Десктопные пони

Пони-разум простенькой программы внезапно осознает себя.

Флаттершай

Новые невероятные союзники

Спин-офф к фанфикам "Невероятные союзники" и "Приговор времени". Знакомство с упомянутыми фанфами совершенно не обязательно. Что делать в мире, где герои уже победили? Злодеи уже побеждены и унижены, неприятные жители убиты, злодейские планы разрушены. "Невероятные союзники" уже разворошили все разворошаемое и стали могущественней некуда. Население только-только отдышалось пожиная плоды их победы, как пришли новые «герои». Осталось ли что-нибудь для них?

Принцесса Селестия Принцесса Луна Гильда Трикси, Великая и Могучая Лира Другие пони ОС - пони Доктор Хувз Октавия Человеки Кризалис Принцесса Миаморе Каденца Старлайт Глиммер Темпест Шэдоу

Полезная книга

Нет покоя эквестрийскому злодею! Фенек Шейт Тамиин опять пытается создать коварный план, чтобы завоевать страну говорящих пони.

Другие пони ОС - пони Дискорд Найтмэр Мун Кризалис Король Сомбра

"Я это чувствую"

Галлусу не стоило забывать не только то, что он дружит с чейнджлингом, но и то, что чейнджлинги способны ощущать некоторые чувства окружающих. В частности: любовь. Пейринг: Галлус х Сильверстрим

Другие пони

Сорок единорогов и один параспрайт

Молодого учителя назначают в класс, с которым никто не может сладить.

Машина

Рассказ о Твайлайт, её шедеврах и ржавых рычагах. Но совсем не про это!

Рэйнбоу Дэш Твайлайт Спаркл Эплджек Спайк Принцесса Селестия

Холодный синтез

Спайк давно заметил, что в отличии от него пони, живущие в Понивиле, почему-то почти никогда не посещают туалет. Однажды любопытство взяло верх, и он решил спросить у Твайлайт, почему так получается. Глупый вопрос неожиданно раскрыл большую тайну о жизни пони и истории Эквестрии...

Твайлайт Спаркл Спайк Мод Пай

Солнечный ветер

Разговоры диархов варьируются от простой легкой болтовни до бесед, потрясающих основы мира. Иногда это происходит одновременно.

Принцесса Селестия Принцесса Луна

Мыльные пузыри - красивые

Доброе и немного грустное воспоминание Дерпи о своём детстве.

Флаттершай Дерпи Хувз

История, в которой Луна узнаёт, что все пони считают её младшей сестрой Селестии

Всем пони известно, что принцесса Луна - старшая сестра. По крайней мере, так она думала по возвращении.

Принцесса Селестия Принцесса Луна

Автор рисунка: Siansaar

Bel canto

Последняя капризная нота увертюры смешивается с торжественными ароматами духов и шорохами непослушных кринолинов. Занавес ползёт вверх тяжёлым парчовым облаком. Горячие лучи прожекторов охватывают мою фигуру и дробятся на блестках вычурной бутафории. Зрители застывают – сотни глаз останавливаются на моем лице, сотни ушей стоят торчком, повернувшись в мою сторону, сотни копыт замирают, и веера на шнурках сникают смущенными птицами.

Дирижерская палочка прокалывает тишину, и мой голос уверенно указывает всем остальным музыкальным инструментам, что даже самый знаменитый скрипичный или клавесинный мастер не может в своей изощрённости сравниться с природой. Звучит ария Буцефала из оперы «Искандер», оперы, написанной специально для меня искуснейшим композитором и утончёнейшим либреттистом. Оперы, полной таких нот и пассажей, которые не сможет исполнить ни один другой певец, никто, кроме меня.

