Властелин Колец: Содружество - это магия
Глава XIV. Белая ложь
Вокруг Ортханка не осталось деревьев – на их месте выросли ряды железных труб, выпускавших в низкое осеннее небо клубы дыма и пара из подземных кузниц, мастерских и бараков. Густой смог оседал черными хлопьями на переливающейся всеми цветами радуги мантии высокого старика, стоящего на вершине башни и хмуро глядящего вдаль, в сторону Мглистых Гор. Саруман опустил глаза и поднес к лицу правую руку: под бледной кожей на тыльной стороне ладони бугрились зеленоватые вены, длинные пальцы сжимали голубое перо. Маг провел по фалангам пальцами левой руки. «Прикосновение, – подумал он. – Плоть. Жизнь».
Тысячи лет жизни в Средиземье, в человеческом теле не смогли полностью замутнить памяти о Благословенном Крае на Заокраинном Западе – о Валиноре, где обитали великие духи Арды – валар, и меньшие духи – майар. Саруман помнил, как он служил вале-кузнецу Аулэ и постигал знания о материях, составляющих мир сущий, как вместе с другими майар восторженно взирал на Майрона, искуснейшего из учеников Аулэ. Помнил, как всегда стремившийся к порядку и размеренности Майрон разочаровался во власти валар, постоянно устраивавших долгие пустопорожние прения ради каждой мелочи, и присоединился в мятежному вале Мелькору, прозванному Морготом – Черным Врагом, – и стал самым верным его соратником, повелителем оборотней и наваждений Сауроном.
Когда Моргот был повержен валар, людьми и эльфами, Саурон раскаялся в своих злодеяниях и начал употреблять свои знания и силы на восстановление разрушенного Войной Гнева Средиземья, но его желание порядка и благополучия Свободных Народов вскоре превратилось в желание контроля и насаждения собственного образа мысли – в жажду власти. Это и сделало Саурона новым Всеобщим Врагом и привело его к идее создания Колец Власти и Единого Кольца, чтобы править всеми. Одержимый, он вложил в Единое Кольцо слишком много своего могущества, самой своей сути, и потому пал, когда Кольцо было срублено с его руки Исилдуром.
Чтобы не позволить духу Саурона вновь собрать силы, валар отправили в Средиземье нескольких майар, и в их числе Сарумана. Он долго странствовал в восточных землях, где когда-то правил Саурон, а после с позволения наместника Гондора поселился в Изенгарде.
В палантире Ортханка Саруману открылось многое, но и он сам открылся для Ока Саурона, ибо в его черной башне Барад-Дур так же имелся зрячий камень. На словах маг преклонился перед Сауроном и поклялся выполнять его волю, а про себя добавил: «… до поры, до времени». Саруман разделял стремление Саурона к наведению в мире порядка, но понимал, что Темный Властелин давно уже не годится на роль правителя, потому что в погоне за властью он позабыл, как властвовать. С момента своего первого появления в Дол-Гулдуре Саурон действовал лишь грубой силой – будто был уже совсем иным существом, чем то, которое назвали другом эльфы Эрегиона, или то, которое стало ближайшим советником ненавистных ему людей Запада. Саруман полагал, что может воспользоваться могуществом Саурона на первых порах, чтобы затем, завладев Единым Кольцом, самому стать Властелином. «Я буду править так, как правил бы Майрон во времена своего величия, тонко и разумно, убеждением, а не запугиванием», – сказал себе маг и начал готовиться к войне.
Вначале он лестью и обещанием возмездия заручился поддержкой притесняемых роханцами жителей Дунланда, потом с помощью Гримы Гнилоуста подчинил своей воле разум короля Рохана, и, наконец, призвав орков, превратил Изенгард в настоящую машину войны: в подземных мастерских ковались мечи и доспехи, строились осадные орудия, разрабатывался порох, выводилась новая порода орков – боевой урук-хай, более крупный, сильный и не страшащийся света…
Все это на время отступило в сознании волшебника на второй план после появления в его владениях пегаса Рейнбоу Дэш. Извлеченная из мешка крылатая пони с разноцветной гривой и большими вишневыми глазами была так очаровательна и мила даже в своем гневе, как будто родилась в Благословенном Краю задолго до его осквернения Морготом. Невиданное создание поначалу пробудило в Сарумане то чувство, которым он жил в Валиноре в дни Весны Арды, – радость от познания нового, бесконечное удивление красотой мира. Но маг испугался собственной искренней улыбки и сказал себе: «В те дни я был глуп и наивен, радоваться – удел слабых умом. Сейчас мне должно сосредоточиться на исполнении своих замыслов».
Однако он оставил Рейнбоу Дэш при себе и всякую свободную минуту проводил с ней. Ему нравилась роль наставника, приоткрывающего перед пони тайны Средиземья. Саруман быстро понял, что Рейнбоу Дэш не одобрит методов, которыми он хотел добиться своих целей, поэтому солгал, убедив ее в том, что пытается освободить средиземских лошадей от гнета роханцев, и велел оркам никого не убивать в ее присутствии.
Общение с пони позволяло Саруману ощутить в этом наполненном трудами и лишениями мире удовольствие и отдохновение – большее, чем то, что приносили вкусная еда или отборный ширский табак, к которому он пристрастился по примеру Гэндальфа.
Но однажды Рейнбоу Дэш открыла Саруману новую радость, отличную от простой беседы, – прикосновение к живому существу.
