Стальные крылья: Огнем и Железом

Глава 17: "Тайны уходящего года" - часть 10

Вернувшись в Бастион, я боялась остаться наедине с самой собой и своими мыслями. С чернотой холодной, мокрой ночи за окном. Камер в подвале было не так много, поэтому наименее опасные задержанные остались сидеть на полу возле дверей, с опаской поглядывая по сторонам. Несмотря на задержку, удрать от гвардейцев мы все же успели, улепетнув прямо из-под носа стекавшихся к острову гвардейских отрядов. Увидев, как прибывающие подразделения, одно за другим, гонятся за уносящимися прочь от острова легионерами, я рассмеялась — наша тактика заманивания и ложных отступлений, незатейливо названная кем-то «веер» сработала, и теперь прибывшие гвардейцы испытывали острый недостаток в живых ресурсах, ведь подозреваемые вылетали не скопом, а по двое-трое пони, каждый раз пытаясь скрыться в самых разных направлениях. Само собой, слабоумием или слепотой они не страдали, поэтому все то время, пока мы летели до Бастиона, пыталась придумать оправдательную и очень официальную речь для Армед Фур, когда та явится за мной с кандалами, и всем своим отрядом. Увы, мысли путались и каждый раз перескакивали на Мейнхеттен, видневшийся вдалеке, яркими своими огнями освещая никак не желающую замерзать воду залива. Где-то там, не так далеко, находился еще один остров, мрачно и недружелюбно глядевший в ночь алыми огнями предупреждающих огней на вершинах наблюдательных вышек охраны, бдительно следившей за заключенными. Такого рода заведения тоже были приметами нового времени, понемногу заменяя исправительные работы изоляцией от окружающих, и мне вдруг стало интересно, что думала про это принцесса, когда-то провозгласившая социальной политикой отказ от взращивания криминальной среды. Пытаясь заглушить эти мысли, я пробежалась по Бастиону, проверяя готовность поднятых нами, да так и ожидавших команды на выдвижение, наличных сил. Я отправила еще пару клиньев в тот район, где скрылся Хай, приказав оказать всю необходимую помощь командующему Винду. Я угомонила громко возмущавшуюся погодную команду, попавшую под горячее копыто в подвал Бастиона, пообещав им долгий и вдумчивый судебный процесс по обвинению в соучастии в похищении пони, и прочих противоправных делах, тянущих на пожизненную выработку соли. Я меряла шагами мой-его кабинет, поминутно глядя в темноту за оставшейся не разбитой стеклянной перегородкой. Я…

Я лежала неподвижно, боясь дышать в темной, холодной мгле. Все вокруг было серым и неподвижным, как когда-то, вновь превращаясь в черный песок. Каждое прикосновение заставляло рассыпаться мебель и двери, мимо которых я бежала, и не могла добежать до светящегося дверного проема, маячившего где-то вдали, в конце темного коридора. Каждый шаг вызывал к жизни струи песка, в которые превращался пол, заставляя мои ноги погружаться все глубже и глубже в шуршащую черную бездну. Скользкий, похожий на чешуйки, он проникал в мои уши нос, рот и глаза, заставляя корчиться от удушья под тысячами, миллионами тонн черноты, пытавшихся расплющить мою фигурку. Но когда удушье уже брало меня за горло, и костлявыми пальцами фигуры в черном балахоне начинало выковыривать изо рта рвущийся наружу язык для последнего вдоха, тяжесть вдруг отступала. Нечто огромное появлялось из глубины, и раздвигая черную, шуршащую смерть, выносило меня на поверхность — жалкую, кашляющую, судорожно хватавшую безвкусный, лишенный запахов воздух широко открытым ртом. Хватавшуюся за край громадного хитинового кольца — одного из многих, что опоясывали непередаваемо огромное существо. Медленно выползавшее на поверхность, словно появлявшийся из океанских волн Левиафан, оно замедлялось, и остановившись, лежало неподвижно, терпеливо дожидаясь, пока я избавлюсь от набившегося в глаза и уши черного песка.

— «Почему?» — этот вопрос почему-то казался мне очень важным. Гораздо важнее расстилающегося вокруг, уже знакомого пейзажа, напоминавшего поверхность незнакомых планет. Барханы черного песка расстилались до горизонта, блестя, словно бесконечное море, изрезанное тут и там поднимающимися из него скалами, чернеющими под холодным светом незнакомых звезд. Гораздо важнее громады медленно вращающегося столба непередаваемо огромного смерча, размером с часть континента. Почему он продолжал приходить ко мне в этих снах – таких странных и жутких? Чтобы помучать? Напомнить о содеянном? Заглянуть мне в глаза перед тем, как снова и снова пытать, заставляя расплачиваться за все, что я натворила?

— «Ты должен ненавидеть меня за то, что я сделала. За то, что не услышала, не поняла… За то, что сотворила».

Мой голос был глухим и безжизненным, словно вылепленный из того же песка, что тихо шипел, тонкими струйками поднимаясь по воле холодного ветра, словно курящийся дым.

— «Нельзя ненавидеть огонь за то, что он жжется. Такова сущность огня» — заявил Червь. Несмотря на громадные размеры, голос его походил на низкий женский, или высокий мужской. Казалось, он был поистине лишен пола – «Увидев меня, твоя сущность потребовала действия. Ты – та, кто ты есть, и твоя сущность не может быть изменена. Но ее можно контролировать. Пока кто-нибудь — что-нибудь — не возьмет над тобою верх. Поэтому вас и боятся. Опасаются. Преклоняются вам».

— «Меня боятся и ненавидят. Я сама ненавижу себя».

Тишина. Только нестерпимо блестит антрацитово-черный песок, мягчайшие чешуйки которого щекотали мою потрепанную шкурку.

— «Ты та, кто ты есть» — вновь глубокомысленно заявило чудовище. Прокатившаяся по громадному телу дрожь толкнула вперед древнее существо. Где-то позади извивался гигантский хвост, поднимая в воздух мелко оседающий шлейф черной пыли, на много миль окрест выдавая движение огромного монстра, двигавшегося по поверхности черной пустыни.

— «Проснись» — нужно было вставать. Нужно было двигаться… Но зачем?

— «Спящий должен пробудиться».

Мои ноги и крылья обессилено лежали на громадном кольце, одном из многих, покрывавших Червя. Оно было теплым, странным на ощупь, словно пемза или застывшая губка, и имело странный, тревожащий запах, от которого шерсть шевелилась у меня на загривке.

— «Проснись. Почему ты дрожишь?» — движение ускорялось, и уже не извивающийся червь, а громада древней торпеды, с тупой и смертоносной целеустремленностью несла через черное море свою громадную, сигарообразную тушу, все дальше и дальше от суши, оставшейся где-то за спиной – «Проснись, Скраппи!».

— «Проснись!».

Судорожно втянув в себя воздух, я рванулась вперед, вырываясь из чьих-то лап, крепко вцепившихся в мою задергавшуюся тушку, так не вовремя запутавшуюся в одеяле.

— «Просыпайся, соня! Тебя даже весь этот шум не разбудил!» — я не знаю, откуда оно тут взялось, как и постель, состоявшая из брошенного на пол матраса и кучи белья, в которое я оказалась завернутой, словно мясо в пельмешке. Потребовалось несколько долгих секунд, прежде чем я осознала, что большая комната с раздвижными панелями вместо одной из стен – одна из тех, что были в Бастионе, и что многочисленные головы, заглядывавшие в нее, принадлежат своим. И что обнимавшая меня кобылка тоже была своей, но прошло еще немало времени, прежде чем я до конца осознала, кто же находился передо мной, и с выдохом-стоном обняла вцепившуюся в меня Черри, пытаясь изгнать из мыслей и памяти черное море песка, в котором терялась удаляющаяся полоска, извивающаяся между дюн. Да, это была наша Черри, тормошившая и радостно бормотавшая мне что-то на ухо, пока я обнимала ее, не обращая внимания на то негодующие, то жалобные вскрики, с которыми она прикасалась к моей изуродованной морде. Рядом с нею, в какой-то поношенной котомке, недовольно вопили два маленьких жеребенка – еще совсем крохи, закутанные в кучу не слишком свежих детских вещей, по виду и запаху которых было видно, что стирали их очень и очень давно.

— «Она потребовала сразу же показать ей тебя, когда ты не встретила нас у ворот» — извиняющимся тоном произнес Хай, когда я прижала к себе разрыдавшуюся подругу, у которой, похоже, началась настоящая истерика, и укрыла ее крылом от любопытных взглядов сослуживцев, целой стаей порхавших туда и сюда по центральному проходу этого блока, протянувшегося от первого до последнего этажа, выглядывавших из каждой комнаты, с каждого этажа – «Ты заснула за столом, и не проснулась даже когда мы стянули с тебя эту броню, что здорово напугало Белочку. А уж когда я тащил тебя на спине до этой комнаты, вообще похрапывать начала. Это хотя бы немного ее успокоило».

— «Кого?!».

— «Да так… Не только твой тихушник умеет придумывать прозвища своим подружкам» — хмыкнул жеребец, по одному отдирая от меня копыта тихо подвывающей Черри. Я так со сна и не поняла, что именно он имел в виду, но когда я дернулась за Хаем и парочкой его подчиненных, бережно но твердо уводивших белую пегаску на соседний этаж, как мой взгляд упал на два орущих комочка, лежавших в копытах легионеров. Обалдев от подсунутого им горластого счастья, те растерянно оглядывались по сторонам, и явно не понимали, что же им предпринять по поводу столь важного поручения, и с облегчением отдали свою брыкавшуюся ношу бурчавшему что-то командиру.

— «Тоже мне, кобылы!» — ворчала я, устраивая малышей на чистой простыне, обнаружившейся в стенном шкафу, из которого, собственно, и состояла единственная стена этой комнаты. Вместе с низкими столиками, раздвижными панелями вместо стен, и подвешенными над потолком гамаками, она до боли напоминала какую-то азиатскую ночлежку, и это ощущение только усиливалось при взгляде на весь Бастион изнутри, поэтому я отложила в уголке памяти мысль плотно пообщаться с Квикки по поводу того, откуда она все же черпала свои идеи, когда строила этот дворец, напоминающий вонзенный в землю меч. Что ж, я еще не знала, что когда-то это станет стандартом для построек Легиона в чужих землях, а пока сноровисто раздевала детей, с отвращением отбрасывая в сторону не самые чистые одеяльца и распашонки – «Как с детьми общаться не знаете! Вот куда отсюда делась эта брюхатая кентурия, когда она нужна?».

— «Они в декретных отпусках, на полгода-год, мэм».

— «Сама знаю. Это был риторический вопрос, ведь это я все бумаги подписываю, между прочим» — вздохнула я, царапнув взглядом не вовремя высунувшуюся морду. Эта была мне не знакома – видимо, кто-то из нового пополнения. И видимо, успевшая подтвердить квалификцию, ведь на командующие посты обычно никого за красивые глаза, и список прошлых заслуг, просто не ставили – «Думаешь, кентурион, я только тем и занимаюсь, что с грифонами гоняюсь с огромным мечом?».

— «Нет, мэм. Вы еще халберд используете. И копье. И малый меч. И щит тоже» — принялась перечислять высунувшаяся из-за притолоки другая голова. Кажется, висение вверх ногами ее абсолютно не беспокоило, как и раздававшиеся вокруг многочисленные смешки – «А скажите, вы и вправду стали риттером Грифоньих Королевств?!».

