Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 9

— «Все готовы?».

— «Все на местах».

— «Ждем сигнала».

Говернорс. Это был настоящий остров, отделенный от города широким проливом с чрезвычайно холодным течением, петлей охватывающий этот участок земли. Кто-то говорил, что это сделали аквапони, чтобы никто не подумал устроить здесь пляжей, и беспокоить созревающую на банках^[28] икру; кто-то ссылался на недостатки планировки города, которые привели к изменению местных течений. Кто-то кивал на волю принцесс, или происки губернаторов и мэров, решивших устроить себе уютное гнездышко подальше от народных масс. Для меня это был район богачей, подобный избранным районам Кантерлота, где наличие самого только дома или комнаты в нем говорило о пони гораздо больше, чем дорогая одежда, тугой кошелек или собственный экипаж. Это было мерило статуса, поэтому селились там в основном совсем непростые четвероногие, обладавшие влиянием, властью и знакомствами, которые позволяли им найти себе тихий уголок, где был запрещен любой общественный транспорт, а по тенистым аллеям бродили туристы и влюбленные парочки, наслаждаясь покоем от городской суеты, и шумом лизавшей камни воды.

Неудивительно, что именно здесь поселили Колхейна.

В целом, в разумности такого подхода отказать было сложно. Это было уединенное место, куда не сунешься с обычной проверкой, да еще и закрытое для посещения с поздней осени до весны. Где каждый дом представляет собой особняк, а любой шум или перемещение большого количества пони не останутся незамеченными. В общем, идеальное убежище для того, кто ищет уединения, и в то же время, вынужден оставаться поблизости от центра событий, чтобы вести свои дела. Но именно эти преимущества и стали фатальными недостатками, когда на Говернорс обратил свое внимание Легион. Остров было легко заблокировать, отсутствие случайных прохожих развязывало нам копыта, а немногочисленность обитателей гарантировало, что мы отловим всех, кто попытается от нас ускользнуть. С приходом темноты, поднятая по тревоге и проинструктированная, стая легионеров расположилась на облаках, ожидая сигнала к выдвижению, чтобы заблокировать нужный нам особняк, в котором, по данным вернувшейся разведки, находился нужный нам пони.

— «Кабинет! Второй этаж!» — подлетев, серая пегаска от возбуждения кувыркнулась в воздухе через голову, совершив совершенно безумный кульбит – «Там странный пони за столом, у него железные ноги. С ним еще несколько. Кажется, о чем-то говорят».

— «Отлично. Хай, Маккриди?».

— «Готов. Но он нужен мне живым, Раг!» — жестко потребовал мой бывший заместитель, в то время как синий земнопони просто кивнул. Наша роль в эту ночь была чисто оперативной, в то время как на нем лежали следственные дела. За спиной будущего шефа мейнхеттенской пониции находилась пятерка его подчиненных, лично отобранных и проинструктированых для этого дела Ником, и судя по их озабоченным мордам, ему удалось им объяснить, что ждет всех в случае неудачи. Впрочем, он им доверял, поэтому я решила выкинуть из головы тревогу еще и за этих ребят – в конце концов, раз мой приятель их притащил, ему за них и отдуваться, если вдруг окажется, что у кого-нибудь есть интересы на стороне. В отличие от Ника, свое участие или присутствие я скрывать не собиралась, и решила, что подробности этого налета сообщу журналистам и газетчикам лично, не допуская перевирания собственных мотивов всякими там борзописцами и прочими «акулами пера».

— «Поверь, он будет живым, хотя очень быстро об этом пожалеет» — свирепо рыкнула я, поводя головой. Тяжелые штурмовые доспехи, укрывавшие меня с головы до копыт, отозвались солидным шуршанием кольчужных колец, укрытых стальными пластинами лат. Тяжелые, неподьемные, в них даже сражаться приходилось стоя на всех четырех – но незаменимые при штурме зданий или формаций одоспешеных риттеров, когда только слой стали, кольчуга и войлочный гамбезон отделяют тебя от удара остро отточенного топора. Фриз и хранители тела из Соколиной, сформировавший ударную группу во главе с невыспавшейся, и оттого обозлившейся на весь мир пегаской, должны были штурмовать укрытие цели, которой стал обозначенный разведчиком кабинет, поэтому я нетерпеливо рванула копытом мокрую землю газона, лишь для виду присыпанную жалким подобием жидкого снежка, выпустив в воздух струи пара из свирепо раздувавшихся ноздрей – «Выдвигаемся! Командуй, Легат!».

— «Начинаем!» — если Хай и имел какие-то возражения по поводу своего нового звания, он благоразумно оставил их при себе. Стоявшие у нас за спиной деканы, хлопая крыльями, прыснули к своим подразделениям, и вскоре на всех частях острова замигали яркие сталлионградские фонари, сигнализируя о готовности к началу операции – «Так, все готово. Сигнал!».

Нет, не было никаких хлопушек или ракет, клаксонов или сирены – и тех не было слышно. Просто на видимом с любой части острова шпиле, венчавшем развалины старой крепости времен феодальных междоусобиц древних земнопоньских родов, ярко вспыхнул и разлетелся быстро затухающими осколками большой световой кристалл, разбитый заранее приготовленным халбердом. После войны в закромах Легиона скопилось много интересных вещей – пригодилась и эта, дав возможность начать операцию, не предупреждая клиентов о незапланированном визите. Да и о чувствах мирно отдыхающих богатеев стоило помнить, не пугая этих впечатлительных господ резкими звуками или неблагородным легионерским матерком, с которыми обычно мы наведывались в гости к противнику. Поэтому первым резким звуком в ту ночь стал грохот разбившихся окон, в которые врезался пяток живых болидов^[29], ознаменовав начало блокады острова и штурма губернаторского особняка.

Кажется, тогда мы еще не подозревали, что очень скоро этот прием, вместе с некоторыми другими, станет визитной карточкой Легиона.

— «Лежать! Лежать, не двигаться!» — оглушительно заорал где-то над ухом Фриз, когда я поднялась на ноги, стряхивая с крыльев и спины осколки стекла и щепки, полетевшие от перевернувшегося и расколовшегося стола. Лишившаяся ножек, так и оставшихся стоять на полу, столешница врезалась в стену, и перекрыла массивную дверь, остановив мое падение через разлетевшееся окно. Быстро набрать скорость, как остальные, я не могла, поэтому поднялась повыше, и оттуда ринулась вниз, лишь перед оконным проемом распустив, и тотчас же сложив свои нелепые крылья, замедляя скорость до приемлимых величин. Отделавшись лишь ушибленным плечом, которым протаранила так не вовремя подвернувшийся стол, я поднялась на все четыре ноги, и свирепо уставилась на массивное кресло, где скорчилось странное, лишь отдаленно похожее на пони существо.

— «Колхееееейн!» — такому рыку, наверное, мог бы позавидовать оголодавший мавлок. Услышав мой голос, подобие земнопони опустило странные медные приспособления, пристегнутые ко всем его четырем ногам, позволив рассмотреть себя лучше, не отвлекаясь на капельки крови, методично постукивавшие по нижнему веку – кажется, один из осколков все же царапнул меня, несмотря на прикрывавшие морду передние ноги. Впрочем, это не имело значения, и я свирепо оскалилась, идя мимо остальных штурмовиков (надо бы сделать это их официальным названием, но теперь это будет работа Хая), приближаясь к этой пародии на единорога – «Не ждал, ублюдок? Привет тебе от всей ассоциации ветеринарных врачей Кальмоначчи, мудила! Скоро ты станешь их пациентом!».

— «Хаааааг…» — простонало, развевая рот, существо. Я не могла, не хотела видеть в нем тощего бурого единорога, чей голос и черные глаза пугали меня когда-то до дрожи в коленях, до медвежьей болезни и потери сознания – теперь это был только враг. Враг, сбежавший из своей тюрьмы, и вновь сеющий зло в этом мире. Враг имел тело пони и странные приспособления, похожие на протезы – изготовленные из многочисленных движущихся трубок и проводов, они походили на лапы какого-то насекомого, и я заметила, что кто-то, не слишком достоверно, но попытался изобразить человеческие ступни, которые прикрепил к его задним ногам. Обломок рога этого существа был опутан многочисленными разноцветными проводами (и тебе еще придется поговорить со мной об этом странном совпадении, Твайлайт!), а под нижней челюстью, на широком ошейнике-чокере, светился большой белый камень, пульсируя в такт кривившемуся рту. Весь облик его имел настолько мало общего с пони, что я не сразу опознала своего мучителя, расслабленно бросившего свои протезы на ручки древнего кресла, больше похожего на какой-то трон.

— «Раг, все готово?» — поведя глазом на окно, я коротко кивнула Маккриди, высадившегося на подоконник со спин очередной контубернии, вломившейся в проснувшийся от грохота дом. Оттащив столешницу от двери, они двинулись в глубину дома, и вскоре оттуда донеслись первые звуки столкнувшейся стали – похоже, что не все обитатели особняка оценили наш экстравагантный визит. Что ж, принцессы им в помощь, ведь во время брифинга Ник совершенно серьезно предупредил, что потерь среди своих, да еще и от копыт бездоспешных бандитов, он не потерпит – так же, как и промедления, из-за которого могут пострадать удерживаемые бандитами пони. Поэтому судьба смельчаков представлялась мне незавидной, хотя теоретически, они могли бы и дождаться помощи, пережив удары пегасьих сабатонов с остро заточенными кромками и коротких грифоньих сабель, которые все чаще предпочитали крылатые легионеры. Я всегда приказывала щадить пони, не доводя дело до серьезного кровопролитья, но сегодня командовал Хай, и я полностью отпустила сдерживавшие его вожжи, хотя понимала и чувствовала, что ответ за все придется держать мне самой. Где-то на улице раздавались крики, звуки рожков и даже свистки, заставившие меня насторожиться, но оказалось, что это была очередная придумка моего светлогривого заместителя, приспособившего пронзительные свистелки для отдачи приказов во время полета, когда любой низкий звук просто терялся в безбрежном небесном океане, пропадая за несколько взмахов крыла. Вскоре поместье и окружающие его дома были взяты на копье, а на острове, на всякий случай, было отловлено с десяток подозрительных личностей, в самом начале операции отчего-то решивших, что им нужно срочно отправиться в город, да еще и скрываясь под деревьями и между кустов. Пегасы отловили пытавшихся улететь, убежать и уплыть словно коршуны, кидаясь на них с зимних тучек, припаркованных в нужных местах, поэтому очень быстро наша коллекция пополнилась еще несколькими торопыгами, снятыми с пытавшихся скрыться лодок. Среди них затесалась даже тройка пегасов погодного патруля, громко возмущавшихся таким произволом, но и тех, после короткого совещания, было решено задержать до выяснения обстоятельств, при которых им так срочно что-то понадобилось в глухую зимнюю полночь над островом, закрытом для посещений. И все это время я терпеливо ждала, с ненавистью глядя на слепо озиравшегося Колхейна. Глаза ему восстановить так и не смогли, а вот с рогом что-то придумали, и я заметила, как несколько раз по нему начинали бегать разноцветные искры, быстро угасавшие от прикосновения моего махового пера, отбрасывавшего несостоявшегося лидера мафии обратно в его глубокое кресло.

