Янтарь в темноте
Пролог
— Динк, а хочешь услышать историю о принцессе, живущей на луне?
— Ау?
— Реально мрачная история. Ты не представляешь, как я мечтаю её переиграть.
О, мрачные приключения она любила! Чтобы вьюга, чтобы волки, чтобы древние сокровища в подземельях юникорнийских руин. Чтобы бросить кубики, и аж замирает сердце, а герой ждёт своей судьбы: между огненным дыханием дракона и спасением своих безрассудных друзей.
Ну а пока злых драконов не видно — их с Дёрпи ждал город. Не просто город, а Город! Самый знаменательный на континенте. Город, в котором живёт божество. К которому ведёт огромная река, усеянная белыми как льдинки пятнышками плоскодонок, а пони из окрестных селений заполняют сходящиеся к столице тракты цветастым ковром. Саней столько, что и не сосчитать.
Сегодня морозно. В преддверие весны всегда морозно, но если поднять взгляд выше, к стеклянному потолку их с Дёрпи планёра, то тучи ответят той особенно мрачной чернотой. В которой и тёмные вихри, и барабанящие по кровле потоки града, и настолько лютый ветер, что полёты наверняка отменят, а им с Дёрпи обратно домой уже никак не успеть.
Но всё это будет ночью. Тучи пугливые, тучи боятся Солнца: так что зимняя буря грянет, как только отгорит закат.
— А я читала, что это Найтмер Мун призвала в мир злых вендиго, — Динки потёрла нос.
— Её зовут Луна. Лу-на, с ударением на первый слог. А «Найтмер», это прозвище. Вернее — позывной.
— Позывной?
— Ага, — Дёрпи потянулась на пилотском месте. Расправила крылья, поддерживая высоту их скрипучей лоханки, да и оставила одно крыло открытым, создавая крен.
Они отделились от пегасьего потока, неспешно кружа над голыми кронами пригородных садов. Вечерние дымки предместий прятали сам город: его латунные башни магистратов и академий, бесконечные ряды белёных фабричных домишек, да и сами фабрики, которые целыми кварталами тянулись вдоль огромной Кантерской дамбы и этих новых, разросшихся повсюду как лианы, толстых медных проводов.
Дёрпи рассказывала о старом мире. Мире, где были не только дамбы и генераторы, но и огромные железные цветки, именуемые станциями тропосферной связи; где через океан ходили самоходные парусники, называемые пароходами; а самобытные пегаски жили не только в оставшемся Клаудсдэйле, но и в десятках таких же исполинских, путешествующих по миру небесных городов.
А потом «БАХ», и прилетели вендиго! И будто мало им зимних бурь, — сволочи принялись так шуметь, что вообще всё поломалось. И радио, и оставшиеся без топлива пароходы, и облачные замки пегасов, — и даже проводной телеграф. Короче, целый вагон оправдашек, почему ленивые единорожки из Академии ничего не придумали на замену, а её Дёрпи каждый день улетает с полным планёром писем, а возвращается запоздно, да и не каждую ночь.
Обидно же. Особенно когда до дня рождения недалеко.
А Дёрпи всё говорила, не оглядываясь на неё:
— …Серьёзно, Динк. Твоя принцесса — не та неженка из жеребячьих сказок. Которая ко-ко-ко, мою ночь никто не любит. Которая ко-ко-ко, устрою вам ледяную пустошь, научитесь любить. Нет, она мудрее. Она была адмиралом на заре жизни, первым врачом Эквестрии в Столетнюю зиму, а после создателем научного метода, каким мы его знаем сейчас…
Дёрпи такая Дёрпи. Называется — пустили барда в огород. Эта пегаска настолько увлеклась архивами, что одна единорожка уже сама себе ужины готовила. Да так готовила, что прибегали соседские пони: кашляли, пучили глазищи, зеленели мордочками — да и забирали одну маньячку-поджигательницу к себе.
А она всего-то и репетировала роль…
— …Луна была упрямой. Чудовищно упрямой. Не злой, а скорее упёртой, никогда не отступающей со своего пути. Если она хотела дать пегасам композитные кости, то, Дискорд забери, — Дёрпи взмахнула крылом, — она сделала это. Если хотела подарить всем пони резервное сердце, то работала над этим, выводя изменённых жеребят. А если не могла победить эпидемию чахотки лекарством, то что же, просто истребляла виды-носители в природных очагах.
— Поэтому Селестия плюнула, да и испепелила её?
— Враньё! Это театралы придумали! Наша принцесса живёт на Луне.
Ага. Где нет воздуха; камни невкусные; а проще удавиться, чем вырастить кабачок.
— …Я говорю всё это к тому, что Луна — гораздо страшнее, чем просто злая пони. Нет, её не задобрить конфетой в «Кошмарную ночь». Её не обмануть дружбой. Она превратилась в чудовище в тот день, когда осознала, что вовсе от нас не зависит. Своими мышекрылыми она хотела заселить весь мир!
— Буу!
— Вууу! — Дёрпи обернулась, сложив губы трубочкой.
— Эй! Следи за маршрутом, пока не влетели в сугроб!
Фырканье, и пегаска вернула взгляд к стёклам кабины. И очень вовремя! Они уже летели так низко, что фанерное брюхо планёра едва не касалось ветвей придорожных падубов, а лопоухие сельские жеребята задирали мордочки, как бы спрашивая: кто это там летает против правил — и ленится пробежаться милю-другую от взлётного поля на плато.
Но Дёрпи — мастер. Приземлилась так мягко, что только снег заскрипел под полозьями, а сама уже тянет свою почтовую сумку. Умылась в сугробе, расправила крылья. На мордочке щёлкнули защитные очки.
— Ты сама хочешь попрощаться? — Дёрпи подошла.
— Ага…
Динки вытянула свой ранец, а за ним и зеркальце. Проверила маскировку. На неё смотрела белая-белая, огненногривая крылорожка. Идеальная крылорожка! Такая, какой она и должна быть. В огненной, под цвет гривы, куртке старого мира. С шипастым ободком в растрёпанной причёске, с латунным Солнцем на груди.
Она потянулась — и дорожные жеребята оглянулись. Она расстегнула куртку, показывая идеально-белые крылышки — и взгляд простонародья прифигел.
— Кстати, Дёрп. А почему аликорницы не размножаются?
— Да за такие вопросы!..
— Ладно-ладно! Просекла! Всё, готова играть роль!
Поклон. Ответный поклон. И они разбежались. Бумажный фонарик Динки держала зубами, так что на вопросы увязавшихся жеребчиков только задирала нос. Но они особенно-то и не спрашивали. А вдруг настоящая?.. Каждый столичный знал, что Селестия — никогда не отвечает. Вообще никогда. Не принимает подарки, не ест, не касается питья.
Живая статуя из мрамора и пламени, живущая в своём латунном замке: где всегда сухо и жарко, а стены скрипят и пощёлкивают, словно часовой механизм.
Когда больно, ей можно написать. И кто-то… кто-то ответит. Кто-то знающий слишком много, чтобы быть просто музейной служащей из дворца. Кто-то, способный подсказать, где спрятаться от всех тётушек и дядюшек, и в ком найти друга — с той особенной косоглазой соломенногривой мордочкой, которая с ответным посланием постучится в окно. Можно написать снова, и снова, и снова, но ответов больше не будет: только открытки с латунным сердцем, означавшие, что письмо дошло.
А сколько грустных жеребят в тридцатимиллионной стране? Сколько таких писем? Сколько в них мелких ябед и повседневных обид. Сколько миллиардов строк, которые навсегда останутся в памяти чего-то очень далёкого и страшного: живой статуи из мрамора и пламени, которая читает письма; и, видимо, одними лишь письмами управляет страной.
Брр, да она даже не знала, как такое чудовище играть!
В поле каменных столбиков было тихо. Очень тихо. Преследующие её жеребчики остались снаружи, а другие кобылицы с бумажными фонариками, конечно, посматривали, но семейное, это очень личное — и в святилище никто никому не мешал.
Она пришла сюда, чтобы подумать о родных. О всех тех пони, которые больше, чем она лично. Чьими стараниями у них есть книги, города, поля и дороги. Тёплая постель, сельские школы, пирог на столе. И связи, связи, связи — где родичи всегда помогут, всегда поддержат, всегда найдут. А они с Дёрпи словно две одинокие крылорожки из легендарного времени, уцелевшие каким-то чудом, и теперь стоящие против огромной страны. Которая может сказать: «Ты Селестия по прозвищу Дэйбрейкер — и ты убила свою сестру». А на вопрос: «Вы там от праздности совсем одурели?» — любезно выдать: мол, не обижай творческих пони, так история становится острей!
А вдруг и правда она жива? Жива… за пределами нашего понимания. Пройдя одиночество в тысячу лет.
Бррр… ну и жестокость.
Заходящее солнце красило снег багрянцем. Ветер совсем улёгся, над предместьями поднимались высокие и ровные белые дымки. Будет буря — теперь Динки уже не сомневалось. Разве честно, что в день представления?.. Но стихия, вообще, нечестная штука. Может прийти тайфун, может налететь ураган. Может дом загореться, и все будут плакать, разыскивая под завалами пропавшего жеребёнка. А потом кто-то может сломаться. Кто-то, уже немолодой и так-то желавший ей блага, по её вине может умереть.
Почему жизнь пони такая хрупкая, а богини в латунных замках всё живут и живут?..
И вот она прячется за зеркальными очками и бутафорскими крыльями, за огненной гривой и белёной шерстью. Лишь бы спустя два года — аж шестой с половинкой кусочек жизни одной потеряшки — никто из родичей её не узнал.
— Ты настоящая? — на выходе с кладбища спросил совсем мелкий жеребчик.
Земной такой: с пятнышком на носу, большеглазый. Который наверняка верит, что Селестия читает все письма, а в Канун очага присылает своих волшебных перитонов, чтобы оставили новогодние подарки у каминной трубы. А вдруг и правда присылает?! Однажды в подарках оказался просто божественный набор фломастеров, который она тут же спрятала, а папа, презиравший её рисунки, вроде как ничего и не узнал.
