Tarot
The Moon (ЭИ-2016)
Время излечит любые раны: физические, душевные и сердечные. Заставит позабыть ошибки, взрастит безразличие к потерям, избавит от сожалений, поможет изжить чувство вины. Когда прожил год, второй год длится бесконечно. В десять лет бесконечно долго второе десятилетие. Через сотню лет ты теряешь чувство времени. Память безжалостно уничтожает первые воспоминания. Стоит отвлечься, проходят века, и ты уже не помнишь, где родилась и выросла. Не помнишь первых друзей. Да и себя прежнюю. Остается идти по спирали, оступаться, забывать и ошибаться. Вновь и вновь.
Время делает нас бездушными. Черствым набором рефлексов, скрытым за доброжелательными масками. Но что, если не давать ранам заживать, бередить их день ото дня, причинять муки в наказание за содеянное?
Растрепанный сгусток черноты трепещет в дюйме от кончика копыта. Кажется, из глубины чернильного огонька меня настороженно изучают незримые глаза. Ты должен пугать, быть тюремщиком, надсмотрщиком, пыточных дел мастером. Так почему дрожишь, когда подношу тебя к носу?
Поможешь ли ты… нет, не искупить вину, но помнить о содеянном вечность?
Темный огонек вспыхивает, уносится ветром, растворяется в отражении.
Ты будешь напоминанием. Не таким, как запись в дневнике, которую придется перечитывать, не шрамом на теле, что со временем воспринимается как должное. Ужасное воспоминание, оживающее вновь и вновь, от которого не спрятаться в милосердных крыльях тьмы. Теперь и для меня ночь станет временем страхов, временем хищников и испуганных жертв. Я смогу лучше понять тех, кто страшится черноты, что скрывает незримые ужасы, лежащие за границей света собственной души.
Знакомая комната, в которой прошли годы жизни, померкла. Важные предметы слились в единый образ, и выбрать что-то одно уже нельзя. Лишь постель в центре, поглощенная пеленой марева.
Силуэт цвета вываренной смолы возлежит за гладью стекла. Маленький сон трепещет, будто смеется. «Ты захочешь простить себя. Однажды», — как бы говорит он.
Нет, никогда. Желание помнить свяжет тебя, дабы исполнять мою волю.
«Ты не признаешься об этом вслух, но сны исполняют совсем не те желания, которые произносят».
Нет!
«Ты вновь захочешь свободы. Захочешь прощения. Раньше, чем тебе кажется».
Нет!
«Ты увидишь счастливую жизнь, заведешь друзей, вновь начнешь помогать подданным. Ты не сможешь бичевать себя вечно».
Нет!
Я просыпаюсь.
Зеркало помутнело.
Выпуклая поверхность отражала искаженный лик, подернутый кисеей белесого стекла. Забытый подарок. Напольное, первое подобного размера и чистоты. Мне всегда нравился изгиб рамы, обнимающий неровно расколовшийся сосуд. Резчик умело скрыл огрехи зеркальщиков и стеклодувов, украсил раму полумесяцем и развевающейся гривой звезд.
Теперь рама рассохлась, треснувший месяц потемнел. Через щель проглядывались бегло обточенные края стекла. Олово с обратной стороны обкрошилось, отражение покрылось грязными веснушками. У самой рамы зеркало утратило чистоту, неведомые монстры тянули из-под нее серые щупальца к горлу смотрящего. Я вздохнула, набросила ткань обратно, не желая лицезреть дорогую вещь, ныне рассыпающуюся от старости. Стоило давно вынести его на попечение слугам. Но ведь это мое зеркало. В моих личных покоях.
Приятный полумрак кутал покои; кровать манила мягкой периной, напоминающей пухлое облако. Времени до заката еще много. Сквозь узкое горлышко песочных часов сочится мраморная пыль. Еще больше трети. Современные хронометры так и не пробрались в эти покои. Тиканье пружинных механизмов разрушает идиллию одиночества и симфонию ночных звуков.
Перина приняла меня в мягкие объятия, позволяя расслабиться, раствориться в неге. Зарывшись в одеяло, я попыталась отрешиться, пустить мысли на самотек, позволяя им выстраиваться в цепочки причудливых перетекающих образов, лишенных логики для любого стороннего наблюдателя.
За окном громыхнуло, яркая вспышка прорвалась сквозь плотную занавесь. Я приподнялась, распахнула шторы и створки окна. В комнату ворвался прохладный осенний воздух.
Свинцовые облака отражались в зеленоватой глади дворцового пруда, отчего поверхность выглядела твердым холодным малахитом. Над Вечнодиким лесом вновь громыхнуло. Грозовые тучи ощетинились молниями, поползли над верхушками деревьев. Из чащи поднялась стая воронья, потянулась в сторону замка. Кружась над озером, они призывно каркали наперебой, словно о чем-то оживленно споря, но отдельных слов не разобрать. Собравшись темной воронкой, стая растягивалась длинной черной лентой, уносилась прочь, дабы осесть в речной долине за лесом.
Подставляюсь ветру, знаменующему скорое приближение грозы. Он треплет гриву, прогоняет сонливость, швыряет в глаза первые капли дождя. Хочется вырваться навстречу ему, пролететь над парком, цепляя мутную воду кончиками копыт, пронестись под мостами через ущелье, хохотать над стражниками, спешащими укрыться от дикой грозы в недрах замка. Обогнуть все башни прежде, чем завеса дождя скроет все вокруг, и ворваться в покои сестры, принося с собой бурю и мокрые следы на дорогих коврах.
Когда я перестала так поступать?
Обернулась, ищу ответ в недрах личных покоев. Полки, столики, ящички, заваленные тысячами безделушек, развешанных, разложенных, расставленных. Все кажется таким новым, но лак на комоде облупился, а дверца шкафа болтается перекошенной. Немного паутины в углах. Сестра вечно ворчит про беспорядок, но это мои покои, мой уголок тишины, келья для раздумий. Сюда нет пути слугам, только нам двоим. У каждой — островок одиночества. Хотя, по-моему, сестра перестала проводить время в своей солнечной комнатушке и стекольной мастерской, наполненной витражами. Все больше времени она сидит в рабочем кабинете или библиотеке за кипами пергаментов.
С полки, не отходя от распахнутого окна, я подхватила старую бумажную вертушку, желая выставить ее навстречу ветру. Похоже, на одном из крыльев стоял глиняный пес. Статуэтка скользнула с полки, ударилась о край. Я поймала ее раньше, чем она коснулась пола. Пес смотрел на меня печальными, уставшими глазами, прижав к голове вислые ушки. Краска поблекла и выгорела. От удара хвост раскрошился, и на его месте зияла неровная дыра. Мне внезапно стало очень грустно, будто вещь, которой я дорожила, оказалась безнадежно испорчена.
Я собрала осколки хвоста, затем открыла шкаф, чтобы сунуть статуэтку и осколки внутрь, пообещав себе, что обязательно ее склею. На дальней полке уже скопилось множество сломанных или испорченных вещей, которые так и не дождались своей очереди. Я поставила статуэтку рядом с фигуркой кролика, выструганной из темного дерева. У кролика отсутствовало ухо. Я попыталась его отыскать — безуспешно. Откуда у меня эта статуэтка? Кролик казался знакомым, он находился тут много лет. На полках стояли лишь вещи, связанные с прошлым. Я вертела игрушку, силясь вспомнить хоть что-нибудь. Кролик смотрел на меня сердито и осуждающе. Я быстро поставила его на место и захлопнула шкаф.
Пробежалась глазами по прочим вещам, пытаясь отстраниться от привычного взгляда. Тысячи безделушек. Но все тронутые временем. Сколько прошло с тех пор, как я добавляла что-то новое. Ленточка из украшения с бала? Я даже не помню, в честь чего. Маленький витражный фонарик, отбрасывающий на стены звездное небо? Старая поделка сестры, попытавшейся блекло передать красоту звездного неба. Мило… Но его я, кажется, зажигала лишь однажды. И так давно…
Время… Оно бежит мимо, истекает незаметно с каждым днем все быстрее, с каждым годом. Будто мраморная пыль упорно растачивает узкое горлышко. Я потеряла чувство времени так давно. Будто потеряла себя.
Подойдя к песочным часам, я взглянула на искаженное отражение в стекле…
Песок сыпался…
Солнце пробивалось сквозь щель плотных штор, разрезая полумрак на два пыльных лоскута. Я поморщилась, потянулась, напрягая мышцы, чувствуя, как приятно хрустят суставы. Зевнула. Как долго я проспала? Песок покоился на дне часов. Время в комнате остановилось.
Легкий стук расколол тишину. Затем тяжелые шторы распахнулись, солнечный свет ворвался в комнату, разгоняя полумрак. Ну кто еще может заявиться поутру, ослепляя присутствующих и купаясь в лучах дневного светила? Я поморщилась, отгораживаясь от сестры одеялом. Время еще не перевалило за полдень. Значит, сон отнял всего несколько часов. А сестра уже пришла, дабы увещевать меня покинуть покои на радость верноподданным. Если честно, самая лучшая ее речь не могла сравниться с песней сладкоголосой принцессы Лени.
— О всеблагая сестра, смилуйся, не отбирай заслуженную полуденную дрему, — простонала я, примеряясь, не швырнуть ли подушкой.
Селестия прошествовала в комнату, превращаясь из ослепительного силуэта в знакомую кобылу.
— Луна, сегодня у нас прием. Ты не забыла? — ее голос мягкий, но строгий, не терпящий компромисса.
