"Эрмитаж"
2. Схема человека в разрезе
Клетка была где-то метр на два и достаточно высокой, чтобы встать в ней в полный рост.
– Ты чего? – возмутился я, хватаясь за прутья и поднимаясь, нависая над единорогом, в холке доходящим мне до пояса.
– Ты хищник! – Твайлайт Спаркл обвинительно указала на меня копытом. – У тебя клыки. Пусть ты и ранен, безопасность прежде всего. Я не хочу, чтобы ты съел кого-нибудь из питомцев Флаттершай…, – единорог сглотнула, – или саму Флаттершай, или меня.
Я тяжело вздохнул и сел. Опыт многих выяснений отношений с ней, когда я пытался логически увязать уверения в своей любви со вспышками ярости, дал мне понимание, что очень трудно доказать, что ты не верблюд, если у тебя горб, и ты плюешься. Но я всё же попробовал:
– У меня и резцы есть, и моляры – видишь? – открыл рот пошире и продемонстрировал единорогу его содержимое. – Потому что человек всеяден. Не стану врать: мне случалось есть мясо, но с тем же успехом я могу быть вегетарианцем. И уж точно не стану есть разумных существ…
«Сказал человек, мечтавший откусить пол-лица одной девушке».
Твайлайт окинула меня оценивающим взглядом и покачала головой:
– Извини, но пока я оставлю клетку. Посмотрим, как ты будешь себя вести.
– А как я могу себя вести, сидя за решеткой? Конечно, смирно! Ты меня выпусти – и только тогда увидишь, воспользуюсь я шансом сожрать тебя, или нет.
– Предпочту не рисковать, – единорог оставалась непреклонной.
С другой стороны, какая мне разница, в клетке я или нет? Куда я пойду, оказавшись на свободе?
– Как твоя лапа? – сменила Твайлайт тон на сочувствующий. – Болит?
– Вроде, нет, – пожал я плечами, а вдоль позвоночника пробежал холодок: я старался не думать о том, что стал калекой. – И у людей это называется не лапа, а…
– Нет! Стой! – зажала уши единорог. – Не хочу ничего слушать, пока не смогу записать.
Я мог бы сказать ей, что, скорее всего, застрял здесь надолго, поэтому в любое время готов повторить ей всё, что она боится забыть, но не стал: одна попытка быть дружелюбным уже стоила мне свободы. К тому же, «застрял здесь надолго» – вилами по воде писано: в любой момент я мог очнуться в больничной палате, пристегнутым наручниками к койке, под осуждающими взорами тех, кто когда-то называл меня другом.
Коттедж затопило почти физически ощущаемое неловкое молчание: единорог беспокойно нарезала круги по комнате, всё больше ускоряясь – вероятно, составляла в уме список вопросов, которые хочет мне задать, и прикидывала, насколько «хищник» опасен, а я старался вообще ни о чем не думать. Я не особенно любопытен и не люблю праздных вопросов, а плана, для осуществления которого может понадобиться информация, у меня не было.
В конце концов, я начал гадать, о чем будет спрашивать единорог, и придумывать такие ответы, которые показывали бы людей в хорошем свете: мультик мультиком, а в клетку меня уже посадили – кто знает, на что еще способны волшебные пони, когда на них не смотрит целевая аудитория?
Фиолетовое мельтешение перед глазами начало утомлять, и я неохотно нарушил молчание:
– Слушай, если ты наколдовала эту клетку, почему не наколдуешь себе письменные принадлежности?
Твайлайт Спаркл задумалась, потом ответила:
– Хотя мой особый талант – магия, и я могла бы создать пергамент, перья и чернила, они будут…, хм, эфемерными. Пользуясь ими, я не буду чувствовать, что действительно что-то записываю.
– Клетка не кажется эфемерной, – заметил я, проводя левой рукой по серо-синим металлическим прутьям.