— А ты… а?
Она боднула жеребчика носом. Несильно ухватила за ворот плаща, потянула за собой. Подзывая остальных — взмахнула крылом! Её крылья, конечно, состояли из реек, шарниров и пожертвованных понивильскими пегасами пёрышек — но она же, ёпта, единорожица! А крыло, окрашенное звёздным сиянием магии, это чистая эстетика и стиль.
Они пошли. И как пошли! По Королевской дороге, вдоль улиц латунных башен, горящих яркосветами витрин и беломраморных стен. Не оглядываясь, она чувствовала, как толпа позади всё растёт: увлекая за собой припозднившихся школьников с их санками, пегасов с фургончиками службы доставки, раздающих мороженое снежногривых кобылиц. Кто-то убеждал других: «Она настоящая! Она ничего не говорит!» — а другие верили, шумно хлопая крыльями, и чтобы заглянуть на мордочку залетали на крыши впереди.
Да, её учили держаться в толпе. Гордо, словно богиня. В детстве ей редко удавалось уединиться: в поместье, которое было полно гостей и служащих с их семьями — и с жеребчиками, которые даже в окно её спальни совали любопытные носы. Это было нормой жизни: богат — будь у всех на виду. Отгрохал домище — приюти гостя. Разбогател — создай красоту, и красотой поделись. И это не было так уж плохо. Её детство… не было плохим.
Вроде морозный вечер, а ей тепло и спокойно. Амулет с латунным солнышком приятно греет на груди.
Роль. Вот она — настоящая роль. Богини импульсивны — вот оно, понимание. И где простая пони испугается решения, там богиня сделает — и так сделает, что все от страха онемеют. Убить врага? Даже мускул не дрогнет. Спасти жеребёнка? Легко. Даже если враг вовсе не злой пони, а всего лишь имеет своё мнение на счёт его собственных фабрик и безопасности труда; а жеребёнка вусмерть измучили уроками, но всё-таки любят в родном доме и стараются как подобает воспитать.
А вот и огромная вывеска с пончиком и абрикосовым листком. «Сахарное королевство», совсем как их понивильский «Сахарный уголок». Осколки когда-то их с отцом семейной империи, которые теперь живут сами по себе. Огромный домище, дымки фабричного квартала, частокол пекарских труб. Эти — осилят. В точности как всегда осиливали заказы на очередную годовщину Абрикосов, а к ней в дом набегало столько падких до халявы жеребчиков, что хоть спи с ними в обнимку, хоть по спинам ходи.
Она постучалась. Улыбнулась удивлённой земной со знакомой мордочкой, протянула бумажку с заказом и очерченный золотистой каёмкой банковский чек. А чтобы пресечь все сомнения — вот тебе крыло, в золотистом сиянии магии, а вот твоя ошарашенная мордочка. И крыло, самым кончиком, делает носику буп.
— Ты настоящая?..
Ха-ха, может и так. Дёрпи тоже не подвела, и вот уже появились земные с бочонками корневого пива, из кафешек напротив принялись вытаскивать столики, а аромат горячих угощений потёк по толпе. Площадь перед Латунным замком быстро заполнялась, а выглянувшие оттуда гвардейцы смущённо почёсывали ноздри, но таки послушались её команд жестами. Мол, помогайте жеребчикам с шатрами вон там и вон там.
Родись она в том же Мэйнхеттене — всё было бы иначе. Там все за всё платят, там все так рвутся наверх, что уже одурели от этой гонки — и в бесплатный пончик не поверят, за так не помогут, халявную сладость в рот не возьмут. Но здесь — средний запад. Страна до сих пор живой аристократии, высоких башен и родовых поместий. Страна, где копытами в грязной соломе стоит чистокровка ошалеть какого знатного рода. Которую заставляли учить Путь династий до самого Старого мира, на закате которого её предки вели в битву воздушные корабли.
Какой она была, эта битва? Последняя битва отчаянных, которых призвали две ещё совсем юные аликорницы. Воссоздавшие ужасное оружие древности, и в белых как Солнце вспышках истреблявшие драконов, чудовищ, архонтов и архимагов — старых богов. Может горячая — как пожар в родном доме. Или тёплая в завершении — как праздник перед театральным вечером, к которому все конечно же заранее подготовились, чтобы каждому хватило вкусноты. А может и грустная; как рассказывала Дёрпи; когда дружба сестёр распалась, а за годы до этого их снова, снова и снова их же собственные пони пытались убить.
В отличии от многих она понимала, что убийство, это не бросок кубиков, обиженный выдох и тихий звон гитарной струны. Это нечто ужасное, чего иногда хочется — и что может случиться в реальном мире, внезапно и случайно, по стечению обстоятельств и их с Селестией общей вине.
— Голи, какие же классные крылья!..
Она взмахнула ими. Подняла над толпой.
— А у меня хуже…
Она показала кобылке из «Вестника» длинный, раздвоенный на конце язык.
Роль они репетировали вместе.
«Я Бог! Как ты можешь убить Бога? Какое великолепное, головокружительное простодушие». — бормотала эта заика с невероятно писклявым голосом, а она улыбалась до ушек и шагала вперёд. «Давай же, сложи оружие, еще не истек срок моего милосердия!» — вопила кобылка, а её собственные крылья уже поднялись и горели солнечным огнём. Носы встретились, сделали буп друг дружке, и крылья легли на спину непутёвой сестры.
— Но… всё не так же было!
— А будет — так.
Смотри. Она протянула помощнице их с Дёрпи правки. Вот здесь Селестия бы так сказала, вот тут бы просто кивнула, а вот тут бы упёрлась и стояла на своём. Так что хватит! Хватит унижать божеств, рисуя их теми безумными кобылицами. Это не пони должны принижать богов до уровня своего разумения, а хоть иногда открыть глаза и взглянуть на нечто действительно далёкое и страшное: что взмахом крыла меняет судьбы, отблеском рога перестраивает границы народов, а Солнце на небе разогревает силой своего волшебства.
— Она слишком страшная. Я не справлюсь… — кобылка с повисшими крылышками опустила взгляд.
Фи. А ведь эта бездарность взрослее. И в отличии от неё, беглой первогодки, уже три года как училась в школе для одарённых кобылок. Да так заучилось, что худющая, копытцем поднимешь: будто специально морила себя голодом, чтобы отыграть эту безумную ведьму из Диколесья. Которая должна быть страшной, оттого что в сказках летает на мышекрылой колеснице и похищает непослушных жеребят. Вууу! Не забирай меня, Найтмер Мун!
— Просто… чёрт возьми. Не смогу разучить роль снова. Я не спала ночью. Голова болит.
Оправдашки! Роль должна течь! Как река! Как ветер! Чтобы играть по настоящему — импровизируй! Найди тьму в себе, окунись в неё, и взгляни на мир новыми глазами. Теперь ты не пони, ты богиня, и пение звёздного ветра сопровождает тебя. Вууу, будь злой! Вууу, будь упрямой! Твори мир по своему образу и подобию, ведь он по праву твой!
Вот как обратилась бы настоящая Найтмер Мун!
— Скажи, сестра. Разве для того мы прошли через век Зимы, Смерти и Белого пламени, чтобы прислуживать этим однодневкам? Разве у ребёнка есть право возразить матери, которая знает, как лучше? Разве это не наше достижение — их спасение. И ответственность за их жизни тоже на нас.
А вот так ответила бы Селестия!
— Но всё же они — наши дети. Мы сделаем их лучше, Мы возведём их наверх. И чтобы не отступиться, давай обещаем друг другу: никогда больше их не унижать.
Кобылка вздёрнула уши.
— …Ты знаешь, я без тебя не справлюсь. Я умею править, но никогда не училась изобретать. Я могу вести их, но не вижу в будущем верного пути. Мы так и будем жить век за веком, сберегая энергию нашего слабеющего Солнца, а вокруг городов выращивая дровяные леса. Эта страна будет тихой, неспешной и безопасной; где пони поверят, что пиратство, предательство и убийство — всего лишь броски кубиков на игральной доске. Таким будет мой мир, оскудевший без тебя.
— Ааа… стоп! Откуда это?..
Ха-ха, Дёрпи поделилась! А Дёрпи всеведущая — она знает о богинях всё!
Но хватит репетиций. Что перед выступлением самое важное? Именно — окунуться в среду. Чтобы если играть в рейнджеров, то на опушке дикого леса; если в полярников-мореходов, то перед снежным пингвином; а если в аликорниц — то в их собственном дворце.
Дёрпи рассказывало, что когда-то, в годы первого и второго века, за ворота дворца никого не пускали. Он был закрыт большим аметистовым барьером, а если подойти к нему слишком близко, то линии на стенах краснели и искрились, собираясь в злой узор. Но, в самом деле, нельзя же вечно быть злюкой?.. Вот и Дэйбрейкер перебесилась: с кем-то подружилась, кому-то помогла. Потом помогла снова, и снова, и снова — давая по морде нахальным лэндлордам, равняя их замки с землёй для железной дороги, отвечая на избранные письма — мелькая то в одном городе, то в другом.
Теперь же, на рубеже тринадцатого века, в её дом можно без заморочек заглянуть. Понюхать, потрогать, а если вдруг попадётся сама богиня, посмотреть в её чёрные как обсидиан огнистые глаза — и коснуться носом белой пушистой груди. А потом спросить: каково это, быть взрослой? Супер-взрослой, как десять раз по десять таких как она подростков, а может и ещё больше, оттого что настоящий возраст Селестии не знает никто. Но это уже верх нахальства. Это беспардонное нахальство! Доступное только приближённым, которых всего-то неполная дюжина — и с которыми богиня, в её невообразимой гордыне, всё-таки снисходит поговорить.
Хотя… может и просто осторожничает. Её ведь убить пытались. А как наслушаешься о богах Старого мира — так там были такие монстры, что выжили, наверное, самые лютые из всех.
— А что мы задумали? — поёжилась лунокрылая кобылка.
