Полярная повесть
Предисловие автора
Когда впервые за много лет я стал безработным и снова мог делать, что мне вздумается – а было это в феврале две тысячи двенадцатого года – я первым делом сел за военно-приключенческую повесть ‘Над грифом «Секретно»’. Доделать её мне удалось примерно за месяц напряжённой работы – судя по датировкам записей вокала к первой версии вальса «Мустанги», она была готова седьмого марта – и результатом я был полностью доволен. Дэш вернулась домой, деликатный вопрос гетерошиппинга был тактично разрешён к предполагаемому удовольствию возможных читателей, и я совершенно искренне собирался передохнуть и закончить свой первый фанфик, задуманный ещё осенью прошлого года – «Полярную повесть».
Изначально написанные на английском первые четыре главы уже были переведены на русский – в процессе я познал новый вид мучений переводчика: перевод самого себя, – и мне оставалось просто дописать ещё три-четыре главы. Сюжет был продуман, финальная сцена проработана, и мне уже виделось вожделенное слово «Конец», маячившее за последними строчками. Кто же знал, что написание «ещё трёх-четырёх глав» закончится кардинальной переработкой всей концепции и превращением того, что задумывалось как небольшая зарисовка в честь столетия злосчастной экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу, в литературное произведение в двух частях с прологами и эпилогами ко всему, к чему только бывают прологи и эпилоги!
Нет-нет, не подумайте, мне стыдно. Стыдно перед теми, кто ждал, просил и требовал ещё прозы, а получал в ответ только невнятные отговорки и попытки оправдаться занятостью в «Понях Пржевальского». Стыдно перед теми, кто прочитал первые главы ещё два года назад и уже отчаялся увидеть повесть законченной. Стыдно перед собой даже, за то, что не доделал эту работу раньше, и стыдно перед героями книги, которые незаслуженно провели в безвестности лишних два года.
Но я ни о чём не жалею. Книга получилась такой, какой она получилась, и мне она нравится. Впрочем, я, кажется, заболтался – пора проверить, понравится ли она вам. Приятного чтения!
dəep,
4 февраля 2014 г, Цфат, Израиль.
Часть первая. Пролог
Эта история посвящена памяти людей и пони, участвовавших в экспедиции Роберта Ф. Скотта к Южному полюсу (24 октября 1911 – 29 марта 1912), из которой не вернулся никто.
Было тёплое и солнечное весеннее утро, и я наслаждалась кофе, когда раздался стук в дверь и послышался голос, обладательница которого небрежно растягивала гласные:
– Рэрити! Ты дома?
– Иду! – ответила я и открыла дверь. Передо мной стояла Эпплджек.
– Входи, дорогая, – я шагнула в сторону, давая ей дорогу. Она кивнула и вошла в прихожую.
– Привет, Рэрити. Как оно? – ей явно было немного не по себе, как и мне, впрочем, так что я отлично её понимала.
– Всё хорошо, спасибо! – я попыталась скрыть, насколько удивлена её визитом, который она по собственной воле нанесла мне после всех наших столкновений. – А как твои дела?
– Всё окей, – немного рассеянно ответила она и направилась в комнату, остановившись в центре и глядя по сторонам. Я закрыла дверь.
– Хочешь кофе?
– Нет, спасибо, – ответила она, доставая что-то из своей седельной сумки и протягивая мне. – Взгляни-ка.
«Что-то» оказалось очень старой книгой в коричневой кожаной обложке. Я взяла её и поднесла к глазам. Книга называлась «Полярная повесть». Заголовок был вытиснен по коже золотом. Я открыла её.
– Тётушка Оранж приехала из Мейнхэттена на прошлой неделе и привезла вот это. Какой-то очень дальний и очень важный родственник, уезжая, оставил им с мужем свою библиотеку. Она помешана на всём таком, ну, знаешь, так что схватила самую древнюю из валявшихся там книг и немедленно принялась читать, ну и до того увлеклась, что взяла её с собой сюда, чтобы не прерываться на время поездки.
Я пробежала глазами первую страницу; она вся пожелтела, и строчки, набранные каким-то архаичным шрифтом, выцвели. Требовалось ощутимое усилие, чтобы разобрать написанное. Эпплджек подошла ближе, продолжая:
– Она закончила читать вчера и принесла её мне, посоветовав взглянуть. Она считает, что это очень старая книга, напечатанная вскоре после победы принцесс над Дискордом, и сказала, что мне она будет интересна. Я прочла пару глав и… Мне кажется, тебе тоже стоит её почитать.
Я подняла бровь.
– Ты считаешь чтение книги, выпущенной во времена, когда в Эквестрии не было и намёка на гармонию, хорошей идеей? По-моему, в наших отношениях, дорогая, её и без того недостаточно.
– Да, но… Давай всё-таки почитаем, – сказала Эпплджек, – Мне кажется, это может помочь нам изменить что-то.
– То есть ты предлагаешь нам прочесть её вместе?
– Вроде того, – улыбнулась она.
Я пожала плечами и отправилась на кухню за следующей порцией кофе, положив по дороге книгу на стол.
– Может, всё-таки будешь кофе? – я наполнила джезву водой и поставила её на огонь.
– Э-э, да, думаю, буду. Спасибо!
Дождавшись, пока кофе сварится, я разлила его по чашкам и отнесла их в комнату. Эпплджек подошла к столу и села, отхлебнув немного из своей чашки – ей очевидно не нравился вкус, и я удивилась, пытаясь угадать, что же заставило её принять моё предложение. Пока она делала следующий глоток, я подошла к окну и открыла его, впуская в комнату солнечный свет, тёплый ароматный воздух и пение птиц. Вернувшись к столу, я села рядом с Эпплджек, надела очки и взяла книгу. Мы с Эпплджек переглянулись, и она сказала:
– Начинай, я уже прочитала первые главы, но с удовольствием перечитаю их ещё разок.
Я кивнула, вдохнула запах свежего кофе, смешанный с ароматом, который может иметь только утренний воздух весной, и открыла книгу.
Глава 1
«Белое Безмолвие убивает». Эта фраза всплыла в голове у Поул сама собой, и она вспомнила, как вычитала её в детской книжке, предопределившей её будущее – будущее, которое в конце концов привело её сюда. Ирония; эта вселенная просто переполнена иронией, и никуда от неё не деться. Если бы она сейчас улыбнулась, улыбка вышла бы печальной, но улыбаться она не стала. Ей предстояло умереть, и она знала это. У неё не было рога. У неё не было крыльев. Она могла рассчитывать только на свою силу, опыт, ум и решимость выжить, во что бы то ни стало.
Солнечная погода простояла два дня из трёх, которые потребовались ей, чтобы добраться до точки рандеву. Её зрение наверняка сильно пострадало бы, если бы не новейшие солнцезащитные очки, предоставленные одной из спонсировавших её фирм. Они оказались куда более эффективными, чем чёрная повязка с маленькими щелями для глаз, которой традиционно пользовались полярники, и она достигла назначенного места в превосходном настроении, полном здоровье и почти вовремя, отстав от графика всего на пять часов. Она знала, что такое опоздание сложно было назвать опозданием – её товарищи могли бы ждать её неделями. У них не было недостатка в пище и топливе. Они могли ждать её в тепле и комфорте. Они могли бы ждать её до бесконечности, если бы она вздумала опоздать на целую бесконечность, чтобы наконец забрать её и закончить экспедицию последним коротким перелётом от Южной Уздечки до их зимовки на северной оконечности мыса Рог. А по дороге они бы вместе разрешили вопрос о существовании пролива между Великим Южным океаном и Зефирным морем, пролива, который она предсказала пять лет назад и до которого почти дошла во время прошлой экспедиции. Теперь это было проще пареной репы, ведь у них был воздушный корабль! Поул улыбнулась, почувствовав, как от движения потрескалась корка льда, покрывавшая её губы, и остановилась, достав из сумки кусочек жира и смазав им мордочку. Она поморщилась, когда резкий запах морской рыбы ударил по её обонянию, но это было необходимо, если она хотела избежать обморожений. Пряча жир обратно в сумку, она продолжала улыбаться. У них есть дирижабль!
Прогресс давал ей средства для достижения целей, о которых она могла только мечтать, когда пришла в первую экспедицию под началом старого Стронга и была юной пони, которая горела желанием вырвать у Арктики её секреты и принести их всем. Она многому научилась с тех пор. Она стала стойкой и могла без труда перенести недельный марш через усеянный торосами паковый лёд. Она могла отличить предстоящий спокойный снегопад от бурана ещё до того, как упадут первые снежинки. Она могла добыть огонь почти где угодно, выследив полярного дракона – они были маленькими, но их поимка была непростой задачей – и взяв его огненные железы: двух было достаточно, чтобы растопить и вскипятить котелок снега. Правда, она оставалась бессильной против голода: всякий раз, планируя пешие переходы, она упиралась в двухнедельный лимит – унести на себе запас еды на более продолжительный срок она бы не смогла. Воздушный корабль, изобретённый графом Зеппелингом, решал эту проблему – как, впрочем, и большинство прочих её проблем. Подарок, который граф сделал в фонд экспедиции, был настоящим ключом ко всем тайнам Заполярья, которые ещё не удалось разгадать. Сердце Поул забилось сильнее, когда она подумала об осуществлении своей давней мечты – и о том, кто дал ей способ её осуществления. Граф Зеппелинг… Она помотала головой и выбросила его образ из головы. Неважно. Теперь уже неважно. Если они докажут возможность пилотируемых полётов в приполярных областях, скептики из Общества Старлинга больше не смогут вставлять им палки в колёса, и они сумеют собрать ещё денег, чтобы, наконец, приступить к штурму Южного полюса. Эта мечта объединяла и вела её товарищей вперёд на протяжении всех последних лет. Южный полюс! Всего неделя быстрого и комфортабельного полёта, и они на месте с запасами пищи и топлива на два месяца, в течение которых они предполагали определить местоположение географического полюса с максимальной точностью и завершить программу астрономических наблюдений. Но теперь…
Кажется, голод снова окажется сильнее её. Вероятнее всего, ей предстояло умереть от голода – конечно, если не изменится погода и её не убьёт похолодание. Неделю назад ясное небо с высокими перистыми облаками уступило место серой массе, которая наползала, поглощая голубые проталины, и наконец заперла последний яркий кусочек неба за тёмной полосой горизонта, где бесконечная снежная равнина встречалась теперь с бесконечной облачной пеленой. Если не изменится погода…
Погодник, подаренный ей старым шаманом полярных пегасов почти семь лет назад, служил ей верой и правдой все эти годы и был в неплохом состоянии. Она воткнула его вертикально в ближайший сугроб и легла рядом, заглянув в недра полумагического прибора через маленькое мутное окошечко. Тонкий волосок висел вертикально – это означало, что погода в ближайшее время должна быть стабильной. Поул снова улыбнулась и вернула погодник в седельную сумку, тщательно очистив его от снега. Второе правило полярника: «Снег хорош зимой на грядке, а не в сумках и палатке!» Её шансы росли. Если такая же погода продержится хотя бы неделю, она сможет добраться до пролива между Южным океаном и Зефирным морем и найти на прибрежных скалах немного радужного мха. Еда, от которой любая пони воротила бы нос, стала бы для Поул спасением – впрочем, спасением она стала бы только до тех пор, пока не кончится керосин, а его запасов всё равно не хватит на пеший переход от пролива до зимовья.
Она упрямо шагала на север, меряя копытами тот путь, который должна была пролететь. Вопрос переправы через пролив ещё предстояло обдумать, а она предпочитала решать проблемы по мере их поступления. Вопрос самого существования пролива для неё вопросом не был.
Она вышла к точке рандеву всего с пятичасовым опозданием. В назначенном месте не было ничего – ни корабля, ни лагеря, ни следов посадки. Та же нетронутая снежная пелена, по которой Поул шагала последние три дня, и тот же посвистывающий ветер, который нёс позёмку от одной стороны горизонта к другой. Он принёс благословенную завесу облаков, избавившую её от жестокого солнечного света, и она радостно приветствовала его, выглянув из палатки поутру. Теперь он звучал глухо и пусто, подпевая шелесту подхваченного им снега. Что ж, по крайней мере, это был южный ветер, он дул ей в спину и не мог повредить кожу на её мордочке.
Она оставалась на месте три дня – более продолжительную задержку она себе позволить не могла. Она очень придирчиво проверила своё местоположение. Ошибки не было. Не было и корабля. Поставив свою яркую оранжевую палатку на самый высокий снежный нанос в округе, Поул часами лежала в ней, периодически задрёмывая и снова просыпаясь, выходила наружу время от времени, чтобы посмотреть на небо и набрать снега, возвращалась в палатку, растапливала снег на новейшем керосиновом примусе, тоже подаренном спонсорами, и делала сенной чай. Запах летних лугов и тепло ароматного пара пробуждали приятные воспоминания, и становилось немного легче неподвижно лежать в спальном мешке и ждать, ждать, ждать. Она построила невысокую снежную стену, чтобы защитить палатку от южного ветра, и внутри было довольно тепло. Снаружи температура оставалась стабильной, и термометр, которая она приладила снаружи так, чтобы видеть его, просто выглянув из палатки, показывал минус пять. Когда стемнело, она потратила полчаcа на приготовление ужина и, закончив, вернула примус в режим отопления. Съев овсяную кашу, она достала из сумки пакет сушёных яблочных долек и свой дневник.
Писать умели далеко не все земные пони и пегасы, но Поул умела и считала этот навык обязательным для любого исследователя. Она провела почти два часа, записывая события этого дня, пройденное расстояние и оставшиеся запасы провианта и топлива. Восемнадцать пакетов сушёного овса: по одной пачке на завтрак и ужин. Семь пачек сушёных фруктов, которые были необходимы, чтобы избежать куриной слепоты и иных проблем со зрением, от которых страдали первые полярные экспедиции. Одной пачки в день вполне достаточно, на завтрак она может обойтись без них. Сенного чая у неё было в достатке – десяток жестяных коробочек, каждой из которых хватало на пять больших кружек; она могла бы пить чай трижды в день, если бы могла позволить себе короткие остановки днём. Десять маленьких баллончиков с керосином плюс те три, которые она считала неприкосновенным запасом и не собиралась тратить, пока не окажется перед угрозой замёрзнуть насмерть. Один баллончик в день. Итого, имеющихся запасов должно было хватить на десять дней. Выходило, что она могла оставаться на этом месте ещё два дня. Выдвинувшись в пределах этого срока, она оставляла себе достаточный запас для того, чтобы достичь пролива и попробовать найти там пропитание.
Утро выдалось серым и монотонным, как и прошлое. Она встала и прошлась вокруг палатки, чтобы осмотреть окрестности. Никаких признаков корабля. Сам воздух, казалось, был пропитан запахом одиночества. Ветер завывал чуть громче, и позёмка неслась чуть быстрее. Термометр показывал те же самые минус пять, что и вчера. Поул поёжилась, особенно остро ощущая холод после тепла палатки, и поспешила вернуться обратно, чтобы приготовить завтрак.
Прошёл ещё один день. Ничего не изменилось. На следующее утро Поул внесла термометр в палатку, чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. С ним всё было в порядке, но он исправно показал минус пять, как только был водружён на своё место снаружи. Стало немного темнее, облака спустились ниже, и Поул вспомнила сказки полярных пегасов об их войнах с погодой в те времена, когда они только начинали осваивать Арктику. Сейчас их достижения внушали ей некоторый трепет и несомненное уважение – они были способны остановить наступление бурана, или хотя бы отсрочить его на несколько дней, объединив усилия воинов нескольких племён, а десятка было вполне достаточно, чтобы заставить метель обойти стороной их кочевье. Они мыслили простыми понятиями, пренебрежительно относились к достижениям цивилизации и наотрез отказывались участвовать в экспедициях, хотя их помощь могла бы стать поистине неоценимой. Поул вспомнила, как Дэззл однажды выстрелил из ружья в их присутствии, и её губы тронула лёгкая улыбка. Странный, независимый и гордый народ, они оказывались до абсурда наивными, когда речь заходила о простейших с точки зрения эквестрийских пони вещах, с негодованием отвергали любые технические новинки, но пользовались своими полумагическими приборами, несомненно, позаимствованными некогда у единорогов, и были очень надёжными друзьями, зная с самого раннего детства, что выжить там, где выжить, казалось бы, невозможно, всё-таки можно, если у тебя есть друзья. Они были прекрасными попутчиками – но, увы, здесь их не было. И никого не было. Третий день угас, не принеся ничего.
На четвёртый день Поул проснулась раньше обычного с чувством, очень похожим на страх, и прошлась на полмили от палатки и обратно, чтобы успокоиться. Она знала, что другого выбора у неё нет, и ей придётся собрать лагерь и выдвинуться на север, но отсутствие товарищей беспокоило её всё сильнее. Упаковывая сумки и сворачивая палатку, она помогала копытам зубами и продолжала усердно обдумывать ситуацию. Если они просто задерживаются, то вполне могут догнать её по дороге на север; но если она точно не пропустила бы огромный красный цилиндр в небе, то шансы на то, что кто-нибудь заметит её на бескрайней серо-белой равнине, были куда меньше. Строго говоря, они были совсем мизерными, потому что у неё не было ничего, что могло гореть, давая много дыма. Она могла бы попробовать облить керосином спальный мешок и поджечь его, но керосин горит довольно неохотно, так что в случае встречи с дирижаблем ей оставалось только расстелить на снегу палатку и надеяться, что её заметят.
Она закончила паковаться, написала записку, в которой сообщала, что направляется на север и постарается строго придерживаться этого направления по компасу, и упаковала её в жестяную баночку из-под чая. Положив баночку на снег, она быстро возвела над ней хорошо заметную пирамиду из снежных кирпичей, и водрузила на её вершину красный баллон из-под керосина. Был уже почти полдень, когда она закончила и покинула точку рандеву, которое так и не состоялось. Ветер толкал её в спину и трепал мех на капюшоне её куртки, унося пар, который она выдыхала, и её надежды на быстрое и безопасное возвращение. Она продолжала шагать на север и думать, что же могло задержать остальных.
Следующие четыре дня прошли в дороге. Она шла и шла, шагая на север и почти не оставляя следов. Отпечатки её копыт быстро заносила позёмка, места, где она останавливалась на ночлег, были отмечены только низкими стенами, сложенными из снежных блоков, которые было трудно заметить издалека, и маленькими жёлтыми пятнами её мочи. Ветер уносил пустые керосиновые баллончики и пакеты из-под еды, оставляя равнину такой же однообразной, какой она и была всегда. Постепенно накапливалась усталость. Каждый вечер она ощущала, как выдыхается понемногу, пока ставила палатку, строила стену, растапливала снег, готовила и съедала ужин, и покрывала страницы дневника корявыми строчками в неверном свете примуса. Она чувствовала, что не отдохнула как следует, когда просыпалась наутро, готовила завтрак, упаковывала сумки, и покидала своё очередное временное убежище – и всё ещё не видела ни самого дирижабля, ни следов его посадок.
Был вечер пятого дня её марша на север, когда она повредила правую переднюю ногу, споткнувшись о камень, замаскированный снежной шапкой. Ландшафт очень изменился, и теперь вокруг торчали высокие, заострённые скалы, заставляя Поул внимательно смотреть, куда она ставит копыта. Но это не помогло, и она всё-таки оступилась на камне, упав на бок. Её седельные сумки стали очень лёгкими за последние дни – в сущности, она несла только снаряжение, три баллончика керосина и жалкие остатки еды – и она расстроилась, зная, что поддерживать прежний высокий темп с травмой уже не получится. Она внимательно осмотрела ногу. Связки, кажется, уцелели, но даже растяжение могло серьёзно замедлить её. Она попробовала опереться на ногу. Нога заболела сильнее, и Поул нахмурилась. Само по себе происшествие опасности не представляло, но могло привести к целому ряду неприятных последствий – например, последнюю пару дней до пролива ей теперь придётся пройти медленнее – а значит, впроголодь.
Всё ещё хмурясь, она опустила закатанный рукав куртки, встала и начала навьючивать на себя седельные сумки, но застыла с ремнём на левом копыте. Минуты, которую она потратила на осмотр ноги, оказалось достаточно, чтобы всё вокруг исчезло. Она не видела ничего, кроме белой стены, которая не являлась стеной. Она была… Она была ничем. Не туманом. Не снегопадом. Не чем-то материальным вообще. Повернув голову, она увидела камень, на котором подвернула ногу, но освещение изменилось так, что она не смогла понять, был ли это небольшой булыжник прямо у неё под копытами или огромная скала в паре миль от неё. В паре миль от неё вниз. У неё закружилась голова. И вокруг была тишина – такая, какой она не слышала никогда. Она сняла капюшон и навострила уши, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь изо всех сил. Ничего. Ни единого звука. Видно было не намного лучше – то, что она видела, походило на прежний пейзаж, но очень уж обманчивым и неверным был свет. При таком освещении и с ушибленной ногой нечего было и думать найти дорогу через каменный лабиринт, в котором она оказалась. Возвращаться и искать обход у неё не было времени.
Она затравленно огляделась и внезапно вспомнила описание из прочитанной в детстве книги. Всё ещё не веря своим глазам, она разлепила губы и прошептала первые слова за неделю:
– Какого чертополоха?
Она и сама прекрасно знала. Белое Безмолвие пришло за ней.
Интерлюдия
Мой кофе закончился почти десять минут назад, так что, дочитав главу, я встала, чтобы налить себе апельсинового сока. Эпплджек осталась сидеть за столом, видимо, обдумывая прочитанное.
– Дальше будет так же скучно? – спросила я, наполнила стакан, взяла его и прошла мимо кухонного стола к окну. Яркое и радостное утро постепенно становилось тёплым и приятным днём, первым по-настоящему тёплым и приятным днём в этом году. Крошечные, едва распустившиеся листья окутывали деревья лёгкой дымкой, а невероятно зелёная трава так и манила прикоснуться к ней. «Было бы здорово прогуляться, пока погода не испортилась!» – подумала я, и вернулась в комнату. Эпплджек повернулась ко мне.
– А? Прости, что ты сказала?
– Я спросила, следует ли нам отважиться на дальнейшее погружение в недра сего шедевра древней прозы или стоит оставить его в покое и пойти погулять. Посмотри в окно, погода просто потрясающая!
Эпплджек уставилась на меня, помолчала, и наконец проговорила:
– Ты уверена, сахарок?
– Да, вполне. Почему нет?
– Ну, это мне бы следовало звать тебя на прогулку. А тебе надо бы убалтывать меня не идти, потому что трава грязная, птицы чирикают громко и вообще… Эм… Неважно.
Я немного помедлила с ответом.
– Эта книга… Я почти вижу бескрайнюю снежную пустыню, когда читаю её; порой мне кажется, что сами строчки покрыты инеем. Она источает холод и одиночество. Я хочу тепла.
Эпплджек встала и подошла ближе, заглянув мне в глаза.
– Эй, это не так трудно устроить. Айда, найдём скамейку в парке, и продолжим читать там! И… не переживай. Она больше не будет такой одинокой. Вторая глава очень грустная, но дарит немного надежды.
Я постояла немного, сопротивляясь искушению отказаться и отправиться гулять в одиночестве, но это было бы невежливо – а кроме того, после прочитанного мне действительно была нужна компания кого-то, кого я знаю. Я с трудом могла представить себе пони, по доброй воле согласившуюся на путешествие по этой бескрайней заснеженной равнине. Я с трудом могла представить себе эту бескрайнюю заснеженную равнину. Я поёжилась.
Эпплджек осторожно коснулась моего плеча.
– Идём, Рэрити. Не позволяй этому овладеть тобой. Пора наслаждаться хорошей погодой! – она повернулась и пошла к двери, захватив со стола книгу и сунув её в сумку. Я кивнула и пошла следом, взяв свою любимую шляпку с широкими полями, чтобы защитить кожу от буйного весеннего солнца.
Едва я закрыла за собой дверь, как тёплый ветерок коснулся моих щёк, унося даже следы мыслей о холоде и одиночестве, и я улыбнулась Эпплджек, которая ждала меня на дорожке.
Она улыбнулась в ответ.
– Куда теперь? – спросила я, подойдя к ней.
– Какая разница? Пойдём куда глаза глядят, глядишь, и найдём местечко, где присесть.
– Согласна. Идём!
Мы дошли до городского парка, заполненного гуляющими пони, которые наслаждались весенним солнышком. Почти все скамейки были заняты, так что мы потратили какое-то время на поиски свободного места, но мне это даже пришлось по душе. Прогулка через наш мирный городок и благоухающий парк, прикосновение мягкой травы к ногам, солнце, сиявшее так ярко, как только возможно, помогли мне почувствовать себя куда лучше, и к моменту, когда мы нашли свободную скамейку, я восстановила душевное равновесие настолько, что была готова вернуться к чтению. Эпплджек села и достала книгу из сумки; я села рядом, забрала книгу и, поддерживая её в воздухе у нас перед глазами, открыла на странице, начинавшейся со слов: «Поул продолжала идти…»
Глава 2
Поул продолжала идти. Это было довольно опасно, потому что она больше не могла доверять глазам и полагалась на свои копыта не только в прямом, но и в переносном смысле, осторожно нащупывая ими дорогу. Ей постоянно попадались большие каменные глыбы и куски льда, упавшие с верхушек скал и загромождавшие проходы. Через них приходилось перебираться; она всё равно не могла бы двигаться быстро, но такие дополнительные задержки сводили её с ума. Прошло уже несколько часов, но она знала, что прошла не больше полумили от места, где повредила ногу. Поул продолжала идти. Мысли о возможных неприятностях, которыми Белое Безмолвие грозило лично ей, всё чаще уступали место мыслям о неприятностях, которыми оно грозило кораблю. Первое изумление прошло, и теперь она понимала, что на её шансы на выживание куда больше влиял рельеф, ограничивавший скорость ходьбы, и стремительно таявшие запасы – а вот для пилотов дирижабля подобные метеоусловия были серьёзной проблемой: разбить корабль при такой видимости, пойдя на поводу у оптических иллюзий, было легче лёгкого. Страх за товарищей, раздражение и нетерпение порой становились настолько сильны, что она стискивала зубы до скрежета – единственный звук, который отдавался у неё в ушах, кроме хруста снега под копытами.
Покрытые намёрзшим льдом серые скалы поднимались к серому небу, и казалось, что они вот-вот пропорют брюхо низким облакам. Фигурка Поул, почти незаметная рядом с гигантскими каменными глыбами, упорно продолжала двигаться вперёд, выискивая путь в этом лабиринте и пытаясь придерживаться направления на север. Это удавалось не всегда, потому что проходимые коридоры часто вели её к востоку или западу, а иногда даже поворачивали обратно, и ей приходилось решать, продолжать ли идти по выбранному проходу или вернуться и попробовать другой. Иногда она так и поступала, теряя время и уменьшая свои шансы на выживание. Нога болела куда менее сильно, но это было единственным приятным обстоятельством, и странное освещение в сочетании с пересечённой местностью вынуждали её сдерживать шаг. Стало темнее, и она вдруг поняла, что где-то над саваном Белого Безмолвия солнце готовилось сесть. Она устала; пора было ставить палатку и готовить ужин, но она не хотела делать этого здесь – в сердце царства гигантских камней она чувствовала себя неуютно, а кроме того, она знала, что угроза падения каменной или ледяной глыбы на палатку ночью более чем реальна. Поул надеялась выбраться из этого лабиринта прежде, чем станет слишком темно, чтобы разбивать лагерь.
В этот момент она достигла места, где камни расступались. Поул посмотрела по сторонам и увидела, что ряды скал расходились вправо и влево, образуя гряду, в которой местами виднелись проходы, подобные тому, в котором она сейчас стояла. Перед ней лежало бескрайнее поле ледника, спускавшееся к горизонту широкими ступенями, усеянными сравнительно небольшими камнями и скалами. Отсюда открывался отличный вид, и здесь дышалось легче. Она перевела дух и постояла немного, радуясь исполнению своей надежды на отдых на открытом месте и осматриваясь. Было очевидно, что ледник, давший начало каменному лабиринту, через который она только что прошла, спускался в какую-то впадину на севере, и хотя Поул не могла вполне доверять своим глазам, ей показалось, что она видит линию утёсов и какую-то тёмную полосу над горизонтом, которая вполне могла быть паром над открытой водой. Поул прикинула расстояние до горизонта и поняла, что вполне может достичь этой воды – если это была вода – завтра.
Она улыбнулась и вышла на лёд. Поверхность оказалась более скользкой, чем она ожидала, и ей пришлось следить за равновесием, когда она взяла курс к кучке низких валунов, чтобы разбить палатку под их прикрытием. Она шла медленно, и это дало ей возможность отпрянуть, когда лёд под её копытами провалился, открыв узкую, но бездонную трещину. Падающие куски льда позвякивали, ударяясь об её стены, но Поул не расслышала звук, сопровождавший их падение на дно. Это был далеко не первый раз, когда ей приходилось ходить по ледникам, и подобные трещины, располосовывающие длинные ледяные языки, лениво лежащие на своих каменных ложах, попадались ей и раньше, но ледяные мостики над ними, как правило, выдерживали вес пони. Она пожала плечами и сделала шаг в сторону ближайшей группы валунов, чтобы безопасно добраться до цели вдоль них. На этот раз лёд подался под её ногами совершенно беззвучно, и она провалилась.
Чувство полёта, столь хорошо знакомое пегасам. Тёмная бездна под копытами. Прервавшийся выдох в момент, когда она застряла между стенами узкой, ступенчатой трещины, пролетев пару ярдов. Её сердце колотилось где-то в горле. Было тяжело дышать. Она чувствовала, что её тело зажато в ледяные тиски, и понимала, что любое неосторожное движение могло разрушить лёд, который держал её, и она висела тихо, боясь пошевелиться. Она подумала, что выбраться наверх по гладким стенам не получится, и эта мысль вызвала новую волну ужаса.
Секунды шли за секундами, она оставалась в прежнем положении, её дыхание успокоилось, а сердце перестало частить, глаза привыкли к темноте, и, наконец, она осмотрелась. Её тело застряло между двумя ледяными выступами, которые шли параллельно верху трещины, а её ноги висели ниже уровня выступов – там стены снова расходились, и больше никаких выступов видно не было. Ситуация была поистине ужасной. Любое лишнее движение могло привести к падению в бездонную пропасть.
Поул подняла переднюю ногу и поставила её на выступ. Нога заболела, когда она приложила усилие, но её тело немного сдвинулось, давая ей надежду на освобождение из ледяной ловушки. Она поставила другую ногу на противоположный выступ и попыталась приподняться. Поначалу её усилия казались бесплодными, но она выдохнула так глубоко, как только могла, и продолжала отталкиваться, выигрывая дюйм за дюймом и пытаясь не обращать внимания на угрожающее потрескивание льда. Осколки с краёв выступов и её седельные сумки полетели в пропасть, когда она последним усилием вырвалась на свободу и подтянула задние ноги, поставив их на выступы и замерев в этой позе. Так она постояла немного, восстанавливая дыхание и стараясь не смотреть в тёмную узкую щель под собой, хотя она притягивала её взгляд, как магнит. Наконец, обретя способность действовать обдуманно, она осмотрелась и заметила, что выступы, на которых она стояла, продолжались вдоль всей видимой ей части трещины до места, где та поворачивала. Поул пришла в голову мысль пойти вдоль выступов в надежде, что где-нибудь найдётся место, где они поднимутся достаточно близко к поверхности, и она сможет выбраться.
Так она и поступила, медленно и осторожно, ставя правые копыта на правый выступ, а левые – на левый, постепенно удаляясь от дыры, которую пробила при падении и в которую просачивался жидкий вечерний свет, шагая под ледяным потолком и внимательно разглядывая и обнюхивая каждый дюйм льда, прежде чем доверить ему свой вес. Через десяток минут такого движения она наконец добралась до поворота и, пройдя его, увидела, что выступы здесь приближались к поверхности настолько, что она не смогла бы пройти под потолком, не наклоняя головы. Мощный удар открыл ей дорогу наверх, и Поул задержала дыхание, ставя передние ноги на край трещины и отталкиваясь задними. Оп! – и она уже стояла на поверхности, прямо возле валунов, под защитой которых собиралась разбить лагерь.
Лагерь… Её седельные сумки! В этот момент Поул заметила, что вся промокла от пота. Её ноги дрожали, хотя усилия, которые она приложила, выбираясь из трещины, были обычными для её тренированного тела, и она поняла, что дрожит не только от пережитого страха, но и от холода. Она отчаянно нуждалась в огне и укрытии, чтобы согреться и высушить вещи. У неё не было ни огня, ни укрытия. Она лишилась почти всего снаряжения, и уже стемнело. Продолжать движение, рискуя провалиться ещё раз, она не могла – теперь Поул не была уверена, что сможет спуститься по леднику даже ясным днём, не говоря уже о тёмной безлунной ночи.
Она обошла валуны, стараясь держаться поближе к ним, сама не зная, зачем это делает, и вдруг увидела расщелину, в которую смогла протиснуться и которая привела её к небольшой площадке, скрывавшейся, как оказалось, в середине стоявших кругом каменных глыб. Камни защищали её от ветра, снега было достаточно, и Поул решила построить нечто вроде иглу – по крайней мере, так она могла надеяться, что не замёрзнет насмерть. Работа была тяжёлой, потому что у неё не было другого выхода, кроме как сгребать снег и утрамбовывать его, создавая постепенно некое подобие снежных хижин, которые строили полярные пегасы, но она согрела Поул, и, когда та закончила, ей было почти тепло.
Закончив постройку убежища, Поул забралась внутрь, заложила вход снегом и попыталась уснуть. Она была усталой и голодной, в её снежной лачуге было сыро и холодно, и она не знала, как выжить в этой ледяной пустыне без снаряжения и припасов – но рыхлый снег, который она предусмотрительно нагребла внутрь, всё-таки задерживал тепло её тела, а её дыхание постепенно согревало воздух в иглу. Наконец, внутри стало достаточно тепло, чтобы усталость взяла своё, и она уснула, свернувшись клубком, закутавшись в парку и натянув её рукава на копыта, а просторный капюшон – на мордочку, и спрятав нос в его меховой оторочке.
Наутро погода переменилась. Выбравшись из своего неуютного убежища, Поул не увидела и следов Белого Безмолвия, так внезапно наступившего вчера. Она провела ночь, дрожа на своей снежной постели, периодически просыпаясь, согреваясь парой гимнастических упражнений и снова проваливаясь в неспокойную дрёму без снов. Теперь её дух совсем упал, когда она увидела яркое солнце, сияющее сквозь слой тонких, лёгких облаков, и, повернувшись на север, Поул увидела край серого одеяла обложной облачности, которое радостно гнал дальше и дальше от неё всё тот же южный ветер. Она испытала ощущение, похожее на то, которое бывает у опоздавших, когда они смотрят вслед уходящему поезду. Ясная погода в Заполярье означает только две вещи: слепоту и жестокий холод. Поул уже чувствовала, что воздух стал холоднее, и знала, что первая же безоблачная ночь приведёт к ещё большему похолоданию. Слепота тоже не заставит себя долго ждать – яркий свет, отражённый от снежного покрова, вскоре повредит её глаза, которые она больше не могла защитить очками: они остались в потерянных сумках. Но пока этого не произошло, и она внимательно осмотрелась, намечая безопасный путь вниз по леднику. Она увидела дирижабль почти мгновенно.
Он больше не был дирижаблем, и она поняла, почему не заметила его вчера: в сумерках она обманулась, решив, что это просто ещё несколько куч камней, потому что цвета были практически неразличимы. Сейчас он бросился ей в глаза ярко-красными фрагментами обшивки, разбросанными по белому снегу и серым камням. В это зрелище было настолько трудно поверить, что она простояла беззвучно минуту или две, глядя во все глаза на место трагедии, которая, видимо, произошла несколько дней назад: некоторые обломки уже занесло снегом, хотя снегопадов не было уже больше двух недель. До них было довольно далеко, не меньше мили от того места, где стояла Поул, но ей показалось, что она видит аквамариновое тело Темпеста – самого талантливого летуна из всех, кого она знала, и единственного пегаса в мире, чьи воля и самодисциплина оказались достаточно сильны, чтобы он смог отказаться от радости свободного полёта, знакомой пони его расы с детства, и освоить сложную и требовательную профессию пилота. Поул вдруг обнаружила, что изо всех сил прижимает копыто к губам, и что на её щеках появились две мокрые дорожки. Она покачала головой, шепча: «Нет. Нет. Нет!» – почти прокричав последнее слово, она ринулась по ледяному склону, не разбирая дороги. Она не помнила, как сбежала по леднику, перепрыгивая трещины и спотыкаясь о камни, каким-то чудом не провалившись снова и добравшись до обломков корабля меньше чем за пять минут.
Она не ошиблась. Аквамариновым пятном, которое она увидела издалека, был Темпест. Его изломанное тело было хорошо заметно – оно лежало ничком на высоком снежном наносе, с оторванным крылом, и с головой, развёрнутой к небу, как будто он хотел в последний раз посмотреть туда, где прошла вся его жизнь. Облака рассеялись, полностью открыв солнце, но Поул почти ничего не видела. Она не нашла в себе силы приблизиться к телу и оставила его, чтобы обыскать место крушения. Она почти ничего не чувствовала; неспособность перестать плакать была единственной реакцией, которую она ощущала, двигаясь от обломка к обломку. Найти других членов экспедиции оказалось не так просто.
Дэззл лежал под тяжёлым лонжероном; его серое тело было почти полностью вдавлено в ледник, окружённое тёмно-красным пятном снега, пропитанного его кровью, и было едва видно из-под лежавшей на нём конструкции. Пачка бумаги торчала из его седельной сумки, которую она нашла открытой неподалёку – он знал о том, что случится, и успел собрать все свои записи за те несколько минут, что были у него перед крушением. Она взяла верхний листок и начала читать, пробегая взглядом по строчкам знакомого убористого почерка, описывавшим его исследования восточной части Южной Уздечки и находки, сделанные там: несколько новых видов радужных мхов, гигантские скелеты морских млекопитающих, странные нелетающие птицы, кормившиеся головоногими и нырявшие за ними на глубину в двести-триста футов… Она осторожно положила листок на место и взвалила сумку на спину, не очень понимая, зачем она ей, и зная только, что должна сохранить её.
Следующим она нашла тело Гейла – скорее любитель приключений, нежели учёный, страстно отдававшийся метеорологическим исследованиям, но не упускавший ни одной возможности оторваться как следует – он присоединился к экспедиции, чтобы закончить свою работу по вопросам формирования циклонов, но куда важнее для него было стать участником первого пилотируемого полёта за полярным кругом. Он был вторым пегасом в команде, и тоже отказался покинуть падающий корабль – даже после смерти он продолжал сжимать рычаг сброса балласта, лёжа под обломками гондолы. Поул потянулась к его копыту, но остановилась и заставила себя пойти дальше, продолжая поиски, хотя сейчас ей хотелось только лечь, свернуться в клубок и плакать, пока не наступит смерть от голода и переохлаждения.
Тело Старскейп лежало неподалёку, совсем целое, казавшееся живым. На мгновение Поул была готова поверить, что сейчас она шевельнётся, отзываясь на её оклик, но, подойдя ближе, увидела, что широко распахнутые бирюзовые глаза единорожки покрыты тонкой коркой льда. Борозда, тянувшаяся за её телом, и несколько вмятин на снегу говорили о том, что она прожила ещё какое-то время после катастрофы и пыталась уползти подальше от угрожающих воспламениться обломков. Рациональная и трезвомыслящая, как любой профессиональный астроном, она наверняка понимала, что это бессмысленно. Нежная и заботливая, как врач экспедиции, она наверняка надеялась до последнего, что помощь придёт – но ей было некому помочь. Поул подавилась слезами и отвернулась, чтобы закончить осмотр, вспоминая своих товарищей – всех вместе и каждого по отдельности, и отказываясь заменять в памяти их глаза и улыбки на картины изломанных останков, которые видела только что. Она закончила за полчаса, и вернулась к месту, с которого начала. Темпест. Дэззл. Гейл. Старскейп. И…
Одного тела не хватало. Тела, которое она хотела найти и боялась найти больше всего. Она продолжала кружить среди обломков, передвигая их, если это было возможно, заглядывая под них и высматривая любые следы, но тщетно. В конце концов, Поул сдалась, и застыла на месте, глядя перед собой невидящим взглядом. Это было невозможно. Этого просто не могло произойти. Не с её товарищами. Не со Снежинкой. Не с ней.
Её плечи затряслись, когда она снова начала плакать – зло и беззвучно. Ненасытный белый зверь выпустил её из своей хватки, но только для того, чтобы забрать взамен другую жертву, куда более страшную. Она сорвалась с места, изо всех сил ударяя задними копытами по снегу и крича что-то солнцу, которое издевалось над ней, заливая ярким и радостным светом всё вокруг, освещая тела и обломки. Её бы куда больше устроила ночь – непроглядная полярная ночь, когда не видно ни зги, не видно того, что случилось тут, когда приходит холод, убийственный холод, пробирающий до глубины души, проникающий под кожу и струящийся по жилам, остужающий пламя боли и отчаяния, приносящий покой и умиротворение, забвение и смирение…
Это закончилось так же внезапно, как началось, и она обнаружила себя в нескольких сотнях ярдов от места катастрофы. Она услышала что-то и повернулась на звук. Вероятно, раньше груда камней, к которой она случайно приблизилась в приступе слепой ярости, скрывала от её взгляда то, что она видела сейчас; Поул шагнула вперёд, шагнула ещё раз, споткнулась и побежала, ещё не веря своим глазам, добежала и упала рядом, откинув капюшон и разбросав по плечам свою гриву, которая засияла под ярким солнцем. Её взгляд почему-то задержался на золотых локонах, смешавшихся с тёмно-фиолетовыми, которыми всегда так гордилась Снежинка, пока она сидела, склонившись над белым телом, лежавшим рядом с тёмной расщелиной в скале. Какое-то время она отстранённо наблюдала за игрой контрастов, боясь взглянуть куда-то ещё, но потом повернулась и увидела свежую борозду в снегу, которая выходила из расщелины и заканчивалась под телом Снежинки. Только тогда она поняла, что единорожка смотрит на неё, пытаясь что-то сказать.
– Снежинка! Ты… Ты жива! – Поул засмеялась, продолжая плакать и бесцельно трогая обгоревшую, спутанную гриву единорожки и её израненное и обмороженное тело.
– …услышала… твои крики… выползла… – губы Снежинки были покрыты коркой запёкшейся крови и едва шевелились; она замолчала, чтобы перевести дыхание.
– Я была почти готова поверить, что ты не придёшь, – она последним усилием подняла голову, посмотрела Поул в глаза, улыбнулась и обмякла в её копытах.
Интерлюдия
Я молча закрыла книгу, убрала её в сумку, и мы с Эпплджек, не сговариваясь, встали и пошли по парковой дорожке бок о бок. Солнце светило всё так же ярко, и лёгкие облака, гонимые весенним ветром, то сбивались вместе, то рассыпались по всему небу; между ними нет-нет, да пролетали пегасы из погодного патруля. Порхавшая над нами птица издала особенно пронзительную трель, видимо, пытаясь поделиться переполнявшим её восторгом по поводу прекрасного дня и великолепной погоды, и из кроны стоявшего неподалёку дерева послышался ответ. Она устремилась туда, и вскоре окрестности огласил на удивление слаженный дуэт. Отстранённо подумав о том, что надо бы при случае пригласить их в хор Флаттершай, я продолжила молча шагать по дорожке. Наконец, Эпплджек нарушила молчание:
– Теперь ты понимаешь, почему эта книга меня так заинтересовала?
Я кивнула, продолжая думать, каково это, когда ты видишь своих друзей мёртвыми. У меня не получалось представить, что бы я делала, найдя изуродованные тела Твайлайт, Пинки, Дэш, Флаттершай… Эпплджек. Я посмотрела на неё, идущую рядом: ветер перебирал пряди её золотистой гривы, игриво свивая их и расплетая вновь, и когда он забрасывал их ей на ухо, оно непроизвольно дёргалось; жёлтая шёрстка на боку была слегка испачкана то ли краской, то ли побелкой для деревьев, а травинка, которую она жевала, перебрасывая из одного угла рта в другой, вздрагивала в такт шагам. Вот она повернула голову, посмотрела на меня, и я увидела в её зелёных глазах собственное отражение. Я заставила себя произнести:
– Понимаю. Но я не понимаю, зачем было кому-то писать такую книгу? Она ужасна. Ужасна, Эпплджек!
– Прости.
Она отвернулась, опустив голову. Мы проходили мимо куста сирени, которая только-только выбросила юные, клейкие листья из почек, и я ощутила лёгкое прикосновение его ветвей. Повинуясь внезапному импульсу, я дотронулась до плеча Эпплджек, невольно повторяя прикосновение сиреневого куста. Она остановилась.
– Я не виню тебя в том, что ты мне её показала. Я прекрасно понимаю, почему ты решила, что нам стоит прочесть её вместе. Я просто не могу понять, зачем автору было писать… такое.
Эпплджек пожала плечами, но не отстранилась.
– Не знаю, сахарок. Может, если начать читать дальше, станет понятнее?
Мы стояли прямо на середине дорожки, и гуляющим по парку пони приходилось обходить нас по газону; я поймала на себе несколько недовольных взглядов и спохватилась.
– Ты права. Давай сядем и продолжим?
Эпплджек кивнула, посмотрела по сторонам и направилась к только что освободившейся скамейке прямиком через лужайку. Состроив недовольную гримаску, я сказала ей вслед, обходя газон по дорожке:
– Ах, Эпплджек, неужели же тебе не говорили, что по газонам ходить нельзя?
Она обернулась и показала мне язык, занимая скамейку прямо перед носом у пары совсем молодых единорогов, которые явно претендовали на то же местечко. Дождавшись меня, она сказала:
– Вот видишь? Пойди мы обе по дорожке, остались бы без места.
– Поискали бы ещё, – я села, достала книгу и похлопала по скамейке рядом с собой. – Двигайся, а то ничего не разглядишь.
– Зрение у меня пока в порядке, – ответила Эпплджек, но тем не менее села поближе. Я усмехнулась и открыла потрёпанный томик.
Глава 3
Поул вползла в пещеру, таща за собой седельные сумки, полные сушёных фруктов. Это было нелегко, потому что узкий проход, который вёл внутрь, хоть и был достаточно широк, чтобы по нему могла пробраться пони, но делал несколько поворотов, преодолеть которые с тяжёлой поклажей было довольно затруднительно. Поул перевела дух, встала и отнесла сумки в угол, который использовала в качестве склада. Выложив их содержимое в общую кучу, она оставила их там же и пошла проверить, как там Снежинка.
Прошло три дня после того, как Поул вышла к месту крушения дирижабля. В тот день у неё ушло довольно много времени на то, чтобы обустроить пещеру, возле которой она нашла Снежинку, и отыскать достаточно компактный обрывок ткани от оболочки корабля, чтобы сделать некое подобие лежанки. Затем она втащила единорожку внутрь и, уложив её на подстилку, отправилась на поиски пищи – она ничего не ела с прошлого утра и была очень голодна – и лекарств. Это оказалось несложно – запасы пищи и топлива почти не пострадали при крушении, хотя и оказались разбросаны по округе. Ей даже повезло найти примус, и она не смогла удержаться от улыбки – теперь у них будет горячая еда и тепло. Пещера, которую они заняли, была довольно большой – как минимум вчетверо больше её потерянной палатки – но защищала от ветра куда лучше, чем любая палатка, и её было проще прогреть. Сварив немного овсянки, она поела и попыталась накормить Снежинку сушёными фруктами, размоченными в горячей воде, но та не пришла в себя и не могла есть, хоть и выпила немного тёплой воды. У Поул ушло почти два часа на то, чтобы перевязать её многочисленные раны и обморожения, благо ей удалось собрать часть содержимого шкафчиков из медицинского кабинета. Она сделала, что могла, но результат был всё же далёк от идеала, и какое-то время она провела, поправляя повязки, чтобы они не давили слишком сильно или, наоборот, не сползали. Затем она оставила кружку с водой возле постели и вышла из пещеры, чтобы сделать то, что нужно было сделать.
