Последняя страница

Последняя страница

Ночная смена стражи замка Кантерлота носит мягкие матерчатые накопытники. Эта традиция уходит в глубокую древность, и никто уже не помнит толком, как она появилась и зачем, но соблюдают её старательно. Рассказывают, что однажды принцесса Селестия, разбуженная цоканьем очередного патруля по мраморному полу, выглянула в коридор и сказала то ли в шутку, то ли всерьёз: "Вы хоть тапочки надевайте, что ли". Так это было на самом деле или нет, неизвестно; но новичку, принятому в гвардию, первым делом торжественно выдают две пары мягких пинеток. И ночью в замке тихо, лишь порой едва слышен шелест обутых в мягкое копыт. Говорят, что Лунные, после возвращения своей принцессы снова заступившие на традиционный пост, долго плевались от этих самых пинеток, утверждая, что "эту срамоту" носить в жизнь не будут. Однако же как-то так само собой получилось, что тёмные, с жутковатыми кошачьими глазами стражники всё-таки надевают их, лишь раздражённо дёргая ухом на ехидные подколки своих дневных собратьев.

Да, ночью в замке тихо. Но стража знает: в каждом году обязательно будет ночь, когда по коридорам раздастся неспешная звонкая поступь. Тогда наутро те, кому выпадет стоять на посту у старой части замка, скажут в казарме: "Сегодня опять". И остальные понимающе переглянутся, и кто-нибудь обязательно спросит: "Так зачем она туда ходит-то?”, и на него шикнут, и заговорят о чём-то другом.

Шаги удалятся в паутину старых, сложенных из грубого камня коридоров, и где-то глубоко внизу проскрежещут заржавленные дверные петли. Но ночные стражи не задают вопросов. Они знают, что на некоторые вопросы лучше не знать ответов.

Принцесса Селестия спускается медленно. Ей не хочется спускаться, и в то же время она ничего не может сделать с этим странным, горьким желанием, похожим на дырявый зуб, который, несмотря на боль, всё трогаешь и трогаешь языком. Вокруг копыт взвиваются маленькие облачка пыли — тут никто не подметает, да никто тут и не ходит, кроме неё. Даже Луна, наверное, не знает. Да и зачем ей знать? Это её, только её ноша, которую она взвалила на себя добровольно. Здесь, во внутренностях горы, холодно. Да, принцессе не может быть холодно, но иногда по шкурке Селестии пробегает мелкая дрожь. Может быть, этот холод идёт изнутри. А может быть, просто сырость старого подземелья. Какая разница.

Дверь. Тяжёлая, сбитая из толстых досок, грубо перехваченных коваными железными полосами. Её сделали давно. А ещё раньше тут стоял большой камень, заслоняющий проход. Она помнит, как подолгу стояла перед ним когда-то, не решаясь вызвать магию к жизни и отодвинуть его в сторону. Отчасти поэтому она и приказала сделать тут нормальную дверь: чтобы избавить себя от лишнего оправдания не входить.

Тут не заперто, в этом нет нужды. Нужно просто потянуть за бронзовое кольцо, и откроется низкий сводчатый проход, освещённый неверными коптящими огоньками лампадок. Когда-то она сама сделала так, что их не нужно менять. Эти лампадки горят вечно.

В стенах виднеются тёмные провалы ниш. Если стоять у входа, не видно, что там. Можно и не входить. Но она делает шаг, затем ещё один, и ещё. Первая от входа ниша — пустая. И следующая. И следующие двенадцать. Она знает точно, сколько их осталось, пустых. Иногда она думает, что будет делать, когда ("если" — каждый раз поправляет она себя) последнее место будет занято. Она старается не думать об этом.

Дальше, дальше, дальше. Первая занятая ниша открывается её глазам, на секунду заставляя отвести взгляд в сторону. Но это мимолётная слабость, и она, строго укорив себя за неё, смотрит прямо. Там — небольшая полочка. На ней стоит бронзовая вазочка с запечатанной крышкой. А на стене над ней — фотография. Белая единорожка, смотрящая прямо в камеру широко раскрытыми глазами. И медная табличка под фотографией. Два слова: Свити Сплэш.

Селестия на секунду встречается взглядом с той, что смотрит на неё с фотографии. Еле заметно кивает и шепчет: "Здравствуй". И погодя немного: "Прощай".

Следующая ниша. Следующая коптящая лампадка. Следующая медная урна. Следующая фотография: серьёзный единорог в галстуке-бабочке.

Джуэл Смоук. Она помнит его. Книжный червь. Археолог по призванию. Лучший историк из тех, что она знала. Любитель старинных заклинаний.

Дальше.

Пинки Пэвис. Родственница? Просто тёзка? Мастер погоды. Однажды на спор в одиночку создала транспортное торнадо в Клаудсдейл, и настояла на соблюдении условий пари, заставив начальника погодной команды сожрать собственную шляпу.

Дальше.

Мунлайт Грейс. Чародейка лунного света. Утверждала, что за движущимися картинками — будущее, и устраивала потрясающие представления из призрачных фигур.

Дальше.

Эмеральд Сноу. Геолог по призванию, мастер камня по натуре. Мог творить изваяния из гранита единственно силой своей магии. Был молчалив и внимателен.

