Симпл Сонг

.

Она была одной и тех очаровательных и грациозных единорогов, что словно по иронии судьбы, рождаются иногда в простых фермерских семьях. У неё не было ни приданого, ни особых надежд на будущее, никаких реальных возможностей того, что её полюбит и сделает своей женой жеребец состоятельный, и она приняла предложение мелкого клерка министерства межвидовых отношений. Через некоторое время она переехала к нему в Мэйнхэттн.

Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как бескрылый пегас, ибо для кобылок нет ни касты, ни породы, — красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии.

Свойственный им такт, стиль и утончённость — вот что равняет провинциальных кобылок с знатными особами Кантерлота.

Она страдала бесконечно из-за того, что чувствовала себя созданной для самой изящной жизни, самой утончённой роскоши. Она страдала от бедности обстановки своего жилья, от убожества пошарпанных голых стен, просиженных за долгие годы сидельных подушек и выцвевших занавесок. Всё то, что было для поняши её сословия обыденной реальностью — всё это её мучило и возмущало.

Один вид маленькой земнопони, что вела их скоромное хозяйство, рождал в ней глубокие сожаления и несбыточные мечты. В минуты такого настроения она обычно ложилась на низенький диван и снилась ей немая тишина гостиной, задрапированной вычурными тканями Кантерлота, освещённой канделябрами из старинной бронзы, что потемнела от времени, надменные лакеи с пуговицами-жемчужинами на мундирах, что в отсутствие гостей дремлют в мягких креслах от расслабляющей жары камина. Ей снились затянутые старинными портьерами просторные комнаты, где тонкой работы столики уставлены неслыханной цены безделушками, просторный зал, где в пять часов вечера за чаем принимают близких друзей-жеребцов, прославленных и величественных пони, чьё внимание льстит каждой кобылке.

Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трёхдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая зубами крышку с кастрюли, возвещал радостным голосом: «Ага, суп с сельдереем! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, сверкающих приборах из грифонского королевства, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными созданиями, что населяют чащу Вечнодикого леса; мечтала об изысканных яствах, что подают на тонком фарфоре, что изящно украшен лучшими художниками подглазурной росписью.

У неё не было ни нарядов, ни драгоценностей, решительным счётом ничего. А она только это и любила, чувствовала, что для этого была создана. Как ей хотелось нравится, быть обворожительной и иметь успех в обществе, хотелось, чтоб другие кобылки завидовали ей.

Изредка она навещала состоятельную подругу, с которой они вместе ходили в школу, и каждый раз, возвращаясь от этой подруги, она так страдала, что клялась не ездить к ней больше. Целые дни напролёт она плакала от жалости к себе, тоски и отчаяния.

Однажды вечером её муж вернулся домой, с торжественным видом зашел в комнату держа во рту большой конверт и подал ей.

— Вот возьми, — сказал он, — это тебе сюрприз.

Серебристая магия окутала конверт и подхватила его. Оторвав корешок она вытащила из него карточку, на которой золотыми буквами с серебренной обводкой было напечатано:

«Их Высочества, Принцессы Эквестрии Луна и Селестия приглашают к-ку и ж-ца Сонг пожаловать на вечер в замок, в понедельник, 16 февраля».

Вместо того чтобы прийти в восторг, как ожидал её муж, она с досадой швырнула приглашение на стол.

— На что оно мне, скажи пожалуйста?

— Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты почти нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Мне с большим трудом удалось достать приглашение. Нет, наверное такого пони, что не хотел оказаться там, а ведь приглашают далеко не всех, мелким клеркам не очень-то дают билеты. Там ты увидишь всё высшее общество.

Она сердито посмотрела на мужа и сказала с раздражением:

— В чём я туда поеду? Мне надеть нечего!

Ему это в голову не приходило; он пробормотал:

— Да в том платье, что ты надеваешь в театр и иногда на показ мод. Оно, по-моему, очень красивое.

Тут он увидел что жена плачет, и замолчал, растерянный и огорчённый. Две крупные слезы медленно катились по её щекам. Он произнёс, заикаясь:

— Что с тобой? Что?

