← Глава 9: "Горе побежденным" - часть вторая Глава 10: "Лестница в небо" - часть вторая →

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 10: "Лестница в небо" - часть первая

«Раг, в чем дело? Почему Найти ввалилась ко мне посреди ночи, вся простуженная, и полночи ревела над кружкой горячего пунша, только и повторяя твое имя? Что вы там опять не поделили? Ты уже что, и до моих партнеров добралась?! Учти, я это так не оставлю!».

Кег Беррислоп

«Лечебница св. Стикки Виллоу для душевно больных пони».

– «Похоже, я иду в правильном направлении» – буркнула я, глядя на большой знак. Как и все в этих единорожьих краях, это было основательное деревянное сооружение, похожее на здоровенную мемориальную доску или культовое сооружение, снабженное двумя резными столбиками и крышей, которые, впрочем, не слишком уберегли его от нападок вьюнков и плюща, чьи бурые, заснувшие на зиму побеги укутывали табличку, превратив ее в небольшой, мохнатый холмик, похожий на спину заснувшего медведя. Похоже, что весной растения превратят этот знак в симпатичную горку травы, при виде которой никто бы не заподозрил, что где-то под ней находится такой замечательный указатель.

«О, как это, должно быть, приятно – чувствовать себя всезнайкой, и судить обо всем с первого взгляда» – промурлыкал у меня в голове голос Найтингейл. За те несколько дней, что я провела в поезде, неторопливо пыхтевшем в сторону Филлидельфии, он успел порядком меня утомить, заставляя огрызаться на любое замечание с ее стороны – «Особенно если не знать, что это серпентина ночная, и ее цветы, которые мы называли колокольчиками-в-ночи, светятся в темное время. Тот, кто придумал это, был гораздо умнее некоторых безграмотных критиканов».

– «И откуда я должна была бы это знать?!» – мгновенно рассвирепев, рыкнула я, ударив копытом по жидкой грязи дороги, мгновенно окатив свои ноги холодной, перемешанной со снегом жижей приятного красноватого цвета – «Я, между прочим, отнюдь не ботаник, как некоторые!».

«И совершенно не пытаешься это исправить. Тебе следовало сесть на поезд, и вернуться в Кантерлот. Твои дети…».

«Не провоцируй» – немного успокоившись, я постаралась вернуть себе хотя бы частичку спокойствия, и мужественно двинулась дальше, хлюпая ногами по холодной грязи. Весна неохотно вступала в свои права даже в этих краях, расположенных на юго-востоке Эквестрии, и теплый воздух с моря раньше других земель будил их ото сна. По моим прикидкам, уже наступил месяц Равноденствия, вслед за которым, после Проводов Зимы, спешил месяц Проливных Дождей, увлажняя обнажившуюся землю, готовую полыхнуть обильной зеленой травой. Войска возвращались к своим местам дислокаций, и набиравший обороты плебисцит в лице какого-то стихийно собравшегося комитета все громче требовал проведения большого парада, призванного отметить громкую победу над беспокойным соседом, издавна, словно грозовая туча, нависавшим над границами страны.

По крайней мере, так это воспринимала большая часть четвероногого народа, не имевшая ни малейшего представления об истинном положении дел на политической кухне.

Мое бегство из Кантерлота было связано со слишком многими вещами, которые было просто невозможно объяснить сразу, и целиком, Твайлайт. Наверняка ты уже прочитала все, что я нацарапала во время своего отсутствия, и надеюсь, не станешь винить меня за нечитаемый почерк, который я компенсировала количеством написанного – в конце концов, эти восемнадцать коробок могут пригодиться в хозяйстве, а бумагу можно вполне использовать вновь, пусть и не так, как рассчитывали ее создатели. Распорядок прибытия войск согласован с Генеральным Штабом, примипил с накрученным хвостом мечется в треугольнике Пиза-Мейнхеттен-Кантерлот, контролируя неторопливое передвижение возвращающихся манипул и кентурий, и у меня появилось свободное время, которое я хотела посвятить нашим раненым, оказавшимся в разных госпиталях и больницах страны.

Но жизнь, как водится, внесла в эти благостные планы свои коррективы.

– «Приветствую Вас, моя Госпожа, и припадаю к Вашим копытам».

Зайдя в знакомые покои, я стрельнула глазами по сторонам, после чего уткнулась носом в пол, надеясь, что я ничего не забыла из заумного придворного этикета. Я поняла, что он мне понадобится уже потому, что стражи, дежурившие у каждых дверей Старого крыла дворца, направили меня в летние покои принцессы, высокие, темно-синие стены которых, вкупе с черным ковром и холодными сквозняками должны были создать столь необходимую гнетущую атмосферу холодного недовольства. Признаться, все это удалось на славу, и пройдя ровно до середины комнаты, я постаралась остановиться точно в центре покоев, где и склонилась в глубоком, до пола, поклоне, для верности, стукнув в него лбом, надолго застыв в этой позе. Секунды сменялись минутами, и наконец, устав ждать, я подняла глаза на темный силуэт, неподвижно застывший на фоне широкого окна. Старомодное, пышное платье с высоким, кружевным воротом, похожим на оседлавшую шею корону, холодно блестело тысячами нитей богатой парчи и россыпями бриллиантов, сверкавших, словно маленькие звезды – мрачная пышность ушедших времен, словно памятник былому величию уходящих эпох. В том, что они уходили, я не сомневалась, и жирную точку в этом едва заметном процессе постепенных, неторопливых перемен, поставил тот флот дирижаблей, что прилетел из Эквестрии и Сталлионграда под стены старого города. Интересно, а ощущали ли это принцессы? Или Гриндофт? Я не знала ответа на этот вопрос, но мне кажется, они должны были чувствовать перемены, изменяющие сам воздух, несущий в себе что-то новое – и, наверное, в этом воздухе уже не должно было быть таких вот пережитков, гомункулов, проводников для пославшей их воли.

– «Я вернулась. Согласно приказу» – мой голос показался глухим и жалким мне самой. Ответа не последовало, и я взяла еще одну паузу в виде поклона, чтобы собраться с мыслями, которые никак не шли на ум. Голоса в голове, чужие подсказки – как всегда, все исчезло, и расхлебывать неприятности мне предстояло одной.

«А разве я не собиралась изолировать себя от общества?» – пришла в голову странная мысль. Лампы, свисавшие на черных цепях с потолка, безжизненно блестели темным стеклом, словно чужие глаза, и лишь ночники в виде шаров с заключенными в них светлячками давали рассеянный зеленоватый свет, выхватывавший из полумрака подушки на круглом ложе у дальней стены – «В конце концов, дальше Камелу или Грифуса уже не загонят, а я побывала в обоих местах… Но вот хрен вам тогда, дорогие мои, приемные внуки! Тогда они отправятся со мной – и вырастут, мать вашу, свободными ото всей этой вашей политической грязи!».

– «Я вернулась… Мама» – поведя глазами по сторонам, я убедилась, что вокруг не ошивались служанки принцессы, и подняв голову, уставилась на темную фигуру, решив говорить на чистоту – «Я знаю, что должна доложить о том, что было сделано и не сделано, но думаю, принцесса Селестия уже сообщила тебе о том, что я натворила. Да, множество пони погибло. Еще больше – пострадало. И несмотря на все наши усилия, мы так и не взяли Грифус. Почти взяли – но тут прилетел Гриндофт, который Полипетанг, и…».

Комната ответила мне тишиной. Ни звука, ни движения, ни даже жеста неудовольствия от неподвижной фигуры. Почему-то мне стало жутко.

– «В общем, нас обманули. Натянули. Поимели. И меня – в том числе» – уже не заботясь о подборе слов, я заговорила все быстрее и быстрее, желая, чтобы только не прервалась эта тишина. Такая ужасная, но все же немного придающая мне силы, ведь у меня не было возможности смотреть в глаза той, кого я подвела – «Гриндофт провел меня, провел Селестию – но я это стерпела, ведь он… А я? Кто я такая? Но меня смогли облапошить даже эти северные дикари, которым, вопреки задуманному, я не смогла показать все преимущества Эквестрии, и которые, грубо говоря, просто усадили меня крупом на флагшток, и размахивали мной, словно знаменем, под которым можно сплотиться в случае неприятностей, а потом – убрать в чулан, до лучших времен. «Иллюстра», как они меня обозвали! Упырки! Недалекие дикари!».

Ветерок пронесся по зале, едва заметно взъерошив мою гриву. Вязкая тишина на миг прервалась тихим шорохом, и я вновь уткнулась лбом в ковер, не в силах поднять глаза на стоявшего у окна аликорна.

– «Конечно, это не оправдание моим поражениям. Ничто не оправдание. И да, я понимаю, что оказалась абсолютно не готова к тем вызовам, которые мне бросила жизнь. Которые я считала преодолимыми. Бунт в моем подразделении, подковерная возня с новым командующим, множество жертв среди личного состава… Я знаю, что все это моя вина. Я должна была бы сгладить острые углы, должна была быть терпимее, должна была бы… Я должна была бы начинать с рядовых, понемногу поднимаясь по лестнице, чтобы когда-нибудь, быть может, стать офицером, но вместо этого… Это моя вина, и я прошу возложить на меня всю вину за наши потери и поражения, публично осудить, и отправить в отставку без содержания. Только… Только прошу тебя – не забирай у меня детей. Разреши видеться с ними, хотя бы по выходным, и ради этого я сделаю все, что угодно!».

– «Обещаешь?» – раздавшийся голос за моим плечом заставил меня вздрогнуть, покрыться мурашками, обжегшими мою спину вслед за мгновенно испарившимся с нее холодным потом – в один и тот же миг. Вскочив, я обернулась, и испуганно уставилась в глаза темно-синего аликорна, из-за спины которой неслышно выплыли две несменяемые служанки Госпожи, Мисти и Клауд. Последняя неслышно прикрыла за собой дверь, через которую в покои вошла ее повелительница – «Как необычно… Но допустим. И это все, что ты хотела мне сказать?».

– «Я… Ты…» – ощущая, что еще немного, и я позорно разревусь прямо посреди этого замечательного ковра, я сделала первое, что мне пришло в голову – и подавшись вперед, изо всех сил вцепилась в переднюю ногу Принцессы Ночи, спрятав голову у нее на груди – «Ма…».

– «Почти получилось. Попробуй-ка еще раз» – с каким-то жадным нетерпением одобрила она мой шепот – «Оставьте нас!».

– «Мама…».

– «Ну, вот и умница» – улыбнулась она, когда негромко стукнула дверь, закрывшаяся за неслышно вышедшими горничными. Ее копыто приподняло меня за подбородок, заставляя посмотреть прямо в глаза – «Думала я, что ты уж забыла, как произносится слово это. Что ж, все хуже, чем доносили мне, раз ты, в отсутствие мое, пыталась заболтать сей манекен. О чем же удалось договориться?».

– «Так это была не ты?!» – оскорбилась, возмутилась, набычилась и в то же время, едва не расхохоталась я, с трудом подавив желание зайтись в болезненном, злом смехе – «Так значит, ты ничего не знаешь?!».

– «Я знаю все» – с толикой надменности в голосе, провозгласила она, гордо вскинув породистую голову. Витой рог опасно блеснул в полумраке, и в такт ему замерцали, зажглись фонари на черных цепях, висевших над круглым ложем, куда она увлекла меня, накрыв великолепным, ухоженным крылом. Свет выхватил из темноты фигуру в платье – манекен, на котором располагалось великолепнейшее платье всех оттенков синего и фиолетового цвета – «А о прочем – догадываюсь. Но что же не рассказываешь ты, как рада встрече нашей?».

– «Я рада…» – несколько сбитая с толку, пробормотала я. Полгода вдали от этого древнего существа – и я уже с трудом понимала ее выспренний, красивый старокантерлотский язык, наполовину состоящий из вполне узнаваемых современных фраз. Казалось, что мы общались на каком-то диалекте, состоящем из двух похожих, и одновременно, абсолютно разных языков, пытаясь приспособиться друг к другу – «Я просто стала забывать старокантерлотский. Но он мне нравится, очень. Быть может, тебе стоит бросить эти попытки выучить современный эквестрийский, а? Он хорош только когда нужно быстро и пространно описать внешние признаки, а не содержание или суть».

– «Как тонко сие подмечено, дочь моя!» – гордо кивнула Луна, внимательно оглядывая меня с ног до головы. Под пристальным взглядом ее темно-синих глаз, я вновь опустила голову, вспомнив о своих неудачах, обернувшихся горем для двух народов – «Нынче скажешь «отравленное яблоко» – и будешь удивлена, коль пони вдруг отравится, к примеру, той же грушей. Но ежели сказать «Напоен ядом плод, и внутренности выжжет сей же миг, когда проглотишь хоть его кусочек» – то и от апельсинов шарахаться возьмется бедолага. То так – не форма, но содержание отличием являлось языка».

– «Аааага…».

– «Но нужно быть со временем союзной» – вздохнула темно-синяя кобыла, убирая с меня свое крыло, отчего я ощутила себя раздетой, намытой, и готовой к препарированию под внимательным взглядом ощупывающих меня глаз – «Тоща, вельми тоща. С детьми увиделась?».

– «Нет. Я…».

– «Тотчас явилась же ко мне?» – казалось, она совершенно не заметила моей запинки, и ласково потерла носом мой лоб – «Как дочери любимой, любящей, примерной и полагается. Хвалю. Довольна я тобою».

– «Даже после всего, что я наделала?» – тихо спросила я, прекрасно понимая, что не заслуживаю ни единого доброго слова, и ощущая себя еще большей сволочью и тварью – «Ты не знаешь и половины из того, что я натворила! А еще – ты вновь говоришь на старокантерлотском».

– «Во имя конского редиса!» – совсем по-простому выругалась выспренняя до того кобылица – «Допустим, многое знаю я. Так правильнее?».

– «Немного. Но…».

– «Что ж, хорошо. Расскажешь по дороге» – кивнув своим мыслям, Луна поднялась, и легко приподняла меня крылом, ставя на ноги. Качнувшись, я едва не навернулась от несильного тычка, полученного от подтолкнувшего меня в сторону выхода носа, и перебирая ногами, отправилась вслед за ней, держась на почтительном расстоянии, предписанном дворцовым этикетом – «С детьми тебе увидеться потребно. Но не сейчас, чуть позже. А пока – жить будешь тут, в знакомых тебе покоях, что мной приказано оставить за тобой».

– «Но я…».

– «В Зеленых, верно. Помню я, что в них попала ты, впервые в этом месте очутившись» – мать углядела мой маневр, но не стала ничего говорить, и лишь задумчиво подвигала ушами, быстро идя по коридорам дворца, небрежными кивками отвечая на приветственные поклоны проходивших мимо пони. Прислугу же она не замечала совершенно – «Приемную семью мы сможем вызвать через пару дней – пусть видят, что они мне не соперники!».

– «Оу. Ты… Ты ревнуешь?!» – пролепетала я, во все глаза глядя на гордо вскинувшего голову аликорна – «Но…».

– «Сие не ревность есть, а собственности чувство!» – провозгласила мать, останавливаясь возле небольшой двери. Занятая тем, чтобы говорить как можно тише, и в то же время, держаться на приличном расстоянии, я не заметила, как мы оказались в Новой части замка, остановившись возле какой-то двери. Даже отсюда я могла слышать плеск воды, и громкий гогот нескольких здоровых жеребцов – «Но ты права – сие не есть достойно. Входи же!».

– «Пыточная? Не удивлюсь. Я это заслужила» – вздохнув, я двинулась вперед, и спустя буквально несколько шагов оказалась в большой и светлой парной, в центре которой бурлил небольшой бассейн с обжигающе горячей водой. Пол, поднимавшийся от бассейна несколькими широкими ступенями, был заставлен резными каменными лежанками, на которых, весело гогоча и что-то живо обсуждая, лежали, сидели и даже стояли на двух ногах белоснежные жеребчики из гвардейских казарм, мгновенно притихшие при нашем появлении. Резко затормозив, я лихорадочно заработала всеми четырьмя ногами, пытаясь выскочить обратно, но позади, гордо, словно покоряющий торосы ледокол, перла Луна, бульдозером сгребая мою тушку, не удержавшуюся на краю бассейна, и с визгом приземлившуюся в исходившую пузырьками воду.

– «Останьтесь!» – услышала я голос матери, выныривая из солоноватой, пахнущей хвоей воды. Резво поскакавшие было к выходу жеребцы остановились, и начали переглядываться, увидев, как сбросившая свои тяжелые регалии аликорн взбирается на самую широкую лежанку, стоявшую у узкого, стрельчатого окна. Солнечный свет заиграл на каждом волоске ее великолепной шкуры, покрывшейся мельчайшими капельками влаги, оседающей на ней из полнящегося паром воздуха сауны – «Потребно нам уменье ваше, сэры. Ее – помыть, и тщательнее. Мне ж – массаж, и полотенец влажных томный жар милее в это утро. За работу!».

– «Ваше Высочество!» – я попыталась было воззвать к разуму сибаритствующей кобылицы, в отсутствие сестры покусившейся на ее личные стойла, но тотчас же была извлечена из воды, и после тщательного осмотра, положена на другую кушетку. Ни дать ни взять курчонок, приготовленный к ощипу и потрошению.

– «Я знаю, что хотела ты мне рассказать о приключениях твоих. Готова слушать» – да, похоже, у Луны появилась ее старая игрушка, и та решила полностью отдаться своей роли матери – так, как она ее понимала. Здоровенный полотняный рукав, в который было положено душистое мыло, прошелся по моей спине, погружая меня в ароматные пенные облака, и внезапно, я почувствовала, как нехотя расслабляются мышцы тела – вечно готового к неприятностям, вечно готового сорваться на бег. Вечно готового извернуться, и больно дать сдачи. Вздохнув, я распрямила сведенные чувством неловкости ноги, и стараясь как можно плотнее прикрыться от нескромных взглядов этих мускулистых красавцев поджатым от смущения хвостом, принялась за свой рассказ.

Заканчивать который пришлось моей голове, отделенной от тела взмахом огромной косы, чье серебристое, серповидное лезвие ласково погладило меня по кривившимся от ужаса губам.

«Еще немного. Уже, должно быть, недалеко».

Остановившись на краю дороги, я решила перевести дух, и поглядеть на долину, расстилавшуюся далеко внизу. Дорога между двумя поросшими лесом холмами шла по склону одного из них, откуда открывался замечательный вид на располагавшийся где-то вдалеке городок, откуда ветер доносил едва заметный запах горячего хлеба. Отдышавшись после нелегкого подъема – бегом, вынуждая ноги работать все быстрее и быстрее – я продолжила свой путь по гравийной дороге, спиралью поднимавшейся по склонам холма к его вершине, где, согласно путеводителю, должен был располагаться тот самый приют для душевнобольных, что и был целью моего путешествия. Погода была на удивление хорошая, и дважды мимо меня проскакали влекомые земнопони повозки, нагруженные большими бидонами, и даже небольшая двухколесная тележка, судя по благоуханному содержимому, вывозившая содержимое больничных помоек.

И ни один экипаж даже и не подумал остановиться.

«Их можно понять – с таким-то соседством» – размышляла я, глядя на высокие свечи стоявших вдоль дороги кипарисов, чьи вершины казались частоколом, отделявшим ее от густых крон каштановой рощи, окруженной высоким, старомодным забором старого парка, чье потрескавшееся каменное основание превратилось в обиталище разного вида мхов, еще не очнувшихся от зимнего сна. Высокие стальные прутья, когда-то выкрашенные черной краской, покрылись ржавчиной, а большие, кованые ворота немилосердно скрипели, подавшись немного внутрь под нажимом моих копыт. Углядев внутри нескольких пони, прогуливавшихся по тропинкам в сопровождении облаченных в халаты медсестер, или неподвижно сидевших на креслах-каталках вдоль дорожек, я замахала им копытом, но к своему удивлению, не дождалась ответа, и была вынуждена сердито дергать за веревочку звонка, протянутую от ворот до балкона второго этажа старинного особняка, словно сошедшего с выцветшей картинки. Рядом с воротами красовался еще один знак, братьев-близнецов которого я несколько раз встречала по дороге к больнице – «Будьте осторожны! Любой неизвестный вам пони может оказаться убежавшим пациентом!». Что ж, разумная предосторожность, делающая понятной ту реакцию, которую демонстрировали мне немногочисленные пони, встреченные по пути сюда. Наконец, в ответ на произведенный мной шум и рывки за веревку, ворота со скрипом открылись, и в образовавшуюся щель выглянула морда желтой кобылы, с подозрением уставившейся на меня.

– «Чем я могу вам помочь?».

– «Добрый день, мэм. Я пришла к вам. Лечиться».

– «Боюсь, я вынуждена отказать вам, мэм» – огорошила меня голова пони, все так же не желавшей показываться мне полностью – «Наша лечебница не ведет амбулаторный прием. Советую вам обратиться в ближайший госпиталь, расположенный в…».

– «Но я точно нуждаюсь в помощи вот такого вот серьезного учреждения!» – как можно увереннее постаралась заявить я, не обращая внимания на гнусное хихиканье, раздававшееся между ушей – «Я узнала у достойных доверия врачей, что это самая строгая психиатрическая лечебница в Эквестрии, и нарочно пришла сюда, чтобы мне помогли. Пожалуйста, мэм – могу я поговорить с вашим главным врачом?».

– «Я сожалею, мэм, но нет. Обратитесь в город».

– «Я слышу голоса!» – не зная, чем еще заинтересовать эту желтую голову в белой шапочке медсестры, выпалила я. Начавшая закрываться створка ворот остановилась – «Они говорят мне ужжжжасные вещи!».

«Мелкая врунья».

«Если знаешь другой путь попасть туда – говори. Я слушаю».

«Добежать до станции, пока еще есть время. Или отправиться в город, и присоединиться к подруге».

– «Мэм, мне кажется, вы обманываете меня, чтобы попасть внутрь» – на этот раз в щели между створками показался один лишь глаз – «Это самая строгая клиника для больных разумом пони, и мы гордимся тем, что у нас еще ни разу не было побегов. Поэтому, увы, я вынуждена…».

– «И для чего мне вас обманывать? Чтобы выпустить всех этих больных ублюдков на волю?!» – начав терять терпение, рыкнула я, для верности, долбанув копытом по загудевшим воротам – «Да хоть в костюмы кроликов их наряжайте – мне до этого и дела никакого нет! Псих должен быть изолированным от общества, поэтому-то я к вам и пришла! Я – псих, вам ясно? Псих, который стал опасен для остального общества! Псих, которого нужно держать за решеткой, пока он не поправится! И псих, который готов заплатить за свое лечение наличными!».

Не знаю, что из всего вышеперечисленного сыграло свою роль, но вскоре, я уже сидела в кабинете главного врача, изучающе разглядывавшего то меня, то пирамидку небольших, в грифоний палец, слитков серебра, выглядевшую достаточно внушительной для того, чтобы прислушаться к словам ее обладательницы. Усатый серый жеребец с крайне усталым видом внимательно слушал меня, периодически вставляя вопросы и комментарии, от которых наша беседа текла довольно странным, непредсказуемым образом, заставляя меня саму сомневаться в том, что произошло – настолько глупо и невероятно звучал мой рассказ, искаженный уже изначально для того, чтобы не беспокоить окружающих меня пони такой серой обыденностью, как бои или жертвы, попавшиеся мне на клинок.

– «Так значит, все эти голоса в вашей голове беспокоят вас не первый год?».

– «Конечно. Раньше он был один, но звучал словно изнутри».

– «А теперь?».

– «Теперь их двое, но вторая поселилась в голове. Звучит глупо, но поверьте…».

– «Не стоит оправдываться, мисс Беррислоп. Наше призвание – помогать пони с точно такими проблемами, от помощи которым отказались другие» – он сверился со своими записями, и решил кое-что уточнить – «И второй голос – который угрожает и издевается над вами, подталкивает вас делать все эти ужасные вещи? А когда в последний раз вы испытывали желание сделать так, как он приказывает?».

– «Ну… Наверное, пару недель назад» – задумавшись, я постучала копытом по нижней губе, что не укрылось от психиатра, тотчас же сделавшего пометку в своем блокноте – «Когда один грубый грифоний господин решил вызвать меня на дуэль».

– «А у него была причина так поступить?».

– «Ему не понравилось, что я имела честь присутствовать при гибели грифоньего короля».

– «А Его Величество грифоний король погиб?» – взгляд врача был безмятежен и чист, как воды весеннего ручейка, заставляя меня порадоваться тому, что я нашла в нем столь умного и внимательного собеседника.

– «Ну, немного...» – осторожно отметила я, ощущая, что беседа начала сворачивать в сторону тех вещей, которые было опасно обсуждать с остальными пони – «Я просто рядом стояла, когда он напоролся на собственный меч. Ну вы же знаете, какими опасными бывают эти напитанные алхимией штуки!».

– «Пока не приходилось сталкиваться» – серьезно отметил врач, похоже, нисколько не купившийся на мой «честный» тон. Карандаш вновь зачирикал по бумаге блокнота – «А этому грифону – который не король – не понравился ваш рассказ, и он вызвал вас на дуэль?».

– «У них так заведено, как мне стало известно».

– «Хмммм. Что ж, понятно. И что же вы сделали?».

– «Воткнула ему в грудь полтора фута доброй грифоньей стали, прибив, словно бабочку, к полу».

– «Это тому грифону, который не король?».

– «Да, конечно. Король к тому времени уже был похоронен» – я была польщена, что жеребец не ужаснулся, не закатил глаза, а продолжал внимательно следить за историей моего повествования – «И именно поэтому мне пришлось скрытно улететь из Грифуса, чтобы не злить остальных».

– «Разумная предосторожность» – одобрил мой поступок врач, переворачивая один листок блокнота за другим, по которым так и летал его карандаш – «И как же вы оказались в этом месте?».

– «Вы можете мне не верить, но я и сама толком не поняла» – мне оставалось лишь развести копытами. И в самом деле, последним, что я запомнила, был одуряющий аромат того чудовищного цветка, обнимавшего мою мордочку, а затем – темнота, наполненная громовыми раскатами грома и блеском молний, бьющих в бок громадного смерча из черного песка. Громовой хохот, крики и звон оружия сливались в чудовищную какофонию, звучавшую в моих ушах даже после пробуждения на скамеечке возле кантерлотского вокзала, и я долго не могла прийти в себя, шаря мутным взглядом по строгому синему пиджаку стоявшего напротив меня земнопони, оказавшегося начальником вокзала. Увы, тот тоже не смог пояснить, как я попала на лавочку, но подтвердил, что когда он шел с утра на работу, я уже лежала тут, прикрытая парой газет. Моим словам о том, что я не представляю, как именно там оказалась, этот серьезный господин не поверил, и сделал мне строгое внушение, напомнив о том, что попавшие в беду пони должны непременно обращаться в существующие для этого инстанции, долг которых и состоит в помощи таким, как я. Конечно, его можно было понять, ведь вид помятой, растрепанной кобылы, облаченной в истершуюся, мятую, похожую на платье тунику, от которой до сих пор разило мочой, не располагал к какому-либо доверию, и мне осталось лишь побыстрее убраться обратно в казармы, к которым я пробиралась самыми дальними закоулками, не рискуя привлекать к себе внимание почтеннейших жителей Кантерлота.

Однако, все прошло не так, как я запланировала.

– «Что ж, понятно. Такое бывает» – серьезно заметил врач, откладывая свой блокнот – «И как я полагаю, это не первый случай, когда после таких вот мыслей, видений и снов вы вдруг оказываетесь где-то в другом месте, и не помните, чтобы туда прилетали?».

– «Да, конечно. Но это были не видения!».

– «Да-да. Простите. Похоже, я не совсем точно выразился» – тотчас же извинился доктор, доставая из ящика стола какие-то бумаги, и массивную серебряную трубочку-свисток. Услышав высокую, переливчатую трель, в кабинет вошла уже виденная мной медсестра, и присев рядом со мной, взяла со стола документы, начав их заполнять – «Не волнуйтесь. Как я уже говорил, такого рода проблемы – это наш профиль, поэтому вам нужно только подписать данные документы, которые мы отправим для подтверждения в департамент здравоохранения округа Филлидельфия, после чего мы сможем начать наше лечение. Данные деньги – это грифоньи таланты, как я полагаю? – вы можете сложить вместе с остальными вашими вещами в опечатанный пакет, который будет храниться в специальной комнате, предназначенной для сохранения вещей пациентов. Они вам тут не понадобятся – плату за ваше лечение вы сможете внести уже после того, как вам станет лучше, а если нет, то тогда нам придется оформить запрос в благотворительный фонд округа. Это обычная практика, поэтому не волнуйтесь – я уверен, что с моими рекомендациями по лечению ответ будет положительным. Ведь вы и вправду нуждаетесь в помощи, мисс Беррислоп. Вы согласны с этим?».

– «Доктор, вы первый, кто отнесся настолько внимательно к моим словам!» – в порыве чувств я попыталась было вскочить, чтобы обнять такого понятливого и внимательного господина, но тотчас же приземлилась на пятую точку, буквально вжатая в пол опустившимися на мои плечи и спину ногами медицинской сестры. Кобыла отреагировала на мое движение мгновенно, быстрее атакующей змеи, и лишь убедившись, что я не собираюсь дергаться, вновь села рядышком, повинуясь успокаивающему жесту врача.