И все чаще и чаще мои мысли возвращались к его протезам. Странные, собранные из длинных двигающихся друг относительно друга трубок, они поражали одновременно кустарностью общей задумки, и очень тщательным ее исполнением, когда набор разнокалиберных, бессистемно подобранных штырей, цилиндров и тяг соседствовал с местами креплений их к телу, явно изготовленных мастером своего дела. Остатки культей, когда-то оставшихся после знакомства с труборезом, были аккуратно удалены, а места плечевых и тазобедренных суставов заняли место гнезда креплений протезов в виде латунных пластин, сложная система углублений на которых позволяла искусственным конечностям двигаться столь же естественно, как и настоящим. И именно это заставило меня остановиться, не позволив начать выдирать из него, одну за другой, все эти трубки и провода. Мысль, пришедшая в голову при виде очень умело изготовленных посадочных мест под протезы, в которых чувствовалось копыто (или лапа?) мастера, хотя что-то в них меня насторожило. Какое-то недоброе ощущение, возникающее каждый раз, когда я глядела на украшавший их рисунок ребер жесткости, выполненный в виде ячеек, повторяющих орнамент шпиля одного из Мейнхеттенских небоскребов – все чаще и чаще они казались мне какой-то жалкой и жалобной попыткой убедить заказчиков в собственной необходимости, и я решила не торопиться, тяжелым копытом придавив беснующийся огонь ненависти, разгоравшийся где-то внутри. Так и застал меня Хай, вломившийся в кабинет в сопровождении пары пегасов из Соколиной, которых я приставила к нему в назидание за то волнение, которое испытала по его милости. Что, не мог мне письмо с кем-нибудь из доверенных пони за полгода прислать? Вынужденные просидеть несколько дней в Бастионе, фиолетовые туники не отходили от меня ни на шаг, и глядели на нового командующего как Ленин на буржуазию, заставив меня усмехнуться при мысли о том, сколько сил ему потребуется для того, чтобы заслужить доверие своих новых хранителей тела. Хотя у Хая не забалуешь – быстро напомнит и про субординацию, и про устав. Думаю, даже Рэйна – и того под себя подомнет, пригрозив попросту расформировать эдаких вольнодумцев. Пущай, мол, в Гвардии расскажут, кого они хотят охранять, а кого нет. Толковый офицер вырос, толковый – в отличие от меня…

— «И это он? Тот, кто держит в страхе весь город?» — подходя, поинтересовался соломенношкурый пегас – «Выглядит ужасно. И жутко. Это ты его так?».

— «Нет. Он просто на лестнице поскользнулся».

— «Серьезно?».

— «Хай, а ты и вправду считаешь, что это сейчас самый насущный, blyad, вопрос?» — искренне удивилась я под смешки находившихся в комнате легионеров.

— «Понял. Вопрос снят» — подумав, согласился тот. Именно из-за этой неторопливости при ответах гражданские часто считают кадровых офицеров тугодумами, но на самом деле они просто взвешивают свои слова перед тем, как выпустить их на волю, ведь за каждое придется отвечать, и зачастую, не только погонами – «Уже узнали, где он держит Черри? В этом доме ее нет».

— «Все осмотрели?».

— «Этот твой дружок поницейский осматривает подвал этого, и соседних домов. Но мы там уже были» — скрипнув зубами, процедил Хай, рванувшись к заперхавшему жутким, влажным, потусторонним смехом Колхейну. Так могла бы смеяться распадающаяся раковая опухоль, брызгая сукровицей и гноем – «Смешно?! Сейчас ты у меня посмеешься!».

— «Погоди. Вначале я хочу как следует поздороваться» — мне пришлось упереться копытами в грудь жеребца, чтобы остановить его в нескольких дюймах от кресла. Повернувшись, я развернула крыло, и злой смех сменился натужным воплем, когда мое маховое перо коснулось опутывавших рог проводов – «Видишь? Он меня помнит. А я помню его. Не так ли, Боунз?».

— «Хаааааг…» — простонало существо, прикрываясь латунными суставчатыми конечностями – «Инкхассато филья ди пута!»

— «Что он сказал?».

— «Не знаю, но прозвучало грубо» — заметила я, вновь ткнув крылом в переплетение проводов. На этот раз владелец обломка рога уже не пытался изобразить что-нибудь магическое, поэтому эффекта это не произвело. А вот резкий рывок за суставчатую ногу едва не выбросил тело из кресла, заставив замахать своими железными конечностями, чтобы не свалиться со своего деревянного трона. На этот раз мои охраннички среагировали как надо, и спустя пару секунд Колхейна распялили на полу, придавив тяжелыми копытами его латунные дрыгалки, после чего, не сразу повиновавшись моему жесту, вновь забросили его на деревянный стульчак.

— «Что ж, буду кратка: мы взяли весь этот остров. И нет – вокруг полиции нет, можешь даже не орать. Или орать – это как хочешь, после всего, что ты мне причинил, я думаю, что твои крики вряд ли смогут нарушить мой сон. И теперь я хочу знать, где находятся заложники, которых ты посоветовал взять своим подручным. Мы можем поговорить, как цивилизованные существа – или можем поговорить плохо. Очень плохо. Ведь у нас теперь будет много, очень много времени для общения».

— «Шеуо ты кочешь, похка тхойя?» — каждое слово давалось с трудом этому огрызку единорога. Бывший когда-то жеребцом, теперь он превратился в покрытый шрамами обрубок, лишенный практически всего, кроме тела и головы. Каждая его конечность смотрелась чужеродно, словно некий паразит, прогрызающий себе дорогу наружу через исчерченную красными шрамами шкуру, заставляя меня содрогаться всякий раз, когда я невольно пыталась представить себе, какого жить в таком ужасном виде.

— «Местонахождение заложников. Тут их нет – мы уже перерыли почти весь остров, да и не в правилах похитителей держать поблизости от себя живое доказательство совершенного преступления, этим занимаются твои подчиненные» — последнее слово заставило пленника скривиться от ненависти. Интересно, интересно… Неужели он был не так уж и всемогущ, сам являясь лишь источником знаний для местного криминала? Что ж, достойный конец для некогда могучего теневого дельца.

— «Ваффанкуло!».

— «Он меня куда-то послал?».

— «Думаю, да» — мрачно ответил Хай, и передернувшись, отступил, когда мое копыто взялось за ажурную конструкцию, надетую на обломок единорожьего рога, после чего медленно, неторопливо потянуло ее вверх и в сторону. Послышался треск, в стороны полетели какие-то детали, винты и кусочки кости, а разноцветные провода натянулись, заставив напрягшегося в кресле Колхейна издать свистящий, булькающий вой – «Раг…».

— «Ты погляди – они их прямо в кость вживили? Или глубже, в мозги?».

— «Раг!».

— «Ты помнишь, что ты творил со мной, падаль? Ты помнишь, что делали ты и Вуд с теми, кто попадал в ваши лапы?!» — рана, казавшаяся рубцом, никуда не делась, и при виде Колхейна вновь превратилась в фонтанирующую кровью дыру. Она поглощала меня, и я захлебывалась кровью, выталкивая ее вместе с яростными, злыми словами, уже не ощущая удерживавших меня копыт, оттаскивавших от стонавшей жертвы.

Но кто был из нас жертвой, а кто палачом?

Спина уже не болела, привыкнув к некогда жестким доскам лодки. Теперь они разбухли от постоянной влаги, украсившись кое-где плесенью и мокроскопическим лишайником, но нет худа без добра – лежать на них стало гораздо удобнее. Безбрежное темное море, освещенное лишь неподвижной громадой белесой луны, словно бельмо, висевшим над неподвижной черной поверхностью, сменилось бесконечным тоннелем, чьи стены, едва освещенные редкими пятнами жил каких-то светящихся минералов, проплывали мимо, мгновенно пропадая где-то позади. Словно во время тяжелой болезни, не было никакого желания есть или пить, от него осталось только воспоминание, иногда приходившее с пересыхающим от волнения ртом, когда тоннель начинал сужаться, со скрежетом проходясь по изломанной носовой фигуре драккара, бросая мне в лицо стружки и горько пахнущую труху.

Неизменной оставалась лишь малышка, уже переставшая умещаться у меня на груди. Она заметно подросла, вытянулась и очень похорошела, превратившись из умилительного жеребенка в красивую кобылку, юную и свежую, словно весна. Добавилась еще одна интересная и важная деталь, наполнявшая меня радостью и гордостью за нее, но кажется, она так этого и не поняла, и словно любая юная девушка, стала чаще крутиться возле зеркала, с отвращением и тревогой вглядывалась в собственное лицо. Молодость, наивность и резкость в суждениях – как давно все это было, и как знакомо каждому, перешагнувшему полувековой свой порог. И только в моих руках она успокаивалась, и уже не вздыхала так горестно, погруженная в бесконечный свой сон. Теперь уже не я, но она согревала меня, расправляя огромные крылья, каждое из которых мне приходилось кропотливо чистить от капель черной воды. Похожая на нефть, неслышно несла она лодку в темноте, и казалось, что нет ни конца, ни начала у этого потока, тяжело бившего в борта незримыми кулаками зыбкой низких, недобрых волн, время от времени расступавшихся, выпуская на волю вереницу больших пузырей. Поднимавшиеся из мрачных глубин, с солидным бульканьем они лопались у самой поверхности, на короткое время озаряя все вокруг дрожащим, светом неприятного синего цвета. После каждой такой вспышки на лодку обрушивался дождь черных капель, каждая из которых ощущалась как камень, выпущенный чье-то рукой – настолько тяжело они били по дереву, гудевшему от этих ударов.