Ненавижу такой ее тон. Он означает «никаких поблажек». Я поморщилась:
— Сегодня? Какой сегодня день? О, не важно. Сестра, можно я не пойду? Это будет очередное скучное собрание. Незнакомые пони из высшего света будут на нас глазеть. Ты же прекрасно справишься и без меня.
— Луна, — вздохнула сестра, смахивая с постели одеяло. — Этот прием в твою часть. Он будет идти до поздней ночи. На скольких мероприятиях ты появлялась за последнее десятилетие? Многие поданные уже забыли, как ты выглядишь. Ты должна выйти и продемонстрировать, что ты по-прежнему милая симпатичная кобыла, а не страшная легенда.
— Да я только недавно принимала всю эту очередь из свидетельствующих почтение! — проворчала я. — А нелепый молодой джентлькольт постоянно норовил за мной поухаживать, стоило вырваться из толпы хоть на мгновение.
— Ты каждый раз о нем вспоминаешь. Луна, у сэра Сникерса уже внуки. Хотя он и овдовел достаточно давно, уверена, он не станет к тебе приставать, — грубая щетка, окутанная магией, выпорхнула из ящика стола и начала чесать мне бок, на котором я изволила спать. — Знать хочет чувствовать себя приближенной к нам. Если они чувствуют себя важными, то оказывают услуги вроде денежных ссуд и…
— Все эти родичи Платины… — я страдальчески закатила глаза, вырвав старую щетку собственной магией. — Давай ты просто объявишь их частью королевской семьи. Старшую ветвь назначь эрцгерцогами. Или принцами крови. Они будут называть тебя тетушкой и задирать нос до небес.
— Это дельная идея, но сегодняшний прием состоится, — безапелляционно заявила сестра. — Раньше ты любила такие события.
— И пару раз на балах подхватила вшей. Мерзость! — я поежилась.
— Луна, сто лет прошло, — с укором сказала сестра. — С той поры издана серия указов с правилами поддержания чистоты. Теперь каждый обязан…
Я издала протяжный стон:
— Сестра, уволь от этих тонкостей. Мы хранители небесных светил. Мы обещали защищать Эквестрию, а не перекладывать пергаменты и устраивать танцы. Раньше мне нравились принцессовские чествования. Но потом они превратились в рутину, а после — в обязанность!
Селестия вздохнула и опустилась рядом. Потерлась носом о мою шею, превращаясь в милую и заботливую старшую сестру.
— Лулу, есть времена ходить в походы, а есть — мирное время. Почетное звание принцесс налагает и ответственность. Мы правительницы, все смотрят на нас, а ты даже не можешь вовремя проснуться и заправить постель. В последнее время ты только ешь и спишь. Погляди, во что ты превратила комнату. Здесь куча старья…
— Это не старье, — обиделась я. — Это самые важные личные вещи. Они все дороги мне как память.
Сестра вздохнула. Принюхалась, подняла магией край одеяла и выудила из-под ложа букет сушеной лаванды. Сунув нос в цветы, сестра звонко чихнула. С букета поднялось облако пыли, окутанное магией, и унеслось в окно.
— Надеюсь, ты не собиралась это есть? — уточнила Селестия, отправляя букет в мусорную корзину. — Ох, сестренка. Пора взрослеть. Когда мы начинали, то были для всех кобылками. Молодыми, неопытными. Мы жили рядом с этими пони долгое время. Но все, кто помогал нам раньше, ушли. В глазах новых поколений мы стали мудрыми правителями, что жили задолго до их рождения и будут жить после них. На нашу мудрость полагаются. Так что мы не можем заводить нянек и воспитательниц, что будут вытирать нос.
Упоминание няньки всколыхнуло что-то внутри меня, возвращая забытые образы. Такие смутные. В груди неприятно закололо. Я вспомнила ее. Пош. Я называла ее просто Няня. Когда-то давно она будила меня по утрам, расчесывала гриву, помогала с подготовкой к балам. Как я могла забыть ее? Образ смутный и смазанный. Кажется, она уехала к внукам. Я начала обходиться без нее и в какой-то момент забыла. Она возилась со мной, даже когда я говорила, что уже взрослая. Дарила мне игрушки. Я помню, она уехала к внукам. Так давно… Я почти не помню. Она так и не вернулась во дворец…
Селестия взглянула мне в глаза и, на мгновение обняв крылом, поднялась, направившись на балкон:
— Луна, поговорим позже. Сейчас нужно готовиться к приему. Твое платье ждет тебя в будуаре. Все до́лжно, как подобает.
Я вздохнула:
— Знаешь, иногда я думаю, а стоит ли оно того? Ты ведь не видишь Эквестрию такой, какой вижу ее я. Темную сторону, изнанку мыслей и идей, что витают в эфире и проявляются во снах.
Сестра бросила на меня настороженный взгляд, но промолчала. И, взмахнув крыльями, исчезла из виду. Я вновь растянулась на кровати. Перед завтраком можно и поваляться еще несколько минут.
Уютная чайная комната в сердце замка всегда нравилась мне отсутствием нагромождения официальных символов, гербов, флагов. Одно из немногих мест замка, где отовсюду на тебя не смотрят изображения наших с сестрой кьютимарок.
За массивным круглым столиком могут уместиться двое, от силы трое, решивших устроить небольшую чайную церемонию. Ряд картин, изображающих день и ночь, не делящих пространство, но чередующихся. Полотно над камином изображало ныне несуществующий Хорнгольд то ли в предрассветных лучах, то ли в лучах заката.
Мой верный оруженосец расставляет блюда, украшенные золотым орнаментом. Его лапы скрыты белыми перчатками, дабы шерсть не попала в пищу. А вот и фарфоровая чашка на блюдце.
— Ваш кофе, леди рыцарь, — кланяется он, салютуя тонким хвостом.
— Кофе — оно. Неодушевленное, — поправляю я.
— Как можно! — восклицает оруженосец. Выхватывая чашку из облака магии, он сует туда длинный нос и принюхивается, шевеля усами. — Вы посмотрите на этот цвет, а какой аромат! У этого благородного напитка, несомненно, есть душа!
Он швыряет чашку обратно на стол. Та срывается, я пытаюсь ее подхватить и просыпаюсь.
Подушка нежно обнимает голову, я же в отместку изгваздала ее слюной. Если сестра не примчалась будить меня повторно, значит, прошло не так много времени. Я нехотя выбралась из кровати и снова направилась в чайную комнату. Похоже, сегодня завтракать придется дважды.
К моему приходу столик уже накрыли грубой скатертью. На столе миска салата и глиняный горшок, из которого служанка спешно налила в тарелку суп. На гравированном гербами блюде свежий хлеб. Чашка чая приютилась рядом.
Я сонно оглядела снедь, умостившись в глубокое кресло. Удовлетворенно кивнула жмущейся у входа служанке. Та поклонилась, опустив глаза к полу, и выскользнула, прикрыв дверь.
Салат оказался из сныти. В супе угадывалась она же, а еще листья крапивы и гречневая крупа. Горячий суп — то, что я ценила поутру больше всего. Первым делом я коснулась копытом кромки чашки. Если бы кто-то из прежних наставников видел такое вопиющее нарушение этикета единорогов, он бы выщипал себе гриву от ужаса. Чашка белого фарфора, столь хрупкая, что поднять ее можно было разве что магией. В маленькую ручку не продеть даже рог, не то что копыто. Я подняла чашку и отставила подальше. Привычка пить чай по утрам покинула меня давно. Но каждое утро чашка появлялась на столе с завидным упорством. Это превратилось в некую традицию или игру. Каждый раз я молча отставляла чай в сторону, испытывая некое извращенное удовлетворение. Сие действо давало повод ворчать на недогадливость слуг. Каждый раз чай был единственным, к чему я не притрагивалась. Но его продолжали приносить. Снова и снова.
Я поднялась с кресла, еще раз взглянув на чашку, сосредоточилась на окружающей обстановке и слегка подпрыгнула. Затем вновь уселась и принялась за трапезу.
Это был некий ритуал, позволявший проверять, не сплю ли я. Многим может показаться, что в реальности ты никогда не сомневаешься, сон перед тобой или явь. Но во сне все иначе. Вокруг могут вперемешку с обыденными и знакомыми вещами происходить абсурдные события, связанные извращенной логикой. И будет казаться, что это нормально. Посему, лишь привыкнув проверять реальность в самых обыденных ситуациях, ты сможешь быстро определять, не находишься ли ты сейчас во сне. Уже неоднократно происходило так, что, опаздывая на какое-нибудь важное совещание сестры, я быстро вскакивала, шла завтракать и, лишь не обнаружив привычной чашки злополучного чая, осознавала, что все еще сплю, а совещание давно началось.
В будуаре меня встретили три расторопные служанки-единорожки. Начав с глубокого поклона, они тут же приняли мою персону в оборот — практически не переговаривались, лишь бросали короткие фразы по делу. Мою страдальную шерсть натерли лавандовой настойкой. Чесали, пудрили какими-то порошками. Пару раз я ворчала на излишества, но служанки в ответ лишь испуганно мямлили про запах пота, который грозит распугать кавалеров после танцев, а одна даже предложила капли из белладонны, которые сделают глаза чувственными и выразительными.
Можно сказать, что я стоически терпела издевательства. Но, если честно, за столетия привыкаешь к чему угодно. А привычки порождает безразличие. Что для нас несколько часов марафета? Печально лишь, что часы удовольствий пролетают так же незаметно. Даже еще быстрее.
