эту загадку я решил оставить на утро, отложив про запас несколько более-менее острых ножей, и гораздо сильнее обрадовался упаковке сахарных бомбочек – с подозрением лизнув пару штук, полосатка вдруг выпучила свои зеленые гляделки, и засунув морду в коробку, жадно захрустела двухсотлетним десертом. Не став ей мешать, я вновь уволокся на другую сторону костра и медленно опустился на прогревшуюся землю. Спальников у нас не было, а использовать для этого воняющие браминовым навозом мешки я не стал бы даже под угрозой расстрела, но в целом, я уже достаточно устал для того, чтобы не обращать внимания на такие вот мелочи, ранее казавшиеся чем-то из ряда вон выходящим.
Просто я почувствовал, что устал от поражений, обрушившихся на меня за эти несколько дней.
Кажется, я задремал, и мне снилось стойло. Убежище, как их еще называли. Они должны были стать спасением для множества пони в случае катастрофы – но, как это водится в нашем мире, что-то пошло не так, и в этом отношении наше стойло можно было ставить в пример. Расположенное на северо-западе, между Хуффингтоном и Глубоководьем, оно находилось на этапе отделочных работ, когда упали первые ракеты и бомбы. Новейшее механомагическое оборудование соседствовало с опалубкой и голым бетоном, а правила и протоколы если и существовали, то лишь на бумаге, в главном офисе Стойл-Тек. Тем не менее, оно смогло вместить в себя всех, кто смог до него добраться из соседней с ним воинской части и близлежащего городка – сотрудники Стойл-Тека просто не успели прибыть на место со своими списками для сортировки, а настройку их систем связи между убежищами и главным офисом толком даже и не начинали. Впрочем, последнее пошло на пользу – базовая система была гораздо удобнее чем ее кастрированный аналог, согласно инструкциям, превращавших такое чудесное устройство как пип-бак в какой-то мало функциональный кирпич с набором из пяти-шести базовых функций. Для чего это было делать, так никто не понял, поэтому микросхемы с прошивкой то ли выбросили, то ли спрятали в сейфах смотрителей, так что у нас, в отличие от прочих убежищ, даже была своя система обмена сообщения между пип-баками и стойлом. Порядком поизносившаяся и слабеющая с выходом из строя очередного спутника и антенны, остававшихся с довоенных времен, она все же функционировала, поэтому я не сильно удивился, когда моя тяжелая дремота, больше похожая на какое-то отупение, была прервана вибрацией, вырвавшей меня из вязкого, словно клей, полусна.
[У вас есть непрочитанные сообщения. Из них экстренных:0, задания: 1, стойло: 1]
«Оу…» — почувствовав, как сон отступает в сторону, оставляя после себя тяжелую одурь, я несколько раз мотнул головой, после чего вчитался в полученные сообщения. Содержавшее информацию о задании, как обычно, было предельно лаконичным из-за каких-то там ограничений канала, в чем я, честно говоря, не очень-то разбирался, а вот второе сообщение было немного длиннее и гораздо эмоциональнее – чувствовалось копыто деда. «Козлоухий осел» и «жертва выкидыша» были самыми ласковыми выражениями, которые он, словно проклятья, посылал на мою голову, в конце даже перестав разделять их пробелами и запятыми. Похоже, старик и вправду переживал за мой величайший проклоп со времен первого открытия стойла, поэтому я решил не читать его ругань, пробравшуюся даже в текст задания, до конца. Да, я эпично обосрался и пока даже не представляю, как буду чинить фамильную силовую броню. Да, я даже не представляю, как буду тащить ее в стойло, если не получиться починить. Но я все же смог очистить район возле стойла от полудесятка самых разных банд, слишком близко подобравшихся к нашему убежищу, да и вообще – вот нахрена так ругаться, если сам во всеуслышание говорил, что я рано или поздно эпически ее проебу?
Может, просто вышло не совсем эпически, на его взгляд?