Сделав надо собой усилие, она подавила отчаянье и ответила спокойным голосом, вытирая щеки:

— Ничего. Отдай свой билет кому-нибудь из коллег, чья кобылка одевается лучше меня. У меня нет достойного убранства, чтоб ехать на этот вечер.

В отчаяньи он стал уговаривать её:

— Послушай, Симпли. Сколько будет стоить приличное платье, в котором бы ты смогла поехать на вечер?

Она помолчала с минуту, мысленно подсчитывая растраты и соображая, сколько можно попросить, чтоб муж не ахнул и не отказал ей наотрез.

Наконец она ответила с запинкой:

— Точно сказать не берусь, но вроде как четырёхсот битов должно вполне хватить.

Не смотря на тёмную густую шерстку стало видно что он слегка побледнел: ровно такая сумма у него была отложена на покупку необходимого снаряжения, чтобы летом посвятить свободное время своему хобби — поло как вид спорта переживало свой расцвет, и даже Кантерлотские выскочки любили иногда погонять мяч, хотя обычно им были чужды увлечения простого народа.

Однако, он ответил:

— Хорошо. Я дам тебе четыреста битов. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.

Приближался день бала, а Симпли никак не находила себе места, грустила и беспокоилась, хотя платье было уже готово. Как-то вечером муж заметил ей:

— Послушай, что с тобой? Ты все эти дни какая-то странная.

Она ответила:

— Мне очень досадно, ведь у меня нет ни одной вещицы, ни одного украшения, нечем оживить платье. Когда я смотрюсь в зеркало, платье только подчёркивает мой жалкий вид. Лучше совсем не ездить на этот вечер.

Он возразил:

— Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять бит можно купить две-три великолепные орхидеи.

Единорожка не сдавалась.

— Нет, не хочу… это такое унижение — выглядеть нищенкой среди того богатства и изысканности, какое могут себе позволить кантерлотские кобылки.

Но тут муж нашелся:

— Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, Рарити, и попроси чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Ты ведь достаточно близка с ней для этого.

Она вскрикнула от радости:

— Верно! Я об этом не подумала.

На следующий день она отправилась прямиком в Понивилль, в бутик «Карусель», поведать подруге своё горе.

Та подошла к зеркальному шкафу, достала большую шкатулку, богато украшенную кристальным малахитом, принесла её, открыла и сказала, смотря на Симпл:

— Выбирай, дорогая.

Она видела сначала браслеты, потом жемчуга, потом золотую с камнями звезду чудесной зебрийской работы. Она примеряла драгоценности перед зеркалом, колебалась, не в силах расстаться с ними, отдать обратно. И всё спрашивала:

— У тебя больше ничего нет?

Конечно есть. Поищи. Я же не знаю, что тебе может понравиться — подбор украшений это больше персональное.

Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье, в чудесном чёрном атласном футляре, и сердце её забилось от безумного желания. Она схватила его дрожащими копытцами, примерила прямо на платье с высоким воротом и замерла перед зеркалом в восхищении. Потом спросила нерешительно и боязливо:

— Можешь ты дать мне только это?

— Ну конечно, могу.

Счастливая поняша бросилась на шею подруге, горячо её поцеловала и убежала со своим сокровищем.

Настал день бала. Симпл имела огромный успех. Изящная, грациозная, весёлая, она словно опьянела от радости, она была красивее всех. Все пони на неё смотрели, спрашивали, откуда она и кто такая, а жеребцы добивались чести быть ей представленными. Знатные жеребцы высшего света желали вальсировать только с ней. Сам принц её заметил.

Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости кружилась в танце не думая не о чём, упиваясь триумфом своей красоты, окутанная словно облаком счастья, всем этим поклонением, торжествуя полную победу, такую сладостную для сердца несчастной прежде единорожки.

Они ушли, когда Принцессы откланялась и поднялась в покои, чтоб дать путь рассвету. Муж с полуночи дремал в маленьком, почти пустом зале в обществе двух малознакомых коллег, кобылки которых веселились во всю.