– «Ну-ну-ну, мисс Беррислоп. Не стоит так волноваться, хорошо? У нас заведение крайне строгого режима – наверное, вы понимаете почему, верно? Поэтому все движения и голос должны быть спокойными и неторопливыми, походка медленной, а голова – свободной. Это наше кредо, направленное на то, чтобы сделать пребывание и лечение в данной клинике эффективным и приятным для наших пациентов. Тем, кто об этом забывает, готова прийти на помощь мисс Лаймстоун, наша самая опытная медицинская сестра».

– «Ага. Понятно» – закивала я, глядя на желтую кобылу. Вот уж действительно, каменная дама[1] – «Однако у меня будет одна просьба, или даже требование…».

– «Продолжайте. Было бы очень интересно ее услышать».

– «О том, что я здесь, не должна знать ни одна живая душа» – глядя в глаза врачу, серьезно произнесла я. Перо ткнулось мне под копыто, и не глядя, я подмахнула с десяток каких-то бумаг, ставя на каждой свою простенькую подпись. Этой мутотени с канцелярией стационаров мне хватало и по воспоминаниям Духа, поэтому я совершенно не собиралась забивать себе голову прочтением стандартных соглашений о соблюдении режима, сдаче для инкассации ценных вещей, и обещаний не писаться в постель, а также не распивать при этом алкогольные напитки – «Никто не должен знать о том, что я обратилась к вам за помощью. Иначе меня начнут уговаривать вернуться, не заниматься ерундой, а муж – вообще выкрадет, и уволочет в темноту. Вы его не знаете – это такой зверюга…».

– «Не волнуйтесь, мисс Беррислоп» – абсолютно серьезно уверил меня психиатр, принимая от медсестры подписанные мной бумаги. Желтая кобыла тем временем убрала слитки в мой рюкзачок, демонстративно делая это на столе, после чего положила его, и прочие пожитки, в плотный бумажный пакет приятного бурого цвета с цифрой «32» на пузатом боку – «Никто не будет знать о том, что вы находитесь в лечебнице святой Стикки Виллоу, обещаю».

– «Я надеюсь на вас, доктор…».

– «Доктор Сендпейпер. Я буду и вашим лечащим врачом».

– «Рада познакомиться, доктор» – я протянула было ногу для стандартного для простых пони приветствия в виде соприкосновения копытами передних ног, но передумала, ощутив на плече предупреждающее прикосновение ноги медсестры – «Никто, хорошо? Даже принцессы. Особенно принцессы!».

– «Идите, мисс Беррислоп, и помните – вам не о чем волноваться» – все так же терпеливо откликнулся психиатр, поднимаясь из-за стола – «Лечитесь, поправляйтесь, и помните – мы внимательно относимся к пожеланиям наших пациентов, пока они не нарушают внутрибольничный режим, и выполняют все предписания врача. Поэтому тут вас никто не найдет – даже сама принцесса. Мисс Лаймстоун, проводите нашу гостью в шестую карантинную палату».

– «Сюда, мэм» – дождавшись, когда я закину свои переметные сумки на верхнюю полку допотопного деревянного стеллажа, мисс Лаймстоун закрыла за мной дверь коморки под лестницей, до потолка забитой вещами пациентов, и записав в журнале мое имя и номер бирки, отправила меня на помывку, вначале, мало чем отличавшуюся от стандартного армейского душа. Та же большая, выложенная кафелем комната, вдоль стен которой на меня таращились старые, замысловато изогнутые лейки душа – пользоваться ими можно было лишь с помощью медсестры, тянувшей за массивную цепь, опускание которой вызывало к жизни утробный рев несущейся по трубам воды, спускавшейся из водонапорной башни на крыше. Та же зона помывки, где каждый получал кусок мыла, и тщательно намылив себя и соседа, с уханьем и вскриками бросался под чуть теплую воду, тугими струями хлеставшую по мокрым телам. Та же чистая часть, где следовало насухо вытереться жестким, попахивающим древностью полотенцем, и расчесать гриву тупым деревянным гребешком, короткие зубья которого были едва ли длиннее положенной по уставу прически-ежика на голове и шее новобранца. Я пробежала его почти без раздумий, однако вместо получения положенного полотенца очутилась в соседней комнатушке, где оказалась в самой настоящей ванной, в которой меня тщательно мыли, скребли и пенили почти битый час. Закатав рукава халата, добродушный жеребчик долго отстригал самые мерзкие и безнадежные комки черно-белых прядей, после чего, посмеиваясь над моей стеснительностью, несколько раз превратил меня в пахнущего хозяйственным мылом снеговичка, удивленно цокая языком при виде многочисленных шрамов и рубцов, появившихся в моей коллекции за эти полгода. Прикосновение к телу чужих копыт нервировало меня, однако помывка в горячей воде, хоть и отдававшая казенным душком, все же настроила на миролюбивый лад, и к палате я подходила уже совершенно расслабленной, да еще и облаченной в пижамку из пунцовой байки, отмахнувшись от предложенного санитаром халата. Узкая дверь с небольшим окошком по центру, закрытым на массивную медную щеколду, явно была стара. Украшавшая некогда ее резьба залоснилась и потерлась, однако даже теперь в ней чувствовалась некая основательность, дававшая понять издалека, что просто так выбить ее не удастся. Рядом с ней, к стене был прикреплен деревянный двухместный лоток, в котором уже торчали какие-то бумаги, видом своим напоминавшие распотрошенную медицинскую карту, поверх которых был прикреплен лист назначений, испещренный карандашными пометками. Нахмурившись, я с подозрением уставилась на цифру «6», солидно блестевшую в мою сторону с притолоки, но подумав, решила не возникать, поскольку окружавшие меня пони, и медсестра, и санитар, не выглядели сгорающими от желания услышать историю о поразительных совпадениях, связанных с этим числом, вызывавшем у меня довольно забавные воспоминания, рожденные всем этим местом.

– «Это распределительная, или «карантинная» палата, мисс Беррислоп. В нее попадают все вновь прибывшие пациенты» – появившийся из нагрудного кармана медсестры, массивный ключ щелкнул в замочной скважине, превратившись в импровизированную ручку, потянув за которую, та открыла для меня вход в мое убежище. Спасительную гавань для страждущего ума. Кивнув, я зашла в длинную и узкую комнатку, всем своим видом буквально кричавшую о больничном своем происхождении, и мазнув глазами по крашенным стенам, деревянному дощатому полу, истершемуся до зеркального блеска, и снабженному множеством не до конца оттершихся пятен, подозрительно похожих на пролитую еду или питье, опустилась на низкую, стальную кровать. Пружинный матрац ее заскрипел, подавшись едва не до пола, а высокие спинки угрожающе качнулись друг к другу, заставив меня иронично фыркнуть при мысли о старых мультфильмах. Звук этот, неожиданно громкий, несколько раз отразился от голых стен, пока не запутался в складках засаленного халата, свисавшего до самого пола с края второй кровати – ее обладатель отодвинул ее от стены, поставив поперек палаты, и теперь восседал на ней, словно гордый орел, величественно вскинув голову с всклокоченной, патлатой гривой, и устремив свой взор в лишенное занавесок окно, забранное мелкой решеткой.

– «Располагайтесь, мисс» – предложила мне медсестра, словно я и не присела на свою новую лежанку, пытаясь разведать своим крупом, чего мне стоит ждать от этого древнего чудовища. Взмахнув хвостом, она, с ловкостью истинной земнопони, потянула им за невидимый с моего места шнур, зажигая мигнувшие светильники, расположенные отчего-то под самым потолком – «Можете отдыхать. Скоро вас посетит доктор. О, и не беспокойтесь по поводу мистера Свенгаллопа – он довольно эксцентричен, но не доставит вам хлопот. Я права, мистер Свенгаллоп?».

– «Кобыла. Половозрелая, рожавшая, вероятнее всего – пегас, из наземных» – негромко пробормотала фигура, и не подумав повернуться в нашу сторону. В высоком голосе незнакомца, манерно потягивающего некоторые слова, мне почудился мейнхеттенский акцент, успевший достать меня еще несколько месяцев назад, во время встреч с воротилами строительного бизнеса Большой Подковы – «Крылья острижены, личных вещей нет. Странно. Вероятнее всего, беспокоят видения, или голоса в голове. Скучная собеседница, неинтересный пациент. Выпишите ей Прозиум, кристаллы Пакса, и Волшебные Блестки, чтобы она не отвлекала меня от процесса созидания, мисс Лаймстоун. Кстати, где обещанные бумага и карандаш?».

– «Мистер Свенгаллоп – настоящий гений» – с тщательно, по-аптекарски отмеренной теплотой в голосе сообщила мне желтая пони, доставая из кармана блокнот и большой восковой карандаш[2], мгновенно очутившиеся в копытах жеребца, все так же сидевшего мордой к окну – «И он часто демонстрирует нам свой выдающийся интеллект. Вам не обязательно пытаться подружиться – в конце концов, мы просто дождемся, когда вам подыщут какую-нибудь палату – однако вы должны помнить, что в нашем заведении все пациенты ведут себя прилично. Это понятно?».

– «Да-да-да. Как может быть иначе?» – высокомерно заявил белый земнопони, неодобрительно покосившись на стоявшую возле его кровати медсестру. Я заметила блестевшие на его носу очки, и кудрявую, неряшливую гриву забавного, розово-бежевого цвета – «Каждый раз кто-нибудь из вас, или ваших подопечных, обязательно начинает расспрашивать меня о том, как я делаю эти обыденные, а для вас – поразительные выводы, и нагло пользуется моим стесненным положением, заставляя демонстрировать крохи выдающегося интеллекта в обмен на дешевые письменные принадлежности! Давайте я сэкономлю вам время, и все объясню – как обычно! – а вы мне за это принесете нормальный карандаш?».

– «Вы знаете, мистер Свенгаллоп, что правила нашего заведения не допускают наличия у пациентов вещей, внесенных в список запрещенных» – терпение желтой кобылы казалось неиссякаемым, а нервы – свитыми из стали – «Но я нашла возможность приносить вам хотя бы это».

– «О, и я очень это ценю!» – похоже, не одна я заметила холодок в тоне медсестры, заставивший жеребца прижать к груди его сокровища в виде множества исписанных листов, которые он схватил с прикроватной тумбочки – «На самом деле, все очень просто – вы даже не подозреваете, какой могучий интеллект можно разбудить в том, кто им наделен от природы! Когда вы зашли, пони вошел первым – значит, это был пациент. Он на секунду остановился – вероятно, осматривался – и сразу же присел на кровать, не дожидаясь приглашения. Значит, не в первый раз попадает в госпиталь. Шуршание перьев подсказало мне, что это пегас, а дребезжащий, противный их звук явно дал понять, что они обломаны или обрезаны. Вы назвали ее «мисс» – значит, это была кобыла. Она не пыталась взмахнуть крыльями, и не начала требовать кровать поближе к окну, откуда видно небо – отсюда делаем вывод, что это «наземница», не столь зависимая от полетов. Она не поинтересовалась, где тумбочка, которой нет возле первой кровати – значит, личных вещей при ней нет. После этого осталось лишь подумать, и свести воедино все, что подсказали мне уши и нос, и попытаться вспомнить, в каких случаях молодые кобылки могут иметь опыт посещения госпиталей. Для серьезного заболевания она слишком молода, да и лечили бы ее в другом месте, но для родов в любом эквестрийском госпитале – вполне подходит по возрасту. Вот видите? Все просто!».

– «Да, и в самом деле» – скупо ухмыльнулась Лаймстоун, доставая из кармана еще одну гибкую восковую палочку приятного синего цвета – «А почему вы решили, что она страдает галлюцинациями?».

– «О, это тоже несложно – главное, знать ваши порядки» – вздернув морду к потолку, закатил глаза Свенгаллоп, принимая, однако, протянутый ему карандаш, мгновенно исчезнувший в кармане халата – «Она пришла сама. Шелеста пол халата я не слышал – значит, в пижаме. Ее должен посетить врач – отсюда делаем вывод, что она только что прибыла, и после освидетельствования у заведующего клиникой, должна быть распределена в одну из палат. Однако нахождение пациентов в коридорах лечебницы во внепрогулочное время строго запрещено, поэтому ее определили в карантинную палату, даже несмотря на то, что я просил, чтобы меня не беспокоили этой ерундой!».

– «Понимаю, мистер Свенгаллоп» – кивнула кобыла. Оглядев беспорядок, учиненный белым земнопони, она без заметных глазу усилий вернула на место тумбочку, дождавшись, когда копыта жеребца сгребут с нее оставшиеся бумаги – «Но мы и так пошли вам навстречу, выделив для вас отдельную палату, хотя по нашим правилам, это не привилегия, а скорее, воспитательная мера. Так что же насчет голосов?».

– «А с чем еще молодая особа может быть направлена в это милое заведение?» – иронично осведомился ее неуживчивый собеседник, демонстративно поправляя очки – «Она зашла сама, без сбруи и прочих ухищрений, призванных держать ваших психов в узде – значит, она социально не опасна. Хотя крылья ей постригли, чтобы она не смогла улететь – значит, натурально достала окружающих. А чем может утомить соотечественников молодая пегаска? Наверняка разговорами с самой собой, разными глупыми заявлениями, вроде общения с духами предков, и прочей белибердой. Вся эта ерунда подходит неудачникам, публикующихся в заштатных газетенках провинциальных городов, но никак не такому мастеру пера, как я! Поэтому лечите ее, пожалуйста, сами. У меня нет времени на эту чепуху».

– «Пффффф! Тут он попал копытом в небо» – не выдержав, разочарованно скривилась я. Солнце понемногу скрывалось за кронами деревьев, окрашивая лишенный листвы лес в загадочную, розовую дымку, и длинные тени их скользили по полу палаты, словно копейный частокол над двигавшейся по полю кентруией – «С тем же успехом я могла быть и пироманкой – отсюда и отсутствие вещей, без которых я была бы не слишком опасна, а так же мер стеснения[3]. Жаль, я и впрямь подумала, что он умный. На самом деле – просто наблюдательный, хотя и это немало».

– «Злобная критика от мелких завистников в адрес дважды лауреата премии золотого пера? Это было бы смешно, если не стало поистине утомительным за все эти годы!» – презрительно фыркнул Свенгаллоп. Его очки сверкнули, словно диски расплавленного золота – «И я совершенно точно не намерен выслушивать ее от обитателей этого заведения!».

– «Эй! Я не мелкая! Я компактная!» – тотчас же обиделась я. Настроение мгновенно испортилось, и я ощутила ставший привычным зуд в копытах, призывавший меня немедленно заняться копытоприкладством, для начала, вбив в глотку нахалу его замечательные очки – «И если тебя, по какой-то причине, это не устраивает…».

– «Я уверена, что всех все устраивает» – непреклонным тоном заявила медсестра. В ее обманчиво расслабленном, и даже задушевном голосе вдруг неприкрыто звякнула сталь, заставляя вскинувшегося при моих словах Свенгаллопа тотчас же угомониться, прижимая уши к голове. Наверное, он все же был не таким законченным психом, как я, или проходившая за дверью пони, с жутким завыванием бившаяся между санитарок, стискивавших ее своими боками – «Мне бы не хотелось кого-либо наказывать за нарушение распорядка лечебницы, носящей имя столь прославленной пони, какой была Стикки Виллоу. Особенно в первый же день знакомства».

– «Конечно. Не вопрос» – я как можно демонстративнее пожала плечами, с облегчением ощущая, как уходит нахлынувшая вдруг злость – «Поживем мирно. Я вообще пони отходчивая, и не драчливая».

– «А главное – проживающая в другой палате, расположенной как можно дальше от этой!» – подхватил белый земнопони. Услышав его жеманный голос, я непроизвольно хрустнула костяшками бабок, словно готовясь задушить собеседника – «Не, вы слышали, мисс Лаймстоун? Она уже выводит меня из себя! Как я могу работать, если у меня под боком будет ошиваться глупая и агрессивная пегаска? И кстати, вы передали в редакцию мою статью?».

– «Конечно, мистер Свенгаллоп. Мы отсылаем им ваши заметки каждую неделю».

– «Когда я получу свою почту? Когда мне выдадут хотя бы какую-нибудь периодику?!».

– «Вы знаете наши правила, мистер Свенгаллоп» – покачала головой медсестра, забирая у больного исписанные вкривь и вкось, и даже по кругу, листочки – «Вы можете сами попросить об этом вашего врача, но я думаю, что пока рано говорить об этом. По крайней мере, до того, как окончательно закрепится текущее улучшение».

– «Но я должен предупредить мир об угрожающей ему опасности!».

– «Безусловно, мой дорогой Свенгаллоп» – бодрой походкой входя в комнату, поддержал это заявление доктор Сендпейпер. Вслед за ним, шурша накрахмаленными халатами и колпаками, в палату втиснулась его свита, состоявшая из земнопони и единорогов, среди которых, каким-то образом, затесался одинокий пегас. Почтительно следуя за врачом, они столпились у входа, и согласным движением достали блокноты, приготовившись что-то писать – «Но зачем же для этого бегать самому? Напишите о ваших подозрениях в адрес конкретного пони, а мы передадим их куда следует».

– «А газету? Когда я смогу получить мою газету?».

– «Чуть позже» – пообещал главврач, присаживаясь напротив меня на заботливо подставленную кем-то скамеечку, и ласково глядя на упрямо распрямленную спину не желавшего оборачиваться пациента – «Не стоит перенапрягать голову. У вас наблюдается заметный сдвиг в лечении, и я думаю, что через какое-то время вам будет позволено выписать местную газету».

– «Но мне нужно…».

– «Не все сразу!» – благожелательно, но твердо ответил доктор Сендпейпер, двигая ухом в сторону выхода, откуда доносилось шуршание лихорадочно пишущих карандашей. Их шорох иногда заглушал шаги идущих по коридору пациентов и громкие голоса медсестер, призывавших своих подопечных на пост, для приема лекарств – «Не нужно торопиться, мистер Свенгаллоп. Наша задача – помочь вам, понимаете? Мы хотим вам помочь. Не волноваться. Не обижаться. Не сердиться. Вы меня понимаете?».

– «Да-да, конечно» – уже спокойнее согласился жеребец, прижимая копыто ко лбу, и утомленно прикрывая глаза. Я же, не отрываясь, глядела на рог сидевшего напротив доктора, озарившийся магией, едва заметной в лучах заходящего солнца – «Вы просто не понимаете, в какой опасности я нахожусь! Думаете, она так просто отдаст свою власть, влияние или деньги? Нет! Такие, как она, сами не уходят, и я уверен, что ее подручные, эта дикая стая чудовищ в обличии пони, уже пытается меня разыскать! Возможно… Возможно, они перехватывают мою почту! Читают мои письма! Следят в замочную скважину! Пытают коллег!».

– «Уверяю вас, ничего подобного не происходит» – спокойно возразил ему Сендпейпер. Рог засиял ярче, даже несмотря на то, что папка с бумагами, которую врач до этого якобы держал перед собой, спокойно опустилась на спину одного из его подручных – «Однако, с целью предупреждения такой возможности, я рекомендую вам временно не писать. Для того, чтобы не привлекать к себе внимания, разумеется. А мы, со своей стороны, позаботимся о том, чтобы вас никто не побеспокоил».

– «Нет! Я должен пойти на этот риск!» – закачавшись, словно пьяный, жеребец вдруг вновь встрепенулся, и стиснул копытами оставшиеся у него листки, прижимая их к груди, сложившись при этом едва ли не пополам – «Эквестрия должна узнать о том, что хоть враг и разбит, он все еще плетет свои гнусные козни! Кто знает, не стоит ли она за этим нелепым конфликтом с грифонами, о котором несколько месяцев шепчется персонал? Да… Да! Я должен об этом написать!».

– «Напишите. Обязательно напишите. Но потом» – сияние, до того почти сливавшееся со светом заходящего солнца, стало ярче. Я все еще не могла определить его цвет, но действие магии явно прослеживалось по поведению белого земнопони, все чаще зевавшего, и раскачивавшегося на своей койке – «Не торопитесь, и на напрягайте голову. Не получится сегодня – получится завтра».

– «Конечно, доктор. Я так рад, что хоть кто-то в этом месте меня понимает…» – покачнувшись, жеребец медленно опустился на койку, после чего был заботливо прикрыт тонким шерстяным одеялом, наброшенным на него медсестрой. Через минуту он уже тихо дышал, провалившись в навеянный магией сон, не реагируя на скрежет и рывки, с которыми мисс Лаймстоун передвинула его кровать обратно к стене.

– «Иногда даже у самых крепких с виду пони начинаются проблемы со здоровьем. И наша задача – помочь им его восстановить, даже если сначала покажется, что это практически невозможным» – наставительно произнес доктор Сендпейпер, поднимаясь со своего места. Мгновенно расступившаяся свита освободила для него проход, почтительно двигаясь вслед за ним из нашей узкой палаты – «Пожалуйста, подождите нас здесь, мисс Беррислоп. Я вернусь в течение получаса, и провожу вас в вашу палату, где мы и побеседуем. А кислород ему все же назначьте, коллеги. И ванны. Что же до вас, мисс Беррислоп…».

– «Начнете колдовать – закричу» – на полном серьезе заявила я, готовясь в любой момент прикрыться крылом, и обвиняюще тыча копытом в сторону койки с сопящим пациентом – «А потом мы еще удивляемся, откуда берутся все эти гнусные слухи о врачах вообще, и психиатрах – в частности!».

– «Что же вас так напугало?».

– «То, что с ним было сделано без его ведома!».

– «Вы имеете в виду, седативную терапию, примененную к данному пациенту?».

– «Я могу настучать вам по голове, доктор. Больно» – насупившись, предложила я, заподозрив в речи коллеги издевку, тщательно скрытую под напускной внимательностью – тем более обидную, что так поступала и я, с самым серьезным видом задавая какой-нибудь идиотский вопрос. Белохалатная свита за его спиной напряглась – «И с умным видом интересоваться при каждом ударе научным определением этого действия. Вам оно нужно?».

– «Безусловно нет» – секунду подумав, кивнул доктор Сендпейпер. В тот момент, я не обратила внимания на этот жест, хотя в дальнейшем заметила, что при личном общении психиатры избегали проявления любых негативных и отрицательных элементов, в том числе и таких знакомых нам жестов отрицания – «Но вам следует знать, что в нашем заведении мы не поощряем подобных проявлений насилия – даже вербального. На словах. Разве это плохо – жить в мире и согласии? Разве вы не обратились к нам за помощью, которую мы, изо всех сил, хотим вам оказать? И будьте уверены, мы вам поможем. Понимаете?».

– «Ааааага…» – протянула я, не отрываясь, глядя на рог жеребца, уловив в его речи уже знакомые, заунывные нотки того, что я для себя назвала «литанией». В его речи был резон – в конце концов, для чего еще я плюхала сюда через половину страны, если не за помощью? Однако делать из себя подопытную мне тоже категорически не хотелось – «Понимаю. Но доктор, я же не полная дура, а просто сумасшедшая, поэтому…».

– «Поэтому и решили обратиться к нам за помощью. Только и всего» – очень легко и сердечно произнес серый жеребец. Видя, что я не собираюсь набрасываться на своего собеседника, стоявшее за спиной главврача стадо немного расслабилось, и через его плечо проплыла исписанная страничка какого-то документа – «Поэтому не волнуйтесь, не огорчайтесь, и не бойтесь – мы обязательно вам поможем. И делать с вами что-то помимо вашей воли никому не позволим. Я понимаю, что страх потерять свободу вполне закономерен для каждого, кто попадает в учреждение закрытого типа, вроде нашего, но некоторое ограничение в свободе передвижения и выбора, пусть даже временное, делается только ради вашего же блага. Возьмем, например, этого бедолагу…».

– «Ага. Сидел себе, графоманил понемногу. Никому не мешал…».

– «Конечно. А потом вдруг сорвался, и начал метаться по комнате, переворачивая мебель, швыряя посуду, и размахивая вокруг себя тяжелыми предметами, уверяя всех вокруг, что его преследуют жуткие чудовища из теней, которые собираются скушать его внутренности» – извиняющимся тоном продолжил за меня врач. Из его кармана появился карандаш, который он, по привычке, уже хотел использовать с помощью рога, но бросив взгляд в мою сторону, все-таки использовал ртом, сделав в документе какую-то пометку – «Ушиб несколько пони. Бегал по улице, с криками уверяя всех, что «Зверь Грядет!». Пока мистер Свенгаллоп не попал в наше заведение, он чувствовал себя гораздо, гораздо хуже. Мы отмыли и подлечили его тело, а теперь – врачуем и душу, иногда, когда он начинает расстраиваться и сильно волноваться, применяя мягкую, неинвазивную седативную терапию. Как думаете, было бы лучше оставить его в копытах его собственных кошмаров, и гордо назвать это «свободой воли», или же попытаться ему помочь?».

– «Ну… Я, право, даже не рассматривала происходящее с этой стороны…» – сконфузившись, пробормотала я. Определенно, в чем-то доктор был прав, однако что-то внутри меня явно насторожилось при виде столь беззастенчивого подавления воли пациента. Или же, возможно, в этот момент говорила моя паранойя, как всегда, очень не вовремя решившаяся высунуться на свет.

– «Как и большая часть пациентов, как потенциальных, так и уже поступивших к нам на лечение. Вы можете подойти к нему, и лично убедиться, что ничего плохого не произошло» – повинуясь приглашающему жесту доктора Сендпейпера, я встала, и осторожно приблизилась к койке посапывающего земнопони, и наклонилась над ним, краем глаза отмечая напрягшуюся медсестру, оказавшуюся сбоку от меня – «Просто посмотрите. Не нужно его будить».

– «И перышком не притронусь» – пробормотала я, глядя на спокойно похрапывавшего жеребца. До того напряженная, высокомерная морда его расслабилась, и стала даже приятной, чем-то напомнив мне нашего понивилльского педиатра, доктора Хорса, до того понравившегося детям, что я не упускала возможности встретиться с ним, закрывая глаза даже на тот урон, который дочурка всякий раз наносила его большой миске с леденцами. Вокруг головы земнопони витал едва заметный запах каких-то цветов – возможно, один из компонентов примененной к нему магии, но как и говорил доктор, я не могла найти ни малейших следов вреда или неудовольствия на морде отдыхающего пациента.

– «Он мирно спит, и наконец, не видит снов. Ведь это, как я понял, беспокоит и вас тоже?».

– «Да. Наверное» – искушение было слишком велико. Вот уже много дней я страдала от бессонницы, по нескольку дней подряд таращась в потолок, или зарывшись носом в шерсть мирно сопевшей подруги, сопровождавшей меня в этой поездке на край света – «Наверное, я бы тоже хотела так спать. Уснуть – и не проснуться».

– «Ну, последнее абсолютно излишнее» – уверил меня доктор, оборачиваясь к одному из своих коллег – «Кажется, все уже готово? Что ж, это хорошо. Тогда предлагаю вам перейти в более удобную…».

Может быть, это была случайность. Может, виновато одно лишь мое присутствие в том, что случилось, а может, я случайно зацепила за что-то крылом – но стоило мне наклониться над спящим жеребцом, чтобы опереться на раму постели и встать, следуя приглашению поднявшегося врача, как глаза лежавшего распахнулись, уставившись на меня. Вначале сонные, они блаженно щурились на последние отсветы солнца, озарявшего мою голову, словно нимб, но затем…

– «Эммм… Привет?».

– «Ааааа… АААААААААААААААААААААА!!!» – вопль раздался неожиданно, словно выстрел. Вначале короткий и неуверенный, он тотчас же набрал ужасающую силу, пронзив мои уши не хуже иного копья. Глаза лежавшего распахнулись настолько, что казалось, готовы были выскочить из орбит, и вжавшись в подушку, пациент вдруг бешено заорал, пытаясь не то уползти, не то закопаться под одеяло. Парализованная этим диким криком, я беспомощно глядела на орущего земнопони, просто не зная, что же мне делать, и в чем же именно я провинилась – а в том, что именно я была объектом столь дикого страха, мне кажется, мало кто сомневался в этой палате. Отбрыкиваясь всеми четырьмя ногами от набросившейся на него медсестры, жеребец метался по скрипевшей кровати, едва ли не бросаясь на стену в попытке оказаться как можно дальше от моей застывшей фигурки. Подобную реакцию я видела несколько раз, но лишь у животных, которые в ужасе пытались выбраться из комнаты, в которой им не посчастливилось оказаться вместе со мной – но тут перед нами был взрослый жеребец, который спокойно разговаривал со мной всего десяток-другой минут назад…

Ситуацию спасла медсестра. Тяжело пыхтя и скрипя зубами, она кое-как скрутила тщедушное бело тело, продолжавшее нечленораздельно вопить каким-то уж совершенно диким фальцетом, и согнувшись, словно профессиональный борец, держала своего подопечного, пока подбежавшие врачи не оттолкнули меня в сторону, окружая его колыхавшейся белой стеной. Что-то щелкнуло – и крик оборвался, словно отрезанный ножом, погружая палату в звенящую тишину, тонкими иглами вонзившуюся мне в уши. Раздались озабоченные голоса, и из-за укрытых белой материй крупов и спин, окруживших кровать больного, выступил серый единорог, молча указав мне на дверь, в которую уже вбегали встревоженные санитарки.

– «Отведите пациентку в тридцать вторую!» – озабоченным голосом отдал приказ доктор Сендпейпер, провожая меня взглядом зеленых глаз. Увидев, что я уже открыла рот для очередного вопроса, он ободряюще помахал копытом в сторону выхода – «Нет-нет, мисс Беррислоп, не время. Чуть позже мы сможем с вами побеседовать, а сейчас… Как видите, иногда пони становится особенно плохо, и нам придется немало поработать, чтобы успокоить этого бедолагу. Идите, и не волнуйтесь – все будет хорошо».

