Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 10: "Лестница в небо" - часть вторая

---

– «Прошу вас, проходите» – радушно поприветствовал меня Блю Стар, поднимаясь из-за стола, и встречая меня на середине уже знакомого мне кабинета, превращенного работниками лечебницы в комнату-музей – «Мисс Лаймстоун, прошу вас, снимите это. Думаю, это будет излишним. Спасибо».

– «Под вашу ответственность, доктор Стар» – хмуро предупредила его желтая кобыла, снимая с меня недоуздок. Хотя это была и неполная узда, без железного трензеля, по сути, мало отличимая от тех, что использовались для крепления на голове легионерских и гвардейских шлемов, я с радостью освободилась от необходимости следовать за кем-то, словно собачка, посаженная на поводок.

– «Конечно. Как мы и договаривались» – мило улыбнулся тот, закрывая за ней дверь с глухо защелкавшим замком. Я проводила глазами карман скрывшегося за дверью халата, в котором прятались эти полотняные ремешки, пропахшие рвотой и потом, намереваясь разобраться с ними чуть позже, во время очередного «побега», призванного немного развлечь меня, и не дать расслабиться медицинскому персоналу лечебницы – «Ох уж эти ухищрения земнопони… Самое настоящее варварство, не находите?».

– «Ну, им нужно как-то контролировать пациентов» – пробормотала я, после очередного приглашающего жеста единорога присаживаясь к столу, на котором уже стоял огромный деревянный поднос. Возвышавшийся на нем примус солидно блестел надраенными до блеска деталями, удерживая на изогнутых стойках пузатый медный чайник, сияющий начищенными боками – «В конце концов, это же максимально строгое учреждение…».

– «Вы так считаете?» – вежливо осведомился Блю Стар, занимая место за столом. Повинуясь движению его рога, над примусом повисла небольшая бутылочка, из которой в воронку на боку прибора полилась светлая струйка, распространявшая вокруг себя запах керосина. Прищурившись, единорог внимательно глядел на прибор, словно и забыв о моем существовании, а его копыта ловко закручивали пробку, ритмично надавливая на поршень насоса, с натужным сопением закачивавший воздух в блестящий резервуар. Закончив терзать поскрипывающий поршень, жеребец приоткрыл краник конфорки, и позволив керосину наполнить специальное блюдечко, расположенное чуть ниже вентиля, с видом фокусника поднес к нему затрещавшую спичку.

– «Вуаля!» – хрипло рявкнув, пламя взлетело над соплом прибора, но затем опало, и быстро приобрело привычный голубоватый цвет, с гудением вырываясь из конфорки, принявшись облизывать затуманившиеся бока стоявшего на ней чайника – «Первая часть обязательного ритуала чаепития завершена, и как мне кажется, она удалась на славу. Не находите?».

– «А разве у чаепития есть свои ритуалы?» – не подумав, вякнула я, впрочем, тут же захлопнув рот от пришедшего в голову воспоминания о Пятичасовом чае. Я не слишком любила этот напиток, считая его лишь прелюдией к хорошей пьянке – «Я не подозревала о чем-то таком, что было бы страшнее дневного чаепития, поэтому еще не встречала каких-либо ритуалов».

– «И это большое упущение с вашей стороны» – с видом неприкрытого превосходства усмехнулся Блю Стар. Звякнули, раскрываясь, дверцы застекленного шкафа, из которого появился целый чайный набор на три персоны – «Значит вам стоит познакомиться с ним поближе. Конечно, он может различаться в деталях от местности к местности, и даже от одного приличного дома к другому. Но это все мелочи, а в целом, основы чаепития неизменны уже три сотни лет, а это, как вы понимаете, срок приличный».

– «Ну да. Хотя чай, кажется, привезли с южного материка гораздо раньше? Лет шестьсот назад?».

– «Шестьсот семьдесят сем, если верить летописи того путешествия за авторством Октопо Брейвхарта» – чашки, тихонько тренькнув, заняли свои места на столе. Их тончайшего фарфора бока просвечивали, словно яичная скорлупа, не испорченная ни клеймом, ни рисунком – «Однажды дромады и зебры перекрыли нам доступ к какао и кофе, да и сейчас их экспорт в Эквестрию ограничен, но если бы дело дошло до чая…».

– «Это еще почему?» – не подумав, спросила я, однако тут же пожалела о сказанном. Разве не наша туристическая поездка на южный материк спровоцировала целую дипломатическую потасовку, закончившуюся политическим демаршем, и порханием дипломатических нот?

– «Потому что посол Флейвор, добившийся своего назначения на пост чрезвычайного и полномочного посла Эквестрии в Камелу, не смог выполнить тот долг, которого так настойчиво домогался» – С неодобрением в голосе ответил единорог, располагая третий прибор в стороне от нас, рядом с накрытой салфеткой корзинкой – «Этот достойный представитель своего рода опозорил весь эквестрийский дипломатический корпус, в результате чего наша страна осталась практически без фруктов, кофе, какао… И золота».

– «Золота?!» – теперь я удивилась уже непритворно, вылупившись на единорога, внимательно разглядывавшего чайник, из носика которого поднимался заметный глазу парок.

– «Безусловно. Откуда же еще приходит то золото, что чеканится монетным двором Ее Божественного Высочества?» – Подкрутив клапан конфорки, Блю погасил примус, и направил бурлящую струю кипятка в большой заварочный чайник – «Золота в Эквестрии добывается очень немного, и свободный его оборот, скажем прямо, не практикуется из-за декрета, которому уже почти тысяча лет. Основные его поставщики это Грифоньи Королевства, и, как ни странно, страны южного материка».

– «На что его можно обменять?» – слишком громко и делано удивилась я, переборщив при это с энтузиазмом, с которым постаралась перескочить на более безопасную тему. Слишком близко мы подошли к тому, чтобы вспомнить о прочих пони, входивших в состав того посольства, и истинном виновнике всех тех бед, что обрушились на нашу страну.

– «На лес. На настоящее железо, которое там ковать не умеют. Горючие камни и керосин» – Нагревшись под расшитым войлочным колпаком, заварочный чайник окутал стол облаком ароматного пара. Сняв гнёт, Стар втянул в себя серебристый парок, и наполнив чашки свежими сливками из широкогорлого молочника, украшенного едва различимым гербом, аккуратно разлил по чашкам чай, внимательно приглядываясь к изменению цвета получившегося напитка – «Магические свитки с несложными заклинаниями, которые могут делать даже жеребята. Заряженные магией камни, которые дикари считают настоящими драгоценностями. Финансовые механизмы, которые разрабатывают умные пони из министерства финансов, позволяют нам торговать с довольно выгодным курсом для эквестрийского бита».

– «Странно, что никто не пробует его подделывать» – беря чашку в копыта, я подержала ее, прислушиваясь к ощущению охватившего их тепла – «Да и банки безо всяких вопросов принимают грифоньи таланты, хотя и по совершенно грабительскому курсу».

– «А почему вы так думаете? Конечно же пробуют» – успокоил меня единорог. Улучив момент, я поставила чашку на стол, едва прикоснувшись к чаю губами – тот был слишком горяч, и держать чашку в копытах мне не позволила вновь проснувшаяся паранойя. Уж слишком близко подошел разговор к тем событиям, в которых я сыграла не самую последнюю роль – «Начиная с фальшивомонетчиков Мягкого Запада, до умных и хитрых бизнеспони Большой Подковы, пытающихся забрать в свои копыта финансовые потоки страны. Но пока эта борьба идет с перевесом в пользу министерства финансов, благодаря компетентным единорогам из хороших кланов – настоящим, компетентным волшебникам. Даже несмотря на все усилия министра из земнопони. Именно они не дают разным нехорошим пони подделывать государственную валюту, что практикуется в Грифоньих Королевствах, каждая гора, марка и кантон которых чеканит собственные слитки, защищенные самым незамысловатым клеймом – копьем, лозой, шлемом, секирой, или бочонком».

– «Асгард, Пиза, Грифус, Иглгард и Внутренние Земли» – не задумываясь, буркнула я, уже в который раз забывая следить за тем, что шлепает мой язык, вновь проявивший склонность к сепаратизму. Увидев в глазах единорога промелькнувший интерес к моим познаниям, я опустила взгляд, и ухватив из корзиночки кусочек хрустящего тоста, принялась шарить глазами по столу в поисках варенья или масленки. Забавно и горько было осознавать, что в памяти не отложился ни один из гербов или флагов, расписанных в древних книгах, которые я прочитала во время болезни, под копытоводством усатого дворецкого принцесс – и в то же время, как легко запоминались эти же символы, выдавленные, вместе со знаками пробы, на поверхности серебряных слитков, которые я награбила в северных землях – «Ну, то есть, наверное. Да. Если я не ошиблась».

– «Не ошиблись» – вежливо ответил мой собеседник, хотя даже мое нечуткое ухо, по которому основательно попрыгал медведь, уловило в его голосе веселую иронию – «Отрадно видеть пегаску, сведущую в грифоньей геральдике».

– «Я? Да вы что! Я никогда не…» – поняв, что вместо стройного и логичного объяснения вырвавшимся словам, из меня, с перепугу, полезло что-то уж совсем неудобоваримое, я подняла глаза, постаравшись принять как можно более умоляющий и жалобный вид – «А может, вы расскажете мне про чаепитие? Вдруг я делаю что-нибудь не так?».

– «Пока вы делаете все верно. Для новичка, или не-единорога» – светски улыбнулся Блю Стар. Чашка и блюдце парили перед ним на всем протяжении разговора, словно подвешенные на невидимых нитях – «Тема для разговора была подходящей, да и в остальном, все было сделано верно. Впрочем, в этом было мало чего удивительного – ведь делал все ваш покорный слуга».

– «А если бы делала я?» – не ожидав такого неприкрытого самодовольства, я сердито уставилась на вальяжно откинувшегося на спинку кресла единорога, ставя чашку обратно на поднос – «Или кто-то еще, для кого предназначалась третья чашка?».

– «Она была необходима для того, чтобы все было сделано правильно» – заверил меня жеребец, вновь пододвигаясь к столу – «В чаепитии важен процесс, и важны традиции. Важно то, как вы это делаете, когда, и с кем. Я намерено не произношу слово «манеры», поскольку оно было истрепано и затаскано всякими голодранцами и нуворишами из западной части страны, понимающими под ним самое обычное жеманство, поэтому точнее всего было бы сказать, что чаепитие – это настоящий ритуал. В нем важно все – от чашек до салфетки, но еще важнее то, как именно действуют те, кто в нем участвуют. В отличие от тех же киринов, собирающихся в своих чайных домиках, и в течение часа таращащихся на огонь в очаге, великосветский обычай чаепития был рожден единорогами Эквестрии уже три сотни лет назад, и без сомнения, является образцом приличного времяпровождения».

– «А кто такие кирины?» – только и успела поинтересоваться я, ошарашенная такой лавиной выливавшейся на меня информации, плотно облаченной в словесные кружева – «Какие-нибудь земнопони, или дромады?».

– «Это… Дальние родственники единорогов, скажем так. Они живут далеко на востоке континента, за Трамплеванским хребтом. Именно от них дромады узнали, что такое фарфор, «белизной подобный нефриту, тонкостью – бумаге, блеском – зеркалу, а звонкостью – цимбалам». И уже от дромадов о его существовании узнали мы. Увы, пока ни один пони так и не смог узнать секрет его изготовления».

– «Родственники?».

– «Конечно. Дальние. Как зебры – для земнопони» – уточнил Блю Стар, увидев мой ошарашенный взгляд – «Опять же, как есть положенные для чаепития тосты, меренги, или небольшие пирожные, существует так же и приличные для чаепития темы, и должен вам сказать, что поддерживать таковую – не всегда легко и приятно. Но думаю, сегодняшняя наша встреча прошла довольно неплохо, и можно сказать, что даже лучше, чем можно было бы ожидать».

– «Так значит, я все-таки где-то прокололась?» – вновь рассердилась я, глядя, как вновь наполняется моя чашка. На этот раз жеребец наполнил ее вначале горячим чаем, и лишь затем добавил струю кипятка, отставив в сторону молочник, оставшийся не у дел. Ощущать, что тебя оценивают по каким-то непонятным, и мало беспокоящим тебя критериям, было довольно обидно, но я смогла собраться, и справиться с негодованием, отразившимся у меня на морде – «Тогда нужно учитывать, что я была не готова к такого рода проверке!».

– «Нет-нет, вы не «прокололись», что бы там ни имели в виду земнопони, которые ввели это словечко в повседневных обиход» – возвращая на примус чайник, заверил меня Стар. Поднявшись, чашка скользнула в мою сторону, опустившись на салфетку рядом с тоненьким ломтиком поджаренного тоста – «Просто самое идеальное чаепитие проходит под самые достойные темы для разговора – обсуждение предметов и направлений в искусстве, разговоров о погоде, загадке фарфора, влияния на психику капающей воды…».

– «Твою ж… Последнее тоже считается интересной темой?» – осведомилась я, стараясь не скалиться от боли в обожженных губах и языке, которыми, не подумав, залезла в маленькую чашечку с оказавшимся неожиданно горячим чаем – «Можно тогда и заключение в одиночной камере пообсуждать. Могу рассказать о собственных впечатлениях, не связанных непосредственно с этой клиникой!».

– «Ругаться во время чаепития неприлично. Так же, как и демонстрировать раздражение от своих собственных ошибок, даже если вокруг вас – приличные пони, которые, согласно правилам этикета, сделают вид, что ничего не случилось» – просветил меня единорог, глядя, как я шаркаю по обожженным губам длинным малиновым языком, с легкостью добираясь до носа. Мне вдруг показалось, что озвучивать пришедшую мне в голову мысль о том, что если бы я постаралась, то смогла бы с легкостью ковыряться им в своем носу, было бы не слишком достойной попыткой поддерживать пристойную беседу – «Да и тема была бы не слишком удачной. Вам подать холодной воды?».

– «Поздно! И почему нельзя пить чай нормально, из блюдец?».

– «Из блюдец?!» – похоже, что при этих словах самоуверенность и спокойствие, сдобренные немалой толикой ироничного веселья, едва не покинули моего синего собеседника – «Что за варварский обычай! Разве такое возможно?».

– «Ну вот, а говорили, что знаток чаепитий!» – демонстративно огорчилась я, в притворном ужасе вздымая копыта к потолку, орошая стол звездопадом из хлебных крошек, выглядевшим, как хорошая ковровая бомбардировка – «Еще и с сахаром! С лимоном! С вареньем!».

– «Какой кошмар…».

– «Это древний обычай. Древнее, чем…» – кажется, пора было придержать язык за зубами, и опустить историю «Мэйфлауэра»[11], которая вряд ли бы заинтересовала этого адепта великосветской единорожьей культуры – «Древнее, чем сама Эквестрия».

– «Да что вы говорите!» – тон, которым это было произнесено, был настолько заинтересованным, что даже глухой и тупой не угадал за ним мало скрываемое недоверие – «И кто же его приверженцы?».

– «Те самые пони с востока нашей страны» – уж если врать, то напропалую. Решительно отодвинув в сторону порядком пожеванный тост, я взяла обеими копытами чашку, и аккуратно попыталась отлить из нее чай в мелкое, не слишком удобное блюдце. Получилось это не сразу, и образовавшаяся при этом лужица была мне лишь на один глоток, но начало было положено – «Видимо, эти ребята гораздо ближе знакомы с этими вашими куринами, или как их там зовут, поэтому уже сотни лет пьют чай из блюдец, наливая их из огромных, кипящих прямо во время чаепития чайников, называемых «samovar». Поскольку чай довольно горячий, ведь в чашки добавляется самый настоящий кипяток, его наливают в блюдца, и пьют прямо из них, предварительно подув, чтобы остудить полученный напиток».

– «Ну и где же тут…».

– «А приличным считается не обрызгать при этом прочих пони, собравшихся за столом» – осторожно взяв двумя копытами крошечное блюдечко, я поднесла его ко рту, и пару раз дунув на белоснежный фарфор, осторожно втянула в себя маленькую лужицу чая – «Не хлебать так, чтобы это было слышно окружающим. Помешивать чай ложечкой безо всякого звука. Ну, и соблюдать при этом норму пропорций между съеденным и выпитым, конечно».

– «От этого обычая просто веет духом земнопони» – справившись с праведным негодованием, единорог вновь приобрел свой всегдашний благодушный вид, впрочем, слегка растеряв привычный лоск самодовольства, и даже соблагоизволил поднять свою часть столового сервиза – «Однако это все не лишено интереса. Не возражаете, если я попробую повторить?».

– «Конечно же нет. Хотя полагается это делать из более глубоких блюдец, да и бокалы должны быть другими… Но для хороших пони это же не помеха, верно?» – я дернула щекой в подобии ухмылки, глядя, с какой осторожностью, и явно ломая себя, жеребец аккуратно пытается налить чай в блюдце, естественно, с непривычки проливая часть его на стол – «А также, вы могли бы попробовать мне объяснить цель нашей встречи. Ну, так – просто чтобы разговор поддержать».

– «Ммммм… Да, я мог бы попробовать это сделать» – справившись, наконец, с наполнением блюдца, Стар приподнял его магией, на этот раз глядя не на меня, а на фарфоровый предмет, покачивающийся возле его морды – «Так значит, глубокие бокалы и блюдца?».

– «А так же множество вкусных, и в основном, сладких вещей. Орехи, мед, марципаны, меренги, сдоба… Все, что вам придет в голову, и будет выглядеть, с вашей точки зрения, приличным» – я внимательно глядела, как единорог пытается справиться с тарелочкой, наполненной горячей жидкостью, и болтала в черепушке внезапно пришедшую в голову мысль, озвучивать которую было бы совершенно излишне – «Нет, пожалуй, лучше это делать копытами».

– «Почему же?».

– «Потому что когда вы следите глазами за блюдцем, которое подносите к губам, и при этом очень забавно косите глазами, создавая впечатление, что вы пытаетесь промыть себе нос» – хмыкнула я, в свою очередь, наслаждаясь кратковременным ощущением превосходства, рожденного оскорбленным и ошарашенным видом собеседника, выглядевшего оскорбленным в лучших чувствах дворянином – «И что же по поводу встречи?».

– «Мне просто захотелось пригласить вас на чай. Вот и все» – в отличие от меня, сидевший напротив жеребец гораздо лучше контролировал свои чувства, и опустив блюдце на стол, лучезарно улыбнулся, с похвальной настойчивостью принявшись наполнять свое блюдце – «Я, видите ли, в некотором роде инспектор, призванный провести проверку этой лечебницы. И конечно же, я не мог лишь формально исполнить свои обязанности, и не познакомиться с самым ярким ее пациентом за последние пятьдесят лет».

– «У нас все хорошо!» – автоматически выдала я, буквально спинным мозгом ощущая, как неприятности начинают сгущаться над моим непоседливым крупом подобно тучам, окончательно закрывшим небо за окном. Где-то вдалеке тяжело крякнул гром – еще слишком далекий, но уже дающий о себе знать басовитым раскатом, прокатившимся над притихшим лесом – «Все счастливы и довольны. Я, правда, тут немного безобразничаю, но это просто от живости характера, и непоседливого пегасьего эго. Кстати, вы, кажется, тут работали раньше, если верить словам мисс Лаймстоун?».

– «Поэтому совет попечителей и прислал сюда именно меня» – откликнулся жеребец, предпринимая вторую попытку, но уже без использования магии – «Сотрудники надеются на то, что я все еще не лишен чувства коллегиальности, и закрою глаза на некоторые моменты, которые неизбежно обнаруживаются при подобного рода визитах, в то время как финансирующий это заведение фонд уверен, что как бывший сотрудник, я прекрасно знаю всю подноготную данной лечебницы, и в курсе, где нужно смотреть, чтобы найти то, что ищешь».

– «У нас все нормально. Я не нашла никаких нарушений» – твердо ответила я, не до конца осознавая смысл сказанной фразы, стараясь не вспоминать свои вояжи в подвал, а так же почти развалившиеся замки на решетках между крыльями особняка – «Тут очень опытный персонал, хорошая еда, и очень мягкий режим для такого строгого заведения».

– «Строгого?» – в непритворном удивлении поднял брови единорог – «Лечебница имени Стикки Виллоу известна как одна из самых старых, и самых надежных психиатрических лечебниц для земнопони, но чем-чем, а строгостью режима она никогда похвастаться не могла. По крайней мере, если сравнивать ее с подобными заведениями для пегасов или единорогов, в которых меры стеснения не ограничиваются шлейками или эластичными бинтами. Она известна своей клинической работой – то есть, научными изысканиями – в области лечения психиатрических заболеваний у пони, в силу разных причин лишенных крыльев или рога, но я точно могу вам сказать, что вам нечего опасаться, ведь еще никогда наша клиника не была местом, где пони находятся в качестве наказания за какие-либо провинности».

– «Но мне сказали…».

– «Ох, это привычное заблуждение всех далеких от медицины пони!» – небрежно дернул головой Стар, едва не расплескав свой драгоценный груз, из-за чего ему пришлось вновь опустить его на стол, рассеивая облачко сверкающей магии – «Наукой уже давно установлено, что стремление к свободе является естественным для любого существа, и именно поэтому сенаторы и представители палаты общин осмелились возражать самой принцессе, когда внесли в законы «поправку Блэкуотера», которая запрещает усиливать наказание для пони, совершившего побег из мест отработки провинностей. Поэтому в каком бы месте не произошел столь вопиющий случай, который вынудил бы нас ограничить свободу любого живого существа, оно покажется ему местом мрачным и неприветливым, пусть даже это будет старинный особняк, в котором все, что им грозит – это лишение общения с другими пациентами, и отмена послеобеденных прогулок. В конце концов, им стоило бы поглядеть на филиал нашей лечебницы, расположенный прямо в Эдвенчер, где располагаются пони, которые лишились рога или крыльев в результате несчастных случаев. Мы намерено сделали его похожим на хороший пансион, чтобы те, о ком мы заботимся, ощущали себя нашими гостями, а не пациентами. И знаете, это работает».

– «Вы – врач? Психиатр» – решилась напрямую поинтересоваться я, глядя на третью попытку, совершить которую сдавшийся единорог решил уже по-земнопоньски, без магии, и с помощью передних ног – «Разговор с вами достаточно интересен, но…».

– «Но это не похоже на осмотр у любого другого врача? Даже несмотря на то, что для меня он является возможностью и необходимостью узнать получше своего пациента, пускай он об этом даже не подозревает?».

– «Ну, в общем-то, да» – согласилась я, и решив подбодрить этого странного доктора, тоже наполнила свое блюдце, как бы громко не звучали эти слова в отношении маленького, плоского кусочка фарфора – «Вообще, это мало походило на настоящую психиатрию».

– «Конечно. Разве мне трудно было бы внушительно произнести «Прогрессирующая рекуррентная шизофрения с биполярным аффективным расстройством и посттравматической энцефалопатией», назначив вам эффективную подборку лекарств и физиотерапевтических процедур, после чего, с чувством выполненного долга, удалиться, радуясь погожему деньку, и насвистывая себе под нос?» – иронично сощурился Стар. Аккуратно подняв блюдечко обоими копытами, он с чувством подул на него, после чего осторожно отхлебнул дымящуюся жидкость, разглядывая ее так, словно опасаясь, что в результате этих незамысловатых движений чай мог резко превратиться в какой-нибудь опасный концентрат – «Ммммм… Должен вам сказать, мисс Беррислоп, что я предпочту более интересное времяпровождение, нежели многие мои коллеги. Конечно, я не хочу бросать на них неоправданную тень…».

– «Безусловно. Скорее всего, вы просто располагаете большим количеством свободного времени, в отличие от какого-нибудь задерганного интерна» – отсутствие телекинеза заставляло меня полностью сосредоточиться на поднимании блюдца, и я не могла поглядеть в глаза единорогу, но даже опустив взгляд на покачивающийся в мелком блюдце чай, я ощущала его плотный, ощупывающий взгляд. Теперь ощущала – «Как хорошо, когда работа и хобби совпадают. Вы занимаетесь любимым делом, и вам за это еще и платят – кажется, так некоторые умные лю… существа описывали понимание счастья».

– «Правда? Как интересно» – явно обрадовавшись удачной попытке, он вновь наполнил наши чашки уже не таким горячим чаем, и вновь поднял блюдце. На этот раз он проделал все быстрее, и даже умудрился сделать это одним копытом, держа второе, на всякий случай, неподалеку – «А как бы описали счастье вы?».

– «Ну, наверное, это беспрепятственное удовлетворение собственных потребностей» – пожав плечами, я осторожно потянулась вперед, стараясь даже не дышать на блюдце, стоявшее на моих копытах. Осторожно отпив, я опустила прижатые к груди передние ноги, внезапно ощутив, какого напряжения потребовало от меня это нехитрое действие – «Тут я согласна с академическим определением».

– «Значит, обеспеченный всем возможным пони сразу же становится счастливым?» – немедленно зацепился за мои слова Блю Стар, похоже, найдя для себя новую тему для «приличествующего чаепитию» разговора – «И если дать ему, например, неограниченный доступ к эквестрийской казне, и поселить в королевском дворце – он тотчас же проникнется счастьем?».

– «Ну, я точно знаю пони, которая бы умерла после этого от передозировки эндорфинов[12], уж поверьте» – хмыкнула я, вспоминая белую единорожку из своего маленького городка – «Но тут вы путаете обобщенное и конкретное понятия. Если пони может удовлетворить свои потребности – любые! – то думаю, что да, это можно назвать счастьем. Ведь потребности у каждого могут быт свои, да и различаться в разное время. Пони может нуждаться в комфорте, а может чувствовать необходимость героических свершений. Превозмоганий. И даже…».

– «Даже чего-то, что нанесет ему вред?» – услышав, как понемногу стихает мой голос, негромко, участливо закончил за меня сидевший напротив жеребец – «Ему, или другим?».

– «Если он почувствует, что ему необходимо страдание, и он сможет реализовать это стремление – то да, это тоже подпадает под определение счастья».

Внезапно, я поняла, что зря затеяла весь этот разговор.

Ощущение было настолько всеобъемлющим и оглушающим, что я буквально выпала из разговора, бездумно глядя на губы говорившего что-то жеребца. Это место было для тех, кто выпал из жизни, лишившись чего-то очень важного, и предпочтя удалиться куда-нибудь, скрывшись от сородичей и близких, не в силах читать сочувствие в их взглядах. Не в силах быть напоминанием остальным о том, что может случиться с каждым. Как странно, что я поверила в слова подруги, не удосужившись проверить их хотя бы в справочниках или библиотеке! Как странно, что я восприняла все на веру, и отправилась за полстраны в это место, алкая спасения – а очутившись на свалке для тех, кто был уже не нужен этому миру. И все равно, окружавшие меня пони искренне заботились обо всех этих бедолагах. Я уже приготовилась было услышать знакомое «А я тебе говорила!», слишком часто за последнее время раздававшееся у меня в голове, однако все было тихо – лишь негромко шелестел за окном мелкий дождик, да болтал о чем-то сидевший передо мной жеребец. Тишина, которой я так жаждала. Одиночество, о котором мечтала. Но только сейчас я поняла, что буквально желаю услышать очередную насмешку, или едкий комментарий о мире, который меня окружал.

Тишина. Лишь дождь едва заметно шумит за окном.

«Что же я натворила?».

– «Мисс Беррислоп?» – подняв глаза от чашки, в которой пыталась утонуть своим взглядом, я непонимающе глядела сквозь сидевшую напротив фигуру, видя лишь пелену дождя. Солнце зашло, и за окном наступили мрачные, зеленоватые сумерки, наполненные шумом листвы, содрогающейся под ударами падающих капель. Сидевший за столом единорог терпеливо глядел на меня, похоже, уже какое-то время, а его голос стал подозрительно спокойным и плавным – «Ах, устали… Понимаю, конечно же понимаю. Пожалуй, мы и вправду с вами засиделись. Простите, что утомил вас своей болтовней».

– «Нисколько, мистер Стар. Просто…» – погрузившись в собственные переживания, которых не ощущала почти целую вечность – с тех пор, как попала в эту лечебницу – я ответила первым, что взбрело мне в голову – «Я иногда задумываюсь, и теряю нить разговора».

– «При этом у вас просто замечательно получается делать вид, что вы внимательно слушаете собеседника» – покивал жеребец, отводя глаза от стремительно отдернувшегося копыта, которым я вновь, по привычке, потирала грудь во время раздумий – «Но дело и вправду движется к ужину, и боюсь, вы можете на него опоздать. Не боитесь? Да и доктор Сендпейпер может посчитать, что я вновь отбивают у него пациента».

– «Кормят тут тоже нормально!» – по привычке ощетинилась я, ощущая поднимающуюся внутри бурю ужаса, рожденную пониманием того, что я наконец-то осталась одна. То, чего я хотела, наконец-то свершилось – но как ужасно было это осознавать! Остаться одной, посреди огромной толпы, которой до тебя нет ни малейшего дела – наверное, это меньшее, что могло бы описать мои чувства в этот момент, порождавшие холодок страха, тихой, огромной змеей укладывающийся в моей груди, распираемой тщательно подавляемым мраком, скопившимся в ней за эти полгода – «Просто я… А при чем тут заведующий клиникой?».

