Стальные крылышки

Глава 7: Кхалис 18+

Берри и Шалах (Да я знаю, знал, и тебе не рассказывал, потому что знал, что ты все и так знаешь, поскольку следишь за моим расписанием, откуда ее никто не вычеркивал) пропали. Следопыты отследили их до оазиса Аль-Шапти, что в 20 километрах от города, они шли пешком, с тяжело нагруженной повозкой, ее бросили в оазисе, а груз забрали. Не знаю, что меня интригует больше — то, как ты умудряешься проворачивать такие аферы, или то, как ты обставила все так, что Звездочка не устроила Милашке разборки с членовредительством. В любом случае, если считаешь нужным, сообщи, куда они двинули, и к каким неприятностям мне готовиться. Или мне попросить, чтобы Медведь просеял всю пустыню по направлению их движения через мелкое сито?

Санни Раг.

— Вы уверены, что за нами нет хвоста?

— Не беспокойся, мы за тобой следили от самого замка.

— Я заметила.

— Ну, от тебя скрыться трудно.

— У меня есть опасения, что меня раскрыли.

— Ты параноик, знаешь об этом? Сама-то как? Мы можем выдернуть тебя в любую секунду, чего бы нам это не стоило, помни об этом.

— Да помню, помню. Нормально, мы нормально. Путаемся, но не критично.

— Честно?

— Честно, Свирл, честно.

— Сестренка, я беспокоюсь за тебя. Ты перегружаешься, и молчишь как партизан, ты же понимаешь, что не сможешь держаться вечно?

— Не капай, а! И без того тошно.

— Так все плохо?

— Нет, дурак! Все так хорошо, что аж тошно от мысли, что я не могу остаться там навсегда. Не говоря уже о возвращении в эти дискордовы пещеры, где мы, видите ли, должны жить. Ты пойми, он добрый, ласковый, наивный, по-настоящему наивный, мне даже иногда стыдно за свои поступки.

— Тили-тили тесто, жени… Ауууууу! Туда-то за что?!

— Свирл, где камни? Меня скоро могут хватится.

— Ты в курсе, что бить по яйцам жеребца не только больно, но и вредно?

— Варежку прихлопни, Свирл, а то я тебе еще раз закатаю.

— Остынь, а то и в правду без племяшек останемся, а учитывая отца, они будут весьма забавными. Вот, держи, хватит до следующей большой ночи. Ты точно уверена в том, что продержишься? И что различаешь, где твои чувства, а где ее?

— Спасибо… Нет, не знаю, но… Не знаю.

— Ох, как же все сложно, Шалах! Мне кажется, все же хватит рисковать, полетели домой, ведь все что нужно, мы уже знаем. Совет нас поблагодарит, примет решение, и мы сможем хотя бы выспаться в тиши и покое, подальше от этих пони.

— Нет.

— И почему меня это не удивляет? Хорошо, и помни, в любую минуту...

— ...мы можем тебя вытащить. Как только я подам сигнал, Свирл. Я все это прекрасно знаю и помню, не маленькая. Ладно, я полетела.

— Удачи! Удачи… мелкая дрянь! Ауу, больно-то как...

Санни

Боль. Как долго я ее не испытывал? Нет, не обычную, незаметную, бытовую боль от камня под копытом или неловкого падения, а вот такую, когда болит все, пусть и не сильно. Последний раз это было года два или три назад, с новеньким из северян. Но тогда я хотя бы мог постоять за себя. Он был года на два старше меня и почему-то счел своим долгом устроить драку, грязную драку, а когда понял, что недооценил меня... Хотя стоит ли сравнивать это с дракой? Меня скорее выпороли, жестоко и безжалостно, и пусть по силе это было не материнское копыто, но морально это было куда как больнее.

К доктору Харт Кроссу, в больницу, меня доставили все же для проформы, и старик больше ржал от моих побоев в своей вечно-язвительной манере, чем беспокоился о моих синяках. Но все-таки что-то его настораживало, и поэтому он безапелляционно заявил, что, как врач, он бы рекомендовал меня усыпить, как особь, явно намеренную испортить генофонд своими генами непроходимой идиотии, но поскольку ныне врачей слушать не модно, а их рекомендации и наставления соблюдать вообще моветон, так уж и быть, он мной займется. Так что на ближайшую ночь меня оставили в его “заботливых” копытах. Ну а белый седогривый единорог, с перечеркнутым медицинским крестом и сердцем на бедре, явно не собирался упускать из своих копыт такое развлечение, как “Помятый Прынц”, “Отбивная из осла”, и тому подобные эпитеты. Каждый раз новые, и, как мне казалось, специально комично-ироничные.

И все бы ничего, старика я уже привык терпеть, а его колкости были в чем-то даже забавны, но к вечеру прилетела мать. Явно веселящаяся от происходящего, она даже изменила своему любимому правилу “Проштрафился — виси до последнего”, хотя, наверное, это был не тот случай, когда проштрафился я, а скорее, это меня проштрафили. Прилетела она почти на час раньше положенного, что явно говорило о ее желании поерничать. Она весело ввалилась в палату с мешком яблок и бутылкой сока в седельных сумках, и сразу как-то очень разочарованно на меня посмотрела, отчего мне показалось, что она меня пожалела... Но нет.

— А почему челюсть не сломана? А то я ему тут яблочек принесла, думала, погрызет на досуге, от нечего делать, челюсть маленько потренирует… — Харт шутку явно оценил, и через пару секунд они с мамой ржали в две глотки. — Не обижайся, но я бы тебе за такое… — Погрозила она в мою сторону копытом. — Я, конечно, понимаю, что все жеребцы в пубертатном периоде те еще мулы, но от тебя я такого не ожидала! От Берри — да, она еще та поганочка, но не от тебя!

— Ему еще повезло, что слегка помяли, и ничего серьезного не произошло — Реквизируя яблоки и сок у мамы, оповестил ее Харт. — Что даже удивительно. Обычно в таких случаях мне привозят мясо на косточках.

— Обычно? — удивленно спросил я. Вот чего я не ожидал, так это того, что избиение — это заурядно и обыденно.

— А ты что думал? Раз принц, так особенный? И ошибки у тебя особенные? — Он с сарказмом посмотрел на меня, а потом на мать. — Мамаша, у вас ребеночек “того”. — Он покрутил копытом у виска — Мул, похоже, или воспитывали вы его неправильно. Я бы даже сказал, идеалистично неправильно!

— Харт, не бузи. Я думала умный, сам поймет. Слиняй, а? — С явным разочарованием она снова взглянула на меня, но обращаясь явно в сторону Харта. Он хихикнул, и тут же направился к выходу.

 — А я уж думал, ты меня попросишь, а я откажусь, сославшись на то, что гендерная психология — не мой профиль, и с наслаждением буду смотреть на шоу “Му-му, или как не прибегая к словам, объяснить жестокие реалии гендерной психологии” — Он выскользнул из палаты, закрывая за собой дверь.

— Вот, учись, сынок! Жеребец, а знает когда вовремя смыться!

— С его характером это необходимо для его же выживания! — Обиженно пробурчал я.

— С твоим тоже! Хотя не так критично. Если ты, конечно, не собираешься такие фортеля и дальше выкидывать.

— Не собираюсь, — Вновь пробурчал я, накидывая на голову одеяло.

— И вообще-то зря, — Издевательски весело проговорила она, пытаясь стянуть с меня одеяло. — Ладно, рассказывай, как ты до такого дожил, и где я в твоём воспитании напортачила?

— А то тебе уже не доложили? Кто-нибудь из бабушек, темно-синяя такая, под цвет ночи, с луной на заднице!

— Ну, она передо мной пока не отчитывается… — Как-то неопределенно поведя ногой и подпустив задумчивости в голос, словно этот вопрос и в правду стоит на ее повестке дня, ответила мама. — Но это временная трудность, как мне кажется. Она, кстати, предлагала разыграть для твоего табуна комедию, а вернее — трагедию, обмотав тебя бинтами с головы до задних копыт, и подвесить на скелетное вытяжение, чтобы они осознали, как же они были к тебе не справедливы, и все такое. Но…

— Но что?

— Но ты еще ничего не рассказал! — Тыча копытом в мой бок, упрекнула меня она.

— И не буду, — Я попытался было надуться, но она опять меня ткнула копытом.

— А за конфетку? — Она выудила из-под крыла большой леденец на палочке в форме поднявшейся на дыбы кобылки.

— Мааам! Я не Берри, и мне не семь лет! — Возмущенно пробурчал я.

— А за две? Ведь ты взрослый пони, и тебе хочется больше больших и вкусных конфет. Одной же не хватит, — Она поиграла ресничками, и добавила еще один леденец.

— Ни за две, ни за три, ни за нисколько! — Я возмутился, и сбросил с себя одеяло, попытавшись встать.

— Ну-ну, полегче! Ты же больной, и тебе нельзя вставать!

— Мам, ну хватит уже!

— Берри, эта бука молчит, как партизан! — Прокричала она в сторону двери. Откуда тут же показалась мордочка сестры, с палочкой от конфеты, торчащей из рта.

— Звездунцель! — Строго, с намеком, пригрозила мать.

— А что? А, точно! Конфета. Мне ее Харт Кросс дал, так что она это, лечебная. Вот! — Мать тяжело вздохнула, и закатила глаза.

— Ну хорошо, хорошо. Лечебная. Эти тогда тоже можешь присвоить, — Она приподняла крыло, и из-под него вывалилась еще пара конфет, тут же слямзенных сестрой. — Эта Бука не хочет рассказывать, что у них с утра произошло.

— Ну, мне тоже интересно, а то они, как назло, скандалить начали утром, в самый сон. Нет, чтобы потерпеть часов пять, когда я проснусь! Это, знаешь ли, попахивает неуважением ко мне, к твоей, между прочим, старшей сестре! — Недовольно прочирикала она. То, что разница между нами меньше часа и в общем-то не считается ее не волновало.

— И ты туда же? — Я тяжело вздохнул, и плюхнулся головой на подушку. — Может, вы еще и папку притащили?

— Нет, папа сейчас… Он занят, — Мать как-то потупилась, и улыбочка быстро исчезла с ее лица. Сразу стало понятно, что отца мы в ближайшее время не увидим. Она никогда не говорила честно, в лицо, о том, что отец на задании.

— Она не могла подождать? — Тихо спросила Берри.

— Нет, это была не она. Это я его попросила. Он скоро вернется — скорее всего, уже утром.

— А, ну тогда все хорошо! — как-то наигранно весело чирикнула Берри, сходу запрыгнув на мою койку, от чего та натужно заскрипела и, как мне показалась, ощутимо зашаталась. — Так, ты! Партизана кусок! Колись, а не то я прыгать буду!

— Берри! Зачем начинать угрожать с самого страшного аргумента? Запугай его чем нибудь менее коварным! — Наставительно-игривым тоном подыграла ей мать. Правда, втихомолку облокотившись на кровать, она проверила ее устойчивость.

— А это и есть "добрый аргумент"! — сестра резко взглянула мне в глаза, словно какой-нибудь сыщик из плохого детективно-комедийного кино. — Или ты хочешь, чтобы я покрутила эти колесики? — ее нога тут же скользнула под кушетку и начала там шарить в поисках механизма подъема кровати, но, по мере того, как она чего-то там не находила, улыбочка все быстрее и быстрее сползала с ее морды. В конце концов, она не выдержала и спрыгнув с кушетки, залезла под нее, впрочем тут же разочарованно вздохнув. — Это неправильная кушетка! У нее нет колесиков и этих механических штук!

— А ты думала Харт Кросс не подумает, что тебе снова захочется поиграть в медсестру Берри?

— Это было давно и неправда! Да и никто не пострадал! Почти.

— Надо полагать, бинты от нее тоже спрятали? — С надеждой спросил я.

— О, нет. Харт счел мумию, что она тогда из тебя сделала, весьма интересной. Он хотел такую же сделать, и подарить клинике крылатых целителей. С припиской "Даже одиннадцатилетний жеребенок бинтует лучше, чем вы!"
— О, а это идея! — Берри вмиг вылезла из-под кушетки, и рванула к двери.

— И пару шин у него попроси! — Вдогонку крикнула мать. — Хмммм... Итак, надо полагать, у тебя есть минут пять, хотя скорее всего — меньше, прежде чем она найдет Харта и притащит сюда весь запас бинтов, что у того есть, а так же целую кучу медицинского барахла, которым поделится с ней Харт и которой Берри не преминет воспользоваться. Я бы на твоем месте начинала бояться и колоться, а то кто знает, до чего ее может довести толика фантазии и простой стетоскоп?

— Неужели ты думаешь, я этого испугаюсь? — скептически посмотрев на ее ухмыляющееся лицо и поняв, что она тоже собирается принять в намечающихся событиях самое деятельное участие. Даже более того — она сама специально спровоцировала Берри намеком на то, что на этот раз ее труды будут оценены! Я тяжело вздохнул, глядя матери прямо в глаза. — Мам, я не жеребенок, проблемы моего табуна — это не твое дело. Но спасибо, что пытаешься помочь.

— Бука ты, и весь в папку. И вообще, мог бы и не заводить табун этот, целее бы был!

— Не отрицаю, но так уж получилось, — Я улыбнулся и посмотрел на нее, с удовольствием наблюдая за ее реакцией на мое поведение.

— Ладно. Ты большой пони, — Наконец, собравшись с мыслями, ответила она. — Не хочешь — не говори. А я не расскажу тебе, где ты напортачил, и подожду, когда ты снова сюда попадешь.

— Спасибо, мама, — Поблагодарил я, считая, что допрос окончен.

— А вот и я! — В комнату забежала Берри с целой коробкой медицинских принадлежностей на спине и в шапочке медсестры. Судя по паре волосков сиреневого цвета, торчавших из-под заколки-невидимки, у кого-то честно отжатой. — Где больной?! — Не дождавшись ответа, она бросилась на меня с бинтом в зубах, но я был к этому готов и быстро спрыгнув с кровати спрятался за ней, ускользнув от сестры.

— А ну фтой! Ты фолен! — Сквозь явно мешающий ей бинт, постаралась прокричать она. — Тефя нуфно сфязать!

— Фигушки, я тебе дамся! — хотя все же мой страдальческий вид явно намекал на то, что сопротивляться я буду недолго, и это явно прибавило ей азарта.

— Маам! Лофи его! Он фуйный и не хофит лефица! — Берри запрыгнула на кровать, видимо, намереваясь прижать меня сверху, но я тут же отскочил от койки к шкафу стоящему в дальнем углу. Но тут щелкнул замок на двери.

— Да, так его! — Радостно закричала Берри, видя как подкашиваются мои ноги. Ей абсолютно не было дела до того, что происходило за ее спиной, и не обращая внимания на мать, она цепко впилась в меня передними ногами, помогая ей удерживать меня.

— Бинтуй его! — Скомандовала мать, подхватывая бинт из коробки и неуклюжими зигзагами направляя его в мою сторону. Но поскольку ей и без того было трудно держать мое рвущееся из пут тело, бинт не добрался до Берри, хотя ее это нисколько не смутило. Быстро связав мои ноги и воткнув импровизированный кляп, чтобы я не кусался, она быстро обматывала меня бинтами, одним за другим. Она старалась, и уже через пять минут усердного бинтонакручивания, я был похож на неплохую мумию, соответственно мычащую и сучащую ногами.

— Так, теперь ты будешь посговорчивее! — Весело прочирикала Берри. Я попытался промычать что-то несогласное, но мне мешал кляп из бинтов и желтой резиновой утки.

— Звездунцель, по-моему, ты переборщила. Он теперь при всем желании ничего сказать не сможет, ему что-то мешает. — Веселясь от происходящего, подсказала ей мать.

— Нет, все правильно! Он мычит потому что я его мучаю, за несговорчивость! — Берри не долго думая, тюкнула мне под ребро копытом.

— Нет так не пойдет. Это же допрос, а значит, он должен расколоться и все рассказать. Это же не пытка, без шансов на спасение, — Проворчала мать. — Мы не зебры какие-то, поэтому развяжи ему рот.

— Нет, давай сначала попытаем — он так быстрее поймет всю безнадежность ситуевины, и силу наших намерений!

— Звездунцель! — Строго, с намеком, проговорила мать.

— Ладно-ладно. Но он же будет орать в мучениях, корчась от боли, и все такое! Санитары же прибегут, и нас выгонят! И мы точно ничего не узнаем! — Нехотя вынимая кляп, она еще раз, несильно, двинула мне по ребрам, продолжая тихонько бурчать, что мать мягкосердечна, и со мной надо пожестче.

— Вот, молодец. А теперь слазь с него, и пошли домой.

— Не поняла... Какой домой? Он же еще ничего не рассказал! — Возмутилась сестра.

— И не расскажет. Это его личная жизнь.

— Вот-вот, так что слазь с меня, и снимай бинты! — Пользуясь авторитетом матери, поддакнул я.

— Э, нет, фигушки! Личная там, не личная, а мне же интересно! — Берри сделала обиженный вид и, как бы невзначай, еще раз слегка меня пнула.

— Звездунцель, ты будешь страдать от незнания, а он — от бинтов. По-моему, это справедливо. — Предложила мать.

— Нет уж, фигушки! — Но мать не дремала, и Берри, несмотря на яростное дрыганье всеми четырьмя ногами, была отцеплена от меня, и крутыми зигзагами отправилась к двери — Ну мааааааам!

Каждый раз в такие мгновения у меня возникало ощущение, что она закрывала глаза и в упор не видела ничего странного в происходящем. Быть может, следовала поговорке матери “Я подумаю об этом позже”?

— И не нумамкай! У брата личная жизнь наметилась, а ты в нее лезешь! Без меня и моего чуткого руководства! — Несмотря на все сопротивление сестры, с матерью ей было не совладать, даже несмотря на то, что все происходящее было спонтанным действом, периодически случавшимися с ней, когда она чему-то радовалась, огорчалась или злилась. — Пошли домой. А ты, оболтус, поправляйся!

Берри быстро оказалась за дверью, за ней вышла и мать, тут же закрывшая дверь на замок, и, как я понял через несколько секунд по дробному стуку в дверь и неистовым ее подергиваниям, не зря. Мне хватило получаса, чтобы понять все коварство матери — тело под бинтами горело и чесалось, мучая меня, но, учитывая пару шин, почесаться или снять их не было никакой возможности. В таком виде спустя пару часов меня и застал Харт Кросс, задумчиво хмыкнувший при виде моего положения. И этот негодяй просто пожелал мне спокойной ночи, после чего плотно прикрыл за собой дверь.

Крисстал

Тепло и спокойно — чувствовалось, что теплое солнце где-то там, в вышине, уже взошло и пригревает мои бока и спину. Почти наверняка где-то недалеко притаились бабочки и прочая лесная живность, которая так и ждет, когда я открою глаза, чтобы вспорхнуть и поскакать в разные стороны. Это место почему-то без меня никогда не оживало, но за последнее время я к этому уже привыкла. Госпожа придет чуть позже, после того, как я открою глаза и полностью перейду из сна в это видение. Это я тоже успела понять, поэтому могла тянуть время — немного, но все-таки оттянуть тот неприятный допрос, что явно светил мне и Ринге. И в первую очередь мне.

— Вставай, а то мхом обрастешь, — Голос Госпожи стал для меня полной неожиданностью, как и присказка моей матери, которая любила пошутить по поводу нашей кристальной сущности и любви полежать спокойно. Конечно, я привыкла к ней, но рефлексы всегда оказываются быстрее, тем более, что я еще прекрасно помнила наш первый разговор и то, какой она может быть, если я каким-нибудь образом разрушу тот маленький мостик ее доверия, который, как мне казалось, выстроился за все это время.

— Простите, госпожа! — не успев нормально встать, я тут же склонилась в поклоне.

— В твоих извинениях нет ни необходимости, ни причины, — Я подняла на нее глаза, и с удивлением обнаружила, что на ней нет ее регалий. И что самое страшное, она улыбалась, притом, как мне показалась, довольно искренне.