– «Точно?» – озабоченно, и чего греха таить, достаточно нервно осведомилась я, глядя на консилиум, собравшийся у кровати больного. Да что там говорить – я была на грани самой настоящей паники, до судорог напуганная этим отчаянным криком – «С ним точно все нормально? Он вдруг начал на меня орать… С ним такое все время?».

– «Впервые» – кратко ответил главврач, кивая подталкивающей меня к двери санитарке – «Выдайте мисс Беррислоп малиновый компот с листьями мяты, и побудьте с ней, пока она не придет в себя. Такое недоразумение любого выбьет из колеи…».

– «Спасибо» – пробормотала я, двинувшись прочь из палаты. Грузная кобыла привычно пристроилась сзади и сбоку, возле бедра, где я вряд ли смогла бы достать ее своими ногами, но мне было абсолютно все равно, где именно она собиралась держаться – в любом случае, я не собиралась сбегать. Не после того, как потратила столько сил и средств на то, чтобы добраться до этого места. Замкнувшись в себе, я повесила голову, и осторожно переставляя ноги, отправилась в путь, гадая, чем же я стану спустя хотя бы пару недель – и старательно гнала от себя тяжелые мысли, каждая из которых была страшнее другой.

И на всем пути до двери, и даже в коридоре, я буквально ощущала на себе внимательный, настороженный, задумчивый взгляд главного врача лечебницы имени Стикки Виллоу.

– «Время-время!» – звонкий крик одной из медсестер наполнил коридор, и пометавшись вдоль стен, ворвался в рекреацию, где накормленные пациенты коротали время в ожидании стакана молока, положенного нам перед сном. Наблюдавшая за нами санитарка – пожилая, неулыбчивая кобыла, вышла из-за стола, на котором стоял допотопного вида хронометр, снабженный пометками на циферблате, и негромко постучала копытом по спинке моего кресла, призывая меня закругляться, и отправляться вместе со всеми на первый этаж. Она вообще была не слишком разговорчивой, и иногда мне казалось, что работа с контингентом данной больницы незаметно повлияла на нее, сделав неуловимо похожей на своих подопечных.

– «Да-да. Иду-бегу» – попыталась отмахнуться я от настойчивого копыта кобылы, вновь сжимая голову в попытке понять, что же мне делать дальше. Фигуры на стоклеточной, бежево-красной доске казалось, даже и не пытались помочь мне сделать хотя бы какой-нибудь осмысленный ход, с презрительным молчанием отвернувшись от меня в сторону врага – «Я уже почти победила!».

– «Конечно, победила!» – фыркнул мой партнер по игре, диковатого вида старик. Несмотря на отсутствующую гриву и пучки длинных волос, торчащих из ушей и ноздрей, он раз за разом, в течение нескольких дней, буквально громил меня в эту игру, похожую на старые-добрые шахматы. Он многозначительно кашлянул, глядя, как мое копыто неуверенно трогает фигурку пегаса, способную перемещаться по диагональным линиям на любое расстояние, но только, если на ее пути было не более одной фигуры за раз – в противном случае, пегас приземлялся, и вступал в бой – «Ну и што ты, што ты, што ты? Што ж ты делать-то намерена? Опять пару гвардейцев возьмешь?».

– «Нет. Сожру твоего единорога!» – кровожадно усмехнувшись, я запустила пегаса в полет по красной диагонали, обрушив его на подвернувшуюся по пути фигуру единорога, способного перемещаться с помощью магии, выделывая, как и его древний аналог в виде коня, замысловатые кренделя по красно-белым клеткам. Увы, я совсем забыла про одно из правил игры, и стоявший неподалеку гвардеец, бывший самой слабой фигурой в игре, неожиданно шустро скакнул в сторону моего летуна, выводя мою любимую фигуру из строя – «Эй! А это еще почему?!».

– «Потому что! Про «взятие на проходе» я кому говорил?» – мелко захихикал старикан, потрескавшимся своим копытом сдвигая в сторону побитую фигуру – «Не пузырись, цветная – у меня через три хода для тебя мат приготовлен! Шатрандж – это тебе не карты. И не кости. И не шашки. И не…».

– «Ой, да ладно! У меня ведь еще остался аликорн!» – я возмущенно вскинула копыта к потолку, до глубины души возмущенная столь нелепой угрозой. В отличие от привычных мне шахмат ферзь, называемый тут наместником или миньоном, в шатрандже был фигурой достаточно слабой, способной ходить лишь на одну клетку в любую удобную сторону, да меняться местами с любой дружественной фигурой, имевшей несчастье оказаться рядом с ним. Несмотря на простор для замысловатых комбинаций, у меня он лишь путался под ногами у остальных, более сильных фигур, и уж точно не мог поспорить своими способностями с королем, роль которого блестяще исполняли рогато-крылатые фигуры аликорнов. Эти фурии могли носиться по всей доске, приземляясь на любой свободной клетке, и ходили так, как было удобно исключительно им. Будучи занятой перестроением, атаками и маневрированием прочими фигурами, я как-то не успевала всерьез обдумать способности данного персонажа, но теперь, оставшись без самых сильных своих помощников, всерьез намеревалась развернуться во всю ширину своей души, устроив партизанскую войнушку рогато-крылатым тактическим оружием массового террора. Но не успев начаться, победоносный полет крылатого возмездия был грубо прерван облаченной в белое ногой, когда копыто санитарки сгребло сцепившиеся в эндшпиле фигуры, пересыпая их в холщовый мешок – «Нуууу! А доиграть?!».

– «Время приема лекарств, мои хорошие» – покачала головой та, убирая «увеселительный инвентарь» в ящик стола, и отмечая время окончания его использования в специальном журнале. Для чего он был предназначен – я не имела ни малейшего понятия, но правила в этой лечебнице были тем краеугольным камнем, который позволял функционировать этому заведению как хорошо настроенный и смазанный часовой механизм – «Пожалте за лекарством. Позже душ брать будете? Новый шампунь привезли. Сиренью пахнет».

– «Как скажете. Все равно я почти выиграла» – буркнула я, стараясь не встречаться с пустыми глазами кобылы. Они казались мне двумя безжизненными пуговицами, мало отличающимися от глаз ее пациентов, следящих за мной через окошки палат, мелькавших мимо меня по дороге на первый этаж. Это крыло предназначалось для тех, кто совсем заблудился в собственном разуме, и увидев однажды, как закатываются в припадках эти неухоженные, исцарапанные, лишенные большей части зубов и волос существа, я поняла, что некоторых было бы гуманнее просто прирезать, закончив их страдания на этой земле. Но правила были строги, и даже самым опасным для себя и окружающих полагалась «прогулка» – многочасовое стояние возле двери с приоткрытым окошком, через которое они могли следить за проходящими мимо них пони, иногда оглашая полутемный коридор глухим, невнятным бормотанием или шепотом. Более громкие звуки пресекались на корню, и решивший поорать и побиться головой о дверь нарушитель быстро получал живительную дозу магии или алхимии, отправляясь исследовать глубины внутреннего мира до следующего обхода врача. Это было не самое тихое местечко, и я искренне обрадовалась, когда узнала, что моя палата расположена в «мягком» левом крыле, чьи постояльцы не пытались подойти к тебе сзади, и с самым невинным видом ударить по голове каким-нибудь тяжелым предметом – просто так, из спортивного интереса и желания услышать, как гудит твоя голова.

И это были одни из самых невинных шуточек местных психов.

– «Кто последний?» – спустившись на первый этаж, мрачно осведомилась я у облаченных в игривые халатики кобыл, стоявших возле стены коридора. Очередь была не такой уж и длинной – всего в десяток пациентов – но я каждый раз осведомлялась о собственном месте, не желая, как в первый же день, получить болезненный укус в попу от рассердившейся на мое неуважительное отношение к ней старой, нарочито растрепанной кобылы, и теперь заранее уточняла, с кем мне придется делить место вдоль стены, оклеенной старыми, истершимися обоями.

– «Мисс Беррислоп, вам к отдельному столику!» – донесся с поста голос желтой земнопони. И это была еще одна странность, которую я заметила в этом заведении. Услышав недовольное ворчание остальной своры психов, я по-военному четко сделала положенные по уставу два оборота, и выйдя из очереди, словно из строя, отправилась за лекарством, стараясь держаться подальше от ревниво следивших за мной земнопони. Признаюсь, шагать под нацелившимися в мою сторону жалами копий грифонов было гораздо легче, чем проделать этот короткий путь в сторону широкого, во всю стену, окна, за которым стояла уже знакомая мне кобыла, протягивавшая каждому пациенту маленький деревянный стаканчик, в котором лежали облатки, пилюли, и порошки. Все это надлежало выпить и прожевать под внимательным взглядом стоявшей тут же санитарки, и широко открыв рот, с громким «Ааааааа!» продемонстрировать той его содержимое, вывалив из пасти язык. Возле следующего окошка прошедший «фейсконтроль» пони удостаивался чести прикоснуться носом, губами или языком к различным забавным штуковинам, после чего отправлялся в палату, ожидать привычного крика «Отбой! Всем спокойной ночи!». Опорожнив свой стаканчик, я побулькала водой, набранной в рот из пузатой кружки, выданной мне санитаркой, постаравшейся тщательно высмотреть содержимое моего кишечника через широко распахнутый рот, и отправилась к следующему окну, где и застряла, с недоумением глядя на выложенные передо мной расческу, стальной стержень со скругленным наконечником, и украшенный множеством разноцветных кристаллов свисток. С последним я была уже знакома – схватив с подноса тяжелую медную штуку, я с чувством дунула в него, заставив мигнуть драгоценные камни, расположенные на его боках. Кажется, это был эдакий аналог портативного газоанализатора, способного распознать в выдыхаемом воздухе следы различных препаратов, и глядя на отметки, заносящиеся в журнал медсестрой, тщательно проверявшей интенсивность свечения каждой драгоценной блестяшки, я невольно вспомнила о набитых приборами лабораториях давно ушедших людей, без сомнения, отдавших бы последнюю почку за один такой артефакт, служивший для пони банальнейшим средством проверки в одной из захолустных психиатрических больниц. Да, мы – а точнее, уже они – летали в космос, и делали ракеты, но… Но в чем-то наши потомки на голову превзошли своих родителей. И это было чертовски приятно, пусть даже не все смогут это понять.

– «Хорошо. Я вижу, что вы принимаете лекарства как положено, мисс Беррислоп» – заметила Лаймстоун. Жесткий режим для пациентов распространялся и на персонал, поэтому все разговоры проходили в показательно уважительном и радушном ключе, не допускавшем грубости или панибратства – «Не пугайтесь, это новые средства, прописанные вашим врачом. Расческа для шерсти и гривы».

– «Ээээ… А это обязательно?».

– «Вы знаете правила» – что ж, это был тот самый ответ, которого я и должна была ожидать. Аргумент, ставящий жирную точку в любом споре. Пожав плечами, я взяла зубами расческу, и принялась расчесывать шерсть у себя на груди, еще не избавившуюся от зимней кисточки, которую остальные пони почему-то называли «мохнаткой». Забавное ощущение покалывания, вместе с веселыми искрами и запахом озона заставило меня довольно зафыркать, не обращая внимания на медиков, настороженно нахмурившихся по другую сторону окна.

– «Кавется, фсё» – расчесав всю переднюю часть тела, я тряхнула слегка закружившейся от постоянного махания головой, и с грохотом выплюнула гребешок обратно на тонкий железный поднос. Он был достаточно прочен для того, чтобы выдержать вес установленной на него кастрюльки, и слишком мягок и гибок для того, чтобы использовать его в потасовке – «А вот это я в себя засовывать не буду! Не заставите!».

– «Вы знаете правила, мисс Беррислоп!» – подняв с подноса расческу, Лаймстоун настороженно посмотрела сначала на ее широкую, скользкую ручку, а затем, почему-то, на стоявшего рядом врача. Поскольку профиль клиники не подразумевал наличия в ней тяжелых соматических[4] больных, ночные смены доставались врачам-ординаторам[5] – в основном, единорогам, которые, по молодости лет, еще отчаянно трусили, хотя и старались изо всех своих сил не показывать этого пациентам. Почувствовав шлепок хвоста медицинской сестры, зеленый жеребчик наконец отвлекся от какого-то умного медицинского журнала, который он с нарочитым вниманием все это время изучал, и небрежно мазнул взглядом по потрескивающей расческе, рассыпавшей многочисленные искры, словно небольшой бенгальский огонь.

– «Плохо разрядили перед манипуляцией» – подняв ее магией, он едва не выронил громко защелкавший, словно неисправная электропроводка, предмет – «Отложите, я потом ею займусь. И проследите, чтобы пациенты принимали назначенные процедуры, а не оспаривали назначения врача».

– «Я ведь обычно нормальная…» – нарочито мягким тоном начала я задушевный диалог с работниками умственного труда и белых халатов, поднимая с подноса предмет, подозрительно похожий на анальный зонд, каким его изображали в старых кинофильмах про инопланетные эксперименты над североамериканскими реднеками – «У меня даже справка есть – правда, я ее съела. Но первый, кто попробует хотя бы поднести ее к моей пи…».

– «Этот камертон не предназначен для инвазивных процедур!» – наконец соизволив поглядеть мне в глаза, выдавил из себя дежурант. Он вел себя достаточно нервно для того, кто решил посвятить себя психиатрии, и я искренне засомневалась, что он найдет себе место на этом поприще. Разве что заделается логопедом, или психологом для беременных кобыл – «Нужно легонько прикоснуться им к голове, и громко сказать «Ууууумммммм!». Сделайте это, мисс».

– «А меня от резонанса не разорвет?» – сварливо осведомилась я, для проверки, стукая железкой по краю подноса. Странно, но вроде бы ничего не произошло – даже вспышки яркого света или взрыва, который разнес бы к дискорду все больничное крыло – «Или у меня голова разлетится на части?».

– «Мисс Беррислоп, я думаю, вам стоит попробовать» – с ледяной улыбкой ответила медсестра Лаймстоун, делая знак насторожившимся санитаркам – «Если вам не понравится, то вы можете мне об этом сказать, и мы тотчас же прекратим процедуру. Ну же, не бойтесь. Это не вредно, и совсем не больно».

– «Может, другим и не вредно, а мне – еще как повредит! Вдруг у меня вибрационная аллергия, или… Или… Ну, ящур какой-нибудь?».

– «Мы и с ним разберемся, если он так вам мешает» – ласково пообещала медсестра. Ее глаза, не мигая, смотрели прямо на меня, и я ощутила, что начинаю проигрывать этот поединок взглядов – «Конечно, вы можете отказаться от прописанной вам процедуры…».

– «Да-да! Я хотела бы отказаться!» – этому решению, не в последнюю очередь, способствовали две крепкие кобылы, придвинувшиеся почти вплотную, и тяжело сопящие мне в затылок.

– «Тогда я буду вынуждена сообщить об этом доктору Сендпейперу» – с видом полнейшего равнодушия, сообщила мне желтая пони, записывая что-то в лежащую перед ней историю болезни – «И боюсь, в этом случае, мы больше не сможем оказывать вам медицинскую помощь, вследствие чего, увы, нам придется выписать вас из нашей лечебницы».

Очередь, стоявшая за лекарствами, замерла.

– «Ээээммм… Но вы же не можете вот так вот…» – неуверенно промямлила я, ежась от ощущения десятков пар глаз, не отрываясь, глядевших на меня так, словно я, вдруг, отрастила себе еще один комплект крыльев, или пару лишних голов. Наверное, они думали, что это была такая коварная проверка на вменяемость, и на их глазах, мне выпали карт-бланш, джек-пот, фулл хаус, и лотерейный билет на сто тысяч битов разом, поэтому точно не ожидали донесшихся от меня слов – «Но это же против правил! Я же сильно больна…».

– «Если пациент отказывается от лечения – он попросту занимает место тех, кто хочет и готов лечиться!» – непреклонно отрезала Лаймстоун, удостаиваясь ошарашенного взгляда от стоявшего рядом ординатора – «Поэтому дальнейшим вашим лечением займется то учреждение, что окажется ближе к вашему дому – конечно, когда и если вы сможете в него попасть».

Наверное, стоило бы отказаться. Поругаться. Поскандалить. Однако, эта кобыла недаром, и уже довольно давно работала в этой больнице. Она раскусила меня словно морковку или орех, и теперь, не стесняясь, давила на найденную болевую точку, прекрасно понимая, что в сущности, она была права, пусть даже я не верила ей ни на йоту. Правила были правилами и тех, кто их нарушал, строго наказывали – например, лишением прогулки, общения, или контактов с родными и близкими. Конечно же, у простых обывателей при речи о мерах воздействия на пациентов в голове тотчас же начинали крутиться всяческие стереотипы о ледяном душе из брандспойта, смирительных рубашках, и электрическом токе, пропущенном через мозг – однако на самом деле все это было не более реальным, чем рассказы про бабайку, или мистические похищения коров большими светящимися объектами. В реальности же именно перечисленные мной меры воздействия, в итоге, оказывались самыми действенными – к однократным воздействиям пони, как и люди до них, быстро привыкали, начиная считать их чем-то вроде грома или грозы. Неприятно, но можно потерпеть. Тем более, что такие меры как фиксация, и определение в одиночную камеру являлись обычно вынужденными, если не помогали остальные, в то время как длительное исключение из социума, пусть даже такого небольшого и довольно специфического, как, например, пациенты и персонал больницы, обычно переносилось гораздо хуже, чем прочие виды репрессий. Но она нашла еще более уязвимое место в моей психике, и прочуяв боязнь вновь оказаться в уже стирающемся из памяти, и приходящем ко мне лишь во снах мире, расположенным где-то за окнами старого особняка, каждый раз безошибочно точно тревожила его, рождая во мне чувство неуверенности и тщательно подавляемого страха. Поэтому у желтой земнопони были возможности крепко держать в узде даже такую неуравновешенную пятнистую пегаску, в какую превратилась за эти месяцы я – и она совершенно не стеснялась ими пользоваться, постепенно, приучая меня к распорядку и правилам лечебницы имени Стикки Виллоу.

– «Итак, мисс, вы согласны исполнять назначения врача?» – для проформы осведомилась медсестра, глядя на мою фигурку, в нерешительности застывшую перед окном – «Мне не хотелось бы вас к чему-то принуждать, мисс Беррислоп, но если потребуется, мы вам поможем – хотите вы того, или нет».

– «Ну и ладно! Я, может, и сама хотела это сделать, без ваших наставлений!» – буркнула я, изо всех сил размахиваясь почти невесомым стальным инструментом. Свиснув, он описал в воздухе правильную восьмерку, сотканную из двух мулине, порадовавших бы моего наставника, магистра де Куттона, и с глухим стуком опустился мне на голову – «А кстати, как там поживает мистер Свенгал…».

Термоядерный гриб распустился в моей голове, погружая мое покачнувшееся, и сунувшееся вперед тело в глубокую яму, наполненную пушистой, холодной темнотой.

Ревущее пламя слепило глаза. Закованная в сталь лапа появилась над пламенем, и раздвигая языки огня, разжалась, скармливая гудевшей стихии очередную порцию черного порошка, заставляя огонь побелеть, и заполнить пещеру громким треском и дымом сгорающего пороха. Грубого. Вонючего. Использующегося как тайное алхимическое зелье – пока. Еще лишь пока.

– «Ночь коротка, и время разговоров прошло» – торжественно провозгласила фигура жеребца. Пройдя между двух гудевших, трещавших жаровен, он остановился в двух шагах от меня, разглядывая находившихся в пещере пони. Вымазанные с ног до головы белилами, поверх которых были нанесены алые полосы и загадочные рисунки, они казались абсолютно незнакомыми, и одновременно – хорошо узнаваемыми; по крайней мере часть из них я могла бы назвать поименно, ведь именно они были выдвинуты в офицеры кентуриями, которые мы объединили в когорты.

И большую часть я утвердила сама.

– «Сегодня мы вновь обретаем ту, что ходила меж нами – тайно и явно! – дабы утвердиться в том, что не оскудели огнем сердца верных!» – продолжил вещать с грубого каменного возвышения лидер этого сборища. Я узнала по голосу Лонгхорна-старшего так же, как по фигурам – некоторых из кентурионов, и задалась закономерным вопросом – а что же это, собственно говоря, поделывают эти умники в грифоньих горах, собравшись в какой-то пещере? Следы опалубки на стенах расщелины, в которой приземлилась повозка, были достаточно старыми для того, чтобы сгнило поддерживающее стены дерево крепей, превратившихся во влажную труху, увитую колючим горным плющом. И похоже, именно в эту ночь я должна была получить ответ на свои вопросы – пусть даже и попав в это место не совсем так, как полагалось согласно древним обычаям.

– «Буши?» – подняв глаза от записки, переданной мне одним из пони, входящих в состав посольства, я злобно уставилась на ломившегося ко мне Буша Тэйла, грудью раздвигавшего с дороги остальных кентурионов, собравшихся в небольшой офицерской палатке – «Чисто вымытый? И для разнообразия, трезвый? Чудеса сегодня пошли просто косяками!».

– «Я употребляю вино не просто так, а для того, чтобы согреться» – это заявление, сделанное важным голосом, было столь нехарактерным для старого хулигана, что заставило меня вновь поднять глаза от проклятой записки, отвлекая меня от бесплодных попыток найти в ней второй, третий, или еще какой-нибудь смысл. На этот раз он был действительно чист, облачен в чистую, выглаженную тунику, ворот которой торчал из-под поддоспешника, и ярко начищенную, как на парад, броню. Даже кольчуга, обычно замызганная до черноты, сверкала внутренним рядом плетеных колец, что совершенно поставило меня в тупик – «В этих местах без сугреву никуда».

– «Поэтому я закрывала на это глаза, пока шел весь этот поход. Но когда мы пересечем территорию Эквестрии, тебе нужно будет просто подвесить на бок флягу, чтобы тотчас же крупно об этом пожалеть».

– «Ладно-ладно. Понял, Легат. Не маленький» – пробурчал тот, прикрывая крылом пузатую емкость, чтобы уберечь ее от моего голодного взгляда – «Можешь на меня рассчитывать, ты ж знаешь. Я к тебе вечерком загляну, хорошо?».

– «Ко мне можно заглянуть в любое время суток, Буши».

– «Да не, я не про твой отлет хотел поговорить!» – махнул копытом тот в сторону свернувшейся в рулончик записки – «Эти гражданские уже всем раструбили, что ты улетаешь. Унгоны что-то там распушились опять – мол, ты снова кого-то в уголочке, втихаря, подколола. Вот дурачье, да? Я им так сразу и сказал – «Это Легат-то тихо напала?! Да она тихая, как… Как паровоз! Такая же незаметная, особенно когда со своим полуторником на грифонов набрасывается. Уж больно она любит вашего брата, в задушевном разговоре, пару раз перебить. Тут вот, и тут!». Вот у них рожи-то скривились!».

Сбросив с себя напускной лоск, жеребец громогласно заржал, показывая копытом места, в которых, по его словам, я могла бы «перебить» своих оппонентов по спору. Глядя на него, засмеялись и остальные, заставив меня прижать копыто ко лбу, безмолвно призывая в свидетельницы всех аликорнов разом, с кем мне приходится служить. Подняв всем настроение, Буш исчез, но мне недолго предстояло мучиться от неизвестности, и этой же ночью я выяснила, для чего он пригласил меня на романтическую прогулку в горы, вместе со мною исчезнув из лагеря, и затерявшись среди холодного блеска звезд. Повозка, запряженная двумя северными «недопегасами», летела полночи, опустившись между двух мрачных скал, товарки которых, серебрившиеся в лунном свете, мелькали под нами уже битый час, поэтому даже при свете дня, пролетая в этом же месте, я вряд ли смогла бы найти ту расщелину, похожую на обвалившийся выход из заброшенной шахты, в которой притаился короткий коридор, приведший нас в эту пещеру. Нет, конечно, я не сошла с ума – ну, как мне казалось в тот момент! – и не отправилась бы ночью, в одиночку, без приставленной ко мне охраны, куда-то на край этих гор лишь для того, чтобы сделать приятное одному из своих принцепс-кентурионов, однако… Однако Тэйл был очень убедителен, хотя наверное, об этом даже и не подозревал.

– «Это нужно для того, чтобы дух Майта упокоился с миром, и мог отправиться на Небесные Луга» – просто и без обиняков объяснил тот. И это сняло все вопросы.

Опять же, охрана наличествовала – в этом я смогла убедиться, заметив мелькнувшую между выбеленными телами противную морду Рэйна, и тут умудрившегося влезть не в свое дело.

– «Сегодня мы чествуем ту, что освещает наш путь, словно заря, предвосхищающая пришествие солнце!» – продолжил тем временем жеребец. Его взгляд скользил по толпе, встречаясь с глазами каждого, кроме меня – «Она была проверена и признана истинной. Она получила в дар шкуру – и не отвергла ее, открыто нося средь врагов! Она получила в дар нашу кровь – и не побоялась пролить ее, принеся в жертву долгу! Теперь же мы вручаем ей плоть – и приветствуем среди нас!».

По его знаку, стоявшие по бокам жеребца пони и грифон двинулись вперед, придерживая сгибами крыльев длинные жерди, на которых покачивалось огромное блюдо, наполненное тлеющими углями. Рядом с ним, на подносе, возвышалась целая горка чего-то, что я приняла за сырые, ноздреватые, непропеченные лепешки из гречневой муки, но чем ближе подходили носильщики, тем влажнее становился мой рот, мгновенно наполнившийся потоками кислой, голодной слюны, в то время как нос с жадностью втянул в себя душный воздух, пропитанный запахами ожидания, пота – и подсоленного, вымоченного в уксусе мяса.

– «Сбор был велик, и Податель нашел свою гибель!» – провозгласил Лонгхорн, недрогнувшим копытом швыряя куски на подернутые пеплом угли, злобно зашипевшие под влажным грузом. Последний, самый большой кусок, он протянул мне на острие богато украшенного позолотой кинжала, выглядевшего до удивления нелепо среди этого сборища, похожего на шабаш дикарей – «Мы сохранили эту плоть в знак великой победы, в знак договора, что идет с нами сквозь века!».

«Опять. Опять эти сборища» – с тоской подумала я, принимая кусок, и механически начиная жевать его, глядя в пылавшие угли. Получив новую порцию пищи, пускай сырой и невкусной, они притухли, но вскоре запылали с удвоенной силой, наполнив пещеру запахом странного мяса. Волокнистое, оно было пронизано прожилками жира, словно дорогая испанская ветчина, но вкус… Увы, наши потомки совершенно разучились готовить этот продукт, из кого бы он ни был получен, и по вкусу предложенное мне угощение было похоже на размякший капустный лист.

– «Пора перевернуть» – нарушив молчание, я кивнула в сторону мяса, от которого перестал подниматься белесый дымок, что говорило том, что на поджариваемой стороне уже образовалась плотная корочка. Теперь оставалось лишь перевернуть его, чтобы запечатать внутри оставшуюся влагу, и дожарить, не передержав – «Иначе станет жестким, как старый накопытник».

Лонгхорн не ответил, разглядывая меня с каким-то непонятым выражением на морде, в то время как чья-то когтистая лапа протянула мне еще один кус. Остальные таращились на меня так, словно у меня вдруг выросло еще три головы.

– «Так вроде только что перекусили…» – я с сомнением поглядела на мясо и его владельца, с подобострастным видом согнувшегося в поклоне – «И что тут делают грифоны?».

– «Чтящие Иллюстру не усматривают различий между верными» – тотчас же откликнулся кто-то из-за моей спины – «Не важен внешний вид, а важно лишь то, что в сердце!».

– «Согласно древней правде, конечно» – важно кивнул стоявший рядом с Лонгхорном, незнакомый мне грифон. Бугрившееся мускулами тело, когда-то бурое, лишь выиграло от наляпанной на него побелки, превратившись в живое подобие античных статуй, а от природы белые перья негромко шуршали при движении от нанесенной на них смеси из извести и мела, скрывшей под собой цвета и рисунок благородного семейства. Лишь клюв подкачал, и подсохшая, облупившаяся по краям побелка придавала всему образу некоторую карикатурность, даже несмотря на обилие на теле алых полос – «Сказано было, что явившись не из народов наших, не усмотрит она различий между ваза и пони, а совершать будет вещи страшные – но великие. Но не по природной злобе, а лишь не ведая разницы между добром и злом, а оттого перемешивая их воедино».

– «И отринет она догматы старые, и не ведая, что можно, а что нельзя, совершит невозможное!» – выйдя из-за моей спины, провозгласил покрашенный в белое с красным Буши Тэйл. Наверное, это был все-таки обрядовый окрас, иначе зачем бы вообще было устраивать весь этот спектакль, если запах и голос выдавали многих из присутствующих с головой – «И призовет к себе верных, и заставит содрогнуться своих врагов!».

– «Пока содрогаюсь тут только я, Буши».

– «И ведомы будут ей пути ваши, словно она была для них рождена. И не укроется от нее ни одна тайна».

– «Я начинаю звереть» – негромко, но зло предупредила я ухмыляющегося пегаса, после чего обратила внимание на стоявших напротив меня грифона и северян. Если эти ребята решили, что могут устраивать тут настоящие цирковые представления, и назначать меня на роль искупительной жертвы, то они жестоко заблуждались, от начала и до конца. Несмотря на прошедшие годы, я прекрасно помнила, чем для меня закончилась поездка в Камелу, во время которой мне пришлось играть похожую роль – «Благодарю вас за то, что притащили меня сюда. Накормили, обогрели, обобра… В общем, была рада повидать всех вас. Чем-то еще могу быть полезной?».

