Синдром Пай
Часть 3
— Пинки… Пинки, очнись!
Как же трудно разлепить веки…
— Пинки, ответь мне!
Кобылка болезненно нахмурилась, так и не сумев открыть глаз.
— Пинки, очнись! Пожалуйста!
Темнота… И какой был смысл открывать глаза?..
— Пинки, я здесь!
Твайлайт… Ну конечно, кому это ещё быть? В темноте вспыхнул розоватый огонёк, выхватывая из мрака фигуру фиолетовой единорожки, торопливо подбегающей ближе.
— Ох, как я рада тебя видеть, Пинки! Давай, поднимайся! Нам надо выбраться отсюда.
Розовая пони безучастно уронила голову на передние ноги и устало закрыла глаза.
— Иди, куда хочешь, Твайлайт! Мне и так хорошо, — сказала она.
Пони-единорог удивлённо повела ушами, не веря услышанному.
— Это ещё что значит?!! Пинки, где Рэйнбоу Дэш?!.. Куда она делась? Давай, сосредоточься, подумай о ней!
Пинки Пай скептически хмыкнула:
— Рэйнбоу всегда со мной. Как и ты, Твайлайт. Видишь?
В круг света на кончике рога ученицы Селестии вступила удивлённая Рэйнбоу Дэш.
— Мистер и миссис Кейк тоже.
Из темноты показалась чета пони-кондитеров, тревожно оглядывающихся по сторонам, но обрадовавшихся знакомым лицам.
— И все остальные. И весь Понивилль. Он всегда со мной.
Пространство заполнил яркий свет, из которого стремительно сформировались зелёные поля, домики вдоль ухоженных улиц и гуляющие тут и там пони. Фигуры некоторых из них повторялись по два-три раза. Кое-где были видны двойники, различавшиеся только наличием или отсутствием крыльев либо рога. Сами дома и улицы выглядели плоскими, какими-то одномерными, словно перед глазами Твайлайт и остальных ожил детский рисунок. Даже солнце в вышине карикатурно раскинуло в стороны отчётливо видимые короткие прямые лучи.
— О чём ты, Пинки??? Это всё ненастоящее! – воскликнула Твайлайт.
Пинки вскочила с недовольной гримасой и вызывающе крикнула единорожке в лицо:
— Ты тоже ненастоящая! И что с того?!!
— Пинки, что случилось с Рэйнбоу Дэш? С настоящей Рэйнбоу?..
Радужная пегаска заинтересованно сунулась вперёд.
— Минутку, минутку! А что со мной случилось, Твайлайт?
Пинки снова прилегла на траву и прикрыла глаза. Суть беседы её мало волновала. Сейчас она просто хотела отдохнуть. Отдохнуть и забыться от всего увиденного и пережитого.
— Она ударила тебя по голове, а потом тебя утащила в темноту та тварь, которая не даёт ей покоя со вчерашней ночи!
— Что??? Та зубастая, жуткая?..
— Да, Рэйнбоу, да! Теперь даже самой Селестии неведомо, что с тобой происходит!..
— Пинки-и-и!..
Розовая кобылка равнодушно приоткрыла один глаз – и в тот же миг кто-то схватил её под мышки и, приподняв над землёй, как следует встряхнул. Пинки Пай сдержанно уставилась на Рэйнбоу Дэш.
— Пинки, что со мной происходит???
— Я не знаю…
— Пинки, где я??? Где моё тело?..
— Я не знаю…
— Пинки, да очнись ты в конце концов!!!
Тяжёлая оплеуха повергла розовую кобылку на землю, и Пинки болезненно поморщилась, потирая вспыхнувшую болью щёку.
— Пинки, СПАСИ МЕНЯ!!!
Пинки Пай недоумевающее огляделась по сторонам. Неожиданная оплеуха от лучшей подруги будто бы заставила её по-новому взглянуть на вещи. Ведь и впрямь… Всё, что она сейчас видит вокруг – это всё ненастоящее, всё выдумка, попытка убежать от реальности… или не столько от реальности, сколько от насущной проблемы. Может быть поэтому этот мир выглядит таким угловатым и неестественным? Потому что ничто другое не сможет заменить то, что у неё отнял безумно смеющийся монстр?..