Ха, показать проще! Они уже миновали музейные залы и полные приезжих козочек гостевые, заглянули в библиотеку и всегда пустующий тронный зал. Дальше начинались запретные для любопытных кобылок покои. Зал кристального сердца, куда вообще никого не пускали; лестница с парой удивлённых гвардейцев в их вельветовых плащах, масках и золотистых мундирах, длинные-длинные ступени наверх.
— Ааапчхи!..
Пыльно. Реально пыльно. Не то, чтобы очень, а как в старом доме, в который уже месяцы никто не заходил. Последние лучи Солнца пробиваются через огромные витражи галереи, поскрипывают обитые миртом двери, а паркет под копытами звонко стучит.
Здесь никого. Совсем никого. Только фигура большой латунной птицы, которая вдруг расправляет огненные крылья, а красные как рубины глазищи смотрят на них.
— Аааа…
— Не бойся! Смотри!
Ну Дёрпи, если ты соврала…
Два больших финика лежали в кармане куртки. Динки вытянула их — не магией, зубами! — осторожно протянула, отставляя как можно дальше от мордочки вытянутые копыта, а брюхо марая о пыльный пол. И большая латунная птица… не притронулась к подношению. Но не было и страшных молний, жгущих хвосты потоков пламени и ужасающего рёва. Словно бы их оглядели, чуть пощипали клювом за холки, да и сочли достойными дома последней из древних богов.
Птица ушла.
— Голи… это уже слишком!..
— Ты не должна бояться! Страх убивает разум! Сёстры победили, лишь потому что не боялись никого!
Она открыла последнюю дверь башни. Распахнула выходящие на площадь окна, улыбнувшись удивлённым пегаскам снаружи. Сдёрнула с постели прикрывающее её полотно. И постель, кстати, была вовсе не аликорньей — которая в своей божественности даже спать разучилась — а самое большее на пару подростков, которые аликорнице по грудь ушками. Ну, или для того невеликого дракона, которого все сторонятся — оттого что морда зубастая, огнедышащая, да и вообще… дракон.
Динки представила, как страшная морда рептилии заглядывает в окна. КТО ПОМЯЛ МОЮ ПОСТЕЛЬ? КТО ВОШЁЛ В МОЮ ОПОЧИВАЛЬНЮ? КТО ПОПОЛНИТ СОКРОВИЩНИЦУ ВЛАДЫКИ НЕБЕС?! А две кобылки дрожат, прижимаясь друг к дружке. Они пищат, вырываясь, пока слетают одежды и бутафорские крылья — а на шеях защёлкивается длинная прочная цепь. И дракон ведёт их, жертвенных жеребяток, через жаркие и тёмные подземелья под городом — в замке злой богини обязаны быть подземелья! — ведёт и рассказывает, что ждёт их, и что не выйдут они больше никогда. Никогда! Вууу!..
Динки облизнулась.
— Мы подождём здесь, — она решила.
— Но!..
— Во-первых перед сценой нельзя пончиками объедаться. Во-вторых жеребчики, вдруг попортят реквизит. В третьих, надо проникнуться атмосферой места. В четвёртых, хочешь настоящего Шато глотнуть?
Лунокрылая кобылка призадумалась. Поправила вьющуюся чёлку на носу.
— Подумай о драконах.
— А?
— О могучих, великолепных, божественных драконах! Которые так сильны, что не терпят никого над собой. Которые летят над своей землёй, среди родной стихии ветра и неба. Чьи крылья покрывают весь изведанный свет!
— Оу, — кобылка зарделась. — А знаешь. Я — дракон.
— Ха-ха, тогда я убью тебя последней! Я тоже! Богиня любит меня!
Широко улыбаясь, Динки вытаскивала из карманов куртки фигурки. Деревянные, вырезанные одной аккуратной земной по её рисункам, и потому такие красивые, что она с величайшим тщанием раскрашивала их. Вот пегасочка в полных латах гвардии, которой на вид не больше пятнадцати лет; вот единорожка с рубиновым сердцем и звёздным плащом посланника, а вот и зебра из далёкого южного племени — без которой можно, но не так интересно. Ведь зебры — охуенные! И, ходят слухи, что до сих пор дарят драконам на воспитание самых непослушных дочерей.
Зубами из куртки она вытянула бутылочку Шато Драконика. Для храбрости, такого пряного, что просто огненного! В окно вместо дракона заглянули крылатые жеребчики, и Динки, чертыхнувшись, пригласила их на банкет. Застучали кубки и кубики: она принялась объяснять недотёпам правила игры. Вот единичка — это явное поражение. Вот двадцатка — это всегда победа. А вот я — дракон. Самый главный и хитрый ваш противник, который так строит свою сокровищницу, чтобы пусть крошечный, но шанс на победу был всегда.
Потому что иначе неинтересно. Драконы, в точности как и злые огнегривые аликорницы, — любят поиграть.
Солнце скрылось, поднялся ветерок. Закрывая окна в покоях богини, Динки наблюдала, как на окраинах города мерцают те особенные, яркие как полярное сияние призрачные лепестки. Горячая волна прошла сквозь тело, так что аж в глазах помутнело на мгновение, а когда зрение прояснилось, она уже видела, как над городом поднимается сияющая шестигранниками аметистовая стена. Последние порывы ветра были особенно злые, особенно отчаянные. Но вот щит закрылся, вендиго остались на той стороне.
А все пони — за городскими стенами. Всё же праздник — не в деревеньках же сидеть.
Спустя час она уже стояла в гримёрной, снова и снова клыкасто улыбаясь и показывая раздвоенный язык зеркалу. А вдруг что-то отклеится? Вдруг иллюзия спадёт?.. Было чуть муторно, как и всегда перед выступлением: мандраж бил до хвоста. Но нет, в отличии от лунокрылой недотёпы, она не боялась. Театр — свет жизни! И не для того она устроила фурор сначала на понивильских, а затем и на столичных выборах актёра, чтобы слиться в последний момент.
Образ, это важно. Образ, это супер-важно! И вновь она то расправляла гриву, то снова заплетала её в хвост шипастой тесёмкой, а то и перетягивала эту тесёмку на шею, чтобы как ошейник застегнуть.
— Я покажу вам Селестию, — она прошептала. — Такую, какой вы её ещё не видели! Такой настоящей, какой она когда-то была!..
Дверь щёлкнула позади.
— …И слушай, «сестрёнка», хоть у тебя и не главная роль, кончай разыгрывать слабость. Мне Дёрпи всё правильно разъясняла. Луна просто не могла быть ничтожеством, если так упрямо стояла на своём.
— Верно. Я сыграю вместо тебя.
— Ха-ха!.. — Динки обернулась. — Видишь свой нос и это копыто?..
Слова оборвались. Её зеркальное отражение стояло напротив. Белая шерсть, белые крылья, оранжевая как закат усыпанная карманами куртка — и поднятые на лоб солнцезащитные очки.
Горящие в огненном море обсидиановые глаза смотрели на неё.
— Эмм… почему? — Динки спросила.
— Мы друзья, а подруга болеет. Она не сильна в театре, но многое сделала, чтобы эта премьера состоялась. В Луну она влюблена. У меня свободный вечер и я сделаю ей подарок. Да и ты, Динк, тоже не останешься без компенсации. Хочешь весь город эпично разыграть?
— Ммм?
Одуреть просто. Она болтала с богиней. ОНА БОЛТАЛА С БОГИНЕЙ! А та… тоже хорошая, сначала в письме приглашает, а теперь морда как мраморная глыба: мол, прекрасная работа, моя верная ученица, но твой сценический образ я похищаю! ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! Хочу всю славу себе! Вууу!
— А я на твоём дракончике покататься хочу, — Динки широко улыбнулась. Хвост задрожал.
— Ты не поняла. Сегодня — тебя никто не остановит. Сегодня ты — будешь мной.
Упс. Серьёзно? Взгляд из гримёрки, и мгновение охренения. Там свита. Гвардейские плащи, звёздные одежды посланников, и морда чешуйчатого — который оглядел её тем особенным драконьим взглядом. А на груди у него рубиновое сердце, а глаза такие клёвые, что сразу видно, это второй после богини злюка в стране.
Сменить облик для божества несложно. Вообще не сложно. Как свой, так и чужой. И вот солнцезащитные очки Дэйбрейкер оказались на морде, снова поднялись — и на неё взглянули её собственные ошарашенные глаза. А когда она сама обернулась к зеркалу, то увидела в своих глазницах тот яростный огонь и тёмный как ночное небо обсидиан.
Иллюзия, конечно. Но всё равно… жуть.
— Вау. Компенсация принята! Дракончика я забираю! Ты только не облажайся там!
Что она несёт…
— Ты сама не облажайся! Мой дракон на тебе ездить будет, если заиграешься и обидишь хоть одну пони в моей стране.
Теперь она поверила. Окончательно поверила. Это не шутка: не игра старших учениц Школы. Она, дракон забери, шифровала письма! Дёрпи учила! Только Дёрпи и сама богиня знали, что с ней можно грубо пошутить о драконах: и глаза не станут одуревшими, а голос сбивчивым — разве что мордочку под слоем грима зальёт жаркой краснотой.
— Последняя минута, Динк, — Селестия потыкала её пястью в нос. — Решайся. Ты выходишь, а я остаюсь, или вон оконце, я в сугроб вышвыриваю тебя.
Дэйбрейкер прижала копыто к груди и улыбнулась так заискивающе, так просяще. Что аж будто зайчики заплясали в горящих как лесной пожар глазах.
Славная богиня, не правда ли? Миролюбивые, но вспыльчивые драконорожки-кирины аж целый талмуд написали, почему их Тия, это именно их Тия, а подлые пони украли её сердце и спрятали под медной горой.
Динки вдохнула, выдохнула, да и метнулась за дверь. «До. Ре. Ми. Хай, Спайк!» — она ухмыльнулась красивому как аметрин дракончику, чувствуя, что теперь не только глаза накрыло иллюзией, но и голос вдруг стал ниже и сильней. А ещё появился запах: слабый аромат, словно от горящего на ритуальном костре снопа пшеницы и еловых иголок, который ощущался повсюду в латунном дворце.