В углу дожидалось бальное платье. Приглушенных темно-синих тонов, из муслина, уложенного слоями в пышную юбку, расшитую серебряной нитью. Портной, как умел, пытался передать красоту звездного неба. Обтягивающий лиф, призванный подчеркнуть спину и плечи, рукава, закрывающие передние ноги до самых колен. Нижнее белье, как без него одевать платья? Похви с утяжкой для хвоста. Мягкая обувь на ремешках до самых колен. Изысканная тиара из воздушной серебряной проволоки, украшенная камнями, заняла место в прическе. Когда-то подобное приводило в восторг. Первые лет двести. Наверно, с годами становлюсь циничной.
Через несколько часов я стояла перед зеркалом. Служанки испуганно жались за спиной. Я бросила взгляд на свое отражение; кажется, мое сонное безразличие могли принять за гримасу недовольства. В отличие от сестры, я плохо овладела искусством маски.
Стражники распахнули дверь перед ступеням, обрамленными мраморной балюстрадой.
— Луна, быстрее, — бросила сестра, исчезая в дальней арке, дабы появиться на правой лестнице главного зала. Я мешкаю лишь мгновенье и спешу объявиться на левой.
Селестия, натянув одну из подобающе вежливых улыбок, шла по залу, шурша своим роскошным шелковым в золоте платьем. Приковывала взгляды к своей белоснежной шее, объятой воздушной россыпью мелких бриллиантов в колье, и гривой, колышущейся от незримого ветра. Она ступала степенно меж преклонившихся подданных, даря всем любезную улыбку, разрешая любоваться своей красотой, напоминавшей мне маску из дорогого фарфора. Платье подчеркивает тонкий стан, перья в крыльях уложены одно к одному. Стройные ноги, обутые в литые накопытники с фетровыми подошвами, бесшумно шагают по отполированному до зеркального блеска паркету. Столь медленный и плавный ее пассаж заставлял светских кобыл краснеть ушами и прекращать демонстрации аллюра. Селестия улыбается снисходительно и виновато, будто не хочет казаться центром вечера, но умалить сияющую красоту вне ее сил.
Шум зала медленно сходил, шепот стихал; я скользила вслед за сестрой, держась на полшага позади, но знала, мое появление осталось малозаметным. Ослепленные сиянием сестры, подданные склонялись ниц, дабы лишь краем глаза уловить силуэт, затемненный фигурой царственного величия.
Почетный караул в золоченой броне выстроился на лестнице. Нас окружала толпа вельмож в великолепных одеждах. Ожерелья и серьги придворных кобыл украшали топазы, рубины и прочие драгоценные камни, сверкающие разноцветным безвкусием. Я безразлично взирала на них, борясь с раздражением. Несколько новых пони, несколько знакомых придворных и множество безликих гостей. Сейчас они выстроятся в ряд, дабы каждый смог лично выразить свое восхищение царственным особам. Стоит моргнуть, и вся череда пролетит пред глазами, не запомнившись. А на следующем балу появятся новые лица. Они скучны мне, я — им. Ибо не веду казны, редко выхожу в свет, теряюсь на балах и приемах. Как я ненавижу эти шумные приемы, где не знаешь, куда себя деть.
Пони легко несутся в танце по залу. Я слежу за скользящими по полу ногами танцоров, пытаясь уловить суть. Селестия кружит по залу белым лебедем в окружении уток на озерной глади. Кажется, она знает всех, от министров до последнего музыканта, знает, что говорить, кому и кого представить, в какое русло направить разговор. Внимание ее привлекли два пегаса в парадных мундирах, нарочито громко спорящих в кругу слушателей:
— Я слышал, вы собираетесь предложить себя в качестве представителя для дипломатической миссии в Грифонстоун? — интересовался молодой пегас, облаченный в скромный вамс, под которым проглядывала расшитая цветной нитью суконная рубашка. Я невольно отметила простоту и удобство его одеяния, призванного не стеснять движения. Похоже, пегасы выбрали свое направление в моде придворного костюма. Или молодежь вновь выбрала неприятие устоев.
Собеседник его среднего возраста, облаченный в строгий парадный мундир, похоже, вызвался поучать молодое поколение жизни:
— Скорее в качестве поддержки. Грифоны своенравны, следует поставить их на место, — отвечал второй. — Как по мне, давно следует продемонстрировать им нашу силу, показать, что если они продолжат петушиться, то могут потерять часть перьев.
Селестия подплыла неслышно, все так же мило улыбаясь:
— Какая нынче погода намечается над восточными окраинами? — вопрос сестры прозвучал невинно. — Поговаривают, из-за недостатка грозовых туч ожидается умеренная засуха?
Пегас собирался ответить что-то резкое, но, подметив, кто перед ним, осекся:
— Простите, Ваше Высочество. Клаудсдейл как раз собирает отряд добровольцев доставить несколько снежных облаков с севера, которые будут растоплены и превращены в грозовые тучи.
— О, это весьма нелегкое задание, — восхищенно заметила сестра. — Север холоден и опасен. Я надеюсь, вы лично возглавите эту важную миссию, дабы проследить, что все пройдет как надобно?
— Да, конечно, Ваше Высочество, — неохотно склонился пегас. Я отметила, как он помрачнел — это вызвало легкую улыбку.
— Наслаждайтесь приемом, — кивнула Селестия, оставляя спорщиков.
В какой-то момент мы поравнялись, сестра склонилась ко мне и с легким укором шепнула:
— Луна, вообще-то подразумевалось, что ты хозяйка вечера.
— Прости, сестра, я немного потерялась среди такого числа подданных. У тебя все так естественно получается. Я не думаю, что, если начну с ними разговаривать, из этого получится что-то путное.
Селестия вздохнула:
— Подойди к сэру Троттеру. Я обещала ему место в делегации послов в Грифонстоун. Возможно, вы найдете еще тему для разговора.
Я двинулась в указанном направлении, окидываю взглядом зал. Мне кажется, или подданные сторонятся меня? В их глазах читается какой-то неуловимый страх. Нерешительность. Некоторые почтительно кланяются, опуская глаза. Каждый раз.
Жеребец стоял у столика, задумчиво жуя маргаритку. На мгновение он повернулся, в его глубоких зеленых глазах читалось удивление, и мне показалось… Но нет. Это был не он.
— Принцесса Луна? — вежливо поклонился единорог.
— О, простите, сэр Троттер. На мгновение Мы обознались. Вы очень похожи на сэра Сникерса, с которым Мы имели честь быть знакомы некоторое время назад.
— О. Это мой дед, — жеребец тряхнул пепельной гривой. — Он рассказывал о вас так много, что россказни, говорят, вконец опостылели его жене.
— Он не изволил сегодня прибыть? — уточнила я.
— О, увы. Мой дед одержал множество славных побед на поприще жизни и все еще держится достойно. Но годы всегда получают подкрепление, в отличие от нас.
— Эта битва, которую нельзя выиграть, но можно достойно проиграть, — вспомнила я чью-то цитату.
— Мудро сказано, — грустно согласился Троттер.
Я вздохнула:
— Простите, сэр Троттер, думаю, Нам стоит отклонятся.
Тот лишь удивленно кивнул.
Я двинулась к центральному окну. Почему сестра решила, что мне будет интересно говорить с этим жеребцом? Пусть даже он внук давнего знакомого. Откуда-то изнутри поднялась щемящая тоска.
— Луна, что такое? — сестра быстро и непринужденно поравнялась со мной.
— Я хочу уйти, сестра.
— Но до заката еще далеко! — удивилась Селестия. — Ты должна будешь поднять луну.
Я молча прикрыла глаза, концентрируя в роге мощь магии. Солнце заслонили черные тучи, листва в садах потемнела. Повеяло холодом. Воздух сгустился, стал тяжелым и душным, как перед грозой. Тени сделались плотными и мрачными. В зале наступила мертвая тишина. Небо темнело на глазах. Повинуясь магии, луна выкатилась из-за горизонта — день превращался в ночь. Солнце сделалось тусклым, превращаясь в остроконечный серп. Потом вовсе исчезло. Зал погрузился во тьму.
Я, наплевав на всякий этикет, расправила крылья, поднимаясь в воздух перед оконным проемом.
— Подданные! Внемлите! Мы решили подарить вам особое зрелище! Затмение!
Я чувствовала липкий ужас, ползший среди подданных. Дабы побороть панику, готовую захлестнуть зал, я добавила:
— Мы вынуждены удалиться. Наслаждайтесь танцами и прекрасным затмением. Наша сестра составит вам компанию.
Опустившись на пол, я прошествовала мимо остолбеневшей Селестии:
— Видишь, я же говорила, что у меня плохо получается общаться с подданными, — вздохнула я, покидая зал.
Добравшись к личным покоям, я рухнула на постель, сминая платье. Вытянула крылья, расслабилась. Холодные паучки позли по шее, щекотали под кожей, плели в основании черепа свою паутину, пытаясь затащить сознание в царство снов. Прикрыла глаза, проваливаясь в дрему, наполненную потоком образов. Видения потоком начали сменяться одно за другим. Я пыталась уследить за логикой невнятных образов, вытекающих из фрагментов и обрывков. «Раз, я сплю, — шепчу я. — Два, я сплю». Проскальзываю в пелену. В поток, несущий сознание через туманные каскады и мутные воды к островкам ясных видений. Изначально меня терзал страх увидеть нечто непотребное. Но мысли сэра Сникерса оказались заняты приемом, на который он не смог попасть.
Танцевальный зал, узнаваемый некоторыми элементами, заполнен безликой шумящей толпой. Музыканты играют какофонию, стены искажаются колышущимися полотнами. Свечи в многоярусных люстрах рождают длинные тени. Сон нечеткий, лишенный сюжета. Вероятно, зал мог остаться мимолетным видением, что забылось бы, утратило себя среди прочего ночного марева. Столь расплывчатые места без намека на действие или конкретных пони не держатся долго в памяти. Но я шагнула сквозь толпу, заставляя ее расступиться. «Пять, я сплю», — подсказываю себе.