— Вы пришли меня изгнать? — Напрямую спросила я, что бы уж сразу знать ответ, и не тянуть со своим наказанием.

— Изгнать? Дитя, ты уверена что точно не пострадала этой ночью? — Она удивленно взглянула на меня в ожидании объяснений — по крайней мере, мне так показалась, и я предпочла поторопиться.

— Я ведь сегодня вместе с Рингой побила Санни, а он принц, а значит…

— Довольно! МЫ все поняли, и скажу тебе, что все это чушь, вздор и, сказать по правде, он это заслужил. Так что не стоит винить себя в этом, да и что было бы вернее в таком случае — мой приход с десятком стражей, или твое присутствие здесь?

— Простите, Госпожа. Я была напугана и не подумала, о этом, — Как всегда, честно призналась я. Здесь, в этой иллюзии, врать я не могла и слова сами слетали с моих губ.

— Что же, МЫ тебя можем понять. И вправду, сложилась глупая ситуация, но для таких молодых особ как вы, это неизбежно, так стоит ли за это карать? Но все же, произошедшее подтолкнуло НАС к разговору с тобой и не только о твоих обязанностях.

— О чем вы, Госпожа? — Я сильно удивилась ее словам, ведь раньше она просила от меня лишь как можно короче и точнее описывать происходящее с Санни и Берри, и ничего большего, нередко просто выслушивая меня и отпуская восвояси.

— Вспомни наш первый разговор, — от его упоминания у меня по шкурке пробежал табун мурашек, и, как мне показалось, откуда-то повеяло соленым. — И первый НАШ тебе вопрос.

— На что я готова ради Санни? — Произнесла я, смотря на нее, и удостоившись кивка, поняла, что нахожусь на правильном пути. Наверное я заметно помрачнела, так как ее лицо приняло озабоченный вид. — Сегодня ночью я вдруг поняла, что готова уйти, лишь бы ему было легче мирится с собой. — Я повесила уши и склонила голову, пребывая в расстроенных чувствах. Все-таки целая ночь в шкафу, в неудобном положении, со связанными ногами и кляпом во рту, не предрасполагали ко сну. Все, что оставалось — это думать и бояться, каждого шороха, каждого свиста, и надеяться, что скоро это все прекратится.

— Неужели ты думаешь, что это облегчит его жизнь? — Удивленно спросила Госпожа.

— По крайней мере он сможет не беспокоится обо мне, и продолжать воевать с собой.

— Благородно, но довольно глупо, не находишь?

— Нет.

— Что же, МЫ рады, что не ошиблись в тебе. Впредь же знай — даже я не вправе указывать вашему табуну, как вы должны жить, даже Скраппи не имеет на это право, но я могу вам помочь решить некоторые проблемы и рассказать о своих, — Это меня сильно удивило. Принцесса, готовая поделится своими проблемами? Это что-то из ряда вон, даже Кейденс этого не делала и как только речь заходила о проблемах, сразу же закрывалась ото всех, даже от мужа, и предпочитала не спать ночами, но решать все сама.

— Не обольщайся, эта проблема касается и тебя, и тех, кто будет рядом с Санни на протяжении длительного периода его жизни. И если бы у нас было время, МЫ бы подождали еще.

— О чем вы, Госпожа?

— Для начала, поведай мне, почему вы молчали, раскусив НАШУ внучку? И как это произошло?

— На самом деле все просто — она любит спать на спине и храпит, а однажды ночью, проснувшись от этого, я обнаружила свою ногу по венчик в Санни. Тут-то я все и поняла, вспомнила тот медальон, что сделала для меня Монинг Фреш, а когда на следующее утро она пару раз сказала “я сама”, и спрашивала про конфеты, тут-то все и подтвердилось. А говорить не стали потому, что и говорить-то было не о чем, мы же понимали что вы сами все прекрасно знаете.

— НАМ все же было интересно, как вы отреагируете.

— Теперь вы знаете — спокойно и взвешенно.

— Ну, ей-то вы тоже бока намяли?

— Совсем чуть-чуть. Она ведь пыталась сопротивляться. Мы думали что это магия, позволяющая им меняться местами, выглядеть как другой, вот и решили, что она просто не хочет ее отдавать. Мы и подумать не могли, что эта магия предназначена для того, чтобы их спрятать, тем более учитывая то, как они с Санни ее использовали.

— Ты обижена за этот розыгрыш на Санни?

— Да, госпожа, и никак не пойму, что послужило причиной его недоверия к нам. Ладно ко мне, ведь я могу уйти, но к Ринге…

— Ты хочешь наказать его за это?

— Нет, Госпожа, не хочу. Я могу понять его, его страх, но не недоверие. Нельзя же его заставить доверять мне? Хотя казалось бы, а кому этот дурак еще может так же доверять, как не мне или Ринге?

— Быть может, в этом есть и НАША вина. МЫ боимся что возвращение ночного народа может быть воспринято негативно, и им может угрожать опасность, и этот страх МЫ никогда не скрывали от них, — Задумчиво произнесла Луна.

— Я много думала об этом там, в шкафу, и признаюсь, мне было страшно. Но одно я все же поняла — каким бы он ни был, он мой Санни, хоть я и не знаю, что с ним произошло и почему. Все равно, он был и остается Санни, только гораздо веселее. Казалось, что груз проблем просто упал с его спины, он был искренен и весел, в какой-то миг я и сама поняла, что боятся нечего. Да, пусть он носится по комнате, весело чирикая, пусть связывает нас простынями и прячет нас в шкаф, но его любовь — она, как бы это сказать, чувствовалась как-то по-настоящему, мне даже на мгновение показалось, что он наконец решится…

— Но этого так и не произошло.

— Нет Госпожа. Ему, видите ли, захотелось спать!

— Ты это тоже почувствовала?

— Да, госпожа. Казалось, что его чувства как будто бы мои, его желание, его восторг от вида меня и Ринги... Это... Сложно описать эту искренность его чувств, все было так, словно я сама их переживала. Даже эту дискордову сонливость!

— МЫ слышим обиду в твоём голосе? Это так важно для тебя?

— Да, Госпожа. Не знаю почему, но что-то внутри требует его внимания, и мы уже даже думаем взять его силой. Но боимся, ведь для него это было бы неприятно, и кто знает, к чему приведет.

— Мудрое решение. Для жеребцов этот момент всегда был сложнее, чем для кобыл, которых подталкивает к этому природа, и попытки избежать его, особенно среди подростков, особенно среди пегасов, были и будут всегда. Слишком неравное соотношение полов у вашего вида. Вот увидишь, он еще устроит пару истерик по поводу того, что за его биологической функциональностью не замечают его личность, что попросту используют его, особенно — во время весны. Жеребцу имеющему особых пони, всегда сложнее смириться со своей природной ролью и необходимостью, находясь в окружении требовательных кобыл. Конечно же, это проходит, но это всегда драматично. У одних это приводит к тому, что они бросаются на всех кто только махнет хвостом, у других — к попытке спрятаться в своем маленьком табуне. Но проблема в том, что Санни — особенный, единственный в своем роде, и его долг — иметь как можно больше детей, чтобы восстановить свой вид.

— Но разве вы не можете создать еще фестралов? Как когда-то в прошлом?

— К сожалению нет. Для этого МЫ сейчас слишком слабы, а заключение на луне и Найтмер Мун забрали у НАС те силы, что подчинялись НАМ до этого, и НАМ понадобится еще много времени что бы восстановится, поэтому НАМ придется полагаться на биологию. В некоторых пони сохранились черты ночного народа, и с его помощью МЫ сможем их усилить. Шансы, конечно, невелики, но они есть, и МЫ не можем их упустить.

— Я понимаю, Госпожа.

— К сожалению, нет. МЫ не можем надеяться на вас и на его выбор, и желание НАШЕ может рано или поздно разрушить ваши отношения.

— Мне кажется тут вы все же заблуждаетесь, Госпожа.

— Надеемся на это. МЫ можем подождать несколько лет, дать вам время... Но не больше.

— Думаю, мы сможем его к этому подготовить, — Принцесса села передо мной, и взглянула прямо в глаза.

— Крисси, мне кажется ты все же не понимаешь, что Я не просто хочу время от времени просить его обращать внимание на каких-то кобыл. Я хочу заставить его делать это постоянно, с особыми, отобранными Мной пони, использовать его, и это может погубить его, и стать проклятьем для тех пони, что пройдут через это. Я эгоистка, старая и глупая кобыла, готовая на многое ради своей мечты. Даже предать своего внука.

— Не говорите так! Вы его любите, иначе небыли бы столь откровенны, и не разговаривали бы со мной. Да и мне ли вас судить? В сущности, мне кажется, что я такая же, я хочу быть рядом с ним, несмотря ни на что. Пусть даже просто рядом, без прав, без статуса, даже как Ринга, в ошейнике. Но рядом, чувствовать его взгляд на своей спине, его тепло по ночам, когда он лежит рядом, — Волна приятных мурашек пробежала по моему телу совершенно некстати, что явно не скрылось от ее взгляда.

— В тебе говорит любовь, но она может уйти.

— Тогда что я потеряю, Госпожа? Ведь я буду свободна уйти, а он найдет утешение в другой.

— Самоотверженно… — Задумчиво, и как мне показалось, с толикой гордости, сказала она. Немного помолчав, Луна продолжила. — Послезавтра он столкнется со своей судьбой, с расплатой за наши грехи, с чужим мировоззрением и традициями, с чужим миром Зебр. И ему придется вести себя как зебра. Он поддастся, у него не будет выбора — и тогда вы потеряете возможность стать первыми в его жизни.

— Стоит ли беспокоиться, если он пока даже внимания на нас не обратил?

— Стоит. Он умен и логичен, и это сыграет с ним злую шутку. Понимая, что его решение может привести к конфликту, он постарается его избежать. А еще — он жеребец, а зебры прекрасно знают, как пробудить его естество. Что значит, что у вас осталась всего одна ночь.

— Но как же так, Госпожа?

— Сегодня вечером мы получили ноту из посольства Зебрики. Нам не нравится это, но отказать мы не можем, и послезавтра Санни встретится со своей судьбой, пока только вскользь.

— Не брать же его силой…

— Нет, но я могу помочь вам, если вы согласны.

— Думаю да, Госпожа! — раздался за моей спиной голос Ринги, но обернувшись, я увидела лишь серое, размытое пятно.

— Вы точно в этом уверены? — Спросила она, как мне поначалу показалось, у нас обеих.

— Да, Мать Ночи. Это и мое решение, — Совершенно незнакомым голосом ответило пятно.

— Да будет так. Я рада вашему решению. Что ж, нам предстоит долгая и интересная ночь.

И она и в правду была интересной, познавательной и будоражащей — куда там каким-то несчастным книжкам. Пусть даже и с двигающимися картинками.

Санни

Холодно, мерзко и противно до скрежета зубов. Если в больнице это было не так заметно, то стоило мне вернутся в замок, в свою комнату, как чувство пустоты и одиночества клыками Вендиго вцепилось мне в горло. Ни Ринги, ни Крисстал нет — конечно, они обе здесь, в замке, в своих апартаментах. Но они меня не пустили даже на порог, и никто из них разговаривать со мной не стал. Они даже не открыли мне дверь. Не спорю, поначалу мне казалась, что сложившаяся ситуация мне даже на копыто — тишина, покой, и кровать в полном моем распоряжении. Хочешь — спи вдоль, хочешь — поперек, можешь даже раскинуться звездочкой, никто тебе мешать не будет. Но тишина напрягала, она как будто душила меня изнутри, издевательски звеня в ушах. Я даже подловил себя на мысли о том, что сейчас был бы рад даже крикам очередной ссоры девочек. В конце концов, я не вытерпел, и вновь пошел к двери в их комнаты. На этот раз мне даже не стали открывать, хотя за дверью явно слышались их голоса. Постояв еще немного, я тяжело вздохнул и пошел обратно к себе, сходу завалившись на свое ложе. Чтобы хоть как-то отвлечься, я взял с прикроватной тумбочки книжку, что была подарена Селестией. "Социально-политические системы от А до Я" — красовалась надпись золотом на невзрачной обложке. Я не знаю, сколько времени она потратила на эту книгу, но сразу было ясно, что много. Мелкий, достаточно быстрый, но при этом, не лишённый завитушек и украшательств, почерк покрывал почти четыре сотни страниц, не считая маленьких рисунков на полях. Ну, а на последней же странице красовалось "Я просто пробежалась по верхам". Кратко и содержательно, в ней перечислялись основные, по мнению Селестии, социально-политические устройства, от первобытного до современного, при этом некоторые давались со странными модификаторами “Теоретический”, “Прототип”, “Эквестрийская модель”, “Сталионградская модель”, и много других. И чем моложе был строй, тем, похоже, больше он имел вариаций. К примеру, первобытно-племенной имел только теоретический и эквестрийский модификаторы, тогда как гораздо более молодой коммунизм имел их десятка два, и даже несколько модификаций в модификациях, к примеру, коммунизм военизированный, экспансивный, и даже теоретический. Так что, чем больше я втягивался в чтение этой, как мне показалось, не столько книги, сколько брошюрки-памятки, я все больше понимал, что раньше и в правду было жить лучше — главное, иметь дубину покрупнее, и быть кобылой. Разбирая ее записи, я все больше приходил к выводу, что половина писателей, хорошо, хоть не большая, из тех, кого я читал до этого, в общем-то были непроходимыми демагогами и болванами. Как ни странно, именно так и должно было быть, ведь чем знаменитей было имя на обложке, тем бредовее было то, что в книге писалось! Идея псевдоинтеллектуальной массы, заимствованная Селестией для своей модели, была проста и гениальна. По ней проходил естественный интеллектуальный отбор, и если ты действительно умный и главное, не ленивый пони, то почитав для затравки массовую литературу, в которой очень мало полезной информации, зато полно демагогии и пространных рассуждений, ты пойдешь дальше, к менее известным авторам, где тебя уже ждут нужные тебе знания. Ну а если ты лентяй, то погрязнешь в этой демагогии и псевдонаучности по самые уши. Достаточно, чтобы ходить высоко задрав нос, но далеко до того придела, когда знания могут на что-то действительно повлиять. А главное, ты сам выдаешь свой уровень образования тем, какие книги читаешь и мыслями, которые крутятся в твоей голове. Всего пара вопросов — и все с тобой понятно, вот, что имела в виду Селестия, удивляясь тому, что я читаю. А потом это псевдонаучное стадо порождает следующее поколение таких же жвачкоголовых лентяев. По всему выходило, что настоящая наука должна существовать под жестоким патронажем принцесс, чуть ли не тайно, но с их политикой ограничения прогресса им это было только на копыто. За всеми этими рассуждениями, с неспешным и вдумчивым чтением книги, которой, как я уже тогда понял, цены нет, я все больше начинал понимать, что такое управление огромной страной, причем не псевдокопытоводство на уровне приказа, к примеру, бригадира строителей — своей бригаде, а на уровне целой страны! И я все больше начинал уважать и восхищаться своими бабушками, которые делали это, как мне тогда казалось, легко и просто.

За всем этим я и не заметил, как настал уже поздний вечер, и на мой балкон с тихим шелестом перьев опустилась Луна. Воровато оглядевшись, она осмотрела мою комнату и, видимо оставшись довольна моим одиночеством, прошла внутрь, на ходу умыкая у меня из-под носа книгу. Видимо, узнав ее, она из вредности поставила ее на самую дальнюю и высокую полку моего книжного шкафа — вернее того, что от него осталось.

— Довольно заумно, ты не находишь?

— Не нахожу. На мой взгляд довольно-таки интересно и информативно.

— Все еще дуешься?

— Нет. В конце концов, ты бы ничего не изменила. Сам виноват.

— Ну почему же? Я бы могла их выслать из Эквестрии, — Наигранно веселым голосом предложила она.

— Ага, и посадить в тюрьму в месте ссылки, и так далее. Нет, это не выход, завтра попробую еще раз с ними помирится. В конце-то концов, у них иссякнет терпение, и они сдадутся.

— Эх, если бы все было так просто, Санни, никогда бы пони не понадобилась богиня любви и плодородия. Но впрочем, скоро ты и сам это поймешь.

— Надеюсь, не на своей шкуре.

— Я тебе открою маленькую тайну — на это не надейся, ты еще не раз будешь бит. Конечно, не всегда физически, но всегда в самое сердце. Ну, или печень, или еще куда попадут.

— Я одного только не понимаю — за что?! Ну да, я их напугал! Ну да, посадил в шкаф и там закрыл! Бывает. Ну, разнес полкомнаты... Но я их копытом не тронул! Все выглядело как дурацкая шутка!

— Шутка? Ты серьезно? Ты уж извини, но надо быть мулом, чтобы решить, что по первой паре пунктов тебе по хребту не проедутся. Ты знал, что они вычислили Берри еще полгода назад? Устраивали пижамные вечеринки пока ты... хммм... “спал”, всячески общались, как-то пытались привыкнуть друг к другу... Особенно Берри.

— Не знал.

— Конечно не знал! Ты даже не догадывался об этом, как мул, упершись в то, что все хорошо, и видимо, всю жизнь собирался бегать от них и прятать свою истинную сущность.

— И потерять их только потому, что я монстр.

— Тогда бы они убежали от тебя гораздо раньше, просто пообщавшись с Берри. Конечно, от нее иногда и так лучше держатся подальше, она все же на маленького монстрика всегда тянула куда как больше тебя. А ты — хорошо воспитанный, образованный молодой пони, и даже аристократ.

— Но…

— Но что? Ты бы попытался? Не ты первый, не ты последний, но всегда кончается это плачевно. Есть то, что многие жеребцы не понимают, и надеюсь, раз ты сам этого понять не смог, так хотя бы запомнишь — в каждой кобыле живет страх! С самого раннего детства живет страх одиночества, страх ненужности, страх того, что она останется без жеребят и жеребца. Этот страх еще сильнее, когда у нее есть особенный пони, пусть и с табуном, но ее, и она на многое способна, если вдруг поймет, что кто-то может у нее его отнять, отнять навсегда. Спроси маму о Дарккроушаттене, что она чувствовала, когда сочла, что потеряла вашего отца. И ты, по глупости своей, заставил их испугаться, что они потеряют тебя, что каким-то образом Шутник останется вместо тебя, заменит тебя. Им же нужно отнюдь не твое тело, хотя его им уже тоже жутко не хватает, но им нужен ты.

— По-моему, ты преувеличиваешь.

— Ну ты и наглец.

— Может быть, но я не хочу, чтобы ко мне относились как к собственности, пусть и в таком скрытом виде.

— ТЫ совершенно ничего не понял. Что же, быть может, когда ты, в очередной раз, своими действиями повернешь этот страх против себя, и тебя поколотят сильнее, тогда ты прислушаешься к моим словам.

— Может быть.

— В любом случае, ты должен извиниться.

— Уже пробовал, сегодня. Дважды. Они даже не хотят меня видеть.

— Это и не удивительно. Им нужно остыть, обдумать сложившееся положение, а еще — они выполняют мою просьбу.

— Твою просьбу?!

— Да, Санни. Раз уж так случилось, и в такой подходящий момент, нам стоит обсудить с тобой очень важный вопрос, и я не хотела бы их присутствия здесь.

— Какой, к Дискорду, вопрос?! Ты вмешалась в мои отношения! Ты приказала им!

— Не приказала, а попросила.

— С твоей манерой просить — это одно и тоже!

— Постой, сначала выслушай меня...

— Как будто ты оставляешь мне выбор!

— Да оставляю. В ущерб себе, в ущерб будущему всего вашего рода. Я только попрошу тебя и оставлю тебе выбор.

— Как благородно с твоей стороны!

— Санни, будь серьезней. Не давай мелким обидам затмить твой разум, ведь разговор и просьба моя и вправду очень важны.

— О, не сомневаюсь!

— Ты и твоя сестра для меня — подарок судьбы, по-другому и не скажешь. Вы — второе начало расы Ночных Пегасов, но вас только двое.