— «Угу. Стала…» — распеленав малышей, я скривилась от запаха немытой шерсти, обильно смоченной детской мочой, после чего отшвырнула в сторону пришедшие в негодность вещи, и сурово воззрилась на хихикающих и перешептывающихся легионеров. Нет, это хрен знает что такое! Не суровая школа выживания для пегасов, а какой-то скаутский лагерь на выезде! Похоже, что без меня тут вообще расслабились, и решили, что жизнь удалась. Тогда понятно, почему их тут топчут все, кому не лень – «Но ничего хорошего из этого не выйдет. Ведь это все явно придумал не маленький принц. Просто кто-то изо всех сил пытался не допустить, чтобы я и в третий раз вернулась в эти Королевства, с дружеским визитом, ведь теперь, с этим сраным титулом, поступать так будет крайне неудобно. Опять же, в случае обострения миролюбия у наших наиболее вероятных союзников с севера, они вполне могут выкатить мне требования прибыть в Королевства, чтобы исполнить свой долг перед верховным сюзереном. И пусть всего на сорок и один день, но сами понимаете, как это будет выглядеть перед остальными. Так что да, это удавка, наброшенная мне на шею. Чересчур узкий поводок на глотке – чтобы кусать и приносить добычу была способна, а проглотить ее уже не могла. Так что подумайте над этим, прежде чем завидовать. Недаром говорили древние, что милость монархов – тяжелая ноша».

– «Оу, как все сложно» — почесав нос, вздохнула та под смешки остальных легионеров – «А вдруг…».

– «Так, ну и чего мы тут расселись? Вам тут что, сенат?! Подняли свои жопы, и метнулись за детскими вещами! Давайте, ищите на складах в междуэтажных перекрытиях – я уверена, что наверняка что-нибудь от этих пузатых да осталось».

— «Надеюсь, вы про вещи говорили, мэм» — снова несерьезно засмеялась какая-то пони, делая знак кому-то чуть ниже по лестнице. Всего лишь декан, но уже не такая молодая, как другие – явно в Легионе не первый год. Я научилась отличать таких с первого взгляда, чувствуя какое-то сродство с этими жесткими, быстрыми, скорыми на расправу кобылами и жеребцами, державшими в страхе весь молодняк.

— «Естественно» — проворчала я, провожая глазами ломанувшихся куда-то вниз легионеров, по мановению чьего-то крыла заложивших лихие кульбиты, и скрывшихся в мэжэтажных перекрытиях. Благодаря какой-то особенности проекта, там было достаточно места, чтобы передвигаться на полусогнутых – для лучшей вентиляции и отопления, как я слышала, но вместе с этим, там было еще и полно места для всяких не слишком нужных вещей, от одежды и продуктовых запасов, до старого оружия и брони. При мысли об этом я каждый раз ощущала охватывавшее меня чувство уюта, а копыта так и чесались забуриться в этот темный, теплый, пахнущий пылью и чем-то, что я назвала бы горьким запахом времени, лабиринт. Поэтому я не удивилась, что через какое-то время в комнате появилась пара узлов и большой чемодан, на которых чье-то хозяйственное копыто вывело полустертые надписи восковым карандашом.

«Детские вещи. Пользуйтесь свободно».

— «Благословите богини пони, и их доброту» — вздохнула я, когда кто-то умный или просто опытный наконец-то догадался принести таз с теплой водой, пару губок и мохнатое полотенце совершенно не героического розового цвета, да еще и с сердечками, вышитыми по краям. Вначале я попыталась просто обтереть их губкой, так как полагала, именно таким образом поступают все матери, но поняв, что моими копытами только клювы грифонам сворачивать, плюнула на показуху, и уже по-свойски помыла верещавших от ужаса малышей. Кажется они решили, что уродливая кобыла решила их попросту утопить, но я подогнула крыло, и положив детей на длинные маховые перья, аккуратно погрузила их в воду, и вскоре карапузики успокоились и даже заулыбались, когда теплая вода и губка согрели их, даря облегчение зудящим шкуркам. Мохнатое полотенце было воспринято словно чудовище, но крики продолжались недолго и поняв, что болтающая их в копытах кобыла хоть и сюсюкает что-то успокаивающим голосом, но все же домоет и вытрет их до конца, жеребята постепенно угомонились, и пригревшись в чистом, хоть и пахнущем пылью белье, только икали, нахватавшись приключений за этот день с головой.

— «А вы умеете обращаться с жеребятами, мэм».

— «Своих двое. Вот и пришлось научиться» — хмыкнула я, укачивая под крыльями малышей. Попав в теплый пух под крыльями, они успокоились и зевали, но все еще продолжали хныкать, и я догадывалась, почему – «Так, кобылы! Готовим вымя – дети голодные, а молока или смесей мы в этот час точно нигде не найдем. Кто первый? У кого полные бурдюки?».

— «Умммм…» — я втихую развеселилась, наблюдая как подчиненные растерянно чешут в затылках, и о чем-то перешептываясь, потихоньку пытаются прятаться друг другу за спины – «Мэм…».

— «Что? Как перед жеребцами ими трясти и разврат тут устраивать, так это пожалуйста! А двух крошечных жеребят покормить – так сразу у всех все пропало? Ох, и нахрена я вообще вас тут всех держу, а?».

— «Ну, возможно, из-за наших стройных ножек, мэм? Или красивых крупов?».

— «Скорее уж из-за охрененного чувства юмора, Вайлдграсс!» — устало рыкнула я, ощущая, как нарастающая тяжесть вновь наливает ноги горячим свинцом – «В общем, так – раз уж ты у нас такая говорливая, то подорвалась, и родила нам заменитель детского питания, живо! Деньги у сигнифера возьмешь, госпиталь отыщешь в городе – у них точно какой-нибудь заменитель кобыльего молока отыщется. Дадим пока нашему командующему лагерем немного поспать».

— «Не думаю, что она спит, когда ее жеребята не с ней, мэм» — осторожно заметила одна из кобыл, спускаясь вслед за мною по лестнице. После всего перенесенного нервы Черри не выдержали, и ей был необходим покой, но я все же решила проверить, не удастся ли подсунуть ей малышей. И им будет спокойнее с мамой, пока ее подчиненные носятся с накрученными хвостами по городу, пытаясь найти кобылье молоко, и ей самой это явно поможет – «По крайней мере, я бы не смогла».

 - «Эх, молодежь…» — вздохнула я с видом умудренной жизнью старушки, подходя к закрытой перегородке одной из комнат, за которой мне послышались негромкие голоса – «Вот когда родите своего малыша, тогда и узнаете, как прекрасен, долог и безмятежен освежающий шестичасовой сон рядового легионера по сравнению с прелестями материнства! Живо научитесь засыпать каждые два часа, секунда в секунду, и в любом положении, при любом шуме, и даже вверх головой!».

 

---

В отель я вернулась поздно утром, решив прокрасться в свой номер через окно, словно опытный диверсант или ушлый любовник, возвращающийся с бурной свиданки. Увы, дел было слишком много — настолько, что я не стала тревожить Черри, забывшуюся тяжелым, беспокойным сном в объятиях Хая, и опять упорхнула из Бастиона. Наши враги не собирались ждать, события шли своим чередом, и не собирались останавливаться, поджидая взбалмошную пегаску, пытавшуюся заткнуть все дырки в плотине с помощью четырех усталых копыт. Я решила бить на опережение, и под утро сама прилетела к участку Мейнхеттенской Гвардии, где алая пегаска уже рычала что-то перед толпой журналистов и репортеров.

Знать бы еще, чем одни отличались от других… Но я решила, что это слишком тонкие материи для одной усталой, голодной, невыспавшейся кобылки.

— «Секундочку внимания, леди и джентелькольты!» — проложив путь через толпу с помощью плечей своих подчиненных, я поднялась на одну ступеньку крыльца Мейнхеттенского участка – «Сейчас будет сделано важное заявление! Сегодня ночью Легион, при поддержке Гвардии города Мейнхеттена, произвел специальную операцию в районе Говен… Горвер… В области этого сраного острова, мать его так!». 

Среди пишущей братии раздались смешки, быстро переросшие в хохот.

— «В связи с произошедшим, хотелось бы сказать вот что: мы разберемся с этой проблемой. Мы разберемся с теми, кто бросил вызов Гвардии и Легиону. Но сколько еще есть тех среди нас, за кого некому заступиться? Кто считает, что кто-то злой и могучий держит в копытах его судьбу? Чьи близкие, друзья или знакомые были похищены? Кому приходится со страхом открывать по утрам газету, молясь пресветлым богиням, чтобы не найти в них некролог очередного несчастного, выловленного с бетонными сапогами на ногах?!».

За моей спиной раздался долгий, напряженный выдох капитана «Забияк». И я ее понимала – это было не просто заявление, а фактически, объявление открытой войны. И значит, время пришло.

— «Что, мои дорогие работники пера и бумаги, вам уже не так смешно?» — поведя глазами по сторонам, я развела в стороны крылья, словно удивляясь озвученному факту, после чего резко сложила их, и набычившись, уставилась вперед, стараясь не моргать от магниевых вспышек допотопных фотографических камер – «Что ж, понимаю. Поэтому я хочу, чтобы каждый житель этого города знал: если вас шантажируют, если ваши близкие были похищены; если от вас требуют нарушать закон, угрожая при этом расправой, если вы просто боитесь жестокости и насилия от кого бы то ни было – мы ждем вас. Приходите, и говорите об этом. Не слушайте преступников, которые вам угрожают – говоря вам не обращаться к гвардейцам, поницейским и легионерам, они боятся именно этого! Да, они боятся, что вы поступите именно так! Что так поступит каждый, кого они попытаются прижать в темной аллее! Их сила – в нашем страхе, нашем равнодушии, и мы должны побороть эту тьму, эту грязь! На каждую силу найдется другая сила – та, что защищает любого, кто был обижен, унижен, стал жертвой насилия – и Гвардия, Легион, пониция, все они будут этой силой. Если видите, что кого-то обижают, и вы способны вмешаться — делайте это, и не раздумывайте о каких-то последствиях! Преступники не думают о них, когда запугивают, обижают и делают страшные вещи! Даже если вы просто увидели и запомнили негодяев — сразу же сообщайте о них! Не дайте им скрыться, и вместе — вместе мы затопчем любого злодея, решившего паразитировать на нас! Пони мы, в конце концов, или нет?!».

Выкрикнув последние слова, я резко повернулась, и прошла мимо Фур в холл Мейнхеттенского участка, по дороге намекающе указав ей глазами на дверь. Долго наш разговор не продлился, ведь мне хотелось успеть вернуться в Бастион, чтобы вновь увидеть Черри и ее малышей, узнать подробности налета на фабрику… В общем, дел было невпроворот, но при выходе из участка я поняла, что просто не смогу разорваться, и сделать все одновременно – особенно когда поняла, что куда-то лечу, положив голову на круп Госсип, который обняла, словно укрытую сталью подушку. Распластавшиеся крылья сами держали в воздухе мою посапывавшую тушку, и лишь опустившись на влажную мостовую перед знакомым полотнищем входа, я поняла, что легионеры приволокли меня обратно в отель, в ответ на недоуменный взгляд ответив упрямо вздернутыми подбородками.

— «Приказ командующего Винда, мэм» — пожала плечами Госсип, провожая взглядом выходящего из отеля стильно одетого жеребца. Получив несколько монет, сопровождавшие его молодые пони подхватили увесистые чемоданы, и покряхтывая, поскакали в сторону вокзала, чтобы сдать их в багаж – «Он сказал, что вам нужно отдохнуть. Они с префектом Черри зайдут к вам после того, как все устроится».

— «Значит, Хай приказал?».

— «Да. Он ведь теперь новый командующий, так?» — заявила пегаска. Глаза ее, правда, при этом смеялись – «Значит, мы все подчиняемся новому командующему».

— «Ах вот, как?».

— «Ну, вы же сами сказали, что он теперь будет Легатом. Значит, он будет отдавать нам приказы, и мы будем слушать только его…» — нарочито скучным голосом пустилась в объяснения та. Стоявшие чуть позади бойцы из Соколиной едва сдерживали смех, услышав эти разглагольствования – «Ну, вы же понимаете, мэм…».

— «Госсип. А ты знаешь, сколько фунтов усилия требуется для того, чтобы сломать обыкновенному пони колено?» — вкрадчиво поинтересовалась я, делая шаг за шагом вперед, вынуждая рассмеявшуюся подчиненную попятиться, упираясь бронированным задом в жалобно звякнувшую дверь.

