Автор - Петербург

О

Два часа назад солнце выглянуло из-за свинцового пледа, и вот – на жестяной крыше можно было жарить яичницу. Жестокие летние дожди ушли, оставив после себя гнойного цвета лужи. Но дневное светило, осознав свою власть, не стало мириться с последствиями тяжелой тирании грозового фронта и прямо на глазах, прибавив мощности, изжарило доказательства былого величества Ильи-пророка.

Город, до этого зябкий и неуютный, стал желтеть, и вот, к моему недоумению, воздух стал горячим и спертым, голова заныла от резкой смены климата. От канала потянуло противным запахом тины и нечистот.

Минуло совсем немного времени, и на небе не осталось ни единого облачка. Жестяная крыша зашипела от удовольствия, но я был вовсе не в восторге.

Похоже, над городом нависло неотвратимое проклятье Достоевского. Живительная влага испарялась, оставляя город вариться в собственных соках.

Кстати, о соках.

Не открывая глаз, я нашарил лежащую выше по крыше бутылку. Критично поболтал ею в воздухе и горько вздохнул.

— Вспышка слева!

С этими словами, я вслепую метнул пустую тару из-под минералки куда-то вперед. Удара о землю я бы не услышал в любом случае, но что-то мне подсказывало, что мой снаряд достиг цели. Как бы по-свински это не выглядело со стороны, я никогда не отрицал, что во мне живет очень наглый хряк.

День еще не вошел в полную силу, и мне было трудно представить: что же будет к вечеру? Возможно, на улице станет совершенно невыносимо. Мой внутренний термометр агонизировал.

Под нами сейчас кипел асфальтовый ад. Десятки автомобилей, мопедов, прочей несуразной дребедени, выли в унисон, заключенные в каменные объятия. Час-пик сегодня затянулся. Меня поражала стойкость и преданность водителей – они могли бы позабыть свою гордость, хотя бы на денек, и вместе автомобильного салона, выбрать прохладный вестибюль метро. Конечно, трястись в пропотевшем вагоне, который несется по кишке метрополитена – тоже удовольствие для особо узкого круга лиц, но всяко лучше, чем вялиться в пробке.

В этот город приезжают смотреть на небо и рано умирать.

Этот город уже давно описан, а что не описано – надо видеть самому.

Здесь зимой стоит страшный дубак и снятся мрачные сны.

Это родина самого беспринципного кадрежа в мире. Все, что вам требуется – ночью отвести девушку на соседний берег. Она никуда от вас не денется, пока не сведут мосты.

А также люди в этом городе делятся на два типа: одни получают от города вдохновение, другие – ОРЗ.

И ни одну из этих цитат я не придумал сам. Не думаю, что об этом городе вообще можно сказать что-то новое, уж слишком подробно описали его в десятках книг, которые я никогда не читал и не прочту.

Откуда не возьмись, по моему лицу прошел слабый ветерок. Я понадеялся, что предбанник Преисподней, наконец, завершился, и со стороны залива идет новая волна дождей, но нет – противный звук крыльев отогнал эти мысли.

Голубь, судя по звуку, приземлился неподалеку, застучав по жестяной крыше когтями. Я слышал, как он угрожающе ко мне приближается.

— Кыш, крыса сизая! – прошипел я враждебно

Резко взмахнул рукой, но результата не возымело – летающий бомж, не обладающий тактом и толикой мозгов, мерно топал к открытой пачке семечек, беспечно оставленной на солнцепеке. Как вы уже догадались, мной.

В этом городе давно стоит стрелять этих уродливых нахлебников.

Пришлось продрать глаза и начать войну с пернатым интервентом. По началу не клеилось. Моя сетчатка покрылась пятнами, словно старая кинопленка, и первые несколько десятков секунд я беспомощно размахивал руками, пытаясь отогнать врага. Из этого ничего не выходило, из-за чего я решил, что опасность для семечек неуклонно возросла в силу непотопляемости проклятого адепта городских свалок. Но в итоге, человек победил тупую птицу – ударив три раза по крыше, я указал попрошайке на его место в пищевой цепочке. Обиженная вражина взлетела, помоталась вокруг меня, и приземлилась на другую сторону крыши. Битву я выиграл, но куриные мозги оппонента уже задумали очередной демарш.

Я попытался вернуться к былому существованию, но нет – леность была уничтожена коварным вредителем, за что тот должен поплатиться страшной смертью. Но я сомневался в том, что смогу поймать и свернуть шею голубю. Во-первых, он умеет летать, а я нет. Во-вторых, моя рука просто не поднимется закончить его бессмысленную жизнь – несмотря на жгучую ненависть, мне было жалко существо, опустившееся до кражи. Может, черт с ними, этими семечками?

Я потряс головой, отгоняя меценатские мысли. Нет, ни пяди земли врагу. Принципиально.

Оставалось только вздыхать.

— Твай! – воззвал я, продолжая пялиться на железную ограду, отделяющую меня от многометровой пропасти.

Ответа нет.

— Твай!

Вы смеетесь?

— Твай, бялть!

Неразборчивое мычание донеслось из-за спины. Приятно было услышать, что я не один изнемогаю от жары. Чтобы контакт не был потерян, я продолжил:

— Твай, дай зонтик.

Она долго не отвечала, словно обрабатывая в разогретой голове сложное математическое уравнение.

— Сам возьми.

Я возмутился. Что значит, «сам возьми»?

— То и значит, — пробурчала она. – Я сплю, не мешай мне.

Я стал ее передразнивать, но и это не заставило Твай проявить солидарность и помочь мне в поисках зонта. Я сдался, с трудом поднялся и потопал к сумке, лежавшей у печной трубы. Чтобы она никуда не исчезла, я своевременно перекинул ремешок через остатки печной системы, ныне подернутой паутиной и мхом.

В ней были наши немногочисленные вещи, какой-то запас продуктов, целая походная библиотека (я иногда подумывал под шумок выбросить ее, иначе оставалась опасность потянуть мою грешную спину) и, наверное, где-то внизу притаился зонт.

Многое пришлось пройти, чтобы докопаться до укрытия от солнца, но я все-таки сделал это. Зонт даже не думал, что его будут использовать не против дождя, потому я не думал, что он действительно что-то изменит. Но дурея на глазах, я сел по-турецки на раскаленное железо, открыл зонт и спрятался под ним. Это, конечно, было очень наивно – думать, что зонтик убережет меня от немилости Солнца. Но иных вариантов выхода из ситуации я не видел. Прикинулся овощем.

Только, кажется, погрузился в Нирвану, как Твай ударила мне кулачком в плечо:

— Подвинься.

— Ищи себе свой лунапарк, — процедил я, но все-таки сместил пятую точку чуть левее, расшаривая для нее укрытие.

Противный шум пакета известил меня о том, что подлая птица все-таки добралась до семечек.

Так мы и сидели, пялясь на кусочек Грибоедовского канала, зеленого от жары, мечтая о том, как небо над городом затянется, и мы все окажемся в покинувшей нас прохладе. Но все это были лишь нелепые мечты – город накрыли, на радость туристов, пресловутые чистейшие, ни единого облачка, белые ночи.

1

Эта история взяла начало не в Петербурге. Я бы даже сказал – все это было положено Нигде.

Да – Нигде. И закончится она тоже в необъяснимом месте.

Первым звонком для всех последующих событий стал сон. Очень влажное, удушающее сновидение.

Я помню все, что со мной произошло в объятиях Морфея настолько точно, будто с момента моего пробуждения прошла всего секунда. Такое бывает только с самыми интересными снами.

На первый взгляд, ничего интересного – я вдруг появился в центре безбрежного океана. Куда не посмотри – везде глубокая синяя вода, в которой снуют яркие, раскрашенные японскими аниматорами, рыбки.

Сначала мне показалось, что я тону, но это было вовсе не так – только спустя несколько мгновений, я вдруг понял, что стою высоко над пучиной. Прозрачный доселе мост обрастал деталями прямо подо мной. Из воздуха рождался растрескавшийся асфальт.

Ажурная чугунная ограда, казалось, выросла корнями из моей руки. Словно уродливые наросты на позвоночнике, ввысь потянулись фонари. Вдали взорвали петарду – мост раскололо параллельными трещинами.

Опасные желоба устремились с грохотом ко мне, но они сразу же заделывались раскаленным докрасна металлом. Мимо меня пронеслись, шипя, трамвайные пути. Небо расслоилось сотней протянутых поверху проводов, и далеко, в тумане, подал голос первопроходец новой линии.

Загорелись фонари – Неизвестный хозяин переправы подал электричество.

Я попытался отодрать руку от ограды, но тщетно – меня намертво привязало. Я начал паниковать.

Словно в ответ на мои конвульсии, с обеих сторон послышался натужный вой. Я, отчего-то, понимал, что заработали мощные разводящие механизмы, хотя и не имел доказательств существования оных.

Мост, прямо под ногами, посередине ступни, начал вздыматься. Я попытался отступить назад, но не владел собой. Сначала я поднялся вверх, стоя на угрожающем просвете, но он становился все шире, шире, обнажая ужасающую впадину. Я понимал, что внизу находится самая глубокая точка мирового океана.

И тут рука, словно пришитая к ограде, освободилась. Створки разъехались, и я камнем устремился вниз. Что-то мне подсказывало, что сегодня мосты развели раньше, чем обычно.

Как же я высоко… И как же больно падать.

Глаза заволокло красной пеленой, словно у пилота реактивного самолета при перегрузке. Зубы скрежетали так, что могла бы истереться в порошок, а дрожь в теле была настолько сильной, что я твердо решил: удариться о воду — это широкий жест судьбы, которая делает меня свободным от мирских проблем.

Удар было чудовищным. Я услышал отчетливо, как дробятся по всему телу кости. Внутренности подпрыгнули, справа в груди забилось второе сердце, и наступила Боль. Я не мог пошевелить ни единым членом, и все что мне оставалось – это чувствовать, как вода придерживает меня. Крик оборвался, когда рот залило солоноватой жидкостью, глаза оставались открытыми, и я видел, как с разведенного моста срывается, переходя на утробный вой, мигающий огнями, блокадный трамвай. Он приближался ко мне, и за доли секунды до того, как угловатая красная морда с золотым номером «2465» вмяла мои бренные останки в толщу вод, закончив эту историю, я явственно вспомнил:

Шел я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы,

Передо мною летел трамвай.

Двенадцатый номер добрался до меня. Голова разлетелась на куски, наступила тьма. И хотя я был на все сто уверен, что уже мертв, я все равно слышал, как гудит натужно металл, уходя на дно, которого не видать. Трамваю предстояло последнее путешествие, которое станет величайшим приключением за всю его немалую жизнь.

*
Пробуждение не из приятных.

Раскрыв глаза, я стал, как рыба, ловить ртом воздух. Я не понимал, где нахожусь, сон казался настолько реалистичным.

Холод собачий. По телу бежит дрожь, одежда прилипла к телу, словно сосульками обложили.

За окном проносились огни, под полом стучали по стукам рельс колеса. Купе на два места, хотя соседа у меня, очевидно, не было.

Ложась спать, я даже не застелил лежак постельным бельем, из чего можно было сделать вывод, что вздремнуть я не собирался. На столике стояла, отсвечивая зеленью, пустая бутылка из-под пива. Рядом лежала черная книжка.

Она была тонкой и на вид очень дешевой – не удивлюсь, если я купил ее на вокзале, пока ждал поезд. Я точно не мог вспомнить, из какого города я еду, и куда меня понесло, даже имени своего я не знал. Но то, что сборник стихов Гумилева был куплен в одной из многочисленных палаток прессы за семьдесят рублей, не вызывало у меня сомнений.

Вывеска... кровью налитые буквы

Гласят: "Зеленная",- знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мёртвые головы продают.

Надо собраться.

Поднявшись, я первым делом собрал все улики, которые могли помочь мне вылечить внезапно напавшую амнезию.

У меня Альцгеймер? Со мной такое часто?

В заднем кармане джинсов был кошелек. Некоторая мелочевка и банковская карта. Очевидно, пускаясь в путь, я решил не носить с собой большие суммы и загнал все наличные на этот кусочек пластмассы. Но пароля от нее я не помнил.

На всякий случай проверил маленькое отделение под визитные карточки. Там обнаружился рентген, наверное, моей, грудной клетки, и, как и ожидалось, маленький листочек бумаги с четырьмя заветными цифрами. Я не доверял своей памяти. Как предусмотрительно.

Вход в купе был закрыт.

На столе, кроме бутылки и сборника стихотворений, лежал и мой паспорт с вложенным туда билетом. Посмотрев на свою фотографию, я, на всякий случай, ощупал свое лицо – узнать, точно ли я похожу на того, кто смотрел на меня из-под ламинированной поверхности.

Кажется, я. Максим – хорошее имя. А фамилия подкачала.

Билет тоже был на мое имя. Ехал я из Мурманска и должен был выйти в Санкт-Петербурге. Середина июня – возможно, я решил скататься на знаменитые Белые ночи?

Могу ошибаться, но, кажется, в Мурманске с ними и так все в порядке.

Еще у меня была сумка с вещами: два пуловера, рубашки, какой-то странный, кремовый, костюм с мехом на воротнике. Никаких писем, газет – вообще ни намека на то, зачем я подался в северную столицу.

А еще мне показалось странным то, что, я, вроде бы, молодой такой товарищ, не имею с собой мобильного телефона и еще кучи всяких электронных приблуд. Только часы на левой руке.

Еще при мне не было студенческого билета, из чего я выстроил еще одну теорию – возможно, я бегу от военкомата? Да нет – не похоже на меня.

В дверь настойчиво постучали. Не дожидаясь моего ответа, зычный голос проводницы информировал меня о том, что подъезжаем к Питеру. Моя станция.

Собраться мне было – только подпоясаться. Скоро поезд умерил пыл и остановился на Ладожском вокзале славного города Санкт-Петербурга.

*
Я заранее проверил место прописки, и оказалось, что Питер вовсе не был моей исторической родиной. Теория о возвращении домой была отметена. Но, с другой стороны, несомненным было то, что в городе на Неве я был не первый раз.

Я отчетливо помнил проектировку Ладожского вокзала, возможно, мне часто приходилось им пользоваться. Да, город я знал. А куда мне нужно – хоть убей, не помнил.

Можно оставить сумку в камере хранения и немного погулять по городу. Поесть, может быть. Поглазеть на достопримечательности, авось, что и вспомнится.

Или посмотреть газету объявлений, снять квартиру и повторить вторую часть первого пункта.

Или бросить все и уехать обратно в Мурманск. Где, опять-таки, не совсем ясно, что делать.

На выходе стоял банкомат, и я проверил свое благосостояние. Пароль к карте подошел, что меня не удивило. Денег там было не особо много, но вполне хватило бы на недельку активного валяния дурака. Снял чуток: вдруг взбредет в голову прогуляться по музеям. Цены тут, я знаю, жгучие.

Итак, я, человек абсолютно без памяти и цели, закинув в вокзальную камеру хранения сумку, отправился поздороваться с городом. У меня не было даже фотоаппарата, что, как ни странно, казалось мне благом. Думаю, я всю жизнь не любил фотографировать. Это пошло, наверное.

Метро Петербурга мне было явственно знакомо. А главное – я отлично понимал, как легко мне тут заблудиться. Казалось бы, несколько слабосвязанных веток, но явственно ощущаю – я плутал тут ни раз и не два. Это заставило меня быть осторожнее.

На Невском проспекте я вдруг обнаружил, что могу пройти по нему с закрытыми глазами. Видать, до тошноты заучил. Большинство милых кофейнь я тоже игнорировал – что-то подсказывало мне, что на Невском местами цена не соответствует качеству.