В этих сомнениях пролетело немало минут, прежде чем я нажал на колесико бокового селектора, подтверждая прием. То, что наказание будет суровым, было ясно с самого начала, да и я сам понимал, как крупно напортачил, и что эта ошибка определит всю мою дальнейшую жизнь. Спустя две сотни лет уже не было ни заводов, ни мастерских, что могли ремонтировать такую сложную технику – единственным способом было найти кого-нибудь из военных, по слухам, выживших в катаклизме, и постепенно вылезающих на поверхность из своих убежищ. Возможно, стоило обратиться к ним – но что-то мне подсказывало, что вместо матрицы заклинаний я могу получить в лучшем случае рог от земнопони, а в худшем – и крепежное отверстие для него, между глаз. На эти мысли меня навели слова одного караванщика, обсуждавшего в Мегамарте каких-то Стальных Рейнджеров, и очень странные взгляды окружающих на мою силовую броню, но кажется, теперь к моим словам вряд ли отнесутся с вниманием – напротив, точно в стойле запрут. До гарантированного, мать его, результата.
От этой мысли почему-то захотелось завыть.
Погрузившись в нелегкие мысли, лишь спустя какое-то время я понял, что лежу у костра не один. Ну, то есть, я и раньше был не один, но… В общем, я сначала почувствовал, а затем уже и увидел, что за мной наблюдают. Оказывается, зебра не спала, а уже какое-то время наблюдала за мной, потихоньку придвигаясь все ближе. Согревшись у огня, она уже не тряслась и не сжималась в комочек при каждом моем взгляде в ее сторону, а напротив, вела себя гораздо спокойнее и, я бы сказал, адекватнее, если это слово вообще применимо к этим странным существам.
«Интересно, и как скоро меня снова попытаются грохнуть?».
Решив последить за тем, что она будет делать, я вновь уставился в огонь, краем глаза следя за тем, как она, потихоньку двигая крупом, подкрадывается все ближе, внимательно разглядывая меня, когда думала, что я за нею не слежу. Думаю, глаза выдавали меня с головой, но для того, чтобы слышать шуршание шерсти или приближающееся дыхание опасной кобылы-убийцы, чьи копыта тряслись от предвкушения жестокой и кровавой расправы, они мне были не сильно нужны. Высокий и яркий, огонь постепенно угас, сменившись небольшими язычками пламени, и уже не слепил меня, позволяя разглядеть замаячившую рядом полосатую шкурку, после мытья вернувшую себе натуральные свои цвета. Точнее, я всего лишь предполагал, что эти цвета были ее натуральными, ведь на мой скромный взгляд, пятна грязи и засохшей крови вряд ли могли принадлежать ей от рождения. С другой стороны, кто этих чудовищ-пониедов знает – может, у них какие-нибудь ритуальные рисунки принято наносить, как у рейдеров…
- «Мими ни б-бариди, бвана» — оказавшись у меня практически под самым носом, произнесла наконец она. Когда полосатая не орала дурниной, голос у нее оказался довольно приятным для кровавого каннибала, хотя и со странным акцентом, словно у нее во рту перекатывался невидимый и неосязаемый шар, заставляя произносить как-то по-особенному знакомые, казалось бы, звуки.
«Охренеть. Как меня только не дразнили дома, но каким-то буваной – в первый раз».
— «Бу-ва-на?» — я не был уверен, что смог бы повторить это слово настолько округло и с каким-то подвыванием посередине, так, как это делала она. «Буоана»… «Буаоу»… Поньский хрен, в мире и так полно разных сложных слов и непонятных звуков – ну вот зачем придумывать еще?!
— «Бвана» — еще раз повторила эта зеленоглазая сумасшедшая, видимо радуясь тому, что сможет меня одурачить, и вызнать мое настоящее имя перед тем, как отправить к своим жутким демонам-божествам. Воспоминания о жутких ритуалах, описываемых в потрепанной брошюре Министерства Морали, заставили шерсть зашевелиться у меня на загривке – «Веве ни бвана вангу саса… Квели?».
Не найдясь, что ответить на этот поток красноречия, я глупо захлопал глазами.
– «Джина лако ни нани, бвана?» — как ни в чем не бывало, продолжала трещать полосатая, пробуждая во мне внезапно возникшее подозрение, что уж лучше бы я не открывал этот запертый ящик с кошмарами из старой сказки. Увидев, что я не собираюсь уходить, она явно оживилась, и теперь настойчиво домогалась от меня чего-то, едва ли не тыча копытом мне в грудь – «Гжина. Гжина лако ни нани?».
«Так, она что, и в самом деле хочет знать, как меня зовут?!».
«Сообразил, наконец-то. А может, просто собирается вырвать твое каменное, оледеневшее сердце, злодей».