Так пахли драконы. Она точно знала! Она знала о драконах всё!..
— Ааапчхи!
Мгновение поражённых взглядов, и её нос вдруг обтёрло платочком с лавандовой звёздочкой. Чисто машинальным жестом это сделал гвардеец в маршальском плаще.
— Аа… ам?
Гвардеец прищурился, вскинул бровь. Его грива была прекрасной, как лазурные волны, расстёгнутый на груди мундир подчёркивал идеальные мускулы, а в глазах искрилась холодная синева. Вот были драконы, которых одна юная единорожка, честно, любила всем сердцем; а были и убийцы драконов. Своих внутренних дракончиков она взяла в охапку, да и подальше от беды запихивала копытцем, пока глаза бегали от взгляда жеребца.
Он улыбался ей. А потом вдруг что-то прошептал.
— А? Повтори пожалуйста, — она вскинула взгляд.
Здесь, в краю редких звёзд, в век быстротечный.
Мы, свой путь, как и все хотели найти.
Миф храня, что лишь нам светит Путь млечный.
И среди нас не растут чужие цветы.
— Ааа… о чём это?
— О Русалочке. Я же тоже хочу сыграть свою роль.
Ага, ясненько. Вот были жеребчики, которые фон жизни. Были жеребцы, которые слушаются главных в семье кобылиц. Были дракончики, которые независимые и сильные. А были и лорды, такие властные, что слова поперёк не скажешь. И стоишь ты, маленькая-маленькая кобылка, просто кивая, пока отец говорит, что ты будешь учить до обеда, а что после обеда; какую пищу юной единорожице полагается кушать, и почему сладкое в работе с экзаменом разрешается, но в будние дни вовсе нельзя.
Она сбежала не потому что отец обращался с ней дурно. Просто, его слишком много было в жизни. Она терялась, она теряла себя.
— Эммм…
— Действительно, хватит слов. Сегодня мы отдыхаем. Сегодня все пони в безопасности и всё будет хорошо.
Шкряб-шкряб — облачко магии почесало её за ушком. Лазурногривый объяснил, что цель учений наконец-то достигнута, и все пони научились укрываться в защищённых городах за единственный день. Шкряб-шкряб. И единорожица рядом заметила, что ущерба от одних только буреломов ожидается за полмиллиона, так что учения на реальных вендиго обходятся стране слишком уж большой ценой. Шкряб-шкряб — ушко почесала пегаска, да и прямо сказала, что погодники страшно обидятся, когда есть все средства, чтобы утихомирить бурю, а отчего-то нельзя. А потом они всей компанией решили, что голос маленькой Дэйбрейкер против решения Совета ничего не стоит, и сегодня буря играет над городом последнюю ночь.
Это хорошо, наверное, когда государство работает, а богиня только и делает, что пишет письма, заботится о ничейных дракончиках и спасает проблемных жеребят.
Конституционная теократия, такая вот фигня.
Это был огромный амфитеатр, в котором могла собраться половина города с окрестностями, а если хорошо потесниться, то и вообще все. Это была высокая сцена, которая никогда не пустовала, и великолепная акустика сапфирового купола, благодаря которой даже тихий голос актёров окутывал весь зал.
Каждый год, в праздники весны, самое интересное начиналось с иллюзий. Выпускницы школы волшебства соревновались, показывая облачные города и панорамы мегаполисов древности. Великие сражения, где летучие и морские армады перестреливались яркими вспышками. Страшнейших чудовищ, исполинских как горы, выходящих из глубин. А тихий голос лунокрылой кобылки рассказывал о старых временах.
Двенадцать веков назад мир выглядел иначе. Не было ни льдов, ни зимы: далеко за горами, что теперь называют Замёрзшими, жили многомиллионные народы пони; а где сейчас растут леса Эквестрии тянулись прерии и пустыни. Мир прошлого был полон зла. Божественные драконы жили на небесах: они охотились на пони ради забавы; для развлечения стравливали народы, так что разгорались войны; устраивали бедствия, когда начинали скучать. Древние боги были чудовищами, лишёнными благородства, не знавшими долга, чести, вины или стыда.
Но однажды в море мрака появился свет. Юная драконорожка по имени Селестия со своей названной сестрой, Луной, решились выступить против остальных. Сёстры сражались с богами и небо горело. Они победили: одних чудовищ заперли в сферы волшебных ловушек, а других уничтожили, но восстание едва не закончилось смертью для всех. Что-то сломалось в небе, началась длинная ночь, а после неё природа уже не могла восстановиться. Зима поглотила мир.
Королевства исчезли, остатки северных народов жались к последней полосе тёплых земель.
— …Но мы уцелели. Мы не убивали за пищу, а учились выращивать больше и больше на скудной почве и в морской воде. Мы не грабили другие народы, а лишь едва победив голод помогали им. Только лишившись прошлых надежд наши вожди осознали, что настоящая сила, это не топливо с бесконечных полей и не жрущие его огромные армии, а единство. Что мы все живём под одним Солнцем и небом, на общей для всех земле.
Лунокрылая кобылка говорила со сцены, в море плывущих иллюзий рассказывая о себе и о других.
Конец эпохи Хаоса, короткий век Зимы. Это было непростое время, когда божества вели народы, а сами учились у живущих внизу. Селестия с Луной, собрав пони и остальных, восстановили маленький клочок побережья. Его назвали Эквестрией в честь объединения племён. Со временем Сёстры вернули власть над небом и Солнцем, но они привязались к подданным и уже не могли их оставить. Богини решили жить на земле.
Воды океанов согрелись под силой магии Сестёр, облака закрыли небо, не позволяя теплу Солнца уходить, и льды отступили. После столетней зимы в мир вернулось лето, самое счастливое лето для всех. Поля приносили изобильные урожаи; где когда-то лежали сухие пустыни, высаживали леса. Тысячи крылатых пони обещали всегда приглядывать за погодой Эквестрии — так появился Клаудсдейл, город среди облаков и холодных ветров. Затем богини велели построить Кантерлот — столицу вдали от обжитых земель, зато в центре страны и рядом с домом пегасов, чтобы верные крылатые никогда не чувствовали себя забытыми.
Это был дикий, ещё полный бедствий, но в чём-то очень притягательный мир.
О, сколько же игр она в нём провела!
— Но мы… не были совершенны, — между тем говорила лунокрылая кобылка. — Нас убивали болезни, которые мы, все перемешавшись и живя скученно, уже не могли остановить. Маленькие пегасята в огромном числе разбивались о землю, а единороги погибали ужасной смертью, оттого что ещё только учились глубинным законам волшебства. Наконец, земных развелось слишком много, и если бы мы ничего не сделали, сегодня это был бы мир миллиардов голодных земных!
Подняв крылья, и лишь на миг переведя дыхания, она принялась объяснять прифигевшим земным, что злая Найтмер Мун была права. Мелькали неловкие пегаски, хнычущие с разбитым носом у расколотых в крошево каменных стен; сонные единорожки мирно проходили день совершеннолетия, когда от буйства их магии сияет аж сама шерсть; а жеребята, что же, больше не рождались в семьях тех, кто ещё не научился уважать друг друга и самоотверженно любить.
— Это не решалось политикой! Не решалось законами! Нужно было не терпеть гадства, а как подобает воспитывать мелких засранцев, живущих в родовой крови. И нет, не отбором. Не как сорта новых яблок! Чудовищная Найтмер делала ужасные, но добрые дела!
Ужасно добрые дела?
Кобылка воодушевлённо махала копытцами, едва не взлетая над землёй.
— Вот может же, если захочет…
Динки аж улыбалась, разглядывая её мордочку в театральный бинокль. Такая-то смесь ярости и смущения, поднятых крыльев и обиженных на весь свет слёз на глазах. А вокруг призрачные кобылы, которые тыкают копытцами — и в вышедшую из своего дворца богиню летят гнилые помидоры, кувшины горючего масла, остро отточенные арбалетные болты. Они кричат: «Отдай наших жеребят!» — а Найтмер Мун сжимает зубы и не отдаёт.
Вторая не вмешивается. Ничуть она не боится — стоящее на сцене огнегривое чудовище — а просто считает, что каждый должен встречаться с последствиями своих поступков. В неё летят бомбы, гаубичные снаряды, взрывы белого как Солнца ослепляющего огня; а она стоит и строит свою Первую империю: лебединую песню старого мира, которая закончилась точно так же, как и началась.
Когда все поняли, что богини злые; когда не в силах победить отказались сотрудничать. И долгие, долгие столетия просто жили так, будто Огнегривой из латунного замка вовсе не существует. Кирины на востоке, олени на севере, пони на западе, а уцелевшие драконы в небе и среди морских вод.
Или же сама Дэйбрейкер стала мудрее. Ведь облик для божества не более чем одежда, окружавшее тёмное, ничто никогда не забывающее существо.
А ещё всё это можно было прочесть в книгах. Селестия не обижала книг.
Динки любила читать.
Ещё совсем крошечной она читала взахлёб, самые невероятные истории. О спрятанном в корнях дуба книжном домике, где живёт побеждённая аликорница; о невидимке из города забывчивых пони; о мелкой пегаске, похищенной драконом в облике жуткого властного жеребца. Если задрать нос, минуя детский зал библиотеки, то открывались настоящие сокровища; а если пони за стойкой имеет что-то там против личной свободы, то вот оконце, вот жеребчик с корзиной, а вот и тебе, лавандовая зануда, длинный аристократический язык.
Она читала, что когда Сёстры сражались, вокруг были и другие пони. Но в каком-то смысле — их и не было. Одни смотрели, другие бежали. Одни поддержали одну, другие другую. Кто-то погиб, кто-то убил. Была зелёная страна, вновь рассечённая взрывами белого света; то вспыхивающее, то затухающее Солнце; яростный вой в небесах.
И одинокий жеребчик, вдруг ожививший ворону. Встретивший кобылку из театра и её маму, рыцаря в сияющих доспехах, многих других друзей. И нет, они никого не обидели и не сделали ничего плохого — они просто решили жить сами по себе.