Впоследствии она безуспешно пыталась забыть об этом, но картины тех часов, которые она провела, хороня своих друзей, снова и снова вставали перед её внутренним взором. Она должна была сделать это не только ради соблюдения обычаев – она знала, что если оставить тела без погребения, это даст полярным драконам прекрасную возможность попировать вволю. Было странно, что эти твари, слишком мелкие и слабые, чтобы добывать себе пропитание охотой, и использовавшие своё пламя для того, чтобы размораживать падаль и лакомиться подогретым мясом, ещё не сползлись к месту трагедии – особенно с учётом того, что она произошла несколько дней назад. Встреча с одним полярным драконом была не особо опасна для того, кто знал об их привычке плевать огнём в глаза противнику, но вот несколько рептилий могли бы доставить серьёзные неприятности даже такой сильной и опытной пони, как Поул. Работая, она внимательно оглядывалась по сторонам, чтобы её не застали врасплох, но ничего такого не произошло, и сейчас она заканчивала могилу Старскейп, прилаживая последний камень на вершину пирамиды-надгробья, и пытаясь закрепить на нём обломок доски с грубо вырезанными инициалами. Закончив, Поул постояла немного, глядя на четыре могилы, которые она сделала для своих друзей. Они выстроились в ряд под защитой крепкой, высокой скалы в полумиле от места крушения, надёжно прикрытые ей и от смещений льда по мере сползания ледника к морю, и от явно преобладавшего здесь южного ветра, который нёс всё больше и больше снега, хотя небо оставалось чистым. Четыре невысокие пирамиды, сложенные из серых камней, были освещены красным светом заходящего солнца, и Поул повернулась, чтобы взглянуть на маленькое светило, готовое утонуть в фиолетовой дымке, затянувшей горизонт. Она была опустошена, и не могла плакать, и ушла, не сказав ни слова.
По дороге назад она потратила время, оставшееся до темноты, чтобы собрать немного керосина, и подобрала медицинскую укладку, которую нашла, когда стало почти совсем темно. Вернувшись в пещеру, она приготовила ужин и напоила Снежинку. Та не приходила в себя, и только тихо постанывала. Поул дотронулась до её лба и покачала головой. Надо было поправить повязки, и она снова постаралась сделать это наилучшим образом, хоть и знала, что это всё равно бессмысленно, и что Снежинка продолжала ворочаться, заставляя повязки сползать. Поул чувствовала себя выдохшейся и уснула в тот же момент, когда положила голову на подстилку рядом с головой Снежинки. В пещере было тепло, и примус тихонько шипел, напевая привычную для слуха Поул колыбельную, которая смешивалась с неизменным завыванием ветра снаружи.
Проснувшись утром, Поул осмотрела Снежинку, которая ворочалась и стонала всю ночь. Она всё ещё была без сознания, и не отреагировала на попытки накормить её завтраком. Это начинало серьёзно беспокоить Поул, потому что Снежинка не ела уже несколько дней. Земная пони провела несколько часов, сидя рядом и пытаясь привести единорожку в чувство, но та не отвечала. Время от времени она начинала шептать что-то неразборчивое, но Поул смогла разобрать только собственное имя. Смотреть на неё было больно, и в конце концов Поул сдалась, оставив пещеру и отправившись обыскивать место крушения.
Снаружи было солнечно, и стало гораздо холоднее, чем вчера. Поул отметила это, удовлетворённо подумав, что теперь им всё равно, и мороз не представляет для них угрозы – ведь у них есть отличное укрытие и вдоволь еды и топлива. Ветер по-прежнему торопился к северу, неся позёмку над обломками корабля и четырьмя могилами, возвышавшимися поодаль. Поул не смогла заставить себя подойти к ним, хотя и ощущала такое желание, и направилась к обломкам. То, что некогда было прекрасным, величественным воздушным судном, было разбросано почти на милю окрест. Судя по расположению фрагментов, корабль потерял подъёмную силу и упал из-за утечки газа или обледенения. Поул решила, что пожар за крушением всё-таки не последовал, поскольку, хотя некоторые детали гондолы обгорели, большая их часть осталась нетронутой пламенем. Было похоже, что керосин, пролившийся из ламп или примусов, которые горели в момент крушения, всё-таки воспламенился, но, к счастью, припасы почти не пострадали.
В их теперешнем положении это было настоящим спасением, потому что того количества пищи и топлива, которое было на борту корабля, двум пони хватило бы на полгода безбедного существования. Они, конечно, не смогли бы взять это всё с собой, отправляясь в переход к зимовью, но они могли бы оставаться тут столько, сколько потребовалось бы, чтобы Снежинка полностью выздоровела, и начать марш на север в добром здоровье. «Если с ней всё будет в порядке», подумала Поул и отогнала эту мысль как можно быстрее, продолжая собирать пакеты с сушёным овсом и пшеницей, разбросанные по снегу вокруг кормовой части гондолы, которая сохранилась при крушении лучше прочих. Она сделала несколько ходок в пещеру и обратно, и теперь в их пещере возвышалась довольно солидная куча припасов, сложенных в углу, противоположном тому, который занимала Снежинка. Поул также нашла две палатки и тоже перенесла их внутрь. Она чувствовала себя всё более и более уверенной в будущем, но её беспокоило состояние Снежинки. Ей не становилось лучше. Скорее наоборот.
Её стоны стали громче, и начался бред. Она говорила почти непрерывно – по большей части бессмыслицу, которую Поул не понимала, но произнося время от времени вполне связные фразы. Вечером Поул сделала себе ужин, напоила подругу и попыталась записать события предшествовавших двух дней в дневнике, который пережил падение в расщелину во внутреннем кармане куртки, но не смогла сосредоточиться. Она начала было писать – но почти тут же прекратила, пододвинулась к Снежинке и села рядом с ней, положив её голову к себе на колени, пока та продолжала бредить. Поул показалось, что единорожке стало лучше от её прикосновения, и та начала говорить более осмысленно.
Долгие ночные часы тянулись один за одним, и из обрывочных фраз Снежинки Поул понемногу начала выстраивать картину трагедии. Она узнала, что дирижабль разбился почти неделю назад, и что причиной катастрофы стало тяжёлое обледенение, которое началось из-за обложной облачности – той самой, что обрадовала её в тот же день в пятидесяти милях к югу. Она узнала, что в последние мгновения перед крушением пегасы предлагали взять двоих пони из трёх бескрылых и спасти хотя бы их, но, поняв, что никто не хочет спасения за чужой счёт, тоже решили остаться и помочь остальным в попытках справиться с управлением. Поул сидела на краю подстилки, держа в копытах голову Снежинки, поглаживая её гриву, и слушала, как та торопливо говорит, обращаясь по очереди к Темпесту и Гейлу, убеждая их покинуть корабль, и не могла забыть ни на секунду, что оба они погребены в ледяных могилах меньше чем в миле отсюда.
Было тепло, но довольно сыро, примус давал очень слабый оранжевый свет, потому что Поул уменьшила пламя, чтобы сэкономить керосин, и тихо шипел; ветер снаружи продолжал выть и бросать снег на скалы, и эти звуки смешивались с бормотанием Снежинки. Обстановка была невыносимой, и Поул решила выйти на улицу и подышать свежим морозным воздухом, прежде чем попытаться уснуть. Она уже проползла последний поворот перед выходом наружу, когда услышала звуки, которые заставили кровь застыть в её жилах. Она замерла и обратилась в слух.
Тяжёлые удары, которые она услышала поначалу, можно было бы счесть звуками от падения валунов, сброшенных с высоты порывами ветра, но вскоре раздался рёв, который мог издавать только голодный зверь. Низкий, исполненный ярости звук прокатился над заснеженной равниной, легко перекрыв завывание ветра и шорох снега. Через минуту или две стало ясно, что оно приближается, и Поул отползла глубже, спрятавшись за вторым поворотом прохода. Земля затряслась, когда оно приблизилось, проходя мимо в своём неспешном движении к востоку. Поул вздрогнула и вернулась в тёплую и безопасную пещеру.
Снежинка застонала и повернулась снова, сдвинув повязки; Поул поспешила к ней и некоторое время занималась приведением их в порядок. Закончив, она напоила Снежинку; та пила маленькими глотками, проливая больше, чем глотая, потому что она дрожала и её зубы стучали о края кружки. Убрав кружку, Поул легла рядом с единорожкой и провела остаток ночи в тяжёлой полудрёме, просыпаясь время от времени, чтобы проверить, как она, и прислушаться, пытаясь расслышать признаки присутствия неизвестного существа.
Когда она проснулась, был почти полдень, но она всё равно не выспалась. Добравшись до выхода и осмотревшись, она увидела, что наступил ещё один солнечный день, и что стало даже ещё холоднее, чем было. Позавтракав и сделав Снежинке перевязку, она вернулась к поискам припасов и снаряжения на месте крушения дирижабля. Набрав сухофруктов и отнеся их в пещеру, она взглянула на Снежинку и снова отправилась наружу, неся сумки в зубах и думая о состоянии подруги. Большинство её ран были достаточно тяжёлыми, но не представляли опасности для жизни; беспокоило Поул только большое обморожение на правой задней ноге. С ним дела были откровенно плохи – кожа почернела и отслаивалась каждый раз, когда она меняла повязку, и появился запах – тяжёлый запах, обычный для хирургических отделений общественных больниц, ещё не сильный, но отчётливый. Поул продолжала думать, и чем больше она думала, тем яснее понимала, что это гангрена.
В этот момент она обнаружила, что смотрит на круглую шкалу и стеклянную спираль, заполненную красной жидкостью, и поняла, что нашла уцелевший термометр, и что он показывает минус сорок. Она потрясла головой и посмотрела внимательнее, тщательно осмотрев прибор. Он был в порядке. Её дыхание заставило красную жидкость сдвинуться, вернувшись к отметке «сорок» почти сразу после того, как она отодвинулась. Она внезапно поняла, что с трудом ощущает свои ноги, и что её щёки и губы покрыты толстой коркой льда. Она не знала, сколько она простояла на этом морозе, погрузившись в размышления и не двигаясь, и теперь ругала себя последними словами, спеша обратно в пещеру и захватив сумки и термометр – свой она потеряла при падении в трещину, вместе со всем снаряжением.
Вернувшись, Поул немедленно сняла куртку и внимательно осмотрела ноги. Кожа побледнела, став почти белой; она хорошо видела это даже через свою густую жёлтую шёрстку. Она тут же начала растирать их друг о друга, периодически топая изо всех сил, чтобы восстановить кровообращение. Целую невыносимую минуту её усилия оставались бесплодными, но вот первые иголочки боли укололи её где-то под правым копытом, и она улыбнулась, закусывая губу и ложась рядом со Снежинкой, в то время как боль волнами протекала через её ноги вслед за кровью, которая возвращалась в опустевшие сосуды; это значило, что с ней всё будет в порядке, и она улыбалась, смахивая навернувшиеся на глаза слёзы.
Ей пришлось пережить ещё пять минут блаженных мучений, прежде чем она смогла встать и осмотреть Снежинку. Той стало хуже. Жар усилился, и тяжёлый запах, который Поул поначалу не заметила, занимаясь своими ногами, повис в воздухе, знаменуя беду. Она сняла повязку с обморожения и сглотнула, увидев, как полоска плоти отслоилась от раны вместе с бинтами. Запах усилился. Поул вернула повязку на место и отвернулась, усиленно размышляя. Сомнений не оставалось. Это была гангрена, и Снежинке оставалось не более трёх дней, если… Если только она не решится и…
Поул не смогла назвать то, на что ей надо было решиться, даже мысленно, и повернулась к седельным сумкам, чтобы разложить принесённое. Сумки были набиты медикаментами и инструментами, и Поул выложила их, отметив про себя, что не знает названий и назначения даже половины из них. Её познания в медицине, как и у всякого путешественника, были достаточны, чтобы перевязать рану или вправить вывих; даже вправление перелома – а ей уже приходилось делать это во время своей первой антарктической экспедиции – было для неё непростой задачей. То, что ей надо было сделать сейчас, далеко превосходило её знания и навыки, и она всё ещё отвергала саму мысль о подобном вмешательстве, в то время как её копыта наполняли котелок снегом и ставили его на огонь, готовясь стерилизовать инструменты.
Она должна была сделать то, чего не хотела и что выходило далеко за пределы её знаний. Ответственность за это решение была ещё тяжелее, и она ненадолго остановилась, пытаясь представить, какой выбор сделала бы Снежинка в такой ситуации. Она не была уверена, имеет ли она право решать за неё. Продолжая думать, Поул вдруг поняла, что её переполняет жалость к себе, и это стало поворотным моментом – поняв природу своих сомнений, она моментально рассердилась на себя и на свою слабость. Ставить под угрозу жизнь подруги просто потому, что это несправедливо и она не должна принимать таких решений? Чушь! Поул решительно направилась к выходу и начала сгребать снег в проход, чтобы не покидать пещеру ночью в поисках чистого снега. Ей понадобится много снега. Вернувшись, она обнаружила, что вода уже закипела, и, отобрав инструменты, сложила их в котелок и засекла время. Старскейп когда-то упоминала, что кипячения в течение получаса достаточно, чтобы стерилизовать инструменты. У Поул было немного времени, чтобы закончить подготовку.
Ей потребовалось больше двух часов, чтобы превратить пещеру в импровизированную операционную, принеся как можно больше источников света, включая керосиновую лампу без стекла и дюжину свечей, которые она нашла в обломках кухонного шкафчика. Рядом с ним она нашла маленькую тележку, которая служила на корабле в качестве передвижного столика, и решила приспособить её для инструментов. Помимо этого, она принесла несколько сравнительно коротких досок и сделала некое подобие треноги, чтобы подвесить ногу, которую ей предстояло оперировать – и несколько ремней, которые были нужны для того же. Отсутствие сознания было счастьем для Снежинки, но Поул знала, что это не помешает её телу дёргаться от боли, и оставила пару ремней, чтобы связать единорожку. Планируя рабочее место, она расставила флакончики со спиртом, который был нужен для обработки операционного поля, её копыт и инструментального столика, разложила бумажные пакеты со стерильной марлей и ватой, и отсортировала бельё, которое она хотела подстелить под единорожку, чтобы не укладывать её на грязные доски, игравшие роль операционного стола.
Наконец, она закончила. Огни ярко светили, отражаясь от металлической поверхности столика, вымытого, высушенного и протёртого спиртом; перевязочный материал был разложен на нём, а Снежинка – связана, с ногой, подвешенной к треноге, под которой лежало чистое бельё. Поул огляделась ещё раз, проверяя, не забыла ли чего, и потянулась за почти выкипевшим котелком, чтобы выложить инструменты на столик. Попытавшись поднять его, она поняла, что её зубы стучат так сильно, что она не может взяться за ручку котелка. Она прекратила попытки и посидела немного, обхватив себя копытами и повторяя шёпотом слова, в которые отчаянно хотела верить: «Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет…»
Интерлюдия
Некоторое время мы сидели молча – Эпплджек, закрыв книгу, отсутствующим взглядом смотрела перед собой, а я глядела в небо. Набежавшие невесть откуда тучки скрыли солнце, и Эпплджек, посмотрев вверх и сдвинув на затылок шляпу, сказала:
– Будет дождь. По-моему, надо торопиться под крышу, сахарок.
Я кивнула и встала, пряча книгу в сумку.
– Куда пойдём?
Эпплджек посмотрела по сторонам и сказала:
– Может, раз уж мы читаем, стоит заглянуть к Твайлайт? До библиотеки успеем…
Сверкнувшая молния прервала её на полуслове, и последовавший через несколько секунд громовой раскат оглушил нас, заставив помотать головами.
– Или нет. Похоже, придётся бежать! – порыв неожиданно холодного ветра, заставивший деревья тревожно зашуметь, подтвердил её правоту. Я огляделась; пони вокруг торопливо расходились по домам, в отдалении хлопали ставни и двери. Парк быстро пустел. Я нервно спросила:
– Так, а кто у нас живёт ближе всего?
– Я. Побежали?
– Побежали!
Мы сорвались в галоп, торопясь к ферме Эпплов, но дождь явно не собирался упускать добычу – не успели мы пробежать и полмили, как в пыль под нашими копытами ударили первые тяжёлые, редкие капли, заставив меня поёжиться на бегу; восточный ветер усилился, задул сбоку и вдруг сорвал шляпку с моей головы. Ойкнув, я остановилась, наблюдая, как она упала в траву, покатилась, подхваченная новым порывом, и исчезла из виду в ближайших кустах. Надеясь успеть, прежде чем её унесёт окончательно, я побежала за ней, но тут начался ливень. Мгновенно промокнув от гривы до хвоста, я застыла, не в силах сдвинуться с места: без шляпки, с безнадёжно уничтоженной причёской – мокрая грива свисала мне на глаза, мешая видеть, а ведь я всегда ненавидела эти дурацкие чёлки! – промокшая, перепачканная в пыли, которая стремительно превращалась в жидкую грязь, жалкая и ничтожная…
Эпплджек хлопнула меня по плечу.
– Эй, побежали! Сейчас не лето, простынешь! Вон, и грива вся промокла…
Я вышла из оцепенения, и увидела её глаза, лучившиеся тревогой и заботой. Секунду или две мы молча смотрели друг на друга, после чего я улыбнулась во весь рот. Какая вопиющая несправедливость! Я лишилась шляпки и причёски, промокла и испачкалась, а кое-кто тем временем наслаждается сухой – ну, почти – гривой! Но ничего, это нетрудно исправить…
– Точно! – я проворно схватила её шляпу зубами и припустила в сторону фермы, бросив быстрый взгляд через плечо. Эпплджек так и осталась стоять, провожая меня взглядом; её грива тут же вымокла, и теперь тоже свисала ей на глаза, облепив лоб.
– Эй! А ну, стой! – отряхнувшись, как будто это могло ей помочь под проливным дождём, она рванулась следом за мной, пытаясь вернуть шляпу – но не тут-то было! Я уворачивалась и юлила, не давая ей даже приблизиться, и изо всех сил старалась не терять полученного на старте преимущества. Держать в зубах шляпу, когда ты хохочешь в голос, оказалось неожиданно трудно, и Эпплджек в этом смысле приходилось куда проще – она могла позволить себе смеяться, сколько ей вздумается, но я продолжала крепко сжимать поля старого «Стетсона», маневрируя и не подпуская её к себе. Раскисшая дорога скользила под копытами, и мы обе измазались и запыхались, пока добежали до ограды фермы Эпплов. До амбара оставалась ещё сотня ярдов, и Эпплджек, поняв, что я ничуть не уступаю ей в скорости и проворстве, решила сделать ставку на силу. Легко перемахнув через ограду – мне пришлось сделать солидный крюк, чтобы добежать до калитки – она встала на дорожке, которая вела к вожделенным воротам, и стала ждать меня, коварно ухмыляясь. Я остановилась напротив, чтобы перевести дух. Она фыркнула, опустила голову и пару раз ударила по земле передней ногой, демонстрируя готовность к схватке – но грязь, поднявшаяся фонтаном после первого же удара, забрызгала ей всю мордочку. Смешно наморщившись, она начала отряхиваться, а я засмеялась и бросилась к амбару, шутливо толкнув её, когда пробегала мимо. Эпплджек, смахнув грязь, кинулась следом, не отставая ни на шаг, но и не догоняя. Наконец, я добежала до ворот амбара и попыталась захлопнуть их телекинезом, но не успела – она ворвалась внутрь, толкнула меня плечом, и мы покатились по восхитительно сухому, тёплому и ароматному сену. В такой схватке преимущество было на стороне Эпплджек, и она быстро оказалась сверху, придавив меня копытами.
– Ну? – грозно нахмурившись, она выразительно посмотрела на шляпу, которую я продолжала сжимать в зубах. Эта неимоверно суровая мордочка в сочетании с облепившей её мокрой гривой выглядела до того смешно, что я не выдержала и расхохоталась, выронив шляпу и размахивая в воздухе всеми четырьмя копытами. Эпплджек, глядя на меня, захихикала и упала рядом, перекатившись на спину и отбросив мешавшую ей гриву назад. Отсмеявшись, я вытерла слёзы и выдавила из себя:
– По крайней мере, я теперь не одинока в своём горе.
Эпплджек критически осмотрела помятую, перепачканную в грязи и сене шляпу и сообщила:
– Да нет, отчего же. Если её почистить и высушить – ещё не один сезон прослужит.
– Ах, так? – я было угрожающе занесла копыто, но Эпплджек быстро подхватила шляпу и положила её с другой стороны от себя.
– Ну уж нет! Она не виновата, что ты такая растеряха. Надеюсь, хотя бы книгу ты сберегла?
Я заглянула в сумку и ответила:
– С книгой всё в порядке, не переживай.
– Отлично.
Эпплджек встала, подошла к выходу из амбара и взглянула на небо.
– Да, а зарядило-то основательно. Часа на три, а то и до вечера. Давай-ка двигать в дом – не сидеть же тут дотемна.
– Подожди, давай немного отдохнём. Тут тепло и сухо, а ещё один забег под дождём – сейчас это для меня будет чересчур. Заодно прочитаем ещё одну главу – кажется, там начинается что-то захватывающее.
Эпплджек вернулась и встала рядом, глядя на меня.
– Я вот не знаю, хочу ли продолжать, сахарок. Эти намёки… Боюсь, кабы не началось что страшное, а не просто захватывающее.
– Не прочитаем – не узнаем! – легкомысленно отмахнулась я, доставая книгу и вытягиваясь во весь рост. В амбаре царил полумрак, приятно покалывавшая бока сухая трава была мягкой и ароматной, и я подумала, что ни за что бы не испытала этих ощущений, если бы не было непогоды, улетевшей шляпки и гонки под дождём – одним словом, не промокни я и не перепачкайся от головы до хвоста, мне бы и в голову не пришло валяться на сене в амбаре Эпплов. Эпплджек обошла меня и легла рядом, голова к голове; я открыла книгу на прежнем месте, и мы погрузились в чтение.
Глава 4
Это кошмар. Это наверняка кошмар. Это не может быть ничем, кроме кошмара.
…Поул пыталась сосредоточиться. Пот капал с её лба и застилал глаза, и она остановилась, чтобы вытереть лоб об плечо. Она не могла воспользоваться для этого копытами. Копыта были заняты чем-то, что у неё не получалось воспринять…
Длинное и хрусткое движение скальпеля по белой коже. Кровь начинает бежать тоненькой струйкой, моментально превращающейся в алый поток. Я развожу края раны и пытаюсь осушить её марлевым тампоном, высматривая кровоточащие сосуды.
…когда в пещере стало невыносимо жарко. Это было неудивительно при таком количестве горящих свечей, но операцию нельзя было прерывать, а пот не только мешал ей, но и мог привести к серьёзным осложнениям, если бы попал в рану. Поул повернулась и взяла зубами большую марлевую салфетку, пристроив её на треноге, к которой была подвешена нога Снежинки, так, чтобы можно было вытирать лоб, не отворачиваясь от операционного поля…
Этот маленький сосуд найти труднее, чем иголку в стоге сена, и ещё труднее пережать. Зажим соскальзывает снова и снова, и кровь продолжает течь. Секунда за секундой. Капля за каплей. Ещё пять секунд кровотечения. Ещё десять секунд. Ещё тридцать секунд, а жизнь продолжает вытекать из тела единорожки. Ещё… Есть! Зажим на месте, кровотечение остановлено, но это был только маленький сосуд под кожей. Лезвие движется дальше.
…Поул заметила, что её копыта покрылись плёнкой липкой крови, и её передёрнуло. Это было не только отвратительно, но и мешало, потому что держать инструменты стало труднее. Ей пришла в голову мысль, что хирургам пришлась бы по душе идея создания тонких и прочных перчаток, но она тут же поняла, насколько это смешно. Она была, пожалуй, первой земной пони, которая попыталась осуществить хирургическое вмешательство. Этим всегда занимались единороги. Единороги всегда были лучшими в делах, требовавших точности и аккуратности…
Мышечная ткань имеет очень хорошее кровоснабжение; пожалуй, слишком хорошее. По мере того, как лезвие погружается глубже, рана заполняется кровью мгновенно, несмотря на то, что бедро перетянуто жгутом, и марля становится почти бесполезной. Белые салфетки исчезают в зияющей алой пропасти и, кажется, превращаются в такую же красную слизистую массу, как та, которая уже заполняет её. Но они задерживают кровотечение, пусть ненадолго, и появляется возможность продолжать.
…происходящее выходило далеко за пределы переносимого, и Поул против собственной воли начала проваливаться в тупое оцепенение. Её копыта продолжали делать дело, но картинка перед глазами стала расплывчатой и далёкой. Воспоминания о Снежинке, какой она помнила её, здоровой и весёлой, пришли, и Поул не пыталась отогнать их…
Пульсацию крупного сосуда легко заметить, и лезвие замирает в дюйме от артерии. Её надо пережать до того, как она будет пересечена, иначе кровопотеря будет катастрофической. Зажимы с хрустом вцепляются в сосуд выше и ниже места, где он будет перерезан, и теперь можно продолжать. С мышцами почти покончено. На очереди кость.
«…а как тебе вот это?» Снежок летит на такой скорости, а прицел настолько точен, что она не успевает присесть и получает ощутимый удар.
«Ладно!» Она не единорог, и её броски далеко не так точны, но она земная пони и тоже кое-что умеет. Мощным толчком она отправляет снежок едва ли не больше собственной головы в короткий полёт, который заканчивается встречей со спиной Снежинки.
Единорожка оседает и падает на бок, лежа неподвижно…
Единорожка лежит на спине, безмолвно и неподвижно. Она постоянно стонала и подёргивалась, но затихла в момент, когда кожа и мышцы были пересечены и я остановилась. Зажимы и тампоны торчат из раны – странный красно-белый железно-марлевый букет в вазе из плоти. Бельё тоже пропитано кровью, и красное пятно выглядит ещё ярче благодаря свету, которым множество свечей и лампа заливают сцену.
…это не может быть ничем, кроме шутки. Она подходит ближе и немного обеспокоенно зовёт: «Ты в порядке? Эй? Снежинка? Эй?»
Белая единорожка лежит неподвижно, и её фиолетовая грива выглядит ещё ярче благодаря снегу, который оттеняет её. Она подходит ближе, делая именно то, чего ждала от неё Снежинка, и получает ещё один метко брошенный снежок прямо между глаз. От неожиданности она делает шаг назад и моргает, а Снежинка вскакивает и толкает её в ближайший сугроб. Несмотря на свою силу, она теряет равновесие и падает, Снежинка за ней, и обе хохочут в голос.
«Поул! Снежинка!» Старскейп машет им, стоя на пороге склада. «Вы собираетесь перевьючить всю погрузку на нас? Нам нужна ваша помощь!»
«Уже идём!» отвечает Снежинка, сгребает полную пригоршню снега, запихивает в капюшон её куртки и натягивает капюшон ей на голову. Она тут же сбрасывает его, но поздно – снег уже тает у неё на голове, и холодные струйки сбегают за шиворот. Её грива намокла и смотрится очень смешно, свисая на глаза, и Снежинка снова начинает хохотать. Она срывается с места, пытаясь поймать белую единорожку, но та уворачивается и дразняще-неторопливо трусит к жмущейся друг к другу кучке домов – их зимовью…
Проволочная пила вгрызается в кость. Белые стружки появляются и множатся, постепенно краснея по мере того, как к ним примешиваются частицы губчатого вещества и костного мозга. Снежинка напрягается, вытягивается и издаёт громкий стон. Пилить очень неудобно, потому что одна ручка пилы кое-как примотана к правому копыту, а вторую я сжимаю зубами. Вибрации пилы передаются моему черепу через челюсти, и от этого возникает непередаваемо мерзкое чувство. Белая единорожка начинает кричать – так кричат глухонемые, без слов, повторяя один и тот же нарастающий и затихающий звук снова и снова, и это так страшно, что я останавливаюсь.
…она несёт ещё один ящик с припасами к дирижаблю, но останавливается. Огромный воздушный корабль возвышается над ней, и она думает, как и много раз до этого, о сплаве идей и технологий, который дал жизнь великолепной летающей машине. Она смотрит вверх и улыбается Гейлу, который осматривает внешнюю оболочку в дюжине ярдов над ней; Гейл машет в ответ и устремляется к корме, чтобы проверить топливопроводы задних двигателей. Она поднимается по рампе, ведущей в гондолу, сгружает ящик и помечает его лежащим поблизости кусочком угля. Все припасы должны быть помечены, иначе будет почти невозможно учитывать их расход – а от этого зависит их выживание. Она поворачивается, чтобы вернуться за следующим ящиком, и сталкивается с Дэззлом, который несёт два ящика одновременно, взвалив один на спину и удерживая второй в воздухе перед собой. Единорог улыбается, но ему тяжело, и улыбка выходит жалкой. Она берёт окружённый светло-серым сиянием ящик, не говоря ни слова, и ставит его к прочим, помечая его надлежащим образом. Потом она поворачивается и, неодобрительно качая головой, смотрит на Дэззла, который уже сгрузил и пометил второй ящик.
Дэззл улыбается и пожимает плечами. «Я всего лишь хотел ускорить погрузку. Вы двое основательно задержали нас!»
Она снова качает головой и отвечает: «Тебе не следует перенапрягаться. Завтра мы выдвигаемся, и я не хочу, чтобы кто-то из членов экспедиции надорвался прямо перед выходом в поле».
Дэззл смеётся. «Я всё-таки жеребец, не забывай!»
«Тем более». Она выходит из гондолы и трусцой направляется к складу. Дэззл следует за ней.
«Эй, не воспринимай всё так серьёзно! Я в порядке, правда!»
«Я вижу. Но я не хочу, чтобы ты перестал быть в порядке».
«Рад слышать, что тебе не всё равно». Горечь в его голосе ясно различима.
«Мне не всё равно». Её голос становится холодным, как ветер, который подхватывает облачка пара от их дыхания и играет с ними, то смешивая, то вновь разделяя. Они остановились в сотне ярдов от склада, и Дэззл стоит, отвернувшись, совсем близко. Молчание затягивается, и наконец он поворачивается и смотрит ей в глаза. Невыносимо долгое мгновение они смотрят друг на друга, а потом он опускает голову и идёт к воротам склада, потому что Старскейп и Снежинка уже перенесли порядочную гору ящиков к выходу и нетерпеливо выглядывают из ворот: они хотят, чтобы им освободили место для очередной партии припасов. Надо возвращаться…
Пила медленно движется, вгрызаясь в кость. Кровь продолжает сочиться из раны, неспешно, неумолимо, страшно. Крики не смолкают, но становятся более тихими и хриплыми по мере того, как единорожка срывает голос. Очень жарко. Очень душно. Очень плохо. Я поднимаю голову, чтобы сделать глубокий вдох; в глазах темнеет. Если я сейчас потеряю сознание, это будет конец. Не видя ничего перед собой, я добираюсь до выхода из пещеры и останавливаюсь, оперевшись о приятно холодящий бок и шею камень. Хочется уткнуться в него лбом и стоять так вечно. Хочется, чтобы это оказалось дурным сном, чтобы можно было проснуться утром – а они все живы и здоровы. Надо возвращаться.
…погрузка заканчивается поздно вечером, и они стоят на пороге дома, готовые войти и отгородиться двумя надёжными деревянными дверьми от мороза и ветра. Дирижабль возвышается над зимовьем, как дерево над деревенским домом, и приютившиеся под его кроной склады кажутся ещё более приземистыми, чем они есть на самом деле; заходящее солнце кажется маленьким и невозможно далёким. Летом, когда здесь царит полярный день, оно становится горячее и ближе, и во льду появляются проталины, на которых прорастают колонии радужного мха, а над ними повисают маленькие радуги, которые солнце создаёт на облачках испаряющейся влаги; мох радостно впитывает их, разрастаясь всё больше и больше, пока не приходит осень... Она чувствует, что её деликатно отодвигает Гейл, порядком замёрзший во время проверки наружных систем, и протискивается в тепло тамбура; остальные устремляются следом. Она бросает последний взгляд на воздушный корабль, который уже завтра понесёт их к цели, и заходит внутрь – последней, как и полагается начальнику экспедиции. В доме её встречает гул пламени в раскалённой почти докрасна печке, радостные улыбки и неведомо откуда появившаяся на столе бутылка «Эпплджека». Она хмурит брови в притворном гневе, и все, как один, разводят копытами, состроив невинные мордочки – алкоголь в экспедиции запрещён, но ради такого случая можно позволить себе расслабиться. Позади первый этап – прибытие, выгрузка припасов, сборка воздушного корабля, постройка складов и жилого дома, и подготовка дирижабля к вылету; завтра они выдвинутся к югу. Она улыбается и занимает своё место во главе стола. Идущий от печки с миской разогретой каши Дэззл спотыкается, и миска падает на пол с глухим стуком…
Последнее усилие – и отрезанная нога падает на пол с глухим стуком, от которого меня передёргивает. Впереди последний, самый трудный и ответственный этап – перевязать сосуды, сшить мышцы культи и закрыть рану. Нить соскальзывает с зажима, раз за разом, она вся пропиталась кровью, и некому придержать постоянно выворачивающийся из-под копыта инструмент. О том, что будет, если он сорвётся с удерживаемой им артерии, лучше не думать. Ещё одна попытка. Ещё. Наконец, нить удается провести под кончиком зажима, и теперь артерия надёжно перевязана. Впереди ещё… один, два, четыре, десять… Нет, лучше не думать. Память услужливо предлагает одну картинку за другой, и в них так приятно раствориться, распасться, растаять...
…и она любуется рассветом – в конце февраля день здесь ещё длиннее ночи, им пришлось встать в три часа, чтобы успеть взлететь затемно, и сейчас солнце готовится показаться из-за горизонта по левую сторону от них. Темпест замер возле штурвала, предоставив Гейлу разглядывать карту и компас. Старскейп вкатывает в кабину пилотов передвижной столик – он застелен белоснежной скатертью, и на нём расставлены чашки с чаем и кофе: «Утренний кофе подан!» Все дружно смеются, она помогает Старскейп расставить чашки на столе, и Гейл недовольно бурчит на них – он боится, что они что-нибудь прольют, и пострадают его драгоценные карты. Темпест окликает его: «Не бойся, непогоды не предвидится ещё как минимум три дня, а Старскейп – это не Дэззл, чашки она не роняет. Но уж если мы не успеем выпить свой чай до начала болтанки, то я скажу, что мы с тобой самые быстрые пони в Эквестрии, и нам нечего делать в этой экспедиции». Гейл смеётся в ответ, но карты на всякий случай отодвигает. Солнце почти показалось из-за горизонта, и Темпест молча указывает вверх: через окно, предназначенное для наблюдения за верхней полусферой, видно, как лучи солнца словно воспламеняют алый корпус дирижабля, опускаясь ниже и ниже, сегмент за сегментом, пока наконец ярко-оранжевый луч не касается самой кабины, заливая предметы обстановки и находящихся в ней пони тёплым и живым светом. У Поул вырывается вздох восхищения, и она замечает, что Гейл замер с чашкой недопитого кофе в копытах, глядя на восходящее солнце и даже не щурясь. Старскейп окликает их, указывая вниз, и они видят под собой огромное стадо неведомых зверей – с этой высоты они кажутся маленькими, но их косматые тела, покрытые тёмно-бурой шерстью и сбившиеся в одну плотную массу, по-видимому, ненамного меньше гондолы дирижабля, а судя по скорости, с которой они шагают ему навстречу, устремляясь на север, их ноги имеют вполне пропорциональную размерам тел длину. «Пойду позову Дэззла», говорит Старскейп, и исчезает…
Последний стежок, и красное пятно мышц исчезает под некогда ровной и белой, а теперь разрезанной, посиневшей, перетянутой неаккуратными швами кожей. Только вынимая иглу из иглодержателя, я замечаю, как сильно у меня трясутся передние ноги – сильно уколовшись, я вдруг понимаю, что доставать иглу нет совершенно никакой необходимости, что всё уже кончилось, что надо лишь…
Интерлюдия
– Может, это просто что-то вроде страшилок про Старую Пони?
– Как ты можешь так легкомысленно говорить про Старую Пони? Я до сих пор помню, как пряталась под одеяло, когда кто-нибудь начинал про неё рассказывать.
– Перестань, сахарок, я серьёзно. Не могу поверить, что где-то и когда-то – пусть даже в прежние времена – одна пони могла сделать с другой такое. Отрезать ногу, а? Ну, пусть даже для того, чтобы её вылечить. К тому же, я что-то не припомню, чтобы пони болели этой… как её…
– Гангреной, кажется. Сейчас гляну… Да, точно.
– Да неважно. Странная история. До этого момента она была вполне добротно скроена, но сейчас попросту расползается по швам.
– Ах, Эпплджек, ну неужели ты не понимаешь? Это же драма! Замечательная, между прочим, драма, прекрасно написанная – вместо того, чтобы вызывать у читателей депрессию вполне реальными ужасами вроде дисгармонии, ссор и хаоса, автор доводит идею до абсурда и показывает нам, из чего сделана его героиня, на примере совершенно нереальной ситуации, которую даже ты – прости, далеко не самая искушённая в литературе пони – не способна воспринять всерьёз. Может быть, это вообще какое-то иносказание, наподобие басни…
– Ничего себе басня. Впрочем, тебе виднее, ты в этих штуках побольше меня понимаешь. Слушай, а дождь-то, кажется, ослабел. Может, пойдём до дома?
Я поднялась и подошла к воротам амбара. Небо по-прежнему затягивали низкие, серые облака, но дождь действительно превратился в лёгкую морось, рябившую оставшиеся после ливня лужи.
– Идём скорее – вдруг он опять усилится?
Эпплджек встала, подобрала свою шляпу, и мы побежали по тропинке в сторону дома. Поднявшись на крыльцо, мы оббили грязь с копыт и вошли. Оказалось, что дождь загнал под крышу даже Большого Макинтоша – он сидел на кухне перед очагом и смотрел в огонь, улыбаясь собственным мыслям. Эпплджек окликнула его, и он приветственно помахал нам копытом. Я махнула в ответ, снимая сумку и ставя её на тумбочку в прихожей. Эпплблум, выбежавшая на стук входной двери, радостно поздоровалась и бросилась к сестре, которая взъерошила ей гриву, повесила свою грязную и мятую шляпу на вешалку и спросила:
– А где бабушка?
– У себя. Она спит. Она сказала, что не станет дожидаться, потому что дождливо, а в дождь дожидаться даже Дженис Джо… Джэ… Ой, кажется, я запуталась. В общем, она сказала про Дженис Джоплин и про то, что дождь дожи… то есть в дождь ложи… лужи… и пошла спать, вот.
Эпплджек засмеялась.
– Да, она любит сыпать поговорками, но половину из тех, что знала, она уже забыла, а вторую половину путает с первыми, и получается такое, что на уши не натянешь – прямо как в этой нашей истории, которую мы читаем, – она подмигнула мне.
– Какой истории? – мгновенно навострила ушки Эпплблум.
– Той, которую тётя Оранж привезла, помнишь?
– Ага, ага. А вы мне её расскажете, когда дочитаете?
– Даже не знаю, сахарок…
Я сочла возможным вмешаться:
– Эпплблум, есть истории, которые детям неинтересны, и эта история, как мне кажется, из их числа.
– Вот так всегда. Вы думаете, что я глупая, раз у меня нет кьютимарки, да? – кобылка расстроенно посмотрела на нас, надеясь растопить сердце Эпплджек.
Эпплджек мягко улыбнулась и села перед сестрой.
– Эй, мы вовсе так не думаем. Просто это очень странная история, и я сама, чего уж, её не совсем понимаю.
Эпплблум опустила голову и нарочито медленно поплелась из комнаты, пробурчав себе под нос:
– Вы всё равно думаете, что я глупая.
Эпплджек тихо засмеялась и покачала головой.
– Хоть что с ней делай. Когда уже у неё появится эта её кьютимарка? Она прямо извелась вся.
Кьютимарка? Мне в голову пришла интересная мысль, но я пока решила не делиться ей с Эпплджек. Вместо этого я пожала плечами и ответила:
– Ты прекрасно знаешь, что кьютимарки получают все пони; кто-то раньше, кто-то позже – но все без исключения. Моя сестра ведёт себя куда хуже – эти её вечные попытки найти себя то в стирке, то в готовке, то в дизайне!.. А остающийся после них бедлам!..
Я закатила глаза, запрокинув голову и приложив копыто ко лбу. Эпплджек фыркнула и сказала:
– Ну, будет тебе наговаривать на Свити. Она отличная сестра.
– Знаю. И очень её люблю, просто порой она бывает… Несносной.
– Мы все бываем, сахарок. Айда лучше мыться и греться, а то перепачкаем тут всё и простынем.
Я кивнула.
– Надеюсь, у тебя там хватит места для двух пони? Не хотелось бы стоять в очереди.
Эпплджек улыбнулась:
– В тесноте, да не в обиде.
Набрав полную ванну горячей воды, мы забрались в неё и с час оттирали друг друга от грязи, которая буквально въелась в нашу шерстку, попутно кидаясь мылом, пытаясь утопить друг друга в пене и заливая ванную потоками мыльной воды. Когда нам наконец это надоело, а наши бока и гривы стали хоть ненамного, но чище, мы спустили остывшую воду, набрали чистую и немного полежали молча, наслаждаясь теплом. Наконец, Эпплджек приоткрыла глаза и сказала:
– Пойдём обедать. Мой живот скоро начнёт исполнять марш параспрайтов.
– Идём. А как же Эпплблум и бабуля Смит?
– Поедят вместе, попозже. Заодно Эпплблум будет не так скучно обедать – сейчас-то её к столу и вареньем не заманишь.
Выбравшись из ванной, мы вытерлись и спустились вниз. Войдя в кухню, Эпплджек первым делом согнала брата с насиженного места и отправила его за новой порцией дров. Пока тот ходил в дровяной сарай, она успела накрыть на стол, слегка подогреть содержимое внушительного котла и разложить его по тарелкам. Когда Макинтош вернулся, она отобрала у него дрова, бросила пару поленьев в огонь, сложив остальные неподалёку, и скомандовала нам занимать места. Не успели мы с Макинтошем рассесться, как она уже поставила перед каждым из нас по полной тарелке варёных бобов и села рядом с братом. Удовлетворённо крякнув, Эпплы переглянулись и принялись слаженно орудовать ложками со скоростью, удивительной для земных пони.
Глядя на них, я представила, как они по утрам так же одновременно встают из своих кроватей, одинаковыми движениями отбрасывают одеяла, встречаются в ванной, становятся бок о бок у зеркала, чистят зубы, не отставая друг друга ни на секунду, умываются, вытираются – каждый своим полотенцем, но совершенно синхронно – и садятся за стол в пижамах, чтобы так же одновременно отхлебнуть морса и приступить к уничтожению завтрака, и прыснула прямо в тарелку. Удивлённо глянув на меня поверх тарелки, Эпплджек продолжила жевать, а я, отсмеявшись, отрицательно покачала головой – мол, «Нет, ничего!» – и приступила к еде.
Разумеется, Эпплы основательно опередили меня, и Макинтош уже снова грелся у огня, а Эпплджек почти допила чай, когда я решила, что вполне сыта, поблагодарила её и попросила чашечку кофе. Эпплджек кивнула и встала из-за стола, а я продолжала обдумывать пришедшую мне в голову полчаса назад мысль – с каждой минутой она казалась мне всё вернее и вернее. Кьютимарки. Конечно же, вот ключ к полному непониманию нами истории, написанной более тысячи лет назад! Я удовлетворённо улыбнулась. Оставалось только проверить мою догадку, дочитав книгу до конца. Если я права…
Аромат кофе заполнил кухню, и я встала и подошла к Эпплджек. Та ловко вылила содержимое джезвы в чашку и протянула её мне. Я благодарно кивнула, подняла чашку в воздух и спросила:
– Идём?
– Идём. Мак, мы почитаем наверху, ладно?
Жеребец покивал, не отрывая взгляда от плясавших в очаге языков пламени. Мы вышли из кухни. Проходя мимо входной двери, я забрала сумку с книгой и вопросительно посмотрела на Эпплджек. Та кивнула в сторону лестницы.
– Айда ко мне в комнату. После горячей ванны и еды как-то неохота читать сидя.
Я улыбнулась и кивнула.
Глава 5
Когда Поул пришла в себя, большая часть свечей уже прогорела и погасла, и пещеру освещала только керосиновая лампа. Снежинка лежала молча и неподвижно, и Поул первым делом бросилась к ней, споткнувшись в полумраке об котелок из-под инструментов и ударившись ногой об столик, но не обратив на это никакого внимания. Она не видела, движется ли грудная клетка единорожки, и прикоснулась носом к её губам. Ощутив влагу выдоха, она радостно улыбнулась и попыталась нащупать пульс; это удалось ей не сразу, однако она не сдавалась, и наконец почувствовала слабое, частое, но ровное биение где-то чуть ниже уха. Переведя дух, Поул легла прямо на каменистый пол пещеры – только сейчас она поняла, что вся трясётся от пережитого напряжения. Ноги отказывались повиноваться, и она полежала немного, чувствуя спиной приятную прохладу. Ей предстояло убраться.
Снаружи стемнело, и Поул не рискнула выносить то, что лежало сейчас на досках возле выхода, завёрнутое в окровавленное бельё. Она ограничилась тем, что помыла инструменты, вскипятив ещё несколько порций воды, обработала рану подруги и переложила её на чистые простыни. Лежавшая без сознания единорожка показалась ей куда более лёгкой, чем прежде, и Поул, не сразу поняв, почему, поёжилась и покосилась в сторону выхода. Состояние Снежинки было трудно оценить, и Поул, понимавшая, что мгновенного улучшения ждать было по меньшей мере глупо, постаралась занять себя чем-то. Приготовив ужин, она поела и какое-то время сидела рядом со Снежинкой, записывая события последних дней в свой дневник и чутко прислушиваясь к её дыханию. Бред прекратился, единорожка дышала ровнее и глубже, и Поул почувствовала, что её надежды обретают почву под ногами. Ветер за стенами пещеры завывал чуть тише, чем накануне, и Поул подумала, что ей бы не помешал анемометр – в её записях метеонаблюдения были едва ли не самым важным, тем, что позволило бы хоть немного приподнять завесу тайны над погодой на Южном континенте.