– «О, у нас с ним долгая и давняя история, начавшаяся давным-давно, лет двадцать назад, когда молодые единороги пришли в эту клинику с горячими сердцами, и трезвыми головами, наполненными новыми идеями. Да, много лет уже утекло…».

– «И что, вы с ним не дружите?».

– «С Пейпером?» – делано удивился жеребец, по-видимому, обозвав своего знакомого каким-то неизвестным мне прозвищем – «О, вы зря так думаете. Мы по прежнему уважаем друг друга, хотя мне и пришлось уйти из этого госпиталя из-за кое-каких разногласий с тогдашними попечителями, возникшими из-за определенных идей, которые мы претворяли в жизнь. Но это дело давнее, и я вас могу уверить, что вам чрезвычайно повезло, что вы попали к такому хорошему врачу. Он уже рассказывал вам о пользе алхимии?».

– «Ага. Рассказал» – я нахмурилась, и невольно почесала свой круп, сидеть на котором, в последнее время, мне приходилось исключительно в одном, определенном положении из-за большого количества дырочек от уколов, которые вскоре должны были превратить его в решето – «И даже продемонстрировал, знаете ли».

– «Ах, да. В нашем тандеме именно он отвечал за медикаментозную часть, и не его вина, что… Кхем. Кстати, вы точно не опоздаете на ужин?».

– «После чая?» – ответила я вопросом на вопрос. Мне показалось, что столь опытный врач, каким представлялся мне этот хитрый единорог, уже давно должен был бы закруглить наш разговор, или же обратить внимание на другой предмет. Однако мы с какой-то странной навязчивостью топтались на одном месте, словно кто-то из нас двоих, рано или поздно, должен был бы задать давно назревавший вопрос. И отчего-то мне показалось, что этим «кем-то», рано или поздно, должна была стать я – «Не думаю. А что за эксперименты?».

– «Мы просто экспериментировали с разными идеями, и иногда добивались определенных результатов» – расплывчато закруглил разговор собеседник, глядя на меня поверх горки посуды, которую его рог сложил на поднос – «Хотя они пугали и нас, и уж тем более, попечителей этой больницы. Думаю, вы знаете, как консервативны эти земнопони… Но я должен сказать, что благодаря внедрению разработанных нами методов множество пони смогли вернуться к нормальной жизни. Все, что для этого нужно – это терпение и время, а так же желание поменять свою жизнь».

– «И все?».

– «И все» – услышав недоверие в моем голосе, единорог поднялся, забирая с собой поднос, исчезнувший в темной утробе шкафа со стеклянными дверцами, стоявшего у ближайшей стены – «Смена образа жизни является обязательной. Она позволяет начать все с чистого листа, и поверьте, это дает результаты».

– «Увы, я не смогу столько ждать» – опустив голову, прошептала я. Последняя надежда, рожденная желанием услышать и увидеть то, чего нет, заставила было поверить меня в то, что вот сейчас мне расскажут о средстве, которое в одночасье может вылечить самого закоренелого психа – и она обратилась во прах, раздавленная, словно светящийся кристалл, словами опытного психиатра, с сочувствием глядевшего на меня со своего места у окна кабинета.

– «А вы куда-то торопитесь?».

– «Я чувствую, что времени у меня остается все меньше. Что я меняюсь, становясь кем-то другим» – сжав зубы, я уставилась в пол, бессмысленно глядя на него абсолютно сухими глазами – «Это началось где-то полгода назад, и понемногу усугублялось из-за… Из-за волнений, которые я пережила. Но теперь, все стало только хуже, и я обратилась сюда в надежде на то, что мне смогут помочь. Помочь мне хотя бы заплакать».

– «Заплакать?».

– «Я не могу засмеяться. Заплакать. Я веду себя словно манекен» – тяжесть сдавила грудную клетку, словно тяжелая лапа, предостерегающе поигрывавшая острыми когтями, призывавшими не говорить больше, чем нужно – «Ем. Сплю. Хожу. Разговариваю. Но не могу даже улыбнуться – знаете, как это жутко? Когда ты глядишь на детей, которые уже научились разговаривать, пока ты шарилась по этим сраным лесам, и не можешь выдавить из себя даже ухмылки!».

– «А ощущения?» – быстро спросил меня Стар, поворачиваясь в своем кресле в сторону окна, чтобы задернуть тяжелые шторы – «В такие моменты пони чувствуют радость, печаль, и даже могут расплакаться».

– «Я чувствовала… Но очень смутно. Я не могу это объяснить, но ощущение было таким, будто я попала в пыльную комнату, понимаете?».

– «О, я прекрасно вас понимаю» – уверил меня единорог – «Пожалуйста, продолжайте».

– «Я знала, что должна чувствовать радость, и так оно и было, но чувства были такие, словно… Словно…».

– «Словно вы не до конца понимали, зачем это нужно?».

– «Да» – очень точное описание ощущений, завладевших мной в тот момент, заставили меня отвлечься от созерцания собственных ног, торчавших из рукавов и штанин темно-розовой пижамы – «Словно я забыла, зачем это нужно. Но я очень этого хотела!».

– «И это хорошо. Это правильно» – поддержал меня жеребец. Из ящика стола на свет появилась папка с моей историей болезни, украшенная огромным номером «32», красиво выписанной каким-то мастером каллиграфии местного разлива – «Не обижайтесь, но я уже успел проглядеть вашу историю болезни, пусть даже и мельком. Надеюсь вы не станете меня за это винить? Пусть меня прислали проведать другую пони, я предпочитаю всегда иметь представление о тех проблемах, которые беспокоят моего собеседника, чтобы я мог в любой момент посоветовать ему что-либо, или же разъяснить непонятные моменты в лечении. Судя из записей, оно шло не всегда ровно, но с явным улучшением».

– «Но я его не ощущаю!».

– «Прошло всего лишь четыре недели, а вы уже не демонстрируете ни признаков галлюциноза, ни диссоциативных расстройств» – осадил меня врач, бросая поверх раскрытой папки внимательный взгляд – «Если дела пойдут так и дальше, то уже через полгода я смогу поздравить вас с замечательным прогрессом в лечении, и утверждать, что ваше состояние улучшилось настолько, что я настоятельно рекомендовал бы вам вернуться к вашей семье».

– «Значит, все безнадежно» – вздохнув, я постаралась протолкнуть сквозь заиндевевшие легкие режущий внутренности ветер. Надежда развеялась так же быстро, как и возникла, и от этого было еще больнее, чем если бы она и не появлялась. В конце концов, я привыкну к существованию в этом подвале – он был гораздо удобнее любой темницы, в которую могли бы меня определить. Время… Его у меня не было, но почему? Ответить бы я не смогла и сама.

– «Надежда есть всегда».

– «Действительно?» – холодно огрызнулась я, за внезапно проснувшейся злобой пряча раздиравшую душу боль – «Вам хорошо говорить! Назначил таблеточки, оглушив пациента, как рыбу, и пошел себе гулять по парку, радуясь хорошенькому деньку! Ну, может, карты еще написал – это тоже дело нужное и полезное! А вот осознавать, что понемногу превращаешься в эту самую рыбу – это совсем другое дело!».

– «Правда? Значит, вы считаете что мы, врачи, ни капельки не сочувствуем нашим пациентам?!» – что-то было не так. Я выкрикнула эти злые слова, имевшие мало что общего с реальностью даже в те древние времена, из которых появился тот Дух, что так долго делил со мной это тело, от отчаяния и ощущения полнейшей безнадежности, сдавивших меня ледяными лапами боли, но вместо того, чтобы успокоить меня, единорог резко крутанулся в своем кресле, и повернувшись ко мне, внушительно поднялся из-за стола, движением рога отодвигая в сторону папку с историей болезни – «Или, быть может, что наша задача состоит лишь в том, чтобы мучить бедолаг, попавших к нам в копыта?! Так знайте, что каждый врач болеет душой за своих пациентов, и даже если позволяет себе фривольные разговоры о них, то в душе он всегда на их стороне! И когда придет время делать выбор, любой врач встанет на сторону пациента, и будет стараться спасти его – до конца! Не важно, страдает ли тот душой, или телом!».

Звякнула магия, и меня буквально вдавило в половичок, который задвигался подо мной, словно носилки. Я могла бы поздравить себя с правильным выводом – этот пони и вправду был не простым бумагомарателем, и с легкостью использовал телекинез на нескольких объектах сразу. Даже Твайлайт, со скрытыми в ней силами аликорна, потребовался не один год, чтобы вот так же легко оперировать магией своего рога, удерживая разом несколько предметов, а обычным единорогам для этого требовалось много лет беспрерывных упражнений.

На службе в Эквестрийской Гвардии, например.

– «Поглядите сюда, мисс» – твердой походкой подойдя к стене, заставленной книжными полками, единорог распахнул прикрывавшие их стеклянные дверцы, и прошелся мимо потертых, пузатых томов, выстроившихся на своих местах, словно вытянувшиеся по струнке гвардейцы – «Каждая из этих книг – не только справочник или учебник. Большая часть была написана про врачей, которые когда-либо сотрудничали с этой лечебницей. Поглядите. Да, это десятки томов, и отнюдь не прижизненное описание. Как вы думаете, стали бы пони писать про тех, кто когда-либо запятнал бы себя таким поведением, о котором вы только что прокричали? Думаете, звание «Почетного члена академии медицинских наук» дается за красивые бабки, или ухоженный рог? А может, только за сухие цифры статистики?».

– «Есть те, кто уткнулся бы рогом в статистику!» – не желая сдаваться, пробурчала я. Злость внезапно ушла, стоило лишь половичку, вместе со мной, скользнуть на середину кабинета, разворачиваясь к открытому шкафу – «И лечил бы заочно, предпочитая общаться с пациентами через своих ассистентов!».

– «Такие есть. Но они надолго не задерживаются в медицине, уж поверьте» – со сдержанным превосходством в голосе ответил жеребец, осторожно закрывая стеклянные дверцы. Допотопная, тяжелая люстра над нашими головами тревожно мигнула в такт грому, раскатившемуся за окном – «Знайте, мисс Беррислоп, что каждому, рано или поздно, необходима помощь – не важно, споткнулся ли он, или упал. Каждый надеется на то, что ему помогут, и он не останется один на один со своею бедой. Так как вы считаете, какими пони вам захочется быть окруженной, если вдруг это случиться? Теми, кто способен сопереживать, или же теми, кого вы так метко мне описали?».

– «Я думаю, этот вопрос риторический» – тяжело дыша, я постаралась взять себя в копыта. Тяжесть в затылке усиливалась с каждой минутой, словно кто-то невидимый все сильнее давил мне на голову, виновато опуская ее вместе со мной – «Не обращайте внимания».

– «Это не ответ».

– «Я… Мне жаль. Я прошу прощения» – слова дались почему-то с большим трудом, однако после них вдруг стало легче, словно тяжесть, сдавливавшая меня изнутри, немного ослабилась.

– «Вы правы. Вам было за что извиняться» – коврик подо мной дернулся, и отправился в обратный путь – «Пусть книги о нашей жизни и нет на этих полках, я надеюсь, что каждый врач, который работает в этой больнице, проживет свою жизнь так, чтобы удостоиться этой чести».

– «Даже вы?».

– «А чем я хуже?» – хмыкнул жеребец, стоя ко мне вполоборота, и разглядывая струи дождя, стекавшие по стеклу – «У всех были моменты, когда казалось, что все кончено, и жизнь близка к концу. Каждый думал, что все кончено, и надежды уже нет. Двое молодых врачей, мечтавших ворваться в науку с революционным подходом к лечению шизофреноподобных расстройств тоже думали, что все кончено, когда самый их многообещающий эксперимент провалился. Но жизнь не стоит на месте, и каждое падение дает нам возможность подняться, и идти вперед, преодолевая все преграды, которые раньше, казалось, просто было невозможно преодолеть. Важно помнить об этом, и знать, что каждый такой опыт несет свой урок, который делает нас сильнее. А еще – сохранить в себе чувство ответственности за вверившихся тебе. Кажется, это называется «совесть», которая частенько не дает хорошим пони спать по ночам».

– «Я… Я понимаю».

– «Я уверен в этом» – вернувшись в кресло, единорог приобрел прежний улыбчивый вид, сдобренный доброй толикой видимого превосходства – «Поэтому я уверен еще и в том, что у вас все получится, мисс Беррислоп. И кстати, не волнуйтесь – про врачебную ошибку я упомянул лишь для красного словца, но вы и так слишком умны, чтобы это понять».

– «Серьезно? Вы в этом уверены?» – теперь ему по настоящему удалось меня удивить. Подняв глаза, я удивленно уставилась на единорога, который, отчего-то, чуть подался назад, словно я тыкнула ему в морду новеньким пилумом – «Вы просто плохо меня знаете, уважаемый. На самом деле, мир еще не встречал настолько тупой кобылы, как я».

– «Мне было достаточно этого разговора, чтобы понять, что вы неординарная личность, мисс Беррислоп. Сильная, эрудированная, склонная управлять и подавлять. Быть может, иногда излишне жестко, однако вам это не слишком нравиться, и вы используете силу лишь когда не можете придумать других способов заставить вам подчиниться. Вы любите власть, считая ее заслуженной наградой для сильных и умелых. Однако при всем при этом, вы искренне считаете, что действуете во благо остальных, и каждая ваша ошибка вводит вас в глубокое отчаяние, которое вы всеми силами пытаетесь скрыть. Кстати, совершенно неудачно, поскольку забываете, или совсем не знаете, как контролировать язык тела, выдающего вас с головой».

– «Мне кажется, я должна покраснеть от удовольствия. Столько хвалебных дифирамбов – и это все про меня?».

– «Это предварительные выводы, которые сделает любой психолог, заставив вас рисовать на листочке геометрические фигуры, и разглядывать чернильные отпечатки собственного хвоста на белом листе» – скороговоркой, с видом мошенника из комиксов «Могучие Пони», затевающего очередную авантюру, проговорил Блю Стар. Выглядело это достаточно комично, чтобы заставить меня коротко фыркнуть, выдувая ноздрями недоверчивую трель – «На самом деле, данные выводы закроют для вас двери многих организаций, связанных с риском и ответственностью, включая и нашу доблестную Эквестрийскую Гвардию. Так что не спешите умиляться, и хвастаться моей предварительной характеристикой на каждом углу».

– «Пока я рисковала только чужими жизнями. И это совсем не то, что представляют себе те, кто рвется управлять кем-либо» – сквозь приоткрытую фрамугу донесся порыв холодного ветра. Колыхнув задернутые шторы, он принес с собой запахи раскисшей земли и размокшей древесной коры, напомнившей мне о весне – «Но раз вы решили действовать как психолог, то теперь я верну мяч на вашу половину поля: что это были за эксперименты, о которых вы упоминали?».

– «А доктор Сендпейпер вам не рассказывал?» – расплылся в широкой улыбке единорог. У меня сложилось впечатление, что я предложила ему здоровенную конфету, и коллекционный номер комикса в придачу – «О, мы были с ним самыми лучшими интернами всего юго-востока Эквестрии, по версии «Наука и Медицина» тех лет! Даааа, веселое было время… Мы двигались четвертьмильными шагами, работая над собственными методиками, и если Пейпер уповал на алхимию, то я считал, что лишь в связке с магией она может полностью раскрыть свой потенциал. Мы были юны, беззаботны, и как все наши одногодки считали, что нет для нас преград. Конечно, жизнь несколько скорректировала наши взгляды – как, впрочем, и тогдашний совет попечителей данной клиники, в которой нам выпала честь работать. Им не понравилась смелость некоторых наших идей, и поэтому мне пришлось оставить данное заведение. Но, как вы понимаете, меня многое связывает с этими стенами».

– «Если это не самое строгое заведение, то я даже не знаю, что может быть в нем такого уж необычного» – в ответ, я лишь пожала плечами, не ощущая ничего, кроме легкой заинтересованности. Тяжесть в груди улеглась, превратившись в один холодный комочек, неприятно стучавшийся где-то рядышком с сердцем, и мне вдруг почудилось, что это и вправду одна из деталек того бездушного голема, что был предназначен лишь для того, чтобы передать дальше свой генетический материал, но по какой-то прихоти бытия, вдруг выжил, и вылез из банки с раствором – «Получается, это обычная психиатрическая больница с филиалом в виде интерната для психосоматических пациентов. Хотя думаю, что могу вас понять. Ностальгия, в конце концов, не менее универсальна, чем зависть».

– «Ну, например тем, что ее основала сама Стикки Виллоу» – с видимым удовольствием произнес жеребец, похоже, вновь углядев что-то на моей морде, которую беззастенчиво разглядывал все это время – «Вы ничего не слышали о святой Стикки Виллоу? Вот она, молодежь! Может учить старого единорога, как пить его Пятичасовой чай, и не знает таких интересных вещей!».

– «Принцесса Селестия не любит чай» – буркнула я в ответ на добродушную подначку единорога – «Как, впрочем, и я. Так чем она знаменита?».

– «Ну, например тем, что когда-то была ученицей самой Принцессы Селестии Эквестрийской» – с видом полнейшей безмятежности произнес Блю Стар, откровенно наслаждаясь видом моих выпученных глаз – «Некоторые исследователи старых текстов пытаются доказать, что эту лечебницу она построила около семисот лет назад, для своей учительницы, которая, с той поры, периодически находила приют в этих стенах, однако, как вы понимаете, это слишком невероятно, и считается слишком близким к откровенной ереси супротив принцессы. Однако бесспорно, за свою долгую жизнь святая Виллоу помогла очень многим пони, и воспитала очень многих врачей, по сути, и создавших ту блистательную школу ухода за пациентами, которая живет и развивается вот уже много сотен лет».

– «Ну…».

– «Поглядите сами, мисс Беррислоп» – повернув ко мне папку, единорог указал на один из листов, заполненных чьим-то размашистым копытописным почерком – «Эту часть документации ведет медицинская сестра. Она определяет, какие потребности есть и могут возникнуть у пациента, и вносит их в историю болезни, как и мероприятия по их удовлетворению. Или вы думаете, я просто так задал вам вопрос про счастье? Те же грифоны, к примеру, несмотря на всю свою кичливость, и думать не смеют, чтобы достигнуть высот наших медсестринских и врачебных школ, поэтому до сих пор для них так же почетно и престижно иметь собственного медика-пони, как для богатого эквестрийца – прислугу или дворецкого из Грифуса или Пизы».

– «Ну да. Полезное начинание. Однако это увеличивает нагрузку на персонал, и…».

– «Они все являются частью больницы, и наравне с врачами участвуют в лечебном процессе» – наставительно заметил Стар, закрывая картонную папку – «Или вы думали, что они простые исполнители, как последователи этой странной школы лечения с востока нашей страны? Уверяю вас, той же мисс Лаймстоун покажется странным и безответственным предложение переложить на спину врача вопросы ухода за пациентами, в то время как она будет лишь выполнять его назначения. В конце концов, как вы считаете, кто командует всеми интернами, и лечащими врачами больницы?».

– «Эээээ… Медицинская сестра?!».

– «Старшая медсестра отделения является вторым пони после заведующего, или ответственного врача![13]» – внушительно произнес жеребец, доставая из стола шоколадку. При виде нее, мой живот отчетливо издал угрожающий рев, наполненный обещанием скорой гибели всему, что попадет в него в ближайшее время – «Поэтому вы зря считаете ее просто прислугой, наделенной чуть большей ответственностью, чем гостиничный портье. Кстати, угощайтесь – это вам. Судя по записи в карте, мисс Лаймстоун отмечает существенный прогресс в вашем самочувствии, а так же отдельно обозначила ваши попытки держать себя в копытах в трудные для вас моменты, поэтому рекомендует поощрить вас чем-нибудь вкусным. Вы любите шоколад?».

– «Люблю» – разворачивая вощеную бумагу, скрепленную сургучной печатью шоколадных дел мастера, буркнула я – «И что, она и вправду такое написала?».

– «А у нее есть причины пытаться вас задобрить?».

– «А у вас есть причины для того, чтобы сменить тему?» – засунув за щеку горьковатый кусок, наполнивший мой рот вкусом шоколада и миндаля, я иронично посмотрела на своего собеседника – «Мы ловко спрыгнули с разговора об экспериментах. Вы там что, пациентам иглы в копыта вгоняли?».

– «Нет, до этого дело не доходило» – насмешливо фыркнул единорог, явно восприняв мои слова как шутку – «Однажды у нас… У меня была пациентка со схожими симптомами, как у вас – оттого то я и вспомнил об этих старых опытах. Пегаска, которая отчаянно хотела стать лучшим летуном, и вступить в молодежную команду Алых Подков – сборище отчаянных трюкачей, считавших себя супергероями. Они помогали пожарным дружинам, спасательным отрядам, выступали на соревнованиях и шоу, но текучка среди них была ужасная – в основном, из-за травм».

– «И она надорвалась, пытаясь стать одной из них? И провалилась?».

– «Отчего же? Она удостоилась вступления сразу же в основной отряд. Вот только к нам попала уже через несколько лет, и не той кобылкой-резвушкой, которой ее когда-то знали друзья, а инвалидом, перенесшим множество травм, включая неоднократные сотрясения мозга. И мы принялись ее лечить».

– «Что-то пошло не так?».

– «Конечно же. Хотя сложно сказать, что именно» – голос моего собеседника стал суше, звуча, слово отчет о посмертном вскрытии пациента – «Это была новая методика, которая разрабатывалась для того, чтобы сделать жизнь таких пони лучше, вернуть им возможность радоваться жизни, и вернуть обществу их самих. Но видимо, есть пока неизвестные нам ограничения, которые не поддаются магии и лекарствам, поэтому несмотря на несколько удачных сеансов, закончилось это все довольно прискорбно».

– «Аааа… А что это был за эксперимент?» – помимо своей воли, заинтересовалась я. Слова о том, что кто-то страдал подобными проблемами, вдруг взволновали меня, заставив податься вперед – «Он был нацелен на коррекцию психики, или же соматическую составляющую заболевания?».

– «Хммм, ну и вопросы вы задаете, мисс Беррислоп!» – сидевший передо мной единорог повел плечами, словно его замечательная жилетка вдруг уменьшилась в размерах, хотя и не утратил благодушного выражения на морде – «По прошествии стольких лет, я думаю, что мы пытались сделать что-то настолько революционное, что это просто не укладывалось у остальных в голове. И они уж постарались, чтобы эта идея не пришла в голову кому-нибудь еще. Хотя части этой методики с успехом используются до сей поры».

– «Чего-то я не понимаю» – призналась я, досасывая свой шоколад. Он оказался вкуснее, чем мне казалось вначале, и я ощутила, как понемногу проясняется голова, слегка отупевшая за проведенное в кабинете время, за которое на меня вылилось просто громадное количество новых знаний – «Если по отдельности это все работало, то почему совместное применение в качестве единой методики – нет? Вы там что, занимались чем-то противоестественным?».

– «Наверное, это была попытка… Как бы объяснить это покорректнее… Перезапустить организм пациентки. Ее разум. Выключить, и вновь включить – как световой кристалл, или паровую машину, понимаете? Это может показаться забавным, но тогда мы считали, что погрузившись в глубокую кому, разум выйдет из нее, и начнет приспосабливаться, отсекая и изолируя пораженные участки мозга, которые не подходили бы под устоявшийся паттерн сознания. Конечно, прогнозировались побочные эффекты, от потери памяти до полного изменения личности, и даже смерти, но…».

– «Но она сказала вам, что даже если она не выйдет из этой комы, или изменится настолько, что сама не сможет себя узнать…» – продолжила я, откидываясь назад и жалея, что у половичка отсутствует спинка, на которую я могла бы опереться внезапно взмокнувшей спиной. Перед моими глазами вдруг встала Квик Фикс, чей раздробленный череп, хрустя, расползался под ударом грифоньего молота – «…это будет тем шансом, которого у нее не будет, если она продолжит глотать таблетки, и просто надеяться на чудо. И что если все получится – это будет шансом для десятков других пегасов».

– «Вы слышали об этом случае?» – спокойно и очень строго взглянул на меня единорог.

– «Нет. Но я знаю одну пегаску, которая считает, что эксперимент должен быть повторен. Хотя бы для медицинской статистики» – глядя в пространство, прошептала я. «Я не хочу поправляться. Я не хочу быть тупой» – кажется, так сказала бедняжка Квикки, все еще лежавшая в коме в одном из госпиталей Нью Сэддла? А сколько еще их, которые никогда не смогут поправиться, страдая от невыносимых головных болей, эпилепсии, параличей, лишь оттого, что один из экспериментов окончился неудачно? Но теперь, под конец этой истории, старые тени понемногу выползали на свет, и я преисполнилась решимости сделать что-то, что могло бы помочь остальным – хотя бы в последний раз в жизни, как это сделал один старый, но добрый Дух, когда-то попавший в это несчастное тело.

«А если не получится – что ж, по крайней мере, я знаю, что очень скоро смогу взглянуть в глаза всем тем, кто уже так долго ждет меня на той стороне, и держать перед ними ответ за все, что я успела причинить этому миру».

– «Правда? А вы подумали о том, что это было довольно давно, и из двух врачей, которые с энтузиазмом начинали это дело, остался только один? В конце концов, я думаю, что вы сможете представить себе реакцию доктора Сендпейпера, если мы предложим ему повторить тот эксперимент».

– «Ну, своего энтузиазма вы не растеряли, мистер Стар» – покивала я, показывая, что шутку оценила сполна – «А что же до меня – похоже, что вы просто не осознаете, насколько я понимаю ту вашу пегаску».

– «Отчего же? Медперсонал был достаточно красочен, описывая последствия перенесенных вами травм» – подозрительно легко и непринужденно отметил Блю Стар, вытягивая из папки довольно толстенькую пачку исписанных листов – «Они насчитали довольно много сросшихся, а так же довольно небрежно зашитых «порезов»… Это ведь не порезы а раны, верно? И кажется, от ударов меча?».

– «Им просто показалось» – я постаралась придать мордочке наиболее убедительное «Иди нахрен со своими вопросами!» выражение из всех, что были в моем багаже Легата и кентуриона – «Я часто резалась, когда… Когда стриглась. После зимы».

– «Конечно. Безусловно» – развеселился жеребец, демонстративно перелистывая результаты осмотра – «Особенно в области спины, бедер, и… Хммм. Когти? В самом деле?».

– «У меня живет очень злая сова».

– «Что ж, верю» – наконец, удовлетворившись прочитанным, единорог захлопнул папку, откладывая ее на край стола – «Что ж, не будем ходить вокруг да около, мисс Беррислоп. Я уже понял из вашей истории болезни, что вам многое пришлось пережить, а еще – что вы не отступитесь, приняв однажды решение, поэтому и решил, что попробую вам помочь. Что же касается меня, то если вы спросите о моих личных мотивах, я отвечу вам, что… Мне просто интересно, чем же закончится эта попытка».

– «Чееего?!» – признаюсь, что к такому я точно не была готова, поэтому услышанное вполне оправдывало мой обалдевший вид – «Я тут буду рисковать своим здоровьем, и даже жизнью, рискуя превратиться в растение – а вам это просто интересно?!».

– «Ну, вы бы опять так очаровательно надулись, если бы я вас обманул…» – тихонько похохатывая, заявил единорог. Поднявшись, он покровительственно похлопал меня по загривку, совершенно не смущаясь тем, что нарушает множество мыслимых и немыслимых правил общения с психическим больным – «А между тем, мне и в самом деле интересно, чем же закончится наша авантюра. Наверное, вы слышали о том, что у каждого существа есть в жизни особая цель, особенное предназначение. Пони относят это к метке на крупе, другие виды возводят вокруг этого факта целые теории – обычно, спиритуалистического или религиозного толка – однако что бы мы об этом ни думали, у каждой сущности есть свое место в жизни. И вот я, например, ощущаю, что не смогу спокойно уйти на покой, пока не узнаю, были ли правы те два интерна, или же все это было одним большим заблуждением, и истина, по прежнему, где-то там. Поэтому подумайте – стоит ли вам связывать свою жизнь и здоровье со столь легкомысленным единорогом».

– «Я подумаю. Но перед этим, мне стоит написать одно письмецо, которое будет индульгенцией, если все-таки что-то случиться».

– «Извольте» – из ящика стола появился лист бумаги и плотный, широкий конверт, словно занимавший его врач предугадывал подобную просьбу – «Но если вы думаете, что я попытаюсь укрыться за вашими словами…».

– «Это для самоуспокоения. И для семьи».

– «Что ж, тогда с моей стороны вы не встретите никаких возражений. Пишите, но в то же время подумайте еще раз. В конце концов, никто не заставляет вас делать это» – нарочито беззаботным тоном откликнулся Блю Стар, с помощью большого ключа открывая запертую дверь, за которой уже виднелась сердито сопевшая толстуха, держащая наготове тугой недоуздок, прикрепленный к тонкой, но прочной цепи – «И помните, что это будет нашим решением, но последствия затронут в большей степени вас. В конце концов, везде есть риск ошибки – но за те, что совершают врачи, расплачивается приходится обычно самому пациенту».

---

– «Мисс Беррислоп, посещение врача».

