Простая мелодия для виолончели

* * *

Думаю, этот трек создаст подходящее настроение.
https://soundcloud.com/lilacblue/mark-keller-rainy-night-in

Их четверо. Абсолютный численный перевес и они не стеснялись своей силы. Двое спереди, двое сзади — этот переулок стал капканом. Октавия тяжело дыша привалилась к мокрой кирпичной стене между старыми пожарными ящиками для песка и бросила на меня затравленный и печальный взгляд.
— Зря ты ввязался в это. Им нужна только я. Я не хочу чтобы кто-нибудь еще пострадал.
Я молчу. Прижавшись к противоположной стене между мусорным контейнером и таким же ящиком, я фиксировал повреждённое крыло парой оборотов бечевы и мысленно просчитывал шансы на предстоящую стычку. Да и что я могу сказать ей? "Я делаю это просто потому, что мне понравились твои песни и игра на виолончели в тот, уже кажущийся бесконечно далеким, вечер в частном мэйнхеттенском клубе. Или потому что не могу уйти, оставив всё, как есть"? Глупо. Да и не нужны сейчас слова. Вместо этого, я постарался ободряюще улыбнуться ей, но, судя по отсутствию ответной реакции, получилось не очень.
Проклятый шум дождя заглушает их шаги, но у меня есть в запасе пара трюков на этот случай. Я заклял воду под моими копытами и ближайшие к земле капли, готовые присоединиться к омытию этой грязной булыжной мостовой. Теперь я чувствую всех четырёх негодяев: грифон и зебрин со стороны 15-й стрит и две алмазных псины со стороны Мэйн-стрит. Чтобы ощутить присутствие последних двух, не нужна никакая магия — вонь от их мокрой шерсти делает их видимыми, наверное, даже для слепого. У псов лучше реакция и слух, а значит, их нужно нейтрализовать первыми.
— Сдавайтес-с, — насмешливо проклекотал пернатый ублюдок, немного шипя из-за скола на клюве, оставленным моим копытом, — клянус-с, что босс хорошо обойдетс-са со своей певучей собственнос-стью, когда накажет и остынет. А тебе, парэнь, мы обещаем быс-струю с-смерть бес-с мученьи.
Я напрягся и за спиной грифона и зебрина зашлепала заклятая вода, имитируя звук приближающихся копыт, на что головорезы сразу купились, развернувшись и пялясь в мокрую темноту за своими спинами.
— Эй, кто там ещё?! — рыкнул зебрин, игравший в этой компании роль ломовой силы.
Пора. Я выпрыгнул из-за своего укрытия и метнул в первого из псов "Призрачного убийцу". Хорошее заклятие: создает в разуме цели убедительный образ собственной смерти и существо со слабой волей просто умирает, поверив в него. Жаль, что моей, ослабленной болью и усталостью, концентрации хватит только на одно, но и оно отлично сработало: первый из псов с искажённой от ужаса мордой, без малейшего звука, просто перестал дышать и упал мордой на мостовую, звякнув металлом пряжки своей варварской портупеи о камень. Со вторым мне придется действовать не так тонко: сильный, насколько могу, телекинетический удар швырнул мерзавца в стену, выбив воздух из легких и заставив выронить псиное подобие короткого меча. Сейчас я разглядел его морду — это он избивал Тави в переулке за заведением Брильянтозуба. Я почти порадовался, что ему не светит такой быстрой смерти, как его товарищу. Я подхватил телекинезом оброненный им меч и наискось вспорол ему брюхо. Вонючий ублюдок уставился на свои выпадающие внутренности, медленно осел на мостовую и с тихим визгом попытался засунуть их обратно, пачкая лапы и распространяя вокруг себя очень быстро растущую лужу крови, смешивающуюся с грязной водой. Судя по его вялости и прибывающему красному потоку, задеты крупные сосуды.