– «Мы собрались здесь для того, чтобы обратиться к тебе, Иллюстра» – в отличие от остальных, Лонгхорн живо уловил, куда дует ветер, и перешел к изложению фактов, которые тотчас же появились у него из-за спины в виде очередного мехового манто, и черневшего в свете огня ожерелья – «Все было сказано верно, и времени у нас в обрез – в отличие от множества дел, что ждут настоящих жеребцов. Да, все правильно – ибо тут собрались те, кто чтит древние традиции, древнюю правду, и кто волею судьбы поставлен над прочими, дабы управлять ими. Наши жены правят, пока на этих землях царит относительный мир, но в тяжелые годы вся власть переходит нам, жеребцам, которые должны вести за собой своих подруг и потомство в поисках лучшей доли. И мы помним заветы наших отцов! Оглянись, и убедись в том, что не оскудели эти земли и горы храбрыми сердцем, что готовы откликнуться на твой зов! Прими же нас под свое крыло – и прими от нас эти дары, которыми кланяются тебе леса, и горы, и небо Севера! Слава Иллюстре!».

– «Слава!».

Толпа вокруг нас слитно рявкнула, заставив поколебаться пламя жаровен. На мои плечи опустилось очередное… да нет, все то же меховое манто, похожее на накидку без рукавов, прикрывавшую переднюю часть тела. Густой меховой воротник мягко укутывал шею, и спускался по груди до самого живота, а едва обработанная до того мездра была кем-то вычищена, и больше не воняла огромным, опасным чудовищем, с шеи которого был снят этот серый мех. Убедившись, что это все тот же подарок, когда-то наброшенный на меня бившимся рядом Лонгхорном, а теперь, по идее, находящийся в одном из летевших на юг сундучков, я злобно покосилась на Рейна, тотчас же сделавшего вид, что он тут вообще не при чем, и случайно залетел на огонек, откушать стряпни, что готовилась на потрескивающих углях. Один за другим, пони и грифоны подходили к этому самодельному мангалу, и брали с него кусочки жаренного мяса, впиваясь зубами и клювами в прожаренную плоть. Последним было легче, и заглотавшие порцию грифоны с усмешкой наблюдали за пони, медленно жующими непривычные, отдающие уксусом куски.

– «Это древний обычай, но думаю, вряд ли кто-то сможет уподобиться тебе, Иллюстра» – с усмешкой проклекотал грифон, в свою очередь, вешая мне на шею ожерелье. Сплетенное из множества пахучих веточек, оно поражало сложностью орнамента, изображавшего фигуры грифонов и пони, поддерживавших множеством лап и копыт крохотный, не больше горошины, камень, таинственно поблескивавший из центра резной красоты – «Этой искрой гор верные среди грифонов кланяются той, что когда-то была наперсницей Хрурта. Мы были с Полипетангом, и не могли откликнуться на твой зов. Но теперь, когда ты указала нам путь, и вернула нам луну и солнце, будь спокойна за эту землю и горы – никто более не покуситься на свободу грифонов и пони».

– «Ты же понимаешь, что я не та, о ком вы все говорите?» – тихо спросила я здоровяка. В ответ, тот лишь дробно пощелкал здоровенным орлиным клювом, что, должно быть, обозначало у этих созданий то ли неудовольствие, то ли тихий смех – «Все будут решать политики. Все будут решать принцессы и новый король».

– «Правда? И как же они заставят остальных поступиться плодами победы?» – речь грифона была очень чистой, и лишь небольшое пощелкивание клюва добавляло в нее почти незаметный акцент – «Как смогут они распорядиться народами, которые уже познали сладость свободы? Как смогут они запретить нам и нашим полудиким соседям, которые приходятся сородичами эквестрийским пони, мечтать о небе или земле, об урожае и семейном гнезде? Или ты настолько разочаровалась в наших народах, Иллюстра?».

– «Я разочаровалась в политиках» – прошептала я, глядя в огонь. Шум в зале усилился, и все чаще выкрикивались здравицы за дружбу и мир, заставлявшие меня нервно прядать ушами. Однако стоило мне напрячь слух, как они исчезали среди повсеместного гама, подобно камням на морском берегу, лишь изредка высовывающим из воды свои гладкие, обточенные пеной спины – «Я разочаровалась в тех, кто живет за счет мимикрии, притворяясь чем-то, являясь на самом деле ничтожеством. Не все, конечно, таковы, но я пока видела слишком мало таких, кто мог бы меня в этом разубедить. Я выросла среди тех, кто ради положения в обществе, ради денег и власти лгал и обманывал, доведя свой народ до того, что обман стал едва ли не нормой жизни. И я боюсь того, что сейчас – там, в этих неприступных твердынях – политики делят между собой наши дома, наши жизни, и жизни наших детей».

– «Я вижу твои тревоги, Иллюстра» – остановившись рядом со мной, неизвестный грифон поглядел на огонь, словно пытаясь найти в нем источник моих сомнений – «Успокой свое сердце. Такого мы не допустим. Не все, кто посвящен в наш орден, смогли быть на этом собрании, но все они думают как я. Все грифоны так думают, и наш новый король укажет нам старый путь. Тот, которым шли грифоны во времена Хрурта. Принцессы уже предложили нам больше, чем мы могли бы просить, и потому все будет по воле хороших грифонов и пони».

– «Так ты был на совете?» – я вскинула глаза, мучительно пытаясь представить своего собеседника в латах, или богатых одеждах – «Ты знаешь, что именно было там решено?».

– «Тсссс! Скажем так – имена среди нас не так важны, как верность этому культу Иллюстры» – уголками губ ухмыльнулся грифон. Измазанная белым лапа вновь сыпанула в жаровню искрящийся порошок, заставив меня на мгновение зажмуриться – «Но кроме него, я храню верность и своему ордену, который очень хотел бы увидеть тебя на одном из наших собраний. У братьев и сестер есть к тебе много вопросов, и не все они понравятся тебе, особенно после той дуэли… Однако принцессы предложили нам то, что выведет Грифус из той блистательной изоляции, в которую он погружался, отвоевывая земли у Эквестрии и приближаясь к Сталлионграду, поэтому, как политик, я приветствую то, что сделала ты за все эти полгода. Хотя, как грифон, должен был бы принять как можно более гордую позу, и поклясться подмышками Хрурта, его хвостом и пальцем на задней лапе, что приволоку тебя на суд короля, в цепях или без них. Скажи, что из этого ты расценила бы как благородный поступок?».

– «Мне сложно ответить на этот вопрос» – призналась я после долгого молчания. Неожиданно тяжелое для поделки из дерева, ожерелье давило мне на шею и грудь не хуже иного камня – «Но я приветствую то, что остановит вражду между народами. Что заставит их прекратить поджоги и похищения, эксплуатацию и лесную, партизанскую войну. Что заставит ходить друг к другу в гости, а не для очередного набега. И именно на это я потратила часть своей жизни, потеряв не меньше остальных».

– «И это был ответ политика!» – вновь ухмыльнулся грифон – «Что же, он принимается. Когда-нибудь мой орден увидит тебя в своих залах, и тогда, я надеюсь, ты изменишь свое мнение о политиках – ведь мы, как и воины, заботимся о своих народах. Просто делаем не мечом, а пером и словом».

– «Надеюсь» – вздохнув, я уставилась на огонь, ощущая, как холодит, и совсем не греет беснующееся в жаровне пламя – «Но до сих пор я не могла убедиться в обратном. И похоже, вряд ли кто-нибудь сумеет меня переубедить».

– «Наверное, лишь жизнь» – раздавшийся позади меня голос был мне незнаком. Вздохнув, я решила повернуть голову, чтобы попытаться определить, кто именно решил присоединиться к нашему разговору, но неожиданно ощутила, как что-то тяжелое уперлось мне в спину, подталкивая в сторону жаровни – «Или один из ее преданных слуг».

– «Что за…» – я попыталась было рвануться назад, но появившаяся сбоку фигура подбила мне передние ноги, заставляя осунуться вперед, падая прямо в гудевшее пламя. Огонь, казалось, лишь разъярился, когда передняя часть моего тела опустилась на зашипевшие дрова, мгновенно наполнив пещеру вонью сгорающей шерсти. Дикий вопль ударил мне в уши, но прошло еще несколько секунд, прежде чем я поняла, что это мой голос, истончаясь, кричит от ужаса и боли, заглушая шипение оплавляющейся, мгновенно обугливающейся плоти, заглушая тихие щелчки, с которыми лопались глазные яблоки, и победное гудение погребального костра, в котором, извиваясь, сгорало мое визжащее от боли и ужаса тело.

«Холодно. Отчего так холодно?».

Тяжесть и боль сковала всю верхнюю часть тела, отчего мне казалось, что кто-то тяжелый уселся на грудь, и покачивается, попеременно надавливая то на живот, то на грудную клетку. Ноги онемели, а рот превратился в пустыню, наполненную барханами колючего, и абсолютно сухого песка.

«Очень холодно» – я попыталась было перевернуться – и не смогла. Под сводами черепа победно гудело белое пламя, заставляя мозг скукожиться от боли, а чугунные веки буквально придавили глаза. Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что кто-то дотронулся до них чем-то теплым и влажным, смывая с глаз дремотную тяжесть – темная фигура, похожая на привидение из-за натянутой на нее белой пижамы, покачиваясь, восседала на мне, словно на троне, периодически наклоняясь, и облизывая мою мордочку. Застонав, я попыталась было согнать обнаглевшее чудовище, однако смогла лишь вяло зашуршать грубой, прочной тканью, похожей на мешковину, укутывающей верхнюю часть моего тела. Передние ноги, пропущенные в пришитые к бокам рукава, были надежно притянуты к телу – как и куцые крылья, упакованные в спинные чехлы.

– «Шшссстттооо…» – фигура прекратила раскачиваться, и принялась тупо пялить на меня блестящими, на выкате, глазами. Первое слово не получилось, и прошло еще несколько долгих минут, прежде чем я смогла выдавить из себя хоть что-то, что не напоминало бы шипение раздавленной гадюки.

– «Хххтооо…».

– «Проне» – безэмоционально откликнулась фигура на моей груди. И на животе. И опять на груди. Вновь закачавшись вперед и назад, она зашуршала большими, перепончатыми крыльями, по виду, сделанными из бумаги, скотча, фольги, и небольшого количества воображения, похрустывающими у нее на спине.

– «Прони…» – в голове было пусто и тяжело, словно после лютейшего похмелья. Поведя глазами по сторонам, я поморщилась от глухого звука дождя, долбившегося в окошко палаты, погруженной в тот мрачный, неуютный полумрак, предшествующий всякой грозе, который может быть и вечером, и ранним утром, а также глухой летней ночью. Увы, окна были закрыты, а шелест и хруст разрываемого ледяными каплями снега никак не походил на шуршание свежей травы, как, впрочем, и компания, в которой я находилась. Подняв глаза, я разглядела здоровенный штатив для капельницы довольно допотопного вида, стоявший рядом с моей кроватью, однако сколько бы я ни напрягала свою память, вспомнить, откуда она появилась, я так и не смогла.

Щелкнувший дверной замок заставил сидевшую на моей груди фигуру заполошно метнуться в противоположный угол палаты. Мгновение назад она еще раскачивалась на мне – а через несколько секунд ее уже не стало, и луч пронзительного желтого света из коридора осветил лишь мою койку с ее содержимым, привязанным к ней прочными полотняными ремнями. Прищурившись, я попыталась разглядеть, кто именно пожаловал в этот ранний, или же наоборот, поздний час, но вспыхнувший под потолком свет мгновенно завершил мои изыскания, заставив со стоном откинуться на влажную, пропитавшуюся потом подушку. Белоснежные лучи резали мозг и глаза даже сквозь плотные веки, заставляя меня болезненно морщиться от нестерпимого желания поскорее оказаться в уже привычном, сером полумраке палаты.

– «Мисс Беррислоп, вы меня слышите? Если да, то откройте глаза».

– «Ммммммм…» – я страдальчески скривилась, всем своим видом показывая, что не собираюсь совершать подобных глупостей, однако приподнявшее мой подбородок копыто было слишком настойчивым, крутя мою голову вправо и влево, все-таки заставив меня изобразить из себя китайского пчеловода – «Хто эта?».

– «Хорошо. Как вы себя чувствуете?».

– «Как после хорошей попойки по поводу возвращения из Обители» – проскулила я, пытаясь вырваться из крепких копыт. Увы, не получилось – уж слишком крепко держал меня их хозяин, и слишком туго была спелената моя тушка, недовольно завозившаяся на кровати – «Отличие в том, что я не чувствую своих копыт… А еще тут слишком мокро».

– «Через полчаса вам поменяют постель. Скажите, где вы находитесь?».

– «Тут».

– «Понятно».

– «В больнице… Наверное» – после долгих усилий, мне все-таки удалось продрать глаза настолько, чтобы увидеть стоявшую рядом со мной медсестру. Ее белый халат вызывал болезненные подергивания где-то внутри моего черепа, прямо за глазами, однако я смогла разглядеть желтую шкуру и настороженное выражение морды стоявшей рядом кобылы.

И почему-то, она совершенно не торопилась меня освобождать.

– «Мисс… Эммм…» – поняв, что ее имени вспомнить так и не сумею, я вновь прищурилась, спасая глаза от яркого света – «А почему я зафиксирована? И кто вообще это существо, что находилось в этой палате? Оно пыталось меня сожрать, но слава Темной Кобылице, появились вы, и спасли меня от участи быть раздавленной чьей-то огромной тушей!».

– «Что ж, видимо, вы все еще не до конца пришли в себя» – покачав головой, медсестра покопалась в нагрудном кармашке, извлекая на свет стеклянную баночку со странным, розоватым порошком. Увидев, что я настороженно слежу за ее манипуляциями, она хмыкнула, и не таясь, высыпала содержимое крышечки, служившей заодно и мерной ложкой, в высокий стакан, до края наполненный водой – свежей, ароматной, замечательнейшей водой.

– «Ну это же не честно!» – простонала я, увидев, как порошок растворяется в содержимом стакана – «Я и так не понимаю, что тут происходит, а вы еще что-то мне подбрасываете».

– «Тут не подбрасывают, мисс, а лечат» – наставительно проговорила пони, приподнимая мою голову, и поднося к губам сосуд с живительной влагой. Краем глаза я заметила шевеление в углу комнаты, за спиной медсестры. Какая-то тень прошмыгнула от лишенного занавески окна к приоткрытой двери, и я уже открыла было рот, чтобы предупредить об опасности ухаживавшую за мной кобылу, но… В этот момент край стакана добрался до моих губ, и через секунду, я с жадностью пила, захлебываясь и чихая, стараясь не проливать слишком много той волшебной воды, что потоком хлынула в мое пересохшее горло.

– «Пора принимать лекарство» – увы, стакан закончился слишком быстро, и сколько бы я не провожала его самыми умоляющими взглядами из тех, что были в моем арсенале, он не сжалился над страдающей кобылкой, и не подарил ей хотя бы несколько живительных глотков. Убрав стакан на поднос, желтая пони поставила его себе на спину, и неторопливо двинулась прочь – «А теперь отдыхайте. Через полчаса вам заменят белье… Но думаю, к тому времени вам уже не придется беспокоиться об этом».

– «Что?!» – выныривая из накатившей на меня дремы, я дернулась было вслед удалявшейся фигуре, но стреножившие меня путы держали крепко, не разорвать – «Яд? Отрава?!».

– «Не преувеличивайте. Всего лишь лекарство».

– «Ну тогда…» – несмотря на все мои попытки вырваться, кровать держала крепко. Я дернула раз, и другой, но толстые, допотопные прутья, покрытые облупившейся краской, держали надежно и крепко, ехидно звеня и скрипя – «Ах вот вы как? Вот, значит, как?! Замуровали, демоны?! Меня?!».

– «Не замуровали, а зафиксировали. Для вашего же блага» – поучительно разъяснила мне пони. Допотопные лампы, висевшие под самым потолком, покрытым едва заметными разводами от горевшего когда-то в светильниках керосина, щелкнули и погасли, стоило лишь ей потянуть за подвешенный снаружи шнурок – «Поспите еще немного, и вам обязательно станет лучше. Как вы и просили».

– «Я? Просила меня связать?!» – тут уж и вправду пришло время удивиться. Я вдруг почувствовала некую странность, объяснить которую не смогла, и настороженно уставилась на желтую кобылу, нетерпеливо выглядывавшую в коридор – «Чушь! Почему тогда я этого не помню?».

– «О, вы были очень убедительны, мисс!» – фыркнула земнопони, отступая от входа в палату, в котором нарисовалась темная фигура, старательно заталкиваемая в комнату другой здоровенной кобылой, чья туша на миг заслонила горевший в коридоре, дежурный свет – «И теперь вижу, что явно неспроста. Кстати, вот и ваше «чудовище», о котором вы так переживали…».

– «Обняжжжки!».

– «Все, на сегодня никаких обнимашек!» – строго ответила медсестра, закрывая скрипучую, лишенную ручки дверь. Щелкнул, проворачиваясь, замок, и палата погрузилась в таинственный полумрак. Широкое, во всю стену, забранное в решетчатую раму окно пропускало сквозь квадратики стекол тусклый свет фонарей, худо-бедно освещавший ворота лечебницы, и ложившийся симметричным узором на кафельный пол большой комнаты, в которой была расположена моя палата. Рассчитанная на втрое большее количество пони, она пустовала, служа прибежищам лишь двум кроватям вместо восьми – и как раз от второй, в мою сторону, двигалось странное, невиданное никогда мною существо. Черной тенью скользило оно вдоль темных полос на полу, избегая наступать на освещенные плитки, и я ощутила, как мои глаза понемногу принялись вылезать из орбит, когда я заметила лучики света, проходящие сквозь овальные отверстия, хаотично разбросанные по конечностям существа, издававшим негромкие, клацающие звуки. Увенчанная коротким пеньком сломанного рожка голова шевелила ушами-трубочками, находившимися в беспрестанном движении, а глаза…

– «Что… ты… такое?!» – выдохнула я, глядя в неподвижные, безжизненные, полупрозрачные глаза, похожие на две зеленоватые стекляшки, в которых отражался свет фонарей. Задвигавшись, я попыталась было отодвинуться от опустившихся на кровать ног этого странного существа, но не смогла, и с болезненным ощущением отвращения, густо замешанного на самом постыдном страхе следила, как монстр из недавних кошмаров неуклюже пытается оседлать мое извивающееся, и дергающееся в путах тело.

– «Йа не проне!» – проскрипела тварь, выползшая из лабиринтов грифоньей горы. Умостившись на своем месте, перевертыш вновь принялся раскачиваться вперед и назад, выжимая из меня всхлип ужаса и отвращения. Затем наклонился, и уставился на меня, словно богомол на упитанную, и очень аппетитную муху.

– «Хочешь обняшки?».

Наверное, в этот момент я должна была быть благодарной всем богиням и силам, что мои глаза наконец закрылись, отправляя меня в царство снов, под неприятное, вкрадчивое хихиканье монстра, угнездившегося у меня на груди.

– «Что ж, мисс Беррислоп… Мне кажется, дела идут не слишком хорошо?».

Этой фразой доктор Сендпейпер встречал меня почти каждый день. Каждый день из тех, что я могла вспомнить – ведь каждый раз мы пробовали новое лекарство, и клянусь, я начала подозревать, что время за окном остановилось, как остановилось оно в этих стенах. Все так же равномерно тикали часы на стене в небольшом холле, в котором собирались пациенты по просьбе их лечащего врача. Все так же приходили и уходили медсестры, посменно дежурившие в лечебнице, и отдыхавшие в комнатках небольшого флигеля, расположенного где-то за рощей. Все так же буянили одни пациенты, и апатично молчали, уставившись перед собою, другие. Я не пыталась ни с кем завести знакомство – зачем? Чем мы могли поделиться друг с другом, кроме как гноем из язв на израненных, покореженных душах? Первые три дня я так и не вспомнила – подвела дозировка лекарства, с перепугу влитого в меня обалдевшим от происходившего персоналом. Я не сердилась – лишь извинялась и допытывалась, что же именно произошло, однако никто не спешил удовлетворять моего любопытства, а вместо этого, почти ежедневно, менялся состав моих лекарств, что начало оформляться в тщательно подавляемые, но оттого не менее неприятные подозрения.

В конце концов, меня же не просто так поселили в одной палате с чудовищем?

– «Я слышу вас. Но не вижу» – простонала я, пытаясь свести глаза в пучок, и глядеть прямо перед собой. Вчера вечером… Или сегодня утром? Или в прошлом году? В общем, эти розовые пилюли не уняли злобного голоса моего второго Я, но вместо этого, лишь заставили меня раскачиваться, сидя на одном месте, чтобы унять ощущение болезненно подергивающихся мышц спины и живота – «Кажется, эти лекарства… Мне от них только хуже!».

– «Ну-ну-ну. Мне кажется, вы напрасно переживаете. Конечно, процесс адаптации имеет место быть, и это вполне нормальное явление, которое проходит через несколько дней. Как видите, если вам не помогают испытанные методы, мы вынуждены обращаться к новейшим достижениям алхимии, которые действуют непосредственно на нервную систему пациента. Раньше бедняги и мечтать не смели о том, чтобы лечиться таблетками, как и все нормальные пони, и были вынуждены проводить годы в этих стенах. А теперь? Лекарство можно отмерять, просто достав из баночки нужное количество облаток[6]! Поэтому не волнуйтесь – рано или поздно мы обязательно поставим вас на ноги».

– «Я и так неплохо стояла на них, пока меня не начали кормить всякими психотропами!» – проскулила я, глядя на проплывающий мимо потолок. Голова кружилась, и мне казалось, что на нем написана вязью какая-то умная фраза, и каждый раз, когда белая, слегка порыжевшая поверхность вновь появлялась перед моими глазами, я с каким-то болезненным интересом искала ее, вновь и вновь ожидая увидеть перед собой красиво выписанные завитушки – «Уж лучше разговаривать с воображаемыми друзьями, чем превращаться в растение!».

– «О, это временный эффект» – спокойно ответило мне серое пятно. Сегодня доктор решил предстать передо мной в образе холмика серого сена, облаченного в белый халат. Потрескивавшие травинки сдвигались, в нужный момент формируя рот или глаз, становившиеся неотличимыми от настоящего пони, но я знала, что стоило мне отвести на секунду глаза, как они тотчас же рассыпались, принимая свой истинный облик – «Как только произойдет первичное накопление этого лекарства в организме, побочные эффекты, вроде наблюдаемой дезориентации, должны пройти – конечно, если она вызвана именно этим».

– «Эт вы так намекнули, что я всегда нахожусь в таком вот виде?» – сил на возмущение у меня не оставалось. Комната кружилась все быстрее и быстрее, и мне приходилось принимать немало сил уже для того, чтобы просто сидеть на месте.

– «Скорее, просто держались, изо всех сил пытаясь с собой совладать. А сейчас ваше тело расслабилось, ощущая, что ему помогут, и вы утратили над собой контроль» – примиряюще пробормотала солома, вновь вплывая в поле моего зрения. Похрустывающее сушеной травой, копыто зачем-то оттянуло мне нижнее, веко, затем переместилось ниже, постукивая по суставам передних ног, отчего те вздрагивали, и начинали приподниматься, словно готовясь пуститься в пляс – «Не беспокойтесь, через эту клинику проходило множество пони, и хотя вы на моей памяти первый пациент, не откликнувшийся на стандартное лечение, я уверен, что новейшие методики, описанные на последнем конгрессе Психиатрического Общества Эквестрии, обязательно дадут положительный результат. А поскольку вы, можно сказать, являетесь волонтером, о чем с радостью расписались в бумагах, то лечение будет для вас абсолютно бесплатным, о чем нас уже уведомил окружной благотворительный фонд. Санитары тоже на вас не в обиде, хотя в связи с наметившимися трудностями в лечении, вам придется немного потерпеть некоторое стеснение в привычном образе жизни. Вы меня понимаете?».

– «Мутны слова твои, премудрый лекарь» – мои глаза закрывались, словно к каждому веку кто-то привязал пудовую гирю, и время от времени, надавливал на нее для верности тяжелой ногой. Язык шлепал уже безо всякого контроля с моей стороны, но в тот момент я желала лишь одного – упасть, и забыться тяжелым сном без сновидений. Без этих жутких воспоминаний-кошмаров, каждое из которых не сулило мне ничего, кроме мокрых простыней, и диких криков, после которых приходила долгожданная темнота, таившаяся в очередной цветастой пилюле – «Темна твоя стезя, и недоступна суть. Желаем мы закончить эту встречу, и отдохнуть».

– «Отдыхайте, мисс Беррислоп» – куль сена подошел ко мне вплотную, зачем-то взявшись за подбородок, и заглядывая мне в глаза – «Спи. Отдыхай. Ты хочешь спать. Усни. Тут безопасно».

– «Тут… Безопас…».

– «Усни. Ты спишь. Глубокое дыхание подобно океану. Ты спишь. Волны медленно колышутся вперед, и назад. Ты засыпаешь. Ты спишь» – кабинет, потолок, и надпись исчезли, погружаясь в серую мглу, в которую, кружась, летело мое тело. Веки закрылись, словно дверцы, из которых на меня глядел неведомый, холодный, и равнодушный ко мне мир, и последнее, что я слышала, был чей-то удовлетворенный, синий, улыбающийся голос.

– «А теперь, я хочу поговорить с Найтингейл».

Солнце пригревало, весело блестя с еще по-зимнему холодной высоты, и лежалые сугробы вдоль стен кантерлотских казарм истекали бесчисленными ручейками, бегущими по плитам плаца. Присев возле одной из стен, я молча глядела на выкрашенный в бежевое бетон, скользя взглядом по появившимся на нем строчкам, и совершенно не обращала внимания на подошедшую ко мне кобылу.

– «Мэм, что бы вы там не думали, это абсолютно невозможно!».

– «Да? И почему это?» – вяло заострилась я, повернувшись в сторону темно-рыжей кобылы, сердито тыкавшей мне в нос синей папкой, на изрядно потрепанной обложке которой были едва видны почти полностью стершиеся буквы – «Кажется, это торжественное мероприятие, не так ли?».

– «Конечно!».

– «На котором будут присутствовать послы, и зарубежные гости».

– «Безусловно!».

– «Тогда в чем же дело?» – нарочито нейтральным тоном поинтересовалась я, отряхивая воображаемую пыль с лацкана фиолетового пиджака мисс инспектора игр и увеселений, явившейся с инспекцией в казармы Легиона – «Или мы недостаточно для этого хороши?».

– «Думаю, вы слышали про грандиозный парад, который устраивает Эквестрия, на котором пони со всех краев нашей страны будут демонстрировать несгибаемую волю и единство, позволившие нам победить в этом конфликте с Грифонами?» – в отличие от остальных, эта взрослая кобыла не повелась на мою подначку, ответ на которую позволил бы мне попросту выкинуть ее с территории режимного объекта, и сделала вид, что не заметила опасных ноток, проскочивших между простых, казалось бы, слов – «Так вот вам, дорогуша, выпала честь взять на себя дело большой ответственности, поэтому не могли бы вы унять свой восторженный пыл, и не превращать этот праздник в примитивнейший балаган?!».

– «А что вам не нравится, собственно говоря?» – хитрость не удалась, и я прикрыла глаза, спасаясь от яркого весеннего солнца, яркой позолотой отражавшегося в лужах талой воды. Отблески солнечных лучей терзали мои глаза не хуже кинжалов, втыкающихся прямо в мозг, но после долгого забытья, после которого моя тушка очутилась в столице Эквестрии, я почувствовала себя несколько лучше, а после встречи с матерью – и подавно.

Как странно было называть ее так – пусть даже лишь в мыслях, не делясь этой тайной ни с кем.

– «Вот это!» – копыто пони указало на здоровенную, разноцветную кучу, возвышавшуюся возле Второго корпуса казарм. Окружившие ее легионеры сосредоточенно работали кисточками, передавая результаты своих трудов по цепочке наверх, на крышу здания, где плоды их усилий, вымазанные черной краской, расставлялись ровными рядами под лучами пригревающего весеннего солнца – «Кто вообще додумался до такого?!».

– «Ну, вообще-то, это была моя идея. Не одобряете?».

– «Позвольте мне объяснить вам еще раз, милочка, как будет проходить парад!» – ощетинилась Харшвинни, видя, что я не только не смутилась, но даже и не почесалась в ответ на ее вопрос – «Вы, пони, разобьетесь на команды…».

– «Кентурии».

– «Не важно! Каждая из этих команд должна преодолеть путь до проспекта Двух Сестер, после чего промаршировать по нему, отдавая честь принимающим парад правительницам и высочайшим гостям, которые будут наблюдать за происходящим с балкона городской ратуши. Оцениваться будут выправка, умение держать строй, и абсолютная синхронность, вкупе с беспрецедентной координацией каждого гвардейца. Поэтому я настаиваю на том, чтобы вы старались изо всех сил, и проявили выдающийся профессионализм, достойный Высочайшего присутствия – если, конечно, вы хотите сохранить свою должность. Это понятно?».