Приподнявшись на постели, я покосилась на Фисташку, тихо сопевшую под матерчатой сеткой после принятого на ночь лекарства, и с несчастным видом посасывавшую во сне один из полотняных ремешков. После разговора со Старом я была избавлена от этой почетной необходимости – как обычно и заканчивались все мои наказания, окончание которых я называла «примирением после супружеской ссоры». Поняв, что лишать меня таких сомнительных удовольствий, как шатрандж или прогулки по парку, как и запрещать мне подтягиваться бессчетное количество раз на ножке поставленной на спинку кровати было не слишком разумно, они сменили тактику, и вновь вернулись к старым, проверенным, хоть и не слишком практикуемым в данной лечебнице, «мерам стеснения» в виде шлеек, поводков, и ременных сеток на кровати. Эти же ограничения коснулись и Фисташки – после того жуткого ночного приступа, продемонстрировавшего ее истинную натуру, она была более дерганной, чем обычно, заставляя медперсонал серьезно пересмотреть свои назначения. Я не знала, приписывали ли это врачи моему пагубному влиянию, или нет, но из палаты ее не переводили, предпочитая назначать нам на ночь одинаковые процедуры – быть может, для вящей кобыльей солидарности.

Хотя я надеялась, что нет ничего общего у меня, и у этого хитинового монстра, наполовину застрявшего в ошметках чужого тела.

– «Всегда рада» – буркнула я, высовывая нос из-под легкого одеяла. Гроза, вот уже несколько дней ходившая за холмами, наконец осмелела, и двинулась вперед, вмиг закрыв небо темным, клубящимся пологом, отсекая больницу на лесистом холме от всего окружающего мира. Накапливающееся в воздухе электричество заставляло шерсть и предметы искриться, стоило лишь им соприкоснуться с нашими шкурами или какой-либо тканью, и старый особняк был погружен в темноту – световые кристаллы, которые я про себя все еще называла иногда «лампочками», перегорали, с таким же хрупким, стеклянным треском лопаясь, и рассыпаясь звездопадом сгорающих искр. Тени, скопившиеся в нашей палате, зашевелились, и расползлись по углам, отпрянув от сферы магического света, теплившегося на кончике рога вошедшего в палату Сендпейпера. Вопреки заведенному порядку, он шел впереди, в то время как сопровождавшая его медсестра двигалась сзади, подталкивая мордой белую полотняную ширму на колесиках, гулко пророкотавшую по черно-белому полу.

– «Итак, мисс Беррислоп, как ваше самочувствие?».

– «Неплохо» – присесть я не потрудилась, и лишь повернула голову в сторону пони, присевшего рядом с кроватью – «Просто устала отчего-то. Странно».

– «Устали?».

– «Какая-то слабость, и полное отсутствие сил» – жаловаться я не собиралась, но проснувшись на следующее утро после разговора с настойчивым проверяющим Старом, я весь день ощущала себя словно выжатый до капли лимон, с трудом передвигая ногами в сторону поста для раздачи лекарств, и столовой – небольшого помещения, в котором посменно питались больные. Употреблять пищу в палатах было строжайше запрещено, и данному правилу я была искренне признательна за отсутствие в больнице неприятного запаха общежития, преследовавшего меня еще из прошлой жизни Древнего – «То ли продромальный период чего-нибудь заразного, то ли желудочно-кишечное кровотечение… Не пойму. Но сил просто нет. Извините».

– «Мисс Лаймстоун известила меня о том, что вам нездоровится» – кивнул врач. Темнота вновь затопила палату, и лишь две белые фигуры выделялись на фоне сереющей в полумраке ширмы, отбрасывая на нее две резкие тени – «Поскольку это не связано с каким-либо новым препаратом, или же накоплением в организме текущих, я решил проведать вас, мисс Беррислоп, чтобы убедиться, что вам ничего не грозит».

– «Наверное, только желание уснуть, и не просыпаться несколько дней» – ну вот, несмотря на все мои старания, эти слова все равно прозвучали как жалоба, заставив стоявших рядом пони переглянуться – «И эта гроза… Надеюсь, ничего не случилось за ночь?».

– «Не беспокойтесь, мисс Беррислоп» – уверил меня доктор Сендпейпер, настораживающе пристально оглядывая мое тело, лежавшее под белым, казенным одеялом, на спине. Для пони это была не самая физиологичная поза, но у меня уже не было ни сил, ни желания даже для того, чтобы просто перевернуться, и лечь поудобнее – «Нет ничего, с чем не смогла бы справиться современная медицина. А вот согласно наблюдениям наших медицинских сестер, днем вы продемонстрировали отсутствие обычной живости, и склонности к мелкому хулиганству, до вечера провалявшись в постели».

– «Значит вот как это теперь называется?».

– «Когда пациент инсценирует побеги с целью посмотреть, как медицинский персонал клиники ищет его по всей территории, это можно трактовать именно как хулиганство. Пусть для личности вашего масштаба это и звучит несколько мелко, но я рад, что вы держите себя в копытах».

– «Пфффф! Не читайте эквестрийских газет перед едой!».

– «Так других же и нет».

– «Тогда никаких не читайте!» – фыркнула я, глядя на стакан с яблочным соком, опустившийся на столик возле кровати. В отличие от разведенных водой концентратов ушедшего мира людей, это был правильный сок – густой, непрозрачный, наполненный мякотью фруктов, в жаркое время он прекрасно утолял жажду и голод, и при первом же взгляде на него я ощутила, что внутри просыпается что-то, похожее на голод – «На самом деле, я не настолько ограниченная, как обо мне пишут, и гораздо, гораздо хуже, чем они могли бы себе представить в самых страшных своих снах».

– «Думаю, вы на себя просто наговариваете» – примиряющим тоном заметил доктор Сендпейпер, проигнорировав мою вопросительно вздернутую бровь. Этим жестом я чрезвычайно гордилась, подсмотрев его у принцесс, пользующихся им с опытом и сноровкой настоящих профессионалов – «За то время, что вы у нас провели, я мог сравнить как вас самих, так и те слухи, а также довольно интересные мысли о ваших делах, которые высказывал один из наших пациентов, и боюсь, что вы просто внушили себе эту мысль».

– «Это старина Крыс, что ли?» – фыркнула я, глядя на сереющей в темноте потолок. Благообразного вида старик, несмотря на все старания медицинских сестер, был похож на взъерошенную, выплывшую из канализации крысу, наполняя окружающее его пространство соответствующим запахом мокрой мыши – «Сам виноват! Нечего было плевать мне в рот, когда я собиралась чихнуть».

– «А вы укусили его за ухо, и по словам санитарок, грозились высосать глаза через нос» – неодобрительно покачал головой единорог. Из его кармана появилась металлическая коробочка, похожая на табакерку, и в стакан осторожно опустился блестящий, полупрозрачный кристалл, зашипевший, забулькавший, словно кусок шоколада, по ошибке попавший в вино – «Но я думаю, впредь вы будете спокойнее относиться к подобным недоразумениям, верно? В конце концов, это вы пригласили его сыграть с вами партию в шатрандж».

– «Я лишь пыталась быть более коммуникабельной, и не замыкаться в себе» – буркнула я, бросив взгляд на стоявшую возле ширмы медсестру – «Все, как советовала мисс Лаймстоун».

– «Вы хотя бы попытались, мисс Беррислоп, и это извиняет вас за все произошедшее после. Но речь шла не о нем».

– «Спасибо, мисс Лаймстоун. Рада стараться!» – дурашливо козырнула я в ответ, прижимая копыто к виску в шуточном салюте. Даже это несложное действие потребовало, почему-то, всех оставшихся у меня сил, которых не хватило даже на то, чтобы убрать ногу под одеяло.

– «Вот видите, мисс Раг? Вы определенно идете на поправку, и вскоре я смогу с гордостью сказать, что нам придется уменьшить количество необходимых вам препаратов» – внимательно глядя на меня, поделился своими надеждами доктор, произнеся эти слова таким праздничным, «юбилейным» голосом, что вряд ли бы смог обмануть даже Берри, унюхавшую конфетку на глубине седельной сумки, набитой свеженарезанным луком и чесноком – «И именно поэтому я прошу вас отказаться от мысли о повторении этого эксперимента, на который вас подбил доктор Стар».

В комнате на миг повисла тишина. За окном тихо шуршал дождь, заглушая тревожный писк веток дерева, царапавших стекла палаты.

– «Могу я узнать, почему?» – помолчав, откликнулась я, задавив в себе мгновенно вспыхнувшее желание спорить, приказывать и угрожать. Все это было бессмысленно – теперь я была всего лишь пациентом, и вряд ли могла бы что-нибудь противопоставить решению главного врача этой лечебницы, хотя, признаться честно, мне почему-то этого не слишком-то и хотелось. В конце концов, я не могла заставить его решиться на этот эксперимент насильно, хотя у меня и были некоторые мысли о том, чем же именно занимались эти «лучшие интерны своего времени» – однако такой категоричный отказ стал для меня неожиданностью, причем не самого лучшего толка. Обманутая уверенным тоном Блю Стара, я полагала, что он каким-то образом уговорит своего коллегу помочь ему накачать меня магией и алхимическими препаратами – просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет… И тут такой облом. Следовало вести себя осторожнее – в конце концов, та Скраппи Раг, что лежала в постели лечебницы, уже отличалась от той Скраппи Раг, что попала в нее через старые, скрипучие ворота, поэтому я решила действовать осторожнее и тактичнее, не нарываясь на повторный отказ.

В конце концов, даже у меня бывали периоды просветления, что бы там ни говорил Графит.

– «Потому что это незаконно, аморально, и в целом противоречит всему, на чем стоит медицина!» – солидно поправив очки, внушительным голосом начал объяснять доктор Сендпейпер, не глядя на согласно кивавшую за его спиной медсестру – «Еще никто не мог обвинить меня в том, что я своими действиями, или бездействием, причинил вред тому, кто доверил мне свое здоровье».

– «Спасибо. Я тоже так всем говорю».

– «Я помогаю пони, мисс Беррислоп, а не калечу их!» – сердито отрезал главврач, снимая свои драгоценные очки, и протирая их полою халата. Жест был настолько интернациональным, что я долго пялилась на его движения, пока не сообразила, что мне о чем-то настойчиво говорят – «Поэтому я и не собираюсь участвовать в этих безответственных экспериментах, в чем бы там ни убедил вас доктор Стар!».

– «Ему не пришлось. Это я его убедила вновь взяться за это дело».

– «О, конечно вы искренне так считаете, мисс Беррислоп» – ядовито усмехнулся врач. Морда пони с таинственно сверкавшими на ней очками напоминала жуткую маску, парившую над сереющим во мраке халатом – «Вы можете верить в то, что он «случайно» проболтался вам о том вопиющем случае, о котором вы бы никогда и не узнали, если бы не его слова. Вы можете быть уверенны в том, что он «случайно» оказался в нашей лечебнице – через неделю после того, как я послал запрос в Клинику Крылатых Целителей. Вы, как пациент, мисс Беррислоп, можете и не задумываться о том, почему доктор Стар приглашает вас на прием одну, без медицинской сестры, и нарушает все и всяческие правила поведения врача во время приема контингента этой лечебницы, однако я сомневаться в этом могу. И сомневаюсь».

– «Ну, с его комплекцией…».

– «Неужели?» – усмехнулся доктор, бросив взгляд на стоявшую неподалеку медсестру, согласно закивавшую головой – «И это мне говорите вы, еще недавно заставившая мисс Булраш с позором отступить из подвала? Поверьте мне, если пони с нестабильной психикой придет в возбуждение, его не удержите ни вы, ни кто-либо другой. Тем более, в одиночку. Многие годы наблюдений и горького опыта заставили нас выработать систему неукоснительных правил, одним из которых является наличие физически крепкой, и опытной медицинской сестры рядом с ведущим осмотр врачом. На самом деле, правил очень и очень много, и все они были выведены из длительного опыта присмотра за психически нестабильными пони, позволяя чувствовать себя комфортно и им, и медицинскому персоналу».

– «Угу. Особенно это правило, призывающее персонал в вашей клинике поменьше улыбаться» – проворчала я, обиженная неожиданной отповедью, заставившей меня засунуть нос под одеяло – «В других медицинских учреждениях, которые мне довелось посещать, все было наоборот».

– «Потому что из наших наблюдений мы вывели закономерный вывод, что фальшивые улыбки вреднее, чем спокойствие и благожелательное отношение. Вот почему при наборе мы обращаем внимание не только на стаж, но и на биографию каждого претендента, желающего работать в нашем заведении, отдавая предпочтение тем пони, что когда-то пробовали себя на театральных подмостках».

– «Актерам?!».

– «Не совсем. Скорее, просто пробовавшим себя на этом поприще пони. У каждого есть своя роль, которая, со временем, становится второй шкурой».

– «Даже у… У Булраш?».

– «Даже у нее. Ей легче всего дается амплуа суровой тетки, но вы бы видели, с каким тщанием она ухаживает за пациентами, в силу разных причин, не способных даже самостоятельно подтереть себе под хвостом» – кивнул доктор Сендпейпер. Мисс Лаймстоун за его спиной покровительственно усмехнулась – «Даже за вами. Мне показалось, что после того прискорбного случая, произошедшего в подвале, вы некоторым образом ее заинтересовали».

– «Ага. Веди себя хорошо, иначе придет злая тетя Оганистра, и отшлепает ваш круп» – передернулась я, вспоминая нашу драку моськи и слона. Тогда озверевшая моська смогла продержаться против атакующей ее туши, сведя все к почетной ничьей, но я сомневалась, что мне удалось бы повторить этот фокус еще один раз. Да и зубов у меня оставалось не так чтобы много для такого рода потех – «А вы сами тоже где-то играли?».

– «Примерно так. Ну, а что до меня… «Дуэт Братьев-Злодеев. Злобно-Стар и Коварно-Сендпейпер» был лучшим в нашем колледже. Поэтому мы и добиваемся неплохих результатов, когда пациенты, которые чутко реагируют на малейшую фальшь, учатся нам доверять, когда видят искренность в наших действиях, а не показные улыбки. Поверьте, мисс Беррислоп, психические больные пони, как и животные, до уровня которых опускается разум многих из них, замечательно чувствуют фальшь настолько, что ни один психиатр и не подумает играть роль сумасшедшего, чтобы попытаться проникнуть в эту среду – они раскусят его мимолетом. Интересно, правда?».

– «Да, я слышала об этом» – признала я, вновь бросая взгляд на стакан, растревоживший мой аппетит – «А как это сочетается с ролями?».

– «Каждый из нас играет свою роль, в жизни и на сцене. Когда она дается легко, то становится второй шерстью, и фальшь уходит, оставляя после себя одну искренность. Стабильность, и отсутствие напускной фальши – вот что важно страждущим пони. И именно поэтому здесь собрались те, кому не безразличны наши пациенты, а не заезжие гастролеры, пускающие пыль в глаза, и устраивающие вокруг себя фейерверк».

– «Это больше похоже на профессиональную ревность, доктор».

– «Ничего подобного! Это больше похоже на заботу о пациентах! Он уедет – а разбираться с последствиями нам?».

– «Логично…» – подумав, пробормотала я. В медицине, как и в прочих отраслях народного хозяйства, было не принято добровольно и с улыбкой, подчищать за другими чужие грехи, поэтому в этом я прекрасно понимала Сендпейпера – «Но он обещал результат, пусть даже и эфемерный».

– «А у нас результаты реальные» – со смиренной гордыней откликнулся врач, поворачиваясь в сторону медсестры – «Не так ли, мисс Лаймстоун? Кто поправился на этой неделе?».

– «Мистер Свенгаллоп был выписан, и отправился домой, под наблюдение своего окружного врача».

– «Даже этот псих поправился?» – грустно откликнулась я, глядя на черный палец дерева, скребущего веткой по оконному стеклу под шум и грохот дождя. Звук был очень тревожным, рождавшим во мне нехорошие мысли, казалось бы, далеко и прочно запрятанные где-то внутри – «Наверное, я дождусь выписки этой дуры Ларч, которая вечно завывает из-за своей двери «Ты! Ты – разверзнутая утроба, жаждущая плоти алчного жеребца! Ты впускаешь в себя содрогающуюся плоть, исходя соками желания!», а сама буду каждый день слушать, что я делаю успехи на поприще лечения».

– «Вы несправедливы к старушке Ларч» – спокойно укорил меня врач – «У нее была трудная жизнь. Как, впрочем, и у Свенгаллопа. Он, кстати, не так уж и болен – скорее, напуган до смерти… Как и вы».

– «Я? Не больна?» – это заявление сидевшего у постели единорога было настолько неожиданным, что я изумленно вытаращилась на него, попытавшись приподняться в кровати – «Я не больна? Значит, все эти голоса, и видения…».

– «Были придуманы лично вами» – кивнул доктор Сендпейпер, печально покачивая головой – «Коллеги упоминали в вашей характеристике, что вы демонстрируете достаточно разрозненные, если не сказать, поверхностные медицинские знания, хотя некоторые идеи были для них неожиданностью, и можно сказать, даже откровением – как и сделанные на их основе изобретения и патенты. Я не знаю, чему теперь учат в Сталлионграде, но могу сказать, что именно эти скудные знания и привели вас в эту клинику».

Молча, не меняя выражения мордочки, я уставилась на пришедших ко мне пони тяжелым, недобрым взглядом командира, услышавшего из уст своих подчиненных не самую приятную весть, и готового чинить суд и расправу.

– «Вы пережили действительно тяжелые события, произошедшие как лично с вами, так и окружающими вас пони» – словно и не замечая перемены в настроении лежавшей перед ним пациентки, продолжил объяснения врач – «И вы испугались – не в первый раз, кстати говоря, если судить по вашей куцей выписке из госпиталя Крылатых Целителей. И ваш разум начал искать соответствия, аналогии данному состоянию, а когда нашел – вы сами поставили себе диагноз, и не зная о том, стали ему соответствовать!».

– «Все отлично, но вот видения и голоса были и раньше, задолго до этого!».

– «Верю. Ведь вы страдаете посттравматическим стрессовым расстройством уже несколько лет?».

– «Это… Это был просто диагноз-затычка! Врачи не знали, в чем причина моих срывов, и этих кошмаров, и этих видений…» – исчерпав вспыхнувшую во мне злость и обиду, я вновь откинулась на подушки внезапно вспотевшей спиной, чувствуя, как дрожит мое тело, обильно покрывшееся холодным, липким потом – «Поэтому и поставили этот бездоказательный диагноз! Мы тоже, в свое время, лепили на все непонятное ярлык «ВСД»[14], не слишком заморачиваясь с точным диагнозом!».

– «Но я надеюсь, что мне вы верите, мисс Беррислоп» – терпеливо откликнулся доктор Сендпейпер, ничуть не смущаясь сердитого взгляда, который я бросила на него из-под одеяла – «И я говорю вам, что никакой шизофрении у вас нет и в помине, уж поверьте моему опыту. И вы только что убедительно это доказали, изо всех сил цепляясь за этот диагноз со всей убежденностью настоящего ипохондрика».

– «Я? Ипохондрик?!» – ну, это уж было чересчур. Как жаль, что непонятная слабость, навалившаяся на меня в этот мрачный, дождливый день, не позволила мне вскочить с кровати, и… Что бы я сделала дальше, мне еще не приходило на ум, но я сомневалась, что это было бы что-то доброе. Вроде обнимашек – «Да меня Стоун на живую почти всегда штопает, потому что анестезия нужна тем, кому действительно плохо, а не такой симулянтке, как мне! «Следы ран от мечей и когтей», да? Ххха! Все это fignya! Вот когда твоему соратнику крыло отсекают – вот это вот действительно повод для обезболивания! Я – ипохондрик, надо же! А кем еще назовете? Может быть, тупой пиз…».

– «Тише, тише, мисс Беррислоп» – успокаивающе произнес врач, покачиванием головы останавливая двинувшуюся ко мне медсестру. Ее карманы подозрительно оттопыривались, словно в них лежали уже известные мне полотняные ремни для фиксации особо несговорчивых пациентов – «Вы же помните наши правила, верно? Вы не настолько больны, а просто испуганы. Ваша нервная система, которую вы считаете свитой из стальных канатов, на самом деле такая же нежная и ранимая, как и вы. Вы очень симпатичная молодая кобылка, пусть даже и пытаетесь всеми силами доказать, что это не так, и поверьте, все мы – даже мисс Булраш! – сочувствуем вам, и искренне хотим помочь. Не просто формально выполнить нашу работу, а помочь, по-настоящему! Думаете, мне было бы сложно собрать врачебный консилиум, и выложить для ознакомления вашу историю болезни, после чего повести ваше освидетельствование, и совместными усилиями вывести вам диагноз? Ничуть! Однако я считаю, что после первых шагов на пути к выздоровлению, во время которых мы стараемся вывести наших пациентов из состояния апатии или возбуждения, если не психоза, оставшуюся дорогу к полному здоровью он должен преодолеть сам, и только сам – под нашим чутким копытоводством и помощью. Никто вас не бросит, и никто не пытается принизить ваши страдания – но вы должны, и имеете право знать, что именно мы будем с вами лечить. Поэтому я хочу лишь поздравить вас с тем, что вы, как и раньше, сможете вести полноценную жизнь, не омрачаемую мыслями обо всяких психических заболеваниях. В конце концов, не все же попоны следует примеривать на себя. Верно?».

– «Но если вы говорите, что все не так плохо…» – пробормотала я, ошарашенная этим внезапным напором, потушившим разгоревшееся во мне раздражение и злость, горячими углями вспыхнувшие где-то в груди – «Если я не так уж и больна, тогда почему вы не предложили мне пойти дальше? Почему против этого эксперимента? Почему решили продолжать пичкать меня этой алхимической дребеденью?».

– «Потому что лечение разума и нервной системы немного отличается от полевой хирургии, мисс Беррислоп. Здесь нет легких путей, нельзя прооперировать пациента – в большинстве случаев для излечения требуются терпение и время, которые приведут в порядок растрепанные чувства, и позволят по-новому взглянуть на мир» – словно в подтверждение своих слов, доктор Сендпейпер взглянул на широкое, во всю стену, окно, возле которого располагалась моя кровать, но там царила настоящая буря. Глухой, угрожающий рокот грома прорвался к нам сквозь косые струи дождя, отозвавшись странной дрожью в каждой косточке моего тела – «И именно поэтому я прошу вас отказаться от участия в этом эксперименте доктора Стара, даже несмотря на все, что он вам наговорил».

– «Он был очень убедителен…».

– «Еще бы» – ехидно хмыкнул единорог. На кончике его рога вспыхнул светящийся шарик, заставив меня болезненно сощуриться от яркого, голубоватого света – «Ничего не напоминает?».

– «Ээээ… Нет. А при чем тут магия?».

– «Наверняка он ей пользовался, верно?».

– «Если вы намекаете на то, что он меня заколдовал, то вас ждет разочарование, доктор. Я не поддаюсь прямому воздействию единорожьих фокусов».

– «О, конечно. Это мы уже выяснили» – с усталой усмешкой проговорил Сендпейпер, покачивая головой, словно рыба-удильщик, выискивающая в кромешном мраке новую жертву – «Но воздействие определенных заклинаний, продолжающееся определенное время, способно принести ожидаемые плоды. Ведь он пользовался магией, причем постоянно – я прав?».

– «Ну, он использовал телекинез для того, чтобы двигать чашки, наливать чай, передвигать половичок и перелистывать страницы…» – принялась перечислять я, внезапно для самой себя, все глубже задумываясь о том, что же именно происходило в том кабинете – «Он же единорог, как и вы, и он уже привык, наверное, пользоваться магией… Он… Он использовал магию. Да, он использовал ее, постоянно, ssuka! Все эти часы!».

– «Вот видите?» – сочувствующе покивал врач, оглянувшись на скрипнувшую дверь, из-за которой показался санитар, с озабоченным видом оглядевший помещение – «Я не пытаюсь выгородить, или же наоборот, очернить своего коллегу, но я считаю, что вы не должны питать иллюзий относительно… Да, Свифти. В чем дело?».

– «Не удалось, доктор. Дорогу размыло» – негромко прошелестел от двери жеребец. Вместе с ним, в палату ворвались запахи грозы, мокрой одежды, и влажной, пропотевшей шкуры – «По склонам в такую погоду спускаться – форменное самоубийство, а через лес в бурю ходить опасно. Придется пока обойтись без кристаллов. Может, завтра крылатые бездельники уберут эти тучи?».

– «Хорошо. Воспользуйтесь керосиновыми лампами» – недовольно дернув ухом, отозвался главврач – «И проверьте чердак, чтобы вовремя обнаружить протечки».

– «Теперь я их и не питаю…» – ровным, напряженным голосом отозвалась я, глядя в потолок, на котором блестели бесполезные теперь лампы. Гроза начисто разрушила большую часть кристаллов, погрузив лечебницу во мрак, но по коридорам уже сновали пятна света от ламп и фонарей, заглушавшие запах озона домашним, уютным запахом сгоревшего керосина – «И думаю, нам о многом придется поговорить с доктором Старом… Как только я приду в себя. Эта слабость… Такое ощущение, что тут поселился вампир, и выпил из меня все силы. А может, это последствия столь длительного воздействия магии на мозг? Тогда я его еще и засудить смогу, раздев до трусов!».

– «Сомневаюсь. Это достаточно сложное в исполнении, но при этом, хорошо изученное заклинание, основанное на внутренних силах единорога – впрочем, как и вся остальная магия. Земнопони понимают под этим словом что-то необъяснимое, волшебное, не поддающееся объяснению, в то время как для единорогов магия – это такая же фундаментальная наука, как математика или физика, со своими строгими законами, проявлениями, и влиянием на мир. Поэтому я не думаю, что ваше состояние как-то связано с этим… А как именно вы себя чувствуете? Может, это просто легкое недомогание?».

– «Я ощущаю страшную слабость» – опять пожаловалась я, старательно пытаясь уйти мыслью от кар, которые я была готова обрушить на голову Стара при первой же нашей встрече. Понимание того, что теперь у меня есть самый настоящий враг, который не постеснялся воспользоваться моим беспомощным положением, приводило меня в самое настоящее бешенство, готовое проснуться где-то глубоко-глубоко внутри – если бы не эта странная слабость. Она пила мои силы – и физические, и душевные, оставляя меня в объятьях пропитанной потом кровати, возле которой озабоченно переглядывались врач с медицинской сестрой.

– «Что ж, мы понаблюдаем за вами, мисс Беррислоп» – поднявшись, доктор кивнул медсестре, и аккуратно отодвинув ширму, двинулся в сторону двери – «Не волнуйтесь, здесь вы в полной безопасности. Возможно, это из-за грозы».

– «У вас такие часто бывают?» – настороженно поинтересовалась я, переводя взгляд на окно. Стало гораздо темнее, и теперь палату освещали лишь вспышки стремительно приближавшихся молний, да огонек на кончике рога врача.

– «Не часто. Это место находится на пересечении нескольких лей-линий[15], и в принципе, что-то подобное возможно с точки зрения магических наук…» – неопределенно высказался Сендпейпер. Свет закачался, когда единорог опустил голову, подхватывая какой-то планшет, протянутый ему всунувшейся в палату санитаркой. Керосиновая лампа, снабженная полированной стальной пластиной отражателя, покачивалась за спиной мисс Лаймстоун, подошедшей к моей кровати, отчего ее тень вдруг показалась мне жутким чудовищем, прильнувшим к оконному стеклу, и наблюдающим за мной с жадным, внушающим ужас интересом.

– «Не беспокойтесь, и отдохните» – как обычно, проинструктировала меня медсестра, подавая мне бокал с растворившимся в нем лекарством – «Это позволит вам спать спокойнее, безо всяких песен».

– «Песен?» – непритворно удивилась я.

– «У вас замечательный голос, мисс Беррислоп» – тепло ответила желтая земнопони, аккуратно подтыкая одеяло мне под бочок – «Вы зря считаете, что у вас нет талантов, которыми можно было бы по праву гордиться. Сегодня нам всем очень понравилась эта песенка, которую вы напевали после обеда. На каком она языке?».

– «После обеда?» – кажется, начиналась минута тупых вопросов, похожая на нелепые сценки из комиксов и книг, в которых герой, корча из себя идиота, раз за разом переспрашивает собеседника, повторяя последнее его слово. Однако остановиться я уже не могла – «Я помню, что пошла спать… И все».

– «А разве вы забыли, как до вечера крутились по холлу, разглядывая все вокруг себя?» – тем же ласковым голосом поинтересовалась кобыла, бросив взгляд на задержавшегося у дверей врача – «И еще напевали эту приятную на слух песенку… Правда, слова были на иностранном языке».

– «Эммм… Нет, ничего не помню. Может, это был сталлионградский?» – несмело предположила я, лихорадочно вспоминая, что же именно могла я напеть этим пони, что они сочли мой бубнеж «приятным на слух». Наверное, вряд ли это было что-нибудь из творчества «Короля и Шута», или «Сектора Газа».

– «Нет-нет. Сталлионградский – он резкий, шипяще-рычащий язык» – отрицательно покачала головой земнопони – «Этот же был похож на южноэквестрийский диалект, но слова абсолютно незнакомые, и достаточно чудные – «паньё», «балим-балям»... Словно жеребенок, развлекаясь, болтает языком».