Добивать его я не стал — ему и так оставалось жить не больше минуты, наполненной осознанием приближающегося конца. Ко всему, в противоположной стороне переулка, меня ждало еще две проблемы, очень близкие к той, кого я решил защитить и уже догадавшиеся, что их обманули. Зебрин уже был в проходе между ящиками, еще скачок — и он будет рядом с Октавией. От страха за неё, я даже не понял, что скастовал, но огненная вспышка у него на груди, отбросила его назад, наполнив переулок громким лошадиным визгом и отвратительным запахом палёной плоти. Однако зебрин был еще жив и оглашал переулок воплем.
— Ублюдо-о-ок! А-а-а-а-а! Ребята, замочите его! Он меня достал! Совсем пожог! А-а-а-а! Ребята, ноги нет-у-у-у-у!
Момент, когда вылетевший из темноты арбалетный болт вонзился мне в левое плечо я пропустил: вдруг утратив опору, я уткнулся грудью и мордой в мокрый булыжник мостовой и вскрикнул от резкой боли.
"Гадство, ну почему всегда левая сторона? Левое крыло,левая нога..." — подумал я, — "Тоже мне, аликорн. Бесполезное дерьмо — в настоящей драке, не можешь справиться с какими-то зарвавшимися урками, а еще грезил батальными сценами. Лучше бы ты сдох в своем грязном мирке, среди таких же ничтожеств. Но раз уж ты оказался здесь и сейчас, то постарайся сдохнуть с максимальной пользой. Подъем, скотина!"
Злость на себя придала мне немного сил и я вслепую метнул телекинезом собачий меч, ориентируясь по все еще работающему водному заклятью и звяканью лихорадочно перезаряжаемого арбалета. Раздался короткий и сразу оборвавшийся вскрик, после чего, все тело грифона упало в, сообщившую мне об этом, воду.
Зебрин продолжал заливаться воплями и угрозами. Где-то неподалеку хлопали закрываемые окна и раздавалась далёкая трель патрульного свистка. Октавия подбежала ко мне и попыталась помочь мне подняться, пачкая свою шерстку в моей крови, смешивающейся с ледяными каплями дождя.
— О, Богини, я не хотела этого! Я не хотела!
Её прекрасные глаза застилали слезы. Я слегка отстранил её легким толчком магии и перевалился на правый бок. Чёртов охотничий болт вошел в кость, но его надо было доставать. Стиснув зубы, я попытался сделать это телекинезом, но адская боль, возникавшая, когда проклятый снаряд шевелился в ране, сбивала всю концентрацию.
Отдышавшись, я взглянул на Октавию снова. Она обессиленно сидела на мостовой и пыталась зажать копытцами уши, чтобы не слышать вопли зебрина. Что я ему там такое сделал, в самом-то деле?
Я тихонько коснулся ее задним копытом и она посмотрела на меня.
— Тебе придется достать из меня эту штуку, милая. Просто зажми зубами и резко дергай. Как можно сильнее. Поняла?
Она молча кивнула и наклонилась ко мне. Я сжал зубы, приготовившись к боли, но, как оказалось, к такой боли подготовится было невозможно — мне показалось, что у меня вырывают ногу из плеча. Мой крик сквозь сжатые зубы, наверное, заглушил вопли чёртового ниггера. Несколько зубов хрустнуло, не вытерпев такого обращения с ними. В пустой от боли голове почему-то билась только одна мысль: мне было жутко стыдно перед этой пони за продемонстрированную слабость, за мою кровь, испачкавшую ее губы, за то, что я не выдержал и закричал.
Но теперь время для серьезной магии самолечения, иначе мне не дожить до утра. Это было единственное, в чем я добился некоторых успехов, впрочем, на поврежденное крыло сейчас нет времени — слишком сложная магическая конструкция для латания наспех. Я закрыл глаза и сконцентрировал магию в поврежденном плече, сращивая кость, сосуды, мышцы, кожу. Когда я открыл глаза, я все еще был покрыт кровью, но раны больше не было.