Мой контратенор облетает зал и поднимается под самый потолок, заставляя затрепетать не только сердца слушателей, но и хрупкое стекло парадных люстр этого зала торжеств в Кантерлоте. И тут я беру еще более высокие ноты, и моему голосу уже становится слишком приземлённо в пространстве этих стен, пусть взгляд и с трудом находит потолок – моё пение разрастается и заполняет весь объём зала быстрее, чем может бежать зрачок или скользить мысль. В месте, специально подобранном композитором, оркестр смолкает, и остается только мой голос бесконечно тянущий волшебный тон на самой границе контральто. Так, я точно знаю, поют в Раю или Аду, и ощущаю, как кто-то из слушателей почувствовал себя на занебесных лугах среди диковинных цветов и магических бабочек, а кому-то стало горячо, словно он уже оказался глубоко-глубоко под нашим миром, там, где уже никогда не увидишь солнечного света, и где реальны только одни вечные страдания. Музыка обнажает пони, делает их открытыми и беззащитными перед тем, что у них на душе, о чем они бояться подумать, что скрывают даже от родных и близких, чего стыдятся, и что, одновременно, и боятся и, всё же, хотят сделать. В такие моменты каждый осознаёт себя таким, какой он есть, каким его создала природа. И возникают настойчивые желания: повалить на пол незнакомую тебе кобылку, сидящую в соседнем кресле, поджечь портьеру, обрушить подкованное копыто на хрупкий затылок неприятного пожилого джентельпони, сидящего впереди тебя. Но та же музыка как раз и не даёт всему этому произойти, она дарит вожделение, но парализует волю, и публике только остаётся мечтать обо всём пугающем и волнующем, сидя в полном оцепенении, и они переживают это сладострастное мучение, страдая и наслаждаясь одновременно. Стоя на сцене, я чувствую весь этот зал, каждого, и эта мощь сотен сочащихся либидо с запечатанными ртами рвётся ко мне в ответ на моё пение, пытается сбить меня с тона, свалить с ног, только бы я умолк, и тогда, освободившись от замораживающей силы мелодии, тела слушателей придут в движение: затрещит шелк парадных платьев, и из-под кресел раздадутся жалобные крики кобылок, запылают занавески, прольётся кровь. Я прекрасно всё это понимаю, и отважно бросаю свои ноты навстречу этим рвущимся наружу желаниям, и борьба с сильным и многоруким, многоглазым, многофаллосным противником – это то, ради чего я выхожу на сцену, то, что заменяет мне те пряные удовольствия, доступные всем остальным пони, кроме меня. Мой голос звучит всё сильнее и сильнее, я беру всё более и более высокие ноты, перехожу границу контральто и уже добираюсь до самого сопрано, вот уже мои голосовые связки на самом своём пределе, и, наконец, похоть и энергия всего зрительного зала побеждены и трусливо бегут обратно в тайные уголки сотен подсознаний, звучат последние такты арии, и слушатели чувствуют, наконец, облегчение, ведь нелегко познать на минуту себя таким, каков ты есть на самом деле, и хорошо то, что в конце ты снова сможешь казаться тем, кем должен, и потому вслед за этим сразу же приходят восторг и эйфория.

Все копыта одновременно опускаются в аплодисментах:

— Браво, Фаринелли! Брависсимо! О, великий Фаринелли! Божественный! Браво!

Поднимается неимоверный, но всё же ограниченный рамками приличия, шум. На сцену кометами летят букеты, бабочками – визитные карточки. Я кланяюсь публике, а потом даю знак оркестрантам встать, чтоб их тоже поприветствовали и поблагодарили. И тут, среди довольных или смущенных взглядов музыкантов, я замечаю слёзы в черных глазах невзрачной серенькой виолончелистки, устремлённых на меня. Я вижу это всего секунду, после чего опустившаяся толщина занавеса разделяет нас.

Представление окончено, и несмотря на то, что мне ещё слышно ликование зала, волшебство оперы улетучивается. Декорации снова превращаются в размалеванную фанеру, мой пышный костюм – в расшитую блестками марлю, а болезни, которые я со временем приобрёл из-за того, что позволил с собой сделать, напоминают о себе все сразу. Герой-полубог на сцене, за кулисами я превращаюсь в немощного пони, устало бредущего в свою гримерку, отмахиваясь от бесконечных «О, сеньор Фаринелли, вы сегодня были великолепны!»