— «Эребус» — наконец, нехотя выдавил я, больше в пику надоедливым мыслям, чем из желания в самом деле назвать свое настоящее имя. Уставившаяся на меня полосатая забавно склонила голову на бок и долго молчала, словно ожидая какого-нибудь продолжения. Однако, убедившись в том, что его не последует, она в замешательстве нахмурилась и, вытянув шею, тоже попыталась что-то сказать.
— «Эури-и-пус-с?».
Нет, она явно издевалась.
— «Эребус!» — не вытерпев, рявкнул я, заставив ту отшатнуться. Похоже, я несколько переборщил и, увидев, что от моего выкрика ее едва не опрокинуло в сердито затрещавший костер, постарался отвлечь ее на что-нибудь прежде, чем она опять примется вопить или попытается убежать в темноту. Хотя последний вариант был не таким уж и непривлекательным, я почувствовал укол вины за эту не слишком достойную мысль.
В конце концов существо, умеющее так ловко разводить костры и делать каменные топорики, не может быть абсолютно испорченным. Правда?
— «А как зовут тебя?» — увидев, что я не собираюсь ее бить или прогонять, полосатая снова уселась поближе, глядя на мою переднюю ногу, которой я ткнул себя в грудь, а затем осторожно коснулся ее – «Э-ре-бус. А ты?».
— «Оху, же бвана анатака куджуа джина лангу?» — вначале я не понял, что из этого словоизвержения было именем. Затем заподозрил, что это было еще не само имя, вообще не имя, или не все имя целиком, и преисполнился самых недобрых подозрений, особенно после того, как полосатая приосанилась и радостно заявила – «Лелехаиниматикоримамахапалохейла!».
«Чи-иво, блядь?!».
Это была единственная мысль, которая меня посетила в этот момент.
— «Ээээ… Красиво» — после неловкой паузы, едва смог выдавить я. Видимо, пришедшая в мою голову мысль все-таки не смогла удержаться внутри, поскольку полосатая смутилась и повернула голову, спасаясь от моего обалдевшего взгляда, нервно постукивая друг о дружку копытами. На этот раз неудобно стало уже мне – в самом деле, ну не повезло ей в детстве родиться у отляганных на всю голову родителей, так и что теперь, прибить ее за это?
«А ведь кто-то, не так давно, собирался сделать именно это…».
«Она не виновата, что родилась вот такой. Как и я» — услышав эту мысль (о том, умеют ли мысли слышать другие мысли, я решил не думать, чтобы не вывихнуть себе мозг вообще), та, другая мысль замолчала, не мешая мне придвинуться к сконфуженно сопевшей полосатке, и утешающе погладить ее по спине, борясь с каким-то нездоровым, на мой взгляд, желанием обнять и прижать к груди. На этот раз она не попыталась удрать или уйти на другую сторону костра, а сама придвинулась и прижалась спиной, после чего, запрокинув голову, внимательно поглядела на меня своими зелеными глазищами, заставив сердце странно заколотиться в груди. Но еще больше эти глазюки расширились, когда я постарался как можно быстрее отстраниться, ощутив тепло и шевеление, так не вовремя появившиеся у меня в паху.
«Эй, обычно ты так не реагируешь на кобыл! Что вдруг случилось? Мало было вчерашнего, что ли?».
То ли тепло, даримое алыми всполохами пламени, то ли усталость, то ли все вместе, приправленные отходняком после тяжелой боевой наркоты, были тому причиной, но почему-то полосатая кобыла, прильнувшая к моей груди, показалась мне вдруг необычно привлекательной, и это заставило моего дружка зашевелиться и осторожно показаться на свет.
Должно быть, он тоже опасался повторения столь неудачного опыта, как вчера.
Это не осталось незамеченным. Заметив движение моего приятеля, зебра скривилась, но постаралась вернуть на морду незаинтересованное выражение и, развернувшись, с демонстративным вздохом вдруг наклонилась, откинув свой хвост.
Признаться, от такой демонстрации я, надо сказать, обалдел.