— Рэйнбоу…
— Пинки, возьми себя в копыта! – строго сказала Твайлайт. – Да, мы выглядим как живые и когда-нибудь станем единственным воплощением твоих друзей… Мы всегда с тобой, в твоём сердце, мы всё так же любим тебя и дорожим тобой – именно поэтому даже будучи всего лишь частью твоего сознания мы можем заботиться о тебе. Но сейчас ты ещё можешь всё повернуть назад. Ты можешь вернуться домой, можешь снова радоваться жизни в Понивилле, можешь снова увидеться со своими подругами и соседями… И самое главное – ты можешь спасти Рэйнбоу Дэш! Ей угрожает смертельная опасность, и ты знаешь это. Ты чувствуешь это. И по большому счёту – ты знаешь всё, чтобы это прекратить.
Пинки Пай твёрдо поднялась на ноги и посмотрела перед собой ясным взглядом. Тоска и безучастность исчезли – слова Твайлайт словно бы наполнили её тело живительной силой. «Мы всё так же любим тебя и дорожим тобой», — сказала Твайлайт… А эти слова стоят того, чтобы с остервенением снова броситься на непреодолимую преграду на пути. Хотя бы ради того, чтобы показать предел своих сил… или даже отдать жизнь, но отдать её в попытке спасти своего друга, жизнь которого теперь зависит только от тебя.
— Ты – единственная хозяйка своего разума, Пинки! Ну так заставь эту тварь остановиться!
— Я заставлю.
Розовая кобылка глубоко вдохнула, сосредотачиваясь. Как можно чётче представила себе грязно-пурпурную гриву, широкую, сюрреалистическую улыбку, чёрные провалы глаз и хриплый, шипящий голос.
«Я – хозяйка своего разума. И Я повелеваю тебе явиться!»
Холодный порыв ветра донёс до её носа гнилостный запах сырости и крови.
«Покажись!»
Ветер зашумел в одномерных деревьях, отозвавшихся перепуганным шёпотом потревоженных листьев. Стало холоднее, хотя солнце не померкло ни на квант.
«Покажись!»
Хриплое дыхание слышалось где-то слева… Пинки шагнула в ту сторону и попала в ток сырого воздуха, в котором чувствовались запахи разложения и железа. В этом же токе примешивались едва уловимые звуки потустороннего шёпота без слов и мерзкого хихиканья. Прислушиваясь, Пинки пошла в ту сторону, откуда доносились странные звуки. Миновала пару плоских домов, обошла несколько бумажных, пёстро раскрашенных деревьев, вышла куда-то за пределы фальшивого Понивилля и пошла вперёд, преодолевая вздымающиеся волнами пригорки.
«Сссмейссся…»
За недолгое время ходьбы она преодолела очень далёкое расстояние – Понивилль скрылся позади так, что его даже не было видно. Деревья постепенно закончились, трава под ногами тоже пропала, сменившись безжизненной каменистой почвой цвета пепла. В некоторых местах торчали засохшие кустики, проросшие из случайно занесённых в этот бесплодный край семян.
Посреди усеянного камнями самых разных размеров поля стоял дом. Даже не дом, а целая ферма из нескольких строений, таких же серых как окружающий пейзаж и просто напросто сливающихся с ним. Силосная башня немного покосилась, сарай был надёжно заперт на висячий замок, а внушительных размеров двухэтажный жилой дом выглядел заброшенным, хотя всё стёкла в нём были целы. В приоткрытой входной двери мелькнул пурпурный хвост, и затем дверь с тихим хлопком закрылась.
Колесо угловатого ветряка посреди двора фермы неспешно провернулось с натужным скрипом, словно поддавшись слабому порыву ветра от этого действия.
Снова воцарилась гнетущая тишина, но Пинки не спешила бежать следом за ускользающим врагом.
Этот дом… Что-то защемило в груди у розовой пони, когда она увидела его. Это было что-то знакомое, до боли, до остановки сердца знакомое… но при этом неуловимо далёкое, словно оставшееся где-то в другой жизни, забытое и погребённое под слоем неисчислимых дней веселья и беззаботной радости…
Она готова была вспомнить этот дом, готова сказать о нём, назвать по именам тех, кто в нём жил – но эти воспоминания настолько не вязались бы с её обычными днями, что… это были словно не её воспоминания!
Пинки нахмурилась и снова подумала о том, кого преследовала.
«Всё равно! Где бы ты ни скрывался, монстр, я найду тебя. И выдворю прочь!»