– «Maire, lei comagnon gansaion,

A questo nue, balin-malan.

Leis ave, lei fedo sounaion.

D'ounte ven ageu sagan?».

При первых словах, прокатившихся по палате, стоявшие у двери пони повернулись в мою сторону. Тени запрыгали по стенам и потолку, собираясь над моей кроватью. Ставшие неожиданно тяжелыми одеяла необоримо притиснули меня к скрипнувшему сетчатому матрасу – но еще тяжелее было ощущение леденящего ужаса, разлившегося у меня внутри, при звуках этих древних слов.

– «Lou gat sauto dins la paniero,

Medor gingouelo dins lei champ.

E lei garri dins la feniero,

Barruelon coume de bregand!».

– «Да-да, это она» – уверила меня мисс Лаймстоун. В голосе ее, отчего-то, явно послышалась озабоченность, проникнувшая за маску заботливости и доброты – «Доктор! Мне кажется, тут необходимо ваше при…».

Молнии оплели небо неугасимой сетью, стробоскопическими вспышками освещая комнату. Стакан вырвался из-под моего копыта, и с грохотом разлетелся на кафельном полу, осыпая всех, кто был в палате, сотнями осколков – острых, как шрапнель, рвущих в клочья плоть, до которой они могли дотянуться.

---

«Вы понимаете, на какой риск вы идете?».

Холодные струи ветра подхватывали хлопья снега, бросая их мне в глаза. Пронзительный свист его, казалось, был единственным из того, что еще оставалось живым вокруг меня – он, и глухой грохот, раздававшийся у меня за спиной.

«Давайте же пробовать! Давайте экспериментировать – это же так интересно!».

Перевязочная, приспособленная под малую операционную; пышущие паром машины – некоторые из них допотопные, освещавшие комнату мрачным жаром потрескивающих топок; свечи, расставленные на каждой полке и на каждом столе – все исчезло, схлопнулось, перестав существовать.

«Когда я приложу к вашей мордочке эту маску, вы начнете громко перечислять своих родственников и знакомых, а когда я скажу остановиться…».

Все вокруг стянулось в водовороте красок и запахов, срывая насыщенную цветами картинку с моих глаз, являя мне истину во всей ее неприглядной красе. Не было запахов – только холодный ветер. Не существовало облаков – только громадное небо, раскинувшееся над моей головой. Где-то в его вышине, цепко глядевшей на меня миллиардами звезд, ветвились непередаваемые громады алых молний, пронзавших ледяное пространство титаническими трезубцами алого цвета, и каждая вспышка отзывалась глухим рокотом у меня за спиной.

«Тебе плохо?».

Голос Найтингейл звучал со всех сторон. На этот раз в нем было сочувствие и опаска, а также то, что я назвала бы тщательно скрываемым страхом. Я долго брела неизвестно куда, натыкаясь на камни и железяки, торчавшие из-под холмиков снега – многие из них были мне знакомы. Перед глазами то и дело проплывали фрагменты доспехов, наполовину погруженные в белый покров, сломанные древки копий, и оледеневшие, посеревшие до неузнаваемости знамена, с печальным хрустом ломавшиеся от прикосновения моих копыт. Я брела сама не зная куда, головой понимая, что остановка означала погибель, но душой понимая, что я могла бы вечно сидеть в этом месте, понемногу, сама превращаясь в небольшой снеговой нанос, укрывший бы меня снежным саваном, дарящим покой и тепло.

«Тепло – это иллюзия перед смертью».

Да, это было последнее благодеяние перед смертью. Последний выброс гормонов, помноженный на полное отключение периферической нервной системы. Споткнувшись, я остановилась, без сил опускаясь на белую кочку. Эмоций уже не осталось, как не осталось цветов, запахов, и желания делать что-либо. Только холодный покой.

«Тогда нужно двигаться. Они для чего-то задумали этот эксперимент, а ты – согласилась».

Для чего? Зачем двигаться, думать, надеяться и страдать? Никто ничего не задумывал – просто мне открыли глаза на то, что я есть.

«И что же?».

Что-то хрупнуло у меня под ногами, словно сломалась сухая веточка, и я бездумно дернула копытом, отодвигая в сторону мешавшийся предмет, и вновь уставилась в темноту.

«Что это вообще за руины?».

Руины… Все внутри меня было руинами, и темнотой.

Опустив глаза на белый снег, я сжалась, увидев под своими копытами маленькую ножку, наполовину засыпанную снегом, которую я так бездумно отбросила прочь. Поднявшись, я принялась разгребать копытами снег, пока не добралась до скрюченного, заледеневшего тельца, скорчившегося среди камней – это на нем я бездумно сидела все это время, слушая один нескончаемый вопль ветра. Отломленная почти у колена, правая передняя ножка блестела оголившейся костью, а промерзшая до мяса шерсть была того же неразличимого, темно-серого цвета, что окружал меня со всех сторон. Не думая ни о чем, я подцепила копытами сжавшееся в комочек тельце, и содрогаясь, зубами засунула его под крыло.

«Это лишь иллюзия. Морок. Борись!».

Ветер взвыл громче, яростно бросая липкие снежинки на расколотые камни, в мгновение ока превращая их в холмики снега. Закрыв глаза, я поняла, что просто устала бороться, и с терпеливым спокойствием ожидаю конца. Стало значительно холоднее. Теплый пух подкрыльев мгновенно заледенел на ветру, проникавшем под оттопыренное крыло, и казалось, что крошечный трупик царапает мое тело копытцами, стараясь вылезти обратно в холодную темноту.

Пусть Виндиго придут, и возьмут свое.

«Виндиго? Это мифические духи раздора и злобы, которые служат источником всех бед? Они были побеждены еще до прихода Принцесс!».

Они всегда были рядом – теперь я это поняла. Всегда выжидали. Всегда копили силу. И мои действия позволили им вернуться. Вокруг меня раскинулось то, что я принесла в этот мир. Пони с грифонами жили бок о бок – у одних были аликорны, а у других – Грифус. Но потом… Потом появилась я. И все разрушила.

Мысль прокатилась эхом среди руин, и потерялась в заунывно воющей метели, уже не наносящей, а сдувающей снег с пепелища. Руины Грифуса. Холод и темнота. Все, что меня окружало – это тьма и обломки, перемешанные с множеством тел. Поднявшись, я долго и неотрывно глядела на огромную стену, возвышавшуюся у меня над головой. Лишь оказавшись вблизи нее, я поняла, насколько огромным было это сооружение, и насколько тщетными были бы любые поползновения нанести какой-либо урон этим древним скалам – воистину, только полубог мог бы вытесать из них ту преграду, что издревле защищала город-гору, возвышавшуюся где-то позади нее.

«Мы делали то, что должно!».

Но то ли мы делали, что было нужно?

Я двинулась вперед скорее из нежелания оставаться на месте, нежели движимая каким-то другим чувством. Просто необходимость идти, пока не свалюсь, поднимала мои копыта, погружавшиеся в глубокий снег, и задевавшие за что-то, о чем я старалась не думать. Понемногу погружаясь в плотную, осязаемую тень, отбрасываемую громадой Барьерной гряды, я скользила глазами по обугленному, растрескавшемуся камню – какая сила могла заставить лопаться гранитные скалы? Что могло опалить несокрушимые кости земли?

«Брось. Это тебе не поможет».

Это была память. О том, что же я натворила, и еще могла натворить – если бы меня не остановили. Притиснув отогревавшееся тельце, я выбросила из головы мысль о том, зачем же я это сделала, и вновь двинулась вперед – к черневшему среди скал пролому, внутри которого я уже видела наполовину обрушившуюся лестницу, хитроумно спрятанную в одной из осадных галерей, спиралью спускавшуюся с непередаваемой вышины. Наверное, это была одна из тех башен, сопротивление которой с таким трудом мы смогли подавить огнем наших мортир, и ставя копыто на первую ступеньку, я поразилась той силе, что разорвала казавшийся нерушимым гранит, усыпав остатки лестничных пролетов острыми осколками камня.

«Я тоже когда-то терзалась подобной мыслью» – признался голос в моей голове. Содрогнувшись, я случайно коснулась ногой латной перчатки, торчавшей из-под завала. Обрушившиеся сверху камни завалили ее владельца, оставив после него лишь изломанную лапу со скрюченными пальцами, одетыми в измятый металл – «Но это прошло после того, как я стала калекой».

Это было верно. Мы все были своего рода калеками.

Ветер взъярился, кидая мне в морду хлопья холодного снега. На вершине башни, напоминавшей воронку, бушевала метель, заставляя меня щурить глаза, прикрывая их от колючих снежинок, бивших меня по щекам. Сила взрыва смела, разрушила острый конус, когда-то венчавший ее вершину, оставив после себя разрушенный зал, в центре которого переплелись решетчатые конструкции из труб, бывшие когда-то мощнейшей катапультой, почти добивавшей до наших рядов. Выкрашенное в желтое, они чернели потеками смазки, выступавшей на стыках ферм, обильно блестевших исцарапанными, сорванными в спешке гайками и болтами, носившими на себе следы попыток лихорадочного, отчаянного, и абсолютного бесполезного ремонта.

«Значит, ты собралась тут остаться? Я этого не понимаю. Застрять в собственном сне…».

Увы, это был не сон. Оглядевшись без всякого интереса, я увидела груду небрежно отесанных камней. Сложенные слишком правильной пирамидкой возле чего-то, напоминавшего груду металла и досок, они были слишком велики для того, чтобы их поднимали голыми лапами, и двинувшись вперед, я и в самом деле заметила сломанный рычаг, сиротливо блестевший латунным набалдашником, валявшимся у основания грубой, допотопной шестерни, наполовину утопленной в пол. Откуда я знала, что он там появится? Наверное, потому что все это уже было когда-то, или еще только случиться, но в любом случае, я понимала – каким-то глубинным, животным чувством, что все это было и будет.

Но только внутри меня.

Ударив раз, и другой по хрустнувшей, и сломавшейся деревяшке, я прыгнула вперед, ощущая, как деревянный поддон, на котором лежали приготовленные к метанию камни, вдруг вздрогнул, и поплыл вниз. Сотрясаясь и дергаясь, закрутились здоровенные шестеренки, с клацаньем впиваясь друг в друга истертыми, квадратными зубьями. Мимо проплывали огромные залы, погруженные в темноту, разгоняемую лишь тусклым светом, падавшим из удалявшегося отверстия над нашими головами, и вскоре, я видела лишь веревки, бесконечными линиями очертившие пространство вокруг – словно клетку, в которую я посадила сама себя.

«Ну же, не молчи! Поговори со мной, слышишь?!».

Голос Найтингейл теребил меня, лез в мои мысли, но я ощущала неизбывный холод, что коснулся чего-то важного внутри. Злобный огонь, терзавший еще недавно мою душу, погас, оставив после себя руины и пепелище, среди которых царили холод и мрак. Свет над моей головой погас, превратившись в крошечную точку, похожую на недосягаемую звезду, но я все еще могла видеть гудевшие от натуги канаты, чьи блестевшие в полумраке тела все яснее проступали на фоне багровых отсветов, разгоравшихся где-то внизу. Мимо проплывали огромные колеса и барабаны, на которые наматывались бесконечные мили канатов, концы которых стонали и гудели вокруг меня. Этот басовитый звук рождал внутри усиливавшееся чувство беспокойства, понемногу, переросшее в настоящую панику, когда темнота вокруг меня внезапно расступилась, словно отрезанная ножом заставляя меня вскрикнуть от страха.

«Не бойся! Не паникуй!».

Совет был чудесен в своей первозданной простоте, но увы, так и остался советом. Вместе с уходящим холодом уходило и тупое оцепенение, и его место занимал поднимавшийся внутри меня ужас, питавшийся отсветом бушующего пламени, в которое вплывал опускавшийся лифт. Отверстие в потолке огромной пещеры, через которое я опустилась в это место, было обрамлено покореженными досками, в которых я опознала разрушенное устье огромного желоба, через который проходил допотопный подъемник, со скрипом двигавшийся вниз. Изломанные, сдвинувшиеся балки закончились, и помост закачался на стонущих тросах, спуская меня в огромную пещеру, заполненную чем-то, что я, с перепугу, приняла за груды здоровенных коробок. Тряска и рывки становились все сильнее, когда стропы все чаще соприкасались с обломками деревянных конструкций, оставшихся где-то вверху, но я не могла оторвать взгляда от жуткого зрелища покосившихся, обрушившихся, навалившихся друг на друга домов, над которыми, тут и там, бушевало всепожирающее пламя. Целый квартал полыхал, словно огромный костер, отражаясь в бушующих водах большого озера, в которое опускался мой лифт, и я уже видела, что его путь должен закончится на вершине холма, образованного рассыпавшимися камнями, выпавшими из деревянных ячеек. Словно соты, они покрывали пространство ближайшей стены, но чудовищные сотрясения битвы, бушевавшей на поверхности города, выбросило их из сот, разметав по пещере. Я зажмурилась, представив себе огромные снаряды, с молчаливой, сосредоточенной грацией планировавшие на располагавшиеся неподалеку жилища, разбивавшие стены, проламывавшие потолки, и давившие, разрывавшие, расплющивавшие…

«Эй! Эй, очнись!».

«Это все я! Это все моя вина!» – зажмурившись, я изо всех сил прижимала к себе потерявший былые очертания комочек из мышц и костей, уткнув голову в трясущиеся доски – «Это я убила их всех!».

«А еще пяток муравьев, когда переходила дорогу! Очнись уже – сейчас будем падать!».

Дернувшись, помост вдруг остановился. Один край его задирался все выше и выше, заставив меня уцепиться задней поверхностью копыт за потрескавшиеся, лохматящиеся доски, прижимая голову к пахнущему камнем и плесенью дереву от истончающегося звука перерастянутых веревок, которые, наконец, лопнули, с громовыми щелчками отпрыгивая от взбрыкнувшего, словно жеребчик, помоста.

«Крылья! Планируй! Забудь про…».

Доски подо мной наклонились, и лифт полетел в беснующийся пламенем полумрак. Удар о камни выбил из меня дыхание, но я лишь застонала от боли в смявшихся ребрах, уже видя, что падение пришлось прямо на склон холма из рассыпавшихся снарядов для паровой катапульты, с грохотом покатившихся вслед за несущимся под горку поддоном. С треском, теряя оставшиеся доски, он пролетел по верхушкам грубо отесанных каменюк, и словно настоящий снаряд, приземлился на хрустнувшие под нашим весом доски огромной ладьи, послав ее прочь от сотрясавшегося берега, на который накатывала каменная лавина. Не удержавшись, я слетела с рассыпавшегося помоста, и в веере щепок, покатилась по скамьям, ударяясь загудевшей головой, и разбрасывая в стороны ноги, наконец-то попавшие в щель между досками. Вывернувшись до хруста, они остановили мой полет, заставив завопить, скорчившись между скамьями.

И почему их называют «банками», хотела бы я знать?

«Самое время для этого вопроса!».

«Это сон! Просто сон!» – я с трудом повернулась на бок, стараясь не наваливаться на оттаивающий груз под крылом, промочивший все перья и шкуру – «Когда они поймут, наконец, что все это бессмысленно, то они выведут меня из наркоза! Или лекарство подействует, и…».

«Или ты встретишься наконец со своим самым страшным кошмаром» – прошептал мне на ухо голос Найтингейл.

«Ты не понимаешь!» – подумала я, стараясь вытащить голени из широкой щели, в которую их загнала инерция моего падающего тела. Каждое движение, каждый рывок походил на ощущение от тупой пилы, проходящейся по костям и шкуре, заставляя меня вскрикивать при каждом рывке – «Это медикаментозный сон, превратившийся в настоящий кошмар! Видишь? Все, что вокруг меня – это проецирование моих страхов и иллюзий, поэтому…».

«Тогда я не хотела бы знать, какой из твоих страхов или иллюзий вызвал к жизни вот это!»¬ – взвизгнуло у меня в голове. Обернувшись, я застыла, забыв про застрявшие ноги, в ужасе глядя на нечто огромное, напоминавшее костяной кокон, свернувшееся на носу ладьи. Скорчившись на передней площадке, меньше всего напоминающей бак, которым ее окрестила вечно бухая матросская братия, существо медленно развернулось, опуская на палубу здоровенные ноги, и распахнуло костяные крылья, между которыми, словно в насмешку, колыхались обрывки серой, истрепанной ткани, подозрительно напоминающей саван.

«Летим!».

Раздумывать о том, какой именно из моих скрытых комплексов или пороков могла символизировать эта нечисть, я вновь начала дергать ногами, с ужасом понимая, что все больше и больше ощущаю себя как во сне, в котором бежишь от кого-то, но так и не можешь ни убежать, ни проснуться.

«Брось эту бесполезную штуку!».

Полностью развернувшись, чудовище встало на четыре ноги, и повело в мою сторону головой, увенчанной длинным, потрескавшимся рогом. Огромная пасть, в которую я поместилась бы даже стоя, распахнулась на всю ширину, являя мне зрелище острых зубов, загнутых, словно мясницкие крючья, и через мгновение, палуба подо мной затряслась от неслышимого, но явно осязаемого рева.

«Летим! Летим же скорее!».

«Не могу!».

«Тогда я тебе помогу!» – крыло, прижимавшее к боку тело погибшего жеребенка, внезапно приподнялось. Краем глаза я увидела едва заметное облачко, похожее на сгусток фиолетового дыма, пролетевшее мимо меня, но уже через мгновение рванулась в сторону безжизненного тельца, которое заскользило в сторону чудовища, щелкающего своими костями.

– «Не смей! Не смей, слышишь, ты?!» – завопив, я рванулась вперед, и едва успела ухватить свою ношу, подтягивая к себе за покрытый льдинками хвостик, как на это место опустилось огромное костяное копыто, из-под которого, словно стрелы, полетели щепки из треснувших досок.

«Дурочка! Я пытаюсь тебя спасти!».

«Тогда отгони эту хрень!».

«Не могу! Какой больной на голову пони нужно быть, чтобы грезить об ЭТОМ?!».

Огромное копыто обрушилось рядом с моей головой. Сжавшись в комочек, я слепо рванулась назад, высвобождая ноги, и откатившись, бросилась на корму, вихрем взлетев на качающуюся кормовую надстройку, несмотря на нещадно болевшие ноги. Весь правый бок пекло, словно в огне, однако еще страшнее было чудовище, развернувшее свои крылья, и вновь потрясшее лодку, и воду, и даже самый воздух неслышимым воплем. Большое, плоскодонное судно, чем-то похожее на разжиревшую ладью, скользило по волнующейся глади подземного озера, черные воды которого, взбунтовавшиеся от нашей возни, неторопливо несли лишенное управление судно по широкому каналу, берега которого были завалены грудами камня, оставшимися от разрушенных домов. Жуткая пародия на аликорна взмахнула костяными крылами, словно пытаясь подогнать неспешно плывущую лодку, и удовлетворенно застыла на носу, превратившись в жуткую, гротескную скульптуру, черневшую на фоне гигантских языков огня, взлетавших едва ли не до потолка пещеры.

«Мне… Я… Мы…» – задергавшись, я заметалась по кормовой надстройке, то высовываясь далеко за борт, то бросаясь обратно на палубу, где, встретившись с костяным хвостом, увенчанным внушающим уважение жалом, вновь отступала обратно. Удары острого костяного клинка поднимали в воздух множество щепок, словно лодка была насквозь прогнившим остовом выброшенного на берег судна, и каждый из них вызывал к жизни бурунчики черной воды, беззвучно просачивающиеся сквозь разбухшие, скользкие доски. Вокруг нас царило безмолвие, в котором жутко, победно полыхала громадная бойлерная печь, к которой несло нашу посудину, тяжело скользившую по черной глади воды – «Нужно убираться отсюда! Быстрее!».

«Бросай все, и прыгай!».

Прыгать? Это было бы разумно, если бы лодку не мотало из стороны в сторону, ударяя об обломки камней и остатки каких-то конструкций. Мои крылья уже давно остались без перьев, и не могли держать меня в воздухе, но даже если бы мне и удалось спланировать над темными волнами, то сделать это с моим страшным трофеем, принесенным из замерзающего мира где-то далеко-далеко наверху, было бы просто невозможно. В отчаянии ударив копытами по проносящейся мимо каменной стене раз, и другой, я изо всех сил прижала их к шершавому камню набережной, к которой течение прибило нашу посудину, медленно погружавшуюся в воду. Отчаяние удесятерило мои силы, и вскоре, бег судна замедлился, однако это явно не понравилось чудовищу, вновь недовольно грохнувшему по палубе костяным хвостом. Тишина, до того царившая в мире вокруг меня, и не нарушаемая другими звуками, кроме тех, что издавала моя мечущаяся по палубе тушка, вновь взорвалась вибрацией, которую породила ужасная пасть, гостеприимно распахнувшееся в моем направлении. На этот раз, монстр не остановился, и с треском раздвинув хрустящие члены, двинулся в мою сторону, явно намереваясь закончить этот спектакль.

И глядя на крючковатые зубы, я вдруг с поразившей меня ясностью осознала, что гигантская печь могла быть еще не самым худшим для меня вариантом.

«ПРРРРРРОЧЬ!».

Отступая все дальше и дальше, я оступилась, и едва не полетела за борт, когда мои копыта очутились в холодной, черной воде. Корма лодки медленно погружалась в темные волны, жирно блестящие, словно разлитая нефть, переливавшиеся через борта, ритмично проседавшие под шагами двигающегося ко мне монстра. Громадная пасть зависла над моей головой, озарившись всполохами адского пламени, вспыхнувшего в топке жаждущей глотки, и мне осталось лишь броситься на хлипкие доски, свернувшись калачиком в тщетной попытке защитить свою холодную ношу…

«ПРРРРРРОЧЬ, ТВАРЬ!».

Голос громыхнул вокруг меня, словно набат. Низкий, медленный, рычащий, он заставлял мои кости вибрировать, а палубу – подпрыгнуть, словно трамплин. Взвизгнув от ужаса, я подлетела в воздухе, хлопнувшись на палубу спиной, и замерла в этой неудобной позе, трусливо прикрывшись всеми четырьмя ногами и хвостом. Надо мной, в полной тишине, костяное чудовище пыталось подняться на дыбы, молотя воздух передними ногами, едва не задевавшими мою скрючившуюся между скамеек фигурку. Задние ноги его трещали от напряжения, тщась поднять тело и голову, нещадно выворачиваемую, и пригибаемую к палубе туманной фигурой, ухватившейся за шею и рог. Двуногое, а может быть, просто вставшее на задние лапы существо казалось сотканным из золотистого тумана, через который просвечивали холодные звезды, чей строгий свет разгорался все ярче и ярче, вторя огромному голосу, разносившемуся по всей пещере.

«ПРРРРОСНИСЬ!».

Высоко, нелепо вздернув огромную руку-лапищу, призрачная фигура сжала ее в здоровенный кулак, просто, по-деревенски, опустившийся на голову костлявого воплощения смерти. Взбрыкнув, монстр опустился на все четыре кости, и упершись в палубу растрескавшимися копытами, резко дернул головой, пытаясь насадить противника на рог, однако тут же получил еще один удар по лбу, заставивший клацнуть огромные, как у тираннозавра, челюсти, обдавшие меня водопадом крошева потрескавшихся, и развалившихся зубов. Затрещав, ладья качнулась с борта на борт. Два великана топтались по ней, круша трещавшие доски, и едва не наступая на мелкую, пятнистую пегаску, едва успевавшую уворачиваться от их ног. Едва успевая подняться на ноги, я тут же оказывалась на разнесенной, разломанной палубе, ощетинившейся множеством острых, разломанных досок, лишь благодаря счастливой случайности, еще не нашинковавших меня, словно шампуры – по крайней мере, до тех пор, пока не оказалась слишком близко к одному из бортов.

«ТЫ НЕ ПРРРОЙДЕШЬ!».

Остаток громовой фразы истончился и утонул в оглушительном треске, с которым что-то тяжелое обрушилось мне на голову. Лодка резко просела, накренилась, и вдруг выпрыгнула из воды, когда два исполина, костяной и призрачный, на миг разошлись в стороны для того, чтобы вновь сойтись в этой жуткой, неистовой схватке. Борт лодки оказался прямо над моей макушкой, затем вдруг рванулся ко мне, словно стена… И уже через мгновение, я оказалась за бортом, с головой погружаясь в вязкую, черную воду.

«Нет! Плыви! Плыви!!!».

Бурлящая стихия, растревоженная качающейся лодкой, расступилась над моей головой. Конечности безо всякого смысла молотили вокруг, вызывая к жизни сотни пузырьков, обволакивающих меня, словно цыпленка, варившегося в крутом кипятке. Маслянисто поблескивавшая поверхность стремительно удалялась, охваченная алыми отсветами пламени, бушевавшего где-то далеко-далеко, в самом конце этого длинного пути.

Пути, который мне было уже не пройти.

«А если добавить еще пару грамм бромикана?».

«Нельзя – перестанет действовать пакс!».

«Добавь прозиума – это сгладит побочные эффекты».

«Да в ней уже дважды токсическая доза!».

Захлебываясь, я неистово молотила всеми конечностями, совершенно позабыв о том, что еще недавно отбивала у чудовища замерзшее тельце жеребенка, мгновенно выскользнувшее у меня из-под распахнувшегося крыла. Намокшие перья тотчас же потащили меня на дно, а бурлившая вокруг вода расступалась подо мной подобно желе, расползающемуся от малейшего прикосновения.

«Сердце не выдержит!».

«А магия не действует…».

«Раньше нужно было думать об этом! Еще до того, как ты ее на все это уговорил!».

Постепенно, я выдыхалась. Конечности двигались все медленнее и медленнее, словно кто-то привязал к каждой моей ноге по тяжелому камню. Пузырьков становилось все меньше, а вокруг – все темнее, и лишь отсветы громадного пожара, охватившего десятки и сотни домов, еще полыхали багрянцем где-то далеко-далеко наверху.

«Цепи!».

«Что?».

«Цепи растягиваются!».

«Тогда используй все, что у тебя есть!».

«Это будет уже смертельная доза! Да у нее уже через несколько минут отвалятся печень и почки!».

«О, ты будешь удивлен…».

Возбуждение медленно проходило. На грудь наваливалась уже знакомая тяжесть – кажется, я когда-то уже ощущала все это. Казалось, что я еще молочу ногами, пытаясь перевернуться и всплыть, но перед глазами уже разворачивался темный тоннель, по краям которого я видела собственную гриву, и бессильно раскинутые ноги, еще судорожно подергивавшие сбитыми в кровь копытами.

«Кажется, подействовало… Что это за грохот?».

«Кажется, крышу сорвало!».

«Проклятая буря! Но ничего, еще ничего не закончено!».

Шарик воздуха прокатился по глотке, вырываясь из открывшегося рта. Какие-то голоса бубнили что-то в ушах, но звуки быстро слабели, вытесняемые неумолчным шумом, который рождает ток крови, бегущий по нашим жилам. Воздушный пузырек рванулся наверх, к поверхности, на которой плясала крошечная, казавшаяся игрушечной лодка, вплотную приближаясь к жерлу громадной печи. Я проводила его взглядом, ощущая себя удивительно умиротворенно – наверное, к этому все и шло, и это была та судьба, которой я страшилась, и которую ожидала все это время, ища смерти в самых экзотических ее проявлениях. Что-то внутри меня мягко вздохнуло – и устремилось куда-то вверх, вслед за крошечным пузырьком, возносившимся к мягкому, золотистому свету. Он приближался, окутывая меня пониманием и теплотой, постепенно заволакивая мой взор восхитительным золотом, так похожим на летнее солнце, пока не поглотил меня всю, погружая весь мир в патоку золотистого цвета.

«Теперь… лето будет… длиться… вечно?».

---

«Вставай!».

Двигаться категорически не хотелось.

«Ну вставай! Пожалуйста!».

Голос бился внутри моей головы, сиротливыми причитаниями разрывая в клочья золотистый туман, что окутывал меня, словно теплое одеяло. Не хотелось даже думать, плавая в блаженном неведении, и не думая ни о чем.

«Вставай же! Поднимайся!».

Тепло понемногу начало сменяться той самой раздражающей прохладой, что еще не была холодом, но уже доставляла противное неудобство, заставляя меня беспокойно дернуться в полудреме. Еще мгновение назад я была чем-то малым, но очень важным, легко и беззаботно порхая над летним лугом, подобно бабочке, танцуя над миллионами цветов. Большая тень, мягкая и ласковая, накрыла меня, и остальные комочки света, прибирая себе под крыло, играясь с нами, и мягко дотрагиваясь до нашего сознания. Ощущение заботы и внимательного присмотра рождало во мне, и окружающих меня искорках истовую благодарность, которую мы могли выразить лишь танцем в лучах ослепительного света, проливавшегося на бескрайние луга. И очутившись под теплым крылом, мы ощущали себя нужными и любимыми, в ответ, готовые сорваться с уютного места, и в мгновение ока преодолеть пространство и время, настигнув ту цель, что укажет нам любящее крыло. Мы были дротиками, стрелами, ракетами, перстами пославшей нас судьбы, и были готовы в ту же секунду раствориться в свете, чтобы вновь возродиться из света и воздуха, в мареве запаха и цвета над ковром из миллиардов цветов.