И каждый удар кровавой отметкой оставался на теле кобылки.

Я старался как мог, закрываяя ее своими руками, своею спиной, но капель было слишком много, и каждый раз, выныривая из короткого, похожего на сон забытья, я чистил пятнистую шкурку, осторожно, волосок за волоском, освобождая от приварившихся к ней комочков, похожих на застывший мазут. На собственные волосы и бороду, лохматые и слипшиеся, похожие на дрэды африканского дикаря, внимания я уже не обращал – для чего они нужны были мне здесь, в темноте? Наверное, именно так и выглядит чистилище – не огненным адом, не ледяною пустыней, а темной бездной, где душа, оторванная от всего, что когда-то ее окружало, впервые обращает свой взгляд на себя самое, получая все время вселенной на осознание… Ошибок? Неудач? Для всего этого было достаточно времени, но чем больше его проходило, тем бессмысленнее казалось это занятие. Баланс хорошего и плохого в жизни был сведен, итог подбит, и даже кровоточащие пальцы с почерневшими от грязи ногтями уже не приносили облегчения сознанию. «Сон разума рождает чудовищ» — писал один испанский художник, и я старался не замечать многочисленные глаза, мерцающие из темноты. Казалось, тени извиваются вслед проплывающей лодке, провожая ее голодными взглядами, и замечая их уголками глаз, я придвигался поближе к своему сокровищу, которое пронес у себя на груди, не взирая ни на что – «Но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений».

Таким творением стала она. Моим якорем, не дающим сойти с ума, сгинув в бесконечной пустоте. Казалось, исчезнет она – и пропадет тот свет, что освещал ту гробницу, в которую я добровольно спустился, желая помочь и спасти, в последний раз отдавая ради этого себя самого. Но еще ярче был свет, что вошел в это царство вечной ночи, когда появилось еще одно существо, ставшее мне столь же дорогим, и столь же далеким, как самая крошечная звезда. Словно солнце, пробивающееся между туч, она освещала мою затерянную во мраке тюрьму, принося тепло, облегчение, и сводящую с ума радость, которую я старался подавить, спрятать глубоко внутри, стискивая в судорожно сжатом кулаке, чтобы не шагнуть с борта лодки, когда с ее уходом исчезала сама надежда, оставляя после себя длинные, извивающиеся тени, угрями двигавшиеся в темноте. Но я не мог этого сделать, не мог оставить свое предназначение, которое я выбрал для себя сам – как не мог и оставить ту, чье тепло поддерживало меня, не давая угаснуть надежде. От этого тепла распрямлялись даже кривившиеся от влаги борта большого драккара, словно призрак далекого поцелуя, еще долго храня в себе горьковатый запах смолы и трескучего, высушенного солнцем дерева, которым пропитывались моя кожа и волосы, даруя бесценные часы спокойного сна.

Но в поддержке нуждался не только я. Каждый раз, при виде душевных терзаний, скрываемых под привычной маской, способной обмануть остальных, но не меня, мучительно хотелось протянуть руку, преодолев разделяющее нас пространство и время, чтобы обнять, прижать к груди, и подставить свои собственные плечи, принимая на них неподъемный груз бесконечных веков. Иногда мне казалось, что мой мучительный посыл, крик измучившегося за нее сердца был слышен, и за те чувства, которые вспыхивали в этих прекрасных глазах, мне хотелось отдать намного, намного больше, чем я отдал за бесконечные дни, проведенные в темноте.

Но помощь, поддержка и защита требовалась двоим, и когда тягучая черная поверхность исторгала из себя особенно крупный пузырь, я бросался вперед и закрывал собой судорожно всхлипывавшую малышку, принимая спиной фонтан жирной, булькавшей нефти, стекавшей по спине, словно горячая кровь.

Алая, алая кровь.

— «Крепче держите!».

Голоса раздавались отовсюду, и ниоткуда.

— «Да сэр».

— «Вот навоз – кольчугу порвала!».

В глазах было темно, но это была иная темнота. На веки давила не жирная тяжесть черной воды, но стальные пластины доспеха, к которым меня грубо, болевым приемом прижимали чьи-то копыта.

— «Санинструктора сюда. Живо. И кандалы».

— «Тяжелый год, сэр. И плохо заканчивается».

— «Хай… Он будет еще хуже… Если не уберешь копыта…» — просипела я, с трудом проталкивая воздух в пережатое шеей и нижней челюстью горло. Бравада, конечно – хрен бы я что поделала, сжатая со всех сторон бронированными телами, да еще и закованная в кандалы. Но в груди уже ворохнулся становящийся привычным огонек, готовый превратиться в бушующее пламя.

— «Раг, ты знаешь устав и приказы, верно?» — хорошо, он отпустил мою голову. Стало полегче – по крайней мере, темнота в голове понемногу рассеивалась, отступая перед каждым новым глотком воздуха – «Сейчас мы тебя отпустим, и ты будешь стоять тихо и смирно, после чего отправишься в казармы. Ты меня поняла?».

— «Теперь ты командуешь Легионом, Хай. Я говорила об этом еще полгода назад» — да, стоять и покорно подставлять шею и ноги под кандалы было тяжело. Очень тяжело. Даже не знаю, откуда взялась во мне эта гордость и злость, ведь я сама утверждала предложенные нашими офицерами меры, и сама исполняла все пункты устава всего две или три недели назад, в Кантерлоте. Так почему же я не могу подчиниться тому, к чему приучала своих подчиненных? Ведь все было правильно, все было верно, и я едва не растерзала этого подонка, который…

«Помнишь, как она орала?».

— «Ты уже покомандовал, не так ли?» — злоба растекалась ядом по венам. Злоба и обида струились во мне, вздувая опавшие было мышцы, со скрежетом выворачивая из захвата передние ноги. Злоба вновь застилала мой взор, заставив схватить, и притянуть к себе не успевшего отпрянуть жеребца, обнимая его за шею. Что-то темное внутри меня шептало ему на ухо едва слышимые другим, злые слова – «Может быть, оставим все как есть? Извинимся за поздний визит, подметем пол, закроем ставни на окнах, и тихо уйдем обратно в казармы, тихонько сидеть с обиженным видом на башне, под присмотром наглых холуев врага?».

— «Я знаю, что стоит на кону!» — рявкнул Хай, но как бы сильно он не пытался вырваться, как бы сильно не тянули меня за крылья легионеры, моя хватка не ослабевала, не давая вырваться из копыт – «Это моя семья захвачена в плен какими-то преступниками! Но мы не имеем право действовать так же, как они!».

— «Так отпусти их» — так же ласково прошептала я в самое ухо пегаса. Повернув голову, я встретилась с ним взглядом, и мое дыхание затрепетало на ресницах обращенного ко мне глаза – «Скомандуй отбой. Отпусти каждого захваченного сообщника главаря. Извинись перед Колхейном, и жди визита адвокатов из Д.Н.А. Бегай по улицам, ищи Черри, или просто напейся, и просто забудь обо всем».

— «Значит, вот так? И другого выхода нет?» — помолчав, оскалился жеребец, но его злобный оскал не произвел на меня в тот миг никакого впечатления — «Или… Или стать такой же как ты?».

— «Или стать такой же как я».

— «Значит, ты об этом меня предупреждала? От этого пыталась отговорить?» — он всегда был умным. Очень умным. И достоин был большего, чем просто командование Легионом. Я почему-то была уверена, что в старости он будет мудрецом, к словам которого будут прислушиваться тысячи, если не миллионы.

— «Да. От этого. От того, чтобы стать таким же. Почувствовать этот яд в своих венах» — голова легонько кружилась, а мир покачивался, словно огромная лодка, скользящая по жирной, черной воде – «Ты беспокоишься об этом подонке, Винд, словно он просто пони, пусть и совершивший плохие дела. Но ты даже не представляешь, насколько мы жуткие существа. Наверное, ты все-таки станешь лучшим командиром, чем я. Но я боюсь, что ты не справишься с этим созданием. И… я всегда боялась, что ты окажешься в моей тени».

— «Можешь не продолжать» — помолчав, буркнул Хай, после чего попытался осторожно отстраниться, стараясь больше не смотреть мне в глаза – «Отпустите Легата. Она пришла в себя».

— «Сэр, но ее глаза…».

— «Я вижу, что у нее с глазами, декан!» — холодно произнес жеребец. Его слова прошли насквозь и растворились в моем сознании, пока я продолжала разглядывать его неподвижную, хотя и слегка побледневшую морду, пока он смотрел на меня, словно увидел в первый раз. И мне показалось, что так смотрят на что-то ужасное – то, что раньше пугало до судорог, до крика. Но рано или поздно можно устать и от страха, и однажды взглянуть на источник недавнего ужаса, не чувствуя непреодолимого желания отвернуться, и убежать. Эта смесь возбуждения, недоверия и опасения я видела на его челе даже несмотря на все попытки скрыть от меня свои чувства – «И я не боялся оказаться «у тебя в тени», как ты говоришь. Я всегда в ней был. Но каждый раз, когда я пытаюсь выйти из нее, получается полный навоз. И ты снова и снова приходишь, чтобы меня спасать».

— «Прямо сюжет из старой и страшной сказки, ты не находишь? Правда, мы не слишком подходим на роли принцесс».

— «Все помнят эту историю. Но я не собираюсь бить тебе в спину. И не могу потерять Черри».

— «Мы вернем ее».

— «Но не так, Раг!» — с убежденностью заявил Хай, заставив зарычать, уткнувшись носом в латный ворот его доспеха. Он что там, снова комиксов обчитался?! – «Иначе чем мы будем отличаться от этих пони?».

— «Цветом доспеха, естественно!» — клянусь, когда я найду, где печатают эту продукцию для оболванивания четвероногого населения, на книгопечатной фабрике случится пожар, который уничтожит ее подчистую.