Прежняя Пинки Пай не смогла бы преодолеть путь от границы фермы до парадной двери молча… Но та Пинки осталась в Понивилле и будет там всегда. Пинки нынешняя шла вперёд, сцепив зубы, полная серьёзности и готовности дать отпор неведомому врагу. По-другому просто не могло быть.
«В Понивилле – Пинки Пай, — думала она, — а здесь… здесь…»
Она затаила дыхание, взойдя на порог, протянула дрожащее копыто к дверной ручке…
«В Понивилле – Пинки Пай, а здесь…»
Здесь…
Здесь её зовут…
Дверь со скрипом отворилась, в первое мгновение Пинки ничего не увидела в полумраке помещения… или это было её собственное желание ничего не видеть?.. Серое небо давало не так много света, серый свет падал из зашторенных тюлью окон, а в самом помещении…
«Здесь меня зовут…»
— Пинкамина Диана Пай! Ну где ты пропадаешь, глупышка?! Мы все уже собрались!
Светло-бурый жеребец с серой гривой, спускавшейся косматыми баками к щекам, на шее которого был повязан белый воротник, подтянутый чёрным галстуком, по-доброму смотрел на кобылку, приветствуя её лёгкой улыбкой. Именно лёгкой – широкая, во весь рот ему пока давалась с трудом и лишь несколько раз за день.
Потрясённая Пинки заглянула ему за спину…
И услышала льющуюся из граммофона бодрую музыку – изредка хрипящую, когда игла чересчур резко скользила по пластинке.
«Одна из пластинок бабушки Пай…»
В гостиной смеялись и бегали друг за другом две маленькие кобылки – одна тёмной-серой масти, другая посветлее. Они были детьми, прожили немного, и им было намного легче привыкнуть к повседневному смеху и улыбкам…
«Инки… Блинки…»
Серебристо-серая кобылица неспешно накрывала на широкий обеденный стол и, мурлыкая в такт граммофону, наводила последний лоск на праздничный порядок в комнате. Лёгкий огонь в камине, только-только занявшийся на бережно уложенных кусках сухого дерева, бросал дрожащий отсвет ей на спину.
«Мама?..»
Пинки Пай сама не заметила, как оказалась на пороге уютной гостиной собственного отчего дома в канун небольшого семейного праздника. Традиция на которые была заведена с её подачи после дебюта в качестве весёлой и неповторимой на выдумку Пинки…
— Ох, Пинкамина, как ты вовремя! — мама с теплотой посмотрела на неё, не отрываясь от раскладывания тарелок на столе. — С твоими сёстрами никакого сладу нет! Давай-ка ты укрась комнату, как умеешь.
Пинки недоумённо обвела взглядом стены, увешанные венками и гирляндами из цветов, звёздами и серпантином, вырезанными из блестящей цветной плёнки, и просто цветастыми детскими рисунками. Разноцветные воздушные шарики, наполненные гелием, перекатывались под потолком, целым дождём свешивая вниз холщовые бечёвки, за которые то и дело дёргал, проходя мимо, кто-нибудь из присутствующих. Без сомнения, гостиная и так была отлично украшена... просто маме нравилось видеть всех трёх сестёр вместе.
— Пинкамина! Смотри, как я могу! — Марбл Пай, в узком семейном кругу носившая имя Инки, подлетела к сестрёнке с небольшим баллоном гелия в копытах.
Натянула на клапан резиновую тряпицу пустого шарика, рывком повернула вентиль, и шарик стремительно надулся настолько, что поднял в воздух и баллон, и оседлавшую его маленькую кобылку. Инки, раскрыв рот от восторга, довольно уставилась на сестру, ожидая искромётного комментария.
— Ух ты! Да ты самый-рассамый наипервейший ездок на баллонах с гелием с воздушно-шаровой тягой! Будь готова к новой кьютимарке, сестрёнка! – Пинки сама поразилась словам, которые сами по себе сорвались с её губ, и даже удивлённо прижала копыто ко рту.
Инки рассмеялась и соскользнула с баллона, держась теперь за него только передними копытами.
Мама попыталась снять бокалы из сервиза, покоившегося на каминной доске, при этом удерживая на одном копыте внушительное блюдо с виноградом. Захватив сразу три, она покачнулась, и несколько виноградин скатились на пол ей под ноги. Кобылица сердито хмыкнула и развернулась к столу.