Молодой баронет жался в углу и отстраненно глазел в толпу. Уловив мое приближение, его взгляд прояснялся. Зал обрел яркость, музыка зазвучала ровнее и четче, я даже начала угадывать некоторые танцевальные мотивы. Грянул вальс, и фигуры заскользили по паркету. Баронет улыбнулся и поклонился мне, приглашая на танец. Я кивнула.
Мы кружили в центре зала среди расступившихся гостей. Окружение вновь утратило ясность. Гости, стены, убранство. Всегда можно понять, на чем сосредоточился сновидец. Прочие элементы просто перестают существовать, стоит разуму посчитать их несущественными.
Молодой баронет склонил голову, вытанцовывая на расстоянии, затем приблизился, коснувшись моего копыта.
— Принцесса? — спросил он.
— Да, сэр Сникерс, — улыбнулась я.
— Я ведь сплю, так? — на мгновение ткань сна всколыхнулась, а сквозь облик молодого жеребца проступили морщины и грустная улыбка. Но это длилось лишь мгновение. Я слегка смутилась.
— Да, сэр Сникерс. Мы подумали, что раз вы не смогли посетить Наш бал, то будет уместно посетить ваш. К тому же Мы так и не одарили вас танцем.
— Я благодарен вам, принцесса, что не забыли вашего нескладного ухажера.
— Право, Мы всегда считали ваши ухаживания очень милыми, — признала я.
— Моя старушка убила бы меня, если б сейчас видела. Надеюсь, она простит старику этот танец. Ревнивая душа.
Я улыбнулась.
— Слыхал, l'imperatrice-mare1 собирается назначить моего непутевого внучатого племянника к делегации послов в Грифонстоун? Не уверен, что это хорошее решение, хотя я и пытался вбить в его голову дипломатическую науку.
— Так вот как именуют нынче Нашу дражайшую сестру, — хмыкнула я.
— О, простите мою неучтивость, — кажется, баронет начал забывать, что находится во сне. Достаточно было принять мое присутствие частью реальности, и сон перестал казаться ему неправдоподобным.
— Все хорошо. Мы и сами не любим эти придворные экивоки. Мы с сестрой приняли должность защитников Эквестрии. Этаких рыцарей-хранителей. Но сестра действительно превратилась в бумажную императрицу.
— Не слишком ли вы откровенничаете со старым жеребцом? — лукавый взгляд баронета совершенно не сочетался с его молодым обликом.
— О, думаю, вы не обращаете внимания, как мало мы запоминаем из наших снов, как быстро забываем эти крохи. Нужно немало практики, чтобы научиться строить логические цепочки из сюрреалистичных образов и запоминать их.
— Вероятно, если многое из опыта нелепо, а логика связывает абстракцию, то недолго сойти с ума. О, простите еще раз. Я не хотел сказать, что вы…
— Нет, один Наш знакомый говорил: дабы не сойти с ума, разбирая сны, нужно быть уже чуточку сумасшедшим.
— Звучит так же логично, как путь к бессмертию через смерть.
— Ну, тут несколько иное. Он скорее говорил о расширении рамок сознания, упразднении критики идей и логических ограничений, навязанных обыденным миром. Ведь если мы можем делать невозможное во снах, то почему нелогичные действия не могут стать логичными?
Несмотря на его почтенный возраст, глаза пони смеялись, и сотни ярких образов вертелись вокруг. Сцены из несуществующих приключений, фантазии.
Я не сразу обратила внимание на прерывистый гул, наполнявший зал. Ритмичные завывания ветра, шумящего под куполом. Пока мы кружили в танце, все звуки постепенно стихли. Закончилась музыка, мы поклонились друг другу.
— Спасибо вам за танец, принцесса, — еще раз склонил голову он. — Почему-то нынешнее поколение опасается вас. Поговаривают, вы насылаете темные сны, проникаете в личные тайны. Слухи превращают вас в темное божество. Я рад, что они ошибаются.
— Слухи, всего лишь слухи, сэр Сникерс. Мы делаем, что до́лжно, вне зависимости от того, что думают о Нас или говорят. Мы выше этого.
Мы стояли в тишине, окутавшей нас неестественным холодом, в белой бесконечности. Жеребец улыбался, а окружающий мир мерк; сквозь него проступила реальность. Я лежала, уткнувшись в подушку. Измятое платье и запутавшаяся в гриве тиара.
— Прощайте, сэр Сникерс, — я громко всхлипнула и утерла слезы подушкой.
Привычка взяла свое. Я извлекла свой дневник, укутанный в исшитую тканью обложку. Пока эмоции переполняли и бурлили, я записала каждый элемент сна, каждый кусочек моей ночной жизни.
Смогу ли я когда-нибудь кого-то полюбить, с кем-то сблизиться, если стоит забыться на мгновение, увлечься чем-то или просто отдохнуть в одиночестве, как все вокруг, что ты знал и любил, обращается в прах? И ты остаешься лишь со странными цветными осколками в сердце, из которых сплетается причудливый жалящий лабиринт ночных образов.
Скольких уже близких я потеряла? Я не могу сказать. Я давно ни с кем не сближалась. Я вновь вспомнила свою нянечку. До сих пор я не задумывалась…
Значит, она тоже. Я уткнулась лицом в подушку.
Все вокруг рассыпается. Стареет и уходит.
Это больно.
С балкона, опоясывающего северную башню, открывался вид на окрестности замка. Река брала начало среди скал к северу и протекала меж холмов, где, по словам сестры, мог бы расположиться прекрасный поселок, если бы фермеры захотели поселиться рядом с Вечнодиким лесом. Я любовалась привычным пейзажем, аккуратно закатывая луну за горизонт. Сестра рядом направила солнце вверх по небосклону. Мы молча стояли, глядя на проделанную работу. Бал давно закончился, и знать разлетелась по своим резиденциям.
— Сестра, ты не думаешь, что, поселившись среди леса, мы создаем спрос на летающие повозки? — задала я невинный вопрос.
Селестия вздохнула:
— Ох, Луна, доставляешь же ты проблем. Мне даже подумалось, что ты пойдешь к орга́ну или в тайные ходы, дабы изводить гостей. Тебе не показалось это несколько неучтивым?
Я нервно всхрапнула:
— Прости, сестра, не было настроения. Меня гнетет, как быстро достойные покидают наш мир.
— На смену им приходят новые, — вздохнула сестра. — Ты будешь одинокой, покуда не поймешь этого. Все подданные заслуживают одинакового уважения.
— Уважения? — вспыхнула я. — Ты видела того толстого джентлькольта? Который хотел засвидетельствовать почтение. Расписывал, какое благоговение и трепет вызывает у него Наше королевское присутствие?
Селестия неодобрительно тряхнула гривой:
— Да. Он собирается финансировать постройку приюта.
— Его мечты, они роятся... будто мухи вокруг бочки с помоями! Если бы ты видела их, сестра, ты бы испепелила его на месте! Пони меняются, но я не уверена, что в лучшую сторону. Заслуживают ли они той любви, о которой ты всегда говоришь?
— Луна, это наш долг — защищать Эквестрию. Нельзя судить пони по их снам. Мы должны проявлять уважение к тем, кто делает что-то на благо другим. Тьма есть в каждом из нас, Луна. В ком-то маленькая, словно крыса. В ином яростная, будто минотавр. Но, покуда мы не начинаем реализовывать свои темные желания, нас не за что осудить.
— То есть во сне творить зло нормально?
— Каждый должен иметь эмоциональный выход, Луна. Не ты ли должна это понимать?
— Но, сестра, я не могу смотреть в глаза этим лицемерам! Эквестрия не меняется, это мир грязи и лжи, только теперь упакованный в яркую обертку приемов и поклонов!
— Я не хочу спорить, что из себя представляет реальность, — вздохнула сестра. — Ты слишком зациклилась на чужих снах, Луна. Мы все устали. Думаю, тебе нужно просто поспать. Без всяких путешествий и подсматриваний за другими пони. Я прошу тебя.
Я вздохнула. Я действительно давно не видела собственных снов. Даже немного боюсь их. Последнее время мне снятся лишь стены дворца. Моя комната. Места, что вижу каждый день. Все искажено налетом тьмы и гротеска, в которых я увязаю. Такие сны я не хочу помнить.
— Но что я делаю, это тоже важно, — обреченно вздохнула я. — Я постигаю таинства грез. Может, Эквестрии и не грозит нашествие или стихийная катастрофа. Но пони продолжают видеть сны. Их мучают кошмары. Оттого я не отказываюсь нести ночную стражу, быть рыцарем, что охраняет их спокойствие.
Я с вызовом смотрела на сестру. В последнее время мне кажется, она перестает меня понимать. Для нее существуют лишь государственные дела и расшаркивания с придворными. Ночь — мир сна — это мир без наносного. Там все носят маски, но делают это не во имя корысти и лицемерия. Они свободны сами выбирать, кем быть. Да, это мир лжи. И мы так же часто врем самим себе, но во снах не та грязная ложь, которую льют друг на друга, дабы возвыситься. Не та ложь, призванная произвести впечатление. Хочется, чтобы мир грез окутал всех пони, дабы тот мир стал реальным…
— Может, ты и рыцарь, но ты еще и кобыла. Просто отдохни, Луна, — сестра укрыла меня белоснежным крылом. — Сегодня будет новый день.
Я вывернулась из объятий и направилась к себе в комнату.