— «Не злись. Помнишь о присяге, которую мы все давали — служить Эквестрии, принцессам, и народу? Как мы сможем делать это, если станем ее нарушать на каждом шагу?».

— «О, так значит, я только и делаю, что подталкиваю вас совершать зло?» — вновь начала заводиться я.

— «Нет, Раг. Но пытать инвалида – это не служба Эквестрии! И уж точно не служба нашему народу!» — застонав, я беспомощно оглянулась, но на морде каждого из легионеров, включая ту самую «избранную сотню», было написано полное согласие со словами их крылатого командующего – «И раз ты сама говорила, что ты собираешься передать мне командование, то скажи – кто будет за все это отвечать? Я говорю не за себя – я за тех, кто под моим командованием, беспокоюсь! Я пойду ради Черри на все, что угодно – но не против своего народа. И да, этот инвалид, пусть и мы предполагаем, что он возглавляет эту преступную организацию, тоже часть народа, которую мы поклялись защищать!».

«Значит, вот как. Народ!» — горько подумала я, ощущая свое одиночество среди окружавших меня одоспешенных фигур. Когда-то это уже случалось, когда в верхушке Легиона вспыхнул маленький бунт, и я смутно чувствовала, что в прошлый раз причина была в чем-то сходном. Пони не одобряли моей злобности и жестокости к побежденным, но и я не получала пощады от мерзавцев, к которым попадалась в копыта! Почему же я должна была быть милостивой к тем, кто надругался надо мной, истязал меня, и в конце концов, убил на секционном столе?! Это было так нечестно! Так несправедливо! Так…

Так по-эквестрийски.

— «Но он пытал меня!» — я цеплялась за эти слова как за последнюю ниточку, выскальзывавшую из моих копыт, пока я висела над дымящимся кратером, исходящим удушливым черным дымом. В его глубине жирно булькало что-то черное, горячее и жидкое, словно нефть или асфальт, в чьих утробах хранилось немало костей самых разных существ, от динозавров до могучих слонов – «Он хотел расчленить меня и моих детей! Я не хочу чтобы это случилось опять – только не со мной! И не с другими, кто попался ему до меня. Они… Они хвастались этим, Хай! Они хвастались, как орали их жертвы, когда их разрезали заживо – «во имя науки», как говорил этот ублюдок, Вуд! Эти твари – они тоже часть твоего народа? Тогда почему ты отказываешь в этом праве мне?!».

— «Тихо, тихо» — вцепившись в наплечники Хая, я со скрежетом сжала их, не ощущая прогибающейся под копытами стали, и только его крылья, которыми он привлек меня к себе, заставили отпустить терзаемое железо – «Мы больше не дадим ему причинить тебе зло. Никогда. Ни тебе, ни кому-либо другому. Понимаешь? Ты веришь мне?».

— «И как же?».

— «Поверь, есть способы сделать это без пыток, не превращаясь в такого же монстра» — отстранив меня, Хай зачем-то строго оглядел подобравшихся к нам поближе бойцов – «Но мы не хотим, чтобы наш Легат стала таким же чудовищем, как эти пони».

— «Я уже сказала, что…».

— «Нет. Место Легата твое и только твое» — твердо ответил пегас, своими словами заставив мои крылья обессиленно опуститься почти до самого пола. Значит все, что я делала, к чему стремилась, посмев возражать самим принцессам, было впустую? Увидев разочарование, явно нарисованное у меня на морде, он чему-то ухмыльнулся, вновь поглядев мне за спину, словно ожидая, когда в нее воткнется заготовленный кинжал – «Я готов и дальше зваться субпрефектом, примипилом, или еще каким-нибудь чудным званием, которые ты так ловко придумываешь. Дискорд раздери, я даже готов заниматься штабным копытоводством Легиона, на которое у тебя никогда не хватает ни времени, ни усидчивости! Но ты была Легатом с самого начала, даже когда это звание отдали Скричу, и всегда будешь первой».

— «Но…».

— «Или ты собираешься бросить нас?» — беспомощно оглянувшись, я посмотрела на согласно закивавших пегасов из избранной сотни, и вначале даже не поняла, что это был не призыв соглашаться, а совсем наоборот, согласие со словами того, кого я прочила на свое место – «Вот так вот уйдешь, и оставишь нас посреди неизвестности? Половина Легиона зализывает раны, еще половина распущена в отпуска…».

— «А третья половина?» — непроизвольно хрюкнула я, отметив очередной «военный» речевой оборот Хая.

— «А ее нам предстоит донабрать и обучить» — не смутившись, отрезал жеребец. Подняв взгляд на остальных, он сделал знак крылом, заставив меня передернуться от ожидания укола чего-то острого, входящего в позвоночник между лопаток, но это был всего лишь приказ пегасам из Соколиной занять места позади, и сбоку от меня – «Но сейчас нам нужно вернуть Черри. Ты со мной?».

— «О, наконец-то мы вспомнили, нахрена тут все собрались!» — я с радостью ухватилась за это предложение, порядком выбирая из колеи. То, что я считала делом решенным и совершенным, все то, что я делала, оказалось не просто никому не нужным, но еще и вредным, с точки зрения остальных. Кого? Да хотя бы моих друзей, подчиненных и сослуживцев! Пока я рефлексировала и предавалась унылому самобичеванию, горюя над собственной неспособностью бросить все и уйти, остальные, как оказалось, искренне надеялись, что я никогда так не поступлю! Они надеялись на меня – а я…

«Интересно, а что на самом деле думала на этот счет Селестия?» — поневоле задалась я вопросом, идя вслед за Хаем на второй этаж особняка, почти не замечая ни проплывавшие мимо двери, ведущие в богато обставленные комнаты, ни испуганно лопотавшую что-то прислугу, которую согнали в каминную на втором этаже, ни даже о том, как вообще оказалась внизу, в закутке возле лестницы, хотя последнее, что я помнила, было искаженная болью и страхом морда Колхейна – «И что она скажет, когда узнает о таком вот требовании Легиона?».

— «Как обстановка?» — поинтересовался Хай у легионера, стоявшего возле закрытых дверей в большой зал, куда мы не так давно дружно вломились, разыскивая скрывавшегося супостата. Внешне расслабленный, он не расстался ни с шлемом, ни с оружием, бдительно шаря глазами по сторонам, положив копыто на рукоять слегка изогнутой сабли, с которой легионские умельцы отрезали прикрывавшую ее корзину, оставив от нее безобразно топорщившиеся обломки, кое-как отшлифованные, и лишенные острых концов. Впрочем, державшее саблю копыто они кое-как прикрывали, поэтому я решила не задавать глупых вопросов по поводу того, как грифонье оружие оказалось у легионера, и почему он посчитал его хорошей заменой мечу.

— «Разговаривают, сэр» — пожал плечами тот, вызывая к жизни шорох кольчуги, проходящейся по гамбезону и изнанке сегментарных пластин – «Криков не было, никто не входил, как вы и приказывали. С ними Госсип, сэр. Остальные обыскали верхний этаж, и помогают этим поницейским на первом, и в подвале.

— «Принято. Ты готова?».

— «Угу» — кажется, этот вопрос предназначался больше нашему сопровождению, готовому, в случае чего, оттаскивать меня от беспомощной жертвы. Хотя до этого и не дошло, ведь войдя в комнату, я попросту остолбенела, увидев совсем не то, что ожидала там повстречать.

Или не того, если правильнее говорить о кобыле, хлопотавшей вокруг постанывавшего Колхейна.

— «Что тут, mat vashu, вообще происходит?!» — прохрипела я, ошарашенно глядя на Ника, стоявшего у меня на пути. Услышав звук открывающейся двери, он обернулся и быстро заступил мне дорогу, встав между мною и креслом, в котором обмяк бывший единорог. Вокруг него, что-то приговаривая, хлопотала кобылья фигурка, и все, что меня окружало, вдруг раздвинулось и исчезло, расползаясь вокруг, словно прогорающая кинопленка, оставляя одни лишь глаза цвета молодой зеленой травы, взглянувшие прямо мне в душу. Безо всякого одобрения, надо сказать, посмотревшие, но я забыла обо всем — о раздававшихся вокруг голосах и пронзительном ветре, со свистом дующем из разбитых окон; о прыгающем свете покачивающейся под потолком люстры, о теребившем меня Маккриди, потешно скользившем по полу в попытках остановить мою тушку, словно бульдозер, прущую вперед. Я забыла обо всем, разглядывая ее – небольшую, ростом чуть ниже меня, с такими же длинными, черно-белыми, лохматыми гривой и хвостом. С такой же черно-белой, пятнистой шкуркой, еще не испорченной, еще не задубевшей под ударами мечей, когтей и халбердов. С такой же забавной, симпатичной мордашкой, которая когда-то глядела на меня из каждого зеркала. Но главным были глаза – их я узнала бы из тысяч иных, ведь в абсолютно такие же я вглядывалась вот уже несколько лет, раз за разом замечая морщинки, множившиеся в их уголках.

Но, по крайней мере, они не были черными, как у меня, или озабоченно заглядывавшего мне в морду Маккриди.

— «Ты…» — отстранив, а на деле, попросту отшвырнув прочь не успевшего среагировать Ника, тихо произнесла я, глядя на уставившуюся на меня кобылу – «Я знаю тебя. Это ведь была ты, правда?».

— «И я тебя знаю!» — неодобрительно фыркнув, дерзко ответила та, заставив мое сердце пропустить пару ударов при звуках этого голоса. Он казался незнакомым, и в то же время очень знакомым одновременно, словно я слышала собственный голос, доносившийся откуда-то со стороны – «И я совсем этому не рада!».

— «Почему?» — я не знаю, о чем там подумала Кавити, для чего-то вцепившаяся мне в крыло, но я уверена, что у нее было время поразмышлять об этом и дальше, с писком вылетая в окно, когда я раздраженно дернула своею пархалкой, отправив ее наружу.

— «Ты плохая» — чуть подумав, ответила та, и отвернувшись, презрительно махнула в мою сторону лохматым, черно-белым хвостом – «Злая. Недобрая. Посмотри, что ты сделала с дядюшкой Боунзом!».