Раннее утро, а солнце не показывалось. На город с залива двигался сильный фронт, и скоро мне пришлось купить в помпезном магазине зонт. Обычный черный зонт обошелся мне в такую цену, что я решил – сегодня еда отменяется. Если, конечно, не случится чего-то необычного.

Да, Петербург – город богатых хипстеров и законченной алкоты. Главное, чтобы эти две условные группы не встретились в одном дворе-колодце в ночное время суток.

Дождик порядочно зарядил.

Казанский собор показался мне красивым, но скучным. Тоже самое я ощутил по отношению к другим достопримечательностям, еще раз доказав, что видеть их мне приходилось десятки раз. Очевидно, я жил здесь, причем довольно долго.

Возможно, я снимал тут квартиру или квартировал у какой-нибудь троюродной бабушки.

И, наверное, учился здесь же?

Никаких дипломов, студенческих билетов и прочей чуши при мне не было. И возраст вполне студенческий. Быть может, меня выперли? Или сам свалил? Или, может, выперли, пошел служить на подводную лодку, вот теперь вернулся? Дали по голове во время автономки, вот и маюсь теперь?

Нет, не вяжется что-то.

Погулял по Малой Садовой, выпил кофе в довольном милом местечке, поулыбался прохожим. Кажется, вся моя программа была соблюдена. Но потом я вспомнил, что не посетил Медного всадника! Пришлось срочно расплачиваться по счету и бежать к нему.

Именно Медному всаднику, получается, я должен быть благодарен. Мое исцеление началось в четыре часа дня, когда подойдя к мифической глыбе, на которой громоздился Бронзовый Петр, поднявший на дыбы скакуна.

У обоих, и у лошади, и у императора, лица выглядели пугающе, хотя их точно не лепил Церетели. Но их все равно любили, фотографировали сотни раз на дню. Даже змея под копытом не была оставлена без внимания.

Погода совсем испортилась, превратив город в одну сплошную лужу. Я черпал кедами воду, продвигаясь к заветной цели, но результат меня вполне устроил.

Рядом с Петром было почти безлюдно. В это «почти», правда, попадала толпа пришибленных от ненастья китайцев, но любой житель крупного города уже считает подобных ребят скорее предметом интерьера. Еще была молодая парочка, судя по одежде, из отечественных модников, и одна девушка, стоящая поодаль с несколько потерянным видом.

Видимо, она кого-то ждала, и ждала давно. Успела изрядно промокнуть, но все еще стояла, иногда, от скуки, рассматривая скульптуру. Неоправданно большие глаза, пожалуй, слишком острые черты лица, немного странная прическа (по моему, Каре). Еще, наверное, по какой-нибудь новой рейвовой моде, у нее были покрашены фиолетовым две пряди, спадающие на лоб. Ну, она была довольно хорошенькой и вызывала жгучее желание угостить ее мороженым.

Почувствовав на себе мой взгляд, девушка обернулась и уставилась на меня. Я сначала немного растерялся, но потом виновато улыбнулся и поспешил ретироваться с глаз долой. Я ей, судя по взгляду, не очень понравился.

Обойдя всадника, я вновь решил, что ничего интересного в городе для меня уже не осталось. Можно, конечно, дождаться ночи и посмотреть развод мостов. Но тогда лимит интересностей заканчивался совсем, так что мои последующие действия оказались в молочном тумане.

«Ничего не поделать», — вздохнул я и поплелся в кафе. Нужно было найти место для ночлега.

Каково же было мое удивление, когда я заметил, что за мной по пятам следует эта странная девчонка! Я заметил ее, когда поворачивал направо от всадника. Краешком глаза зацепился за фиолетовый всплеск.

Мне было немного неловко поворачиваться, поэтому я сделал вид что не заметил. Это выглядело бы дико смешно со стороны – идет молодой такой товарищ с зонтиком, а за ним невысокая девушка, мокрая, как котенок. Аж в спину дышит. Каким же скотом смотрюсь я со стороны.

Мы уже дошли до «Кронверка», когда я в недоумении остановился. Странная девица стукнулась о мою спину:

— Ой.

Я развернулся, требуя объяснений, но она, схватившись за нос, потупила взгляд. Я не совсем владел ситуацией, поэтому все, что мог сделать – это поднять повыше зонт, чтобы бедняжку не поливало.

— Ты меня не помнишь, да? – слезливо спросила она меня. Внезапно, по-английски.

Что ответить – неясно. «Да, я помню тебя. Ты – та самая странная особа, которую я видел пять минут назад». Нет, это слишком. Сказать «Да» — так неправда будет. Сказать «Нет» — может разрыдаться, тоже некрасиво.

Что-то мне подсказывает, что и до потери памяти я ее не знал.

 — Извини, — сдался я – Не припомню. Может, ты меня с кем-то перепутала?

— Нет, это точно ты! Точно-точно! – с этими словами она врезалась носом в мое плечо. – Макс, ну вспомни меня, пожалуйста!

Не знаю, написано ли у меня на лбу имя, но, кажется, этот звоночек мне никак не пропустить. Да я бы с радостью, милая, да не выходит.

— Ну, подскажи мне как-нибудь. Как тебя зовут?

Она шмыгнула носом:

— Твайлайт.

— Это как то кино про вампиров?

— Какое кино?

Я лишь махнул рукой.

— Ты тут одна?

— Да.

— Приехала город посмотреть?

— Нет, я тут случайно!

— Как это, случайно?

Твайлайт пугливо оглянулась по сторонам и доверительно прошептала:

— Я из другого мира.

Приехали… Кто-нибудь знает номер Кащенко?

— И откуда мы тогда знакомы, если ты из другого мира?

Круто выглядит со стороны – стоит парочка, милуется на бритише, при этом у парня лицо скрючено в гримасе непонимания.

— Ты там был! Я должна тебе все рассказать, тогда ты все вспомнишь!

Попахивает свиданием с сумасшедшей.

— Ты уложишься в пять минут?

— Конечно, нет! Это очень долгая история! Я вообще-то давно с тобой не разговаривала и несказанно рада тебя видеть!

— Спасибо, очень мило.

— Мы все за тебя так волновались!

Все? Где-то спрятался микроавтобус с психопатами вроде тебя?

Эм… Я почесал репу.

— Знаешь, я сейчас как раз хотел перекусить. Составь мне компанию и расскажи свою историю. Пойдет?

«Вот и скрасил ожидание до развода мостов».

Это все было весьма странно. Я просыпаюсь в дорогом вагоне без единой зацепки о своем прошлом (паспорт – не в счет), гуляю по городу и нарываюсь на девчонку, которая считает себя Слайдером! Ну, просто непаханое поле. Возможно, я даже напишу книгу на основе ее галлюцинаций.

Твайлайт живо закивала, принимая мои правила игры.

— Я знаю одно хорошее местечко. Считай, прямо на Невском, но цены не бесятся. Правда, идти далековато, но мы с тобой ведь никуда не торопимся, — я примирительно пропустил вперед, держа над нами зонтик.

У нее довольно странный вкус к одежде. Даже если принять за аксиому, что она чокнутая.

Фиолетовая юбка, такие же туфли на толстенном каблуке, при этом небесного цвета рубашка, или что это вообще, не разбираюсь в премудростях шмотья. Смотрелось мило, но черт – как же в глаза бросается

В их «параллельном» мире все такие яркие? А я себя сейчас неуютно чувствую в зеленых кедах… Стоит поучиться уверенности, не находите?

Хотя моя новая подопечная и не могла бы входить в список самых уверенных моих знакомых. Ну, то есть, если бы этот список существовал (и если бы я помнил своих знакомых), она бы не попала даже в десятку. Но, определенно, что-то инфернальное в ее ауре присутствовало.

Пока топали по Невскому – молчали. Ни единого слова, даже неловко как-то. Зато в забегаловке, где я планировал немного набить желудок, ее прорвало.

Только мы мирно присели за дальний столик, как Твай, вцепившись тонкими пальцами в стакан с соком, с загоревшимся взором, продекламировала:

— На самом деле я не человек. И Наш мир не населен людьми, как этот. Мы ходим на четырех ногах, можем летать и использовать магию. Еще мы не едим мясо, потому что это неправильно, — она стрельнула взглядом по большой куриной котлете, над которой я чах, не решаясь проткнуть ее ножом – Мы привыкли называть себя пони.

Ну, сказать, что меня от этого заявления бросило в коматоз – не сказать ничего. Я еще просидел недолго, сжимая в руках столовые приборы. Ну, я ближе к выходу – можно заорать дурниной и убежать…

Но я глубоко вздохнул, процедил, что мне нужно отойти, и с мрачной миной поперся к кассиру.

Мне нужно МНОГО кофе.

Вернувшись с самой большой кружкой, которую только смогли найти, я к ней неплохо приложился, и только потом попросил Твайлайт продолжать.

— Ну, ты появился несколько лет назад и стал жить в нашем городе. Тебе там понравилось.

— Ладно. Это нормально. Дальше

— Ты на гитаре играл.

— Я умею играть на гитаре?

— Нууу… Да.

— Окей, возьмем на веру.

— Ты даже получил работу в мэрии.

— Хех. Да, я такой.

— А потом ты зверски убил библиотекаря замка Кантерлот, чуть не убил офицера, который пришел тебя арестовать и пропал на два с лишним года.

Заметно задергался левый глаз. Поставив кружку на стол, я вновь попросил у собеседницы прощения, вернулся к испуганному кассиру:

— Сигареты есть?

— Да, вам какие?

— Самые крепкие. «Беломорканал», я не знаю, или еще что-то подобное.

Сотрудник кафе смотрел на меня с некоторым недоумением, но потом перекинулся через стойку, наблюдая за Твайлайт. Она пыталась понять, для чего нужны салфетки.

Кассир сочувственно посмотрел на меня, а я лишь кивнул. Он протянул мне пачку сигарет и зажигалку, щелкнув себя два раза по шее: мол, может сразу стольничек и пойдет как надо?

— Боюсь, этим не обойтись, — угрюмо фыркнул я – Давай, минуя алкоголь, сразу перейдем к легким наркотикам.

Обернулся на Твай.

— Поправка – лучше сразу к тяжелым. Мне три порции с собой.

Отчего-то, в самом центре родины Птюча моего заказа не оказалось и я вернулся к самозваной лошади.

Демонстративно затянулся.

— Продолжай.

— В нашем мире ты тоже курил. И говорил, что бросишь.

— Конечно, брошу. Я могу бросить в любой момент. Не останавливайся, я уже почти начал записывать.

Она все рассказывала и рассказывала, я все курил и курил. Иногда глаза на лоб лезли от того, насколько бредовые вещи описывались моей странной знакомицей. Но какая экспрессия! Какая детская вера реальность всего этого. Это однозначно шло в зачет.

Твайлайт была простой пони со склонностью к перфекционизму, что выливалось для нее во вполне ощутимые проблемы. Она любила книги, но любила так фанатично, что они заменяли ей общение со сверстниками. Она была лучшей ученицей монарха, но постоянно лажала на какой-то чепухе. Что такое дружба Твай понимала довольно смутно, но после длительной практики получила крылья и венценосный титул. Не совсем понятная у нее структура правления.

К концу рассказа, я составил о рассказчике свое обоснованное мнение. Твайлайт была приятной девушкой с острым умом, который, однако, немного сдвинулся по фазе. Возможно, виновато бульварное фентези, которое вскружило неокрепшую голову. Признаюсь, мне было по-братски жаль бедняжку.

С другой стороны, такой детальный рассказ – признак некислого фантазера, а вкупе с моим внезапным недугом, все это может принять достаточно забавный оборот.

Не поймите меня неправильно – во все это может поверить только совсем неразумный человек. Но, как вы помните, я не совсем понимал, в чем заключается моя «миссия». Возможно, именно в том, чтобы «отправить» Твайлайт обратно. Да и она совершенно одна в этом городе. Нет, хуже – в этой стране. Конечно, народ сирых да убогих любит, да только они долго никогда тут не жили. А если я буду рядом с этой бедовой, то хотя бы смогу как-то экранировать все это…

— Портал закрылся на тридцать лун, и теперь я не знаю, как отправиться назад. Это просто неимоверная удача, что я тебя встретила! Правда, я не совсем понимаю, как тут оказался ты!

— Я приехал на поезде. То, что было раньше, для меня пока остается загадкой. Не помню ничего существенного – все будто на уровне инстинктов…

Твайлайт потянулась через стол и схватила меня цепкими пальчиками за воротник рубашки:

— Именно! Это же очевидно! Гениально! Просто фантастика!

— Отличный набор слов, мне нравится. Теперь к сути, прошу.

— Ну как ты не понимаешь – это все какая-то проверка! Я попадаю в этот мир, и тут ты! Если ты поможешь мне, мы вернемся обратно в Эквестрию!

— Постой, мы?

— Да! Ты что, не хочешь вернуться туда?

Мне оставалось только пожать плечами.

— Все, — она вскочила из-за стола – Теперь дело за малым – просто найти выход из сложившейся ситуации!

 — Ясно. И какие идеи?

— Никаких! Абсолютно!

Ну да – это лучший план за сегодня. По крайней мере, в нем есть две связанный фазы, а это уже что-то интересное.

— Первым делом, нужно сделать так, чтобы ты все вспомнил! Я уверена, твоя память – ключ к нашему возвращению. Я должна показать тебе место, где стоит портал.

На часах тем временем, совершенно непостижимым образом, набежал аж девятый час. Поздний обед перерос в не менее поздний ужин. Полагаю, мне нужен ночлег.

— Ладно. Давай так. Завтра, к примеру, в десять утра, у Медного всадника, идет?

Твай замотала головой.

— Нет, не пойдет – я пойду с тобой!

— Это еще почему? Мне нужно найти гостиницу и забрать с вокзала вещи. Не на теплотрассе же ночевать.

— Теплотрассе?

— Забудь.

— Это страшное место?

— Эм…

Я не совсем понимал, как описать теплотрассу.

— Да. Жуть просто. Геенна огненная – и та приятнее.

— Но я тогда тоже не хочу ночевать на теплотрассе…

Твай часто-часто заморгала.

— Постой. Только не говори мне, что тебе негде ночевать.

— Утром я попала в этот город. У меня нет ваших денег и язык мне совершенно непонятен. Ты думаешь, я могла найти тут ночлег?

— Ооооох, — вы меня шутите? – Ладно, черт с тобой. Пойдем.

Отстой…

Кассир, наблюдая за тем, как мы покидаем его заведение, поднял сжатый кулак в революционном жесте. Да, но пасаран, друже.

В Петербурге погода измеряется не в «Солнечно», «Тучно» и «Ветрено». Тут свои критерии: «Идет сильный дождь», «Идет дождь, но не сильный» и «Тьфу, вы это называете дождь?». Другие виды погоды в Петербурге не были замечены где-то порядка тысячи лет.

Я шел впереди, Твай плелась за мной, иногда задавая глупые вопросы:

— Макс, ты мне точно веришь?

— Пока не знаю. Я в процессе.

Подойдя к входу в метро, я столкнулся с необоснованным страхом моей спутницы.

Обычный подземный пешеходный переход, просто там еще и вход на станцию – ничего критичного. Но Твай уставилась на хорошо освещенный зев с нескрываемым неудовольствием.

— Ну, что ты стоишь? Неплохо успеть на вокзал до одиннадцати, иначе заставят платить штраф

— Под землю?

— Ну да – под землю. Что не так-то?

Чтобы не устраивать спектаклей для неподготовленной публики, я просто схватил ее за руку и поволок вниз. Сначала Твайлайт упиралась, но потом, когда я довел ее до кассы, кажется, смирилась.

