Хлопоты

Роза

— …Пришлось начальнику станции самому высаживать её из поезда! – тараторит Черри Берри, тряся соломенной гривкой и размахивая вишнёвыми копытцами.

— А она? – спрашивает изумлённая Роуз.

— Упёрлась всеми копытами в дверях вагона. Тут пассажиры стали возмущаться, отправление поезда ведь задерживается. Ну и в конце концов Твайлайт оказалась на перроне, а вечерний экспресс, всё-таки тронулся в путь.

— Мы с Голден её встретили вчера, еще подумали, что её, такую перепачканную, не пустят в вагон, но Твай сразу же умчалась на вокзал, а… Э… У нас были планы на вечер, ну… Свитер собирались довязать! — Белые щечки алогривой пони трогает очаровательный румянец. – Вот мы и не стали её догонять, думали, всё обойдётся. Да и Твайлайт была всегда серьёзной и внимательной даже к мелочам, потому решили, что она одумается в таком виде садиться в поезд. А что было дальше?

Роуз опасается, что Черри обратит внимание на её смущение, ведь вчера с Голден Харвест они провели особенный, волшебный вечер, но вишнёвая пони так увлечена своим рассказом, что ничего не замечает:

— Потом Твай сразу с вокзала прибежала ко мне. Давай, говорит, полетим в Мейнхеттен! Представляешь, на моём аэростате! – Черри очень не любила, когда её воздушный шар и всё, что с ним связано называли по простецки, потому всегда говорила: «аэростат», «гондола».

— И ты что ответила?

— А что я должна была ответить? Разве я похожа на самоубийцу? В её состоянии надо было валерьянки выпить да в кроватку лечь. А то ещё чудить во время полёта начнёт, что тогда? У неё крылышки-то теперь есть, а у меня? Да и гондолу к тому-же я только-только чистенько вымыла. Я ей и говорю: извини, извини, дорогая, но тебе лучше сегодня отдохнуть, поэтому мы с тобой никуда не полетим, даже по приказу самой Селестии.

— А Твайлайт?

— Попыталась запрыгнуть в гондолу, споткнулась да шлёпнулась на круп. Тут как раз прибежали Эппл Джек со Спайком. Уж не знаю, что Джекки ей шептала на ухо, но Твай, наконец, позволила им себя увести. – Черри изобразила шаркающую походку. — Вот и всё.

— Да уж… — Вздохнула Роуз. – Чего только не бывает!

— Ага! Ладно, приятно было поболтать, но мне пора, я поскакала. Бывай. – И вишнёвая пони убегает по своим делам.

Роуз внезапно ощущает солёный вкус грусти. Нет, это никак не связано с изнуряющей жарой, надоедливыми мошками или новым романом, который завязался у них с Голден – белая алогривая пони легко относится как погоде и насекомым, так и к отношениям. Эта невесомость чувств как раз свойственна очень ранней юности, когда ещё не умеешь ворчать на то, что происходит за окном, успеваешь прихлопывать мошек на лету, и каждые новые объятия на скомканном ситце простыней пока ещё дарят радости познания чувств и открытий тайн удивительных своего тела, а не заглушают на короткие минуты тоску по тому, чего уже не вернуть. Роуз думает о Твайлайт, о том что лавандовая пони постоянно умудряется осложнить то, что на самом деле очень просто и приятно как раз в силу этой самой своей простоты. И, может быть, не нужно сию минуту мчаться, сломя голову, в Мэйнхеттен, а надо просто зайти на телеграф, отстучать самое важное слово на свете, и подождать, пока к станции не подойдёт литер со стройматериалами, и на окутанном паровозным паром перроне не послышатся долгожданные шаги.

Впрочем, на грустные думки сейчас нет времени, и Роуз направляется в свой розарий. Она переступает порог и оказывается во влажной зелени, месте, где волнующий аромат свежераспустившихся бутонов смешивается с пряным запахом химикатов против тли, мире признающем её и своей хозяйкой, и своей возлюбленной. Пони внимательно осматривает каждое растение, потом принимается за свою привычную работу. Секатор отсекает засохшие ветки, делая кусты стройными и симпатичными, тяпочка ворошит почву, давая подышать тонким волоконцам корней, мелкая водяная пыль опрыскивателя ласково опускается на темно-зелёный глянец листочков. Увлечённая Роуз забывает про все свои грустные мысли и даже принимается напевать себе под нос забавную песенку, и кажется, что розовые кусты под её заботливыми копытцами начинают подтанцовывать в такт этой незатейливой мелодии.