— Инки, посторонись! Моя очередь! – Лаймстоун Пай, с лёгкой подачи кого-то из домочадцев более известная как Блинки, подскочила сзади к младшей сестре и ухватила её за ноги, стаскивая вниз.
Инки со смехом попыталась стряхнуть серую кобылку, но та, от природы лёгкая как пёрышко и ловкая, вскарабкалась прямо по телу родственницы и обхватила баллон всеми ногами, прижавшись к нему как к родному.
Мама поставила бокалы и блюдо с виноградом на стол и наклонилась к полу, подбирая упавшие ягоды.
Блинки попыталась стряхнуть настойчивую сестру вниз, упёрлась головой во всё ещё наливающийся гелием, но уже достигший внушительных размеров шарик, поднатужилась – и тот с фырканьем сорвался с клапана, сбросив свой живой груз словно бомбу. Баллон вырвался из копыт маленьких кобылок и, кувыркаясь, пролетел через стол, едва не задев склонившуюся к полу маму. Та недоумённо подняла голову – и в тот же миг воздушный шарик, обогнувший гостиную по параболе, шлёпнулся прямо ей в физиономию, всё ещё продолжая сдуваться и своими судорожными движениями производя впечатление страстного поцелуя в щёчку хозяйки дома.
Инки и Блинки так и покатились по полу, хватаясь за животики. Пинки смущённо улыбнулась очумелому взгляду матери.
— Э-э… Извини, мам! Ну… Так получилось! Прости!..
Пробормотав какие-то бессвязные извинения, Пинки Пай чуть ли не бегом покинула гостиную и остановилась только в коридоре, перед лестницей на второй этаж. Её мутило. Горло сдавливало словно петлёй, лицо горело, без видимой причины наливаясь кровью. Колени схватило ощутимой дрожью.
— Пинкамина, ты в порядке? – спросил отец, подходя ближе. – Ты что-то сама не своя сейчас…
Пинки посмотрела на него с отчаянием во взгляде. Неужели он не видит, что она взрослая?.. Неужели не видит её прямой гривы, которая ну никак не соответствует атмосфере праздника? Пинки сама хотела знать, ЧТО же здесь всё-таки происходит, и ей было больно от того, что она не может ответить на вопрос переживающего за неё отца.
— Всё нормально, пап! – сказала она, натянуто улыбаясь, стараясь думать не о своих проблемах, а о том, как хорошо ей было в этом доме. – Правда! Просто… просто мне не хочется… не хочется думать о том, что однажды я уйду отсюда…
— О чём ты, Пинки? – отец ободряюще приподнял её голову передним копытом. – Никто не хочет, чтобы ты уходила отсюда! Что за глупости?!!
Пинки горько улыбнулась:
— Я ведь однажды повзрослею… Мне надо будет самой зарабатывать себе на жизнь и заботиться о вас… Фермой займётся Блинки и её супруг. А мне надо будет искать себе другое занятие.
— Эй! – отец встал ближе и понизил голос почти до шёпота. – Я никоим образом не хочу тебя ограничивать и запирать на нашей ферме как пленницу. Если тебе охота заниматься чем-нибудь ещё – вся Эквестрия у твоих ног! А наш дом – он всегда будет с тобой. И мы будем с тобой – в твоём сердце. Даже если ты уедешь на край света – сердцем ты всё равно будешь дома, и при таком раскладе тебя отсюда никакая сила не сможет выгнать! И мы всегда будем с тобой в этом доме… понимаешь?
Пинки сглотнула, чувствуя, как набегают слёзы. Ей не хотелось, чтобы отец видел их.
— Да, пап. Спасибо, — сказала она и посмотрела на лестницу. – Ладно, я пойду… Хотела сейчас взять Галли… Пусть он тоже попразднует с нами, ладно?
— Твои друзья – наши друзья, Пинкамина! – уверенно и слегка наигранно в бравурности речи сказал светло-бурый пони. – Галли отличный парень, я буду рад видеть его за семейным столом.
Он вздёрнул нос и даже прижал копыто к груди, словно какой-нибудь знатный лорд, и Пинки хихикнула. После чего чмокнула отца в щетинистую щёку и припустила вверх по лестнице, уже не видя его смущённого и потеплевшего взгляда.