Я поднялся, все еще неуверенно ступая на слегка дрожащую левую переднюю ногу и решительно направился к зебрину. Я только сейчас понял, что он замолк. Неверный свет ближайшего газового фонаря и неуместно весело мерцающий свет неоновых огней, проникающий в переулок, освещал неприглядную картину. Одноглазый грифон, нелепо распластавший крылья, все еще сжимал в лапе пружинный арбалет, а в его груди торчал вошедший по рукоять меч. Зебрину же действительно оторвало ногу. Наверное, под этим обгорелым месивом, что представляла его грудь и часть морды, тоже были раны, но мне не удалось ничего толком рассмотреть. Во всяком случае, он уже не дышал, вероятно, умерев от болевого шока.
— Не смотри, — предупредил я свою спутницу, но по тихому оху, понял, что опоздал с предупреждением. Её стошнило на мостовую. Тави подняла на меня виноватый взгляд и утерла губы копытцем. Я положил ей свою голову на шею, зарывшись носом в ее мокрую гриву цвета воронова крыла и неуклюже приобнял передней ногой и здоровым крылом в, подсмотренном мной у других пони, успокаивающем жесте.
— Послушай, всё уже закончилось, всё будет хорошо. Ты веришь мне?
Похоже, это, действительно, немного успокоило её, судя по тому, как унялась её дрожь в моих неловких объятиях.
— Да, — тихо сказала она, — я верю тебе.
Мы стояли так еще пару секунд, но время поджимало и я неохотно отстранился от неё, подтолкнул в сторону выхода из этого места и мы пошли к недалекому освещённому выходу на стрит, лавируя между мусорными баками, штативами старых коробок и пожарными ящиками. Проклятый дождь наконец–то закончился и в узкой щели доступного мне неба проглядывал мутный кусочек луны.
— Послушай. Сейчас мы выйдем на пятнадцатую и постараемся затеряться. У меня есть квартира, о которой никто не знает, я появляюсь там очень редко. За ночь я смогу срастить крыло и мы с тобой сбежим в Кэнтелот, поближе к Богиням, где нет никаких блядских псов и их вонючей мафии. Слышишь?
— Какой хор-р-роший план, ха-ха! — пролаял спереди очень самоуверенный и гадкий голос. Пони, идущая рядом, напряглась и едва заметно задрожала. — Эй, ты, отойди-ка подальше от моей собственности и яви мне свой анфас, фраер!
Раздалось несколько узнаваемых щелчков взводимых пружинных арбалетов. Сзади, со стороны покинутого нами переулка, послышались тявкающие голоса и заклятье, которое я забыл рассеять, подсказало мне о шестерых преследователях. Да, теперь мне конец. Поэтому я просто вышел на открытое пространство улицы и Тави понуро последовала за мной. Те, кто был тут, не боялись и не прятались: это место и время принадлежали им и они знали это. Их было четырнадцать: девять псов, с направленными на меня арбалетами, три грифона, минотавр и во главе этого сброда — сам босс Брильянтозуб, ухмыляющийся во всю свою пасть. В дрожащем и неверном свете газовых фонарей, прозрачные камни в его челюсти были невидимы, отчего его оскал казался особенно жутким. Похоже, вся банда была в сборе.
"И почему я их не почуял? Моется он, что ли, вместе со своими телохранителями?"

Цокот и скрежет когтей по мостовой сзади, подсказал, что путь назад отрезан. Четыре псины и два, не скрывающих свою сущность, чейнджлинга.
— Босс, там в переулке Кривоклюв, Мегчтун и братья Равс, все мертвее некуда. — подал голос, один из пришедших следом за нами псов.
— Ого, а ты крут для пони, парень! — восхитилась прямоходящая образина. — Хочешь в мою организацию? Полезным пони я плачу очень много.
Я посмотрел на это чудовище, которому было плевать на смерть своих подчиненных и красноречиво сплюнул под ноги.