— «С кем? С дядюшкой?!» — я не могла поверить своим ушам что кто-то мог назвать это чудовище своим дядюшкой – «Да это же монстр!».

— «Я вижу здесь только одного монстра – тебя!» — обвиняюще ткнув копытом мне в морду, незнакомка вновь повернулась к Колхейну, осторожно выпрямляя одну из его конечностей. Латунные трубки были измяты и погнуты в нескольких местах, издавая болезненный скрип при попытке подвигать неуклюжим протезом, а странное сетчатое приспособление с проводами, надетое до того на обломок его рога, свесилось набок, придавая тому нелепый и жалкий вид – «Как можно так поступать с остальными? Я думала, что он был не прав насчет тебя, что ты не такая, что плохую пони не могут так уважать пони и любить семья – но я ошибалась. Тебя просто боятся, а твои дети и родственники просто не знают о том, чем ты занималась!».

— «Бред! Ты вообще не знаешь, о чем говоришь!».

— «Я много о тебе знаю!» — и вновь я остановилась, отмахиваясь от попытки Ника потянуть меня назад за крыло, зажатое в какой-то болевой прием. Все мои чувства, весь разум был направлен на незнакомку, за которой я гонялась вот уже почти год, и лишь однажды видела вживую. Неприятное ощущение в крыле стало слишком докучливыми, поэтому я, не глядя, вновь отмахнулась, отправив кого-то настырного в новый полет, закончившийся среди одоспешенных тел, тоже пытавшихся подобраться ко мне поближе. Для чего они пытались что-то сказать мне, для чего пытались остановить? Гораздо важнее для меня были странные кольца на левой передней и задней конечности пони – точно такие же, какие были и у меня. Два на передней, и три на задней – наверное, это что-нибудь означало, как и ее метка в виде белой театральной маски, в гротескной ухмылке разинувшей чернеющий рот.

— «Ты ничего обо мне не знаешь» — до странности тихим и спокойным голосом ответила я, подходя все ближе к креслу, где скрючился бывший единорог, с опаской поворачивавший в мою сторону искалеченную голову – «И ты, я вижу, ничего не знаешь о том, кого зовешь «дядюшкой». Или знаешь? Тогда ты такое же чудовище, такая же мерзкая тварь, как и он?».

— «Я?!» — возмущенно запищала та, отскакивая от кресла, и становясь передо мной в позе крайнего возмущения. Только крыльев, упертых в бока, не хватало. Весь ее вид, вся надувшаяся от возмущения мордочка была мне настолько знакома, что я невольно хрюкнула от нервного смеха, глядя на задрожавшую от обиды и возмущения нижнюю губу незнакомки – «Я не чудовище! И он не чудовище! Это ты сделала столько зла, что тебя боятся все – и грифоны, и эти дикие, лохматые земнопони, и даже пегасы – те тоже боятся тебя!».

— «Как тебя зовут, а?» — не выдержав, все же задала я тот вопрос, который должна была задать с самого начала. Который, как я чувствовала, должен был определить всю нашу судьбу. Это чувство табунами мурашек бегало по моей шкурке, зудело на шее и между лопатками, вынуждая признаться самой себе, что я боялась, и в то же время, жаждала услышать ответ – «Раз ты так хорошо меня знаешь, что даже притворялась мною, причем даже хорошо знавшие меня пони так ничего и не заподозрили, то будет просто нечестно, если мы не познакомимся, правда?».

— «Убииии! Е хофоииии!» — простонало чудовище в кресле. Лишенное ушей, глаз и языка, оно все же могло говорить с помощью надетого на него воротника, белый кристалл которого мерцал с каждым словом, выдавая ровный, неживой, механический шум. Ему оставалось только артикулировать, шевеля высохшими, пергаментными губами, чтобы получалось какое-то подобие речи, и это была еще одна загадка – как это могло происходить, если тела одержимых становились резистентными к магии этого мира? Загадка, ответ на которую мог бы дать лишь создатель этих камней.

— «Все хорошо, дядюшка Боунз. Я не боюсь эту злюку» — гордо вздернув носик, сообщила ему земнопони. Да, она была лишена крыльев, которые не могли бы спрятаться под коротким, в обтяжку, жилетиком и небольшим плащом-пелеринкой, прикрывавшей ее плечи и часть спины – «Меня зовут Руби».

— «Раг! Раг, ты меня слышишь?» — с трудом повернув голову, я попыталась оторвать глаза от стоявшей напротив кобылы, но не преуспела, поэтому опознала подошедшего лишь по голосу. Ник осторожно приблизился, уже не рискуя хватать меня за части моего организма, и с опаской попытался вклиниться между нами – «Я пытался тебе это сказать, но ты не слушала».

— «А она никогда не слушает. И делает только плохое!».

— «Правда? А ты?» — с трудом разлепив губы, поинтересовалась я.

— «Я никогда никому не вредила. Я же не вредина, и не злюка, как ты!» — с убежденностью заявила эта странная пони – «Если бы не я, ты бы наверняка убила бы дядюшку Боунза, злюка! И когда остальные разбежались, только я его спасла!».

— «А зачем?».

— «Что? «Зачем»? Почему ты спрашиваешь такое?» — растерялась она.

— «Зачем ты спасала его, Руби?» — по телу разлилось очень странное спокойствие, приглушая окружающие нас звуки, оставляя после себя лишь тень шороха снежных хлопьев, словно белоснежные перья, падавшие где-то вдали – «Я не знаю, кто ты такая, и откуда взялась, но мне кажется, что мы очень похожи – внешне, я имею в виду. И мне кажется, что я видела… Нет, что ты мне когда-то снилась. Глупо, правда? Я никогда не видела тебя во сне, но мне кажется, что все-такие ты мне снилась».

— «Ну… Это и вправду странно» — настороженно ответила та, но я видела, что она задумалась, словно ребенок, которому вдруг встретилось что-то странное и неизведанное на пути, и он еще не решил, бояться ли этого, или с восторгом исследовать нечто новое для себя.

— «Мне снилось, что кому-то, кого я знаю, грозила опасность. И что этот кто-то попытается сделать что-то смелое, но очень глупое, подражая мне» — память с трудом просыпалась, отбрасывая прочь воспоминания об ужасах и тревогах, добираясь до чего-то поистине важного, скрытого под ворохом сиюминутных страхов и проблем – «И я пыталась разыскать того, кто был в моих снах. Послала множество грифонов и пони, чтобы они отыскали… Тебя? Это была ты? И поэтому я не видела тебя во сне, правда?».

— «Ну… Я не знаю» — смешно сморщив нос, Руби задумалась, с неловкостью потирая копытом переднюю ногу. Я не знала, сколько было ей лет, но мне казалось, что она была очень и очень молода, почти подросток, с такой же лабильной психикой и сменой чувств похожей на вращающийся калейдоскоп — «Это звучит как-то странно, правда?».

— «Да. Очень» — почему-то смутившись, я опустила глаза, после чего отдернула копыто передней ноги, точно таким же жестом решившее потереть то самое место, по которому змеился багровый рубец – «Просто потом началось наступление Мглы, чудовища полезли изо всех щелей, и нам пришлось спасать всех в Грифоньих Королевствах от этой жути. И я потеряла ваш след. Ты вернулась в Эквестрию?».

— «Уууубииии…».

— «Да. Вернулась, раз уж я тут» — успокаивающе погладив хвостом вздрогнувшего от ее прикосновения единорога, смело ответила та – «А про остальных я тебе ничего не расскажу!».

— «Ты про трех пони с черными глазами? Моу, Стива и какую-то психованную кобылу?» — презрительно фыркнула я. Этот звук получился неожиданно гулким, заставив кряхтевшего что-то в своем кресле Колхейна вжаться в высокую спинку – «Про них я знаю. Они… Они тебя не обижали?».

— «Нет. Дядюшка Боунз им запретил. Но они все равно мне не нравятся» — сморщилась кобылка – «Мистер Стив все время мрачный, а мистер Моу на меня все время странно смотрит, когда думает, что я не вижу. А мисс Ромалла меня не любит. Но она никого не любит, кроме мистера Моу, поэтому я просто с ней не разговариваю».

— «Точно? Или ты боишься сказать правду?».

— «Девочка не выглядит испуганной жертвой насилия, Раг» — негромко заявил Маккриди. Не сумев влезть между нами, он сделал шаг назад, но так и не отходил от меня, словно и в самом деле ожидая, что я сделаю что-нибудь нехорошее. Интересно, и почему? – «Поверь моему опыту. И она почему-то просто вылитая твоя копия».

— «Хорошо. Иначе я просто уничтожила бы этих тварей» — про слова о копии я решила не думать. Не сейчас. Потом. Да, потом.

— «Да? Как ты сделала с дядюшкой Боунзом?» — подпрыгнув, вновь завелась эта странная кобылка – «Ты покалечила его, сделала ему больно! И не только ему!».

— «А, Боунз…» — сладко улыбнулась я, ощущая сама, насколько злобной выглядит эта ухмылка – «Добрый дядюшка Боунз. Кстати, Руби, а он не рассказывал тебе, как мы с ним познакомились, а? Мое среднее имя звучит как сталлионградское, ты знаешь об этом? Такой славный город, где мы в первый раз увидели с ним друг друга… Правда, Боунз? Или мне лучше называть тебя твоим настоящими именем, мистер Колхейн?!».

— «Убииии! Беииииии!» — простонал этот обломок пони, вдруг вскакивая со своего кресла. Скрипящие конечности его разогнулись, делая похожим на кузнечика или худосочного паука, вцепившись в не ожидавшего такой прыти Маккриди, и оттолкнув того в сторону, потянулись ко мне – «Беииии! Оа ебя убъет! Я ее адехшу!».

— «Боунз, Боунз, ну для чего так кривляться?» — поморщилась я. Шаг в сторону, секущий удар по нелепым железным конечностям крылом и передней ногой, после чего тот с глухим стуком приземлился на пол. Другим крылом я удерживала в стороне Руби, отчего-то решившую вцепиться в мою гипертрофированную конечность, с рычанием пытаясь ее прокусить, пробившись зубами через прикрывавший ее кольчужный чехол и изогнутые стальные накладки, защищающие от ударов переднюю часть крыла. Признаться, я нашла это чрезвычайно забавным – «Можно подумать, я тут только и делаю, что бегаю по всей стране, убивая то одного, то другого. А вот ты, и твои приятели, только этим и занимались, пока я тебя не остановила. Может, присядем вон там, возле камина, и вспомним старые-добрые времена? Когда ты еще был при всех своих органах и конечностях, я была еще глупой и беременной пегаской, после чего расскажем малышке Руби увлекательную историю истязаний и пыток, которым ты подвергал меня долгое, долгое время в подвалах того терминала, обломки которого находятся не так далеко отсюда».