– «Безусловно» – вздохнула я, бросая предостерегающий взгляд на Рэйна. Рано или поздно, мы все совершаем ошибки, и после всего, что произошло в тех заснеженных северных лесах, я начала ловить себя на мысли о том, что начала внимательно приглядываться к окружавшим меня пони, пытаясь предугадать, какую глупость они могут выкинуть в самый неподходящий момент. Были глупости большие и малые, и если на вторые я была согласна закрывать глаза, то первые, которые я прозвала Главными, меня беспокоили больше, ведь каждая из них была концентрацией всего того, из чего складывалась личность конкретного пони. Ее уже совершил Хай, пытаясь отстранить меня от командования; ее совершил Желли – а кстати, где же этот красно-синий умник? Вот и сейчас, как мне показалось, совершал свою Главную глупость и Рэйн, возомнивший себя нянькой при дебильном ребенке, начисто лишенном инстинкта самосохранения – возглавив мою личную сотню охраны, он столь рьяно взялся меня «охранять», что мне уже приходилось его открыто осаживать, чтобы тот не лез в мои разговоры, и не пытался решать за меня, куда мне идти, где спать, и как себя вести. Уловив мой взгляд, пегас несогласно мотнул головой, но промолчал, продолжая сверлить мою спину недовольным взглядом, откровенно нарываясь на трепку.

– «Я отчетливо, на сто процентов ясно выразилась?!».

– «Безусловно» – вновь повторила я уже набившие оскомину слова.

– «Что ж, через месяц вы возглавите своих подчиненных на этом параде. Но перед этим вы доложитесь лично мне, и предоставите подробный, посекундный план всех ваших действий!» – грозно провозгласила мадам инспектор, заставив меня передернуться от желания поморщиться, которое я никак не могла допустить в этом разговоре. Управляющие были доверенными пони своих министерств, и зачастую, подчинялись непосредственно министрам, и своей волей могли менять и отменять все, что считали неправильным, или несущим вред для остальных пони. Конечно, Гвардия – это не стихийно собравшиеся жители, решающие отметить какую-нибудь красную дату в календаре, но поскольку этот праздник должен был стать поистине днем триумфа, во время которого принцессы должны были официально объявить об окончании как этого «прискорбного конфликта», так и гражданской войны в Грифоньих Королевствах, все должно было пройти как нельзя лучше. И именно поэтому все дело передали в копыта самого опытного международного инспектора.

– «Безусловно».

– «Я буду следить за вами, Легат!».

Фыркнув, госпожа инспектор двинулась в сторону ворот. За ней, в сопровождении Рэйна, потянулись и остальные проверяющие, осторожно обходя массовую «постирушку», оставляя меня наедине со своими мыслями. Холодный весенний ветер сорвался с крыш окружавших казармы домов, и игриво пронесся по плацу, но затем снова затих, запутавшись в чьем-то хвосте, с шипением рассекавшем прозрачный, праздничный воздух. Большие копыта глухо ступали по каменным плитам, когда их хозяин остановился за моей спиной, любуясь написанным на стенах.

– «Эта задумка была одобрена троном?».

– «Нет. И я хотела, чтобы это было сюрпризом».

– «Слухи о том, что у Легата возвращающегося в Кантерлот Легиона проблемы с головой уже несколько дней курсируют среди высшего общества» – ехидно усмехнулся Вайт Шилд. Его плащ, застегнутый фибулой в виде синего щита с белой окантовкой, хлопнул по ногам единорога, присоединяясь к игре с расшалившимся ветерком – «Делаются ставки на то, кто заменит тебя на этой должности».

– «И какова максимальная ставка?».

– «Я поставил сорок тысяч» – хмыкнул за моей спиной жеребец, заставив меня удивленно задрать голову, глядя на нависающий надо мной подбородок – «И не делай такую удивленную мордочку. Я просто умею зарабатывать деньги, хотя в том кругу, которому я принадлежу, это считается скорее чудачеством, или даже пороком, нежели приличным занятием для истинного джентельпони».

– «Польщена…» – пробормотала я, оглушенная такой суммой. Пять лет назад на нее можно было бы купить кучу акров плодородной земли где-нибудь в центральной Эквестрии, да еще бы осталось на постройку парочки ферм. Еще одна черта, которую я заметила в пони, была «социальная азартность», как я назвала для себя страсть делать ставки по любому, мало-мальски приличному поводу, при том, что количество азартных игр в стране было относительно невелико – «Даже не буду спрашивать, на какой итог».

– «Оставим это судьбе и принцессам. Кстати, что обо всем этом думают повелительницы?».

– «Принцесса Луна Эквестрийская высказалась вполне определенно, и кажется, это несколько не соответствует ее представлениям о прекрасном» – хмыкнула я, вспоминая обличительную речь темно-синего аликорна, внимательно выслушанную ее царственной сестрой – «Конечно, я говорю не о параде – эта идея пришлась ей по вкусу. А вот упоминание о подготовке к Большим Эквестрийским Играм – нет. «Они хотят отметить это играми. «Играми»! Никому не известные плебеи, кидающие и пинающие различные объекты по полю коротко стриженной, зеленой травы? За подобное раньше ссылали на рудники!». Хотя, я думаю, она способна понять это развлечение… Со временем».

– «Ее Высочеству следует приспособиться к изменениям в окружающем мире» – пробурчал командор, присаживаясь рядом со мной. Легионеры ходили и уходили, позади околачивался десяток личной охраны Вайт Шилда, все так же облаченных в подобные нашим, сегментарные доспехи, выкрашенные в черный цвет, а мы продолжали сидеть возле стены, наблюдая, как изредка, уже где-то возле ворот, к ней подходил очередной пони, и писал на ней очередное имя, после чего долго стоял, вглядываясь в казавшиеся бесконечными строчки.

Прямо как мы.

– «Много. Прискорбно много» – нарушил молчание единорог, кивая на выведенные углем и мелом буквы – «Жаль, что согласно проводимой нами доктрине, немногие понимают, что это была настоящая война. И именно из-за нее ты распустила сопли, позволив появиться скомпрометировавшим тебя слухам? Решила поплакаться возле стенки о том, какая ты вся бедная и несчастная?».

– «Слушай, Шилд…» – у меня в душе не осталось ничего, даже злости – «Прошу, свали куда-нибудь, ладно? Посиди с внуками, воспитай еще сотню-другую офицеров для Эквестрии – уверяю, теперь это понадобится – вот только не пытайся строить из себя дрилл-инструктора, хорошо? Я тут неплохо постаралась, и теперь война будет выглядеть вот так. Помнишь, что я говорила тебе про оружие, которое могу дать пони? Эти алхимические мортиры… Это просто игрушки, мой дорогой командор».

– «Игрушки? Эта мерзость?».

– «Ага. Самые безобидные из всех».

Покачав головой, жеребец вздохнул, вновь поглядев на бесконечные строчки.

– «Я тоже когда-то стоял вот так вот на кладбище, и глядел на могилы тех, кто когда-то служил рядом со мной» – спустя несколько минут, произнес он – «И тогда меня тоже тянуло подать в отставку. Но я не смог – вернувшись, я увидел глаза их родных и близких. И вдруг понял, что не могу их предать. Не так».

– «А я стою возле стены сейчас. И понимаю, что сделала все, чтобы они умерли. Вот так. Без меня».

– «О да! Без тебя тут было гораздо лучше. Я говорил тебе это с первого дня нашего знакомства» – без обиняков рубанул правду командор – «Мы сидели себе тихо, не зная горя и бед. Ни с кем не лезли в драку. Отбивались понемногу от монстров и бизонов. И медленно теряли территории. Влияние. Жизненное пространство. Помнишь, что я говорил тебе об этих северных землях? Тридцать лет мы теряли их, милю за милей. И наконец, дождались, когда зло свило себе гнездо прямо среди тех, от кого мы когда-то отвернулись, поддавшись чувству жеребячьей обиды. Принцесса была права – пришло время выдавить этот гнойник, и вновь встать бок о бок с теми, кто был нашим соседом во все времена».

– «Или же сделавшись его прямым конкурентом».

– «Прогресс нельзя остановить. Понюхай воздух, Раг – разве ты не чувствуешь разлитый в нем запах перемен?» – Шилд несогласно нахмурился, и уставился на меня, пытаясь взглядом вскрыть мою черепушку, и покопаться в ней, вытаскивая правду на свет – «Но его можно контролировать, как сказала принцесса. Сталлионград отказался сообщать что-либо об этих устройствах, и официально заявил, что «…у земнопони Сталлионграда нет и никогда не было желания о чем-либо договариваться с драконами, или иными сущностями, способными плеваться огнем». Чуешь, куда дует ветер?».

– «Это я испортила воздух» – бледно усмехнулась я, по достоинству оценив словесный пассаж генерального секретаря партии Сталлионграда – «Теперь даже самые упертые скептики могучими толпами попрут искать во всем этом драконий след, и будут согласно, и совершенно бесплатно притом, оплевывать тех, кто посмеет заикнуться, что все это может быть достижением техники».

– «А Сталлионград, тем временем, официально уничтожил все эти орудия. В присутствии моей доверенной помощницы, и твоего зеленого дружка, что создал эти ужасные штуки».

– «Это хорошо. Хотя осталась еще парочка следов их пребывания в этом мире» – покосившись на сидевшего рядом единорога, я постучала кончиком копыта себе по виску – «И кажется, им тоже не место в вашем будущем».

– «Отчего же?».

– «Потому что мы причиняем лишь зло».

– «Зло? Что ты несешь, пятнистая? Как может пони, гвардеец, преданный своей стране, нести ей зло?» – командор обернулся, и посмотрел на стену, затем, заглянув мне в глаза – «Я вот с детства знал, что буду офицером. Быть гвардейцем… Что ж, быть гвардейцем – это не значит убивать, хотя, к несчастью, зачастую это и является обязательным. Быть гвардейцем – значит защищать то, что ты любишь, и чем дорожишь. Даже ценой своей жизни. Но все это налагает на тебя свой отпечаток, и увы, очень поздно ты понимаешь, что изменяешься. Что никогда не станешь прежним. Именно поэтому так важно быть уверенным в том, что ты любишь, и что защищаешь».

– «Я… Я знаю, что я защищаю. Эти земли. Этот народ. Но я боюсь, что я изменяю их сама».

– «Я это понял» – кивнул командор – «И поэтому я учу тебя быть офицером».

– «Если бы ты не учил, мне бы сейчас не было так мерзко!».

– «Если бы я тебя не учил, ты бы уже погибла, утащив с собой множество хороших пони» – поднимаясь, буркнул белый жеребец, над головой которого появился огромный молот, со свистом рванувшийся к моей голове – «Но иногда, мне кажется, что все это бесполезно, и мне очень жаль, что рано или поздно, так или иначе, мне пришлось бы поставить на этом жирную точку. Прощай, Раг».

Что ж, недаром говорят, что после похода к психиатру ты понимаешь, что именно ты и есть воображаемый друг владельца сознания, и пытаешься уговорить его не принимать медикаменты, которые могут излечить его, но таким образом, уничтожить тебя.

К сожалению, я не могла бы вспомнить подробностей наших бесед с доктором Сендпейпером – особенно, когда большая их часть проходила уже после того, как я закрывала глаза, и погружалась в искаженные, извращенные воспоминания, больше похожие на наркотический бред. Однако я отмечала изменения вокруг себя – по крайней мере, когда стены палаты переставали передвигаться, каждый раз застывая на новом месте, когда я с подозрением поглядывала в их сторону, и вновь принимались едва заметно колыхаться, переползая с места на место, когда думали, что я за ними не слежу. Уютная одноместная палата на втором этаже, куда меня поместили в первый же вечер, быстро сменилась большой и пустынной комнатой с широким, во всю стену, окном и кафельным полом, из обстановки в которой присутствовали лишь пара кроватей, да мощные лампы под потолком. Наверное, когда-то она была операционной, но теперь об этом напоминали лишь выкрашенные в бледно-розовый цвет стены, да огромное окно, забранное для верности гибкой, но прочной сеткой, пружинящей под нашими копытами, и прогибаясь, отбрасывавшей от себя даже самое хрупкое стекло. Честное слово – я не буянила, и с полной самоотдачей относилась к проводимому лечению, покорно принимая все самые экзотические пилюльки и порошки, которые прописали мне доктора, иногда приходившие поглазеть на «стесненную в образе жизни» кобылку, принайтованную к допотопной, тяжелой кровати не хуже лихтерного контейнеровоза. Каждый раз мои вопросы о том, для чего меня вообще нужно было фиксировать, оставались без внятного ответа, и мне оставалось лишь лежать, бессмысленно глядя в окно на верхушки деревьев, либо переругиваться с третьей своей половиной, ставшей, казалось, еще более едкой и злобной за все то время, что прошло с момента моего появления в этой больничке.

Но вот сколько именно прошло времени с этого знаменательного для меня момента, я могла только гадать.

«Ну и долго ты будешь так издеваться над своим разумом?»

– «Я просто хочу, чтобы мне помогли»

«Кажется, у нас было соглашение, не так ли?».

– «Я просто хочу помощи! Вот и все!»

«Глупая кобыла, ты даже не представляешь, какой тартар находится рядом с тобой! Рядом – на расстоянии нерва!».

– «Это моя фраза!».

«Ты – это я! А я – это ты!»

– «Ну вы поглядите! А почему это тогда я не знаю, о чем говорит со мной мой лечащий врач? И почему это я, а не ты, примотана к этой кровати?!».

«Быть может, потому что нашел лучшую собеседницу для разговоров?» – хихикнуло у меня в голове – «Ты, кстати, не заметила смены твоих тюремщиков?»

– «И чьих это, интересно копыт дело…» – уже через день после своего первого пробуждения я заметила, как изменился состав персонала больницы. Первый этаж, занятый теми, кто в силу определенных причин, нуждался в суровом надзоре, был похож на тюремный лазарет – перегородившие коридоры решетки, до того всегда открытые, теперь открывались и закрывались всякий раз, когда кому-то было необходимо пройти в правое крыло стационара; а мельком виденных мной, и ничем не примечательных санитаров сменили две дюжие земнопони, чьи формы едва ли не вываливались из белых халатов, трещащих на их могучих плечах. Кажется, местный контингент раньше меня просек, благодаря кому они были обязаны усилением режима лечения, и теперь, я не раз и не два ловила на себе недовольные, злобные взгляды, пока двигалась в кабинет доктора Сендпейпера, сопровождаемая одной из двух новеньких санитарок. Найтингейл не ответила, оставив мне ощущение гаденькой усмешки, и палата вновь погрузилась в тишину, не нарушаемую моим хриплым рычанием, с которым я ругалась сама с собой.

Впрочем, недостатка в собеседниках у меня обычно не отмечалось.

– «Проне говорить с зобой?» – послышались приглушенные шаги длинных ног, похожие на перестук ореховых скорлупок, и возле моей постели нарисовалось черная фигура, так напугавшая меня той дождливой ночью, когда я впервые очнулась после первой, ударной дозы лекарств.

– «Питаю слабость к разговорам с умными собеседниками» – фыркнула я, глядя прямо перед собой, и изо всех сил стараясь не поворачиваться, чтобы не встретиться взглядом с бестолковыми, безжизненными зелеными глазами, лишенными радужки, зрачков и белков. Похожие на две большие стекляшки или линзы от зеленых очков, они могли изучающе таращиться на меня в течение долгих часов, и лишь по легким бликам, пробегающим по их фасеточной поверхности, можно было догадаться, что они двигаются, переводя взгляд с моей тушки, привязанной к раме кровати, на опутывавшие меня ремни. Черное, плотное, похожее на резиновое тело, голова которого была увенчана коротким, сломанным у основания рогом, скрывалось под пятнами наросшего на него неопрятного, рыжего меха, словно пятна леопарда, покрывавшего спину и плечи перевертыша, полюбившего таращиться на меня, сидя у койки спеленатой кобылы.

– «Абзурд езть это».

– «Ага. То-то я и гляжу, что такое вменяемое существо, как ты, держат в этом злачном месте!» – рванувшись, вызверилась я, щелкнув зубами в дюйме от носа хитиновой пакости. Перевертыш никак не отреагировал на мое движение, только колыхнулись за его спиной приклеенные к лопаткам, самодельные мушиные крылья, уныло свисавшие вдоль его туловища – «Что, эмоции ищешь, как тут про вас говорят?!».

– «Абзурд езть это!» – вновь прожужжало существо. Фисташка, или Пистаччио, как она сама себя называла, по ее собственному утверждению, очень любила поговорить. И как ни странно, все ее разговоры начинались с того, что она уверяла всех, что она совершенно точно, абсолютно, ни к в коем случае не пони, и наверное именно поэтому она и оказалась в лечебнице Стикки Виллоу – я заметила, что пони очень подозрительно относятся к тем, кто слышит разные голоса. Особенно, если их не слышат другие – «Я не проне! Проне нехорошо удержжживать Пистаччио! Я хотельки домой!».

– «Ну так пойди, и скажи им, что ты не пони, а перевертыш!» – откинувшись на подушки, предложила я, всем своим видом показывая, что не намерена продолжать очередную бесполезную, идущую по кругу беседу – «Наверняка они так вдохновятся, что тут же отпустят тебя восвояси. Может, даже в дорогу что-нибудь поесть завернут».

– «Проне едят гаааадоззззть!» – тут же оседлала любимого конька перевертыш, заставив меня злобно зарычать, рванувшись в измятой постели. Больше, чем о собственной видовой идентичности, эта мерзость любила поболтать о еде – в основном, в отрицательном ключе, критикуя на все лады ту пищу, что доводилось ей есть. При этом перевертыш переходила на столь профессиональный сленг мухокрылых паразитов, состоящий в основном из причмокиваний, жужжания, и невнятного, но громкого бурчания животом, что была способна утомить кого угодно, в самые коротки сроки избавляясь от пришедших пообщаться с ней психиатров, а также соседей по палате, сколько бы их ни было за прошедшее со времени ее водворения в клинику время.

Что касается меня, то я расценила это как изощренное наказание со стороны медицинского персонала, и лишь крепость матерчатых ремней на моих копытах и теле спасали эту мерзкую муху от многочисленных травм.

Судя по ее невнятному жужжанию, эта тварь уже давно ошивалась в Филлидельфии, присоседившись к одной высокообразованной пони в качестве бесплатного лабораторного сотрудника, что позволяло ей легализоваться в местном обществе, и подобно шпиону врага, вести двойную жизнь, обильно собирая эмоции, которыми она потом «зззаделилазззь» со своими дружками из местного улья. Наличие таких нелегальных образований в Эквестрии заставило меня только скрипнуть зубами от мысли о том, что пока мы топтали снега на севере огромной, по меркам этого мира, страны, у нас за спиной начинали хозяйничать те, о которых когда-то забыли беспечные пони, считая угрозу изжитой навечно. Впрочем, долго это продолжаться не могло, и в один прекрасный день, лаборатория взлетела на воздух, оказавшись в центре маленького, но достаточно разрушительного заклинания, сровнявшего с землей двухэтажный домик-лабораторию, и слившего воедино части тел перевертыша, входящего в дом после очередной отлучки, и того, что когда-то было одержимой своей работой единорожкой. Ее, к сожалению, спасти не удалось, и мне было дико и жутко слышать слова сожаления об этой потере от хитинового монстра, пострадавшего по вине неосторожной ученой – всякий раз, когда разговор затрагивал произошедшую катастрофу, Фисташка замыкалась в себе, и отправлялась обратно на койку, ожесточенно чесаться, и выдирать из себя рыжеватые волоски – все, что осталось ей на память о той, что приютила ее в небольшом городке, где-то посреди Эквестрии.

– «Пистаччио хотельки домооооой!» – известно, что тишина – бич ораторов. Утомившись от собственного жужжания, хитиновая гадость решила пожаловаться мне на жизнь, чего, впрочем, за ней обычно не наблюдалось. Свое заключение она сносила с безразличием и стоицизмом, поэтому раздавшийся возле кровати скулеж заставил меня вынырнуть из раздумий, щедро сдобренных пикировками с Найтингейл, распоясавшейся за эту неделю, и раздраженно уставиться на источник постоянного шума, решившего вдруг сменить привычную тональность.

– «Ну там расскажи им, что ты перевертыш!» – вновь предложила ей я, лишь для того, чтобы занять мерзкое существо новой мыслью, в надежде, что попытка ее переварить даст мне хоть небольшую, недолгую передышку – «Или, для разнообразия, заяви, что ты вспомнила себя, и больше не нуждаешься в лечении».

– «Оне не верьки Пистаччио!».

– «Ну так попробуй их убедить!» – я была раздражена, и после бессонной ночи ощущала себя так, словно меня били палками. Уставшему телу наждоело лежать, и в то же время, оно было слишком слабым оттого, что вместо здорового сна, который должны были мне даровать измельченный кристалл Прозиума с добавкой какого-то розового порошка, я оказалась в центре ночного кошмара, и долго кричала, выныривая из наркотического полубреда, в котором долго убегала по длинным и темным коридорам казавшейся бесконечной пещеры от хитинового ужаса, с шипением накатывающегося на меня со всех сторон. Каждый раз, раскрывая глаза, я боялась увидеть перед собой даже не оскаленную пасть, а большие, безумно вытаращенные глаза какого-нибудь пони – и неотвязная мысль, что они вот-вот вытаращатся еще больше, пугала меня почище любой оскаленной пасти, или десятка когтей. Измучив себя и других, лишь под утро я задремала, но уже на рассвете, когда солнце еще только собиралось показаться из-за вершин дремавших деревьев, я была нагло разбужена гадкой, хитиновой пародией на пони, вновь решившей покататься у меня на груди.

И, как мне казалось, это была не единственная причина того, почему меня вновь примотали к кровати.

– «Пузззть проне сказати про Пистаччио!».

– «Я? Убеждать остальных, что ты не пони? Пффффф!» – раздражение, копившееся внутри вот уже несколько дней, понемногу начало прорываться, словно распираемый гноем, и готовый прорваться чирей – «Я вот уже попробовала, и не раз! Ну и что же?».

– «И что жжжже?».

– «А ты, blyad, на меня посмотри!» – уже не сдержавшись, рявкнула я, рванувшись вперед, и наполняя палату звуками грохота и скрипа, с которыми ножки кровати приподнялись над полом, и рухнули обратно, с хрустом давя эмаль кафельной плитки, покрывающей пол – «Милый доктор, на этот раз появившийся в своем естественном обличии, а не в виде комка сена, двадцатилапого паука, или истекающего навозом дерьмодемона, заявил, что переход от императивных к комплексным галлюцинациям, несомненно, является значительным сдвигом в лечении! Правда, он, мать его за вымя, еще не понял, в какую именно сторону, но несомненно, изменит получаемый мной набор препаратов для лучшего их подбора! Просто великолепно, твою мать! Вокруг них ходит чудовище – и это я оказалась, blyad, виноватой, что они его не видят! Вся моя жизнь – это одна большая, замечательная шутка!».

– «Абзурд езть это!».

– «Скажи, скажи это еще раз – и я тебе рожу в кровь разобью!» – во весь голос завопила я, дергаясь, как эпилептик. Кровь тяжело молотила мне в голову, наполняя черной ненавистью каждую клеточку моего тела, призывая жечь, давить, крушить и ломать, начав хотя бы с этой скрипящей, и подающейся под моими рывками кровати. Когда-то, давным-давно, от испуга я сломала стальную раму страшно дорогого и сложного прибора, когда кое-кто в белом халате захотел провести «углубленное» исследование моего тела, а сейчас, словно бушующий инвалид, не могла даже погнуть эту старую, проржавевшую раму? Обида удесятерила мои силы, но в скважине уже проворачивался ключ, и неодобрительно жужжавшая что-то Фисташка мгновенно убралась к себе на кровать, расположенную в другом конце палаты, где принялась раскачиваться вперед и назад, периодически начиная искать у себя на теле клочки рыжеватого меха, без жалости выдирая их своими острыми зубками.

– «Что тут происходит?» – с каменной мордой поинтересовалась вошедшая медсестра. Мисс Лаймстоун была так же строга и внимательна, как и в первый день нашего знакомства, поэтому ей хватило всего несколько секунд, чтобы оценить обстановку, и навалиться на меня, как настоящая груда камней. На ее крик, из коридора тут же вбежала одна из двух санитарок, и спустя пару мгновений, я могла лишь хрипеть и плеваться, пытаясь укусить вжимавших меня в кровать кобыл.

– «Глушилку сюда! Быстро!».

– «Отпустите меня, твари! Всех порву, лошади сраные!» – ревела я. Озверевшее тело буквально рвалось из-под контроля, и выгибаясь, подбрасывало на скрипевшей кровати навалившихся на меня медсестер, швыряя их из стороны в сторону – «Сатрапы! Живодеры! Всех в десятую кентурию, навоз из выгребных ям выносить!».

– «Быстрее же!» – послышался голос Лаймстоун, и на мою голову опустилось какое-то ожерелье из пощелкивающих камней. Раздался звонкий щелчок, от которого я взъярилась еще больше, и наконец дотянувшись до чьей-то ноги, вонзила зубы в бугрящуюся мышцами плоть. Вновь щелкнуло, а в мой рот прилетело чье-то копыто, засунувшее между щелкающими зубами какую-то тряпицу, заскрипевшую у меня на зубах.

– «Не действует!».

– «Опять? Да как ее вообще лечить-то?!» – рассерженно вопросила желтая кобыла, всем телом наваливаясь мне на задние ноги, начавшие подбрасывать ее, словно бьющуюся на берегу рыбу – «На этот раз, доктор, вы превзошли самого себя с этой вашей алхимической фармакологией! После «Розовой Финифти» она вообще озверела!».

– «А шуршащие камни прикладывали?» – с очень серьезным видом вопросил остановившийся у изголовья Сендпейпер. Он опять попытался зачем-то проверить мои глаза, но быстро отдернул копыта, услышав мой предостерегающий рык, заглушенный тряпичным кляпом – «Обязательно нужно шуршащие камни приложить. Это усиливает эффект и нивелирует побочные эффекты».

– «Да у нее они под всей простыней, горкой навалены! От такого количества дракон должен дрыхнуть неделю, а у этой – сна ни в одном глазу!».

– «Тогда держите ей голову».

– «Ммммммфффффррррр!» – только и успела прохрипеть я, когда какой-то холодный кристалл разломился над моим носом, окутывая его облачком сверкающей, голубоватой пыли, мгновенно оказавшейся у меня внутри. Фигуры вокруг меня тотчас же подернулись дымкой, а звуки попрятались, и свернувшись в аккуратные трубочки, стайкой двинулись куда-то наискосок, унося за собой слепящие пятна взрывов, каплями упавшие мне на глаза, просочившиеся под веки, и острыми паучиными лапками обхватившие мозг. Язык, вдруг ставший большим и горячим, вдруг облизнул распухшее, нагрубевшее вымя, и последнее, что я смогла сделать – это рассмеяться, глядя в растущее облако ядерного взрыва, раздавшегося у меня в голове.

Странно, но мне казалось, что у атмосферных взрывов водородных бомб гриб всегда в виде клоуна с темно-красным помпончиком носа, а не фиолетовой закорючкой…

Подвал был неглубок, и состоял из множества крохотных, отчего-то похожих на крипты[7] комнат, часть из которых имела узкие, забранные решетками окошки, расположенные под самым потолком. Снаружи, они были вытесаны у самой земли, и теплые солнечные лучи, проходившие сквозь колышущуюся на ветру траву, окрашивали помещения подвала в желтовато-зеленый полумрак, придававший им сходство со старым, зацветшим аквариумом. Шершавый, словно наждак, и отчего-то светло-бурый, бетон растрескался, и глубокие трещины в полу и стенах уже расцвели пучками бледно-зеленой и жесткой травы, узкими, шуршащими прядями стелившейся с потолка. Тут уже давным-давно никто не появлялся, и мое определение в это место было неожиданностью даже для медицинского персонала, удивившегося такому решению врача.

Впрочем, в этом были и свои плюсы – меня никто не беспокоил, и я могла творить в нем все, что хочу. Могла кричать петухом, или выть, словно оборотень, глядя на зарешеченное окошко. Могла беседовать с собой до одурения, или раскидывать капсулы и порошки по углам. Могла писать мимо старого унитаза, чей слив уходил в глубокую и узкую трубу. Могла подтягиваться на перекладине из ржавого металлического косяка снятой решетки-двери, или до одурения бегать из одного конца коридора в другой, ставя свои личные рекорды. Могла спаринговать с собственной тенью, и биться головой о шершавый бетон. Могла часами сидеть под тяжелой, обшитой стальными полосами двери, ожидая, не покажется ли в окошке чья-нибудь нога, за которую можно было бы укусить. Могла…

По крайней мере, тут я могла принимать гостей.

– «Оу. Это и вправду неплохое местечко» – заявил синегривый, завитой и надушенный единорог, блестя своим неизменным моноклем. Зрение у Фанси Пантса было отменное, но похоже, этим аксессуаром он добирал себе той солидности, которой ему не мог дать не слишком толстый, по меркам его окружения, кошелек – «Теперь я понимаю, зачем они потребовали от меня подписать все эти бумаги перед тем, как с великой неохотой пустить в то место, где вы так чудно отдыхаете».

Смущенно кашлянув, я передвинулась, постаравшись прикрыть своим крупом подозрительное черное пятно на полу. Новая санитарка, Оганистра Булраш, была довольно сильной кобылой, даже по меркам Гвардии, в которой она когда-то служила, и решила, что и не таких психов обламывала в своем отделении славного города Мейнхеттена. Итогом нашей встречи стали две расквашенные морды, разломанная табуретка и порядком погнутый, жестяной лоток с формочками для еды, доставшийся мне в качестве приза, в добавок к разбитому носу, и очередной парочке выбитых зубов.