 — Понятно, ты у нас “герой”. А теперь, золотце, иди-ка к папочке. — огромный зверь поманил Октавию когтистым пальцем. — Ты же не хочешь, чтобы мои ребята, ненароком, наделали дырок и в тебе?
Тави, нетвердой походкой, двинулась к псам. На секунду она остановилась и бросила на меня полный боли взгляд своих прекрасных глаз, сейчас наполненных слезами.
— Прости меня, пожалуйста. Прости.
— Тебе не за что просить у меня прощения. — я махнул ногой, чтобы она двигалась. Для меня было всё кончено, а у неё всё ещё были шансы.
— А что до тебя, "герой", то сейчас ты узнаешь, кому на самом деле принадлежит этот город. Ты будешь умирать, — проклятый громила повозил языком по невидимым зубам, будто обкатывая искомое выражение, — очень не быстро.
Октавия сбилась с шага и остановилась.
— Нет...
— Что "нет", мое золотце? — почти промурлыкал Брильянтозуб
“О, боже, — подумал я, — милая, не надо, не глупи, остановись.”

Но горло не захотело выдавить ни звука. Как лава, обжигающая,тяжелая, откуда–то глубоко изнутри меня поднимался удушающий комок гнева, ощущаемый настолько материальным, что краем зрения я заметил, что пот и дождевая вода быстро испаряются с моей шерсти, будто подогретые внутренним жаром.
— Хватит, я так больше не могу! Убей меня тоже, если хочешь, я так больше не могу! -отчаянно крикнула черногривая пони.
Я выдохнул столько воздуха, сколько мог. Она больше не могла и приняла решение. Я же принял решение, что не умру просто так. Страха смерти не было: не изменись моя судьба так круто, я бы, возможно, прожил дольше и умер бы обычной и скучной смертью в своей квартире, или под колесами машины, или в больнице. Сотней разных, но банальных способов. По крайней мере, светящий мне сейчас вариант, будет необычным и удивит старушку Смерть, которой придется забирать мою жизнь так далеко от места моего рождения.
С морды псины сошло все самодовольное выражение, сменившись неприкрытой звериной злобой. Он одним прыжком преодолел расстояние до черногривой пони и занес над ней свою когтистую лапу.
— Ах, ты ж…
Готовые вырваться слова, застряли в его глотке, а лапа замерла в воздухе, удерживаемая бледным свечением моей магии, набиравшем силу, яркость и, почему-то, стремительно меняющим цвет на иссиня–черный, бурлящий зелеными и пурпурными вспышками. Такое же свечение окутывало его банду, быстро распространяясь от одного негодяя к другому. Щелкнули несколько, судорожно разряженных, арбалетов, но похоже, что стрелкам уже было недоступно искусство целиться из этого, и без того не точного, оружия.
Тави поспешно отступила назад на пару шагов и с надеждой обернулась ко мне.

Однако я сам не понимал, что происходит. Мой рог будто придавливал мою голову вниз, вызывая сильную свербящую боль в своем основании, а мой взор застилала кровавая пелена абсолютно непередаваемой ярости и жажды убийства. Еще трезвый кусочек моего “Я”, всегда остававшийся со мной даже в состоянии полного алкогольного тумана, орал, что я утратил контроль над собой и сейчас все будет плохо.
А за красной пеленой творился полный хаос, казалось, сошедший с картин Босха.

Бандиты, объятые темным свечением, забыв обо мне, Тави, оружии, вопили, срывая с себя свою убогую пародию на одежду и кольчуги, чтобы впиться когтями в собственную плоть. Они катались по мостовой, раздирая себе морды, шеи и грудь, как будто пытались достать что-то изнутри себя, орошая мокрые камни еще одним дождем из крови.
Зрение и силы стремительно покидали меня и только почувствовав подбородком и животом холодную влагу, я понял, что ноги уже отказались служить мне опорой.