— Смотри – система проста как тапок. Я бросаю жетончик – загорается зеленая лампочка. Вот здесь, — я впечатал палец в мертвое табло здорового турникета. Загорается зеленым – спокойно проходишь, останавливаешься и ждешь меня. И главное, помни – эта штука тебя не убьет.

— Это ты к чему?

— Ну, зажать может. Случаются иногда сбои. Главное – не переживай.

— Как зажать!?

Возможно, стоило держать эту информацию в секрете.

Но позади была Москва. Я показал руками две решительные створки. Для пущего эффекта еще и изобразил звук схлопывания на чьей-то абстрактной заднице. Твай пошла дрожью:

— Я сказал – не убьет. Пошла!

Вы бы слышали, с каким визгом пронеслась через турникет эта ненормальная. Не передать языком метафоры, ой, не передать.

Все только начиналось. Пришлось, как заботливый дядюшка, взять Твайлайт за шкирку и спокойно вести сначала по эскалатору, потом сажать в вагон. Там мое внимание тоже не ослабевало – как только поезд тронулся, поднялся всем знакомый шум, который подействовал словно ультразвуковой свисток на собаку. Твайлайт закрыла глаза, заткнула уши, и, словно готовясь упасть в обморок, несколько обмякла и завалилась на меня.

К концу поездки все натурально выводило из себя. После выхода на землю у вокзала, эта психованная закатила сцену, на что я, отбрыкиваясь, заявил, что назад мы поедем также.

Нашла чего бояться.

Получил вещи у засыпающего оператора и направился в близлежащую гостиницу. Мне бы куда больше подошел уютный хостел, но моя спутница может не прижиться в обычном человеческом коллективе. Преимущественно, русском

При регистрации меня заставил покраснеть вопрос о двухместной кровати, но я заявил о желании спать отдельно. Еще чего не хватало…

Вручил Твай свою сумку с вещами и ключ. Пожелал спокойной ночи.

— А ты не пойдешь?

— Нет, не сегодня. Ступай. Не копайся в моих вещах!

Я от тебя немного устал. Позволь мне отдохнуть.

Все еще имею желание сходить на развод мостов.

Благовещенский мост, самый ранний активист, раздвинется в половину второго. На моих часах стрелки слились в вертикальную черту.

В полночь, как и следовало ожидать, Первый день подошел к концу.

2

Мы напряженного молчанья не выносим -
Несовершенство душ обидно, наконец

И в замешательстве уж объявился чтец,

И радостно его приветствовали: просим!*

Итак, давайте углубимся в один очень хитрый аспект человеческого сознания – его память.

Вчера утром мое существование как будто началось заново. Мир вокруг, однако, не пришлось постигать заново, за что особая благодарность Провидению. Только определенные социальные навыки доказывали на деле, что моя жизнь не началась прямо в спальном вагоне поезда под гордым названием «Арктика».

Два часа ночи. Мне искренне хочется спать, разведенный Благовещенский мост, несмотря на всю свою невероятную, практически императорскую, помпезность, не подарил мне душевного равновесия. Угрюмый, удрученный человек молча плетется по городу, сгибаясь под накатами ледяного ветра. Вода с зонта подло забирается под рубашку, дрожь пробегает по телу. В ботинках хлюпает фирменная петербургская жижа.

Три состояния Петербурга: «Грязь», «Грязь замерзла» и «Грязь засохла». В принципе, это можно сказать обо всей России, но именно Питер в умах миллионов стал ходячим примером препоганейшей погоды.

Все наличные деньги отдал на гостиничный номер, которым еще и попользоваться, выходит, не могу. В кармане звенели монетки, которых не хватит даже на автобус. Метро в Северной столице имеет свойство закрываться слишком рано, а так мог бы и зайцем – что-то мне подсказывает, что было бы не впервой.

Ночью город приобретает, несомненно, знаковый вид. Словно помещение, в котором днем царит цех, к ночи убирается и становится дворянским собранием. Полночь – и Питер себе самому перестает принадлежать. Жителям завтра на работу или учебу, они мирно посапывают в своих кроватях. В то время как жадные до шикарного снимка туристы заполоняют город, катаются по многочисленным каналам, говорят на разных языках. Даже погода, похоже, не может совладать с этими городскими паразитами. Все-таки, обитая в большом и красивом городе, зарабатываешь железный иммунитет ко всему прекрасному, что тебя окружает. И никакие антибиотики не пробьют толстокожего, как слон, коренного питерца. Потому что красота вокруг уже в печени сидит, а завтра с утра ехать на работу. А вечером возвращаться в родное Купчино, где каждый шаг может стать последним. Охохо.

Над Зимним должен был веять гордый триколор, но заместо него на флагштоке кто-то развесил половую тряпку. И вообще Дворцовая площадь казалась самым промозглым уголком Вселенной.

Вы можете справедливо вопросить: что я забыл на Дворцовой. А я отвечу: не знаю. Душа лежала.

Итак, Дворцовая площадь. Концентрация всего худшего в Петербурге этой ночью. Скользкий камень прячется под мутными лужами, ветер забирается в самые дальние углы, с Александрийской колонны следит голодным взглядом плотоядный, израненный в блокаду, ангел. Фаллический символ в центре площади вертит на себе матушку-Землю.

Сплошной поток воды и никакой иллюминации. Площадь во мраке. Абсолютная чернота, поглощающая любой свет.

Может, я сплю? Это бы все объяснило.

Пункт первый осознанного сновидения – осознать, что ты спишь. Второй пункт – наслаждаться.

Попытался представить себе термос с горячим чаем, но ничего так и не произошло.

Ну, было бы глупо надеяться, верно?

Зато, подойдя ближе к столпу, я увидел живучие языки костра. Когда я моргнул, его еще не было, что наводило на очевидные мысли об иллюзорности происходящего.

И правда – костер. Прямо в центре Питера, под проливным дождем, горел костер. Вокруг него восседали сгорбившиеся тени. Они что-то выли, но сквозь дождь различить хоть что-то не представлялось возможным.

Я должен был убежать оттуда в тот самый момент, но, как понимаете, не сделал этого. Это, возможно, одна из тех роковых ошибок, которые приводят к гибели героя?

Чем ближе я приближался к костру, тем теплее мне становилось. Дождь из жидкого азота превратился во что-то легкое. И пах он теперь не бензином, а чем-то неизвестным – сладким и практически неуловимым.

А вокруг костра, расположившись на лежаках, сидели люди. Улыбчивые парни и девушки. Увидев меня, они дружелюбно подвинулись.

— Доброй ночи, — вежливо поздоровался я, садясь к огню. Они ответили взаимными кивками.

— Не замерзли? Может, хотите выпить?

Парень с козлиной бородкой, сидящий слева, протянул мне пузатую фляжку. Я приподнял ее за здоровье всех сидящих и пригубил немного. Жидкость продрала горло и ударилась в носоглотку привкусом картошки. Я закашлялся, кто-то тактично похлопал по спине.

— Это что же такое?

— Первач, — пронеслось с той стороны костра – Меня Паша зовут. А тебя?

— Макс, — представился я.

— Очень приятно. Васек.

— Марина

— Сергей

— Хех, я тоже Сергей!

— Белка.

Я спросил, откуда они все. Оказалось, Паша и компания, все, кроме рыжей Белки, приехали из Владивостока. Смотреть Северную столицу.

— А я из Таллинна, — гордо заявила рыжая девушка с кошачьими ушками на ободке для волос – Скоро самолет, дай, думаю, погуляю. Наткнулась на ребят. Они такие веселые!

— А ты откуда, Макс?

— Я… Из Мурманска. Вроде бы.

Они одобрительно загудели. Мурманск у ребят ассоциировался с их родным кордоном.

— Можно вопрос: это как же вы костер на Дворцовой разожгли? Где менты?

Паша засмеялся:

— Возможно, мы не на Дворцовой площади, а, Макс? Мы — твое воображение.

Я смутился:

— Правда?

— А какая разница? Я дал тебе вполне логичное объяснение. Неужели тебе мало?

— Да нет, достаточно.

— Вот и славно! Мариш, продолжай!

Марина, включив фонарь под головой, начала рассказывать страшные истории.

Пионерлагерь, блин.

Все они, молодые, веселые, были неимоверно живыми, и я твердо решил, что мое сознание не могло бы создать таких невероятных фантомов.

— И вот девочка открыла дверь, и…

Все сделали дружно вид, что испугались.

— А теперь, — поднявшись, начал Паша – Важный аспект! У нашего костра появился новый гость. А значит, с него представление!

Все уставились на меня, вжал голову в плечи.

— Я ничего не умею, ребят.

— Глупости! Нет людей, которые ничего не умеют!

— Значит, я не человек.

— Так, давай, не паясничай, — Белка ткнула меня острым локотком – Это важный обряд!

Мне ничего не оставалось. К тому же, несколько часов назад мне заявили, что я, оказывается, умею играть на гитаре.

Я затребовал себе инструмент, и, что неудивительно, его получил. Хорошая такая акустическая гитара, черная, в лаке, даже плектр подсунули.

— Кхм…

Для начала, я попытался приладить гитару поудобнее, что оказалось довольно сложно. Найдя удобное положение, поцапал струны. И мне стало страшно.

— Макс, ты умеешь играть на гитаре.

Звучало, как утверждение.

— Ты можешь не помнить этого, но ты умеешь.

Однако, заявление. Неужели у меня на лице написано так много.

Ну, в принципе, а что я теряю.

Подобрал несколько аккордов, и, в общем-то, был удивлен тому, что знаю этот пугающий инструмент. Гитара, по сути своей, похожа в руках играющего на дикую саблезубую кошку. Пока ты знаешь, где ее погладить – она не сожрет.

— Ну, ладно, слушайте.

Долгий проигрыш.

У меня есть нож, есть арбалет

Они служат мне уже тысячу лет

У меня есть лес, это мой дом

Всю свою жизнь обитаю я в нём.**

Белка справа от меня взвизгнула и тихо захлопала в ладоши.

Моих прошлых лет порвана нить

Я по-новому научился жить

Человек исчез, его больше нет,

А из тела его демон вышел на свет.

Я искренне боялся сфальшивить, а моим новым знакомым, похоже, было все равно. Они качались в такт, закрыв глаза, как хиппи. Паша одобрительно кивал, а Вася хлебал из фляжки самогон.

Очень странное чувство. Пальцы сами гуляют по струнам, гитара звучит именно так, как хочешь того ты. Я даже не успевал вспомнить о переходе, а руки все делали сами.

Нынче все лепреконы, а также сатиры,

Люди, волки, медведи и даже вампиры

Признают мою власть. Они в этом правы.

Не хочет никто над собою расправы.

Было страшно думать о том, что Твай права. О том, что эта девчонка с мозгами набекрень, оказывается, знает куда больше меня о моей же собственной судьбе.

Черт возьми.

Песня закончилась, я три раза жахнул медиатором по верхней струне, и протянул гитару Паше.

Аплодисменты.

Вася, видимо, в знак уважения, опять передал мне флягу, но на этот раз я был готов. Приняв в себя глоток ужасного суррогата, я сразу вцепился зубами в рукав. Обряд инициации был завершен.

Дождь все не унимался, но на него было уже глубоко плевать. Я согрелся, присмирел, ноги перестали гудеть. А главное – эти мистические ребята нравились мне.

Увы, все имеет свойство заканчиваться. Мы провели у костра, разведенного прямо у Александрийского столпа, целую ночь. В восемь часов Паша заявил, что скоро поезд. Они начали собираться в дальний путь.

И Белка засобиралась в аэропорт. Попрощавшись со всеми, она тихонько засунула мне в руку смятый листочек из блокнота. Подмигнув, схватила мою руку и сжала ее в кулак. А потом убежала.

С остальными я обменялся рукопожатиями. Паша дружески хлопнул меня по плечу. Костер был потушен, а его следы сразу уничтожены.

Я лишь пожал плечами. Такие ночи бывают не так часто в жизни. Дождь вновь стал холодным и вонял топливом. Темнота рассеялась. В Петербурге наступило утро.

Когда все разошлись, развернул листок, оставленный Белкой. Набросанный механическим карандашом номер мобильного телефона и улыбающийся смайлик.

На всякий случай, спрятал листок в карман рубашки. Не каждый день мне встречаются мне такие восхитительные люди. Вздохнув, поперся к гостинице.

*
Гостиница «Пальмира» — это собирательный образ всего того низкопробного дерьма, которое по недоразумению властей города получило звучное название отеля. Не удивлюсь, если здание строилось для общежития, и в последние несколько лет нашелся хитрый предприниматель, открывший почти у самого вокзала эту шарагу. С другой стороны, там был банкомат и я смог снять денег.

Однако, со стойки я умудрился дозвониться до Твай и потребовать от нее немедленно выметаться из номера вместе с вещами. Такое дорогое место для ночлега я не потяну, и потому в моей голове появилась блестящая мысль – надо снять квартиру.

В главном зале (если так можно назвать прямоугольное, пропахшее столовой, серое помещение) я смог найти газету объявлений, и, пока ожидал свою бедовую подругу, успел прицениться.

Выходило, конечно, неутешительно, но подобрал несколько вполне неплохих вариантов. Однокомнатных. Мне придется, чувствую, спать на полу.

Твайлайт вывалилась из лифта, озираясь, в поисках меня. Я помахал из-за стола газетой.

— Уф, Макс, что у тебя в сумке такого?

— Ничего особенного – запас одежды. А вот тебе явно стоит прибарахлиться. Или ты планируешь вернуться домой сегодня к вечеру?

— Мне кажется, это зависит исключительно от тебя. Что ты собираешься делать сегодня?

Меня, отчего-то, не удивило такое слепое доверие. Я протянул Твай газету:

— Для начала – ты съезжаешь из этой клоаки. Как бы стыдно мне за это не было, но я не смогу долго оплачивать отель. Планируется, что мы еще и есть должны. Позвоню, найду квартиру.

— Квартира. Ты говорил это слово!

Я отмахнулся, ибо не очень был настроен слушать второй раз эту душераздирающую историю.

— Ты думаешь, это смешно, да? Думаешь, я сошла с ума и несу чушь?

— Ну… Я на ресепшн, жди.

Я был на самом кончике шпаги – еще немного, и сорвался бы. Чем бы это закончилось?

Я выписался из номера, позвонил на несколько квартир, и, тактично обходя, острые углы, схватил Твай за руку и покинул здание.

Мне почему-то показалось крайне бесчеловечным отправлять подругу обратно в метро, поэтому я расщедрился на такси.

Водитель оказался довольно неприятным типом, курящим дешевые сигареты, но не стал загибать с утра пораньше цену и вполне адекватно среагировал на поездку через весь город.

— К Парку Победы, пожалуйста, — сказал я по-русски. Твай, пялившаяся за окно, толкнула меня ногой.

— Что-то не так?

— Ты уже говорил мне это название, — ее огромные глаза, кажется, выкатывались из орбит. Но меня заинтересовало иное. Ее радужка. Я почти не смотрел ей в глаза вчера, как-то смущался настраивать визуальный контакт. Но сейчас, все-таки, заметил. Очень странно.

Мы привыкли к тому, что набор цветов глаз у человека достаточно узок. К примеру, в России самый распространенный цвет глаз – серый, что не может не удручать. В то время как европейцы чаще голубоглазые или же обладают зелеными радужками. Я однозначно не попадал в голубоглазую часть страны и довольствовался довольно забавным ореховым. Которым, в тайне, горжусь.

У Твай же были глубокие светло-фиолетовые глаза! Серьезно, радужка здорового жизнерадостного цвета. Такое даже специальными контактными линзами-то не всегда добьешься. Очевидно, синдромом Маркезани она не страдает, что еще раз добавляет ей баллов. Возможно, ее история имеет под собой какое-то основание.