Именно из той книжки она взяла свой девиз:
«Пределы дурости — для слабаков!»
— Спайк, а можно забраться тебе на спину?
Дракончик её обнюхал. Обнюхал! Будто сомневаясь, почему это названная мама была как подобает злой и огромной, а тут вдруг маленькая и глупости говорит. Уж не подменили ли?.. Если подменили — мало не покажется. Ибо драконы растут от жадности, а жадности маленького дракончика есть где разгуляться в городе золота и роскоши, где одни кобылки перелетают от него на другую сторону улицы, зато другие прячут в корзине кристаллик пирита, чтобы фотографией похвастаться и храбрость свою испытать.
А третьи же просто… любят. Ведь в душе у иной единорожки живёт яростный дракон.
— Я подарок принесла, — она сказала дракончику, как только им удалось уединиться. А вернее — гвардейцев прогнать.
Нет, не маффин с лазурной присыпкой. Извини пожалуйста, с маффинами не получилось — сгорели. Но вот рисунок, где огромный дракон поднимает когтистой лапой мордочку мелкой светлогривой кобылицы. А та вся мокрая, с поджатыми ушками, а хвост так задран, что аж липнет к потной спине.
Её шедевр. Лучший из всех!
Если что, папа был вовсе не против, когда она придумала рисовать дракончиков во вкладыши шоколадных конфет. Аж прослезился, мол, какой же молодец ты, моя Динки, растёшь вся в отца. А спустя месяц какой-то жеребчик — мразь, тварь — выдал ему, что она делает с драконами и другие рисунки. И даже пишет истории в картинках, которые публикуют в называемой «Жеребячьим вестником» скандальной газетёнке. И он их увидел. И всё — звездец.
Между тем дракон, как видно, рисунок запомнил и теперь оглядывался в поисках обещанной кобылки. Где там она прячется? На сцене? За сценой? Под столиками королевской ложи?.. А когда она забралась ему на спину, только лениво потянулся, перебирая чешуями. Мол, эта крылорожица хорошая — ей всякое можно. А оттого хорошая, что под её присмотром дракон растёт большим и сильным, а значит и очень жадным. И многие сокровища принадлежат ему!
— А вот и моя Твайлайт, — он многозубо улыбнулся.
— Аа?
Взгляд остановился на сцене, куда забралась мелкая-мелкая, копытцем накроешь, лавандовая зануда. Её рог горел, уши дрожали. И вдруг ВЖУУХ! Пегасы пролетели над сапфировым куполом. ВЖУУХ! Ряд призрачных пони пронёсся над толпой. Какая-то кобылка завизжала, увидев чёрного-чёрного клыкастого вендиго, какой-то жеребчик восторженно засвистел. Но это были всего лишь иллюзии.
Они осветились красными шлейфами, закружили над рядами зрительских мест. Пегасы в ярко-синих костюмах погодников неслись, уклоняясь от вихрей и чёрных дымчатых пастей, очерченные красным тени кидались им наперерез. А внизу разгорались сапфировые точки. Вон появилась пара единорожиц, ещё пара, и ещё, и ещё — покрывая поля и сады предместий частой сетью своих огоньков, а небо тёплыми, готовыми удержать неосторожную пегаску всполохами. Особенно злобные вендиго кидались на них, но тут же сверкали вспышки, возникали фигуры в ярких как Солнце доспехах — и яростно белые носы вжимались в яростно чёрные зубастые пасти: кто-то грозился «кончать нарушителей нахрен», кто-то рычал.
Вообще, если каждую зиму скучать в тени чудовищных вендиго, то как-то сами собой устанавливаются правила. А спустя века мелкие пегаски уже улетают в бурю, чтобы вернуться с белыми как снег вьющимися гривами. И улыбаются до ушек, и странно шутят, и делают из снега и льда вкуснейшее мороженое, которое раздают всем с льдистыми искорками в больших бездонных глазах. И так до самой весны, пока богиня не скажет: «Довольно!» — и Солнце так припекает, что предательницы мигом обращаются к свету. Всё возвращается во круги своя.
Ну а у одной единорожицы, вот, дракончик. Не ей судить.
— Она славная.
— А?!
Дракон смотрел на кобылицу на сцене. Которая аж губу прикусила, глаза завела. А в небе над городом клубилась огромная чёрная воронка, которую в клочки рвали яркие как искры потоки пегасьих погодных команд. Иллюзия реального времени?.. Ладненько, это действительно круто. Такого она ещё не видела, да и если бы даже не сбежала со школы, не осилила бы ни на выпускном, ни вообще никогда.
Но да и кому оно надо? Сила не в роге! Сила в сердце! Сила в свободной, яростной душе!..
Она погладила рисунок, подхватила магией. Снова протянула дракончику под нос.
— Ммм… хочешь её?
— Она красивая. Я понял недавно, что есть в мире высшее сокровище. Не власть, не золото, не роскошь, а благородная душа.
— Ага! Ага! — Динки часто закивала.
— Хочу, — произнёс дракон.
Мгновение, и она решилась. Из тайного кармашка показались другие рисунки. Она протянула их, всю стопку, рассыпав веером по номерам страниц. Весь так никогда и не опубликованный полностью комикс, где поджавшая ушки кобылка обнимает и обнимается. Где тянется навстречу и алеет мордочкой. Где брыкается единственным копытцем, покуда второе дрожит в когтистой лапе, а огромные глаза ни на миг не прерывают контакта, пока вздёрнутый носик вжимается в пышущий тонкими струями пламени драконий нос.
Она чувствовала, как всё тело дрожит на спине дракона, а вжавшаяся в гребень мордочка алеет словно помидор.
Теперь не страшно и сгореть.
— Тебе нравится?
…
Дракон промолчал. Она хотела спросить снова, как вдруг едва не задохнулась. «Ееееп!» — и когтистые лапы стягивают её на ковровую дорожку. «Ееееп!» — и мордочку задирает жарким как печь носом: в точности как в комиксе, где глазища дракона заглядывают в испуганные глаза. Его взгляд невероятный! Совсем не как у пони — глаза которых открытая книга — а словно две вертикальные чёрные прорези, хранящие море ужасающих тайн.
Её хвост забился о бёдра и спину, метаясь как ураган.
— Позавчера я протирал книги…
— Ааа… ммм?!..
— …Её старые записи из школы, которые Твайлайт велела рассортировать. Она не говорила мне протереть их, но я вдруг понял, что они все пыльные и так ей будет приятно. Я сделал это, а сегодня утром она подарила мне комикс. «Легенды Буресвета» — выпуск которых столько раз откладывался, что я и отчаялся ждать.
…
— Она не боится. Это чудесно! Все кобылицы вокруг либо трусливые, либо похотливые. Но она вовсе не читает ту низкую мерзость. Она ничего никогда не забывает. Она всегда выполняет обещания. Она приятно пахнет и говорит мудрые вещи. Я думаю, она — лучше тебя.
Дракон облизнулся. Своим длинным раздвоенным языком. Глаза вновь заглядывали в глаза. Она не понимала их выражения, совсем не понимала. Но вдруг осознала единственное — он читал. Читал её истории! И ему… не понравилось. Он называл её… плохой.
— Можно мне остаться с ней?
— Мммм… можно.
Динки оступилась. Отскочила. Поджала хвост.
Она устояла. Она не бросилась бежать.
Был день, когда она тоже не побежала. Она говорила, задирая мордочку к лицу самого страшного в её жизни жеребца. «Я люблю это! Я уважаю! Я себя — уважаю! — она кричала ему в морду, едва не плача: — Никто не смеет мне говорить, что это уродство, а их натюрморты — такие красивые, что аж хочется съесть».
Тогда папа сказал, что хорошая пони — уважает других.
Ей расхотелось быть хорошей пони. Она подпалила дом.
И она ошиблась. Ужасно ошиблась. Книги ведь говорили ей, что любви не бывает без признания; но не бывает и без уважения! Она любила своих воображаемых дракончиков, всегда зная, что настоящий — совсем иной.
Просто… она любила себя. Имела право любить!
— Ты плачешь?
— Я никогда не плачу!
Появился платочек с лавандовой звёздочкой. Стёр слёзы, щекотно обмакнул нос. Она смотрела на морду лазурногривого жеребца, глаза которого так умело скрывали выражения, что она даже не могла догадаться — распознал ли он её маскировку, или Дэйбрейкер настолько дикая, что гвардия уже не удивляется ничему.
Да ёпт, во что она верит, конечно распознал!..
— Я в порядке, просто думаю о своём.
— Хочешь, принесу тебе крем?
— Аа? Ага!
Пьеса уже подходила к завершению. Две кобылки стояли с разных краёв сцены, смотрели друг на друга, вздыхали. Их гривы и крылья горели силой аликорньей магии, а вздёрнутые носы улетали к небесам. Они спорили, жёстко и прямо: о тех жертвах, которые допустимы; о тех потерях, которые неизбежны; о тех целях, что они должны объединить.
Грустно слушая, Динки узнавала от них, что есть три ценности. Как три основы хорошего общества, на которых держится мир. Найтмер Мун уважала жизни. Она сохраняла их, любой ценой, даже когда от подопытного оставался слабо дышащий обрубок, а душа после смерти замирала в клубящемся азоте, пронзённая трубками, тонкими как игла. Дэйбрейкер обожала счастье. Счастье общее, в пирогах с кленовым сиропом и празднике урожая, и счастье личное: в настойке на листьях коки и курительной трубке, в яркой мечте и красивом слове, в праве быть чудовищем и в праве чудовище убить.
А пони любили свободу. Свободу, которая даёт силу маленьким низвергать чудовищных больших.
Пони подружились с Дэйбрейкер, найдя в близкой душе много общего, но почти совсем позабыли её ужасающую сестру.
— А твоя сестра… хорошо заботится о Спайке? — Динки спросила, слизывая с чашки лимонную пенку.
— Они сдружились. Я поначалу был против, а после так удивлён.