– Тут другое. Я – ученый, и я хочу начать исследовательскую работу правильно, понимаешь? Я всегда пользовалась настоящими письменными принадлежностями. Если бы знала, что ты – такое невиданное существо, захватила бы их с собой. Потому что это…, ну, правильно.
Меня посетило чувство «дежа вю»: от кого же я постоянно слышал фразу «всё должно быть сделано правильно»? Вспомнил. Один сокурсник, знавший о моих сложностях в общении с людьми, посоветовал мне посмотреть сериал об убийце-психопате, который не имеет ни с кем эмоциональных связей, но настолько хорошо копирует их внешние проявления, что все считают его душкой. Приятель надеялся, что я возьму пример с героя сериала и так же вольюсь в общество, просто имитируя слова, мимику и действия окружающих, но, естественно, мне это не помогло, потому что сериал не имеет ничего общего с реальностью.
Настоящие серийные убийцы действительно обладают так называемой «маской нормальности», благодаря которой их зачастую невозможно вычислить, потому что они производят впечатление людей добрых, отзывчивых и уравновешенных. Но эта «маска» – не результат копирования, это даже не маска, маньяки действительно такие. Дело в том, что в жизни каждый человек неизбежно испытывает отрицательные эмоции и стрессы, негативная энергия накапливается и понемногу стравливается в кратких вспышках грубости, агрессии и затяжных депрессиях. Маньяки же выплескивают все свои стрессы разом – в момент убийства, – поэтому в остальное время они полностью избавлены от всех тех вызванных отрицательными эмоциями недостатков, что присущи нормальным людям. В периоды между убийствами маньяки не кажутся добрыми, они и есть добрые, свободные от зла… до тех пор, пока им снова не потребуется единовременно выплеснуть всё, что накопилось.
Так вот, тот маньяк из сериала как раз постоянно толковал о том, что убийство помогает ему «сделать всё правильно».
И вот теперь я услышал эту же фразу от волшебной пони. Оставалось только надеяться, что «исследовательская работа» Твайлайт Спаркл не предполагает вивисекции. Впрочем, к чему мне теперь надеяться? Что бы со мной ни происходило – скорее всего, я это заслужил.
Мы: она, я и трое наших друзей, – вываливаемся из кафе-бара, и сухая, хрустящая от заморозка, ноябрьская ночь впивается в нас, разгоряченных, ледяными зубами. Ярко-синие звезды в небе перемигиваются с блестящими льдинками и частицами инея на асфальте. Звенит звук наших шагов, от ветра и перепада температур слегка кружатся хмельные головы.
Иван продолжает начатую в кафе дискуссию. Он, убежденный язычник, заявляет, что нам следует вернуться к вере предков, что боги древних намного ближе к людям, чем Единый Бог авраамических религий, который прославляет смерть, тогда как языческие боги прославляют жизнь. Его поддерживает Ирина – фанатка приворотов-отворотов, гаданий и нетрадиционной медицины, выращенная «познавательными» передачами об экстрасенсах, друидах и инопланетянах: она говорит, что мир намного интереснее, когда в каждом камне, дереве и животном скрывается божество или дух, к которому можно обратиться за помощью.
– Ну, как же так? – возмущается она, с детства приученная матерью ходить в церковь. – Бог один.
– Ага, один, – кивает Игорь, достойный представитель кухонного направления философии, – только носит разные маски для разных народов, ну, или чисто под настроение.
– Да нет же! – негодует она. – Кирилл, скажи хоть что-нибудь!
Хотя она пару раз водила меня в церковь и давала читать Библию, я далек от православия. Но свою девушку необходимо поддержать, поэтому говорю:
– Проблема язычества как раз в том, что боги слишком похожи на людей: те же страсти, обиды, гордыня, зависть. Языческие боги, как и люди, могут глупить и совершать ошибки. Если после смерти человека действительно судят за всё, что он сделал на Земле, я хочу, чтобы меня судило не скопище божков, а Единый Бог с большой буквы, который по определению непогрешим и справедлив. Если придется страдать, я хочу быть уверен, что это заслуженная кара, а не прихоть какого-нибудь бога-садиста, у которого в момент суда надо мной было плохое настроение, и он решил выместить свою злость на мне.
