Пробник

Глава третья

Вчера вечером Калька своровала еду. Мало у нас осталось, мало, а она ворует, у нас же и ворует. Ещё и оправдывается.

— Но я же не виновата, это всё копыта, как не мои! Точно не мои!

Кеша бы сделал что-нибудь, может даже с ней. Приструнил, обругал. Я сделал также, но у Кеши бы это получилось. Калька тогда только что-то буркнула и села.

— Ненавижу, — она стиснула зубы и чуть ли не шипела. – Ненавижу.

Дюна забегала между нами. Меня она успокаивала, Кальку уговаривала. Какая же всё-таки это гадость, какая же гадость. Мира с нами нет, весь мир мы потеряли с чистой совестью.

С Калькой пришлось договориться, теперь она идёт впереди. С Дюной было сложнее.

— Я тебя прошу, не надо. Не надо так бегать.

— У меня нет выбора, — Дюна закуталась в плащ и посмотрела на меня. – Нет. Я только и знаю, что бегать, — она слабо улыбнулась. – За вами и к ней.

— Разве так тебе хорошо?

— Нет, но разве это плохо? Нет, и никогда не будет. Не должно. Сколько я бегала и бегала, все говорили – плохо. Не лезь, поберегись, устанешь, — Дюне стало противно, она отвернулась в сторону и громко прокашлялась, сильнее укуталась в плащ. – А сами так же бегают и думают, что помогают. Горько за них, но за ними я не бегаю.

— Вот и не бегай за нами.

Дюна ничего не сказала, только улыбнулась и махнула хвостом, а потом посмотрела на меня, как на неведомую зверушку. Горько ей стало за нас, горько.

— Прости, не могу, — она кивнула и наклонила голову. – Пойду к Кальке. Скоро вернусь.

— Я с тобой, — Дюна остановилась, уши у неё встали торчком. – Эх… Я за вас ответственен. Мне с вами жить ещё.

Дюна подошла к Кальке первой, я сел напротив. Калька любовалась горизонтом и изредка поворачивала голову в нашу сторону. Ей ничего не хотелось говорить, но она как-то странно посмотрела на меня, понимающе, словно что-то обо мне узнала.

Дюна наперебой задавала вопросы о случившемся, об увиденном тогда:

— Кто они? Откуда они? Может с похода? А может с войны? А может, бегут от кого-то?

Но Калька всё смотрела на меня и как заворожённая отвечала:

— Не знаю. Не думаю. Не знаю. Не думаю…

И так раз за разом. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Мне самому стало за них горько. Они обе сделали свой выбор, да… но кажется, будто только для самих себя. Будто они не думали, что ещё кого-то встретят, думали, что они одни.

С тех пор никто не сказал и единого слова. Нового слова. Я подумал тогда, да пропади оно всё пропадом, но случилось с нами очередное чудо – мы вышли на пустынную дрогу в поле, по краю которой шли рядком столбы с гудящими от напряжения проводами. Дорога на северо-восток, по пути.

Горечь всё не отступала, а голова жутко гудела от сомнений. Нельзя так, старичок, нельзя. Кто ты в конце концов? Кто ты такой, чтобы бросать всё на самотёк? Довольствуешься чудом, а туда же, всё так же бурчишь. От дум меня оторвала дорога.

В этот момент я ощутил всю давящую широту, простор. Поля, кажущиеся бескрайними, бесчисленные холмы. Невообразимо. И как же всё это загублено, укрыто серым ковром, осадком. Какой же силой надо обладать, чтобы склонить такой простор перед собой, размять и подмять под себя. Неимоверная и страшная сила, грубая, невежественная. Но не смогла она взять верх над красотой просторов. Ведь даже сейчас, шагая по намеченному пути, съежившись от обид и врождённого долга, я теряю голову. Всё простить готов, всё, что угодно, лишь бы услышать: «старичок, давай просто пойдём с тобою вместе», а не унылые, до безобразия скомканные ответы и вопросы.

Мне с ними идти, мне за них ответ держать. В конце концов, даже если они смирились. Они же не потерянные, ещё не потерянные. И я рад, что встретил их, тогда и надо долг держать за эту радость. Может потому что знаю, кто они, кем они были. Были до встречи со Свободой. Беженцами.