Он набросил ей на плечи накидку, скромное будничное одеяние, убожество которого никак не вязалось с красотой бального платья. Она это чувствовала, и ей хотелось убежать, чтобы её не видели заметили другие пони, что кутали шею и плечи в ткани лучших кантрелотских бутиков.

Алсоран 2 удержал её:

— Да погоди же. Ты простудишься на улице. Я поищу фиакр.

Не слушая его, она бежала вниз по лестнице. На улице, перед замком фиакра не оказалось и они отправились на поиски, окликая все экипажи, что проезжали поодаль.

Они спустились вниз к реке, прозябнув и уже ни на что не надеясь. Наконец на набережной им повстречался дряхлый экипаж ночного извозчика, какие встречаются только по окраинам больших городов да и то только ночью, словно среди бела дня они стесняются своего убожества.

Он привёз их домой, на Быстрокрылую улицу и они молча поднялись к себе. Для неё всё было кончено. А он думал о том, что к десяти часам ему надо быть в министерстве.

Она снимала накидку перед зеркалом, чтобы ещё раз увидеть себя во всём великолепии. И вдруг вскрикнула. Ожерелья не было у неё на шее.

Жеребец, уже успевший снять часть своего праздничного одеяния, спросил:

— Что с тобой такое?

— Со мной… у меня… у меня пропало ожерелье Рарити.

Он растеряно вскочил с места:

— Как?.. Что такое? Не может быть!

Они стали искать в складках платья, в складках накидки, в карманах, везде.

И ничего не нашли. Он спросил:

— Ты помнишь, что оно у тебя было, когда мы уходили с вечера?

— Да, я его трогала в вестибюле замка.

— Но если бы ты потеряла его на улице, то мы бы слышали как оно упало. Значит оно в фиакре.

— Да, скорее всего. Ты запомнил номер?

— Нет. А ты тоже не посмотрела?

— Нет.

Они долго смотрели друг на друга, убитые горем. Потом Алсоран начал собираться.

— Пойду, — сказал он, — сколько смогу пройти — проделаю этот путь пешком, посмотрю, не найдётся ли ожерелье.

И он вышел. Она так и осталась в бальном платье, даже огня зажигать не стала, не в силах лечь, застыла, словно мёртвая.

Муж вернулся к семи часам утра. Он ничего не нашел.

Затем он побывал в казармах стражи и поговорил с офицером, в редакциях газет, где дал объявление о пропаже, на стоянках извозчиков — словом, всюду, куда его толкала надежда.

Она ждала весь день, всё в том же отупении от страшного несчастья, которое с ними стряслось.

Алсоран вернулся бледный, осунувшийся; ему не удалось ничего узнать.

— Напиши своей приятельнице, — сказал он, что ты сломала замочек, когда застёгивала украшение и отдала его исправить. Этим мы выиграем время, чтобы как-нибудь извернуться.

Она написала письмо под его диктовку. К концу недели они потеряли всякую надежду, и Алсоран, постаревший лет на пять, объявил:

— Надо возместить эту потерю.

На следующий день, захватив с собой футляр, они направились к ювелиру, инициалы которого стояли на крышке. Тот порылся в бумагах:

— Это ожерелье, было куплено не у меня; я продал только футляр.

Тогда они стали ходить от ювелира к ювелиру, в поисках точно такого же ожерелья, припоминая, какое оно было, советуясь друг с другом, оба еле живые от горя и тревоги.

В одном из магазинов Мэйнхэттена они нашли колье, что показалось им точь-в-точь таким, какое они искали. Оно стоило сорок тысяч бит. Им его уступили за тридцать шесть тысяч.

Они попросили ювелира не продавать это ожерелье в течение трёх дней и поставили условие, что его примут обратно, если пропажа будет найдена до конца февраля.

У Алсорана было восемнадцать тысяч битов — наследство отца. Остальные деньги было решено занять.

И он стал занимать деньги, выпрашивая тысячу бит у одного, пятьсот у другого, пятьсот здесь, пятьдесят там. Он давал расписки, брал на себя разорительные обязательства, познакомился с ростовщиками и всякого рода взаимодавцами. Он заколебался до конца жизни, ставил свою подпись на векселях, не зная даже, сумеет ли выпутаться, и, подавленный грядущими заботами и чёрной нуждой что надвигалась на него перспективой материальных лишений, он поехал за новым ожерельем и выложил торговцу на прилавок тридцать шесть тысяч.