— «Несколько фунтов, да. Ты же говорила, командир» — хихикнула сиреневая кобыла, не обращая внимания на швейцара, возмущенно скребущегося с другой стороны подпертой ею двери – «Но ты обещала, что не будешь делать глупостей, и побудешь хорошей кобылкой».

— «Я?!» — удивившись, я даже забыла, что собиралась кому-то ноги за уши завернуть – «Нет! То есть… Нет, не помню. А я что… Серьезно?».

— «Конечно. Мы все слышали» — закивала та, освобождая проход, и приглашающе поводя бронированным крылом – «Мэм, вы же понимаете, что вам нужно отдохнуть. А мы посторожим. Один будет у двери, двое других в холле. Чтобы никто вас не побеспокоил».

— «Ну, хорошо…» — не слишком убежденным тоном протянула я. Наверное, так говорили маленькие девочки, встретив хорошего дядю, протягивающего им мороженое или конфету, и уговаривающего посмотреть коллекцию кукол у него дома – «Если я обещала…».

— «Конечно же. И не только нам, мэм».

— «Ох!» — ну, конечно же. Как я могла забыть? Наивная, помешавшаяся на мести, глупая кобылка, решившая, что дражайшая создательница, праматерь планов, интриг и тотального контроля, вот так вот возьмет и выпустит меня из своих цепких когтей? Если она добралась даже до моей избранной сотни, то дергаться было бесполезно, поэтому я решила не дразнить дракона, дергая его за усы, и покорно поплелась в номер, нервируя постояльцев отеля поскрипыванием стали и тяжелыми шагами обутых в сабатоны копыт, при звуках которого ежедневный пони-с-газетой, ставший для меня за эти дни неотъемлемой частью интерьера, постарался спрятаться за нее целиком. Я была тихой как ниндзя, легкой как балерина и ловкой, словно Берри, заметившая банку с вареньем. Поднявшись на лифте на четвертый, я осторожно поднялась на пятый по лестнице, и неслышными перебежками, на кончиках копыт, от укрытия к укрытию, умопомрачительными зигзагами добралась до своей комнаты, прошмыгнув мимо приоткрытой двери, и облегченно выдохнув, осторожно нажала на ручку, надеясь, что все будет в порядке…

— «Доброе утро, Скраппи. Пожалуйста, зайди ко мне, когда приведешь себя в порядок».

«А может, и не будет» — подумала я, а промелькнувшая в голове тирада заставила бы впечатлиться любого заслуженного боцмана торгового флота.

Что ж, несмотря на благожелательность тона, в голосе принцессы присутствовали какие-то нотки, заставившие меня рвануться в комнату, и развить лихорадочную деятельность, напоминавшую небольшой погром и набег. У нас были свои нормативы по подъемам по тревоге, но в тот день, уверена, я перебила их все, и если бы кто-нибудь имел неосторожность заглянуть ко мне в комнату, то всю оставшуюся жизнь рассказывал бы своим детям и внукам, как можно мыться, чистить зубы и сушить гриву одновременно, надевая при этом извлеченную из чемоданов одежду. Но думаю, мне это удалось, и вскоре я уже стояла навытяжку перед принцессой, по-уставному уставившись бараньим взглядом чуть повыше ее ушей, подобающе случаю выкатив глаза и придав себе максимально лихой и придурковатый вид, дабы разумением своим не смущать высокое начальство. Начальство поглядело на меня с абсолютно нейтральным выражением на морде, отчего мой хвост влип в задницу, отдирать от которой его пришлось бы с помощью лома.

— «Как прошел твой день, Скраппи?» — ну, к этому мы готовы. Заход издалека, участливый тон… Грядет выволочка, поэтому я не удивилась, когда обозревшая мою влажную от экстренного купания тушку кобыла только дернула уголками губ, и вновь развернулась к зеркалу, за стоящим возле которого столиком она, не торопясь, совершала свой утренний моцион. На этот раз ощущение страха было не столь всеобъемлющим, не превращало ноги в малиновое желе, и не ослепляло глаза необоримым ужасом, который всегда охватывал меня при приближении к белоснежной принцессе. Теперь это было лишь тяжелое чувство холодного кома где-то глубоко в животе, хотя я была уверена, что стоит ей поглядеть на меня так, как раньше – и я описаюсь раньше, чем успею сбежать.

— «Просто отлично!» — душ бодрил, особенно струи холодной воды, которые я включила в конце своей постирушки, но еще больше бодрила сама обстановочка. Интересно, и что же ей стало известно еще до того, как я успела вернуться? Журналисты еще не успели вернуться в редакции газет, наборщики – набрать текст на рамках для печати однолистовых, экстренных бюллетенях, да и сама Фур явно еще не догадалась, кто была главной среди тех, кто шнырял по ее городу, готовя что-то ужасное.

— «Хорошо. Тогда, быть может, мне стоит о чем-то знать?» — нет, еще не стало. Но догадывается, что если ее новая игрушка отсутствовала весь день и всю ночь, то явно для того, чтобы заняться чем-то небезынтересным для тысячелетней правительницы страны – «Или о чем-нибудь беспокоиться?».

— «Сомневаюсь. Но в дальнейшем придется решить один назревший, и даже перезревший вопрос» — расслабившись, я позволила себе переступить с ноги на ногу, и изо всех сил сжала челюсти, чтобы не выдать себя рванувшимся изнутри зевком – «Благо теперь с этим можно не торопиться. Теперь он уже никуда от нас не убежит».

— «И кто же?».

— «Эээээ… Вопрос?» — кажется, я чересчур расслабилась. Слишком быстро для того, кто стоял с утренним отчетом на ковре у правительницы страны.

— «Что ж, назовем его пока так» — прикусив язык, я уже не позволила себе обмануться покладистостью аликорна, чьи глаза следили за моим отражением в зеркале – «А что касается твоего поведения?».

— «Ну, я гуляла… Гуляла в… В парке!» — мы и в самом деле пролетали над парком, туда и обратно, и в моих словах не было ни капли лжи. Но была ли в них правда? Но мать его так, разве я была виновата в том, что этот сраный парк располагался почти в центре этого сраного города, и каждый раз попадался мне на сраном пути?

— «В парке?».

— «Чуть-чуть» — вспомнив о том, что Санни Скайз тоже полюбила бывать в этом месте, вышивая на коньках по ледяной глади замерзших прудов, я быстро исправилась, не доводя до того, чтобы быть пойманной на лжи – «Я гуляла по городу. Да. Летала, гуляла… В общем, видела много всякого».

— «И что же ты узнала?».

— «Ну… Я видела моду на жилетки и котелки» — тут я почувствовала себя гораздо увереннее. Никогда не любила врать, несмотря на то, что вы там себе напридумывали, Твайли, поэтому я даже проснулась, и бодро доложила о своих наблюдениях, даже не подозревая, что все больше себя выдаю – «Раньше, еще год назад, это была отличительная одежда профсоюзных деятелей. Ну, таких смелых и сильных ребят, которые приходили и вежливо беседовали с несогласными, убеждая их принять точку зрения профсоюза. А теперь это пошло в массы, и многие сильные и смелые пони начали носить такую одежду. Они даже так себя называют, «Мейнхеттенский котелок» или «мейнхеттенская жилетка», с гордостью, а остальные – с опаской».

— «И это было тем, что привлекло твой взгляд? Какие же мысли возбудило в тебе это наблюдение?».

— «Изменения в жизни пони становятся сильнее. Проникают в моду, культуру, сознание».

— «Что ж, Скраппи, ты подметила важную вещь, которую пропустили бы другие. Прогресс наступает не только там, где мы рассчитывали и что ты описывала в своем докладе несколько лет назад. Он затрагивает даже такие сферы жизни пони, о которых мы еще не догадывались. Взять хотя бы грифонов. Множество этих существ начало интегрироваться в наше общество из-за непрекращающихся гражданских войн. Мы приняли много беженцев, спасавшихся от Тьмы за эти полгода, и кто знал, что среди грифонов окажется так много тех, кто по своей природе склонен к ростовщичеству?».

— «Да, эти ребята жадные как… как драконы» – буркнула я, вспоминая свое общение с птицеголовыми господами, не принадлежашим к высшему классу. Знати не полагалось скупердяйничать по законам моды и изящного вкуса, но вот все, кто к ней не принадлежал, были еще теми скрягами и сутейниками.

— «А еще они обладают глубинным чутьем на цифры. Они отличные банкиры и математики, хотя для торговцев они очень странно понимают понятие «торг», в чем уже успела убедиться Луна» — посетовала непонятно на что принцесса. Что ж, я могла себя поздравить с верными выводами, ведь судя по этим словам, она уже приняла в расчет весь этот гордый и неуживчивый народ, встраивая его в свои планы – «Впрочем, пока они соблюдают наши законы и традиции, и даже изменили свою кухню, сообразуясь с потребностями и предпочтениями пони. В будущем я предвижу множество проблем и обид, но если мы проявим терпимость и участие к изгнанникам из своих земель, наши народы будут жить вместе, спокойно и счастливо, насколько вообще это возможно».

«Главное, чтобы не как кошка с собакой. Иначе может случиться, что она заложила такую мину в здание своей империи, что после взрыва останутся только обломки, под которыми выжившие потомки нас проклянут».

— «Но терпимость не означает вседозволенность. Поэтому я благосклонно приняла делегацию тех, кто решился сделать Эквестрию своим домом, и приступил к подножию моего трона, прося дозволения заняться ловлей рыбы. Они проявили редкое благоразумие, обуздав свою хищническую натуру… И тем непонятнее мне, отчего же та, что была облечена моим доверием, вдруг поступила столь неразумно, столь странно, если не сказать сильнее – преступно! Так?».

Переход от мирного разговора, журчавшего словно ручеек среди бескрайних зеленых лугов, к короткому и холодному обвинению, прозвучавшему будто удар хлыстом, заставил меня испуганно всхрапнуть и проснуться. Слегка повернув голову, она слегка запрокинула ее, встретившись со мною глазами, и этот взгляд заставил меня опуститься на все четыре ноги. Сама того не подозревая, я взбрыкнула, словно испуганная лошадка, и поднявшись на задние, испуганно прижимая передние ноги к груди, попыталась то ли отпрыгнуть, то ли начать крушить все вокруг от испуга. Разнежившись под убаюкивающий голос Селестии, я ощутила что-то наподобие холодного душа с последующим ударом ведром по голове, в который раз недооценив умение принцессы воспитывать тех, кто потом мог стать ее ученицами.

— «Скандал, драки, и в довершение всего – нападение на целый район. Почему ты устроила все это?» – холодно спрашивала меня принцесса, все так же не поворачиваясь ко мне, но я ощущала, что не в силах избавиться от взгляда этих лавандовых глаз, ставших похожих на горные цветы, скованные ледяной коркой – «Разве не этих пони ты поклялась защищать?»

В ответ, я пробормотала что-то.

— «Я не слышу ответа».

— «Эти пони украли добычу, которую я отдала в казну. Эти пони попытались нейтрализовать Гвардию и Легион. И эти пони похитили мою подругу и ее детей!».

— «Это все?» — я поняла, что все то, что казалось мне таким важным, для правительницы огромной страны значило меньше, чем драка двух пьяных земнопони где-то в деревенской глубинке. А может, даже меньше, ведь у них не было того, кто готов утереть им разбитые носы, пожурить, и пообещать, что все будет хорошо. Не было того, кто отправит их в больницу, построенные специально для их обследования. Не было того, кто позволит творить невесть что, считая все милыми шалостями и причудами домашнего зверька. Но было что-то, что не давало мне вновь скатиться в бездну самобичевания. Что-то, что ощетинивалось и рычало при мысли о Колхейне и его деятельных друзьях из Д.Н.А. Что-то, что…

— «Они бросили мне вызов, тетушка» – прошептала я, постаравшись как можно тверже взглянуть в глаза древней богине – «Они публично, при всех, бросили мне вызов!».