Ближе к концу дня мы пришли к небольшому одноэтажному зданию. Около обочины стоял высокий столб с табличкой расписания маршрутов. За ним перрон с парой скамеек и мусорных вёдер. На одной скамейке сидел, сгорбившись, старик в синих с белыми полосками спортивных штанах и телогрейке поверх голубоватой рубашки.

Калька зашла в здание, Дюна осталась подглядывать у порога, подходить к нему они не решились. Старик повернулся в нашу сторону. Я подошёл к нему и сказал:

— Здравствуйте.

— Здравствуй, товарищ, — ответил старик грубым голосом и пошарил по карманам. – Садитесь, пожалуйста. Эх… красиво то как и тихо. Ждал я всё этого, ждал, и ждать ещё буду. Все мы ждём, а вы тоже ждёте? И чего вы стоите, товарищ?

Мне от чего-то стало неловко. Помялся с секунду в нерешительности и сел рядом со стариком. Он кивнул благосклонно и замолчал, смотря куда-то вдаль.

— А чего это мне ждать? – спросил я и тоже засмотрелся на что-то невидимое и зовущее вдалеке. – Мне ждать привычно, да всем привычно. Тогда чего это мне ждать?

— Покоя, — сказал старик и обернулся через скамейку. – Ведь не тихо сейчас, просто шума нет. И не красиво сейчас, просто не плохо. И не решается это всё, значит ждать остаётся, — он довольно постучал копытом по скамейке и вздохнул сквозь стиснутые зубы. – Самое страшное остаётся. Ждать. Таким тебя уже решать не пустят. Таким тебя отправят на скамью, на лавочку. Посиди, удобнее, сидя не так страшно, мы все сидим, и ты сиди, вместе не так страшно. Выбери себе одно из одинаковых кресел, да корни пусти, питайся, питайся. Ни страха, ни совести. У вас, товарищ, сигареты есть?

— Что? – не сразу нашёлся я.

— Сигарет у вас, товарищ, нету?

— Нету. Не курю.

— Как скажете, — старик пожал плечами и утёр щетинистые губы. – Жалко, конечно, но как скажете.

— Так что вы там про покой говорите? — я повернулся к нему всем телом и приготовился внимательно его слушать.

— Покоя хочу, — старик весь напрягся и задрожал как от прохладного ветра. – Сил моих нет. Замотало меня с этими серыми, — он сел поудобнее. – Один особенно. Ходил всё за мной, не отставал. Мычал только иногда, или рычал, ну они все так. Ему еду дают, а он мне отдаёт. Ему пить дают, он мне отдаёт. Книгу ему дали, так он мне отдал. Матрац откуда-то достал, подушку, одеяло. И мычит всё, взять просит. Как внучёк, а я его дедушка. Но там все так, вот я и убежал оттуда. Попрощался и убежал, нечего мне там делать, там и так всё есть, что же мне там делать.

Старик замолчал на полуслове и ещё сильнее сморщился. К нам подошла Дюна. Она улыбалась и смотрела то на меня, как-то удивлённо, всё кивала, то на старика, умилённо, с интересом.

— Ой, как хорошо, — она остановилась между нами, — Вы разговариваете. Хорошо разговариваете. Всё укрыли разговором и потянулось то к вам всё.

Дюна бочком заходила мне за спину. Не стоялось ей на одном месте, неуютно ей стало. Стихло. Старика вдруг как что-то кольнуло, он встал со скамейки и сказал:

— Ну, вдоволь посидели. Пойдёмте. Вам и мне пора. Только давайте зайдём в одно место.

Старик повёл нас за здание станции. Там стояли телеги в хорошем состоянии, много телег, но мы взяли одну, сломали её, разломали на доски и потащили на своём горбу. Старик потащил. Все без вопросов отправились дальше в путь.

Мы с Дюной шли позади старика и Кальки. Они о чём-то спорили.

— Но ведь вы, ведь вы, дорогой, разговаривали. Так хорошо, что мне тоскливо стало. Вот я и подошла сгоряча… не сердитесь?

— Да что ты, не сердимся. Мы тебя испугались, — старик впереди согласно кивнул.

— А я всего-то поучиться хотела, — Дюна вздохнула. – Не от тоски, нет, от хорошего. Ведь хорошо, когда учишься. И когда учишься хорошо. Да только у кого учиться? Не на кого, тут просто всё, а у кого. Вот и подумала я, у вас. Вы так разговаривали, так… интересно.