— Ты что на меня так смотришь?

— Ничего, продолжай.

— Ты говорил про Парк Победы! (Произнести русское название ей не удалось, так что я не сразу понял, про что она вообще имеет честь говорить) Да, точно, ты рассказывал, как ты попал в Эквестрию! Ты сказал, что шел от метро Парк Победы домой, и тебе встретился странный человек!

— То есть, по-твоему, я жил на Парке Победы?

— Получается, так.

Однако, все интереснее. Придумывает ли она на ходу?

С утра дороги были еще относительно чисты, и машина, пролетев мост Александра Невского, живо застучала колесами по набережной Обводного канала, а потом съехала на Московский проспект. А до Парка Победы там было совсем ничего.

Как и полагалось, высадив нас у парка, таксист жадно вобрал в себя деньги и исчез. Я повел Твай на улицу Победы.

— Тут недалеко. Конечно, не центр, мы за заставой, но кто знает – может, квартира вполне занятная.

Ты говорил, что встретил странного человека на Пражской улице.

— Пражская улица – там. И до парка Победы там идти дольше, чем до твоей Эквестрии. Там «Международная» есть. Не перепутала ли ты чего?

Или, Твай, ты просто завралась?

— Нет, я точно помню это название. Парк Победы. Победы… — она подняла глаза к небу, повторяя слово «Pobeda», словно пробуя его на зубок. – Да, точно оно.

— Ну, кто знает.

Три — ноль, что ли?

Я нес сумку, Твайлайт шла хвостом за мной. И так, пока мы не уперлись в дом.

— Победы, шесть. Да… Мы в полном Купчино…

Ну, технически, может, и не в таком глубоком. А вот в моральном плане.

Хрущевка. С другой стороны, что я ожидал за такие деньги?

Домофон. Уже хорошо.

Позвонил в квартиру. Женский голос впустил меня.

Оказалось, квартира на втором этаже. Очень-очень круглая женщина, сообщив свою сумму (которая различалась от написанной в газете раза в два), долго смотрела на Твайлайт, мирно стоящую у входа.

— Молодой человек, вас как?

— Максим.

— Ага. Эта девушка с вами?

— Да.

— С документами у нее все в порядке? Нелегалов не заселяю.

Я на всякий случай еще раз рассмотрел Твай. Нет, на цыганку или жительницу Азии она была похоже меньше всего.

— Конечно. Только паспорт в посольстве.

— Иностранка? – глазки хозяйки превратились в щелочки. Советское воспитание?

— Да.

«Англичанка? Нееет. Француженка? Нет. Итальянка? Типун тебе на язык!»

— Она из Канады.

— По-русски ни бельмеса?

— Вообще не вяжет.

Первый этап допроса был окончен. Второй был уже на очереди.

— А вы ей кто? Женаты?

— Нет!

«Черт, ай-ай-ай, что сказать-то. Ой, дураааак».

— Мы не расписаны. Пока что.

Попытался унять бегающие глаза. Да, к такому меня не готовили.

Но хозяйка успокоилась и пригласила меня на кухню. Заполнять бумаги.

Тут меня как тапком по темени ударили:

— Скажите, а почему цена такая?

— Так Северная столица.

— Так в самом седалище Северной столицы. А еще Лидия Петровна постоянно заливает!

У хозяйки произошел микрообморок:

— Кто вам про Лидию Петровну сказал? Прошлые соседи или в агентстве?

Чувствуя себя Чеширским котом, улыбался во все зубы, пока хозяйка выдумывала сама причины моей информированности. Которых я и сам не знал. Просто, пройдя на кухню, я явственно представил Лидию Петровну, старушку восьмидесяти лет, которая живет выше и имеет свойство не закрывать кран в ванной.

Под моим чутким взором, бабушка сверху снизила цену на квартиру до семи тысяч рублей. Это была именно та цена, которую я готов был заплатить за однокомнатную квартиру. Хозяйка быстро оформила документы (видимо, боялась моего побега), забрала деньги, пожелала нам с Твайлайт счастливой молодой жизни, и свалила, бросив напоследок:

— Комплект ключей на холодильнике!

Я обошел квартиру, пытаясь найти еще зацепки, которые укажут мне на знание этого места. Пока таких не приходило…

— Ну, Твай. Добро пожаловать домой.

Я довольно рухнул на кровать.

— Как вы, люди, живете в такой тесноте?

— Ничего не тесно. Однокомнатная квартира – это то, о чем мечтает любой полноценный студент, который хочет жить «в одну каску». Очень важный аспект взросления.

— Ты жил один?

— Отчего-то мне кажется, что я жил не просто один. А что я жил прямо в этой самой комнате и спал на этом самой скрипучей кровати.

Я рассказал ей этот странный момент с соседкой сверху. Твай слушала внимательно, скрестив руки на груди, а потом, приложив пальчик к подбородку, заявила:

— Я думаю, что это что-то вроде остаточной деформации пространства. Такое случается, наверное, когда магическое пространство было создано малыми силами.

— «Наверное»?

— Ну, это было бы очень хорошим объяснением.

Поднявшись с кровати, я направился к шкафу. Большая дубовая конструкция. Внутри два отсека: стеллаж, набитый книгами под завязку, и бельевое отделение.

Твай за спиной шумно выдохнула, подбежала к шкафу, и, оттолкнув меня, вцепилась руками в пыльные корешки.

— Селестия, как же я рада!

Потирая бок, я поперся в прихожую, где на антресолях обнаружил раскладушку. Да, теперь мне не придется спать на полу!

Когда я пытался вытащить свое спальное место из плена, до меня послышался еще один вздох, на этот раз печальный. Твай обнаружила, что все книги напечатаны исключительно на русском.

-А ты любишь читать, да?

— Конечно! Как можно не любить!

— Тогда у тебя два варианта. Либо учить русский, либо искать в книжных английскую литературу.

— Английскую?

Ах, ну да.

— На Эквестрийском, или как это называется. К счастью, ты попала в город, в котором есть Дом Книги. Уверяю, мы найдем там что-нибудь стоящее.

Достоевского или «Гарри Поттера»? «Моби дика» или «Дом, в котором…»?

Первое, что под руку попадется.

— Я как раз планировал отправиться в «Зингер». Думаю, мы сможем найти тебе литературу по душе.

Твай закивала.

— А пока – обживайся. Никому не открывай. Я сам.

— Куда ты?

— За продуктами. Тут наверняка где-то есть гастроном или что-то вроде того. Тебе-то легко – сорвала травки у подъезда, и сыта.

К концу реплики я уже оказался за дверью, опасаясь праведного гнева сожительницы.

Сожительницы… Да, подфартило. «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи».

Замки в квартире были основательные, так что я помучался, закрывая дверь. Да, если сейчас случится пожар или потоп со стороны люстры – Твай останется без путей обхода.

Поняв, что сморозил глупость, на всякий случай три раза постучал по деревянной чурке, которая заменяла мне голову.

Супермаркет действительно был в самой шаговой доступности, что было неимоверной удачей. Даже плутать не пришлось.

Набрал всякого мусора: шоколадки, готовые завтраки, тайскую вермишель в пакетиках, ванночку дешевой колбасы. Два батона хлеба и несколько упаковок салата для вегетарианки, которая портит мою жизнь. Пельмени, прочая лабуда.

Кажется, я не кулинар, а?

Интересно, в прошлой я жизни готовил что-то сложнее макарон с тушенкой?

Нагруженный сумками, я вернулся на квартиру. Твай встретила меня на пороге странным заявлением:

— Я хочу в туалет!

— Как же ты, однако, долго продержалась…

Сгрузив сумки на кухне, я оказался на пороге самого неловкого момента в моей жизни.

— Ну, в общем, туда, потом… это… Дальше само идет. Черт, я не биолог и не физиолог. Действуй согласно инстинктам.

Я закрыл дверь туалета со стороны прихожей, и, придавив дверь собой, вопрошал, глядя на небо:

— Господи! Что же я такого сделал! Чем я заслужил это Чистилище!

Ответа не последовало, укрепив во мне атеистические чувства. Пожав плечами, я поперся на кухню разбирать провиант и варить кофе.

Отстой…

Твайлайт появилась на кухне чуть позже, сев уголке и вжав голову.

— Успешно?

— Заткнись.

Я поставил перед ней граненый стакан и пакет сока.

— Кофе не предлагаю – это все мне.

— Что мы будем делать сегодня?

— Ну, для начала покажешь мне место, где стоит твой магический портал. Потом, думаю, тебе надо купить хоть какие-то вещи.

— Мне и так неплохо.

— А спать ты прямо так будешь?

Отхлебнув кофе из огромной кружки, я продолжил:

— Я тебе выделяю для сна кровать. Думаю, стоит сразу разделить сферы влияния.

— А мы сегодня найдем какие-нибудь интересные книги?

Ты меня вообще слушаешь? Асоциальный книжный червь.

— Найдем. Как только я допью эту жижу и почищу зубы – сразу отправимся в путь. Но предупреждаю – тебе придется привыкнуть к метро. И не надо скрипеть зубами – это неприлично. Знаешь, расскажи мне лучше о первом, что ты увидела, когда попала в город.

Девушка положила руки на стол, закрыла глаза, будто проводя спиритический сеанс.

— Я помню, что это был высокий столб со звездой. Вокруг были растения высажены. Я упала на гладкий камень, ушиблась. Вокруг были дома и ездили эти страшные железные штуки. Небо было темное, но город вокруг будто горел. Ко мне подошел один странный человек в блестящей одежде и спросил меня о чем-то. Но я его не поняла и побежала в сторону дома с большими буквами на крыше. Меня чуть не задавили повозки, человек очень громко и заливисто свистел, но я не оборачивалась. И бежала, пока не оказалась в какой-то глуши.

Человек в блестящей одежде… Интересно, что подумал бедняга полицейский, когда от него с визгом ломанулась девчонка?

Стела со звездой была мне хорошо знакома, и, допив кофе и переодевшись, я взял курс на Московский вокзал. Сегодня в метро Твай вела себя более адекватно, хотя все еще закрывала от страха глаза, когда на платформу с ревом подходил поезд.

Зато турникет был пройден без сцен, и я поспешил похвалить свою ученицу:

— С такими темпами скоро научишься их перепрыгивать. Тогда еще одна статья расходов будет ликвидирована.

Конечно, до этого дня было еще далеко.

А мы могли бы служить в разведке,

Мы могли бы играть в кино.

Мы как птицы садимся на разные ветки

И засыпаем в метро.***

На подъезде к Площади революции, рядом с нами оказался молодой студент. Увидев нас с Твай и то, как я крепко держу ее за руку (Я всей душой боялся, что она начнет бузить в вагоне), он улыбнулся и тихонько показал мне большой палец.

Меня бросило в краску, а Твай хоть бы хны – не думаю, что она вообще соображала в этот момент. И разум вернулся к ней лишь тогда, когда мы поднялись на поверхность.

Обелиск «Городу-герою Ленинграду» если и имел прошлой ночью какие-то магические способности, то теперь их однозначно растерял. Под видом заинтересованного туриста, я облапал его со всех сторон, но, конечно же, портала в Эквестрию не нашел.

— Портал закрылся на тридцать лун… Я не смогу прожить столько в этом мире!

— Да куда ты денешься. Пошли, надо тебя экипировать.

Меньше всего мне нужны сопли о потерянном доме.

Хотя Твайлайт и не понимала смысла, я загнал ее в магазин и заставил выбрать себе другую одежду. Немалую роль сыграла фраза, которую я обронил на улице:

— Не обижайся, но эта рубашка тебя полнит.

Из какого бы мира вы не были, милые девушки, но определенный набор ваших инстинктов – есть константа.

Потом мы отправились на Невский, где я в «Доме книги» все-таки нашел полку с англоязычной литературой. Стоила она отчего-то почти в три раза дороже своего русского собрата, но я сомневаюсь, что Твай сможет прочитать «Войну и мир» хотя бы неделю. Потому что я, кажется, так до конца ее и не прочитал.

Остатки дня прошли в мирной атмосфере домашнего уюта. Я варил пельмени, моя соседка читала взахлеб книгу, отрываясь лишь для того, чтобы получить от меня краткую справку по истории.

— Макс, а кто такой Наполеон?

— Макс, а Франция – это далеко?

— А тысяча восемьсот пятый год давно был?

— А что за страна вокруг?

На последний вопрос я уже и сам не знаю точного ответа.

Я тоже последовал ее примеру – нашел на полке томик Бродского, завалился в кресло, и провел в нем, кажется, несколько часов.

С красавицей налаживая связь,

Вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года,

Лететь в такси, разбрызгивая грязь,

С бутылкой в сетке — вот она, свобода!

Щекочет ноздри невский ветерок.

Судьба родных сознания не гложет.

Ах! только соотечественник может

Постичь очарованье этих строк!..****

Так и заснул. В полночь большие часы над кроватью, где спала Твайлайт, разгромно пробили полночь.

Второй день, размеренный и уютный, как печка в деревне, отправился в гости к Первому.

__________________

* Осип Мандельштам — "Камень".

** Король и Шут — "Хозяин леса"
*** Високосный год — "Метро"
**** Иосиф Бродский. Дано полностью, названия не имеет

3

Небо было кроваво красным, а земля под моими ногами наоборот – черная, как мазут. Каменные стены окружали мироздание, и что-то подсказывало мне, что за холодным камнем Колизея скрывается бесконечное море клокочущей лавы, в которой коротают вечность потерянные души. Они выли, моля о пощаде, и стены содрогались под ударами тысяч костлявых рук. Трещины, в которые я мог свободно просунуть руку, дышали мне в лицо дурманящим смрадом. Сера и сладкий запах гниющей плоти.

В центре Колизея на постаменте стоял Всадник. Я видел его тысячи раз, но только сегодня он предстал передо мной в своей собственной личине. Лицо Петра было пожрано крысами, и местами бронзовая кожа отсутствовала, оголив золотой расколотый череп. Глаза императора вытекли, и на их месте красовалось безродное месиво из мозга и крови. Двухголовые вороны совершали вояжи вокруг жертвы, намереваясь отхватить еще кусочек венценосного императора.

Словно пародия, Петр вытянул единственную целую руку в нацистском приветствии, плотно сжав долговязые пальцы. Конь под тяжелым грузным телом трясся, изрыгая из себя чахоточные ошметки, а змея под его копытами, торжествуя, пела писклявым фальцетом. Гром-камень покрылся слоем подкопченного жира, но и сквозь него я смог разглядеть то, что когда-то было благодарной надписью.

«Пх'нглуи мглв'нафх Цтулху Р'льех вгах'нагл фхтагн».

Что?

Я зажмурился и потряс головой, отгоняя наваждение.

Бред собачий.

Кто-то перед сном читает много Лавкрафта?

Нет, не Лавкрафта…

— Макс, думаю, это начало прекрасной дружбы…

Я уже слышал этот голос раньше.

— Паша?

— Открой глаза.

— Нет, ни в коем случае.

— Что страшнее: смотреть на ужас напрямую или представлять его себе, сходя с ума?

— Думаю, безумие мне больше импонирует.

— Хватит паясничать. Открывай. Мне нет никакого интереса убивать тебя просто так.

Рубашка была мокрой от пота, и я почувствовал, как что-то зловонное капает мне на плечо. Сочные шлепки горячей, тягучей массы о ткань.

— Ну что ж, как пожелаешь.

Голос Паши был все дальше и дальше. Он цитировал Пушкина:

Кругом подножия кумира

Безумец бедный обошел

И взоры дикие навел

На лик державца полумира.

