Тени. Зарисовка о Кристальной империи.

1. Единорог. Существование

Когда свет становится достаточно ярким, чтобы отогнать темноту, заставить ее затаиться, но когда ему все еще не хватает сил, чтобы изгнать ее полностью, приходим мы. Тени. Такова наша судьба — всегда быть на грани, всегда танцевать между тьмой и светом. Свет, что дарит нам жизнь, пытается нас уничтожить, но без него нас не существует. Тьма, что дарит нам нашу сущность, пытается нас поглотить, но дает силу. Но мы прячемся от них обоих — то в блеклой дымке полудня, то в призрачном свете полночных звезд. Нас видят, но никогда не замечают.

Зачем мы существуем? Зачем обретаем то, что называется разумом? Не знаю, раньше я никогда не задумывался над этими вопросами. Мы просто возникаем — точно так же, как превращаются в воду кислород и водород, как превращаются друг в друга вещества в глубинах звезд, как молния ударяет в землю. Кому-то из нас достается проклятие и благословение сознания, кто-то просто появляется и исчезает, не замечая времени в своем счастливом и убогом неведении. Осознавшим себя предстоит познакомится с ужасом и болью, что ждут их на свету или с отчаянием и беспомощностью, что готова предоставить им темнота.

Сначала моей целью было просто выжить. Мое недавно появившееся сознание почему-то не хотело вновь стать ничем, не желало вновь растворяться в бесконечности, давшей ему жизнь. Оно стремилось жить, хотя и не могло бы объяснить, зачем ему жизнь. И мне повезло. Существо, которое дало мне приют, было соткано из света — но в глубине его была тьма, затаившаяся, ожидающая. Нас объединил страх: мы оба страшились того ничто, что ждало нас. И я стал его тенью, а он — моим убежищем. Его разум был подобен моему, но отличался в главном — он мог рождать свет и мог давать начало тьме, создавать новые тени, а не быть вечно привязанной к одной. Я дал ему способность ходить по тонкой грани — не падать в бесконечность и не становиться звездой. И я все больше привыкал осознавать себя. Находил в себе другие чувства, кроме страха — гнев, гордость, любопытство.

Но ничто не бывает вечным. Однажды я встретился со светом — испепеляюще-ярким, ласкающе-смертельным. Я был слишком горд и думал, что стал неуязвим для света — но в итоге я бежал, так далеко, как только смог, только бы дальше от него. Чем больше я существовал, тем страшнее мне становилось встретится с небытием, а моя самоуверенность и беспечность едва не привели к нему. Но этот урок не прошел даром. В том далеком заснеженном краю, в который привело меня бегство, я начал готовиться к столкновению с тем светом, что прогнал меня. Сначала это было просто попыткой защититься, но затем я обнаружил, что жгучее желание выживания сменилось на другое чувство — более холодное, спокойное, и такое приятное. Желание отомстить. Победить этот свет. И мне понравилось это чувство. Я поверил, что знаю свое предназначение: дать жизнь вечной тени, в которой не будет места ни яркости, ни мраку.

И я нашел способ. Множество существ, похожих на те, что стало моим невольным спасителем, оказались в этом прекрасным подспорьем. Все они с тревогой ждали будущего, которое рано или поздно приведет их в никуда — но не обладали силой, чтобы его изменить. Они были недостойны той искры, что способна творить тени, ибо они лишь тратили ее на суетливые метания между отвратительными мне светом и тьмой. Я подарил им возможность не тревожиться о будущем, не задумываться о нем, избавил их от мук самосознания, благословил их вечно блуждать в моей тени. И получил от них силу, что могла противостоять свету и не быть поглощенной тьмой. Так мне казалось.

Но свет и в этот раз оказался сильнее. И тени вновь пришлось затаиться. Но она никогда не исчезает, лишь прячется.