«Зато теперь мы можем свистеть без свистка. А еще – плеваться удобнее. Верно?».

«Ага. Спасибо. Ты просто обалдеть как поддерживаешь меня в этой беде!».

«Всегда готова помочь добрым словом и делом».

– «Привет, Фантси» – проскрипела я. Нос уже начал подживать, но стоило мне посильнее им зашмыгать, как из-под корочек, образовавшихся в обеих ноздрях, начинали сочиться капельки крови – «Чем обязана такому приятному визиту?».

– «Мы просто пролетали неподалеку» – с небрежной учтивостью откликнулся единорог. Его спутница, похоже, абсолютно не разделяла мнения своего жеребца по поводу окружающей нас обстановки, и с содроганием разглядывала поросшие мхом груды битого кирпича; перевернутые, и сваленные в одну кучу больничные каталки, лишившиеся большей части колес; несколько эмалированных суден, которые я подставляла под капли воды, бегущие с потолка, и чье задумчивое бульканье и звон были единственными моими собеседниками в больничном подвале. Однако, стоило отдать ей должное, она была слишком опытной «профессиональной подругой богатого пони», чтобы позволить себе выразить свое неудовольствие сколь-либо беспокоящим нас образом – «И решили заглянуть к вам, мисс Раг».

– «Надеюсь, вы не назвали им моего настоящего имени?» – с подозрением осведомилась я. В ответ, Пантс лишь развел копытами, намекая на то, что он, в принципе, и не мог быть осведомлен о том, что я нахожусь тут инкогнито.

– «Ясно» – вздохнув, я уставилась на стоявшего напротив меня жеребца печальным взглядом. Я сидела в этом подвале уже две недели – расплата за безумный побег, приведший меня в это странное место. Еще нигде я не ощущала такого странного, холодного, безмятежного спокойствия, мгновенно остудившего мою голову, разрывавшуюся от боли и злобы, и заставившего меня буквально влюбиться в свое молчание, лишь иногда нарушаемое тихим шорохом призрачных шин уже несуществующих каталок, везущих сюда тела тех, кого уже давно поглотила земля – «Надеюсь, я никого не обременила своим скорым отъездом. Просто… Ну… Просто мне нужно было время. Подумать. Отдохнуть. Собраться с мыслями».

– «Конечно-конечно. Я понимаю» – заверил меня Фанси Пантс. Он вел себя несколько нервно, но я не винила его, хотя и не могла понять, почему остальные не разделяли моего очарования этим тихим приютом для страждущей души – «Я лишь хотел убедиться в том, что с вами все хорошо. Вот и все».

– «Мужу ни слова!».

– «Клянусь честью, мадам».

– «И принцессам!».

– «А вот этого обещать не смогу» – на этот раз абсолютно серьезно ответил белый жеребец, кончиком копыта подавая мне грязную тряпку, лежавшую на засаленном матрасе, который, вкупе с дырявым шерстяным одеялом, был всем моим бельем и постелью. Непонимающе уставившись на ее, я вновь шмыгнула носом, и спохватившись, утерла несколько алых капелек, выкатившихся из хрустнувших от моего прикосновения ноздрей – «Но выполню вашу просьбу наполовину, и не побегу с докладом к трону, пока меня лично не призовут повелительницы».

– «Сбасибо» – прогундела я в порядком замызганную ткань.

– «Вот, возьми» – оглянувшись на Фанси Пантса, Флер протянула мне надушенный платок, окутавший мою голову дурманом тяжелого запаха до невозможности сладких духов – «Бедняжка. Конечно, ты нуждаешься в том, чтобы за тобой присматривали компетентные пони, но честно говоря, лично я сомневаюсь, что хотела бы надолго остаться в этом месте».

– «Ээээ… Данная клиника, на мой взгляд, не так уж и плоха» – натянуто улыбнулся синегривый жеребец. Его взгляд быстро прошелся по окружающей нас разрухе, и уперся в узкое, забранное решеткой окошко под потолком – «Просто… Просто она менее известна, чем различные клиники и лечебницы в других частях страны. Впрочем, дорогая, ты можешь подождать меня на улице».

– «Я так и поступлю» – важно кивнув, Флер де Лис покровительственно потрепала меня по щеке, за поощряющей ухмылкой пряча гримасу победительницы. Ну еще бы – та, с кем так тесно и плодотворно общался ее покровитель, надолго и часто исчезая в уединенных кулуарах дворца, пала так, что ниже уже и не представлялось возможным в глазах этой утонченной, изысканной пони, избавляя ее от возможной соперницы – «Поправляйся, дорогуша. Надеюсь, что вскоре тебе непременно станет легче».

– «Я тоже на это надеюсь» – опустив голову, я уставилась на собственные копыта, после чего подняла взгляд на Пантса, с нескрываемой брезгливостью оглядывавшего обстановку подвала – «В любом случае, было приятно увидеть хотя бы кого-то, облаченного в смокинг, а не санитарный халат, или робу пациента. Кстати, не нужно так ужасаться, и поглядывать на окошко, дружище. Ты что же, и вправду считаешь, что очутившись тут, я тотчас же, непременно, должна была преисполниться тягой к свободе? Да брось, Фанси! Ты для этого слишком умен, и уже давно бы должен был сообразить, что я могу уйти отсюда в любой понравившийся мне момент».

– «Эммм… Кхе…» – впервые с момента нашего знакомства, «красиво причесанный гражданин» не нашелся с ответом, и нервно повел головой, словно изящный галстук-бабочка на его шее вдруг резко начал ему мешать. Шаги Флер де Лис, доносящиеся из коридора, вдруг резко оборвались – «Вы говорите это серьезно?».

– «Безусловно. Ведь это не меня сюда бросили – это я, я сама себя сюда заточила. Погляди на эти стены – только тут, в тишине, нарушаемой лишь звуками из сада, просыпающегося после зимней спячки, можно услышать, как пересыпаются песчинки времени, черной крошкой скользя между копыт. У меня его осталось не так уж и много… Да-да, я понимаю. Но не нужно пытаться меня убедить в том, что все хорошо, и я скоро «поправлюсь». Ты знаешь, что это hernia, я это знаю – поэтому давай оставим словесные реверансы. Я лишилась сначала иллюзий, затем красоты, после чего пропало и здоровье – однако я все еще могу уйти отсюда… Как, впрочем, я тебе только что и говорила».

– «И я все еще не могу поверить, что вы говорите это серьезно, мисс Раг».

– «Десятком способов, дружище Фанси» – я тяжело вздохнула, глядя вместе с ним на окошко. Весенний ветерок игриво прошелестел неподалеку, шурша длинными, сочными стеблями новой травы, среди метелок которой запутались лучики солнечного света, прыгавшие по бурой стене – «Начиная от банальнейшего побега, заканчивая взломом, бунтом, да и просто чьим-нибудь телом, запущенным в окно. Но главное не это – главное то, что я не должна этого делать. Вот и все».

– «Не должны? Отчего же?» – сипло переспросил единорог. Кажется, атмосфера этого места давила на него все сильнее, хотя лишь тут я ощущала какое-то непонятное, но очень нравившееся мне спокойствие. Уединение. Защищенность.

– «Потому что я должна быть тут. Разве это не понятно? Я – обломок, огрызок, набор запчастей от той пони, что была мной когда-то, и теперь мое место среди безумцев. Там, где я не смогу никому навредить. И именно тут я собираюсь провести отпущенное мне время – сидя в эпицентре спокойствия, и пересыпая копытами убегающий песок».

– «Вы… Быть может, у вас есть какая-нибудь просьба?» – нервничающий жеребец осторожно прошелся от одной стены до другой. Я никогда не видела его настолько взволнованным – мне казалось, что даже стоя перед воинами грифоньего племени Кимакен он выглядел гораздо спокойнее и сосредоточеннее, готовясь применить свои единорожьи фокусы – «Просьба, которую я мог бы исполнить. Войска возвращаются, и ваше исчезновение… Думаю, вы понимаете, верно?».

– «Конечно. Передай Хаю Винду или Черри Дроп, чтобы они пригляделись к нашим ребятам» – попросила я элегантно одетого пони, почему-то вспотевшего, словно ломовой жеребец – «Конечно, раньше я могла просить тебя об услуге, предлагая что-либо взамен, но увы… Теперь я уже не Легат, и даже не Первая Ученица Принцессы, поэтому я могу рассчитывать на то, что ты окажешь мне такую любезность лишь как самой простой, обычной пони. Передай им мои слова – пусть распотрошат казну Легиона, но сделают так, чтобы каждый, кто нуждается в психиатрической помощи, мог рассчитывать на то, что его не бросят, и не выкинут за порог казармы, словно ненужный отброс. Чтобы… Чтобы никто из них не…».

– «Чтобы никто из них не разделил вашу участь?» – я кивнула, подняв на Пантса сухие глаза. Остановившись возле меня, он резко кивнул, словно находя в моих словах подтверждение каким-то собственным мыслям – «Конечно. Безусловно. Я передам им вашу просьбу. Потому что никто не должен страдать, очутившись в месте, подобном этому. Даже такая пони, как вы».

Еще раз склонив голову в быстром поклоне, он поднял переднюю ногу – и резко, энергичным движением, вогнал мне под подбородок зажатый в копыте короткий и острый стилет.

– «Что ж, похоже, дела наконец-то начали налаживаться?» – покивав головой, высказался однажды доктор Сендпейпер. Погода вновь испортилась, и я снова потеряла счет хмурым весенним дням, чихая и кашляя от переполнявшего легкие тумана, густым молоком заливавшегося сквозь окна в подвал. Вот уже много дней я просто выкидывала прочь все те лекарства, которые с поразительной настойчивостью пытался скормить мне врач – свято уверенный в силе развивающейся фармакологии, тесно завязанной на непонятной, и оттого пугающей меня алхимии, он упорно выкладывал на поднос мешанину из облаток, порошков и пилюль, большая часть из которых отправлялась в сливную трубу – «С последней подборкой лекарств, а так же изоляцией от большей части раздражителей, вы выглядите и ведете себя гораздо лучше».

– «Возможно, что и из-за препаратов. Медицина шагает вперед семимильными шагами» – покивала головой я, не забывая совершать неторопливые, циркулярные движения медленно покачивающейся головой, чтобы не вызвать ненужных подозрений. Я не знала, насколько серьезно он воспринял мои слова по поводу лекарств, а так же насколько серьезно он верил в то, что я не выбрасываю их за окошко, как поступил бы на моем месте любой освободившийся из камеры псих. В психиатрии наивных людей не бывает, но пока ничто не предвещало беды, и наши отношения с Сендпейпером понемногу нормализировались, вновь перейдя в состояние вооруженного, полного подозрительности нейтралитета. Он даже был так любезен, что настойчиво потребовал, чтобы я вылезла из своего подвала в связи с прогнозируемым похолоданием, и неодобрительно качал головой при виде замызганного матраса и одеяла, которые я превратила в спальный мешок.

Видел бы он, на чем нам приходилось спать зимой, в холодном лесу, прикрывая головы шалашами из веток…

– «Что ж, сегодня я вновь хотел бы вернуться к тому, что вы мне описывали. К этим вашим видениям» – появившаяся в его копытах папка с моей историей болезни тянула уже на приличных размеров том из Большой Эквестрийской Энциклопедии – «В том, котором вы описывали эти странные галлюцинации по поводу жаркой страны. Позвольте, я процитирую ваши слова: «…и я видела зебру. Которую затаскивал в воду крокодил. Мне сначала показалось, что его зубы оставили огромную рваную рану на ее бедре – по крайней мере пока он не начал тянуть, и не оказалось, что это не бедро, а угол ее живота, как раз возле задней ноги. Когда он начал тащить… Ее живот… Он просто лопнул. Понимаете? Как простыня. Как рваная наволочка. И из него не полезли, как можно было ожидать, а просто посыпались внутренности – огромными кусками нежно-розового цвета. И крик, этот крик…». Кхе-кхе… Ну, дальнейшее, я думаю, вы помните?».

– «Это было до «розовой финифти», или уже после «одуванчиковой пыльцы», которые просто сносили мне крышу?» – сварливо поинтересовалась я, тоскливо глядя на засыпаемое снегом окно. Чернеющие за ним деревья притихли, выжидая, не изменится ли погода, обнажившая черную, рыхлую землю, но так и не давшая появиться первым зеленым травинкам – глашатаям наступившей весны. Почему-то меня все чаще посещали странные, крамольные мысли, все быстрее и быстрее оформлявшиеся в понимание, что я делаю что-то не так – «Да, я помню этот сон. Ужасный сон. Но теперь мне лучше. Правда».

– «Серьезно?».

– «Абсолютно» – кажется, дело было в чем-то другом. Не в этом месте. И даже не во мне. В чем-то, что нужно было сделать и получить – но не здесь. Странные предчувствия и не оформившиеся мысли медленно бродили хороводом у меня в голове, но на этот раз ощущения были иные, нежели тот медикаментозный бред, что раз за разом посещал меня под действием множества интереснейших лекарственных препаратов, с детским интересом и непосредственностью скармливаемых мне доктором Сендпейпером.

– «И вы хотите сказать, что вам это не нравится?».

– «Что?» – отвлекаясь от своих переживаний, я подняла глаза на задумчиво глядевшего на меня врача – «Что за чушь? Как это может нравиться?».

– «Нет, я же вижу, что вам это нравится, мисс Беррислоп. Вы можете мне врать, можете уходить от ответа, но я же ясно вижу, как нравятся вам такие разговоры. Такие мысли. Такие видения».

– «Мне… Мне кажется, что вы мне не помогаете, доктор» – растерявшись, проблеяла я. Сидевший напротив меня жеребец все так же серьезно водил по блокноту своим карандашом, кивая в такт каждому моему слову, но его глаза очень цепко и внимательно глядели на меня поверх листа бумаги. И именно они сказали мне больше, чем все его ужимки, и надетая маска рассеянного Айболита.

Что меня провели, как жеребенка.

– «Или мне можно называть вас мисс Раг?» – расслабленно поинтересовался врач, откладывая свой блокнот. Наши беседы после моего попадания в подвал теперь проходили в присутствии здоровенной особы, мрачно дышащей мне в затылок в течение всего сеанса осмотра. Мисс Булраш была крута, решительна, и никому не давала спуску – даже тщедушные, но отличавшиеся ловкостью и проворством постояльцы правого крыла разлетались у нее, словно кегли, когда им приходила в голову мысль побузить, поэтому я старалась не делать резких движений, памятуя о том, каким болезненным бывает нахождение в позе «летящего стрижа», практикуемой по отношению к буянам Гвардией и Легионом – «Вы можете сколько угодно скрываться в подвале, не принимать лекарства, и другими способами саботировать ваше лечение, однако уверяю вас, лучше от этого вам точно не станет».

– «Но мне лучше. Я уверена в этом! А может, и вообще не так больна, как мне казалось вначале?».

– «О, вы больны, мисс Раг, поверьте» – доверительно сообщил мне единорог. Сложив копыта перед своим подбородком, он наклонился вперед, словно стремясь придать нашей беседе некоторую интимность, однако не слишком в этом преуспел из-за сопевшей за моей спиной туши Булраш – «Хотите, я зачитаю вам стенограмму нашей первой беседы? Есть множество чудесных заклинаний, здорово облегчающих жизнь врачам, и возможность записывать наши беседы с пациентами – одно из первых, которым обучается любой доктор медицины. Если, конечно, он собирается пойти дальше врача-консультанта приемного отделения. Все эти рассказы про голод, холод, кровь и многочисленные немотивированные убийства – вам их напомнить? Вам напомнить рассказы, подобные тому, что я только что озвучил – о ваших снах, от которых вы просыпаетесь с криком? Уже в первую же ночь…».

– «Да, я хотела бы узнать, что именно тогда произошло!» – растерянно произнесла я, стараясь уцепиться хотя бы за что-то, за какой-нибудь факт, говоривший бы в мою пользу. Все, чего я достигла в этом подвале, все это накопленное впрок спокойствие и выдержка, которые я себе приписала – все было разбито вдребезги меньше чем за двадцать минут разговора – «И как пациент, думаю, я имею право это знать?».

– «Имеете, я полагаю» – не стал отрицать Сендпейпер, доставая из папки очередную бумагу – «У вас случилось помрачение сознания. Реактивный психоз. Эпизод агрессии в остро развившейся психотической фазе шизофрении. Персонал обнаружил вас кричащей, и катающейся по полу палаты – кажется, вы были убеждены, что вас кто-то сжигал, поэтому нам пришлось применить к вам новейшие методы фармакологического воздействия, поскольку наши артефакты не оказали на вас должного эффекта. Это, а также дальнейшие исследования показали, что вы – или правильнее будет сказать, ваше тело – очень слабо откликаетесь на магическую терапию, поэтому мы послали запрос о консультации в госпиталь Крылатых Целителей, где есть специальное отделение, занимающееся проблемами невосприимчивых к магии пони. И после этого получили выписку из вашей карты – довольно куцую, со множеством недостающих страниц – однако вряд ли они могли ошибиться в определении вашей внешности и метке».

– «Так значит, вы нарушили ваше обещание, доктор?» – все, на что я надеялась, приезжая в эту лечебницу, рушилось на моих глазах. Все эти ужимки, игра в тайное исчезновение из-под носа принцесс, дальняя дорога и попытка добиться лечения – все это привело лишь к тому, что я забилась в глубокую нору, и как раненный зверь, зализывала свои раны, воображая, что там меня никто не найдет? – «Вы нарушили ваше обещание не рассказывать обо мне ни одной живой душе? Нарушили врачебную тайну?».

– «Ничуть, мисс Раг. Запрос и ответ были получены мной лично, поэтому никто кроме находящихся в этом кабинете, не знает, где вы находитесь. Ну, за исключением еще одного пони, но думаю, его не стоит пока принимать в расчет» – увидев мой недоверчивый, обиженный взгляд, Сендпейпер едва заметно усмехнулся – «Я говорю о мистере Свенгаллопе. Он опознал вас, что натолкнуло меня на мысль проконсультироваться с Крылатыми Целителями».

– «Вот вы и прокололись, доктор» – недобро прищурилась я, спиной ощущая, как напряглась сидевшая неподалеку санитарка – «Я вообще его в первый раз вижу!».

– «А вот он ваш давний фанат, мисс Раг» – на этот раз жеребец широко улыбнулся – «Хотя теперь он превратился скорее в фанатика, но это не важно. А важно то, что он, не так давно, был одним из редакторов Эквестрийского Еженедельника – кажется, эта газета вот уже несколько лет, без устали, поливает вас помоями? Что ж, я не буду вдаваться в подробности, или требовать от вас каких-то ответов, но думаю, что вы оцените иронию произошедшего, ведь вы оказались под крышей одного лечебного заведения с тем, кто боится вас больше всего на свете».

– «Серьезно?» – на этот раз заинтересовалась я, ощущая разгоравшийся в груди недобрый огонь – «И кем же он себя называл? Правдолюбом? Светилой Разума? Впрочем, это не важно – кажется, мне стоило бы его навестить опять, причем ночью, и долго стоять над его постелью. Как думаете, вы сможете его к ней привязать? Меня совершенно не возбуждает идея гоняться по всей лечебнице за разными психами для того, чтобы их попугать!».

– «Вы не понимаете, мисс Раг – вы больны» – вкрадчиво продолжил врач, глядя мне прямо в глаза, чего избегала делать большая часть пони – «И ваша болезнь только усугубляется обнаруженной нами магической невосприимчивостью вашего тела. И это если не принимать в расчет того, что имеющаяся в нашем распоряжении аппаратура упорно показывает, что передо мной сидит и разговаривает абсолютно мертвое тело! Это мне, а не вам, следует заламывать ноги, и возмущаться этой несправедливости, осложняющей мою работу! Но я – ваш друг. И я хочу вам помочь – но только если вы согласитесь помочь мне. Хотя бы немножко. Договорились?».

– «Я всегда была готова помогать другим. Но все эти лекарства…» – не зная, что еще сказать, я попыталась уцепиться за единственную остававшуюся у меня соломинку, связывавшую меня, и надежный причал под названием «здравомыслие», возле которого плясала на волнах лодочка моего разума, уже готовая перевернуться, и затонуть – «Ведь мне стало гораздо лучше, когда я перестала принимать все эти препараты, и заперлась в подвале!».

– «А вы уверены, что вы перестали их принимать? Или вы думали, что нам было жизненно важно запихивать в вас эти облатки насильно?» – хмыкнул психиатр, кладя перед собою какой-то зеленый кристалл, размером не больше бобового зернышка. Он красиво переливался, словно внутри него было заключено множество таких же кристаллов помельче. Копыто единорога надавило на сверкающую драгоценность, которая вдруг рассыпалась, превратившись в горку изумрудного песка – «Как я уже говорил, новейшие достижения фармакологии и алхимии позволяют психиатрам добиваться прогресса за считанные дни, хотя раньше на это уходили целые годы. Я уверен, вы даже не замечали, насколько хорошо, несмотря на общее запустение, действует приточная вентиляция в этом подвале, и восприняли как данность, что нисколечко не простудились во время вашего пребывания в этом месте».

На комнату опустилась тяжелая, гнетущая тишина.

– «Ах ты…» – тело рванулось вперед настолько быстро, что мне показалось, что я еще сижу на коврике, перед столом, и это кто-то другой, очень быстрый и злой, вспрыгнул на стол, вжимая копыта в грудь попытавшегося отстраниться врача, опрокидывая его на пол – «Все эти галлюцинации, вся эта двигательная активность, сменяющаяся полной апатией… Так значит вот, чьих это копыт дело! Да я тебе твой диплом знаешь куда запихаю?!».

– «Сес… Сестра Булраш!» – прохрипел Сендпейпер, пытавшийся отцепить от себя мои копыта, проникшие к нему за отворот халата, и с удивившей даже меня ловкостью накрутившие на себя белую ткань, чтобы мне было удобнее развернуться на одной ноге, впечатывая в стену невесть что возомнившего о себе коллегу – «Свистите! Скорее свистите!».

– «В жопу себе засунь свой свисток!» – подтянувшись на передних ногах, я взмахнула задними, отгоняя от нас шарахнувшуюся в сторону здоровячку, и еще раз приложила Сендпейпера об стену – «И посвисти там, два раза!».

– «Ог… Оганистра! Сделайте же… Что-нибудь! Она меня уд-душит!».

– «В следующий раз я лично накормлю тебя твоими пилюлями!» – рявкнула я, рывком освобождая передние ноги. Следовало побыстрее двигать отсюда обратно, в любимый подвал, и…

«И что же дальше?» – с иронией поинтересовалась у меня Найтингейл, вместе со мной перепрыгивая через стол. Лишившись подпирающей ее спины санитарки, дверь открылась, и тешила меня иллюзией свободы, ограниченной пространством коридора, перекрытого многочисленными решетками, ограничивающими доступ в разные части крыла – «Будем бегать, пока нас не зажмут в угол?».

«А ты-то чего беспокоишься?» – прорычала я, выскакивая за дверь, и с топотом устремляясь по коридору. Поворот, еще один поворот – главное, сосредоточиться, и не слушать переливистых трелей свистка, которому отвечали другие, стягиваясь со всех сторон к кабинету главного врача – «Мне казалось, вы там с ним так подружились! Что я тут теперь и nahren не нужна! Что это я – тот самый воображаемый друг настоящей владелицы сознания, который заставляет тебя не принимать лекарства, поскольку боится своего уничтожения!».

– «Ты не поверишь, но именно этого он и собирался добиться» – с нескрываемым сожалением в голосе обрадовала меня квартирантка в моей голове. Сделав поворот, я затормозила возле закрытой решетки, и распахнув крыло, принялась копаться в отросшем под ним за полгода пуху, наконец, выудив из него старый, позеленевший от древности ключ. У меня было много времени для того, чтобы бесцельно бродить по подвалу, стучась головой о стены, или стоять неподвижно, наблюдая, как шелушится краска на стенах, опадая, словно листья отцветших слив. Но иногда на меня находила какая-то непонятная, кипучая деятельность, и я с остервенением металась по коридорам и комнатам, расшвыривая все, что попадалось мне по пути – включая и груды битого кирпича, похоронившие под собой самые разные артефакты. Я находила осколки стекла, сверкавшие, словно расколотые самоцветы; я обнаруживала тряпочки и ремни, оставшиеся от плотных рубах прежних пациентов; и наконец, среди всего прочего, я обнаружила и связку одинаковых ключей, любезно подписанных прежней медсестрой-кладовщицей. Похоже, это был запасной комплект, утерянный со временем среди кучи «когда-нибудь пригодится» барахла, сложенного в подвале рачительной пони, и мне оставалось лишь порадоваться, что я была не настолько безумна, чтобы выкинуть их, и присовокупила к остальному богатству, заботливо разложенному на перевернутой каталке, в самом конце подвала.

Какое-то время было даже забавно ощущать себя злобным драконом, стерегущим бесценный для него клад.

«Увы, он слишком быстро меня раскусил, этот умник» – мои губы и язык быстро нашарили подпиленный стержень, и уже через несколько секунд я рванула на себя громко взвизгнувшую решетку, захлопнув ее за собой так, что задрожали косяки. Полуповорот предупреждающе защелкавшего ключа, несколько сильных ударов по стержню – и злобно взревевшая Оганистра, выскочившая из коридора, могла лишь бесцельно бросаться на прутья решетки, пытаясь добраться до мерзко хихикающей, пятнистой кобылки, издевательски показывающей ей язык.

«А это было находчиво!» – похоже, получившая свое имя галлюцинация оценила мою ловкость – «Сама придумала, или где подсмотрела?».

– «В одном старом фильме!» – завернув за угол, я затормозила, собирая копытами половик. Путь привел меня к очередному повороту, и я заметалась между диванчиками, периодически подбегая к таким близким, но остававшимся такими далекими окнам, забранным достаточно хитрыми решетками. Походившие на какой-то тугой пружинный матрац, они прогибались под ударами моих копыт, всего на пару дюймов не доходя до помутневшего, не мытого с прошлой осени стекла. Можно было бы бросить все, и рвануть дальше по коридору, не обращая внимания на множество закрытых дверей, но я понимала, что рано или поздно, ломившиеся в закрытую решетку пони сообразят зайти с другой стороны, и преимущество сообщающихся коридоров особняка быстро превратится в ловушку, поэтому плюнув на хитро-невыламываемую решетку, ехидно зазвеневшую мне вслед, бросилась вперед. За моей спиной, не приближаясь, звучали сердитые голоса – похоже, этот замок, и раньше доставлявший множество трудностей персоналу, не выдержал творившегося над ним издевательства, и окончательно отдал концы, намертво заклинив решетку двери. Видимо, у меня оставалось не так много времени до того, как кто-нибудь решит попробовать обойти меня с тыла…

Очередная дверь, практически неотличимая от своих товарок, внезапно подалась под моим плечом. Не удержавшись, я заскользила копытами по длинной ковровой дорожке, за годы заметно поистрепавшейся от прикосновения множества копыт, и кубарем ввалилась в какой-то кабинет, залитый ярким утренним солнцем. Дерево утопленных в стены книжных полок, поднимавшихся до самого потолка мягко, соперничало мягким бурым цветом с выгоревшим, серым паркетом, хрустким, словно сухарь; легкие желтые занавеси шелестели под самым потолком на прохладном еще ветерке, порывы которого залетали в комнату через приоткрытую фрамугу. Несомненно, это был кабинет – подняв голову, я охватила взглядом открывшееся мне помещение, и уставилась на фигуру какого-то пони, сидевшего за массивным, непривычно высоким столом. При виде меня, она удивленно вскинула голову, наверняка поразившись столь необычному посетителю, облаченному в потрепанную больничную пижаму, но не сделала ничего, что я могла бы истолковать как гнев или испуг, продолжая неподвижно разглядывать меня через потоки солнечного света, чьи лучи вдруг показались мне сказочным нимбом, сияющим ореолом окружавшим чью-то белоснежную фигуру, задумчиво застывшую за столом.

– «Прин… Селестия?» – прошептала я, слепо моргая на солнце. Поднявшиеся от моего падения, миллионы крошечных пылинок закружились по комнате, словно мерцающая метель, заставляя меня щуриться, и прикрываться крылом от яростного, победного света. Я могла бы поклясться, что слышу шипение и сердитый рык, с которым отступала беснующаяся внутри меня темнота, и загребая ногами и крыльями, всем телом потянулась вперед, отчаянно желая, чтобы закончился весь этот ужас. Что-то холодное, липкое тянуло меня назад, стальными крючьями впиваясь в кровоточившие раны на теле, заставляя меня захрипеть, и слепо рвануться – вперед, к свету, жгущему мою грудь и глаза. К теплу. К очищению.

К прощению.

Увы, наваждение быстро растаяло, и вместо белоснежной фигуры божества, на фоне яркого света обозначился обыкновенный пони. Я успела заметить седую, зачесанную назад гриву и белую рубашку с алым пятном кружевного галстука на груди, прежде чем услышала торопливый галоп, раздавшийся в другом конце коридора. Похоже, мои преследователи все же додумались воспользоваться «первым правилом нормальных героев»…

– «Я могу чем-либо помочь вам, юная мисс?» – глуховатым, словно подернутым пеплом голосом осведомился незнакомец. Увидев мой взгляд, скользнувший по потертой поверхности старого стола, и тотчас же прикипевший к лишенному решеток окну, он охотно подвинулся в сторону, открывая мне доступ к свободе, отделяемой от меня какими-то футами залитого светом пространства, и сомнительной крепости преградой в виде обыкновенного на вид стекла – «Если вам не терпится выйти, то не стесняйтесь, и не обращайте на меня никакого внимания. Скажу вам честно, это даже не мой кабинет, и я иногда мечтаю о том, чтобы вспомнить детство, и запулить во что-нибудь хрупкое стареньким хуфбольным мячом. Например, в чье-нибудь окошко».