— А ведь спокойно стало, — протянул старик. – Спокойно как, молодец. И чему же ты хочешь научиться?

Дюна было открыла рот, но задумалась. Она задала самый беспокойный вопрос.

— Не знаю… жить?

— Ой не хорошо, — басисто ответил старик и продолжил спорить с Калькой.

Вечером остановились на ночлег, все были при делах. Старик показывал на карте место, где можно раздобыть много чего, пополнить запасы, но предупредил, что долго нам там задерживаться не стоит. Из этого места он и сбежал, но заверил, что с нами и второй раз сбежит. Мы ему поверили. Калька следила за костром, без пререканий отзывалась и помогала, а бывало, сама подходила и спрашивала, нужно ли чего. Дюна разложа по своему порядку книги и обещала что-нибудь нам почитать.

Дела быстро закончились, все собрались у огня, ночь выдастся холодной и ветреной. Тучи на небе разошлись, открыли далёкие звёзды.

— Согласна я, да принять головой не могу, а копыта всё тянутся взять за горло.

— Не юли, не юли, — ответил старик, посмеиваясь. – На правду шуткой отзываешься.

— А ты ему скажи, — Калька отмахнулась и показала в мою сторону. – Он у нас тут голова.

Старик повернулся ко мне, но затих, начал шарить по карманам, только так и не нашёл ничего. Огорчаться не стал, цыкнул только зубом и говорит:

— Представь себе чистое хуфбольное поле. Ты стоишь на воротах, в форме, готов поймать мяч, который лежит прямо перед ней. Она достала камушек и кинула в тебя, посмеиваясь. Ты его пропустишь, и тоже посмеёшься, а ей понравилось, ей весело, она дальше кидает камни. Ещё пару раз ты пропустишь, пару раз попытаешься поймать, но получишь по голове. Один раз поймаешь, но камушек сразу выпадет, ты же в форме, ловить тебе удобно то мяч. Один раз со злобы кинешь в неё, промахнёшься. И пока ты стоишь на воротах, она и дальше будет кидать в тебя камни. А страшно, что поле-то чистое, нет на нём камней, а она не только всё время достаёт их как из бездонного кармана, но и мусорит, теперь поле уже не будет чистым.

— Занятно… а что это?

— Веселье без меры.

— Вот так, голова, вот так. Но копыта всё равно тянутся, ничего поделать не могу. Опять как не мои. Так и хотят ума чужого украсть немного.

Калька не переставая шутила, а мы со стариком поторопили, Дюна ждала своей очереди, всё напоминала. После и сама Калька просила нас замолчать, не давала спуску. Дюна открыла первую книгу, все выбранные книги оказались сборниками сказок. Она так нам и читала, пока не потух костёр. Некому было подложить дров, мы заслушались.

На следующее утро проснулись все с прекрасным настроением, решено было не мешкая отправиться в путь. До места, про которое нам говорил старик, дошли ровным строем, никто не отставал, никто не заходил вперёд. Хотелось посмотреть, откуда же он сбежал, что же ему там сделали. И место это оказалось очередным серым чудом. Мне были знакомы такие чудеса, сам не бывал, но слышал, только боялся поверить.

Завод стоит на ровной земле в окружении трёх теплиц и множества саженцев деревьев, перевязанных вокруг железных штырей. Из труб не валит дым, но внутри здания кипит работа. Окна все выбиты. Недалеко от большого столба с проводами, уходящими в теплицы и сам завод, стояла скамейка, на которой сидели два жеребца в возрасте. В сером оба, курили, стряхивая пепел в мусорное ведро. Старик подошёл к ним и с неохотой поздоровался.

— О! Какая радость! – отозвались жеребцы. – Беженец наш вернулся, а мы уж думали, пропал, пропал, а нет, жив, даже новеньких привёл. Курить то будешь? На, держи, не жалко.

— Благодарю, да только я к вам ненадолго, поэтому давайте без разговоров, вас послушаешь, так никуда идти не захочется.

Жеребцы насупились, мол, как?! А что тебе ещё надо? Посиди ты с нами, не уходи. Потом забурчали они о том, что сбежал он. Мол, что ж ты против Свободы пойти решил, не надо так, не надо. Она и обидеться может. Да и что тебе делать снаружи? Ну что? У нас тут всё есть, всё!

— Неужели всё? – спросила Калька.