2. Земной пони. Шаги по склону

Встань и иди. Полтысячи шагов вперед, по гладкому наклонному склону, на котором скользят копыта. Иди аккуратнее, иначе ты со слабым криком покатишься вниз, сшибая идущих за тобой, врезаясь в стены, рассыпая осколки из корзин, которые висят на твоих боках. Если тебе не повезет и ты не сломаешь ноги — тебя не настигнет такой желанный отдых по ту сторону реки забытья. Загнанным пони место в переработчике. Иди, не падай. Если ты просто упадешь — изобьет стража, ты нарушаешь заведенный порядок. Нет, стражники не злые — одного из них ты, кажется, даже знал в прошлой жизни, вы были… Как называются пони, которые живут недалеко друг от друга? Сокамерники? Нет, другое слово, от этого веет кристально прозрачным холодом, в нем пустота, а от, забытое, было теплым, уютным, мягким. Странно, слово не вспоминается, но ты помнишь маленький дворик с зеленой травой и аромат жареной кукурузы. Продолжай идти, не думай слишком много — иначе ты замедлишь шаг и споткнешься.

Стражники не злые — они просто делают то, что должны делать, точно так же, как и ты. Они смотрят на тебя пустыми глазами, и в них надежда на то, что ты не упадешь и им не придется кричать на тебя, поднимать и подгонять пяткой копья. И в то же время ты видишь, что им хочется ударить, выплеснуть в беззвучном крике свою злобу и ярость — то ли на свою долю, то ли на самих себя. Они не имеют права на сочувствие. Иначе их сочувствие обернется болью — может быть для них самих, может быть для их семей. Что такое семья? Со-чувств-ие. Чувства. Нельзя давать волю чувствам, нужно шагать. Еще четыреста шагов вверх по склону, на котором разъезжаются копыта.

Семья. У тебя когда-то была семья. Кажется, ты вчера помнил, что с ними случилось и почему они сейчас не рядом. Или это было позавчера? Или год назад? Вроде бы, твоя жена раньше шагала по этому же склону. Нет, нет, это была другая кобылка, просто у нее была похожая метка. Эта кобылка однажды не смогла встать, и за ней пришла стража. Переработчик — лучшее место для таких, как она, сказали стражники со смехом, а кто-то пытался возражать и закрывал ее своим телом. Может быть, это был ты? Это было очень давно — тогда стражники еще умели смеяться, а ты мог протестовать. У той кобылки, которую ты почему-то вспоминаешь, шагая вверх по склону, до вершины которого еще триста шагов, была красивая метка: птица, сидящая на ветке. А какая метка была у твоей жены? Похожая, но ты не можешь вспомнить.

Жена… Вы с ней познакомились незадолго до того, как Кристальная империя стала местом, в котором нужно шагать по склону. Ты совсем недолго прожил вместе с ней, но у вас уже был жеребенок. Маленькая кобылка песочной масти, она как раз только-только пошла в школу. Ты мотаешь головой и чуть не падаешь, но умудряешься устоять. Почему тебе кажется, что вы совсем недолго были вместе, если твоя дочь уже пошла в школу? Тогда время шло совсем по другому. Воспоминания мелькают одно за другим, но не останавливаются, сколько бы ты ни старался. Поэтому ты слегка трясешь головой, отгоняешь их. Воспоминания уходят, но их заменяет неизвестно откуда взявшееся слово «счастье». Ты неожиданно произносишь его вслух и прижимаешь уши, вновь спотыкаешься. Ты боишься оглянуться — это чуждое слово могло сбить кого-то с ног, но вскриков не слышно, и ты продолжаешь движение. Еще двести шагов вверх по склону.

Ты продолжаешь шагать. Но вокруг столько слов из прошлого, которое ты считал давно ушедшим, которое выбросил, чтобы оно не мешало делать шаги. Слова не отпускают, летают вокруг, словно осы, ждут, когда бы ужалить. Осы. Ты вспоминаешь, как однажды наступил на осиное гнездо. Ты был маленьким жеребенком, и когда оса ужалила тебя, ты испугался и побежал, громко рыдая. Или нет? Ты рыдал, когда тени, выпрыгивающие из земли, пронзали бегущих по заснеженной равнине пони. Кажется, вы с этими пони что-то делали вместе, вы хотели защитить кого-то. Семью, себя, страну? Нет, ты рыдал позже, когда остался один, а тени оставили вас в покое и устремились даьше, а твои слезы замерзали, падая на снег. Потом ты разучился плакать. И сейчас слезы не помогут тебе сделать еще сотню шагов вверх по склону.

