Глава 18. Жестковатый стул.
Какой час? Семдесят седьмой? Восемдесят девятый? Нагромождения ящиков. Но мне не до нагромождения ящиков. Как они подозрительно нависают, эти нагромождения ящиков. О ЭТИ НАГРОМОЖДЕНИЯ ЯЩИКОВ! ДА, ДА ЕЩЕ! Хотя зачем? Нагромождения, как нагромождения. Только почему-то ящиков. И почему-то им полагается быть в подвале. Как и мне? ДИСКОРД! Нагромождения ящиков! НАГРОМОЖДЕНИЯ ЯЩИКОВ!
И не спрашивайте, какого черта я уже столько раз повторил про эти дискордовы ящики.
Около двери промелькнуло что-то рыжевогривое. Крылья Цок-цок-цок.
— КАКОГО И КАК, ЧТО ТЫ ЗДЕ-…!
Магическая нашлепка на рот избавила пегаса от необходимости продолжать крик.
Фэт наклонился и поднял за гриву голову пегаса, привязанного к металлическому стулу. Удар. Но тот лишь слабо улыбнулся, да сплюнул розоватую сукровицу. Молчал.
— Играй в героя. Только знай – все равно ведь сломаешься.
И черный крылатый действительно знал это. Это в рассказах пони терпят запредельные боли, открывают новые страны, благородно умирают за других. Это в тех историях, что пишут авторы (в теплых домах!), не страдая от голода и попивая из кружки (теплый!) чай. А он был обычный пони. И если побои не пройдут – Фэт позовет на помощь все тот же голод. Да, он жил со своей подругой не в лучших условиях, зачастую они перебивались позавчерашними завтраками, а от зимних морозов у них не было другого спасения, кроме как крепче обняться своими крыльями – но к сырому подвалу, яркому свету в глаза, дрожи и периодическим побоям он явно не был приспособлен. Обстановка и положение до такой степени давили, что это не описать обычными словами, не перецокать под ритм копыт и в сотне песен, не написать книг с красивыми описаниями, где герой всегда в выигрыше, а злодеи побеждены, не нарисовать картин, берущих деталями за душу. Просто чертов подвал и ничего. Обычные тюремные задворки, коих сотни. Ящики в углу – непримечательные о-быч-ны-е ящики, да бывший начальник и друг, раздающий глухие удары. Здесь не царили мечты, здесь на троне из под коробок с делами прошлых лет царила реальность, и ее удары были намного сильнее ударов грузного земпнопони изредка мутузившего пегаса (кьютимарка вскинутого копыта, давала о себе знать). Как жаль, что на этот шах жизни, он мог ответить только матом, не имеющим с шахматами ничего общего. Лампочка болталась кривым огрызком, ненужностью, посредственностью, которую отвергала вся обстановка подвала. Сломанные железные стойки. Жестковатый стул, побои, да пустота. Очередной удар по пегасу, теперь уже по крыльям – самая болезненная зона. Мощное копыто, будто нехотя (хотя на самом деле нерасторопность — это все от лишнего веса Фэта) опустилось на прогибающиеся крылья. Еще один удар, который абсолютно ничего не значил.
— Фэт, я ничего не делал, дискордова твоя башка…
Удар. Роттериан даже не скривился от боли – его мысли давно уже сделали все за Фэта, опустошив его изнутри, не давая ни одного шанса на освобождение.
— Ничего не делал? Я тоже ничего не делаю! Впустую трачу тут время, добиваясь показаний от заведомого виновного пегаса! Да это даже хуже, чем не делать ничего! – взрывался резкими предложениями коричневый понь, отрывками строя свою речь. – Бывший полицейский! Тридцать девять закрытых дел о убийствах! Тридцать, драть их в круп, девять! И сам! Дискорд! Что происходит вообще? Отвечай, ублюдок, ты прекрасно знаешь, что это всего лишь вопрос времени!
— Но я не…
Удар. Не такой как раньше. Удар по органам, какие не допускаются при допросе – Рот знал, сам составлял «Памятку обращения с допрашиваемыми». Нельзя было доводить до летальности. Но это знание почему-то не помогло, когда он повалился со стула, и откашлялся кровью, пытаясь встретить копытом пол, но плохо координируя движения из-за опутывающего терновника беспросветной боли, распластался по нему мордой.
— Я… Зекора… Ты… Флаттершай…
Булькало кровью что-то, по идее бывшее лицом пегаса. Фэт наклонился к нему и перевернул, вытянув одно крыло высоко вверх и презрительно его осматривая. Лампа обрадовалась тому, что можно осветить еще хоть что-то и лучики быстро пронзили оперение. На полу заиграли зайчики.
— Как мило. Это случаем не то, которое у тебя было сломано.
— Бульк-бульк! – за Рота ответили пузырьки из лужицы крови, сквозь которую проходилось проходить его словам.
— Отлично. Я могу сломать его, ты это знаешь, могу пройтись степлером или дыроколом... Но если не хочешь признаваться в мотивах от физической боли – зачем мне мараться? Просто и со вкусом – посидишь тут дня четыре.
Выдох. Да, Роттериан примерно этого и ожидал — время, конечно, ценный фактор, но Фэт решил не мелочиться. По его мнени. — два убийства от бывшего сотрудника. Правда, было не совсем понятно, осознавал ли пегас, что сейчас произошло, и воспринимал ли он вообще речь, после того удара копытом в живот и последующим впечатыванием мордой в бетон. Но по сузившимся недвижным черным зрачкам, окруженными сначала коричневым кольцом гор, а потом огромным, бело-багровым морем, становилось понятно – понимал все.
Хлопок двери сверху. Пока Роттериан пытался связать мысли воедино, Фэт уже поднялся по небольшой лестнице, и оставил его валяться на полу. Короткий звон ключей. Щелк.
Замок закрылся с обратной стороны.
Час первый. Интересно, если думать так, как будто ведешь дневник на бумаге, это поможет ожиданию? Хм, говорят надо зациклиться на чем-нибудь, тогда время не будет так больно бить по глазам, крыльям, да и вообще до чего только дотянется. Зато у меня есть время на план. Да на план! Вышибить стальную дверь? О дааа, крутой план. Еще идеи? Не говорить сам с собой? Отметаю. Тоже какая-то слабенькая идейка. Одно знаю точно – перемалывать все произошедшее в голове можно и завтра. Или послезавтра. Все равно я тут застрял надолго, только вот преступника так и не знаю. Фэт знает – я – а я не знаю, какая ирония. Может быть потому что я не преступник? К черту. Как же все, дискорд, болит. Откинутый стул. Железные рамки. И какие-то подозрительные ящики…
Черный пегас только-только оправился от побоев и с мутным взглядом ходил по запертой комнате. Хотя на глаза особо полагаться не стоило – лампа, судя по всему, светила только для самой себя.