Маршал почесал ей ушко, да и заметил, что такой жест дракон счёл бы вторжением. Снова протёр нос платочком, да и показал иллюзией крошечного злого дракончика, который мгновенно испепеляет платок. А потом кобылицу с чернильницей-непроливайкой, которая возится с книгами. Перебирает их, раскладывает, что-то записывая на большой грифельной доске. Приходит время ужина, и она в облачке магии запекает сэндвичи, протягивая два из них дракончику: посыпав пряностями ровно в той мере, как он предпочитает, и ровно теми присыпками, которые полезны для чешуи.
Она не подходит к нему, не тискает, не обращается первой. В её неловкой заботе столько холода, будто это живой вендиго в обличье пони. И дракон вдруг начинает прислуживать, прося чуть большего. И вскоре правда получает едва заметную улыбку, подарок с открыткой, чуть больше внимания и тепла.
— Она… она…
Полное чудовище! Она записывает приказы в таблицу, оформленную как большой школьный журнал! Она заставляет дракона прибираться! Она учит его готовить салат для себя!.. И они вместе уже так долго. Так долго! Она уничтожила его!
Больше не смотря на иллюзию, Динки перевела взгляд на сцену, где между чёрной и белой аликорницей влезла всё та же Твайлайт. Её рог горел, выражение на морде застыло как театральная маска: эта единорожица что-то там говорила и взмахивала копытцем. Что-то показывала, и облака иллюзий превращались в счастливых жеребчиков, живущих в большой зелёной стране. А вместе с обычными как день жеребятами в тех образах играл и маленький аметриновый дракон.
И нет никаких подземелий под Латунным замком. И злая Селестия не облизывается, ожидая к ужину исполнивших роль жертвенных жеребят. И пони уже тысячу лет как не воевали: ведь Война за небеса давно закончилась, а даже вендиго уже не те…
— Это неправильно, — она прошептала.
…
— Согласен. Пони должны жить с пони, а драконы с драконами. Пусть другие сами создают свои прекрасные культуры. Когда все одинаковы, нечего и уважать.
Она вздрогнула, вскинула взгляд. Мысли спутывались. Она могла много чего высказать жеребцу рядом. Известному, очень красивому, нередко мелькавшему на передовицах газет. Которого звали Шайнинг Армор, в честь его волшебной сияющей брони. Который, конечно же, озаботился тем, чтобы путь младшей сестрёнки через жизнь был лёгким и приятным. Чтобы в школе ей позволялось самой выбирать уроки, а домом была целая библиотека, пока младшие ученицы ютятся в комнатках, одних на двоих.
Он не был справедлив!
— Как тебя зовут?
— Д-динки.
— А сколько тебе?
— Три… четырнадцать, — она чуточку приврала.
Жеребец почесал ей ушко магией, а потом вдруг это же тёплое облачко скользнуло по горлу, по вискам, по глазам. И маленькая-маленькая Дэйбрейкер будто бы чертыхнулась на сцене. Обернувшись, она скорчила яростную морду. Шайнинг показал ей язык.
— А ведь клёво сделано. Язык ты сама заколдовала? А крылья — тоже сама?..
Динки зарделась.
— Хочешь продолжить? Дай угадаю, ты вылетела из школы, а теперь мечтаешь вволю поразвлечься на посвящении старших учениц?.. — жеребец приблизил морду, почти касаясь её носа и широко улыбаясь. — Тогда я на твоей стороне! Они этот день запомнят надолго! Или мы можем съесть большую пиццу, посмотреть пегасье шоу, а потом, если хочешь, я провожу тебя домой.
Рог его сверкнул снова, и большая толстозадая Дэйбрейкер вдруг приземлилась на пуфике рядом. Мордочка Селестии на сцене стала ещё яростнее, а Дэйбрейкер только по-матерински улыбнулась ей и помахала пирожным, которое тут же и проглотила, роняя крошки на ковёр.
Уже ничего не понимая, Динки метала взгляд между жеребцом и его немезидой. Ясно как день виделись клетки и подземелья, дико смеющиеся огнерожки и яростные злобные красношкурые драконы. Которых уже не водится… но пофиг! Откопает. И одна маленькая кобылка будет корчиться под когтистой лапой, прося даже не прощения, а хотя бы снисхождения, под взглядом бешено хохочущей аликорницы и рвущего оковы могучего жеребца!..
— Так что, Динки…
…Но они вырвутся! Вырвутся на свободу! Когда Дёрпи прокрадётся мимо чудовищных стражей и освободит тут же сразившего дракона жеребца. Они будут бежать по тёмным туннелям, разбивая в прах ужасных латунных гончих и скрываясь в тенях от огнекрылых птиц. Будет голос, тихий голос пророчества; ведущий их силуэт ночного светила на небосводе; долгое долгое путешествие в поисках спрятанных злой богиней волшебных камней. Элементов! Элементов Гармонии. Коими только и можно низвергнуть чудовище. Которое будет стоять перед ними, склонив голову, когда его обнимет и закроет собой тихая темнокрылая кобылица, с начала пути сопровождавшая их.
— …Динки, ты слушаешь меня?
— А?.. Ага!
Динки мотнула гривой, восторженно улыбаясь жеребцу.
Отсюда вопрос. Сколько сладкого может поглотить Дэйбрейкер, прежде чем лопнет?.. Они с Шайнингом всерьёз задумались о полевых испытаниях, когда брюхо кобылы слегка округлилось, а столик сладостей в королевской ложе опустел.
Сказано — сделано. Динки шла, осторожно перебирая копытцами, и слушала наставления друга, как правильно держать нить управления иллюзией. Очень сложную штуку, змеившуюся по воздуху едва различимыми отблесками: заставляя хвост их собственной богини слегка отсвечивать, а её рог с непривычки чуточку болеть.
— Йо-хо-хо, — Динки сказала шёпотом.
— ЙО-ХО-ХО! — возликовала аликорн.
Взмах её маленьких крылышек. Взмах огромных крыльев. Взлёт и падение чудовища — жалобно скрипнувший пряничный киоск. Широкая улыбка, и эта восторженная морда аликорницы, которая от подбородка до ушей облизала пряничную пегаску — точно тем же жестом, как и Динки облизывала иллюзию перед собой. В облачках левитации взлетели исполненные в виде цветных коз имбирные пряники. Аликорница принялась ловить их своим остроконечным рогом, а с рога слизывать языком.
Первая козочка — лимонная вкуснятина. Вторая — ананасовая. Третья — черничная глазурь.
— Аа?! — прифигела пряничная пегаска.
— Счастливого дня!
Теперь зрители. Взмах крыльев, знакомые мордочки жеребчиков, самые нижние и потому видимые отовсюду зрительские ряды. Аликорница спустилась, держа магией целую волну пряничных козочек, принялась раздавать. При этом длинный аликорний язык тянулся к каждому кульку пончиков, который она видела, а когда очухавшийся жеребчик делился — до ушей облизывала его.
— ХА-ХА-ХА!
Рокочущий смех крылорожины, наконец-то прифигевшие зрители, и этот яростный-яростный взгляд со сцены, от которого аж осветилась ночь! А впереди кучка прижавшихся друг к дружке единорожиц: белые плащи и яркие полумаски, огромные карие глазища выпускниц волшебной школы и шляпки в копытцах осевших на круп придворных кобылиц.
— Эй, — Динки закричала. — Ваше испытание начинается, угадайте его!
— ВАШЕ ИСПЫТАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ, УГАДАЙТЕ ЕГО!
Ага, именно так. Чтобы умнорожки не скучали, «проблему дружбы» нужно было ещё и отыскать. В прошлом году это была гонка по всей Зебрике, где отчаянные единорожицы в белых плащах хвастались веялками и сеялками, а самая хитрая сговорилась с лесным драконом, продав его подопечным паровые сковороды для солода и большие медные котлы. В позапрошлом году все единорожицы вместе подтягивали связи, пытаясь убедить коз не пугаться этих новых хлопкоуборочных чудовищ, а ещё раньше выпускницы разбились на две большие команды, люто ненавидящие друг друга, и вместо строительства новой дамбы умудрившиеся перессориться с племенами предгорных бобров.
Но последнее — это норма. Если нахальные единорожицы умудрялись не усугубить кризис, до сих пор не решённый ни дипломатической службой, ни лично богиней, значит они — вместе с их семьями — чего-то там стоили. Если дружились между собой и распределяли роли в команде, то, бывало, и достигали какого-то успеха. А когда выбирали сильного лидера, то тут уж самой Селестии оставалось только сжать зубы и подписать приглашение. Сила нового поколения стояла против силы старых, и сдружившиеся выпускники сами находили задачи на службе себе лично, своих семей и своей компании, а в итоге и родной страны.
Это папа ей все уши истрепал, поучая, как оно важно. Показывал своё рубиновое сердце, после чего махал копытом: мол, это просто блестяшка. Мол, богиня признаёт только силу, а если ты, Динки Ду, не сумеешь создать силу из себя и своих друзей, то ничего никогда и не достигнешь. Ты будешь всю жизнь скучать на вторых ролях, даже и не осознавая, какой восторг даёт полная ответственности осмысленная жизнь.
Ага-ага, а ещё все знают, что это одни только Спарклы всегда на вершине, а мелкой Абрикоске придётся так рваться к победе, что от неё любимой и не останется ничего.
— Я твоей сестрёнке спуску не дам, — Динки шепнула.
— Она не хочет играть.
— А?
— Они с подругой договорились, что Твайлайт останется на втором месте, а команду поведёт пони, которая в эту мечту вложила всю жизнь.
Серьёзно? К огроменному минусу рядом с лавандовой неженкой добавился скромненький плюсик. Впрочем, сегодняшняя игра, это только пролог для настоящего испытания. Время начинать!
— НАЧАЛИ!
Вспышка рога, крошечная иллюзия перед носом. Жест копытом — мол, помоги! И аж со скрипом зубов настоящее заклинание. Маленькая твайкорожка на сцене вдруг нашла себя в окружении бобров с большими красными колпаками. И они пели! Пели как рокочущий весенний гром: «Мэрэ-мэрэ Мэрэ Сью, Мэрэ Сью, Мэрэ Сью!»