«Галли…»
Маленький плюшевый аллигатор с большими, глядящими в разные стороны глупыми глазами. Почему-то Пинки с детства тянуло на крокодилов и подобных им зубастых рептилий… Причём не взрослых, а по-игрушечному несерьёзных и маленьких. У каждого ребёнка есть какая-нибудь особенная, личная, близкая больше остальных игрушка. У Инки это был старый плюшевый жираф Мелвин, у Блинки – механический музыкальный кубик с позолоченными гранями («Мой талисман!» — ревниво говорила она, норовя спрятать его от чужих копыт). У Пинки был Галли. И сейчас, поднявшись наверх в свою комнату, она хотела найти именно его. Казалось, только прижав его в эту самую минуту к груди, она могла успокоиться и почувствовать себя достаточно собранной для чего-либо ещё.
«Где же он?»
В комнате было сумрачно. Видимо, день был такой, а единственное окно было не таким уж большим. Платяной шкаф у стены возвышался угрожающей громадой, больше похожий на затаившегося незнакомца с недобрыми намерениями. Заправленная с утра, но уже взъеложенная постель выглядела как чужая. Немногочисленные игрушки, многие из которых были сделаны её копытами и копытами отца (в его свободные минуты) были беспорядочно разбросаны по полу, словно кто-то проводил в комнате обыск.
И Галли нигде не было.
Пинки этот факт огорчил, но не сказать, что вогнал в панику. Огорчил просто тем, что странное чувство тревоги и ожидание худшего, которые она надеялась заглушить с Галли, никуда не исчезли.
«Где же ты, Галли…»
БДУ-УМ!!!
Пол под ногами Пинки содрогнулся, уши заложило, и она как сквозь вату услышала отголоски звона бьющихся внизу стёкол. Сердце на мгновение сбилось с ритма, и вот уже назревавшая тревога прорвалась струйкой ледяного ужаса, постепенно наполняющего душу и поднимающегося от живота до самого горла.
— Мама?.. Папа?..
Пинки быстро вышла из комнаты, но по лестнице бежала уже бегом, рискуя упасть.
— Папа!
Уже на лестнице ей в нос ударил едкий запах гари. Ещё один поворот – и вот она снова в гостиной…
Баллон.
Этот дискордов баллон с гелием.
Куда он улетел, когда шарик сорвался с него???
Пинки стояла в дверях гостиной и чувствовала, как у неё стремительно слабеют все четыре ноги, будто кто-то уверенно тыкал под колени холодной стальной палкой.
Взрывом вынесло все стёкла, перевернуло обеденный стол, разметало искры и сажу по всей комнате. Потолок был весь в дырках – шрапнель осколков взорвавшегося баллона просто изрешетила его.
Этот хренов баллон улетел прямиком в камин…
Мама лежала за перевёрнутым столом, вся спина у неё была изранена, и кровь толчками выплёскивалась из рассечённой шеи, стремительно заливая пол.
Отец сидел на диване – казалось, он просто запрокинул голову и заснул после того как перебрал сидра – вот только глаза у него были широко открыты и посредине лба зияла глубокая рана. Кончик железного осколка едва-едва высовывался наружу, почти полностью уйдя в голову жеребца.
Инки лежала на боку перед диваном, её глаза тоже были широко открыты, и крупные дырочки, похожие на раны от стрел, виднелись у неё в боку, в шее и в виске.
Блинки уткнулась мордочкой в журнальный столик, предсмертная судорога исказила её рот в оскале, словно она о чём-то очень досадовала, и в основании шеи у неё торчал длинный штырь заострённой каминной кочерги.
Пол усеивали осколки разбитого стекла и посуды вперемешку с рассыпанными фруктами, салатом и шоколадными маффинами на десерт.
Маленький огонёк всё ещё тлел в камине – взрыв разметал дрова по всей комнате, но его волна просто напросто потушила огонь, и потому пожар дому Пай не угрожал. Маленький огонёк, последняя искра жизни этого дома, тщетно пытался ухватиться за тлеющую деревяшку, но пришедший сквозняк был слишком силён для него. Панически трепеща, язычок пламени скорчился и исчез.
Пинки Пай в ужасе прижала копыто к лицу, чувствуя, как панические рыдания судорожными рывками стремятся наружу. В полном шоке она провела копытом по своей мордашке, словно бы стремясь снять с себя какую-то пелену, и рыдания всё-таки прорвались потоком неутешимого горя.
Этот баллон!!!
Это она принесла его!!!
Она выклянчила его у отца на рынке, и радовалась больше всех, когда на следующий день начала надувать шарики, пока мама и папа готовились к праздничному обеду.