— О, а тебе бы хотелось, чтобы “нас” по Эквестрии табуны шастали? Бабочек, мышек, кроликов, поняш кушали?

— Да, Санни. Ваш род никогда не был многочисленным, и у него есть недостатки, а вернее то, что другие считают недостатками. Но он был, и я хочу его восстановить.

— Так восстанавливай, кто тебе мешает?!

— Не все так просто. Подумай сам, ведь я уже говорила, что в этом вопросе я не могу положится на твою сестру. Постоянная беременность, ради очень малых шансов родить фестрала — это разобьет ее жизнь.

— Причем тут беременность? Ты же создала их с помощью магии!

— Не магии, но технологии. И она мне больше не доступна.

— Технологии?

— Да, я расскажу тебе о ней позже, когда ты достаточно окрепнешь, чтобы принять некоторые вещи, связанные и с твоей семьей, и с некоторыми древними тайнами. Пойми, эти технологии больше не доступны, и мне нужна твоя помощь. Гены ночных пони хоть и редкость, но все же довольно часто встречаются, и шанс того, что при определенном подборе партнеров родится фестрал — очень высоки. Как с вами — у Скраппи оказалась очень чистая линия, ну и Графит не подкачал, но это неимоверно редкий случай. За все то время, что я была на луне, такого не случалось ни разу. По крайней мере о таких случаях не известно.

— Мне не нравится к чему ты клонишь...

— Мне тоже этот вариант не очень нравится, но он единственный, что у меня есть.

— Я и со своим-то табуном не могу справиться…

— О, об этом не беспокойся. Ты не узнаешь ни их имен, не места их жительства, но если пожелаешь, то я буду держать тебя в курсе о рождаемых фестралах, но не более того.

— Мать с нами мучилась, пыталась скрыть, как только могла, а ты хочешь на это обречь уйму пони?!

— Нет, на этот раз я более подготовлена. Фестралы будут расти свободными, среди себе подобных, в старом городе под Кантерлотом. Там же, где когда-то жили их предки.

— То есть, ты фактически сажаешь не родившихся жеребят в тюрьму?

— Я хочу сберечь их.

— Посадив в пещеры!

— Нет, пещеры там только вокруг города, сам город опечатан.

— Кстати, почему ты о нем не рассказывала?

— К примеру, чтобы одна наглая рыжая мордочка не сбежала бы туда в поисках приключений. Или ты, например.

— Ладно, похоже на правду.

— Я не прошу у тебя много. Лишь одну ночь в месяц.

— И как ты себе это представляешь? “Девочки, смойтесь — у меня тут долг перед Эквестрией намечается” — так, что ли?

— Они меня поняли быстрее, чем ты, и согласны уступить. Не злись.

— Не злиться? Ты говоришь, что оставляешь выбор за мной, но при этом договариваешься с ними за моей же спиной!

— Согласна, виновата. А ты не подумал о том, что иначе тебе бы еще раз на орехи досталось?

— Каким интересно образом?!

— А таким. Представь, что мы бы призвали их к себе и объяснили ситуацию, а также мою просьбу, сказав при этом, что ты уже согласен. Думаешь, на тебя бы не обиделись?

— Почему это?

— Потому что ты не посоветовался с ними. Да, право выбора, конечно, это право жеребца, но с одобрения всего табуна, а тут ты решил все и за всех, а значит — повеса и бабник. А далее — приступ ревности, со всеми вытекающими последствиями.

— По-моему, ты все же преувеличиваешь.

— По-моему, у меня в делах сердечных опыта побольше, молодой жеребец!

— Это уже не сердечные, это... Даже не знаю, как назвать.

— Если ты согласишься, то я даже позволю тебе, пару раз в год, шантажировать меня раскрытием нашего маленького договора, твоей матери. Подумай. По сравнению с ней, чудеса из твоих книг — жалкий пустяк.

— Я даже не знаю, что ответить. Честно.

— Понимаю, Но надеюсь на твое согласие.

— Наверное, стоит покончить с этим сразу? Ты ведь не отстанешь, и этот разговор будет повторятся, снова и снова?

— И рано или поздно, я услышу “Да”.

— Тебе этого так хочется? А ты не думала о том, что сейчас ты выступаешь в роли сводницы, и ведешь себя так же, как и Голд с Берри? Принуждая меня, решив за меня, ее интересы ты тоже сама отстаивала. А мои? Или это потому, что я жеребец?

— Признаю — потому что ты жеребец. Для тебя нет тех одиннадцати месяцев жизни, что нужны кобыле для того, чтобы выносить дитя. Тех многих лет, что нужны для того, чтобы поставить жеребенка на ноги. Для тебя, как бы ты сейчас ни старался представить это в свете двойных стандартов, это будет просто приятный вечер, а для нее — ответственность на всю жизнь.

— Не скрывай ответа за словами. Ты принуждаешь их к тому же, к чему, по-большему счету, пытались принудить Берри!

— И мне стыдно за это. Этот план был единственным на протяжении почти пятнадцати лет. Как бы я ни старалась найти другие варианты, мне это не удалось, и мне стыдно, что мне приходится это делать. С детства приучать их к мысли о том, что это их долг — передо мной, перед Эквестрией. Но ни одна из них не останется одна, я облегчу их бремя так, как только смогу.

— Я должен знать обо всех своих детях, не важно, кто они. И я буду следить, чтобы твоя сделка с собственной совестью не вышла им боком!

— Спасибо.

— Надеюсь, ты дашь мне хотя бы пару месяцев, чтобы я, для начала, разобрался со своими проблемами?

— Нет.

— Как нет?!

— Максимум — пять минут.

— Но… — Возмущенно воскликнул я.

— И никаких “Но”! — Она развернулась в сторону балкона, и плавно пошла к нему — С твоим подходом, решение ты будешь искать слишком долго, гораздо дольше, чем полгода, или год, и что-то мне подсказывает, что ты будешь ждать, пока кто-то не решит все за тебя, я или твой табун, которому еще не хватает решительности и наглости взять все в свои копыта. А раз так, то уж лучше это буду я.

— Какие еще проблемы?! — Но вместо ответа, рядом с ней возникла золотая пудреница. Она раскрыла ее и с силой выдохнула в мою сторону. Золотистая пыль тут же наполнила комнату.

— Основополагающие! — Она улыбнулась, и выскочила на балкон. Мне показалось, что она собирается улететь, но в место этого, она дважды сверкнула рогом, и выжидательно уставилась в какую-то, лишь ей одной известную точку, откуда, через несколько секунд, в ответ, несколько раз моргнул другой огонек.

— Что это? — Удивленно спросил я.

— Снотворное! — Глядя в ту сторону, откуда сверкало, ответила она. — Пока попробуем мягкие методы. Надеюсь, поняв, что ты теряешь, ты все же сделаешь правильные выводы.

— Какие еще, к Дискорду, мягкие методы?! — Возмущено подойдя к ней, выкрикнул я.

— Скоро сам все поймешь.

Через несколько мгновений я уже видел небесную повозку, запряжённую четверкой стражей, с огромной скоростью несущуюся к нам.

— Где бы ты ни был, в Эквестрии или в Зебрике, по ту сторону моря или по эту, прячась от меня, или же нет, живя тихой семейной жизнью, или на гребне событий — пока ты будешь способен выполнять твой долг перед Эквестрией, перед будущими поколениями и передо мной, он всегда найдет тебя! — Торжествующе протрубила она, глядя на приближающуюся повозку. — С ними ты можешь поступать по своему разумению. Ты можешь быть наивным юнцом или властным хозяином, но главное — выполни свой долг!

Я завороженно смотрел на повозку, в которой уже были видны две фигуры в темно-синих плащах, с накинутыми капюшонами. И тут до меня дошло, что происходит.

— Ты что? Хочешь, чтобы я прямо сейчас?! А как же девочки? Я же еще даже с ними не… — Лукавый взгляд Луны, с ее острой, почти хищной улыбочкой, меня остановил.

— Вот и подучишься. Книжку читал? Читал. В теории все знаешь. Но ты не беспокойся, их я учила, лично. — Ее лицо принимало все более хищное выражение, которое нравилось мне все меньше.
“Найтмер Мун! Настоящая Найтмер Мун! Не зря говорили о ней пони…”.

Тем временем, повозка остановилась у балкона, и ее пассажиры легко спрыгнули на пол. Рог Луны засиял, и я почувствовал, как медальон покидает мою шею. Я пытался было ухватится за него, не дать ей его снять, но он просто прошел сквозь мои копыта.

— Я заберу его. Получишь завтра утром. Если постараешься, — Иронично пропела она. — Лунной ночи, девочки. — Две фигуры в плащах почтительно склонились перед ней.

— Лунной ночи, Госпожа, — почти синхронно раздалось из-под капюшонов. Тут же магия Луны подхватила плащи, представляя моему взору двух кобыл, и это были те, кого я ожидал увидеть меньше всего. Заодно, это служило подтверждением, что Луна накачала меня снотворным, и теперь из каких-то своих вредных побуждений, она устраивает мне нравоучительные сны. Ведь на балконе весело улыбаясь мне, стояли Крисстал и Ринга.

— Я очень надеюсь на вас, — Луна подошла к кобылкам, и ее магия поиграла в их гривах — Простите меня, что толкаю вас на это.

— Мы все понимаем, Госпожа. Пожалуй, это меньшее, чем мы можем отплатить вам за вашу доброту. Да и сказать по-честному, давно пора, — Ответила ей Крисстал, с интересом поглядывая на меня. Облик уже спал, но они не испугались, и как мне показалось, даже наоборот, еще больше заинтересовались мной, хотя кобылки уже видели меня во всей красе тогда, в Понивилле. Мне почему-то показалось, что она сейчас подойдет и шандарахнет меня хорошенько копытом по лицу, но нет, ничего такого она явно не планировала.

— Будьте с ним поласковей, а будет болтать — разрешаю связать, — На лице Луны опять промелькнула хищная улыбка. — Он пока не понимает, как ему повезло.

— Мы постараемся, — Так же хищно улыбаясь, ответила ей Ринга.

Я стоял и в ужасе смотрел на происходящее. Какая-то часть меня хотела бунтовать, бежать, кричать о неправильности того, что происходит, о недопустимости этого, тем более, в моих снах. Но в тоже время, была и другая часть, которая уже растопырила крылья и всячески представляла, как это будет, а раз это сон — так почему бы и нет? Тем временем, Луна подошла еще ближе к своим подопечным, и что-то шепнула им, отчего их глаза в удивлении расширились, а улыбки стали еще более хищными.

— А может, не надо? — Сипло выдавил я из себя, но вместо ответа был удостоен лишь ироничной улыбки Луны.

— И что мне с тобой делать… — Она вновь раскрыла пудреницу, и направив ее в мою сторону, с силой выдохнула. Серебристая пыль вмиг наполнила мою комнату, — Он ваш, а я вас покину. — Быстро выйдя на балкон она последний раз оглянулась на меня — Не будь букой!

Она расправила крылья и вспорхнув, улетела прочь. Я вдруг поймал себя на мысли о том, что никогда не думал, что у нее такой симпатичный круп — подтянутый, сильный, и стройный. За этой мыслью я и не заметил, как кобылы окружили меня, всячески ко мне ластясь. Их прикосновения, легкие и мягкие, вызывали странные и сильные чувства, не такие, как я привык испытывать к ним в повседневной жизни. Абсолютно другие, возбуждающие. А когда губы Крисстал оказались на моих, и ее язык оказался у меня во рту, объединяя нас во взрослом поцелуе, на который я даже не решался, я совсем потерял контроль над своим телом. Немного поколебавшись, я ответил ей, неумело, осторожно, за что тут же был вознагражден легким и нежным покусыванием за ухо от Ринги. Ее зубки пробежались по самой кромке моего уха, вызывая нервную дрожь, но она не остановилась только на ухе, и быстро куснула меня за загривок, и не спеша пошла вниз, по шее, все сильнее и сильнее прикусывая мою шкурку. Внезапно, они оказались в какой-то точке посередине шеи, и меня словно шандарахнуло магией — разряд пробежался от шеи и до хвоста, еще больше раскрывая мои, и без того стоячие, крылья.

— Молодец. Но будет куда как приятнее, если ты сам будешь проявлять инициативу, — Оторвавшись от меня, посоветовала Крисстал. — Любая кобылка хочет чувствовать себя подвластной, не забывай этого.

Недолго думая, я рванулся вперед, и впился в нее, как только мог. Мой язык с силой прошёл в нее и по-хозяйски начал осматриваться, всячески подавляя сопротивление ее язычка, а правое копыто уже вцепилось в ее гриву, лишая возможности к отступлению. Она довольно и одобрительно замурлыкала, явно давая понять, что я на правильном пути. Но и Ринга не дремала, ее зубки вовсю бегали по моим крыльям и между ними, ее мордочка то нежно тыкалась в пух под крыльями, играя там носиком, то с силой впивалась в кромку крыла, неизменно вызывая волны приятного тепла. Ее нога вдруг оказалась на моем крупе и слегка прижала его, словно намекая, что мне стоит присесть, и я тут же оказался стиснут в ее объятиях. Немного поигравшись с моим загривком она слегка оттянула меня назад, буквально положив на себя и разорвав наш с Крисстал поцелуй. В таком положении я оказался полностью открыт для Крисстал, представ во всей своей красе. Хвост было метнулся прикрыть меня, но тут же был перехвачен Рингой, вытянут из-под моих ног, и прижат к полу.

— Вот это инициатива! — Почти пропела Крисстал.

— Расслабься, тебе понравится! — Ринга снова начала покусывать мои уши, при этом крепко придерживая, видимо, опасаясь, что я попытаюсь сбежать. Крисстал, тем временем, обхватила меня передними копытами и начала, не спеша, ими двигать вверх и вниз, почти с садистским удовольствием смотря мне в глаза, и видимо, наслаждаясь моей покрасневшей рожей и закатившимися глазами. Поняв, что она хочет делать, мне жутко захотелось снова схватить ее за загривок, но крепкая хватка Ринги, словно почувствовавшей мое желание, не дала мне этого сделать.

— Не спеши. Ты все получишь, но только тогда, когда мы этого захотим, — Прошептала она мне на ухо, и даже тепло ее дыхания вызвало волну удовольствия.

— Считай это наказанием за плохое поведение, — Освободив меня на одно, невыносимо долгое мгновение, сказала Крисстал. — Ты не находишь, что кто-то тут снимает сливки один, забыв про нас? — Крисстал улыбнулась и обхватив меня губами, чуть-чуть впустила в себя, словно это был мой язык, но только побольше.

— По-моему, ты права, — Ринга отпустила меня и положила на спину — Тебе стоит перевернуться и встать.

Вот уж чего мне не хотелось, так это того, чтобы Крисстал прерывалась, но быстро сообразив, что если я не буду слушаться, то и добавки не будет, да и девочки, хоть и воображаемые, но все же свои, я решил повиноваться, и очень скоро оказался в интересном положении — голова и плечи Крисстал оказались у меня между задних копыт, где она продолжила свою игру, а сам я, грудью на полу — перед Рингой, лежавшей на спине и раскинувшей копытца. Упругий животик и маленькое вымечко так и хотелось зацеловать и погладить, а ее аромат распалял меня еще больше. Такого я не видел даже когда подсматривал ночью за ними, пытаясь хоть что-то разглядеть в полутьме. Она плавно качалась вперед и назад, так и маня к себя, и я не стал сдерживаться, обхватив ее и запустив свои губы в мягкую, и почти сладкую на вкус шёрстку ее животика. Я буквально пьянел от ее запаха, от ее тепла и вкуса, мне все больше хотелось чего-то еще. И она знала это, чувствовала это, она обхватила мою голову и не спеша опускала все ниже и ниже, я с наслаждением прошёлся от ее животика к маленьким мягким бугоркам между ее крепких бедер, и не заметил, как оказался вплотную с самой сокровенной кобыльей тайной. Крисстал и Ринга частенько награждали меня завораживающими видами, но то, что я увидел сейчас, не шло ни в какое сравнение с виденным. Ее дурман охватил меня с новой силой, и не выдержав, я поцеловал ее сильно, и по-взрослому. Она тихонько охнула, вдавив мою голову в себя еще сильнее. Я играл с ней, неумело, иногда даже грубо, но ее копыта всегда подсказывали мне, что я делаю не так, направляя меня, куда нужно — отстраняя или наоборот, прижимая к себе. Крисстал же, наблюдая мои успехи с ее подругой, тоже старалась — казалось, ее язык был везде и повсюду, а ее мягкие губы, словно кольцом, сжимали меня, старательно и уверенно ведя к цели. И я не заставил себя долго ждать — мощная волна проскочила по позвоночнику, в судорогах удовольствия скручивая мое тело, я был словно заряженная пушка, которой наконец-то дали выстрелить со всей своей мощью, со всей силой. Ринга недовольно заворчала, но поняв, что произошло, лишь улыбнулась и отпустила меня, давая отдышаться и придти в себя.

Моя голова лежала на ее животике, медленно покачиваясь в такт дыханию, а перед глазами полыхали звезды. Тело приятно ныло, и явно хотело остаться в таком положении навсегда. Но пощада была недолгой — как только волны удовлетворения начали стихать, Ринга почувствовала это, и потребовала “продолжения банкета”, а ее передние ноги подхватили меня под плечи и потянули вверх. Я не стал сопротивляться и вмиг оказался напротив ее огромных, карих глаз, ее губы тут же сплелись с моими в мягком и ласковом поцелуе. Она не была столь настойчива, как Крисстал, ее язычок скорее был похож на ужика, до поры до времени выжидающего, а потом, дождавшись момента, обвивающего свою жертву со всей возможной прытью и силой.

Вскоре я почувствовал копыта Крисстал, поправившие меня, и направившие во что-то теплое, влажное и пульсирующее. Туда, где я никогда не был, но так хотел, мечтал ночами, глядя на подруг, но так и не решался. Запоздалое осознание того, какой же я дурак, проскользнуло на задворках сознания, вместе с обидой на самого себя и на то, что я делаю, но они тут же улетучились, как только Ринга начала, не спеша, двигать бедрами, дразня и маня меня.

Она лишь тихо ойкнула и впустила меня, сжимаясь в попытке не выпускать, и радостно расслабляясь при моем возвращении. Она изгибалась подо мной, вызывая желание еще сильнее вернуться, погрузиться в нее как можно глубже — она играла со мной, не давая мне поначалу этого сделать, но как же было приятно, когда, наконец, мне это удалось! Удалось стать с ней так близко, как только это возможно, слышать ее дыхание и тихие, гортанные вздохи, ее ноги, трепавшие мою гриву, то прижимавшие меня к Ринге, то отталкивающие лишь для того, чтобы ее тело выгнулось еще сильнее. Она продержалась недолго, и с тихим шипением сжалась, так сильно, что у меня потемнело в глазах от охватившего меня желания. Я и не подумал останавливаться, несмотря на то, что она уже почти кричала подо мной, и через несколько минут новая волна удовольствия заставила меня упасть на изможденное, вздрагивающее подо мной тело.

В конце концов, дав нам отдохнуть, Крисстал потащила нас в ванную, где, заодно, прочла лекцию о гигиене, раз и навсегда запретив мне, без помывки, брать их сразу, а тем более — сейчас, пока они еще девочки, что и подтвердила, смывая с нас не только пот и соки, но и кровь Ринги. Еще больше разомлев под теплыми, упругими струями, я уже ничего не хотел, только завалиться спать до понедельника, а то и до вторника, но с моим мнением никто не собирался считаться, и примерно через час все повторилось, только подруги поменялись ролями. К сожалению, тут прошло все не так гладко, как с Рингой — Крисстал было очень больно и она никак не могла меня впустить, хотя эта борьба меня дико заводила. В конце концов, я решил сдаться, но Крисстал обиделась на меня за то, что я не даю ей шанса лишь потому, что она не смогла стерпеть мою грубость и неопытность, но все же мне удалось уговорить ее потерпеть, хотя бы час. Я пытался занять это время разговорами, но диалог не клеился — они ничего не хотели говорить о нас, но зато поддерживали разговор на другие, не связанные с нашим табунком темы — о мире, о звездах, о любви и прочей чепухе, медленно вползавшей в мою голову. В конце концов, мы вернулись к делу. Крисстал было не так больно, как в прошлый раз, она смогла достаточно расслабиться, и пусть она не получила такого же удовольствия, как Ринга, но все-таки, прижавшись ко мне после всего произошедшего, не могла стереть с лица довольную и гордую улыбку.