— Правда, всё. Только не у нас ты это всё спрашивай, тебе к ним надо, — один из жеребцов показал в сторону теплицы, где копошились Падальщики. – Они у нас тут всем заправляют.

— Да как же они? Не верю.

— Зря. Они и в поле сеют, они и реки чистят, лес сажают, они и работают, и в городах живут и по земле всей ходят, охраняют. Они и нас нашли, сначала вместе со зверями в чистый лес зелёный, самый близкий, отправляют. На отдых. А потом к остальным приводят, жить, не тужить.

— Всё равно не верю. Врёте вы всё.

Жеребцы пожали плечами. Вскоре к ним подошли два Падальщика, Калька с Дюной спрятались за меня, мы со стариком не сдвинулись с места. Мы боялись их так же, все, но я и, похоже, старик знали, что они не сделают нам ничего плохого. Падальщики зарычали и замычали, замахали копытами и обиделись на жеребцов. Жеребцы горько вздохнули и осунулись.

— Да ладно вам, мы бросим, честное слово. Дайте уж век свой дожить.

Падальщики недоверчиво переглянулись, но остыли. Жеребцы с нами попрощались до скорой встречи и ушли за серыми. Старик докурил, бросил бычок в ведро, мы повели Кальку и Дюну дальше. Скоро уйдём мы, скоро, потрепите только, не бросим вас.

Мы прошли через огромный зал завода. Были тут старые, но ухоженные станки, вокруг которых отдыхали Падальщики. У стены стояли огромные ящики, в некоторые складывали одежду, в другие припасы, ещё книги и много чего. Рядом с открытым ящиком, забитым ружьями, работали два Падальщика. Один вёл счёт и записывал всё в блокнот, а другой, жеребёнок, таскал ружья к станкам. Похоже, они их разбирали по частям, хотя не все, некоторые ружья так и оставляли в ящиках, должно быть, кому-то они были очень нужны и полезны. Старик нас отсюда увёл, мол, не мешайте, работа идёт.

Спустившись по лестнице вниз и пропуская гружённых Падальщиков, мы вышли в длинный коридор. Глаза с непривычки заболели от яркого жёлтого цвета ламп на потолке. По коридору в шахматном порядке были открыты двери. Некоторые комнаты забиты ящиками, как складские помещения. В эти складские помещения заходили Падальщики, брали по ящику и выходили обратно в зал завода. Нам приходилось прижиматься к стенам, чтобы не оказаться у них на пути. Большинство других комнат оказались жилыми. Рядом с каждой комнатой стояли кресла, в которых отдыхали обычные пони в серых одеждах. Почти каждый из них здоровался со стариком. Нам же они удивлялись, мол, мы так похожи на них, но кажется, что совсем не они.

Казалось, что эти пони в креслах занимают всё свободное место в коридоре. Опухли они и размякли. С такими всегда так. Те, кто твёрдо стоят на земле, ждут, когда наступит время идти и делать свои собственные, хозяйские дела. А те, кто сидят, ждут, когда же они наконец упадут на колени под хозяйским кнутом за хозяйские пряники.

Старика потянул за рукав маленький жеребёнок, Падальщик, который напоминал мне лакея: шустрый, прыткий, всё время улыбается. Он радостно рычал и мычал на старика, пытался обнять его и залезть старику на плечи. Жеребёнок тянул его дальше по коридору.

— Видать, снова мне что-то подарить хочет. Вы его не бойтесь, он надоедливый, но совсем не страшный. Они тут все такие, выберет себе каждый своего и ухаживает, водят на прогулку.

Калька и Дюна охнули. Теперь они от всех Падальщиков ещё сильней пугались, обходили стороной, лишь бы их не выбрали себе на попечение.

У меня же нашлось другое дело, которое я совсем не ожидал здесь увидеть. Дело это было безотлагательным, поэтому кобыл пока пришлось отдать старику на попечение. В одном из кресел, немощно сгорбившись как от ужасной усталости, сидел мой бывший коллега по работе. Халат на нём изношенный, глаза красные, словно он долго не спал. Великий он был историк, увлекающийся химией, худощавый попутчик из моего первого пришествия в эти новые земли.

Сначала мне показалось, что он спит, однако увидев меня, он приободрился, хотя с кресла не встал. Его приветствие было сухим и коротким, как будто его и не было.

— Чем обязаны вашим вторым пришествием, коллега? Вы, надеюсь, ничего не затеваете? Сейчас это вредно для ума, бунт поднимете в чане.