Поставив точку после описания событий прошедшего дня, она закрыла дневник, напоила Снежинку и собралась было лечь, но вместо этого помедлила, повернулась и подошла к выходу. Насторожив уши, она вглядывалась в темноту, царившую в узком, извилистом проходе, и наконец снова услышала то, что заставило её забеспокоиться. Глухой и далёкий рёв на секунду стал слышен сквозь вой ветра и шорох бившейся о стены пещеры позёмки, и шёрстка на спине Поул встала дыбом. Прошло несколько долгих, томительных минут, и рёв повторился; теперь он звучал немного иначе, и Поул могла бы поклясться, что в нём слышалась тоска – но и первобытная, животная злоба, а ещё – в этом она совершенно не сомневалась – голод. Она вздрогнула, пытаясь представить, чем бы могло питаться такое существо, посмотрела на кучу окровавленных простыней, рядом с которой стояла, и её снова передёрнуло. Отогнав непрошеные мысли, она решила, что завтра не пожалеет времени и сил, чтобы закопать отрезанную ногу Снежинки как можно дальше от их пещеры, не оставив на снегу следов крови.
Перед сном она сменила повязку и осмотрела рану; повязка пропиталась кровью, но шов выглядел неплохо. Жар начал спадать, и единорожка выпила довольно много воды, в которую Поул подмешала обезболивающее. В себя она, впрочем, так и не пришла, и Поул решила набраться терпения. По крайней мере, Снежинка помочилась, и, меняя бельё, Поул пыталась вспомнить, сколько дней голодовки пони способна перенести без непоправимого ущерба для себя. Она надеялась, что завтра единорожка очнётся и сможет поесть; её организму потребуется много питательных веществ, чтобы восстановиться после операции. Укладываясь, Поул думала о том, как тяжело им будет добираться до зимовья, и о том, что Снежинка не сможет нести седельные сумки и припасы, а значит, ей придётся трудиться за двоих. Вспомнив санки, на которых она в детстве каталась с горок, и пытаясь прикинуть, как бы собрать нечто подобное из имевшихся материалов, Поул одёрнула себя: рано строить далеко идущие планы. Она вздохнула, поворочалась с боку на бок – осторожно, чтобы не потревожить Снежинку – и, найдя удобное положение, уснула.
Поул проснулась с давным-давно забытым чувством – чувством, что всё будет хорошо. С того места, где она лежала, ей было видно пятно солнечного света на каменной стене прохода, который вёл наружу. Сладко потянувшись, она посмотрела на лежавшую рядом Снежинку. Почему-то она была уверена, что та спит, а не лежит без сознания – ровное дыхание и спокойная мордочка единорожки говорили о её правоте, и Поул улыбнулась. Резкая боль в губах, отвыкших от этого движения, заставила её быстро ощупать их – так и есть, в последние дни она пренебрегала обработкой мордочки жиром, и теперь наступила расплата: глубокие и болезненные трещины. Поднявшись, она набрала в котелок снега из лежавшей ближе к наружному выходу кучи и поставила его на примус. Надо было спешить, пока Снежинка не проснулась.
Отойдя от пещеры на милю к югу, Поул остановилась и огляделась. Теперь она стояла примерно на сотню ярдов выше их убежища, и могла видеть открывавшуюся на севере панораму. Прямо перед ней, как на ладони, лежало истоптанное и перерытое её копытами место крушения воздушного корабля. Крупные обломки и ярко-красные фрагменты обшивки притягивали взгляд, но она не собиралась тратить время, разглядывая и без того знакомое ей до последней ямки в снегу место. Ей надо было торопиться, и лежавший на спине неудобный груз, увязанный в большой узел из простыней и замотанный поверх в плотную ткань обшивки, постоянно напоминал ей об этом. Она подняла взгляд.
Ледник спускался всё ниже и ниже к северу, усеянный разбросанными тут и там грудами камней и группами скал, и где-то вдалеке упирался в невысокую гряду утёсов, шедшую с запада на восток. Она напрягла зрение, но так и не разглядела, продолжается ли ледяное поле за этой грядой – видимость ухудшала висевшая над горизонтом дымка. Поул не смогла понять, была ли она следствием изменения погоды в целом или же это был тот самый пар над открытой водой, который она, быть может, видела четырьмя днями ранее – убедиться в отсутствии такой же дымки на юге мешал ледник, поднимавшийся, как казалось отсюда, прямо в небеса. Недовольная результатами рекогносцировки, она решила вернуться к этому позже и сбросила со спины тяжёлый узел.
Солнце светило вовсю. Поул не захватила с собой термометр, но мороз, несомненно, усилился – несмотря на то, что она не стояла на месте ни минуты, её ноги основательно замёрзли к моменту, когда она опустила свой груз в выкопанную яму и начала засыпать её снегом. Закончив, она осмотрелась и, убедившись, что не оставила лишних следов, отправилась в обратный путь. Потрескавшиеся губы на морозе подсохли и начали болеть постоянно, хотя она старалась держать их поджатыми, не подставляя холодному воздуху, и больше не улыбалась. Проходя мимо места крушения, она остановилась и потратила с дюжину минут на поиски какой-нибудь баночки с маслом или жиром, но не преуспела. Пытаясь вспомнить на ходу, не попадалось ли ей чего-то подобного в уже перенесённых в пещеру припасах, она дошла до входа и протиснулась внутрь. Первое, что она увидела, были открытые глаза Снежинки.
– Ну наконец-то! – радостный возглас раздался в пещере, слышавшей прежде лишь бессвязное бормотание и стоны, и Поул на мгновение показалось, что внутри стало светлее. – Как ты?
Снежинка повернула голову и посмотрела на неё. Она была очень слаба, и даже не пыталась приподняться. Когда она заговорила, Поул пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:
– Слабость. И есть хочется.
Поул кивнула, внимательно посмотрев на подругу. Та выглядела несомненно лучше: глаза уже не были такими ввалившимися, как накануне, и теперь единственным, что тревожило Поул, оставалась крайняя худоба. Снежинка вернула взгляд, исполненный благодарности и теплоты. Поул отвернулась.
– Ничего, этой беде мы сейчас поможем. Главное, не всё сразу! Начнём с отвара из сухофруктов.
Поул сняла куртку, подошла к котелку, который уже успел наполовину выкипеть, и, выудив из груды припасов пакет с сушёными яблоками, высыпала его содержимое в воду, продолжая говорить и не зная, кого больше старается успокоить – Снежинку или себя.
– Самое плохое уже позади. Теперь ты быстро пойдёшь на поправку, и мы отсюда выберемся. Правда, я ещё не придумала, как переправляться через пролив, но времени на это у нас с тобой будет предостаточно.
Поул чувствовала, что начинает болтать, но не могла сдержаться – чувство невыразимого облегчения и вины искало выхода, рвалось из неё, требовало бросить возню с котелком и кинуться к Снежинке, обнять её и разрыдаться, зарывшись мордочкой в тёмно-фиолетовую гриву, но для измученной голодом и болезнью единорожки это было бы слишком, и Поул старательно следила за голосом, чтобы он не сорвался. Сцедив отвар, она набрала его в кружку, растворила в нём таблетку обезболивающего и поставила рядом с постелью Снежинки, чтобы он остыл. Бросив взгляд на единорожку, она обнаружила, что та снова провалилась в сон. Теперь она будет спать много и подолгу, как младенец, пока организм не справится с нанесённым ему ущербом. Поул подумала, что, наверное, старики спят так же много потому, что их тела пытаются таким образом справиться с неизбежным угасанием, и покачала головой, вспомнив своего отца. Погладив спящую пони по голове, она вернулась к котелку и, набрав в него очередную порцию снега и поставив его на примус, оделась и вышла.
Снаружи её встретило яркое солнце и жгучий холод, от которого у неё перехватило дыхание. Прищурившись и вдохнув – осторожно, медленно – она двинулась к обломкам дирижабля; ей были жизненно необходимы повязка на глаза и хоть немного жира. В сотый раз перерывая обломки возле кормовой части гондолы, она постепенно свыкалась с мыслью о том, что Снежинка выживет. Новые заботы, о которых она не думала прежде, навалились на неё вплотную: короткий разведывательный поход на север, когда Снежинка достаточно окрепнет, чтобы её можно было оставить одну, сооружение саней, организация переправы через пролив – сейчас Поул была бы рада, если бы её теория оказалась ложной – и, совсем уж неожиданно, необходимость придумать, как прятать свои физиологические отправления. Нет ничего, что вернее говорило бы хищнику о присутствии добычи, а Поул ни на секунду не забывала о бродившем по окрестностям гиганте. Она очень надеялась, что он бродит только по ночам.
Под плотным, слежавшимся снегом, отполированным почти до блеска ветром и позёмкой, было трудно что-либо найти, а всё, что лежало на поверхности, она уже обыскала. Теперь Поул приходилось пробивать лунки в подозрительных местах – она находила их по маленьким, почти незаметным углублениям, оставшимся там, где падавшие предметы пробивали наст и потом были погребены под новыми наносами – и на ощупь перебирать в холодной белой массе кухонную утварь, ящички со специями, еду, полевой инвентарь и декоративные безделушки. Прежде чем наконец-то найти повязку для глаз, она успела обнаружить две разорванные пачки сушёного овса, почти не помятую жестяную коробку чая, вилку, основательно обгоревшие обломки какого-то ящика с полустёртой надписью «…кан», вожделенную пачку сливочного масла и затейливо украшенный канделябр. Собрав находки в кучу, она забрала нужные ей масло и повязку и заторопилась в пещеру. Термометр, который она закрепила в тени рядом со входом в пещеру, показывал минус пятьдесят два градуса. «Зима близко», – пробормотала себе под нос Поул и протиснулась в узкий лаз.
Вода уже вскипела, и она, залив порцию сушёного овса в миске кипятком и добавив отрубей, быстро перемешала получившуюся массу и отставила её подальше от примуса – остывать. Снежинка спала спокойно и безмятежно, и Поул старалась двигаться как можно тише, пробираясь с котелком к выходу, чтобы набрать снега для чая. Куча, которую она сгребла в боковой карман прохода, чтобы не выходить каждый раз наружу, почти закончилась, и она пополнила запас – выходить из пещеры по ночам, даже если не было нужды удаляться от входа и на пару шагов, было бы предельно глупо. Вернувшись, она поставила котелок на огонь, взяла стоявшую в углу миску, выудила из своих пожитков ложку и начала есть, дуя на не успевшую как следует остыть кашу. Ни с чем не сравнимое блаженство – горячая еда, тепло и подруга, идущая на поправку, и Поул подумала, что в такие минуты особенно остро ощущаешь ценность самых простых, кажущихся банальными вещей – тепла, сытости, здоровья и неодиночества. Прикончив кашу, она сделала чай, бросила в него несколько кусочков льда, чтобы не обжигать рот кипятком, выпила почти залпом и, бросив ещё один взгляд на Снежинку, вышла наружу, чтобы продолжить поиски еды, топлива и снаряжения.
В течение дня Поул возвращалась в пещеру каждые пять-десять минут, чтобы единорожка постоянно видела её рядом в минуты бодрствования. Снежинка изредка просыпалась, жадно пила сладкий фруктовый компот и снова засыпала. Поул старалась не позволять ей пить слишком много, хотя жалкий вид искалеченной пони и её ввалившиеся щёки заставляли её сердце сжиматься от боли. Торопливо напившись, единорожка одаривала её благодарными взглядами, и Поул, не уверенная в том, что имела на них право, смущённо отводила глаза. Порыв радости и облегчения прошёл, и теперь ей было проще поддерживать атмосферу непринуждённости. Она разговаривала со Снежинкой по-прежнему много: о том, что произошло с ней, о том, как она нашла дирижабль, о том, как она выхаживала Снежинку и как обустроила пещеру, о том, что они будут делать дальше и как выберутся к зимовью – но теперь она делала это куда спокойнее. А в её голове, не переставая, крутилась одна мысль: если бы она не стала ждать в условленном месте три дня, а сразу же отправилась на север, единорожка избежала бы ампутации. Снежинка ещё не знала. Поул не спешила говорить.
С наступлением вечера Поул, напоив подругу очередной порцией компота с обезболивающим и дав ей сжевать пару разваренных яблочных долек, дождалась, пока та снова уснёт. В красноватом свете её мордочка казалась охваченной нездоровым румянцем, но Поул знала, что температура у Снежинки снизилась до почти нормальной. Погладив её по растрёпанной гриве, она вышла наружу, совершила довольно продолжительную прогулку к высившемуся поодаль валуну, вернулась и встала неподалёку от входа. Солнце только что скрылось из виду за краем ледника, и Поул постояла немного, постепенно замерзая и глядя, как небо на юго-западе меняет цвет от насыщенно-красного до синего, фиолетового, а потом и чёрного. В зените светили маленькие колючие звёзды, и она, привычно отыскав взглядом Южный крест, попробовала прикинуть высоту его стояния над горизонтом. Оба секстанта, бывшие на дирижабле, разбились, и установить своё точное местоположение она не могла – ей оставалось уповать только на показания шагомера и компаса, которым после её блужданий в каменном лабиринте верить стала бы только сумасшедшая. Подумав, что несомненным плюсом такой погоды является почти полное отсутствие ветра, она поёжилась и вернулась в пещеру.
Снежинка спала, разметавшись на постели. Поул, убедившись в том, что та не реагирует на прикосновение и тихий оклик, постаралась как можно бережнее и быстрее снять повязку, проверила, не воспалилась ли рана, и наложила свежие бинты. В какой-то момент ей показалось, что единорожка вот-вот проснётся, но та только повернула голову в противоположную сторону и что-то тихо пробормотала. Замершая было Поул закончила перевязку, проверила простыни под Снежинкой и села рядом с ней, открыв дневник и прилежно фиксируя события прошедшего дня. С некоторого момента – она не помнила точно, с какого – она перестала учитывать запасы провианта и топлива, решив, что теперь им хватит и того, и того; теперь она укоряла себя за беспечность и решила провести небольшую инвентаризацию. Было уже около полуночи, когда она сделала последнюю запись в дневнике, перевела примус в режим отопления, забралась в спальный мешок и устало вытянулась в нём, удовлетворённо вздохнув. Тихое шипение примуса, ровное дыхание Снежинки и тепло, царившее внутри пещеры, действовали расслабляюще, и вскоре она уже спала.
– Зачем ты это сделала?
Он вынимает ремень из упряжи и бьёт сильно, с размаха, по крупу, через спину, так, что у неё подгибаются ноги. Ей всего шесть лет, и она только что получила первую в жизни двойку по поведению за то, что передала записку в классе. Она плачет – в голос, икая и захлёбываясь рыданиями, не в силах что-то выговорить, она только давится и судорожно пытается вдохнуть, глядя на того, кого любит больше всего на свете, красными, полными слёз глазами, а он стоит, возвышаясь над ней, и продолжает требовать ответа на тот же глупый, злой, бессмысленный вопрос, ответа на который нет и не может быть:
– Ну, отвечай! Я тебя учил так делать?
– Не… эк! Не-ет, – кое-как выдавливает из себя она через накатившую икоту, и новая волна рыданий захлёстывает её с головой. Он смотрит молча, потом поворачивается и уходит, бросив через плечо, словно плюнув:
– Мне не нужна такая дочь. Можешь искать себе другого папу.
Ей всего шесть лет, и она искренне верит в каждое сказанное ей слово. Она замирает, пытаясь осмыслить то, что сейчас услышала. Её отец отказался от неё. У неё больше нет папы. Всхлипывая, не разбирая дороги, она бросается следом, пытаясь закричать, позвать его, сказать, чтобы он не уходил, что она любит его, что она будет делать всё-всё только так, как он скажет, она открывает рот, но голос не слушается, и вместо крика выходит ещё одно сдавленное рыдание, но он не
…просыпается, пытаясь вскочить прямо в спальном мешке и судорожно ловя воздух ртом.
Поул огляделась, задыхаясь, и в тусклом свете горелки примуса увидела устремлённый на неё взгляд Снежинки. Та помолчала немного, указала на культю своей правой ноги и спросила:
– Зачем ты это сделала?
Интерлюдия
– Теперь я точно уверена, что это просто сказка, – Эпплджек поправила свесившуюся на глаза чёлку, которая одуванчиком распушилась после мытья, и быстро посмотрела в мою сторону. Я шевельнулась, устраиваясь поудобнее, и ответила:
– Может, и так. Впрочем, мне тут пришла в голову одна мысль… Но сначала ответь: что именно кажется тебе таким странным?
– Да всё! – Эпплджек даже приподнялась на локте, сдвинув подушку. – Я не могу себе представить все те вещи, которые тут описаны. Просто не могу!
– Точнее, пожалуйста, – я вернула подушку на место и потянула к себе одеяло, накрывая бок, который холодил воздух комнаты – после тепла тела Эпплджек это было неприятно. – Что именно тебя смущает?
Эпплджек посмотрела на меня, как на сумасшедшую.
– Ну ты даёшь, сахарок. Смотри: кобылка, которую избивает собственный отец. Эта же кобылка, которая, повзрослев, отрезает ногу другой пони. Та другая пони, которая сейчас, кажется, сойдёт с ума, поняв, что с ней произошло. Тебе мало?
– Нет, но мне надо было убедиться в том, что мы одинаково смотрим на происходящее в книге. А теперь смотри: твоя тётя говорила, что книга была издана вскоре после установления власти Сестёр?
– Да, – Эпплджек не понимала, к чему я клоню, и выглядела немного растерянной. – Если я правильно её поняла, конечно.
– Значит, мы имеем дело не просто со сказкой. Эта, как ты её назвала, «сказка» была написана, чтобы показывать новому, не знавшему мира до правления Принцесс, поколению, от чего мы ушли благодаря появлению кьютимарок!
– Но зачем же так… бессмысленно жестоко… показывать то, что и так ясно, как белый свет? Есть же истории навроде спектаклей в Вечер тепла очагов, и всё такое…
– Ты забываешь, моя дорогая, – сочла я возможным перебить Эпплджек, – о том, что это были первые десятилетия после окончания великих потрясений. Вспомни, даже вполне безобидные и… м-м… очищенные от ненужных деталей рассказы о нашей истории до основания Эквестрии, которые мы рассказываем нашим жеребятам сейчас, содержат вполне недвусмысленные указания на царившие в те времена нравы. Вспомни, какими были костюмы Флаттершай, Дэш и Пинки в том спектакле; согласись, доспехи – это такая вещь, которую не надевают от нечего делать, особенно когда замерзаешь до смерти. Нет, пони носили их потому, что были вынуждены, потому, что постоянно воевали друг с другом, а если воюешь, то...
– …приходится и убивать, – тихо закончила за меня Эпплджек. Я сбавила напор и продолжила немного спокойнее:
– Разумеется, от такого наследия нельзя избавиться в один миг, просто создав единое государство под управлением Сестёр. Думаю, прошло довольно много времени, прежде чем пони стали воспринимать то, что здесь написано, так, как воспринимаем это мы с тобой – с ужасом и отвращением; а для первого поколения, рождённого уже в новой Эквестрии, но слушавшего старые сказки, в этом не было ничего особенно жуткого. Да, пони, да, отрезала другой пони ногу, бывает, подумаешь…
– Вот ужас-то! – мордочка Эпплджек невольно перекосилась, и она потёрла копытом висок.
– Не суть важно, моя дорогая, – мои мысли опережали ход моих рассуждений вслух, и я чувствовала, что начинаю говорить немного сумбурно, – главное – это вопрос: кто написал эту книгу?
– Так тут написано на обложке, – Эпплджек пожала плечами и перевернула книгу, ткнув в неё копытом. – Виндмейн Айслегз, уж не знаю, кто это такой… или такая.
– Вот именно, – я посмотрела ей в глаза и повторила, – вот именно. Я тоже не знаю, хотя с классической литературой того периода знакома.
– Значит, надо зайти к Твайлайт, как мы и собирались.
Я молча кивнула. Мне не хотелось вставать и куда-то идти. Эпплджек полежала немного на боку, погрузившись в свои мысли, и наконец подняла голову и сказала:
– Двигайся давай. Всё одеяло себе забрала.
Я подняла край одеяла. Она забралась под него, поворочалась немного, устраиваясь у меня под боком, и вдруг уткнулась мордочкой мне в шею. Вздрогнув от неожиданности, я поёжилась – от её тёплого дыхания по спине забегали мурашки, и захотелось дёрнуть ухом. Чуть повернувшись, я сказала:
– Не забывай, нам ещё к Твайлайт идти.
– Угу, – невнятно пробормотала Эпплджек. – Слушай, я совсем засыпаю. Почитаешь мне вслух?
Я улыбнулась, осторожно подняла книгу и, держа её перед собой, открыла на начале следующей главы.
Глава 6
Поул показалось, что она вышла на край света. Во всяком случае, именно так выглядело для её слезящихся от яркого солнца глаз обширное темное пространство, открывшееся под краем скальной гряды – здесь действительно заканчивался свет. Она моргнула, фокусируя взгляд на начинавшейся примерно в паре сотен ярдов от неё, сразу за кромкой припая, открытой воде. К вечному унылому свисту ветра добавились шорохи, потрескивания, и тихий плеск волн, и её уши вслед за глазами обрадовались перемене. Дрейфующие льдины, неспешно сталкивавшиеся и вновь расходившиеся в танце, в который вовлекало их течение, проплывали с запада на восток – их было на удивление мало, и Поул подумала, что где-то к западу, в Зефирном море, должно быть тёплое течение – обычно в это время года лёд уже сбивался в плотные массивы, между которыми порой не удавалось найти ни одного просвета, и которые громоздились друг на друга, начиная тороситься и формируя огромные ледяные поля. Поул рассчитывала на это, и теперь растерянно стояла, глядя вниз и пытаясь придумать, как им быть. Переправа на дрейфующей льдине была бы слишком рискованным предприятием – шансов на то, что течение вынесет их не в Южный океан, а на противоположный берег пролива, было очень немного. Им оставалось только ждать, пока лёд встанет, а когда это произойдёт, Поул могла лишь догадываться. Провизии у них было предостаточно, и ждать они могли бы сколько угодно, но Поул серьёзно беспокоилась за Снежинку.
После того короткого ночного разговора, который произошёл между ними три дня назад, она замкнулась в себе и общалась с Поул, только когда этого нельзя было избежать. Некогда весёлая и сильная пони теперь целыми днями лежала, глядя в потолок, нехотя ела, когда Поул ставила миску рядом, и снова ложилась. Любые попытки разговорить её заканчивались ничем – она просто отворачивалась и продолжала лежать молча. Поул приходилось силком делать ей перевязки – единорожка совсем не хотела помогать ей, а в день, когда надо было снимать швы, они чуть не подрались. Поул стала посвящать больше времени работе на месте крушения, пытаясь отыскать бортовой журнал, журнал астрономических наблюдений и работы участников экспедиции, чтобы взять их с собой, когда они выдвинутся на север, и начала мастерить сани из обломков каркаса. Она старалась оставаться снаружи подольше ещё и потому, что Снежинка пока не могла выходить, и ей приходилось отправлять естественные надобности в пещере; по утрам Поул, приготовив завтрак, выкапывала небольшую ямку в полу пещеры, оставляла миску с завтраком рядом с постелью Снежинки, которая старательно делала вид, что спит, и уходила. Возвращаясь, чтобы пообедать, она находила такие ямки засыпанными, и на следующее утро делала новые.
Сани получались тяжёлыми и неуклюжими, но прочными. Иногда, работая молотком на морозе, Поул вспоминала санки, на которых они с братьями в детстве катались с крутого берега их речки. На тех санях, которые медленно и с трудом делала она, предстояло везти не меньше двухсот фунтов груза, и она знала, что даже бескрайняя снежная пустыня в центре материка кажется ровной только тому, кто меряет её собственными ногами. Стоит встать на лыжи или начать тянуть за собой сани, как немедленно обнаруживается несметное множество неровностей, бугров, ухабов и застругов; а уж про паковые льды и говорить нечего. Похожие сверху на сельские поля, разделённые полосами кустарников и низкорослых деревьев, на деле они состоят из отдельных льдин, по краям которых возвышаются торосы – возникшие при столкновении гигантских масс ледяные пригорки, имеющие высоту до нескольких ярдов и очень неудобные для преодоления. Поул надеялась, что пролив окажется нешироким и им придётся совсем немного пройти по морскому льду, прежде чем они вернутся на относительно гладкую поверхность материкового ледника, но, так или иначе, сани надо было делать очень надёжными – нести ещё и запас дерева для ремонта в пути она бы не смогла.
Пролив! Она грустно улыбнулась, глядя вниз. Скептики были посрамлены, её смелая догадка полностью подтвердилась, но она не чувствовала никакой радости. Сейчас это долгожданное открытие, к которому она шла почти пять лет, непреодолимым препятствием лежало между ними и зимовьем, и Поул подумала, что никто, наверное, не был бы так рад ошибиться в своих географических предсказаниях, как она сейчас. Расстояние между северным берегом пролива и зимовьем она оценивала примерно в восемьдесят миль, и с покалеченной Снежинкой они потратили бы на дорогу около месяца, проходя в день по четыре-пять миль, и оставляя запас на неизбежные остановки, которые придётся делать из-за погоды. Она знала, что погода будет становиться всё хуже и хуже – а потом начнутся майские бури, особенно страшные тем, что в это время уже наступает полярная ночь. Так что если они не доберутся до зимовья засветло…
Поул поёжилась. Если она не доберётся до пещеры засветло, ей несдобровать. Путь до пролива занял у неё почти половину дня, и теперь ей надо было уложиться в оставшиеся до заката три часа. Быстро осмотрев гряду скал, на краю которой она стояла, она наметила пару подходящих для спуска к морю мест. Против её ожиданий, радужного мха здесь было совсем мало – она увидела только одну небольшую радугу над крупной колонией к западу от себя, и пару свётло-зелёных пятен на склоне неподалёку – эти колонии были совсем молодыми, и вряд ли пережили бы предстоящую зиму. Невольно подумав о том, что будет здорово, если они со Снежинкой переживут предстоящую зиму, Поул приступила к сооружению пирамидки из камней – она должна была оставить здесь знак, подтверждающий её приоритет в открытии пролива. Собирая камни, в изобилии лежавшие на слегка подтаявшем краю ледника, она подумала, что проливу надо придумать название, и делать это надо быстро – в записке, которую ей предстояло оставить здесь, должно было быть указано название, данное первооткрывателем. Закончив подготовку, она села на крупный плоский камень, который выбрала в качестве основания для будущей пирамидки, и, достав из кармана куртки дневник, посидела немного, размышляя. Просияв, она начала писать что-то на последней странице, закончила, вырвала её, сунула в специально взятую с собой пустую коробку из-под чая, и, положив коробку на то место, где только что сидела, быстро сложила принесённые камни в невысокую, прочную пирамиду.
Дело было сделано. Поул постояла немного, глядя на пролив, за открытие которого заплатили жизнями её друзья. Вот только… только ли за открытие? Упрямо склонив голову, Поул пробормотала что-то, повернулась спиной к северу и зашагала на юг. Пропустить обед было бы грубейшим нарушением дисциплины полярника, и она, чтобы не терять время, начала жевать на ходу – вкус сухофруктов смешивался со вкусом жира, которым были смазаны по-прежнему болевшие из-за трещин губы, и она глотала через силу, преодолевая отвращение. Идти приходилось в гору, но она хорошо отдохнула за последнюю неделю, и подъём давался ей легко. Зная, что в следующий раз она пойдёт этой дорогой с тяжело нагруженными санями, она на ходу присматривала удобные проходы, ровные и свободные от мелких камней участки ледника, а главное – наименее растрескавшиеся. Она слишком хорошо помнила, как дорого обошлась ей её беспечность в прошлый раз, и теперь очень внимательно смотрела на снег, выискивая тёмные пятна и впадины – верные признаки наличия трещин.
Солнце, хотя и начало клониться к западу, светило всё так же ярко, и её глаза снова начали слезиться – запасных солнцезащитных очков у неё не было, а повязка, которую она нашла на месте крушения, всё равно не спасала. Думая о том, насколько опаснее для них будет идти по ночам, чтобы не ослепнуть во время перехода к зимовью, она продолжила подъём, обходя высокую скалу, накрытую, как шапкой, толстым языком льда. Поул помедлила в её тени, глядя на тёмный камень и давая глазам отдохнуть, и вдруг замерла, увидев над собой большой клок голубого меха, застрявший в какой-то трещине и трепетавший на ветру. Немного отступив, она поднялась выше, чтобы получше разглядеть находку. Скала была высотой около сотни ярдов, и Поул ощутила, как её грива встаёт дыбом под капюшоном парки: мех висел чуть выше середины скальной стены, и хотя снизу он казался не больше клочка кошачьей шерсти, длиной он, видимо, не уступал гриве Снежинки, которой та небезосновательно гордилась, и принадлежал существу ростом не ниже двадцати ярдов в холке… и это если предположить, что оно чесало спину, встав на задние лапы, а не просто задело скалу боком, проходя мимо по своим делам!
Призвав на помощь всё своё мужество, Поул задавила в себе отчаянный позыв немедленно бежать к пещере, и опустила взгляд в поисках следов. Долго искать не пришлось: гигантские, длиной не меньше трёх её ростов ямы, обрамлённые по одному из краёв глубокими и длинными бороздами от четырёх когтей, шли с запада на восток прямо под скалой, и Поул, увидев длину шагов, окончательно потеряла способность рассуждать здраво. Почти бегом она поднялась по ледяному языку, обтекавшему скалу со страшными следами, и заторопилась к пещере. Она понятия не имела, что такие крупные хищники могут водиться за Южным полярным кругом. Все сведения о фауне Заполярья, которыми располагала современная ей наука, говорили о том, что скудная пищевая цепочка, стоящая одним основанием на радужном мхе и лишайниках, а другим – на океанском планктоне, просто не могла бы обеспечить такого охотника достаточным количеством добычи. Поул вспомнила стадо гигантских животных, которое они видели в первый день после вылета на юг. Интересно, водятся ли они и на южном берегу пролива? Теоретически, если такие стада здесь не редкость…
Незаметно добравшись за этими рассуждениями до места крушения, Поул остановилась перед входом в пещеру, отдышалась и вошла. Снежинка лежала на своей постели, глядя в потолок, и никак не отреагировала на её появление. Поул положила сумку в угол, сняла куртку и сообщила:
– Я побывала на берегу пролива. Лёд даже не думает вставать, так что нам надо будет подождать ещё пару недель. Думаю, это и к лучшему – за это время ты поправишься, и мы сможем выдвинуться в путь.
Поул поставила котелок на огонь и бросила быстрый взгляд на Снежинку. Та лежала неподвижно, и, казалось, не слышала, что ей говорят. Поул тихо вздохнула и продолжила, вскрывая пачку сушёного овса:
– Сани почти готовы, осталось сделать проушины для крепёжных верёвок и упряжи. Я, правда, пока не нашла, из чего бы их сделать, но это не столь существенно. В конце концов, можно приматывать груз и упряжь прямо к раме – будет менее удобно разгружаться и распрягаться, зато сэкономим лишний фунт веса.
Теперь Поул смотрела в котелок и наблюдала за постепенно тающим снегом, стоя спиной к Снежинке. Она знала, что та лежит сейчас, повернув голову, и смотрит ей в спину долгим и больным взглядом – такой взгляд она поймала на себе однажды утром, когда уже проснулась, но ещё делала вид, что спала. Единорожка лежала рядом, приподнявшись, и смотрела на неё – смотрела так, что Поул захотелось разрыдаться от горя и чувства вины.
Наверняка и сейчас она смотрит на неё, думая… О чём? Поул не знала. Она боялась даже подумать, что может твориться в голове Снежинки. Она обернулась и сказала:
– Но, разумеется, я не стану его экономить, если всё-таки найду, из чего сделать проушины. Силы – вот что будет для нас важнее всего.
Разумеется, Снежинка отвернулась сразу же, как только заметила её движение, и теперь снова смотрела в потолок. Поул заметила, что её глаза в полумраке пещеры блестят сильнее, чем обычно – лихорадка ещё могла вернуться, и хотя рана практически зажила, Поул предпочла перепровериться. Достав из аптечки термометр, она протянула его Снежинке.
– Померь температуру, пожалуйста. Что-то мне не нравится, как ты выглядишь.
Снежинка повернула голову и посмотрела на подругу в упор.
– Думаешь, мне нравится, как я теперь выгляжу?
Поул не ответила. Опустив взгляд, она смотрела на разлинованную шкалу термометра. Снежинка не сводила с неё глаз, тяжело дыша; теперь Поул поняла, почему её глаза блестели. «Давай, выговорись, тебе станет легче. Накричи на меня, сломай что-нибудь, ну, давай же!» Снежинка отвернулась и, глубоко вздохнув, закрыла глаза. Поул стояла рядом, всё ещё держа в копытах ненужный термометр и глядя себе под ноги. За её спиной шумела закипавшая в котелке вода. Наконец, Снежинка повернулась к ней и спросила:
– Зачем тебе понадобился этот рекорд? Зачем?
Поул дёрнулась, будто от пощёчины, и вскинула взгляд на подругу, но промолчала. Снежинка приподнялась и продолжила:
– Какого сена ты вообще ввязалась в это? Славы захотела? В историю решила войти? Тебе мало было того, что творилось вокруг тебя в последние годы? Репортёры, газеты, книги, автографы, приёмы, рауты, балы, благотворительные вечера, выступления в компаниях спонсоров, все эти непонятные пони, неизвестно откуда появлявшиеся и неизвестно куда уходившие наутро из твоих номеров, алкоголь – тебе действительно было мало?
В голосе Снежинки звучала горечь, и Поул додумала за неё: «Тогда почему ты не пришла ко мне?» Не отводя глаз, она села и ответила ровным, спокойным голосом:
– Помнишь, я задержалась на приёме, который Зеппелинг устроил в честь передачи дирижабля нашей экспедиции? Вы уже ушли, а Зеппелинг зажал меня в углу и не давал и шагу ступить, всё продолжал нести какую-то чушь про совместные достижения науки и техники и про то, как настоящие учёные – то есть я, и настоящие инженеры – то есть он – должны работать вместе на благо развития общества. Ты не представляешь, как меня колотило, я еле сдерживалась, а он, дойдя до состояния полной невменяемости, начал меня лапать. Я ударила его, и он… Он очень разозлился. Единороги не любят, когда им отказывают земные пони. Он разозлился, но даже тогда он остался единорогом. Утончённым и изысканным, как все единороги, – Поул сделала паузу, давая Снежинке время, чтобы понять комплимент, и продолжила:
– Он справился с болью, он прекрасно держался, и никто ничего не заметил. Переведя дух, он сказал мне буквально следующее: «Прекрасная леди, ваша решительность и сила достойны лучшего применения, поэтому вы совершите первый в истории пеший переход через Южную Уздечку, и посвятите его моей компании «Зеппелинг индастриз», якобы в благодарность за предоставленный воздушный корабль. Начало и конец маршрута вы можете назначить сами, однако, если вы попробуете схитрить, я найду способ уничтожить вашу репутацию и положить конец вашим мечтам о Южном Полюсе. Как вы думаете, кому передать вашу эстафету? Говорят, Кристал Харт давно выказывает желание заставить вас потесниться на пьедестале…»
Поул сглотнула.
– Я не могла отказаться. Мы не для этого пять лет пахали, как проклятые. Строили планы. Проверяли их в поле. Учились. Изобретали. Жили, чтоб их всех, жили по-настоящему, и что? Бросить это всё, перечеркнуть, и только потому, что какой-то графишка решил, что эта его прогулка по горам – достойное наказание для непокорной пони? – она рассмеялась, и, покачав головой, продолжила: – Я же справилась, Снежинка! Я справилась с заданием! Вот они, дневниковые записи с указанием координат начала и конца маршрута! На перевале стоит пирамида, это всё можно проверить, я сделала это! Я оставила там записку…
– И оставила здесь своих друзей, – безжалостно закончила Снежинка. В повисшей тишине она потянулась к Поул и дотронулась до её плеча. – И мою ногу.
– Что я могла бы сделать, останься я с вами? Что? Погода была бы другой? Мы бы выбрали другой маршрут? Я бы придумала, как остановить обледенение?..
– Неважно. Просто… Ты была бы с нами. Ты всегда была с нами, и всё всегда заканчивалось хорошо. А в этот раз…
Снежинка с трудом подвинулась к тёплой статуе, в которую превратилась её подруга, и обняла её. Поул шевельнулась и обняла её в ответ, чувствуя, как тает незримая преграда, разделявшая их. На примусе шипел выкипевший котелок, и когда Поул наконец отстранилась от Снежинки, вытерев глаза, та криво улыбнулась и сказала, шмыгая носом:
– Ну вот… Теперь заново кипятить.
Поул так же криво улыбнулась в ответ и сказала:
– Не страшно. Теперь мне уже ничего не страшно.
Приготовив ужин и наскоро проглотив его, Поул села на постель, достала дневник и начала записывать события сегодняшнего дня. Неровные, налезавшие друг на друга строки одна за одной ложились на лист, сдержанно сообщая: «Сегодня, 5 марта 78 года, мною, Поул Эпплбарн, начальником антарктической воздушной экспедиции Географического Общества Эквестрии, было подтверждено существование пролива между Великим Южным Океаном и Зефирным морем. Пролив назван Проливом Памяти в честь погибших близ его северного берега членов экспедиции: первого пилота Темпеста, штурмана и метеоролога Гейла Вортекса, врача и астронома Старскейп, и биолога Дэззла Брайта. Точно установить координаты места крушения не представляется…»
Снежинка села, заглянула ей через плечо и, прочитав, что она пишет, прошептала:
– Напиши, пожалуйста, что второй пилот Сноуболл Коут поддерживает решение начальника экспедиции.
Поул повернулась к ней и уткнулась мордочкой в щёку единорожки. Та задержала дыхание, слабо улыбнулась и отстранилась, а Поул, закрыв дневник, начала упаковывать припасы для предстоящего перехода к зимовью. Снежинка вернулась на прежнее место, но теперь её молчание было совсем другим – тёплым, уютным и внимательным, и Поул говорила без передышки, снова чувствуя, что от радости не может остановиться. Заставив себя сделать паузу, она увязала очередной маленький мешок с запасом пищи и топлива на день, и, не удержавшись, продолжила:
– Роста в той зверюге никак не меньше пары дюжин ярдов – во всяком случае, судя по высоте, на которой она чешет бока об скалы. Следы – ты просто не представляешь себе, каких они размеров, мы бы туда целиком поместились и ещё место осталось бы – жуткие, в общем, следы, совершенно нереальное впечатление производят. Так вот смотришь и понимаешь, какая ты, в сущности, маленькая и сколького ты ещё не знаешь… Кстати, вот да – наверное, я поражена не столько тем, насколько она огромна, сколько тем, насколько она невероятна для меня как для учёной. Она просто берёт и перечёркивает все мои представления о полярных экосистемах…
Поул ловко затянула зубами узел на горловине следующего мешка и отложила его к уже готовым. Теперь в углу возвышалась горка из шести тщательно упакованных мешочков провианта и топлива – по мешочку на день пути; значит, оставалось ещё пятьдесят четыре. Она не собиралась пускаться в путь без минимум двукратного запаса.
– И отдельный вопрос, конечно – есть ли у него родственники на северном берегу пролива? Чего бы мне точно не хотелось – так это тащиться осенью по леднику, постоянно подыскивая места для ночлега наподобие этого, и зная, что где-то там, позади, по нашему следу неспешно шагает такая вот махина…
Поул решила, что на сегодня достаточно, отложила седьмой упакованный мешок и потянулась.
– Давай-ка спать. Сегодня я, как-никак, совершила географическое открытие! Сани постараюсь закончить завтра, и можно будет вплотную браться за упаковку. По десятку мешков в день – за неделю как раз управлюсь, и это совершенно не торопясь… Отлично. Выспимся, отдохнём, наберёмся сил, и, как только лёд встанет, отправимся на север. Надо будет, кстати, ещё ходовые испытания для саней устроить…
Поул широко зевнула и переключила примус в режим обогрева, погрузив пещеру в темноту. На ощупь найдя постель, она влезла в свой спальный мешок, поворочалась, устраиваясь, и, уже засыпая, почувствовала, как к её спине осторожно привалилась спина Снежинки. Впервые за много дней она заснула с улыбкой на губах.
Интерлюдия
Закрыв книгу, я какое-то время лежала тихо, разглядывая мордочку спящей Эпплджек. Она приоткрыла рот, и тихонько похрапывала, иногда шевеля губами – ей снилось что-то хорошее, и она улыбалась во сне. Осторожно, чтобы не разбудить её, я отвернулась и положила книгу на тумбочку. Когда я повернулась обратно, на меня смотрела пара огромных зелёных глаз, и я вздрогнула от неожиданности. Эпплджек, как ни в чём не бывало, отстранилась от меня, потянулась и спросила:
– Сколько я спала?
Я засмеялась и ответила:
– Не больше половины главы. Как раз ровно столько, чтобы проспать всё самое интересное.
– Да? – без особого интереса спросила она. – Ну что ж, нагоню потом. Ты как, уже нашла ответы на свои вопросы?
– Не-а, – я потянулась и зевнула. – Пока они успели только выяснить отношения, помириться и даже, кажется… – я замялась, бросив взгляд на Эпплджек. – Да, кажется, они скоро начнут путешествие к зимовью.
– Ага, – кивнула Эпплджек. – Значит, нам всё равно предстоит поход к Твайлайт?
– Однозначно. Без неё, я уверена, нам никак не установить происхождение книги.
– Да зачем оно тебе вообще?
Я улыбнулась и сказала:
– На самом деле, мне уже незачем. Но вот Твайлайт эта книжка может показаться чрезвычайно интересной – если хотя бы половина моих предположений касательно её истории верна…
– То Твайлайт взорвётся от любопытства, едва увидев её, – закончила за меня Эпплджек, и мы рассмеялись. Я выбралась из-под одеяла и сказала:
– Нет, ну правда же! Что, если книга написана по указу Селестии, или даже ей самой, под псевдонимом? А ведь она вполне могла знать, что Элементы Гармонии когда-нибудь обретут воплощения в телах пони, могла, наверное, даже предвидеть, какими именно будут эти тела; может быть, она даже знала о нас с тобой?
Эпплджек задумчиво посмотрела на меня и махнула копытом.
– Мы всё равно ничего не знаем наверняка. Собирайся, пойдём к Твайлайт, – она подошла к окну, выглянула наружу и радостно сообщила: – А вот и дождь перестал!
– А твоя шляпа высохла?
– Даже если и нет – ничего страшного, прогуляюсь без неё.
Мы быстро собрались и вышли, махнув на прощание Маку, который так и сидел на прежнем месте, словно статуя; Эпплблум нигде не было видно.
– Дорогая, ты уверена, что с Эпплблум всё хорошо? – спросила я, осторожно ступая по краю дорожки, середина которой превратилась в сплошное месиво из воды, грязи и песка.
– Уверена, как в наших водостоках, – ответила Эпплджек, шлёпая по самой глубокой части дорожки. – Она всегда так.
Я спрятала улыбку и огляделась. Прошедший дождь омыл и без того свежую весеннюю зелень, и теперь она была невероятно, нереально нежного цвета – такой она бывает только два-три дня в году, и в эти дни почти никогда не идёт дождь, так что я не смогла вспомнить, когда в последний раз видела такую красоту. Редкие облака догоняли уползавших на юг собратьев, и клонившееся к закату солнце отражалось в висевших повсюду дождевых каплях, зажигая в каждой из них маленькую радугу. Я подняла голову и огляделась, надеясь увидеть настоящую, большую небесную дугу, но в этот раз нам не повезло – дождь, видимо, закончился слишком давно. Эпплджек подтолкнула меня, чтобы я не прошла мимо ворот, мы вышли за ограду фермы и зашагали по дороге к Понивиллю. Издалека были видны вышедшие на улицу пони, которые наслаждались свежим воздухом, какой бывает только после дождя, лёгким ветром, который пришёл на смену буре, и красотой раннего вечера.
Проходя мимо кустов, в которые улетела моя шляпка, я невольно посмотрела в ту сторону и вздохнула. Эпплджек посмеялась и сказала:
– Невелика потеря. Всё равно она тебе не очень шла.
Я хотела было возмутиться, но тут нам навстречу попалась спешившая на ферму за яблоками для штруделей миссис Кейк, и Эпплджек отвлеклась, рассказывая, какие именно яблоки надо брать и где они лежат. Закончив, она повернулась ко мне и сказала:
– Мак, конечно, тот ещё работяга, но когда дело доходит до выяснения, что где лежит…
Она хотела хлопнуть себя копытом по лбу, но вовремя сообразила, что оно в грязи, и осеклась. Я засмеялась и пошла дальше.
На стук в дверь библиотеки открыл Спайк – и открыл куда быстрее, чем обычно. Поклонившись, он сказал:
– Добро пожаловать в нашу скромную обитель, о прекраснейшая из пони… Ну и ты, Эпплджек, заходи. Я, кстати, вас ещё издалека заметил – мы с Твайлайт сидели на балконе, любовались сначала радугой, потом закатом, потом ещё хотели на звёзды посмотреть...
Эпплджек, долго и старательно оббивавшая перед дверью копыта от грязи, наконец вошла и перебила его:
– А что осталось, я вытру об тебя. «Ну и ты, Эпплджек, заходи!» – передразнила она дракончика и занесла переднюю ногу, – да я в этом городе первая красавица!..
Спайк увернулся от угрожающе тянувшегося к нему копыта Эпплджек и побежал наверх, не забыв оглянуться и высунуть язык. Мы поднялись следом и вышли на балкон библиотеки. Твайлайт, сидевшая к нам спиной, обернулась и сказала:
– Привет! А мы тут со Спайком оборудовали наблюдательный пункт для наслаждения красотами понивилльской природы. Присоединяйтесь!
Она взяла стакан яблочного сока со стоявшего рядом с её креслом столика, который подозрительно напомнил мне столики из летнего кафе, и, отхлебнув, поставила его обратно. Я вышла к перилам и положила на них подбородок, любуясь окрестностями; Эпплджек, описав по балкону круг вслед за удирающим от неё Спайком, улучила момент и заняла его кресло. С удовольствием потянувшись, она одним длинным глотком опустошила его стакан и повернулась к Твайлайт.
– Да, нет ничего лучше старого доброго сока Эпплов. Твайлайт, а мы к тебе по делу.
Та оторвалась от созерцания солнца, которое как раз спряталось за тучку так, что стали видны расходящиеся к зениту веером лучи, и сказала:
– Ага, буду рада помочь. А что случилось?
Эпплджек кивнула в мою сторону, и я, повернувшись к ним, достала из сумки книгу. Твайлайт будто подменили: от ленивой, расслабленно сидящей в кресле единорожки не осталось и следа, на её месте сидел напряжённо выпрямившийся, пожирающий глазами потрёпанный старый том библиофил. Я хитро улыбнулась и сказала:
– Вот эту книжку…
Твайлайт перебила меня, дрожа от негодования:
– Книжку? Ты называешь книжкой это уникальное, раритетное издание!? Да я даже отсюда вижу, что ей не меньше тысячи лет!
Я улыбнулась ещё хитрее и продолжила:
– Эпплджек получила её от своей тётушки, которая утверждала, что ей действительно не меньше тысячи лет – а скорее всего, даже больше. Если я правильно понимаю, это памятник древней письменности эпохи раннего правления Сестёр.
Твайлайт утратила контроль над собой, и книгу охватило фиолетовое свечение её магии – поверх голубоватого свечения моей, в которое она уже была заключена. Я покачала головой и сказала:
– Не так быстро! Что ты скажешь, узнав, что героини книги до мелочей похожи на нас с Эпплджек?
Твайлайт отпустила книгу, но, казалось, она сейчас взорвётся от любопытства. Её глаза светились ровным безумным огнём, и я, решив, что с неё хватит, осторожно опустила книгу ей на колени.