– «Правда?» – странная фраза, звучавшая как самое настоящее предложение, заставила меня остановиться. Я ожидала криков, испуга, требований или угроз, но этот пони вел себя так, будто ему было совершенно не важно, кто я такая, и как, а главное, зачем попала в этот кабинет – увидев мои колебания, он приподнял еще не до конца поседевшие брови, и с довольно лукавым видом подмигнул мне, приглашающе поведя рогом сначала в сторону окна, а затем – куда-то в угол. Шаги звучали все ближе и ближе, а я все еще стояла там, посреди кабинета, словно глупая олениха, ослепленная ярким светом приближающихся автомобильных фар, лишь в самый последний момент метнувшись в указанное мне место, юркнув за старую деревянную вешалку, раскорячившуюся в нише между книжных полок, словно старый платан. Подпрыгнув, я уцепилась передними копытами за заскрипевшие от нелегкого груза крючки, и поджала задние ноги, скрываясь за чьим-то длинным пальто – мне до сих пор непонятно, что же именно помешало мне попросту выпрыгнуть из окошка, и отмахав пару миль тряской легионерской рысцой, навсегда затеряться в чаще местного леса. Быть может, это были подспудные воспоминания о том обещании, что дала я одной своей розовогривой подруге, а может, просто врожденное кобылье упрямство, заставляющее нас делать все наперекор жеребцам – но главное было в том, что я не сделала тот прыжок, что навсегда поставил бы точку в чем-то очень-очень важном, от чего, возможно, могла зависеть моя дальнейшая жизнь. Как забавно вспоминать об этом сейчас, сидя у потрескивающего огня, и мысленно уноситься в тот погожий весенний денек, так нелепо начавшийся с посещения лечащего врача, и получивший столь бурное продолжение. Упершись крыльями в стену, я замерла, и постаралась даже не дышать, когда услышала тяжелые, грохочущие шаги, затихнувшие прямо у двери кабинета.

– «Доктор! Вы здесь?».

– «А где же я еще могу быть, мисс Лаймстоун?» – раздался все тот же приглушенный голос единорога – «Кажется, у вас возникли какие-то проблемы?».

– «Ничего серьезного, или заслуживающего вашего внимания, сэр» – я прикусила губу, чтобы не захихикать, представив себе, как хмурится желтая пони, как и все, кто присутствовал в тот момент в кабинете, слыша грохот и злобный рев Оганистры Булраш, пытавшейся выломать так огорчившую ее решетку – «Надеюсь, вы помните наши правила?».

– «Безусловно. Вот только доктор Сендпейпер отчего-то позабыл дать мне ключи» – что ж, это было понятно. В воспоминаниях Древнего психиатры, зачастую, обходились обыкновенной ручкой, снятой с двери, и использовавшейся как своеобразный ключ, но в определенных отделениях, служивших домом для тех из скорбевших главою, кто был склонен к внезапным побегам, двери запирались на ключ, который был лишь у дежурных медицинских сестер и санитаров. Это же правило действовало и в лечебнице Стикки Виллоу – «Поэтому я был бы вам благодарен, если бы вы разобрались с этой проблемой».

– «Непременно, доктор. Вот только решим создавшуюся проблему – и тотчас же выпустим вас из этого кабинета. Кстати, вы тут одни?».

– «Конечно же нет, мисс Лаймстоун» – я ощерилась, и затаила дыхание. Крылья слегка раздвинулись, и приготовились бросить меня вперед, обрушивая тяжелую вешалку на строгую медсестру, двинувшуюся к моему убежищу – «Прямо за этой вешалкой сидит опаснейшее существо, и готовится прыгнуть прямо на вас, после чего – сбежать через это окошко. Берегитесь – кто знает, что может прятаться от нашего взгляда в разных темных уголках… Кстати, я гляжу, руководство так и не удосужилось установить решетку на это окно?».

– «Это старый кабинет легендарного доктора Стикки Виллоу. И вы прекрасно знаете, что ему почти три сотни лет!» – звук шагов раздавался уже у самой вешалки, но вдруг прекратился – «Было бы кощунством что-либо в нем менять. Тем более, что мы не допускаем сюда пациентов… И доктор – если сбежавшая пегаска запрыгнула в ваш кабинет, то почему не сбежала через окно?».

– «Так у вас убежала пегаска?» – голос единорога вдруг стал донельзя ехидным, мгновенно избавившись от надтреснутого, старческого тона. Перемена была настолько разительной, что я едва не свалилась со своего насеста, с трудом удержавшись на поскрипывающих деревянных крючках – «Как интересно… Но насколько я помню свой путь сюда, от лестницы на первый этаж, где находится выход на улицу, нас отделяет всего лишь одна-единственная решетка, верно?».

– «Ох, нет…» – выдохнула почти над самым моим ухом Лаймстоун – «Улица! У этой дряни есть ключи! Мы должны немедленно начать прочесывать парк!».

– «В поисках пегаски?!» – не менее ехидно откликнулся жеребец. Внутренности пальто пахли каким-то дезодорантом, от которого у меня мгновенно засвербило в носу, и я почувствовала, как мои легкие начали исподтишка набирать в себя воздух, готовясь по первой же команде предателя-носа огласить кабинет громовым, сногсшибательным чихом – «Ну-ну…».

– «У нее перья на крыльях изломаны!» – оскорбленно вскинулась Лаймстоун. Потоптавшись на месте, копыта отправились к выходу из кабинета, глухо топая по густому ворсу ковра – «Поэтому улететь отсюда она не могла. А высокий и крепкий забор не позволяет пациентам покидать границы парка».

– «Что ж, отрадно видеть такую заботу о пациентах» – насмешливо проговорил единорог, приглушая звучавшую в голосе издевку – «Ну-ну, не вскидывайтесь, мисс Лаймстоун. Я уверен, все будет хорошо, и вы найдете свою пропажу. Но я бы не хотел узнать о том, что бросившаяся в бега пациентка, по какой-то случайности, вдруг оказалась той самой особой, ради которой попечительский совет и попросил меня совершить это путешествие. Боюсь, входящие в него достойные пони не поймут некоторых особенностей лечебного процесса данного учреждения».

– «Вам лучше поговорить об этом с доктором Сендпейпером, сэр» – судя по голосу, раздавшемуся от самого входа, обычно спокойная и выдержанная, медсестра была порядком на взводе – «И я хотела бы напомнить вам, Стар, что это когда-то была и ваша больница!».

– «Спасибо, мисс Лаймстоун» – беззаботно усмехнулся жеребец. Грохнула, закрываясь, дверь в кабинет, и скрежет ключа в замочной скважине возвестил об уходе сердитой кобылы – «Я был очень рад вспомнить о нашей совместной работе в этих стенах».

– «Ну хоть у кого-то остались приятные воспоминания об этом месте» – фыркнула я, мешком падая на пол. Затекшие от неподвижности ноги подергивались, и из-за вешалки я буквально выползла, извиваясь, словно попавшая под телегу змея – «Надо же, за перьями моими они наблюдают! Можно подумать, что через две-три недели они смогли бы меня тут удержать!».

– «Ммммда… Как мне показалось, у персонала лечебницы возникли определенные проблемы с содержанием пациентов. Кажется, кто-то попытался ускользнуть…» – нейтральным тоном произнес единорог. Его голос звучал ровно, и даже при всем моем желании я не смогла уловить в нем ни иронии, ни осуждения – «Мисс Лаймстоун, которую вы, без сомнения, слышали пару минут назад, определенно была чем-то расстроена. Вы ничего не знаете об этом?».

– «Это вы так намекаете, что я могла попытаться срулить из этого злачного места?!» – все-таки найдя, к чему прицепиться, моментально обиделась я, почувствовав себя оскорбленной до глубины души. Кресло сидевшего напротив меня единорога сдвинулось в сторону, и его фигура вновь купалась в лучах солнечного света, золотившего седые волосы его гривы, зачесанной назад в довольно модной среди пегасов и нонконформистов всех времен прическе, явно, и даже демонстративно предоставляя мне свободный доступ к окну. Свет резал глаза, и волей-неволей, мне приходилось глядеть на чисто отмытое стекло, перетянутое тонкими поперечными планками, делившими его на квадраты – почти незаметные для того, чтобы всерьез напоминать тюремную решетку – «Да я вообще могла бы исчезнуть отсюда несколькими способами разом!».

– «Действительно?» – заинтересовался мой собеседник, с хитрым, ленинским прищуром глядя на меня сквозь золотое марево – «Как интересно. Конечно, я не должен задавать подобные вопросы, но… Похоже, мое любопытство все же сильнее меня, и я все же позволю себе рискнуть, и спрошу вас – так почему вы не убегаете?».

– «Да, это не тот вопрос, который стоило бы задавать пациенту, находящемуся в психиатрической клинике» – фыркнула я. Первый запал прошел, и я вновь перешла на полушепот, поминутно вздрагивая, и поводя ушами в сторону продолжающегося грохота и звона, с которыми ветеран гвардейских казарм продолжала бросаться на ни в чем не повинную решетку – «Нет, вы слышите? И они меня называют сумасшедшей! А вы считаете, что можете себе позволить такие вот вопросы?».

– «Видимо, у кого-то выдался неважный день» – равнодушно пожал плечами жеребец, не обращая ни малейшего внимания на тяжелые удары, глухой вибрацией разносившиеся по перекрытиям старого особняка. Голос его на мгновение утратил спокойную рассудительность, на короткий миг сменившуюся ироничным самодовольством – «И да, я могу позволить себе многое. Даже слишком. Завидно?».

– «Ээээ… Нет. Нисколько» – ошарашенная очередной сменой тех масок, которые демонстрировал мне этот единорог, я сделала шаг назад, лихорадочно пытаясь понять, кто же это такой сидит передо мной в этом странном кабинете. Без сомнения, единорог был уже не молод, но еще крепок и силен, а его тело – по крайней мере, передняя его часть – явно говорило о том, что в молодости это был настоящий гигант, возможно, даже знавший, как обращаться с оружием и доспехами. В коротко стриженой шерсти красивого темно-лазоревого цвета виднелись седые волоски, но абсолютно седая грива была все так же густа, как и прежде, а копыта и рог не носили на себе и следа тех старческих трещин и сколов, которыми, в этом возрасте, обзаводились все его одногодки. Время, конечно, не щадит никого, но даже сейчас он казался способным без труда заломать с пяток тех молодых и резвых кобыл, что частенько оказывались в нашем вербовочном пункте. Чем-то он походил на небезызвестного Фрута Желли, как и тот, скрывая под напускным добродушием стальное нутро, готовое в любой момент показаться на свет, и это заставило меня с еще большим подозрением уставиться на этого чересчур самоуверенного пони – «Ну, может быть, немного. Зато я не пропускала День Ног![8]».

– «Никогда не любил этот день» – легко и непринужденно парировал мой выпад жеребец, словно отмахиваясь хвостом от мухи. Однако я заметила, что он слегка сдвинулся в сторону, чтобы нижняя часть его тела, выглядевшая куда более худощавой, скрылась от меня за углом стола… После чего с хитрой ухмылкой показал мне язык – «А зависть – это универсальное чувство, свойственное большинству живых существ».

– «Но только не мне!».

– «Как самонадеянно!» – рассмеялся единорог. По-видимому, ему не приходилось опасаться, что его могут услышать из коридора. Краем уха я заметила, что удары в железную дверь стали глуше и реже, говоря о том, что даже двужильная Булраш начала выбиваться из сил – «Зависть, в той или иной форме, свойственна всем. Главное, знать об этом, и контролировать это нехорошее чувство. Кстати, не желаете присоединиться ко мне за десятичасовым чаем?».

– «Не откажусь. Если чай будет в виде кофе» – буркнула я, мгновенно приходя в чувство при напоминании о скором возмездии, особенно громким лязгом донесшимся из коридора. Похоже, пока большая часть санитарок обыскивала парк и прилегавшую к особняку территорию, неугомонная толстуха решила попытаться взломать и без того искореженный замок на двери – «Я не люблю чай. Принцесса Селестия его вообще ненавидит – особенно после того, как решила довериться своей Первой Ученице, и рассказать ей о том, что давно мечтает о чашечке горячего шоколада по утрам».

– «Правда? И что же случилось?».

– «Твайлайт, монстр-библиофил, обвинила ее в том, что та – королева перевертышей» – хмыкнула я, вспоминая, с каким заразительным хохотом рассказывал мне об этом происшествии Графит. Узнавшая об этом мать еще долго подкалывала свою сестру, не уставая напоминать ей о том, что ее расчудесная дворцовая стража безо всяких сомнений послушалась указаний какой-то единорожки, пусть даже и облеченной Высочайшим доверием, и что в тот веселый и солнечный день вполне мог осуществиться самый настоящий дворцовый переворот. Насколько я слышала, это еще более упрочило при дворе позиции Вайт Шилда, чьи единороги, облаченные в приметную – красную с черным – броню, теперь повсюду сопровождали свою повелительницу, получив новый, почетный ранг Хранителей Тела, извлеченный из пыльной глубины веков – «Конечно, потом во всем разобрались, и скандал удалось замять, но…».

– «Да, пожалуй, теперь я лучше понимаю нашу повелительницу!» – со смехом воскликнул жеребец, украдкой протирая слезившиеся от смеха глаза. Его хохот был настолько заразительным, что даже я ощутила, как подергиваются губы, пытаясь сложиться в уже давно и прочно забытую улыбку – «Надо же, «Королева Перевертышей» – и кто только придумал такое? И что же случилось с этой затейницей?».

– «Насколько я слышала, Твай опять отправили в Понивилль, проследить за подготовкой к празднованию очередной годовщины со дня его основания» – пожала плечами я, глядя на витой рог цвета морской волны, покачивающийся в такт движениям головы единорога – «И налаживать контакты с местной молодежью. До сих пор вспоминаю, как она писала о своем побеге от толп юных поклонников, скандирующих «Время Твайлайт! Время Твайлайт!» – пожалуй, ей стоило бы попробовать себя в качестве автора жутких рассказов, которые читают на ночь непослушным жеребятам».

– «Что ж, у каждого есть свой особый талант» – кивнул каким-то своим мыслям жеребец. Грохот из коридора наконец прекратился, а из шкафа, звякнув, появился на свет целый чайный сервиз, без труда удерживаемый в голубоватом облачке магии, похожей на искрящуюся зимнюю дымку – «И еще множество маленьких, подчас незаметных для остальных, которые никогда не принимаются в расчет. Кстати, вам с молоком, или без?».

– «Наверное, с молоком…» – я тупо уставилась на то, как графин, метнувшийся к нам от столика возле окна, пролил в старый медный чайник журчащую струйку. Короткий взблеск магии – и в небольшой медной полусфере, похожей на половинку грецкого ореха, вспыхнул голубоватый огонек – «Чайник, молочник, чашки… А сахарница где?».

– «Пить чай с сахаром – абсолютный моветон. Так могут поступать только эти невозможные земнопони с востока Эквестрии» – наставительно заметил единорог. Он опустил чайник на горелку, и потянулся за твердым брикетом, завернутым в хрусткую бумагу, туго перетянутую суровой ниткой[9] – «Между прочим, думаю, с моей стороны будет не слишком бестактным спросить вас, почему же вы решили принять мое приглашение? Насколько я понял, вы достаточно спешили, когда заскочили ко мне в кабинет, поэтому я просто не могу не поинтересоваться, как надолго вы намерены задержаться. Чайный этикет не любит спешки, и будет лучше перенести нашу встречу на любое другое, удобное для вас время, нежели хлебать, обжигаясь, этот чудесный, а главное, очень полезный напиток».

– «Ну… Наверное, вы чем-то отличаетесь от остальных пони в этой лечебнице» – подумав, выдавила из себя я. И в самом деле, почему я еще сидела в этой комнате, похожей на один из тех небольших, уютных кабинетов, что располагались в огромном комплексе дворца, а не бежала через парк, огороженный смехотворно низким, по моим меркам, забором? Почему не вырвалась, как дикий зверь, в окружающие его леса, скрывшись в темных чащобах? Почему, в конце концов, не отправилась обратно в Эдвенчер, и не присоединилась к вовсю развлекавшейся там Пинки Пай, на пару с ней забабахав настоящую, на несколько дней и ночей, вечеринку?

«Наверное, это потому, что я окончательно сошла с ума» – подумав, решила про себя я, бесцельно глядя на зеленое сукно широкой столешницы. Понемногу вырываясь из цепких лап обаяния этого уверенного в себе единорога, я попробовала прикинуть, насколько он был уверен в себе, что затеял опасные игры с огнем и множеством хрупких предметов в присутствии пациента психиатрической клиники – и спустя какое-то время убедилась, что самоуверенности ему было не занимать. Впрочем, как и опыта – несмотря на все его балагурство, я заметила, что все манипуляции единорог выполнял на дальнем от меня краю стола, словно по инструкции, держа меня на расстоянии вытянутой ноги, и повернувшись ко мне исключительно боком – «И потому что мне, наконец, попался кто-то сведущий в психиатрии. Вон, даже когда поворачивается, все время старается не загораживать мне окно, чтобы в случае попытки побега я не вышла через стекло вместе с ним… Точно, что-то знает о психологии. Или же – хорошо притворяется».

«Притворяется кем? Психиатром?» – заинтересованно осведомилась Найтингейл, заставив меня вздрогнуть, и поднять глаза на единорога. Как оказалось, он разглядывал меня с выражением крайней заинтересованности на морде, и даже не обратил внимания на чайник, засвистевший у него за спиной – «А зачем? Можно подумать, ему так уж и нужно было приезжать в эту юдоль душевных скорбей, чтобы вспомнить всех тех, с кем он успел когда-то тут поработать».

«Ты же слышала – он какой-то проверяющий, и решил проинспектировать…».

– «Не-нет, не обращайте на меня никакого внимания!» – вздрогнув, я очнулась, и обнаружила, что совершенно непристойно таращусь на своего собеседника, полностью погрузившись в разговор с самой собой. Увидев, что я опомнилась, и намереваюсь сделать что-то, о чем я еще не догадывалась и сама, он демонстративно вскинул копыта кверху, продемонстрировав золотые запонки на рукавах тонкой, темно-голубой сорочки – «Насколько я понял, вы о чем-то задумались, поэтому и замолчал, не желая вам мешать. Однако, как бы мне ни хотелось продолжить наш разговор, мне показалось, что вам было бы интересно знать о том, что через это замечательное окно я заметил, как в сторону клиники шли санитарки, и кажется, настроение у них было не так чтобы радужное…».

– «Тогда мне пора!» – смятение закончилось, и на поверхность, извиваясь, вновь выползло нечто, родившееся в северных лесах. Сторожкое и чуткое, оно не терпело сомнений, предпочитая взамен подозрительность и хитрость – «Приятно было познакомиться…».

– «Доктор Стар. Блю Стар» – приятно улыбнулся мне пожилой единорог, весело прикоснувшись копытом к виску, словно приподнимая невидимую шляпу – «Взаимно, юная леди. Взаимно. Вам помочь?».

– «Что? Нет, зачем же?» – увидев приглашающий жест в сторону окна, я фыркнула, строптиво мотнув головой – «Я уже сказала, что должна тут находиться, чтобы изолировать себя от нормальных пони. От тех, кто не причиняют другим вреда, даже того не желая. Поэтому я просто подожду, пока кто-нибудь не откроет эту дверь. Как настоящая леди».

В коридоре послышались сердитые голоса. Метнувшись в сторону двери, я притаилась за книжными полками, тихонько звякнувшими стеклами скрипучих дверец, и первая же фигура, показавшаяся в дверном проеме, закономерно получила свое, мешком свалившись мне под ноги от удара увесистым томом по голове.

– «А настоящие леди в окошко не прыгают» – закончила я свою мысль, глядя на желтую пони, со стоном державшуюся за макушку – «Ну надо же, какая ирония! «Вводный курс нейрофизиологии, расширенное издание. Часть третья – земнопони». Интересно, а если бы первым зашел какой-нибудь пегас, или единорог?».

– «Думаю, эффект был бы таким же» – приподняв бровь, откликнулся жеребец, поднимаясь из-за стола. Теперь он не выглядел таким уж расслабленным сибаритом, чью маску он демонстрировал во время нашего разговора. Я ощутила что-то плотное, охватывающее мои плечи, и крепко прижимающее крылья к бокам – «Однако это слишком злая ирония, поэтому…».

– «Возможно. Но я не хотела с ней драться, как с мисс Булраш» – я отвела вновь заслезившиеся глаза от купавшейся в лучах света фигуры, и пожав плечами, резко дернула крыльями, стряхивая с них навалившуюся тяжесть. Ключ выпал из зубов лежавшей на полу земнопони, тотчас же став добычей моих трясущихся от волнения губ – «Что ж, мне пора. Все доброго, мистер Стар, и если вы действительно представитель какой-то там комиссии или проверки, то знайте – в клинике все хорошо. Врачи лечат, медсестры заботятся, а пациенты – лечатся. Так что мелкие нарушения режима – не в счет. Мы всем довольны».

– «Да уж. Не сомневаюсь» – отчего-то сквозь зубы, процедил оставшийся в кабинете единорог. Перекатив на другой бок застонавшую кобылу, я выскочила из кабинета, и захлопнула за собой дверь. Ключ щелкнул, проворачиваясь в старом замке, и отправился в долгий полет к рыхлой, ноздреватой земле, проскользнув в приоткрытую фрамугу. Где-то за углом послышались сердитые голоса, среди которых я узнала несколько знакомых – кажется, доктор Сендпейпер был крайне недоволен действиями санитарок. Уставившись на потолок, я звучно фыркнула, попробовав представить себе их аналоги в человеческом мире – то-то была бы охапка сюрпризов для местных мужиков, познакомившихся с ничем не уступающими, а зачастую, и превосходящими им в силе и ловкости женщинами. Попробовала – и не смогла. Прошлое подернулось туманной пеленой, словно туманная дымка на море, затягивающая очертания лиц и фигур, заставляя меня нервно затопать копытами, судорожно мечась от стены к стене.

– «Это не нормально!» – кажется, спорщики пока еще меня не заметили, увлеченно продолжая выяснять отношения, в которых, как я услышала краем уха, оказался замешан еще и старый, непокорный замок, над которым повисла нешуточная угроза депортации на свалку, из-за несоответствия положению и занимаемой должности – «Я вспомню! Я должна вспомнить!».

«А зачем?» – лениво поинтересовался голос между ушей – «Для чего? И почему ты не попросила этого доктора передать весточку своему мужу? Для чего было выдумывать весь этот хитрый план?».

– «Я обязана сделать это сама!» – остановившись, я затрясла головой, словно стараясь вытряхнуть из нее назойливый голос – «Я не знаю, сколько времени прошло, но думаю, меня уже ищут, и если не муж, то подчиненные – точно. Но если я сдамся, если попрошу меня выпустить, или обращусь за помощью к своим… Нет, точно нет! Я тогда в глаза себе смотреть не смогу!».

«А до этого ты умела выделывать подобные фокусы?» – ехидно осведомилась Найтингейл – «С глазами, я имею в виду».

– «Тебе просто завидно, что это я придумала этот хитрый план!» – показав язык своему отражению в оконном стекле, я прокралась назад по коридору, и осторожно выглянула за угол. Что ж, похоже, сцена была готова к появлению примадонны – «Счаз я ак-куратненько придушу Булраш, и возьму ее тело в заложники…».

«Тело?!».

– «Ну да. В сознании она слишком опасна, поэтому пусть ее разум где-нибудь погуляет, пока я буду выдвигать свои условия – добавочная порция киселя на завтрак, и двойную порцию капустных оладий на ужин. Со сметаной. А после того, как они откажутся…».

«Конечно откажутся – ты же их уже съела!».

– «Это не важно» – отмахнулась я, вспоминая двухдневной давности рейд на кухню. За те несколько минут, прошедших от момента побега из окна туалета, до того момента, как меня скрутила Оганистра Булраш, словно бешеный бульдозер ворвавшаяся в помещение пищеблока, расположенного в отдельно стоящем флигеле на территории больницы, я успела умять большую часть капустного великолепия, столь опрометчиво оставленного в большой эмалированной кастрюле совершенно без всякой охраны, чем явно досадила местному контингенту. Теперь меня водили из палаты в кабинет исключительно в плотно охватывающем мордочку недоуздке, повод от которого был плотно зажат в могучих зубах одной полной, сердито пыхтящей кобылы – «А раз оладий у них больше нет, они впадут в панику, и срочно вызовут местных борцунов с правопорядком, в виде гвардейского патруля, после чего выдадут им те длинные палки со шприцами на концах, и…».

«И охота тебе так издеваться над своим телом?».

– «Ничего. Больнее бывало» – мрачно пошутила я, с содроганием вспоминая ревущее пламя печи, в которое опускались мои задние ноги и круп – «А после того, как усмиряющее лекарство подействует, они точно не удержаться от того, чтобы разболтать в своей казарме о произошедшем. И слухи пойдут гулять по всему городку, после чего пегасы разнесут их по городам и весям, пока те не достигнут ушей одного из наших ребят. Здорово я придумала, правда?».

«Чушь!» – резко отозвалась в ответ моя невидимая собеседница. Я буквально видела, как пренебрежительно кривятся тонкие черные губы, обнажая скрывающиеся под ними, аккуратные клыки – «Ты могла бы и просто попросить того джентельпони передать от тебя весточку или письмо! И это было бы гораздо умнее, чем заниматься тем, чем занимаешься ты!».

– «Эй, ты просто…».

«Нет, это ты меня послушай!» – зарычала Найтингейл, заставив меня ошарашенно притихнуть. Кажется, впервые на моей памяти этот голос, звучавший в моей голове, кричал на меня настолько громко и зло – «Как долго ты будешь так издеваться над своим разумом?! Как долго ты собираешься пробыть в этом месте, уверяя окружающих в том, что ты больна?!».

– «Я больна! И я просто хочу, чтобы мне помогли!».

«Больнаааааааа!» – взвизгнула невидимая собеседница, похоже, совершенно не обращая внимания на то, что голоса за углом стали гораздо громче – «А по-моему, ты просто валяешь дурака! У нас ведь было соглашение, не так ли? Так какого тартара ты пытаешься избавиться от меня?!».

– «Я просто хочу помощи! Вот и все!».

«Глупая кобыла, ты даже не представляешь, какой тартар находится рядом с тобой! Рядом – на расстоянии нерва!».

– «Эй, это моя фраза! И мы уже говорили об этом!».

«Ты – это я! А я – это ты!» – рыкнула Найтингейл. В этом голосе, который я всегда считала плодом своего воспаленного, больного воображения, вдруг прозвучала неподдельная горечь, и нескрываемая обида – «Я старалась для тебя! Прошла сквозь огонь, воду и смерть – и что я получила взамен? Бесконечные обвинения, постоянные попытки избавиться от себя – а теперь еще и самый настоящий социальный суицид! Или ты думаешь, что после всего произошедшего тебя так просто отпустят, помахав на прощание копытом? Может быть, тебе и кажется привлекательным шанс провести в этом месте всю свою оставшуюся жизнь, но мне это не нравится, совершенно!».

– «М-мне кажется, что ты слишком драматизируешь происходящее» – как можно более небрежно постаралась ответить я, ощущая при этом, как отчего-то затряслись мои поджилки – «Я просто не ищу легких путей. И я уверена, что этот план сработает. В конце концов, как ты считаешь, как я вообще буду смотреть в глаза своему мужу, друзьям или подчиненным после того, как попрошу о помощи из психушки, в которую сама забралась?».

«Об этом нужно было думать раньше!» – презрительно и очень обиженно фыркнула моя визави. В ее голосе я, с содроганием, отчетливо услышала готовые прорваться слезы непонимания и обиды – «Хотя мне казалось, что я тоже имею хоть какое-то право голоса, раз уж я… Но неважно! Делай, как знаешь!».

– «И почему мы все время цапаемся?» – иронично осведомилась я у пустого окна. За ним кипела жизнь – пели птицы, деревья шевелили нагими ветвями с набухшими почками, а влажная, парующая земля уже готовилась выстрелить первыми острыми травинками. Внутри меня разлилась непривычная пустота – похоже, моя шизофрения замкнулась, горюя, в себе, в кои-то веки не тревожа меня своими ехидными комментариями. И это настораживало. Аккуратно подобравшись к углу, я убедилась, что помимо Булраш, на сцену вышли почти все, кого я и ожидала там увидеть. Что ж, пожалуй, время пришло.

– «Знаешь, я подумаю над этим» – как обычно, я нервничала, но приняв однажды решение, ощутила себя гораздо легче, в отличие от времени, проведенного в сомнениях и раздумьях – «Но на этот раз я хочу сделать все по-моему, не оглядываясь на всяких там советников, пусть даже они и находятся прямо у меня в голове».

Тишина. Только солнце и птицы потоками звука и света врывались в окно – такое нелепое на оклеенной старенькими бумажными обоями стене лечебницы для умалишенных. Выдохнув, я гордо вышла из-за угла – и увидев, что меня заметили, шустро рванула вперед.

Но даже по прошествии пары десятков минут, соскальзывая в пучины медикаментозного сна, я продолжала раздумывать над словами той, что когда-то поселилась в моей черепной коробке, впервые почувствовав, что возможно, могла обидеть кого-то зазря.