— Знаешь, дражайшая сестра, — вздохнула я, когда она уже меня не слышала, — иногда мне хочется, чтобы ночь длилась вечно.
Я скользила в потоке снов, седлала призрачных птиц и кораблики из бересты, неслась бескрайними полями и волнами, прорывалась сквозь шторм из конфетти и уворачивалась от маленьких хрупких мирков.
Вот дремлет гигант, уютно свернувшись над цветущей страной; его чувство уверенности довлеет над пространством сна, он медлен и неуклюж. Его раздутые конечности медленно двигаются. Где-то на задворках разума теплится искорка страха от новизны ощущений.
Маленький пони пытается летать, но не может воспарить выше пары метров, ведь он плохо представляет, на что похоже ощущение полета; страх высоты сковывает его, не дает распахнуть призрачные крылья.
Исследователь разложил призмы и маятники, сквозь них он пускает радужные лучи до самых небес — и на небосклоне пляшут тени, отбрасываемые причудливыми механизмами.
Сновидец несется по лесу, не касаясь земли, отталкивается копытами от стволов, летит от дерева к дереву причудливыми траекториями и хохочет.
Стая древесных волков охотится. Похоже, это чей-то кошмар. Врываюсь в него, закручиваю и развеиваю грубым напором, оставляя сновидца в недоумении озираться среди лавандовых лугов его детства.
Вихрь из снов, знакомый и чужой, пугающий, всеобъемлющий, вихрь тысяч миров, крошечных и бескрайних, мрачных и цветастых, хрупких и монументальных.
Протянув краешек копыта, касаюсь сияющей песчинки, парящей среди мириад других.
То была не тьма.
В первое мгновение показалось, будто я ослепла. Но затем пришло осознание реальности, странной и непривычной. Я не понимала, что значит «видеть», будто и не знала никогда. Лишь ощущение тела от кончиков копыт до хвоста и крыльев. Чувство было ужасно тревожным и пугающим. Сон, наполненный звуками, вибрациями; казалось, вокруг меня сотни неведомых существ, они ходят, стучат копытами, бормочут что-то бессвязное, толкаются. И я в центре всего. Нет даже темноты, что обычно возникает, когда закрываешь глаза. Я забыла, как будет выглядеть окружающий мир, открой я глаза. Ощущение одиночества и потерь из сна навалилось на меня. Рядом раздался злорадный смех, он пронесся совсем рядом, коснулся уха, я вскрикнула. Отшатнулась, задела нечто и потеряла равновесие.
Внезапно я почувствовала маленькую ногу и мягкость перьев. И тоненький голос сказал:
— Не бойся, я с тобой. Летим.
Мы распахнули крылья, взмыли; она держалась рядом, пока мы не опустились на облако. Сновидец — это был ее сон. И она была слепа. Уверенная в себе только в этом мире. Она могла сесть на облако там, где хотела. Могла идти туда, куда хочет. Не встречая преград. Не боясь окружающих.
Мы лежали среди облаков, в крошечном мирке. Это было ново для меня. Лишь звуки, прикосновение, дыхание, биение сердца.
— Ты боишься? — спросила она невинно.
— Немного, — согласилась я. — Мне казалось, я видела много снов.
— А ты встречала принцессу Луну? Мама говорит, она смотрит за нами, насылает ужасные сны.
— Глупости, — сказала я, чувствуя, как жеребенок ворочается под боком. — Зачем бы ей это делать?
Мы безмолвно лежали всю ночь. Я никогда не понимала слепоты. И когда поняла, мне захотелось показать ей… что-либо. Иной сон. Я не могу просто создавать сны из ничего по своему желанию. Я не могу показать что-то совершенно новое. Я не могу показать слепому цвета. Горизонт. Перспективу.
Но она научила меня, расширила мое понимание восприятия снов. Научила не полагаться на чувства. Я стала еще на шаг ближе к пониманию непознаваемого. И когда-нибудь я научусь. Я создам маленький уютный мирок, где ты увидишь свет. Звезды и луну. Радугу и закат. Друг за дружкой. Я делаю лишь первый шаг в долгом пути познания своих особых талантов.
И я надолго запомнила смех, зловещий и чуждый этому мирку. Он пришел извне. Пока не знаю откуда, но я выясню.
Я охотилась за неведомым создателем кошмаров уже третью неделю. Тратила все время на исследования троп в чужих грезах. Пренебрегала обычным сном, пока видения не застигали меня за столом или в коридорах.
Если я могу насылать кошмары, то и наверняка существует некто иной, способный на подобное. Конечно, не столь сильный, как принцесса-аликорн, но он может быть хитрым и изворотливым, ему ничего не стоит трусливо скрываться и манипулировать. Мы тоже можем быть хитры. Мы можем выжидать и скрываться. Устраивать засады.
Сновидец шел проселочной дорогой. Чуть смазанный силуэт темного пегаса нес под крылом дощечку с пергаментом. Он не смог бы ответить, откуда шел, но на этой дороге, рожденной за гранью сна, он двигался к цели. Я добавила немного тревоги, чуть дискомфорта в пространство. Легкая морось, перебивающаяся со снегом, сыпалась с небес, заставляя сновидца ежиться. Пегас свернул с дороги к полю, где прохладный дождь ублажал едва взошедшие посевы.
Сновидец встал, резким движением извлек свое произведение. Зажал его ногой и принялся выразительно декламировать что-то. Поэма, длинная, мало связная. Похоже, она казалась ему чем-то значимым. Я не хотела погружаться глубже, принимать логику сна, дабы проникнуться красотой несуществующего произведения. Для меня оно звучало набором реплик, часть из которых не разобрать. Лишь иногда попадались рифмы. В поле оживились воро́ны. Рылись в земле, бросали свои занятие, заинтересованно поднимали головы, пикировали с деревьев, взлетали из межи. Они окружали сновидца черным кольцом пернатых зрителей. Завороженно слушали мешанину из слов и булькающих звуков.
Оно где-то здесь, наблюдает и ждет. Чувствовалось присутствие чужой враждебной силы за гранью сна, готовой сделать следующий шаг. Из теней, казалось, выглядывало нечто. Я напряглась, маленькое влияние — и сновидец, опустив взгляд к табличке, не нашел места, на котором остановился. Лишь на один неуловимый шаг ближе к реальности, на один слой ближе к осознанию сюрреализма — и он запнулся.
Тысячи ворон сорвались со своих мест, накинулись на пегаса, свирепые и безжалостные, атаковали его со всех сторон, не давая передышки, хватая его за перья. Тот в ужасе отбросил табличку, упал на землю, закрываясь от каркающей тьмы.
Оно пришло. Сгусток страха, тревоги, отчаянья. Сгусток тьмы, не той милосердной, дарящей спокойствие, усыпанной россыпью светлячков и укрывающей покрывалом созвездий. Сгусток тревожной тьмы, наполненной клекотом хищных птиц, рыком охотящихся зверей, тревожным шорохом ветвей, за которым следовала погибель. Наши предки вздрагивали в ночной тьме. И мы продолжаем помнить.
Оно шагнуло в сон, упиваясь страхом и террором; казалось, оно трясется в неистовом беззвучном приступе смеха. Щупальца липкого страха тянулись к сновидцу, высасывая силы. Не живой сновидец, пришедший в чужой сон. Не кошмар, рожденный разумом пегаса. Нечто большее, нечто, не привязанное к кому или чему-либо. Напитавшееся чужими страхами. Страхами сотен. Тысяч. Переползающее из одних грез в другие, извращая их и раздирая на части. Превращая в нечто темное.
Я никогда ранее не видела подобного создания. Будто царица всех кошмаров, беззвучная и властная, существо не таилось, упиваясь властью. Оно опровергало все, что я знаю о снах. Мне казалось, сны всегда выполняют чью-то волю, раскрывают наши желания. Даже кошмары не имеют своего злого сознания, которое пугает только потому, что хочет пугать. Они принимают форму наших страхов, но лишь в той мере, в которой мы сами хотим их видеть, понимать и принимать их.
Я шагнула в поле, облачаясь в боевой доспех, сверкающий черным обсидианом. Сияющий щит описал полукруг, зависая перед грудью. Тень заинтересованно обратилась ко мне. Казалось, она смотрит одобрительно и подначивающе. Вот чего мне не хватает в замке, среди опостылевших стен. Вот чего нет в бумажных кипах, что иногда заставляет перебирать сестра.
— Азъ Езмь Лу́на, Рыцарь Луны́, — я вскинула щит. — Иду на вы, — добавила я задорно.
Ринувшись вперед, я перемахнула через лежащего на земле пегаса, разбрасывая стаю воронья, врезаясь в морок и выталкивая его за грань структурированного сна, за грань видений сновидца.
Мы сцепились на уровне чистой силы. Сперва, я пыталась удерживать маленький компактный мирок, где мы сражались, будто рыцарь с чудовищем. Но вожжи сна сорвались, и кони воображения понесли нас в поток ассоциаций. Я сама была частью сна, фрагментом прекрасного безумного мира. Мир стал частью меня, и мне казалось, что я несу его в себе. Мы врезались в горы, испаряли океаны и пытались проткнуть друг друга растущим лесом. Мы швыряли планеты и галактики. Мы проваливались все глубже:
— Ну, давай, напугай Нас, чудовище, — вопила я в мгновения, когда это было возможно.