Пони обожала взрывы и охотно наблюдала за тем, как Радужный Маг проводит опыты, надеясь, что вещества, которые он смешивает, «рванут так же круто, как в лабе у Тайлайт». Наконец, ожидаемый ею взрыв произошел: за ослепляющей вспышкой последовала ударная волна, и их обоих отшвырнуло к стенам. Рейнбоу Дэш первой пришла в себя и помогла Саруману подняться, протянув ему переднюю ногу.
Еще не до конца опомнившийся маг схватился за нее повыше копыта – короткая голубая шерсть была мягкой и теплой, а под ней чувствовались твердость мышц и стремительный ток крови. За все тысячелетия трудов в Валиноре и Средиземье Саруман не испытывал подобного. Ему была ведома боль, ибо он не раз обжигался в кузницах и попадал себе молотком по пальцам в мастерских. Он мог наслаждаться прекрасным видом и ласковым ветром, вкусами и запахами. Но он никогда не рассматривал телесные контакты между живыми созданиями как источник удовольствия: если он пожимал кому-то руку, отечески хлопал по плечу или душил, он испытывал не больше радости, чем когда сжимал в руке инструмент. Люди, понял он, и были для него инструментами установления порядка, либо преградами, которые следовало устранить – мертвыми вещами. Вся его жизнь была подчинена одной цели – призрачной, умозрительной, бесплотной. Сжимая ногу Рейнбоу Дэш, Саруман подумал, что эта нога – самая твердая, самая живая, самая настоящая, единственная истинно сущая вещь к окружающем его зыбком мире планов, целей и устремлений, интриг, предательств и слов, знаний, изобретений и войны.
«Ты в порядке?» – Рейнбоу Дэш беспокойно заглянула в глаза волшебнику, и он понял, что сжимает ее ногу дольше, чем следует. Неохотно он поднялся и отпустил ногу пегаса. Но ощущение прикосновения еще долго теплилось на его пальцах, задержавшись на них, будто аромат благовоний.
С тех пор Саруман искал повода вновь прикоснуться к пегасу. На его беду Рейнбоу Дэш терпеть не могла того, что она называла «телячьи нежности», – объятий, в которые часто заключали друг друга ее подруги-пони. Рейнбоу Дэш привыкла спать в самых неподходящих местах: на облаках и на ветвях деревьев (одна из причин, почему Саруман хотел побыстрее их вырубить), но иногда все же ночевала в отведенной ей комнате, и тогда волшебник неслышно проникал в ней, склонялся над ее кроватью и гладил гриву и крылья, бок и ноги.
Пегас действовала на Сарумана удивительным образом: он даже пощадил отвергнувшего его дружбу Гэндальфа и запер его на площадке для наблюдения за звездами на вершине Ортханка вместо того, чтобы казнить. Саруман гордился этим своим поступком: «Я мудрый и терпеливый властитель, – сказал он себе, – я не буду карать всех не согласных со мной без разбора, но постараюсь найти способ убедить каждого в моей правоте. Возможно, я даже отыщу путь к сердцу Гэндальфа и сделаю его своим другом».
Каково же было его разочарование, когда полюбившаяся ему Рейнбоу Дэш не только без предупреждения бросила его, но и унесла с собою Гэндальфа Серого! То было не просто разочарование – то был удар, подлый и болезненный. Саруман ожидал предательства от кого угодно: от Гримы Гнилоуста, от дунландцев, даже от орков, — но только не от нее.
Каждый день маг выходил на площадку на вершине Ортханка и подолгу смотрел на запад – туда, куда улетела Рейнбоу Дэш, – всё надеясь увидеть вдалеке знакомую радужно-голубую точку. Но пегас не возвращалась, возвращались лишь дозорные вороны-кребайн, докладывавшие о передвижениях врага за Мглистыми Горами. От своих соглядатаев Саруман узнал, что в Ривенделле собрались представители всех Свободных Народов, а спустя время оттуда вышло некое содружество, цель которого была вполне очевидна, причем вместе с людьми в путь отправились волшебные пони, и среди них – крылатые.
В этот день Саруман вновь стоял на обзорной площадке, глядя вдаль. «Прикосновение, – думал он, рассматривая голубое перо в своей руке. – Плоть. Жизнь…»
Нависший над Изенгардом смог разорвали взмахи черных крыльев – кребайн прилетели с новыми вестями. Саруман спрятал перо Рейнбоу Дэш в карман мантии и приготовился слушать воронов. Они доложили, что Содружество вышло из подземелий Мории и укрылось в Лотлориэне.
Радужный Маг отпустил птиц и спустился с вершины Ортханка в глубочайшую из мастерских, где ему, более не отвлекавшемуся на Рейнбоу Дэш, удалось, наконец, вывести урук-хай – орков, способных передвигаться при свете дня.
– Скоро ты и твои воины вступите в свой первый бой, – сказал он уруку-вожаку. – Оправляйтесь на запад и следите за берегом Андуина: когда заметите на реке отряд, разбейте его. В отряде есть полурослики, и один из них носит при себе нечто очень ценное – доставьте его живым. Кроме того, приведите мне крылатую пони голубого окраса, также целой и невредимой. Вперед же!
Вожак принялся созывать уруков-воинов грубыми гортанными криками.
Саруман искривил губы в злорадной усмешке и окинул взглядом установленную тут же широкую деревянную доску с кожаными петлями для ног, крыльев и шеи, потом снова посмотрел на пегасье перо: «Ты заплатишь за свое вероломство, предательница. Мою дружбу нельзя так легко отвергать».