Октавия бросилась к растянувшемуся на мостовой серому аликорну, изо всех сил стараясь не видеть и не слушать того, что творится вокруг. Однако, ей совсем не было жалко этих тварей: хоть она и была воспитана, как хорошая пони, полгода кабального рабства у босса Брильянтозуба могли отучить от терпимости кого угодно. То, что эти подонки заслуживают смерти, она решила для себя давно. Но творившийся вокруг кровавый кошмар был настолько непредставимо ужасен, что её разум отказывался воспринимать всё это. Аликорн лежал, уронив голову на мостовую, его рог источал пугающую черную ауру с пурпурно-зелеными прожилками, а из-под полуприкрытых век лился алый свет. Даже самое его тело светилось почти незримыми переливами магического огня. Едва пони прикоснулась к его плечу, она с криком отдернула копытце, словно его обожгли арктическим холодом.
— Умоляю, перестань, с ними уже покончено! — крикнула она, в тщетной попытке достучаться до, отдавшегося на волю магической стихии, аликорна.
Она не заметила, как на сцене появились новые участники: спикировав с уровня крыш, о мостовую стукнули двадцать комплектов копыт облаченных в броню темно-серых пони с перепончатыми крыльями, возглавляемых высокой фигурой в доспехе и с гривой, подобной звездному небу.
— ИМЕНЕМ ЗАКОНА И ВЛАСТИ ЭКВЕСТРИИ, НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИ! — издала трубный глас принцесса Луна, но рассмотрев происходящее, воскликнула, — О, Небо!
Все, кого она пришла арестовать, были практически мертвы, но, непостижимым образом, всё ещё двигались, всё ещё причиняли себе увечья и всё ещё страдали. Брильянтозуба она узнала только по огромным размерам: морды, как таковой у него больше не было, как и плоти на шее, так что, его тяжелую голову, кроме позвонков, больше ничего не держало и не питало сосудами, что не мешало ему с жутким хрустом выламывать собственные ребра. Когда своей огромной когтистой лапищей он выдрал из своей груди собственное сердце с большим куском легкого и воздел к небу в нелепой пародии на победный жест, двоих, самых неопытных лунных стражей стошнило, и Луна призналась себе, что тоже близка к этому.
Принцесса поняла, что происходило: этот безымянный аликорн просто сжигал себя, отдавая всю свою силу в единый порыв Свершения. В более неспокойные и суровые времена, могущественным единорогам доводилось делать такое, жертвуя собой, чтобы защитить, спасти, исцелить то, что дороже жизни. Процесс считался неостановимым, но принцесса хотела, чтобы хоть кто-то здесь дожил до суда. Она вложила всю силу в максимально могучее развеивающее заклятье, надеясь сорвать самоубийственный план. Синяя вспышка на мгновение осветила улицу и кровавое безумие рассеялось. Бывшие преступники, теперь представлявшие из себя обезображенные куски плоти, молча повалились наземь, подняв кровавые брызги.
Аликорн, медленно и шатаясь, поднялся с мостовой, Октавия немедленно заключила его в объятия и зарыдала, выпустив на свободу накопившееся напряжение, не обращая внимания на то, что их окружают фестралы-стражи
Проклятый холодный дождь, уже порядком пропитавший всю мою шесть, снова стал поливать землю, объединяя потоки крови, раскрасившие мостовую, в единый поток, стекающий вниз по улице и исчезающий в зёвах дренажных сливов.
Заклятье было прервано, но сила все прибывала. Конечно, по сравнению с тем потоком, что бил из меня вначале, это был уже тонкий ручеек, но он помог мне встать на ноги. Я, почти что, хорошо себя чувствовал, но это тело точно знало: когда поток иссякнет, настанет конец.

— Жаль, что мы толком не познакомимся, — проговорил я, утыкаясь в черную гриву и вдыхая ее запах, — мне нравится, как ты поёшь. И играешь просто восхитительно.
— О чём ты? — не поняла Октавия, слегка отстранившись, — у нас теперь полно време…
Она осеклась, когда поняла, что за все, что этот жеребец совершил для неё, его скорее всего ждет суд. Ведь он теперь был убийцей. Ради неё, но убийцей. Ей было всё равно, но сейчас их окружили те, кому всё равно не было.