---

Проснулся я уже глубоко за полдень, один, на куче смятых, еще пахнущих ночными гостьями простынях, без привычной за последнее время ломки в крыльях и странным умиротворением в душе. Конечно, это был всего лишь сон, мечта о том, что могло бы быть, не держи я как идиот язык за зубами. Медальон, как ни странно, лежал на прикроватной тумбочке — если я правильно понял, то Луна усыпила меня, когда мы подходили к балкону. Получается, медальон она сняла уже во сне? Но зачем? От попытки логического мышления потихоньку, и очень некстати, начала просыпаться и совесть, а она была не столь рада, и не так доброжелательна ко мне, и если от физических напоминаний я избавился довольно быстро, перестелив постель и приняв долгий и тщательный душ, то от следов в совести избавиться я так и не смог, как бы себя не убеждал в том, что это всего-лишь наваждение. Да, конечно, оно выставляет меня болваном в истинно любимом жанре Луны — в мечте о том, как оно могло бы быть, но как-то признаваться что Луна все-же добилась своего, и я себя чувствую полным, а теперь, еще и одиноким болваном, как-то не хотелось. И так хорошо начавшееся утро становилось все мрачнее и мрачнее. Так хотелось свалить всю вину на бабушку, на ее магию, на ее давление, но мерзкий червячок все твердил “А почему ты молчал? Чуть более доверительное поведение — и ничего бы не было. А вернее, все это случилось бы на самом деле”. Как назло, приползая на обед, я не увидел ни Крисстал, ни Рингу, отчего мне стало совсем муторно — казалось, сбылись мои самые худшие опасения, и они ушли, презирая меня, как последнего бабника и лгуна, как выражалась мать. Берри же посматривала на меня с явным удивлением и восторгом. К чему бы это? Ну, а Луна, в своем незабвенном облике Монинг Фреш, весело поинтересовалась, как мне спалось. Правда, по ее довольной морде сразу было понятно, что она прекрасно знает ответ — как-никак, это ее копыт дело, можно было и не отчитываться. Поэтому я, пробурчав “Нормально!”, плюхнулся на свою подушку, расстроено глядя на два пустых места рядом с собой.

— Что ж, если нормально, то это хорошо. Сможешь, не заснув, вытерпеть зануду Кха, — Весело сообщила Луна.

— Зануда? Мне он таким не показался, — Я с неприязнью вспомнил нашу прошлую встречу. Все бы хорошо, если бы не его обман, пусть и помноженный на его же желание помочь. В общем, отношение к старику у меня сложилось глубоко неоднозначное.

— Поверь мне, он еще та зануда, когда дело касается его официальных функций. Он их не любит, и делает все, чтобы и те, кто вынужден это терпеть, тоже их не любили. Что поделать — неформален он, от носа до копыт. Потому, наверное, и хороший дипломат. — Она улыбнулась, и подвинула ко мне тарелку с сочным куском мяса, обильно посыпанного зеленью, прикрытого горой жаренного сена. — Кушай, тебе полезно. Тем более — теперь.

— Найтмер Мун! — тихо прошептал я.

— Не без этого. — Ответила она.

Я посмотрел на нее с неприкрытой злобой, на ее лукавое, веселое лицо. Хотелось высказать ей все, и про ее методы, и про мой табун, но взглянув на Берри, я со скрипом зубов заставил себя успокоится. Не здесь и не сейчас, иначе каждая кобыла, от замковой горничной до Легата Легиона, будет в курсе моей личной жизни уже к вечеру этого дня.

— Хорошо, поговорим позже, — Сдался я.

— Вот и хорошо. Кушай, и спускайся к главным воротам — там тебя уже ждут.

Она весело подмигнула, явно оставшись довольной моей молчаливостью, и подскакав поближе к Берри, тут же начала с ней о чем-то трепаться, что-то о косметике, и прочей кобыльей премудрости. Я же молча жевал вкуснейший стейк а-ля “От мамы” — правда, половина рецептов замковой кухни, так или иначе связанных с мясом, с легкой ноги матери гордо носила этот титул, особенно после того, как ей удалось устроить тот знаменитый званый ужин в честь заключения мира. Многие до сих пор зеленели при упоминании готовившихся там блюд, или краснели от гнева, вспоминая первые за долгие годы, протесты, которые высказывали пони при виде мясного довольствия, притащенного с собой грифонами. Тогда бабушкам удалось разрешить сложившуюся ситуацию, но до сих пор все мясные блюда, готовившиеся в отдельном помещении для якобы посещавших замок высокородных грифонов, носили в меню название завтрака, обеда или ужина “От мамочки”.

И признаюсь, я старался не думать, откуда берется все это мясо.

Молча доев, я встал из-за стола и побрел по лестницам в сторону парадного зала. На душе все сильнее скребли кошки, тем более, как я уже подозревал, несмотря на хорошее начало дня, а так же не менее хорошую ночь (что, как ни крути, было правдой), день обещал быть препаршивейшим. В караулке меня встретил незнакомый молодой офицер со своим десятком, который, не долго думая, усадил меня в повозку и отправил ее по назначению. Такой подход мне нравился куда как больше, чем доспехи и жаровня на солнцепеке, хотя в голову и закрадывалась мысль, что эта поблажка была сделана неспроста. Повозка резво катилась по улицам города почти не интересующего меня, а я просто пялился вперед, ничего не замечая, пытаясь разобраться в себе и в произошедшем. Гоняя одни и те же мысли по кругу. И все чаще меня посещала мысль о том, что меня просто используют, все и по своему — Луна, Кха, сестра... Я даже попытался разобраться, в чем же заключался подвох с Рингой и Крисстал — но не смог, ведь выходило, что никакого статуса я им не давал, а фрейлина — это же та же служанка, а там пойди разбери. А Ринга вообще зависела от меня, и я бы не удивился, если бы узнал, что это всем прекрасно известно, ведь намеки на ее положение я уже пару раз слышал, и не только от Даймонд Стар. Из круговорота этих темных мыслей меня вырвало сильное копыто офицера охраны.

— Сэр, мы приехали, — Видимо решив, что я сплю, он слегка толкнул меня, приводя в чувство.

— Уже? — Удивленно пробормотал я, и уставился на стены посольства Зебрики, нисколько не изменившиеся с момента моего первого, и доселе — последнего посещения.

— Да, сэр! — Решив, что мой вопрос направлен к нему, и является, в какой-то мере похвалой, с толикой гордости и бравады ответил офицер.

— Хорошо. Слушайтесь местных, не бузите, а то вас тут на место быстро поставят, — Почти машинально проворчал я, памятуя одного знакомого “перехватчика”.

— Да, сэр, — С удивлением и прорезавшимся почтением, ответил офицер. Я же вылез из повозки, и пошёл к уже знакомой будке охраны. Зебра на входе была другая — молодая и, как бы выразилась мама, “больше напоминала не воина, а дристуна-аборигена”. Доспехи на ней были пригнаны не плотно, оружие бряцало, и, как мне показалось, от нее веяло перегаром. Она явно меня узнала, так как сразу расцвела в улыбке.

— Ваше Высочество! Вы не представляете себе, как же мы рады вас видеть! Вот как если бы папа дорогой мой из могилы встал, и ко мне в гости пришоркал! — Почти без акцента проговорила она, тут же схлопотав подзатыльник от высунувшейся из будки еще одной зебры, что явно командовала ею. Она возмущенно ойкнула, и что-то вскрикнула на зебрийском, после чего повернулась ко мне, указывая на уже знакомую тропинку.

 — Проходите, вас встретят. А вам, морды цветастые, туда! — Она указала гвардейцам на пристройку, явно ожидая возражений. Однако их не последовало, и веселой ватагой, они проследовали в указанном направлении, даже не обратив внимание на отпущенную им вслед колкость.

— Милость богов вам, господин, ‒ Как и в прошлый раз, меня встретила все та же невысокая и полноватая зебра, только на этот раз её штанишки были зеленые. ‒ Добро пожаловать в дом достопочтенного Кха. Униженно просим вас ввериться его милости и его гостеприимству, что не знает пределов, и в знак доверия, что он вам оказывает, оставьте ваше оружие и доспехи здесь. — То, что на этот раз у меня ни того, ни другого при себе не имелось, особо ее не смутило. — Прошу вас, следуйте за мной.

На этот раз мы не пошли к залу философов, а по небольшой каменной лестнице, украшенной вставками из темного древа с зебрийскими завитушками, поднялись на второй этаж, где, проплутав по узким коридорчикам, вышли в просторный зал, который куда как больше напоминал рабочий кабинет, чем зал философов. Тяжёлые гобелены с замысловатой вышивкой, вперемешку с массивными деревянными шкафами прикрывали стены, а пол прикрывало несколько звериных шкур. Дальней же стены, как таковой, не было — вместо нее, за рядом колонн, украшенных тонкой резьбой, виднелся широкий, полукруглый балкон, на котором маячило несколько силуэтов зебр. Это меня удивило и наполнило мрачными предчувствиями.

— Достопочтенный, — Позвала сопровождавшая меня зебра, видимо, прервав разговор, шедший на балконе. Кха вошёл в комнату, и увидев меня, а так же поклонившуюся ему зебру, тяжело вздохнул, отчего становилось понятно его недовольство происходящим.

— Ты свободна, Кхаши. А вас, Ваше Высочество, я прошу пройти к нам, — Он развернулся и вновь вышел на балкон. Несмело, даже опасливо, я двинулся за ним. На балконе я с удивлением обнаружил, что с него открывается отличный вид на казармы и новые корпуса Легиона. Меня встретили, кроме Кха, еще три зебры. Двое из них, что стояли в углах балкона, на мое появление никак не отреагировали, как и положено охране, третьим же был очень крупный зебр, размером с иного стража дворцовой сотни. Его лицо украшал длинный, витиеватый шрам, идущий от уха вниз, к щеке, и перескакивая на горло, прятавшийся в воротнике его зеленой накидки, украшенной золотой вышивкой в виде все тех же кружков и завитушек. Сине-голубые глаза, как ни странно, были очень живыми, что сразу говорило о том, что передо мной не не просто солдат.

— Позволь представить тебе… — Но незнакомец прервал Кха своим глубоким басом.

— Зови меня Медведь, — Он улыбнулся и переглянулся с Кха, на что тот, не без удивления, кивнул, соглашаясь с просьбой. — Имя мое тебе ни к чему, потом все равно узнаешь, но звать-то так же будешь. — Он весело рассмеялся, от чего у меня, в прямом смысле слова, затряслось все внутри. Уж очень у него был мощный голос. — Кха, будь добр оставить нас. — Седая зебра лишь послушно кивнул, и поманив за собой охранников, направился к выходу без единого возражения, из чего сразу становилось понятно, что статус Медведя куда как выше его собственного. Несколько секунд Медведь буквально пожирал меня глазами, после чего не говоря ни слова, протянул ногу к моей шее, и быстрым движением стянул с меня медальон.

— Зачем?! — Только и успел спросить я, как волна испуга накрыла меня с головой.

— Не хочу, чтобы между нами оставались тайны. Я знаю кто ты, Дитя Звезд, Звездный Зверь, и хочу увидеть это своими глазами, — Он улыбнулся, и положил медальон передо мной, словно намекая, что я могу и не удовлетворять его любопытство.

— А сами при этом даже не хотите назвать свое имя! — проворчал я.

— Медведь и есть мое имя. То, что было дано мне при рождении, не имеет для меня ни смысла, ни значения, — Он опять басовито заржал, и с удивлением уставился на меня, увидев как мой облик спал.

— Довольны? — Скептично поинтересовался я.

— Доволен. И прекращай уже выкать, не подобало это братьям! — Я с удивлением посмотрел на зебру.

— Братьям?

— Я — Медведь Нгомо Сесе Квамбе, второй сын Нгомо Сесе Квамбе, и я пришёл за тобой! — Он опять заржал — похоже, это была его постоянная привычка.

— Не очень смешно.

— Знаю, — Проворчал он. — Я Брат Иийисе, как думаю, ты уже сам догадался, и один из немногих зебр, кто знает твою тайну. И один из совсем немногих, кто всячески поддерживает ваш брак.

— Без моего согласия, — Почему-то мне стало понятно, что Медведь и вправду считает меня кем-то вроде брата, и относится ко мне также, на равных, прямолинейно и честно, отчего моя подозрительность усилилась еще больше.

— Ты был мал и глуп, и все равно не оценил бы то, как тебе повезло. Ну, об этом мы еще поговорить успеем — слишком много тут подводных камней и долгих объяснений, и поверь мне, это все не стоит зря потраченного дня. И убери эту магию подальше. Отныне, на территории посольства, тебе запрещено ей пользоваться. Хотя нет, не так — в здании посольства. Очень уместное уточнение, не так ли?

— А как же те, кто здесь живет? Кха, к примеру?

— Об этом не думай. Кха и так все знает, а остальные — зебры проверенные, болтать не станут, хотя бояться и будут.

— Тогда зачем все это?

— Ну, когда-то нужно начинать. Сначала посольство, потом дворец, а там, глядишь, и вся Зебрика.

— Тебе так хочется вывести меня на сцену?

— И мне, и отцу, и тем многим, кто желает своему народу процветания. Но опять же, не будем об этом, если есть желание — расспроси Кха, уж что-что, а рассказывать-то он умеет. Так, что запомнишь на всю жизнь.

— А за одно заставит поверить во все, что захочет, — Немного недовольно пробурчал я.

— Это ты о том, как он к тебе свою внучку пристроил? Да, молодец старик, ничего не скажешь! — Он снова заржал.

— Внучку?!

— Ринга Торо Касин! Вернее, Ринга Торо Кхасин, если бы ее отец принял род своего отца. Он что, тебе так и не рассказал? — Доверительным тоном произнес он.

— Я даже не подозревал, но… Он же сам ее засудил!

— Эх, ну старик дает! Хотя его можно понять — Касин был идиотом, но дети-то его зазря страдать не должны. Тем более младшие, но раз старик тебе ни о чем не рассказывал, то уваж его тайну. Тем более, что Касин для него — больное место. Младший сын, отрекшийся от рода и выступивший против отца — недостойная тема для разговора, и годен лишь для сплетен.

— Я все больше его не понимаю.

— О, я даже не пытался. Он политик с большой буквы Т!

— Почему с “Т”?

— Тайна! Он — как вода в оазисе, с виду спокойная, теплая и предсказуемая, но дна почему-то не видно, а вздумаешь окунуться — замерзнешь. Но ты сам это быстро поймешь. Пойдем, я ведь не зря приехал! — Он потянул меня за собой в комнату так быстро, что я едва успел подхватить медальон. — Скажу честно, сюда я приезжал каждый год с того момента, как были подписаны наши договоренности, и каждый раз пытался с тобой встретится. Но то принцессы вмешаются, то твоя мать, то еще что-нибудь непредвиденное. Я даже удивлен, что на этот раз все получилось.

— Это наверное потому, что они даже от меня все держали в тайне. Луна все рассказала меньше года назад.

— О, и я их понимаю. Но осуждаю! Не в праве кобылы, пусть и богини, решать судьбу жеребца! — Он хохотнул, и посмотрел на мою удивленную морду. — Эх матриархальное воспитание… Ничего, мы это из тебя быстро выбьем!

— Мы?

— Я и Кха. Но в основном, конечно, Кха — из него лучше наставник получится, чем из меня, да я здесь ненадолго. Милостью Всевышнего и моего отца, у меня будет хотя бы два месяца, но это будет хорошее время! Если, конечно, меня не поймает твоя мать.

— У нее с тобой счеты?

— Поверь мне, немалые — во время войны я был еще юнцом, немногим старше тебя, но война укрепила меня, она сделала меня могучим и сильным, война против достойного врага. Я не хотел быть воином, и сейчас не хочу, мне больше по душе не меч, а слово, но как я мог оставить отца без своего верного копыта? А став командиром, как я мог подвести тех, кто идет за мной? Мы воевали достойно и с честью, и лишь проведение Всевышнего поставило против нас твою мать. И это хорошо!

— Чего же хорошего? Столько Зебр и Пони погибло.

— Проведение Всевышнего! — Он многозначительно поднял правую ногу к небу. — В этом огне родилось решение, что никогда бы не пришло в голову никому из нас. Решение, способное разорвать порочный круг междоусобиц, и сплотить нас. Дать нам толчок к развитию, но за всякое знание есть плата, и за свою неразумность мы заплатили — кровью.

— И это решение — я? — Скептично посмотрев на зебру, я криво усмехнулся.

— Нет, не ты. И не Иийиса. Вы — лишь символ этой идеи, витрина, как бы грубо это не звучало. И чем лучше вы будете смотреться, чем понятнее станете для народа, тем быстрее они начнут понимать, что старым порядкам не всегда есть место в новом укладе, и зебра может жить с пони бок о бок, даже если он Звездный Зверь.

— Разве это не так?

— Для зебр, особенно консервативного склада ума, это почти что ересь.

— Смотрю, ты к ним не относишься, — Он лишь улыбнулся в ответ, и не определенно покрутил ногой в воздухе.

— Что-то мы не о том болтаем. Все о политике да интригах — поверь мне, ты еще этим пресытишься, тем более, когда приедешь к нам. У нас этого добра навалом, не то, что здесь, в Эквестрии.

— Мне казалось, что наша знать в этом вопросе впереди всего мира, — Скептически ответил я.

— О нет, даже не в десятке. У вас есть, так скажем, иммунитет от политического сумасшествия, хотя если ты мне покажешь дурака, который пожелает пойти против богинь, быть может, я и поменяю свое мнение.

— Принцесс? Мне кажется иногда, что они только тем и заняты, что пытаются сдержать таких дураков.

— О, это всего лишь видимость, назидание тем, кто слишком высокого о себе мнения. Для сравнения: с тех пор, как они пришли к власти, прошли тысячелетия, тогда как самая длинная династия Зебр, правящих страной, насчитывает всего шесть поколений. Власть в копытах богинь, и это хорошо, а остальным достаются лишь крохи. Богини бессмертны, но они не правят всеми, лишь небольшим уголком мира, но мир гораздо больше этого уголка. Вот там и происходит грызня, ведь каков бы ни был лидер, он смертен, а что еще веселее — внезапно смертен. У богинь есть план на тысячелетия, им остается только его придерживаться, у остальных же планы идут прахом вместе с убитым, свергнутым, или скованным политическими кандалами лидером. И чем больше страна, чем сильнее различаются ее обитатели, тем сильнее этот конфликт, ведь каждый хочет кусочек счастья, и побольше, прежде всего — для себя. Принцессы выбили эту дурь из голов пони, и продолжают выбивать, они сравняли большинство, создав крепкий фундамент для своего трона. Да, пони не самый богатый народ, но им это и не нужно, о еде никто не думает, о воде тем более, хорошо отлаженный социальный механизм не дает им превратиться в озлобленное стадо, а стремление быть в чем-то лучше других всегда направляется в конструктивное русло. Но снова говорю, хватит об этом, — Он снова заржал. — Ибо это пустой разговор, не к месту да и не ко времени. А раз разговор пуст, то к чему он?

— К примеру потому, что мне любопытно.

— Тогда тем более, терпи и не задавай мне больше таких вопросов, иначе, узнав ответ, ты потеряешь толику огня, что горит в твоей юной душе, и на шаг станешь взрослее, мудрее, и глупее.

— Глупее? — Удивился я — Но как знания могут приводить к глупости?