Повернув голову, принцесса долго и внимательно поглядела на меня.

— «Они украли деньги? Хорошо, мы роем землю, чтобы их вернуть. Они подставили меня, с помощью своих хитрых махинаций с этими нелепыми бумагами, испачканными краской? Я это проглотила. Я даже попыталась с ними договориться, и так, как ты учила меня, выслушала их напыщенные, наглые поучения о том, что в произошедшем никто не виноват! Мол, нет виноватых – с тобой поступают так, как ты позволяешь с собой поступать! Но когда бешеная собака обнаглела от безнаказанности, и решила откусить мне копыто или крыло – я выбила ссуке зубы! Потому что она – бросила — мне — вызов!».

Молчание длилось долго, и столь же долгим был этот взгляд лавандовых глаз, из которых понемногу уходил пугающий меня лед. Затем она развернулась, и так же молча вернулась к своему зеркалу. Постояв и не дождавшись ответа, я переминалась с ноги на ногу, пока, наконец, не заметила щетку для волос, лежавшую на столике возле принцессы. Осторожно подхватив ее, я провела мягкой щетиной по гриве разноцветных волос, поражаясь тому, как невесомо они выглядели, когда смыкались друг с другом, образуя воздушный, похожий на облако шлейф – и насколько тяжелым и плотным был каждый волос, похожий на полупрозрачную паутинку, окрашенную в определенный цвет. Касаться их чем-то жестким, вроде расчески, казалось настоящим святотатством, поэтому я продолжала разглаживать и укладывать эту сказочную гриву, успев поразиться тому, что уже не испытываю прежней паники от одного только вида этих густых и роскошных волос. Наверное, не все пропало бесследно, и тепло, поселившееся внутри после той странной ночи, сохранилось где-то внутри, даруя надежду на то, что я смогу, что я выдержу, что не оступлюсь на краю бездонной пропасти. Я исследовала его, постаравшись «направить свой взор» на интересующее меня явление, как говаривала Луна. «Разум приказывает себе – и встречает сопротивление» — так учил древний мудрец. «Разум не может до конца познать самое себя, являясь объектом самого исследования» — считали его последователи. Наверное, они были правы, но прислушиваясь к себе, я понемногу осознавала истоки появившегося внутри огонька. Семья – приемная, затем и моя собственная – мои родные держали меня в этом мире подобно якорям, но теперь появился исток – цепь, связующая поколения. «Да не прервется нить» — билась в голове одинокая строчка. Конечно, я не строила иллюзий — я была всего лишь экспериментом, который выпустили из пробирки, причем, вполне возможно, уже после, или незадолго до рождения Твайлайт, когда стало понятно, что... Нет, не спеши вчитываться в эти строки с колотящимся сердцем, подруга — я не стану писать ничего, что могло бы хоть как-то затронуть ваши взаимоотношения с принцессой. С ними тебе придется разбираться самой, и в эту тайну я не собиралась лезть до конца своей жизни, каким бы ни был итог. Это лишь мои подозрения, моя паранойя, изложенные в записке Принцессе Ночи, и пропавшие в темных глубинах дворца, где им и было самое место. Мне казалось попросту аморальным требовать к себе какого-то особенного отношения, ведь от мысли об этом внутренности завязывались пучком, а копыта от стыда были готовы свернуться рулончиками. Она была аликорном — загадочным, могущественным существом, и наверняка могла бы печь бастардов как блинчики, если бы не непонятный недуг, поражающий этих прекрасных созданий, как объяснили мне недавно диархи. Что уж говорить о каком-то чудовище из пробирки, появившемся, по словам Селестии, от безысходности и страха остаться одной? Наверное, я служила для нее воспоминанием обо всем неприятном, что осталось теперь позади, и от мысли, что мне пришло бы в голову крутиться у нее на глазах, каждый день, словно призрак минувшего, хотелось свернуться клубочком и завыть от отчаяния и стыда. Я как могла давила в себе это чувство, поневоле вспоминая взгляды белоснежного аликорна и то непонятное выражение, то и дело мелькавшее в ее глазах, когда она смотрела не меня — нет, я не могла бы вынести еще и это, когда вместо жалости к самой себе, при взгляде в зеркало я бы чувствовала еще и удушающий стыд. Нет, лучше уж было служить, жить как собачка в прихожей, существуя по прихоти могучих богинь, чем быть опостылевшей самозванкой, паразитирующей на доброте и чувстве ответственности за прирученное существо, оказавшееся неприятным иждивенцем. Поэтому я стянула железным обручем горько стучавшее сердце, и служила так, как умела, когда возвращавшаяся под вечер принцесса обессиленно стягивала с себя короткую курточку, шапочку и шарф. Я догадывалась что настоящая битва  развернется не здесь, а в умах и душах ее подчиненных. Пока я занималась тем, для чего меня сюда и призвали – была ширмой для настоящего боя – она готовила этот город к возвращению в лоно своей страны, и очень быстро мне пришлось вспомнить освоенное когда-то ремесло горничной, ухаживая за ней так же, как я заботилась когда-то о Луне: готовя к ее возвращению ванну с обжигающе горячей водой; лохматые полотенца и теплую пижаму, нагретую грелкой постель. Легкий ужин – пришлось бы труднее, если бы не та горничная, что вновь появилась на нашем этаже. Не знаю, что там она узнала по поводу произошедшего, но мои просьбы выполнялись теперь быстрее, чем я могла бы вообразить. Пригодились даже знания адъютанта Глиммерлайта «Челюсти» Туска, и помню, как однажды я буквально расцвела, услышав расслабленный, полный удовольствия выдох принцессы, облачившейся после душа в сухую и теплую пижаму, вместе с постелью сохранившую к ее возвращению тепло грелки, и моих усталых копыт.

— «Сегодня, проснувшись одна, я вдруг почувствовала беспокойство, переходящее в страх» — наконец, нарушила молчание Селестия. Осторожные движения щеткой, шуршавшие по радужной гриве, наконец сделали свое дело, и я увидела, как понемногу расслабились плечи и спина могучего аликорна, до макушки которого я смогла дотянуться лишь встав на прикроватную скамейку – «Я исследовала это чувство, и не боюсь признаться себе в этом. Я почувствовала страх обмануться в своих суждениях. Страх за то, что моя откровенность все испортила, и позволив себе расслабиться, я поддалась своим чувствам, взявшим верх надо мной».

— «Ты… жалеешь, что рассказала мне об этом?» — тихо произнесла я. Шурх-шурх, сверху вниз, волосы слипались в пряди, а пряди укладывались в розовые водопады, постепенно сливающиеся в один тяжелый, могучий поток.

— «Я боюсь, что это могло кое-кого натолкнуть на ошибочные мысли».

— «Я никогда бы не позволила себе… Мне даже не приходила в голову мысль о вседозволенности!» — возмутилась я, отчего даже перестала работать щеткой, выпустив особенно непокорную прядь, тут же свернувшуюся барашком возле уха принцессы – «Все, что я сделала, было взвешенным и обдуманным решением! Ну, ладно – не обдуманным и не взвешенным, но я точно знала, что делаю. Как тогда, с атакой на Грифус – я просто поняла, куда нужно бить, и что это должно быть сделано, чтобы не стало еще хуже. Все было сделано так, как я хотела это сделать – жестко, без предупреждений и уговоров. С последующим объяснением произошедшего для всех интересующихся. Я лишила их мозгового центра, который придумывал все творящиеся в Мейнхеттене мерзкие вещи, и теперь…».

— «И что теперь?».

— «Ну… Я не знаю» — сморщив нос, я постаралась добраться до пряди, потянувшись к ней с помощью щетки – «Но они явно поняли, кто я есть, поэтому моя роль ширмы себя исчерпала, вынудив меня действовать».

— «Даже так? Тогда чему же ты улыбаешься, позволь мне узнать?».

— «У тебя рог вырос за ухом» — не выдержав, хихикнула я, тыча копытом в лихой завиток. Скрутившись массивной спиралью, локон свернулся за ухом принцессы, и впрямь напоминая рог гордого обитателя заснеженных гор, и почему-то эта глупость, вырвавшаяся у меня при виде эдакого умаления Высочайшего достоинства, растопила тот лед, что позвякивал невидимыми льдинками в голосе и глазах белоснежного аликорна – «А давай второй так же закрутим? У правящей богини должно быть рогов больше, чем у всех, я об этом в старых книгах читала!».

— «Какая же ты еще глупая...» — вздохнула принцесса. Щетка вылетела у меня из копыт, и легонько пристукнув по макушке, несколькими ловкими движениями убрала непокорный локон, зачесав его в гриву – «Что ж, сделанного уже не воротишь, и нам придется действовать, пусть и раньше, чем я бы хотела».

— «Тогда почему было нельзя сразу объяснить, как я должна была поступать?» — поняв, что гроза, возможно, пронеслась мимо и тотчас, в сей же миг, меня не сделают очередным украшением дворцового сада, рискнула надуть губки я – «Вот если бы мне сразу сказали, что нужно делать…».

— «В жизни тебе будут слишком часто встречаться ситуации, когда некому будет подсказать, что же именно нужно сделать» — осадила меня кобылица, вновь принимаясь за веки, к которым подлетел тональный карандаш – «И даже хуже – все, что ты будешь видеть, все варианты, будут вести к чему-то плохому. И тебе придется выбирать между ними. Именно поэтому я не говорю тебе, что нужно сделать: во-первых, потому, что это будет не педагогично. А во-вторых – мне не ведомо какие пути видишь ты, и какие мысли зреют в этой лохматой, черно-белой головке. Но я уверена, что у тебя все получится. Ничто живое не стоит на месте — и мы не исключение. Наш жизненный путь петляет, и каждый день мы перерождаемся, становясь кем-то новым, когда открываем глаза. Каждый наш вздох, каждый трепет ресниц может преобразить этот мир. Поэтому не останавливайся, двигайся вперед. Нельзя оглядываться назад, а стремиться все дальше, веря во что-то прекрасное, что ждет нас за следующим облаком, следующим поворотом. Надеюсь, тебя удовлетворит этот ответ?».

— «Более или менее» — буркнула я, глядя на вновь задрожавшее веко. Похоже, столетия во дворце все же наложили отпечаток на принцессу, испытывавшую явные затруднения с этой нехитрой, казалось бы, процедурой, известной каждой кобыле – «Эээ… Нужно прикрыть глаз, и открыть рот».

— «Прости?».

— «Глаз прикрыть, и открыть рот. И веко перестает дрожать почему-то».

— «Никогда бы не подумала» — с легким, но искренним удивлением ответила Селестия. Решив последовать моему совету, она тотчас же опустила направившийся к глазу карандаш, с негодованием покосившись на мою прыснувшую от смеха мордашку, тихо угоравшую у нее за плечом. Уж больно забавный вид был у бессмертной богини… — «Что ж, раз я смогла вернуть тебе хотя бы толику хорошего настроения, то, в свою очередь, не отказалась бы узнать, что ты думаешь о сложившейся ситуации. Мы нашли тех, кто собирается создать нам неприятности?».

— «Так точно, Ваше Высочество!».

— «И мы постигли их замыслы и планы?».

— «Ну… Может быть?».

— «И в чем же они заключаются?».

— «В чем-то очень нехорошем, Ваше Высочество!» — принцесса снова бросила на меня взгляд через зеркало, но увидев, что я дурачусь, изображая образцового лейб-гвардейца, негромко фыркнула, ушами изобразив какой-то знак, оставшийся не расшифрованным, но явно говоривший что-то нелицеприятное об одной мелкой пятнистой вредительнице.

— «Не могла бы ты быть поточнее?».