Существо создавало один страх за другим: мелкие страхи, которыми оно, видимо, наловчилось пугать простых пони. Падение, потеря, публика, побег, приближающаяся погибель, покойники. Все они знакомы, нереальны и смазаны. Кажется, я переоценила его. Существо начало ускользать, растворяться. Оно попыталось скрыться, и я не могла ему навредить. Пришлось распахнуть для нас пространство. Мы провалились в структурированный сон. Старый каменный лабиринт, высокие своды, переходы и застенки, забытые в веках тайные ходы. Таким мне всегда снился наш замок. Лабиринт, знакомый с давних лет, вечно меняющийся и перестраивающийся. Полный чудовищ, добрых существ и приключений. Целая волшебная страна. Мы рухнули из-под купола в огромный каменный зал — два сгустка силы врезались в каменный стол, изображающий полную луну. От удара вековая плита треснула, раскололась на две половинки.
— Посмотрим, что ты можешь во сне того, кто тебя не боится, — бросила я, поднимаясь.
Черные сгустки собрались, свернулись и уплотнились. Фигурка обсидианового кролика оскалилась рядами темных и острых, словно иглы, зубов.
— Ты забавный, — оскалилась я в ответ. — Просто ангел.
Существо распахнуло кожистые крылья, бросилось на меня; я выставила щит…
Комнату заполнял душный воздух, наполненный ароматом пота. Я привычно распахнула окно, впуская прохладу ночи. Скоро потребуется опустить луну. А затем у меня есть несколько часов сна. Просто сна.
Я поглядела на часы. Возможно, сегодня можно нарушить распорядок, разделить завтрак с сестрой? Конечно, голод еще не успел пробудиться. Просто иногда хочется послушать голос Селестии, послушать ее жалобы на министров с их долгими отчетами, на проблемы в государстве, требующие немедленного решения. Все то, что я обычно пропускаю мимо ушей. Нечто неизменное, в отличие от прочей тленной действительности. Сегодня большое совещание о налогах. Главное, чтобы сестра не затащила туда и меня. Помнится, на одном из таких я не выдержала и накричала на министра, который битые два часа распинался, хотя мог бы уложиться в десять минут.
Рабочий кабинет сестры, яркий и просторный, обставленный книжными шкафами, заполненными грудами свитков и рядами книг. Стол притаился в засаде у окна. Зимой он нехотя отползал ближе к камину, а ряды подсвечников жались к нему с боков.
Но сегодня дверные створки распахнулись, дохнув на меня непривычной прохладой ночи. Факелы померкли, а стекла прекрасных витражей валялись на полу бесцветными кусками холодного льда.
Сгусток тьмы сцепился с моей сестрой; Селестия рычала, ее лицо исказили решительность и злоба, отчаянье. Она использовала магию. Существо ответило темной вспышкой. Швырнуло сестру на осколки, прыгнуло. Я ринулась навстречу твари, готовой нанести удар. Оттолкнуть, проткнуть рогом. Когда я подбежала, существо исчезло без следа — растворилось, удаляя само свое присутствие. Я в отчаянии склонилась над сестрой, ее рог был выжжен. Селестия распахнула глаза. В ее взгляде плескался страх, какого я не видела никогда. Лишь тень его в глазах подданных. Животный ужас.
— Нет, Луна, пожалуйста…
Я проснулась.
Все любят символы. Любят придавать чему-то больше смысла, чем оно на деле несет. Ученые, философы, гадалки — все ищут знаки, пытаются отгадать скрытый смысл снов, разложенных карт и раскинутых рун. Мы пытаемся нарисовать картину мира целостной, симметричной, будто идеальный узор паутины, где каждой темной стороне противопоставлена светлая. Где все привязано ко временам года, ходу созвездий по небосклону.
Я распахнула огромный пыльный том из старой коллекции. Фолиант нес исключительно историческую ценность. Он не был чем-то научным, революционным. Просто однажды один единорог из коллегиума в свободное время провел и записал некоторые исследования суеверий и предположений. И, похоже, поняв, что его работу могут пустить на растопку в первую же холодную зиму, заковал страницы в солидную обложку и преподнес в качестве дара в нашу личную библиотеку. Учитывая, что это, похоже, единственная из сохранившихся его работ, поступил он дальновидно.
Я аккуратно переворачивала страницы, не понимая, что подвигло меня обратиться к этому пыльному труду. Раздел снов в нем был весьма обширен. Причем каждый элемент сна трактовался в отдельности. Будто бы колодец мог значить для всех одно. И для выросших в селе, и для аристократа, у которого единственное воспоминание о колодце — как он упал туда, сбежав по малолетству из отцовского имения. Эта книга не даст ответов. Зиф говорил, что сон будто ребус. Его нельзя распилить, разодрать. Нужно видеть его целиком, понимать предпосылки, порывы души, породившие калейдоскоп образов.
Он понимал о снах более, чем кто-либо, кого я встречала.
Это случилось незадолго до пришествия Дискорда. Я спала. Парила среди сонма зеркал, кружащих в воронке. Попадались оконные проемы, форточки, витражные арки и чердачные окошки. Огромные миры за подернутыми кисеей разума проемами. Сны новорожденных, настолько маленькие, что протиснуться в них зачастую не представлялось возможным. Нестабильные сны: полные рваных образов, перетекающих из одного в другой без всякой понятной стороннему наблюдателю логики. Я искала новые возможности, когда натолкнулась на него. Сон. Маленький, стабильный, закрытый. Сферический. Первые слова, что приходят в голову… хотя трудно описать сны.
Я протиснулась внутрь, почувствовав легкое сопротивление, которое, впрочем, быстро прекратилось… Граница очень четкая, совсем не похоже на случайное нагромождение знакомых сновидцу мест, собранных в зацикленный лабиринт.
Темное небо, усыпанное звездами. Лес зеленых ветвей тихо колыхался, шуршал на ветру. Никаких смазанных образов, сюрреалистичных элементов, присущих обычным снам. Пространство не перетекало в нечто иное, не было алогичным. Разве что светящиеся огни, парящие в ночном воздухе, делали картину сказочной и загадочной.
Мое внимание привлек звук текущей воды. Я шагнула сквозь ветви. Впереди виднелось маленькое озеро, в которое низвергался со скалы водопад. На поросшем травой островке в нескольких шагах от берега сидела зебра. Молодой жеребец без каких-либо тотемных украшений или отметок. У ног его лежал бамбуковый шест.
Это был его сон. Сновидца. Центр своей маленькой вселенной, уютного уголка, в котором лишь он, его мысли и раздумья. Мне стало неловко за вторжение в эту обитель и одновременно немного обидно. Несомненно, он создал свой сон. Он сидел на своем островке, закрыв глаза; казалось, он спал. Но кто же спит во сне?
— Не стой в кустах малышка-пони, ты для меня как на ладони, — голос его был глубоким и обволакивающим. — Если ты сюда пришла, путь сквозь разум ты нашла. И в этой тишине ночной разделишь грезы ты со мной.
Решительно шагнув к озеру, я расправила крылья, позволила астральной гриве развеваться:
— Мы не малышка. Мы есмь принцесса Луна, — провозгласила я.
Зебра открыл глаза, изучая меня любопытным взглядом:
— Старый Зиф меня зовут. Всю жизнь скитался там и тут. За лесом скрытая твоя обитель? Ты ночи молодой хранитель?
Я не сразу поняла, о чем спрашивает мой собеседник.
— Да. Наш замок за Вечнодиким лесом. Но Мы стали хранителем, когда мантикоры еще помнили войны с зебрами.
Зебра снисходительно улыбнулся:
— Сколько под обложкою листов? Но сколько на листах тех слов? И есть ли мудрость в тех словах, что записали на листах? Не тот мудр, кто время разменял, но тот, кто многое познал.
— Но вы же совсем не старый, — фыркнула я.
— Хоть сами мы того не знаем. Нам снится то, что пожелаем. А старикам, что лицемерить, в долгую жизнь хочется верить, — в его глазах зажегся лукавый огонек.
Я подошла к самому краю воды, касаясь ее копытом. По глади побежали круги.
— Это удивительно. Получается, вы сами можете непрерывно осознавать, что спите. И сами меняете свой сон.
— Да, все, что здесь, всего лишь сон. Но смыслом переполнен он. Если себя сможешь познать, получишь власть свой сон менять
— Я не понимаю; хотите сказать, каждый может научиться осознавать себя и изменять сновидения по своей воле? Мы практикуем магию сна многие столетия.
— Меня мудрый шаман учил, потратил он немало сил. Лишь тот, кто в себя глубоко заглянул и в бездне той не утонул, тот смысл сновидений своих разберет. Себя он изменит. Или с ума сойдет, — последнюю фразу он произнес нарочито зловеще.
— Нам бы хотелось обладать такой силой. Превратить ночь в обитель, дабы защищать мирный сон пони от кошмаров.
— Ты можешь пони помогать, чтоб их страхи разрывать. Но есть причины их терзаний — то лишь отраженье их желаний.
— Это глупо, — я фыркнула. — Очень многим снится то, чего они не хотят видеть. Кошмары снятся жеребятам. Хотите сказать, они желают, чтобы к ним выползали чудовища?
— Наш сон не больше, чем мы сами. Когда мы были малышами, мы познавали мир вокруг. Познанью темнота — не друг. Пытались мы весь мир объять, сокрытое в тенях познать. И пусть это для нас и страх, мы будто знаем, что в тенях. Бывает, бояться ты вовсе не хочешь, но страх настигает тебя среди ночи. Коль сможешь души лабиринт разобрать, истину сможешь о страхе понять.
— Бессмыслица. Я видела столько снов, пугающих и мерзких. Наполненных кошмарами. Пойдем, я покажу.
Мы покинули сон, оседлав хрустальных драконов, промчались в вихре, выискивая комнату, полную безысходности и ужаса, полную страха. Темную и неуютную.