Когда Симпли отнесла ожерелье Рарити, та сказала ей недовольным тоном:

— Что же ты держала его так долго, ведь оно могло понадобиться мне.

Она даже не раскрыла футляра, чего так боялась её подруга. Не заметила бы она подмены?

Симпли узнала страшную жизнь бедняков. Впрочем, она сразу же героически примирилась со своей судьбой. Нужно выплатить этот ужасный долг. И она его выплатит. Рассчитали прислугу, переменили жильё на мансандру, под самой крышей.

Она узнала тяжелый домашний труд, ненавистную кухонную возню. Магия забирала бы слишком много сил, а работы было много. Она мыла посуду, ломала изящный поняший педикюр о жирные горшки и кастрюли. Она вкопытную стирала бельё и полотенца и развешивала их на верёвке; каждое утро выносила на улицу сор, таскала воду, останавливаясь передохнуть на каждой площадке. Как обычная земная пони она ходила с корзинкой по лавкам — в булочную, в овощную, торговалась и бранилась с лавочниками, отстаивая каждый бит из своих нищенских средств.

Каждый месяц надо было платить по одним векселям, возобновлять другие, выпрашивать отсрочку по третьим. Её жеребец работал вечерами, подводя баланс для одного коммерсанта, а иногда и не спал вообще, переписывая рукописи по пять бит за страницу.

Такая жизнь продолжалась десять лет. Через десять лет они всё выплатили, решительно всё, даже грабительские проценты, которые как на дрожжах вырастали до просто сказочных масштабов.

Поняша сильно постарела. Она стала немного шире, жестче, грубее, стала такою, какими бывают земные пони, всю жизнь работая на ферме. Она ходила с растрёпанной гривой, в съехавшей на сторону юбке, шерстка вверх от копытц потеряла былой блеск и местами стала понемногу облазить. Голос стал резким и грубым, она сама мыла полы горячей водой с вонючим дезраствором. Но иногда в те часы, когда муж её уходил на работу, она садилась к окну и вспоминала тот бал, тот вечер, когда она имела такой успех и была так обворожительна.

Что было бы, если бы она не потеряла то проклятое ожерелье? Кто знает? Кто знает? Как изменчива и капризна жизнь! Как мало иногда надо, чтоб погубить или спасти любое разумное существо.

Как-то в воскресенье, выйдя прогуляться по Спрингхуфскому парку, чтобы отдохнуть от трудов целой недели, она вдруг увидела пони, рядом с которой шел жеребёнок. Это была Рарити, всё такая же молодая, такая же красивая, такая же очаровательная.

Поняша заволновалась. Заговорить с ней? Ну конечно. Теперь, когда она полностью выплатила долг, можно всё рассказать. Ведь она ничем не рискует, то почему бы и нет?

Она подошла ближе.

— Здравствуй, Рарити.

— Но… уважаемая… я не знаю… Вы, верно, ошиблись.

— Нет. Я Симпли Сонг.

Её приятельница ахнула:

— Бедная моя Симпли, ты так изменилась!

— Да, мне пришлось пережить трудное время с тех пор, как мы с тобой расстались. Я видела много нужды… и всё из-за тебя!

— Из-за меня? Каким образом?

— Помнишь, я брала у тебя то бриллиантовое ожерелье, что надевала на вечер в Кантерлоте?

— Помню, ну и что же?

— Так вот, я его потеряла.

— Как? Ты же вернула мне его.

— Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, ведь у нас ничего практически не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.

Рарити остановилась как вкопанная.

— Ты говоришь, что вы купили то ожерелье взамен моего?

— Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.

И она улыбнулась торжествующе и простодушно. Рарити, не сдержав волнения, обхватила её шею передними ногами и посмотрела прямо в мордашку.

— О бедная моя Симпли! Ведь мои камни были вовсе не драгоценными! Это всё фирменная огранка! Они стоили самое большее пятьсот бит.