— «Это все вранье!» — свирепо щурясь на меня, словно страдающий от аллергии китаец, заявила пятнистая дурочка. Странное дело, я не чувствовала исходящей от нее угрозы, словно мое внутреннее чувство опасности при виде нее заклинивало в положении «забавная, и не опасная».

— «Разве?» — подтянув к себе нещадно обгладываемое крыло, я прикинула на глаз, сколько времени ей потребуется на то, чтобы прокусить первый слой латных накладок. Выходило не так чтобы мало, поэтому я решила, что у меня хватит времени, чтобы поговорить – «Ты еще не знаешь, наверное, как не знала когда-то и я, что правда – это самое сильное оружие, которое может ударить сильнее, чем любая ложь. Для чего мне врать, сама посуди? Для чего мы все здесь собрались, рискуя отправиться под трибунал? Чтобы просто поиздеваться над каким-то там бедолагой, который говорить-то нормально не в силах?».

— «Да! Потому что ты злая!».

— «Или потому, что мы хотим спасти нашу подругу, которую твой замечательный «дядюшка» приказал схватить и спрятать от ее мужа, вместе с детьми» — предположила я, глядя в искрящиеся от злости глаза над сгибом моего крыла – «Как странно получается, Боунз – снова кобылка, снова два жеребенка… Надеюсь, ты не приказал делать с ней то, что делал со мной, а?».

— «Мисс, прекратите этот балаган!» — услышав мою последнюю фразу, Хай отодвинул плечом легионеров, сопевших у меня за спиной, и твердо подошел к креслу Колхейна, окинув того неприязненным взглядом – «Моя жена и мои дети похищены по приказу этого… Этого пони. Он и его помощники удерживают ее в каком-то месте, чтобы я не мешал их планам. И если вы сами в этом замешаны…».

— «Я ничего такого не знаю» — прекратив терзать мое крыло, из которого она все же сумела добыть как-то выбившееся из кольчужного чехла маховое перо, сердито ответила Руби. Отбросив в сторону мою нелепую и наверняка невкусную пархалку, она сердито и как-то растерянно посмотрела то на меня, то на поникшего в кресле единорога – «Я не верю, чтобы дядюшка Боунз мог сделать такое. Он странный, конечно, но он всегда был добр и вежлив с окружающими».

— «Мисс Руби, вспомните, о чем я вам говорил» — убедительным голосом произнес Ник, все же умудрившись втиснуться передо мной, отжимая назад мою возмущенно фыркнувшую тушку – «Мы и не думаем посягать на жизнь и здоровье вашего «дядюшки». Мы не хотели причинить вам вред. Но нам нужно узнать, где плохие пони держат семью этого офицера. Понимаете? Они запросто могли войти в доверие к мистеру Боунзу, и пользуясь состоянием его здоровья, отдавать приказы от его имени. Поэтому нам нужно знать, кто мог сделать это. Подумайте, пожалуйста. Вы же не хотите, чтобы по вашей вине пострадали невинные пони?».

— «Эй, а я тут при чем вообще?!».

— «Никого не напоминает?» — обернувшись ко мне, грустно покачал головой Хай, заставив обиженно скривиться от этой дешевой подначки. Неужели я тоже так тупорыло и упрямо стою на своем, даже когда окружающим давно понятно, что я абсолютно не права?

— «В ухо тресну» — тихо пообещала я.

— «Дядюшка никогда не обсуждает при мне работу. Говорит, что хочет оградить меня от скучных дел стариков» — замотала головой пятнистая земнопони, оглядываясь на скрючившегося в кресле Колхейна, которого забросило туда мое свободное крыло – «И я никогда не слышала, чтобы он требовал от приходивших к нему пони причинять кому-нибудь вред. В отличие от этой злюки!».

— «Я знаю мисс Раг довольно давно. Мы познакомились с ней в очень мрачных обстоятельствах, и я верю ей, мисс» — увидев ткнувшее в меня копыто, я сморщилась, и показала пятнистой поньке язык, заставив ту сердито нахмуриться – «С ней и в самом деле случилось что-то ужасное несколько лет назад, и она винит в этом мистера Боунза. Но не волнуйтесь – я ни за что не позволю ей причинить ему вред. Понимаете? Но для этого вы должны довериться нам, и рассказать, не знаете ли вы, где может находиться белая кобылка со сломанными крыльями, и два ее жеребенка».

— «Пегаска? Со сломанными крыльями?» — вдруг насторожилась Руби, заставив меня вздрогнуть от столь быстро сменившегося настроения, выдавая себя шорохом кольчужных звеньев на крыльях – «Да, кажется, я помню такую…».

— «Ууубиии!» — застонал Колхейн.

— «Однажды я попала на какую-то мануфактуру, когда занималась… кое-какими делами. У меня такое получается на раз-два, ведь я могу находить разные ходы, которые другие не замечают, поэтому я иногда попадаю в разные места. Всякие места» — брошенный на меня быстрый взгляд яснее ясного поведал, какими такими делами она занималась. Я набычилась, но эта проходимка уже глядела на Ника, нагло игнорируя мой кипящий возмущением взгляд – «Там было много разных существ, и среди них я заметила белую грустную кобылу. У нее была такая странная повязка на груди, под которой были плохо двигавшиеся крылья, и маленькие жеребята на спине. Ее заставляли работать, и большой, грубый мастер ругался все время на нее, пока я отдавала посылку, но другой, алмазный пес, ей даже помогал. Вот и все, что я помню».

— «Прекрасно, мисс Руби! Вы молодец!» — добрым голосом деда Мороза, в сотый раз услышавшего стишок про елочку от стесняющегося карапуза, сказал Ник, резким движением задней ноги отталкивая прочь дернувшегося вперед Хая – «Как только я вас увидел, что сразу понял, что вы образцовая гражданка и пони с доброй душой. А теперь подумайте, только очень-очень хорошо вспоминайте, изо всех сил – где была эта фабрика?».

— «Ну, я точно не знаю…» — мне показалось, что скрип моих зубов был слышен от этого острова до Бастиона. Мы были так близки, и вот теперь эта выскочка решила вдруг поломаться?! – «Знаете, мистер Мак-что-то-там, когда я хочу куда-то попасть, то просто иду вперед. Потом вижу дверь, или проход, и сворачиваю туда. Потом снова иду, и ноги сами приводят меня, куда нужно. Это весело, и я всегда говорила дядюшке, что это настоящая магия. Никто никогда не находит эти проходы, которые я нахожу, но я помню, что в этом месте было много полосатых пони. Зебр, да?».

— «Зебр, зебр… Район эмигрантов с южного континента!» — пробормотав себе что-то под нос, вскинулся вдруг Хай – «Брыклинский мост, на другой стороне города! Под ним целый квартал, где живут дромады, зебры, и другие существа с юга».

— «Квикки что-то говорила про фабрику, где она меняла зебрам станки» — закивала я, мучительно пытаясь припомнить тот разговор, во время которого мы познакомились с шоколадной единорожкой. Как же давно это было… Два, три, четыре года назад? – «Выдвигаемся?».

— «Оу! Оу! Я покажу!» — непонятно с какой радости запрыгало это странное существо, отдаленно напоминающее нормального пони. Ему бы еще крылья огромные, и непроницаемо-черные, как стеклянные пуговицы, глаза… Вот ведь блинский хрен! Да это враки все! Я совсем не такая!

— «Погоди, Скраппи» — замешкавшись, обратился ко мне Хай, пока я свирепо таращилась на это исчадие тартара, очень обидно показавшее мне язык – «Ты же понимаешь, что мы не можем бросить все и улететь, верно? Нужно, чтобы кто-то остался, и встретил гвардейцев, которые наверняка уже сюда летят».

— «Вот Ник их и встретит» — с ходу решила я, пытаясь обойти вышеназванного жеребца, чтобы добраться до этой пятнистой гадины, которая уже околачивалась возле дальней стены, шаря зачем-то по ней копытами передних ног – «Он ведь из одной с ними организации, верно?».

— «Неверно. И ты очень быстро забыла про мое требование, так?» — с ходу отбрил меня синешкурый, набрасывая на плечи снятую до того куртку – «Я не хочу нигде фигурировать в этом деле, и не собираюсь встречаться со своей начальницей, которая наверняка сюда прилетит. Зато я знаю, кто найдет с нею общий язык».

— «Эй! Вы это что, серьезно?» — опешила я, отвлекаясь всего на секунду. Но ее хватило пронырливой самозванке, чтобы нашарить что-то между деревянных панелей, и когда я вновь бросила на нее взгляд, за спиной кобылки виднелась какая-то узкая дверца, похожая на ход для истопника или служебный проход – «Ник! Хай! А… А как же я? Я ведь лучше собаки!».

— «Раг, я не знаю, о чем ты вообще говоришь, но мне кажется, что это единственная возможность» — приняв решение, Хай не собирался медлить, и по взмаху его крыла толкавшиеся в приоткрывшихся дверях легионеры с грохотом посыпались по парадной лестнице прочь, на улицу, собирая своих подчиненных – «Да, я знаю, что рискую всем, оставляя тебя с этим пони наедине. Но ты обещала мне помочь спасти Черри и малышей, поэтому я готов рискнуть. Понимаешь?».

— «Вот вы гады!» — топнула я, свирепо глядя на окружавших меня пони. Похоже, Астред Лингрен^[30] тут никто не читал, и мой возмущенный писк остался непонятым – «Да я ж его тут же прирежу, не успеете вы отлететь!».