Нет, конечно, нас в стойле учили основам анатомии, физиологии, да и откуда берется новое поколение жителей, в ограниченном пространстве тоже сложно было утаить, поэтому основы, так сказать, я знал. Опять же, проклятье моей крови сказывалось, и с достаточно юной поры я узнал, что именно придется однажды делать мне и сестре, причем не единожды, «до получения гарантированного результата», как говорили смотрительница и врачи. Эти лекции носили сугубо медицинский характер, и удовольствия от них было столько же, сколько от мойки полов нижних уровней: «Ты должна встать вот так… Обопрись на кровать и расставь ноги... Ты – вставай вот так, держи передними ногами вот здесь, и прижмись покрепче... Нет, пока ничего делать не нужно, но однажды тебе нужно будет вставить вот эту штучку вот сюда… Да-да, а потом немного подвигаться – не слишком быстро, и не слишком глубоко… Когда ты почувствуешь облегчение, а ты – что-то теплое внутри, расходитесь, вытираетесь и зовете нас. Понятно?». Сплошная романтика, по словам деда. Вчерашний опыт лишь доказал, что это дело не слишком приятное, достаточно выматывающее и вообще, приносит только слезы и боль – иначе и не объяснить, почему остальные пони стойла так пыхтят и постанывают, когда закрываются в комнатах или медотсеке. Скорее всего, это и в самом деле нелегкое дело даже для них.
Или они просто привыкли и тренируются, чтобы не опозориться во время очередного сезона обязательно размножения перед смотрительницей и врачами.
На первый взгляд, картина мало отличалась от той, что я видел во время лекций и тренировок. Вроде бы все было на месте, хоть и имело интригующий черный цвет, но я вдруг почувствовал, что не в силах отвести взгляд от полосатого крупа, вызывающе маячившего почти перед самым носом. В отличие от почти плоской и жесткой задницы сестры или здоровых, как подушки, седалищ стойловских красоток, он имел подтянутый вид и буквально манил меня выступающими бугорками над ягодицами, обещавших одним своим видом самым удобнейшим образом прижать эту полосатую задницу к моему животу, а потом… Не знаю, что было бы потом и вообще, откуда у меня взялись эти мысли, но вдруг, неожиданно для себя, я подался вперед и зачем-то лизнул эту узкую щель, мгновенно раскрывшуюся в ответ на прикосновение моих губ. Мелькнув алой горошиной, она тихо шлепнула и вновь сомкнула края, заставив меня с глупым видом застыть, наклонившись вперед, в то время как зебра резко крутнулась на месте и быстро присела, буквально впечатав в землю свой круп, подняв немаленький клуб пыли. Выпучив глаза, полосатка уставилась на меня широко раскрыв рот, а еще я заметил неожиданно появившийся румянец, быстро растекшийся по серым щекам.
— «Ме… менабуто кема!» — скороговоркой промямлила она, хватая копытами собственный хвост и пытаясь прикрыться тем, словно платком. Кажется, она собиралась сказать что-то еще, и уже не столь тихо, поэтому мне пришлось шикнуть и, для острастки, опять постараться сделать глаза как можно страшнее. Не знаю, получилось у меня, или нет – в ответ на мои зыркнувшие гляделки, она снова принялась кланяться, вызвав очередной тяжелый вздох.
Уж лучше бы она снова вопила, стреляла, или бросалась с ножом, а не вот это вот все… непонятное.
— «Слушай, я не знаю, чего ты от меня хочешь» — вздохнув, я двинулся к уткнувшейся носом в пыль полосатой фигуре и постарался прекратить этот бред, для чего мне пришлось приподнять ее за двухцветную гриву. Дыхание разогнувшейся зебры обожгло мою грудь и живот, отчего вялый дружок, в последнее время демонстрировавший какое-то непонятное своеволие, снова решил появиться и выяснить, о чем весь этот шум, что тоже не укрылось от этой глазастой задницы. Глазастой и такой же своевольной, ведь ее копыта, без разрешения, скользнули вперед, и цепко схватились за так интересовавшую ее часть моего организма.
Не понимаю, чего она в ней нашла? В ее поселении или семье никогда не задумывались, или хорошо скрывали то, откуда все же берутся жеребята?