— Знаешь я сейчас прекрасно понимаю Кха с его любимым “Подумай сам”. Как он меня в свое время достал — “подумай” да “подумай”, говорит! Так ведь над некоторыми вопросами всю жизнь думаю, и знаешь, когда сам находишь ответ на подобные вопросы, а главное, понимаешь, что сам же на себе и подтверждаешь свои выводы... В общем, непередаваемое ощущение.

— Может, это грубый вопрос, но у вас, в Зебрике, все философы?

— Нет, конечно. Далеко не все. Разве есть время у обычного трудяги на размышления о мире? Да и не накормят они его. Или у низкопоставленного чиновника, например? Нет, философия — это, пожалуй, то, что всегда отличало, прежде всего, нашу элиту. Ты просто пока не общался с обычными зебрами.

— Понятно. Я уже испугался.

— И правильно сделал, поскольку даже наши работяги задумываются о смысле своего существования куда как чаще, чем пони. Я иногда вам завидую, ведь под крылом принцесс вы поголовно счастливы, хотите вы того, или нет.

— И того же ты хочешь для своего народа?

— В смокву! Забыть об амбициях, о войнах, о религиозном дурмане, и просто быть счастливыми и равными... Хотя с равенством, пожалуй, уже перебор.

— Тебе нравится рабовладение? — Удивленно спросил я.

— Некоторые его аспекты. Пойми, то, что пони считают рабовладением, а вернее, их взгляд на это, очень далеко от действительности, но ты и сам это увидишь и поймешь. Главное, что не понимают пони, это то, что рабовладение — не только владение кем-то, это ответственность за кого-то, кроме себя, за его благополучие.

— И огненная яма для тех, кто попытается отказаться и сбежать! — Вспоминая о Ринге и ее матери, я передернулся.

— Далеко не всегда. Все зависти от договора и от самого вида владения. Возьмем, к примеру, хемуу — с точки зрения пони, они рабы правителя, но единственная их неволя — это то, что они выполняют приказы правителя там, где он прикажет, и занимаются тем, что он потребует. Они имеют право на дом, на семью, и нередко являются очень опытными в своем деле зебрами. У них нет даже надсмотрщиков и есть гарантированный отпуск в сезоны посева и сбора урожая, они получают еду и деньги за свой труд. Нередко, они сами имеют пару рабов — сохемуу, которые, в свою очередь, получают еду и кров, становясь их подмастерьями. В результате получаются некие цепочки зависимых друг от друга зебр, с четкой иерархией. Рабов без прав, в том смысле, который имеют в виду пони, мало — в основном, это преступники, предатели, дезертиры и прочий сброд.

— Тогда почему же мать Ринги и ее саму ждала огненная яма?

— Не видя их договора, я не смогу тебе ответить на этот вопрос. — Задумчиво ответил он. — Но если ты дашь мне время, я смогу узнать.

— Я хочу, чтобы Ринга смогла снять ошейник.

— Сделаю все возможное. Но ты должен понять, что оковы — необратимая магия, и даже если ее доброе имя удастся восстановить, ошейник, скорее всего, останется навсегда, пусть даже и лишенный магии.

— Это тоже неплохо.

— Да особенно то, что ты сейчас ведешь себя как истинная зебра-хозяин! — Он снова басовито заржал. — Ты заботишься о тех, кто от тебя зависим, и это и вправду хорошо!

— Кстати, о договоре. Почему же я не получил его на Рингу?

— Потому что она осужденная. Ты же не заключаешь договор со шкафом, к примеру? Тот же принцип. Теперь она твоя вещь.

— Жестоко.

— Жестоко было бы, если бы она попала не к тебе, и я очень надеюсь, что ты не дашь равнодушию и желанию обладать проникнуть в твое сердце, ведь тогда ты станешь именно тем, кого осуждаешь в нашем обществе.

— Наверное, тебе не стоит об этом беспокоиться , ведь для меня рабство — оно и есть рабство, в самом плохом смысле этого слова, как бы не относились к нему Зебры или пони.

— Просто ты еще молод и глуп. — Он коварно усмехнулся, и с его наружностью, это вышло очень впечатляюще, даже пугающе. Он подошёл к столу что стоял в центре комнаты и взял с него два свитка, протянув их мне. — Пожалуй, раз об этом пошел разговор, то начнем мы с подарка за прошлый год.

Я взял из его копыт свитки, но, как это ни было бы удивительно, ничего в них не понял, так как они были на зебрийском, хотя, по их виду, сразу становилось понятно, что это официальные бумаги. Были даже гербовые печати и прикрепленные к ним ленточки. Я с удивлением поднял глаза на Медведя, который, кажется, только этого и ждал.

— Надо понимать, что читать тебя никто не учил? — Я немного смутился.

— Ну, не по-зебрийски же!

— Мдаааа... Как-то я об этом не подумал. Ладно, поступим иначе! — Он развернулся к двери, и что-то отрывисто гаркнул, причем так громко, что у меня зазвенело в ушах. Тут же, в зал влетели две зеброчки, на вид лишь на пару лет моложе меня, почти жеребята. — Это Кшанти и Кесна, подарок от меня, и нашего достопочтенного отца — Подойдя к нам, зеброчки согнулись в самом низком поклоне. — Кшанти обучена счету и ведению хозяйства, Кесна — травничеству и мастерству повитух. Обе знают эквестрийский, обучены изящным искусствам, танцам и поэзии.

— Эмм... Медведь...

— Возражения не принимаются! — Его лицо вплотную приблизилось к моему, вначале улыбавшееся, но тут же посуровевшее. — Ты — зебра, один из нас, и жить ты должен как мы, чтя наши традиции, и наш быт.

— Меня убьют. — тихо проворчал я. Медведь лишь тихо фыркнул, словно показывая, что не кобылье это дело. Но видимо поняв, что слегка перегнул палку, он все же пошел на попятную.

— Потом отошлешь их к Иийисе, она будет рада таким смышленым головкам. Но примешь этот дар ты, по всем правилам — уж извини, но традицию ты должен соблюдать! — Проворчал он. — А то слухи поползут, нехорошие.

— Какие еще слухи?

— К примеру о том, что ты слабоват. А это очень плохо, многие захотят это проверить, что, в свою очередь, тебе аукнется. Ты должен понять одно — как бы тебе ни хотелось, но жить тебе придется по нашим правилам, и если у нас считается нормой главенство жеребцов, то тебе придется соответствовать, иначе, ты рискуешь и своей жизнью, и жизнью моей сестры. А этого я допустить не могу.

— Мне это не нравится. — Тяжело вздохнув, ответил я.

— Это все твое воспитание. Матриархат! — Он снова заржал, и хлопнул меня по плечу, от чего оно нехорошо заныло. — У нас жеребцы распоряжаются кобылами, а не наоборот, что противно предкам и самой природе! Ну ничего, повзрослеешь — начнешь находить в этой традиции много положительных черт.

— Что может быть положительного в насилии?

— Кто сказал “насилие”? Они вступают в эту связь добровольно, это их шанс, и поверь мне, мало какая кобыла станет его упускать. Ну, а если и не захочет, то так и скажет. — Он тяжело вздохнул, и осуждающе взглянул на меня. — Это та часть заботы, которую хороший хозяин должен выказывать своим кобылам. У вас это называется “табун”, у нас — это долг, ведь обращая внимание на своих рабынь, ты даешь им не только удовлетворение, но и шанс на жеребенка, причем не кобылы выбирают тебя, а ты — их. Так справедливей, честнее, ведь ты должен будешь предоставить такой шанс любой подвластной тебе кобыле, какова бы она ни была. У вас, если кобыла некрасива или больна, ее шансы на маленькое счастье невелики, у нас же — неизмеримо больше, ведь это твоя обязанность, твоя ответственность. Посмотри на меня — если бы этой традиции не существовало, меня бы не было, я бы просто не появился на свет. Да, я не знаю свою мать, что нередко огорчает меня — ведь она рабыня, одна из сотни, окружающих отца, но мое сердце радуется, когда я думаю, что наверняка она горда за меня, что мое рождение и те три года, что она воспитывала меня, были лучшим подарком ее господина. И в свою очередь, я стараюсь дать своим рабыням тот же шанс, даже трехногой Серви, и их дети радуют меня не меньше, чем рожденные от жён и наложниц.

— И сколько их у тебя?

— Кого? Детей или кобыл?

— И тех, и других.

— Сейчас у меня восемь сыновей и шестнадцать дочерей, а так же три жены, семь наложниц и сорок рабынь.

— И это... достойно? По вашим меркам?

— Более чем, хотя далеко не самый большой счет. Я, в отличии от некоторых, не переоцениваю свои возможности, и не беру больше, чем смогу прокормить и достойно обеспечить. У каждой моей кобылы есть своя комната, свое имущество, даже у рабынь есть украшения из чистого золота, и пусть не большое но ежемесячное жалование. И более того, каждая из них знает, что если она найдет жеребца лучше и добрее меня, согласного взять ее в жёны, ему даже не придется платить за нее выкуп, и поверь мне, такие находились. Семерых я отпустил — они нашли свою любовь среди хемуу и жителей городов, живут они счастливо, ведь я не поскупился даже для тех, кто ушёл к царским рабам, на хорошую свадьбу и небольшое ежемесячное жалование. Они счастливы — я счастлив.

Судя по переглянувшимся в удивлении зеброчкам, и их расширившимся глазам, это были и вправду шикарные условия.

— А как же, по-твоему, смогу обеспечить их я?

— О, об этом не беспокойся! Пока ты не приедешь в Зебрику, этим вопросом займусь я. Иийиса ничего не узнает, а ты можешь быть спокоен.

— Всем обеспечишь? — Я иронично взглянул на Медведя.

— Только кровом, едой и содержанием. Об остальном позаботишься сам. — Как мне показалось, немного смутившись, произнес он. — Ладно, с ними потом разберешься, не маленький, а теперь — давай перешерудим ту гору, которая все это время тебя ждала. Несите все сюда! — Приказал он зеброчкам, на что они, немедля, побежали ко входу.

— Многое тебе уже не понадобится, но ты хотя бы будешь знать, что оно у тебя могло бы быть.

В следующие полчаса мы копались в груде детских вещей, которые, как и говорил Медведь мне теперь были без надобности. Игрушки, всякие мелочи и, как ни странно, сладости, которые уже страшно было пробовать — все это, со смехом, отправлялось обратно в коробки, кроме пары занимательных вещиц, которые я все же решил не отправлять обратно в ящик. Первой стал набор для игры в сенет — большая, прямоугольная коробка, инкрустированная янтарем и обсидианом, украшенная по бокам тонкой вязью из золотой нити.

— Выглядит очень здорово. Достойна, чтобы поставить ее перед гостями, но не практична — янтарь быстро царапается. — Заключил Медведь. — Но играть тебе надо будет научиться, ведь это одно из любимейших развлечений нашего народа. Даже у осужденного раба есть право владеть набором для этой игры.

— И как в нее играть?

— Хехе, попозже покажу. Но учти, будешь играть с Кха — следи за фишками, а то уболтает, и ты окажешься в дураках.

— Понял.

Вторым же предметом, который меня ждал с двенадцатилетния, стал забавный металлический диск, по форме напоминающий шпульку — даже толстая нить присутствовала. Улыбаясь, Медведь легким движением закрепил нить на ноге, и кинул диск от себя. Тот, с легким жужжанием полетел вперед, и как мне казалось, остановленный нитью, должен был просто грохнуться на пол, но в место этого, он вновь оказался в копыте Медведя.

— Не понял… — Удивился я.

Медведь вновь повторил этот фокус, немного его усложнив — теперь диск не просто вылетел из его ноги, а устремился к полу, и за мгновение до удара об пол, Медведь слегка повел копытом в верх, отчего диск словно подпрыгнул, до уровня его носа, и почти прямо вернулся в его копыта.

— Это Хой-Хо — и оружие, и развлечение. Мастера этих игрушек такие фокусы выделывают, что иной раз задумаешься, есть ли у них кости, а если такой штукой заехать поносу — будет очень даже больно. — Он снял веревку с ноги, и протянул мне игрушку. — На, попробуй. Очень полезна для развития реакции и координации.

После пары неудачных попыток, я научился лишь правильно наматывать веревку, и получил игрушкой по плечу. Медведь был прав, это действительно было больно.

— Ничего, научишься. Запасная веревка есть, папирус о том, как ее крутить — тоже, правда, на нашем языке, но думаю, что скоро это перестанет быть для тебя проблемой.

— А теперь то, что будет тебе полезно. — Многозначительно пробасил он. — Это ты должен был получить в прошлом году. — Он начал раскладывать передо мной необычную черную броню с красной полосой, идущей от загривка к середине бедра, где она сворачивалась спиральной завитушкой. — Поскольку ты высоко-рожденный, ты обязан послужить нашему отцу и нашему народу. С момента подписания договора, ты был зачислен в сераткул Квамбе, Славный капикул Каменного изамджи, азабом Красной сакки. Это, кстати, большая честь, даже я ее не сразу удостоился. — На свет показался такой же черный шлем с короткой красной кисточкой. — Когда ты приедешь, первые три месяца ты будешь служить как обычный воин, и лишь потом получишь право носить этот доспех, но это не значит что его нельзя примерить! — Почти заговорщицки прошептал он, нахлобучивая мне на спину тяжелую, скрипучую обновку. Минут через двадцать я был плотно упакован в броню — она сильно отличалась от привычных легионерских лат и тех, что использовали в гвардии — в первую очередь своим весом. Доспехи были легче, более подвижны и не смотря на плотный обхват, двигались гораздо легче и почти не замечались при движениях.

— Это все потому, что тактика ведения боя у нас разная. Мы предпочитаем быстрый, маневренный бой, тело зебр более способствует этому — оно быстрее и выносливее, но гораздо более хрупкое. Против тех же земнопони, закованных в сталь, мы не можем выстоять и не погибнуть, поэтому нам нужна скорость и ловкость. Хотя к концу войны мы создали доспехи, по живучести не уступающие стали — к примеру, этот может сдержать арбалетный болт, выпущенный со ста шагов. Синяк, конечно, будет отменный, но уж лучше синяк, как я полагаю.

— Не хватает только прорези для крыльев. — Задумчиво рассматривая себя в зеркале, подметил я.

— Ты сначала проверь, а потом говори — Усмехнулся Медведь.

Я попробовал раскрыть крылья и, как ни странно, они легко выскользнули из-под красной полосы. Доспех совершенно не стеснял их движений, и при этом сидел, как влитой, совершенно не беспокоя тело ненужными движениями.

— Этот доспех делал мастер Рохок, и поверь мне, лучшего ты не найдешь. Он с трудом нашел десяток пегасов, согласившихся, чтобы он изучил строение их тел, их движения и крылья, и лишь потом принялся за работу. Это, кстати, третий вариант. Первые два он сам забраковал, поскольку счел их недостойными, несмотря на то, что пегасы были в восторге.

— Передай ему мою благодарность. — Но, как ни странно, Медведь удивился этой просьбе, и что-то тихо проворчал, выразительно закатив глаза.

— Он делал его не для тебя — он делал его для себя, чтобы доказать прежде всего себе, что он это может, что он, прежде всего, мастер. До тебя и твоей похвалы ему дела нет. Я даже сильно сомневаюсь в том, что те деньги, что ему были заплачены, хотя бы наполовину оправдали его затраты.

— Надеюсь это такой характер, а не зебрийская традиция?

— Характер? Доброе слово всем приятно, но не каждый готов его принять. К примеру, такой перфекционист, как Рохок. Который вечно недоволен, и похвалу чтит за оскорбление. — Он снова потянулся к коробке. — А этим мастерам я твое благое слово передам! — Он вытащил из коробки богато украшенные ножны, выполненные в том же стиле, что и доспехи. — Они назвали его “Праведный” — Положив ножны передо мной, сказал он.

Я аккуратно захватил зубами рукоять — тонкую, обвитую невзрачным кожаным шнуром, что после богатства ножен как-то даже смущало, но при этом, она оказалась очень удобной. Я потянул лезвие на себя, и вытащил меч. Легкий, он не перевешивал мою голову, стройный, с легким изгибом, больше присущим грифоньим саблям; лезвие было украшено удивительной гравировкой, словно на лезвие налили расплавленное золото, и оно застыло в картине, изображающей зебру в броне и шлеме, в яростном прыжке на воображаемого противника, вытянувшую для удара передние ноги, краешек копыта одной из них был острием клинка.

— Ого! — Я не нашёл, что сказать.

— Да, поражает, и притом, это боевое оружие. Я не знаю как, но мастера оазиса Саншок научились сращивать совершенно разные металлы, казалось бы, вступи с таким клинком в бой, и золотой слой отвалится, раньше или позже. Подделки, кстати, так и проверяют — сгибая несколько сотен раз, но нет, на настоящем золото остается! Клинок не расслаивается, как подделки. Но это не самый лучший подарок. — Он что-то прокричал на зебрийском, и очень скоро, в комнату вновь вошли зеброчки, аккуратно неся большую раму с натянутым на нее полотном. Как я сразу догадался, это была картина, но то, что на ней было изображено, скрывалось за окутывающей ее тканью. — Итак... Вот, можно сказать, мы и добрались до самого главного. — Зеброчки аккуратно поставили картину, прислонив ее к одному из книжных шкафов. — Думаю открыть ее ты должен сам.

Я с интересом подошёл к картине, и стянул с нее прикрывающее ее полотно. К моему удивлению, на ней была изображена зебра — очень тонкая, почти хрупкая фигурка, сразу было видно что она чуть младше меня. Короткая, почти мальчишеская грива, и как мне показалось, очень длинные, наверное, даже для пони, ноги. Она стояла полубоком, на фоне роскошной растительности, которая, как рамка, окружала ее. Голубые глаза, еще более яркие, чем у Медведя, смотрели на меня довольно хмуро, да и вообще, создавалось впечатление, что она чем-то недовольна.

— Позволь представить тебе Иийису Нгомо Сесе Квамбе, шестую дочь Великого и Непревзойденного Нгомо Сесе Квамбе, Обьединителя Саванны. И твою будущую жену. Теперь ты видишь, как тебе повезло, с такой-то красавицей? — Гордо заявил Медведь.

— Какая-то она грустная. — немного шокировано ответил я.

— О нет, это она еще улыбается, притом довольно искренне. Обычно она еще кислее. Но в этом ты и сам убедишься, буквально через год.

— Через год? — Удивленно спросил я.

— Конечно, через год. Сборы в дорогу — дело не быстрое, особенно для кобыл. Особенно, если они собираются пересечь океан, и оставаться в чужой стране довольно долго. Выезд дочери правителя — это несколько караванов, везущих множество богатых даров, украшений, рабов и рабынь, и множество нужных при дворе вещей. Они должны пересечь земли Зебрики и выйти к Уадж-Ур, Великому Морю, что зовете вы Морем Вечности. Затем — погрузиться на корабли, и с великими предосторожностями двинуться в путь. Поверь, поспешность в этих делах просто неприлична. Поэтому-то я и привез тебе этот портрет.

— Через год… — Вновь задумчиво повторил я, глядя на портрет той, что должна была стать моей женой, одновременно смущенно и шокировано — для меня это стало полной неожиданностью, тем более что я помнил обещания Луны затянуть этот процесс. Казалось, свадьба где-то далеко и маловероятна, но теперь... Медведь, словно понимая мои чувства, дружески похлопал меня по плечу и терпеливо молчал, пока я пытался осмыслить эту новость. Так мы и просидели несколько минут, в полной тишине.