— Всё лучше, чем быть на вашем месте.

— Не скажите, история знает много случаев повиновения обстоятельствам, а затейников мало. О первых, в эпохах, о вторых, в годах. Хм… И разве не здесь ваше место? Скажите, а? Я думаю, именно здесь вам и место.

— Вы слишком чопорны.

— Увы. В любом случаи, я здесь не задержусь. Осталось только маленькое дельце, — он потёр копыта, замаранные в чём-то белом и засохшем, как от мела или слипшейся муки. – Много ещё чего нужно сделать. Вот недавно в городе великое дело провернул, да запыхался. Сон ко мне всё не идёт, мучаюсь. Усталость берёт своё.

— От прошлой работы вы были счастливей. Мне вас, друг, очень жалко. По-хорошему жалко.

— Полно вам. Мы и в первый раз пришли к выводу, что два раза подряд историю не повернуть. Слишком мало сил, слишком много забот. Так что, господин хороший, до скорой встречи, дайте немного отдохнуть. Помучиться.

Помнится, как мы мучились. Вот тогда нам всё в голову и вдарило, поняли, что натворили… Надо к своим вернуться, с этим делать чудо поздно, он давно потерялся.

Старика, Кальку и Дюну я нашёл в большом зале с широким выпуклым монитором. Они задавали вопросы. В проходах столпились пони в сером и смотрели на них в ожидании, когда же они смирятся. Так же были и Падальщики, они же смотрели с любопытством, им были интересны наши вопросы.

— А как же началось? – спросила Дюна.

— Это началось, когда у идеи появились первые сторонники. Двести пятьдесят шесть Голов, великие умы, решили переписать историю на будущее. Потом допустили несогласных, сомневающихся. Но это не важно. Важно другое. Мы защищали леса, они их жгли. Мы защищали жеребят и стариков, они их избивали и убивали. Мы дали им земли, они уничтожали наши дома.

Я пробрался через толпу, только бы быстрее, не опоздать, знаю я, кто говорит через динамики на потолке. Свобода. Старая ошибка. А им сейчас только её и не хватало, они ещё не окрепли, не встали ещё на ноги, опять же серое наденут…

— Теперь мы за ними приглядываем, кормим, поим, одеваем. Даём право выбора, но что делать с ними, так и не знаем. Увы, большинство согласных тогда обомлели от страха того, что может делать сознательный без своего чуда.

Свобода говорила чётко и ясно, делая паузы и словно прислушиваясь, не хотим ли мы что-нибудь добавить.

— А я тебя помню. И тебя, и тебя. Тебя я тоже помню. Не бойтесь, может вам есть, что добавить?

Все только молчали. Мы со стариком стояли смирно, Дюна и Калька прижимались к нам со страху. Шёпотом я упрашивал их уйти, бежать отсюда, но потом в толпе увидел моего старого коллегу, он остановился, подумал и куда-то в спешке убежал. Вот сейчас будет нам серое чудо…

— Я знаю, что можно добавить, — донеслось из динамиков. Я не сразу понял, что Свобода говорит это мне. Пошёл шум статики и заговорил голос, мой голос. – Комнате не нужен хозяин. Хозяин своих слов, хозяин своего дела. Ей нужен лишь тот, кто её слушает. Кто умеет слушать, тот долго проживёт, все остальные немногочисленные не знают, сколько будут жить.

Меня кто-то дёрнул за рукав, Дюна. Смотрела на меня, как и Калька, и старик. Не верили. В глазах их страх был. Они не понимали, что происходит. Боялись так же, как и я когда-то. Тогда вдруг всё стало ясно, вернулась уверенность в том, что это всё неправильно, что я готов сам решать ответ, которому когда-то без оглядки верил. Хоть ненадолго, но почувствовал… Когда же я посмотрел во второй раз, всё переменилось. Старая ошибка дала о себе знать. Как же страшно видеть то, что ты сделал, в чужих глазах, с чужими жизнями.

Раздался громкий хлопок, с потолка посыпалась крошка, загудели сирены. Поднялась суматоха как тогда, в лесу. Следом хлопнуло ещё несколько раз, мы все повалились на пол. Беженцы забегали вокруг, много раз заехали по лбу и оттащили от своих. Меня взяли два Падальщика и отнесли подальше, они всё время в страхе рычали и мычали друг на друга, решали, как бы нас всех спасти.