— «Эй, я же просто глупая пятнистая кобылка, которая только и умеет, что стукать кому-нибудь по головам» — вздохнула я. Конечно же, я не была экспертом в вопросе финансов или политики, или еще какой-нибудь науке, требующей знаний и недюжинного интеллекта, но за проведенные в Мейнхеттене предновогодние дни я вдруг начала сомневаться в своих предположениях. И чем больше я думала, тем менее вероятной мне казалась идея сепаратизма, отделения города от страны. Это была сказочка для того, чтобы заманить меня в этот город, но вот истинные мотивы лежали гораздо глубже. Здесь все крутилось вокруг денег, и только их одних. Власть, влияние, теневой бизнес и криминал, все это делалось ради одного – ради денег, и их одних. И если я принимала это за аксиому, за непреложное, не подлежащее сомнению утверждение, то выходило, что даже украденный у меня миллион был не самым большим куском пирога, на который нацелились эти теневые дельцы. Но что тогда? Чему такому жуткому мог научить их Колхейн, что они не побоялись бросить вызов принцессам? Чем можно было обуздать правительниц огромной страны? Разве что… Да нет, бред какой-то!

— «Итак…» — увидев, что я и вправду задумалась, негромко окликнула меня принцесса. Хотя мне почему-то показалось, что она решила, что я попросту уснула с открытыми глазами, как это случалось во время дежурства у трона в жаркие летние дни.

— «Не могли же они решить захапать в свои лапы все финансы страны, выкатив тебе долговые расписки казны за эти несколько лет?!».

— «Что ж, мысль не лишена оснований. Хотя мне кажется, что эти леди и джентелькольты решили пойти немного дальше» — если Селестия и была разочарована моими мыслительными способностями, она ничем этого не показала – «К примеру, обрушить государственную финансовую систему».

— «Что? Зачем?!» — поразилась я, едва успев проглотить рванувшиеся из меня слова о том, что подобную дурь не смогла бы придумать и я.

— «Чтобы продвинуть идею создания резервного фонда казны».

— «А это плохо?» — вместо того, чтобы расслабиться от столь успокаивающих известий, я непритворно встревожилась, ощущая, как задница начинает сжиматься в тугой кулачок. Если я, по незнанию, собиралась устроить расправу над не замешанными ни в чем предосудительном клерками и банкирами, озабоченными безопасностью государства… — «Ну, вторая система-дублер, я имею в виду. Это же хорошо?».

— «Хорошо? Возможно» — согласилась принцесса. Закончив сложную борьбу с тональным карандашом, она с облегчением отложила этот инструмент визажиста, и принялась придирчиво разглядывать стоявшие перед ней многочисленные флаконы. Хотя мне вдруг почудились отблески некоторой растерянности в ее взгляде — «Система, не подчиняющаяся государству. Система, контролирующая финансовые потоки – метафорическую кровь в жилах государства. И система, находящаяся в частных копытах. Элитарный клуб по интересам, принять в который или не принять, будут решать участники этой системы. Как ты думаешь, насколько разумным будет отдать в доверительное управление незнакомым пони твой кошелек? Или кошельки твоих подчиненных? Всего Легиона? Не просто подчиненному тебе бухгалтеру, или наемному управляющему, но совершенно незнакомому финансисту, который и будет решать, сколько будут стоить имеющиеся у тебя деньги, и насколько хорошо можно позволять тебе жить?».

— «Это… контроль. Полный».

— «О, нет. Лишь частичный. Но от этого не менее жесткий, как трензель во рту».

— «Разве?».

— «Поверь, это так» — выбрав один из флаконов, принцесса открыла его и слегка потянула носом воздух, дрогнув точеными ноздрями, в глубине которых я вдруг увидела нежную розовую кожицу. И почему-то это странным образом повлияло на мои крылья и хвост, решившие вдруг зашевелиться на положенных им местах – «Что ж, раз у нас выдалась минутка, я думаю, стоит преподать тебе один важный урок. Или, как говорит моя дорогая сестра, «преклонить свой слух к мудрости», и узнать о шести уровнях управления. Какие ты знаешь, к примеру?».

— «Нуууу… Силовой?».

— «Все правильно, силовой. И это самый первый, и самый простой – управление силой оружия. Однако у него есть и самый большой минус – всегда видно, чье копыто держит копье».

Я вздрогнула, покрывшись холодным потом, когда эти слова, еще недавно пришедшие мне на ум, вновь всплыли в моей голове.

— «Какие ты знаешь еще?».

— «Эммм… Политический?».

— «Верно. Но несвоевременно» — я нервно хрюкнула, переступив с ноги на ногу, когда сознание само дорисовало на морде принцессы усы и изогнутую трубку – «Что ж, позволь я тебе помогу. Ведь перед политикой идут чуть менее действенные способы – например, одурманивающие снадобья и алхимические зелья, соли и алкоголь. Они губят не столь быстро, но их власть над народом куда значимей, поле для маневра гораздо шире, да и к тому же, дело можно поставить не только на самоокупаемость, но еще и получить огромную прибыль. Подорвать не только основы жизни народа, но и разрушить его социальные составляющие. Сюда же входит и развитой криминал, с его взятками, подкупом, и придворными интригами».

— «Но с этим же можно бороться, верно?» — мне показалось, что мой голос прозвучал словно просьба, как стон.

— «Верно. Если находится кто-то, кто не побоится замараться, и за волосы, за гриву и хвост вытащив свой народ из этого болота. Это может проходить кроваво или мирно, быстро или медленно, но да, это решаемый вопрос» — согласилась принцесса, поправляя влажной салфеткой линию век. Интересно, интересно – неужели у принцессы нет возможности приобретать несмываемую косметику у лучших алхимиков-визажистов? Или же она, как и я, считает доступные ей возможности лишь необходимостью, приложением к долгу принцессы? – «Поэтому мы переходим к следующему уровню управления – финансовому. Ведь тот, кто управляет деньгами, получает такие прибыли, по сравнению с которыми любая торговля солью или алкоголем приносит прибыли меньше, чем пыль. Если ты продаешь нужный товар за деньги, которые сам же и выпускаешь, то ты диктуешь условия. Нет твоих денег? Прекрасно, одолжу, или продай мне что-нибудь за них. Мы просто плавим монеты нужного нам номинала, в сколь угодно больших количествах».

— «Или акции» — прошептала я. Какая-то мысль, похожее на копье, возникла в моей голове, и я буквально почувствовала мягкий, но тяжелый удар, который пришелся прямо в лоб, пронзив меня насквозь – «Акции… Замена денег».

— «Возможно. На это лишь частный случай того, о чем мы с тобой говорили» — не подтверждая, но и не отрицая этого, благосклонно кивнула принцесса – «А мы переходим к следующему уровню управления – идеологическому. Насколько бы ни показалось тебе это парадоксальным, но он могущественнее денег, оружия и одурманивающих веществ. Мода, общественное мнение, привычки — в каком-то смысле это переписывание сознания. Своеобразное задание шаблонов поведения. Сам по себе он не кажется опасным, но именно он служит котлованом для фундамента второго уровня управления — исторического. Подмени историю народа, развенчай героев, воздвигни на пьедестал предателей и негодяев, и таким образом ты на века определишь будущее покоренного народа. И именно этими двумя уровнями оперирует политика, которую ты упоминала».

— «Так значит, политика – это то самое зло, которое…».

— «О, нет, Скраппи. Не стоит воспринимать мои слова настолько буквально» — усмехнулась принцесса. Я была уверена, что ее быстрый взгляд успел заметить, как конвульсивно дернулись мои копыта, словно ощутившие тяжесть рукояти меча – «Ведь есть еще один, самый главный, самый сложный, и самый страшный уровень управления покоренным народом. И имя ему — мировоззрение. Убеди тех, кем собираешься править, смотреть на мир твоими глазами, и ты обретешь над ними власть, которая будет довлеть поколениями, которая переживет и тебя, и твоих детей».

— «Ми… Мировоззрение?».

— «Истинно так, моя маленькая, отважная, но не слишком смышленая пони» — вздохнула белая кобыла – «Произошло очень многое за время твоего отсутствия, и глядя на произошедшее ретроспективно, обладая знаниями о том, к чему все привело, не все мои действия были удачными, и многие ходы таили в себе ошибку, увидеть которую можно лишь с точки зрения полученного опыта».

— «Пришлось подчиниться желаниям тех, кто обладает властью и богатством?» — я почувствовала, как что-то проскрежетало по эмали зубов, лишь через миг догадавшись, что я сама сжала их столь плотно, что смогла бы перекусить железнодорожную шпалу.

— «Я согласилась на многое, скажем так. Согласилась на множество мер, которые радостно приветствовали жители этой части страны – переход с фиксированной на плавающую процентную ставку, к примеру. Унификацию бита – драгоценные и полудрагоценные камни будут выводиться из оборота, заменяясь монетами разного достоинства, или банковскими чеками. Разрешила считать долговые обязательства ценными бумагами и даже страховать их – ты даже не представляешь, в каком ужасе была Луна!».

— «А что не так с кредитными обязательствами? Это же вроде бы как передача твоего кредита другому? Подленько, конечно, но вроде бы не преследуется законом?».

— «Если упрощенно? Вот представь, что у нас с тобой есть тысяча бит» – я хрюкнула от нервного смеха, ведь кажется, именно такую сумму я видела в кошельке, который мы взяли с собою из Кантерлота – «И я беру у тебя их под расписку, обязуясь когда-нибудь вернуть. Сколько у нас с тобой бит?».

— «Эммм… Тысяча. Как и было» — пусть я была не самым умным существом, но деньги считать я умела. Особенно чужие, попавшие в мои загребущие копыта.

— «Верно. Сама по себе расписка ценна лишь для нас, и ничего не значит в товарно-денежных отношениях в масштабе страны. А теперь представь, что эта бумага с нашими подписями, вдруг стала считаться эквивалентом денег, наравне с битами, указанными в ней. Сколько тогда денег в нашем кошельке?».

— «Ох ты ж еб…» — Я подумала. Потом подумала еще. И затем охренело выдавила из себя не самое литературное слово.

— «Манеры, Скраппи. Всегда помни о манерах. Хотя это привычная реакция любого, кто впервые сталкивается со сложными финансовыми инструментами. Теперь у нас две тысячи бит, не так ли?».

— «Но это же все фикция!».

— «А кто знает об этом?» – горько усмехнулась принцесса – «И это все упрощенный пример, незамысловатый, как азбука для жеребенка. Нам мало двух тысяч? Проворачиваем схему еще раз. Медленно? Добавим второго, третьего участника. А если разрешить еще и страхование этих сделок… Я не стану забивать твою лохматую черно-белую головку множеством сложных терминов и определений, но я готова воспользоваться словами моей сестры, которая в сердцах обозвала финансистов «продавцами воздуха».

— «А почему тогда это просто не…».

— «Запретить? Что ж, я долго сопротивлялась развитию финансовых инструментов, но боюсь, что запретительные меры приведут лишь к взрывному росту тех тенденций, которые с их помощью пытаешься обуздать…» — задумчиво произнесла Селестия, глядя сквозь зеркало в повторяющую саму себя даль. Поняв, что мне остается лишь не мешать стремительному току мыслей могучего разума, я вновь принялась за работу, сменив щетку на более жесткую, которой принялась охорашивать белоснежное тело – «Но принесут ли они такую же пользу, как вдумчивое управление? Что будет лучше – безжалостная прополка, или культивирование побегов? Решения, решения…».

— «Но если ничего не предпринять, то тогда те, кто все это придумал, одержат верх. А если нет – то значит, что все, изъятое у этих затейников, будет конфисковано в казну» — не утерпев, решила я поделиться своими сомнениями, и сама устыдилась того, что нарушила течение мыслей правительницы – «Ну, я имею в виду, что тогда огромное количество пони и других существ потеряют все свои деньги, оказавшись на грани нищеты…».