— Тебе еще повезло, что мой отец мудр, решив, что именно она достойна тебя. Изначально твоей женой должна была стать или Экеб, или Эорис. Экеб старше тебя на год, она красива — даже красивее Иийисе — она блистает в высшем обществе и завораживает его. Эорис — твоя сверстница, у нее характер истинной воительницы, непримиримый и жесткий. Она не так красива, но ее воля и желание схватки не уступает жеребцам. Когда-нибудь, быть может, она все же уговорит отца, и он разрешит ей уйти к Ханами. Долгие годы я не понимал, что же увидел отец в Иийисе, почему он выбрал ее — дочь от самой нелюбимой жены, от кобылы, навязанной ему духовенством, которую он и посей день избегает. И когда понял, то гордость за мудрость отца переполнило мое сердце. Зачем красота или сила, когда в них нет мудрости? Иийиса мудра не по годам, с детства окруженная свитками, полными мудрости наших предков, она впитывала эти знания под строгим контролем своей матери. Но не только мудрость предков ее достоинство, у нее есть и жизненная мудрость, ее решения взвешены, а советы — всегда полезны. Он разглядел в ней это и понял, что именно она должна занять это место, направлять тебя своей мудростью и знаниями, сглаживать тебя и твои взгляды так, чтобы тебя принял мой народ, Она сама этого, наверное, еще не понимает, но как мне теперь становится понятно, отец и вправду преподнес тебе самый великий дар, который только смог. — Он тихо поднялся, и вышел из комнаты, оставляя меня наедине с портретом.

Я не знаю сколько я так просидел, смотря на портрет — мне показалось, что недолго, но когда Медведь вернулся, явно подозревая, что я уснул, за окнами уже стемнело. Впрочем, как и в моих мыслях. Давила неизбежность, неуверенность, мысль о предательстве, но при всем при этом, и мысль, что с какой-то стороны, мне и вправду повезло. Было стыдно за эту мысль и перед собой, и перед девочками, как-то за этим всем ушло на второй план то, что они от меня отвернулись и вполне возможно, даже ушли.

— Ты в ней вознамерился глазами дырку пробурить? — Участливо поинтересовался Медведь, глядя то на меня, то на портрет, словно проверяя, не просверлил ли.

— Нет, просто… — Неопределенно ответил, я стряхивая с себя оцепенение.

— Это сложно принять, я понимаю. Сложно понять, как это получилось, но тебе ведь, в сущности, это и не нужно. Вы станете хорошей парой, это понятно, и не потому, что так нужно — в вас есть что-то похожее, что-то родственное, маленькая частичка ваших душ. А пока, если эти мысли о будущем и о браке тебя тяготят — выбрось их, ведь страхи и сомнения страшны, они растут в твоей душе, питаемые страхом, они мешают тебе жить и принимать правильные решения. Они не нужны. — Он снова накинул полотно на портрет. — Если хочешь, повесь ее у себя дома. Наслаждайся ею, цени, но не дай своим страхам превратить ее в тотем ужаса и отвращения.

— Я постараюсь, Медведь. — тихо произнес я.

— И это хорошо! — Он весело рассмеялся, и потащил меня к выходу. — Хватит тут рассиживаться! Нас ждет приятный вечер, сенет и кобылы! Конечно, его вполне может омрачить бухтение Кха, но что с него взять… Ладно, давай снимать с тебя доспехи — они все же ни к чему, и будут только мешать. — Он хитро улыбнулся, словно на что-то намекая.

— Я не умею. — задумчиво произнес я.

— А? Ты о чем?

— Я в сенет играть не умею.

— А, ты об этом. Так научим! В принципе — ничего сложного, главное палочки научиться правильно кидать. — Слово “правильно” он выделил особо, почти протянув его, и заговорщически мне подмигнул. — Поэтому играть будем твоим набором, а то Кха свои палочки знает, а я, как назло с собой свой набор не захватил.

Быстро сняв с меня доспехи, мы, пройдя по второму этажу, спустились на первый, где миновав уже знакомый мне зал философов, вышли в просторный зал. Так же, как и покои на втором этаже, он не имел одной стены, и выходил на большую веранду. Посередине его стояла большая купальня, в которой уже плескалось несколько кобыл, в центре которой стоял небольшой фонтан, изображавший двух зебр, жеребца и кобылку, в довольно непристойной позе. Грудь кобылы была прижата к земле, а задние ноги широко расставлены, копыта жеребца стояли на ее спине почти у самой шеи, а его голова смотрела в потолок так, что лица не было видно. Голова же кобылы была повернута вбок, ее зубы сжимали ручку почти опрокинувшегося кувшина, что казалось, вот-вот выпадет у нее изо рта. Из него непрерывно лилась вода, от которой поднимался легкий парок, и пройдя чуть дальше, я увидел, что вода лилась не только из кувшина — она стекала тонкими струйками и по бедрам, по ногам кобылы.

Заметив меня, кобылы в купальне затихли и начали откровенно рассматривать меня. Тут были и мои зеброчки, несмело выглядывавшие из-за постамента фонтана, и незнакомые мне кобылы разных возрастов, я так же узнал ту, что встречала меня сегодня на посту охраны. Их возраст варьировался, от совсем юной кобылки, что дурачилась с моими зеброчками, до довольно старой и дряхлой кобылы, вольготно развалившейся в дальнем углу купальни. Они начали негромко перешептываться между собой, что меня немного смутило, но как ни странно, никто меня, похоже, не боялся, несмотря на то, что облика на мне не было.

— Это Эрох и Аквилла, дочь Нептоса — бога вод. Такие фонтаны ты будешь видеть часто. Это — один из наших символов плодородия. По легенде, кагда-то, в самом начале времен, весь мир был одной большой пустыней. — Из-за фонтана, со стороны веранды, к нам вышел Кха. — Нептос не считал нас достойными своей благодати, но и не желал нашей смерти. Он размышлял о наших достоинствах и недостатках, а пока он решал, его дочь Аквилла, по его просьбе, приносила первым зебрам и животным воду — ровно столько, сколько нам было необходимо, но не больше, каждый раз отмеряя меру из своего волшебного кувшина. Ровно на один день — и зебрам, и животным. Все были равны перед ней, но мысль бога глубока, как и его воды, и несколько сотен лет, что мир ждал его решения, в конце концов, оказались слишком долгим сроком для нетерпиливых. Именно таким был Эрох, седьмой сын Карроса. Молодой охотник, чья слава на охоте затмевалась только славой в постели. Два года он соблазнял Аквиллу, каждый день приходящую в город, чтобы отмерить ее жителям меру воды. Он красовался перед ней, он приносил ей дары, всячески обращая на себя ее внимание, он потерял интерес к другим кобылам, и мечтал лишь о ней, но она не замечала его, ведь таких, как он, было много. Из юноши Эрох превращался в статного жеребца, и с каждым днем все больше боялся не успеть, и в конце концов, он решился на святотатство. Он подстерег Аквиллу у стен города, и взял ее силой. Молодая богиня никогда не знала жеребцов, для нее существовали лишь кувшин и мера, заглушавшие ее позывы, но Эрох разбудил в ней доселе дремавший инстинкт. Аквилла рассказала о случившемся отцу, и в ярости, он запретил ей приносить на землю воду. Сначала Аквилла обрадовалась своей свободе, своей отомщенной чести, но на седьмой день ее естество стало брать над ней верх. Свободная от своего долг,а впервые она осталась одна, наедине с собой. И она не выдержала — взяв свой кувшин, она вернулась на умирающую от жажды землю, и увидела, что зебры и животные умирают от жажды, и сердце ее смягчилось, видя несправедливость отца. Она нарушила его запрет и напоила страждущих — всех, кроме Эроха. Так продолжалось несколько месяцев, но Эрох не умирал, как ей того хотелось, он по-прежнему приходил к ней, просил прощения, приносил дары... Но не получая свою меру, он жил лишь жалостью других, по капле дарующих ему жизнь, ведь нельзя судить за любовь. И видя сплоченность зебр, сердце Аквиллы начало потихоньку наполняться прощением к Эроху, а по мере этого и семя любви, посееное им, начало взрастать в ее теле. В конце концов, много лет спустя, когда Эрох уже стал старцем, она отмерила ему его меру, но он не взял ее. Он вылил ее в землю, откуда, через несколько дней, пророс первый росток оазиса Рема. Аквилла удивилась его поступку, но ничего не сказала. Каждый день они встречались на одном и том же месте, и этот ритуал повторялся — она отмеряла, он жертвовал. Но в один прикрасный день Эрох не пришел. Вечно молодая Аквилла не знала, что такое старость и дряхлость, но Эрох был смертен, и смерть уже шла по его следам. Аквилла удивлялась тому что он не приходит, она ждала его, его улыбку, его озорной голос, его маленькие дары, что радовали ее... Но он все не приходил. Она сутками стояла под деревом, надеясь что он просто опаздывает, но его все не было. Тогда она уходила, но прежде — отмеряла меру и выливала ее в корни дерева. Тревога поселилась в ее сердце. В конце концов случилось неизбежное, и Эрох умер. Старейшина города решил отблагодарить его память за чудо что он подарил городу, за дерево, что росло на их месте встреч с Аквиллой. Они похоронили его под этим деревом, и с этого дня, каждый житель города был обязан отдавать ту каплю воды, что оставалась для Эроха, дереву, что хранило его покой. Сначала Аквилла не заметила, что каждый подходящий к ней проливает каплю воды в корни дерева Эроха, она ждала его, выискивая его лицо в толпе. Но к концу дня она поняла, что и сегодня он не придет. Взяв кувшин и мерный стакан, она отмерила его меру, и уже хотела было вылить воду в корни дерева, но с удивлением увидела, что в корнях образовалась целая лужица воды. И именно в этот момент к ней подошёл охотник Родан. Когда она отдала ему уже отмеренную меру, то с удивлением увидела, что он пожертвовал половину ее дереву. “Зачем ты это делаешь?” — спросила она. “Чтобы почтить моего отца” — ответил он. “Но разве не лучше бы было, если бы он выпил ее?” — спросила она. “А он и выпьет, ведь он там, под корнями. Там мой отец Эрох”. Сначала она не поняла, что он имел в виду, но потом она вспомнила о смерти, и в отчаянии, она разрыдалась и плакала, не переставая, несколько дней. Она не хотела уходить от дерева, и ее слезы пропитали землю вокруг него. Видя плачущюу богиню, зебры не решались ее беспокоить и ждали, молча проходя мимо убитой горем Аквиллы. Для них смерть была естественна, и ничего с этим поделать было нельзя, а раз это неизбежно, то зачем зря тратить воду на слезы? Под деревом она провела сорок дней, и чтобы смерть от жажды не коснулась других Зебр, она поставила свой кувшин и мерный стакан на дороге, чтобы каждый желающий смог утолить жажду, и сам отмерить свою меру. В конце концов, боги сжалились над ней, и вернули Эроха молодым и здоровым, таким, как в тот злополучный день когда он взял ее. Их радости не было предела, и вот, ночью, когда город спал, она позвала его с собой к отцу, вымаливать прощение для Зебр и Эроха. Но Нептос наблюдал за ней и знал, что происходит, знал о том, что она нарушила его запрет и зебры живы. Покинув город с весельем и песнями, молодые шли по пустыне, по пути, знакомому лишь Аквилле, и где-то в середине пути, любовь взяла над ними верх. Аквилла отдалась Эроху, держа в зубах кувшин, чтобы не пролилась вода, а крики ее удовольствия небыли слышны на небесах. Они потеряли счет времени, и Нептос удивленный их задержкой пошел их искать, и нашел в самый неподходящий момент. Он разозлился на них, и его злоба обратила молодых в камень — он лишил их воды что была в их телах. Кувшин же, что был зажат в зубах Аквиллы, так и остался наклоненным, и вода из ее кувшина по-прежнему льется на благословенную землю, по капельке, наполняя и питая ее, насыщая природу и даря жизнь нам всем. — Кха закончил, и я с удивлением заметил тишину, что воцарилась вокруг нас.

— Хорошая история! — Ухмыльнулся Медведь. — Но самое-то главное ты и не рассказал.

— Эхх, о чем ты только думаешь, Медведь!

— Знамо о чем! К примеру, о том, что он может по незнанию влезть в такую купальню.

— И верно, о этом я и вправду забыл. — Он усмехнулся — Этими статуями украшают особые купальни. Каждая свободная кобыла или рабыня, имеющая разрешение своего господина, независимо от возраста, имеет право прийти в подобное место за удовлетворением своих надобностей — Кха слегка смутился. — Но есть свои правила. Например, в купальне выбирает кобыла, и если она скажет нет, пусть даже она распоследняя рабыня, то ты не имеешь права настаивать, и тем более, ее принуждать.

— То есть, они все… — Я неуверенно покосился на купальню — Пришли сюда… За этим?

— Да. Это место обязательно в поселениях зебр, чтящих новый обычай. — Тихо ответил Кха. — И помни, это правило действует только в купальнях Эроха и Аквиллы. В остальных случаях жеребцы моются отдельно, кобылы — отдельно. Кобылья купальня украшена Аквиллой, купальня же жеребцов — Эрохом. Они всегда стоят на входе. В редких случаях допускается исключение — к примеру, таких вот маленьких купальнях, когда нет возможности поставить отдельные залы для тех и других, и тогда Эрох и Аквилла стоят рядом или друг напротив друга.

— Понял. — Смущенно ответил я.

— И еще, чтобы для тебя это не было шоком: соитие проходит открыто, в купальне или рядом с ней. — Медведь снова заржал, увидав мое вспыхнувшее лицо. — Не бойся, это не так страшно, как кажется, и имеет свои прелести. Хотя в этом ты скоро убедишься и сам. Главное, помни — считается хорошим тоном для жеребца регулярно посещать такие купальни. В них ты не только моешься или удовлетворяешь потребность других членов племени или рода, но и помогаешь своим соплеменницам, ведь обычай советует приходить сюда с небольшой суммой денег, или подарками. Ты оставляешь их в большой вазе у входа, и позже, старейшины помогают с их помощью тем, кому это нужно. Всяк, приходящий сюда, чем-то жертвует, и пусть даже мы — чем-то большим, нежели кобылы. Но предки решили, что это мудро, и не нам с ними спорить.

— А если меня выберет страшная кобыла? — Еще более смущенно произнес я.

— Ты можешь сделать вид, что тебе уже пора уходить. Эта маленькая лазейка не раз спасала меня. — Тихо ответил Кха.

— Да и всех нас. — Вторил ему медведь. — Но если это частная купальня, вроде этой, то тебе не стоит о этом беспокоиться.

— А как я вообще узнаю, что она меня выбрала?

— Поверь мне, узнаешь. Она или скажет, или возьмет инициативу в свои копыта. — Ответил Кха. — Но что-то мы тут застоялись.

Опасливо поглядывая на купальню он развернулся, и пошел дальше, на веранду. Мы с Медведем пошли за ним, и вышли к трем невысоким кушеткам, с мое колено высотой, поставленных изголовьями к низкому столику, уже уставленному фруктами и какой-то не известной мне зебрийской едой, среди которой я сразу распознал халфу, которую тут же возненавидел. Посреди стола уже стоял набор для игры в сенет, а рядом со столом, слегка дымя, стояли три кхалиса, трубки от которых шли к ложам, и повисали на крючке. Кха взобрался на дальнюю от входа кушетку, и пригласил нас сделать то же самое. Ложе было довольно жёсткое, но на нем обнаружилась куча небольших, пестрых подушек, которые, по примеру Кха и Медведя, я тут же подложил под колени и грудь. Кха тут же потянулся к трубке и затянулся паром. Выпустив его причудливым облачком, он взглянул на нас, и его взгляд на мгновение застыл на мне, пристально изучая, после чего вернулся к Медведю.

— Значит, настало время? — Спросил он у него.

— Да, Кха. Настало. И я смиренно прошу твоей помощи.

— Не стоит, я не откажусь, поскольку и сам верую в то, что мы приняли правильное решение. — Он вновь затянулся и выпустив ароматный дымок, взглянул на меня. — Наша культура сложна и многогранна, наши верования и обычаи нередко не нравятся пони, но это наш путь, и никто не вправе судить нас за него. Тебе придется стать одним из нас, пусть не внешне, но внутренне, и это самое сложное. Но главное — ты будешь свободен от оков веков, от пережитков прошлого, благодаря частичке Эквестрии, и мы надеемся на то, что это поможет и нам стать лучше. — Кха снова затянулся, и задумчиво выпустил пар.

— Я это ему уже говорил. — Усмехнулся Медведь, за что удостоился строгого взгляда Кха.

— Я и не отказываюсь от этого. — Скромно добавил я.

— У тебя нет выбора. С этого момента привыкай, что твои решения оцениваются не синяками, не обидами, а жизнями как зебр, так и пони. На твоем пути, как бы ты того ни хотел, будут ошибки, и у них будет своя цена.

— Не пугай его по зря, он все это поймет, но со временем. А пока — не усложняй его жизнь. — Проворчал Медведь.

— Муад’диб, а ты помнишь, что разрешение твоего отца тебя пороть для прилежания и лучшего изучения наук, еще никто не отменял?

К моему удивлению, Медведь как-то сразу сдулся и обиделся, положив голову на изголовье своего ложа.

— Дурацкое имя. И вообще, никаких Муад’дибов не знаю! Я — Медведь!

— Инфантильный подросток, вот ты кто, хотя уже четвертый десяток живешь. — не отвечая, Медведь молча перевернулся на спину и подтянул к себе трубку своего кхалиса, после чего, затянувшись, выпустил пяток колечек из дыма.

— Приеду домой, и сразу прикажу тебя вернуть, арестовать и казнить. — После недолгого молчания, пробурчал он.

— А с кем играть будешь? И от жен к кому убегать? — Насмешливо поинтересовался Кха.

— Играть с тобой — себе дороже, ты жулик и плут. А сбегать буду в летний дом. — Он тихо засмеялся, и его смех подхватил Кха.

— Когда-то этому оболтусу пришло в голову сменить имя.

— Не “когда-то”, а когда я получил под начало свою первую изамджи, и было это пятнадцать лет назад. — Поправил Медведь.

— Старое, “Муад’диб”, ему не нравилось, хотя имя-то хорошее… — Продолжил Кха, но тут же был прерван Медведем.

— Да уж, хорошенькое имя, обозначающее маленькую пустынную мышь! — Скептично произнес он, и вновь затянулся дымом.

— Учитель пустыни. Мудрое животное, и именно за мудрость тебе дали это имя, хотя сейчас мне лично кажется, что твой отец ошибся.

— По-моему, как раз не за мудрость, а за то, что я был при рождении очень маленьким, и больше походил на мышь.

— Но все равно, воины приняли его новое имя, и всю войну он прошёл как Медведь. Да и потом уже никто и не вспоминал о его настоящем имени, кроме семьи и учителей.

— Отец до сих пор ворчит на меня за это.

— И правильно делает. — Ответил Кха.

Наблюдая с интересом за их дружеским спором, я потихоньку начал осматривать стол. Мне хотелось пить да и есть тоже, поэтому я потихоньку отпил из своего бокала, стоящего передо мной. Жидкость в нем была темно-красная, со странным, терпким вкусом, но вполне приличной, а среди знакомых мне фруктов был только виноград, апельсины и яблоки, поэтому несколько виноградин тотчас же отправились в мой рот.

— Давай лучше сыграем? — Предложил Медведь.

— Я же жулик и плут? — с наигранным удивлением произнес Кха.

— Ничего, нас трое, и за тобой всегда кто-нибудь будет следить! — Коварно улыбаясь, ответил Медведь.

— Когда же ты уже поймешь, что я просто удачливее тебя? — Усмехнулся Кха.

— Когда перестану находить засечки на твоих палочках!

— Какие, к милости предков и твоего отца, скажи мне, засечки, на палочках? Это был лак, но кто же знал, что он со временем трескается?

Тут же были расставлены фишки, и начался спор, по каким правилам играть. Но видимо поняв, что я не разбираюсь в происходящем, они сбавили обороты и Кха начал объяснять правила и историю игры.