«Я… Сплю?».

«Не время грезить! Вставай!».

«Но я же ничего не чувствую» – резонно возразила я. Эмоции вновь потухли, сменившись легким раздражением от ощущения потери величия уходящего момента, его безбрежности и великолепия.

«Не удивительно! Я даже не знаю, что случиться, если я уберу это…».

«Тогда оставь меня. Мне и так хорошо».

«О даааа!» – голос стал ехидны и злым, щерясь на меня острыми зубами – «А уж пиявкам как ты понравилась – просто не передать! Думаю, ты с ними подружишься!».

«Пиявкам?».

«И жабам. Одна уже вспрыгнула тебе на живот».

«Если ты меня обманываешь…» – золото уходило, облезая сусальными стружками с чего-то темного, что наваливалось на меня со всех сторон, темными струйками размывая оплывавшие кляксы цветов. Я вертелась на месте, не понимая, куда уходит все то, что окружало меня, и не представляя, что же мне делать дальше – ведь у меня не было ни тела, ни крыльев, ни копыт. Я просто была, но теперь этого было недостаточно. И это по-настоящему начинало меня пугать.

«Я ничего не чувствую!».

«Погоди…».

«Я не чувствую своего тела!».

Голос в голове что-то ласково пробормотал, и в тот же миг на меня навалилась удушающая тяжесть, свинцовыми волнами гулявшая по моему телу. Что-то жидкое захлестнуло мою мордочку, разъедая нос и глаза не хуже иной кислоты, заставляя заполошно забарахтаться в какой-то темной полынье, зажатой между мохнатыми кочками, покрытыми редкой травой. Одуряющий запах прелости, сырости и гниения ударил меня в лоб, словно копыто, когда я, кашляя и отплевываясь, ухватилась за один из этих мохнатых холмиков, извергая из себя потоки кислой воды, и судорожно проталкивая в легкие мерзкий, загаженный воздух. Голос Найтингейл не обманул, и проморгавшись, я громко взвизгнула, обнаружив на себе несколько черных, лоснящихся мешочков, с поразительной скоростью надувавшихся, словно воздушные шары.

«Ааааа! Уберите, уберите их!».

«Не скачи! Не прыгай!» – краем глаза я заметила что-то фиолетовое, подкравшееся ко мне с одного боку, но была слишком занята, крутясь волчком в попытке добраться до своего крупа, плотно обвешанного жирнющими пиявками – «Да стой же ты! Сейчас постараюсь их снять…».

– «А кто…» – замерев, я крепко зажмурилась, ощущая, как холодный ветерок проходит по моей заднице, тотчас же ощутившей явное облегчение от освобождения от нежданных попутчиков. Наконец приоткрыв один глаз, я уставилась на фиолетовое облачко, в котором, с трудом, различила четвероногую фигуру, более высокую и стройную, чем сама.

И одна из них заканчивалась коротким обрубком, нелепо торчавшим чуть ниже колен.

«Най… Найтингейл?!».

«Да. Теперь вот такая» – в голосе, звучавшем по-прежнему у меня в голове, послышалось отчаяние и боль. Фиолетовая фигура двигалась вокруг меня с характерной хромотой, нелепо подпрыгивая на трех оставшихся конечностях, и явно старалась не отходить далеко – «Но уж лучше так, чем… Чем вообще никак. Понимаешь?».

«Но как такое возможно?!».

«Это же твой кошмар, а не мой» – напомнил мне образ, бывший когда-то красивой фестралкой, чья роскошная грива казалась мне клубами фиолетового дыма, окутывавшего голову, лишенную рта или глаз. Это был лишь образ той, что когда-то на равных спорила с самими принцессами – ну, или так ей казалось, и я ощутила, как сквозь удивление, охватившее меня от созерцания воплощения моего прокляться, постепенно начало прорезаться ощущение грусти и боли. Чем становимся мы после того, как закроем глаза, пройдя до конца свой путь в этом мире? Лишь тенями самих себя?

«В странные места тебя заносило, знаешь ли».

«Я вообще впервые вижу это место!» – расстроенно отозвалась я, плюхаясь задом на кочку, тотчас же, с бульканьем, погрузившуюся в забурлившую грязь. Со всех сторон меня окружали чахлые, перекрученные деревца, чьи извитые, словно мысли грешника, стволы, скрутила неведомая сила, оставив искалеченные растения навечно среди мохнатых кочек, покрытых жесткой болотной травой, выступавших из черной воды. Пузыри болотного газа с бульканьем поднимались из таинственной глубины, и лопаясь, исчезали, превращаясь в вонючий дымок, поднимавшийся, и исчезавший в сером мареве, в котором скрывалось и небо, и чахлый кустарник неподалеку, и все, что находилось дальше десятка шагов – «Хотя что-то смутно знакомое проскальзывает во всем этом. Но все же я понимаю, что нахожусь во сне. Странно».

«Понимаешь?».

«Звуки. Они появляются, когда я думаю об этом, и исчезают, стоит лишь мне сосредоточиться на чем-то другом. Вокруг все такое, как… Как…».

«Как во сне?».

«Да. Когда ты бежишь от чего-то, и никак не можешь убежать. Или когда слышишь чей-то плач, и никак не можешь найти того, кто плачет».

«Мы считали, что это все не просто так. Что такие сны означают либо грозящую тебе опасность, или что кто-то очень несчастен. Кто-то, кому ты можешь помочь».

«И вы… Помогали?».

«В основном» – вздохнула расплывчатая фиолетовая фигура. Поднявшись, я бесцельно двинулась вперед, загребая копытами грязную жижу, но замедлилась, увидев, что моя воображаемая собеседница быстро отстала, неловко прыгая следом на трех оставшихся ногах. Дождавшись, когда фиолетовый призрак догонит меня, я подставила ему свой бок, и дальше мы похромали уже вместе, причем гораздо быстрее, пусть и ненамного – хотя я и не ощущала веса фиолетового тумана, опиравшегося культей на мою спину, ходить по болоту я не умела, и первый же десяток шагов закончился в глубокой яме, скрытой под обманчиво ровной поверхностью болотной воды. Вынырнув, я долго отплевывалась, и сердито грохнув копытом по жидкой грязи, оказавшейся всего в полуметре от меня, направилась в другую сторону, чтобы уже через несколько ярдов навернуться, зацепившись ногой за поджидавшую меня разлапистую корягу.

Похоже, даже в собственном кошмаре неприятности меня не искали, а точно знали, где я нахожусь.

«Кажется, тебе это нравится» – заметила Найтингейл, прыгая следом за мной. Сверху, из затянутой туманом вышины, начал накрапывать холодный, мелкий дождь, оставляя на моем перепачканном ряской теле грязевые потеки, так и норовившие попасть мне в глаза – «Сколько раз ты уже умудрилась упасть?».

– «Можно подумать, что я считала!» – огрызнулась я, заполошно дергая копытом в попытке освободиться от обвивавшихся вокруг него водорослей. Болотные растения с удовольствием стегали меня по груди и животу, хватались за ноги, и всячески норовили уронить мордой в грязь, прикрытую тонким слоем воды, скрывавшей коварные ямы и омуты, каждый из которых я отмечала паническим воплем, по самые уши проваливаясь в черную бездну, в которой гостеприимно двигалось что-то холодное и скользкое, задумчиво пробуя мои копыта множеством длинных языков.

– «Я не обучалась на собаку-поводыря!».

«Да, эта карьера была бы точно не для тебя» – кивнула Найтингейл. При виде ее головы, лишенной каких-либо намеков на нос, рот и глаза, я внутренне передернулась, и быстро отвела взгляд, выискивая перед собой хоть какие-либо намеки на неприятности, которые могли поджидать меня в следующий момент, будь то скрытое под водой дерево с острыми сучками, или глубокий бочаг с сомами, лешими, водяными, или еще чем-нибудь, что водилось в этих местах – «Ты ведь знаешь, что я знаю, что ты чувствуешь?».

– «Прости».

«А ведь меня когда-то считали привлекательной…».

– «Они просто не знали о твоем несносном характере».

«О да?» – сердито притопнула фиолетовая фигура, впервые за все время своего существования обдав меня фонтаном жидкой грязи, вырвавшимся из-под ее копыт – «Просто еще никому не приходилось быть запертой в голове глупой, взбалмошной, маленькой, ПЯТНИСТОЙ…».

– «Тихо!» – остановившись, я закрутила головой, движением крыла попытавшись прервать это перечисление моих прегрешений, краем уха зацепившись за слово «пятнистая», намереваясь чуть позже всерьез побеседовать с этой гадиной про расизм, дискриминацию по типу окраса и вообще, выбить из нее немного дури, пусть даже и в собственном кошмаре. Но в тот момент меня больше занимал тихий плеск, становившийся все громче и громче, и явно двигавшийся в нашем направлении. Не желая встречаться с очередным порождением своей извращенной фантазии, я рванулась к раскидистому дереву, торчавшему на краю большой полыньи, чтобы спрятаться под его голыми, искривленными ветками, свисавшими до самой воды. Однако у судьбы на этот счет были свои планы, и ровная водная гладь, слегка покрывавшая слой видимой под ней грязи, внезапно расступилась под моими ногами, погружая по самую грудь в липкий плен болотного ила – густого, холодного, по консистенции и свойствам похожего на самый настоящий клейстер. Испуганно взбрыкнув, я попыталась было рвануться назад, загребая крыльями грязь, но только увязла еще глубже, рывком погружаясь по шею в забурлившую ловушку.

«Вылезай! Вылезай скорее!» – заволновался фиолетовый призрак, с ловкостью и природной грацией изящно танцевавший на поверхности воды – «Тут что-то есть, и оно просто жуткое!».

– «Не…Мо…Гу…» – прохрипела я, старательно двигая ногами. Увы, вместо того, чтобы вылезти из жижи, они лишь цепляли на себя все больше и больше грязи, пудовыми гирями повисавшей на моих конечностях – «Я тону!».

– «Ох, ну разве это не чудесно?» – насмешливо поинтересовался у меня жуткий, потусторонний голос, доносящийся, казалось, со всех сторон. Поднявшийся ветер хлестнул по зарябившей глади болота каплями редкого дождя, и отогнал большой клок тумана, выползавший из темневших неподалеку кустов, являя мне вид глубокой и темной норы, черневшей в покрытой мхом, полуразрушенной каменной кладке. Неровные края ее, казалось, были оплавлены, словно кто-то или что-то выжгло себе убежище среди огромных камней. Рваные серые клочья на короткий миг рванулись в стороны, открывая огромную, круглую башню, плоской, похожей на трубу вершиной рвавшую темные тучи, и вновь сошлись вместе, надежно укрыв от посторонних взглядов окружающий нас пейзаж. Гром тяжело, угрожающе пророкотал вслед сверкнувшей за моей спиной молнии, на короткий миг высветив что-то темное, блестящее, угрожающее в глубине норы, но даже и без нее я увидела огромные зеленые глаза с вертикальным зрачком и двойной, зелено-салатовой радужкой – плавая на приличной высоте, они с презрительным интересом разглядывали мою тушку, копошащуюся в холодной грязи – «Муха попалась наконец в паутину!».

– «Я не муха!» – булькнула я. Вода дошла почти до подбородка, и я ощутила, что меня все быстрее и быстрее затягивает в эту ловушку – «Я… Я просто потерялась!».

– «Какая глупая. И испуганная» – усмехнулось существо. Его голос с легкостью перекрывал грохот грома, тяжело бурчавшего что-то над нашими головами – «Не хочется обратно в пещеру, а?».

«Кто ты? Что тебе вообще нужно?» – хлеставший по голове дождь отгородил нас стальной завесой, за которой клубился туман, пожиравший все на своем пути – «Ты тоже часть моего кошмара?».

«Я? Я здесь для собственного удовольствия, для развлечения… Ну и просто посмотреть, как бьется в паутине глупая мушка тоже довольно приятно. Паутина Кошмаров – место опасное, столько существ сгинуло в ней, пытаясь выбраться из плена собственного больного разума!».

«Я не больная!» – вода поднималась все ближе и ближе ко рту, в то время как я – опускалась, уже едва способная шевелить ногами и крыльями, на которые налипли тина и грязь – «Я просто…».

«Я вытащу тебя! Заговаривай ей зубы! Не противоречь!» – раздался в голове испуганный шепот. Я ощутила, как что-то невесомое мягко толкнулось мне в бок, слегка приподнимая над булькавшим илом – «Не сдавайся, у тебя все получится!».

– «Ты просто потерялась? Бедный жеребенок…» – издевательски протянуло существо. Мне вдруг показалось, что в ярком блеске молнии, разрезавшей туман над нашими головами, сверкнули длинные, острые клыки – «Почему бы тебе просто не остаться вот тут, в этом месте, рожденном в твоей голове? Я даже спою тебе песенку, чтобы ты поскорее заснула…».

«Не верь ей! Не поддавайся!».

«… и даже эта твоя фантазия не сможет тебе помочь!» – сощурившись, рыкнуло поблескивающее в темноте существо. Вспышка гнилостно-зеленого цвета бросила мне в глаза порыв ветра, напитанного множеством капель дождя, заставивших меня дернуться в сторону, и провалиться по самые ноздри. Вода всколыхнулась, когда из нее, словно пробка, вылетела Найтингейл, бессильно распластавшись в болоте, взбаламученном моими жалкими попытками вырваться из плена.

«Нет!».

Взмахнув крыльями, призрачная кобыла поднялась над бурлящей водой, зависнув над моей головой. Зеленые глаза искажались, ломаясь и дробясь сотнями изумрудных искр, проходя сквозь фиолетовый туман ее тела.

«Плыви! Греби! Делай что хочешь, но убирайся отсюда! Я ее задержу!».

– «Я не уйду без тебя!» – взъярившись, я изо всех сил заработала проваливающимися ногами, но быстро сообразив, что это бесполезно, постаралась как можно шире раскинуть крылья, опираясь на них, словно на снегоступы – «Если эта тварь – всего лишь мое воображение, то ты еще не встречалась с героями трешевых ужастиков из восьмидесятых!».

«Ты не понимаешь! Та, Что Жаждет выпьет твою силу! Беги, когда я ее отвлеку!».

– «Мы уйдем вместе, или не уйдем вообще!» – попытка оказалась удачной, и благодаря широким крыльям, я умудрилась вытащить свои ноги из ила, с глухим чавканьем освобождая их из липкого плена. Перекатившись раз, и другой, я с трудом уцепилась за ближайшую кочку, подтягиваясь к ней с помощью зубов, ухватившихся за свисавшую ветку – «Я не брошу тебя, поняла? Вообще больше никогда не брошу! Ты не останешься здесь одна!».

«Каааааак это мииииииило» – проворчало создание мрака, хлопая огромными, круглыми глазами. Очередная вспышка молнии и грохот грома заставили их округлиться, становясь в два раза больше. Зеленый свет вытек из пещеры, и хлестким ударом послал ко мне Найтингейл, с беззвучным криком повисшей у меня на шее, вовремя подставленной под падающий сгусток тумана – «Доблесть, самопожертвование, гордые позы – вы, пони, никогда не меняетесь! Любите, сочувствуете, переживаете – ну просто пир души, на самом-то деле! Не всем, конечно, суждено выжить, но остальные прекрасно послужат нуждам роя».

– «Прекрасно. Тогда встретимся на поле боя» – покладисто согласилась я, с содроганием глядя в большие, зеленые глаза. Мне казалось, что стоило мне отвести взгляд, как они жутко выпучатся, и бросятся на меня вместе с остальным телом – «Но сейчас мы уходим, а ты можешь и дальше сидеть в этой яме, или пещере, или еще каком-то месте, о котором я не имею ни малейшего представления».

– «Правда?» – иронично осведомился мой собеседник. Молния сверкнула так близко, что я зажмурилась, и еще долго не могла проморгаться, испуганно разглядывая плавающие в глазах цветные круги. Басовитый рев грома становился все громче и громче, заглушая своим бурчанием грохот каких-то камней, тяжелые удары которых ломали хрустевшие кусты и деревья, скрывавшие подножье башни – «Ты можешь надеяться сколько хочешь на то, что ты отсюда уйдешь, но я бы на твоем месте уже их оставила. Конечно, это будет не совсем то, что я обещала, но так будет даже интереснее».

– «Трусливая тварь!» – пискнула я, смаргивая жгучие слезы, бегущие из ослепленных глаз, и несколько раз крутанулась на месте, слепо ощупывая пространство вокруг себя крыльями, перепачканными в грязи – «Дай мне только тебя нащупать!».

Удара не последовало – я просто оступилась, и полетела обратно в грязь, погрузившись в мутную воду. Что-то тяжелое, эфемерное, навалилось сверху, вжимая меня в толщу воды, заставляя захлебываться черной жижей, шлынувшей в нос, и мгновенно онемевшее горло…

– «Проне!».

– «Прочь, недоразвитая!».

– «Летучить назад!».

Выскочив, словно пробка, из темной воды, я натужно закашлялась, глупо шаря копытами по сторонам, пока не нащупала что-то невесомое, так не похожее на окружавшую меня жижу – и толкавшее мое тело прочь из воды.

– «Проне умерить волненье! Колдования перевертов туточки имеют силы слабо!».

– «Брысь, дефективная!» – вновь рявкнул голос существа. Перевернувшись, я наконец-то нащупала под собой то, что хотела, и выволокла из-под воды Найтингейл – призрачная кобыла взопрела, с пыхтением пытаясь вытолкать из болота мой отъеденный круп, и только болтала своими длинными ногами, когда я тащила ее за шею из грязи, напоминая бьющегося в судорогах жирафа. Увидев что-то за моей спиной, она резко сгребла меня копытами, и постаралась взлететь, словно гриф, однако не рассчитала силы, и плюхнулась обратно в болото.

«Беги! Скорее!».

– «От себя не убежишь!» – завыла я, моргая слезящимися глазами. Яркие круги понемногу отступали на периферию зрения, и я смогла разглядеть расплывавшийся образ хитинового пониподобного существа, стоявшего между мной, и норой, в которой бесновался зеленоглазый монстр. Она с легкостью переступала по поверхности воды своими хитиновыми ногами, отверстия в которых без труда пропускали через себя ил и мутную воду, взбаламученные моими падениями.

– «Фисташка?! Ты… Ты тоже мне снишься?».

– «Проне нефкусно! Бя! Бякость!» – жалобно проблеял знакомый голос, нещадно насилуя грамматику и фонетику эквестрийского языка, с головой выдавая свою хозяйку, расплывавшуюся у меня в глазах, когда я, шатаясь, поднялась из воды, вылезая на уже порядком помятую кочку – «Обещання! Пистаччио дельки что проне нуждаться!».

– «Звучит как заклинание для вызова водопроводчика из Браззерс[16]» – прохрипела я, храбро зашлепав в сторону перевертыша, все еще стоявшей посреди бочага. Почувствовав, как расступается под копытами ил, я остановилась, и попыталась примериться к прыжку, который позволил бы мне добраться до соседки по палате, вот уже в который раз вторгавшейся в мои кошмары – «Фисташка! Брысь отсюда! Уходи! Оно пришло за мной!».

– «Абзззурд йесть это!».

– «Фисташка! Опять поколочу!».

– «Обещания!» – с отвращением рявкнуло из своей норы существо, поводя по сторонам безумными глазами – «Я выполнила обещание, и отдала ей свой долг! Теперь я свободна от каких-либо обязательств, и не тебе меня останавливать, прокаженная! Чем она вообще привлекла тебя, тля?».

– «Проне групый! Но проне давальки Пистаччио сырные крекер!».

– «Фисташка, прошу тебя, уходи!» – дергаясь то вперед, то назад, я пыталась двинуться вперед, но каждый раз отступала, ощущая, как мои копыта соскальзывают в яму, наполненную вонючим, клейким илом, и только помощь Найтингейл, вцепившейся оставшейся передней ногой в мой мокрый, пожеванный хвост, не давала мне бултыхнуться в темную воду – «Ты можешь пострадать, понимаешь? Ты и так уже… Убегай из этого кошмара!».

«Она… Она пытается ее отогнать? Эта стрекозадница, пошедшая против своей королевы?!».

– «Ты продала рой за какие-то там печенюшки?!» – взревело чудовище, перекрывая своим свистящим голосом грохот грома. Землю ощутимо тряхнуло, когда черное, гладкое тело выдвинулось из норы, с неуклюжей грацией взрывая хитиновыми копытами землю – я уже видела его однажды, в неверном свете подгорных пещер, но теперь королева перевертышей предстала передо мной во всей своей хищной красе.

И она определенно больше не казалась такой изможденной.

– «Умри, тля!» – рыкнуло чудовище, огромным прыжком преодолевая разделяющее нас пространство. Фисташка неожиданно ловко подпрыгнула, уходя от секущего удара хвостом по ногам, и вихрем взлетела по телу монстра, словно по скользкому дереву, уцепившись за его гриву, и глупо стукая копытом по голове. Не знаю, оказали ли эти поглаживания какой-либо эффект, но вместо того, чтобы ломая позвоночник, ударить меня по спине, огромные копыта лишь мягко толкнули меня в грудь, посылая обратно в черную воду. Необоримая тяжесть вновь навалилась на грудь, но теперь избавиться от нее было не так-то просто, и я до одури била копытами, попадая то по ногам, упершимся в мое тело, то в круглые, ровные дыры в хрустящем хитине, то по чему-то пружинистому и ребристому, все глубже вжимавшему меня в ил. В глазах появились слепящие пятна, а легкие жгло, как огнем – мне казалось, что я вижу призрачную фигуру длинноногой кобылы, пытавшейся разжать хватку безжалостного монстра, вцепившегося мне в шею и грудь; чудилось, что на голове его сидит жужжащая что-то Фисташка, зачем-то закрывавшая копытами глаза хитинового аликорна. Чудилось, что длинные водоросли обвиваются вокруг меня, словно мокрые тряпки, пытаясь утащить глубоко-глубоко – на дно.

Туда, где и началась вся эта история.

---

«Вылезай, ну же!».

Вновь голос этой неугомонной кобылы бился в моей голове. Я не знала, на самом ли деле успела подхватить где-нибудь злобного астрального паразита, о которых, во времена Древнего, любила писать пресса самого низкого пошиба, или же на самом деле моя голова превратилось в общежитие для остатков самых странных существ, однако в одном я начала убеждаться наверняка – покой теперь мог мне только сниться.

«Да вылезай же! Что это вообще за нездоровое желание утопиться?!».

Булькнув, я выпустила из себя воздух, и задергалась в беззвучном кашле, гоняя внутри себя горькую, жгучую воду, затопившую мое горло и нос. Взмахнув копытами, я зацепилась ногами за что-то холодное и жесткое, и судорожно рванулась наверх, с громким, булькающим звуком пробив поверхность воды, тотчас же зайдясь в громком, заливистом кашле, перемежающимся с бурной рвотой. Тяжесть, давившая на шею и грудь, превратилась в настоящую боль, но с каждым глотком воздуха я ощущала, как уходит прочь слабость и разноцветные блестки, мерцающие в уголках глаз.

Отдышавшись, я повела глазами по сторонам, безумным взглядом разглядывая полутемную ванную комнату, пропахшую хлоркой и прокисшим бельем. Тусклый свет врывался через щель, образованную косяком и наполовину выбитой дверью, и в его лучах, показавшихся мне ярким светом софит, нетерпеливо приплясывали две четвероногие фигуры, метавшиеся вокруг грязной эмалированной ванны, в которой сидело мое скорчившееся тело.

– «Чтхххххооооо…» – перехваченное спазмами боли, горло с трудом пропускало через себя воздух. Казалось, зловредная черная гадина все еще топчется по нему своими огромными ножищами, напоминая о себе болью – и страхом. Однако, вместе с ними я вдруг ощутила струйку тоненького, еще слабого чувства; желания, которое вскоре могло подчинить себе всю мою волю, все силы – желания отомстить. Найти эту мерзость, и вырезать из нее черное сердце, сожрав перед умирающим врагом!

«Вставай же! Скорее!».

– «Тупой…».

«Что?».

– «Тупой… Ложкой…» – прохрипела я, переваливаясь через скользкий бортик, и обрушиваясь на холодный, залитый водой и нечистотами пол – «Медленно… По кусочку…».

– «Проне мочь в колдования?» – осведомился у меня над головой знакомый голосок. Подняв голову, я посмотрела на хитиновые ноги, стоявшие перед моим носом, и тупо уставилась на прилипшую к копыту обертку от пачки сигарет, с тремя латинскими буквами «MEL» на изломе бумажной полоски – «Проне летучить?».

– «Пони… Пони хотеть домой!» – выдохнула я, поднимаясь на ноги. Пошатнувшись, я едва не упала, однако прозрачная, колышущаяся фигура, похожая на фиолетовый дымок, поддержала меня, не дав навернуться на грязный кафель, и выволокла меня в коридор, где мне пришлось прислониться к стене, пережидая очередной мучительный спазм в порядком измятой шее – «Где это мы?».

«Не знаю! Какое-то странное место».

«Оно мне что-то напоминает» – думать было легче, чем говорить, и отлепившись от стены, я неуверенно двинулась вперед, обозревая высокие, обшарпанные стены, покрытые обрывками выцветших бумажных обоев тошнотно-синего цвета; заплеванный и загаженный пол, по которому змеились светлые полосы-тропинки, вытертые ногами жильцов, и покрытый потемневшей известкой потолок, находившийся, казалось, на недосягаемой высоте. Даже разболтанные дверные ручки находились так высоко, что мне потребовалось бы встать на задние ноги, чтобы дотянуться до них хотя бы кончиком носа – казалось, что мы попали в царство великанов, или какой-то аттракцион, неведомым образом изменяющий окружавшую нас реальность.

«И что же?».

«Что-то, что видела не я, а… Другой человек, скажем так».

«Это очень странное место» – повторила Найтингейл, поддерживая меня с одного боку. Мимо проплыла почти пустая комната, купавшаяся в лучах яркого летнего солнца, бившего прямо в окно, затянутое нестиранной ситцевой занавеской, и в его лучах, на блестящем, засаленном паркете, валялся открытый сундук тревожно-оранжевого цвета. Внутренности его были раскиданы по всей комнате, содержимое разбитых ампул растекалось по полу, блестя осколками раздавленного стекла – казалось, еще мгновение назад он бодро отпрыгнул от пола, брошенный на него чьей-то рукой, и я углядела застывшие в воздухе пузырьки, вылетевшие из креплений, и искрившиеся на солнце, словно яшма и изумруд.

«Погляди – это все что, так и застыло?».

«Похоже на то…» – я с трудом оторвала взгляд от треснувшего пластика, на котором белели цифры «32», выведенные белой, несмываемой краской, или канцелярским корректором, и не решилась заходить внутрь, подспудно осознавая, что не хотела бы так же застрять в этом месте, как застывшие посреди полета флаконы с перекисью или зеленкой – «Нужно выйти отсюда. Скорее».

«Странно, но я не чувствую той жути, которая преследовала нас все это время» – возразила моя соседка по голове. Впрочем, сопротивляться она не решилась, и продолжала заботливо поддерживать меня по пути к входной двери. Тихо похрустывавшая за нами Фисташка глупо таращилась на все происходящее, заинтересованно крутя своей головой, но вопросов не задавала, за что я была ей искренне благодарна – кружившаяся голова, и ноющие шея и горло отнюдь не способствовали ведению длительных бесед – «Ну и как же нам выбраться отсюда?».

«Нужно покрутить вон ту штучку, на самой середине двери» – я ткнула копытом в допотопный замок, дотянуться до которого смогла лишь Найтингейл, взгромоздившаяся на мою спину. Я передернулась от пронесшихся по загривку мурашек, живо отреагировавших на мелькнувшую у меня мысль о том, что было бы со мной, не окажись рядышком этого фиолетового призрака – «Вправо или влево. Не знаю. Замки вешали так, как хотелось хозяевам или слесарям».

«Бредятина! И как тут жили? И кто?».

– «Тебе лучше не знать» – прошептала я, выглядывая на лестничную клетку. Выкрашенные в «экономически выгодный» болотный цвет стены чернели различными надписями, призывавшими слушать рок, и утверждавшими, что кое-кто из его исполнителей все еще живее всех живых; а также пестревшие многочисленными посланиями одних личностей – другим, объединенных общей безграмотностью и собачьей агрессией. Под нашими копытами хрустели спички, сигаретные бычки и фантики от каких-то конфет, когда мы спускались по загаженным лестницам, осторожно обходя подозрительно выглядевшие и пахнущие пятна. Из-за закрытых дверей доносился то шум воды, то волнующие запахи пищи, приготовляемой на дешевом, нерафинированном масле; то шум радиоточки на чьей-то кухне, бубнившей что-то про международное положение в ближнем и дальнем зарубежье. Углядев забавную кнопку дверного звонка, так и манившую нажать на наполовину закрашенную нерадивыми рабочими жэка пимпочку, Фисташка сунулась было к ней, но тотчас же остановилась, когда я отстранила ее, выразительно покачав головой.

– «Не нужно. Кто знает, что вылезет оттуда? Это же кошмар, не забывай».