— «Мы обещали мисс Руби что не причиним вреда никому, включая мистера Боунза» — оглянувшись в дверях, напряженно посмотрел на меня Ник. Кажется, он тоже считал это не самой лучшей затеей, но выбора у него было еще меньше, чем у Хая, который мог, при известном численном перевесе в бойцах, просто послать прилетевшую гвардию в жопу. Ну, и если бы набрался такой же наглости, какой, по мнению окружающих, отличалась одна непоседливая пятнистая пегаска – «Ты же понимаешь, Раг, что мне было бы очень неприятно узнать, что ты нарушила данные нам, и мне лично, обещания?».

Еще раз подарив мне холодный, многообещающий взгляд, Маккриди резво поскакал вслед за улетающими пегасами. Наверное, он вновь проделает весь путь на Фризе, и будет развлекаться до самого утра, обыскивая район, целиком состоящий из фабрик, заводиков и мануфактур, в то время как я была вынуждена мерзнуть тут, в истоптанном, загаженном зале, на сквозняке из разбитых окон, в компании старого недруга, и не менее странной пятнистой… А кстати, где она там?

— «Эй! Руби! А ты почему не уходишь?» — я вновь ощутила, что перестала что-то понимать. Мир вокруг вновь превращался в какое-то странное, чужое место, в котором я, лишенная какой-либо опоры, вновь скользила, как камень, летящий над темной водой. Но вода замерзла, и я скользила по темному льду, овеваемому поземкой – одинокая, чужая этому миру, брошенная всеми точно так же, как я бросила их сама. Повернувшись, я увидела, как кобылка заботливо подтыкает плед под спину и бока гудящему ей что-то жеребцу, и судорожно вздохнула. Я не знала, что собиралась делать дальше, пока мой взгляд не упал на подушку, еще недавно лежавшую возле стола. Стол превратился в обломки, пол был затоптан и исцарапан копытами, облаченными в тяжелые накопытники и сабатоны, а коврики для сидения валялись, отброшенные, у стен. И посреди этого хаоса, щепок, стекла и ошметков мокрого снега, наметаемого ветром из разбитых окон, лежала эта элегантная подушечка, на которую еще недавно присаживались посетители, внимая неразборчивым словам хозяина особняка. Откуда она тут взялась, и как оказалась в моих копытах? Я не знала, о чем думали оставшиеся со мной Кавити и пара ее подчиненных, облаченных в свою устрашающую, на их взгляд (и забавную из-за пурпурного цвета, на мой) броню, но в отсутствие Хая ни одна из них даже не попыталась мне что-либо возразить, когда я медленно двинулась к креслу.

— «Я хочу узнать, насколько все это правда» — оставшись одна, без таких надежных, сдержанных Ника и Хая, она подрастеряла свою наглость и весь свой напор, превратившись в самую обычную молодую кобылку, с озабоченным видом крутившуюся возле креса с покряхтывающим «родственником». Тем, кто наконец-то, после нескольких лет, был наконец-то в моих копытах – «И если все подтвердиться, то у нас с дядюшкой будет очень серьезный разговор».

— «Как мило. «Если», надо же!».

— «Да. Он обещал мне, что не станет делать ничего плохого тебе, и твоим малышам. Они такие очаровашки!» — вспомнив весело свистящих близнецов, продавших родную мать за вкусные овсяные печеньки, Руби расплылась в бесшабашной ухмылке – «Мы с ними тотчас же подружились. Даже не верится, что они твои дети, ведь ты такая злюка».

— «Да что ты говоришь!».

— «Может быть, это потому, что у тебя не было велосипеда?» — не знаю, что я собиралась делать с подушкой, вплотную приблизившись к креслу Колхейна. Наверняка то, что должна была сделать давным-давно, несколько лет назад, но так и не решилась, не собралась. Но той зимней ночью, в полуразгромненном особняке, я была готова завершить последнее оставшееся между нами дело. Или мне это только казалось? И если нет, то почему я остановилась, сбитая с толку этим странным вопросом?

— «Н-нет… Не было».

— «Вот! А когда мы купим тебе велосипед, ты станешь добрее» — вздохнула успокоенная своим умозаключением дурочка. Обернувшись, я лишь беспомощно развела крыльями, увидев смеющиеся глаза своего декана и ее подчиненных, из которых уходило то напряжение, которое охватило легионеров при виде появившейся в моих копытах подушки. Представив себя на велосипеде, с визжащими от радости близнецами, бегущими по дороге за матерью, судорожно пытающейся удержаться на вихляющем металлическом или деревянном чудовище – были тут и такие допотопные агрегаты! – я тихо хрюкнула, не в силах сдержать рванувшийся наружу нервный смешок – «Вот видишь? Тебе сразу стало веселее!».

— «Ага. Просто безудержное веселье… Кстати, ты, кажется, хотела куда-то идти?».

— «Я боюсь оставлять его с тобой» — поколебавшись, честно ответила та, поглядывая на приоткрытую дверцу, за которой я разглядела кусочек какого-то узкого коридора из красного кирпича, залитого тревожным светом алых фонариков, цепочкой алых капель уходящих куда-то под землю – «Ты должна пообещать мне, что не причинишь ему вреда. Ведь он сдержал свое обещание, правда? Теперь твоя очередь пообещать мне не трогать моего дядю Боунза».

 Я промолчала, бесцельно комкая в копытах подушку. Пообещать? Это можно. Успокоить эту наивную дурочку. Отослать прочь легионеров. Всего на минуту остаться вдвоем с этим убийцей, преступником, мучителем, палачом – и… Сколько всяких диагнозов можно поставить внезапно умершему существу! Тем более старому, склонному к внезапным ухудшениям и без того подорванного здоровья, да еще и помариновавшемуся несколько часов на холодном зимнем ветру. Да, будут раздумывать. Будут подозревать. Но кто об этом узнает?

«Я буду знать» — мысль была короткой и ясной, как удар ладонью по разбухшей от влаги доске. От него по телу расходились колючие волны, ощущаемые всем моим естеством, порождая занимающееся ощущение недовольства, причем недовольства собой. Своими поступками и даже мыслями, словно тело само протестовало против задуманного разумом – «Я буду знать и помнить».

— «Мы поможем вам, мэм» — вздрогнув, я подняла глаза на Кавити, непонятно когда успевшую оказаться рядом со мной для того, чтобы притронуться раскрытым крылом – «Мы поможем не совершить ничего такого, о чем вы потом будете жалеть, мэм».

И я отступила.

Я отступила, Твайлайт! Я сделала шаг назад, затем другой, и отвернувшись, уставилась в чернеющее окно, ощущая, как ледяные пальцы глядят мои щеки, стряхивая с них набегавшую влагу, превращая ее в крошечные льдинки, с тихим шорохом рассыпавшиеся на ветру. Да, я знала, что теперь буду корить себя за это всю свою оставшуюся жизнь, которой, возможно, оставалось не так уж и много, но я не могла поступить по-другому, пойми. Если пони – те самые, которые приходили в ужас от любого насилия, и всеми силами пытались его предотвратить – ясно сказали мне, что я сама становлюсь похожей на тех, за кем охотилась все эти годы, то что я могла им возразить? Да, это звучит глупо, наивно, выспренно – но это то, как я могу объяснить охватившее меня чувство. Даже если те, с кем ты билась бок о бок, говорят тебе, что ты поступаешь неправильно – быть может, дело уже не в них, а в тебе самой? С годами пламя ненависти не потухло, но переродилось, став жаром углей, злобно ждущих своего часа под толстым слоем золы, и вот теперь, когда цель была, казалось, так близка…

«Наверное, это было слишком самонадеянно – пытаться стать защитником пони. Не способная защитить даже себя, я превратилась во что-то странное, пугающее, и окончательно потерялась в этом холодном, туманном лесу. Даже близкие говорят мне, что я поступаю неправильно… Но заточка, которой пырнули Графита – она тоже должна научить меня смирению? Или тому, что я должна не пускать все на самотек, а сделать то, что должно, своими копытами? А может быть, это намек, что мы еще не готовы?» — от раздирающих меня мыслей голова гудела и наконец разболелась. Лишь ледяные ладони зимнего ветра, то поглаживавшие, то хлеставшие меня по щекам, приносили толику облегчения, позволяя забыть об этом недобром, болезненном чувстве, поселившемся где-то в черепе, позади глаз – «Но тогда почему мерзавцам все можно, и сделав порядочно мерзости, им достаточно всего лишь прикинуться слабыми и беззащитными, чтобы тотчас же пробудить в окружающих сочувствие и жалость? Кто-нибудь посочувствовал мне в том подвале? Или той несчастной кобылке, которую замучали до меня?».

— «Вы хотели идти, мэм? Тогда самое время» — услышала я позади негромкий голос Госсип, когда цокот направлявшихся в мою сторону копыт оборвался на полушаге, остановленный чьим-то покрытым кольчугой крылом. Что ответила эта пятнистая пони, я не расслышала, или скорее, даже не поняла, глядя вперед, в темноту – и в то же время пристально вглядываясь во тьму, что свила свое гнездо внутри меня. Она казалась продолжением ночи, царившей за окном, и даже завеса из редкого мокрого снега не могла скрыть за собой стену мрака. Ни одного огонька, словно не было города, подковой окружавшего остров, только заунывный шум ветра да холод, ледяными пальцами пробиравшийся под доспех. Я лелеяла чувство собственной правоты, упивалась им, как упивалась местью, которой даже похвасталась перед теми, кому доверяла… И тем больнее было осознавать, что все, полагаемое мною незыблемым, ушло, просыпавшись черным песком между копыт. Колхейн оказался слишком живучим, окружавшие его пони оказались слишком добры, теневые воротилы оказались слишком умными, и в конце концов, я осталась ни с чем – лишенная сострадания, которое полагала ненужным, лишенная мести, и даже лишенная сочувствия тех, кого полагала своими союзниками, прошедшими со мною бок о бок через огонь, воду и медные трубы. Даже для них оказалось отталкивающим то, как я начала поступать, и как знать, не было ли это последним звоночком перед той мягкой камерой, где находят приют страждущие умы.

Кстати, мне давно следовало бы написать в Кантерлот и узнать, как проходит лечение того бедолаги, оказавшегося жертвой посттравматического стрессового расстройства. Настоящего птср, а не той лабуды, в которую этот диагноз превратили истеричные ипохондрики, с радостью приписывающие себе недоказуемые болезни, и я, ставшая жертвой местных диагностов.