— «Ах, мои добрые подданные, мои маленькие пони. Многие, очень многие в этом городе пострадают от этого, ты права. Но что они сделали, когда вся страна, напрягая последние силы, отдавала их в борьбе со считавшимся непобедимым соседом?» – я не ожидала той горечи, которая прозвучала в словах принцессы. Как же сильно ударило по ней то, что происходило? Это и был тот самый перелом веков, о котором так много писали классики? Когда пони решали сами, что им делать и как жить? Если да, то именно так и рушились монархии, и я присутствовала при начале крушения очередной, лидер которой не успевал за стремительным током жизни, за этой гонкой, и видел, как власть просто уходит от него, так же стремительно и неуловимо, как едва заметная ранка, пульсирующая ниточкой кровавой струи – «Быть может, они покупали облигации государственных займов, или долговые купоны казны?».

Я промолчала, старательно укладывая каждую шерстинку, не рискуя переходить к огромным крыльям, каждое маховое перо которых могло поспорить размерами с обычным пегасьим крылом.

— «Но нет, они вкладывали свои биты в сомнительные предприятия. В тресты и фонды, которые обещали им удвоить, утроить их состояние, сделав биты из воздуха. И теперь, когда эти мыльные шары начали лопаться – должны ли мы спасать тех, кто когда-то считал самым главным в жизни свое личное благополучие, отвергая благополучие остальных?».

— «Поэтому мы должны найти тех, кто за этим стоит. Найти, и обезвредить» — она не спрашивала, она утверждала, поэтому я сочла за благо заткнуться, и не пытаться спорить с принцессой, каким-то внутренним чувством ощущая подавляемый, тщательно скрываемый, и оттого, почему-то, пугающе заметный гнев, вызванный ущемленным самолюбием той, что привыкла считать себя всеми любимой, боготворимой, матерью всех своих подданных — «Чтобы им в голову больше не приходили такие идеи».

— «Или договориться».

— «Но…» — а вот этого я не ожидала, и вновь опустив щетку, с недоверием и недоумением уставилась на аликорна. Неужели наказание подданных будет еще изощреннее, чем я могла бы даже представить?

— «Помнишь наш разговор про правителя и его права?».

— «Да. Право послать навстречу опасности, а самому остаться».

— «Но как не бывает прав без обязанностей, так и из этого правила, этого права, исходит иная обязанность для правителя: в первую очередь он обязан заботиться о своем народе. Денно и нощно думать о том, что на любых переговорах, на каждой встрече, в каждом разговоре он – это страна, это народ».

— «И поэтому…» — мне крайне не понравилось, куда шел этот разговор.

— «И поэтому он обязан вынести все. Улыбаться, даже если хочется плакать. Показательно сочувствовать, даже если тянет расхохотаться в морды удрученным неудачей врагам. Обниматься с такими тварями, от которых ощущаешь себя перепачканной после единственного прикосновения, уверяя в своем дружелюбии и совместном сотрудничестве. И самое главное – быть готовым поступиться интересами меньшинства в угоду тому, что нужно всему народу».

— «И значит…».

— «И значит, что те, кто решил связать себя и свое благополучие с этими леди и джентельпони, тоже получат урок» — голос принцессы, задумчивый и мирный до этого, вдруг лязгнул челюстями стального капкана, заставив меня содрогнуться – «И станут наглядным примером для тех, кто не поддался стадному чувству, от нерешительности или из природного благоразумия не поскакав вместе с толпой. Кто знал, что легких денег не бывает и то, что появилось у тебя, непременно исчезнет у кого-то другого».

Наступило молчание.

— «Помнишь, Скраппи, как мы обещали быть честными друг с другом?» — помолчав, осведомилась принцесса. Я уже не называла ее тетушкой, отказавшись от этого бесплодного слова так быстро, что и сама поверить себе не смогла. Но так и не решилась еще произнести про себя иное, хотя мне почудилось какое-то тоскливое ожидание, мелькнувшее в глазах аликорна – «Ведь ты была со мной честной, когда постаралась развеять мои опасения, не так ли? Тогда скажи мне это. Произнеси то, что у тебя на уме».

— «Нет».

 - «Нет?».

— «Конечно нет» — заметив, как мои копыта сами собой опустили щетку для шерсти, я подхватила другую, с короткими и мягкими ворсинками, предназначенную для ухода за перьями, и провела по сложенному крылу, взглянув в глаза обернувшейся ко мне принцессы – «Ты ведешь, и ты отвечаешь. «Кто в ответе – тот и прав», и этому кредо я следовала всю свою жизнь. Если ты считаешь, что так правильно – пусть будет так».

Селестия промолчала, и я не знала, что означала эта тишина.

— «Это не красивые слова и не отговорка» — наконец вздохнула я, когда тишина стала по-настоящему гнетущей – «Этому следую я, этому я учила и своих легионеров. После всех своих политических кривляний, после всех неудач, как могу я тебя осуждать?».

— «Только лишь поэтому?» — спросила белая кобылица.

— «Не только» — потупившись, тихонько ответила я – «Я же знаю, что будет, если дать этому ход. Да, будет небывалый подъем, развитие техники, науки, магии может быть. Но ценой счастья и жизней тысяч. Миллионов. По телам «не вписавшихся в рынок» взойдут к своему счастью те, кто приспособится к переменам. И я всегда пыталась понять – а можно ли это сделать иначе? Не через мучения и горе многих? Пускай жертвуя скоростью, не в одно поколение, а в десяток – но без надрыва, без перелома хребта через колено?».

— «Думаешь, это возможно?».

— «А если даже нет?» — спустя миг, я и сама испугалась прозвучавшего в моем голосе вызова – «Что же теперь, опустить копыта, и дать желающим власти и денег то, что они захотят? Потому что они этого захотят?».

— «Разве этого недостаточно?».

— «Так пусть добьются этого сами!» — забываясь, рыкнула я, до хруста сжимая рукоятку щеточки для прининга – «И пусть только попробуют отобрать это у остальных!».

— «Что ж» — прищурилась принцесса, обжигая меня взглядом, от которого кружилась голова, а кровь начинала стучать в висках, словно боевой барабан – «Значит, быть посему. Их судьба будет лежать в твоих копытах».

— «Что?!» — а вот такой поворот притормозил меня не хуже, чем хороший пинок копытом в грудь, да на полном скаку – «Но я… Почему я?! Я обещала помогать, но…».

— «Очень верно сказано» — от этого лекторского тона я мигом увяла, чувствуя себя двоечником, припершимся на урок, оказавшийся завершающим экзаменом за целый год – «И мне, признаюсь, очень интересно, как сможешь ты справиться с поставленной перед тобою задачей. Ты поступала так, как считаешь нужным, и пусть я не могу одобрить твои методы, но все, что произошло, несло на себе отпечаток твоих решений, твоего опыта. И это был твой выбор. Ты видишь цель, и у тебя есть понимание границ, которые мы очертили в сегодняшнем разговоре — на кого бы я еще могла положиться в решении этого вопроса, моя дорогая Скраппи?».

От этих слов мой круп сжался до размеров детского копытца.

— «Но ведь я не лидер нации или финансовый воротила! Как я могу повлиять на всех, кого они соберут со всей страны?! Эти пони…».

— «Боюсь, что я попросту не знаю, о ком именно ты говоришь» — с нотками сожаления в голосе ответила Селестия, заставив меня попросту задохнуться от такой… Такой подлости, которую я, по своей наивности и простоте, перестала ожидать от царственного аликорна! — «К сожалению, я не знакома со всеми этими пони, или другими существами, о которых ты говоришь, поэтому мне сложно судить о их неправоте, или нанесенных другим обидах. Но я уверена что ты, узнав так много об их тайных и явных делах, готова тщательно взвесить их мысли, стремления и поступки, когда будешь выносить свой вердикт».

«Я посылала тебя сюда не для того, чтобы ты развлекалась, как раньше. И если ты что-то не успела — то это твоя, и только твоя вина. Ведь ты знала, для чего мы прибыли в этот город».

— «Но принцесса… Тетушка... » — проблеяла я, пытаясь воззвать к белоснежной богине, но осеклась, заметив как изогнулась в недоумении идеально очерченная бровь, пресекая дальнейшие попытки самоуничижения. Еще две или три недели назад я потешалась над раздавленным и униженным аликорном, точно так же, что-то жалобно блеющим под покровительственным взором принцесс — и вот теперь оказалась в абсолютно том же положении, но в отличие от Ми Аморе Кадензы была готова ползать на брюхе от ужаса, когда узнала, какая мне уготована роль, уже не понимая, что вообще несу — «Это же… Это же твои подданные! Наши подданные! О которых необходимо заботиться, как ты мне говорила!».

— «Конечно же я помню, Скраппи» — укорила меня принцесса. И даже фразы подобрала для этого точно те же, что использовала в разговоре со своей настоящей племянницей, или кем там, на самом деле, приходился ей розовый, как фруктовая жвачка, аликорн — «Поэтому я и поручила столь деликатное дело именно тебе».

Я поняла, что время для споров прошло, и белоснежная правительница четвероногого народа уже приняла решение, поэтому умолять было попросту бесполезно. Чего она желала добиться этим? Неужели затеяла все это лишь для того, чтобы поглядеть, не опьянюсь ли я мнимой вседозволенностью и жаждой вершить суд и расправу, размахивая во все стороны карающим мечом правосудия, одолженным мне на определенной богинями срок? Но нет, я отказывалась верить в то, что все это было затеяно там, в Кантерлоте — уж слишком расстроенной казалась принцесса, когда увидела изнанку той жизни, которую вот уже сотни лет видела лишь из окон своего дворца. Слишком нелогично, нервно, непоследовательно она вела себя каждый раз, когда мы оставались наедине. И я хотела, жаждала верить, что когда мы найдем зачинщиков того, что заставляет пони страдать, то она сама, как и полагается боготворимой правительнице всего понячьего рода, примет бразды правления, и рассудит всех так, чтобы все остались довольны, и всем сразу же стало хорошо.

— «Но почему...» — при взгляде в эти лавандовые глаза, я вдруг ощутила отчаяние. Отчаяние того рода, которое стараешься не показывать никому, пряча его глубоко в душе. Я знала это чувство — то были обманутые надежды, когда то, что ты жаждала всей душой, вдруг превращалось в тот самый украденный рай, когда вместе с вожделенной властью приходила и необходимость решать, кого придется наказывать за проступки. И тем больнее было понимание, что повелительнице целой страны, почитаемой наиболее ортодоксальными жителями богиней, уже недостаточно просто наорать, как мне, на накосячивших подчиненных, отправляя их на подумать с зубной щеткой в сортир — ведь те, кто пострадал от их действий, будут следующими, кому ты посмотришь в глаза. Но разве для того, чтобы научить этому простую пегаску, просто отработанный материал, который еще не отправили куда подальше из-за некоторой сентиментальности, присущей этим удивительным и древним существам, недостаточно было просто объяснить это на словах?

Или педагогические приемы аликорнов не менялись в течение веков, что бы там ни говорила Селестия?

— «Хорошо. Мы решили быть друг с другом честными. Не так ли?» — вцепившись копытами в ковер, я подалась вперед, ожидая освобождающего меня откровения — «Поэтому есть еще одна вещь, которую мне было необходимо учитывать, Скраппи».

«Фуууух! Неужели… Неужели пронесло?!».

«В конце концов, они сами бросили тебе вызов» – пожала плечами принцесса, доставая из шкафа свою шапочку, шарф и коньки.

---

Идя по отелю, я вспоминала эти слова, звучавшие у меня в голове, ведь от них веяло чем-то очень древним. Я ощущала, что едва-едва разминулась с чем-то очень серьезным, что принцесса вначале пришла в настоящий гнев оттого, что я посмела наброситься на ее любимых подданных. Но затем, вместе с заслуженным наказанием, почему-то приняла мою мысль, мою точку зрения, и это сбивало с толку и оглушало не хуже удара копыта. Почему она согласилась с моим глупым и нелепым доводом? Разве не должен политик плевать на всякие оскорбления и провокации? А ведь я ощущала, что она восприняла этот довод – единственный из всех! – абсолютно спокойно, и даже согласилась с ним, что определило исход ее размышлений. Мне казалось, она буквально подталкивала меня не стесняться, и поднять грандиозную бурю, выведя на улицы Легион, и…

И что дальше?