Прямо перед моим лицом заскрипело что-то железное. Я поспешил поднять веки, и в меня вселился леденящий душу ужас. Статуя Петра, спустившись с камня, наклонилась ко мне, и я увидел, как копошатся в глазницах трупные черви. Я задыхался.

— На твоем месте я бы бежал, Макс.

Да, бежать. Бежать – это умно. Я медленно отступил назад на два шага, и, развернувшись, со всех ног понесся к окружающей нас стене.

Паша всегда был где-то рядом, изводя меня:

И во всю ночь безумец бедный,

Куда стопы ни обращал,

За ним повсюду Всадник Медный

С тяжелым топотом скакал.

Петр действительно шел за мной, преодолевая за шаг немыслимые расстояния, прихрамывая на сломанную правую ногу. Рот его был раскрыт во всю ширь, обнажая острые ряды зубов.

— Эх, Макс, как же тебе не хватает оружия, — посочувствовала пустота голосом моего мучителя.

Я сомневался в том, что хоть что-то может остановить бронзового исполина.

— Возможно, та дверь – это выход? Ты же хочешь, чтобы все это закончилось, да?

Дверь. Да, в стене, откуда ни возьмись, появилась дверь. Массивная, обитая дешевым дерматином. Дверь в квартиру, в которой я теперь живу.

Мне даже не понадобятся ключи – я слышу, как лязгают замки. Дверь приветливо открылась сама, и все что мне оставалось сделать – это влететь в нее и запереться в квартире. Подальше от кровожадной статуи.

Я заперся на все, до чего дотянулся, подтащил тумбочку для обуви и поставил заодно и ее. Сомневаюсь, что это задержит его, но кто знает.

Земля под ногами содрогнулась, и по ту сторону двери, в Колизее под кровавым небом, Всадник без коня упал на колени и обреченно завыл. Жертва ушла и до нее уже не дотянуться.

В квартире, похоже, никто давно не жил. На кухню, куда я подался в первую очередь, вся мебель была убрана под целлофан. Пощелкал выключателем – да, и электричества тоже нет.

Зато в единственной комнате, такой же убогой, у шкафа с книгами стояла тень.

— Ты тут не был уже много лет, да?

— Я не знаю.

— Я знаю, — тень захлопнула толстую книгу, подняв облако желтоватой пыли. – Ты думал над тем, что натворил?

— Я ничего не делал! Кто ты?

— Не делал. Но сделаешь. Я – это ты.

Я не видел его лица, не узнавал голоса. Вообще не понимал, кто стоит передо мной.

Он был в пальто. Руки в кожаных перчатках держат старую черную шляпу.

— Я здесь не чтобы тебя научить чему-то. Не для того, чтобы предупредить. Я просто хочу, чтобы ты мучался. Ты заслужил этого. Как и я.

Он поставил книгу на полку, достал из бездонного кармана театральную маску комедианта. Белое фарфоровое, ни единой живой линии лицо, с маниакальной улыбкой. Странный собеседник надел ее и сел в кресло передо мной.

— Ты думаешь, почему здесь так пусто. Почему все такое нежилое. Потому что это место преступления.

— Что произошло тут?

— Убийство. Ты убил ее.

— Кого?

— Ты отлично знаешь о ком я. Ты, мерзкое животное, убил ее. Такая милая девушка. Почему она доверилась именно тебе, ты думал об этом? Почему из тысячи тысяч именно в тебе она нашла опору? Это было ошибкой.

— Я никого не убивал! – закричал я – И не убью!

— Убьешь. Ты считаешь себя жертвой обстоятельств. Но это не так. Ты сейчас спишь. И тебе вот уже несколько дней снятся ужасные сны. Ты – психопат. Тебя даже лечить бесполезно. Почему она доверилась именно тебе? Почему? Она любила тебя? А ты ее? Что вами двигало все это время?

— Да о ком ты говоришь, черт возьми! Ты можешь изъясняться по-человечески!

— Только с людьми.

Тень зажгла керосиновый фонарь, и я увидел, что пальто оказалось сложенными кожистыми крыльями. Они мерно дрожали и были такими тонкими, что я видел, как пробегают по сосудам живительные соки.

— Подумай над этим.

В руке его появилось что-то металлическое. Ребристая рукоять.

Странный собеседник прокашлялся, приставил пистолет к виску:

У порога

Нашли безумца моего,

И тут же хладный труп его

Похоронили ради бога.

Выстрел. Кровавый фонтанчик вырвался с другой стороны головы, из улыбки комедианта на строгий костюм полилась кровь вперемешку с гноем.

Из меня вырвался петушиный крик. Я схватил Тень за крылья и затряс:

— Нет, постой!

Я видел через прорези в маске злобные, налитые кровью, глаза. Стеклянные глаза мертвеца.

Кровь мерно набиралась в полях шляпы, которая осталась на коленях у хозяина. Я выхватил из безвольной руки пистолет. Он оказался неимоверно тяжелым, казалось, целая тонна скрывалась в этой маленькой штуковине. От пистолета воняло порохом и жжеными волосами.

«Ты убил ее».

Нет, это все сон!

— Твай!

Ее здесь нет.

Я мог поступить так? Я мог убить?

Даже не хотел об этом думать. Я повел себя совсем по-дурацки: вдруг разрыдался, и, захлебываясь, засунул оружие в рот. Ствол толкнулся о небо, слюна приобрела вкус железа.

Я не могу этого вынести. Я не хочу всего этого!

Если это сон – я должен проснуться.

Я надавил на тугой спуск.

Вспышка.

*
Вспышка, и стало темно. Лампочка над креслом перегорела.

Я раскрыл глаза и быстро задышал, вслушиваясь в удары собственного сердца. Оно желало выбраться на свободу и отчаянно долбилось в ребра. Глаза застилали обильные слезы. Которые я, естественно, попытался быстро ликвидировать, размазав по лицу.

Мы забыли закрыть шторы, так что стоящий у дома фонарь озарял комнату мистическим светом. Раскладушка стояла у шкафа и смотрела на меня с нескрываемой обидой. А справа, спрятавшись под вздымающимся одеялом, смотрела третий сон Твайлайт. У меня даже немного отлегло от сердца.

Я сидел именно в том кресле, в котором окончил жизнь мой сумеречный собеседник. Заместо шляпы у меня на коленях лежал томик Бродского. Я вцепился руками в подлокотник, медленно поднялся и поплелся на кухню.

По дороге опасливо посмотрел в глазок на лестничную площадку. Все в норме – лампочка слабо освещает двери соседей. Никаких Колизеев.

На столе стояла чашка с остывшим чаем. На часах три утра. За окном Питер.

Я неуклюже лезу на подоконник, чуть не опрокидывая горшок с чахлыми цветочками. Открываю трухлявую форточку и трясущимися руками достаю сигарету.

Как назло, не могу нормально зажечь сигарету. Где-то с третьей попытки кончик занимается, и я, втянув непозволительно много, выдыхаю дым на улицу.

Так и стою на подоконнике, куря сигарету за сигаретой. И чуть ли не рыдаю, как маленькая девочка.

Иногда, просыпаясь, ощущаешь всем телом, что все – ложь. Что ты лежишь в кровати, а твой мозг не вовремя вспомнил о Хэллоуине. Что утром тебе в школу и мама не оставит тебя дома по такому мелочному поводу.

А бывает иначе – когда кошмар продолжается еще часы после пробуждения. И не хочет отступать. Словно ухватившись за жертву и высасывая из нее все.

Кажется, мой случай.

В таких случаях у человека нет ни единого шанса сбить мандраж. Есть полумеры – ужраться дешевым алкоголем, возможно, пойти на футбол или поучаствовать в заведомо проигранной драке. У меня под рукой не было ни бутылки водки, ни билета на очередной матч «Зенита», ни толпы ровных ребят. Оставалось страдать. Все как мы любим, видимо.

Пачка опустела.

Я еще посидел на кухне, допивая ледяной чай и поплелся в комнату.

Занавесил окно и лег на неудобную раскладушку.

Но милосердный сон так и не пришел

*
— У тебя глаза красные.

День, как вы понимаете, не задался с самого начала.

Кофе убежал на плиту, и я долго, матерясь втихушку, оттирал запекшуюся пену. Яичница получилась с пригарком, и только здоровый завтрак Твайлайт оставался в своем первозданном виде. Потому что испортить фруктовый салат я не смог бы при всем своем желании.

— Аллергия, наверное. На угарный газ.

— Такое бывает?

— Не сомневайся.

Я уперся взглядом в желтые глаза на тарелке. Есть не хотелось.

Если честно, хотелось спать. Но я отлично знал, что не засну.

Третий день почти без сна.

— Чем мы сегодня займемся?

— Я планирую сидеть дома.

— Это из-за «Аллергии»?

Я нервно дернул головой. Очевидно, что Твай не верила мне. Я бы сам себе не поверил, будь на ее месте. Она продолжала:

— Я читала ту газету, которую мы вчера взяли

«The St. Petersburg Times», если точнее. Увидев стойку с этой газетой на Невском, Твай, кажется, была готова за нее отдать душу.

— И там была заметка о кинотеатре. Сегодня показывают классику! Бесплатно! Пойдем!

— Откуда ты знаешь, что классика, а что нет?

— Я не знаю. Но там написано, что покажут один из величайших фильмов в истории кинематографа!

— У вас в Эквестрии есть кино?

— Ну… Оно скорее документального характера.

Я пожал плечами. Собственно, кино и кино. Почему бы нет.

— И что же дают?

— Ка-са-бланка, — с трудом прочитала она.

Ну, не обманули. И правда классика. Я не имел ничего против того, чтобы вечером посмотреть в хорошей компании действительно великую картину.

Поэтому я вяло согласился и опять сел на своего конька

— А ты думала о том, как вернуться домой? Собственно, у меня не так много денег, и скоро я буду вынужден искать работу, – подстегнул ее я.

Вы можете подумать, что я жадный. Что-то мне подсказывает, что вы правы.

Но Твай осталась невозмутима:

— Я думаю, что ты вспомнишь все именно тогда, когда это понадобится. А дальше – дело техники.

Признайся, ты просто не имеешь ни малейшего понятия, что делать дальше. Потому что из нашей ситуации нет выхода.

И есть ли вообще «ситуация»? Думаю, эту версию всегда стоит держать в запасном ящике.

Разрезан на осколки, разбит на лоскуты

Не пью и не курю до наступленья темноты

Лучше бы пил и курил

Твайлайт насильно вытащила меня из дома. Я цеплялся за кровать, стол, жаловался на головную боль и вообще вел себя крайне капризно. Но ее активность жаждала новых открытий. Вокруг был неизведанный мир. Мир, полный чего-то новенького.

— Сегодня обещают потепление! В газете написано.

— Мой первый урок – никогда не верь прогнозам погоды. Они врут.

— Только они?

— Нет. Врут вообще-то все. Но эти в первую очередь.

— И ты врешь?

А об этом я как-то не подумал.

На улице отожрались коричневые лужи, с неба сыпался моросящий дождик. Тот самый дождь, который так все не любят: он игнорирует зонт и забирается при помощи ветра вам под рубашку. Вы проклинаете его, но что вам остается?

Лучше бы пил и курил…

— Куда ты меня тащишь в такое поганое утро?

— Ты ошибаешься! Очень хороший денек намечается.

Хороший? Серьезно?

— Ну так все-таки?

— Ты мог показать мне город.

— Я не гид. Я не знаю ничего такого, что не записано в путеводителе.

Но кто меня слушал? Я, опустив глаза, поплелся за Твай, держа над нами зонтик.

Впереди стоптанные ноги и промокшие кеды. Они окончательно испортят мне настроение.

*
Клуб кинематографистов находился на Литейном и по праву снискал любовь северных снобов и просто эксцентричных личностей. Будучи местом чрезвычайной самобытности, он напоминал одновременно элитный паб и видеосалона эпохи раннего VHS, где по вечерам совершенно бесплатно крутят «винтажное», как сейчас любят говорить, кино. Исключительно в оригинале и с русскими субтитрами, дабы ценитель не почувствовал себя ущемленным.

Найти клуб сложнее, чем опиомана в богадельне. Хозяин, видимо, получает неимоверное удовольствие от этой конспирологии.

Клуб скрывается в одном из разрекламированных в поп-культуре дворов-колодцев. Никаких вывесок, афиш, в объявлении даже не указан номер дома. Все это намекало на то, что у заведения довольно узкий круг посетителей. Элитарный, практически.

Обычная квартира на первом этаже. Большая, не скрою, и наверняка очень дорогая. Просторная, в ней уместилось бы четыре моих, считая с санузлами и вентиляцией под окном на кухне.

Стены поклеены желтенькими обоями и испещрены множеством надписей:

«Настоящее перед нашими глазами. Оно таково, что глаза хочется закрыть».

«Любовь либо крепнет, либо вырождается. Чем она несчастнее, тем сильнее калечит. Если любовь лишена творческой силы, навсегда отнимает у человека возможность творить по-настоящему. Она — тиран, причем тиран посредственный».

«Дипломатия состоит в том, чтобы гладить собаку до тех пор, пока намордник не будет готов».

И многие-многие другие. На этих стенах нашлось место любому мало-мальски известному писателю, сатирику или просто взъерошенному сочинителю.

Было людно, не продохнуть. Надменные взгляды, нелепые прически, вызывающая одежда, вспышки фотокамер и мобильных телефонов. Разговоры о великом, прерываемые ослиным ржанием над пошлой шуткой.

Никто не станет со мной спорить: петербургский самопровозглашенный бомонд медленно, с каждой новой фотографией в «Инстаграме», вырождался в ноющих кухонных либералов с претензией на оригинальный и утонченный взгляд на мир.

Они пришли смотреть «Касабланку»? Или меряться блестящими побрякушками, как неразумные сороки?

Они курили дорогие противные сигареты. И разговаривали цитатами из Коэльо.

В квартире три комнаты. Большая стала кинозалом с глубокими креслами и убогими деревянными лавками. В другой распивали разномастные напитки, а в третьей, закрытой, очевидно, располагался офис. Коммерция на диване.

Хозяин клуба оказался тучным и уже достаточно пожилым человеком, и ему определенно не нравился контингент вокруг. Но они просаживали немалые деньги в баре, подготавливая себя к шедеврам кинематографа, так что приходилось мириться.

Твайлайт прочитала на моем лице всю палитру эмоций и ущипнула меня за руку.

— У тебя лицо такое, будто ты ешь параспрайта без хлеба.

— Не знаю что такое «Параспрайт», но верю в их противность.

В восемь часов шумящая кодла расположилась в зале с проектором, свет потух, динамики захрипели марш. На ближайшие полтора часа я выпал из реальности.

Но если меня сравнивать с Твай – я был самим Броуновским движением.

Она раскрыла глаза, почти не мигала, да и дышала через раз, словно слившись с фильмом.

— Я приехал на воды.

— Какие воды? Мы в пустыне.

— Как видишь, меня обманули.

До самых последних минут, когда самолет скрылся в тумане, а Рик и Луи отправились в путь, рассуждая о десяти тысячах франков, ни единой реплики не обронила. Вот это я называю любовь к кино. Куда уж мне и прочим.

Еще не стемнело. Мы шли домой.

Я честно рассказал Твай о снах, которые меня мучают. Ничего не утаил. Ни ретивого трамвая, ни стихийного суицида. Все как на духу.

— Если честно, меня очень сильно все это беспокоит. Сколько можно жить без сна?

— Смотря что называть сном. Ведь мы не можем утверждать, что мы сейчас не спим, верно? Возможно, тебя даже не существует. Ты – лишь игра моего сознания.

— Objection! Официально заявляю, что я самый живой в этом живом мире!