Прекрасный закат, умытый дождём Понивилль, весёлая весенняя зелень и гуляющие по улицам пони, Эпплджек, с интересом наблюдавшая за разыгранным мной маленьким представлением, Спайк, уходивший с балкона и только что вернувшийся с табуретом взамен занятого Эпплджек кресла, я, стоявшая возле перил и закрывавшая сумку – всё это мгновенно перестало существовать для Твайлайт. Затаив дыхание, она открыла книгу и погрузилась в чтение.
Глава 7
Поул проснулась среди ночи, понимая, что что-то не так, но не в силах понять спросонья, что именно. Спину неприятно холодило, и она, ещё не успев ощупать постель рядом с собой, поняла, что её разбудило: Снежинки не было на месте. Горелка примуса была включена, и в её тусклом свете она панически-быстро осмотрела пещеру. Никого. Выпутавшись из спальника и встав на ноги, она помотала головой, пытаясь прогнать остатки сна. Снежинки не было. Ругнувшись сквозь зубы, она натянула куртку, схватила фонарь и выбралась из пещеры.
До рассвета было ещё далеко, и над ледником гулял злой ночной ветер, завывая, как голодный древесный волк. Поул натянула капюшон, зябко ёжась после тепла пещеры, и попыталась разобрать оставшиеся на снегу следы. Их было много, и, разумеется, почти все они принадлежали ей; наконец, отойдя немного от входа в пещеру, она обнаружила цепочку следов, явно оставленных кем-то, кто шёл на трёх ногах. Ещё раз ругнувшись, Поул оглянулась, изо всех сил думая, как ей поступить. Если Снежинка просто вышла в туалет, решив, что она наконец стала достаточно сильна для этого, то надо просто подождать. А если нет?
Вернувшись в пещеру, Поул заставила себя набрать снега в котелок и поставить его на примус, долив в бачок керосина. Томительно-долго тянулись минуты, шипел постепенно тающий снег, шипел примус, но Снежинка всё не возвращалась. Поул сделала чай и выпила полкружки, не чувствуя вкуса. Крепла уверенность, что она не вернётся. Наконец, не выдержав, Поул встала, сунула в карман куртки пакет сушёных яблок – съесть на ходу – и вышла из пещеры. «И зачем я трепалась про свои расчёты? Она же знает, с какой скоростью передвигается обычная пешая партия. Нетрудно было догадаться, почему я рассчитываю идти вдвое медленнее; и вот она решила, что будет обузой. Или просто не захотела жить дальше… Такой».
Не разбирая дороги, не глядя по сторонам, Поул торопилась по еле заметному следу, спотыкаясь и оскальзываясь в неверном свете фонаря. Ветер дул сбоку, занося неглубокие ямки, оставленные в снегу копытами Снежинки, и она спешила, ругая себя за промедление – потратив полчаса на приготовление чая, она теперь рисковала потерять след. Впрочем, пока ей удавалось довольно уверенно находить направление, в котором шла Снежинка, и подтверждения правильности её догадок в виде продавленных невысоких снежных застругов и глубоких следов, оставшихся в местах, где ноги единорожки пробивали наст, давали надежду на успех. Снежинка шла на север, настолько точно и прямо, насколько можно было идти в темноте, по незнакомому маршруту и без одной ноги, и Поул будто ударили по голове, когда она поняла, почему та выбрала именно это направление. Пойди она в любом другом, Поул бы всё равно её догнала – и поэтому она шла к проливу, зная, что тот свободен ото льда.
Раскатистый, басовитый рёв, раздавшийся где-то впереди, заставил Поул остановиться и погасить фонарь. Тяжёлые шаги, которых она раньше не слышала за собственным шумным дыханием, воем ветра и шелестом снега, оказались неожиданно близкими, и продолжали приближаться. Сердце противно зачастило, и Поул панически огляделась в поисках подходящего укрытия. Ближайшая скала, которую она прошла минуту назад, не казалась особенно надёжной, но ничего лучше рядом не было. Добежав туда и прижавшись к восточной, наветренной стороне огромного камня, Поул спрятала мордочку в воротник куртки и попыталась снова прислушаться.
Это оказалось лишним: снова огласив окрестности рёвом, неведомое существо, кажется, встало на дыбы и снова приземлилось на передние ноги; во всяком случае, удар, который сотряс землю, больше напоминал подземные толчки. Отряхнувшись от упавшего на неё снега, Поул помотала головой: ей показалось, что она услышала чей-то голос. Выглянув из-за камня и сняв капюшон, она встала неподвижно, не обращая внимания на ветер, трепавший гриву и заносивший снег за воротник, и превратилась в слух. Сквозь вой ветра до неё донёсся протяжный, отчаянный крик, и она поняла, что в первый раз ей не послышалось. Сорвавшись с места, она кинулась в снежную круговерть, не разбирая дороги.
Протяжный рык, прозвучавший совсем рядом, заставил её шарахнуться в сторону, споткнуться и проехаться по относительно крутому склону на боку. Задыхаясь от быстрого бега, Поул подняла голову, и увидела – наконец-то увидела! – невдалеке маленькую фигурку белой единорожки, которая бы полностью сливалась со снегом, если бы не её фиолетовая грива. Поул завертела головой в поисках источника голубоватого призрачного сияния, в котором движения Снежинки казались танцем ночного мотылька, и, увидев наконец, откуда оно исходит, замерла, чувствуя себя так, будто осталась на ночном холоде без куртки. Морозом вдоль спины ударил страх, парализующий, не дающий соображать, пока она медленно поднимала взгляд от гигантских, ни с чем не сообразных когтистых лап, вдоль ног, размерами не уступавших самым толстым и старым деревьям, через покрытое густым, светящимся мехом туловище к повисшей где-то в недосягаемой высоте голове.
Вот существо снова зарычало, оскалив невероятную, невозможную пасть, в которой, казалось, мог бы поместиться их дирижабль, и Поул, окончательно утратив самообладание, увидела, словно с её глаз спала пелена, что у него во лбу красуется самая настоящая звезда – и более того, что вся его шкура усеяна звёздами… Нет, не шкура! Звезды были под ней, составляя сам скелет чудовища, чья полупрозрачная плоть не задерживала их свет, позволяя ему ориентироваться в темноте…
Поул стало дурно, когда она попыталась подумать об этом существе как о ком-то, кому надо есть, пить, охотиться – эта сюрреалистичная тварь не вписывалась ни в какие её представления, и у Поул закружилась голова. Она так и лежала на боку, глядя, будто в замедленной съёмке, как оно заносит гигантскую лапу, как Снежинка снова кричит, уже не надеясь увернуться, и как оно, обманувшись в неверном свете собственных костей, бьёт по небольшой ледяной глыбе совсем рядом с местом, где съёжилась в ожидании гибели белоснежная единорожка.
Её голова по-прежнему гудела, панически пытаясь осмыслить увиденное, а тело бежало вперёд. Поул, превратившись в стороннего наблюдателя, с некоторым интересом следила за тем, как эта странная земная пони совершает стремительный рывок, пытаясь успеть к подруге в промежутке между ударами призрачно-голубого колосса. Неужели у неё получится? Нет, вряд ли. Слишком медленно сокращается расстояние между ними. Слишком быстро движется летящая вниз когтистая лапа. Слишком мало места остаётся между ней и изрытым копытами единорожки снегом…
Она успела. Сильным ударом она оттолкнула Снежинку, и они кубарем покатились по снегу, а тварь, промахнувшись снова, заревела от злости. Не дав ей и секунды на то, чтобы прицелиться снова, Поул рывком подняла Снежинку на ноги, и, нырнув ей под живот, взвалила себе на спину. Та даже не пыталась держаться, так что Поул на бегу приходилось постоянно поправлять лежавшую на ней, словно мешок с яблоками, подругу. Как назло, навстречу не попадалось ни одного подходящего укрытия, и Поул бежала, лавируя наугад и даже не пытаясь оглянуться – она всем телом чувствовала, как содрогается земля от шагов устремившегося в погоню гиганта. Она бежала, ощущая, как режет лёгкие вдыхаемый полной грудью ледяной воздух, как работают, готовясь порваться, сухожилия, как предательски тянет живот, и вдруг поняла, что прямо сейчас, не медля ни мгновения, надо повернуть, нырнув за скалу, мимо которой она пробегала – и повернула, проскользив по снегу и упав на бок, так что Снежинка скатилась с её спины и осталась лежать неподалёку. Немыслимой силы удар, такой, от которого могла бы расколоться земля, сотряс скалу, за которую она свернула, и Поул, вскочив и не разбираясь, что именно произошло, снова взвалила единорожку себе на спину и побежала. Целую вечность спустя – она не знала, сколько это, вечность? секунда? две? – она снова услышала за спиной тяжёлые шаги. Ох, да неужели эта тварь умеет бегать галопом?
Прямо перед ней выросла какая-то груда камней, и Поул, не думая, обогнула её, продолжая бежать. Лишь когда камни осталась позади, что-то щёлкнуло у неё в голове, и она затормозила изо всех сил, не зная, сколько осталось до обрыва, и лихорадочно вспоминая, на каком расстоянии от края построила свою пирамидку с запиской. Замерев в полуметре от круто уходившего вниз склона, она попыталась вспомнить, где были те места, которые она отметила как подходящие для спуска. Для неторопливого спуска днём, с предварительной подготовкой и страховкой… Оглянувшись, Поул увидела, как в кошмаре, приближающиеся оскаленные зубы чудовища, светящиеся красным глаза, и – невозможное, нереальное сияние звезды у него во лбу. Решившись, она сбросила Снежинку со спины, обхватила её сзади и, оттолкнувшись, отправила их тела в долгий путь вниз, к громоздившемуся под обрывом припаю.
Выскочив на край обрыва, существо остановилось и фыркнуло, принюхиваясь. Следы этих двух маленьких, очень шустрых и наверняка очень вкусных заканчивались прямо на краю обрыва, и оно свесило вниз громадную голову, пытаясь разглядеть, куда они делись. Так ничего и не увидев, оно разочарованно заворчало и ещё раз обнюхало их следы. Совсем рядом оно заметило небольшую кучу маленьких камней, которые тоже пахли этими, сбежавшими, и оно разворошило её на случай, если они так прячут вход в свою нору. Убедившись, что под ней ничего такого нет, оно уже собралось уходить, как вдруг откуда-то послышался слабый, еле различимый звук. Насторожив уши, существо встало на краю и, старательно принюхавшись, уловило доносящийся снизу запах крови. Взревев, оно заметалось в поисках подходящего спуска.
Поул застонала. Спина горела, как в огне, от лопаток до хвоста. Попытавшись пошевелиться, она вскрикнула от боли. В темноте рядом кто-то застонал в ответ, и Поул, повернув голову, увидела лежавшую на снегу Снежинку. Та пошевелилась и, пошатываясь, вскочила на все три ноги, услышав злобный рёв существа – так вскакивают новорожденные оленята с тонкими, подламывающимися ножками. Подняв голову, она посмотрела вверх – обрыв спускался к проливу ступенями, и каждая из них была покрыта толстым слоем снега. Их путь вниз был различим даже в темноте по большим вдавленным следам и обрушенным снежным наносам. Повернувшись к Поул, она крикнула:
– Ты сможешь встать? Оно сейчас спустится!
Голос подвёл её, и она взвизгнула на последнем слове. Поул шевельнулась и снова вскрикнула.
– Боюсь, что нет. Беги.
Снежинка отрицательно помотала головой и напряглась. Её рог засветился, окутывая Поул голубоватым сиянием.
– Прекрати тратить силы и время! Ищи укрытие!
Снежинка молчала. Стиснув зубы, она расставила ноги пошире и одним слитным усилием магии и тела – от рога к спине – подняла подругу в воздух. Поул почувствовала, как у неё ёкнуло под ложечкой, как будто она снова прыгнула с обрыва или провалилась в трещину, и она, даже забыв о протестах, удивлённо посмотрела на Снежинку. Та стояла, по брюхо уйдя в снег и оскалив стиснутые зубы, и напряжённо следила за Поул, осторожно неся её всё дальше и дальше к морю, туда, где плескались волны и где тихо шуршали проплывающие мимо льдины… Льдины! В момент, когда Снежинка аккуратно опустила её у самой воды и, выбравшись из снега, заковыляла к ней, Поул поняла, что та задумала. Донёсшийся откуда-то с востока грохот заставил её вздрогнуть – тварь прыгнула с обрыва!
– Быстрее! – закричала Поул, и Снежинка, торопясь изо всех сил, отчаянно запрыгала на трёх ногах. Поднявшаяся при падении в воду огромного тела волна приближалась, сопровождавший её треск ломавшегося припая оглушал, и Поул отрешённо увидела, как небо качнулось, она заскользила куда-то, а потом всё то же голубоватое свечение заключило её в надёжные и вместе с тем неосязаемые объятия, подняло и понесло, пока наконец она не почувствовала под собой холодную и влажную поверхность льда. Звёзды покачивались в небе, и она впервые за всё это время вдруг обратила внимание, что этой ночью погода была ясной. Перед её глазами возникла перекошенная от пережитого страха мордочка Снежинки, и она спросила:
– Мы дрейфуем?
Снежинка утвердительно кивнула и помогла ей приподняться. Поул увидела их льдину в окружении таких же, только что оторвавшихся от припая льдин, неспешно проплывающие мимо скалы, огромную пробоину в прибрежном льду, и вздрогнула, когда вдруг увидела выбирающуюся на берег тварь. Отряхнувшись, чудовище проводило их взглядом, развернулось и побрело вдоль берега – искать подходящее для подъёма место. Поул задрожала, почувствовав, как накопившееся напряжение, боль и холод хлынули в неё, занимая место уходившего из крови адреналина, закрыла глаза и изо всех сил стиснула зубы. Снежинка обняла её голову и, погладив по гриве, сказала:
– Не плачь. Смотри, какая красота!
Поул проследила взглядом за её копытом, и забыла про холод, боль и усталость. Над горизонтом, там, где скоро должен был начаться рассвет, вились длинные ленты неземного изумрудного цвета, сплетаясь и расплетаясь в фантастическом танце.
– Северное сияние…
– Южное!
Над холодными, тёмными волнами Пролива Памяти раздался негромкий смех. Поул приподнялась и сказала:
– Помоги мне сесть.
Снежинка склонилась над ней, чтобы ей было удобно обхватить её за шею, и Поул обняла её. Южное сияние разгоралось – теперь всё небо было охвачено зеленовато-голубыми сполохами; оно стало настолько ярким, что склонённые друг к другу фигуры сидящих пони отбрасывали на льдину хорошо заметную тень. Снежинка шевельнулась и положила голову на плечо Поул. Та потёрлась щекой о фиолетовую гриву единорожки и сказала:
– Так и умирать не жалко.
Снежинка глядела в небо. Льдина еле заметно покачивалась на волнах. Поздний в это время года рассвет ещё и не думал начинаться. Перечеркнув ленту полярного сияния, пролетел метеор, и она вспомнила, как они с подругами любили собираться летом, чтобы посмотреть на ночные метеоритные дожди. Летом. Где-то бывает лето. А здесь? Зачем она здесь? Она, так любящая тепло, зелень и радость? Зачем она связала свою жизнь с этими насквозь промороженными, похороненными под снегом и льдом пространствами, где пони – непрошеные гости в огромном, охраняемом холодом лучше любого сторожа музее ледяных скульптур, в которые скоро превратятся и они сами? Она крепче прижалась к Поул, и наконец ответила – и себе, и ей, и ещё очень и очень многим:
– Любовь сильнее смерти.а
Эпилог
Солнце уже давно зашло, и заметно похолодало, когда мы с Эпплджек выглянули на балкон. Чай был весь выпит, кексы съедены, и Спайк, сыто отдуваясь, остался мыть посуду, а мы решили проведать Твайлайт. Она сидела, закрыв книгу, и смотрела вдаль, на едва различимые на фоне почти догоревшего заката силуэты башен Кантерлота. Я кашлянула и подошла ближе. Твайлайт спохватилась и встала, повернувшись к нам.
– Ну как тебе? – осторожно спросила я, заметив, каким отрешённым взглядом смотрит она на нас.
– Я дочитала первую часть, – будничным тоном сообщила она, и, не обращая внимания на наши восторженные возгласы, продолжила: – Да нет в этом ничего особенного, просто я правда быстро читаю. Но сама эта история… Вы же не просто так пришли с ней ко мне, верно?
Я кивнула.
– Нам было бы очень интересно услышать, что ты думаешь по этому поводу.
– Героини действительно похожи на вас, девочки, – Твайлайт зябко поёжилась и сделала шаг в сторону балконной двери. Я посторонилась, давая ей пройти, и вошла в библиотеку вслед за ней. Эпплджек замыкала процессию, когда мы спускались на первый этаж под задумчиво излагаемые Твайлайт соображения. – Не только внешне; думаю, вы вели бы себя в такой обстановке именно так, доведись вам стать пилотом и исследователем.
Мы вошли в кухню, где Спайк только что закончил мыть перепачканные кремом тарелки, и Твайлайт, не глядя, достала свежевымытые тарелки из сушилки, снова поставив их на стол. Спайк, застонав, прикрыл глаза. Твайлайт не обратила на это никакого внимания, и, достав оттуда же чашки, поставила на плиту чайник, мимоходом сунув его под кран и набрав в него воды. Спайк покачал головой и полез в шкаф, достав оттуда пакет с печеньем. Твайлайт поблагодарила его кивком и, разложив печенье по тарелкам, продолжила:
– Вероятно, вам интересны возможные причины такого сходства. Они заинтересовали и меня, и я постараюсь прочитать оставшуюся часть книги за сегодня, а потом возьмусь за изучение фактов, связанных с этой экспедицией. Не может быть, чтобы такая история, если она действительно произошла на самом деле, не была документирована. После любой экспедиции остаются журналы, публикуются научные работы, сообщения в прессе, и так далее. Давайте сейчас попьём чаю, и я вернусь к чтению, а завтра вечером заходите – думаю, к тому времени я уже буду что-то знать.
Мы кивнули и, дождавшись, пока чайник вскипит, с удовольствием вернулись к прерванному занятию. Было уже довольно поздно, когда я спохватилась и встала из-за стола.
– Спасибо тебе большое, Твайлайт, но мы, наверное, пойдём. Тебе ведь ещё дочитать надо…
– Да, девочки, спасибо, что зашли, и за книгу спасибо. Давно мне не попадалась такая интересная работа! – ответила Твайлайт, покосившись в сторону комнаты, где на диване лежал объект её вожделения. Мы с Эпплджек кивнули и откланялись. Выйдя наружу, я вдохнула прохладный ночной воздух и спросила:
– Куда пойдём?
Эпплджек почесала в затылке – без её неизменной шляпы это движение выглядело странно – и, помолчав, сказала:
– Давай-ка к тебе.
Я кивнула, соглашаясь с выбором – идти до Карусели ближе, да и толпы родственников у меня нет. Свити Белль, вероятно, уже спит…
Мы шагали по улицам ночного Понивилля, любуясь усеявшими небосклон звёздами, вдыхая аромат распускавшихся во дворах энотер и слушая тихий шелест деревьев под порывами лёгкого ветерка. Я дышала полной грудью, как никогда остро чувствуя себя живой, и наслаждалась каждым мгновением, каждой секундой, каждым ударом сердца. Словно угадав мои мысли, Эпплджек сказала:
– Так жить можно.
Я глядела в небо. Облака почти полностью рассеялись, и звёзды сияли во всю силу, так, будто и их омыл прошедший недавно дождь. Перечеркнув небо, появился и исчез яркий след метеора, и я подумала, что до того времени, когда можно будет отправиться на ночной пикник – любоваться метеоритными дождями – осталось совсем немного времени. Я сошью новую накидку, а Пинки изобретёт рецепт нового пунша; Твайлайт принесёт свой телескоп, а Флаттершай и Дэш, как обычно, будут пытаться взлететь повыше, надеясь, что так будет лучше видно; Эпплджек наверняка придёт с Эпплблум, и, кстати, надо бы не забыть взять с собой Свити… Как же хорошо быть здесь и сейчас, не смотреть в прошлое, и не бояться будущего! Я замедлила шаг, прижимаясь к боку Эпплджек, и сказала:
– Конечно.
Часть вторая. Пролог
Рассвет занимался над Понивиллем. Непроглядно-тёмное небо стало вначале фиолетовым, затем бирюзовым, потом изумрудным, и наконец из-за гор на востоке показалось жёлто-оранжевое сияние, предвещавшее скорый восход солнца. Звёзды гасли одна за другой, и только на западе долго не желала сдаваться одна последняя, самая яркая. Поднялся лёгкий ветерок, и деревья тихо зашумели, покачивая ветвями и тоже приветствуя новый день. Какая-то особенно ранняя пташка высунула голову из-под крыла, встряхнулась, приводя перья в порядок, и чирикнула – ещё фальшиво, невпопад, просто пробуя голос. Ей в ответ донеслось щебетание из кроны соседнего дерева, а потом наступила тишина – мгновенная, как тишина в зале, когда шевеление и шум голосов уже стихли, а первые ноты увертюры ещё не слышны. И, разумеется, её тут же прервала ещё одна трель, и ещё одна, и ещё, и наконец поднялся торжествующий птичий гвалт, возвещавший наступление утра.
Твайлайт потянулась, отложила книгу и посмотрела в окно. Спайк тихо сопел в своей корзинке, и она подошла к нему, поправив одеяло. Ходики рядом с окном стучали почти неслышно за хором птиц, показывая половину шестого.
– Чего им не спится в такую рань?.. – недовольно пробурчала единорожка и заглянула в чашку из-под чая, хотя и знала, что он закончился ещё час назад. Разочарованно вздохнув, она подняла чашку и понесла её на кухню. Поставив чайник, она широко зевнула и положила голову на стол. Глаза слипались, и она никак не могла решить – то ли лечь спать прямо сейчас, то ли всё-таки дочитать ещё одну главу и лечь уже потом. Книга подходила к концу, и чем дальше Твайлайт читала, тем тяжелее становилось у неё на душе. Рэрити и Эпплджек упомянули вскользь, что произведение было не из приятных, но Твайлайт, в общем-то, привычная к старым и мрачным книгам, не ожидала, что повествование закончится вот так.
Она понимала – как никто, наверное – насколько хорошей и удачной была эта книга для своего времени – она прямо-таки ощущала эмоции читателей той поры, глотая текст строчка за строчкой, страница за страницей; иногда она даже прерывалась, чтобы стряхнуть это ощущение и взглянуть на книгу со своей собственной точки зрения. Для них события книги были гимном любви и доброте, непривычным и новым после столетий войн и взаимного недоверия между пегасами, единорогами и земными пони; для Твайлайт это была прежде всего нарочито поучительная и изобилующая неприятными подробностями приключенческая повесть, и, если бы не интерес к вероятному автору и прототипам главных героинь, она бы давно отложила её. Впрочем…
Зевнув ещё раз, она решила действительно отложить чтение на завтра. В конце концов, книга никуда от неё не денется, а неотложные дела на апрель, к счастью, почти закончились. Оставалось не забыть распланировать сверхнеотложные дела на май, но это было последним пунктом в списке неотложных дел на апрель, и она решила позволить себе немного расслабиться. Налив чаю, она отпила пару глотков, оставила кружку на столе и отправилась наверх – спать.
Когда она проснулась, часы показывали без пятнадцати два. Солнце ярко светило в окно, и она закрылась копытом, зевая и потягиваясь. Судя по щебетанию птиц и шелесту листвы, новый день оказался ничуть не хуже предыдущего, и Твайлайт прекрасно знала, что всё будет прекрасно. Встав, она обнаружила корзинку Спайка пустой и громко позвала его:
– Спа-айк!
Тот загремел чем-то в кухне и отозвался:
– Я здесь!
– Ты давно встал?
– Ага, уже позавтракал, прибрался в кабинете и наточил тебе перьев на сегодня!
Твайлайт спустилась по лестнице, вошла в кухню и потрепала Спайка по голове.
– Спасибо, что бы я без тебя делала! Вот только писать сегодня придётся тебе.
Спайк поставил на стол миску с парой изумрудов и горстью муки, вздохнул и, сбегав в кабинет за пергаментом и пером, замер, обратившись в слух. Твайлайт немного подумала, подбирая формулировки, и начала:
– Дорогая принцесса Селестия! Вчера мои подруги Эпплджек и Рэрити принесли мне прелюбопытнейший образчик древней прозы – книгу под названием «Полярная повесть»… Пре-лю-бо-пыт-ней-ший… Я провела половину прошлой ночи, читая её, и практически закончила… Прак-ти-чес-ки, да. У Эпплджек и Рэрити возник ряд вопросов, которые я, со своей стороны, хотела бы дополнить своими. Итак, вопрос первый: верно ли, что эта книга была написана вскоре после основания Эквестрии в качестве своего рода притчи для закрепления новых моральных и этических норм путём демонстрации… Де-мон-стра-ци-и… Недостатков старого общества. Вопросительный знак. Вопрос второй: верно ли, что главные героини книги являются либо прямыми предками моих подруг, либо, что более вероятно, мои подруги являются прототипами героинь книги? Нет, нет, не пратутитами, Спайк, про-то-ти-па-ми. Вопрос третий, закономерно вытекающий из первых двух: верно ли, что автором книги являетесь Вы? Заранее прошу прощения за некоторую прямолинейность, граничащую с неуважением, но ответы на эти вопросы очень важны для меня и моих подруг, и я буду Вам очень признательна, если Вы сочтёте возможным на них ответить. Ваша верная ученица, Твайлайт Спаркл.
Спайк закончил писать, поставил точку и вопросительно посмотрел на Твайлайт.
– Отправь сейчас же, пожалуйста, – Твайлайт поставила чайник и достала пару сэндвичей с ромашкой, готовясь к лёгкому завтраку. Спайк кивнул, дохнул огнём, и письмо растаяло в воздухе. Твайлайт открыла заварочный чайник и приготовилась насыпать в него заварки, но в этот момент Спайк, который собрался отнести на место перо и чернильницу, но даже не успел выйти из кухни, отрыгнул запечатанный королевской печатью свиток. Твайлайт в изумлении застыла возле плиты, а Спайк сломал печать и прочитал вслух:
– Твайлайт, ни в коем случае не дочитывай! Подробности сообщу лично. Колесница за тобой уже выслана; книгу возьми с собой. С.
Глава 1
– Лево руля! Поворот оверштаг!
Окрик капитана заставил Смита навалиться на штурвал, перекладывая галс, и мачтовая команда засуетилась, готовясь к манёвру. Такелаж заскрипел, когда «Морской конёк» завалился набок и начал тяжело и неспешно поворачивать, меняя курс с юго-юго-западного на юго-восточный. Вода вскипела у правой скулы, останавливая скольжение неуклюжего корабля, но вот он выровнялся, выброшенный мачтовыми под ветер фок с хлопком натянулся, и команда замерла, ожидая исхода манёвра. Слишком поздно! Томительное ожидание завершилось тяжёлым ударом в борт, от которого корабль содрогнулся от киля до клотика, и капитан Грейхуф выругался, глядя вниз. Корабль с разгону врезался в очередную дрейфующую льдину, и ледовый пояс, который пока что справлялся вполне неплохо, снова угрожающе затрещал. Раздался топот копыт по лестнице, и на мостик взбежал молодой единорог в меховой парке с откинутым капюшоном. На груди у него висел морской бинокль; пар от дыхания окутывал его мордочку плотным облаком.
– Капитан, нам не пройти.
Второй помощник Майлз не имел опыта плавания в высоких широтах, и Грейхуф смерил его взглядом, но ничего не сказал. Тот отдышался после пробежки по палубе и продолжил:
– Я только что из гнезда. Дальше начинаются сплошные ледовые поля, особенно к западу, – он показал копытом, – такое впечатление, что ближе к берегу лёд уже встал.
Грейхуф повернулся к борту и поднял к глазам свой бинокль. С мостика было видно не так хорошо, как с верхушки грот-мачты, но даже отсюда можно было понять, что не далее чем в миле к западу от «Морского конька» льды сбивались в плотную массу, не оставляя ни одного просвета, и тянулись сплошным белым ковром, прерываемым только невысокими холмиками торосов, до низкой, едва различимой береговой линии, видневшейся в паре миль по правому борту. Майлз кашлянул и сказал:
– Сэр, я предлагаю пришвартоваться к какой-нибудь крупной льдине и выслать ледовую разведку. Идти дальше вслепую опасно.
Грейхуф ещё раз смерил его взглядом, и, пробормотав что-то, вернулся к своему месту. Подойдя к переговорной трубе, он крикнул:
– Машинное, мостик на связи. Кто на вахте?
Из трубки послышался треск, какой-то грохот, и наконец искажённый раструбом голос ответил:
– На связи вахтенный механик Гоглс, капитан, сэр!
– В карты режетесь? – беззлобно пожурил его Грейхуф. – Ладно, ладно, чем вам там ещё заниматься-то было… Разводите пары!
– Есть, сэр!
Грейхуф повернулся к Майлзу и сказал:
– Высылайте разведчика. Как только он вернётся, отыщите первого помощника и штурмана, и возвращайтесь сюда со всеми – надо обсудить планы... и велите обстенить фок и фор-марсель, мы ложимся в дрейф.
– Слушаюсь, сэр!
Развернувшись на месте, Майлз сбежал по лестнице и исчез из виду. Грейхуф покачал головой и посмотрел на карту. Между кружком, которым было обозначено текущее местоположение корабля, и северным берегом Южной Уздечки, откуда им предстояло начать поиски, было не меньше сотни миль. Грейхуф достал циркуль и линейку и погрузился в расчёты.
Когда вернулся Майлз, пропустив вперёд старших офицеров и летавшего на разведку вперёдсмотрящего, капитан твёрдо знал, что надо делать дальше. Приветствовав вошедших кивком, он жестом предложил им пройти в свою каюту. Кивнув в ответ, первый помощник Сейл толкнул дверь и зашёл внутрь, пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку рогом; штурман Винд Роуз усмехнулся и вошёл, специально не сгибаясь, чтобы показать, что предосторожности излишни и даже такой рослый пегас, как он, может здесь спокойно пройти. Майлз и Мик замерли у двери, ожидая Грейхуфа, и он неспешно вошёл, захватив с собой карту. Когда все наконец расселись за маленьким столом – стульев в каюте капитана было всего два, и троим пришлось усесться на откидную койку – он убрал с лежавшей на столе карты небольшую бронзовую луковицу хронометра, протянул Роузу карандаш и пробурчал:
– Мик, докладывайте.
Мик начал было вставать с койки, на которую только что сел, но Грейхуф остановил его жестом. Тот сел обратно, откашлялся и начал:
– Эмм, слетал я недалеко, мили на две, зато поднялся под самые облака. Видимость сегодня хорошая, дымки почти нет, и облачность довольно высокая…
– Ближе к делу. Что удалось разведать?
– Ой, сэр, прошу прощения, сэр! Эмм, на зюйд от корабля – сплошные льды, но пока ещё не вставшие, там порой видны просветы – как у нас на речке по весне, узкие, «Коньку» там ни за что не протиснуться, – Роуз быстро нарисовал к югу от кружка, обозначавшего местоположение корабля, крестик и стал слушать дальше. – К востоку есть большая полынья – она тянется к юго-юго востоку, сэр, и очень далеко. Я, эмм, не разглядел, насколько далеко, потому что облака…
– Дальше, пожалуйста, – Грейхуф достал из кармана кителя трубку и начал её набивать.
– Есть, сэр! Так вот, к западу между кораблём и берегом только пришвартовавшийся к припаю морской лёд, он там прочно встал на прикол, сэр, и вряд ли тронется до весны. А на севере пока чисто – за нами тянется полоса открытой воды, так что пока не поздно, эмм… – Мик перебил сам себя, смешался и замолчал.
Грейхуф закончил набивать трубку, поднёс к ней спичку и начал заполнять помещение табачным дымом, раскуривая её. Собравшиеся в каюте молча смотрели, как густые клубы скапливались под потолком, лениво шевелясь в свете керосиновой лампы. Стены каюты поскрипывали в такт лёгкой бортовой качке, и в наступившей тишине стал слышен тихий рокот машины и крики, доносившиеся из расположенного двумя палубами ниже машинного отделения. Мик вопросительно оглядел офицеров; Сейл едва заметно кивнул в сторону двери, и матрос поспешил выйти. Наконец, Грейхуф затянулся, выпустил длинную струю дыма и, вынув трубку изо рта, ткнул ей в сторону первого помощника.
– Что думаете, Сейл?
Белый единорог взглянул на карту, испещрённую отметками Роуза, и пожал плечами.
– Нам надо двигаться, хотя бы примерно сохраняя нужное направление, и как можно быстрее оказаться хотя бы на семьдесят восьмой параллели. Если нас там остановят льды, то, по крайней мере, можно будет попробовать добраться до Уздечки пешком или по воздуху.
Майлз перевёл взгляд на Грейхуфа – тот одобрительно кивнул и сказал:
– Роуз.
Штурман отложил карандаш и оглядел присутствующих весёлым взглядом.
– По воздуху – это самое правильное, причём ползти до семьдесят восьмой не обязательно. Дайте мне пяток надёжных парней из мачтовых – Мика вот, Роупа, Мак-Милланов – и я за два дня выясню судьбу дирижабля. А идти сейчас к югу неразумно, Майлз прав, – он подмигнул второму помощнику и продолжил: – Даже если мы дойдём до северного берега, обратно «Коньку» уже не пробиться – сейчас середина марта, и льды уже начали вставать даже здесь.
– А провиант? – Грейхуф сощурился, глядя на Роуза в упор.
– Промежуточные склады?
– Не успеем. На это уйдёт минимум месяц.
– Тогда провиант с самого дирижабля?
Грейхуф рассмеялся, одобрительно покивал, откинувшись на стуле, и сделал затяжку. Роуз заулыбался в ответ, поправил широкую горловину своего грубо связанного свитера и сказал:
– Ладно, вы правы, капитан, а я, как обычно, погорячился. Надо придумывать что-то другое, но в одном я готов стоять насмерть: идти сейчас дальше на юг – самоубийство.
Грейхуф кивнул и повернулся к Майлзу.
– Ваше мнение?
Второй помощник нахмурился и сказал:
– Капитан, сэр, моё мнение полностью совпадает с мнением штурмана Роуза: нам не следует продолжать плавание на юг. Мне кажется, мы должны вернуться и начать поиски с воздуха, силами наших пегасов.
Грейхуф кивнул и помолчал, докуривая. Выбив трубку, он кашлянул и сказал:
– Итого один за движение на юг, двое – против. Значит, моё мнение будет решающим.
– Ваше мнение всегда будет решающим, капитан! – безоблачно улыбнулся Роуз, катавший по столу карандаш.
Грейхуф посмеялся в усы и продолжил:
– Так вот, джентлькольты: как это ни прискорбно, но младшая часть офицерского состава экспедиции явно осторожнее старшей. Штурман и второй помощник высказались за возвращение; первый помощник, а теперь и капитан голосуют за продолжение плавания на юг, и сейчас я объясню, почему.
Он наклонился вперёд, отобрал у Роуза карандаш и ткнул им в карту.
– Сегодня десятое марта. До момента, когда в этих широтах обычно встают льды, осталось около двух недель. Этого времени нам хватит, чтобы добраться до места первой посадки экспедиции и найти там указания насчёт их дальнейшего маршрута, выяснить их судьбу и, как я надеюсь, вернуться назад. На крайний случай, если «Конёк» вмёрзнет в лёд, пока пешая партия будет находиться на берегу, мы оставим часть команды на корабле, чтобы при угрозе ледостава они успели сгрузить припасы и подготовить зимовку. Если мы повернём обратно, оставим корабль на мысе Рог и начнём пеший поход на юг, то места их первой посадки мы достигнем в лучшем случае через месяц – не забывайте, что с необходимым количеством припасов мы не сможем идти быстро; к тому же нам неизвестно, является ли мыс Рог мысом, или же это остров, отделённый от материка проливом, существование которого предсказывала мисс Эпплбарн. Если нам придётся форсировать полосу морского льда, это задержит нас ещё на несколько дней, и к месту их посадки мы выйдем не раньше, чем в середине апреля. У нас останется меньше месяца до наступления полярной ночи и осенних бурь – а нам ещё надо будет выяснить, что с ними случилось, и успеть вернуться.
Грейхуф поднял голову и обвёл всех тяжёлым взглядом.
– А главное – я пока не теряю надежды найти кого-то из них живыми, и чем быстрее мы это сделаем, тем лучше. Сейчас мы возьмём курс на обнаруженную Миком полынью, и начиная с этого момента будем идти под паром. Ветер не переменится как минимум до завтра, а лавировать во льдах с постоянными оверштагами для нас – непозволительная роскошь. Мы покинули зимовье на мысе Рог всего два дня назад, но команда уже вымоталась, и мы теряем время. К тому же «Конёк» под парусами похож на беременную фермершу на катке, а ледовый пояс нам ещё пригодится. Хватит пересчитывать льдины бортами.
Он встал, давая понять, что совещание окончено. Сейл поднялся следом и вышел; Роуз подмигнул Майлзу и сказал:
– Ну что, уели нас старички?
Майлз почесал в затылке и пошёл вслед за ним к выходу. Оказавшись на мостике, он сказал:
– Капитан, конечно, по-своему прав… Но ты посмотри вокруг, льды становятся всё плотнее и плотнее, а это мы ещё на пару градусов севернее Уздечки!
Роуз посерьёзнел и ответил:
– Как бы там ни было, капитаном у нас пока старина Грейхуф. Я верю ему, хотя сам считаю иначе; а главное – он совершенно прав насчёт того, что там ещё могут быть живые. Нельзя возвращаться только потому, что мы побаиваемся зимовки. Цинга нам не грозит, а всё остальное как-нибудь переживём.
Ободряюще хлопнув Майлза по плечу, он взлетел и направился на бак, лавируя между снастями. Майлз посмотрел ему вслед и перевёл взгляд на простиравшиеся к востоку ледяные поля. Неслышно подошедший сзади Грейхуф постоял немного, глядя в ту же сторону, и сказал:
– Вы совершенно правы, прежде чем можно будет начать реализовывать мой план, «Коньку» надо как-то пробиться к той полынье. Так что берите матросов, вельбот, динамит – и вперёд!
Майлз вздохнул и зашагал к лестнице. Грейхуф, посмеиваясь, достал трубку и снова принялся набивать её. Светлые клубы табачного дыма смешались с чёрными, уже вовсю валившими из трубы корабля, и потерялись из виду на фоне серых парусов и серого, затянутого сплошными облаками неба. В гнезде на фок-мачте Мик кашлял, неумело ругаясь, на чём свет стоит, и интересовался у Смита, почему корабль в процессе дрейфа развернуло в фордевинд, так что ветер начал нести весь дым на него; Смит закреплял штурвал, состроив невинное выражение мордочки и уверяя его, что «штурвал сорвало, а я тут до ветру отходил». Мачтовые тихо ржали, прячась за парусами и рангоутом, а палубная команда откровенно каталась по просмоленным доскам, уповая на то, что в густом дыму Мик всё равно ничего не разглядит. Грейхуф улыбнулся, опёрся о фальшборт и замер в неподвижности, размышляя о предстоящих поисках экспедиции, не вернувшейся к зимовью в назначенный срок. Времени действительно было в обрез, и он понимал правоту Майлза куда лучше, чем тот мог себе представить; но времени у тех, кто, возможно, ждал их помощи, было ещё меньше. Строго говоря, у них его вообще не было.
Интерлюдия
– Спина болит.
– Подожди, давай вот так…
– Ай, больно, стой!
– Я-то стою, а вот льдина ждать не будет. Давай ещё раз!
– Ох…
– Ну вот, а ты боялась.
– Поверить не могу.
– Повезло. Слушай, давай чуть-чуть отползём от края, а то ещё смоет шальной волной.
– Ох, давай…
– Ну потерпи, потерпи. Давай помогу.
– Спасибо.
– Извини, что не смогу перенести тебя по воздуху. Я совсем выдохлась.
– Нашла, за что извиняться… Уф… А вот за ту твою выходку не мешало бы. Дискорд же тебя понёс тогда из пещеры… Сидели бы тихо, спокойно, в тепле и уюте…
– Дискорд же тебя понёс меня искать! Дождалась бы ледостава и пошагала бы себе на север.
– Ну да, конечно. Какое там пошагала? Я бы с места не двинулась, пока не узнала бы, что с тобой произошло… Ты что, всерьёз планировала?.. Ну…
– Куда уж серьёзнее.
– Зачем?
– А ты всерьёз хотела, чтобы я тебя бросила там, под обрывом?
– Мне и в голову не пришло, что ты можешь меня поднять. Да даже если бы и пришло – вот перенесла ты меня, вот добрались мы сюда, и что? Что изменилось?
– Откуда мне знать? Давай-ка передохнём…
– Сколько до берега?
– Ещё ярдов двести, зато лёд гладкий. За полчаса доползём.
– Уф… Что за берег-то хоть?
– Пологий, без обрывов – прямо как там, где мы высаживались на мысе Рог.
– Значит, северный.
– Или южный, если с точки зрения мыса… Тьфу, острова.
– Ну да. Так или иначе, до зимовья сотня миль.
– Меньше, наверное. До Уздечки мы летели около ста сорока миль, напрямую между зимовьем и точкой нашей первой посадки – сто двадцать две, почти ровно два градуса, а мы сейчас севернее Уздечки.
– Ну хорошо, миль восемьдесят. Какая нам теперь разница? Мне эти двести ярдов – уже бесконечность.
– Ничего, доползём. Давай, давай, осторожнее только.
– Не… учи… учёную… Уф, до чего же мерзко было в море. Тут хоть на льду нет воды.
– Куртку тебе всё равно не просушить.
– И то верно… Пфф… Далеко ещё?
– Порядочно. Давай-давай, там вон какой-то пригорок виднеется, может, за ним удастся спрятаться от ветра.
– Зачем? Всё равно есть нечего.
– Это… мы ещё… не покопались под снегом. Помнишь, что говорили полярные пегасы?
– То было в Арктике. Не факт, что здесь есть ягель.
– Скорее всего, нет; зато наверняка найдётся немного хвощеягод.
– А жевать ты их как будешь?
– Зачем сырыми-то? Поймаем дракона, на его железах сварим и съедим.
– Не в чем… уф… варить…
– В его же черепе и сварим.
– Хм, а у тебя голова… кхм… варит. Да. Хех.
– Да. Ха-ха-ха!
– У тебя истерика.
– Нет, но хорошо же. «Эй, дракон, а у тебя голова варит!» Ха-ха-ха-ха-ха!
– Ха-ха, а вообще да…
– Ах-ха-ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха-ха-ха… Ха-ха… Уф… Ой, ты как скажешь... Сколько там ещё?
– С полсотни ярдов. Поползли.
Глава 2
«Морской конёк» остался за кормой, и Майлз оглянулся, придерживая руль. Матросы гребли, налегая на вёсла и радуясь смене обстановки; особенно радовался Мик, которого позвали в последний момент, избавив его от превращения в хорошо прокопчённый окорок. Всё время, пока собиралась команда подрывников и спускался на воду вельбот, окружавшие Майлза пони давились от смеха, и теперь он был обижен и недоволен, полагая, что смеялись над ним. Впрочем, сейчас это вполне могло быть и так – уж очень комично выглядел насупленный второй помощник, сидевший на банке у кормы и делавший вид, что не прислушивается к каждому слову подчинённых. Вёсла ритмично ныряли в воду и тут же поднимались вверх, роняя светлые капли с кромок. Тёмно-зелёная, казавшаяся непрозрачной вода даже выглядела холодно, и Майлз непроизвольно поёжился, глядя в глубину. Ему почудилось какое-то шевеление под лодкой, но очень уж непонятно выглядели пропорции и расстояния, и он отвернулся, пожав плечами и продолжая думать, над чем же могли смеяться матросы.
В половине кабельтова от вельбота по правому борту из воды показалась гигантская голова, и он забыл вдохнуть, застыв с открытым ртом. Матросы, как по команде, замерли, осушив вёсла и глядя во все глаза. Тёмная громада, длиной превышавшая вельбот раза в три и состоявшая, казалось, из сплошных бородавок и наростов, с тяжёлым всплеском легла на воду, подняв волну, и в тот же миг к небу с шумом взметнулся фонтан пара и мелких капель. Майлз готов был поклясться, что на мгновение различил в массе складок и бугров огромный глаз, который с интересом посмотрел в их сторону и закрылся в момент, когда его обладатель снова нырнул. Мелькнул спинной плавник, широченная спина, на которой вполне мог бы поместиться «Морской конёк», и спустя томительно долгую дюжину секунд из воды показался невероятных размеров хвост. Он поднялся почти вертикально, шевельнулся и сильным толчком отправил своего хозяина обратно в морские глубины, подняв при этом ещё одну волну. Вельбот сильно качнуло, и Майлз спохватился, проверив, не выронил ли кто вёсла. Матросы сидели неподвижно, затаив дыхание, и смотрели на расходившиеся кругами во все стороны от места появления морского гиганта волны. Раздавшийся крик: «Слева по борту!» заставил всех сидевших в вельботе дружно повернуться.
Майлз на всю жизнь запомнил увиденное в тот день. Живая сила и мощь, которым не было и не могло быть равных на суше, двигалась прямо на него, приняв форму огромных тел, плывших под самой поверхностью моря, выныривавших, пускавших достававшие, казалось, до самых облаков фонтаны, и нырявших обратно, помахивая раздвоенными хвостами. Перед косяком шла волна наподобие тех, которые бывают, когда рыба, попавшая на крючок, плывёт уже прямо под поверхностью воды, но показавшаяся ошарашенным морякам высотой с дом. Вельбот взлетел куда-то к небу, рухнул вниз, заплясал на воде и вдруг оказался в самой середине косяка, окружённый могучими телами, которые проплывали мимо, двигаясь на первый взгляд медленно и лениво – но от каждого их движения веяло такой осязаемой мощью, что оставалось только замереть в благоговении. Лодка пошла бы ко дну от одного прикосновения самого маленького из членов стада, но Майлз забыл об опасности, выпрямившись во весь рост и потрясённо глядя на истинных владык океана и своих дальних родственников – китов.
Краем уха он услышал изумлённые крики и, обернувшись в сторону «Морского конька», увидел, как мачтовые дружно поднялись в воздух, торопясь увидеть как можно больше. Единороги и земные пони высыпали на правый борт, вооружившись биноклями и подзорными трубами, и разглядывая нежданных гостей. Грейхуф, чья одинокая фигура виднелась на мостике, достал откуда-то раструб мегафона и прокричал:
– Вахтенные, пересчитать косяк!
Кто-то из зависших над китами пегасов стремительно ринулся к кораблю, и, вооружившись карандашом и блокнотом, поднялся повыше, откуда было удобнее считать. Майлз наконец-то пришёл в себя и осмотрелся. Вельбот был в порядке, вся команда на борту, и даже ящик с динамитом не пострадал – Майлз запоздало похолодел, подумав, что могло бы случиться, придись по нему удар такого хвоста. Быстро осмотрев замки, он провёл дрожащим копытом по лбу и, придав голосу твёрдость, скомандовал:
– Вёсла на воду!
Загребной – невысокий, жилистый земной пони по имени Том – кивнул, и, вынеся весло за борт, вопросительно глянул на Майлза. Тот дождался, пока все повторят движение загребного, и сделал первую отмашку. Матросы дружно опустили вёсла в воду, налегли на них, вскипела вода вокруг лопастей, и вельбот, вильнув из-за небрежно брошенного Майлзом в крайнем правом положении рулевого весла, тут же выправился и понёсся к близкому уже ледовому полю.