— «Что-нибудь прикажете, мэм?».

— «Спасибо, нет. Сегодня я до вечера занята» — ввалившись в комнату на негнущихся ногах, я встретила давнишнюю горничную, перестилавшую оставшуюся нетронутой этой ночью кровать. Забавно, я так и не удосужилась узнать ее имя, несмотря на усилия, которые приложила к тому, чтобы при ней осталась ее работа и место в не самом дешевом отеле Мейнхеттена. Что это — гордыня? Или же простота, которая, по словам предков, была куда как хуже воровства?

— «Этим вечером прикажете подать как обычно?» — похоже, она намекала на очередной поздний ужин принцессы.

— «На всякий случай попросите держать разогретым. Если не трудно» — предстояло действовать, и действовать быстро. Очень скоро мое обращение услышат те, кому оно предназначалось, и предпримут собственные шаги. Поэтому предстояло вновь бить на опережение, и обламывая копыта рваться вперед, принимая на плечи и грудь удары врага. Но для этого, как и раньше, понадобятся доспехи, грудой сваленные в ванной, до которой у копошащейся возле постели поньки копыта пока не дошли — «Если я не вернусь, то пожалуйста, подайте в соседний номер, хорошо?».

— «Обязательно» — закивала та, с неловкостью переминаясь с ноги на ногу — «Спасибо. Вы так добры… И вы такая прекрасная пара».

Смысл сказанного дошел до меня не сразу, заставив споткнуться на половине шага до ванной комнаты.

— «Эээээ… Ну…» — она ушла. Она точно ушла. Я видела, как она одевалась, но стоило этой лихорадочной мысли промелькнуть у меня в голове, как мне отчетливо послышался раздавшийся где-то неподалеку пугающий смешок.

— «Просто дверь была открыта, и я видела, как вы сидели перед зеркалом и долго-долго глядели друг на друга» — продолжала разливаться соловьем кобылка, в то время как я едва не навернулась в кучу железа, услышав эдакую похвалу — «Я бы так хотела найти кого-нибудь, с кем можно вот так вот просто сидеть и молчать, глядя друг другу в глаза!».

Помнишь, что я писала про душ из холодного пота, Твайли? Забудь. Жалкая имитация. Никакого сравнения, честное слово.

— «Не думать! Не думать! Я… Я подумаю об этом завтра» — лихорадочно шептала я, когда разоткровенничавшаяся горничная наконец-то ушла, дав мне возможность выглянуть из своего убежища в ванной. Все эти загадки, все эти странности, которые окружают вас, аликорнов, пугали меня до усрачки, и если бы она заявила, что вообще не видела в тот день белой пегаски с розовой гривой, я бы точно забегала по потолку, с воплями вырывая последние клочья гривы. Но это было потом, а тогда я загнала эти жуткие, пугающие мысли подальше, в глубины разума, с неизбежностью обреченного ощущая, что ночью они непременно появятся вновь, заставляя будить своими стонами окружающих меня пони. Дом в моей голове давно рухнул, холм разлетелся и стал воронкой, на дне которой, среди обломков несокрушимого бункера, таилось что-то ужасное, какая-то дыра, ведущая в самую бездну, и единственным способом спрятаться от накатившего страха была работа, в которую я собиралась окунуться с головой, появившись в холле в полной своей выкладке — для полноты картины только знамени не хватало. В остальном же все было на месте — тяжелый, давящий доспех штурмовика, предназначенный для прорыва блокады, атаки одоспешенных риттеров и боя в первой линии строя; пара мечей — Фрегорах и Шепот Червя, который я, не мудрствуя лукаво, тащила за собою, и наконец — покрывало с дивана, прикрывавшее мои плечи и спину вместо плаща. Увидев такое безобразие, швейцар решительно двинулся в мою сторону, явно не собираясь выпускать из отеля, но столкнувшись нос к носу с одной из сопровождавших меня кобыл, живо рванувших на перехват, глуповато заулыбался, и отчалил обратно ко входу, настороженно косясь на этих чересчур шустрых пегасок, от каждой из которых отчетливо пахло железом, насилием и пролитой кровью. 

И вновь, как всегда, погода в этой части страны была абсолютно премерзкая. Порывистый и холодный, ветер со стороны моря рвался в ущелья улиц, образованных стенами высоких домов, неся вместе с собою мерзкое ледяное крошево, сыпавшееся с серых, бракованных облаков. Но несмотря, а может, и благодаря предпраздничному времени, когда до Дня Согревающего Очага оставалось всего лишь несколько дней, улицы были буквально забиты толпами гуляющих, не побоявшихся выйти в такую погоду. Ни холодный ветер, ни влажная хмарь, ни мокрая крупа вместо снега, сыпавшаяся на гуляющих, нисколько не охладили горячие головы, носившиеся по улицам, от одной толпы до другой. Деловитые, собранные, напряженные, они походили на взведенные пружины, и в сочетании с наигранной веселостью создавали тревожащее ощущение даже не праздника, а какого-то важного мероприятия, поэтому очень скоро я научилась распознавать этих массовиков-затейников, ощущая распространяющиеся от них волны тревоги, кругами расходящиеся по толпе. Впрочем, не все вышли на улицы просто так, повинуясь сиюминутным порывам или намекающим шепоткам начальства, знакомых или представителя профсоюзной ячейки — большая часть пони заканчивала предпраздничные дела, чтобы последовать примеру столицы, и весело встретить новый, 1097 год от создания этой страны, посмотрев на расползающийся по улицам стихийный парад. Центральный парк был забит, на замерзших озерах было не протолкнуться, и как бы ни подводила погода и Погодный Патруль, я была уверена, что в эти дни никому не грозило провалиться под лед, пока в парке,  день за днем, среди ничего не подозревающих пони, мелькали розовые шапочка и шарф одной белоснежной пегаски, изящно резавшей лед на незамысловатых коньках. Конечно, я могла бы отправиться прямо туда, но мне захотелось узнать, что же думает тот самый народ, о котором так жарко говорили мне очень умные и убежденные в своем праве единорог и земнопони, о множестве патрулей, порхающих над крышами зданий. Я отправилась в Бастион, и поговорив с Хаем, отправила половину расквартированных в башне сил патрулировать город, пресекая возможные беспорядки. Но странное дело — все было чинно и мирно, и даже вездесущие обладатели жилеток и котелков куда-то исчезли с переполненных улиц.

Впрочем, скоро я получила ответ и на этот вопрос.

— «Я хочу говорить» — без приветствий и предисловий пророкотал Клэм. Это в его повозку я, кряхтя, забралась, когда та приостановилась передо мною, и вновь зарулила в толпу, шествующую парадом по широким авеню. Большой фургон, выкрашенный в праздничные — алый с золотом — цвета, был превращен в передвижную платформу, на которой одетые в лохмотья и тряпки здоровяки, подпоясанные веревками, мрачно таращили на прохожих подведенные тенями глаза, изображая из себя то ли зомби, то ли собравшихся возле костра средневековых бомжей — «Для чего ты приехала в этот город?».

— «По делам» — односложно ответила я, пряча усмешку при виде парочки насторожившихся здоровяков, сидевших по бокам своего шефа. Кроме них, в экипаже присутствовала незнакомая мне лиловая единорожка — я запомнила ее по кокетливым голубым прядям в фиолетовой гриве, сочтя их подражанием стилю самой юной из принцесс. Но мой взгляд привлекла не ее модная прическа или забавная метка в виде падающей фиолетово-белой звезды с голубым хвостом, а блокнот, карандаш и какой-то пухлый ежедневник с многочисленными закладками, который она легко удерживала в бирюзовом поле телекинеза. Что ж, видимо этот качок решил подстраховаться, и приехал на встречу во всеоружии, захватив с собой сильного единорога, способного доставить любому недоброжелателю кучу проблем. Или прикрыть нас от чужой магии, если эти рогатые господа были способны и на такое.

— «Не свисти».

— «Ты первый начал» — сложно сказать, что придавало мне уверенности, и позволяло напропалую хамить этому немаленькому жеребцу, размерами не уступавшему своим подчиненным. То ли полный доспех, в который я упаковала свою постанывавшую от усталости тушку, то ли трое пегасок, околачивавшихся снаружи, и без стеснения заглядывавших в окна повозки… Конечно фургон, качнувшийся под весом вскарабкавшейся в него пегаски, заставил насторожиться охрану единорога и без моих охранниц-конвоиров, упакованных в свои приметного вида доспехи, но думаю, меня не спасло бы ни одно, ни другое, приди в голову этим бугаям меня по-тихому придушить.

— «Зачем ты вообще сюда прилетела? Здесь разберутся и без тебя».

— «Да вот, захотелось посмотреть на праздники. Знаешь, сколько раз в жизни я справляла начало нового года вместе с пони, в кругу семьи? Всего два, причем один раз меня нагло похитили, поэтому он тоже не считается» — фыркнула я, поправляя свой импровизированный плащ из одеяла — «Ну, и заодно поглядеть на тех, кто решил себя поставить выше других».

— «Все, чего я добился, заработано вот этими копытами и своим горбом! Я никогда не ставил себя выше других пони!» — мгновенно отреагировал жеребец, словно мои слова и в самом деле задели его за живое. Они, а не насмешки или речь его подельников, полная иронии, недосказанностей и угроз — «Моя мать горбатилась на фабрике, пока отец вкалывал в порту. Хотели дать нам всем образование и возможность жить так, как мы захотим. Я всегда стоял за простых работяг. Даже свой спортзал не променял на столичный, когда стал знаменитым. И я всегда стоял за них как гора!».

— «Верю. Но что же тогда ты приготовил для них?» — разговор с принцессой позволил мне если не собраться с мыслями, то хотя бы обратить взгляд на то, как легко меня окрутили всего лишь словами, а не мечом. На ту вонючую трясину, куда меня так легко затянул разговор с этими воротилами бизнеса, легального и теневого, заставив попытаться воевать против них на их собственном поле, понемногу скатываясь в ту же пропасть, где сидели они. Даже не изображать, а почувствовать и принять внутри тот факт, что я теперь такая же, как они. Одна из них. И это пугало, вызывая озноб почище холодного, влажного ветра Большой Подковы — «Кому ты собираешься помогать? Допустим, вам удалось оторвать от страны этот город. Допустим. Всеобщим голосованием, например, или какими-нибудь политическими процедурами — удалось же это Сталлионграду, в конце-то концов, да?».

— «Да. И мы выиграем. Фабрики и мастерские не будут закрыты. Рабочие сохранят места».

— «Серьезно?» — я наклонилась вперед, ощущая, как стукнул по груди белый шар из драконьей кости на рукояти Фрегораха, вновь пристегнутого к моему плечу — «И какова же будет цена победы? Каков будет приз? Власть над не слишком большим количеством полезных вам пони, в то время как бонусом пойдут остальные тысячи — голодающие, озлобленные, дерущиеся за каждый кусок? Рвущие друг друга в попытке забраться повыше, и ради этого встающие на спины других, не обращая внимания на хруст ломающихся под копытами позвонков?».

— «Мы перестанем зависеть от зазнаек из Кантерлота!».

— «Так вы уже независимы от них, дальше некуда! Осталось только границу нарисовать!».

— «Не пищи!» — если бы не гул толпы вокруг повозки, нас бы точно услышали все вокруг, но даже повысив голос, мы не смогли бы перекричать барабанный грохот и трубные визги оркестра, решившего, что полузадушенного пищания флейт и сиплого воя валторн праздничному шествию только и не хватало, вместе с выдуваемым ими бравурным маршем — «Они нами управляют! Управляют всей страной!».