На самом деле, никогда раньше не думал на эту тему, и сейчас пытаюсь понять, сколько в моих словах правды, сколько моего собственного мнения, а сколько желания поддакнуть ей.
– Ты на славянских богов не гони! – нависает надо мной двухметровый богатырь Иван. – Что ты о Велесе знаешь, а? А о Перуне, Свароге? Где они, по-твоему, ошибались? Небось, начитался в школе греческих мифов – так то басурмане. А наши, славянские, не такие!
– Не буду спорить, – говорю я, глядя ему в глаза снизу вверх. – После смерти узнаем, кто был прав.
Иван хмурится и открывает рот, чтобы сказать что-то гневное, но не успевает: она хватает меня за руку и тащит к пешеходному переходу:
– Ладно, пока, ребята! Нам в ту сторону.
Она ведет меня к себе домой. Она благодарна за то, что поддержал ее в споре. Я не говорю ей, что все эти диспуты пусты и совершенно бессмысленны, а значит победа или поражение в них неважны и в принципе невозможны, потому что хочу получить ее благодарность. Пускай она думает, что заслуженную.
– Ладно, правильно – так правильно, тебе виднее, – кивнул я, и Твайлайт снова принялась ходить туда-сюда, бросая на меня косые взгляды.
В тот момент, когда мне начало казаться что в полу под ее копытами появляется неглубокая колея, вернулась Флаттершай.
– С Элизабик всё в порядке, – говорила она, затворяя за собой дверь, – я вернула ее в курятник…
Какой у нее все-таки приятный, умиротворяющий голос.
– Ой, Твайлайт, почему Кирилл в клетке?
– Он хищник, – ответила единорог, постепенно замедляя шаг.
Два этих слова вызвали у пегаса очередную паническую атаку – она выскочила обратно на улицу, едва не снеся дверь с петель, но вскоре просунула голову в дом:
– А он ест рыбу? Я кормлю некоторых плотоядных животных рыбой, и им этого хватает.
– Я не хищник, я всеядный, – повторил я. – Могу и овощи, и хлеб. И пони я не ем.
– Ох, слава Селестии, – облегченно выдохнула Флаттершай, возвращаясь в дом.
Мысленно я отметил, что Селестия – вероятно, местное божество, но копаться в теологии мира говорящих пони мне не хотелось, поэтому уточнять свою догадку не стал: кто знает, что они делают с не верующими в Селестию «еретиками»?
– Кстати, надо будет написать принцессе, – пробормотала Твайлайт Спаркл. – Я отлучусь ненадолго.
С этими словами она исчезла в сиреневой вспышке, и я вздрогнул от неожиданности. Телепортация единорога Флаттершай не смутила, а вот мое резкое движение заставило опять спрятаться за кресло. Белый кролик подскочил к моей клетке и принялся угрожающе трясти кулаками.
– Р-рыбки? – спросила пегас, выглядывая из-за обитой зеленой тканью спинки.
– Нет, спасибо. Извини, что напугал.
– Ничего страшного, – заверила пегас, не покидая, однако, укрытия. – Энджел, отойди, пожалуйста, от Кирилла. Он ведь сказал, что не сделает нам ничего плохого.
«Голос, – подумал я, – что за голос!» Особого шарма придавало знание, что эти мягкие и робкие интонации могут вдруг смениться повелительным дребезжанием стали – я отлично помнил первые услышанные в этом мире слова: Флаттершай приказывала своему обленившемуся кролику привести Твайлайт Спаркл. Наверное, это и есть «Взгляд», о котором она говорила перед уходом в лес. Какое же должно быть самообладание, чтобы не пользоваться им постоянно? Я позавидовал желтой пони: будь у меня такая сила, я бы просто заставил ее всегда быть только со мной и наплевать на друзей и подруг.