Наконец, я прикрываю за собой дверь выделенной для меня в чреве театра клетушки. Дрожащие копыта тянутся к аптекарскому пузырьку. Проглотив лекарство, я спешу стянуть со своей кожи раздражающий зудом, уже грязноватый сценический наряд, и голый валюсь на кушетку. Моё тело слабо и отёчно, мои кости хрупки, а мышцы скручены узлами боли. В моей внешности не осталось ничего, характерного для моего народа – коренастых авелинских пони, да и в характере тоже: я неспокоен, раздражителен, угрюм, в отличии от добрых, домовитых моих земляков. Я даже чувствую себя выходцем не из другой страны, а с другой планеты – так мало общего у меня со всеми остальными лошадьми. Оглушительные триумфы, богатство, почитание – мне кажется, что сейчас я подошёл к той черте, когда это уже становится незначительным, а важными становятся те простые радости, доступные всем остальным, кроме меня, которые настолько непритязательны, что о них не пишут опер, не ставят балетов, а складывают те глупые, грубоватые песенки, что поются за работой на полях или в понивилльской кузнице. Конечно, эти напевы недостойны высокого певческого искусства, они не будоражат, не выворачивают душу наизнанку, стараясь показать каждому его подлинную суть, как те арии, что я исполняю, но что-то в этих песнях всё-таки есть, несмотря на нескладность мелодии и нелепость текста, нечто спокойное, умиротворяющее, пусть и лживое.

Дверь гримерки несмело, с поскрипыванием, приотворяется, и я снова вижу те самые робкие глаза под ещё не просохшими серыми веками. Взгляд кобылки скользит по моему обнаженному телу, застывшему на кушетке белёсой массой болезненности и усталости, останавливается у меня в паху, и когда юная виолончелистка осознаёт, что было сделано со мной ради сохранения хрустальности моего голоса, она с криком ужаса убегает прочь.

Комментарии (6)

0

Наверное, немного не так красочно написал, как обычно. Но картина получилась объемная и интересная. История совсем уж человеческая, но все равно понравилось.

Escapist
#1
0

Хм. Не пойду в оперу, туда народ буйный ходит... Странно, что музыка у всех вызывала только низменные желания. Никому не захотелось покорить гору, позвонить родителям или сводить ребёнка в цирк. Мне кажется, это плохая однобокость, как будто для эффекта нужно было макнуть читателя в грязь невзирая на то, что эмоции могли (и должны были) быть разными. Ещё маленький момент: ничего не знаю про анатомию эквестрийских пони, но у земных жеребцов яйца видны при любом ракурсе:) Октавии сложно бы было не заметить... А так рассказ понравился, проникновенные описания, чувствуешь себя на месте ГГ. Единорожек, тебе нравится опера?

Dwarf Grakula
#2
0

когда юная виолончелистка осознаёт, что было сделано со мной ради сохранения хрустальности моего голоса, она с криком ужаса убегает прочь.

Может, их прижгли или еще что-нибудь в этом роде.

TopT
#3
0

Dwarf Grakula, я обожаю оперу настолько, насколько не переношу балет, хотя слушать её стал уже взрослым. Ну а по поводу анатомии — спишем всё на пышное сценическое одеяние. Рарити же шила подругам платья аж до самых копыт.

edinorojek
#4
0

Интересно. Единорожек, в тебе опера поднимает только низменные желания? Просто любопытствую... Про одеяния как то сам не подумал, хотя в рассказе всё чёрным по белому.

Dwarf Grakula
#5
0

Считаю полезной заложенную в детстве привычку смотреть в глаза.

Octavia
#6
Авторизуйтесь для отправки комментария.