Высаживаясь из неустойчивой, пляшущей от каждого движения, лодки, Майлз проклинал судьбу, из-за которой у его родителей-пегасов родился сын-единорог. Дилан и Крейг Мак-Милланы, братья-пегасы из мачтовых, уже приземлялись на лёд, осторожно держа ящик с динамитом; Мик перелетел на лёд первым с фалинем в зубах и теперь стоял, удерживая вельбот на месте, Том непринуждённо перепрыгнул через борт, а остальные покинули лодку менее торопливо, но стараясь успеть первыми – выбираться из пустого вельбота куда сложнее. Теперь Майлзу приходилось отдуваться за сомнительную честь покидать судёнышко последним, и он старался не показать, как ему хотелось попросить кого-нибудь подать ему копыто. Том и Мик держали фалинь зубами, и было трудно понять, отчего они скалятся – то ли от прикладываемых усилий, то ли ещё от чего. Наконец, пыхтящий Майлз со сбившейся набок фуражкой перебрался на льдину, и Том, вогнав стальной костыль в лёд одним сильным ударом, намертво принайтовал к нему вельбот. Выпрямившись и отдышавшись, Майлз поправил фуражку и осмотрелся.
Почти ровное ледовое поле размерами не уступало большому стадиону – белое пространство, на котором можно было бы устраивать сразу несколько гонок одновременно и ещё и играть в мяч, местами прерывалось тёмными пятнами талой воды и неглубокими впадинами. Где-то далеко оно заканчивалось низкой стеной торосов, за которой, как полагал Майлз, находилось ещё одно поле, а уже за ним… Он повернулся к Мику и спросил:
– Сколько отсюда до полыньи?
– Недалеко, сэр, если позволите. Тут, эмм, за этим полем следующее, и всё. Ежели прямо сейчас начнём, то аккурат к восьмой склянке управимся.
– А ты оптимист; тут и до середины следующей вахты не успеть! Одно только это поле – минимум два кабельтовых, и ещё за ним…
– Не так тут и далеко, сэр. Эмм, я хотел сказать, что если заряды начать закладывать разом, и потом разом подорвать, то к восьми часам «Конёк» уже будет мять шугу в новом канале.
Майлз кивнул.
– Да, пегасы смогут летать быстро; другое дело, справитесь ли вы с закладкой на нужную глубину? Всё-таки долбить лёд – не ваше дело…
– Не волнуйтесь, сэр, всё сделаем на совесть. Нас тут трое крылатых, эмм, давайте вы с земными начнёте разбирать заряды, а мы тем временем слетаем, наметим места, и тут же вернёмся за шашками. В общем, глазом моргнуть не успеете, как всё будет заложено, провалиться мне под землю… то есть, эмм, под лёд, сэр!
Майлз усмехнулся – очень уж забавно прозвучала клятва земных пони в устах пегаса – и сказал:
– Что ж, толковый план. Бери Мак-Милланов и вперёд.
– Толковый план – провалиться под лёд, сэр?
– Так, я что сказал? Бери и вперёд!
– Будет сделано! – Мик повернулся к затеявшим шутливую толкотню, чтобы согреться, пегасам. – Крейг, Дилан, слышали? Помощник Майлз велел нам проваливаться под лёд, я старшой. Полетели?
Братья удивлённо подняли брови, но Майлз продублировал слова Мика движением копыта, и они, не задавая лишних вопросов, взлетели и присоединились к устремившемуся на восток вперёдсмотрящему. Майлз проводил их взглядом и пошёл к динамитному ящику, созывая оставшихся возле вельбота матросов. На стоявшем по противоположную сторону чистой воды «Морском коньке» понемногу улегался вызванный появлением китов ажиотаж, и только одинокий вахтенный пегас висел в небе где-то к югу, заканчивая пересчёт косяка по головам. Работу ему затрудняло то, что киты постоянно менялись местами, ныряя друг под друга и выныривая на новых местах, и то, что на их пути постоянно попадались ледовые поля, оказавшись под которыми, они пропадали из виду. Грейхуф ушёл с юта, и дымившая теперь вовсю труба окуривала опустевшее гнездо и убранные верхние паруса.
Как и обещал Мик, через полтора часа все заряды были заложены по намеченному пути прокладки канала. Майлз обошёл места закладки и остался доволен тем, как были пробиты шурфы – на нужную глубину, под правильным углом и при этом неимоверно быстро. Он одобрительно покивал и скомандовал:
– Всем отойти к вельботу, сейчас буду взрывать. Том, придержи его на всякий пожарный. Будьте готовы аврально грузиться, а то мало ли – вдруг льдина треснет? Пегасы, после взрыва по моей команде глянете с воздуха, всё ли в порядке и не надо ли где заложить ещё.
Посерьёзневшие пони отошли в сторону, и встали плотной группой рядом с пришвартованным к льдине вельботом. Майлз зашагал в сторону отделявшей два ледовых поля друг от друга гряды торосов, чтобы охватить как можно больше зарядов одним заклинанием, и чтобы не смущаться под внимательными взглядами команды. Найдя подходящее место, он остановился, закрыл глаза и постарался представить себе ближайшие места закладки динамитных шашек. По мере того, как он рисовал перед своим внутренним взором новые и новые заряды, их охватывало неяркое фиолетовое свечение; вот все заложенные шашки выстроились перед ним в ряд на каком-то тёмном, переливавшимся перламутром фоне, и он напрягся, готовясь к подрыву. Стоявшие возле вельбота матросы увидели, как на кончике его рога загорелась неяркая звезда, рассыпала веер искр, и вдруг ослепительно вспыхнула, выбросив в сторону каждого заложенного заряда длинный и узкий луч. Все дружно моргнули, и никто не увидел, как лучи коснулись всех зарядов одновременно, пробившись сквозь толщу льда, и погасли без следа. Вновь открывшим глаза пони целое долгое мгновение казалось, что ничего не произошло, и что сейчас Майлз тряхнёт головой и приготовится к новой попытке. Серое небо, серый лёд и видневшаяся вдалеке одинокая фигурка второго помощника казались чем-то неизменным, застывшим, вечным, как любой полярный пейзаж.
Беззвучно взметнувшиеся ввысь фонтаны перемолотого в крошку льда пополам с морской водой заставили вздрогнуть всех без исключения; следом накатил тяжёлый грохот, донёсшийся до них с расстояния в двести ярдов. Даже Майлз, чувствовавший момент предстоявшего взрыва с точностью до половины удара собственного сердца, подпрыгнул на месте, увидев и услышав его. Льдина тяжело качнулась пару раз и замерла; в новорожденную полынью обрушилась вода и осколки льда, заставив её поверхность заплескаться, и наконец всё стихло. Пони перевели дух, и Майлз, повернувшись к остальным, махнул им. Мик немедленно взлетел и, набрав высоту, посмотрел вниз. Неровный, извилистый и местами узковатый, но непрерывный канал соединял теперь бассейн, в котором стоял «Конёк», и нужную им полынью. Он шёл зигзагом, делая несколько резких поворотов в местах, где лёд ломался по диагонали к линии, соединявшей места закладки зарядов, и Мик подлетел к одному из таких мест, чтобы удостовериться, что корабль преодолеет его. Края трещины уходили в воду отвесно, а увидеть, что делается под поверхностью, не получалось из-за покрывавшей её каши из мелких осколков, но ширина прохода показалась Мику достаточной, и он радостно замахал Майлзу. Тот улыбнулся и, кивнув в сторону вельбота – мол, встретимся там – сам зашагал в указанном направлении.
В шлюпку они грузились молча. Когда остававшийся последним Том перебрался на борт и вельбот наконец отвалил от льдины, Майлз взялся за рулевое весло и улыбнулся. Впервые за день он чувствовал себя довольным – удовлетворение от хорошо проделанной работы и нескрываемое уважение, которое читалось во взглядах матросов, подняли ему настроение, и он улыбался, сидя на банке и подставив мордочку лёгкому и совсем не холодному ветру. Из блаженного безмыслия его вывел поднявшийся над вельботом чёрный, просмолённый борт «Морского конька», и он повернул весло, неожиданно для себя самого причалив к кораблю точно под шлюпбалками, на которые предстояло поднимать вельбот. Палубная команда засуетилась, им бросили конец, и сидевшие на носовой банке Мак-Милланы поймали его. Пока они крепили вельбот, с борта корабля упала, разворачиваясь, верёвочная лестница, и матросы начали подниматься на палубу. Вскарабкавшись последним, Майлз, пыхтя, жестом велел поднимать вельбот на шлюпбалки и направился к юту.
Грейхуф сидел в своей каюте перед пустым столом, на котором лежали карта, хронометр и пепельница. Он курил, глядя на агатово-чёрный циферблат с бронзовыми стрелками и цифрами. Секундная стрелка догоняла минутную, и он ждал, когда они соприкоснутся. В этот момент должен был прозвучать колокол, отмечавший наступление первой вахты. Хронометр был подарком от Поул, сделанным после их первой совместной экспедиции, когда они преодолели северо-западный проход на старой, неприспособленной к плаванию во льдах шхуне «Эйкорн» – со второй попытки, после страшной незапланированной зимовки на маленьком голом островке, унесшей жизнь Стронга, начальника, старейшего и опытнейшего из членов экспедиции, и превратившей остальных в живые скелеты; после трёх месяцев неопределённости и споров, во время которых они едва не бросили корабль и не отправились к Уайтхорсу пешком вопреки запрету Стронга – зимой, по дрейфующим льдам, без тёплой одежды, топлива и еды, обрекая себя на верную гибель. Грейхуф, бывший на «Эйкорне» первым помощником, прекрасно помнил, как вошла тогда в насквозь промерзшую кают-компанию Поул – совсем ещё молодая, только-только заслужившая доверие умершего неделю назад Стронга – и, встав чуть в стороне от ожесточённо споривших пони, уже готовых оставить корабль, буднично сообщила: «Я утопила все палатки». Он помнил взрыв ярости, во время которого капитан Дрейк едва не застрелил её, помнил, как её ненавидели все до последнего матроса, помнил, как он сам не сказал ей ни единого слова до самого конца экспедиции – а потом наступила весна, и те, кто ещё не слёг, нашли в себе силы вывести корабль на открытую воду и, чудом проскользнув через забитые льдами и стиснутые скалами узкие проливы, вырвались на простор Северного океана, свободного летом ото льда. Он убедил Дрейка идти на запад, а не на восток, чтобы закончить экспедицию победой – этого требовала память Стронга, но он знал, что если бы не укоризненный взгляд Поул и не её молчание, преследовавшее его постоянно, он бы не рискнул перечить капитану. Тогда она впервые улыбнулась ему, но не сказала ни слова.
Поул подарила ему хронометр через неделю после возвращения, когда они немного отошли от последнего перехода в Порт-Камп, но ещё не начали разговаривать друг с другом. Она просто постучала в дверь его номера и всё ещё молча протянула ему бронзовую полированную луковицу. Он посмотрел на циферблат, автоматически поднёс часы к уху и послушал, как они тикают. Поул улыбнулась ему и сказала:
– Спасибо, что убедил Дрейка.
Он кивнул и постоял, не зная, что сказать. Неуклюже махнув копытом, он пробормотал наконец:
– Заходи, что ли? Что на пороге-то стоять?..
Майлз постучал в переборку, и, дождавшись ответа, вошёл. Клубы табачного дыма, как обычно, висели в воздухе капитанской каюты, и Грейхуф, сидевший спиной к двери, сказал, не оборачиваясь и выпуская новую порцию дыма:
– Входите, Майлз. Вы закончили?
– Так точно, капитан, сэр! Канал готов и обследован силами вахтенных пегасов. Всё в порядке, никто не пострадал; полагаю, можно приступать...
Прервавший его речь удар колокола возвестил о смене вахт. Под полом каюты затопали десятки копыт – свежая команда торопилась наверх; им навстречу выстроились уходившие на отдых счастливчики, поучаствовавшие в самом интересном. Тем, кто заступал на вахту сейчас, предстояла тяжёлая, опасная и скучная работа по проводке корабля через канал. Грейхуф указал копытом в сторону двери и велел:
– Отдыхайте, Майлз. Вы хорошо поработали, и ваша вахта окончена. Кто там сейчас вахтенный офицер?
– Штурман Винд Роуз, капитан, сэр!
Грейхуф усмехнулся.
– Честно говоря, я бы предпочёл доверить проводку вам. Роуз очень… лихой парень. Но вы и так уже потрудились на славу, так что будем уповать на крепость ледового пояса. Как думаете, выдержит?
Грейхуф лукаво посмотрел на Майлза, и тот уверенно кивнул.
– Выдержит, сэр. К тому же, с вашего позволения, Роуз достаточно осторожен, когда речь заходит о действительно важных вещах. Он никогда не позволит себе рисковать жизнями других…
– Знаю, знаю, но сейчас речь не о жизнях, а просто о сохранности некоторых… не самых главных деталей корабля, если угодно, – перебил Грейхуф и, вынув трубку изо рта, принялся выбивать её в пепельницу. – А вот здесь штурман Роуз может позволить себе некоторые вольности… Впрочем, вы правы. Спасибо за службу, отдыхайте.
– Слушаюсь, капитан.
Майлз вышел и закрыл за собой дверь. Любопытство неудержимо тянуло его остаться на палубе, но помимо блаженства от хорошо проделанной работы и похвалы капитана он ощущал усталость – заклинание, которое он использовал для подрыва динамита, потребовало от него напряжения всех сил, и он вдруг ощутил, что глаза у него просто закрываются. Широко зевнув, он посмотрел в сторону начавших суетиться палубных, вооружавшихся баграми и ледорубами, и побрёл к лестнице. Спустившись с мостика, он вошёл в подпалубный коридор и открыл вторую справа дверь, которая вела в его каюту. Войдя, он откинул койку, стянул с себя парку и лёг. Отогнав появившуюся было мысль о чае, он блаженно потянулся, укрылся шерстяным одеялом, повернулся набок и устроился поудобнее на узком и жёстком ложе. Уже проваливаясь в сон, он услышал крики откуда-то снизу и ощутил, как корабль качнулся – это Роуз наконец отдал команду «малый вперёд», и «Морской конёк», неспешно развернувшись, медленно пошёл ко входу в канал. К моменту, когда под носом корабля зашуршала покрывавшая поверхность воды в проходе ледяная каша, Майлз крепко спал и не слышал ничего из происходившего потом.
Интерлюдия
Провожавший Твайлайт гвардеец остановился у дверей, ведших из дворца в королевский парк, и, попрощавшись с ней учтивым кивком, развернулся и ушёл. Она кивнула ему вслед и вышла под яркое полуденное солнце, шагая по песчаной дорожке и с удовольствием вдыхая знакомый с детства ароматный воздух. По сторонам от неё цветущие, будто в разгар весны, деревья соседствовали со склонившими ветви под тяжестью плодов; некоторые желтели, роняя листву, а некоторые простирали к небу голые сучья, застыв в неподвижности зимнего сна. Вскоре послышалось журчание ручья и шум падающей воды, она вступила на мостик и, посмотрев налево, увидела игравшую на маленьком водопаде радугу. Бабочки разноцветным вихрем поднялись в воздух, когда она сошла с тропинки и зашагала по высокой, нескошенной траве, заметив сквозь кусты блеснувшее на солнце золото короны. Старшая принцесса Эквестрии лежала в траве, наслаждаясь коротким отдыхом и греясь на солнце; её корона висела на ветке неподалёку. Услышав шорох в кустах, она подняла голову и улыбнулась. Твайлайт вышла на поляну и опустилась к земле в поклоне.
– Добрый день, Ваше Высочество!
– Твайлайт Спаркл, моя любимая ученица, – голос Селестии, глубокий и сильный, наполненный радостью и в то же время серьёзный, одновременно успокоил и взволновал Твайлайт – как и обычно. – Как доехала?
– Спасибо, хорошо, но скажите, к чему такая спешка?
– Подожди, я тебе всё сейчас расскажу. Идём.
Селестия поднялась на ноги и зашагала к тропинке. Твайлайт, как обычно, не уловила момента, когда она снова надела корону, и вздохнула – несмотря на годы учёбы, она умела телепортироваться или телепортировать только с громким хлопком и вспышкой. Селестия постоянно твердила ей, что подобные дешёвые эффекты – удел иллюзионистов, а настоящая магия незаметна, и только желания самого мага делают её зримой; но Твайлайт ничего не могла с собой поделать. Засевшие в подсознании картинки магии из детских книжек – все эти «Трах-тибидох!» – крепко держали её и не торопились сдавать позиции. Селестия прекрасно знала об этом, и не преминула лишний раз отвести в сторону мешавшую им ветку, даже не засветив рога. Твайлайт шагнула в образовавшийся проход и встала на дорожке, поджидая наставницу. Та неспешно вышла на свет и посмотрела на солнце, не щурясь – её зрачки остались широкими, и Твайлайт в очередной раз подумала, в какие огненные бездны должны были столетиями смотреть эти глаза, чтобы в конце концов стать такими. Она поёжилась и поспешила сказать:
– Я привезла книгу.
Селестия рассеянно покивала и ответила невпопад:
– Вчера появились три новых пятна, вон, видишь, ближе к левому краю?
Твайлайт изменила зрение и подняла взгляд к ставшему бледно-жёлтым солнечному диску. Действительно, его ровную поверхность пятнали три тёмных, неправильной формы отметины; на глазах у Твайлайт одна из них медленно расползлась, отхватив ещё кусочек светлого. Твайлайт моргнула и повернулась к Селестии. Та выглядела тёмно-серым силуэтом на тёмно-сером небе, и Твайлайт вернула зрение в норму.
– Что это означает?
Селестия постояла немного в неподвижности и сказала:
– Я так надеялась, что эта книга никогда больше не увидит солнечного света. Впрочем, раз уж так случилось… Идём.
Они зашагали бок о бок в сторону дворца. Дорожка была узкой, и Твайлайт старалась идти по траве, давая место принцессе, но та не обращала на её тактичность никакого внимания, шагая одной парой ног по дорожке, а второй безжалостно оббивая семена со стоявших стеной одуванчиков. Подхваченные лёгким ветерком, они поднимались в воздух, кружились и улетали куда-то вдаль; часть оседала на шёрстках и гривах шедших по дорожке. Скоро Твайлайт стала напоминать плохо ощипанного птенца альбатроса, а белая спина Селестии, казалось, покрылась густым зимним мехом. Стряхнув его с себя и неуловимым магическим усилием очистив спину ученицы, Селестия засмеялась и вернулась на дорожку.
– Нет ничего приятнее маленьких глупостей. Книгу действительно написала я.
Твайлайт отряхнулась и обратилась в слух.
– Это произошло почти сразу после нашей победы над Дискордом. У нас принято считать, что время его так называемого правления и несколько десятилетий после него было временем полного хаоса и неразберихи, но это не совсем так. Да, хаоса хватало, но не только его.
Селестия остановилась, уткнулась носом в крону цветущей яблони и глубоко вдохнула. Чихнув, она снова тихо засмеялась и продолжила:
– В то время пони стремительно развивались. Как только прекратились войны и взаимная вражда, и мы положили конец его… с позволения сказать, власти, общество шагнуло вперёд – не без нашей с Луной, разумеется, помощи, но она не была решающей. Именно тогда были заложены основы всех современных технологий и общественных институтов. Именно тогда пони исследовали почти весь мир, не забыв, впрочем, оставить пару белых пятен для будущих поколений. Именно тогда настала эпоха великих путешественников – отважных, самоотверженных, стремящихся к познанию, настоящих детей своего времени, пронизанного духом надежд и свершений. Именно тогда жила и погибла Поул.
– Всё-таки жила! И всё-таки… погибла?.. – Твайлайт остановилась и склонила голову набок. – Нет, я видела, к чему всё идёт, но…
– Но всё-таки не верила. Ты и не могла думать иначе, Твайлайт, ты – дитя своего времени, спокойного и надёжного. Они жили ранним утром, неспокойным, опасным, но полным обещаний. Ты же живёшь в полдень, а в полдень не погибают.
Селестия кивнула маленькой птичке, которая чирикала ей прямо в ухо, рассказывая о случившемся у неё прибавлении в семействе, и, что-то тихо сказав ей, снова повернулась к Твайлайт.
– В полдень тени становятся короткими, и уходит сама память о ночи; утром же тени длинны, и в них может таиться разное. В то время, как лучшие из пегасов, единорогов и земных пони стремились научиться жить вместе, любить и понимать друг друга, оставалось много – очень много, Твайлайт – тех, кто продолжал жить и думать, как прежде. Семья Зеппелингов принадлежала к старому и знатному роду – до нашей победы они, как говорят, были близки к самому Трону Хаоса, и, разумеется, меняться не спешили.
Они дошли до входа во дворец, и Селестия остановилась, желая, видимо, насладиться ещё несколькими мгновениями тепла. Твайлайт, невольно обогнавшая её, повернулась и встала, не спуская с принцессы глаз.
– После гибели экспедиции их довольно быстро нашли – капитан Грейхуф рискнул пойти на юг в условиях приближающейся зимы, нашёл место крушения дирижабля и место гибели Поул и Снежинки. Он также нашёл дневник Поул, в котором она писала об истинной причине, заставившей её покинуть экспедицию и отправиться в одиночный переход, и представил его на заседании Географического Общества с обвинениями в адрес графа Зеппелинга; уже оттуда дневник попал ко мне вместе с прочими документами. Выяснить, что написанное там про Зеппелинга – правда, не составило большого труда. Я изгнала его из страны, лишив состояния и создав на эти деньги фонд помощи семьям тех, кто не вернулся из той экспедиции.
Селестия замолчала и вошла в дверь. Её шаги гулко отдавались в просторном холле, пока она шагала к выходу в коридор; Твайлайт спешила за ней, стараясь не отставать. Караульный гвардеец вытянулся по стойке «смирно», когда Селестия проходила мимо.
– А потом я прочла её дневник целиком и… Не смогла молчать. Эту историю должны были знать все.
Она повернулась к Твайлайт и внимательно посмотрела на неё.
– Ты ведь решила, что это нравоучительная сказка, придуманная, чтобы показать, насколько новые пони лучше старых? Ты права, за вычетом одной маленькой детали – она не была придуманной. Нет ничего сильнее, чем правда. Я только в точности воссоздала события – не спрашивай меня, как – и изложила их в виде книги. А вот дальше началось то, чего я предвидеть никак не могла.
Они дошли до лестницы и начали подниматься наверх; Твайлайт машинально отметила, что это была одна из малых лестниц, которая вела в южную угловую башню.
– Семья Зеппелинга последовала в изгнание за ним и пропала на пятнадцать лет. Не знаю, где они были и что делали всё это время, но однажды вернулся его сын, и вернулся другим. Видевшие его рассказывали, что он походил на живого мертвеца – настолько худым и бледным он стал; только глаза оставались живыми и лихорадочно блестели. Он непрерывно что-то бормотал и трясся, будто в лихорадке, не показывался на улицах днём и где-то пропадал ночью. Через неделю после его возвращения, в полнолуние, пропали трое жеребят, пара близнецов и их подружка. Весь город стоял на ушах, их искали день и ночь, а когда нашли…
Селестия помедлила и покачала головой.
– Лучше бы их не находили. Гвардия быстро вышла на его след, его судили и казнили. Я сумела привести в порядок родителей тех жеребят, и на этом моё участие в том деле закончилось. Меня стали занимать участившиеся отлучки Луны, увы, уже после того, как это произошло – если бы ты знала, как я ругала себя за то, что не обратила на них внимания раньше! – и лично расследовать произошедшее у меня не было возможности. А потом пропали две молодых пони. Просто исчезли. Родители Белль Коут утверждали, что их дочь вернулась из школы домой вместе со своей подругой Кэнди Эпплбарн – семьи Поул и Сноуболл дружили, их очень сплотило общее горе; девочки поднялись наверх, а когда их стали звать к обеду, не пришли. Когда за ними послали, то обнаружили пустую комнату; не нашли и следов того, что они куда-то уходили. Прислуга утверждала, что ничего не видела и не слышала, и что после того, как юные мисс поднялись в комнату к мисс Коут, из комнаты никто не выходил. Окно было закрыто изнутри. В комнате не нашли ничего особенного. Поиски продолжались почти месяц, но ничего не дали, а я по-прежнему была слишком занята, чтобы принять личное участие в расследовании.
Подъём закончился. Селестия открыла дверь, в которую упиралась лестница, и вошла в неожиданно тёмную комнату, которая оказалась за ней. Твайлайт вошла следом, стараясь разглядеть что-то в царившем внутри полумраке. Хлопнула, закрываясь за ними, дверь, и Твайлайт увидела лежавшую на подушках в глубине круглой комнаты принцессу Луну. Её тёмно-синюю, усыпанную звёздами гриву перебирал нездешний ветер, а лазурно-бирюзовые глаза, казалось, светившиеся в темноте комнаты, в упор смотрели на вошедших.
– Здравствуй, Тия. Надеюсь, ты позвала меня не просто так, иначе тебе не расплатиться за мой прерванный сон. Добрый день, Твайлайт.
– Принцесса, – Твайлайт склонилась, приветствуя принцессу ночи формальным поклоном. Губы Луны тронула едва заметная улыбка.
– Идите сюда, места хватит всем. Итак, сестра, ты уже дошла до самого интересного?
– Почти. Подвинься, я тоже хочу лечь.
Они расположились на свободных подушках, образовав треугольник. Глаза Твайлайт привыкли к темноте, и она начала различать обстановку комнаты – тяжёлые тёмно-синие портьеры, закрывавшие окна, несколько стеллажей со старыми, очень старыми, необычайно старыми книгами, пюпитр для письма, стол с перьями, чернильницей и бутылочками чернил, пара свитков на нём, давно не топленный – наверное, с самого Вечера тепла очагов – камин с красивой решёткой и стоящими – в обоих смыслах – на полке часами, и, наконец, нарисованные на полу и потолке сложные геометрические узоры, совмещённые с изображениями основных созвездий.
Селестия, наблюдавшая за ней, кашлянула и сказала:
– А дальше началась мистика. За следующий месяц пропали три пары пони – именно так, пары, в каждой из которых было по одной пони из семьи Эпплбарн и по одной – из семьи Коут. Пропали в совершенно спокойной обстановке, безо всяких признаков насилия – но тем не менее бесследно. Две пропали дома у Эпплбарнов. Две – в школе. Две – в городском парке. Гвардия и родные сбились с ног, единственный оставшийся в столице родственник Зеппелинга был арестован, допрошены родители и друзья – но всё без толку.
Селестия вздохнула.
– Если бы не то, что происходило тогда с Луной, я бы сразу взялась за это дело и хотя бы часть этих бед удалось бы предотвратить. Увы, это было невозможно, но следователь, занимавшийся им, сумел-таки добиться у меня аудиенции. Он сообщил, что в парке – последнем месте, откуда пропадали пони – на скамейке была найдена книга, передал её мне и сказал, что, по его мнению, всё дело именно в ней. Он был пегасом – представляешь, каким надо быть молодцом, чтобы заподозрить, в чём дело, даже не будучи в состоянии ощутить какую бы то ни было магию? А магия там была. О, какая там была магия! Я забросила все дела, пытаясь разобраться, с чем столкнулась на этот раз. Это было потрясающее по силе и сложности заклинание. Чёрное, злое, ненавидящее жизнь и питающееся ею, способное приманивать жертв, подобно рыбам, живущим в морских глубинах, на свет, и глотающее их, чтобы превратить в часть себя; впервые в жизни я увидела тогда такую ненависть и такую злобу. Зеппелинг-младший знал, что делал, когда проливал кровь жеребят над книгой о надежде и любви – для злобы и ненависти нет и не может быть почвы более плодородной, и к тому же он ударил по мне, по мне лично, исковеркав то, во что я вложила частичку себя – а главное, что он нанёс мне удар, уже будучи мёртвым. Я ничего не могла поделать. Наверняка он смеялся, умирая. Он отомстил и мне, и семьям Поул и Снежинки.
– Я не выходила из кабинета две недели. Я не спала и не ела, и почти не прерывала работу. К концу этого времени я точно знала, как работало заклинание. Оно находило жертв – обязательно из семей Коут и Эпплбарн, находило само, подстраивая цепи событий так, чтобы книга попадала к нужным пони в нужное время, ловя их на интерес к истории их семей – и на то хорошее и светлое, что я вложила в книгу. Оно ждало, пока жертвы по-настоящему вживутся в происходящее, и, как только они замечали, что героини похожи на них самих, и начинали сопереживать им, ощущая их, как себя, набрасывалось на них. И они… Они оказывались внутри, в книге, и переживали судьбу Поул и Снежинки. И умирали там. По-настоящему.
Твайлайт вскинулась и воскликнула:
– Но тогда Рэрити и Эпплджек!..
Селестия кивнула.
– Да. Сегодня утром «Карусель» не открылась.
Твайлайт вскочила и открыла было рот, но Луна неожиданно вмешалась, спокойно сказав:
– Сядь, Твайлайт. Мы здесь для того, чтобы попытаться их спасти.
– Именно. Так вот, закончив работу, я заодно поняла, за счёт чьей силы была сплетена эта магия.
Твайлайт медленно кивнула.
– Найтмэр Мун…
– Да. Она нашла Зеппелинга-младшего, и вместе они создали это заклинание. Это был первый случай, когда я столкнулась с её силой – и потерпела поражение. Я не сумела понять, как снять заклинание, не навредив семьям Поул и Снежинки. У него было очень мощное и очень сложное завершение, которое привело бы к наложению проклятия на все их семьи при попытке уничтожить книгу, а у меня совсем не оставалось времени. Поэтому я приняла единственно верное, как мне тогда казалось, решение – я пригласила глав семейств к себе, рассказала всё и отдала книгу им на хранение, запечатав её в футляре наподобие того, в котором хранятся Элементы Гармонии – идея подобных футляров пришла мне в голову именно тогда. Поняв, о чём идёт речь, они как-то договорились между собой, кто именно будет её хранить, и я, наконец, смогла заняться подготовкой к грядущей битве. Работа над заклинанием Зеппелинга очень помогла мне в этом, и идея использовать Элементы появилась у меня как раз в процессе раздумий над тем, как можно было бы обратить действие заклинания вспять. А потом… Потом произошло то, о чём ты и так прекрасно знаешь. Восстание Найтмэр, наша с ней битва, заточение… И я просто забыла про эту книгу.
Твайлайт недоверчиво посмотрела на принцессу.
– Да, Твайлайт, я – забыла. Тебе, наверное, сложно это представить – но задумайся на секунду, каково это – биться с существом, которое было твоей любимой сестрой, и в каком-то смысле ей и осталось, одержать победу и заточить её на тысячу лет. Тысячу лет, Твайлайт – даже для нас это большой срок. Я поднимала Солнце и Луну. Я восстанавливала то, что было потеряно. Я вернула пони веру в то, во что сама уже верила с трудом – а представляешь, как тяжело было снова поверить им, после всего, что случилось? Но я сделала это; а потом появилась ты, и вы с подругами вернули мне сестру.
Твайлайт кивнула, глядя, как улыбаются друг другу эти два бессмертных, наверное, существа, и панически подумала, что Эпплджек уже, должно быть, дошла до места рандеву и теперь ждёт появления дирижабля, который не прилетит. Селестия повернулась к ней и сказала:
– Теперь мы вместе, и я уверена, что мы сумеем сделать для вас то, что вы сделали для нас. Верно, Луна?
Принцесса ночи посмотрела на Твайлайт и сказала:
– Мы постараемся. Я не Найтмэр, но знаю и помню многое из того, что знала она. Надеюсь, мы вместе – мы все, потому что без Элементов тут не обойтись – сумеем спасти твоих подруг. Но для начала мне нужно понять, как именно работает та часть заклинания, которая отвечает за воспроизведение изложенных в книге событий. Твайлайт, достань книгу, пожалуйста.
Твайлайт с трепетом достала из сумки потёртый томик и положила его перед Луной. Та с интересом вгляделась в обложку, перевернула книгу вверх ногами и погрузилась в созерцание. Вскоре она удовлетворённо улыбнулась, шевельнула головой, и внезапно посреди комнаты появилось объёмное изображение – это была тёмная поверхность моря, усеянная крупными льдинами и видимая как бы с высоты птичьего полёта. Твайлайт вгляделась в него, и вдруг увидела, что прямо посреди одной из самых крупных льдин тянется тонкая трещина, и что по ней медленно ползёт, дымя, маленький, кажущийся с такого расстояния игрушечным кораблик…
Глава 3
– Тихо, тихо, это всего лишь я.
– Прости, я испугалась, что это снова морской лев.
– Он вряд ли вернётся. Очень уж крепко я его приложила.
– Зачем мы ему вообще понадобились?
– Хотел полакомиться драконьим мясом, видимо. Скажи спасибо, что другие драконы пока не сползлись.
– Верно. Может, выкинем его?
– Я ещё от разделки и драки со львом не отошла. Не забывай, мы поели в первый раз за три дня. Пусть полежит пока. В крайнем случае закопаю. Как спина?
– Всё так же.
– Повернись-ка немного…. Обморожения?
– Вроде не увеличиваются, но сказать сложно, я плохо вижу, а на ощупь…
– Подожди, не вертись. Да, в той же поре. Эх, найти бы что-нибудь кроме этой мокрой куртки…
– Может, шкуру используем?
– Маленькая. Её тебе и под половину туловища не хватит, и шипы с неё срезать нечем. К тому же на запах слетятся падальщики со всей округи. Ты просто не видела – я, пока готовила, не знала, куда от чаек деваться.
– Да, пахло ненамного лучше, чем получилось на вкус…
– А чего ты хотела? Я не великая волшебница, сил мне и так еле хватило на то, чтобы додержать череп над огнём. Если бы я начала его вычищать как следует...
– Нет, не подумай, спасибо тебе, просто... Мясной бульон! Меня чуть не вырвало.
– Зато ягоды разварились, а в следующий раз вода будет уже чище.
– Верно. Слушай, а может, добавлять туда немного мха?
– Где я его возьму? Я и хвощей-то нашла всего несколько кустиков, тут под снегом сплошные камни.
– А дальше от берега?
– Там я ещё не была. Погоди, дай в себя придти. И вообще, подвинься, заняла всю куртку…
– Давай, ложись, поспи. Я пока покараулю.
Майлз охнул, с размаху приземлившись на крестец, и открыл глаза. Корабль сотряс ещё один мягкий, но мощный удар, и со стола свалилась чернильница, больно ударив его по голове. Майлз выругался, поднял её и, порадовавшись, что крышка не открылась, вернул увесистую бронзовую вещицу на место. Стряхнув остатки сна, он натянул парку и вышел в коридор. С палубы доносились крики и шум, но он повернул направо по коридору, спустился на одну палубу вниз и оказался в теплом камбузе; там пахло едой, причём как-то необычно сильно. Пейстри, кудрявая упитанная земная пони, растерянно помахала ему, не прекращая собирать тряпкой с пола какое-то дымящееся варево. Майлз подошёл ближе, поймал её за хвост, страшно оскалился, наморщив нос, и сказал хриплым басом:
– Чашку кофе с ромом второму помощнику, или я велю намотать твою гриву на брашпиль! Аррр!
Пейстри рассмеялась и осторожно, но настойчиво отобрала хвост.
– Господин капитан, не велите бросать глупую Пейстри на корм рыбам, я приготовлю вам лучший кофе, какого не попробовать от Порт-Кампа до самого мыса Рог!
– Ну, мы уже южнее мыса Рог, так что где-то здесь у тебя наверняка есть конкуренты.
Пейстри оставила тряпку в покое и отошла к печке; Майлз задумчиво взял со стола кусок капусты и принялся хрустеть им. Пейстри посмотрела на него через плечо и сказала:
– Так, а ну-ка прекратите, господин капитан, а не то я вас разжалую во вторые помощники – и когда я велю прекратить, это я не про конкурентов, заметьте!
Майлз положил оставшуюся от капусты кочерыжку на место и поинтересовался:
– А что ещё будет на ужин, кроме салата?
– Теперь уже и не знаю. Нас с пять минут тому так тряхнуло, что кастрюля с супом упала с печки, – Пейстри расстроенно указала в сторону лужи на полу. – Одно хорошо – кексы сидели в печи, и деваться им оттуда было некуда. Так что вместо супа будет салат из капусты с морковкой, и кофе с кексами на десерт.
Майлз пожал плечами.
– Уже неплохо. Сейчас заберу у тебя кофе и пойду смотреть, что там Роуз с парнями набедокурили.
– Вы уж пропишите им там по первое число, Майлз. Хорошо, что я в тот момент стояла возле стола, а не то…
Майлз обеспокоенно покачал головой и сказал:
– Ты же могла обвариться! Нет, я догадываюсь, что скажет Роуз: «А нечего было готовить во время проводки!» Но что было делать? Оставаться без ужина?
– Честно говоря, я так и хотела сделать – думала, вы вполне обойдётесь салатом и солёными помидорами на закуску, но потом пожалела ребят из команды, что сейчас стоит вахту – они там совсем с ног валятся, замёрзли все, и кто-то говорил, что до конца канала ещё минимум два узких места.
Майлз принял из её копыт чашку горячего кофе, благодарно кивнул и направился к выходу.
– Ладно, я там постараюсь как-нибудь урезонить Роуза, а то так и будем до конца канала обдирать борта. Смотри, чтобы кексы не пригорели, тысяча вендиго! Арр!
Пейстри рассмеялась и, подняв тряпку, угрожающе замахнулась ей в сторону Майлза. Тот пригнулся и ретировался, а кок, продолжая улыбаться, продолжила собирать с пола остатки супа.
На палубе хозяйничал холодный южный ветер, дувший в правый борт, и Майлз надел капюшон. Стемнело, и на западе виднелись только последние отсветы закатного зарева; на их фоне отчётливо выделялась фигура рулевого и перила мостика, на котором замер Роуз – его силуэт было трудно узнать, потому что он замотал голову шарфом и спрятал крылья под куртку. Майлз посмотрел в сторону бака и разглядел застывшие вдоль бортов фигуры вахтенных: мачтовые, оставшиеся без работы, стояли с баграми наизготовку вместе с палубной командой, готовясь отталкивать корабль от ледяных берегов, если потребуется. Он повернулся к лестнице и поднялся на мостик, стараясь не пролить кофе. Роуз высунул нос из-под шарфа и поинтересовался:
– Что, не спится?
Майлз возмущённо ткнул в сторону собственного крупа и сказал:
– Попробуй тут усни, с твоими-то взглядами на лоцию! Я себе всю задницу отбил, упав с койки; а Пейстри на камбузе едва не ошпарилась – у неё кастрюля с супом упала.
Роуз нахмурился и ответил:
– Ну, я не виноват, что ты проложил такой канал. Ты только посмотри на это: какой-то дикий зигзаг, будто таракан по сковороде полз!
Он указал на лежавший поверх нактоуза лист бумаги, придавленный биноклем и подзорной трубой, чтобы его не унесло ветром.
– Это мне мачтовые набросали, чтобы примерно прикинуть, как и когда подавать команды в машинное. Видишь?
Майлз подошёл ближе; в тусклом свете ночной лампы были видны кое-как разбросанные по бумаге линии. Из них складывался совершенно непохожий на пробитый ими широкий проход извилистый, почти исчезавший в нескольких местах канал. Рядом с сужениями стояли отметки, указывавшие их ширину в футах; цифры заставили его поёжиться. Он недоумённо посмотрел на Роуза.
– Слушай, но это совсем не то, что мы проложили! Он был куда прямее и без таких вот сужений! – он указал на одно из самых проблемных мест, рядом с которым красовалась цифра «пятнадцать».
Роуз кивнул.
– Был. В том-то и дело, что был. Ветер усилился, и лёд дрейфует. За эти полтора часа проход стал уже и изменил конфигурацию, и продолжает сужаться, а мы теряем время, скалывая лёд и пытаясь успеть, пока нас не сожмёт. Поэтому я и тороплюсь, Майлз – если мы сейчас будем осторожничать, «Конька» просто выдавит на лёд и отнесёт к северу на полградуса, а то и на градус, прежде чем сжатие прекратится и мы выберемся на свободу.
Майлз промолчал, глядя на схему. С бака раздался крик:
– Не проходим!
Роуз повернулся к переговорной трубе и быстро проговорил:
– Стоп машина!
Вернувшись к нактоузу и достав из-под него рупор, он скомандовал:
– Багры готовь! Тормозите его, ребята!
На юте поднялась мгновенная суета, и почти тут же матросы замерли, готовясь смягчить момент касания льда форштевнем. Вот послышался скрип, кто-то ухнул от натуги, кто-то закричал: «Давай, давай, дружно!», у кого-то треснула, ломаясь, рукоять багра, и «Морской конёк» сотряс ещё один тяжёлый удар. Майлз повернулся к штурману и сказал:
– Ты не хочешь свистать всех наверх?
Роуз подумал и кивнул.
– Хорошая мысль. И Грейхуфа надо бы разбудить, а то проспит не только сжатие, но и ужин. Давай к капитану, а я подниму подвахтенных.
Майлз подошёл к двери капитанской каюты и громко постучал. В ответ не донеслось ни звука, и он постучал снова. Наконец, после третьей попытки сонный и хриплый голос пробурчал: «Сейчас, сейчас», послышалось шарканье ног, и из приоткрывшейся двери показался нос капитана.
– А-а, Майлз. Что случилось?
– Корабль в тяжёлом положении, сэр. Во время проводки возникли подвижки льда, и сейчас канал сужается. Кроме того, он изменил конфигурацию. Нас может выдавить на лёд, капитан, сэр!
Грейхуф молча захлопнул дверь. Не прошло и минуты, как он снова распахнул её, стоя на пороге полностью одетым, в куртке поверх кителя, тёплой вязаной шапке и шарфе. Выйдя на мостик, он огляделся, поёжился и пробормотал себе под нос:
– В такую погоду сжимаются не только льды.
Сделав вид, что он не расслышал, Майлз взволнованно сказал:
– Что будем делать, сэр?
– Во-первых, пороть вас за то, что не разбудили меня раньше. Где Роуз, кстати?
– Отправился поднимать подвахтенных.
– Та-а-ак, а его – за оставление мостика во время вахты.
– Он ушёл только после того, как корабль закончил манёвр, сэр. Сейчас мы не движемся…
– Я вижу.
Грейхуф подошёл к борту и посмотрел вперёд. Перед самым носом корабля льдины почти соприкасались, оставляя узкий проход, через который не протиснулся бы даже вельбот. Капитан покачал головой и сказал:
– Майлз, остаётесь на мостике. Я сейчас спускаюсь на лёд вместе с подвахтенными; будем колоть лёд.
– Толщина льдов, капитан, здесь…
– Я знаю, какая здесь толщина льдов. Поэтому, когда вернётся Роуз, я велю ему взять мачтовых и, сняв грот и фок, поставить их на северной льдине.
Майлз задумался. Ветер был довольно силён, и шансы на успех, конечно, были; вот только очень уж они были малы. Размеры ледового поля, площадь парусов, относительная скорость дрейфа южной и северной стороны прохода…
– Сэр, я предлагаю попробовать взорвать. Тут осталось-то нет ничего, ещё с полдюжины зарядов – и мы пройдём!
Грейхуф молча указал себе за спину. Майлз обернулся и увидел, что позади корабля льды уже сомкнулись. Грейхуф посмотрел на него и спросил:
– Теперь поняли, почему?
Майлз кивнул. Отвести корабль на безопасное расстояние уже не получится. Просто некуда. Значит, оставалось только пытаться решить совершенно невероятную задачу: растащить два огромных, неимоверно тяжёлых ледовых поля, или – что было почти равносильно задаче первой – пробить лёд толщиной в два с лишним ярда и снова расширить канал. Майлз опустил голову и встал возле нактоуза. Кажется, сегодня начнётся первый ледовый дрейф в его жизни.
– Навались! Дружнее! Раз-два, раз-два!
Звёзды, заглядывавшие в редкие разрывы плотных низких облаков, перемигивались, глядя на бесплодные усилия полутора десятков пони, пытавшихся обрушить в воду обколотую со всех сторон глыбу льда. Заведя в трещины длинные ломы, матросы тянули и толкали так, что трещали кости; пегасы налегали изо всех сил, готовые взмыть в воздух, как только глыба тронется, но всё было без толку. Наконец, Грейхуф скомандовал:
– Отставить!
Вымотанные до предела пони расселись на льду кто где стоял, побросав инструменты. Кто-то закуривал дрожащими от усталости копытами, пряча трубку от ветра и ломая спички, кто-то отдувался, вытирая взмокший от пота лоб, но Грейхуф крикнул:
– На корабль марш! Сейчас остынете и простудитесь, все до единого. Быстро в тепло!
Лениво и нехотя поднявшись, матросы потянулись к спущенному на лёд трапу. Грейхуф, постояв рядом с непокорной льдиной, пошевелил оставшийся воткнутым в трещину лом и сплюнул. Рядом с ним из темноты появилась фигура Роуза, который беззвучно и медленно подлетел поближе и, не касаясь копытами льда, браво отрапортовал:
– Капитан, сэр, паруса поставлены! Я оставил четверых править ими; через полчаса их сменят. Ветер уж очень силён, помёрзнут парни…
Грейхуф подпрыгнул и повернулся к нему. Роуз довольно засмеялся и сказал, прежде чем капитан успел открыть рот:
– Есть идея насчёт того, как растолкать льды.
Грейхуф перевёл дыхание и сказал:
– Роуз, я спишу тебя на берег в первом же порту, обещаю! Ты меня чуть заикой не сделал.
– Виноват, сэр. Так вот, если упереть «Конька» носом в северную льдину, поставить все паруса – ветер тогда будет в фордевинд, самое то, что надо – и дать полный вперёд, думаю, нам удастся заставить её плыть немного быстрее южной.
Грейхуф помолчал и ответил:
– Да, это лучше, чем ставить на ней паруса. Отзывай ребят, пусть возвращают фок и грот на место. Вот где ты был, когда я предложил их снять?
– На баке, сэр, собирал подвахтенных!
– Да, действительно… Ладно, приступай. Пусть крепят их и спускаются в кают-компанию, надо поесть, прежде чем продолжать; ты тоже на мостике не торчи, нечего там сейчас делать.
– Есть! – Роуз повернулся и исчез в темноте. Грейхуф вытащил лом из трещины и побрёл к кораблю. Поднявшись по трапу, он зашёл в кубрик и сказал, ни на кого не глядя:
– Будем пробовать оттолкнуть северную льдину. Поставим паруса и дадим полный ход машине; но сперва все в кают-компанию. Надо поужинать.
Матросы радостно загомонили и начали подниматься – перспектива горячего ужина радовала всех. Появившийся в дверях Майлз несколько охладил их пыл, бросив:
– Супа не будет. Только салат и кофе с кексами.
Не слушая поднявшийся разочарованный гул, он повернулся к Грейхуфу и сообщил:
– За время вашего отсутствия происшествий не было, сэр! Ужин подан в кают-компанию.
Грейхуф кивнул и направился к выходу. Майлз, повернувшись на месте, последовал за ним. Последними из кубрика потянулись приунывшие матросы.
Когда паруса были водружены на место, замёрзшие мачтовые присоединились к общей трапезе. Ели молча; в кают-компании был слышен лишь стук ложек и громкий хруст уничтожаемого крепкими зубами моряков капустного салата. Через полчаса, когда все насытились и откинулись на стульях, неторопливо потягивая кофе и медленно, по кусочку, жуя кексы, Грейхуф встал и откашлялся. Все взгляды устремились в его сторону, пони отставили кружки и приготовились слушать.