— Динки!
— …Мэрэ Сью, Мэрэ Сью, Мэрэ-мэрэ Мэрэ Сью!
Ха, проняло! Глаза жеребца аж сверкнули. В воздух взмыла тележка «Сахарного королевства». Поднялось блюдо горячих, блестящих сиропом пончиков, а пегасочка в фартуке побелело под взглядом облизнувшейся аликорницы. Огромная пасть делает «ам», огромное блюдо делает «хрусть», а крылья пегаски уже машут в диком темпе — визг удаляется к самому дальнему из театральных рядов.
Блюдо проглочено, но готовых пончиков в тележке ещё море. Потоком они сыплются в бездонную пасть.
— Мы должны… делать пончики? — Тваечка одуревала там.
Крылорожина ухмыльнулась.
— Съесть больше? — спросила другая.
Улыбка показала клыки.
— Да нет же! — взвизгнула очкастая кобылица. — Это задача на процессы управления! Это кризис! Мы должны организовать пончики здесь и сейчас!
Мелькнули вспышки заклинаний, застучали несущиеся во весь опор копыта. Кто-то заорал, подзывая посыльных пегасов; кто-то принялся измерять брюхо аликорницы мерной тесёмкой, строча в блокноте длинные вереницы циферок и таблиц. А кто умел, тут же метнулись готовить пончики. Целые груды их взлетали, прямо в воздухе шипя и покрываясь глазурью, пока аликорница довольно облизывала кобылицам мордочки, а потом и к подношению тянула огромный загребущий язык.
И она росла. С каждым пончиком она росла!
— Так, внимай, — быстро зашептал Шайнинг. — Иллюзией сейчас управляет Кристальное сердце. Продолжай обучать её, если тебя учили.
— Учили!
— Отлично. Соизмеряй движения, паника в зрительских рядах нам не нужна!
— Ага!
Динки кружила по королевской ложе, то вытягивая язык, то снова скрывая его за бутафорскими клыками. Шайнинг помогал, колдуя перед ней маленьких, удирающих от языка единорожек и дорожки призрачных пончиков. А она гонялась за теми и другими, помогая себе крыльями и стараясь контролировать инерцию, ведь с каждым пончиком и без того немаленький круп аликорницы всё тяжелел и тяжелел.
— Ехууу!
Твайка попалась!
— ЕХУУУ!
Все три единорожицы, пытающиеся вытянуть однокашницу, теперь дико оглядывались, до ушей залитые стекавшим с языка сиропом, а мелкая лавандовая зануда аж взбрыкнула, когда последний пончик с её рога улетел в бездонную пасть.
— Не увлекайся!
— Да я нежно!
— Да не любит она этого, оставь!
Фу, зануда. Ну да ладно, рядом хватало и других беглянок. Вот белокрылая крылорожка, которая горит хвостом и мечет молнии; вот чернокрылая, которая держится ей за шею, крича что-то пегасам вокруг. А чудовищный язык тянется, тянется, тянется, и наконец — хвать — обе крылорожки висят на хвостах под стекающим с клыков сиропом. Взгляды бешеные, рожки горят.
— Ай, больно! — Динки аж на круп хлопнулась, когда по носу прилетело искрой.
— Защищайся!
Она не умела защищаться! И всё что могла, это махать крыльями, как большая-пребольшая курица. Но и этого хватило! Мелких крылорожек просто сдуло! По длинной дуге, прямо к подхватившим их гвардейцам. Через крики: «Гаси узурпатора!» — от старшей; — «Бегите глупцы!» — от младшей; и дружное недопонимание всей армии — в какую сторону воевать.
Тонко визжали посыльные пегаски, засыпая в пасть Дэйбрейкер целые корзины подвезённых пончиков, и соревнуясь, кто опаснее спикирует и оттолкнувшись о нос наберёт высоту; восторженно орали жеребчики, прикрываясь копытцами от длинного липкого языка; а единорожки в белых плащах уже пытались колдовать поддельные пончики, которые Динки метко отстреливала обратно в них.
Вкусы к зрелищам у большинства пони, право же, были немудрены.
Дэйбрейкер росла.
Огромная, уже как десять подсаженных друг на дружку пони, она заставляла помост скрипеть под великанским крупом, зрителей трепетать, а придворных пегасок опасно пикировать, когда за очередной порцией угощения тянулся длинный как рулон бархата раздвоенный язык.
Ещё минуты назад восторженный — театр затих. Сегодня богиня принимала подношения. Нет, она требовала подношений. Уже годились и пряники, и вафельные трубочки, и даже те сухие печенья, которых никто кроме пригородных козочек и не любил. Ряды дрожали, когда богиня дышала. Слабые духом прятались под скамьями, а храбрецы-пегасы кружились повсюду, большими фотографическими камерами увековечивая момент.
Битва в небе тоже приостановилась. Удивлённые погодницы вперемешку с вендиго смотрели с той стороны аметистового купола. Уже достающее макушкой до королевской ложи, богиня всё округлялась. Флаги трепетали, ветер свистел.
— Добавим огонька? — Динки ухмыльнулась.
— Давай! — Шайнинг улыбался аж до ушей.
Взмах лазурной гривы; глазищи жеребца, яркие как синие звёзды; подзывающее копыто — и она метнулась навстречу. Касание. Бок к боку, щека к щеке — и её магия сдёргивает маршальский плащ. В мгновение ока она подвязала его на собственной шее, во второй миг стёрла краску с гривы, грим с шерсти, отбросила солнцезащитные очки.
Мир будто стал другим,
Я так хочу быть с ним!
И на исходе дня,
Преображаюсь я!
Хватит с неё маскарада! В облаке хлестнувшей по лицу лимонной гривы она взлетела на перила. Балансируя на задних копытах, ухмыльнулась чудовищу внизу. Липкий язык потянулся навстречу — но нет, не поймаешь! — «Пёрышко», Динки-прыжок! Через короткий свист ветра и удар копыт о упругий носище, она метнулась выше. Мимо витого рога, сквозь яркую как пожар огненную гриву. Она повисла на шее вставшего на дыбы чудовищного существа.
— Да у тебя душа пегаски! — рядом повис точно так же спрыгнувший жеребец.
В облаке волшебных пёрышек и лимонных прядей гривы она улыбнулась ему.
И исполинская Дэйбрейкер улыбнулась им тоже. Обернулась, вытянула язык. Чудовищная пасть сделала «Ам».
— ОНА ПРОГЛОТИЛА ЕЁ!
Затихающий визг испуганных пегасок, море жарких пончиков вокруг. Динки аж дыхание сбило от этого сладко-кленового запаха, а широко распахнутые глаза видели только ряды окутанных облачками магии сладостей. Толкавшие её в бока и справа и слева, давящие со всех сторон. Но цельных — совершенно цельных! — прослойки аметистовой магии оберегали каждое пирожное от других.
И такой же сиреневый щит поднялся над её шерстью, мягко раздвигая липкое море. Словно в мыльном пузыре она зависла среди пончиков, вдруг ставших прозрачными. В окружении пегасок, со всех сторон метнувшихся на аликорницу, вытянувших её чудовищный язык копытами и заглядывающих в многозубую пасть.
— Вижу её! Сейчас! — испуганная мордочка гвардейской пегаски появилась впереди.
— Спокойно, всё под контролем!.. — голос жеребца.
Дэйбрейкер сделала «ам».
— Ааааа!..
Рядом плюхнулась ошарашенная пернатая.
— …Это часть испытания!..
— АаааААА!
Вторая пегаска.
— …Угадайте его!
Чудовищная пасть захлопнулась, успев напоследок втянуть ещё и чертыхнувшегося жеребца. Липкого от сиропа, в лишившемся пуговиц мундире, а оглядывающегося вокруг с таким диким восторгом, что обе проглоченные пегаски, мигом забыв собственный ужас, бросились его обнимать.
Другая кобылка спросила бы: «Всё точно под контролем?» — но не, одна гордая единорожка уже видала такие переделки. Могла представить себе и Шайнинга с чашечкой кофе, причёсанного с пробором, прямо как папа, который утешает окруживших его кобылиц: «Всё в порядке, мои милые леди, всё под контролем», — пока вокруг вихрятся фабричные акции, блестящие как языки пламени, а одна пегаска грызёт копыта, потому что вложила всё своё состояние. А другая белая-белая, прямо как Селестия, и даже глаза светятся тем самым бешеным огнём.
И сейчас, кстати, тоже светятся. Носится среди своих гвардейцев, орёт приказы писклявым голоском, а те, видя рост мелкой крылорожицы, ничуть не слушаются её. Ровно до того мгновения, пока сцена под аликорницей не вспучивается. Глаза мечут всамделишные молнии, а угольно-чёрная рожа, возникшая из подземелья, всё растёт и растёт. И нет, это вовсе не дракон, это вторая крылорожина! Страшная, чёрная от чернозёма, а ещё такая худющая, будто ни одного пончика не видела за всю свою кошмарную жизнь.
Зато у неё глаза как у кошки. И они светятся! Оскал показывает хищные клыки.
— О, она нас съест.
— Девчонки, мы выберемся…
Вспышка. Ударившая со всех сторон волна пончиков. Сбитое дыхание, смешавшиеся в кучу крылья, хвосты, копыта — и этот дикий наклон, когда их собственная крылорожина, разглядев соперницу, встала на дыбы.
— Это… Это же! — крик снаружи.
— Саморастущая креатура Авариса! Отрежьте её от пищи! Сейчас!
— …Мы выберемся. Нас спасут.
В пасть зарычавшей Дэйбрейкер влетела третья пегаска. Обвязанная канатом, с верёвкой в зубах. Аж взвизгнувшая от испуга, когда нашла конец каната тонко срезанным, а чудовищные зубы креатуры, словно пилы, захлопнулись позади.
— «Эскорт», оставьте. Это не учения. Код угрозы «Жёлтый». Повторяю, код угрозы «Жёлтый», — Шайнинг говорил, вытянув из мундира амулет. — Ждите приказа батальонного КП.