Праздничному обеду без повода – это Пинки Пай настояла на семейном празднике, она ввела их в обиход, когда семейству Пай открылась радость улыбки и веселья после того как Пинки получила свою кьютимарку.
Она больше всех прыгала, радовалась и веселилась, больше даже, чем Инки и Блинки, получившие свои кьютимарки на порядок раньше. Она просто делала то, что ей удавалось лучше всего, то, что она всей душой хотела делать, то, чему она была счастлива как занятию!
И теперь их больше нет.
Нет мамы, нет папы, нет Инки и Блинки…
Ищущий взгляд Пинки Пай наткнулся на Галли в дальнем конце комнаты – его приложило вылетевшим поленом и всего измазало в чёрной саже, которую теперь вряд ли можно было отмыть. Теперь Пинки вряд ли вообще решилась бы взять хоть что-нибудь в этой комнате…
Теперь Галли для неё тоже не стало. Он остался в комнате с изувеченными мёртвыми телами, и уже не сможет принести Пинки Пай прежнего успокоения.
«Они мертвы. Все эти годы они были мертвы. А ты жила и радовалась, ты следовала своему призванию дарить пони улыбки – а самые родные тебе пони погибли страшной смертью. Ты забыла. Ты просто забыла обо всём. Забыла про этот день. Забыла, что они умерли. Забыла про баллон в камине. Как можно быть такой беспечной, Пинки?
Как можно быть НАСТОЛЬКО беспечной, Пинки Пай?!! Ответь мне…»
Новые рыдания поднялись из глубины груди, но они были другими – клокочущими, ритмичными, сотрясающими тело судорогами… смеха?..
Пинки запрокинула голову, но к потолку устремился какой-то жуткий, воющий смех, который она никак не могла прекратить. Глаза её сузились в мелкие точки, мордочку исказила неестественная гримаса, и она смеялась, смеялась как полоумная, без причины, без возможности остановиться. Смех рождался просто сам собой, без её желания. Если у неё вообще остались ещё какие-либо желания…
Розовая кобылка опустила голову, и её взгляд упал на осколок стекла, в котором зеркальным двойником отразилось нечто жуткое…
Перекошенная, измазанная сажей морда…
Глубоко запавшие, чёрные в блёклом отражении глаза…
Широкая, безумная улыбка во все имеющиеся зубы…
И грива, в слабом отражении имевшая вид пурпурной половой тряпки.
Пинки Пай зажмурилась, но вместо отчаянного рыдания снова пришла очередная порция хохота. Слишком много она смеялась раньше. Слишком много смеялась после. Хорошие ли чувства, плохие – теперь их все она могла выражать только смехом.
«Сссссмейся, Пинки!»
Какая теперь разница?
Смех несёт боль и смерть.
Так было и так есть.
Другого быть не может.
«Другого я не помню…»
— Пинки Пай…
Что это за голос? Она уже не должна его помнить, в ней ничего не осталось, кроме смеха и залитых кровью стен…
— Пинки, мы здесь!
Горячая волна поднялась из глубины груди розовой пони, и вокруг её фигуры словно обозначился какой-то светлый круг. Словно сверху светил прожектор, но свет этот не был слепящим. Он нёс тепло… совсем как солнце!
— Пинки…
За пределами круга света метался и скалил зубы злобный двойник, облик которого потерял прежние очертания, стал каким-то сюрреалистически длинным и тощим, стремящимся охватить всё вокруг Пинки Пай своими длинными суставчатыми конечностями. Он страстно стремился заполнить окружающее пространство своей мерзкой биомассой и бесновался ещё сильнее от того, что не мог этого сделать. Морда с пустыми глазницами слепо тыкалась в стену света, но никак не могла попасть в заветный круг.
И только сейчас Пинки поняла, что больше не смеётся.
Чьё-то копыто мягко легло ей на плечо. Это могло напугать любого, особенно в ситуации ожившего ночного кошмара… но сейчас Пинки Пай ощутила радость от этого прикосновения. Как во сне, окончания которого ты не желаешь… как в самом сладком сне…
Кобылка оглянулась, уже понимая кого увидит позади, и впервые за долгие часы (дни? Недели? Сколько она уже пребывала в горячке?) улыбнулась искренней, радостной улыбкой.
Вся семья Пай стояла здесь, в кругу света, и казалось, никто из них не замечал, как скрежещущий зубами двойник в окружающей темноте сатанеет от ярости и предчувствия своего скорого поражения.