— Ну, может тогда я часть твоего сна? – лукаво улыбнулась Твай.

— Это признание?

Твайлайт остановилась, потянув меня за руку.

— Ну, кто знает.

Легко подпрыгнув, она чмокнула меня в нос и засмеялась. Я тоже не мог скрыть улыбки.

Да, это все сон. Будем считать, что это все глупый дурацкий сон. Питер снится мне. Когда-нибудь он закончится.

Рано или поздно, так или иначе, но все мы проснемся.

4

Если вы часто держите в руках отечественную фантастику, то наверняка заучили это скучное сравнение наизусть…

Так вот: дуло этого пистолета было настолько огромное, что там может жить белка. Две белки.

Нет, целая мафиозная группировка белок. С полным боекомплектом и Боевой Машиной Пехоты.

Умели раньше делать оружие, которое пугает одним своим видом.

Хотя, я думаю, с моего ракурса даже рогатка будет выглядеть угрожающе.

Вокруг никого. Темнеет. Подо мной плещется бензиновая Нева.

Мост Александра Невского.

Я удивляюсь тому, где она все это время прятала пистолет.

Поднимаю медленно руки, продолжая смотреть в блестящее в фонарях стальное дуло.

Что-то мне подсказывает, что я знаю этот пистолет на вкус.

— Ясно. Вечер обещает быть томным? – я делаю неловкий шаг и слышу, как опускается с железным лязгом курок

— Не. Подходи.

Твай острым носком туфли отчерчивает линию.

— Дальше не суйся.

Она говорит по-русски с диким акцентом и мне сложно пробираться через него.

Чем я ее обидел? Откуда у нее короткоствол? Черт знает что.

Я смотрю на часы. Два часа девятнадцать минут.

— Твай, у нас минута.

Мост Александра Невского не сведут до самого утра. Одна в пустом фантоме города…

Сомневаюсь, что Твайлайт сможет пережить это. Нет, хуже, я точно знаю – она не потянет и десяти минут без меня. Призраки, маньяки, атомные бомбы, инфляция, невкусный кофе на Невском.

— Я просто подойду поближе.

— Валяй. На свой страх и риск.

Я не вижу ее лица. Почему-то мне кажется это совершенно нормальным.

— Мост разведут через сорок секунд.

— Отлично. Там ты не достанешь меня.

Тридцать секунд.

Я отчаянно пытался вспомнить: отчего я попал в такую немилость. Но прошлое застилал белесый туман. Ответов не было.

Я ложился спать почти счастливым. Я помню это.

И я не помню, чтобы я просыпался.

Двадцать секунд.

Вы слушали что-нибудь об осознанных сновидениях? Мне, кажется, доводилось. Краем уха.

Я потянулся в задний карман джинсов за сигаретами и извлек оттуда дешевый, обитый кожзаменителем, портсигар. Тупо уставился на него, отведя глаз от пистолета.

Кажется, была у меня такая позерская мечта – купить портсигар. Да денег жалко было.

Открываю и его, и вижу ровные ряды серых гильзочек.

Ну да – все верно. Дешевый портсигар – дешевое курево. Папиросы.

Десять секунд. Что-то мне подсказывает, что мост сегодня не разведут.

Сминаю гильзу пальцами и держу папиросу в зубах. Роюсь в карманах, но нет – зажигалку мое бунтующее сознание не сотворило. Хотя, есть план.

Я смотрю на Твай с прищуром.

— Прямо честно выстрелишь?

Артефакт лица моей подруги кивает.

— Ну, валяй.

Только сейчас, делая шаг навстречу этой сумасбродной девчонке, я замечаю, что небо над нами ярко-зеленое, а мост, подобно локону ее волос, фиолетовый. Мои кеды хлюпают по желтенькой луже, а рубашка, отчего-то, черная и в полоску. Никогда такое бы не одел.

Твайлайт не соврала – как только левый кед пересек воображаемую черту, проходящую по линии разреза моста, она выжимает спусковой крючок.

Хлопок. Я, на всякий случай, зажмурился. Будто это спасло бы меня от пули.

Но я жив. Делаю еще шаг, открывая глаза. В глазах моей убийцы читается целая палитра чувств. Удивление, страх, животное отчаяние. И облегчение, готов поспорить.

Зажигаюсь от ровного пламени, которое с тихим шипением выходит из ствола массивного и очень страшного пистолета. Который на деле, конечно же, оказался всего лишь красивой сувенирной зажигалкой.

А как могло быть иначе, если этой мой сон? Я здесь хозяин. Правила мои, зажигалки мои. Все мое.

Никогда не курил папиросы, но в моем личном мире они обладают на редкость приятным вкусом. Хорошо тянутся, и, вполне уверен, не наносят совершенно никакого вреда здоровью.

Так вот оно, пятно! На фоне синих гор,

Пришпорив так, что не угнаться,

На черном скакуне во весь опор

Летит джигит за три пятнадцать.

Декламирую я, облокачиваясь на ограждение моста.

Нева пахнет стеклоочистителем.

— Знаешь, мне все это порядком надоело, — я говорю, наблюдая, как из Невы поднимаются уродливые щупальца мифического Кракена – Я не высыпаюсь и держусь на ногах только чудом. Все это: трамваи, мосты, Медный всадник, безликие суицидники, полунамеки – как все это осточертело. Единственное, чего я сейчас хочу – это просто отдохнуть. От всего этого.

Будь Твай за моей спиной настоящей, сложилось бы ошибочное мнение, что я демонстративно ее не замечаю. Но все вокруг меня – лишь пространство сновидений, и я веду диалог с собственным сознанием, вне зависимости от того, какую личину оно примет.

— Я шизофреник, а? – я смотрю на затянутое тучами небо, с него льется спокойный белый свет. Сизый дым, вздымаясь струйкой, жжет глаза.

Но ответа нет.

Я разворачиваюсь к тому, что всему пару минут назад казалось мне Твайлайт. Как я мог вообще так думать? Совсем другие, изуродованные до гротеска, черты лица, нос отсутствует как таковой, волосы – солома с фиолетовой прядью на челке.

Кукла. Пугало. Заготовка под мое воображение.

Я выбрасываю остатки папиросы в реку, подхожу к проекции вплотную, вглядываюсь в неживое лицо:

— Поди вон. Не желаю тебя видеть.

Фантом виновато опускает глаза и испаряется. Зажигалка бряцает об асфальт. Подбираю ее.

На пистолете есть все заводские маркировки. Рифленые щеки затвора, номер ствола. На рукоятке, с обеих сторон, отдающие здоровым воинственным блеском звезды. Тяжеленный, гад.

— Как же хочется побыть одному…

Исподлобья гляжу в сторону площади. Выкидываю руку с пистолетом. Промахнуться по такой огромной цели просто невозможно.

— Тебя это тоже касается. Уходи.

Город, кажется, слегка удивлен моим отношением. Но выбора у него нет, и, подобно макету Твайлайт, он становится сероватым пеплом, который комьями падает в глубокое синее море вокруг.

Тепло. Восходит солнце. Воде нет конца. И посередине Великой воды стоит, как ни в чем не бывало, мост. Кто его построил здесь? Зачем нужны были такие затраты?

Да какая разница.

Главное – красивый пейзаж, достойный лучшего мариниста. И все это для одного единственного зрителя.

В портсигаре еще есть достаточный запас курева, топливо в зажигалке нескончаемо, а мироздание спокойно ждет, когда все вокруг мне надоест, и я захочу проснуться. Это будет нескоро.

Итак, я вытаскиваю еще одну папиросу, щелкаю спусковым крючком. В отличие от сигарет, папиросы не тлеют, а натурально горят.

Хотя, как можно судить о натуральности, стоя на платформе посередине безбрежного водоема, глубина которого заставляет содрогнуться Марианскую впадину. Ну и пусть, главное – размеренная пастораль не позволит ни одному кошмару на свете потревожить меня.

*
Как может быть настолько жарко!

Пот льется со лба струями, волосы склеились в противный липкий кластер, я тяжело дышу. Мой взгляд уперся в хреново отштукатуренную стену, проглядывающуюся через ржавые прутья пожарной лестницы.

Неподалеку консульство Китая, и одному Будде известно, не потерял ли я только что доверие этой страны своей выходкой. Никто ведь точно не знает – вдруг мне придется получать визу в страну дешевой электроники и вредоносной пластмассы. А я уже в черном списке, как потенциальный капиталистический шпион.

Каждый метр дурацкой лестницы кажется непреодолимым, хотя я вроде бы не запускал свое физическое состояние. Дышу ртом, чтобы не стошнило от гнилого амбре цветущего канала, что неподалеку.

Да, сказать, что погода удивила – не сказать ничего. Такой пощечины от Гидрометцентра Питер не забудет еще пару лет. Утром небо было сделано из металла, и только самые дерзкие лучики светила умудрялись прорваться за кордон, к серой земле.

И на тебе – как порвало.

Сначала солнцу было неловко, как-никак, звезда воспитанная, поэтому о приближающемся апокалипсисе никто даже не задумался. Мы с Твайлайт не стали исключением.

— О, солнышко выглянуло, — беспечно сказал я, зажмурившись, но значения этой мелочи не придал.

Всего полчаса прошло, я, прикрывая голову глянцевым журналом, озабоченно заметил:

— Однако, разжарило.

А еще полтора часа спустя, сидя на крыше с открытым ртом, я пялился на наглого кишечника, жрущего мои семечки, держал одной рукой зонтик, и ныл:

 — Господи, прошу пардону, — прохрипел я в сторону неба – Я никогда ничего у тебя не просил. Ну, может, и просил, точно не помню. Но что-то мне подсказывает, что ты мой спич проигнорировал. Поэтому прошу в последний раз – убей меня. Прямо здесь и холодильником, полным льда и бутылок пива. Уверяю, это будет для меня самой прекрасной смертью.

Твайлайт два раза стукнула меня кулачком по макушке, выражая свое недовольство. Да, она часто бывает недовольна моими выходками.

Но я не жалуюсь. Вообще, в тот момент, когда все в городе поняли, что жара – это надолго, я решил подвезти итоги «дождливой эпопеи»

Еще и недели не прошло с момента нашего знакомства (или, может, повторной встречи), а мне уже довольно трудно представить свое существование без чокнутой на шарики перфекционистки, которая как-то всегда под рукой. Всегда есть с кем поговорить, разделить печеньку или просто помолчать.

Не знаю, как это назвать. Дружба, любовь, другие подобные материи – не подходят. Скорее мы имеем дело с психологической зависимостью. Необоснованной привязанностью.

Я не психолог и мне трудно рассуждать о таких вещах. Мое мнение никак не подкреплено фактами, даже из попсового Фрейда.

Несмотря на то, что сегодня ночью я выспался и заметно посвежел, основная проблема оставалась на повестке дня – память ко мне возвращаться не собиралась, и я уже всерьез подумывал о том, не удариться ли мне головой обо что-нибудь тяжелое. Может, хотя бы это вернет меня к полноценной жизни.

Деньги на карточке упорно исчезают в неизвестном направлении, а мы даже не думаем о будущем.

Проснуться, попить чаю или кофе, собраться и дунуть в центр – гулять по Невскому. Или не по Невскому. Конечно, все это происходит под лозунгом «Вернуть Максу память и убраться домой», но выглядит это, да и чувствуется, как бесцельно потраченное время.

Мне остается только довериться ей.

И ждать у моря погоды.

— Ты дал мне почитать ту книгу…

«Мастер и Маргарита», на минуточку. Стоило немалых усилий найти эту книгу на английском. Ночью.

— Manuscripts don't burn, а?

Она качнула головкой в знак согласия.

— Я прочитала больше половины. И ничего не поняла.

— Ну, «загадочная русская душа». Ее вообще, говорят, понять непосвященному сложно. Мол, вариться во всем этом надо.

Загадочная русская душа...

Сложна, как смена красок при рассветах.

Усилья институтов и разведок

Ее понять — не стоят ни гроша.

Где воедино запад и восток

И где их разделенье и слиянье?

Где северное сходится сиянье

И солнечный энергии исток?

— А в чем суть этой души?

Я пожимаю плечами. Сложно что-то сказать об этом.

— Не знаю. Наверное, тайна вся в том, что никакой тайны нет. Есть просто такое место в мире, где собрали всех странных людей. Всех подлецов, воров, алкоголиков. Но при этом разбавили всю эту погань какой-то необоснованной добротой, щедростью, безрассудностью и просто человеколюбием. Вся загадка лишь в том, как такие разные люди, хорошие и плохие, притерлись друг другу и образовали непробиваемый, непознаваемый, причудливой формы менталитет. Эта страна рождает мифических чудовищ. И прекрасных принцесс. Совершенно рандомно, никаких закономерностей – на эмоциях.

— Как можно писать книги о том, чего нет?

— Ну, видать, можно. Раз пишут и даже умудряются называться классикой.

На этой, несомненно, прекрасной ноте мы покинули крышу дома, стоящего у канала Грибоедова. Земля под ногами клокочет и исходит жиром, как курица в духовке. Нет спасенья.

*
Малая Садовая – это питерский Арбат. Надеюсь, никто не бросит в меня тапком за такое кощунственное заявление. К тому же, это комплимент.

В истории московского Арбата случилось непоправимое – его полюбили настолько сильно, что уничтожили. Нет больше той улицы, которую воспел Окуджава. На ее месте – пешеходная зона, забитая музеями всякой пошлости и дорогими кафешками. Даже стена приснопамятного Цоя – и та давно уже перекрашена и расписана несколько раз.

А Садовая все еще очень молодая пешеходная улица. Не так давно по ней ездили машины, а сейчас – прошу на борт. Земля убрана под красивую плитку, фонтанчики бьют в небо, необычные памятники и забавные уличные артисты.

Так уж повелось, что эта улица, несмотря на близость к Невскому, редко попадает в шорт-лист туристов. Выходит, это величайшее из благ.

Тут наша история и приняла совсем иной оборот. Я бы сказал, подводя итог, что мы имеем дело с неслабым контрастом.

А дело все в чем – на Малой Садовой много артистов.

Тут играют на гитарах, волынках, поют, воют, рисуют, фотографируют, сидят, изображая бурную деятельность. То есть, просят денег.

Ну, и напоролись на одного товарища.

Стоял в центре улицы такой яркий господин с шарманкой…

Он был одет в нечто, сшитое из лоскутного одеяла. Одна штанина брюк не просто отличалась от другой по цвету – она была меньше вдвое, если не больше раз. Яркая, в горошек, жилетка. Цилиндр без крыши с приколотой на ворсовую стенку розочкой. Пожалуй, слишком яркий люмпен.

Перед ним стояла шарманка. Большая такая конструкция, новодел, с хромированными колесами. На рукоятке висел, раскачиваясь, большой плюшевый единорог с глупой мордой. Его, соответственно, нефигово колбасило, когда шарманщик вытаскивал из своей волшебной коробки задорную песенку.

Когда мы проходили мимо него, странный музыкант остановил музыку, снял дырявый шапокляк и согнулся в поклоне, презентовав нам свою необычную прическу. Целое семейство косичек разных цветов.

— Добрые друзья, прошу, не оставьте без хлеба пожилую творческую личность.

Он попал в самую точку – я улыбнулся во все зубы, уже потянулся за кошельком, но Твайлайт опередила меня.

Нет, она вовсе не хотела дать денег шарманщику. Все куда прозаичнее.

— Ты!!!

Ее немыслимые глаза превратились в две узкие щелочки. Ну а дальше – а дальше психоз.

Твай, словно молния, вспыхнула, и оказалась прямо перед музыкантом. Схватив его за разноцветные заостренные лацканы, она со всей силы врезала ему острой коленкой по носу. Треск.