— Считается, что изобрел игру мудрец Тевт для того, чтобы выиграть у божества Луны несколько лишних дней для его возлюбленной Нут, на которую богиня солнца наложила проклятие — она не могла родить детей ни в один из триста шестьдесяти дней года. Луна была заинтригована и приняла вызов, уповая на свою мудрость. После долгих споров, на кон поставили одну-семьдесят вторую часть «света» каждого из трехсот шестидесяти дней лунного года. Тевт выиграл пять лунных дней, которые отошли в дар богине солнца за прощение его жены, после чего в солнечном году стало триста шестьдесят пять дней, а в лунном — только триста пятьдесят пять. Ну а зебры получили новую игру, и пять лишних дней в календаре, что сильно расстроило Луну, и с тех пор она не играет... на календарь! — Кха усмехнулся своим мыслям. — Те, старые правила, со временем потерялись, но зато есть множество других, и разнообразные игры на этой доске. Он указал на мой набор — тридцать клеток в три ряда, на некоторых из них были выгравированы какие-то непонятные мне значки; десяток фишек в виде конусов из янтаря и камушков из обсидиана, а так же десяток палочек, окрашенных в золотой и черный цвета. Как оказалось, палочки использовались вместо привычных мне кубиков — кидая определенное их количество, в зависимости от варианта игры, подсчитывалось количество ходов, доступных в текущем коне игры, по очень простой схеме: сколько палочек упало твоим цветом к тебе — столько ходов ты и получаешь и поскольку первой игрой, которой меня решили обучить, было “Две дороги”, ходы распределялись по моему усмотрению на все мои фишки. Обычно, в начале игры, три фишки от каждого игрока ставились на противоположные концы игровой доски — как оказалось, разборной — квадратики с глифами можно было переставить в нужные места, и в данной игре они стояли двумя линиями на четвертой и шестой полосе доски. Попавшие на них фишки нельзя было атаковать, они назывались “вставшими на дорогу”. В остальных же случаях, если фишки оказывались рядом, то снова кидались палочки и определялось, какая из фишек снималась с доски. Прыгать через фишки было нельзя, но можно было сделать ход по диагонали, но такой ход стоил два очка за каждую диагональную клетку. Очень скоро игра увлекла меня, и я начал понимать, за что ее так любили зебры. Как мне показалось, главным в этой игре было не столько происходящее на доске, сколько споры и разговоры за игрой — Кха и Медведь ожесточенно спорили, что-то друг другу доказывая, обсуждали новости из дома, рассказывали анекдоты и всячески веселились, подтрунивая друг над другом. Я смеялся в месте с ними, иногда вставляя и свое скромное слово, а когда очередь играть переходила от меня к Кха, я ел фрукты и пил странный напиток под названием “пиво”, который щедро подливала мне маленькая зебра из тех, что я приметил в купальне. Оказалось, что она была “Служительницей Кувшина”, и наполнение кубков было ее обязанностью. Немного погодя, я в первый раз попробовал кхалис — его дым был очень вкусными и что меня сильно удивило — очень прохладным. Голова кружилась, и я незаметно для себя расслабился настолько, что буквально растекся по своему ложу. Проблемы куда-то ушли, и остались только радость и веселье. Я и не заметил как мои зеброчки подобрались ко мне и начали нежно покусывать за уши, их ноги мягко но настойчиво бегали по моему телу, легкими движениями окончательно расслабляя меня. Но кобыльей лаской небыли обойдены и Медведь с Кха. Медведя ласкала та зебра, что встретила меня на посту охраны сегодня днем, ее звали Кештат, а Кха же взяли в оборот две зебры постарше. Под их напором игра потихоньку угасла, и мы тихонько млели, у меня не было сил сопротивляться, когда я почувствовал чьи-то губы в неположенном месте, мне просто хотелось этой особой кобыльей ласки — нежной, неторопливой, почти садистcкой в своей неторопливости. Мир плыл как в дурмане, в какой то момент я заметил голову Кештат, мерно двигающуюся между бедер Медведя и Кха, перевернутого на спину и оседланного одной из его кобыл. Вскоре, в таком же положении оказался и я. Кажется это была Кшанти — она не спешила, медленно впуская меня в себя, в какой то момент она вздрогнула и почти упала на меня, но удержалась и продолжила движение, не спеша, впуская меня все глубже и глубже. Наслаждаясь мной, и даря наслаждение мне. Она замедлялась все сильнее, почти обжигая меня, ее движения становились все более резкими и рваными, и в скорее она упала на мою грудь мелко дрожа, и тихонько пища. Отдышавшись и немного придя в себя, она сползла с меня и тут же ее место заняла Кесна... Или это снова была Кшанти, ведь я их еще почти не различал. Она с силой взяла меня, резким движением приняв меня, с силой сжимаясь от боли. Она что-то негромко прошептала на зебрийском, и продолжила в том же ритме почти выбивая из меня дух. После Кшанти, с ее не спешностью, Кештат оказалась сущим наказанием, вызывая во мне удовольствие пополам с болью, и мне хотелось рычать, схватить ее, остановить... Но на это попросту не оставалось сил — она неминуемо тащила меня к финишу, и не заметила, когда я его пересек. Я рычал и извивался под ней от неимоверно сильных ощущений, и вскоре, она начала подвывать и еще сильнее прижиматься ко мне. Почти крича, она упала мне на грудь, но даже тогда она не остановилась, и силой сжимаясь, за несколько движений вытолкнула меня из себя. Но даже тогда она продолжила двигаться, ее глаза закатились, и вскоре, она упала на меня, затихая и сжимая меня в своих объятьях.

Спустя какое-то время, меня привел в чувство странный звук какого-то струнного инструмента — Медведь назвал его ситаром. Он сидел на краю своего ложа, в окружении Кештат и еще одной кобылы, и играл на нем что-то неспешное и мелодичное, а потом запел, спокойно, неспешно растягивая слова.

Над саванной занялся рассвет,

Словно капелька крови алый.

Ты сегодня сказала мне “нет”,

Ну а кончилось все диваном.

Ты орала и билась, как яростный зверь.

Ну а я же, тебе не мешая,

Наслаждался тобой,

Твоей дивной пи...

Тут Кха кашлянул, явно давая понять Медведю, что он подобрал не то слово.

...игрой,

От блаженства рай ощущая.

Алой кровью твоею пылает рассвет,

Как она, он девственно чистый.

Ты орешь, утверждая мне снова что “нет”,

Только я же тебя не услышу.

Тесно мне в твоей малой любви,

Что бывает лишь в самом начале.

Но немного ее, и уходят мои

Демоны, грусть и печали.

Он продолжил играть и спел еще несколько куплетов, но уже на зебрийском, хотя явно такого же содержания, неизменно награждаемый тихими смешками смущенных кобыл. Что было дальше — я вспоминал уже с трудом. Зебрийское пиво — напиток коварный, сначала оно расслабляет, а потом уже со всей силы бьет в голову. Ну а о том, что в нем есть толика алкоголя, мне, естественно, никто не сказал, как и о том, что эта толика — больше, чем в сидре или вине, а еще и этот кхалис, к дурману которого я не привык...

Как уверяла меня ночная смена стражи на замковых воротах, заявился я часа в четыре ночи, “в бравом виде, в броне, при оружии, и с криком, “Долой волосатую тиранию!” (тут они не поняли, точно ли волосатую, полосатую, или какую, ведь некоторым послышалось “пятнистую”, и даже “лунистую”), в обнимку с зеброй из охраны посольства, которая, по всей видимости, была в состоянии не лучше моего, но в тех же революционных настроениях. От греха подальше, они решили “сдать замок”, а заодно — предупредить мать, которая меня уже с нетерпением ждала. Свою товарку я оставил где-то на входе под предлогом, что “Все итак напуганные, поэтому не будем усугублять!”, и каким-то чудом, нигде не завалившись и даже всего пару раз упав, я дошёл до чертога принцесс.

Далее, со слов матери, я ввалился в покои одной из бабушек, где она меня поджидала, и у нас с ней произошёл интересный разговор. При виде ее, мои революционные настроения быстро поубавились, но вид остался тот же лихой. Она быстро обнюхала меня, и честно говоря, ей стало противно, ведь от меня за милю, по ее уверениям, разило выпивкой, травкой и сексом, и это был весь набор того, что она ожидала от моего знакомства с Медведем.

— Пил?

— Нет! Только вин…оградный сок! — Стараясь стоять как можно ровнее, ответил я.

— Курил?

— Да как можно? Это же яд! — Старательно дыша в сторону, буркнул я.

— Трахался? — Почти довольно произнесла она, на что я и поддался.

— Нууу.... — Почему-то по ее благодушному тону мне показалось, что тут можно и не врать так уж открыто.

— А чего тогда косой такой?

— Устал! — Выпалил я первое, что пришло в мою многострадальную голову.

— Ну да, время позднее. Ладно, иди спать, а наутро свергнем этих тиранов.

Естественно, воодушевленный поддержкой матери, я тут же отправился в свою комнату, где сначала долго пытался снять броню, но потом решив, что это не так уж и нужно, завалился спать прямо в ней.

А тем временем, мать в ярости летела вниз, к воротам, где велела связать уже и без того смирно храпящую Кештат, и погрузив ее в повозку, выехала к казармам Легиона, где по боевой тревоге подняла Первую кентурию на штурм посольства. Штурм прошёл без шума и пыли — Медведя, храпящего как паровоз, скрутили и утащили в казармы, где наутро, оказался и я, доставленный примерно таким же образом. И это было отнюдь не приятное пробуждение.

— Солнышко, пора вставать!

— Ну маам! — По привычке, пробурчал я.

— Не нумамкай мне, мистер!

— Ну, звездный зверь… — Послышалось за моей спиной басистое нытье Медведя.

— Не Звезднозверь мне тут, морда полосатая! Я ненавижу в вас все — ваши полосатые шкуры, ваши разноцветные, блудливые глазенки, ваши копыта, ваши гривы и хвосты, ваши… — судя по голосу, мать вовсю над ним издевалась, но ее ирония не находила ответа.

— У тебя тоже есть грива и копыта, а пятна — это те же полосы, только не вытянутые!

— Да, и их я тоже ненавижу, понял?!

— Понял, понял… — пробурчал Медведь. — Не ценишь ты себя. А я бы за тебя десять оболов дал, золотом!

— Опять ты за свое? — Мать развернулась к нему, и двинула его по ребрам.

— Десять оболов и сто драхм! — как можно искренне ответил Медведь.

— Я сломаю тебе нос, и скормлю твоим вонючим жукам-скарабеям.

— Хммм по моему ты все же набиваешь себе цену. Хрошо, признаю — ты страшная, пятнистая, а твой хвост и грива — идеальны для зебр! — продолжил торговаться тот — Так что десять оболов и двести драхм! Больше не дам!

— Я согласна! — Видимо, только очнувшись, ответила Кештат.

— Помолчи, кобыла. За тебя и пятьсот драхм много! — Властно пробасил Медведь, тут же скривившись от головной боли.

— Сам же только что сказал, “десять оболов с мелочью”! А за вчерашнее мог бы и накинуть до обола!

— Так не за тебя же! Хотя... Обол и двести, ежели честно тебя оценивать. — Кештат явно обрадовалась, но тут же смутилась.

— А за кого тогда ты тут десять оболов решил дать?! — Удивленно спросила она.

— За нее! — Он ткнул копытом в сторону матери. Кештат перекосило, и она неуверенно посмотрела на Медведя.

— За пони? — Протянула она.

— Ничего тебе не понять!

— Вот Захри удивится, когда узнает, что ты за пони предлагаешь раза в три больше, чем отдал за нее.

— Извините, что прерываю ваш блядский диспут… — Мать отвесила обоим по смачному подзатыльнику. — Но вы еще успеете поболтать. Квикки, заводи шарманку!

Тут у меня подкосились ноги. Приказ “Заводи шарманку!” отдавался в Легионе очень редко, так как хоть раз испытавший на себе “полный цикл отмывания совести” легионер надолго становился трезвенником, язвенником, послушным и милым существом. Сушилка была лишь частью всего аттракциона, притом не самой страшной. Но еще хуже мне стало, когда на пару с Квикки появились Белли, Даймонд Стар, Берри, Ринга и Крисстал, и мордочки у них были весьма злые. Кроме, конечно, Берри — та радовалась происходящему и тому, что ей, наконец-то, разрешили натянуть ее тренировочные доспехи. Сидели они на ней кривовато и обвисло, брякали при движении и прыжках, но это ее не волновало.

А тем временем, всю нашу бравую троицу тянуло за хвосты через плац к взрослому аналогу сушилки, где через мощные столбы была перекинута толстая перекладина с десятью блоками — как раз, чтобы вешать весь провинившийся десяток. А за ними уже стояли две брандспойта, чьи шланги уходили в канализацию, а через нее — к Большому Кантерлотскому Каскаду. Девочки ринулись к ним с явного попустительства матери, и это меня напугало, так как попадать под струи этих мощных машин, когда то созданных Квикки для пожарной службы Кантерлота, мне очень не хотелось, даже в броне. А судя по мордашкам моих девочек, они меня не пожалеют. Медведь же, с хохотом, сам шел к месту экзекуции. С удивлением, я заметил, что в отличие от меня, на бедрах зебр красуется шлейка, за которую их и собирались подвесить — как потом сказал Медведь, “Это потому что у нас хвосты слабые, могут и не выдержать”. Кештат так же спокойно приняла ситуацию, и с большим интересом осматривалась вокруг, поэтому у меня создавалось ощущение, что это я один впал в панику, причем — совершенно напрасно. Поэтому я собрался с силами, и встав, так же отчаянно пошел к сушилке. Это, как ни странно, удивило собравшихся, такого гордого поведения они явно не ожидали, ведь обычно легионеры, загремевшие на стирку, всячески сопротивлялись, что многих веселило. Ради такого многие даже отложили в сторону учебные копья, которые усердно мелили в ожидании ”Отжима”. Видимо, понимая, что подвешиванием все не закончится, Медведь еще больше развеселился, и толкнув меня крупом, от чего я чуть не упал, заявил — Что нас не убивает, делает нас сильнее, чтобы потом мы это убили! — Он снова заржал.

— Мне бы твой оптимизм — Проворчала Кештат.

— Это не оптимизм, кобыла. Это опыт! Разве может быть что-то страшнее битвы в Ардонской долине? Или штурм Тахиры? Разве это может испугать меня больше?

— Разговорчики! — Мать подошла к нам, и опять отвесила по подзатыльнику, в том числе и мне, хотя я молчал. Веревку мы опередили на добрый десяток метров, поэтому момент, когда нас начало тянуть вверх, ни для кого не стал неожиданностью. Мирно повиснув в сушилке я еще успел рассмотреть девочек за брандспойтами и их садистские ухмылки — сразу становилось понятно, что мать им все рассказала, совершенно все! И они были рады преподать мне урок.

Холодная струя ударила в меня — сначала не сильно, ведь брандспойтам нужно было немного поработать, прежде чем они выходили на полную мощность. Доспехи неплохо справлялись, сдерживая натиск воды, но потом, не помогли даже они. Мощные струи били по мне, лишь иногда уходя в сторону, чтобы облить зебр. Медведь ржал, как мне показалось, больше обычного, он явно был в восторге от происходящего, и поднял цену за мать еще на пять сотен драхм, если она устроит такой же душик в его дворце. Кештат же, к моему удивлению, почти не поливали. Кобылья солидарность?

Поливали нас долго, а меня — еще и беспощадно, от холодной воды тело задубело, а от боли хотелось кричать, но стоило мне открыть рот, как он тут же наполнялся водой. К моему счастью, лето стояло жаркое, и вода достаточно быстро кончилась, а полчаса в стирке, по меркам Легиона, было очень даже немного. Некоторых бедолаг, особенно по весне и осени, отмывали и по часу. Вскоре, дав нам отдышаться и немного обсохнуть, нас опустили на землю. Ко мне тут же подбежала Берри с ведерком белой известняковой краски.

— Ты неправильная зёбра! У тебя полосок нету! — После чего, с азартом, она начала меня полосовать. Видя это, Медведь разразился новой порцией хохота.

— Нет, ты как раз правильный зебра! — Он подтянул меня к себе и приобнял, вызывая вскрики недовольства у Берри.

— Ну, и что нас теперь ждет? — неуверенно стоя на ногах, поинтересовалась Кештат.

— Отжим — Тихо произнес я. Несколько легионеров подошли к нам и перерубили веревки.

— Сэры и сэрихи! Сегодня у вас редкий шанс пополнить свой счет в общелегионском зачете! — Прокричала мать в сторону Легионеров. — И по нынешним временам, довольно редкий, ведь сегодня, в сушилке, у нас зебры! — Толпа весело взвыла, свистя и улюлюкая. — Муад’диб Нгомо Сесе Квамбе, второй сын того самого говнюка Сесе Квамбе, что решил, что может нам противостоять! — толпа притихла, видимо, оценивая, какая крупная рыбка им сегодня подана. — Кештат из Ханими, просто толстокрупый драный хвост, попавшаяся заодно с остальными! Ну, и мой оболтус, тунеядец, иждивенец, а теперь еще и алкоголик, и как я подозреваю, что еще и бабник, его Высочество Санни Берислоп-Раг! — Она весело посмотрела на меня, от чего я сглотнул, и в страхе прижал к голове уши. — Вы все наслышаны о Муад’дибе Нгомо Сесе Квамбе, более известном, как Медведь, поэтому за его круп я даю пятьдесят очков! За Кештат — десять! За Санни — пять!

Тут же Берри вывела эти цифры на наших крупах. А первые претенденты из Десятой уже выстроились у стартовой черты.

— Напоминаю правила, обормоты! Четыре круга вокруг стены! Только ножками, без крыльев и рогов! Копья не метать! Бить только по крупам! Очки засчитываются только если остался след от вашего копья, поэтому мелите их лучше! По одному десятку от каждой кентурии, так что думайте, кого выставлять! — Вновь прокричала мать. — Ставки принимают все те же выборные, поэтому осторожнее со своими битами, ведь это вам не Вандерболтское Дерби, и мухлевать не выйдет!

Ее заявление было встречено одобрительным смехом и хлопками копыт, которыми ее подчиненные скрепляли многочисленные споры.

— И что нам теперь делать? — шёпотом спросил Медведь.

— Бежать — так же тихо ответил я.

И мы побежали. Как только мать отдала приказ о начале “отжима”, мы рванули вперед, а за нами — и первая контуберния из Десятой. Мой круп спасла только небольшая фора и то, что в отличие от них, я был затянут в куда как более легкую броню, а не в полную выкладку, по форме, “все свое ношу с собой”, которую сейчас занимали сумки с песком. Зебры же, не спеша, можно сказать, даже вольготно, пробежались, осматриваясь по сторонам, даже не замечая гонящийся за нами десяток. Они даже находили в себе силы задавать вопросы, но быстро смекнув, что отвечать я не могу, поскольку стараюсь не сбиться с дыхания, интересоваться прекратили.

Третий десяток и их забег я провел всячески уворачивающимся от улюлюкающей толпы, весело бьющей по моему крупу тренировочными копьями с деревянными шарами, густо обмазанными мелом. Они, конечно, не лютовали, но поскольку догнать зебр не смогли, то отрывались на мне, стараясь не качеством, так количеством заработать себе очки, поэтому двадцать три отметены украсили мой круп. Четвертый десяток смог догнать Кештат, и даже отметиться на ней, а на мне, к тому времени, уже красовалось тридцать отметин. В конце концов, видя мой загнанный вид, Медведь заржал, и как ни в чем не бывало, закинул меня к себе на спину, где я и провел следующие два забега, под неодобрительное ворчание Кештат, которой тоже хотелось покататься на Медведе. Самое веселье, как сказали бы легионеры, началось на седьмом десятке из Третьей кентурии. Не успел я даже сотню метров пробежать, как был скручен и закинут на спину кому-то еще, а пара легионеров принялась усердно марать мой и без того многострадальный зад, ведь правил это не нарушало, так как я по прежнему двигался к финишу, но толстый слой мела на мою задницу все же нанесли, Хай летевший над нами насчитал четыреста уколов. Но и зебры почувствовали жаренное. Семерка легионеров нагнала их на втором круге, и двое из них попытались блокировать их, перегородив проход, тем самым заставив снизить темп. Но зебры, как ни в чем не бывало, перепрыгнули через эту парочку, и чесанули дальше. Вот тут им пришлось попотеть, уворачиваясь от копий и легионеров, что пытались их подловить. Кештат получила два десятка попаданий, Медведь, к моему удивлению, ни одного. Но это исправил предпоследний десяток — на меня они даже не обратили внимания, пронесясь мимо, как поезд, и полностью сосредоточились на зебрах, пытавшихся удрать, что, как оказалось, теперь было сделать куда как тяжелее. Пока я отмотал полтора круга, десятка из Второй кентурии загнала зебр на финиш, после чего просто подождала меня, и снова покрыла толстым слоем мела. На этот раз пострадал даже Медведь, его пометили аж десять раз. Примерно то же произошло и с десятком Первой кентурии, лишь ненамного опередившей десяток Второй.