Все происходящее напоминало какой-то абсурд. Вся эта Пустошь была одним большим, бесконечным абсурдом. А самый большой абсурд творился вот тут, возле этого самого костра, ведь я, поведя на всякий случай ушами, зачем-то обнял эту полосатую дурынду и прижав к себе, мягко прикусил за полосатое ушко, предоставив возможность и дальше копошиться внизу моего живота, раз это ее отвлекало от шума и воплей. Та вздрогнула и подняла на меня глаза. Я попытался было успокаивающе улыбнуться, но вспомнив, к чему это привело в первый раз, решил отказаться от этой идеи как неудачной, поэтому оч-чень удивился, когда полные, черные губы прижались к моим. Конечно, пони в стойле постоянно облизывались, как называла это сестра — но то, что это было так приятно, я даже не подозревал. Конечно, с убийством лидеров крупнейших банд головорезов не сравнить, но все же… Пока я раздумывал, нравится мне это или нет, все больше склоняясь к первому выводу, та снова принялась орудовать копытом где-то внизу, между нами, пытаясь то ли заставить моего приятеля показаться, так сказать, в полный рост… то ли вообще оторвать его нахрен. От таких упражнений тот затвердел и превратился в настоящую дубинку, отчего мне стало даже не по себе – еще никогда раньше ни я, ни он не реагировали так на кобыл. Приближался мой первый сезон размножения, и я все чаще задумывался, как бы убраться подальше в этот нелегкий для всего стойла период, когда его коридоры и комнаты будут наполнены охами, вздохами и прочими звуками, которые вряд ли сможет заглушить даже музыка оркестра, по традиции, открывающего череду праздников, длящихся две полных единорожьих недели.
«Две недели страданий? Да я ж весь об ту плоскую злючку сотрусь! А потом что? Каждый раз вот такое вот «празднование до гарантированного результата»? Ну уж нет!».
Признаться, это было последней каплей в том решении, которое я принял, отправляясь наружу.
Однако эта полосатая кобылка будила во мне странные желания. Желание обнять ее, желание прижимать ее к себе, желание слушать, как испуганно стучит ее сердце, да и просто чувствовать запах ее гривы, что я и сделал, опустив нос в черные и белые пряди. Жесткие, словно щетка, они укололи мою щеку, когда вздрогнувшая полосатка подняла свои удивительные глазюки, вновь уставившись на меня.
— «Ме… ме нини ло хайла? Ва?» — ну вот, только подумал про эти зеленые глазищи, как они вновь наполнились слезами. Шмыгнув носом, зебра уставилась на меня, потом на моего приятеля, скрыть которого было практически невозможно, затем ткнула копытом в отобранное у нее кольцо, все еще болтавшееся среди локонов моей нечёсаной гривы, после купания в холодной водичке, превратившейся в какой-то лохматый ком – «Ама но куво?».
— «Слушай, я даже не знаю, о чем ты тут лепечешь» — я постарался произнести это как можно спокойнее и мягче. Но моя попытка снять его и протянуть зебре вызвала лишь еще большее слезоизвержение, заставив меня замереть с довольно глупым видом, беспомощно опустив копыто с зажатой в нем драгоценностью – «Ты что, хочешь, чтобы я снова сделал тебе больно? Или ты хочешь, чтобы я с тобой потренировался, что ли?».
Не отвечая, полосатая кобылка внимательно смотрела на меня, чуть наклонив голову, изучающе водя по мне своими заплаканными глазами. Какие же они у нее все-таки большие и, признаться, очень красивые… Залюбовавшись их блеском, я и не заметил, как копыто полосатки оказалось рядом с моим и медленно, точно боясь, что я ее укушу, направило кольцо прямо к моему подрагивавшему в нетерпении другу, заставив надеть на него золотой ободок. Скажу честно – я так и не понял, для чего ей понадобилось надевать на меня это странное украшение. Убедившись, что я не собираюсь вскакивать и отшвыривать прочь ее цацку, полосатая отчего-то даже повеселела и, обстоятельно шмыгнув носом, вновь обернулась и подняла в воздух свой круп, приглашающе глядя на меня заблестевшим глазом.
«Мать Ночи, даруй мне терпения… Они тут все грохнутые на голову. Все до одного!».
На этот раз я не стал медлить. Мое нежелание участвовать в этой феерии идиотизма, как окрестил я про себя местный сезон размножения, с тихим свистом исчезло, стоило мне вдохнуть запах, донесшийся из-под запрокинутого хвоста. Будоражащий, не имеющий четкого описания, он был похож на зов громогласной трубы, с которой прадедушка уведомлял всех о поднятии эквестрийского флага, и одна из частей моего тела в этот миг вполне могла поспорить твердостью с флагштоком. Увидев мою нерешительность, полосатка покрутила своим соблазнительным крупом, дерзко хлестнув меня по морде хвостом, когда я вновь засмотрелся на эту черно-белую задницу, и одобрительно закивала, когда я поднялся на задние ноги, и нерешительно взял ее за бедра, изо всех сил пытаясь вспомнить, что и куда там нужно было вставлять. Или тянуть. Или двигаться до результа…
— «Ва!» — заметив, что я снова о чем-то задумался, зебра подалась немного назад, повозилась, заставив меня почувствовать тепло на кончике своего организма, отчего-то решившего предать меня в самый непонятный момент, после чего с громким выдохом подалась назад, едва не опрокинув меня на спину.