Не ожидал. Простоял в ступоре, пока бедный шарманщик, охав, оседал на землю, зажимая руками краснеющую сливу. Отличный удар.

Но когда меня отпустило, я действовал, пожалуй, слишком жестко. Твай кричала на свою жертву громко и пронзительно, зажмурившись, и, вроде как, более на физическое здоровье оной не покушалась. Но мне, признаюсь, в голову выделения ударили, и я, схватив ее сзади одной рукой за длинные волосы, собрал их в пучок и дернул к себе.

Твай, и так орущая, перешла на визг, я прижал ее к себе, обхватив руками плечи, и несколько раз встряхнул, пока она не заткнулась.

Ну, войдите в мое положение. Тихая, спокойная девочка, немного не в себе, если так мозгами пораскинуть, и на тебе – членовредительство. В центре города. Днем. Стыдно же.

Она вырывалась, брыкалась, обзывала меня какими-то странными терминами и кричала:

— Макс, ну это же он! Он!

Кто он, дура…

Дома поговорим.

Твайлайт сорвалась на шипение и больно впилась мне в руки коготками, намереваясь продолжить свое черное дело. Но я не сдавался.

— Отпусти меня, это выход!

— Нет, нихрена не выход!

А вокруг уже люди собираются. Как бы полиции не было. Надо уводить малахольную подальше, сомневаюсь, что пятнадцать суток пойдут на пользу делу.

Она все еще вырывается, но я пытаюсь шепотом ее вразумить. Допускаю ряд фатальных ошибок.

— Ты чокнулась?

— Ты же вроде не пила.

— Что на тебя нашло, дура!

Если бы я перестарался чуточку сильнее – уже лежал бы рядом с шарманщиком Карло, закрывал бы свой разбитый нос и гундосил бы проклятья.

Получилось немного лучше. Твайлайт перестала извиваться, как уж, обмякла и опустила голову.

— Отпусти меня.

— Пообещай, что больше.

— Отпусти. Меня. Живо.

Небольшая размолвка. Сегодня я ночую на коврике.

Я медленно разжал пальцы и поднял руки вверх в знак раскаяния. Но ссоры избежать уже не удастся.

Я бы подумал, что все будет хорошо, если бы Твай начала кричать на меня или, что лучше, вкатила бы и мне пару затрещин, для профилактики. Тогда уже через пару часов я бы вымолил прощение, и мы бы разобрались в ситуации вместе.

Но ничего этого же не произошло.

Твай просто подхватила сумку с вещами, преимущественно, книгами, прожгла меня взглядом, и, отвернувшись, зашагала в сторону памятника Екатерине. Ни слова больше. Я тоже не стал звать ее.

— Бывают хреновые дни, дружище, — сказал я шарманщику, присев рядом с ним. Протянул ему пачку сигарет, но тот отказался.

— Какая у тебя импульсивная девушка.

— Это не моя девушка, — в отличие от него, я закурил – это моя головная боль.

— Как давно ты здесь?

— В Питере? Ну, недели еще нет.

Шарманщик покачал головой:

— Ясно. А шляпа где?

— Какая шляпа?

— Которую я тебе подарил три года назад. Или четыре уже, не считал.

Неожиданно, я даже втянул больше дыма, чем нужно, появилось непреодолимое желание кашлять. Но я как-то это дело отложил и вопросительно уставился на сидящего рядом со мной странного господина:

— Вы меня знаете?

— Ну, доводилось встречаться. Если мы встретились вновь – значит, пришло время.

— Я вспомню свое прошлое?

— Куда ты денешься. Конечно, вспомнишь. Рано или поздно, так или иначе, как завещал один писатель. Я бы сам тебе все рассказал, но – не могу. Правила игры нарушать не следует. Все в твоих руках. А теперь иди. Куда хочешь. Не отвлекай, мне работать надо.

Как ни в чем не бывало, он встал, почесал покрасневший нос, и вновь завел шарманку. Минорная мелодия наполнила Малую Садовую. Подвыпившие студенты, сидящие на лавочке напротив и наблюдавшие за всей это сценой, три раза протяжно свистнули, чтобы я обратил на них внимание. И, когда мы встретились взглядами, приподняли бутылки с пивом, выражая тем самым желание выпить за мое здоровье.

Пейте. Дерьма не жалко.

Я отряхнул сзади джинсы, выбросил недокуренную сигарету в мусорку. И стал думать о том, что делать дальше.

Жара, шарманщик, Твай – все это казалось сказкой. Страшной сказкой для пионеров.

Нет, не сказкой. Скорее сном.

Я ущипнул себя за руку, но боль была настоящей. Я не проснулся.

Черт. А было бы так легко все исправить.

Твайлайт пойдет домой. Я не зря научил ее пользоваться ключами. И, если честно, мне за нее спокойно. Ничего не случиться.

Но я точно решил: сегодня я уже не пойду на квартиру. Пусть одна побудет. Пусть один побуду я. Подумаем порознь. Может, что из этого и выйдет.

Если захочу спать – пойду в хостел. Не захочу – буду гулять до утра. Напьюсь вдрызг, с кем-нибудь подерусь. Ведь именно так решают проблемы.

«Загадочная русская душа».

Век бы ей не пользоваться. Одни проблемы.

А мы спускаем жизнь на тормозах,

Мы засыпаем с улыбкой на губах,

Мы поменяли наши адреса

На Северный и Южный Полюса.

Раз Твай пошла в сторону Екатерины – я пойду в другую сторону. Чтобы исключить любые возможности встречи.

В городе, где живет более пяти миллионов человек, нужно просто идти в противоположном направлении. Питер – это город одиноких повзрослевших детей.

Курящих, болеющих раком и алкоголизмом мальчиков и девочек. Которые делают вид, что повзрослели. А потом ссорятся из-за пустяка и не разговаривают годами.

В этом нет вины Питера. И даже России в целом.

Просто человеческая натура. Нам нужно на что-то обижаться. На налоги, влажное белье в поезде, фашистов. Надо и все тут.

Но иногда фашистов мало – и мы обижаемся на близких.

Человек восполняет свою потребность в обиде. А значит – он счастлив.

Выходит, каждый из нас в такие моменты – самый счастливый и одновременно самый несчастный на планете ребенок.

5

Никогда не думал, что смотрюсь со стороны так карикатурно.

Какие-то ужасные совдеповские брюки, рваное пальто, старомодная шляпа. Лицо зверское, будто всю жизнь щеночков острой бритвой жизни лишал.

— Докатился, — констатировал другой Я, увидев меня на трамвайной остановке. Присел рядом и тяжело вздохнул.

Я протянул себе пачку сигарет, но Я отказался.

— Гордость не позволяет. У меня свои.

Он трясет картонной коробочкой без каких-либо опознавательных знаков. Закуривает от каминной спички и удрученно делает вывод:

— Хуже «Перекура», если честно. Давно порываюсь бросить, да сил не хватает.

— А ты кто?

Он уставился на меня, как на идиота:

— Сдурел? Я – это ты. Когда в последний раз смотрелся в зеркало?

— Давно дело было.

— У, тогда ясно. Трамвай ждешь?

— Нет. Ночую.

— Помириться – не судьба?

— Не могу. Гордость не позволяет.

Он усмехается.

— А, точно. Забыл. Блин, как сложно с самим собой разговаривать. Мне всегда казалось, что мы поладим. Будем думать одинаково, все такое. Это могло бы стать началом классной, хотя и несколько странной, дружбы.

— Но не станет?

— Не-а. Ты вообще какой-то противный, да еще и ночуешь на остановке, как синяк паршивый. Мама запрещает мне с такими дружить.

— Не поверишь – мне тоже.

Мы оба натянуто посмеялись. И опять продолжили молчаливо портить легкие.

— Тебе все еще нравится этот город? – прервал он минутное молчание.

Черный человек на кровать ко мне садится…

Черный человек спать не дает мне всю ночь.

— Да. Я от него в восторге.

— Я тебе так скажу – ты бывал в местах и получше. Думаю, ты с удовольствием променяешь Северную Пальмиру на чистый провинциальный Понивиль. Еще раз.

— Значит, один раз уже променял?

— А то. С концами, и не жалел.

— Поверю на слово.

— Тебе более ничего и не остается. Пока – Я отшвыривает мощным щелчком пальцев остатки безымянной папиросы. И сразу достает новую — Но не бойся – я здесь именно ради того, чтобы ты все вспомнил. Как только ты проснешься – будешь помнить свое прошлое во всех подробностях. Прикинь, у тебя неплохая история. Будет о чем писать мемуары.

— Я не умею писать.

— И что с того? Десяткам рублевских жен это не мешает издавать книги о своей тяжелой судьбе.

Ты забыл об одном – я не рублевская жена.

— Да, это верно, дружище. Тебе до нее еще расти и расти.

Второй Я порядком тянул волынку, и мне уже не терпелось приступить к возвращению памяти.

— Что же мне нужно делать, чтобы проснуться полноценным человеком с прошлым?

— Ничего сложного. Кажется, трамвай идет, да?

Он не ошибся. Действительно, во тьме, со стороны Стрелки, появились два светящихся глаза.

— Это и есть ключевой момент этого сна?

— Ага. Это практически кульминация твоего существования за последнюю неделю. Ты должен быть мне благодарен, тебе даже дергаться не придется, я все сделаю сам.

Другой Я выплевывает вторую сигарету и начинает рыться во внутренних карманах пальто.

— Ты, главное… нет, не тот карман. Ну, знаешь, не подумай ничего плохого. Мимо, переходим к следующему. В принципе, ты же мне очень симпатичен, я никогда… Да что же такое! Почему так сложно найти такую огромную штуковину! Если она провалилась под подкладку – я же с ума сойду, пока ее достану. А, все, ложная тревога. Короче, извиняй, будет больно.

Вытащив, наконец, из кармана пистолет, (все тот же пистолет, похоже, у меня напрочь отсутствует воображение) он передернул затвор, виновато улыбнулся.

И, без особых разговоров, приставил ствол к моей ноге и два раза выстрелил.

Не знаю, как в реальной жизни, а во сне это было вовсе не больно. Немного пугающе, разве что, но эмоции были притуплены, как в тумане. Выстрел, нога дернулась, я услышал неудовлетворительный хруст. Первая пуля, задев кость, разметала по ноге осколки, а вторая, пройдя правее, прошила насквозь обе ноги. Реалистично? А хрен знает. Стало немного грязно, в ногах начало что-то пульсировать, словно били кастетом, и я, удивленно крякнув, сполз со скамейки на землю.

В поле обзора появилось лицо. Мое лицо.

— Эй, ты там как? – он похлопал меня по щекам, приводя в сознание – Знаю, метод не из лучших, но выбирать не приходиться. Глаза не закрывай, обморок тебя не красит. Да и делу вредит, если честно.

Это довольно трудно, когда я теряю много крови.

— Стоять! Не отходи далеко, время поджимает. Ну-ка…

Он крепко схватил меня за руки, развернул, и, как мешок с картошкой, потянул за собой.

— Аннушка уже разлила масло, — напевал он – разлила масло.

Я почувствовал, как спина прошлась по тонкому желобку, отделяющему трамвайные рельсы от асфальта.

— Макс, ну ты и тяжелый. Видать, много каши в детстве ел…

Неправда, просто кое-кто пренебрегал спортзалом.

Наконец, он положил меня на трамвайных путях. Присел рядом и сунул мне в рот одну из своих сигарет.

— Кури.

Чиркнул спичкой, и я послушно затянулся. Лицо опять появилось на фоне звездного неба:

— Ну как?

— Как на сенокосе набивали…

— Ты тоже заметил! Ну да ладно, выбор в Эквестрии невелик, так что чем богаты. Вернешься – можешь попытаться перейти на трубку, но я не одобряю.

Я уже слышал через его болтовню, как приближается трамвай.

— О, — он смотрит на часы – мы заговорились. Мне пора бежать. Приятно было с тобой пообщаться. Сейчас тебя убьет, а я займу твое место в памяти – незатейливый план, но должен сработать.

— А если нет?

— То мы на всю жизнь останемся овощем. Удачи!

— Угу. Удачи.

Ну зашибись теперь.

Как я вообще на это подписался.

Под спиной вибрируют рельсы. Пластиковые крылья остановки осветились фарами трамвая.

Нет, постойте, я передумал!

Мне и так хорошо!

Но меня не спрашивали. Сетчатку ожгло ярким светом.

Курить расхотелось.

*

Петропавловскую крепость реставрируют.

Величественный собор убран в уродливый короб, торчит только шпиль. Ангел смотрит вдаль отрешенно, раздумывая о том, не выпустить ли бесполезный крест из рук.

Я вижу разочарованных туристов, сидя на входе в собор. Их пустые взгляды. Выключенные фотоаппараты. Да, сюда пришли вовсе не за этим.

Я, как полностью асоциальная личность, сижу на входе в собор, где похоронены российские императоры. Вокруг меня снуют гости из ближнего зарубежья, преимущественно азиатской внешности. Они чинят крепость.

Мимо меня проходят экскурсоводы, сотрудники музея, полицейские – и никому нет дела. Ну, сидит и сидит. Есть же не просит, и милостыню не клянчит.

В этом весь Питер. В своей жестокой надменности.

Это лучший город на земле. Величественные строения, бессмертные мосты.

«У тебя есть крейсер «Аврора», и много других кораблей».

Но этот мир не идеален.

Отойди от Невского – и ты увидишь умирающие, облепленные нецензурщиной, дома. Наркоманов. Психов. Алкоголиков.

Бандитов, которыми так славится Северная столица.

В общем, это лучшее место на Земле. Но я, как человек, которому довелось видеть другие миры, уверяю: во Вселенной есть как минимум один город лучше.

Как туда попасть – у меня есть пара мыслей.

Утром я проснулся в одной из кофейнь на периферии. На столе – пустая тарелка с разводами майонеза, остывшее кофе и целых три загаженных пепельницы.

«Мы работаем до последнего клиента» — не зарекались бы, ребята.

Главным отличием от последних дней было то, что я проснулся в плохом настроении.

Впервые я проснулся с тяжеленным грузом памяти на сердце.

Нортляндия, Эпплуза, скамейка в Понивиле – я помню.

Я помню паршивые сигареты, вынужденное вегетарианство, пони-оспу и ее последствия.

Помню холод Отголоска и противный дождик, который настиг меня ранним летом в Кедре.

И даже помню мордочку Твай. Да и не только Твай. Вообще все помню.

Сны, которые меня преследовали, уже не казались такими ужасными. Они, скорее, следствие последних двух лет жизни. Было немного сложно.

И пальто, которое я видел на своем двойнике во сне – его я тоже помню. И очень сильно люблю, потому что каждая заплатка на нем, каждый нашитый лично мной внутренний карман – это история.

Без шляпы как-то одиноко.

И странного человека, на которого вчера нападала Твайлайт – я видел его много лет назад, когда возвращался домой.

Черт, помню тот промозглый денек. Моя куртка, хоть и зимняя, но на рыбьем меху. Ботинки хлюпают по кремовой слякоти. Утерянные ныне рубашка и пуловер.

И тут этот клоун – неудивительно, что я стал дурачиться.

Отстой…

Я оплачивая счет (вижу недовольную мину официанта и скидываю ему всю мелочь на чай), выхожу в город. Погода все еще ужасна – над городом висит огромная лупа. Высшая сущность охотится за людишками с ней, как за муравьями в песочнице. Навстречу мне движутся кислые лица. Всколоченные волосы, пыль на ботинках. Никто из них не догадался сменить сугубо питерскую одежду на что-то более легкое.