— Эмм…
Амулет запищал пегасьим: «Ясно! Держитесь там!» — и мелодично звякнул, затихая.
— А наш командный пункт, милые леди, отныне называется Передовым…
Их снова подбросило, перевернуло. Через рёв крылорожины протащило дальше в наполненную пончиками глубину.
— …Разведывательно-передовым.
Всякое Динки повидала в жизни. И жеребчиков, которые на спор забирались на окно её ванны, чтобы стрелять семечками пушистогривца из соломинки, а в ответ получать в морду большой пенистый лимон; и других мелких пятнистых, которые рассказывали страшные истории о Найтмер Мун, пока они всей бандой рыскали по свалке старых вагонов и фабричных машин; и даже третьих — которые говорили, что когда-то богини были большущими, словно слоняра, драконище, или огромный винджаммер-сухогруз.
Но нет, даже если считать папу, ни разу она не видела жеребца, который бы сочетал с бешеным аж до звёздочек жеребячьим взглядом абсолютно невозмутимое лицо. Сияющее в окружении пегасьих перьев и весело улыбающихся мордочек. «О, нас съели!» — «Случается». — «А что делать?» — «Радоваться. Будет что в Тартаре предкам рассказать». А у одной пегаски метка с лезвием; у другой клыкастый череп; у третьей плащ такой длинный, что наверное нечто совсем ужасное, зато улыбка счастливейшая — как у пони, наконец-то ощутившей рядом дыхание судьбы.
Словно у одной единорожки с кистью и огненными звёздами, которая в день совершеннолетия почему-то не уснула и не потеряла сознание, а металась среди языков ласкового пламени, в прах и пепел выжигая родной дом.
Хорошие пони не идут в гвардию — это папа ей рассказывал однажды — хорошие пони готовят обеды на всех друзей и соседей в своей уютно обустроенной кухарне, мастерят изящную утварь в своей мастерской, выращивают медоносы на собственной пасеке. Приносят тучи, возят товары, собирают богатый урожай.
Но бывает так, что жеребчика зовут помогать, а тот только кривит нос над курительной трубкой. «Пипсквик, о будущем подумай!» — его убеждают. «Нахер идите», — мудро возражает тот. Почему мудро? Да потому что не все готовы отдаться рутине! Не все пони одинаковые! Не все пони хорошие! Не все пони желают блага другим! Мудрая природа рождает разных пони, а мудрая страна, ради собственного блага, не станет обижать плохих.
Потому что плохие — тоже хорошие. Как её отец, который мог взять и заставить всё работать, через слёзы кулинаров заваливая город дешёвой конвейерной вкуснотой. Или как приёмные жеребчики в доме, с которыми их собственные родители уже нифига не справлялись, зато папа легко находил с ними общий язык, а одна единорожка дико кайфовала с толпой приспешников, играми каждый вечер и домашним театром для ребят.
И даже как гвардейцы злой богини — которые страшные, в алых как кровь плащах и с жуткими латунными масками. О которых рассказывают кошмарные истории, а хитрая Дэйбрейкер их только раздувает. Но другим копытом ставит во главе гвардии жеребца со звёздным щитом на метке, диким взглядом свободолюбивого жеребчика и чисто Спаркловской привычкой организовывать всё и вся.
А ещё у него личная стража из самых красивых гвардейских пегасок. И троица из них сидят, подёргивая ушками, пока жеребец тыкает их в носы копытом, разъясняя план.
— Нет, прорываться мы не станем. Смотрите, в одной Креатуре заложники, на спине второй крылорожки сидят. Значит испытание усложняется. Мы не хотим, чтобы чудовищ скучно выжгли с воздуха, закидав горелыми пончиками зрительские ряды.
— Не хотим… — согласились пегаски.
— Это серьёзный кризис, достойный умного решения. Достойный моей Твайлайт! Но я верю, что сестра справится. Если другие… не будут слишком сильно мешать.
Между тем представление продолжалось. Две злющие аликорницы, встав на дыбы и упёршись носами, клыкасто скалились одна на другую. Одна огромная, словно откормленная кукурузой земных полевая индейка, а вторая худющая как дикий хорёк. Одна белая и пушистая, и разве что чуть липкая от кленового сиропа, а вторая так заляпанная чернозёмом, что настоящий цвет шерсти и не разглядеть.
Только пони, спустя тысячелетие, уже ничуть не боялись гнева божеств. И там и здесь мелькали пегаски «Эскорта», кружащие вихрем над сценой: они тащили прочные корабельные канаты и ловчие сети, горящие солнечным огнём. Бросок, второй, третий: поймали в петлю копыто, связали крыло. Две мелкие крылорожки на спине чудовища орали: «Вы не туда воюете!» — но их тоже закидывали сетями, и едва не повязали. И повязали бы! Если бы старшая не призвала сияющий белым пламенем щит.
Огромные крылорожины тоже начали что-то осознавать. Огляделись, заворчали, взмахнули ещё не связанными крылищами и хвостами. Тут бы их и повалили одна на другую, но как только команда пегасов вышла на курс, целясь тараном в круп белокрылой, вторая зажгла свой рог.
— Тревога! — резкий крик из амулета. — Сто пятыми. Дважды! Цель «Чарри»!
— Эмм…
— Огонь!
Прежде чем Динки успела добавить: «Там, вообще-то, кроме богини живая кобылка», — что-то вспыхнуло, что-то громыхнуло. Огненные струи пронеслись от парапетов театральной стены. Вспышки покрыли чёрный как обсидиан щит. Он рухнул осколками, крылорожина закричала. Второй залп настиг бы её, если бы не прикрывшие её спину огромные белые крылья — и встретившая снаряды огненная волна.
— Это же опасно… Блин, для нас опасно!
Восторженные пегаски с этим не согласились. Глазищи огромные, улыбки зубастые, а жеребец рядом только по-жеребячьи ухмыляется. Мол, я им доверяю. Да и ты — доверяй. Ага, доверяй, — когда их собственную богиню тут невзначай дырявят, а если прицел у кого чуть собьётся, то всё, рожек крылышек не соберёшь. И нет, слышать она не желает ни о каких «Сферах неуязвимости»! Которые прозрачные и продавливаются под пегасьими крупами словно большой мыльный пузырь!
— Сто тридцатыми! Трижды! Цель «Дельта»! Стреляй!
— Ох ё…
Это было уже слишком! Как только огненные стрелы вырвались из своих труб, Динки сжалась в клубок, закрывая мордочку копытами. Вдруг оказалась в объятиях, пушистые крылья закрыли со всех сторон, но она только дрожала, пока вокруг грохотали взрывы, заставляя на одной ноте визжать.
И вдруг её дёрнуло, понесло, потащило. Дыхание выбило из лёгких. Белые как снег звёзды засверкали в крепко зажмуренных глазах. На миг сквозь веки она увидела приближающийся аметистовый купол городского щита, от которого их отбросило обратно, огромное здание амфитеатра ниже. Тучи блёклых как призраки гвардейских пегасок, королевскую ложу в груде ящиков серых огнестрельных труб.
Когда глаза распахнулись, она нашла себя на ковровой дорожке, среди опрокинутых столиков и единорогов в яркой как Солнце броне.
— Извини. Я думал, тебе понравится.
— Аа?!
— Ничего не бойся. Гвардия защищает пони. Ты в безопасности, никто сегодня не рисковал.
Вокруг грохотало. Трубы всё менялись и менялись на больших железных треногах, пуская вниз огненные стрелы. Гейзеры сгоревших пончиков вырывались из под шкуры чудовища. Второе, прикрытое первым, пыталось бросать в ответ молнии, но их легко отражал названный «Сферой неуязвимости» аметистовый щит.
Вот мелькнула внизу лавандовая единорожица с ракетницей. Вот другая из школьных, как огнём окутанная магией, бросилась к крылорожинам и каким-то жутким всполохом обезглавила вторую из них. Но солдаты не остановились на этом. Сверху стреляли, снизу бросали молнии — вихри сгоревших пончиков вырывались из уже распадавшейся иллюзии, но их сжигали тоже. Они всё жгли и жгли, пока земля на месте сцены не превратилась в оплавленное пятно.
Это заняло какие-то секунды.
Динки остановившимся взглядом смотрела вниз.
— И это… умное решение?!..
— Посмотри вверх.
Буря над городом затихла. Большеглазые погодницы в охренении зырили из-за аметистового купола, а в обнимку с ними дрожали чёрные как тени зубастые вендиго. Должно быть они размышляли о всяком — а может и вовсе не думали, как одна испуганная единорожица, а только смотрели и видели, как закрывают копытами мордочки, а вокруг грохот, крики пони вокруг горящего здания, и кружащий над руинами страшный белый огонь.
Мелкая огнегривая крылорожка хохотала рядом. Лунокрылая школьница подле неё смеялась навзрыд.
— Мы разрешили кризис?
В облаке магии Твайлайт взлетела на королевскую ложу. Рядом с ней встали другие липкие от сиропа и до ушей покрытые копотью единорожицы. Оказалось, что это они, а вовсе не гвардейцы, первыми открыли огонь. И одна из них, высокая и чёрная от сажи, вышла первой. Коротким жестом копыта она обвела остальных.
— Мы справились с задачей. Мы показали им, как далеко можем зайти!
— Да, это тоже решение, — Дэйбрейкер призналась.
Она вернула собственный облик. Высокая статуя из мрамора и пламени смотрела на полумесяц смело вставших напротив кобылиц.
— И ты… говоришь со мной, — почти такая же высокая единорожица яркоглазо улыбнулась. — Ты говоришь со мной! Я так о многом хотела с тобой поговорить!
— Это приемлемый план, Твайлайт. Умно и достойно, что ты решила попросить помощи брата. Хорошо, что лично оставаясь в тени поставила смелую исполнительницу во главе. Я согласна, что демонстрация силы лучше погодной войны. Ты нашла угрозу и устранила её. Добро пожаловать в Совет.
Невысокая, как подросток, лавандовая единорожка неловко молчала. Вторая рядом с ней смотрела в пустоту.