Даже если это был мой собственный воображаемый друг или недруг.

Грохоча и покачиваясь, состав летел через утреннюю дымку, разрывая свистом скопившийся в долах туман. Утреннее солнце уже вовсю заглядывало в окошко, горячим лучом скользя по моему подбородку, и коварно подбираясь к носу. Сквозь неплотно прикрытые веки я разглядывала подругу, сидевшую на краю кровати, и аккуратно, задумчиво расчесывавшую длинную волнистую гриву с помощью плоской, как таблетка, земнопоньской расчески, снабженной удобной ременной петлей. Обычно завитые в кудряшки, ее локоны развернулись, рассыпавшись длинными, гладкими прядями по спине и плечам, и меня то и дело подмывало подняться, и зарыться носом в гладкий шелк гривы Пинки, блестящей и мягкой, словно и не было длинной ночи, проведенной под грохот колес.

Луч света все-таки добрался до цели, и радостно нырнул в мой бежевый нос, заставив громко, с подвыванием расчихаться. Закончив сердито тереть зудевшую носопырку, я увидела голубые глаза земнопони, с необычной теплотой разглядывавшей мои утренние телодвижения в клубке одеял. Куда только делись неуемная энергия, внезапная порывистость и вечная смешливость? Сидевшая напротив меня кобылка просто лучилась спокойствием и теплотой, а ее глаза, обычно не замиравшие ни на секунду, медленно и неторопливо прошлись по моему телу, заставляя хозяйку вновь улыбнуться каким-то собственным мыслям.

В тот момент мне показалось, что при виде этой улыбки, великий Леонардо сожрал бы от зависти собственную кисть, и навсегда уничтожил свою «Джоконду», как недостойную потомков мазню.

– «Дооооброе уууутро…» – нараспев протянула Пинки, потянув меня за заднюю ногу, недовольно дернувшуюся, и вновь спрятавшуюся под одеялом – «Вставай, вставай, а то проспишь все утро!».

– «Иногда, для разнообразия, можно и не вскакивать так рано, Пинк» – пробурчала я, не желая вылезать из-под одеял, и уж точно не желая быть выволоченной из своего гнездышка копытом подруги, пытающимся нашарить меня среди мягких складок пуховых перин – «И вообще, я больная, а больных нельзя резко будить».

– «Ты просто соня. И хандришь».

– «Ты не понимаешь, Пинк» – «Я больна. Иначе, зачем бы мне ехать через всю страну, сначала в одну сторону, потом в другую – и все ради того, чтобы прокатиться с тобой на очередную глупую вечеринку?!».

Нога Пинки наконец подцепила мою шею, и рывком достала из гнездышка, свитого в куче одеял, из которого я выкрикивала свои обвинения, являя на свет мою всклокоченную голову. Свистнув, поезд притормозил, и грохочущие вагоны радостно звякнули буферами, бросая ее мне на грудь, где пышноватая земнопони и устроилась, с интересом разглядывая меня, словно забавное насекомое, попавшее под микроскоп. Чистые, не замутненные злобой или хитростью, ее глаза взирали на меня с поистине детской чистотой, и я тут же смутилась, почувствовав себя так, словно при всех отхаркалась на чисто вымытый пол. Не в силах выносить эту пытку, я крепко зажмурилась – но увы, из сухих глаз не выкатилось ни единой слезинки, а вместо этого, на них опустились мягкие губы подруги.

И от этого мне стало только хуже.

– «Прости» – тихо прошептала я перехваченным от боли голосом – «Не нужно… Не… Я грязная».

– «Когда приедем, я прослежу, чтобы ты вымыла с мылом свой рот» – пообещал мне голос Пинки. Мои ноги, помимо воли, сжали приятно пружинящие под копытами бока земнопони, а крылья тревожно зашуршали, разворачиваясь за спиной. Что-то забытое всколыхнулось внутри от этих прикосновений, дарующих столь необычные ощущения, так отличающиеся от всего, к чему я успела привыкнуть за эти полгода – «Кажется, кое-кому тут было очень-очень одиноко?».

– «Да» – признала я, еще крепче прижимая к себе довольно закряхтевшую Пай, немедленно устроившуюся на мне, словно один большой и теплый походный мешок. Ночь прошла тяжело, словно один бесконечный, жуткий кошмар, в котором грохотавший по рельсам вагон нес меня куда-то вперед, среди наполненного багровыми молниями сумрака громадного мира, полного выжженной до пепла земли. В моих ушах грохотало шуршание черного песка, водопадом сверзавшегося с непредставимого громадья грозившего обрушиться неба, и хруст ломавшихся костей, проседавших под непреодолимым весом шуршащего ничто, еще стояли в моих ушах, когда я вскакивала среди ночи, давясь собственным криком в тревожном, багряном сумраке вагона, бессмысленно и жалко прижимая к груди передние ноги, словно пытаясь унять безумно колотившееся сердце. Ночник, обеспокоенно помаргивающий пламенеющим фитильком, заливал комнату вагона недобрым, алым светом свежепролитой крови, в то время как за окнами царила темнота, взблескивающая едва заметными звездочками света из окон проносившихся мимо городков и поселков. Жалкая, мокрая, испуганная, я тряслась, как осиновый лист, слепо глядя куда-то вперед, в темноту, царившую глубоко внутри, и грозившуюся вырваться в этот мир… Но теплая, крепкая нога подруги мягко толкала меня обратно в кровать, и обессилев, я послушно растягивалась на мокрых, скомканных простынях, понемногу расслабляясь под тяжестью горячего, пышного тела, наваливавшегося на меня, и тащившего к себе под бочок. Голубые глаза в полумраке казались бездонными озерами, и я позволяла себе утонуть, с головой погрузиться в их глубину, забываясь в беспокойном полусне, чтобы вновь окунуться в казавшийся бесконечным кошмар, и вынырнуть из него, задыхаясь от крика.

– «Да. Мне было… Мне не хватало всех вас. Тебя, подруг, семьи – всего нашего городка» – мягкие губы опустились на мой рот, легко, точно крылья бабочки, прихватывая его уголки, и призывая меня ответить на ласку – «Конфликты, обиды – оттуда, из этих стылых земель, все, что казалось раньше важным, кажется таким мелким и незначительным…».

– «А разве дружба может быть мелкой и незначительной? Нет, Скраппи, кажется, дело еще хуже, чем я думала. Но не беспокойтесь, доктор Пинки абсолютно точно разберется в чем дело, и установит точную причину вашей болезни!».

– «Дружба, любовь, доброта – это то, чего мне так не хватало» – призналась я, вспоминая холодные стены нашего лагеря. Нужно будет обязательно его переименовать – похоже, нас оставят в нем надолго, пока эти земли будут считаться фронтиром – а проживать в чем-то, имеющем столь неподходящее название, я категорически не желала. И плевать мне на то, что об этом подумают волосатые аборигены – «Но знаешь, когда это почти закончилось, мне кажется, что все прошедшее было наполнено каким-то смыслом, которого сейчас нет. Ну, словно шарик, который летал, летал между домами, а потом опустился на подоконник. Вроде бы и не нужно куда-то лететь, но прошлое вдруг представляется более значимым, чем настоящее. Blin, глупо! Не знаю, как это объяснить!».

– «Семья. Друзья. Еда и вечеринки» – широкая, словно нарисованная детским копытцем, улыбка раздвигала губы подруги, заставляя глаза искриться веселым фейерверком, от которого я замирала, словно олениха, ослепленная светом фар – «Вот что важно. Важно улыбаться – тогда у тебя внутри всегда будут летать бабочки. Прямо как светлячки в банке».

– «А я слышала, что для этого нужно кушать гусениц…».

– «Фееее. Гусеницы? Лучше скушай маффин!».

– «Наверное, это вкуснее» – согласилась я. Возле кровати, на столике, покоился здоровенный мешок, в который розовая пони набросала все, что нашла у торговца на кантерлотском вокзале, поэтому голодать нам точно не приходилось – «Слушай, Пинк, по поводу того, что случилось ночью…».

– «А что случилось ночью?» – сделала удивленные глаза подруга, всем своим видом выражая неподдельный интерес – «Ты же знаешь, что я сплю крепко-крепко, и меня только фейерверком из пушки для вечеринок разбудишь! Конечно, бывает, что я слишком сильно устаю, чтобы меня проняли даже фейерверки из пушки для вечеринок, но я не могу себе представить, чтобы такое когда-нибудь случилось. А что, ты ходила во сне?».

– «Хммм… Наверное» – за полгода я, признаться, отвыкла от молниеносной, и такой же извилистой логики розовой пони, поэтому решила не спорить. Вдруг ей было неприятно вспоминать о том, как приходилось держать в копытах мое заходящееся в вопле тело, а может, даже отбрыкиваться от проводника, наверняка заскакивавшего на шум. Однако я чувствовала благодарность за эту тактичность, пусть даже и скрытую под маской легкого шутовства – «Просто сны. Плохие сны».

– «Много сладкого на ночь» – авторитетно заявила подруга, заставив меня поперхнуться кексом, который очутился у меня во рту. Себе же она взяла карамельку, и положив ее за щеку, принялась посасывать, умильно глядя на меня, словно утащивший зернышко хомячок – «И слишком мягкая постель. Па всегда говорил, что излишняя мягкость вредит позвоночнику, навевает дурные сны, и делает из земнопони пегаса. Поэтому он всегда спал на матрасе, набитом мраморной крошкой».

– «Ммм… Пинки, если ты еще не заметила – я уже, вообще-то, пегас» – сообщила я подруге, намекающе пошевелив раздвинутыми крыльями. Как бы мне ни хотелось написать что-нибудь о том, как чудесно мы провели это утро, Твай, но я не стану топтаться по твоим нежным чувствам – мы просто лежали обнявшись, в измятой постели, даря друг другу тепло наших тел. Грохнув, вагоны лязгнули сцепками вслед за притормозившим паровозом, зло прооравшим что-то далеко впереди, заставив меня закашляться, и выронить недоеденный кекс, приземлившийся на грудь подруги.

– «Уже заметила» – ухмыльнулась та, отправляя раскрошившийся кусочек мне в рот – «До конца! Надо доедать до конца, как говорит ма. Однажды, перед обедом, на спор, мы съели с Марбл по дюжине каменных пирожков, но ма все равно заставила нас присоединиться к ним за столом, и ничего не хотела слушать, пока мы не впихнули в себя все, что было на обед! Это научило нас тому, что…».

– «Кхе… Тому, что нужно есть сладкое только после обеда?» – закашлявшись, я протянула копыто к бутылочке лимонада, стоящего на прикроватном столике – благо, планировка нашего купе мало отличалась от какой-нибудь комнаты на колесах. В ней должен был путешествовать какой-то богатей, однако его корабль задерживался, и вскоре, после недолгого разговора с начальником поезда, уже собиравшегося отцепить от состава литерный вагон, мы стали обладательницами этого замечательного купе – «Или что оно вредно для зубов?».

– «Нет, конечно!» – счастливо взвизгнула подруга, постукивая меня по спине – «Это научило нас тому, что как бы ни был полон твой животик, всегда найдется место для кексика!».

– «Да уж, дей… Кхе-кхе» – я ощутила, что почти смогла улыбнуться, согретая теплом и радостью Пинки, однако снова закашлялась, орошая постель ворохом влажных крошек – «Кхххххеее… Пинк, вод-ды!».

– «Глупенькая, зачем тебе вода? Это же экстракт подгорной ромашки! От него вода не помогает!» – хитренько ухмыльнулась розовая кобыла, одним ловким движением оказываясь у меня на животе. Оседлав мое изгибающееся, заходящееся в сипении и кашле тело, она мягко толкнула меня назад, на подушки, одарив меня самой широкой из своих улыбок – «Ее сок очень быстро проникает через кровь в голову, и ты просто забываешь, как надо дышать».

– «Чииииииии…» – остаток слов потонул в надсадном хрипе. Мой голос истончился, прервавшись отвратительным, всасывающим звуком, напоминающим сипение водопроводной трубы, грудная клетка вдруг стала какой-то чужой и незнакомой, и лишь дергавшийся живот еще пытался поджимать диафрагму, толчками подбрасывая на себе мягкую, пышноватую фигуру подруги, нервно хватавшую меня за передние ноги, которые я истерично выбрасывала в разные стороны, то пытаясь схватиться за столик, то спихнуть с себя розовое, мягкое тело, вдруг принявшееся елозить крупом по моему содрогавшемуся животу.

– «Но-но! Побольше достоинства!» – маниакально ухмыляясь, предупредила меня Пинки, изо всех сил упираясь копытами в мою грудь. Задняя часть ее тела двигалась все быстрее и быстрее по моему животу, сползая на внутреннюю поверхность бедер, и каждый раз, когда ее влажное, истекавшее соками местечко проходило по соскам, венчающим небольшие холмики вымени, кобыла негромко постанывала, вторя скрипу дергавшейся постели – «В к-конце концов… Я… Не забыла… Ту… Вечернику…».

Дернувшись, я вновь попыталась сбросить беснующуюся на мне кобылу, размахивавшую розовой гривой, длинные, прямые пряди которой со свистом рассекали воздух над моей головой, но тщетно – грудь перестала мне подчиняться, словно и впрямь, забыв, как дышать. «Кто не бежал в противогазе – тот цену воздуха не знает» – мелькнула в голове странная, глупая мысль, прочертившая темноту, заволакивавшую взор, словно комета. Подпрыгнув на мне в последний раз, Пинки бросилась мне на грудь, принялась покусывать кривившиеся губы, брезгливо отбивая тянувшиеся к ней копыта. Накачанный каким-то нервно-паралитическим ядом кексик размазался у меня по подбородку и щекам, но было не похоже, чтобы ее это как-то смущало – наверное, подобравшаяся ко мне так близко, она позаботилась обо всем.

– «За-чем?» – едва шевельнув онемевшими губами, успела спросить я грустно глядевшую на меня маньячку.

– «Зззззочем? Групозззть все это!» – Сообщила мне Пинки. Приподнявшись, розовая убийца вновь села мне на живот, упираясь в горло передними ногами, но печальное, удовлетворенное выражение уходило с ее морды, сменяясь удивлением, и чем-то, похожим на страх – «Груп-позззть! Проне стражжжжная! Не хотельки!».

Застигнутая странным припадком, Пинки начала кататься по кровати, то хватаясь за горло, то молотя себя по груди, быть может, ей тоже перепал кусочек, слизанный у меня со щеки? Вскинув трясущиеся ноги, я попыталась отпихнуть от себя полноватое тело, больно придавившее мой таз, но не удержалась, и вместе с ним грохнулась с постели, дрожащими копытами стараясь отбросить рванувшееся ко мне существо, в облике которого было уже мало чего общего с моей подругой – но не успела, и сворачивающимся в трубочку зрением глядела на ужасные, длинные клыки, полезшие из пасти монстра, вскарабкавшегося мне на грудь, и зачем-то трясущего меня за шею, оглашая купе безумными воплями, звеневшими в моих ушах.

– «Ниееет! Пистаччио не хотельки стольки кушать! Жжжгучиство! Зпасииииитееее! ААААААААААААААААААААААА!!!».

Стук капель по оконному стеклу казался перестуком далеких колес, несущихся сквозь вечерний сумрак, наполненный обещанием скорого ненастья. Порывистый ветер гнул и раскачивал деревья старого парка, с гулом швыряя в окно поднявшуюся с дороги пыль, и редкие, холодные капли. Темное небо хмурилось обещанием скорой грозы, и в палате царила мрачная темень. Тучи носились в вышине, одна за другой собираемые в вереницы разноцветными фигурками, и неторопливо тянулись на запад, в поля, черневшие между покрытыми лесом холмами – похоже, пегасы решили устроить генеральную постирушку, но что-то говорило мне, что темные, ворчливые исполины, кружившие где-то в отдалении, принадлежали совсем не их крыльям или копытам. Тяжелый, спертый воздух был буквально пронизан электричеством, звонко щелкавшим при соприкосновении боков и хвостов, но гроза все еще медлила, словно ожидая чего-то, и притаившись в засаде, подобно охотящемуся зверю, своим невидимым, но осязаемым присутствием вселяла беспокойство во всех, от пациентов до медсестер и врачей, сбивавшихся с ног в попытке утихомирить испуганных подопечных.

– «Вэт! Еще один светильник погас!» – донесся из коридора голос одной из санитарок, раздавшийся вслед за громким щелчком лопнувшего и раскрошившегося светового кристалла. Прозрачные, дававшие яркий белый; или желтоватые, светившие приятным глазу светом, они трескались и крошились гораздо чаще, чем обычно, заставляя заменявших их медсестер тихонько ругаться, поминая негодяя Дискорда, который, по их мнению, только и был ответственным за все происходившее в больнице.

– «Погоди, сейчас принесу кристалл» – шаги проникли сквозь неплотно прикрытое окошко двери, через которое санитары осматривали палаты, не беспокоя своих подопечных, и стихли на лестнице, ведущей в подвал. После очередного моего «побега», совпавшего с прибытием важного проверяющего из Филлидельфии, меня все же выцарапали из моего убежища, в которое я вновь намылилась убежать, прихватив с собой забытую медсестрами простыню, которую намеревалась использовать для затыкания всех и всяческих отдушин, а также потайных отверстий для распыления разных медикаментов, с творческим подходом и детским любопытством испытываемых на мне доктором Сендпейпером. Поэтому теперь я вновь переселилась в свою палату, к давно поджидавшей меня Фисташке, с обезоруживающей непосредственностью усевшейся мне на грудь, как только закрылась дверь за выходившей из палаты медсестрой Лаймстоун. Теперь она вновь заняла свой пост, и не мигая, глядела на меня своими неживыми глазами, едва заметно светившимися в полумраке палаты безжизненным голубоватым светом, изредка отвлекаясь на то, чтобы пошарить у себя по телу зубами, словно собака, и выдрать из него очередной клок шерсти, островками проступавшей сквозь черный хитиновый панцирь. Хорошо еще что ее вес был гораздо меньше, чем у среднестатистической пони…

– «Проне пичалько?».

– «Печалько…» – мрачно согласилась я, глядя на черную ветку, с глухим, надрывающим душу скрипом царапающую оконное стекло. Становилось все темнее, и в коридорах лечебницы царил таинственный полумрак, рассеиваемый болезненным, желтовато-зеленым светом, пробивавшимся через оконное стекло. Приближалась буря, и никто – даже погодные пегасы, растерянно шнырявшие где-то далеко, над городом, расположенным у подножия двух холмов, ничего не могли с этим поделать.

Почему я вновь терпела ее возле себя? Почему не возмутилась, не попыталась вышвырнуть вон, или потребовать другую палату? Наверное, из-за того жуткого, полного муки крика, который услышала, очнувшись после долгого сна, превратившегося в предвестник кошмара. Слышать его, и ничего не сделать – это было равно получению удовольствия от издевательства над кем-то гораздо слабее тебя, все равно, что мучить зверька или жеребенка, пусть даже и запертого в опасном, непредсказуемом теле хитинового подобия пони. Не знаю, что говорило тогда во мне – совесть, которую я почитала потерянной для себя навсегда, или просто материнский инстинкт, но вбежавшие через какое-то время в палату медсестры с дежурным врачом, обнаружили меня на полу, продравшуюся через крепкие ремни вязок, несмело покачивавшую в передних ногах прижимавшуюся ко мне Фисташку, всхлипывавшую от пережитого кошмара, который она, по собственной глупости, разделила вместе со мной, когда решила «немноженько подкрепильки».

– «Проне хотеть летучить?».

– «Проне не хотеть» – вздохнув, я уставилась на оконное стекло через гибкую сетку, мелкие ячейки которой заботливо хранили тонкий слой ржавчины, пробивавшейся сквозь черную краску. Быть может, когда-то ее и красили в другой цвет, чтобы не привлекать внимание к этой детали больничного интерьера, но затем, столкнувшись с необходимостью регулярно его подновлять, махнули на все копытом, и вернулись к тому радикально черному оттенку, что скрывает под собой приметы всемогущего времени. Мои глаза скользили по сколам и царапинам, из которых на свет глядели разноцветные чешуйки старой краски, а мысли были далеко-далеко, где-то на заброшенном полустанке, точно так же, неторопливо скользя вдоль металлического ограждения, точно так же лохматившегося старыми проплешинами, изъеденного язвами и нарывами, обнажавшими многочисленные, разноцветные слои старой краски.

«Есть что вспомнить забору на станции».

«Есть что вспомнить и нам с тобой» – голос Найтингейл был тих и задумчив. Тревога разливалась по лечебнице, заставляя скорбных главою забиться в палаты, а самых буйных – шуметь, сотрясая запертые двери. Мимо нашей палаты уже не раз, и не два пробегали, одна за другой, медсестры и санитарки, но шум, доносящийся со второго этажа, пока и не думал ослабевать.

«Это верно».

Продолжения не последовало. Обернувшись я уставилась на Фисташку, все так же неподвижно сидевшую у меня на груди. Ее тело, покрытое мягким, матовым хитином, весило очень немного, хотя я не заблуждалась по поводу возможной агрессии, которая в любую минуту могла выплеснуться из этого худого, насекомоподобного существа – снабженные изогнутым подобием рога, они могли использовать какие-то примитивные силы, и по словам Твайлайт, не стеснялись использовать собственные головы в качестве таранов, окутывая их зеленоватой дымкой природной магии. Да и острые кончики передних копыт оставляли простор для фантазии, рисовавшей мне разнообразные раны, которые могли быть нанесены с их помощью, даже без использования длинных и острых клыков. Безусловно, они не дотягивали до того зубастого оскала, которым могли похвастаться созданные принцессой Луной мышекрылые помощники вернувшейся из ссылки богини, однако даже они вряд ли могли бы воссоздать то чувство неправильности, которое окутывало этих странных существ. Конечно, мне на ум не раз и не два приходили вопросы о том, как остальные пони относятся к тому, что где-то поблизости от них существуют эдакие красавцы, обладающие и крыльями, и рогом, но каждый раз я наталкивалась на незримое, необъяснимое, но от этого не менее заметное нежелание беседовать о перевертышах, ощущаемое в любом разговоре с четвероногим народом.

– «Проне мочь в летучить» – наконец, пошевелившись, выдала та. Наклонившись, чудовище внимательно оглядела ремни, притягивавшие меня к койке, и позволявшие мне вертеться, но не вставать, зигзагообразной сетью, натянутой между металлических бортиков, отделивших меня от компактного, ограниченного мирка стационара – «Проне летучить домой. Да?».

– «Нет. Я не могу» – объяснять что-либо желания не было, как не было его и прислушиваться к жужжащему голосу, пытаясь обнаружить смысл, скрытый в нещадно терзаемом эквестрийском языке – «Не должна».

– «Абззззурд».

– «Это не абсурд» – на этот раз по моим венам не гуляла Розовая Финифть, и я даже не попыталась схватить и сломать похрустывавшие ноги, топтавшиеся у меня по груди – «Ты не должен брать больше, чем можешь дать – слышала о таком?».

– «Что за групая мысиль!».

– «From the day we arrive on the planet

And blinking, step into the sun

There's more to be seen than can ever be seen

More to do than can ever be done» – слова пришли сами, всплывая откуда-то из глубины памяти и души, болезненно ворохнувшейся у самого горла. Сквозь косые лучи света, сквозь болезненную желтизну, проступали мордочки детей. Санни, впервые открывший голубые глазки, и внезапно улыбнувшийся своим беззубым детским ртом, до судорог напугав отца. Берри, с испуганным, и в то же время безмерно счастливым видом делающая свои первые в жизни шаги.

– «Some say «Eat or be eaten»,

Some say «Live and let live».

But all are agreed, as they join the stampede -
You should never take more than you give» – негромко пропела я, переводя взгляд на окно. Подсыхавшие капли непрошедшего дождя блестели в болезненном, желтом свете, падавшем сквозь затягивавшие небо тучи подобно кусочкам волшебного янтаря. Сидевшая на мне хитиновая тварюжка вновь принялась раскачиваться, дергая при этом головой из стороны в сторону.

– «Some of us fall by the wayside,

And some of us soar to the stars.

And some of us sail through our troubles,

And some have to live with the scars.

Шаги простучали по полу мимо палаты, но затем вернулись, и замерли возле двери. Свет стал ярче, и в просвете туч появился намек на что-то большое и желтое, скрывавшееся за темным маревом, косыми лучами стегавшее расположенную под ним землю.

– «There's far too much to take in here,

More to find than can ever be found.

But the sun rolling high through the sapphire sky,

Keeps great and small on the endless round».

– «Групо. Групо. Проне хвалильки Солнце, патамушта проне» – дергая плечами с зашелестевшими на них крыльями, Фисташка хлопнула меня ногами по груди. Получилось не слишком сильно из-за небольшого веса отощавшего существа. Голос ее, однако, звучал неестественно глухо, и очень неуверенно, словно та и сама не знала, зачем это жужжит.

«Не… Не слушай ее» – прошелестело у меня в голове. Голос Найтингейл прерывался, словно звук в неисправном радиоприемнике, прерываясь тонким, едва слышным писком – «Не слушай. Продолжай».

– «In the circle of life

It's the wheel of fortune,

It's the leap of faith,

It's the band of hope.

Till we find our place

On the path unwinding,

In the circle, the circle of life!».[10]
Вздохнув, я перевела глаза на темную комнату. Косые лучи света, казалось, не рассеивали темноту, а лишь сгущали ее, заставляя тени скапливаться по углам. Тело содрогнулось, когда сидевшее на нем существо спрыгнуло на пол, и постукивая хитиновыми конечностями, рванулось к своей кровати. Однако вместо того, чтобы вновь начать обгладывать мех, растущий прямо сквозь тело, оно свернулось клубком, безжалостно давя ненастоящие, грубо сделанные мушиные крылья, блестевшие из полумрака кусочками пленки, похожей на осколки грубо разбитого стекла. Звон в голове отступал, и сквозь него я услышала то, что никогда не ожидала услышать внутри своей головы – однако мой вопрос предвосхитила открывшаяся дверь. Постояв на пороге, мисс Лаймстоун осторожно приблизилась к моей кровати, и вновь остановилась, словно пытаясь понять, кто лежит перед ней в перетянутой ремнями кровати. Повернув голову, я с удивлением обнаружила перед собой плотный полотняный недоуздок, свисавший со спинки кровати прямо над моей головой.

– «Вас ожидает доктор, мисс Беррислоп» – голос медсестры был не похож на ее собственный голос. Удивленно приподнявшись, я решила было ускользнуть от опускавшегося мне на голову недоуздка, но не рассчитала, что скованное от долгой неподвижности тело с трудом перегнется через бортик, показавшийся мне непреодолимым барьером, и полетит на гостеприимно блестевший кафелем пол. Только реакция желтой кобылы позволила мне устоять на ногах, однако я все же ощутила путы, охватившие мою челюсть и лоб. Фыркнув, я двинулась вслед за ней, но притормозила, натянув поводья, зажатые в зубах медсестры, когда лежавшая на своей кровати Фисташка зашевелилась, услышав, как я прохожу мимо нее.

– «Проне групозззть» – не оборачиваясь, обиженно прожужжала она, печально прижимая к груди отвалившиеся, переломанные крылья, сделанные из липкой ленты и кусочков фольги. Именно этот жест заставил мои глаза наполниться слезами – казалось, я глядела на что-то печальное, на крушение чьих-то надежд, бывших ранее крыльями, а теперь превратившихся в изломанные, хрустящие обломки мечты. Так жеребенок мог сжимать копытами любимую куклу, в одночасье превратившуюся в простой и незамысловатый кусок раскрашенного дерева – «Пистаччио не бральки много! Чуть-чуть бральки! Нимножжжко!».

Вздрогнув, я резко рванулась вперед, ощущая, как натянулись поводья, тащившие меня к выходу. Что имела она в виду, когда говорила эти слова? Что брала, и что давала взамен той единственной пони, с которой могла хоть как-то сосуществовать в этом мире? И что пробудили в ней те бесхитростные слова? Я не знала ответа на этот вопрос, но идя вслед за мисс Лаймстоун, тревожно сопевшей всю дорогу до уже знакомого мне кабинета, я невидящими глазами глядела в проплывавший подо мной пол старого особняка, слыша в своей голове горькие всхлипы и тихий плачь той, что я считала своей выдуманной половинкой.

_____________________
[1] Лаймстоун (англ. Limestone) – известняк.
[2] Знаменитый некогда «Полицвет» тоже относится к восковым карандашам.
[3] У медиков отсутствует право ограничивать свободу пациента посредством наручников или кандалов, поэтому им приходится применять лишь «стесняющие движения» манипуляции и предметы.
[4] Болезни тела, без наличия психического компонента.
[5] Врач, проходящий обучение по выбранной специальности.
[6] Устаревшее название капсулы для приема внутрь порошков.
[7] Погребальная комната или зал под церковью с низкими сводами.
[8] Тренировки для нижних конечностей, без которых нарушаются пропорции фигуры атлета.
[9] Грубая, толстая нить, сплетенная из волокон мешковины.
[10] Elton John, “Circle of Life”

"Past Sins" (Грехи прошлого) в стихах.

Записки орка-лазутчика

Чужая

Жёлтые пёрышки

Погрешность генотипа

Наследие Винил [Vinyl's Heritage]

Айзенхорн: Том 1

Игра в шахматы

За краем света - Бесконечность

Твайлайт Спаркл — королевский гвардеец: Возвышение

Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 10: "Лестница в небо" - часть первая