И я такой же. Синяки под глазами, бледная кожа, наверняка запах изо рта, желтые от табака зубы. Голову не мою второй день. Рубашка липнет к телу от пота.

Все по Достоевскому.

Я стремлюсь к воде. И через несколько часов оказываюсь в Петропавловке.

И все для того, чтобы с опозданием в неделю, вернуться в Понивиль.

Было бы проще, если мне во сне прямо сказали, что делать.

Я собрал все возможные улики по всем снам. Они передо мной, зарисованные ручкой на зелененьких салфетках

Разведенный мост с падающим трамваем.

Пикник в центре Дворцовой площади. Если это вообще был сон…

Колизей с дымящейся землей, в центре которого стоит умирающий Всадник.

Разводящийся мост.

И, как заключение, возвращение мне памяти. Опять через трамвай.

Возможно, мне стоит просто сеть в один из трамваев? Но сомневаюсь, что есть прямой маршрут «Сенная – Эквестрия» или что-то типа того.

Забираться на Медного всадника тоже не лучшая идея.

И моста я прыгать не буду.

— Ну так что, шляпы ты не нашел?

— Не-а. Присаживайтесь.

Я двигаюсь влево, позволяя сесть на нагретое место странному клоуну.

— Я же говорил, ты все вспомнишь.

— Ну, теперь буду вам верить.

Он засмеялся:

— А вот этого делать нельзя. Знаешь ли, боги хаоса и раздора очень часто обманывают. Особенно всяких посредственных шутников.

— Как вас по имени-отчеству?

— К чему эти фамильярности, после всего, что я с тобой сделал – мы почти родственники. Если хочешь, можешь называть меня… — он приложил когтистый палец к подбородку, усиленно имитируя умственную деятельность – ну, Димой, допустим.

— Дима. Какое ужасное имя.

— Мы не хозяева своих имен. Приходится мириться. К тому же, я придумал его себе только что и вполне доволен.

— Вы мне поможете вернуться домой?

— Я – нет. Силенок не хватит. Но я дам тебе наводку на того, кто сможет.

— Принцессы?

— Типун тебе на язык, в этих древних клушах силы не так уж и много. Тебе нужен действительно могущественный помощник. Он один на все вселенные, и, кажется, сейчас он ошивается именно в этом городе. У него резиденция здесь. Тебе неплохо было бы попасть на прием.

— И как же это сделать.

Дима указывает пальцем на ящик с инструментами, стоящий между колон.

— Топор видишь?

Я киваю.

— Тебе не кажется, что он здесь неслучайно?

— Мне что, пойти бабушку зарубить?

— Если очень хочешь. Но я бы посоветовал тебе найти трамвай, который тебе досаждает.

Вот как…

— Он в городе?

— Несомненно. А что, если я скажу тебе, что это ненастоящий Петербург? Просто построенная в пустоте копия, созданная исключительно для тебя?

— И для Твайлайт?

— Я этого не говорил. Но кто знает, может и она настоящая…

Он поднимается с гранита, загибая пальцы:

— Версия первая. Все это – твой сон. Твоя задача – всего лишь выбраться из него.

Один палец.

— Версия два – это настоящий Петербург. И кто дал тебе второй шанс. Выбрать, где тебе лучше.

Второй.

— И версия три, как я уже сказал – это все просто тюрьма, заселенная твоим воображением. Все эти люди, здания, я. Все это создал ты.

— И что из этого правда?

— А какая разница? Все равно отсюда надо выбираться. Хватай инструмент и беги — дорога дальняя. Не снимай со счетов полицию, люди с топорами не пользуются доверием.

Он улыбается и делает ладонями движение от корпуса, мол, проваливая.

— Спасибо, — совершенно искренне я благодарю его.

— Тебе спасибо. За игру. Она немного затянулась, но оно того стоило. Удачи.

Как только странный господин начинает таять в воздухе, я срываюсь с места, вырываю из деревянного ящика топор, и, что есть сил, даю стрекача к выходу из крепости.

Мама, прости, мне пора домой.

Мне бранится в спину обладатель топора, пузатый таджик в засаленной форме, но я не собираюсь останавливаться и тем более возвращать украденное.

Трамвай.

Блокадный трамвай.

Я помню тебя.

Трамвайный проспект – десять километров, не меньше. Ну да ладно – глаза боятся, а ноги бегут. В конце концов, час-два бега, и я у цели!

Выбегая на Троицкий мост, я понял две вещи.

Первое – топор действительно привлекает внимание.

Второе – дыхалку я убил. Совсем.

— Добегу, — говорил я сам себе, задыхаясь – брошу курить. Совсем.

И начну отжиматься по утрам.

*

Бесконечные ряды книг. Стол. Подсвечники.

Когда я разлепил глаза, молодой человек, высунув от усердия кончик языка, тыкал в меня ваткой, смоченной нашатырем. Противный запах обжигал носоглотку, и я закашлялся. Ребра ныли.

Что, впрочем, неудивительно – товарищи полицейские так отоварили меня демократизатором по почкам за порчу памятника…

— Очнулся? – серьезно поинтересовался мужчина, возвращаясь на свое место – огромное кожаное кресло за столом – Это хорошо. Терпеть не могу насилие, но ничего не мог поделать. Полицейские оказались единственными, кто могли бы доставить тебя без проволочек. Правда, действуют они немного жестко, но с тобой все будет хорошо, честное слово. Ты, кстати, уже второй за сегодня, кого я переправляю.

Ну да, будто я не знаю, кто был первый. Или первая.

Я языком провел по зубам на предмет внезапно появившихся дырок, но таковых не было.

— Трамвай был выбран чем-то вроде триггера, который явственно покажет, что тебе нужно со мной поговорить. Вот, ты на месте. Чаю хочешь?

— Нет, спасибо, уже напоили.

— Обижаешься? Понимаю.

Он садится за стол напротив меня. У глаз разный цвет, левый – голубой, правый – зеленый. Водянистые волосы, левое ухо слегка оттопырено, что делает лицо более доверительным. Абсолютная ассиметрия.

— В последний раз, когда я тебя видел, — начинаю я – ты был ниже ростом раза в два и говорил увереннее. Что-то случилось?

— Приходится менять амплуа время от времени. Прошлого меня ты убил.

— Ложь и красная пропаганда!

— Знаю. Но кроме нас с тобой никто более не осведомлен об этом. Магия, в какой-то степени.

Лойсо поднимает глаза, окидывая взглядом стеллажи.

— Иногда мне становится скучно на рабочем месте, и я выезжаю отдыхать в другие миры. Их немного, но хватает, чтобы разнообразить мое существование. А так как жить где-то надо, иногда я строю себе такие вот места отдыха.

— Библиотека?

— Да, я люблю читать. В этом плане ваш мир мне очень интересен. Столько литературы, я не прочитал и половины. Признаюсь, со временем человечество скатилось в самокопирование, я уже на пятой странице какого-нибудь детектива могу назвать убийцу.

— Для этого не надо быть всемогущим, если разговор идет о Донцовой.

Пондемониум, кивнув, достал из стола маленькую бутылочку, наполненную бальзамом, пригубил немного.

— Ты, наверное, хочешь узнать, как все это произошло?

— Да все равно.

— Хороший подход. Правильный. Бог Хаоса из Эквестрии – очень эксцентричный господин. Эпатажный. Ты попался под горячую руку. Это моя вина. Надо было лучше следить за порождениями.

Но сейчас, когда Дискорд, наконец, в узде, у тебя появился шанс все исправить. Ты куришь, кажется?

— Как раз подумывал бросить.

— Это хорошо, но не сейчас. Думаю, ты можешь позволить себе последнюю сигарету.

Как фокусник, собеседник достает из рукавов две палочки.

— Вот эта – он кивает в сторону аккуратной белоснежной сигареты с фильтром – обычное хорошее курево. Расфасовывается под Москвой и стоит сто рублей за пачку. А эта – его нос поворачивается к сероватой помятой уродине – привезена в Эквестрию из Зебрики. Так себе, если честно, и своей цене совсем не соответствует. Выбирай, Нео.

Было бы что выбирать.

— Глупо выбирать миры по сигаретам, не находишь?

— Я бы предпочел, чтобы ты остался здесь. Вселенной не очень нравится, когда жители одного мира попадают в другой.

— Как я ее понимаю…

Я тянусь к его правой руке и свободно вытягиваю из кулака сигарету. Беру со стола зажигалку.

— Все равно бросать буду, какая уж разница.

Дым сигареты, как и во сне, очень специфичный.

— А Вселенная потерпит. Тебя терпит, и меня вынесет.

Лойсо скалится:

— Хозяин-барин. Ты тут главный, твое мнение сейчас важно. Тогда… Добро пожаловать Эквестрию?

— Нет, — поправляю я его, выпуская изо рта колечко дыма – Не просто в Эквестрию. Добро пожаловать домой.

Мое сознание тает. Лицо Лойсо становится зернистым, нечетким, а потом и вовсе пропадает. Словно в глазах сел кинескоп.

Только дым от сигареты продолжает виться вокруг меня, пока я пропадаю из Мироздания.

*

Раскрыв глаза, я стал, как рыба, ловить ртом воздух. Я не понимал, где нахожусь, сон казался настолько реалистичным.

Холод собачий. По телу бежит дрожь, одежда прилипла к телу, словно сосульками обложили.

Противный грибной дождик стучится о мокрую ткань, заливает глаза. Надо мной висит огромная черная туча. Гуляет ветер.

Очень болит шея – кажется, во сне, я напоролся на банку консервированных персиков.

Шляпа лежит на земле, жалкая и побитая, к бортику прилип чахлый листочек.

Чертовски неудобная скамейка.

Опуская ноги на влажную почву упираюсь взором в ажурный фонтанчик. Маленький, сделанный из мрамора, журчащий десятью яркими струйками.

Кусаю себя за ладонь, но не просыпаюсь.

С трудом встаю, ноги одеревенели от такого отдыха, плетусь к фонтану и умываюсь студеной водой. Будто и так не промок до нитки.

Но это сейчас неважно. Привет, Понивиль, давно не виделись.

Я должен Лойсо и Дискорду по бутылке лучшего сидра.

Но это потом. Сейчас мне есть чем заняться.

Беру в одну руку сумку, в другую шляпу, и уверенно шагаю в сторону библиотеки, чувствуя, как в ботинках плескается жижа.

Мне все равно, закрыто там или нет. Если закрыто, то постучусь. Если не откроют, вынесу дверь, как уже делал один раз – ничего сложного.

Если никого нет – продолжу поиски. Она не могла пропасть бесследно.

Что я скажу ей после долгого расставания?

Наверное, нужно извиниться за все.

Нет, это пошло. Извиниться я всегда успею. Жизнь – долгая штука.

Попросить грелку и пожаловаться на воспаление легких? Нет, взывать к жалости некрасиво, тем более такому махровому путешественнику, как я.

Опять останавливаюсь у деревянной двери, но сейчас нет времени распускать сопли – громко стучусь в дверь.

Проходит мгновение – крона озаряется светом масляной лампы.

Что сказать? Не будем изобретать велосипед.

— Привет Твай, давно не виделись. Мне есть так много чего интересного тебе рассказать!

От автора. Итоги работы над трилогией.

Питер, Питер...

Ты столько знаешь, ты много видел,

И все, что я хочу сказать тебе –

Это только слова.

Я снова покупаю билет на поезд.

Чуть-чуть ревнуя

И немного расстроившись,

Провожает меня до вокзала

Ночная Москва.

История должна была закончиться там, где и началась. С моей стороны было бы преступлением – не дать Максу вернуться домой. В конце концов, у него своя голова на плечах – на то она и дана, чтобы отвечать за свою судьбу.

Пару лет назад я начал историю с «Чужеземца». Историю человека, поразительно похожего на сэра Макса из Ехо. Только не из Ехо, да и не сэра вовсе. Это не кроссовер, как могли бы некоторые подумать, это – натуральное черт знает что.

История о попаданце, который из промозглого Питера попадает в мультяшный мир, населенный разумными понями.

Попаданцы – самое противное, после российского клопфика, что вообще рождал фэндом. Безыдейно, паршиво, местами толсто и ни о чем. Всегда есть исключения, но это не про меня. И хотя я старался, честно, старался, написать хорошо, сомневаюсь, что у меня вышло.

Долой самокритику – она не должна вас волновать. Душевные излияния оставлю при себе.

Я пишу это совсем по иному поводу – рассказать вам, читатель, что стояло за тремя фанфиками, которые, несомненно, подпортили мне много крови.

А стояли за ними многочисленные депрессии, лень, нехватка слов. В общем, много чего.

Начиная «Чужеземца», я сам для себя выстроил концепцию:

«Будет, короче, студент по имени Макс, который будет похож на Макса из «Лабиринтов Ехо», только не Вершитель, а так – ни рыба, ни мясо. Обычная студентота, которой в таких городах как Питер можно пачками на обед жрать. И вот он попадет в Эквестрию, а дальше хрен знает – по дороге додумаем».

И вот – первые главы «Чужеземца» описывают историю самого «вндерения» Макса в этот мир. И потому, наверное, вышли такими безыдейными. Мне просто не о чем было писать. Вплоть до того момента, как я придумал божественную сущность, которая стоит выше даже Принцесс.

Вообще, фанфик должен был быть один. Он должен был быть большой, но один. Пузатый такой, который начинался бы попаданием в Эквестрию, а заканчивался бы возвращением домой, в Питер.

Но где-то на середине, я вдруг понял, что не выйдет. Прикипел.

Я понял, что Максу не суждено в ближайшее время вернуться домой.

Но как его задержать? Как вообще сделать так, чтобы вся история не превратилась в неудобоваримый комок.

И я заставил Макса пуститься в бега. Порвать все связи на корню. Таким образом, я планировал переместить героя из окружения Великолепной Шестерки в более самобытный мир.

Так я придумал Нортляндию, а потом воплотил ее в «Нортляндских записях».

«Записи» провалились с треском, и я сейчас упорно пытаюсь о них забыть. Имхо, просто отличнейшая история погибла от моих неумелых рук. Испорчено было все – в итоге, желая закончить с этим побыстрее, пустил под нож две главы по сорок тысяч слов и целую еще не написанную часть. В итоге, треть фанфика выродилась в одну короткую главу.

Вот такой вот производственный момент.

А после Нортляндии, я решил написать небольшую детективную историю, которая бы описывала жизнь Макса в Мейнхеттене. Нуарный детектив в стиле «Смерть-дело одинокое».

Был написан пролог и половина первой главы, когда я вдруг понял, что это ужасно. Никуда не годится.

И тогда я забил на детектив. Он света не увидит. Никогда.

Но я съездил в Петербург…

И понял, чего не хватает Максу.

Так и родился «Автор – Петербург». Самый короткий, но, несомненно, мой самый любимый фанфик из трилогии. Наверное, потому что в нем больше меня, чем в других.

Питер – это мой город. Можно сказать, духовная родина. Если это понятие вообще может быть справедливо, потому что родился я в Москве, а проживаю в Подмосковье. Что не мешает мне считать именно Питер своим домом.

А тут еще «Эквестрийские бабенки» подоспели. В общем, все складывалось как нельзя лучше.

За два часа написал «техно-демо» фанфика. Хотел узнать, потяну ли. И оказался удовлетворен результатом.

Именно завершение трилогии оказалось для меня самой легкой в моральном плане работой.

Ну, и конечно, счастливый конец. Который поставил жирную точку в истории обычного студента Макса с необычной судьбой.

После точки, конечно, есть еще что-то. Скорее всего, счастливая жизнь. Но этого мы с вами уже не узнаем.

Хумгат закрыт, друзья. Оставим все это в прошлом.

Спасибо за внимание.