Та лишь недовольно задергала кривыми обрубками крыльев, нелепо торчавшими над худыми лопатками, и тихо захрустела вслед за мной, по пути умудрившись засунуть нос в каждый сломанный почтовый ящик, встретившийся нам по пути. Шаги перевертыша были едва слышны на фоне цокота моих копыт, но мы без приключений добрались до двери подъезда, заботливо подпертой кем-то камушком, и осторожно высунули носы в широкую щель.

«Никого».

«Странно».

«Пузззто!» – подытожила наш обмен мыслями Фисташка, прошмыгнув мимо меня в приоткрытую дверь. Секунды ползли медленно, словно мухи, попавшие в клей, но я не услышала ни криков, ни визга тормозов, ни даже обеспокоенных голосов, которые должны были бы непременно прозвучать в любом городе мира, если бы на улицу, из подъезда, выскочила эдакая вот страхолюдина. Однако все было тихо.

«Идем?» – предложила Найтингейл, беспокойно оглядываясь в сторону грязной лестницы – «Мне кажется, снаружи вряд ли будет хуже, чем внутри. И кстати, зачем ты вообще взяла ее с собой?».

«А я-то тут при чем?» – непонимающе откликнулась я, выходя на солнечный свет. Задетый копытом, камень отлетел в сторону, и дверь в подъезд захлопнулась за нашими спинами с гулом, пробравшим меня до костей – словно отрезая что-то от прошлой жизни, сохранившейся лишь в памяти прожитых лет. Подъезд выходил в обычный проходной двор обычной панельной пятиэтажки, который можно было найти в любом городе и городишке, и мне пришлось сделать короткий прыжок, перемахивая через кисло пахнувшую лужицу чьей-то блевоты, расплесканной возле лавочки, уставленной баклажками из-под дешевого пива – «Она сама тут появилась. Хотя как – ума не приложу».

«Перевертыши всегда были странными» – задумчиво прошелестела Найтингейл, вместе со мной глядя на трусившую впереди хитиновую фигурку, то нырявшую в пыльные кусты, то с интересом засовывавшую голову в проплывавшие мимо урны. Неподвижный воздух был тягучим и жарким, словно сироп, и лишь мои шаги разрывали дремотную тишину летнего полдня – «Не похожие на других. Каждый рой чем-то отличается от других, но большая их часть предана своей королеве. По крайней мере, пока она рядом. Тем более странно было видеть, как она попыталась восстать против Той, Что Жаждет».

«Вы тоже знали эту… Эту тварь?» – попетляв среди похожих один на другой домов, мы вышли на широкую, пустынную улицу, и замерли на перекрестке, глядя на мигающий разными огнями светофор. Фисташка буквально прилипла к столбу, зачарованно глядя на смену сигналов, и всякий раз начинала возбужденно подергиваться, словно левретка, увидев зеленые огоньки – «Она действительно аликорн?».

«Кажется, да…» – в голосе призрачной пони появилась несвойственная ей неуверенность – «Мы избегали контакта с ней, насколько это возможно. Нас хранила сила принцессы, а обитавшие рядом с нашими городами рои были настроены мирно… Ну, насколько это возможно для перевертышей».

«То есть, вы терпели рядом с собой этих хищников?» – поразилась я. Прямо перед нами, «хищник» запрыгал от возбуждения, когда увидел загоревшийся зеленый сигнал, застрекотав себе что-то под нос – «Я бы решила вопрос быстро и радикально, если бы узнала, что где-нибудь возле Понивилля поселилась колония мимиков, решившая сожрать всех жителей городка».

«Они странные, я тебе говорю» – заскучав, Найтингейл вышла на середину перекрестка, и намекающе поманила меня хвостом. Услышав мои шаги, Фисташка оторвалась от созерцания огоньков светофора, и неохотно двинулась за мной, то и дело оборачиваясь на ходу – «Каждый из них имеет индивидуальность, и может считаться личностью… Но только когда один. Вместе они теряют индивидуальные черты, становясь единым роем, хищным и агрессивным. Даже говорить перестают, а только шипят».

«Жуть какая. Тогда почему их всех…».

«Не истребили?» – вздрогнув, я сбилась с шага, оглянувшись на «жуть», вынырнувшую из кустов. Оказавшись в моем кошмаре, Фисташка оживилась, и растянув рот в подобии ухмылки, носилась вокруг, то исчезая за чахлыми кустиками в поисках мусорных бачков, то заглядывая в окна припаркованных у обочины автомобилей, отражавших длинные клыки, приподнимавшие переднюю губу. В отличие от прочих хищников или настоящих фестралов, к которым принадлежали и мои жеребята, они росли ближе к коренным зубам, у самых уголков рта, раздвигая его в какой-то вечной полуулыбке, что придавало перевертышу скорее забавный, нежели угрожающий вид – «Мы не чудовища, знаешь ли, что бы там ни думали пони!».

– «Прости. Я не права» – пробормотала я, глядя на окружающие нас дома. Улица вела нас вперед, нагретый солнцем асфальт дышал жаром, хотя солнце уже не так припекало, как раньше, и явно устремилось вниз, разливая по крышам розовый предвечерний свет. Ни звука, ни движения воздуха, ни ветерка – город был тих и пуст, словно скорлупа яйца, отбеленная ветрами и дождями. Ни шороха шин, ни стука шагов, ни неумолчного гудения города, который, со временем, въедается в плоть и кровь горожан. Не было в нем и следов разрушения и запустения, которые приходят в покинутые жилища – казалось, в этом месте время замерло, и я ощутила озноб предвкушения, когда в голову вдруг закралась нежданная мысль о том, как много можно было бы узнать о тех, кто жил тут когда-то. Заходить в любой дом, в любую квартиру, разглядывать вещи жильцов, представляя себе их судьбы. Ночевать в любой понравившийся кровати, чтобы с утра вновь отправиться в путь. Отчего-то казалось, что этот слепок старых времен не ограничивается лишь этим городом, и впереди у нас – целый мир, такой же яркий, как и прежде, но уже безопасный, в котором мы могли бы жить…

«Что, прости?».

– «Лето» – прошептала я, оглядываясь по сторонам. Темная полоса неба на востоке уже зажглась первыми крупинками звезд, пока западная часть небосклона еще полыхала всеми оттенками алого, украшенного розовой пенкой облачков. Вокруг все шептало – «Оставайся! Поселись в этом мире, который может стать твоим домом!» – и я чувствовала нарастающее искушение свернуть с жаркого асфальта, углубившись в прохладные подворотни домов – «Лето, понимаешь?».

«Нет. Но ты права – эта дорога какая-то странная. Как ты еще не сбила копыта об этот шлифовальный камень?».

– «Это асфальт. Он сделан таким для лучшего сцепления колес с дорогой» – я нетерпеливо тряхнула головой, поглядев в сторону ближайшей арки, ведущей в ухоженный садик с качелями и покосившейся каруселью – «Лето, Найти! Лето!».

«Что-то случилось?» – озабоченно повернулась ко мне полупрозрачная фигура. Обогнав меня, она загородила мне путь, но я видела, видела через нее то спокойствие, которое обещало мне это место – «Скраппи, послушай, ты вся дрожишь! Что с тобой? Что-то плохое?!».

– «Наоборот» – я почувствовала, как впервые смогла улыбнуться, раздвигая жесткую складку, появившуюся за полгода возле уголков рта – «Найти, это же лето! Бесконечное лето! Лето для нас!».

«Нет, не понимаю. Но мне уже страшно!».

– «Мы можем идти и идти, путешествуя по этому миру!» – я взмахнула ногой, призывая ее оглянуться по сторонам – «Тогда путешествие может стать бесконечным! А можем взять машину – ну, одну из вот тех самобеглых повозок, и двинуться в путь с ветерком!».

«Скраппи…» – попробовала было урезонить меня призрачная знакомая, но я говорила все быстрее и быстрее, то и дело оглядываясь на Фисташку, заинтересованно навострившую трубочки ушей неподалеку от нас – «Скраппи, мне кажется, что с тобой что-то не так!».

– «Мы можем увидеть чудеса древнего мира! Я покажу тебе небоскребы Нью Йорка и Гонконга, джунгли Танзании и прерии Африки, холмы и долины Алтая! Мы спустимся в метро, и поплаваем на каком-нибудь теплоходе – уровень техники в этом мире достиг того, что управлять ей можно даже имея лишь общее представление о ее функционировании! И лето – бесконечное, теплое лето!».

«Скраппи, мне это не нравится!» – взвизгнула фиолетовая фигура, от волнения расплываясь все больше и больше – «Это ловушка, я знаю! Тебя хотят заставить остаться в этом месте навсегда!»

– «Умерьте волненье» – пробурчала подошедшая к нам перевертыш. К ее копыту прилипла какая-то бумажка, которую она периодически пыталась стряхнуть, раз за разом проигрывая борьбу с остатками жвачки, приставшей к зеленовато-черному хитину – «Туточки пузззто. Но интерезззно. Хотельки гляди на ящики с вкузззняжжжками».

«Нам попадется еще много урн. Они тут на каждом шагу» – отмахнулась я от любительницы порыться в помойках – «Представляешь, Найти? Мы можем путешествовать вечно – в стране вечного лета! Давай откроем вот этот вот внедорожник, и разложим сиденья? Мы проведем ночь вместе, прижавшись друг к другу, а утром вновь отправимся в путь!».

«Мы должны идти, сейчас же!».

– «А куда?» – с проклюнувшимся раздражением откликнулась я, взмахом крыла давая ей возможность выбрать направление – «В общем-то, я не устала, и не против идти и ночью – скоро зажгутся фонари, и мы…».

«Быстрее! Прочь отсюда!» – завопил голос в моей голове, и призрачная фигура, ухватив меня за крыло, пустилась вскачь, петляя между припаркованных автомобилей. Я не сопротивлялась – что-то расслабилось внутри меня, словно долго сжимаемая пружина, и я решила отдаться этой бешеной скачке, провожая глазами скверы и палисады, павильоны у входов в метро, и фонтанчики прозрачной воды, бившие из немногочисленных поливальных машин, замерших на тротуарах. Семенившая рядом Фисташка что-то сердито жужжала, явно пытаясь урезонить двух взбесившихся кобыл, проскакивающих мимо таких аппетитных, издающих волнующие ароматы мусорных корзин и помойных контейнеров, но Найтингейл волокла меня все дальше и дальше, пока не остановилась, очутившись в тупике между закрытыми дверями многочисленных гаражей.

– «Ну, и чего мы… так… неслись?» – сердито поинтересовалась я. Бешеная скачка чуть растрясла мою голову, в которой, вместе с ощущением тошноты, появилось странное недовольство. Подсвеченные розовым облака вбирали в себя все оттенки цветов заходящего солнца, пламенея над черневшими крышами домов, в которых, как я заметила, не было света. Темные громады, еще пышущие жаром летнего полдня, вобрав в себя дневное тепло, угрюмыми исполинами возвышались над гаражами, неотличимые от темных деревьев, недвижимо стоявших перед ними, подобно задремавшим часовым. Вдоль улиц зажглись фонари, но их теплый, «дневной» свет вдруг показался мне освещением морга, обволакивающим неподвижные тела мертвецов.

Мир был пуст. Из него вымели жизнь, стерев и высушив все ее следы, оставив лишь намеки на то, что все это – лишь декорации для одного бесконечного спектакля, проходящего в кунсткамере или допотопном бродячем театре.

«Нужно двигаться, понимаешь?» – нервно воскликнула Найтингейл. В вечерней темноте ее фигура была почти незаметна, и я могла ощущать лишь ее прикосновения, похожие на легкий ветерок – «Все это очень странное. Похожее на… На декорации в театре».

– «Похоже» – согласилась я, оглядываясь по сторонам. Судя по полустертой схеме, нашедшейся на вкопанном в землю столбе, нам следовало пройти чуть дальше и вправо, чтобы выйти с территории гаражного кооператива, куда, по неведению, завела нас взбрыкнувшая Найтингейл – «Но тут не помечено, на какой мы линии. Быть может, проще пойти в другую сторону, и…».

– «Проне мочь летучить?» – вопросительно поинтересовалась Пистаччио, подкравшись к нам из темноты. Шурша жесткой травой, она выгреблась из щели между гаражами, пиная перед собой какую-то шестерню, вонявшую старым автомобильным маслом – «Проне мочь глядельки наверх? Пистаччио не летальки опять».

– «Ты потеряла крылья после того взрыва?» – неловко поинтересовалась я, стараясь не встречаться взглядом с зелеными глазами, светящимися в темноте – «Или тебе их ампутировали, чтобы спасти жизнь?».

«Взрывальки. Бум!» – закивала та, словно пытаясь как можно быстрее оторвать себе голову – «Больки! И больше не летучить. Пистаччио летучить огонь – хотя ветры мешать, и дождик».

«А снег?» – я сама не знала, зачем поддерживала этот разговор. Зачем топталась по душе той, что когда-то могла летать, как и я. Мои перья должны были со временем отрасти – но вряд ли что-то, кроме божественной магии, могло вернуть ей потерянные крылья, и это пробирало меня до костей, раз за разом возвращая к воспоминаниям о том, с какой нежностью она прижимала к себе те искусственные суррогаты из липкой ленты и фольги – «Снег тоже мешал летать?».

– «Зимки Пистаччио спальки!» – пояснил перевертыш, бесцельно пиная автомобильную деталь, с шуршанием пролетевшую по гравийной дорожке между гаражами – «Не летучить. Холодно. Бззззз!».

– «А во сне?» – какая-то мысль начала оформляться в моей голове. Освобождаясь от липкой, горячей магии этого места, тянувшей меня к себе, словно клей, я все яснее и яснее ощущала, что это было каким-то испытанием, придуманным лично для меня. Ждавшим меня после моей жизни, и существовавшим до ее начала. Время, свивавшееся в тугую спираль – «Во сне ты все еще можешь летать?».

– «Спальки?» – удивилась та, поводя своими чудными глазами в сторону Найтингейл, отошедшей к плану-схеме. Я заметила, что она напряженно, ревниво прислушивается к нашему разговору – «Пистаччио не спальки. Думкать!».

– «Тогда не думай. Лети!» – прошептала я, закрывая глаза. Я не имела четкого представления о том, как выглядели ее крылья – были ли они двойными, как у стремительной стрекозы, или широкими и массивными, словно у надоедливой комнатной мухи, однако я ощущала, что именно в этот миг, я была способна представить Фисташку летящей, причем непременно в сторону благоухающей свалки, в которую та могла бы зарыться, словно енот-полоскун. Ощущение было настолько реальным, что я непроизвольно потянулась в ее сторону передней ногой, делая странное движение шеей, словно пытаясь описать головой полукруг, то ли благословляя, то ли приглашая стоявшую напротив меня перевертку присоединиться к моей мечте.

Ну, должны же быть у них хоть какие-нибудь мечты, верно? Пускай и пахнущие мусорным бачком.

«Скраппи…».

– «Ну а что, неужели мне нельзя даже помечтать?» – со вздохом открывая глаза, пробормотала я, опуская переднюю ногу. Я ощутила себя крайне глупо, представив, как выглядела в тот момент, изображая из себя цирковую лошадку… Поэтому не сразу заметила изогнувшую шею Фисташку, зачарованно разглядывавшую какие-то полупрозрачные, зеленоватые лоскуты ткани, свисавшие с ее плеч.

Морда перевертыша задергалась. Ухмылка, рожденная выступавшими из пасти клыками, стала еще более кривой и жалкой, словно чудное существо не знало, заплакать ей, или закричать, и вдруг, с басовитым гудением, Фисташка сорвалась со своего места, практически мгновенно, без подпрыгиваний или подлетов, как делали некоторые растолстевшие пегасы, взмыв в воздух, где крутанулась, описывая над нашими головами идеальную обратную петлю.

«Ну и ну!».

– «Летучиииииить!» – донесся до нас ее дикий визг, отразившийся от темных стен гаражей, и затерявшийся во дворах, уже наполненных вечерней прохладой – «Пистаччио мочь в летучить!».

– «Лети, Фисташка» – прошептала я, глядя на удаляющуюся фигурку. Не рассчитав на радостях сил, она летела то прямо, то вбок, то принимаясь вдруг биться о встреченные на пути деревья, словно шмель, обожравшийся хмеля, постепенно удаляясь в сторону фонарей – «Летай хотя бы в моих снах».

«Ты…» – прошептал недоверчивый, удивленный голос в моей голове. Прыгнув вперед, Найтингейл остановилась, и заключив меня в объятья, встряхнула, словно плюшевого медвежонка – «Ты! Так это сделала ты!».

– «Нет! Это не я! Абсолютно точно не я!» – на всякий случай открестившись от всего, чего только можно, я попыталась вырваться из тискающих меня объятий – «Эй! Ну а что я такого натворила-то опять?!».

«Ты понимаешь, что ты сделала?!» – вновь возопил призрачный фестрал, с трудом выпуская мою барахтающуюся фигурку – «На самом деле не понимаешь?! Это же… Это…».

– «Ничего такого!» – фыркнула я, отступая на шаг от возбужденно приплясывающей Найтингейл. Я впервые видела ее такой возбужденной, воспламененной, словно сквозь черты стареющей, циничной стервы, чем-то похожей на Найт Шейд, прорезался образ той юной, красивой фестралки, воспламенявшей своими подвигами, своей жизнерадостностью и желанием нести окружающим лишь добро древних пони, слагавших в честь нее песни и сказки – «Просто… Ну, я просто захотела – и все получилось само собой».

«О даа! Просто захотела!» – со смешком откликнулась призрачная пони, отступая на шаг, и задумчиво глядя, как я застенчиво ковыряю копытом гравий и пыль – «Наверное, именно поэтому меня вдруг выкинуло из твоей головы на мороз? Тогда, быть может, ты могла бы захотеть, чтобы мы убрались из этого места? Просто попробуй».

– «Хорошо…» – прикрыв глаза, я сосредоточилась, поджала хвост, и высунув от напряжения кончик языка, принялась думать о том, как было бы здорово свалить куда-нибудь подальше. Думала я настойчиво, словно спамер, обнаруживший почтовый сервер без надлежащей защиты от рекламного мусора и барахла, но увы, каждый раз мысль сбивалась, уносясь куда-то вдаль, то шныряя по темным проулкам города, застывшего между времен, то возвращаясь, и начиная кружиться рядом с Фисташкой, чье басовитое жужжание, похожее на гудение большого шмеля, слышалось то справа, то слева от нас.

– «Пфффф… Прости. Не получается» – представив себе вдруг, как вернувший на миг свои крылья перевертыш облетает все пропущенные городские урны, я не удержалась, и прыснула, открывая глаза. Мысль ушла, маленькой юркой рыбкой скрывшись среди забивавших мою голову волн повседневных проблем – «Я не могу работать в таком шуме!».

Кроны деревьев зашуршали, когда поднявшийся ветерок бросил в нас клубы городской пыли. Пронесшись по улице, он поднял в воздух мусор и мелкие листики, погнав их вниз по улице, и мы обе, синхронно повернули головы, подчиняясь чему-то древнему внутри нас, заставившему мелкую, пятнистую пегаску и призрака ночной пони ловить встревоженными ноздрями посвистывающий ветерок, как делали это наши древние родственники, свободно пасущиеся в долинах и прериях древнего мира.

«Странно».

– «Не то слово» – согласилась я, ловя ушами шум ветра. Мне показалось, что я услышала в нем что-то странное. Какие-то посторонние звуки, похожие на тихий посвист свирели, или перезвон колокольчиков, зовущих меня за собой. Насторожившись, я вытянула шею, и вращая своими ушками-лопушками, медленно двинулась вперед, обходя гаражи, пока не нашла широкую щель рядом с последним боксом. Обойдя по дуге ржавую тачку, доживавшую свой век под размытой дождями цифрой 32, намалеванной на дверях гаража, я осторожно ступила на узкую тропку, уходящую в полумрак, и ловя ушами еле слышный посвист и перезвон, порысила между забором и кучами хлама, наваленного за гаражами, в сторону темных домов. Путь вел нас мимо глухих подворотен и пыльных окон, заплеванных подъездных дверей и заросших бурьяном детских площадок, и мне приходилось внимательно глядеть под ноги, чтобы не споткнуться, и не поранить копыта о стекла разбитых бутылок, вместе с мусором, щедро усеивавших многочисленные ямы и кочки на нашем пути. В один прекрасный момент, к нам присоединилась Фисташка – рухнув на землю, словно подбитая утка, она проехалась по земле до моих ног, и схватив меня за шею, принялась что-то горячо мне рассказывать, настолько сбившись на свой непонятный язык, что я вообще перестала ее понимать, с умным видом кивая в ответ на ее непрерывное жужжание, и ловя ушами ускользающий ветерок. Наконец, угомонившись, она порысила вслед за нами, все еще бурча что-то себе на ходу, и непрерывно оглядываясь на свои перепончатые крылья, странной своей формой, состоящей, казалось, из одних только острых углов, не похожие ни на что другое, виденное когда-либо мной в этой жизни. Я старательно игнорировала смешки Найтингейл, уловившей, как я старательно держу нос по ветру, когда перевертыш приближалась ко мне, обдавая сладковатым запахом отбросов и чего-то такого, о чем я предпочитала не задумываться – для собственного же блага, и вела свой маленький отряд мимо темнеющих окон, под светом загоравшихся звезд вперед, навстречу рассвету, уже маячившему над крышами города, светлой своею полоской притягивавшему мой взгляд.

«Закат с зарей встречается» – подумала я, погружая копыта в теплую пыль. Асфальт закончился много шагов назад, оставшись рядом с последним двухэтажным, двухподъездным домиком на краю городка, без предупреждения переходя в нагретую солнцем грунтовку, чья отдающая цементом пыль все еще хранила дневное тепло. Мимо проплыли гаражи и сараи, укрытые от нескромных взглядов раскидистыми кустами сирени, сберегавшими под своими ветвями удушливое дневное тепло, а дорога шла дальше и дальше – ровная, словно стол, без привычной уже колеи, оставленной колесами автомобилей – ныряя в узкий пролом покосившегося железобетонного забора, за которым шумели деревья.

Множество высоких, могучих деревьев.

«Парк?».

«Лес!».

– «Деревки. Скужжжно!».

Остановившись, мы переглянулись, каждая по-своему глядя на покачивавшихся исполинов. Лишь на севере континента, в другой, казалось бы, жизни, я видела такие огромные сосны, неохватными своими стволами соперничавшие с настоящими домами, и тем более жалким на их фоне выглядел этот хлипкий забор из некрашеных железобетонных плит, обещавших вечную жизнь одной знаменитости, и разъяснявших, каким нехорошим человеком был некий Игорек, предававшийся, согласно надписям, недопустимым в приличном обществе утехам. Оглянувшись, я испытала секундную слабость, когда в голове, словно далекий крик, всплыло обещание бесконечного, теплого лета, но новый порыв ветерка уже выдувал из головы терзающий душу соблазн, свежим, солоноватым порывом принося с собой запах хвои и чего-то огромного, мерно дышавшего за деревьями. Дернув холкой, я первая протиснулась через пролом, ощетинившийся краями ржавой арматуры, и вместе с просочившейся за мной Найтингейл, потянула за передние ноги Фисташку – мушиная душа конечно же застряла, и нам понадобилось нимало усилий, чтобы вытащить ее из ловушки, в которую превратились острые края торчавших из бетона железяк.

«Крылыжжжки!» – расстроенно прожурчала она, помахивая концами разлохматившихся крыльев, не переживших знакомство с изделиями ушедших людей. На их мерцающей, слюдяной поверхности красовались рваные дыры, издававшие неприятный гул, когда перевертыш попыталась взлететь, подняв в воздух тучи травинок и мелкой хвои – «Больки!».

«Зарастут!» – сварливо рыкнула Найтингейл, осторожно отступая мне за спину. Насторожившись, я отвлеклась от поглаживания дребезжащих конечностей Фисташки, и скакнула вперед, решив, на этот раз, встретить грудью опасность – ну, или героически убежать от нее прочь, оглашая лес громкими воплями. Однако, все было тихо.

– «Фисташка, умолкни!» – я шлепнула перевертыша хвостом по голове, призывая оставить в покое свои крылья, и не греметь, как тележка жестянщика, катящаяся вслед полковому оркестру. Не слишком густой подлесок, состоящий из трав и кустов, призывно чернел на фоне рассвета, занимавшегося где-то за деревьями, и сколько бы я ни прислушивалась и не принюхивалась, но так и не смогла найти того, что испугало бы Найтингейл.

– «Я ничего не слышу и не ощущаю».

«Тут страшно» – прошептало у меня внутри. По телу пробежал легкий холодок, когда призрак рванулся ко мне, на секунду заставив моргнуть и отступить, опасаясь неизбежного столкновения, после чего вдруг исчез, растворившись в воздухе фиолетовой дымкой. Я скакнула в сторону, вспугнув озиравшуюся хитиновую приятельницу, задумчиво жующую рваное крыло, и уже набрала в грудь воздуха для призывного вопля, когда услышала знакомый голос, вновь раздавшийся у меня между ушей – «Я… Я не хочу сейчас быть тут. Уйдем, пожалуйста!».

– «А я ничего не ощущаю» – растеряно проговорила я, крутя по сторонам головой. Лес стоял все такой же тихий и неподвижный, блестя капельками рыжей смолы на могучих древесных телах – «Слушай, ты это… Так и будешь ходить туда-сюда? Я вам не подъезд, знаете ли!».

«Просто… Просто уйдем. Прошу!».

– «Странно» – пожав плечами, я двинулась по дороге, призывно помахав перевертышу, потрусившей за мной с крылом, все так же зажатым в зубах. Превратившись за забором в узкую тропку, она петляла между громадными деревьями, пока не сошла понемногу на нет, растворившись в высокой траве, чьи влажные прикосновения мгновенно промочили мне ноги и живот, заставляя брести наугад, в сторону яркой розовой полосы, прогонявшей с неба многочисленные, крупные звезды. Ветер улегся, редкими порывами долетая до меня с верхушек деревьев, под которыми уже собиралась утренняя дымка, превращаясь в настоящий туман – в отличие от болотной завесы, он казался лишь легкой матовой вуалью, скрадывавшей далекий подлесок, и не обещавший попавшей в него пони ничего, кроме вымокшей шерсти и гривы. Сколько бы я не вертела по сторонам головой, я так и не смогла обнаружить чего-то, что вело себя угрожающе, хотя моя призрачная постоялица была в чем-то права, и я не раз и не два замирала, глядя на расплывчатые фигуры, скользившие по краю тумана – к счастью, ни одна из них не двинулась в нашу сторону, с тихим шорохом раздвигаемой ногами травы шурша по своим делам в совершенно другом направлении. Набравшись смелости, я двинулось было за одной из фигур, но та быстро пропала из виду, растаяв в туманной дымке, наползавшей из далекого ельника, словно мох, облепивший подножья громадных деревьев, оставив меня недоуменно озираться по сторонам.

– «Жжжуть» – подвела черту под моей попыткой Фисташка, со своей вечной полуухмылкой пожимая плечами, умудрившись всей своей позой изобразить полнейшее безразличие – «Деревки. Летучить нет тут».

– «Да уж, не полетать» – согласилась я, вновь зашмыгав в сторону рассвета по мокрой траве. Туман клубился у моих ног, причудливыми завихрениями отмечая наш путь в молочно-белом вареве, словно сметана, текущему по холодной земле, однако я все еще не ощущала никакого беспокойства, поглядывая вокруг, и усмехаясь от ощущения тихой паники, царившей в моей голове. Несмотря на некоторое сходство с городом, лес казался таким же безопасным, и уж точно не намеревался затащить меня в свои сети, привлекая какими-нибудь экзотическими грибами, или бесконечным путешествием среди елок и бурелома.

– «Ладно, пойдем пешком» – решила я, озвучивая очевидное, и бодро потрусила между пахнущими корой и живицей исполинами – «Ты не заметила, с какой стороны был мох на деревьях, когда мы зашли в этот лес? Нужно определить направление на север, и строго придерживаться маршрута, который выведет нас через лес. Ну, так было написано в умных книжках, а их писали, наверное, не самые глупые пони».

– «Увы, такого маршрута нет» – затормозив, я резко вскинулась, непроизвольно поднимаясь на задние ноги, словно испуганная лошадка. Ветви густого куста, приткнувшегося возле разлапистой елки, беззвучно шелохнулись, пропуская через себя большое, белое тело с лохматой синей гривой, неслышно выскользнувшее из лесного полумрака – «Каждый сам выбирает, где ему быть… Командир».

– «Кейн? Солт… Солт Кейн?» – ошарашенно пробормотала я, глядя на знакомую мне, полноватую кобылу, образ которой навечно был выжжен в моей памяти после второго боя у замка Дарккроушаттен. Отступив на шаг, я зачарованно уставилась на нее, не в силах оторвать взгляд от нее груди и шеи, пытаясь найти на них те ужасные раны, которые она получила в своем последнем бою – «Но ты же… Тебя… Как это вообще возможно?!».

«Беги! Это все цирисы! Беги!»

– «Проне болтальки себя сама?» – путано поинтересовалась Фисташка, отрываясь от ветки лещины, которую задумчиво жевала, словно коза. Очутившись в моем кошмаре, она то и дело лопала что-нибудь, попадавшееся ей на пути, открывая себя с довольно неожиданной стороны. Увидев, что я не обращаю на нее никакого внимания, она вернулась к прерванной трапезе, захрумкав тугой кожицей скорлупы, добираясь до вкусных орешков.