– Не буду лукавить – положение у нас тяжёлое. Попытка расширить канал, обколов его края, провалилась – лёд слишком толстый. Но мы можем попытаться ускорить дрейф северного ледового поля, уперев в него нос «Конька», подняв все паруса и дав полный ход. Нужно найти подходящую трещину, куда бы плотно вошёл нос корабля – иначе его начнёт разворачивать параллельно краю льдины. Через пятнадцать минут все поднимаются наверх и приступают к поискам; бассейн, в котором мы стоим, невелик, так что времени на это много не уйдёт.
Майлз поднял копыто и спросил:
– Сэр, что мы будем делать, если не найдём подходящей трещины?
– Попытаемся её сделать. Наконец – в самом крайнем случае – у нас будет возможность попытаться пробить себе дорогу к полынье динамитом. Это опасно, и к этому способу я прибегну, только если все остальные себя исчерпают.
Он достал из кармана кителя хронометр, посмотрел на него и спрятал обратно. Майлз понял этот жест как «время пошло», и встал, убрав со стола тарелку и кружку. Подойдя к окошку, которое вело на камбуз, он оставил посуду на подносе и окликнул Пейстри, которая мыла большую миску из-под салата:
– Спасибо, было очень вкусно. И как ты умудряешься готовить такие кексы в этой печи и из этой муки?
Пейстри чуть улыбнулась и сказала, хитро глядя на него:
– У каждого повара свои секреты.
Майлз рассмеялся и пошёл наверх, на ходу заматывая мордочку шарфом. Ему не терпелось начать поиски подходящего упора для форштевня «Конька», и вой ветра и начавший срываться снег его совершенно не пугали.
Сейл дошёл до дальнего от корабля края открытой воды, где края канала снова смыкались, и сел на лёд. Ни одной подходящей трещины. Матросы нашли множество мелких сколов, которые совершенно не годились для того, чтобы зафиксировать в них нос корабля; он даже выбрал из них что-то похожее на то, что им требовалось, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что трещина слишком узка даже для того, чтобы пытаться её расширить. Он оглянулся и посмотрел на еле видневшийся на фоне льдов силуэт корабля; он был виден от ватерлинии до горизонта, а выше казался срезанным, сливаясь с тёмным небом. Все уже вернулись в тепло, и он остался один. Начавшийся снег летел почти параллельно льдам, и отчего-то казалось, что стало немного уютнее. Сейл посидел, наблюдая через плечо, как из серой мглы соткался абрис чьей-то фигуры, приблизился, чуть погодя послышались шаги, и к сидящему первому помощнику подошёл Майлз. Он остановился чуть сзади и, посмотрев в воду, спросил:
– Ничего не нашли?
Сейл поднял голову и ухмыльнулся.
– Ничего, но даже если бы и попалось что-то? План был так себе, хоть и лучше тех, что предложил Грейхуф… Нет, нам отсюда так просто не выбраться. Либо придётся ждать, пока льды разойдутся сами, либо придётся взрывать, рискуя повредить корабль. Но капитан торопится, и, думаю, первое, что он велит поутру – это закладывать заряды.
Он поправил капюшон, который ветер норовил сорвать с головы, и отвернулся. Майлз сказал:
– Ну, если ближе к кораблю закладывать только по одной шашке в каждой точке…
– …то, скорее всего, эти взрывы просто ничего не смогут сделать со льдами, – закончил фразу Сейл и поёжился, поднимаясь. – Идём, я уже замёрз. Хорошо пегасам и земным, они могут натянуть капюшон до самого носа.
Майлз молча указал на свой капюшон, в котором он проделал отверстие для рога и который теперь держался на голове как влитой, и пошёл за ним, продолжая рассуждать вслух.
– Наверняка можно будет подобрать заряд подходящей мощности, чтобы просто расколоть льдину; остальное можно будет доделать корпусом «Конька».
Сейл обернулся и насмешливо спросил:
– Правильно, он же нам больше не понадобится, поэтому мы добьём его здесь. Майлз, «Морской конёк» не годится для этого. Если мы попытаемся таранить льды, то останемся тут не на пару дней, а навсегда, причём отнюдь не в надводном положении. Единственное, что мне приходит в голову, это попытаться объединить усилия и доделать то, что не доделает взрыв, магией.
Майлз покосился на него и промолчал. Сейл насмешливо посмотрел на него – в темноте под капюшоном блеснули белки глаз и зубы – и сказал:
– Ну, не напрягайся так, в этом нет ничего… такого. Просто мы с тобой наиболее опытные и образованные единороги на корабле, а поодиночке мы этого точно не сделаем.
Майлз пожал плечами и сказал:
– Я и не напрягаюсь. Просто, согласитесь, это довольно интимная вещь…
Сейл отбросил с дороги осколок льда – он запрыгал вбок и со всплеском упал в воду.
– Ну, а как раньше, по-твоему, наши поднимали солнце? Так и поднимали… Мощная магия требует единения.
Майлз покачал головой и сказал:
– Ну, про тех единорогов как раз и говорят, что их единение было весьма… специфического толка…
Сейл от души рассмеялся и сказал:
– Может, было, а может, и нет – кто знает? Главное, что они поднимали солнце. Я ведь из потомков Старых Семей, и мой дед был одним из них. Как видишь, мой отец всё-таки появился на свет.
Майлз внимательно посмотрел на него. В темноте было трудно угадать выражение мордочки белоснежного единорога, которая к тому же была скрыта капюшоном, и только уголок тёмных губ, видимый на белом фоне и приподнятый в ироничной улыбке, выдавал его настроение. Майлз отвернулся и промолчал. Приближавшийся корабль выглядел тёмным и заброшенным – на палубе не горело ни одного огонька, и не было слышно голосов – только ветер свистел в снастях, понемногу заметая пойманного в ловушку «Конька». Когда они подошли к трапу, молодой единорог остановился, пропуская первого помощника вперёд. Тот шагнул на наклонную доску и поднялся по ней на палубу; Майлз поднялся следом. Сейл оглянулся, подчёркнуто отстранившись, и сказал:
– Грейхуфу я доложу сам. Иди спать, твоя вахта третья, так что взрывные работы опять достанутся тебе.
Майлз кивнул и сказал:
– Спокойной ночи, сэр.
– Спокойной ночи.
Роуза нигде не было видно. На мостике виднелась одинокая фигура вахтенного матроса; остальная команда попряталась от ветра и снега. Небольшие наносы уже начали скапливаться с наветренной стороны мачт и бочек, и Майлз, подняв немного снега, растёр его на копыте. Он был довольно липким, и Майлз поморщился, подумав о том, сколько его скопится на парусах к утру и сколько его вахте придётся поработать, очищая такелаж. Он махнул Сейлу, поднимавшемуся по лестнице на мостик, и пошёл к себе.
В каюте было тихо и холодно. Тёплый воздух, подававшийся по трубам из камбуза и от машины, иссяк – печь и топка остыли, и на окне намёрзла толстая корка льда. Майлз постоял немного, дыша на неё, пока не появилось круглое окошко, через которое, впрочем, не было видно ничего, кроме тёмного неба и тёмной же воды; узкая полоса льдов между ними казалась белой лентой, которую Южный океан повязал на голову, готовясь идти в бой с незваными гостями. Ощущение уюта, которое он всегда испытывал, стоя у окна во время метели, и не думало приходить – скорее наоборот, мир, живший по ту сторону стекла, казался ему всё более настороженным, недобрым и хищным. Он лёг, не снимая куртки, и укрылся толстым шерстяным одеялом, но поначалу в постели было всё равно зябко, и он дрожал, пытаясь не лязгать зубами. Палубой выше поскрипывали половицы – там Грейхуф сидел, должно быть, в одиночестве, курил, покачиваясь на стуле, и глядел на циферблат хронометра. Майлз закрыл глаза; постепенно ему стало теплее, он перестал дрожать, и вскоре уснул.
Интерлюдия
Флаттершай, Пинки, Рейнбоу Дэш и Спайк вошли в комнату, с интересом оглядываясь по сторонам. В двери за их спинами мелькнул силуэт гвардейца-единорога, она закрылась, и раздался голос принцессы Селестии:
– Входите, я рада вас видеть.
В полумраке её фигура, казалось, светилась, и вошедшие склонились в почтительном поклоне, вразнобой пробормотав слова приветствия. Чуть поодаль от неё стояла возле письменного стола Луна, которая приветливо улыбнулась им и снова повернулась к лежавшему перед ней потрёпанному тому в коричневой кожаной обложке; возле кучи подушек в центре комнаты стояла Твайлайт. Едва поднявшись из поклона, Флаттершай подбежала к ней и спросила:
– Что-то, м-м, случилось?
Её перебила Пинки, которая высунулась из-за спины подруги и затараторила:
– Нас так срочно позвали, и велели не ждать Эпплджек и Рэрити, а я всё равно решила их позвать, но в «Карусели» никого не было, и когда мы садились в колесницу, я спросила, не уехали ли они до нас, но никто ничего не знал, и я начала волноваться…
– И правильно начала, Пинки Пай, – голос Селестии был спокоен, как всегда, но у Твайлайт по спине забегали мурашки. – Вашим подругам угрожает большая опасность, и мы сможем выручить их только с вашей помощью.
– Я разобралась, как работает воспроизводящая часть заклинания, – голос Луны поднялся над обеспокоенными возгласами Дэш, Флаттершай и Пинки, и звучал необычно напряжённо. – Теперь я сумею инвертировать его и таким образом, возможно, влиять на происходящее там, – она кивнула в сторону книги и вдруг прервалась: – Если бы ты знала, сестра, как мне неприятно снова прикасаться к этому… Этой…
Селестия подошла к ней и положила голову ей на шею.
– Никто из нас не знает эту магию так, как ты. Прости, но...
– Я знаю, – Луна отстранилась и продолжила: – Для того, чтобы изменить события, происходящие там, мне будет недостаточно магии. Новый текст придётся буквально вписывать в книгу, предварительно очистив страницы от старого.
Селестия посмотрела на книгу и помолчала, размышляя. Наконец, она сказала:
– Но ведь любой, кто будет его писать, рискует оказаться под действием того же заклинания. Нельзя писать текст, не читая его; а всякий, кто читает это, рано или поздно оказывается под властью книги. Я всё-таки очень старалась, когда писала её…
Пинки подошла к принцессам, посмотрела на книгу и спросила:
– Рэрити и Эпплджек – они сейчас там?
Селестия кивнула, не прекращая думать. Спайк подошёл к Твайлайт и обеспокоенно заглянул ей в глаза, и Твайлайт, не найдя, что сказать, погладила его по голове.
– А нельзя сразу написать: «И они вернулись домой, в Понивилль, и жили долго и счастливо»?
Селестия улыбнулась и покачала головой.
– Нет, Пинки. Тот, кто создавал это заклинание, предусмотрел почти всё. Я уже пыталась уничтожить его, но там очень много защитных элементов, предотвращающих почти любое вмешательство. Если мы изменим содержание книги настолько грубо, сработает какой-нибудь из них, и мы не только потеряем Эпплджек и Рэрити – все их семьи окажутся под угрозой.
Мордочка Пинки вытянулась, и она, казалось, была готова разрыдаться, но подошедшая сзади Флаттершай дотронулась до её плеча и, что-то прошептав на ухо, уткнулась носом в кудрявую гриву подруги. Та обернулась и обняла пегасочку. Дэш и Твайлайт присоединились к ним, заключив Флаттершай в круг дружеских объятий; какое-то время они простояли так, не говоря ни слова, и наконец расступились. Селестия сделала вид, что не заметила блестевших сильнее обычного глаз Твайлайт и повернулась к сестре, которая подняла взгляд от книги и медленно проговорила, глядя в стену:
– А что, если мы попытаемся писать, не читая написанное?
– Это как?
– Да, как так вообще можно? – удивилась Пинки. – Каждый, кто пишет, обязательно читает, что он написал, а иначе можно такого понаписать, что никогда и не собирался писать, и получится очень смешно, и если бы я так умела, я бы обязательно стала писать книги, или стихи, и стала бы знаменитой писательницей или…
– Эка невидаль! – отошедший было в сторонку Спайк вернулся на середину комнаты и беззаботно махнул в сторону Пинки. – Я так все поручения Твайлайт записываю. Если пытаться понять, что она там говорит, с ума можно сойти.
Все замолчали, глядя на дракончика. Повисшая тишина затягивалась, становилась тяжелее, пока, наконец, Твайлайт не начала смеяться; её смех подхватила Селестия, и какое-то время они хохотали вдвоём, переглядываясь и жмурясь. Затем не выдержала Луна, и после этого всех находившихся в комнате будто прорвало. Смеялась Пинки, упав на спину и брыкаясь всеми четырьмя ногами, смеялась Дэш, держась за живот и всхлипывая, тихонько смеялась Флаттершай, спрятав мордочку в гриву и глядя на остальных прикрытыми в улыбке глазами, смеялся Спайк, вытирая слёзы и опёршись о Твайлайт, которая, в свою очередь, хохотала от души, запрокинув голову; смеялась Луна – мелодичным смехом, в котором слышались голоса далёких звёзд, и смеялась Селестия, глядя на всех по очереди и запоминая – до конца мира, до тех пор, пока не погаснет солнце, навечно – их голоса и улыбки.
Отсмеявшись, Луна вытерла глаза и сказала:
– Нет, не думаю, что ты и вправду сможешь записывать, не вдумываясь в текст и не читая его, но твой опыт вполне позволит тебе писать с завязанными глазами!
– Смогу-смогу, – Спайк посерьёзнел и сжал кулаки. – Если надо спасти Рэрити, я не только не читать смогу – я и думать перестану…
Твайлайт обняла его и сказала:
– В этом я тоже не сомневаюсь!
Селестия улыбнулась и сказала:
– Итак, вы готовы вверить судьбу своих подруг – и свою собственную! – в лапы этого юного дракона?
– Свою собственную? – Дэш взлетела и посмотрела на Селестию в упор. – Что значит – свою собственную?
– Я не просто так позвала вас всех. Моя битва с Найтмер Мун и ваша над ней победа показали, насколько эффективны Элементы Гармонии против её магии. Если внедрить их в само заклинание, туда, где нет защитных механизмов, можно будет уничтожить его изнутри.
Её голос стал лишь ненамного громче, но в нём появилась такая сила, что все, и без того внимательно слушавшие принцессу, застыли, обратившись в слух.
– Вы должны найти и спасти ваших подруг, а потом мы покончим с этой проклятой книгой раз и навсегда! Не бойтесь ничего – на то время, что вы будете находиться там, вы станете персонажами книги, и всё происходящее вокруг вас будет зависеть исключительно от нас; вам же нужно будет просто оставаться теми, кто вы есть сейчас – элементами Верности, Радости, Доброты и Магии. Когда вы спасёте элементы Честности и Щедрости, я продиктую Спайку нужный текст, и вашими силами заклятие будет снято, а вы вернётесь назад.
Твайлайт молча поклонилась, и другие последовали её примеру. Поднявшись, Твайлайт спросила:
– Но ведь прежде чем что-то написать, нужно будет стереть уже написанное. Разве книга не воспримет это как угрозу?
Луна кивнула и ответила:
– Воспримет – если это станет делать кто-то, кроме меня. Моя магия… имеет очень много общего с магией Найтмер Мун. Я не сумею разобраться в заклятии настолько, чтобы полностью снять его, но вот подобные вещи оно мне позволит, если я не буду особо упрямо подчёркивать, что я – не она. Боюсь, на какое-то время мне придётся стать очень, очень похожей на неё, и вспомнить, как это было…
Луна помрачнела и замолчала. Твайлайт не понимала, почему, но это выглядело в точности так, как бывает, когда луна заходит за тучу и ночь становится темнее – хотя сейчас был только вечер, и клонившееся к закату солнце светило в западные окна башни, проникая в комнату даже через тёмные шторы. Селестия, проследив направление её взгляда и будто угадав её мысли, кивнула и сказала:
– У нас есть время на подготовку. Начинаем после захода солнца.
Глава 4
– Да нет, ты попробуй!
– И не подумаю.
– Зря. Не сэндвич с ромашками, конечно, но тоже неплохо.
– Как ты можешь это есть? Меня сейчас вырвет.
– А куда деваться? Нет, серьёзно, попробуй – если заткнуть нос, то вполне терпимо, а потом привыкаешь.
– Заткнуть нос, говоришь?
– Угу. Вот так – заодно и не видно, что ешь. Можешь даже закрыть глаза и задержать дыхание.
– Какая мерзость… Уф.
– Ну как?
– Дай отдышаться… Фух, какая же всё-таки дрянь, а?
– Либо мы сейчас доедаем то, что осталось, и я добираюсь до вершины гряды, либо мы так и останемся без ягеля.
– Ягель, конечно, аргумент, но почему я-то должна это есть? Съешь сама, и вперёд…
– Ишь ты какая хитрая, а потом с голодухи съешь всё, что я принесу? Нет уж. Давай-давай, тут немного осталось. Кусочек за маму…
– Уф… Нет, погоди, погоди…
– Всё-всё, уже всё. Видишь, не так уж и плохо.
– Ну не знаю… Уф… Нет, оно, конечно, лучше, чем лежать голодной…
– Я же говорила!
– Там, случайно, ещё нет?
– Есть, конечно. Я специально отложила, на случай, если ты всё-таки распробуешь. Держи, вот.
– Это всё мне? Нет, я так не могу. Держи половину!
– Спасибо, но я действительно наелась. Сейчас полежу немного и пойду за ягелем – надо успеть, пока светло.
– Спасибо тебе. Если бы не ты…
– Если бы не я, ты бы уже прошла половину пути до зимовья. Давай не будем об этом?
Майлз проснулся, дрожа, и не сразу сообразил, что во сне сбросил одеяло на пол и сильно замёрз – его трясло от увиденного. Уже вторую ночь подряд ему снились пропавшие Поул и Снежинка, и он не знал, что делать с этими снами. Рассказать Грейхуфу? Бесполезно, он только поднимет его на смех. Сейл? С ним Майлзу хотелось обсуждать свои сны в последнюю очередь. Роуз?..
Выглянув в окно, он увидел, что начало светать, но за оконным переплётом нельзя было разглядеть ничего – там царила светло-серая мгла. Поёжившись, Майлз накинул на спину лежавшее на полу одеяло, вышел в коридор и спустился в камбуз. Там было пусто и темно, и он подбросил в печь пару кусков угля, подсвечивая себе рогом. Внутри ещё что-то тлело, и он посидел немного, раздувая огонь. Наконец, подёрнувшиеся пеплом уголья заалели, на них появились ярко-красные пятна, которые постепенно расползлись по новым кускам угля. Удовлетворённо кивнув, Майлз посидел ещё, пережидая приступ головокружения от частого и глубокого дыхания, и встал, чтобы набрать чайник и поставить его на печь. Пока тот грелся, Майлз дремал, прислонившись к столу и завернувшись в одеяло – ему стало тепло, и когда чайник зашипел, готовясь вскипеть, он даже не сразу сообразил, что теперь надо делать. Стряхнув сонливость, он достал кружку и всыпал в неё порцию чая – варить кофе он не умел, точнее, делал это до того отвратительно, что сам же не мог пить то, что получалось. Заварив чай, он вернул чайник на печь и побрёл на палубу, забросив по дороге одеяло в свою каюту.
Наверху Сейл закончил записывать показания лага, с которым летал на край ледового поля один из вахтенных пегасов, и перевёл взгляд на карту. Выходило, что скорость дрейфа увеличилась, и теперь они находились в пятнадцати милях к северо-востоку от того места, где «Морской конёк» попал в ледяной плен. Если ветер не переменится, к вечеру они потеряют всё пройденное за прошлый день расстояние и снова окажутся на семьдесят шестой параллели. Он спрятал мордочку в шарф, поёжился и подошёл к метеорологическому посту.
Занимавшийся на востоке бледный рассвет почти не принёс улучшения видимости – снег валил теперь плотной стеной, не позволяя разглядеть что-либо дальше собственного носа. Температура упала на несколько градусов, а ртуть в барометре опустилась до пятой линии, показывая, что погода в ближайшие дни останется такой же отвратительной; штормгласс, напротив, был почти прозрачен и намекал, что скоро будет солнечно. Сейл покачал головой, снова поёжился и открыл журнал, чтобы записать показания приборов. Несмотря на то, что метеопост был защищён от ветра и дождя просторным навесом, снег каким-то непостижимым образом попадал и сюда, и Сейлу приходилось сдувать снежинки со страницы, записывая на ней свинцовым карандашом: «…давление: пять линий, ветер от южного до юго-юго-западного, шесть баллов с порывами до восьми…»
– Доброе утро! – Сейл не расслышал шагов Майлза за завыванием ветра, и отреагировал на приветствие с небольшим запозданием, заканчивая фразу и закрывая журнал.
– Доброе, если, конечно, его можно назвать добрым, – он прятал усмешку в складках шарфа, а интонацию было не разобрать – помимо свиста ветра в снастях и шелеста снега, к шуму добавлялось хлопанье навеса прямо у них над головами. Майлз высунул нос из воротника и спросил:
– Вахта без происшествий?
– Пока без, – Сейл вышел на мостик и посмотрел на снасти, – но влажность повысилась. Начинается обледенение. Примерно через пару часов вам надо будет очистить такелаж.
Майлз поднял голову и увидел начавшие провисать ванты грот-мачты – дальше с мостика не было видно, но и того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять – обледенение взялось за «Морского конька» всерьёз. Если ничего не предпринять, вскоре на каждом тросе, на каждом фале и лине намёрзнет по несколько десятков фунтов льда, и такелаж оборвётся под его весом – а может, не выдержат и реи . Майлз прикинул объём работ и вздохнул. Сейл ободряюще подмигнул ему и сказал:
– Что делать – молодым всегда достаётся всё самое интересное! Ладно, пойду спать, авось к началу моей вахты вы с Роузом уже утопите эту посудину, и мне останется только сказать с умным видом: «Я же говорил!»
Посмеявшись, он хлопнул Майлза по плечу и спустился вниз. Из печной трубы валили густые клубы дыма – Пейстри развела огонь по-настоящему и начала готовить; прошлая вахта, беззастенчиво проспавшая всю ночь, потихоньку выбиралась на палубу и осматривала корабль, поправляя сбитые ветром снасти и разгребая образовавшиеся заносы, чтобы чем-то занять время до завтрака. За спиной у Майлза хлопнула дверь, и голос Грейхуфа, хриплый спросонья, поинтересовался:
– Уже приняли вахту?
Майлз повернулся к капитану и ответил:
– Да, сэр!
– Доложите обстановку, – проворчал тот, подходя к фальшборту и заглядывая вниз. Там, под бортом корабля, за белой пеленой несомого ветром снега, плескалась непроглядно-чёрная вода. В небольшом бассейне, ограниченном ледовыми полями, волне было негде разгуляться, но ветер был достаточно силён, чтобы создать толчею у подветренного края, к которому был пришвартован «Конёк». Грейхуф посмотрел на хронометр и повернулся к Майлзу.
– Ну же?
Второй помощник перевёл дыхание и выпалил:
– Утренняя вахта без происшествий, капитан, сэр! – прядь тёмно-фиолетовой гривы упала ему на глаза, он отбросил её и продолжил: – Началось обледенение, но пока оно незначительно; первый помощник Сейл рекомендовал приступить к очистке снастей через пару часов. Погода – сами видите, циклон, сэр…
– Да уж вижу, – Грейхуф подошёл к нактоузу и заглянул в вахтенный журнал. – Сколько составил дрейф за ночь?
Майлз запнулся – Сейл не сказал ему, а посмотреть он не успел. Грейхуф раздражённо кашлянул и сказал:
– Так сколько?
Майлз зажмурился и выпалил:
– Не знаю, капитан, сэр!
Грейхуф усмехнулся краешком рта и сказал:
– Хорошо, что вы имеете мужество это признать. Так вот, «Конёк» отнесло к северо-северо-востоку уже на пятнадцать миль. Надо выбираться из этой ловушки.
Майлз кивнул.
– Так точно, сэр! Я предлагаю заложить малые заряды, а потом попытаться пробить дорогу корпусом «Конька».
– Удивительно! – Грейхуф посмотрел на него, сощурившись, и вернулся к разглядыванию карты. – А я-то считал Роуза наиболее безрассудным офицером на этом корабле.
Поставив на карте пару отметок, он подошёл к Майлзу и, встав рядом с ним, посмотрел на восток – в сторону всё ещё не закрывшейся полыньи. Помолчав немного, он посмотрел на хронометр и тихо сказал:
– Сейчас позавтракаем – и действуйте. Очистку корабля я поручу подвахтенным. Задача вашей вахты – пробить нам дорогу на волю.
Майлз кивнул и ответил:
– Сделаю всё, что в моих силах, сэр!
Грейхуф покивал:
– Да уж знаю. А теперь пойдёмте-ка вниз – Пейстри наверняка уже накрыла на стол.
После завтрака Майлз собрал вахтенных, и, детально объяснив, что ему нужно, отправил их долбить шурфы. Сам он вместе с Миком спустился в пороховой погреб за динамитом. В прошлый раз на взрывные работы ушёл один ящик из имевшейся на корабле дюжины; теперь он думал обойтись десятком шашек. Переложив динамит в сумку, они осторожно поднялись на палубу. Нести его по шаткому трапу в ветреную погоду было бы слишком рискованно, и Мик собрался было подняться с сумкой в воздух. Майлз, который в этот момент отвернулся, прикидывая, как быть, едва успел остановить его.
– Стой! Ты с ума сошёл! Первый же сильный порыв – и ты вместе с сумкой упадёшь на лёд. Подожди, я сам спущу её.
Осторожно подняв сумку, он перенёс её через борт и опустил вниз, но поставить на лёд не решился – за снежной пеленой он не видел, сколько оставалось до поверхности, и замер, удерживая её по возможности неподвижно. Мик, сбежав по трапу, схватил сумку и крикнул:
– Отпускай!
Переведя дух, Майлз оборвал заклинание и спустился на лёд вслед за Миком. Подвахтенные во главе с капитаном уже приступили к очистке снастей от наледи, и Майлз слышал звон падающего с высоты льда всю дорогу до ближайшей от корабля скважины. Её делали на расстоянии примерно в пятьдесят ярдов от «Конька», как и велел Майлз, и он, остановившись, залез в сумку, достал одну шашку и сказал:
– Довольно, ребята. Если закопаться глубже, взрыв просто уйдёт вниз.
Земные пони и пегасы, долбившие шурф, расступились, давая ему место; Майлз осторожно опустил динамит в узкую скважину и жестом велел Мику идти к следующей скважине. Сам он задержался, быстро заполнив скважину осколками льда и сплавив их воедино мгновенным усилием. Догнав Мика, он спросил:
– Не тяжело?
Матрос благодарно улыбнулся и невнятно – рот его был занят ручками сумки – ответил:
– Нет, м-м, ничуть!
Майлз кивнул и ускорил шаг. У следующей скважины они увидели только Тома и братьев Мак-Милланов, которые, впрочем, втроём справились ничуть не хуже, чем остальные – большими группами. Майлзу оставалось только одобрительно ворчать, закладывая динамит в идеально отвесную, с гладкими стенами скважину. Сюда он заложил три шашки – расстояние до корабля было достаточно большим, чтобы не опасаться его повредить. Замуровав и её, он зашагал дальше. В плотной снежной пелене начали появляться просветы, и он поднял голову, придерживая край капюшона, чтобы не подставить мордочку ветру. Облаков не было видно, но – возможно, ему это только показалось – вокруг стало немного светлее. Он повернулся к Мику и спросил:
– Как думаешь, это, – он ткнул копытом вверх, – надолго?
Мик осторожно опустил сумку на лёд вдалеке от работавших кирками матросов – они уже подошли к последней скважине – и ответил:
– М-м, не уверен, что моим ощущениям можно доверять…
– А всё-таки? – Майлз подошёл чуть ближе и ободряюще улыбнулся. Мик робко улыбнулся в ответ и сказал:
– Мне кажется, что погода не улучшится ещё как минимум пару дней. Но я не учёный…
Он замолчал, смешавшись; Майлз смотрел, как он краснеет, и наконец сказал:
– А вот штормгласс считает по-другому.
Мик совсем смутился и пробормотал:
– Но штормгласс, он же просто непонятная штука, которая работает непонятно как…
Майлз кивнул и сказал:
– Именно поэтому я и спросил тебя. Барометр показывает одно, штормгласс – другое, а ты всё-таки пегас…
Мик кивнул и сказал чуть более уверенно:
– Но, с другой стороны, не просто же так их… ну, то есть штормглассы… используют до сих пор. Говорят, они работают благодаря магии солнца… м-м, не совсем, то есть, солнца…
Он пробормотал ещё что-то и окончательно умолк, смущённо глядя себе под ноги. Так и не дождавшись продолжения, Майлз тихонько улыбнулся и, повернувшись, пошёл к матросам, пробивавшим шурф.
– Ну как, готово?
– Почти! Вот ещё пару ударов, – молодецкое уханье, прервавшее эту фразу, и взлетевшая к небу кирка заставили Майлза шарахнуться в сторону, спасаясь от удара по голове, – и всё. Во!
Аккуратно уложив оставшиеся шашки, которые теперь покоились на дне скважины, как яйца в гнезде, Майлз замуровал и её. Велев матросам возвращаться на корабль, он зашагал следом за ними, проверяя по дороге готовые к подрыву шурфы. Дойдя до трапа, он удостоверился, что все поднялись на борт, и крикнул:
– Капитан, сэр, вы уже завершили очистку снастей?
С юта послышался голос Грейхуфа:
– Закончили, я отправил всех в кубрик. Можете приступать!
Майлз перевёл дух и повернулся в ту сторону, где покоились подо льдом готовые расцвести мгновенными вспышками заряды. Первым предстояло взрывать самый дальний из них, и он привычно напрягся, готовя заклинание. Посмотрев в сторону «Конька» – просто так, чтобы глянуть на что-то, не относящееся к делу, и быстрее сосредоточиться – он автоматически перевёл взгляд на тёмную воду, которая пошла некрупной рябью от очередного порыва ветра… Только вот от ветра ли? Сквозь летевший плотной стеной снег снова показалось что-то – что-то чуть более тёмное, чем вода, и издавшее едва слышимый за воем ветра плеск; вот ещё раз, и ещё…
Подойдя к краю льдины, Майлз, ещё толком не понимая, что он видит, заметил какое-то движение, увидел, как из воды одновременно поднялись два огромных хвоста, плеснули и снова исчезли, и тут он внезапно разглядел – видел-то он их и раньше – трёх или четырёх китов, лежавших в воде совсем рядом с «Морским коньком». Смахнув налипший на ресницы и мешавший смотреть снег, он посмотрел внимательнее, и увидел – дальше вдоль края бассейна – ещё один плавник, и ещё, и ещё…
Из ступора его вывел окрик с мостика – Грейхуф, высунувшись из-под навеса, прокричал:
– Майлз, вы там заснули, что ли? Взрывайте немедля!
Он отвёл взгляд от отдыхавшего рядом с кораблём стада и крикнул:
– Не могу, тут киты, сэр!
– Где? – Грейхуф подошёл к борту, свесился вниз и воскликнул: – Тысяча вендиго, киты!
Этот возглас, вероятно, был слышен даже на баке; во всяком случае, все матросы высыпали на палубу, торопясь взглянуть на нежданных гостей. Майлз снова посмотрел на лежавших в воде гигантов – казалось, они просто спят, или, во всяком случае, отдыхают. Разумеется, взрывать оставшиеся заряды сейчас было нельзя, и он в растерянности посмотрел на Грейхуфа. Его силуэт какое-то время оставался неподвижным, после чего он скомандовал:
– Вахтенным приготовиться, будем их отгонять! Больше шума, ребята – тащите вёсла, багры, что угодно, чем можно громко бить по воде.
Команда, предвкушая развлечение, разбежалась по подпалубным помещениям и шлюпкам, извлекая на свет самые неожиданные приспособления и снасти для производства шума. Майлз, понаблюдав за поднявшейся на корабле суетой, посмотрел в воду ещё раз и крикнул:
– Отставить отгонять китов! Смотрите, смотрите все!
Словно по команде, дремавшие в воде гиганты ожили, зашевелились и выстроились в ряд вдоль северного края полыньи, в которой стоял «Морской конёк». Майлз, чувствуя, как мурашки бегут по спине, и зная, что сейчас станет свидетелем чего-то необычайного, крикнул:
– Смотрите же!
Но матросы и офицеры и без его криков замерли на корме, глядя во все глаза. Даже Пейстри, покончившая с мытьём посуды, выбежала наружу – её розовая грива была хорошо видна среди серых и зелёных капюшонов матросских штормовок.
Киты, выстроившись в линию, какое-то время лежали неподвижно; только из выставленных из-под воды дыхал вырывались время от времени высокие фонтаны, тут же смешивавшиеся со снегом. Затем самый большой из них издал какой-то почти неслышимый на поверхности звук – протяжный, низкий зов, ни на что не похожий, раскатился под водой, и Майлз, стоявший совсем рядом с кромкой льда, услышал его – скорее телом, чем ушами, и содрогнулся от звучавшей в нём силы – и печали. Повинуясь ему, стадо единым усилием, так же, как тогда, когда оно шло мимо плясавшего на волнах вельбота, подалось вперёд, киты упёрлись лбами в северную льдину и заработали хвостами. Вскипела вода; изумлённые возгласы матросов потонули в шуме и плеске, и Майлз поспешил отойти назад, чтобы его не окатило. Послышался ещё один низкий стон, и Майлз, не веря своим глазам, увидел, как совсем рядом с «Коньком» снова открылся исчезнувший после смещения льдов проход.
В чувство его привёл окрик с мостика: Роуз торопил механиков, веля им спешно разводить пары. Не отрывая взгляда от небывалого зрелища, он почти на ощупь поднялся на борт и пробрался на ют, уворачиваясь от бежавших ему навстречу вахтенных, которых спохватившийся Грейхуф отправил на бак с баграми – нельзя было терять ни секунды. Кто-то затащил на борт трап, Майлза толкнули и обругали, в суматохе не разглядев, что это второй помощник, пегасы из мачтовой команды свернули швартовы и вернулись на корабль как раз вовремя – трое единорогов-механиков объединёнными усилиями раскочегарили топку в считанные мгновения, и «Конёк», вальяжно качнувшись, отвалил от временного причала, направляясь к востоку. Майлз как раз добрался до мостика, и успел махнуть скрывавшимся за снежной пеленой спинным плавникам и хвостам морских гигантов; они, наверное, не видели этого, да и ни к чему им были прощальные благодарности какого-то единорога. Повернувшись к Грейхуфу, Майлз потрясённо выдохнул:
– Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное, сэр?
– Нет, – покачал головой Грейхуф. Он подошёл к Роузу и скомандовал:
– Отправляйтесь на бак, будете лично руководить проводкой. Майлз, становитесь к штурвалу – здесь нужна точность и осторожность.
Выполнив команду, Майлз глянул вперёд и понял, что управлять кораблём в такую метель – выше его способностей; не было видно ни зги, и он отчаянно воскликнул:
– Капитан, сэр, я ничего не вижу!
– Держите штурвал прямо и слушайте Роуза. Я что, по-вашему, просто так отправил его вперёд?
Словно в подтверждение его слов, с бака донёсся крик штурмана:
– Право руля, и держи, держи ровно!
Майлз навалился на штурвал, и корабль нехотя повиновался, едва уклонившись от столкновения с торчавшим из края канала, словно таран, ледяным выступом. Грейхуф, самодовольно посмеиваясь, подошёл к задней части мостика и заглянул вниз. Его расчёт оправдался – помимо штурвала, фиолетовым сиянием магии Майлза был охвачен и сам руль «Конька»; тяжёлое, окованное медью деревянное перо его теперь двигалось из стороны в сторону куда быстрее обычного, позволяя кораблю совершать манёвры, на которые он не был способен под управлением кого-то другого. Вернувшись на место, Грейхуф одобрительно сказал:
– Так держать, Майлз. Вы талантливый моряк, и отдаётесь этому делу целиком, пусть даже не всегда зная об этом.
Майлз бросил на него недоумённый взгляд, тут же вернувшись к напряжённому созерцанию творящегося на баке. Вот Роуз поднял левое копыто, и через мгновение послышался его крик:
– Бери влево, влево, Майлз, ради всего святого!
Тело единорога подалось в сторону – он не замечал этого, пытаясь как можно быстрее сманеврировать, и вновь корабль благополучно миновал узкое место, не задев край канала. Одобрительные возгласы матросов, которым это экономило массу сил, Майлзу были не слышны, да и не до того ему было. Утерев струившийся из-под капюшона, несмотря на мороз, пот, он застыл, ожидая новой команды, но в этот момент раздался восторженный крик: «Вода!», и из снежной круговерти соткался силуэт Роуза, который даже решился взлететь, несмотря на пургу.
– Капитан, сэр, мы вышли на чистую воду! Правда, всё равно не видать ни зерна, и куда идти – непонятно, – радостно отрапортовал он, вытянувшись в струнку.
Грейхуф хохотнул и скомандовал, повернувшись к Майлзу:
– Право руля, курс зюйд-зюйд-ост! Приводите его к ветру, Майлз, пойдём без парусов. Не переживай, Роуз, видать, не видать, мы знаем своё положение, и знаем, куда нам нужно попасть. Пойдём кратчайшим курсом, и пусть нам сопутствует удача!
– Сэр, киты, кажется, всё ещё тут! – крик с бака заставил Грейхуфа прерваться, и они с Роузом подошли к фальшборту.
– Действительно! – Роуз обернулся и замахал Майлзу: – Отдай уже штурвал Тому и иди сюда!
Передав управление вахтенному рулевому, Майлз присоединился к ним и посмотрел вниз. Стадо следовало за кораблём, не отставая и не приближаясь, и Грейхуф пробормотал:
– Они что, хотят награды?
Роуз расхохотался и ответил:
– Не похоже. Глядите!
Киты повернули вправо, в сторону далёкого берега, и пропали из виду. Майлз пожал плечами и сказал:
– Возможно, они просто хотели попрощаться?
Грейхуф пожевал губами, не зная, что ответить, но тут Роуз крикнул:
– Смотрите, они возвращаются!
Из воды совсем рядом с «Морским коньком» показалась гигантская спина; вот кит повернулся набок, посмотрел на выстроившихся вдоль борта пони и, помахав им плавником, снова отвалил, повернув направо.
– Сэр, по-моему, они пытаются вести нас за собой.
Грейхуф нахмурился и сказал:
– Идти в такую погоду к берегу, не зная ледовой обстановки и не видя дальше собственного бушприта – а главное, удаляясь от нашей цели? Нет уж, они, может, и помогли нам выбраться, но здесь я капитан, и куда идёт этот корабль, решаю я, а не какие-то морские звери. Так держать, Том!
– Капитан, сэр, я могу быть неправ, но мне кажется…
– Так дуньте через плечо, чтоб не казалось! – Грейхуф отвернулся, сбежал с мостика и исчез за дверью в подпалубное помещение. Роуз покачал головой и тихо сказал:
– Нервничает старик. Я заметил – он почти перестал спать, и постоянно носится со своим хронометром. Впрочем, его можно понять – тут каждый час на счету, а нас и так отнесло к северу, и ты ещё со своими дурацкими идеями… Нет, то есть, ты не подумай, если бы спросили меня, я бы тоже пошёл за китами – один раз они нас уже выручили, может, помогли бы и теперь?
Майлз вздохнул и ответил:
– Это ещё ничего. Представляешь, что было бы, расскажи я ему про свои сны?
– Какие? – Роуз в упор посмотрел на друга; в его глазах плясали любопытные огоньки. Майлз осторожно сказал:
– Мне уже вторую ночь снятся мисс Эпплбарн и мисс Коут – будто они где-то на берегу, вдвоём, больше там никого нет, и они все израненные и обмороженные, а у Сноуболл… – он запнулся, но всё-таки договорил, – нет ноги. И они раз от раза становятся всё слабее и слабее, им нечего есть, и они едят всякую… всякое… – он смешался и замолчал. Роуз смотрел на него во все глаза, и Майлз, знавший его любовь к мистике и особенно к детским страшилкам, уже начал жалеть, что заговорил об этом. Наконец, пегас поправил ворот свитера, присвистнул и сказал:
– Да, с таким к Грейхуфу лучше не соваться. Наш старик всякие сны и знамения на дух не переносит, хотя казалось бы – в его поколении каждый второй моряк верит в морских пони, тритонов или ещё какую нечисть. Слушай, а тебе… Ну, во сне… Не понятно, где они могут быть?
– Нет, – покачал головой Майлз. – Я просто вижу их… Ну, как бы немного со стороны. Да и вижу-то не всегда – иной раз я просто вроде слышу их голоса, как они говорят между собой… У Поул что-то со спиной, и… – он запнулся, подумав, что начал говорить о событиях из снов как о реальных, и не сразу продолжил. Собравшись с мыслями, он опустил голову и закончил: – Словом, я пока не знаю, как к этому всему относиться, но вот что я могу сказать точно – мне очень и очень не по себе.
Роуз ободряюще коснулся его плеча и сказал:
– В конце концов, это, может, просто оттого, что ты постоянно о них думаешь. Ты у нас натура чувствительная… – он хихикнул и закончил:
– Словом, поглядим, что будет дальше. Ох, ты только посмотри на время! Чья-то вахта закончилась, и началась моя. Так, а не пойти ли тебе подремать? Всё-таки поработать на своей тебе пришлось очень и очень основательно, вон, даже глаза ввалились.
Майлз и вправду чувствовал себя уставшим – он потратил массу сил, выводя корабль из ледяного плена, и, хотя и не хотел уходить с палубы сейчас, понимал, что нуждается в отдыхе. Кивком поблагодарив Роуза за заботу, он спустился с мостика и, войдя в свою каюту, лёг, даже забыв укрыться одеялом – впрочем, сейчас, когда тёплый воздух из камбуза и машинного отделения подавался в жилые каюты, в этом не было нужды. Уютное покачивание корабля на невысокой волне, ровный стук машины двумя палубами ниже и шелест ветра за окном навевали сонливость, странно сочетавшуюся с чувством уверенности в том, что теперь всё будет хорошо, и Майлз уснул с улыбкой.
Наверху Роуз подошёл к рулевому, глянул на компас и, одобрительно кивнув, отправился на бак – дать указания вперёдсмотрящему. Когда он вернулся на мостик, он нос к носу столкнулся с Грейхуфом, который, попросив у Пейстри чашку кофе, возвращался в свою каюту. Роуз отрапортовал:
– На вахту заступил! Корабль идёт прежним курсом, всё так же не видать ни зги, но я согнал вперёдсмотрящего с марса и велел ему сидеть на бушприте – хотя при нашей нынешней скорости это нам всё равно не поможет. Это же вы велели идти полным ходом, сэр?
Грейхуф кивнул и пробурчал, огибая стоявшего на дороге штурмана:
– Я, я, – уже пройдя мимо Роуза, он обернулся и добавил: – И если вздумаешь осторожничать – отстраню от несения вахт.
Роуз кивнул и сказал, оглянувшись через плечо:
– Не буду. Но мы действительно рискуем.
Грейхуф ответил, уже открывая дверь своей каюты, так что Роуз едва его расслышал за воем ветра:
– Время, Роуз. Время.
Интерлюдия
Спайк отложил в сторону перо и размял пальцы. На столе рядом с ним выстроились в ряд опустевшие бутылочки для чернил, и он с удивлением понял, что не знает, сколько времени прошло с того момента, как он начал писать. С того момента, как Селестия и Луна, соприкоснувшись рогами, заключили книгу в смешанное соломенно-синее свечение, как оно, становясь всё больше и ярче, заполнило собой комнату, башню, весь мир, вспыхнуло, поглотило стоявших вокруг принцесс Твайлайт и её подруг, и погасло, оставив после себя только сполохи под веками. Спайк тогда не успел толком испугаться, и, делая, что ему было велено, встал возле стола, взял перо и начал записывать под диктовку: «Окрик капитана заставил Смита навалиться на штурвал, перекладывая галс, и мачтовые засуетились, готовясь к манёвру. Такелаж заскрипел…» С тех пор могло пройти несколько часов – или несколько дней; смена времени суток, казалось, больше не касалась этой комнаты на вершине южной башни кантерлотского дворца, и за её окнами царила безлунная ночь. Спайк подумал, что ни о каких светилах теперь, наверное, и речи быть не может, ведь обе принцессы были здесь, не отлучаясь ни на мгновение: Селестия стояла у него за спиной, прикрыв глаза, и размеренно диктовала фразу за фразой, сплетая ткань повествования, как две капли воды похожую на исходный текст, но постепенно уходящую от него всё дальше и дальше; Луна лежала спиной к ним, вытянувшись на подушках, опустив голову на передние ноги и, казалось, совершенно не участвуя в происходящем – но Спайк видел, как прямо перед его пером, фраза за фразой, растворялся старый текст, освобождая место для нового, и он спешил обмакнуть перо в чернильницу, чтобы успеть записать последнее предложение, которое ещё отдавалось у него в ушах мелодичным контральто Селестии.
Луна вдруг повернула голову, и, не глядя на сестру, сказала:
– Грейхуф упорно ведёт корабль на юг.
– Я вижу.
– Так принуди его сделать, что нужно!
– Хорошо, я попытаюсь, попытаюсь! Чего ещё ты от меня хочешь?
– Прости. Мне действительно тяжело. Я теряю самоконтроль.
Луна встала и прошла по периметру комнаты странной походкой, показавшейся чужой даже для Спайка, который никогда не был хорошо знаком с младшей принцессой. Она утратила былую уверенность движений, как будто была полностью поглощена чем-то другим, поглощена настолько, что вот-вот была готова споткнуться и упасть. Спайк подумал, что должно быть невероятно трудно стирать текст из книги, которая защищена добрым десятком всяких заклинаний, каждое из которых при срабатывании мгновенно отправило бы в небытие не только Рэрити и Эпплджек, но и всех остальных, всех, кто согласился войти в эту проклятую повесть, чтобы спасти подруг. Он представил, как, наверное, страшно знать, что любая твоя ошибка приведёт к смерти шести пони, и вздрогнул, когда Селестия сказала у него из-за спины:
– Держись. Я знаю: никому, кроме тебя, не хватило бы воли согласиться на такое испытание. Ты уже выдержала гораздо больше, Луна – постарайся выдержать и сейчас.
– Я-то держусь, а ты не забывай, что есть сущности, собственной воли не имеющие – через них и действуй, – Луна раздражённо глянула на сестру и вернулась на прежнее место.
– Ты права. Я попробую поменять погоду.
– Да, например. А ты неплохо соображаешь для… для дневной, ха-ха!
– Я не дневная, я солнечная. Продолжим. Спайк, пиши: «Южный ветер привёл в движение огромные массы льда, оторвавшиеся от припая и тронувшиеся в путешествие…» Пу-те-шест-ви-е, через «и»…
– Есть!
– Сестра, а ты и вправду неплохо пишешь, – Спайк рискнул обернуться и увидел, как Луна смотрит в стену комнаты остановившимися глазами, – я прямо-таки вижу это…
– Это всё потому, что твоё заклинание заставляет тебя погружаться в книгу. Спайк, дальше: «…к северу. Примёрзшие к берегу льды остались на месте, формируя вдоль мыса Рог ледяную кайму шириной от кабельтова до полумили…» Да, «полумили» – слитно.
Глава 5
– Ты устала, хватит.