Это было… странно. Наверное, этим словом можно описать все то, что я ощутил где-то внизу. Мой закаменевший, потерявший от напряжения всякую чувствительность орган вдруг оказался в каком-то очень теплом и очень скользком месте, и я вдруг, за доли секунды, осознал, что покидать его он совершенно не намеревался. Впрочем, как и я – низ живота вдруг окатила сладкая истома, заставив непроизвольно податься вперед, опираясь грудью на спину задрожавшей кобылы. Что держать, за что тянуть и куда двигаться – все вылетело у меня из головы, оставив только инстинктивное желание схватиться за ее бока, что я и сделал, после чего осторожно двинулся назад…
— «Ва-а-а…» — очередной выдох-стон, и очередной мягкий удар ягодиц, упершихся мне прямо в пах, отчего сердце едва не выскочило у меня из груди, в которой родился удививший меня самого рык, с которым я подался чуть назад, а затем резко дернул бедрами, посылая вперед своего одеревенелого друга – что ж, пусть получит ту порцию страданий, на которую напросилась…
И снова новое ощущение – чувство скольжения по чему-то узкому, мягкому, но при этом окруженному упругой розовой плотью, содрогающейся от моего движения вместе с полосатой шкуркой. Вильнув бедрами, я снова послал свой орган вперед, затем немного подался назад, затем опять вперед – он скользил будто смазанный маслом поршень, раздвигая кобылье нутро, а пробегавшие по нему ощущения… Я вряд ли мог передать их словами, сосредоточившись на чувстве тепла, все сильнее захватывающего мое тело и копящегося где-то в паху. Мне хотелось не просто топтаться на месте, а буквально слиться с тяжело дышавшей подо мной полосаткой, испуганно вскрикнувшей, когда мои копыта соскользнули с ее боков и ухватились за бедра. Опустив голову, я уткнулся в ее загривок и кажется, даже чувствительно укусил, заставив прижаться грудью к земле, после чего замолотил пахом, вонзаясь в задранный круп. Горячий, напряженный, мой орган, будто заведенный, ходил вперед и назад, но вскоре мне стало мало и этого – хотелось избавиться от напряжения, сбросить бродивший во мне огонь, поэтому я стал слегка поворачивать бедра, стараясь потереться о внутренности постанывающей кобылки то одним бочком своего друга, то другим. Как ни странно, стоны только усилились, и мне пришлось накрыть своими губами ее приоткрытый рот в надежде, что мы не перебудим всех на расстоянии в несколько миль. Впрочем, в тот миг я был готов умереть, но не прекратить движения бедрами, становящимися все чаще и чаще, и чем дальше, тем больше мне хотелось избавиться от того чудовищного кома, что копился внизу живота, становившегося все больше и крепче с каждым ударом, с каждым стоном и с каждым шорохом наших шкур, проходившихся друг по другу. Наконец, не выдержав чудовищного жара, терзающего меня снаружи и изнутри, я приостановился и, впившись зубами в загривок заверещавшей что-то полосатки, сделал пять могучих ударов, от которых мой позвоночник едва не высыпался наружу.
Ощущение было… Да к дискорду все ощущения! Это был взрыв – взрыв в паху, взрыв в груди, взрыв внизу живота и моих бубенцах. Все, казалось, взорвалось подобно фейерверкам, белыми звездами рассыпавшимися у меня в глазах. Содрогаясь, я крепко держал копытами свою кобылу, переливая в нее нечто теплое – и сам переливаясь в нее, будто пытаясь отдать самую важную частичку себя.
«Свою… кобылу…».
Оформиться во что-то большее мысль не успела. Немного подержав едва заметно возившуюся подо мной зебру прижатой к земле, я с выдохом разогнулся и слез с ее спины, без сил опустившись на землю.