Это последняя фотография. Дальше — только рисунки. На бумаге. Холсте. Папирусе.

Рэйнбоу Лу — писала неплохие дамские романы. Тогда они были популярны.

Скетчи Спринг — механик. Увлекался работой с паром.

Единороги, только единороги. Нет земнопони, нет пегасов. Только те, кто может проявлять Искру вовне, пользоваться магией явно. Улыбающиеся, серьёзные, грустные, озабоченные, сидящие, лежащие... прыгающие. Грэйп Спар, Лэнс Оникс, Стрим Даст, Лэйс Мист... Ей чудится, что каждый рисунок провожает её взглядом. Так тяжело не отворачиваться. Дальше будет легче, дальше будут только таблички с именами. Просто отполированные каменные пластинки с выжженными магией буквами, но она помнит каждое лицо.

Стрим Опал. Даски Пэрл. Орнейт Рат.

Каждое из имён — несколько десятилетий. Каждое из имён — воспоминания, смех, голос... обучение. Диалоги. Письма. Тренировки.

Флаттер Соул. Фогги Бэлл. Скута Айс.

Каждое из имён — огонь встречи и пепел расставания.

Она знает, что ряд имён и лиц близится к концу. Или к началу — это как посмотреть. Дальше бронза кончается, идёт лишь камень. И имена здесь простые, односложные. Тогда пони было мало, не было нужды в именах из двух слов. Простые имена: Эмеральд, Спарк, Стоун, Айс. Иногда — с прозвищем. Вэйв Синий. Винд Мудрый. Ещё три ниши. Две. Одна.

Конец коридора. Первая ниша, самая первая.

Селестия останавливается и долго смотрит на каменный кубок, закрытый каменной же крышкой, не решаясь поднять взгляд выше. Там, на крышке, пожелтевшая от времени, лежит кость. Выпуклая кость, обгоревшая снизу. Фрагмент черепа с торчащим из него сломанным рогом. Ужасный трофей. Прямо на кубке выбито имя.
Старсвирл Брадатый.

Она оборачивается там, у слепой стены, в начале времён, и смотрит назад, в будущее. Вдаль уходит цепочка огоньков. Никому из них не суждено было дожить до этого будущего. Никому, кроме неё. Каждый раз она надеялась, что они доживут. Как дожила она.

— Здравствуй, старый друг, — слова даются ей с трудом. Здесь никто не услышит её, но почему-то она чувствует себя обязанной что-нибудь сказать. — Я снова пришла. Ты же знаешь, почему, да?

Дрожат огоньки лампадок, качаются, пляшут тени на стене.

— Скоро я снова попытаюсь. На этот раз я уверена в успехе, она такая талантливая...

Кость молчит. И Селестия горячо говорит — ей или себе, кто знает:

— Да! Я помню, что прошлый раз... прошлые разы говорила так же! Но сейчас я действительно уверена! Я вкладывала в них столько сил, а с ней... с ней всё получается как бы само собой. Я рассказывала ей основы, и до остального она доходила сама! Ненасытная любознательность и потрясающий магический талант... Она лучшая, действительно лучшая...

Она делает паузу.

— Ты не одобряешь. Не одобряешь ведь, да? А как бы ты поступил на моём месте, Свирл? Помнишь, ты вызвался сам. Ты прочёл Книгу от корки до корки, мы вместе восстанавливали потерянные страницы. Ты тридцать лет потратил на переписывание этого заклинания. Это было дело твоей жизни!

Селестия почти кричит.

— Ты сказал, что уже достаточно! Что последняя страница не так важна! Что ты уверен в успехе! И что из этого вышло?!

Она переводит дыхание. И — тихо:

— Я появилась там слишком поздно. И успела выхватить из огня только... — она горько усмехается, — вот. Из огня, в который превратился ты. В который превратились, — быстрый взгляд на ряд лампадок, — все они. Как ты думаешь, Свирл, — её голос вновь падает до шёпота, — не ошиблись ли мы в чём-то самом главном? Не ошиблась ли я?..

Она отступает на шаг назад. Поднимает копыто, как бы желая прикоснуться к кубку. Но не делает этого, опускает копыто, поворачивается.

— Знаешь, — бросает она в сторону, — я уже приготовила для неё Книгу. Сейчас она проходит последние испытания. Разбирается с Кристальной Империей — помнишь, Свирл? Ты уже не застал молодого Сомбру, а он был лучшим, самым лучшим. Почти как ты. Луна не одобряет... — Селестия криво улыбается. — И... я запасла... её фотографию. И отправила заказ... кузнецу. Он сделает... приготовит... для неё. Отольёт из бронзы. Как его отец до него, и его отец ещё раньше. Как думаешь, догадываются они, для чего... для кого это...

Её голос постепенно утихает, пока она смотрит вдаль. Там, далеко, чернеет провал выхода.

— Мне пора, — она вновь поворачивается к кубку. — Да. Пора. Надо возвращаться к настоящему. Скоро утро. Прощай, Свирл. Может быть, я приду сюда ещё. Но, — она на мгновение замолкает, затем решительно вскидывает голову, — но надеюсь, это будет нескоро. Прощай, старый друг. Прощайте все.

Она направляется к выходу, всё ускоряя шаг, и не оборачивается. Ни на мгновение.