– Если я… перестану… держать купол… нас заметёт.
– Откопаемся. Нас и так заметёт, только ты останешься без сил, а я в одиночку не справлюсь.
– А если… метель продолжится? Мы… задохнёмся… прежде, чем попытаемся… откопаться.
– Неважно, сколько будет продолжаться метель, ты окончательно себя загонишь через полчаса или даже меньше. Прошу, не надо. Иди сюда. Ложись.
– Уговорила… А у тебя тут уютно. И ветер совсем не дует. Подвинься немного, пожалуйста.
– Клади голову сюда... вот так. Поспи, ты всю ночь дежурила.
– Главное, не забудь разбудить меня, когда пора будет умирать, а то я вечно из-за тебя пропускаю всё самое интересное.
– Зато выспишься как следует. Кто знает, чем придётся заниматься там? Может, замёрзших полярников с ходу отправляют в пеший переход через весь Южный континент в наказание за непрофессионализм?
– Угу, а умереть-то уже нельзя, и так и тащишься, пока не дойдёшь… Сколько там миль самый длинный маршрут от берега до берега?
– Раньше считалось, что от мыса Рог и по семьдесят пятому меридиану – это примерно тысяча шестьсот миль, но теперь даже и не знаю. Этот наш пролив-то никак не севернее семьдесят восьмой параллели, так что, наверное, самый длинный маршрут теперь – через ледник Стиллуотера, и оттуда по центральному плато к полюсу. А вот от полюса можно либо к Земле Младшей Принцессы, либо по сто двадцать седьмому меридиану, там как раз напрямую к берегу не выйти, и придётся делать крюк, чтобы спуститься с плато… Эй, да ты же спишь?
– Мхм…
– Сладких снов.
– Ммхм…
– Эх, сюда бы плед, и миску карамельных яблок… И камин. И книжку какую-нибудь интересную. С самой весны ничего не читала.
– Ты мне дашь поспать или нет? И так живот к спине присох, а она про карамельные яблоки!
– Эй, эй, брыкаться-то зачем?
Майлз даже не удивился, проснувшись от удара головой об откидной столик, который он забыл сложить перед тем, как лёг. Потерев место, на котором теперь наверняка вскочит шишка, он перевёл дух и помотал головой, приходя в себя после увиденного. Так значит, мыс Рог – вовсе не мыс, и они где-то рядом с проливом, который отделяет его от континента… Майлз поднялся и вышел из каюты. В коридоре тянуло холодом, и в щель под дверью, которая вела наружу, намело снега. Заранее собравшись, он распахнул её и вышел навстречу бесновавшейся снаружи метели.
Южный ветер привёл в движение огромные массы льда, оторвавшиеся от припая и тронувшиеся в путешествие к северу. Примёрзшие к берегу льды остались на месте, формируя вдоль мыса Рог ледяную кайму шириной от кабельтова до полумили. Между ними осталась чистая вода, практически свободная ото льда, и именно в этот образовавшийся между дрейфующим льдом и припаем просвет – небольшую брешь в белоснежных доспехах Южного океана – и устремился теперь «Конёк» со всей своей восьмиузловой прытью. Корабль ослеп – снегопад ограничил видимость до пары дюжин ярдов, а сильный порывистый ветер вынудил Грейхуфа отказаться от идеи выслать ледовую разведку. Вперёдсмотрящий не мог разглядеть ничего дальше форштевня, как он ни напрягал зрение. Пегасы из мачтовых прислали было на мостик делегацию, чтобы выпросить у капитана разрешение рискнуть, но Грейхуф был непреклонен и запретил им подниматься в воздух – даже на страховочных фалах. Собравшиеся на носу единороги попытались создать небольшой защитный купол вокруг бушприта, но их усилия остались безрезультатными – купол получился, но видимость это не улучшило.
Майлз взбежал на мостик – Сейл стоял там, спрятавшись от встречного ветра в нише метеопоста, и с интересом следил за попытками вахтенных единорогов побороть стихию. Он улыбнулся второму помощнику и спросил:
– Не желаешь им помочь?
Майлз оглянулся, посмотрел секунду и спросил:
– А вы не хотите?
Сейл ухмыльнулся и ответил:
– Я найду своей магии лучшее применение. Вот пегасов можно было бы попытаться натравить на эту бурю, их у нас чуть больше дюжины – как раз хватило бы проделать окно перед «Коньком». Но Грейхуф и слышать об этом не хочет.
Майлз пожал плечами и спросил:
– Тогда почему вы их не остановите?
– А зачем? Сейчас палубная команда не при делах, мачтовая, впрочем, тоже, трудятся только механики, кочегары и рулевой, так пусть остальные развлекаются. Вроде и что-то делают, и вреда никакого. Вот что бы нам сейчас действительно помогло – это кто-то с даром предвидения, хе-хе, но таких на корабле нет… Или есть?
Майлзу стало не по себе, и он отвёл взгляд.
– Н-не думаю.
– Жаль, жаль. Было бы славно, если бы ты к своим прочим талантам проявил бы ещё и способности к ясновидению. По крайней мере, мы бы не шли вслепую на скорости в восемь узлов.
Майлз отошёл, чтобы посмотреть на карту. Последняя отметка, сделанная по данным счисления час назад, была заметно южнее предыдущей и почти поравнялась с самой южной точкой, которой корабль достиг вчера. Они продвигались к цели куда быстрее, чем прежде, но идти вслепую в этих водах было опасно, и Майлз не понимал, как сочетаются упрямое нежелание Грейхуфа рисковать вахтенными и его столь же упрямая спешка, несмотря на риск для всей команды и самого корабля. Он вернулся под навес и спросил Сейла:
– Сэр, а капитан не давал пояснений по поводу своего приказа идти вслепую?
Сейл покачал головой и лукаво посмотрел на Майлза.
– Нет, он не отчитывается передо мной точно так же, как перед тобой или перед Роузом. Хочешь узнать, что он думает по этому поводу? Зайди и спроси, – он качнул головой в сторону двери капитанской каюты. Майлз посмотрел на неё, постоял немного, и пробормотал:
– А вот и зайду.
Грейхуф сидел за столом спиной к двери, и не обернулся, когда в ответ на его «Входите!» внутрь вместе с Майлзом ворвался ледяной ветер и изрядная порция снега. Майлз с усилием закрыл дверь, перевёл дух и тут же закашлялся от табачного дыма, висевшего в воздухе каюты сизыми лохмами. Грейхуф спросил:
– Отдохнули?
– Да, капитан, сэр... Я хотел спросить…
– Садитесь, Майлз, – он указал на стул рядом с собой. Майлз сел и, снова кашлянув – в горле саднило от дыма – сказал:
– Сэр, я думаю, вы знаете, что делаете, но мне неясно, почему вы поступаете именно так. Мы сильно рискуем, идя полным ходом в такую погоду, и…
Грейхуф остановил его жестом.
– Если это единственный вопрос, который вы хотели мне задать, то можете быть свободны. Поверьте, когда вы будете обладать таким же опытом плавания в высоких широтах, вы будете знать, что и когда допустимо, а что и когда – нет.
– Но первый помощник тоже…
– Сейл отличный командир, но я бы не назвал его хорошим моряком – он полная ваша противоположность, Майлз. Вы хорошо знаете, с какого конца браться за штурвал и секстант, но совершенно не умеете управлять экипажем. Эти ваши задушевные беседы с матросами, походы на камбуз… Дай вам волю, вы бы лично стояли у штурвала всю вахту.
– Но, капитан, мы же все пони, и пегасы, и единороги, и земные…
– Надо знать, где чьё место. Я тоже земной пони, но я – капитан, и моё слово здесь – закон, – Грейхуф тяжело встал, отодвинув стул, и, глянув на циферблат хронометра, спрятал его в карман кителя. Его копыта тряслись. – Когда вы станете капитаном – вы будете вести корабль малым ходом, если ваша совесть позволит вам поступить так, зная, что где-то вас ждут пони, попавшие в беду!
Он развернулся, готовясь выйти. Майлз тоже встал и отчаянно, словно бросаясь с обрыва, выпалил:
– Я видел, что с ними! То есть, я не знаю точно… Но мисс Эпплбарн и мисс Коут сейчас… или были… где-то рядом с проливом между материком и мысом Рог. Он существует, этот пролив!
Грейхуф смерил его тяжёлым взглядом и открыл дверь, жестом велев Майлзу выйти. Тот натянул капюшон, чтобы не показать, как у него пылают щёки и уши, прошёл мимо капитана, и встал сбоку от двери, ожидая, пока он её запрёт. Грейхуф, закончив возиться с замком, ещё раз посмотрел на него и, не говоря ни слова, спустился с мостика. Майлз поплёлся следом и остановился возле метеопоста, не глядя на Сейла. Тот понимающе усмехнулся и спросил:
– Ну как, капитан всё объяснил?
Майлз молча кивнул и направился к лестнице.
Вечером, когда пришло время заступать на вахту, Майлз поднялся из своей каюты, где коротал время за чтением «Лоции Южного океана», и остановился в удивлении. Снег почти полностью прекратился, и ветер стремительно стихал; впереди, всего в паре миль от «Морского конька», небо было чистым, и там виднелось яркое, охватившее полнеба закатное зарево. Собственно солнце было ещё скрыто облаками, но сам факт такой резкой и благоприятной смены погоды не мог не радовать, и он улыбался, принимая вахту. За восемь часов, прошедших с момента, когда корабль вырвался из ледяного плена, они оставили позади полных шестьдесят четыре мили; топка трудилась без устали, пожирая сотни фунтов угля и за каждый час приближая их к цели на восемь минут широты. Удовлетворённо зевнув, Сейл сказал:
– Тебе определённо повезло, парень – опять самое интересное в твою вахту. Высылай разведку, у них будет около пары часов до темноты. Хотел бы я знать, как далеко простирается эта полоса чистой воды, но не дождусь – сил нет никаких, обед уже переварился, ужин ещё через час, так что придётся идти спать.
Пожелав ему спокойного сна, Майлз вызвал старшего матроса мачтовой команды и вкратце обрисовал ему задачу. Не прошло и пяти минут, как трое пегасов взмыли в воздух, чтобы осмотреть с высоты океан перед кораблём. Они быстро удалялись, превращаясь в еле заметные точки, и вскоре совсем пропали из виду. Чтобы им было проще найти корабль на обратном пути, на клотиках зажгли яркие белые огни; Майлз почти не видел их при взгляде с палубы, но тёмное море было для них отличным фоном. Сверившись с картой и немного скорректировав курс, который Сейл поленился проложить по ортодроме , он отдал рулевому команду «Так держать» и лично перемерил скорость. Фиксируя результат в вахтенном журнале, он косился на дверь в капитанскую каюту, из-за которой не доносилось ни звука; он не мог отделаться от ощущения, что она вот-вот распахнётся и показавшийся на пороге Грейхуф спросит его: «Почему вы измеряли скорость самостоятельно, Майлз? Палубная команда, по-вашему, нужна только для того, чтобы якоря поднимать?»
Тряхнув головой и избавившись от удивительно живого наваждения, он спустился с мостика, прошёл по палубе до бака, встал на самом носу, в углу между бушпритом и фальшбортом , и заглянул вниз. Не успевшая толком подняться волна успокаивалась, и «Морской конёк» резал своим тяжёлым, почти отвесным форштевнем тёмно-зелёную воду Южного океана. За спиной у Майлза послышались шаги, и рядом с ним остановился Мик.
– Эм, добрый вечер.
– Добрый вечер, – Майлз приветливо улыбнулся. – Что, обманули меня оба? И ты, и барометр?
Мик посмотрел себе под ноги и сказал:
– Я… Но я же говорил, что штормгласс может быть прав…
Майлз вдохнул свежий после утихшей метели, морозный воздух и сказал:
– Правильно говорил. Меня, кстати, капитан нынче отчитал за то, что я с тобой много общаюсь. Мол, не годится это для офицера.
Мик смутился и промолчал. Майлз снова улыбнулся:
– Нет, я, разумеется, и не подумаю его слушаться, но будь в курсе, что я того и гляди навлеку на тебя капитанский гнев.
Мик поднял было взгляд, но тут же снова опустил глаза и покраснел. На его светло-жёлтой шёрстке это выглядело очень мило, и Майлз отвернулся, глядя вперёд – туда, где угасал закат, и небо постепенно становилось синим. На его фоне проступали едва различимые светлые полосы над тёмной линией горизонта, и Майлз сказал:
– Будь добр, слетай на мостик – я не захватил бинокль.
Мик быстро вернулся, и Майлз, приняв бинокль из его копыт, подстроил его и посмотрел на горизонт.
– Ну точно. Мик, это отражённое свечение над горами! – он передал бинокль пегасу и радостно переступил ногами. – Вероятно, Уздечка, её западные отроги. До неё нам чуть больше девяноста миль; но если повезёт и льды не будут нам сильно мешать, завтра мы будем уже на берегу.
Мик кивнул и вернул бинокль Майлзу. Тот повесил его на шею и спросил:
– Пойдёшь со мной в поисковую партию?
Пегас помолчал и ответил:
– Пойду, конечно. А почему ты не хочешь остаться на корабле?
– Потому что наверняка здесь останутся капитан и Сейл – капитан, сам понимаешь, не имеет права уходить с корабля, а Сейл предпочтёт сидеть в каюте и читать, а не мерить здешние мили собственными копытами. А главное – я, кажется, знаю, где… где экспедиция и что с ними. Если я и не буду командовать береговой партией лично, то по крайней мере я должен быть в ней.
Мик покосился на него, но промолчал. Майлз усмехнулся и сказал:
– Нет, я не сошёл с ума. Впрочем, Грейхуф тоже – хотя в какой-то момент мне так показалось. Но он отлично знает, что делает – и я тоже.
Мик посмотрел вниз, на белые буруны по сторонам от форштевня, и повторил:
– Конечно, я пойду с тобой.
– Спасибо, – Майлз благодарно коснулся его плеча и ушёл с бака, направляясь к корме. Поднявшись на мостик, он проверил показания компаса, сверился со временем и постоял немного, глядя в южное небо и ожидая возвращения ледовой разведки. Пегасы не показывались, и он сказал рулевому:
– Пойду за кофе. Тебе захватить, Смит?
Тот удивлённо посмотрел на него, но тут же спохватился и расплылся в дружелюбной улыбке.
– А то ж, сэр, если эт вас не затруднит, конешно.
– Ни в коей мере, – Майлз улыбнулся в ответ и сбежал по лестнице. Зайдя в подпалубное помещение, он прошёл мимо своей каюты, каюты Сейла – из неё доносился мощный храп – и каюты Роуза, в которой было тихо и темно, и спустился на один уровень вниз, в царство вкусных запахов и тепла. Пейстри уже начала хлопотать с ужином, и он удивлённо сказал:
– Ого, да у нас будет пир горой, если ты начинаешь готовить за час до еды!
Пейстри засмеялась и ответила, не прекращая чистить картошку:
– А вы как думали, капитан Майлз? Такое событие надо отметить!
Майлз замер и осторожно спросил:
– Какое событие?
– Ну как же, завтра прибываем к месту посадки дирижабля, а там и их самих, глядишь, вскоре найдём!
Майлз помолчал и спросил:
– А откуда ты знаешь, что мы туда прибываем именно завтра?
Пейстри весело глянула на него и быстрым движением переправила очистки в мусорное ведро.
– Знаю, и всё тут. Но если ты думаешь, что ты тут один такой, то сильно ошибаешься, вас тут таких трое, ну и ещё я, итого четверо, а там, где четверо, скоро и все шестеро, и вообще, хватит заговаривать мне зубы, я, между прочим, делом тут занята, так что, капитан Майлз, вы говорите, зачем пришли, и либо помогайте, либо вовсе не мешайте.
Майлз не сразу нашёл, что сказать. Не поняв решительно ничего из того, что только что услышал, а точнее, боясь признаться себе в том, что он действительно что-то из этого понял, он тряхнул головой и сказал:
– Да я за кофе. Только сделай две кружки, пожалуйста – Смит тоже просил.
– Ох уж этот Смит, мог бы и сам сбегать, – она достала вторую кружку и долила воды в джезву, одновременно зачерпнув ещё ложку кофе и высыпав её туда же. Майлз пожал плечами и сказал:
– Он сейчас на руле. Всё-таки мы идём полным ходом, и даже если просто закрепить штурвал, кто-то должен постоянно быть начеку.
– Вот вы бы и постояли, а он бы сбегал. Не рассыпался бы, не чай.
Майлз улыбнулся и помолчал, собираясь с мыслями. Наконец, он решился и сказал:
– Пейстри, мы скоро уйдём с корабля…
– Я знаю.
– Да, и я поведу поисковый отряд как можно быстрее к одному месту…
Она молча кивнула, не оборачиваясь; розовые кудри подпрыгнули и закачались в такт движению её головы. Майлз задумчиво посмотрел на них и продолжил:
– И мне очень нужно, чтобы ты попробовала убедить капитана пойти морем вдоль Уздечки, в том же направлении, в котором пойдём мы. Я… меня он слушать не станет, да и вообще никого из офицеров. А ты… Ты можешь попытаться.
Пейстри обернулась и серьёзно посмотрела на него.
– Я с капитаном в хороших отношениях, но с чего ты решил, что он меня послушает? А уж тем более если я стану советовать, куда ему вести корабль…
Майлз невесело усмехнулся и сказал:
– Надеюсь, он не скажет тебе, куда тебе самой надо идти. Понимаешь, может случиться так, что если мы не сумеем достаточно быстро вернуться на борт «Конька»… В общем, может оказаться, что всё было зря.
Она изучающе посмотрела на него и, спохватившись, перелила попытавшийся убежать кофе в кружки. Протянув обе Майлзу, она сказала:
– Конечно, я попытаюсь. Наверное, не стоит ему говорить, что это была твоя идея?
Майлз принял кружки с благодарным кивком и ответил:
– Конечно, не стоит. Спасибо, Пейстри.
Она тепло улыбнулась ему и сказала:
– Не за что. Тебе придётся куда труднее.
Майлз поднялся на мостик, осторожно неся кружки перед собой и размышляя, что она имела в виду. Разговор получился до того непонятный, что, хотя и закончился вроде бы так, как он рассчитывал, оставил в душе у Майлза неприятный осадок, и он, отдав одну из кружек Смиту и выслушав благодарности рулевого, встал возле нактоуза, прихлёбывая кофе и глядя в вечернее небо, на котором почти угасли закатные краски и начали мерцать вторые и третьи звёзды, раз за разом прокручивал в голове слова Пейстри.
Он уже начал беспокоиться, когда – один за одним, почти одновременно – вернулись разведчики. Выслушав доклады, Майлз не смог справиться с собой и заулыбался, забыв даже выказать неудовольствие – Крейг Мак-Миллан, не послушавшийся приказа и с самого взлёта припустивший прямо к показавшимся из-за горизонта вершинам Уздечки, за прошедшие три часа преодолел сто двадцать миль, поднявшись при этом на милю, и осмотрел море до самого берега. Перед «Коньком» простиралась открытая вода, и теперь оставалось только идти вперёд, не сбавляя хода. Зафиксировав результаты разведки в вахтенный журнал, он отправил разведчиков отдыхать – Крейга можно было выжимать – и постучался в дверь капитанской каюты. Ответа не последовало, и он, подумав, что Грейхуф наконец-то уснул, вернулся к нактоузу. В этот момент дверь распахнулась, и на мостик вышел капитан – он явно не спал, хотя выглядел осунувшимся и усталым.
– Что случилось, Майлз?
– Капитан, сэр, непогода улеглась, и я выслал ледовую разведку. До самого берега всё чисто, можно идти хоть всю ночь!
Грейхуф неожиданно широко улыбнулся; в сумерках блеснули его пожелтевшие от табака зубы.
– Отличная новость! – он широким шагом подошёл к нактоузу и заглянул в журнал. – Тридцать две мили за вахту Сейла? Прекрасно! А это что за смена курса?.. А, молодец, мой мальчик, молодец, – Грейхуф одобрительно кивнул и всмотрелся в карту, выискивая последнюю отметку о местоположении корабля. – По локсодроме ходят только лентяи, запомните это, Майлз. Всякий раз, когда вы видите проложенный подобным образом курс, так и знайте: его проложил двоечник – или невежественный пират.
Майлз промолчал, не зная, как реагировать на такую резкую смену настроения, и зачем-то поправил лежавший в специальном желобе столика карандаш. Грейхуф достал из кармана трубку и начал её набивать, глядя на южную сторону небосклона. Закурив, он обернулся к Майлзу, ткнул трубкой куда-то в небо и сказал:
– До чего же это приятно – идти полным ходом, не отвоёвывая с боем каждые полмили! Я, наверное, потому и остался в полярном деле – когда нет этих недель ожидания, постоянного поиска чистой воды, войн с обледенением и сжатием, когда не приходится красться от полыньи к полынье, не так остро чувствуется свобода простого плавания. Вот был бы я так рад этим восьми узлам, проплавай я всю жизнь в умеренных широтах и имей под командованием этакого увальня? – Грейхуф указал трубкой в палубу, и сам же ответил: – Разумеется, нет. Я бы сейчас жаловался, что мы еле ползём, хотя, если вдуматься, шестьдесят миль за две вахты – это не так уж плохо. Смотрите, – он подошёл обратно к нактоузу и ткнул копытом в стекло, под которым лежала карта. – К концу следующей вахты Сейла мы уже будем подходить к берегу. В вашу следующую вахту пришвартуемся, благо как раз начнёт светать, и отправимся на поиски места их посадки.
Майлз кивнул и, собравшись с духом, выпалил:
– Разрешите возглавить береговую партию, сэр?
Грейхуф почесал щёку, раздумывая, и махнул копытом.
– Разрешаю. Правда, Сейла тогда придётся оставить на борту, ну да он, думаю, не слишком-то расстроится. А вот Роузу останется довольствоваться ролью второго офицера под вашим началом, и я не я буду, если он вам это не припомнит: он, как-никак, на год старше!
Грейхуф лукаво посмотрел на своего второго помощника, но тот тряхнул головой и сказал:
– Не беда, с Роузом я как-нибудь договорюсь. Спасибо, сэр!
– Не за что, мой мальчик. Вы заслужили это право. А теперь я наконец пойду посплю, – он широко зевнул, подошёл к фальшборту, выколотил о его наружную сторону трубку и исчез за дверью своей каюты. Майлз проводил его взглядом и почесал в затылке. Конечно, он и сам радовался тому, что «Конёк» был так близок к цели, и препятствий на оставшейся части пути не предвиделось, но… Такая резкая смена настроения капитана испугала его, и он провёл остаток вахты в невесёлых размышлениях. На западе угасли последние отблески заката, вахтенная команда успела сходить на ужин – по очереди, полувахтами – и вернуться на место, взошла луна – но он продолжал думать, то стоя рядом с нактоузом и глядя в карту невидящим взглядом, то принимаясь ходить по мостику туда-сюда; время от времени он давал рулевому курсовые поправки, чтобы корабль не уходил с дуги большого круга. Появление на мостике Роуза немного встряхнуло его – штурман, как обычно, был весел и шумно приветствовал его.
– Привет, как вахта? Смотрю, погодка наладилась?
– Ага. А ты где был всё это время?
– Не поверишь – спал. Спал обе ваших вахты, проспал ужин, остался без десерта, зато так славно выспался! – он потянулся и взял журнал, листая его, но не читая ничего из написанного.
– Так, и что у вас было?
– Всё спокойно, – Майлз отобрал у него журнал и положил его на место. – Ледовая разведка показала, что до самого берега вода свободна, так что закрепляй руль и ложись снова... Хотя нет, не выйдет – я там ортодрому рассчитал, и Грейхуф её до того одобрил, что если ты надумаешь с неё свернуть, он тебе голову открутит.
Роуз глянул на карту и спросил:
– Делать тебе было нечего. Тут разница-то на таком отрезке – и мили не будет; только рулевого мучить и меня заодно. Эх, Майлз, Майлз, не умеешь ты правильно на начальство впечатление производить…
– Может, и не умею, но командовать поисковой партией буду я, это он мне уже пообещал.
Роуз резко повернулся к Майлзу и воскликнул, занеся копыто над головой:
– Ах ты разбойник!..
– Съел, съел? – Майлз увернулся от карающей длани и довольно рассмеялся. – То-то. Расписывайся давай, да я есть пойду. Что-то не понравилась мне такая перемена, честно говоря, – он понизил голос, выразительно глянув в сторону капитанской каюты. – Я даже поужинать забыл.
Роуз тоже глянул в сторону капитанской каюты и ответил в ему тон:
– Что, настолько всё плохо?
– Даже и не знаю. Вроде, сейчас он снова прежний, ну, не такой, каким был в последнее время; но до того резкий контраст… Не знаю, – повторил Майлз и покачал головой. Роуз пожал плечами и подытожил:
– Поглядим, что да как будет дальше. Я лично буду только за, если вернётся наш старик капитан; впрочем, нам всё равно скоро на берег. Так что не бери в голову, иди ешь и спи.
Майлз кивнул и спустился вниз. Дойдя до полутёмного и пустого камбуза, освещённого лишь одинокой лампой из кают-компании, свет которой просачивался через окно для передачи посуды, он обнаружил на столе заботливо оставленную миску салата с буквой «М» на нём, старательно выведенной горчичным соусом, и кекс на маленьком блюдце. Улыбнувшись, он перемешал салат торчавшей из него вилкой и не торопясь съел, присев на край стола. Сунув миску в раковину, он заглянул в шкафчик со специями, достал сахарную пудру и осторожно вывел на кексе: «Спс». Вышло аляповато, но читаемо; Майлз вернул на место пудру, вытер то, что просыпал в процессе, и вышел.
Засыпая, он подумал о том, что был бы рад увидеть во сне родителей и свой дом. С матерью он виделся перед отплытием, а вот отца не застал; он вдруг понял, как скучает по ним. Вздох, с которым он уснул, очень напоминал детское бормотание: «Мама…»
Интерлюдия
– Ну я же догадалась давать им подсказки во сне! Неужели ты не можешь придумать что-нибудь настолько же незаметное для защитных заклятий – только, по возможности, более убедительное, чем эти твои киты?
– Киты помогли им выбраться изо льдов и добраться до места быстрее. Теплая и ясная погода позволит Рэрити и Эпплджек продержаться подольше. Я стараюсь, Луна, стараюсь. Я даже попыталась заставить Грейхуфа повернуть к проливу, как ты предлагала – и видишь, что из этого вышло? Он поставил под угрозу судьбу корабля и всей команды, пытаясь сопротивляться мне.
– Кто здесь главный, Тия? Ты, автор, или какой-то там персонаж? Ты можешь заставить его делать всё, что угодно!
– Найтмэр, наверное, могла бы. Я – не могу. Я не знаю, как можно сделать из персонажа бессмысленную марионетку, чьи мотивы невозможно понять, а поступки не основаны ни на чём, кроме секундной прихоти автора.
– Мы всё равно уничтожим эту книгу, разве не так?
Селестия промолчала. Спайк увидел усмешку Луны, которую она тут же спрятала, повернув голову в сторону. Ему стало не по себе в этой тёмной круглой комнате на вершине южной башни дворца, освещённой только стоявшей на пюпитре лампой. Он спиной ощущал напряжение, повисшее между сёстрами. Он чувствовал себя лишним, маленьким и слабым, зачем-то оказавшимся тут, где он ничего не мог поделать – только писать, писать, писать, поскрипывая пером по бумаге и ожидая очередного «слитно!», произнесённого строгим и сосредоточенным голосом Селестии. Вдоль его позвоночника побежали мурашки, когда он расслышал тиканье часов. Единственные часы, бывшие в комнате, стояли, когда они вошли в неё, это он помнил очень хорошо – но вот, с каминной полки доносилось отчётливо различимое «тик-так, тик-так!», и он поёжился, глядя на неведомо как оживший механизм.
Напряжённое молчание сгустилось, стало почти осязаемым, и наконец Селестия сказала:
– Неважно, уничтожим мы её или нет. Ты сама только что видела, что получилось, когда я перестала считаться с его характером. Ещё одна такая попытка – и всё пойдёт насмарку. Мы не можем так рисковать.
– Хорошо, хорошо. Продолжай в том же духе, пошли им пингвинов, косаток и – на закуску – феникса. Какой здравомыслящий капитан воспримет эту ерунду всерьёз?
Селестия отошла к окну и постояла немного, глядя в непроглядно-чёрную темноту за стенами башни. Наконец, она негромко сказала:
– Эта книга никогда не была книгой про здравомыслие. Пусть и в этот раз она будет хорошей книгой. Пусть даже мы уничтожим её сразу, как только закончим – пусть даже на такое краткое время – она всё равно будет хорошей книгой.
Селестия обернулась, подошла к камину и посмотрела на часы. Что-то прикинув в уме, она пробормотала:
– Утренняя вахта с четырёх, а ночную стоял Роуз… Так, а прошли они шестьдесят четыре мили за две вахты, значит, до берега осталось… Спайк, пиши: «…он сидел перед открытой печной дверцей, глядя в огонь. На его лиловой мордочке плясали оранжевые отсветы, выхватывая её из темноты комнаты; языки пламени, казалось, зажглись и в его глазах…»
Глава 6
– Эй, просыпайся.
– М?
– Смотри, какая красота!
– Что, нас всё-таки не замело?
– Нет же. Смотри!
– С ума сойти. Почти как радуга, и на половину неба… Слушай, мне кажется спросонья, или правда потеплело?
– Правда. В последний час я сама чуть не уснула – до того согрелась. Ты так уютно сопишь.
– Ладно, пора вставать. Как раз осталось время до темноты – сходить за ягелем, так что я, наверное, поковыляла. Брр, до чего же не хочется вылезать!
– Давай, сбегай по-быстрому и возвращайся. Поедим и снова поспим, пока можно.
– Ну уж нет, теперь спать будешь ты. Одновременно нам спать нельзя – чайки, того и гляди, обнаглеют до того, что начнут клевать нас заживо. И потом, что значит «сбегай»? Издеваешься, да?
– Ну, ты хоть ходить можешь. У меня вот получается только... Под себя, хе-хе.
– Перестань, пожалуйста. Мы… выберемся.
– Нет бы посмеяться, правда же хорошая шутка вышла, так нет, опять за своё. Иди уже, сил нет тебя слушать. «Выберемся» – надо же было такое придумать!
– Поглядим. Нет, серьёзно. Ладно, и правда пора, пойду. На твою долю как, принести… Ну…
– Да чего там, принеси. Всё равно одним ягелем сыт не будешь, а так хоть урчание в животе не мешает спать.
– Ладно, захвачу, сколько унесу. Ты бы пока немного снег разгребла, насколько дотянешься, а то мы тут как в яме, только камня сверху не хватает.
– Зря ты так. Я как вспомню, что они сейчас все там… В ряд, под скалой, все четверо…
– Прости. Я же тогда без памяти лежала, а ты их… одна, сама… Прости меня, пожалуйста...
– Не плачь. Не надо. Мы выберемся. Вот увидишь. Всё будет хорошо, обещаю. Помнишь, как ты тогда сказала? Если я здесь, значит, всё будет хорошо. Слышишь? Я здесь. Всё будет хорошо.
Майлз понял, что просыпается, ещё до того, как успел упасть или обо что-то удариться, и бережно перехватил управление телом у расходившегося не в меру подсознания. Замерев и осторожно открыв глаза, он удостоверился, что лежит в безопасной позе, и медленно повернулся, вытащив из-под себя намертво затёкшую переднюю ногу. Свесив её с кровати, чтобы кровь быстрее попала в опустевшие сосуды, он терпеливо ждал, пока онемение пройдёт. Оказавшись в вынужденном бездействии, лёжа, уткнувшись носом в подушку, он снова и снова вспоминал увиденное во сне. Так значит, все члены экипажа, кроме Поул и Сноуболл, мертвы... Он повернул голову набок, чтобы подушка не давила на горло, и попытался вспомнить детали сна. Яркий закат сразу после окончания метели – тот самый, который видел он, принимая вахту. Значит, ему снится не то, что было, или что будет, а то, что было и есть практически сейчас, непосредственно перед тем, как он уснул, или около того… Нога понемногу отошла, и Майлз сел на койке, потирая висок.
В каюте царила непроницаемая темнота – перед сном он закрыл ставни, и было совершенно непонятно, который сейчас час. Дотянувшись до куртки, он на ощупь вытащил из кармана часы и посмотрел на циферблат в неярком свете собственного рога. Было шесть двадцать – почти полтора часа до начала его вахты. Сна у него не осталось ни в одном глазу, хотя отдохнувшим он себя не чувствовал, и он встал, пряча часы обратно. Натянув куртку, он открыл дверь и спустился в пустой и тёмный камбуз. Растопив печь – на сей раз он не пожалел сил, и, положив в топку вдоволь угля, разжёг его магией – он поставил чайник, с улыбкой подумав, что Пейстри наверняка порадует даже такая небольшая помощь. Пока чайник закипал, он сидел перед открытой печной дверцей, глядя в огонь. На его лиловой мордочке плясали оранжевые отсветы, выхватывая её из темноты комнаты; языки пламени, казалось, зажглись и в его глазах. Любого, кто увидел бы его в этот момент, наверное, напугало бы сочетание полной отрешённости во взгляде и этот огненный танец в глубине сузившихся зрачков, но на камбуз так никто и не зашёл, и он, дождавшись, пока чайник вскипит, сделал себе чай и пошёл на мостик.
Небо оставалось чистым, светила луна, и в её свете особенно хорошо были видны искры инея на провисших вантах, отсыревшие после метели паруса, и одинокая фигура вперёдсмотрящего на марсе. Несмотря на ясную погоду, похолодания не наступило, и Майлз задумался, пытаясь прикинуть, что могло привести к подобному парадоксальному для Заполярья положению дел. Сейла нигде не было видно, и Майлз поначалу решил, что просто спросонья не заметил его где-нибудь в тени. Приветствовав рулевого – он узнал худощавую невысокую фигуру Тома – он отхлебнул из кружки и спросил:
– А где Сейл?
– Спит, сэр! – Том весело осклабился и подмигнул. Майлз поднял бровь и уточнил:
– И давно?
– Уж часа два как. Собственно, он заступил, велел мне держать зюйд-зюйд-ост, послал Джейка в гнездо, и, наказав его будить, ежели что, ушёл к себе. Я думал, вы слышали, как он храпит.
Майлз озадаченно почесал левое ухо, отхлебнул ещё чая и ответил:
– Нет, не слышал. Видимо, он постарался не храпеть – в свою-то вахту!
Том пожал плечами, и сказал, понизив голос:
– Хотите начистоту? Кому б он тут был нужен, сэр. Нет, правда, вот вам ребята завсегда рады, и когда вы с нами сидите, если вахты совпадают, то даже как-то на душе спокойнее. А его, сами понимаете, терпеть желающих мало.
Майлз кивнул и сказал:
– Не дело это – вахта без офицера.
– Да вы не боитесь, сэр, мы все своё дело знаем. Все, кто надо, по местам, ни на миг глаз не смыкаем, оно и нетрудно – четыре часа всего, а потом меняемся; на старом-то флоте по восемь стояли, и вот это, доложу вам, было да-а… А так-то что, с новыми порядками куда как легче стало. И пороть нас перестали…
Майлз поёжился и сменил тему:
– Отстояли спокойно?
– Ага. Сделали два замера, скорость не менялась, курс тот жеж, погода – сами видите, короче, порядок, так-то.
– Берег не показался?
– Не, иначе Джейк давно бы уже мне шумнул, луна светит, видать далеко…
Майлз поднял взгляд и увидел едва различимые в лунном свете поднимавшиеся, казалось, прямо из моря треугольники вершин Уздечки. Они были хорошо видны даже без бинокля, и ему показалось на миг, что он даже видит тонкую белую полоску берега у их подножия. Достав бинокль, он направил его на приближавшийся берег, но так толком ничего и не разглядел. Убрав бинокль и подойдя к карте, он посмотрел на отметки, сделанные кем-то из вахтенных матросов. Получалось, что до берега оставалось не больше десяти миль, и за час, остававшийся до начала его вахты и рассвета, они преодолеют почти всё это расстояние.
В его поле зрения внезапно попало осторожно потянувшееся к лежавшему перед ним вахтенному журналу копыто, и одновременно с этим он ощутил на своём ухе чьё-то дыхание. Он дёрнулся было, но тут же овладел собой и повернулся к довольно улыбавшемуся Сейлу со вполне невозмутимым выражением.
– Доброе утро! Не спится? – первый помощник шагнул назад, открыл журнал и начал быстро переносить в него записи с какого-то листочка. Майлз подавил желание сказать, что он думает по этому поводу, и сдержанно ответил:
– Встал чуть пораньше, спокойно проснуться и чаю попить. А вам, я гляжу, наоборот, очень даже спится?
Сейл ухмыльнулся, закрыл журнал и положил его на место.
– Ага. Такие моменты, знаешь ли, нельзя упускать. Впрочем, когда вы спуститесь на берег, можно будет ещё немного отдохнуть…
Майлз отошёл на пару шагов и отвернулся, чтобы переждать приступ отвращения к самодовольному белому единорогу; он сделал вид, что смотрит на клотик фок-мачты, оценивая направление и силу вымпельного ветра. После метели воцарилось затишье, и вымпел указывал строго на ют, давая знать, что на него влияет только набегающий за счёт движения корабля поток воздуха. Сейл молчал, наблюдая за ним. Выждав немного, Майлз повернулся обратно и сказал:
– Вы можете продолжить отдых. Всю необходимые сведения я получил от вахтенных матросов. Доброго сна, сэр.
Сейл посмотрел на него, но ничего не сказал; вскинув копыто в шутливом салюте, он скрылся в подпалубном помещении. Майлз проводил его взглядом, отвернулся и вдруг увидел, что Том смотрит на него с молчаливым сочувствием. Нахмурившись, он уже собирался открыть рот, но Том перебил его:
– Сэр, если что, вы только намекните. Кое-кому из наших давно не терпится ему рог пообломать.
Майлз покачал головой и сказал:
– Не надо. Пока – не надо, но не своди с него глаз. Мне он тоже не нравится. Очень.
Том кивнул.
– Понимаю. Я сказал. Если что…
Майлз подошёл ближе и тихо сказал:
– Том, когда я и Роуз сойдём на берег с поисковой партией… Поддержите Пейстри. Может так случиться, что… Что ей очень пригодится ваша помощь. Боюсь, может случиться так, что вам придётся даже… – он замолчал и многозначительно посмотрел в сторону капитанской каюты. Том проследил за его взглядом и так же тихо ответил:
– Сэр, я вам доверяю; поначалу вы мне казались каким-то недотёпой, да и что греха таить – опыта у вас поменьше, чем у старика Грейхуфа, но сейчас видно, что пони вы славный. Но не подведите нас – если по возвращении команду обвинят в бунте…
Майлз помолчал, глядя себе под ноги, и сказал:
– Прости, но я ничего не могу вам обещать, кроме того, что сделаю всё, что в моих силах. Но если вы откажетесь, могут погибнуть мисс Эпплбарн и мисс Коут. Я очень надеюсь, что всё обойдётся и я сумею повести партию коротким путём, а Пейстри убедит капитана последовать за нами немного погодя, но если что-то пойдёт не так… Понимаешь, я, кажется, знаю, где они сейчас, и они очень плохи. Остальной экипаж воздушного корабля уже погиб, и они тоже скоро могут…
Том внимательно посмотрел на Майлза и спросил:
– А вы-то откуда это знаете, сэр?
Тот грустно усмехнулся и, сощурившись, ответил:
– Я вижу их во снах. Каждую ночь, – помедлив, он прошёл мимо Тома к фальшборту и добавил через плечо: – Только не вздумай болтать.
Том потрясённо посмотрел на него, но тут же, спохватившись, кивнул и сказал, перекрестив грудь:
– Могила. Вы ж меня знаете, я не из болтунов.
– Насчёт могилы сплюнь, ты нам ещё пригодишься. Ладно, где там мои вахтенные, в конце концов? – он тряхнул головой и сбежал по лестнице, направившись в сторону кубрика.
Уже светало, когда перед «Морским коньком» показалась низкая бело-голубая полоска берега. К этому моменту вершины Уздечки, казалось, уже нависли над кораблём – величаво поднимавшиеся к самому небу, полностью укрытые снегом исполины стояли молча, плечом к плечу, показываясь из-за горизонта где-то на востоке и так же неспешно уходя за горизонт на западе. Вахтенные, которых возглас «Земля!» оторвал от подготовки к высадке, столпились на баке, глядя во все глаза; Майлз остался на мостике – ему и оттуда прекрасно было видно, как восходящее солнце зажгло макушки похороненных под снегом каменных великанов, окрасив их в розовый, невероятно красивый на фоне серо-голубого неба, цвет, и постепенно начало спускаться ниже, сгоняя тени к подножиям и наконец оставив их только в укромных ущельях между отрогами. Вот горы из розовых стали золотистыми, потом, светлея – будто раскаляясь добела – ненадолго оказались бледно-жёлтыми, и, наконец, слева от Майлза из воды показался верхний край огненно-жёлтого, цвета жидкого железа, солнечного диска, горы засияли чистой белизной, а небо за ними сделалось прозрачно-голубым. Майлз тряхнул головой и скомандовал:
– По местам! Готовиться к высадке!
Вахтенные засуетились, и вскоре на палубе не осталось ни одного не занятого делом пони – таскали из трюма провиант, паковали походные укладки, кто-то раздавал палатки и спальные мешки, а Мик аккуратно и деликатно, как умел только он, рассортировывал по отделениям специального ящика астрономические и метеорологические приборы. Майлз перепроверил курс по компасу и ещё раз осмотрелся. Море оставалось чистым, насколько хватало глаз, и, удовлетворённо кивнув, он сложил бинокль и стал ждать, наблюдая за тем, как край припая вырастает из океана, становясь всё выше по мере приближения корабля. За его спиной скрипнула дверь, и он услышал хриплое покашливание капитана:
– Кхм-кхм, доброе утро, Майлз. Сейчас ваша вахта?
Майлз развернулся и, вытянувшись, отрапортовал:
– «Морской конёк» подходит к берегу, капитан, сэр! До швартовки осталось порядка двадцати минут, вахтенные пока заняты подготовкой к высадке, край припая вот, прекрасно виден невооружённым глазом, – он махнул копытом в указанную сторону и закончил: – За время вахты происшествий не было.
Грейхуф покивал и, достав свою подзорную трубу, внимательно осмотрел линию прибрежных льдов. Не опуская трубу, он спросил:
– Разведку уже выслали?
Майлз помедлил и ответил:
– Нет, сэр.
Грейхуф опустил трубу и покачал головой.
– Майлз, вы собрались швартоваться прямо у припая, не потрудившись даже отыскать более-менее защищённое от волны и ветра место? Я понимаю, что мыслями вы уже на берегу, но «Конёк» вам, поверьте, ещё пригодится – а уж как он пригодится нам, тем, кто остаётся на борту!.. – он насмешливо посмотрел на Майлза, и тот, слегка покраснев, повернулся в сторону бака и прокричал:
– Крейг Мак-Миллан, на мостик, живо!
Крейг откликнулся моментально, бросив недопакованную сумку и поднявшись в воздух. Приземлившись на мостике, он сложил крылья и сказал:
– Крейг Мак-Миллан, сэр, слушаю, сэр.
Майлз указал ему на приближавшуюся береговую линию и спросил:
– Успеешь за пятнадцать минут присмотреть подходящее для безопасной стоянки местечко?
Крейг недоверчиво ухмыльнулся и ответил:
– Чтобы Мак-Милланы да не успевали? Сэр, я ж не зря ещё вчера сюда летал. Вблизи я лёд не разглядывал, это-то верно, но вот то, что прямо тут нам делать нечего, могу прям с палубы, не взлетая, сказать. Велите взять к западу – там виднелись очень уютные заливчики, а я пока туда сам слетаю да гляну, что к чему. Разрешите?
Майлз кивнул, и крупный, ширококостный пегас – видимо, его родители всё-таки были земными пони – поднялся в воздух, развернулся над мачтами и вскоре скрылся из виду на юго-западе. Майлз махнул рулевому – Тома у руля сменил Смит, не уступавший это место никому из своей вахты, и скомандовал:
– Право руля на пять румбов, курс зюйд-вест-тень-вест!
– Есть! – откликнулся Смит, и, навалившись на штурвал, закрутил спицы деревянного колеса, приводя «Морского конька» на указанный курс. Майлз проверил результаты манёвра по компасу и остался доволен. Грейхуф тем временем набивал трубку, исподлобья поглядывая на занятых сборами матросов. Закончив, он неспешно закурил и, затянувшись, указал трубкой на бак:
– Вы уже решили, кого выберете для пешего перехода, Майлз?
Майлз кивнул и ответил:
– С вашего позволения, сэр, я предпочту взять побольше мачтовых; пегасы более привычны к движению и меньше весят; к тому же, при необходимости их можно отправить на разведку с воздуха.
Грейхуф затянулся и спросил:
– А вы уверены, что они смогут всё это время тащить на себе четырёхсотфунтовые сани? Это, знаете ли, не паруса при смене галсов перебрасывать – тут совсем другое дело. Пегасы очень сильны, но быстро выдыхаются, когда речь идёт о постоянных, изматывающих нагрузках. Словом, я бы очень советовал вам не забывать о земных пони. Мы, знаете ли, борозды не испортим.
Грейхуф замолчал, пряча усмешку за клубами дыма из своей трубки. Майлз почувствовал себя неловко, но, собравшись с духом, кивнул и сказал:
– Прошу прощения, сэр. Я помню, что лучшие полярники – земные пони.
Грейхуф расхохотался и закашлялся, поперхнувшись дымом. Отдышавшись, он похлопал Майлза по спине и сказал:
– Я рад, что у вас пока нет склероза. А теперь я советую вам пойти и поработать над обновлённой версией списка – я постою за вас ходовую.
– Есть, сэр! – Майлз развернулся и заторопился вниз по лестнице, а Грейхуф, всё ещё посмеиваясь, встал рядом с нактоузом и, посмотрев на компас, крикнул Смиту:
– Левее держи, левее! Ты нас обратно к зимовью решил вывести?
Когда Майлз вернулся на палубу, «Морской конёк» всё так же неторопливо полз вдоль берега к западу. Поднявшись на мостик, он подошёл к капитану, который курил с подветренного борта, разглядывая проплывающую мимо стену старого, иссечённого трещинами льда, и спросил:
– Разрешите уточнить, капитан, сэр – на какую максимальную численность береговой партии я могу рассчитывать?
Грейхуф сощурился и, затянувшись, глянул на хронометр.
– Никак не больше десятка, Майлз. Вдруг с вами что-то случится?
Майлз кивнул и глянул в список.
– Собственно говоря, капитан, я хотел попросить у вас семерых, считая меня и Роуза. Остальные – это Мик, братья Мак-Милланы, Смит и… Сэр?
Грейхуф смотрел куда-то в сторону и вверх, явно не слушая Майлза. Тот повернулся в том же направлении и увидел, что с востока прямо к кораблю летят три огромные птицы. В свете недавно взошедшего солнца они казались слепяще-белыми, яркими, как пламя, и их ярко-жёлтые клювы дополняли сходство.
– Альбатросы… – протянул Грейхуф. – Но почему такие огромные?
Майлз не ответил. Птицы летели, не шевеля крыльями, и их бесшумный величественный полёт завораживал. Приблизившись к «Коньку», альбатросы одновременно накренились влево и начали облетать корабль по кругу.