— Вспомни, что говорила Твайлайт, Пинки, — сказал отец, поглаживая любящую дочь по её прямой пурпурной гриве. – Мы всегда с тобой, в твоём сердце. Мы любим тебя и встречаемся в самых желанных твоих снах. Мы можем заботиться о тебе даже будучи всего лишь твоими воспоминаниями. Мы не умерли, Пинки. И никогда не умрём.
— Дело даже не в том, что нас больше нет рядом в мире яви, — сказала мама, сейчас выглядевшая невероятно одухотворённой – казалось, её шёрстка светится изнутри, подобно лунному камню в свете ночного светила. – А в том, что мы никогда не пожелали бы тебе такой участи. Нам больно видеть, как ты мучаешься, Пинкамина, и больно видеть, как это заблуждение, — она кивнула в сторону чудовища, — терзает тебя.
— Слушай маму, сестрёнка! – сказала Инки, бодро улыбаясь и подмигивая. – Скажи, мне бы ты пожелала, чтобы я вот так вот изводила себя… как ты?
Пинки Пай отрицательно покачала головой и тихо сказала: «Нет».
— Вот видишь! – Блинки подошла вплотную и, привстав, обняла розовую кобылку за плечи. – В лице нас ты самой себе не желаешь подобной участи. Мы – в тебе. Ты – в нас. Семья всегда с тобой, и ты всегда останешься в семье. В семье, которую связала любовь.
Пинки сморгнула слёзы и снова улыбнулась. Теперь она всё поняла. Всё-всё! И самое главное – она больше не будет бояться этих воспоминаний. Хотя путь к прежней жизни теперь будет довольно долгим.
— Пинки… Ты готова очнуться? Готова опомниться?
Пинки Пай кивнула:
— Конечно… Конечно!
Конечно…
Круг света расширился, заполняя всё пространство вокруг. Монстр в темноте в ужасе завопил, отбрасываемый назад, но казалось, у него выключили звук, поскольку Пинки так и не услышала его воя. Жирная, чёрная темнота скрылась, оказалась выжжена белизной просветления и пропала без остатка, не оставив ни сажи, ни даже пятнышка. Словно и не было никогда хохочущей твари, которую радовали кровь и страдания.
Когда свет померк, сузившись до узенькой полоски, падавшей из небольшого подвального окошка, Пинки Пай почувствовала в передних ногах непонятную тяжесть. Её передние копыта были отведены назад, словно она замахивалась… на кого?..
Картина реальности окончательно сформировалась перед глазами кобылки, и она увидела, что стоит в подвале «Сахарного уголка», в дальнем его конце, перед столярным столом-верстаком мистера Кейка… и на этом столе была распята Рэйнбоу Дэш, глядевшая на лучшую подругу словно загнанный, приготовившийся к пожиранию заживо зверь. Её грудь мелко вздымалась, она поджав губы смотрела на Пинки Пай, которая замахивалась на неё…
…топором!
Пинки аккуратно опустила копыта и недоумённо взглянула на опасный инструмент. Поднесла к мордочке отточенную кромку, прошла по ней взглядом.
Снова взглянула на Рэйнбоу Дэш.
Дыхание радужной пони участилось, мордашку исказила гримаса…
— Пинки, не надо!..
ХРЯП!
Топор перерубил верёвку, которая удерживала правое заднее копыто.
ХРЯП!
Вторая верёвка – заднее левое.
Топ-топ-топ.
ХРЯП!
ХРЯП!
Рэйнбоу вскочила со стола как ошпаренная и торопливо отбежала к лестнице наверх. Между стеллажами со съестными припасами она остановилась и оглянулась на подругу с болью и непониманием.
Пинки бросила топор под стол, в ящик с другими инструментами. Губы её тронула усталая, вымученная, но в то же время какая-то облегчённая улыбка. Фигуру кобылки слегка пошатывало, словно она действительно смертельно устала после какого-то долгого перехода.
Но всё же Дэши стало… спокойней? В глазах Пинки больше не было безумия. Она больше не производила впечатление ходячего механизма с бессмысленным, лишённым выражения взглядом в сочетании с широким, будто растянутым крючьями оскалом на мордочке. Пинки стала прежней. Почти прежней. По крайней мере – нормальной, адекватной, сознающей свои действия.
— Дэши… Ну что ты стоишь? Приведи помощь…