Потом была темнота. Потом были кандалы и шахты, путь в полтысячи шагов. Потом было слово «переработчик» — которое сначала звучало нелепо, затем пугало до ужаса, затем стало привычным. Все стало привычным — лямки корзин перестали натирать, еда потеряла вкус и стала просто чем-то, что нужно поместить в себя, сокамерники стали похожими друг на друга — они сменяются, но все они похожи на тебя и друг на друга. Или это ты сменяешься, это тебя уводят к переработчику, а в камере остается кто-то, похожий на тебя? И этот «ты» провалится ночью в забытье, в котором ему будет сниться кошмар о том, как ты спотыкаешься и летишь в раскрытый зев машины, из которого высовывают свои щупальца тени, машины, которя пожирает пони, кристаллы, Луну, Солнце, звезды и вновь требует добавки. Сейчас этот зев прямо перед тобой, ты должен вывалить в него осколки кристаллов, что лежат в корзинах. Можно сделать шаг и распрощаться с необходимостью делать эти пятьсот шагов — сегодня, завтра, вчера, навсегда. Но какая-то частичка тебя не дает сделать этого. Наверное, это та частичка, в которой живет память о кобылке, вид метки которой ты забыл. И кобылке, которая уже пошла в школу. Частичка, помнящая о зеленой траве и странном слове «счастье».

Ты высыпаешь содержимое корзин и разворачиваешься, смотря в пол, а не на вереницу похожих на тебя пони, поднимающихся по склону. Тебе нужно сделать пятьсот шагов вниз, и не упасть. Ты делаешь первый шаг и почему-то вспоминаешь слово «надежда».

3. Пегас. Полет

Снег искрится под лучами солнца, плывущего по прозрачному небу, и бескрайняя равнина сияет настолько ярко, что на нее невозможно смотреть, не щурясь. И только когда глаза чуть-чуть привыкнут к яркому свету, можно будет различить на искрящейся глади два крошечных оранжевых пятна — гриву и хвост пегаски, шкурка которой переливается и сверкает под солнцем едва ли не сильнее снега.

Пегаска стоит, расправив крылья и слегка согнув ноги — кажется, будто она через мгновение взмахнет крыльми и взлетит в небо бело-оранжевой стрелой. Но проходит минута за минутой — а кобылка все так же продолжает стоять, замерев, словно изваяние, и только пар из ее ноздрей говорит о том, что она жива. Взгляд пегаски направлен в небо, и ее широко раскрытые зеленые глаза смотрят в какую-то точку, важную для нее одной, и в них застыли неуверенность и решимость одновременно.

Тень от набежавшего облачка падает на мордочку пегаски, и та вздрагивает, оглядывается вокруг, и в глазах ее вместо предыдущего странного выражения читаются тревога и испуг. Вокруг все так же пустынно, и пегаска провожает облачко взглядом. Затем складывает крылья и, закрыв глаза, качает головой. Из уголков глаз падают на снег две маленькие слезинки.

И неожиданно она прыгает вверх, в небо, распахивая крылья. Первые взмахи неловки, беспорядочны и слишком быстры — но она уже оторвалась от земли и каждое новое движение крыльев уносит ее все выше. Кобылка делает частые неглубокие вдохи, и весь ее вид говорит о том, что поддержание нужного ритма дается ей тяжело — но она продолжает подниматься выше, направляясь к одинокому облаку, плывущему над равниной. Неуклюже приземляется на него, падая на живот, и тут же вскакивает, со всей силы ударяет копытом по облаку. Ее зеленые глаза загораются — и через несколько десятков секунд от облачка остается крошечный кусочек. Еще удар — и она летит к земле, сложив крылья; все усиливающийся ветер яростно треплет ее гриву и хвост, прижимает перья. Земля приближается, но в глазах пегаски — спокойный азарт, и в момент, когда столкновение кажется неизбежным, она раскрывает крылья и несется над равниной, почти касаясь его копытами и оставляя за собой искрящийся след из поднятых в воздух снежинок. Солнце сияет сквозь снежную взвесь, заливая равнину мириадами радужных бликов. И оглянувшейся пегаске кажется, что мир сияет, как сияет она, прогоняя из своего сердца последние тени.