— «Ну и что это такое сейчас было?» — спустя какое-то время вопросил я в пространство. Пространство откликнулось непонимающим взглядом зеленых глазюк – оказывается, пока я пытался разобраться в произошедшем и собрать свои в кучку, все это время она сидела напротив и вновь таращилась на меня, эдак потешно повернув голову чуть на бок. Поблескивая, ее глаза двигались по моему телу, но всякий раз возвращались к низу живота, где блестело это странное украшение, почти не ощущавшееся вначале, но теперь, после этой странной схватки, закончившейся каким-то странным размноженческим ритуалом, принявшееся порядком натирать. Да и вообще, мне казалось, что оно было больше, и не так сильно сжимало мой…
— «Ло хайла ме?».
— «Эй-эй-эй, ну вот что тебе снова нужно?» — вяло запротестовал я, когда двинувшаяся вперед зебра снова шмыгнула носом и, выпалив что-то на своем непонятном языке, вновь потянула копытом за моего своевольного друга, имевшего неосторожность расслабленно повиснуть внизу живота. От ее прикосновений тот было опомнился и попытался было спрятаться обратно в мешочек, но… Вскоре я даже не почувствовал, а предугадал приближение того напряжения между бедер, что еще недавно терзало мое тело и разум, находя в себе силы искренне удивляться той реакции организма, что будили прикосновения полосатой поняхи. Честное слово, если бы кто-нибудь в стойле, не говоря уже про Васс, хотя бы попробовал вот так вот меня потрогать – я бы, наверное, уже бежал бы куда-нибудь без оглядки, а тут…
— «Ва?».
— «О, Матерь Ночи, в мудрости твоей даруй мне сил!».
— «Ва! Комо сете!».
В общем, в эту ночь мы так никуда и не пошли. Удалявшийся с награбленным главарь головорезов был уже далеко, унося с собой украденную посылку и вырубившуюся героиню, а торговый пост с его пушкой и приличной суммой наград оставался все таким же далеким, как и раньше, в то время как мы лежали на спинах, бок о бок, и глядели на звезды. В основном, конечно, глядел я, в то время как полосатка негромко сопела, уткнувшись мне в шею мягким черным носом. Не знаю, для чего ей все это было нужно – от сезона обязательного размножения ничего хорошего кобылам ждать не приходилось, ведь после этого почти на год они становились сварливыми, плаксивыми, склочными, все время кряхтели и главное – раздувались, как дирижабли! Однако моя невольная знакомая подошла к этому делу с непонятной ответственностью и самоотдачей, вначале копытами, а потом и просто дыханием заставляя мой организм воспрянуть, и вновь погрузиться в ее пылающее нутро. С каждым разом оно было все более горячим и скользким, поэтому я невольно покраснел, когда откинувшая меня на спину зебра довольно долго приноравливалась, пока не насадилась с довольным выдохом на моего топорщившегося дружка, при этом запачкав мой пах и живот результатом наших неоднократных усилий, мутной струйкой вылившихся у нее из-под хвоста. На этот раз я сам оказался тем, кого вжимали копытами в землю – упершись передними ногами мне в грудь, полосатая сумасшедшая вначале просто двигала бедрами, то и дело хихикая при виде моих вытаращенных глаз, не отрывавшихся от маленьких бугорков, прыгавших у нее между бедер, а затем начала приподниматься и снова опускаться на мой сотрясающийся флагшток, наполнив пустыню вокруг такими громкими, шлепающими, влажными звуками, что я едва не подхватился от страха, что все рейдеры и гули Пустоши сбегутся к нашему костерку. Но, видимо, даже сумасшедшие чем-то угодны Княгине Ночи, и закончившая свои прыжки полосатка взмахнула потной, растрепавшейся гривой, замедляясь и, наконец, упав мне на грудь, с чувством выполненного долга снова уставившись мне в глаза.
На этот раз я был первым, прильнув к ее полным, черным губам.
Потом? Потом мы лежали, не в силах ни двинуться, ни обтереться, нарушая всевозможные правила асептики и антисептики, принятые в медицинском отсеке нашего стойла. Утомившаяся дурочка что-то побормотала, спрятав голову у меня на груди, а я так и остался лежать на спине, обессиленно раскинув ноги и глядя на звезды, блеск которых уже не мог затмить догоревший костер.