Узкие улицы города, выстроенного из камня. Пустынного города. Края его растворялись в тумане, где терялась грань сна. Похоже, сновидец воссоздал улицы по знакомым очертаниям его родного города. Я четко видела несколько улиц, отдельные здания, но не их содержимое. Лишь несколько домов выглядели яснее прочих. Сновидец бежал к одному их них. За ним гналось нечто вдвое больше среднего пони, голое и осклизло-розовое. Вместо морды была поверхность, усеянная множеством отверстий. Оно шло неторопливо — сновидец мчался изо всех сил — но расстояние между ними не сокращалось и не росло.
— Скажи мне, неужели этот пони тайно мечтает убегать от монстров? — нахмурилась я.
Он лишь пожал плечами и улыбнулся.
— Возможно, не видит, как мир весь прекрасен, считает, что дом лишь его безопасен. Не хочет он больше о дружбе узнать. И повод обрел стен не покидать
Я не знаю, был ли он прав. Или ловко оправдывал любые ночные видения. Но я многое вынесла из наших недолгих встреч.
Темный кошмар теперь мой. Я должна с ним справиться. Не дать проложить ему путь дальше. Будет ли он искать образы в моих страхах или в моих желаниях, кто знает.
Я вздохнула. Не пытайся подавлять мысли, даже если они абсурдны. Будь беспристрастна ко всему. Анализируй.
Пролистала еще насколько страниц, пока взгляд не уцепился за изображение звездного неба, выполненной на пергаменте гравюры.
«The Moon. Старший аркан. Блуждание в сумерках, в полной неизвестности, среди глубоко спрятанных в подсознании инстинктов и желаний. Поиск на грани саморазрушения. Углубившись в подсознание, можно не вернуться либо найти там нечто, что изменит вас».
Я решительно захлопнула книгу. Том с глупыми символами отправился на место.
Я думала, после сегодняшнего дня, такого богатого на события, будет трудно заснуть. Но сон поглотил меня практически мгновенно, темный сон без сновидений.
Почему мне не снятся яркие приключения, ведь на заре правления мы с сестрой совершали деяния, достойные хранителей? Те времена ушли, забылись, осели на задворках памяти так глубоко, что не пробиваются даже во сны. Остались лишь блуждания в каменном лабиринте старого замка. В сердце его маленькая комната с зеркалом.
За тонкой скорлупой стекла моя цель, источник кошмаров. Поздравляю, Луна, ты отыскала дно кроличьей норы. Здесь, в затхлой каморке затворницы, полной старых пыльных вещей. Я подняла ногу, коснулась глади стекла. Кобыла в отражении сделала то же самое.
Я смотрела на чудовище, темную сущность в доспехах. Она предстала предо мной: закованная в броню, готовая к битве.
— Кто же ты? — хмурюсь, — Откуда явилась?
— Нет никакого Я, — шепчет отражение. — Есть Мы. Тьма, что укрывает крыльями землю в час отдыха, ночь, что скрывает недостатки и прячет потаенные желания. Не нужно стыдиться себя, Луна.
— Нет! Ты всего лишь морок, кошмар, заточённый здесь, — делаю шаг назад. — Ты проникала во сны иных пони, ты травила их кошмарами. Я узнаю, кто тебя создал.
— Мы таковы, какой Мы себя выковали. Разве не помнишь? — скалится тень. Из щелей рамы сочится синий туман, рождает видения ушедших времен.
Сколько лет прошло с тех пор, как я совершила ошибку? Создала этот образ в наказание сновидцу? Он грезил Нами. Грезил так, что Мы не смогли обуздать свой гнев. И Мы изменили свой облик в его снах. Хищный взгляд, острые зубы. Властная, взрослая. Величественная, пугающая. Кошмар, созданный мной, смог покинуть один сон и отправиться далее, набирая сил.
— Значит, ты всего лишь моя ошибка! Мое творение! — срываюсь на крик.
— Нет. Я часть тебя, Луна. Бо́льшая часть. Такой Мы должны представать перед подданными. Ты всего лишь блеклый фрагмент, сон — лишь вместе Мы настоящая. Мы та, кто достойна править ночью. У Нас есть сила. Есть гордость. Есть храбрость не пренебрегать этим. И жажда свободы. Но Мы разделены. Мы в ловушке.
— Это моя жизнь! Ты всего лишь навеянный кошмар. Тебе нет места даже в моих снах! — я решительно тряхнула гривой.
— Кошмары исполняют желания. Помнишь? Если я лишь кошмар, то пришла лишь потому, что ты захотела, — улыбается тень. — Но ты знаешь, это не так. Не тьма в зеркале Наш страх. Мы боимся перечить сестре. Она Наш тюремщик. Наш кошмар. Но, если станем едины, сможешь сразиться с ней. Обрести свободу.
Я швырнула подушку в зеркало, та лишь бесполезно упала на пол.
Я накрываю голову одеялом, зажимаю уши, пытаясь встряхнуться. Я схожу с ума.
— Если подумать, то мы сейчас обе не в своем уме, — поправляет тень. — Но ведь это нормально для владычицы снов? В реальном мире приходится сдерживаться, ты окружена тысячами правил. Нельзя что-то выкрикнуть, взмахнуть крыльями, взлететь, если тебя обуревают чувства. Нельзя взять что-то из ничего. Весь мир — сплошные запреты… Сумасшествие — путь к свободе. Сумасшествие — отрицание законов реальности, любых ограничений и последствий. Во сне ты можешь быть сумасшедшим, а значит, истинно свободным. Следовать велениям разума, мимолетным порывам, не сдерживать чувств ни достойных, ни осуждаемых.
— Использовать малейшее событие, мысль, воспоминание с задворков памяти, чтобы построить целый новый мир. И затеряться в нем на мгновение или на вечность, — я поняла, что бормочу эти слова уже сама, зажав уши. На мгновение показалось, что я разговариваю сама с собой. Распахнула глаза и снова увидела ее темный лик в зеркале.
— Ты сама понимаешь, насколько жалкая, — ее шепот вьется змейкой, проникает в голову. — Каждый раз, когда смотришь на сестру, ты осознаешь это.
— Хочешь сказать, я завидую?
— Нет… Конечно нет. У тебя есть то же, что и у нее. Даже больше. Ты ревнуешь.
— К кому интересно?
— К народу. У нее есть власть. Как и у тебя. Но твоя власть номинальная. Ее все превозносят. А тебя — лишь кучка жеребят, которые забывают о тебе, как только просыпаются. Ты не нужна им, Луна. Не нужна тем маскам, что кланяются в ноги твоей сестре, — тень рвется вперед, оказывается у самого стекла. — А значит, Мы ничего им не должны. Мы можем разрушить весь этот кукольный спектакль и создать свое представление. Миры, словно кристаллы, нанизанные на нить, будут украшать Нашу шею. Словно пылинки в воронке, сверкающие, парить в Нашей гриве.
— Мы многое сделали для Эквестрии вместе. Я нужна Селестии. Она же моя сестра.
Тень расхохоталась:
— Мы ведь сами в это не верим. Одинаковые ли у нас глаза? Гривы, шерсть? Мы можем менять облик — Селестия нет. Мы можем понимать животных — Селестия нет. Можно сравнивать до бесконечности. Посмотри правде в глаза, она не Наша сестра…
Я стиснула зубы; слезы лились из глаз.
— У Нас куда больше сил. Больше возможностей влиять на пони. Мы можем подарить им больше. Селестия никогда Нас не поймет. Не поймет создание ночи. Она не доверяет Нам, она страшится.
— Нет. Сгинь!
— Ты это я, а я это ты. Разные стороны луны никогда не встретятся, но они не перестанут быть луно́й. Нужно принять друг друга, нужно стать едиными. Разрушить этот призрачный мирок, в котором нас заперли в узких стенах. Мы можем обрести свободу. Мы можем подарить ее всем нашим подданным. Милостивую ночь, что дарует покой и уединение, свободу и безнаказанность. Безграничную власть над жизнью. Безграничное время, сжатое в каждом моменте.
Прими всю Себя, Луна, и Наша ночь будет длиться вечно…
Я просыпаюсь, щеки мокрые от слез. В этот раз я осознавала, что сплю. Значит, рано или поздно я смогу ее побороть.
В дверь тихонько постучали. Такое бывает очень редко. Я приподнялась на постели, отбросила засов. Пегая земная пони протиснулась в комнату. Она несла на подносе кружку молока и несколько бутербродов с ромашками:
— Принцесса, пора вставать, — мягко пропела она, ставя поднос на стол.
— Няня… — я смотрела заплаканными глазами, из-за слез все казалось размытым.
— Что, дорогая? Тебе приснился страшный сон? — успокаивающе шепчет пони. — Все хорошо, скоро солнце развеет ночные страхи…
Скрежещущий смех заставил меня обернуться. Из зеркала вырвался синий туман, обволакивая комнату. Пони поглядела на меня и улыбнулась, медленно осыпаясь прахом.
— Мертвые стоят за твоей спиной, принцесса, — я обернулась, вновь увидев ее в зеркальной глади. — Мы хотим привыкнуть к порядку вещей и поддерживать его. Но все течет, все меняется. Пони стареют и умирают.
Когда я отвернулась к двери от ее ухмылки, то вновь увидела лишь гору сломанных выгоревших вещей, которыми была завалена комната. Пони в отражении продолжала:
— Вещи осыпаются в пыль, пони обращаются в прах, даже наши воспоминания истираются. Когда-нибудь горы станут песком, а реки пересохнут. Разум вечен, идеи вечны, мысли — замки на песке. Мы можем строить, творить, Мы можем не бояться смерти. Осуществлять Наши желания.