– «Кейн, ты же…».

– «Да. Это так» – не стала отрицать пони, слегка отстраняясь, когда я двинулась вперед, потянувшись к ней копытом – «Но теперь мне лучше. Тут всем становится лучше. А как оказалась тут ты?».

– «Это странная история. Была война с грифонами, и пострадало много пони, поэтому я оказалась в сумасшедшем доме, а этот врач предложил эксперимент, который может помочь другим, если все пройдет удачно!» – выпалила я на одном дыхании, вновь попытавшись придвинуться ближе, но остановилась, наткнувшись на строгий взгляд той, которую не сумела защитить в короткой схватке с командующим, и его охраной – «Это что-то вроде моего кошмара, но мне уже кажется, что это какой-то проходной дом, а не кошмар! Но ты… Как ты попала в мою голову, Кейн? Или это морок, который дурачит меня, доставая у меня из головы самые страшные кошмары?».

– «Увы, я не морок. Как и все остальные» – она повела головой по сторонам, словно приглашая меня обратить внимание на бесцветные фигуры, скользящие по границе тумана – «Я почувствовала, когда ты пришла. Мы все это ощутили. Но они знали тебя хуже, поэтому еще не поняли, где ты, и не встретили тебя».

– «Аааа… А где я?».

– «Там, куда редко попадают вот так, как ты» – я заметила, что стоявшая напротив меня пони выглядит тускло и невыразительно, словно присыпанная пылью кукла или манекен. Движения ее были угловатыми и скупыми, а шерсть казалась нарисованной на неподвижной шкуре, под которой не двигался ни один мускул – «Но здесь спокойно и тихо. И можно побыть наедине с самой собой».

– «Где, Кейн?» – вновь двинувшись вперед, я упрямо переставляла ноги, не обращая внимания на то, как все быстрее и быстрее пятилась от меня моя бывшая подчиненная – «Кейн! Скажи мне, если ты не морок! Почему ты уходишь от меня?».

– «Потому что… Потому что нельзя!» – сглотнув, она отвела глаза, и резким прыжком сиганула в сторону, перелетая через разделившую нас колючую ветку – «Раг, послушай меня! Хотя бы сейчас!».

– «Почему ты уходишь?».

– «Потому что это соблазн. Понимаешь?» – очень серьезно ответила белая кобыла, глядя мне прямо в глаза. Ее образ казался мне все более тусклым и невыразительным, словно старая, потертая фотокарточка, однако я отказывалась верить в то, что выл голос в моей голове – «Это соблазн – и возможность. Но мы с тобой знали, мы все знали, что такое долг, правда?».

– «Да, Солт. Мы знали это» – я ощутила горькую влагу, скользящую по губам, не догадываясь, откуда она берется – «Так значит, это и есть…».

– «Нет. Это лишь лес асфоделей» – горько улыбнувшись, она повела копытом, приглашая меня следовать за ней по едва заметной тропинке, струившейся сквозь густые клочья тумана, словно волны, взмывавшие над землей. Где-то там, в недосягаемой вышине, солнце взошло над громадами сосен, и косые лучи прорезали лес, наполняя его подобием жизни. Густой запах живицы дурманил голову, заставляя ее едва заметно кружиться, подобно бокалу вина, но даже рассвет не мог оживить этот замерший лес, все так же тихо проплывавший мимо меня, и скрывавшийся позади в серой дымке тумана – «Наверное, ты уже поняла, правда? Ты всегда была умнее и наблюдательнее чем все, кого я знала».

– «Нет. Ты ошибаешься» – успела возразить я, едва не плюхнувшись в неглубокую лужу, скрывавшуюся за листьями папоротников, чьи усы с удовольствием намотались на мое копыто – «Если бы я была умной, мы бы не понесли такие потери. Если бы я была наблюдательной, мы бы не совершили те ошибки, которые сделали… Которые сделала я. Если бы я была умной, то…».

– «Мы все сожалеем о том, что не сделали, и что сделали зря» – заметила идущая впереди кобыла. В отличие от меня, она двигалась легко и непринужденно, почти не раздвигая, и не пригибая травы на своем пути. Где-то позади нас слышался треск и жужжание, с которым моя мухокрылая знакомая ломилась сквозь лес, невнятно бурча себе под нос что-то свое, перевертышевское – «Поэтому многие так и не уходят из этого места. Тут спокойно, и можно подумать о многом. Многое понять. Многое простить – и себе, и другим».

– «А город? Город за лесом – он был пустой, и…».

– «Каждый видит что-то свое. Понимаешь?» – несмотря на горячие солнечные лучи, проходящие по моей шкурке, лес по-прежнему был прохладен и чист, но Кейн была права, и я уже понимала, что он мало чем отличался от странного городка, в который меня бросило из болота. Умом я еще пыталась сообразить, что же именно случилось, и как воспринимать все то, что вокруг меня происходило, а что-то внутри уже подсказывало – «Не торопись. Уже поздно что-либо делать. Останься. Ходи между деревьев. Подумай о том, чего же ты хочешь, а затем уже иди. И может, ты получишь искомое». Ветер полностью стих, и в лесу воцарилась вязкая тишина, отчего он еще больше стал похож на какую-то ожившую картинку.

– «Каждый видит свое. Многие уходят – когда понимают. Когда примиряются с чем-то. Но некоторые остаются, и бродят среди асфоделусов» – мимо проплывали высокие, похожие на свечи цветы, чьи соцветия, похожие на колоски, покачивали своими головками вслед проходивших мимо них пони, одна из которых шла, опустив голову к земле – «Но тебе здесь не место. Здесь нет того, что ты ищешь, поверь».

– «Почему же?» – вздохнув, я ощутила, как в тело закрадывается предательская тяжесть, уговаривающая остановиться, прилечь, отдохнуть среди белых цветов, вдыхая их тонкий аромат – «Если это то самое место, то путь мой окончен, и я…».

– «Нет!» – обернувшись, Солт Кейн впервые стряхнула с себя пыльное спокойствие, и резко уставилась мне в глаза – «Нет! Никто не может заставить тебя! Только ты сама! И я исполню свое обещание, чего бы мне это ни стоило! Попробуй только прилечь – и ты узнаешь, как может кричать или петь твой декан, с утра до вечера воя у тебя над ухом!».

– «Петь?» – ошарашенная столь резкой отповедью, я провела языком по губам, собирая с них соленую влагу – «Кейн, мы же можем остаться, хотя бы на минутку, и просто прилечь, поговорить… Я расскажу тебе о твоих детях и муже – они не остались одни, община земнопони твоего городка их приютила, и пригласила в большой и сильный род. Мы помогаем им, как и всем, кто, по нашей вине, остался без матери или отца, и они помнят тебя. Мы… Я…».

– «Я знаю, Раг» – слабо улыбнулась белая кобыла, оглядываясь в сторону яркой полоски, мерцавшей среди деревьев – «Я иногда могу видеть их, и я знаю, что ты сама приезжала к ним. И чем это для тебя обернулось. Я никого не виню – и никто в этом месте не делает этого, поверь. Тут спокойно, но…».

– «Но слишком спокойно?» – сердце тяжело бухало в груди, распираемой от желания высказать все, что копилось в ней и болело все эти годы – «Я вижу, что тут все какое-то… Ненастоящее, что ли».

– «Как и было предсказано» – серьезно кивнула моя собеседница, делая приглашающий взмах головой в сторону большого куста, рядом с которым притаился маленький домик, сложенный из серого камня. Обогнув его, мы остановились у входа в крошечную часовенку, в глубине которой таинственно мерцали огоньки настоящих свечей – «Тебе тут не место. Понимаешь? И я доведу тебя туда, куда должна была привести».

– «Это…».

– «Это для меня» – она вдруг потупилась, смущенно ковырнув копытом землю, что выглядело довольно забавно для ее габаритов – «Просто… Просто мне это нужно, понимаешь? Когда в следующий раз увидишь где-нибудь такую-же, просто зайди – и подумай о нас. Обо всех, кто был рядом с тобой. Обещаешь?».

– «Солт, я не хочу уходить».

– «Но ты должна» – мягко, но непреклонно ответила большая пони, со странным пониманием глядя мне в глаза. Ее образ расплывался, как расплывался вокруг меня весь этот лес, когда что-то горячее бежало по моим щекам, каплями раскаленного олова орошая грудь и копыта. Ее копыто потянулось было ко мне, но отпрянуло, и вместо того, чтобы коснуться моей мордочки, ткнуло в широкий кирпичный забор, находившийся в десятке шагов от часовни – «Тебе пора, Раг. Спасибо тебе, что ты не забыла меня».

– «Я… Никого».

– «И мы тебя помним, и поверь, что никто тебя ни в чем не винит» – я вознамерилась было остаться, не двинувшись с места вслед за направившейся к забору Солт Кейн, но все же переборола себя, и нехотя, подчиняясь нетерпеливому взмаху хвоста, подошла к разбухшей от влаги каменной кладке, время от времени прерывавшейся толстыми столбами из серого камня. Теряясь в тумане, забор казался по-настоящему бесконечным, но я заметила, что он был не слишком высок для того, чтобы быть какой-либо серьезной преградой. По верху протянувшейся в вечность стены уже расхаживала Фисташка, бесцельно пинавшая камушки, подворачивавшиеся под ее копыта, и с нетерпением поглядывавшая по сторонам. На ее мордочке засохли белые разводы ореховой мякоти, придавая ей какой-то жалобный, и в тоже время, клоунский вид – «Раг, иди. Ты должна быть сильной – ради себя, ради нас всех».

Улыбнувшись, Солт Кейн поднялась на дыбы, и буквально зашвырнула меня на край полуобвалившейся стены. Увидев протянутую ей ногу, она заколебалась, но понуждаемая моим взглядом, неохотно взялась за нее, влезая на осыпающийся камень. Каждое ее прикосновение было холодным, как лед, и не сдержавшись, я вскрикнула, вторя истошному воплю, раздавшемуся у меня в голове.

– «Нельзя, нельзя!» – укоризненно попеняла мне белая кобыла, потирая бабки толстых ног. Оглянувшись, я увидела просвет среди могучих деревьев, за которым лежало наполненное светом пространство, мерно дышавшее настоящей свежестью, которую ощутили мои затрепетавшие ноздри. Утерев бегущие слезы, я с неловкостью помяла правую ногу, еще ощущавшую лютый холод, вонзившийся в мое тело от прикосновения той, кого я когда-то знала, как всего лишь одну из своих подчиненных – «Смотри! Видишь?».

– «Что это?».

– «Тебе туда. Я сделала то, что должна была сделать. Прошу тебя, иди».

– «Вижу» – я соскочила со стены, по самые бабки уйдя в сырую землю. Пахучая, комковатая, рыхлая, она была совсем другой – живой, одуряюще пахнущей грибами и прелой хвоей, буквально просившей пуститься по ней вскачь, выбрасывая копытами огромные комья, взлетающие за спиной, будто птицы. Листья папоротника били меня по ногам, когда я сделала первый шаг туда, где было светло и тепло, откуда, как мне показалось, доносились голоса родных и друзей, где меня ждали и верили, что я вот-вот покажусь из этого мертвого леса…

– «Кейн?».

Я остановилась. Обернувшись, я попыталась совладать с собой, подавить жеребячий восторг, который поселился в моей душе в тот момент, когда я спрыгнула с кирпичной кладки забора... Солт Кейн все так же сидела на нем, и я с нарастающим беспокойством глядела на свою подчиненную, тоскливо глядевшую на Фисташку, словно бриллиант, уже сверкавшую на границы полумрака и света – «Солт, идем!».

– «Прости, Скраппи, но мне туда нельзя» – по морде пони скользнула светлая печаль – «Спасибо тебе. Но нет».

– «Солт!» – не веря в происходящее, я топнула ногой, но жирная, живая земля без звука приняла мое копыто – «Декан Солт Кейн, я приказываю вам идти со мной!».

– «Прости, командир, но я не могу пойти за вами» – снова грустно улыбнулась та, и попятившись, присела, примеряясь к прыжку на другую его сторону. Назад – в лес асфоделей.

– «Солт, прошу тебя!».

– «Ты должна быть сильной» – убежденно проговорила кобыла. Она посмотрела куда-то вдаль, поверх моей головы, и на мгновение, ее глаза затуманились… Однако она переборола себя, и на ее морде вновь появилось спокойствие, и какая-то неловкая улыбка – «Мы все знаем, что ты должна быть такой. Не только сила, не только ловкость, но и ум. Ты всегда была умной – так не подведи же нас. Обещаешь?».

– «Обязательно! Как только выйдем из этого леса – вместе!».

– «Не только традиции, не только свобода – но и знания» – мудро покачала головой она. Где-то там, на краю бесконечной стены, на периферии зрения, над рассыпающейся каменной кладкой появлялись головы пони. В шлемах и без, с белеющими бинтами и выстриженными шкурами, они все смотрели в нашу сторону, переговариваясь, и иногда – махая мне, словно давней знакомой – «Мы все в тебя верим. Мы верили тебе, когда шли за тобой, и верим сейчас. Верим, что все это было не напрасно. Будь сильной! Будь умной! Найди свою лестницу в небо – и помни о нас!».

Теплые волны накатывали на берег, шурша разноцветной галькой. Осоловевшая от съеденного Фисташка носилась вдоль линии прибоя, с жужжанием размахивая гремящими крыльями, и зачем-то подставляя голову под каждую большую волну, отбрасывавшую ее на камни, или в кучи водорослей, пахнущих йодом и перегноем.

Я плохо помнила, как добралась до берега этого озера, больше похожего на огромное море. В глазах у меня еще стояли знакомые и подчиненные, махавшие мне из-за проклятой стены, мерно покачивавшиеся перед глазами ржавые рельсы, которые и вывели меня из громады ненастоящего леса. Похожая на теплую ванну вода ласково облизнула мои копыта, но она не могла дать мне ответ, что же мне было делать дальше. Фисташка уносилась все дальше и дальше, пока, наконец, не превратилась в едва заметную точку, уходившую вдоль линии бесконечного прибоя за горизонт, и я осталась одна, у полупрозрачной, голубоватой воды. Где-то там, на другом конце громадного озера, я видела холмы и горы, а глаза услужливо приблизили очертания городка, и мне показалось, что ветер доносит до меня не только крики чаек, круживших над теплой водой, но еще и музыку, словно где-то там, недалеко, кто-то играл на старой шарманке, созывая жителей на ярмарку или праздник.

«Вот и все».

«Мы можем пойти вдоль берега…» – неуверенно предложила у меня в голове Найтингейл. Голос ее был тих и растерян, словно все случившееся не на шутку ее потрясло – «Но кажется, что он может длиться вечно».

«Боишься?».

«Никогда бы не подумала, что смогу увидеть такое сама»

«Фисташка пропала».

«Наверное, ушла. Но как она оказалась вот здесь? Не понимаю».

«Я тоже» – поднявшись, я пнула округлый камушек, с глухим стуком укатившийся к самой воде. Плыть было не на чем, да и плавала я не лучше промокшего топора, с трудом удерживаясь на боку или на животе, словно пузатая утка, однако я понимала, что вряд ли осилю с наскока многомильный марафон до другого берега озера. Крылья? Коротко остриженные, они вряд ли смогли бы мне помочь, и мне оставалось лишь бродить, задевая копытами кучи гниющих ламинарий, из которых в воздух поднимались стайки сердито жужжащей мошкары.

«Построить лодку?».

«Угу. Поймав для этого пару бобров, чтобы те грызли деревья» – ехидство меня не красило, но я не смогла удержаться от такого ответа – «Однажды я провела ночь на берегу соляного озера, у костра. Не самое приятное впечатление».

«А для чего?».

«Это были шахты у Зеркала Мира».

Найтингейл замолчала, уйдя в глубины моего сознания, и вокруг снова разлилась тишина – на этот раз живая, не отдающая загробным безмолвием ненастоящего мира. Хрипло орали чайки над головой, жужжали надоедливые мушиные крылья, и мелкие крабы бочком выбирались из своих норок, чтобы урвать свою часть улиток и полупрозрачных обитателей вод, выбрасываемых на берег вместе с водорослями.

– «Здесь нет никакой лестницы, Кейн» – тихо прошептала я, глядя в прозрачную воду. Разноцветная галька, зарывшаяся в песок, да старые, ржавые рельсы на остатках сгнивших шпал, уходившие прямо под воду – «Здесь только небо, но достать до него мне не дано».

Вновь налетел ветерок, принеся с собой запах сирени. Кажется, именно эти кусты росли у нас возле дома, их аромат будил меня каждый раз, когда мне удавалось проснуться в нашей комнате, в своем собственном доме… Если я еще имела право называть его своим.

Что делала я все это время? Где шлялась, ища приключений на свой бежевый круп? Поему не ценила все то, о чем так долго мечтала, холодными зимними ночами глядя в огонь убогой жаровни, сделанной из старого котелка? И вот теперь я сидела на берегу озера, и тоскливо глядела на противоположный берег, так же далекий от меня, как и вся моя прошлая жизнь. Неудача оставит врачам лишь мое тело, которое похоронят где-то возле Эдвенчер, а душа останется тут, глядеть на изрезанную барашками гладь воды, в которой отражалось летнее небо с вершинами далеких гор, и белыми барашками облаков.

Синее, синее небо.

«Что ты задумала?» – с опаской поинтересовался голос в моей голове. Выйдя из своей мрачной задумчивости, Найтингейл подозрительно следила, как я двинулась в сторону железнодорожной колеи, пробуя рельсы копытом – «Хочешь построить вагонетку?».

– «Лестница в небо, Найти» – я оглянулась, всматриваясь в огромные сосны, между которыми, скрываясь под хвоей и лесным мусором, вилась железнодорожная ветка – словно тропинка, протянувшаяся через всю мою жизнь. Быть может, это ее я не заметила, когда брела наугад, спотыкаясь и падая в снег, пока не отыскала то, что напомнило мне о чем-то запретном, чем поступиться просто нельзя. Или можно – но после этого уже не считать себя ни пони, ни человеком, превратившись в простое животное.

«Я не вижу здесь никакой лестницы. Давай лучше найдем эту жужелицу – кто знает, не нашла ли она путь из твоего кошмара, если уж умудрилась пробраться в него».

– «Она здесь, понимаешь? Она всегда была со мной. И с тобой» – заново пройдя весь путь от леса, я остановилась на берегу, глядя на волны, мягко целующие мои копыта. Ржавые, источенные водой и погодой рельсы пламенели на солнце, словно раскаленные нити металла, брошенные неведомым кузнецом, уходя куда-то под воду. Их было видно у берега, среди обточенной волнами гальки, а дальше – они терялись в таинственной глубине, темная поверхность которой была недосягаемой для моего взгляда, отражая лишь небо, и облака над моей головой.

Синее, синее небо.

«Ты опять начинаешь меня пугать, Скраппи!».

– «Не бойся. Все скоро закончится» – я оглянулась вокруг, но не заметила и следа своей хитиновой попутчицы. В отличие от меня, она уже приходила в мои кошмары – что ж, я надеялась, что и на этот раз ей удалось уйти, вернувшись в привычный нам мир. В конце концов, жизнь в больнице ничуть не хуже того ужаса, что могла предложить ей моя голова, занятая очередной сумасшедшей идеей. Копыта заскользили по круглым камням, и волей-неволей, мне пришлось вскарабкаться на бугристый, покрытый ржавчиной рельс, аккуратно заходя по нему в негромко шипевшую воду.

«Ты что, рехнулась?!».

«Это было предопределено» – ветер взъерошил мою гриву – Вперед! – и казалось, мягко подтолкнул меня в спину, дохнув в затылок запахом сахарной ваты. Лестница, ведущая в небо, всегда была с нами, и было бы глупо искать ее в том лесу. Она была еле видимой дорожкой среди кочек болота. Она была тропинкой, ведущей сквозь лес. Она стала рельсами, по которым я спускалась под воду – но мне казалось, что я погружаюсь в самое небо, гостеприимно распахнувшее свои объятья пегаске, в последний раз окунавшейся в стихию, ради которой она появилась на свет.

В синее, синее небо.

---

Солнечный луч заглянул в открытое окно, и преломившись на гранях высокой и тонкой бутылки, медленно пополз по белой простыне, окрашивая ее всеми оттенками синего – от царственно-пурпурного, до глубокого ультрамарина. Время замедляло свой бег, и безумная круговерть дня и ночи сменилась солнечным утром, окрасившим стены незнакомой палаты множеством солнечных зайчиков, спрыгивавших на них с целой кучи странных предметов, подозрительно похожих на пыточный арсенал. Ветер запутался в кронах деревьев, и недовольно шелестел юной листвой, наполняя воздух в комнате головокружительными ароматами распустившихся почек и жирной, прогретой солнцем земли, из которой уже показались зеленые травинки.

Тяжело вздохнув, я поглядела на узкогорлую бутылку с первым весенним цветком, и улыбнулась, ощущая, как медленно, со скрипом, двигается шкурка лица, отвыкшая от большей части эмоций за несколько месяцев, проведенных в промозглых лесах. Толстый, жесткий стебель с воротником коротких листочков был увенчан шарообразным бутоном из шести плотных, желтых лепестков, едва заметно повернувшимся в сторону солнца, и раскрывшимся навстречу его лучам. Мучительно хотелось вновь закрыть глаза, опуская тяжелые веки, но живший в глубине страх того, что я опять окажусь на том самом берегу, был сильнее, и я вновь глубоко вздохнула, гоняя по застоявшимся легким весенний воздух, ощущая, как начинает оживать мое бедное тело, над которым, признаться честно, я издевалась, как могла. Пусть пробуждение и было быстрым, как щелчок включившегося телевизора, но навалившаяся на меня слабость и боль в перевязанной шее были такими же реальными, как и стальные оковы, надетые на каждую из четырех моих ног. Крыльям досталось меньше – их всего лишь упрятали в полотняные чехлы обычной смирительной робы, но именно куча металла на моих ногах своим звоном выдала меня медсестре, когда я попыталась устроиться поудобнее на плоской и жесткой постели, подозрительно напоминавшей операционный стол.

– «Мисс Беррислоп, вы меня слышите?» – шепотом произнесла она, испытующе глядя на меня, словно на двухголовую, говорящую корову, заползшую зачем-то в ее кабинет – «Вы меня слышите? Вы меня понимаете?».

– «Даааа…» – вместо ответа, из моего горла вырвалось какое-то сипение, впрочем, вполне удовлетворившее мисс Лаймстоун, и через минуту я уже жадно пила из поильничка, поднесенного к моим потрескавшимся губам, восхитительно сладкий, прохладный мятный настой, удовлетворивший мои невеликие пока потребности в жидкости и еде. Напиток немного взбодрил меня, и перевернувшись, я откинулась на подушку, стараясь не слишком громко звенеть наброшенными мне на ноги цепями.

Кстати говоря…

– «Мисс Лаймстоун, меня обвиняют в чем-либо предосудительном?».

– «Нет, мисс Беррислоп» – желтая земнопони отвлеклась от карманных часов, с помощью которых подсчитывала мой пульс, прикасаясь к ямочке под углом нижней челюсти, и строго взглянула на меня, явно подозревая в обратном – «Я понимаю, на что вы пытаетесь намекнуть. Эти меры предосторожности были сделаны докторами, поэтому я не смогу вас от них освободить. Пожалуйста, подождите осмотра врача, и я уверена, что мы сразу же освободим вас от этих неудобных средств стеснения».

– «А когда осмотр?».

– «Я уверена, что вы еще успеете подремать».

– «Я подремала все то время, пока шел их эксперимент, поэтому не собираюсь напрашиваться на его продолжение» – несколько более резко, чем стоило, буркнула я, поднимая передние ноги, примотанные к кровати цепями, которыми было бы не стыдно швартовать средних размеров линкор. Натянувшись, они тяжело зазвенели, заставив стоявшую возле меня медсестру резко дернуться, прижимая мои ноги к жесткому матрасу.

– «Мисс Беррислоп!».

– «А что? Вы сами сказали, что я не арестована, и не в заключении!».

– «Конечно же нет. Дело в том, что это была вынужденная мера, и поверьте моему слову, вы бы сами со мной согласились, если бы видели ход этого вашего «эксперимента». Поэтому я прошу вас потерпеть до обхода, после чего, я уверена, с вас снимут эти тяжелые и неудобные штуки» – увидев, как я сердито прищурилась, явно собираясь продолжить этот спор, она вдруг протянула копыто, и погладила меня по щеке, заставив поперхнуться уже приготовленной тирадой про права моей личности в этом мире вообще, и в данной клинике в частности – «Знаете, а вы очень смелая пони. Решиться на такое было бы по силам не каждому, и я очень рада, что все закончилось благополучно. Как вы себя чувствуете?».

– «Хор-рошо…» – проблеяла я, сбитая с толку этим дружелюбным жестом. После такого ссориться и орать, требуя скорейшего освобождения, мне показалось не слишком уместным – «Слабость есть, но не такая, как вчера, когда я стакан не могла удержать».

– «Это замечательно. Я очень рада» – очень серьезно, и как мне показалось, искренне произнесла медсестра, вновь предлагая мне наполненный из прозрачного кувшина поильник – «Я уверена, что все закончилось благополучно, и вам стоит немного отдохнуть, чтобы вернуться в норму. Несмотря ни на что, мы верили в то, что вы сможете, и поэтому организовали круглосуточный пост в этой палате. Доктор Сендпейпер лично дежурил возле вашей постели, но боюсь, не спать трое суток оказалось не под силу и ему».

– «Скооооока?!» – обалдев, прохрипела я, приподнимаясь в кровати. Отросшая за месяц грива неприятно зашуршала, приподнимаясь с подушки спутанной, неопрятной копной – «Трое суток?! Но я же не… Мне кажется, мы только вчера вечером решились повторить этот их эксперимент! Я помню, тогда была страшнейшая гроза…».

– «Буря. Была страшная буря» – поправила меня мисс Лаймстоун, мягко, но непреклонно заставив откинуться обратно на подушки – «И да, врачи предупреждали, что для вас это может показаться кратким мигом, в то время как для нас прошло три долгих дня, наполненных страхом и ожиданием».

– «Вы… боялись?» – не поверила я своим ушам – «За меня? Но почему?».

– «Потому что вы нам небезразличны, мисс Беррислоп» – улыбнулась желтая пони, ставя кувшин и поильник на тележку, покрытую белой, накрахмаленной простыней, вызывавшей у меня стойкие ассоциации с хирургическими манипуляциями, и стерильной операционной – «Нам не безразличны наши пациенты. Поэтому-то ваши доктора, сменяя друг друга, дежурили возле вашей кровати. Они, как и мы все, надеялись на лучшее, и верили в то, что вы выкарабкаетесь. Знаете, признаюсь вам, что вы совсем не такая, какой вас рисовали газеты».

– «Эмммм… Простите?».

– «Доктор Сендпейпер поручил мне оформить и отправить срочную депешу в Кантерлот, в госпиталь Крылатых Целителей, когда стало ясно, что они не могут вывести вас из комы» – просветила меня старшая медсестра, присаживаясь возле кровати. Проследив за ее взглядом, я увидела фигуру в белом халате, сгорбившуюся у окна – уронив голову на скрещенные передние ноги, доктор Сендпейпер спал, навалившись грудью на стол – «Поэтому я оказалась посвящена в вашу маленькую тайну, мисс».

– «Ну, что я могу сказать…» – ощутив внезапную неловкость, я смущенно зарылась носом под одеяла, оставив над его краем лишь глаза, и виновато прижатые уши – «Прошу прощения, что разочаровала вас, и всех в этой лечебнице».

– «Отчего же? Совсем наоборот» – усмехнулась кобыла, поправляя дальний конец одеяла, подозрительно топорщившийся у меня в ногах. Из-под него показалась черная, хитиновая спина с короткими трубочками-обрубками, бывшими когда-то крепкими, полупрозрачными крыльями, мерно вздымавшаяся и опускавшаяся в такт дыханию хозяйки – «Как и все, я читала газеты. Пусть новости доходят до нас не слишком быстро, но все же мы в курсе самых интересных случаев, произошедших в нашей стране. Признаться, я представляла вас по-другому – то манерной фифой, попавшей из самых низов в мир блеска и роскоши королевского двора, то грубой и злой кобылой лет сорока, если не больше. А вы…».

– «А я оказалась просто мелкой, глупой пони, потерявшейся в собственных кошмарах» – прошептала я, осторожно приподнимая заднюю ногу, и дотрагиваясь ей до Фисташки, прикорнувшей на дальнем краю постели. Не просыпаясь, она пробормотала что-то, словно сонная муха, и вновь захрапела своим странным, особенным храпом, похожим на звуки тоненького лобзика, скользящего по твердым жучиным надкрыльям – «Да, удручающее, должно быть, зрелище, тут я вам верю».

– «Наоборот, вы оказались той еще резвушкой» – покровительственно усмехнулась мисс Лаймстоун, вновь прикрывая перевертыша одеялом, заставив меня задаться вопросом о том, что же видят окружающие вместо эдакого монстра – «И такой молоденькой… Даже не представляю, как вам удалось совершить хотя бы половину из того, что приписывают вам молва и газеты».