Наконец, я нашла в себе силы обернуться, и посмотреть в глаза тем, кто еще недавно были моими подчиненными. Было странно не увидеть в них осуждения – только обеспокоенность, да и ту я приписала нежеланию связываться с опасной сумасшедшей, в которую я вновь превращалась, несмотря ни на что.

«Как же мне не хватает вас» — пришла в голову мысль, когда я медленно шла к креслу единорога. Пятнистая незнакомка исчезла, как исчезла и дверь, через которую она улизнула, и я почему-то была уверена, что не найду ее, даже если переверну вверх дном весь дом, и выломаю стену киркой и ломом. Оставшись один, постаревший обломок пони тяжело дышал, подрагивая на холодном ветру даже под пледом, и я обнаружила, что даже стоя над ним, с подушкой, валявшейся соблазнительно близком к копытам, не испытываю ничего – не злобы, ни сочувствия, ни прощения. Я просто разглядывала холодную темноту, царившую у меня внутри.

— «Почему?» — наконец разлепив ссохшиеся губы, прохрипела, глядя на свою жертву, согнувшуюся при звуках голоса палача – «Почему это не так… Все не так. Не так все должно было быть».

— «Потому что месть не приносит облегчения, мэм» — произнесла Госсип. Все это время она неслышно стояла у меня за спиной, готовая перехватить мою ногу, уже цапнувшую за угол подушки – «Только время. Понимаете?».

— «Но это значит, не мстить?».

— «Не месть. Правосудие» — оставшиеся кобылы и жеребец подошли, касаясь меня своими боками, словно пытаясь подержать через разделявшие нас ткань, войлок и металл теплом своих тел – «Мы сдадим его гвардцейцам, и через несколько суток его уже будет допрашивать детектив. И он сознается во всем, что сделал. И пони будут его судить».

— «Да. Пони будут» — выдохнула я. Его будут судить – но что может всплыть на этом суде? Чем это будет грозить тем самым пони, которые решат осудить зло, но вместе с этим узнают, что среди них бродят настоящие ожившие мертвецы? Тела, одержимые существами из далекого прошлого этого мира – что принесет это знание пони? И что будет, когда все узнают о том, как с этим связаны принцессы? Не на это ли рассчитывали теневые воротилы Д.Н.А., так удачно для них не обнаружившиеся в этом особняке? И не был ли Колхейн той приманкой, на которую решили поймать меня саму, подцепив за небо острым крючком закона с нанизанной на него наживкой из этого покалеченного существа?

«Планы внутри планов, а внутри них – другие планы».

— «Мы… возьмем его с собой» — наконец, выдохнула я, испытующе покачав кресло со сжавшимся в нем единорогом. Нет, оно было слишком тяжелым. Нужно было найти что-то более легкое, и теплое к тому же. Доставить в Бастион ледышку лишь для того, чтобы прикопать ее где-нибудь над обрывом, или экстренно переправить к врачу, было бы равно глупо – «Поэтому ищите теплые одеяла, из которых мы соорудим переноску. Или посмотрите, может тут какая-нибудь повозка имеется».

— «Официально санкционированный киднеппинг?» — удивилась Госсип.

— «Мне нравится твой образ мыслей, декан!» — огрызнулась я. Принять решение – это благо. Я приняла его, и мир, каким бы скользким, пустым и темным не казался, теперь был полем деятельности, полем боя, которое нам предстояло пересечь, или использовать в своих целях – «Но пока это только задержание. Его дальнейшую судьбу будут решать другие. Но я не оставлю его здесь для того, чтобы он вновь скрылся где-то на просторах страны, и в тиши частной клиники вновь учил пони злу».

— «Е тхохай Уби!» — простонал мерзавец. Раньше его голос заставлял мое тело дрожать, ощущая как по нервам проходится невидимый наждак, но теперь это монотонное гудение, дополненное артикуляцией кривившихся губ, вызывало только глухое раздражение. Да, Госсип была права, ненависть перегорела, оставив холодный и горький вкус пепла от давно сгоревшего костра. Ковыряться в нем – только пачкаться в золе и пепле, все больше и больше замазывая себя, пытаясь вызвать прежние чувства, и глядя на обрубок этого существа, уже не человека и больше не пони, я вдруг начала понимать, в какую пропасть катилась. Провозгласив себя палачом, я едва в него не превратилась – в наслаждающееся чужими страданиями, опустившееся существо, мало чем отличающееся от тех, за кем он должен следить. И именно это пытались объяснить мне окружавшие меня пони. Неловко, не всегда правильно, но именно это я была обязана понять – так, как учили меня принцессы.

«Не стала ли?» — мысленно спросила себя я, глядя на вцепившегося в мою ногу Колхейна. Его тонкие, паучьи конечности бессильно скользили по укрывающей мою ногу стали, но он все же цеплялся за нее, пытаясь что-то гудеть, не видя, что я не осознавала его слова. И сама же ответила себе, ощущая занимавшийся в глубине души стыд — «Нет. Еще не стала. Но была очень, очень близка».

— «Я не убиваю просто так, без причины, Колхейн. Но я хочу знать, кто она» — повинуясь моему кивку, пони выскочили в коридор в поисках необходимых для переноски предметов, оставив меня наедине с человеком, заключенным в теле единорога. Опрометчивое решение, надо сказать, ведь без их поддержки темнота вновь распахнула свою жаждущую утробу. Бездонную. Терпеливую. Ждущую – «Я не самое умное существо, но я знаю, что у тебя нет семьи или любых других родственников. Никто не посещал тебя в госпитале, кроме бывших партнеров по бизнесу. Так откуда взялась эта пони, которую вы пытаетесь выдавать за меня? Для чего? Неужели просто для того, чтобы обгадить мою репутацию, об которую копыта не вытирал разве что только ленивый? К чему-то по-настоящему крупному вы бы не подобрались, поэтому я хочу знать, в чем был смысл этой клоунады! И лучше бы тебе заговорить».

— «Эо пыл пыкас…».

— «Приказ. Отлично. Чей?».

— «Тохо, хто тепя ненавитит» — тщательно выговаривая слова кривящимися губами, проскрипел мой бывший враг. Бывший, потому что теперь я видела, во что можно превратиться, когда хочется жить несмотря ни на что, вопреки логике, здравому смыслу, и чувству собственного достоинства.

— «А, тот загадочный единорог» — при упоминании об ученике Брайта Колхейн злобно скривился – «Какой пронырливый, однако, господин. И что, где же он теперь?».

— «Икто е внает».

— «Ничего, найдем, дай срок. Сама найду, лично. И никакие Стив, Моу, и прочие ублюдки из прошлого ему уже не помогут» — пообещала я, услышав резкий свист за окном. Кажется, на улице начиналась какая-то движуха, и мне оставалось надеяться на то, что это было связано с моими распоряжениями, а не прибытием сил правопорядка. Сейчас это было бы слишком некстати – «Знаешь, Колхейн, меня всегда удивляло то, что ты, попав в это тело, не обратился за помощью. К любому настоящему единорогу, к властям… К принцессам, в конце-то концов! Все знают, все говорят о том, что они правят этой страной, и что они готовы помочь каждому своему подданному. Даже преступники, ожидающие суда, обращаются к ним за справедливостью – так почему так не сделали вы?».

Старик долго молчал, жуя тонкие губы под звук холодного ветра, настойчиво подталкивавшего меня в спину, которой я загораживала от него кресло врага.

— «Я уе устечауся с их ушеницей» — наконец, горько произнес он, и эти слова заставили меня забыть о ледяном сквозняке – «От фто шо мною штало. Какоф ушитель, такоф и уфеник».

Теперь была моя очередь долго молчать.

— «Ты посеял ветер, и пожал бурю» — произнесла наконец я. Что за чудовищный размен обвинениями мы затеяли, под грустный, тревожный напев холодного, мокрого ветра? Для чего терзали друг друга словами, когда все, казалось бы, давно было сказано? Но нет, мы не удержались, и вновь вскрыли старую рану, копаясь в ней кровавыми пальцами, пытаясь выдавить сукровицу и гной. Я не знала, что стояло перед глазами этого существа – уже не человека, но так и не ставшего пони, но сама видела перед собой Орзуммата, опять простонавшего что-то мне на ухо, и снова спрятавшегося в темноту. Где-то далеко-далеко, в другой части города, дернулся в опечатаном футляре меч, заставив завибрировать невидымые нити, связавшие меня с этим странным и страшным предметом, но я продолжала вглядываться в сидевшего передо мной жеребца, видя лишь расплескавшуюся внутри темноту.

— «Я хочу знать, где мне найти твоих подельников – этого единорога, ту троицу мерзавцев, и твоего доверенного партнера, доктора Вуда» — резкие трели свистков раздавались все ближе, выводя меня из мрачного оцепенения. Да, я подошла вплотную к той бездне, от которой раз за разом оттаскивали меня эти добрые существа, и теперь снова не дали в нее шагнуть, в полете раскрыв жуткие перепончатые крылья. Этот образ я старалась выбросить из головы, когда потянула из ножен свой меч, услужливо ткнувшийся под копыто.

— «А е наю» — как можно тверже произнес Колхейн, всем своим видом пытаясь доказать, что ничего от него мне не добиться.

— «Хорошо. Допустим» — вряд ли кто-то докладывал этому слепцу обо всех своих делах. Хотя воротилы из Д.Н.А. отнеслись к нему с уважением, обращаясь как с тяжело больным, но все еще уважаемым лидером преступной семейки. Вон, даже кровать со всем необходимым устроили в конце кабинета, больше похожую на какой-нибудь экспонат из музея или королевской опочивальни – «Об этом мы еще поговорим. Но я хочу знать все про ту, кем вы пытались меня заменить».

— «Токо имя» — упрямый старик видимо еще не подозревал о полосе светлой стали, уже занесенный над его головой. Поэтому он позволил себе мстительно ощериться, поглядев на меня розовыми провалами, оставшимися на месте вырванных глаз, и тщательно выговаривая слова – «Ее овут Руби «Lastochka» Раг!».

От слов, прокатившихся по кабинету, мое копыто дрогнуло, и меч громко свистнул, вспоров холодный воздух разгромленного особняка.