Пони идёт в самую глубь розария. В её гривке запутываются жёсткие листья и нежные лепестки, а ветви кустов, мимо которых она проходит, щедро делятся влагой с её боками и крупом. И такая вот, мокрая, одаренная всем тем, что только могут подарить растения тому, кто о них забоится, она подходит к последнему розовому кусту, растущему отдельно ото всех других. Он заметно крупнее, чем все остальные, с широкими, плотными листьями, но шипы, которые, казалось, должны быть у такого гиганта длинными и острыми, незаметны на его ветках. В этом растении ощущается эгоистичное здоровье — здоровье малышей, единственных у своих родителей. Роуз восторженно останавливается перед красавцем-кустом: то, что вчера ещё было просто крупным бутоном, сегодня превратилось в цветок изумительной красоты, пурпурный, как продажная любовь, величественный, как бесстрастный закат, и строгий, как пожилой палач. Это самая прекрасная роза из всех, что смогла вырастить алогривая пони-цветочница. И она вырастила её не на продажу, а исключительно для себя – особый сорт, особый уход и особая радость сейчас. И эта её живая драгоценность так и останется здесь, вдали от посторонних глаз, пусть это и будут глаза тех, с кем она делит постель, ведь некоторые вещи более твои, чем даже собственное тело.

Стук в калитку отвлекает Роуз от любования своим сокровищем. На белой мордочке появляется выражение досады, и пони решительным шагом направляется к выходу из оранжереи, собираясь как можно быстрее выпроводить восвояси непрошенного визитера и снова вернутся к своему замечательному цветку. Она с удивлением видит застенчиво жмущуюся у калитки Твайлайт. Роуз замечает, что Твай теперь чистая, причёсанная, но главное – выглядит отдохнувшей и посвежевшей. Впрочем, чуть в сторонке от сиреневой пони стоят Эппл Джек со Спайком, не спускающие с неё глаз, и это производит такое удручающее впечатление, что сердце пони-цветочницы сжимается от жалости, и желание поскорее вернуться в оранжерею сменяется острой потребностью обнять эту такую нелепую, но бесконечно милую принцессу, никому не дать в обиду, накормить вареньем. Но надо держать себя в копытах — о Твайлайт есть, кому беспокоиться, а чужую заботу могут посчитать неискренней и даже подозрительной.

— Привет, Твайлайт! – здоровается Роуз. – Хорошо выглядишь.

— Спасибо. — Чуть слышно бормочет Твай. – мне бы…

И умолкает.

— Ты пришла за цветами?

— Да. – Глубокие глаза нерешительно смотрят из-под лавандовых век. – Один цветок. В дорогу. Розу.

— Подожди. – Роуз идёт к оранжерее и пропадает в её глубине.

— Вот, держи! – она возвращается с крупной розой, пурпурной, как продажная любовь, величественной, как бесстрастный закат, и строгой, как пожилой палач.

— Какая красота! – Восхищенно выдыхает Твайлайт, и виновато оборачивается к Спайку и Джекки. Те немедленно достают монетки.

— Это роза не для продажи, потому – бесплатная. – У Роуз получается улыбаться, несмотря на подленькое хныканье где-то у неё внутри, называющее её сентиментальной дурой, погубившей самую прекрасную розу на свете ради совершенно посторонней ей пони.

— Спасибо! – Мордочку Твай подсвечивает искренняя радость.

— Пожалуйста. Будешь в Понивилле, заходи.

— Конечно, зайду. До свидания!

— Счастливого пути!

Твайлайт с друзьями шагают в сторону вокзала.

— В поезде ты должна обязательно поесть и сразу после ужина лечь спать. – Слышит одно сиреневое ухо.

— В Мейнхетенне чтоб не отходила от него ни на шаг! – Слышит другое.

А копыта прижимают к груди красивейшую розу, удивительную, без шипов.