– Это уже интересно, – озадаченно сдвинул капюшон на затылок подошедший к Майлзу и Грейхуфу Роуз. – Сначала киты, потом альбатросы… Интересно, эти тоже…
Он не успел договорить: вожак тройки издал громкий крик, и птицы закончили облёт – так же синхронно, не делая ни единого заметного движения, они выровнялись и потянулись к западу, почти сразу пропав из вида.
– Делааа… – выдохнул Роуз.
Грейхуф посмотрел себе под ноги, покачал головой и, махнув, сказал:
– Ерунда. Майлз, список ваш я утверждаю, берите команду и – как только пришвартуемся – на берег! Роуз, в полдень произведёте наблюдения и определите наше положение.
– Слушаюсь, сэр! Только… ну… я и так каждый день это делаю.
– Роуз! Оставлю на корабле! – капитан ухмыльнулся в усы и продолжил: – В соответствии с планом, воздушная экспедиция должна была совершить посадку вот тут, – он подошёл к карте на нактоузе и ткнул в неё лежавшим рядом карандашом. – Мы вышли к берегу в двух милях от места запланированного приземления – если я ещё не разучился делать триангуляцию и если вон та вершина – действительно пик Перри.
Роуз подошёл ближе и внимательно посмотрел на карту.
– Непохоже, что вы ошибаетесь, сэр, но всё равно надо подтвердиться. Смотрите, до полудня у нас ещё почти три часа – но до той поры береговая партия всё равно не высадится, разве что погрузиться прямо сейчас в шлюпку, не дожидаясь, пока «Конёк» пришвартуется.
– Не говорите глупостей, Роуз, у вас половина партии – земные пони, и ещё вот единорог, – он указал на Майлза копытом, – а высаживаться из шлюпки на такой лёд без крыльев – задача невыполнимая.
Майлз внутренне покивал, соглашаясь с капитаном: высадиться на такой припай можно было только с высокого борта «Конька» – льды отвесно поднимались из воды на высоту никак не меньше десятка футов, а местами громоздились так высоко, что, казалось, их верхний край был выше мачт.
Корабль шёл вдоль берегового льда на расстоянии около кабельтова от него, сбавив ход и тихонько тарахтя машиной. Спокойная зеленоватая вода казалась совершенно непрозрачной, и в ней отражались редкие айсберги. Ветра почти не было, и вымпел на фок-мачте уныло повис, слегка трепыхаясь в набегающем от движения корабля потоке. Майлз подошёл к левому борту и встал, глядя на узкую полоску берега, зажатую между морем и круто уходившими к небу предгорьями Уздечки. Где-то тут совершил последнюю посадку дирижабль Поул. Где-то здесь они все в последний раз погрузились в гондолу, и воздушный корабль вылетел навстречу своей гибели. Майлз тряхнул головой, прогоняя острую тоску, которая граничила с отчаянием, и заставил себя сбежать с мостика, чтобы собрать тех, кого согласился передать в его распоряжение Грейхуф.
Когда Мак-Миллан вернулся, они вытаскивали на палубу последние фунты провизии. Майлз, зная, что у них ещё будет возможность вернуться на «Конёк» перед выходом в поисковую экспедицию, отложил свои сборы на потом, и наблюдал за остальными с тем, чтобы ничего не было забыто. Крейг приземлился прямо на мостик, и начал отчитываться перед капитаном. Грейхуф покивал, и, подойдя к переговорной трубе, отдал какой-то приказ. Вскоре дым из трубы пошёл гуще, и корабль увеличил скорость – Майлз ощутил это по холодку от набегающего ветра на коже и шуму заплескавшейся под форштевнем воды. Поднявшись на мостик, он спросил:
– Капитан, сэр, что сказал Крейг?
– Тут где-то паре миль на восток есть отличное место для стоянки – что-то наподобие залива в береговом льду; с широким входом, так что замёрзнет не сразу, и довольно уютными бухточками, где можно не бояться ветров и прибоя.
Майлз кивнул. Грейхуф помолчал и добавил:
– А ещё я спросил его, видел ли он тех альбатросов.
– И как?
– Говорит, не видел.
Почти ровно через полчаса лёд по левому борту ушёл в сторону, и «Конёк» оказался в устье широкого и просторного залива, где, при желании, мог бы встать на рейд целый флот таких корабликов. Грузно завалившись на правый борт, он взял курс вглубь залива, к врезавшейся ещё глубже в лёд бухте, вход в которую охраняло два высоких тороса. Роуз, всё это время проторчавший на мостике и возившийся со своими приборами, поднял голову и весело крикнул:
– Эй, мачтовые, смотрите, чтобы мы не оставили реи на этих красавцах!
Грейхуф покосился на него, поднял ко рту рупор и скомандовал:
– Мачтовая команда, по местам! Брасопить реи по курсу!
Пегасы – и те, кто собирался на берег, и те, кто оставался на корабле – дружно взмыли в воздух, бросив все дела, и над палубой закипела работа: пони спешно перебрасывали такелаж, протягивали брасы и, закончив, тут же, дружно навалившись на противоположные концы рей, повернули их параллельно продольной оси корабля. Как раз вовремя – «Морской конёк» вошёл в узкий проход между торосами, скользнул по нему, и осторожно привалился к припаю в глубине бухты. Тарахтение машины смолкло, и в наступившей тишине все услышали негромкий плеск волн, потрескивание льда и – тихое, но отчётливо слышное теперь – клокотание воды в паровом котле, который только начал остывать. Шипение, с которым механики стравили излишки ненужного больше машине пара, показалось оглушительным, и все, вздрогнув поначалу, дружно рассмеялись. Мачтовые, опустившись на палубу и подхватив швартовые концы, тут же перелетели с ними на берег. Капитан вышел на край мостика и поднял копыто, требуя внимания.
– Поздравляю всех с прибытием на Южный континент! – Грейхуф улыбался, и поднявшийся на палубу со своими седельными сумками Майлз снова увидел сильного, опытного командира, который уверен в том, что всё получится, и заражает этой уверенностью всех вокруг. – Первая часть спасательной экспедиции позади, несмотря на все трудности, и я знаю, что мы справимся со второй ничуть не хуже. Береговая партия, ваша задача на сегодня – найти место посадки дирижабля и указания относительно его дальнейшего курса. Майлз, можете приступать.
Палубная команда закончила помогать мачтовым крепить швартовы и сбросила на берег трап. Отобранные в береговую партию пони, не дожидаясь приказа, подобрали свои седельные сумки и выстроились на палубе. Майлз, подойдя к ним, скомандовал:
– На берег сходят Мак-Милланы, Мик и я. Остальные во главе с Роузом – займитесь подготовкой саней. Вам предстоит проверить их исправность, спустить на берег, погрузить провиант, палатки, и полевые наборы. Погрузка инструментов лично на тебе, Роуз! – последнюю фразу Майлз крикнул, повернув голову к мостику, и штурман рассеянно покивал в ответ – он глядел в секстант, держа в зубах карандаш и что-то быстро черкая в блокноте время от времени.
– Ого, уже полдень! – пробормотал себе под нос Дилан, старший из братьев Мак-Милланов.
– Да, поэтому поторопимся. Вперёд!
Пони из береговой партии по одному сошли с корабля, осторожно балансируя на узком трапе. Майлз перебрался последним, изо всех сил не глядя вниз и надеясь, что доски не вывернутся из-под его копыт и он не полетит в узкую щель между бортом корабля и припаем, на дне которой плескалась вода. Глянув на карту с помеченным на ней местом посадки дирижабля, Майлз повертел головой и указал копытом куда-то влево:
– Так, сейчас нам предстоит часа два ходьбы в ту сторону. До места посадки отсюда… Где мы точно, Роуз?
Пегас откликнулся с мостика, где он как раз вносил результаты наблюдений в вахтенный журнал:
– Восемьдесят градусов сорок две минуты южной широты, семьдесят три градуса сорок восемь минут западной долготы. Отсюда вам прямым ходом около шести миль, плюс-минус.
– Ага. Получается, да, около двух часов.
– Да, не меньше, и добавь время на поиски на месте, да ещё обратная дорога. Слушай, давай я с пегасами слетаю, а ты пока поруководишь сборами? Всё равно ты зачем-то отобрал себе одних пегасов, так логично же, чтобы вся партия была с крыльями! Ну и уж что-то, а сборы – это твой конёк! – Роуз подмигнул товарищу, и подпрыгивая на месте, чтобы согреться после неподвижного сидения за секстантом, поддразнил его: – Ну что, что, давай, оставайся!
Для Майлза, который действительно разрывался между желанием самому поискать место высадки экспедиции на Южный континент, и желанием проследить, чтобы всё было собрано и упаковано как надо, это стало последней каплей. Тряхнув головой и фыркнув, он воскликнул:
– А вот и останусь! Давай, собирайся и дуйте по-быстрому, вы со всеми делами максимум за час обернётесь.
Роуз кивнул и скрылся в подпалубном коридоре на юте. Майлз, поднявшись обратно на корабль, спустился туда же и, занеся сумки в свою каюту, столкнулся с навьюченным Роузом уже на выходе.
– Что-то ты больно быстро собрался! Кто-то, мне кажется, был готов заранее.
– Ага! – широко ухмыльнулся Роуз и спросил: – Слушай, там чего-то особенное искать, или ограничимся поиском указаний насчёт их дальнейшего маршрута?
– Особенное? – непонимающе посмотрел на друга Майзл. – В смысле – особенное?
– Ну, ты же у нас ясновидящий, там, все дела, зебромагия, ага, – Роуз покрутил копытом около головы, так что Майлз не понял – был ли это общепринятый жест для обозначения поехавших, или штурман просто показывал нечто неопределённое и мистическое. Он грустно улыбнулся и ответил:
– Нет, ничего особенного искать не надо. Сегодня ночью я видел, что весь экипаж, кроме Поул и Снежинки, погиб.
– Ох, вот же…
Майлз помолчал и продолжил:
– А ещё я уверен, что они сами где-то на берегу. Нам не надо следовать их маршрутом, если мы хотим спасти их, мы должны как можно быстрее идти на восток, прямо по этой полосе между морем и горами. Хотя я подозреваю, что они всё-таки на северном берегу пролива – не зря киты пытались увести нас к западу ещё у мыса Рог.
Роуз медленно покивал и сказал:
– Хорошо. Постараемся не терять времени даром. Просто слетаем, найдём пирамиду с запиской и тут же назад.
Майлз кивнул.
– Жаль, что не получится выйти прямо сегодня. Сборы займут время до самой темноты, и после них мы все будем уставшими. Придётся выходить завтра на рассвете. Ладно, давайте, удачи вам там.
Роуз улыбнулся и вышел на палубу. Майлз вышел следом как раз вовремя, чтобы увидеть, как он махнул ожидавшим на берегу пегасам, и они, дружно поднявшись в воздух, скрылись из виду на востоке. Поглядев им вслед, он повернулся к оставшимся на борту членам берегового отряда, вдохнул и громко скомандовал:
– Так, а теперь за санями в трюм, живо!
Интерлюдия
– Но почему бы просто не написать: «Когда их нашли, они каким-то чудом были ещё живы»?
– Нельзя нарушать законы мира, в котором живут герои. Если в этом мире есть голод и холод – герои должны страдать и умирать от них. Может, не так быстро, как в реальном мире, но всё равно должны, иначе магия книги исчезнет и весь мир, все персонажи, всё, что они делают – превратится в плохо раскрашенные картонные декорации и криво слепленные куклы, в которые уже не получится вдохнуть жизнь. А мне предстоит сделать именно это, когда мы будем возвращать их сюда – заново вдохнуть жизнь в тех, кто на какое-то время стали просто идеей. Значит, до этого момента, до того самого мгновения, когда они вернутся и встанут здесь, перед нами, я должна сохранять целостность и правдивость мира книги, так, чтобы они были совсем живыми; чтобы читателю казалось, что нужно только небольшое усилие – и они оживут. Тогда я действительно сумею – приложив то самое небольшое усилие – вернуть их в наш мир.
– Но… Но если они всё-таки умрут – там?
– Придётся писать заново. Луна, ты же сумеешь…
– Ха-ха, ты, кажется, начинаешь понимать мою настоящую силу? Конечно, я сумею! Я могла бы переписать эту книгу ещё сотню раз… Но не хочу. Тия, неужели ты сама не понимаешь, как она прекрасна? То, что ты делаешь… То, что делаем мы… Это великолепно! Зачем портить то, во что ты вложила столько себя? Неужели ты не видишь, как здорово у тебя получается сплетать всё воедино, как логично и последовательно выстраивается сюжет, как сами собой складываются в мозаику твои идеи, создавая настоящее, почти живое – а стоит только захотеть, и оно оживёт!
– Но я всего лишь пытаюсь спасти попавших в книгу пони!
– Но у тебя не получается! И – подумай – возможно ли это вообще? Быть может, сила книги такова, что даже у тебя – её автора – не выйдет изменить её так, как тебе вздумается, не превращая книгу в жалкий набор слов? А если ты решишься на это – защитные заклинания книги тут же поймут, что её пытаются переписать, и я ничего не смогу с этим поделать, и тогда погибнут не шестеро, а гораздо больше!
– Я знаю. У нас ещё есть шанс.
– Конечно, есть! Но подумай, стоит ли победа той цены, которую за неё придётся заплатить?
– О чём ты говоришь? Разумеется, стоит! Нет той цены, которую не стоило бы заплатить за жизнь другого. Нет такой цены.
– Да неужели ты не понимаешь…
– Нет, я как раз понимаю. Продолжим. Спайк, пиши: «Снежинка проснулась, лёжа на спине. Её остывшее за время сна, обмороженное…»
Глава 7
Снежинка проснулась, лёжа на спине. Её остывшее за время сна, обмороженное и наполовину потерявшее чувствительность тело почти не давало о себе знать, и она не ощущала себя – перед ней был распахнутый в неземную высоту небосклон, пронзительно-синий и яркий. Его не пятнало ни одно облачко, и казалось, что она летит, падает туда – прямо в эту бездонную синеву. «Небо – не море, и в нём не остаться навечно» – кто сказал такую чушь? Небо глубже любого моря, и она знала это сейчас лучше всех. Ей в голову сами собой приходили строчки, и она напевала их ломким голосом – теряющая существование, замерзающая на краю света в снегу единорожка с белой шёрсткой и пурпурно-фиолетовой гривой:
Я знаю, что время моё настаёт.
Шаги его в шуме прибоя
Я слышу, и слышу, как время поёт
Под радостной ношей покоя.
Я помню, как некогда было легко
Оставив дорогу, по краю,
Спешить в неизвестность, лететь высоко,
Играть – и смеяться, играя.
Я чувствую – даже сквозь тело моё –
Дыхание мира живое.
Я вижу, как время, шагая, поёт,
Чтоб мы не боялись покоя.
И я принимаю – пора принимать –
Подарок для тех, кто летает.
Я с детства – я помню! – умею летать.
Я слышу – зовёт меня стая.
Я верю, что птицы не раз пропоют
Осанну оставшимся в море;
Я верю, что дружбе есть место в раю,
И памяти нашей, и горю.
Я верю, что все, кто остался лежать
Под снегом и вечными льдами
Меня будут помнить и выйдут встречать
К воротам с вином и цветами.
– Здорово. Запиши это, ладно? Не сейчас, как-нибудь потом.
– Я тебя разбудила?
– Я уже давно не сплю. Лежала с закрытыми глазами и думала, что уже... Наверное…
– Да. Пора, пожалуй.
– Обними меня, пожалуйста. Мне уже не страшно, просто… Так теплее.
– Стоянка! Распрягайтесь, хлопцы-пони, давайте-ка передохнём. Майлз, куда теперь?
– Не знаю.
– Погоди, но тебе же постоянно снилось…
– Вчера мне не приснилось ничего. Где мы?
– Пять миль к западу от места полуденного привала. Мы сейчас на материковом леднике – к северу он поднимается куда-то вверх, там полно крупных и мелких обломков, валуны, скалы, а справа – на юг – в паре сотен ярдов от нас обрыв к проливу. Схожу гляну, что тут со льдами.
– Погоди, я с тобой.
– Зачем? Ты всё равно ничего не видишь!
– Зато слышу. И ещё… не знаю, не уверен, меня почему-то тянет на север – с самой дневной стоянки. Так и хочется туда посмотреть – если бы мог, давно бы уже…
– Хорошо, пошли… или лучше полетели, ты полчаса до этого обрыва спотыкаться будешь. Мик, помоги, а?
Жёлтый пегас, сбросив постромки, перелетел к Роузу и вопросительно посмотрел на него. Тот подхватил Майлза под переднюю ногу и, дождавшись, пока Мик возьмётся за вторую, скомандовал:
– Раз, два, три, взяли!
Пегасы поднялись в воздух с единорогом на копытах, и, быстро долетев до края обрыва, осторожно опустили его на землю. Майлз переступил на месте, пробуя поверхность ледника – он стоял, запрокинув голову, и Роуз удивился тому, как быстро – всего за два дня – его друг выучился этой позе всех слепых.
Партия двигалась на запад четвёртый день, и уже к концу первого дня Майлз начал жаловаться на резь в глазах – они шли на запад, и после полудня солнце безжалостно светило им в лица, заставляя снег и лёд ослепительно сверкать в своих лучах. Утром второго дня он не смог упаковать собственный спальник, а к вечеру перестал различать силуэты товарищей на белом снегу. Наутро третьего дня пони, посовещавшись, привязали его за последними санями, чтобы ему было легче идти – везти его было бы слишком тяжело, и к тому же он неминуемо замёрз бы, сидя неподвижно на холоде. Груз, который лежал на его санях, распределили между собой остальные, и теперь группа продвигалась вперёд заметно медленнее, теряя драгоценное время.
– Мне кажется, они где-то там.
– Ты, м-м, уверен?
– Нет, – Майлз опустил голову, как будто разглядывая снег у себя под ногами. – Простите, но я действительно больше не вижу их во сне.
– Ну, ну, не расстраивайся. Если уж ты настолько начал их чувствовать, то, наверное, сможешь делать это и наяву.
– «Наверное», – передразнил Роуза единорог. – Хотел бы я знать точно, – Майлз сделал несколько неуверенных шагов к обрыву, споткнулся о кучку засыпанных снегом плоских камней и упал на бок.
– Ой!
– Осторожно! – возгласы Роуза и Мика прозвучали одновременно, и они кинулись поднимать Майлза. Тот приподнялся, сел и провёл копытом перед собой, пытаясь понять, обо что споткнулся. Немного расчистив запорошивший камни снег и нащупав под ним твёрдые, холодные голыши, он со злостью пнул их. От его движения несколько камней откатились в сторону, и Роуз воскликнул:
– Глядите-ка!
– Что там? Что это, Роуз?
– Коробка из-под чая. Та-ак, давай-ка её откроем… Записка!
– Читай! Читай же, ну! – наперебой заторопили его Майлз и Мик.
– Да сейчас, дайте развернуть… Ага. «Сегодня, 5 марта 78 года, мною, Поул Эпплбарн, начальником антарктической воздушной экспедиции…» Они были тут! Они были тут!
– Йей! – от радостного вопля Мика у Майлза заложило уши, но он не обратил на это внимания. Они были тут!
– Так, значит, где-то здесь они переправились через пролив. Эх, жалко, что прошёл снегопад – никаких следов не осталось. Впрочем, давай-ка я слетаю, поищу повнимательнее… Мик, лети, расскажи остальным! Майлз, сиди тут и не двигайся, а то ещё, чего доброго, упадёшь с обрыва.
Роуз бросился вниз и пропал из виду. Мик дотронулся до плеча Майлза и осторожно спросил:
– Эм, ты уверен, что мне стоит лететь? Может, пойдём обратно вместе?
– Нет-нет, лети, я подожду Роуза.
– Ладно, – жёлтый пегас поднялся в воздух и полетел к толпившимся вокруг саней пони, которые с интересом смотрели в их сторону, пытаясь угадать, что заставило Мика так закричать, а Роуза так поспешно спикировать с обрыва.
Солнце садилось, когда они закончили обследовать береговую полосу и собрались возле саней, чтобы разбить лагерь. Пегасы, без устали летавшие туда-сюда около трёх часов, оживлённо переговаривались, делясь находками, а остальные с интересом слушали, разравнивая место под палатки и ставя их на снег. Закончив установку, пони сняли с саней свои сумки и торопливо расстелили в палатках шерстяные маты и спальные мешки – становилось холодно, и всем не терпелось поскорее спрятаться в тепло. Собравшись, наконец, вместе, они открыли совещание.
– Крейг, а кроме раскрошенного припая что-нибудь нашли?
– В том-то и дело, что нет. Всё вокруг как обычно, а тут изо льда будто целый кусок выгрызли. Уж не знаю, как такое случилось, но по обеим сторонам льды заканчиваются где-то в кабельтове от обрыва, а тут они обломаны ярдах в пятидесяти. Обломаны неровно, как будто и правда раскрошились – я такого никогда не видал. А больше никаких следов, ни на скалах, ни на снегу. Метель всё замела.
Майлз кивнул.
– Ладно, выяснить, что тут произошло, мы сможем, расспросив мисс Барн и мисс Коут. Главное сейчас – спасти их. Я полагаю, что они переправились через пролив на льдине – значит, прикинув скорость течения, мы сможем примерно предположить, где их вынесло к противоположному берегу. Роуз, ты уже летал к воде с лагом?
– Я – нет, а вот Дилан – да. Сколько ты там намерил, Дилан?
– Полтора узла вышло, ни больше, ни меньше.
– Почти в пять раз больше, чем скорость Южного циркумполярного течения. Интересно, это оно же, просто ускорившееся в проливе, или какое-то местное?
– Роуз, не отвлекайся. Попробуй лучше прикинуть, с какой скоростью они могли бы дрейфовать на север?
– Ну ты спросил, это надо ещё несколько замеров сделать, причём уже над открытой водой, и точность у такого расчета будет аховая. Брось, даже если мы не сможем прикинуть место их высадки, нам, пегасам, вчетвером не составит труда их обнаружить. С утра пораньше вылетим двумя парами на восток, по течению, быстро обыщем берег и найдём их. Теперь, когда мы хотя бы примерно знаем, где они, это проблем не составит.
Майлз кивнул и сказал:
– Ладно, договорились. Ну что, тогда ужинать и спать?
– Ага. Кто у нас сегодня за повара?
Смит молча поднял копыто – он вообще был не особо разговорчив. Крейг Мак-Миллан ткнул его в бок и пробасил:
– Не вздумай опять бросить курагу вместе с овсом! В прошлый раз она у тебя разварилась в кашу.
Смит ухмыльнулся и начал возиться с примусом. Крейг, потолкавшись, пробрался к нему и начал помогать. За стенами палатки сгущались сумерки, и неяркий оранжевый свет горелки выглядел особенно уютно в подступавшей темноте, но Майлз этого не видел. Он нащупал свой спальник и забрался в него по пояс, думая о том, что скоро экспедиция закончится, и если Пейстри убедит Грейхуфа повести «Конька» за ними, они очень скоро окажутся на корабле, и всё будет хорошо, и он снова сможет видеть, и Поул со Снежинкой поправятся…
– Спасайся, кто может!!!
Майлз рывком проснулся, сидя в спальном мешке. Его сердце бешено колотилось. Он не понял, что случилось. Его толкнули, затрещала ткань палатки, и лёд под ним затрясся от тяжёлого удара. Кто-то кричал, срывая голос:
– А-а-а, а-а-а, а-а-а, а-а-а! – монотонно, как заводная игрушка, и от этого Майлзу стало жутко, и захотелось кричать самому. Раздался ещё один удар, и что-то загремело – наверное, падал лёд с окрестных скал.
– Что происходит?! – он приподнялся, шаря вокруг себя наугад, и внезапно ощутил прикосновение к копыту. Кто-то молча схватил его и потащил за собой, выдернув из спальника одним мощным рывком. Спотыкаясь, он заторопился следом, разобрав в шуме и грохоте невнятные проклятия, которые его спаситель бормотал голосом Роуза. Майлз закричал:
– Роуз, что случилось?
– Ну это ж надо, а… – Роуз повысил голос и тоже перешёл на крик. – Какая-то гигантская скотина решила нами поужинать. Ты бы видел, какие у неё лапы… – его фраза потонула в очередном громовом раскате, и Майлз застыл в страхе, услышав басовитый рёв, от которого, казалось, у него перевернулись все внутренности.
– Да не тормози ты, давай, побежали!
– Погоди, Роуз. А остальные?
– Ты с ума сошёл? – Роуз тяжело дышал, и Майлз услышал в его голосе ужас, граничащий с паникой. – Ты же её не видишь, ты просто не понимаешь, что с ней ничего нельзя сделать, она, она… – голос Роуза прервался, и он обречённо выдохнул:
– Она уже тут.
Во внезапно наступившей тишине Майлз расслышал сопение, доносившееся откуда-то сверху, и за его спиной хрустнул, ломаясь, толстый материковый лёд. Роуз прошептал:
– Я попытаюсь её отвлечь. Прямо перед тобой высокая скала, шагов тридцать – беги во весь опор, а потом…
Майлз не слушал. Он развернулся на месте, закрыл глаза и поднял голову, застыв в вечной позе всех слепых.
– Она синяя, полупрозрачная, около пятидесяти ярдов в холке, и у неё… – Майлз помедлил, как будто сомневаясь в том, что собирался сказать, – у неё внутри звёзды, верно?
Роуз потрясённо кивнул.
– Ты… прозрел?
– Нет. Это… Я не могу объяснить тебе, что это, но я уверен, что мне уже встречалось такое… существо.
Их диалог был прерван громовым рычанием твари, которое едва не смело Роуза с места, и он с изумлением разобрал в нём слова:
– Твайлайт Спаркл… Ты начинаешь вспоминать, кто ты такая, верно?
– Я… неважно. Наверное, я и правда на время забыл… забыла, кто я. А вот кто ты такая? Урсы здесь не водятся, и никогда не водились.
– Ха-ха, тебе не откажешь в эрудиции… Да, Урсы здесь никогда не водились. Найтмэр и Зеппелинг-младший добавили кое-что от себя, создавая эту часть книги – ту, в которой погибали все, попавшие сюда, и в которой погибнете вы!
– Ты лжёшь, и мы обе это знаем. Рэрити и Эпплджек не погибли, а ты чуть не утонула, пытаясь достать их.
– То была не я, моя маленькая колдунья… То была просто Большая Урса – воплощение убивающей части заклятия, только и всего. А сейчас ты имеешь дело с…
– Я знаю, кто ты. Ты – Кобыла-с-Луны, Найтмэр Мун!
– Так-так-так, кое-кто очень хорошо помнит нашу первую встречу… Но в этот раз всё закончится иначе! Я уже убедила Селестию не уничтожать плоды её трудов, и теперь у вас нет выхода – вы навечно останетесь здесь, даже если я не стану убивать вас. Отныне и навсегда – вы пленники этой книги, ха-ха-ха-ха-ха!
– Рейнбоу Дэш, бери Флаттершай и на тот берег пролива – мигом! Принесите сюда Рэрити и Эпплджек!
Стряхнув оцепенение, голубая пегаска отсалютовала и, крикнув: «Флаттершай, за мной!» устремилась на север, оставляя за собой радужный след. Огромная медведица щёлкнула зубами, попытавшись ухватить её за хвост, но не успела – Дэш только издевательски помахала ей копытом на прощание и скрылась из вида. Вслед за ней бросились Флаттершай, стиснув зубы до слёз и изо всех сил работая крыльями. Твайлайт проводила их взглядом и сказала:
– Я не верю, что Принцесса согласилась на такое. Она бы никогда не оставила нас. Но это неважно – так или иначе, мы здесь, чтобы уничтожить книгу изнутри, и очень скоро мы это сделаем.
– Ага, так скоро, что ты не успеешь и глазом моргнуть, но даже если ты будешь моргать, у тебя всё равно прозрачные веки, а раз они у тебя прозрачные, так зачем они тебе вообще нужны, и… и… Твайлайт, почему ты так странно на меня смотришь?
– Пинки! Как ты сюда попала?
– Ну, ты велела мне уговорить капитана Грейхуфа привести корабль сюда, но я не умею уговаривать ненастоящих капитанов, которые к тому же тоже часть книги и тоже слушаются вот это страшилище, поэтому я собралась, как только вы ушли, и тихонько пошла следом.
– Но ты же могла замёрзнуть!
– Глупая, как можно замёрзнуть на ненастоящем морозе?
– Но… Но тогда и всё остальное тут было бы для тебя ненастоящим – лёд, снег, скалы… Как же ты за нами шла?
– Вот так, смотри! – Пинки прыжками приблизилась к Твайлайт и состроила гигантской медведице рожу. Та сощурилась, глядя на розовую пони, и, внезапно заревев, попыталась ударить её лапой.
– Пинки! – у Твайлайт не было времени на раздумья, и она дёрнула подругу к себе магией, в последний момент оттащив её с места, по которому пришёлся удар. Пинки захихикала и сказала:
– Гляди-ка, сообразила! Так, Твайлайт, а теперь давай займём её ненадолго, иначе она сломает мою шкатулку, и всё пойдёт насмарку. Эй, чудище-лохматище! Смотри, а так ты можешь? – она высунула язык и облизнула мордочку, едва не достав языком до гривы. – Не можешь? Эх, ты!
Тяжеленная лапа медведицы уже летела вниз, и Твайлайт напряглась, готовясь встретить удар. Пинки продолжала болтать какую-то ерунду, но единорожка не слушала – она сосредоточилась, сжала время, и, почувствовав, что готова, отпустила пружину заклинания. Её рог вспыхнул в темноте бело-фиолетовой звездой, затмив бледное свечение звёзд в теле Урсы; ударившие во все стороны лучи собрались в один пучок, сошлись на теле медведицы и заключили её в плотный кокон. Пинки радостно засмеялась и ткнула копытом в повисшую над землёй вверх ногами зверюгу:
– Ха-ха-ха-ха-ха, ой, ну надо же, как котёнка, а ведь такая большая Урса… Хотя ведь да, она же именно Большая Урса, верно, Твайлайт?
Твайлайт не слышала. Она стояла, широко расставив ноги и зарывшись в снег почти по колено, скрипя зубами и сосредоточенно глядя – наконец-то глядя! – на медведицу. Та повернулась в воздухе и попыталась дотянуться до земли – но не тут-то было. Твайлайт пока хватало сил удерживать её, и она, с трудом развернувшись, начала медленно, шаг за шагом, приближаться к краю обрыва. Урса расхохоталась и прорычала голосом, в котором Твайлайт скорее угадывала, чем слышала, интонации Найтмэр:
– Ты хочешь утопить меня в текстовой воде? Твайлайт, Твайлайт… Обычные медведи – и те умеют плавать!
Твайлайт молчала. Проваливаясь на каждом шаге, она старалась не думать, на чём, собственно, она стоит – её знаний и опыта хватало, чтобы понимать, что как только она задумается над тем, как выдуманные снег и лёд могут давать ей хоть какую-то опору, она тут же провалится… Куда? Неважно. Она шагала к обрыву, собрав воедино все силы и волю, и от всей души верила, что Дэш и Флаттершай уже нашли Эпплджек и Рэрити.
– Твайлайт, Твайлайт, погоди! Смотри, что у меня есть!
Твайлайт не обернулась. Она знала, что равного ей мага не было во всей Эквестрии, и помнила, как обращаться со звёздными медведями, но ещё она теперь знала – чувствовала, ощущала каждой мышцей спины, каждой стрункой своей магии – что Большая Урса весит примерно в двадцать пять раз больше Малой, и что её сил всё равно не хватит надолго. Пот заливал ей глаза, и она зажмурилась, пытаясь проморгаться. Она даже не заметила, как ей на голову опустилась диадема, и Пинки воскликнула:
– До чего же она тебе идёт! Ты в ней просто принцесса!
Твайлайт открыла глаза. Где-то впереди, за висящей в фиолетовом коконе её магии Урсой, из темноты соткались две точки, которые приближались, росли, становились всё больше, и наконец она разглядела летящих к ней с какой-то нереальной, фантастической скоростью, работающих крыльями изо всех сил Дэш и Флаттершай, а у них на спинах… Твайлайт опять заморгала сильнее, увидев, как слабо шевельнулось в знак приветствия белоснежное копыто, а Дэш, осторожно опустив на землю златогривую земную пони, встала рядом с ней, глядя на воплотившуюся в Урсу Найтмэр с тяжёлой, осязаемой ненавистью.
– Это, наверное, первый раз, когда я действительно желаю кого-то уничтожить. Пинки, давай сюда Элементы! Пора покончить с ней!
– Оки-доки-локи! – земная пони оббежала подруг, достав из шкатулки поочерёдно: рубиновую молнию, аметистовый кристалл, янтарное яблоко, бабочку из редчайшего розового бриллианта, и – последним – свой сапфировый воздушный шарик.
Твайлайт почувствовала, что её силы на исходе, и оборвала заклинание, но чудовище и не подумало падать – вместо этого оно повернулось к шести пони, казавшимся крошечными по сравнению с его гигантской тушей, и прорычало, оскалив клыкастую пасть: «Ко мне!» Рядом с ним из пустоты соткалась фигура Сейла, который встал наизготовку, готовясь напасть вместе со своей хозяйкой. Недоумённо оглядевшись, медведица заревела ещё громче, вложив в приказ всю мощь своих лёгких: «Герои, ко мне!»
Медленно, словно нехотя, один за другим, являлись на её зов бледные тени давно умерших моряков: Грейхуф, дымивший своей неизменной трубкой, Майлз, Роуз и Мик, чьи места больше не занимали Твайлайт, Дэш и Флаттершай, Том, Смит, Крейг и Дилан Мак-Милланы, Роуп, Джейк… Выстроившись в ряд, они стояли, опустив головы и стараясь не смотреть друг на друга. Наступила тишина, и Урса, довольно оскалившись, облизнулась. Твайлайт растерянно смотрела на тех, с кем она успела сродниться за время, проведённое на борту «Морского конька». Она была готова, все её подруги были готовы, но теперь… Драться с ними? Уничтожить их? Она вспомнила, что именно за этим она здесь – уничтожить книгу, вместе со всем её содержимым, вместе со всеми, кто оживал каждый раз, когда её открывали и начинали читать. Она не знала, что делать.
Том шагнул вперёд, шмыгнул носом и сказал, посмотрев на товарищей:
– Кто куда, а с меня хватит. Сколько можно невинных поней губить-то? Эта образина, конечно, у нас вроде как за капитана, но знаете что? Пускай меня вздёрнут на рее в ближайшем порту, но я такого капитана в гробу видал. Не зря вот он… она… – он указал копытом в сторону Твайлайт, – насчёт того, что, может, побунтовать придётся, предупреждала.
Он сплюнул и закончил:
– Короче, я с ней.
В ряду моряков прошло шевеление, и поднялся невнятный гул голосов. Пони переглядывались, что-то обсуждали, подталкивали друг друга, и – сперва понемногу, по одному, по двое, а потом и целыми полувахтами – переходили к ждавшим по ту сторону темноты шести подругам. Подойдя к Твайлайт, Грейхуф затянулся и сказал:
– Ты только, дочка, нас жалеть не вздумай. Нам с ребятами она давно уже поперёк горла встала, такая вот полу-жизнь. Думаешь, мы тут ничего не понимали и не осознавали? Осознавали, ещё как. Тысяча лет, подумать только… – он закашлялся и пошёл к выстроившейся в ряд команде «Морского конька». Роуз прошёл мимо неё, не сказав ничего – только похлопал её по спине и подмигнул, и Твайлайт показалось на мгновение, что она и правда ощутила прикосновение его копыта. Майлз, внимательно глянув на неё, тепло улыбнулся, отрицательно покачал головой и занял своё место в строю рядом с Грейхуфом.
Твайлайт вдруг поняла, в очередной раз, с удивлением и какой-то растерянностью – она ведь каждый раз понимала это и каждый раз забывала – что для активации Элементов вовсе не требуется та сила, которую она привыкла день за днём использовать для своих магических упражнений и опытов, скорее даже наоборот. Именно сейчас, когда она была вконец измотана и не смогла бы, наверное, даже поднести кружку ко рту, она ощущала, как теплота и чувство единства с теми, кто был дорог ей, наполняют её; ей даже не надо было смотреть на них, чтобы знать, что Грейхуф стоит, посмеиваясь в воротник куртки, и выколачивает трубку перед тем, как спрятать её в последний раз; что Майлз, и вправду чем-то на неё похожий, встал рядом с капитаном, который так часто подшучивал над ним и который так его любил; что Роуз, широко ухмыляясь, опустил голову, готовясь броситься на врага; что Мак-Милланы замерли плечом к плечу, и не позавидуешь тем, кто вздумает на них напасть; что палубная и мачтовая команды, все три вахты, привычными движениями закатывали рукава и переговаривались, радуясь – то ли предстоящей схватке с той силой, что поработила их, то ли почти уже наступившей свободе; что Дэш сейчас перестала зло щуриться и расслабилась, ощутив рядом спокойствие Эпплджек, с которой она всегда чувствовала себя целой; что Эпплджек, опираясь на благодарность Рэрити, приподнялась, тихо улыбаясь чему-то; что Рэрити, пытаясь подбодрить Флаттершай и себя саму, встала – а потом и поднялась в воздух, распахнув засиявшие ослепительно-белым глаза, что Флаттершай, смущённо поджав передние ноги к груди, и правда приободрилась и распахнула крылья, посмотрев на Найтмэр прямо и смело; что Пинки с интересом разглядывает шерсть на носу медведицы, пытаясь понять, смогла бы пони спрятаться в ней целиком, но почему-то именно этим помогая ей, Твайлайт, примириться с иррациональностью и невозможностью существования Урс здесь, на Южном континенте; что их окутывает радужное сияние, становясь всё ярче и ярче, что они все, уже столько раз выручавшие друг друга, снова вместе, и всё будет хорошо
только почему так темно?
– Не верю. Я не верю, что ты готова уничтожить её! Подумай только! Столько сил, столько…
– Я знаю, сколько труда мы с тобой вложили в неё. И… я не хочу её сжигать.
– Так не делай этого! То, что ты написала в этот раз, в сотни раз лучше старой книги. Вспомни, какой красивой она стала! Ещё немного – и всё закончится хорошо, так, как и хочется читателям. Времена изменились – никому не нужны книги с несчастливым концом!
Спайк съёжился за столом, в страхе глядя на стоявших друг напротив друга сестёр. Принцесса ночи, казалось, стала выше ростом, а тьма, сгустившаяся за её спиной, выбросила длинные щупальца, заключая одинокую светлую фигурку с солнцем на кьютимарке в кольцо. Селестия подалась назад; Спайк понял, что главную борьбу принцессе приходится вести с собой, и она почти ничего не видит вокруг. Она смотрела в пол, и глаза её шарили по гладким плитам, как будто пытаясь найти написанный там ответ. Испугавшись, что ещё чуть-чуть – и она сдастся, Спайк шагнул вперёд и крикнул:
– Но ведь теперь там написана неправда! Какой бы красивой она ни была – теперь там написана неправда! Всё не закончилось хорошо. Поул и Снежинка… погибли, – последнее слово он сказал вполголоса, боясь, что этим он может подписать приговор Рэрити и Эпплджек. Луна повернулась к нему и незаметным для Селестии движением обнажила клыки.
– Это называется «художественный вымысел». А теперь не мешай мне.
Едва заметным движением рога она отшвырнула дракончика к стене; тот ударился об неё спиной, упал и остался лежать, отчаянно пытаясь поймать сбитое дыхание. Луна повернулась к сестре и сказала:
– Тия, мы вместе проделали огромную работу. Давай закончим её, и ты снова будешь лучшей, как была когда-то, когда написала эту книгу в первый раз. Толпы читателей, восхищающихся твоим талантом – ведь на этот раз ты не станешь прятаться за псевдонимом? О, нет! «Селестия» – будет написано на обложках сотен тысяч книг, которые разойдутся с прилавков за считанные дни, – Луна неспешно пошла по кругу, наматывая вокруг сестры новые и новые нити тьмы, плотной и как будто даже осязаемой. – «Селестия» – и ты наконец обретёшь заслуженное признание не как правительница, а как простая пони, у которой есть простой, честный талант. Разве не об этом ты мечтала все эти годы? – Луна остановилась перед ней и заглянула Селестии в глаза. Теперь комната почти полностью утонула во мраке, и силуэт дневной принцессы был с трудом различим. Она казалась плоской, как рисунок акварелью, и яркие, живые цвета её гривы и кьютимарки побледнели. Поняв наконец смысл обращённого к ней вопроса, она с трудом кивнула. Луна удовлетворённо улыбнулась и продолжила:
– А теперь подумай об альтернативе. Неужели ты повторишь судьбу неудачников, которые жгли собственные книги – по малодушию, по глупости, по бесталанности, в безумии, наконец? Неужели что-то из этого ты можешь сказать о себе, сестра?
Та проглотила ком в горле, отвернулась, и наконец открыла рот.
Вместо её реплики в комнате раздался звонок будильника. Громкий и резкий, проникающий в самую душу, мерзкий и отвратительный до тошноты – стоявшие на каминной полке часы захлёбывались звоном, подпрыгивая на месте и понемногу двигаясь к краю. Добравшись до него, они неспешно завалились, замерли на мгновение, будто раздумывая, падать или нет, и наконец отправились в неспешный полёт навстречу каменному полу. Звон прервался, и обломки разлетелись во все стороны. В наступившей тишине Спайк, наконец-то совладавший с дыханием, поднял голову и увидел, как Селестия, стряхнув наваждение, поднялась на задние ноги, расправив крылья, и знакомым движением устремилась вверх, зависнув в воздухе между полом и потолком. Луна отшатнулась, а заполнившая комнату темнота внезапно съёжилась и свернулась в тонкие нити, которые тут же растаяли без следа – за окнами башни всходило солнце!
Спайк вспомнил, что южная башня была самой высокой во дворце, и её первой касались лучи рассвета. Сейчас они простреливали всю комнату навылет, расчерчивая стены на огненные квадраты, и прогоняя саму память о тьме. «Воздушная… линза!» – выкрикнула, вдохнув на середине, Селестия, и её рог засиял, сгущая воздух перед пюпитром, на котором лежала книга. Спайк зажмурился, но его тут же вывел из оцепенения громогласный приказ:
– Спайк, записывай!
Прикрываясь от нестерпимо яркого света, заполнившего комнату, Спайк поднялся и встал на своё место; казалось, свет был до того ярким, что проникал через все страницы книги, так что она превратилась в многослойный параллелепипед из висящих в этом свете строчек.
– …и они жили долго и счастливо. Конец.
Спайк поставил точку и сказал:
– Готово!
– А теперь отойди!
Свет стал ярче и плотнее; он уже не только слепил, но и обжигал. Даже Спайк, который мог безо всякого вреда для себя искупаться в кипящей лаве, попятился и заслонил глаза, пытаясь уберечь их, но свет проникал сквозь плоть, оставаясь всё таким же чистым и белым; он даже казался оглушающим, хотя в комнате царила полная тишина. Наконец, послышалось тихое шипение, а затем раздался громкий хлопок – и свет исчез.
В возвратившейся тишине прозвучал мелодичный смех Селестии, и она сказала:
– Жаль, что ты не видела меня минуту назад, Твайлайт Спаркл. Иногда даже очень опытные маги вынуждены делать «трах-тибидох», – она перевела дыхание, снова засмеялась и позвала: – Луна! Луна, очнись! Всё хорошо, мы справились! Всё хорошо.
Эпилог
– Смотрите, смотрите, вон тот, вон тот, такой яркий! Ой, я успела его снять, ура-ура-ура! Твайлайт, ну дай посмотреть!
– Пинки, не толкайся, ты уронишь телескоп. Осторожнее, пожалуйста. Смотри, конечно.
– Спасибо! Ву-хуу!
Твайлайт покачала головой, посмотрев на радостно приникшую к окуляру подругу, и подошла к расстеленному на траве тёплому клетчатому пледу, который они неизменно брали на пикники. Новый рецепт пунша от Пинки оказался действительно потрясающим, и она опасалась, что ей может ничего не достаться – впрочем, напрасно. Дэш как раз закончила разливать очередную порцию по бокалам и протянула один ей. Благодарно кивнув, Твайлайт села на край пледа и отхлебнула немного. Рэрити, не вставая, взяла два бокала и, перенеся их к себе, поставила один из них рядом с Эпплджек, но та даже ухом не повела, лёжа на спине и глядя в небо. Её голова покоилась на боку у Рэрити, шляпа лежала в стороне, и пряди её золотистой гривы смешались с тёмно-фиолетовыми локонами белой единорожки. Твайлайт подняла голову и посмотрела в небо, где Флаттершай восторженно пищала при каждой особенно яркой вспышке очередного крупного метеора. Спайк достал из седельной сумки Твайлайт термос, вытряхнул из него пару кубиков льда себе в пунш, одним длинным глотком опустошил свой бокал и сообщил в пространство:
– Если кто-то ещё хочет льда – у меня в термосе есть.
В повисшей тишине Рэрити обеспокоенно позвала:
– Свити Белль, Эпплблум, не прыгайте со склона! – и тут же, понизив голос, раздражённо сказала: – Ах, ну это просто невозможно, Эпплджек! Когда они играют вместе – это самое настоящее природное бедствие!
Земная пони почесала нос и ответила:
– Как будто мы не такими были. Вообще, знаешь, когда я теперь на них смотрю… – она замолчала.
Твайлайт тихонько убрала термос с глаз долой и подошла к Дэш и Пинки, которые затеяли толкотню, пытаясь оттеснить друг друга от окуляра телескопа. Заметив её приближение, те встали по стойке «смирно», а Дэш даже отдала честь. Твайлайт прыснула и, отсмеявшись, сказала:
– Ну, это, положим, лишнее… А вот к телескопу я вас больше не подпущу. Вы хоть остальным-то дали посмотреть?
– Конечно! Только Рэрити и Эпплджек… Ну, слишком заняты, в общем, – Дэш захихикала. – Они так весь вечер и лежат на пледике.
Твайлайт оглянулась. Спайк, втихаря расправившись с остатками пунша, уснул, свернувшись, рядом с пустой чашей. Рэрити стояла чуть поодаль, картинно жестикулируя и что-то объясняя, а вокруг неё радостно скакали, совершенно её не слушая, Эпплблум и Свити Белль. Эпплджек, которая по такому случаю даже села, что-то поддакивала, но было видно, что она считает подобный подход к воспитанию слишком обременительным. Флаттершай, заинтересовавшись происходящим, спустилась ниже, и наблюдала за тем, как Рэрити, постепенно теряя терпение, выходит из себя. Наконец, она опустилась на землю рядом с ней и тихонько сказала что-то расшалившимся жеребятам. Те, мгновенно присмирев, дружно закивали и отправились собирать игрушки, которые разбросали по лужайке. Рэрити, переведя дух, принялась благодарить Флаттершай; та смущённо отнекивалась.
Твайлайт вспомнила насквозь промороженные, похороненные под снегом и льдом пространства, и вспомнила пони – непрошеных гостей в огромном, охраняемом холодом лучше любого сторожа музее ледяных скульптур. Она вспомнила тех, кто остался на южном берегу Пролива Памяти, тех, кто замёрз на северном, и тех, кто вернулся, несмотря ни на что, благодаря своим горячим сердцам. Она попыталась понять, каково было тем, кто раз за разом оживал на страницах книги, чтобы снова умереть, и не смогла.
Пинки негромко сказала:
– Я очень за них рада.
Твайлайт молча кивнула.
Конец.