Твайлайт Спаркл вернулась в сопровождении очередного зверька – прямоходящего пузатого ящера с зеленым гребнем и чешуей на пару тонов светлее ее шерсти. Единорог держала в своей магической ауре литровую банку чернил, ящер тащил в лапах толстенный свиток желтоватого пергамента, а в хвосте сжимал пучок перьев.
– Ну, Твайлайт! – стенал он, закатывая глаза. – Я обещал Рэрити, что помогу ей прибраться в бутике к визиту Фэнси Пэнтса!
– Уверена, она поймет, Спайк. Только посмотри, кого мы обнаружили!
– Ого, – сказал ящер, наконец, обратив на меня внимание. – Это что?
Я представился, и Спайк обратился к Твайлайт Спаркл:
– Круто. Можно я теперь пойду?
– Ты же мой помощник номер один, – единорог погладила его копытом по зеленому гребню, – мне без тебя не справиться: я хочу отправить принцессе все свои записи сразу же, как закончу анкетирование… Ой, прости, Флаттершай, ты ведь не против, что мы здесь?
Пегас, устроившаяся в кресле вместе со своим кроликом, помотала головой, и Твайлайт Спаркл приступила к опросу…
– Объект: человек, – диктовала она старательно записывающему ящеру, – имя: Кирилл Иванов, родина: Земля. Местоположение Земли характеризует как «далеко», точнее определить не может, также не может сказать, как оказался в Эквестрии (по-видимому, потеря памяти – результат травмы, нанесенной неизвестным чудовищем в Вечнодиком Лесу). Человек всеяден и утверждает, что мясо не является существенным элементом его рациона, однако в настоящий момент ради безопасности содержится в клетке.
Флаттершай принесла портновский метр, и единорог, используя телекинез, измерила мой рост, обхват головы, плеч и талии, длину ступней. Потом задала еще ряд вопросов и продолжила диктовку:
– Объект практически лишен шерсти, поэтому вынужден постоянно носить одежду. Наибольшая концентрация шерсти – на голове, волосы темные, неухоженные, длиной от десяти до тринадцати сантиметров. Обладает длинными верхними конечностями (т.н. «руками») с пятью пальцами (в т.ч., одним противопоставленным) на каждой. Объект снял обувь, продемонстрировав, что на ногах также имеется по пять меньших пальцев, однако снять прочую одежду для детального осмотра отказался, мотивируя отказ этическими соображениями.
Твайлайт Спаркл спросила, есть ли у меня какие-нибудь вещи, и я послушно выпотрошил карманы джинсов и куртки (слава богу, ее Флаттершай не выстирала). Перед глазами пони предстали две мятых купюры по пятьдесят рублей, несколько монет, ключи, студенческий билет, полупустая пачка сигарет и зажигалка.
– Это деньги? – удивилась единорог, обнюхивая банкноты и пробуя на зуб монетки. – Но они же не золотые и даже не серебряные! Неужели Земля – настолько бедная страна?
Я попытался объяснить принципы людской экономики, но только сам запутался.
Зажигалка особого интереса у Твайлайт Спаркл не вызвала, чего не скажешь о сигаретах.
– Что вы делаете с этими сушеными листьями?
– Курим, – ответил я, чувствуя, как рот наполняется слюной. – Хотите, продемонстрирую?
Пони кивнула, и я вытащил зубами сигарету из пачки, криво поджег ее зажатой в левой руке зажигалкой. Глубоко затянулся, приоткрыл рот и втянул носом дым оттуда. Когда я повторил процедуру, сидевший рядом с Флаттершай кролик картинно зашелся кашлем, а пегас попросила:
– Простите, не могли бы вы перестать? Этот дым ужасно пахнет, и животным трудно дышать.
Устыдившись, я с сожалением забычковал едва начатую сигарету в миску из-под бульона.