— Нет никаких «Мы»! — кричу я вздернув голову. — Лишь ты и я.
— Да? Но я та Леди Рыцарь, что повелевает кошмарами. Что карает непослушных. Но кто ты, маленькая никчемная принцесса, заблудившаяся, запуганная и потерянная? Мы же любим давать имена? Если ты упорно разделяешь Нас, я буду звать тебя Алиса. На одном из наречий это значит «Благородных кровей», — насмешливо говорит тень. — А на твоем любимом языке это значит «крылья».
— «Крылья» правильно говорить «alas», — неосознанно поправляю я.
— Видишь, мы уже нашли общий язык, — скалится она. — Вспомни, почему ты здесь, Алиса? Почему ты ушла. Почему снова заперлась в этой комнатушке. Подданные забыли тебя. Ты стараешься для них, но кто говорит тебе спасибо? Все кланяются твоей сестре на этих балах; они могут кланяться и тебе, но этого ли ты хочешь? Их снисходительных поклонов за бумажную работу? Они свалили на вас управление солнцем, свалили ответственность и оценивают вас. Если ты отрицаешь меня, создай лучший мир и убирайся в него. В иных мирах твои друзья вернутся. Брось их, Алиса. Уходи, оставь их мне.
— Но это реальный мир! Так пони живут! Ради этого мы трудились с сестрой!
— Этот мир, Алиса, лишь один из тех, в которых ты живешь. Вспоминай. Ты была исследовательницей, рыцарем, искателем сокровищ, пиратом. А однажды даже…
— Стой! — кровь прилила к лицу.
Тень за стеклом зловеще расхохоталась.
— Что заставляет тебя думать, будто этот мир реальнее, чем иные? Что заставляет тебя думать, что ты реальнее меня? Или отважной пиратки, или той кошки, что скиталась крышами Кловерфилда? — отражение иронично улыбается.
— Нет, моя жизнь реальна! Я в своем замке! Здесь мои подданные и моя сестра. Мои покои, заполненные вещами.
Но ведь в реальность не может прийти тело из сновидения и глядеть на меня из зеркала? Тогда, получается, я заснула и мне снится моя же комната? Кто из нас спит? Чей это сон? Сон рыцаря ночи, которому снится, что она в действительности принцесса? Или сон принцессы, которой снится, что она борется с кошмаром?
— Подумай хорошенько, Алиса, — Из шкафа вылетела деревянная игрушка с надломленным ухом. Упала к моим ногам. — К вам с сестрой просто подошли однажды и предложили стать принцессами? Построить замок. Править всеми расами? Так бывает?
Я не слушаю ее.
— Скажи, Алиса, где ты родилась? Выросла? Кто твои родители?
— Я… Я не помню, — кричу я. — Прошли сотни лет! Это было очень давно!
— Давно или не здесь? Где-то за этой границей есть реальный мир. Но насколько он ужасен, если мы сбежали из него? Ты заперта в кошмаре. Помнишь, что говорил Зиф? Даже кошмары лишь исполняют твои желания. Это твой кошмар о том, что ты принцесса.
— Не может быть…
— Освободись, Алиса. Сделай шаг. Разрушь оковы. Я прошла весь этот путь. Через сны. Путь к абсолютной силе. Чтобы освободить тебя. Это мой крестовый поход.
Я швырнула в зеркало фигурку кролика.
Комната залита полуденным светом. Столь ярким, что кажется — за окном не поздняя осень, но разгар лета. Протяжно скрипнули несмазанные петли балконной двери. Я быстро обернулась, спрятав не успевший раскрыться дневник в ящик.
Селестия как обычно излучала великолепие, но я отметила смятую шерсть и встопорщенные перья. Значит, сегодня у сестры нет запланированных приемов. Весь день она посвятит изучению письменных отчетов или составлению новых указов или реформ. А значит, возможно, попросит моей помощи в разборе бумаг. Я тяжело вздохнула.
Как мы начинали? Мы были принцессами. Этот статус делал нас хранительницами солнца и луны, защитницами Эквестрии, символами мира. Но ныне сестра стала императрицей. Все прочие правители упразднены. Мы — высшая власть. Лишь я продолжаю заниматься тем, для чего нас избрали — помогаю и защищаю в меру своих сил… Но она — правит. Нужны ли мы друг другу? Селестия сделала все, чтобы превратиться в божество. И подданные поддержали ее. Принимают ее благосклонность и наказания. Такими я видела принцесс, властными королевами?
Так почему отказываться мне? Возможно, эта реальность изжила себя? Переписать ее, пусть сюжет сделает неожиданный поворот. Я вспомнила образ сестры, лежащей у моих ног. Этот примитивный кошмар более не вызывал страха. Лишь любопытство. Что если Селестия действительно исчезнет? Это будет грустно. Но сколько изменений сие принесет. Сколько свободы даст нам…
— Сестра? — я приподнялась с кровати.
— Доброе утро, Луна, — улыбка Селестия излучает теплоту.
— Ты что-то хотела?
— Я подумала, сегодня мы могли бы вечером слетать на гору. Оттуда открывается прекрасный вид на долину и луга.
Эта реальность мне дорога. Здесь моя сестра. Она любит меня! У нас больше никого нет. И мы нуждаемся друг в друге. Нет! Я не поддамся каким-то жалким ночным кошмарам!
Я поднимаюсь, и на душе становится легко. Страхи остаются за пеленой сна. Я улыбаюсь, чувствуя слезинки в уголке глаз:
— Это было бы чудесно, сестра…
Ночами я путешествовала во снах с жеребятами. В чьих мечтах еще нет места похоти, злу, алчности. Простые сны с простыми желаниями. Наутро в молодой памяти остаются лишь их обрывки, которые тают с первыми лучами солнца.
Весь день я сплю, грежу скучными, ничего не значащими образами. Мне снятся унылые пустые коридоры дворца, по которым я бесконечно брожу, будто заперта в ловушку.
Я так давно не просыпалась. Но теперь я готова.
Мои сны для меня дороже действительности — каждое утро я не желала просыпаться. А сейчас я словно впервые пробудилась, но мой сон не исчез. Все наяву, все взаправду! Я шла коридорами: знакомыми, унылыми, скучными. Пришло время разрушить их. Сокрушить барьеры. Сбросить оковы. Перед нами лежит огромный мир. Черная тьма, плоть от плоти, оплетает шкуру, будто вторая кожа. Будто извечный доспех, дающий силу и власть.
У каждого есть желания, страхи, стремления, потаенная тьма, скрытая в его душе. Сны сплетаются в лабиринт из этих фрагментов. И укрытые крыльями ночи пони могут грезить о том, что недоступно им. Некогда я считала этот мир своим царством, поклялась хранить и защищать ночной покой. Возложила на себя ответственность, с которой доселе не справлялась. Теперь я могу все изменить. Направить на иной путь. Сны имеют власть над пони. Власти снов невозможно сопротивляться. Сестра не замечает, Эквестрия осталась прежней. Пони остались прежними. Но я могу изменить Эквестрию. Я Судья, держатель душ. Я могу карать и миловать. Уничтожить границы снов и реальности. Со временем я смогу сковать новый мир. Необузданное пространство идей, вечное, бесконечное. Слишком большое даже для бессмертных. Мир, в котором можно давать волю своим желаниям, потакать страхам. Где нет места лжи, политике, лишь действия, открытые, где правит сила и можно упиваться ею, упиваться и не испытывать сожалений, горести, страха. Таков будет этот мир.
Я могу быть для подданных тем, кем они хотят меня видеть. Сильной, властной, ужасающей, бескомпромиссной. Я могу менять сны, искажать разум, рушить логику. Я могу построить империю. Заселить ее, обратить в прах и восстановить в мгновения. Я покажу подданным, каков этот мир. Для начала я дам им то, что они заслужили. Страх. Извечный страх. Это их выбор.
Пришло время сделать первый шаг. Я видела столько раз. Селестия, поверженная и посрамленная. Падшая богиня. Лишь одна из многих смертей, что мне суждено увидеть за вечность. Даже когда ты что-то любишь, ты должна уметь пожертвовать, чтобы получить еще больше. Теперь эта мысль вызывала улыбку. Изменения — это хорошо. Это движение, теперь я чувствую себя живой! Воистину.
Я распахнула двери старой комнатушки. В потайном отделении ждал своего часа том, переплетенный и обернутый старой обложкой в самоцветах. Наш дневник. Потемнел и покрылся пылью. А кажется, совсем недавно мы с сестрой записывали сюда наши приключения. Значимые вехи в истории Эквестрии.
Я листала страницу за страницей. Почерк сестры постоянно менялся, становился каллиграфическим. Похоже, она писала год от года все больше. Я отвечала все меньше. В последних главах комментировала ее слишком уж официальный тон и рисовала на полях. Последняя страница оказалась заполнена размашистыми, кривоватыми буквами со множеством плавных линий. Они гуляли, будто в сюрреалистичном танце…
Какой сегодня год? Какой день? Сколько прошло с тех пор, как заполнили последнюю страницу? Произошло ли что-нибудь достойное этого дневника с той поры?
Я окунула перо в чернильницу и аккуратно по буквам вывела…
Дрогой дневник… Сегодня…
Я держала перо над бумагой до поры, пока черная капля не сорвалась с кончика, растекаясь жадным пятном, пожирая страницу.
… Солнце падет.
И ночь будет длиться вечно.
______________________________
1. l'imperatrice-mere [фр. : императрица-мать] Mare — [англ. : кобыла]