— «Если бы они управляли всей страной, меня бы тут не было! И не было бы никаких профсоюзов и их деятелей-бандитов в жилетках! Вы и так почти отделились от всей страны, но все еще хотите больше, больше и больше!» — если Клэм решил, что голос спортсмена заставит заткнуться растрепанную пятнистую кобылку, то тут его ждал грандиозный облом. В конце концов, не он один срывал глотку, перекрикивая толпу, но только на стадионе, а не на поле боя, как я — «А больше вам не дадут! И вы начинаете жрать друг друга, как пауки в банке! Сначала тех, кто слабее, а потом вцепитесь в глотки друг друга!».

— «Заткнись уже! Не смей обливать грязью профсоюзы!» — зло рыкнул белый жеребец, уставившись на появившиеся в окнах головы в шлемах. Скошенные, похожие на долото, они выглядели достаточно угрожающе для того, чтобы заставить не дергаться даже двух его шкафообразных подчиненных, чьи уши уже ненавязчиво щекотали длинные, широкие ножи, один из которых я впервые увидела когда-то в копытах у Кавити.

Интересно, случись что -  они и вправду нажали бы на рукояти?

— «Спокойно, Госсип. Мы просто разговариваем» — успокаивающе буркнула я, махнув обутой в железо ногой, стараясь ни единым жестом не выдать посетившую меня неприятную мысль — «Я всегда считала профсоюзы делом хорошим. Они позволяют отстаивать свои права рабочим. Но без контроля, они превращаются в тех, с кем они раньше боролись, что ты и продемонстрировал, сделав из них огромную банду. Даже опознавательные знаки из жилеток и значков нацепил. Но взяв положенное, без контроля остановиться очень сложно, знаю по себе — и они стали брать чужое. Вот и скажи мне, скольких ты планируешь разорить, как твои подельники? Скольких оставишь замерзать на улицах, лишенных дома?».

— «Это все навоз!».

— «Правда? А давай завернем твою колымагу, и поедем к вокзалу? Посмотрим по подворотням, вдруг кого и найдем, а? Принцесса была просто в полном восторге, когда узнала об очередях, выстроившихся к бесплатным кухням для бедняков! Кухням, которые ей предлагали создать еще несколько лет назад, чтобы «подкармливать» разорившихся пони! Хотя она запретила это делать, и даже выпустила декрет, по которому каждый пони имеет право на труд и достойную плату!».

Мы замолчали — я, и наклонившийся ко мне жеребец, возвышавшийся надо мною не хуже горы. И в этой тишине еще отчетливее раздались какие-то ненатуральные выкрики радости, доносившиеся из толпы. Словно стоявшие вдоль улиц жители города пытались развеселиться при виде праздничного шествия, но уже не помнили как это делать.

— «Угу. И выражение у нее на морде было примерно такое же» — едко хмыкнула я, откидываясь на сиденье, когда мои железноголовые соглядатаи отошли от окон, продолжив рысить рядом с повозкой, двигавшейся в толпе — «Обалдевшее. Если не сказать, охреневшее. Или ты думал, я тут с вами в игрушки играю?».

Замерший с приоткрытым ртом жеребец наконец громко выдохнул, и молча уселся обратно на диван экипажа, сверля меня своими маленькими глазками, прятавшимися под громадами сошедшихся вместе бровей.

— «Видишь, оказывается, я не просто так да и не напрасно приехала в этот город. А ты? Скольких ты планировал обездолить, чтобы Ханни Би могла ублажать свое эго, подкармливая нищих, словно собак? Чтобы Рут продолжал оболванивать окружающих, поливая грязью всех, кто выступает против заказчиков? Чтобы Вейн заработал сотни тысяч, и усадил свою тощую задницу в кресло мэра? Кем собирался расплатиться за амбиции этих господ?».

— «Захлопни свой рот!» — наконец глухо рыкнул Клэм, переходя затем на глухой рокот, едва ли не сливающийся с гулом толпы. По его знаку громилы отвернулись к окнам, старательно делая вид, что мы тут одни, и только единорожка, изображавшая секретаря, все так же держала перед собой позабытые писчебумажные принадлежности, круглыми глазами глядя на эту схватку моськи со слоном — «Я догадывался, что все это полный навоз. Но все знают, что принцесса сейчас в Кантерлоте, а ты туда не писала! Металась по городу, разыскивая свои биты!».

— «Аааага...» — вздохнула я, вновь покосившись на странную единорожку, испытывая при этом противоестественное желание ткнуть в ее ауру телекинеза своим маховым пером. Просто для того, чтобы услышать ее писк от сорванного заклинания — «Кому, как не всем, это знать. Нет, ты вправду решил, что я буду тебя в чем-то убеждать? Странно. А ты вроде казался не слишком тупым для качка. Я об этом оговорилась только потому, что посчитала, что пони, заботившийся о простых работягах, не может быть полным говном. Что тебе не все равно, что тут происходит. Выходит, я ошибалась?».

— «Нет. Не ошибалась» — помолчав, ответил Клэм. Голос белого единорога вновь стал глух и невыразителен, как и раньше — «Я не хочу в этом участвовать То, что задумали эти пони — отвратительно».

— «И я знаю, кто вас этому научил. Хотя больше он никого ничему плохому не научит».

— «И что же с ним случилось?» — с подозрением осведомился белый здоровяк. Как всегда краткий в разговорах, он не стал даже пытаться что-либо отрицать — «Ты?».

— «Ага. Я случилась. И мне вот стало интересно, как далеко все зашло? Как много зла он успел посеять в вас всех?» — вздохнув, я махнула Госсип, призывая ее и дальше изображать почетный эскорт, или ряженых воинов древних времен — «И что вы думали делать дальше. К чему стремитесь. И кто за вами стоит».

— «И что будет дальше».

— «Что будет дальше, я уже почти решила. Вот только не знаю, правильно ли будет так поступить» — я поглядела в окно, за которым серело пасмурное небо. Нет, с зимой в этом городе было определенно что-то не так, и мокрая брусчатка словно подчеркивала нездоровую ледяную крупу, сыпавшуюся с холодного неба, затянутого рваными, бракованными тучами — «Одобрит ли мои решения повелительница. Примут ли это пони. Но вас это волновать уже не должно». 

— «А если я выйду из дела? Если выйду сейчас из игры?» — помолчав, спросил жеребец. Его подельники, сидевшие возле окон и игравшие в гляделки с рысившими возле кареты одоспешенными кобылами, словно по команде встрепенулись и оглянулись на босса, но встретив его тяжелый, словно дубина, взгляд, вжали головы в плечи, и поспешно отвернулись, делая вид, что их тут попросту нет. Интересно, и чем это он сумел так приручить этих тестостероновых монстров?

— «Игра! Надо же, как для вас это просто!» — не удержавшись, горько воскликнула я. Можно было изображать из себя Игрока За Большим Столом, можно было делать морду кирпичом и всячески копировать холеных кабинетных тиранов с элегантными прическами и холодными, злыми глазами. Но свою суть вечно прятать нельзя — она вылезет в самый ненужный момент, выдавая твою настоящую природу. И суть была в том, что я не была, не хотела быть таким существом — не теперь, когда поняла, как чуть было не оказалась бита на том поле боя, в котором еще ничего не понимала, и куда меня заманили настолько же просто, насколько и обвели, разорив и подставив перед принцессами.

— «Это жизнь. Либо ты, либо тебя».

— «Значит все, что я сделаю с вами, будет правильно и добродетельно? Ведь вы сами позволили сделать это с вами, если пользоваться ущербной логикой этого старика!».

— «Хватит ссать друг другу в уши» — я и без этого понимала, что наш разговор вновь зашел в никуда, но остановиться было очень непросто. Наверняка, это все они — мельчайшие частицы денег, распыленные в воздухе, и проникающие в головы пони, делая их говорливыми и жестокими идиотами — «Что ты предложишь?».

— «Я жду твоего предложения. Чем ты заплатишь за то, чтобы я забыла про то, что узнала тут, в этом городе?» — и снова закулисные договоренности. Снова сделки с совестью, от которых меня начинало тошнить. Но нет, это была полуправда, и беда была в том, что меня тошнило, но не выворачивало наизнанку, и я твердо решила, что после этого случая отправлюсь в отставку, оставив умозрительный пост секретаря тому, кто подходит гораздо лучше для вдумчивой, усидчивой работы. Тому, кто умеет и любит общаться с другими. Кто сражается и побеждает словом, а не мечом. И тому, кто не почувствует жгучего, словно вспыхнувшее пламя, желания вытащить тот самый меч, воткнув его в глотку сидящим напротив него пони, после чего бить, и бить, и бить фонтанирующие кровью тела…

«Я снова становлюсь сумасшедшей» — грустно подумала я, когда сидевший напротив меня жеребец подался назад, пытаясь отодвинуться как можно дальше вместе со своими подельниками, уже не обращавшими внимания на окна, в которых уже висели одоспешенные фигуры кобыл. Затянувшая небо серая хмарь не могла проникнуть в экипаж, путаясь в перьях мерно взмахивавших крыльев, и в этом мерцающем, стробоскопическом свете они вдруг показались мне не живыми, дышащими, потеющими пони, а неживыми уже телами, застывшими в трупном окоченении, и сваленными кем-то в трясущийся по камням экипаж.

— «Что ты предложишь? Не мне, конечно же, а своей стране, на которой хотел нажиться?» — откупиться лично от меня было бы просто. Я не была святой или риттером в белых доспехах, и отдавала себе отчет в том, что поступилась бы своими намерениями, если бы сумма отступных показалась мне достаточной. Для чего, спросишь ты с недовольством, Твайлайт? Вот когда у тебя за спиной будет около десяти тысяч пони, каждый из которых будет нуждаться в стольких вещах, что невозможно даже вообразить новичку, вот тогда таких глупых вопросов у тебя больше и не возникнет. На каждый такой бит, каждый талант, который я тратила на Легион, приходился такой же, остававшийся в эквестрийской казне, и уже это я считала лучшим оправданием для суровых поборов, которые производила на захваченных территориях, ощипывая, словно куриц, врагов. И теперь я предлагала не бросить мне подачку, как кость, а узнать, что же действительно успел скопить этот пони, так настойчиво рассказывающий о своей заботе о профсоюзах. С другой стороны, я была готова его выслушать и услышать. Почему?

— «Золота не дам. У самого мало» — категорично отрезал единорог, хотя в его голосе мне послышалось то, чего в нем не было раньше — опасение. Зная меня, Госсип и ее товарки заранее усмехнулись под своими жуткими шлемами, но их ждал закономерный облом, ведь на этот раз я решила дослушать до конца — «Мы и так на тебя много потратили из касс профсоюза. Я потратил. Теперь буду думать, как возместить, чтобы они не пострадали. Я сам, а не эти… умники за столом. Ты из-за этого так взбесилась?».

— «Я никогда не брала что-то для себя, понял?» — вот почему, Твайлайт. Потому что он тоже заботился о пони, если не врал. Но это я собиралась проверить, а пока решила не упускать случая вбить клин в эту монолитную, казалось бы, глыбу, что перла на меня с необоримой силой ползущего с гор ледника — «И только поэтому мы с тобой вообще говорим. Я забочусь о всех, кем командовала, и в отличие от всех вас, не только встречала их, но и провожала в последний путь — каждого пони, кто погиб, выполняя свой долг».

Тяжело вздохнув, Клэм откинулся на подушки дивана, и мрачно поглядел на меня. Казалось, что он собирается вышвырнуть меня из своего экипажа, когда тот отделился от шествия, и завернул в какой-то полутемный переулок, освещаемый только светом окон, но когда рокотавший по брусчатке фургон остановился, он вновь наклонился ко мне, и протянув свою огромную ногу, открыл заскрипевшую дверцу, впуская внутрь холод и сырость зимнего дня.

— «Я слышал» — буркнул он, глядя куда-то в сторону, но все же нашел в себе силы повернуть голову, и  посмотреть мне в глаза — «И ты во мне не ошиблась. Я сделаю все, что смогу».