– А, по-моему, довольно круто выглядит! – заявил Спайк. – С усами бы смотрелось особенно мужественно. Твайлайт, можно мне тоже попробовать?
– Нет, Спайк, Кирилл ведь сказал, что курить очень вредно, и детям нельзя дышать этим дымом.
– Но я ребенок-дракон, я и так дышу дымом!
– Нет, – отрезала Твайлайт Спаркл. – Не обсуждается.
Спайк надулся и, постоянно жалуясь на боль в запястье, снова принялся писать под диктовку единорога. Надиктовав всё, что касалось меня лично, Твайлайт Спаркл, стала задавать более общие вопросы о стране людей.
– Погода и времена года в их Земле меняются сами по себе, как в Вечнодиком Лесу. В сельском хозяйстве и иногда в качестве транспорта используются лошади и пони, однако, хотя мне это не нравится, об угнетении и рабстве говорить не приходится, так как все животные Земли неразумны (судя по всему, интеллект большинства из них ниже, чем у эквестрийских коров и свиней). При этом объект утверждает, что люди сами произошли от животных, ссылаясь на поговорку «труд сделал из обезьяны человека». Люди не обладают ни магией, ни природной способностью к полету, но это компенсируется технологиями, более развитыми, чем в Эквестрии. В частности, объект упомянул движимые силой электричества поезда, самодвижущиеся экипажи (автомобили) и летательные аппараты на реактивной тяге, однако принципы работы этих механизмов объяснить не смог. Помимо прессы и почты, для получения и передачи информации люди используют радио, телевидение и интернет: радио транслирует только звук, телевидение – звук и изображение; концепт интернета мне не ясен. Объект так же не может объяснить, как именно работают все эти приборы – вероятно, он не отличается высоким уровнем интеллекта.
– Эм…, Твайлайт, – подала голос Флаттершай, – ты, эм…, – единорог на нее не реагировала, и она обратилась ко мне: – Кирилл, прости, пожалуйста, ты не оскорбился? Когда Твайлайт увлечена работой, она иногда чуть-чуть забывает об окружающих.
– Нормально, – криво усмехнулся я. – Меня и похуже обзывали.
Когда выхожу из здания университета, улица встречает меня ударом колкой метели в лицо. Сквозь мельтешение мелких снежинок замечаю ее, идущую поодаль. Я всегда провожал ее до дома, и сейчас догоняю, несмотря на то, что наши отношения уже почти уничтожены. Продираюсь сквозь ветер и неуклюже ковыляющих по заснеженному тротуару прохожих, хватаю ее под руку.
– Кирилл! – возмущается она, отдергиваясь. – Что ты делаешь?
– Держу, чтобы ты не упала. Вон, смотри, какой снег рыхлый, а под ним еще лед скользкий.
– Оставь меня в покое, – ее голос холоднее февральской ночи.
– Нет.
– Мне не нужна твоя помощь.
– А мне нужна твоя! Уже забыла, как говорила, что я всегда могу на тебя рассчитывать?
– Ты тогда был другим.
– Я всегда одинаков, это ты…
Проглатываю слово «изменилась». Она ведь не менялась – просто за влюбленностью я не сразу разглядел ее суть и понял, что наши мировоззрения несовместимы. В этот миг я впервые думаю, что ненавижу ее.
Никогда не понимал выражения «понять и простить»: почему два этих слова употребляют вместе, как будто за одним обязательно последует второе? Чем больше я узнаю о человеке, тем меньше он нравится мне. Я начинаю видеть отличия, хаотичные и неконтролируемые, – это отличия оппонента от меня и от моих представлений о нем. Возможно, человека удастся по-настоящему полюбить, если познать его полностью, целиком и всеобъемлюще, но так познавать, наверно, способен только Бог, а тех крох информации о других, которые могут получить люди, хватает лишь на ненависть. И, если дать себе труд задуматься, станет понятно, что ненависть эта только кажется направленной на окружающих, на самом же деле это ненависть к себе – к собственному незнанию других, слепоте, бесчувственности.