«Что я делаю? И почему мне так хорошо? А главное – почему никогда не было вот так вот в стойле?» - мысли бродили у меня в голове и, признаться, были ужасно далеки от порученной мне миссии. Я вдруг начал понимать, что все это время моя жизнь была какой-то неполной, в ней отсутствовал достаточно большой кусок, от которого я сторонился, и который теперь напоминал небрежно закрашенную стену, на которую либо сам перестаешь обращать внимания, либо стараешься не замечать. Но что дальше? Вернуться в стойле и поискать кого-нибудь там, с кем будет настолько же хорошо? Потребовать от врачей какой-нибудь смазки? А вдруг Васс будет против? Или они не одобрят? Вспомнив внимательные, сосредоточенные глаза докторов и смотрительницы, я поежился – нет, этот вариант был совсем не вариант. Не вернусь я туда в этот сезон. Не после всего, что случилось.
Звезды таинственно мерцали в вышине. Потрескивающий костер постепенно угас, и лишь отдельные язычки пробегали по тревожно багровеющим углям. Запах сгоревшего дерева разносился на мили окрест, неподалеку наверняка бродили какие-нибудь жуткие существа, а у нас с собой было лишь несколько ножей да куча металлолома в мешке – так почему было так спокойно на душе? «Подумаем об этом завтра» — так ничего и не решив, я покосился на полосатую сумасшедшую. Спасаясь от ночного холода, она едва ли не с ногами забралась на меня и даже похрапывала, время от времени вздрагивая, и морща тонкие брови. И именно на них, и на складочку между бровями я и смотрел, пока темнота не закрыла мои слипающиеся глаза.
Это был странный сон – не тревожный и не радостный, не печальный и даже почти не страшный. Просто сон – один из тех, которые почему-то запоминаешь на всю свою жизнь. А снилось мне, что мы безнадежно расслабились и не заметили, как три незнакомых пони подошли к почти погасшему костерку. В мерцающем свете углей три закутанные в тряпки фигуры стояли, и решали, что с нами делать. Каждая из них была вооружена каким-нибудь примитивным оружием – копьем с наконечником из зазубренной рыбьей кости, посохом с перышками, раковинами и прочими дикарскими украшениями, не говоря уже о деревянном мече или бите, чья плохо оструганная поверхность топорщилась десятками крупных акульих зубов. Я понимал, что мне следовало проснуться, вскочить, сделать что-нибудь, но увы – я мог лишь смотреть, как троица приблизилась к нашим беззаботно обнявшимся телам, наблюдая за всем со стороны, будто пролетавший мимо пегас. Словно это не надо мной нависали два здоровенных жеребца, чьи глаза угрожающе блестели сквозь прорези наверченной на их головы ткани, а оружие было готово рухнуть на наши ничего не подозревающие тела. И тем страннее было видеть, как третья фигура – кобылья, если я правильно истолковал ту грациозность, с которой она не ходила, но перетекала с одного места на другое – вдруг сделала изящный прыжок, перемахнув через нашу парочку, и угрожающе взмахнула посохом.
Кажется, они спорили о чем-то, возможно, даже кричали – я не слышал ни единого звука, лишь видел движение их ртов, прикрытых разноцветными тряпками. Возможно, просто делили или решали, кого первым следовало убить. Наконец, наспорившись о чем-то, они неохотно кивнули и два жеребца отступили, оставив стоявшую над нами кобылу внимательно разглядывать наши прижавшиеся друг к другу тела. Наконец, она тоже сделала шаг назад и, на прощание, потрясла над нами своим дикарским посохом, рассыпавшим в воздухе россыпь крошечных белых перьев, медленно опустившихся на наши головы, после чего и сама исчезла во мраке.
[Уровень повышен]
[Репутация с фракцией «Стойло» понизилась]
[Репутация с неизвестной фракцией повысилась]
[Получено скрытое достижение: «Что-то кончается, что-то начинается». Колючий кактус или хрупкая ваза? Только от ваших действий зависит, во что превратиться то, что вы схватили, вырвав у Пустоши. [Получен доступ к скрытой цепочке квестов (1\1)].
[Получено скрытое квестовое состояние: «Каприз Пустоши». Вас окружает аура предназначения, но в чем оно заключается – неизвестно ни вам, ни кому-либо другому. Окружающие могут странно реагировать на вас, появляться новые, скрытые варианты в диалогах и случайные встречи во время путешествий по Пустоши].