Загнанный и уставший, я наконец свалился за чертой финиша. Все-таки пятнадцатиминутные перерывы между забегами силы перестали прибавлять уже после четвертого раза.

— У тебя пятнадцать минут, солнышко — Подойдя ко мне, обрадовала меня мать.

— Кентурии же кончились? — Удивился я.

— Кентурии да, а вот желающие тебя наказать — нет. — Она развернула мою голову в сторону тренировочной площадки, где стояли мои кобылы, с веселым гомоном натягивая на себя тренировочные доспехи, и примеряясь к копьям. Берри весело щебетала, объясняя что да как, Белли же помогала Даймонд Стар научиться правильно расправлять крылья. К моему ужасу, я понял, что никаких правил не будет, и Даймонд намерена атаковать меня сверху.

— Конские яблоки! — Выдавил из себя я.

— Надо было думать раньше, солнышко. Ты в их полном распоряжении, и останавливать я их не намерена. Говорила же, что за глупость они тебя помнут. Ты меня не слушал, молчал, как партизан — вот теперь и наслаждайся! — Она поцеловала меня в нос и крикнула девочкам, что я готов. Пятнадцать минут на отдых? Как бы не так…

Ринга

— Дурак! — Крисстал, несмотря на свой обычно добрый нрав, была очень и очень зла, и Санни, в изнеможении развалившийся на кровати, прекрасно это знал, но сил сопротивляться у него уже явно не было.

— Знаю — Тихо пробурчал он.

— Сволочь ты последняя! — Продолжала яриться Крисстал. Она подошла, и вспрыгнув на кровать, отвесила ему подзатыльник.

— И сволочь. И бабник… — тихо пробурчал Санни.

— Мы уже вторую неделю страдаем, пытаемся до тебя достучаться, а он на зебр кидается! И мало того, мы уже почти год живем в месте а ты… — На этот раз подзатыльник был посильнее.

— Аууч! — Бессильно ответил Санни.

— Может, мы просто не о том думали? Может, нам стоило полоски нарисовать? — Попыталась пошутить я. Но судя по взгляду Крисстал, которым она меня наградила, это была плохая шутка.

— Да дискорд с этими зебрами! Он нам врал! НАМ! — Крисстал злобно плюхнулась рядом с Санни, и уперлась в него ногами, пытаясь скинуть с кровати.

— Но согласись, причина для этого была. — Я подошла к ним, и помогла немного Крисстал, Санни лишь разочарованно вздохнул, и упал на пол.

— Больше не буду. — Раздалось из-под кровати, куда он закатился.

— Ну да, больше не будешь! — Крисстал подскочила, и начала прыгать на кровати, явно пытаясь попасть по шурудящей под ней тушке. — Я из тебя эту дурь выбью! Идиот! МЫ твоя семья! Нам врать — последнее дело! — Судя по айканью, прыжки явно достигли цели.

— И как ты это себе представляешь?! Смотрите, я монстр?! — Раздалось из-под кровати.

— Вы не монстры! Ни ты, ни твоя сестра! Хватит уже это повторять! Сам придумал, сам поверил? — Крисстал устало шлепнулась на кровать.

— Такие монстры вон, по ночам табунами шляются. И ничего! — Я легла рядом с ней.

— Не такие. Мясо они не едят, приступами безумия не страдают! — Обиженно пробурчал Санни, пытаясь вылезти, наивно полагая, что гроза прошла, но Крисстал и я непроизвольно и очень дружно зарычали на него, отчего он сразу юркнул обратно.

— Медальон где? — Почти рычала Крисстал, на что, через мгновение, из-под кровати появилась нога с медальоном. Она тут же подхватила его и положила рядом с нами.

— Первое, правило в нашем доме: увидим в этой штуке без надобности — под кроватью не спрячешься! — Рыкнула она.

— Ты забываешь про стражу и прислугу. — Заметила я.

— Лаадно... Ограничимся пока комнатой. — Неохотно ответила она. — Но не приведи богини...

— Не кипятись, Крисси. Да, он дурак, но понятливый. — Попыталась я остудить гнев подруги. Но, как ни странно, ответом мне стала лишь улыбка.

— А если кто случайно зайдет?! — Донеслось из-под кровати.

— Не умничай! Будешь под стража косить, как Берри! — уже спокойнее ответила она.

— Правило номер два: устроишь диету — закопаем! Я специально обсужу этот вопрос с Госпожой, и каждую субботу мы будем в столовой, следить за тобой!

— Пони не едят мясо! — Обиженно проскулил тот.

— Почему же? Я вот сверчков люблю, и рыбку вяленую. — Иронично заметила я.

— А я — камни! Так что завязывай с гастрономическими отговорками! — Она двинула копытом по кровати, видимо, желая достать Санни, но ничего не получилось.

— Это же конфеты. — Иронично заметила я.

— Кристальные конфеты. А для вас, оказывается, камни. — Она немного потупилась, признавая ошибку.

— Есть еще что-нибудь уникальное, чем ты еще хочешь доказать, нам что ты монстр? — Иронично спросила она. Из-под кровати донеслось лишь недовольное бурчание.

— Видимо, его фантазия закончилась — Я вздохнула и расслабилась.

— Вот и хорошо! Так, третье правило: в посольство теперь ты будешь ходить только с кем то из нас!

— Не получится. — Я иронично взглянула на нее, отчего та удивилась. — Я рабыня, ты же для них никто. Мне, как осужденной, вход в любое административное здание запрещен. Тебя без приглашения туда не пустят, тем более, что ты кобыла.

— И что, что я кобыла?! — Удивленно спросила она.

— У зебр нет равноправия полов, и если ты не жена, привести он тебя не может. А если и приведет как жену, то тебя примут на кобыльей половине. На жеребцовую, и административную, опять же, только с разрешения и по приглашению. Только в купальню разрешат залезть. — От упоминания купальни она побагровела.

— Так же нельзя!

— Для тебя нельзя, но они не твой народ, и у них свои правила. — Заметила я.

— Но надо что-то делать!

— Я просто не буду ходить в купальню. — Попытался предложить Санни.

— Что тоже не получится, ведь зал для гостей в посольстве только один.

— Но я же могу отказать, если на меня насядут! — Возразил Санни.

— Не можешь, и как я понимаю, тебе это сразу объяснили.

— Но так определенно не пойдет. — расстроилась Крисстал.

— Не пойдет, согласна, но Кха по натуре учитель, ему нравится это, и думаю, он не откажется давать уроки и нам с тобой, но на территории дворца. — Предложила я.

— А вот это вариант… — Задумчиво протянула Крисстал. — Поговорю об этом с Госпожой.

— Поговори, в любом случае, тебе это понадобится.

— А тебе?!

— Я же наполовину зебра, я выросла там. Конечно, уроки высшего письма будут интересны и для меня, как и история племен, но не более.

— Высшего письма? — Удивленно спросила она.

— Да у нас приняты три вида письменности: общий, его знают все, независимо от рода, племени, и статуса. Средний, свойственный младшим аристократам и чиновникам — он не сильно отличается от общего, и с трудом, но зная общий, можно понять, что написано. И высший, свойственный старым родам и приближенным ко двору. Его я не знаю, хоть и видела пару раз, но так и не смогла разобраться.

— И зачем такие сложности? — недовольно пробурчала она.

— Не знаю. — Честно ответила я.

— Ладно, с третьим правилом пока подождем. — решила Крисстал. — Четвертое правило: расписание!

Из-под кровати раздался тяжелый вздох.

— А ты что думал? Мы о этом забудем? — Иронично поинтересовалась я.

— Ну, он на это явно надеялся! — Злобно рыкнула Крисстал.

— А может, не надо? — Тихо попросил Санни.

— То есть, как на зебр кидаться, так надо? А как на нас внимание обратить, так не нужно?! — Вскипела подруга, подпрыгивая на кровати, и вызывая очередной “Ауч!”.

— Будь поснисходительней. Готова поспорить, что они его взяли сами, ласково и нежно.

— Во-во, сами! Я тут не при чем. Они меня напоили и взяли! — Видимо, решив, что уцепился за спасительную ниточку, жалобно проблеял Санни.

— Так, а ну вылазь!

— Нет уж, мне и тут хорошо! — Испуганно ответил тот.

— Не кипятись, пусть будет так. Тут уже ничего не исправишь. — Спокойно проговорила я в надежде, что мое спокойствие охладит подругу. Она бессильно зарычала — сначала на меня, потом и на Санни под кроватью.

— Мы терпели, мы ждали, думали о том, чтобы не сделать ему хуже, боялись за него, а он… — Она снова зарычала.

— Просчитались, бывает — Спокойно ответила я ей.

— Бывает! В общем так, ты как хочешь, а я ему сейчас устрою такое “бывает”...

— Он устал и ни на что не способен. — Я слегка ее приобняла, надеясь, что этого хватит, чтобы удержать ее от выполнения угрозы.

— А ему и не придется ничего делать! — Она выскользнула из моих объятий. — Я буду сильная и ласковая — как раз, как ему нравится. Он даже будет кричать — или от боли, или от удовольствия, как получится. Вылезай давай! Или я тебя сейчас оттуда достану! — Санни несмело показался из-под кровати, весь в пыли и виновато улыбаясь. Выглядел он при этом весьма потрепанно и жалко. — В ванную! Бегом! — Крисстал слегка отмякла при его виде, и почти спокойно проговорила — Приведи себя в порядок.

Санни неуверенно развернулся и пошел в указанную сторону, оглядываясь на нас, и явно опасаясь за свой круп. Вскоре зажурчала вода в ванной, и Крисстал расслабилась.

— По-моему, ты перегибаешь. — Заметила я.

— Чтоб лучше запомнил. Я ведь надеялась, что Госпожа окажется не права…

— Я тоже, но она его все же знает лучше, чем мы.

— Правильно. Она его с пеленок воспитывала, а нас он, по-моему, даже не воспринимает серьезно. — Расстроено произнесла Крисстал.

— Как раз на оборот, он ведь тоже боялся за нас.

— Ну да, что он нас съест, оскорбит, и все такое!

— Что он нас обидит. Он же оценивает нас со своей стороны, и не может понять, что мы его любим таким, какой он есть, а не его внешность. Да, и не забывай, что мы встретились в переломный момент его жизни, и он просто не знает, как себя вести.

-Знаю, но все равно обидно. Если бы Госпожа не помогла мне разобраться в моих чувствах, я, наверное, уже была бы дома.

— И кусала бы спину.

— Или глупо радовалась. — Она тихо вздохнула, и положила голову на подушку, вытянутую из-под живота.

— Нам обеим повезло, и не только с Санни, не находишь?

— Не знаю. Я в последнее время все чаще сравниваю ее с Кейденс, и почему-то мне все больше кажется, что я предаю свою подругу и учителя просто тем, что понимаю, что Кейденс по сравнению с Госпожой... Ну… Не та. Другая. Не такая… глубокая, что-ли.

— Поделишься своими мыслями? Быть может, я смогу помочь?

— Не сейчас.

— Хорошо. — Смирно согласилась я. — Может, тогда стоит сознаться Санни о прошлой ночи? Он ведь, похоже, ничего не подозревает.

— Или просто молчит.

— Не думаю. Тогда он был бы смелее.

— На зебр ему смелости хватило...

— “Не стоит прикуривать от священного огня” — есть такая поговорка на моей родине. Они для него были никем, и останутся в прошлом лишь как воспоминание, а нас он любит, потому и боится ранить.

— То есть, если ты права, он считает что его веселушки в посольстве никак не должны были нас оскорбить?!

— Он жеребец, и это его право. Он молод и неопытен, потому и не подумал, что его право — оскорбление для нас. Не думаю, что он вообще о чем-то думал, кроме сенета и кобыл. Я не раз видела такое в доме своего отца, когда инстинкты берут верх над разумом. Зебры больше чем пони доверяют инстинктам — стоит ли удивляться тому, что в управлении ими они более совершенны?

— Ненавижу полосатых…

— Стоит ли? Не познакомившись с ними поближе, например? Я тоже до сих пор иногда не понимаю пони, но я же их не ненавижу. Просто принимаю такими, какие они есть.

— Она красивая зебра? — Вдруг спросила Крисстал, указывая на портрет.

— Да. — Честно ответила я. — А так же умная и добрая. Я видела ее пару раз, когда мы с отцом приезжали в столицу, и поверь мне, на нее засматривались. — Я тяжело вздохнула от догадки, к чему она клонит. — И не ищи в ней ни идеала, ни врага. Для нее, мы лишь наложницы Санни, и по статусу мы ниже, но наши права и его выбор она оспаривать не станет, разрушать наш табун, скорее всего, тоже. Наверное, мы даже подружимся… Если будем себя хорошо вести.

— К Дискорду такую дружбу!

— Не зарекайся.

— Наверное, если бы это были Белли и Ди, было бы не так обидно. — Тяжело вздохнула она.

— Быть может.

— Что теперь будем делать?

— Ты о чем?

— С Санни что теперь делать-то?

— Ну я могу уйти и вам не мешать… — Но по вмиг покрасневшей мордашке Крисстал я поняла, что угрозы она кидала в горячке скандала.

— Понятно. Тогда, быть может, диванное изгнание?

— Дивана нет.

— Пусть тогда поставит вместе пару пуфиков. — Я указала ей на четыре больших подушки, окружавшие новенький стол, стоящий у выхода на балкон, там, где раньше был комод. — А потом попросим Госпожу поставить диван!

— Или софу!

— И пожестче, что бы понимал, что наказан.

Наш разговор прервало затихшее журчание воды, и появившийся через несколько минут Санни. К тому времени, я уже делала вид, что читаю книжку о Деринг Ду, а Крисстал сидела у трюмо и расчесывала гриву. Откуда она и объявила самым холоднокровным голосом о том, что он изгнан на пуфики, на всю оставшуюся ночь. Санни был, как мне показалось кажется даже рад такому приговору, и вскоре, уже откровенно дрых, развалившись на пуфиках. Да и нас с Крисстал потихоньку клонило в сон, и я не заметила, как уснула. Посреди ночи я вдруг проснулась от ощущения холода под боком, и с удивлением обнаружила, что Крисстал рядом нет, а со стороны балкона доносится ритмичный шорох, ее тихие попискивания, и сдавленное дыхание Санни. Поняв, что подруга не утерпела, я постаралась тихонько завернуться в одеяло, стянув одну из подушек. Я положила ее между бедер, и с силой сжала, отчаянно желая, чтобы это был Санни. Но пересилив себя, я постаралась им не мешать, хотя я еще долго лежала в темноте, прислушиваясь доносящиеся до меня звуки. О богини, как же вы, порой, жестоки — особенно весной!

“Они меня не простят”

Шалах

Тихая музыка наполняла пространство вокруг меня. Симфония звука, но пустая, как будто играют пони. Несмотря на красивейшее исполнение, на отличную технику, в ней не было той жизни, к которой я привыкла.

— Ты так в этом уверена? — Мягкий и добрый, голос Матери Ночи каким-то удивительным образом стал еще одним инструментом в этой палитре, и он, в отличие от первой, был живым.

— В чем? — Я удивленно открыла глаза, и увидела перед собой огромный зал — оперный зал, под огромным каменным сводом которого, равномерно освещенным синими кристаллами и богато украшенным резьбой и скульптурами, изображающими фестралов и пони, располагалась большая сцена. Подсвеченный кристаллами, купол был подобен ночному небу, раскинувшемуся над рядами подушек в партере и несколькими этажами балконов и лож. Занавес был опущен, но перед ним сидели три фестралки — две скрипачки и виолончелистка. За ними, чуть дальше, за барабанами сидел жеребец-земнопони, лишь изредка слегка ударявший по ним, отбивая гудение, а не ритм.

— Они как неживые — Удивилась я.

— Так и есть. Они — лишь морок, как и все это. Нужно быть бессмертными, чтобы пережить тысячелетие. Это — Большой Оперный Театр, то из немногого, что еще уцелело.

— Он был в Звездном Шпиле?

— Да, дитя, когда здесь играли, музыку можно было услышать в любом уголке шпиля и печать моей магии до сих пор хранит его.

— Я боюсь, Госпожа, и сегодня я это поняла. Я боюсь, что не справлюсь…

— Шалах Торн, вот от кого бы я не ожидала таких слов, так это от тебя, дитя своего рода. Рода Первой Звезды, Второго рода. Посмотри на сцену, на ту скрипачку, что слева. Никого не узнаешь?

Я повиновалась и присмотрелась. Черная шерсть, зеленые глаза и молочно-белая грива явно выдавали мою родственницу, одну из Торн.

— Стринг Сонг. “Боюсь, но играю. Не инструментом, но душой” — так когда-то она сказала мне, перед первым своим выступлением в этом зале.

— Сонг? — Удивленно спросила я.

— Ах да, этому наверное, уже не учат в вашей школе? Или позабыты те времена, когда вы еще носили имена пони?

— Не знаю, Госпожа, но нам никогда не говорили о тех временах. Только об Исходе и истории города. И о том, как же все в нем хорошо.

— Значит, Северный город все-таки пережил мое падение.

— Нет, Северный пал через три года после того, как жители запечатали его. Пони прокопали шахту над городом… и взорвали свод.

— Тогда откуда ты?

— Из Льдов. Этот город начали строить незадолго до Исхода — простое поселение, дом для ученых, охотников и несколько пещерных ферм. Они приняли выживших из Северного, всего чуть менее трех тысяч. Пони решили, что мы обречены, и ради горстки выживших не стоит отмораживать хвосты. После нескольких стычек, они оставили нас в покое.

— И вы выжили. Я знала, что вы сможете это сделать. Как же я вас ждала... Искала, надеялась — и вот ты здесь.

— И я боюсь, Госпожа.

— Не бойся. Ты и мои внуки, вы мои маленькие сокровища, мое искупление, и как бы ни была зла ваша судьба, теперь все будет хорошо. И я снова услышу ваши песни и вашу музыку под светом моей луны.

— Они меня не простят, и я не оправдаю вашего доверия, Госпожа!

— Ты сейчас так сильно напоминаешь Санни и его домыслы. Но Ринга смогла его простить. Ты тоже, как и Крисстал.

— Я и не обижалась, все-таки я сама в таком же положении. И даже хуже…

— Вздор моя маленькая, все это вздор и страхи, тех пони уже давно нет, а нынешние, они другие, во многом другие…

— Но вы просите меня принять за них решение, которое навсегда изменит все! И они меня не простят, ни пони, ни фестралы… Ни Санни, ни Крисстал. Для него я стану другой… не той, кого он полюбил.

— Ты не права! — Ринга вдруг возникла рядом со мной, ее силуэт подрагивал и расплывался, как всегда. — Он простит и поймет, ведь я всего лишь призрак, лишь история. Не спорю, этого можно было бы опасаться, если бы Госпожа не разделила нас.

— Но он видит тебя, и любит тебя…

— Я часть тебя. Я давно не контролирую тебя, не прячу, я — лишь призрак. Питаемый магией, расход которой слишком велик. Уже через месяц тебе придется носить браслеты, но даже они не станут долговременным решением. Максимум — еще месяц.

— Важный для него.

— И опять вы начали спорить. — Госпожа улыбнулась, глядя на нас. — У вас осталось слишком мало времени на споры, вам нужно принять решение, и как мне кажется, уж лучше попытать удачу с Санни, чем разбить ему сердце.

— Но мой народ! — Выпалила я.

— Не думаю что нам стоит их опасаться. В конце концов, все можно скрыть и от них.