– «Они либо врут, либо не знают и половины того, что я на самом деле творила» – вздохнув, я уставилась на стены, затянутые выцветшими розовыми обоями. Хорошая мелованная бумага была дорогой, и на изготовление покрытий для стен использовалась самая дешевая продукция, сделанная из самой настоящей соломы, измельченные и распаренные волокна которой превращались в рулоны грубой обойной продукции, стоившей приличные деньги. Помнится, я так и не выкроила из семейного бюджета нужную сумму для того, чтобы оклеить второй этаж нашего дома…

– «Расскажете? Если, конечно, еще не устали».

– «Приходите вечером, с бутылочкой сидра, и парой кружек» – коварно фыркнула я, испытующе глядя на белый кармашек, подозрительно топорщившийся на боку желтой земнопони – «Посидим, поговорим».

– «Мисс Беррислоп, вы знаете наши правила».

– «Ах, да. Правила» – вздохнула я, ловя взгляд медсестры, брошенный в сторону спящего врача – «Помнится, я любила их нарушать, чувствуя за собой право сильного. Конечно, легко было ощущать себя сильной, когда за твоей спиной – пять, а теперь уже десять тысяч копий, верно? Но где-то вот тут, глубоко внутри, я знаю, что нельзя так поступать, даже если очень хочется. Власть развращает, и поэтому я никогда не переходила границ, и не переступала закона только для того, чтобы облегчить жизнь лично себе. Я делала это только тогда, когда этого требовали обстоятельства».

– «Уверены?».

– «Определенно» – уверенно кивнула я, глядя на хитрое выражение, появившееся на морде сидящей рядом кобылы – «Все эти недоразумения, которые вы считали нарушением режима, все эти «побеги» и прочие эскапады – это все были невинные шутки. Ну, имела же я право повеселиться, верно? Или вам больше хотелось видеть меня запертой в палате, завернутой в смирительную робу, и голосящую что-то про вторгающийся в мою утробу, толстый орган какого-нибудь жеребца?».

– «Вы же знаете, что это не так».

– «Да. И я благодарна вам, мисс Лаймстоун» – привстав, я вновь откинулась на подушки, с неудовольствием ощущая, как нестриженные, хрустящие космы отросшей гривы начинают нагревать спину и шею – «Всем вам благодарна. Даже мисс Булраш. Хотя кое-кого я, конечно, с удовольствием пожала бы за его тощую единорожью шею, и не раз».

– «Вы несправедливы к доктору Сендпейперу» – покачала головой желтая земнопони, вновь вынимая из кармана золотистый брегет[17], и трогая мою шею – «Он не спал двое суток, отходя от вашей постели лишь для того, чтобы проведать других пациентов. Хорошо, что в эти дни не было ни выписок, ни новых поступлений – тогда, боюсь, ему пришлось бы не сладко. Но даже в этом случае он нашел бы силы уделить потребное время каждому новому больному».

– «Я никого не виню, мисс Лаймстоун. Только себя – за свою глупость, импульсивность, и привычку принимать решения не головой, а… Другим местом» – вздохнув, я скользнула взглядом по незамысловатому рисунку на выцветших, грубых обоях. Падающие на них солнечные лучи рисовали на волокнистой бумаге загадочную карту, манившую отправиться в путь, за новыми впечатлениями и приключениями, некстати напоминая про сон, в котором мы с семьей путешествовали по железной дороге, сойдя на конечной станции, где-то в залитых солнцем, бесконечных лугах – «Поэтому оставим Сендпейпера в покое. А вот кое-кого другого я хотела бы увидеть лично – и уже без цепей».

– «Так за чем же дело стало?» – раздался знакомый голос у меня над головой. Вздернув голову, я обнаружила рядом с кроватью доктора Стара, улыбавшегося во весь рот, словно политик или фотомодель – «К вашим услугам, моя дорогая. Перед вами, и во плоти!».

– «Тише!» – только и успела шикнуть на него медсестра, когда фигура у окна завозилась, и вдруг резко вскочила, с диким видом оглядываясь по сторонам, после чего рванулась к моей постели. Всего за несколько прошедших часов, как думала я тогда, доктор Сендпейпер постарел, и приобрел множество седых прядей в опрятно уложенной гриве, слегка растрепавшейся на висках, однако взгляд был по-прежнему внимательным и острым – «Ну вот… Доктор, пациентка пришла в себя».

– «Почему сразу не разбудили, Лаймстоун?!» – глядя в его глаза, я узнала ту остроту и особый блеск, который поселяется в них после бессонной ночи, когда прикорнувший на секундочку врач вырывается из тяжелого, давящего, не приносящего облегчения сна, еще не осознавая происходящего, но уже готовый хоть чем-нибудь помогать, не особенно задумываясь о том, что же именно происходит вокруг него – «Раг! Как вы себя чувствуете?!».

– «Местами чувствую, а местами – не очень!» – раздраженно фыркнула я из-под одеяла, куда нырнула, спасаясь от этого поньского аналога мистера Хайда. Похоже, моя личина стремительно расползалась, и скоро каждый псих в этой лечебнице будет знать меня лично – «И не нужно так орать! В конце концов, в Эквестрии вроде бы есть врачебная этика, и законы о неразглашении личных данных пациента?!».

– «Судя по характеру и манере речи пациентка находится в стабильном состоянии» – авторитетно заявил лазурный единорог, выпячивая грудь, затянутую в свежий, режущийся на стрелках халат. Из-под него выглядывала чистая, наглаженная сорочка и строгий черный галстук, отчего жеребец выглядел главным врачом больше, нежели измятый, осоловелый Сендпейпер – «Поэтому я могу авторитетно заявить, что эксперимент прошел благополучно, пускай и не совсем так, как планировалось».

– «Это вы сейчас так говорите, мистер Стар. Пока у меня на ногах эти цепи» – сладко проворковала я, высовываясь из-под одеяла. Лежащая у меня в ногах Фисташка зашебуршилась, и вновь затихла, тихо посапывая и журча – «А вот после того, как их снимут – не знаю, не знаю… И не нужно делать такой скептический вид – если я сейчас слишком слаба для того, чтобы сломать вам нос или челюсть, это не значит, что я не решу сделать это чуть позже!».

– «Кхем… Похоже, вы все же приходите в себя, мисс Беррислоп» – кашлянув, психиатр вытащил из кармана платок, такой же мятый, как и вся его одежда, и яростно потер свою морду, стряхивая остатки недолгого сна – «Как самочувствие? Вы что-нибудь помните?».

– «А что вы хотите? Нужно же соответствовать своему реноме, сложившемуся благодаря газетам» – скромно захлопала глазками я, стараясь не глядеть на нахмурившуюся мисс Лаймстоун – «Я помню все. До мельчайших подробностей. Хотя большую часть я хотела бы просто забыть. И вы были правы, доктор Сендпейпер – хоть этот эксперимент и не провалился, он слишком опасен для того, чтобы его повторять.

– «Расскажете нам?» – присев рядом с кроватью, единорог пролевитировал к себе карандаш и блокнот, лежавшие на краю стола, приготовившись записывать мои бредни – «Если вы не возражаете, прямо сейчас, пока воспоминания еще свежи, и не искажены обдумыванием произошедшего».

– «А может, вы сами отдохнете?».

– «Нет-нет! Я ждал трое суток – поверьте, для опытного интерна это еще не предел» – отшутился врач, с каким-то непонятным волнением глядя на меня поверх очков – «Что случилось с вами после того, как вы выпили мои препараты?».

– «Хорошо. Тогда не удивляйтесь тому бреду, который вы от меня услышите» – вздохнув, я намекающе выставила перед собой передние ноги, звякнувшие тяжелыми цепями, прикрученными даже не к койке, а к полу – «Но перед этим я хотела бы задать вам один вопрос… Что вы знаете о Паутине Кошмаров?».

Пони в комнате переглянулись.

– «И где вы услышали данное определение, мисс Беррислоп?» – нарочито незаинтересованным тоном поинтересовался Блю Стар. Стоя возле спинки кровати, он думал, что я не замечу быстрый взгляд, брошенный им на своего коллегу.

– «Во время этого нашего эксперимента» – невинным тоном ответила я, с трудом раздвигая губы для широкой улыбки, и задумываясь о существовании в природе тренажеров для мимических мышц – «Встретила одно существо, которое ооооочень обрадовалось этому факту. Оно и сказало, что есть целая паутина из кошмаров, в которую я и попала. Кстати, не первая, и боюсь, что не последняя. Есть идеи, что это могло бы быть?».

– «Только предположения» – быстро ответил лазурный жеребец, легким движением поправляя сбившийся галстук – «Я думаю, еще рано об этом говорить, но мы обдумаем все, что знаем об этом, и непременно оформим в виде доклада».

– «Так вот, значит, что с ней произошло…» – пробормотал доктор Сендпейпер, глядя сквозь меня, словно пытаясь увидеть на этой койке кого-то другого – «Паутина… Так, значит, оно назвало это явление? И как же вы выбрались?».

– «С помощью того, кого я считала погибшей несколько лет назад. Ну, и еще – с помощью своих друзей» – я криво усмехнулась, легонько потыкав копытом Фисташку, недовольно задребезжавшую что-то под одеялом – «Кстати, а как она-то тут оказалась?».

– «Это была моя идея, мисс» – призналась Лаймстоун. Несмотря на извиняющийся тон, смущенной или огорченной пони не выглядела – «Когда мы поняли, что ваша кома носит явно не медикаментозный характер, я решила воспользоваться опытом других госпиталей. Очень часто таким пациентам помогают разговоры с их родными, которые приходят, и беседуют с больным, даже если тот их не слышит, или не имеет возможность ответить, а также приносят какие-то вещи или домашних животных, которые были дороги для него. Поэтому я подумала – а почему бы не позволить Фисташке за вами понаблюдать? Она, конечно, не слишком хороший собеседник, но вы, кажется, стали с ней, в некотором роде, близки, так что я решила пойти на такой риск, и как видите, не ошиблась».

– «Вы и впрямь не ошиблись, мисс Лаймстоун» – прекратив тыкать раздраженно зудевшую родственницу мух и жуков, я откинулась на подушки, вновь взглянув на врачей – «Она помогла, даже очень. Поэтому я тут подумала – а что, если я заберу ее с собой?».

– «С собой? И куда же?».

– «Она не сумасшедшая, доктор» – глядя на приподнявшего бровь единорога, я ощутила подспудное раздражение от этого жеста, явно скопированного у меня, безо всякого на то разрешения – «По крайней мере, не более сумасшедшая, чем я. Я не буду утверждать, что она перевертыш – в конце концов, сложно понять и принять то, чего не видишь – но я уверена, что тут она будет несчастна без того, что я могла бы ей дать. А я не хочу делать пони несчастными».

– «Даже если это злобный перевертыш?».

– «Даже, если это злой перевертыш» – поколебавшись, кивнула я. Мысль эта была неожиданной, словно молния, но теперь я намеревалась гнуть свою линию до конца. В конце концов, можно будет определить ее куда-нибудь в башню, коих на территории наших казарм было достаточно для того, чтобы заточить в них десяток принцесс, или вообще, показать Селестии или Луне – кто знает, вдруг их заинтересует эта жужжалка… – «Мы должны оставаться пони, что бы это ни значило, и что бы вокруг ни произошло. Ведь именно этим мы и будем отличаться от тех, кто нам противостоит. Верно?».

– «Хорошо сказано. Хорошо» – подумав, покивал доктор Сендпейпер, взглянув на старшую медсестру. Помолчав, она провела копытом по моим волосам, и тоже кивнула, в свою очередь, взглянув на хмурившегося Стара – «Что ж, если представитель попечительского совета не возражает…».

– «Я обдумаю этот вопрос!» – холодно каркнул единорог. Похоже, свалившаяся ниоткуда ответственность здорово выбила его из колеи – «А пока…».

– «А тем временем, у меня есть просьба, а вернее, предложение!» – нарочито бодрым и радостным тоном заявила я, шаря глазами по сторонам. Внезапно, в груди у меня поселилось странное беспокойство, нараставшее с каждой минутой – «Помните то письмо, которое я написала на случай, если что-то пойдет не так? Так вот, раз все закончилось более или менее благополучно, я хотела бы получить его взад. Ну, то есть, не то чтобы именно в зад, а назад, в копыта, чтобы я со спокойной душой могла бы его уничтожить».

– «Письмо?» – удивленно переспросил меня Блю Стар, в голосе которого послышалось нараставшее беспокойство – «Это письмо…».

– «Да-да, письмо».

– «То самое письмо…».

– «Ага. Оно самое. На белой бумаге, в четырехугольном конвертике. Где оно?».

– «Вы только не волнуйтесь, мисс Беррислоп» – вздохнув, ответил мне доктор Сендпейпер, для чего-то сняв с носа очки, словно приготовившись, что сейчас его будут бить – и может быть, даже ногами – «Но мы уже отправили его, три дня назад».

Мне показалось, что небо рухнуло на мою голову, погребая под своими обломками.

---

– «Вот, кажется, и все, мисс Беррислоп».

– «Ага» – согласилась я, просовывая ногу в лямку моего рюкзачка. Попрыгав, я вновь остановилась, поймав себя на мысли о том, что все так же торчу в центре холла лечебницы, глупо таращась на тяжелую дверь, не в силах подойти, и распахнуть ее, вырываясь на свободу – «Кажется, действительно все. Сейчас он кажется легче, чем раньше».

– «Неудивительно, учитывая то количество серебра, которое вы оставили в нашей лечебнице» – кивнула желтая земнопони, поправляя котомку у меня на спине – «Но это было совершенно необязательно. Быть может, вы все же хотите его забрать?».

– «Не стоит, мисс Лаймстоун. Считайте это моим извинением за все беспокойство, которое я вам причинила.

– «Пустое, мисс Беррислоп» – отмахнулась она, подходя к дверям. Заскрипев, они приоткрылись, и тонкий луч света прорезал таинственный полумрак, сообщаемый клинике тяжелыми шторами, призванными замаскировать от пациентов разбитые окна, пострадавшие во время грозы. Увидев мои колебания, медсестра усмехнулась – «Как думаете, может быть, мне вам помочь?».

– «Разве что вышвырнув меня отсюда бодрым брыком под зад».

– «Волнуетесь?».

– «Боюсь» – облизав пересохшие губы, прошептала я, глядя на солнечный свет. Что ждало меня за дверями? Чем грозило изгнание из этого маленького мирка? – «Даже когда врывалась в выбитые ворота грифоньего замка, так не боялась. Может быть, принять таблеточку? Или две?».

– «Не волнуйтесь, мисс. Это абсолютно нормально» – покровительственно усмехнулась желтая земнопони, оглядываясь в сторону лестницы, по которой спускались единороги, в сумраке атриума казавшиеся почти близнецами – «Мы уложили в ваш рюкзак необходимые препараты вместе с инструкцией по их приему, а также конверты с обратным адресом, по которому вы должны нам писать. Не забудете?».

– «Я уверен, что еще встречу вас, мисс Беррислоп» – уверенным тоном произнес Блю Стар, протягивая копыто для энергичного прощания. В этот день он вновь красовался в своей жилетке и белой рубашке, к петлице которой была приколота крошечная роза – «Поэтому не волнуйтесь, я буду следить за вашим самочувствием».

– «Посмотрим, доктор, посмотрим» – хмыкнула я, не глядя на самоуверенного единорога. Увидев, что я, не отрываясь, смотрю на него, доктор Сендпейпер вздохнул, и мягко обнял меня, похоже, не слишком удивившись, когда я уткнулась носом в воротник его халата – «Спасибо вам. За все».

– «Ну что вы, мисс Раг. Рад был помочь вам» – с небольшой заминкой ответил он, мягко похлопывая меня по спине – «И рад был с вами познакомиться. Будьте уверены, что в этих стенах вы всегда найдете приют во время любых невзгод. Обращайтесь в любой день, в любое время. Пишите, если захотите о чем-то спросить, или почувствуете, что нужен добрый совет. Приезжайте, если решите, что вам хочется нас увидеть – мы всегда будем вам рады».

– «И наверняка даже палату за мной сохраните» – натужно рассмеялась я, старательно игнорируя ощущение от вздыбившейся на холке шерсти. После всего произошедшего все мои страхи и неспособность заплакать или засмеяться ушли, но кажется, что мне еще предстояло учиться вновь делать это так же естественно, как и прочие пони – «Спасибо вам всем. Я благодарна этой клинике и всем вам – даже мисс Булраш – за то, что были со мной терпеливы. Пишите, если вдруг почувствуете, что я могла бы вам чем-то помочь – в любой из моих ипостасей. Буду рада сделать все, что в моих силах».

– «Понимаем. И благодарим» – важно кивнул доктор Сендпейпер, после чего указал мне на дверь – «Но вот с этим, моя дорогая, вам предстоит разобраться самостоятельно».

– «Понимаю» – вздохнув, я вновь поглядела на дверь, не услышав, а скорее почувствовав, что за ней меня уже ждут – «Эх, как было хорошо, когда за тебя все решали. Не нужно лететь куда-то сломя голову, не нужно бить кого-то, и считать на себе раны… За тебя уже обо всем подумали, и самым неприятным событием был запрет на прогулки и общение с другими пациентами».

– «Но птенцы рано или поздно должны вылетать из гнезда!» – твердо произнес Блю Стар, делая шаг вперед, словно намереваясь меня подтолкнуть, или отвесить приличного пенделя, чтобы я уже перестала болтать, и мяться возле дверей – «Каждый пегас однажды терял свои перья, но затем вновь поднимался в воздух. Смелее! Это ваш час!».

– «Главное, чтобы под ногу никто не гавкнул, и в спину никто не пихнул» – с неловкостью пробормотала я, и решившись, рванула на себя тяжелые створки – «Эх, держите меня семеро...».

«Мама дорогая…»

Пространство за крыльцом было залито солнечным светом. Зажмурившись, я выскочила на крыльцо, и остановилась, не в силах заставить себя открыть глаза, но наконец, смогла проморгаться – и едва не отбила копыта отвалившейся челюстью, увидев целую толпу, что ждала меня в створах ворот, укрывшись в тени огромной, оранжево-фиолетовой дуры, парившей над верхушками деревьев. «Ревущий», бывший когда-то флагманом дирижаблестроения Сталлионграда, солидно покачивался на массивных цепях, притянувших его к вершинам двух немаленьких сосен, а под ним, возле лифта-корзины, стояло множество пони, от множества красочных шкурок которых у меня мгновенно зарябило в глазах. Послышавшийся позади меня хруст хитиновых копыт резко прервался, и я едва успела набросить свой хвост на шею Фисташке, заполошно рванувшейся обратно в атриум при виде бросившихся в мою сторону фигурок, изо всех своих невеликих пока сил работавших маленькими ножками, поднимавшими фонтанчики сырого песка. Расправив куцые крылья, я присела, и подхватила ими детей, с громкими криками добежавших до меня раньше, чем остальные, и вскоре оказалась в центре небольшой толпы, окружившей мою мелкую фигурку, почти затерявшуюся среди разноцветных тел. Оглушенная, я только и оглядывалась по сторонам, замечая протянутые ко мне копыта и крылья. Обняла прослезившуюся Бабулю, и обменялась приветствием с Дедом, чопорно отдавшим мне честь. Обняла, и надолго застыла в объятьях Графита, чьи чувства выдавали лишь губы, жадно искавшие мой рот. Ласково облизала Санни и Берри, устроивших дикие пляски у меня на спине, и недоуменно разглядывала нескольких разнополых пегасов, пока не сообразила, кого именно вижу перед собой. Все происходило словно во сне, и я не сразу узнала застенчиво улыбавшуюся мне белую пегаску с красными, словно налитыми кровью, глазами, на спине которой, вцепившись копытами в колорированную, бело-розовую гриву, сидел маленький двухлетный жеребенок, вытаращенными глазенками разглядывавший творившуюся вокруг кутерьму. Увидев, что я заметила ее, Спринг «Соя» Бриз потупилась, и неловко протянула копыто, коснувшееся моей груди.

– «Привет, Соя».

– «Привет. Мы узнали, что у тебя случилась беда, и ты попала в больницу» – отводя взгляд, пробормотала она. Стоявший рядышком с женой синий жеребец покровительственно усмехнулся, в отличие от супруги, не стесняясь разглядывать меня, словно какую-нибудь занятную, но довольно неприятную зверушку из местного серпентария – «Поэтому и решили тотчас же помчаться к тебе. Ну, по просьбе твоего супруга, конечно же».

– «А сами бы не решились прилететь?» – грустно усмехнулась я, разглядывая жеребенка, сидевшего на материнском загривке, и вдруг, с пугающей ясностью осознавая, почему все это время Тридцатка предпочитала не выходить со мной на контакт – «Что ж, понимаю… Но все равно, спасибо за то, что все-таки прилетели. Мне уже лучше».

– «Крылышки, послушай…».

– «Да все в порядке, Соя» – я ухмыльнулась, и развернув крыло с обломанными, измятыми перьями, попыталась поднять с земли Фисташку, вжимавшуюся в мои ноги, словно испуганная собачонка – «Я все понимаю… И многое поняла. Это ведь ваш малыш, верно? Ну просто копия отца!».

– «Не во всем!» – фыркнул Слим «Лидер» Плам, смерив меня настороженным взглядом. Похоже, несмотря на всю неприязнь, которую тот демонстрировал мне еще два года назад, на вокзале Новерии, он еще не определился, как именно вести себя с той, кого еще недавно помогал отлавливать, словно беглую преступницу, и за которой теперь его начальство отрядило целый дирижабль, наверняка намекнув его пассажирам, что чувства-чувствами, но было бы очень неплохо проведать свою соратницу, загремевшую в какую-то захолустную больничку. Ухмыльнувшись, я ткнула носом пискнувшего что-то жеребенка, и не обращая внимания на воинственные вопли, раздавшиеся у меня со спины, потерлась носом о маленькие крылышки, плотно прижатые к синему тельцу – «Но это не повод радоваться, соратница Раг. Даже если у остальных жеребята тоже вышли не совсем такими, как мы ожидали…».

– «Наоборот, я очень рада за вас, и за жеребенка. И наверное, за всех остальных» – покивала я, отстраняясь от благодарно зардевшейся Сои, чтобы перехватить Берри, уже пытавшейся десантироваться с моей головы на спину бело-розовой тетки, чтобы хорошенько проучить конкурента, нагло таращившегося в ее сторону блестевшими глазенками – «А вот это – мои».

– «Мы уже познакомились. Такие лапочки…».

– «Правда? Значит, это были не мои дети» – грустно улыбнулась я, подхватывая сына сгибом крыла. Чирикавший от волнения карапуз ревниво повизгивал, требуя своей доли любви и ласки – «Но все равно, я благодарна вам за то, что вы прилетели, пусть даже и не совсем по своей воле. Любите своих детей, ведь они унаследуют от нас небо. Особенно это касается тебя, Плам!».

– «Эй! Ты мне не указ!».

– «Узнаю, что обидел сына или супругу – прилечу, и лично отшлепаю!» – шутливо погрозила я ему, холодно глядя в глаза синему жеребцу. Вмешиваться в чужую жизнь я бы не стала, но ощущала, что это еще не конец, и не последняя наша встреча с синим земнопони, как и я, пошедшим по военной стезе. Оглянувшись, я заметила удаляющийся розовый хвост – кажется, это розовая кобылка одна из первых добралась до меня, и долго тискала, радостно горланя что-то на ухо – однако не успела я окликнуть ее, как выскочившая из окружившей меня толпы пони, Пинки в три огромных прыжка добралась до крыльца, на который высыпал весь провожавший меня персонал, и с лихим, соблазнительным воплем обрушилась на двух докторов, буквально подмяв их под себя.

– «Кажется, сейчас будет смертоубийство…».

«Думаю, наоборот» – проворчал мне на ухо знакомый голос, заставив вздрогнуть, и остановиться на полпути. Обнявший меня Графит с интересом взглянул сначала на меня, а затем на Пинки, словно заяц, скакавшую на неловко ворочавшихся под ней телах в белых халатах – «Погляди на них. Это не похоже на драку. Мне кажется, дело в другом…»

«Найтингейл! Найти!».

«Неужели ты рада меня слышать?» – сквозь грубость вопроса, в голосе эфемерной пони сквозило тщательно скрываемое, какое-то радостное удивление, похожее на трепещущий хвостик щенка – «А мне казалось, что ты была бы рада избавиться от меня навсегда».

«Продолжай в том же духе, и я вернусь к этому вопросу!» – фыркнув, я посмотрела на в сторону розовогривой пони. Что ж, драки действительно не получилось – поднявшись, единороги в упор разглядывали мисс Пинкамину Диану Пай, и вдруг заключили ее в крепкие объятья, заставив разразиться радостным смехом – «Видела? Даже они рады ее видеть. Наверное, они все же не врали, когда говорили о том, что болеют душой за своих пациентов. И я... Знаешь, я рада, что ты оказалась со мной. Но зачем ты пыталась закрыть меня от этой черной сволочи? Если она аликорн, с ней не смогли бы справиться ни я, ни ты, не сотни таких, как мы, разом».

Ответа не последовало. Лишь что-то мягко вздохнуло у меня внутри, заставив усмехнуться, и вновь повернуться к супругу. Разглядывавший меня Графит уже освободил спину матери от двух непоседливых скакунов, и вместе с ними разглядывал мое новое приобретение, вцепившееся в стоящие перед ней ноги.

– «Милый, знакомься – это Фисташка. Она…».

– «Кажется, я знаю, к чему все это ведет» – философски вздохнул черный жеребец, легонько стукая меня по макушке сгибом крыла – «Ох, Хомячок – ты, как всегда, в своем репертуаре. Но ты хотя бы выяснила, что эта штука вообще ест?».

– «Так ты ее видишь?!» – удивилась я, разрываясь сразу между несколькими пони, включая приемных родителей, затеявших бучу детей, и голосившую что-то Пинки, покончившую, наконец, с обнимашками, и кажется, приготовившуюся к самому настоящему торжеству, обильно сдобренному толстой сумкой с хлопушками и фейерверками – «Остальные ее либо не замечают, либо считают обычной пони».

– «Думаю, мы еще успеем об этом поговорить» – придержав на спине рвущихся ко мне жеребят, Графит мягко толкнул меня в бок, разворачивая в сторону пестрой толпы, прибывшей по мою душу – «Об этом, и обо всем прочем. А сейчас – я хочу, чтобы ты посмотрела на всех этих пони. На каждого из них. Они собрались тут, как только я бросил клич, рассказав, что ты попала в беду. Только вчера нам пришло сообщение, что ты в порядке, и готовишься к выписке – признаюсь, что сначала мы восприняли это как глупую шутку, но врач, встретившийся с нами, был очень убедителен, когда рассказывал о твоих проблемах».

– «Даже так?» – делано удивилась я, бросая быстрый взгляд в сторону единорожьего дуэта. Увидев, выражение на моей мордочке, они дружно решили сделать вид, что совсем-совсем не при чем, и вновь принялись болтать с немного успокоившейся земнопони, взахлеб рассказывавшей им о своих приключениях, явно встретив в них благодарных слушателей – «Что ж, ты прав, это мы еще обсудим…».

– «Не злись, Хомячок» – прошептал мне на ухо голос любимого, заставив иголочки сладких мурашек табунком проскакать у меня по спине. Давно забытый запах моего жеребца слегка изменился, оттеняемый легким ароматом детей, смешно барахтавшихся у него на спине, и уже пытавшихся перелезть на свою маму – «Мы все собрались тут, чтобы показать тебе, что в мире есть те, кому ты дорога, и кому не безразлична. Кто всерьез переживает за тебя во время твоих неудач, и радуется вместе с тобой твоим успехам. Кто-то больше, а кто-то меньше, но мы все здесь потому, что ты однажды вошла в нашу жизнь, и мы прилетели, и больше не дадим тебе упасть. Ты понимаешь?».

– «Д-да. Я… Я понимаю» – пробормотала я, сглатывая ком, внезапно образовавшийся в горле. Соленая влага вновь заструилась по щекам, когда я распахнула свои крылья навстречу двинувшимся ко мне пони, пытаясь обнять всех, кто пришел за мной к дверям этой лечебницы. Графит был прав, и наверное, именно тогда я поняла, что наконец-то, на самом деле отыскала свою лестницу в небо, ступеньками которой были окружавшие меня пони. Те, кто верил в меня, и любил, несмотря ни на что.

И что бы ни случилось, я не должна была их подвести, став однажды для каждого из них проводником на небо.

Синее, синее небо.

______________________

[11] «Боярышник» — корабль, с прибытия к берегам Америки которого в 1620г., начинается история США.
[12] Гормоны с опиатоподобным действием, вырабатывающиеся в мозгу. «Гормон счастья».
[13] Подход, практикующийся в лечебных учреждениях США и Канады.
[14] Вегетососудистая дистония. «Синдром страха смерти, и потных ладошек».
[15] Силовые линии энергетического поля планеты.
[16] Намек на известную порностудию, и ее незамысловатые сюжеты.
[17] Марка популярных французских часов, со временем, превратившаяся в собирательный образ дорогих карманных часов на цепочке.