Но я не даю себе такого труда.
– Сука, – рычу я, – шлюха, эгоистичная безответственная тварь! Забыла, как втирала мне про «Маленького принца» – мол, «мы в ответе за тех, кого приручили»? Так вот, ты меня приручила, а ответственность нести не желаешь!
Она останавливается и сухо говорит:
– Я думала, ты уникальный, светлый человек, настоящий рыцарь, а ты… Баба ты истеричная.
Мое лицо горит от ярости, стыда и мороза. Я жду пощечины – пусть бьет, пусть лупит, пусть хоть свернет мне челюсть! Главное – пусть снова прикоснется ко мне.
Но она убегает прочь, спотыкаясь и чуть не падая в рыхлые сугробы по краям тротуара.
Смотрю ей вслед и мысленно казню себя за несдержанность. Еще я думаю о том, что неполное познание человека – это лишь полбеды. Гораздо хуже мысль, что она действительно меняется, становится не такой, какой я узнал ее, ускользает как раз в тот миг, когда я думал, что знаю о ней всё, и осознание, что причина этих изменений – я сам, но я не могу их направлять и контролировать.
– Объект пытался уклониться от ответов на вопросы об истории и государственном устройстве Земли, – продолжала диктовать Твайлайт Спаркл, – но под давлением все-таки рассказал о том, что на протяжении тысяч лет люди ведут друг с другом кровопролитные войны, и что в большой степени они обязаны своим техническим прогрессом военной отрасли, так как человек постоянно изобретает новые способы… убийства. Спокойствие, с которым объект говорит на эту тему, может объясняться либо его природной хищнической жестокостью, либо тем, что он живет в мирное время и попросту не понимает всего ужаса войны… Флаттершай, можешь возвращаться, мы закончили говорить об этом!
– Флаттершай, можешь…, – по слогам повторил Спайк, продолжая машинально записывать, потом спохватился и зачеркнул последние слова.
Заткнувшая уши копытами пони выглянула из кухни:
– Уже всё?
Единорог кивнула и обратилась ко мне с вопросом, есть ли в людях хоть что-то хорошее…
– Удивительно, но при всей своей жестокости большинство людей высоко ценит искусство: музыку, живопись, скульптуру, театр, художественную литературу, кинематограф.
Твайлайт Спаркл попросила привести пример человеческого искусства, и, не придумав иных способов, я решил обратиться к поэзии, но в голове крутились только набивший оскомину еще в школе Пушкин, да самые депрессивные песни русских и американских рокеров. Наконец, я припомнил хрестоматийный монолог Гамлета в переводе Пастернака:
Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны?
Лишь дочитав до того места, до которого помнил, я сообразил, что и эти строки – не лучший способ скрасить пони впечатление о «злобных людях-хищниках», и надо было ограничиться «под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит». Увы, как часто повторял дедушка, «хорошая мысля приходит опосля».
Пони притихли в задумчивости, Спайк зевал. Первой подала голос Флаттершай – в ее интонации звучало неподдельное сострадание с нотками обвинения:
– Как вы можете так жить?
– Нормально, – пожал я плечами. – Есть, конечно, философы, которые постоянно жалуются на наше несовершенство, говорят, что мы живем в худшем из возможных миров, которых хорош ровно настолько, чтобы не развалиться на куски. Но есть и те, которые прославляют человека за силу, разум, смелость, верность и честь. А нормальные люди просто живут, как живется. Я уже объяснял, что мы не убиваем друг друга на каждом углу, что есть полиция, которая следит за порядком, что есть религии, которые вроде как учат доброму… Короче, всё зависит от точки зрения. Попадись вам другой человек – он бы рассказал, как на Земле прекрасно.
– Ну, мы закончили? – заканючил Спайк.
– Да, – удовлетворенно кивнула Твайлайт Спаркл, оглядывая извивающийся на полу бесконечный свиток. – Осталось только переписать на чистовик.