Она всё ещё прижималась ко мне, когда я использовал немного сил из оставшихся мне и наслал на неё лёгкое парализующее заклятие, что не позволит ей совершать глупости в ближайшие пять минут. Вроде бы, недолго, но я чувствую, что у меня гораздо меньше времени. Я отошел и Тави бессильно опустилась на камни.
— Извини, — говорю я, — не нужно, чтобы ты страдала из-за меня. Постарайся меня забыть.

От ее непонимающего взгляда полного душевной боли, мне хуже, чем тогда, когда я впервые убил.
Принцесса Луна тоже непонимающе смотрела на эту сцену, но приготовилась к драке.

— СДАВАЙСЯ, ЗАКОН И СУД ЭКВЕСТРИИ СПРАВЕДЛИВЫ! — похоже она хотела обойтись без дальнейших сложностей.
— Простите, Ваше Высочество, но вы сами прекрасно понимаете, что я не доживу даже до следущего звона часов. Я уже убил себя, уничтожив своих врагов: в мире, откуда я пришёл, в хорошие времена, такую смерть сочли бы более, чем достойной.
— Я еще могу попытаться стабилизировать тебя! Не делай глупостей, сдавайся! — она наконец-то заговорила нормально, явно смущенная чьей-то готовностью глупо расстаться с жизнью, а тем более — с жизнью аликорна. Тут до неё дошло полное понимание сказанного.
— Стоп! Что?! “Твоем мире”?! Ты пришелец из иных миров?! — она помедлила пару секунд, чтобы решить, что делать с этой информацией и продолжила с куда более мягкими интонациями, пытаясь убедить меня. — Я обещаю, это обеспечит тебе снисхождение. Ты не наш подданный, ты дитя иной культуры…
— Вы не понимаете! — мне пришлось прикрикнуть и топнуть копытом, чтобы прервать ее. — Я пришел из жестокого мира. Мира, которым правят страх и эгоизм, а богатство и власть являются главной добродетелью. Мира, где ни на минуту не прекращались войны. Мира, где тебя могут ограбить прямо посреди улицы, потому что кому-то понравятся твои вещи или убить, если не понравишься ты. Мира, где все будут проходить мимо тебя, истекающего кровью прямо на улице, потому что у всех свои проблемы и никто не хочет чужих. Мира, где имея деньги, можно купить всё — даже чужую совесть, даже закон. Мира, где сама Справедливость может быть подвергнута суду и проиграет суд. И когда я попал в ваш мир, мне показалось, что я попал в “рай” — волшебное место, награда для праведников, о которой лгут наши лицемерные религии. И, когда в этом городе я нашел маленький кусочек моего мира, расползающийся, как раковая опухоль, я не мог допустить, чтобы это дерьмо продолжало существовать и здесь. Ведь эти подонки пытались заразить твой народ страхом за свою жизнь и жизнь близких, страхом помогать другим, заразить любовью к звону золота, заглушающего голос совести. Они поставили деньги и власть выше совести и выше, столь лелеемого тобой, закона. И я убил их без всякого сожаления. И убил бы снова, если бы у меня был шанс. Потому что я уже видел мир, принадлежащий таким, как они. Суда не будет, потому что я не осуждаю себя и не стану ждать этого от кого-либо. Суда не будет, потому что я и есть — Правосудие!
Под ошарашенным взглядом Принцессы Ночи, Октавии и гвардейцев, я порвал повреждённым крылом фиксирующую бечеву и распахнул крылья, заодно восстанавливая, хотя бы, внешний вид повреждённого, потому что летать мне уже не придётся, зато придаст приличный вид. И начал плести заклятие окаменения.
Тави, увидев, что я снова творю заклинание, крикнула “Нет!”, а отвлеченная принцесса уже не успела бы его прервать. Я внутренне усмехнулся, поняв, что она приняла это за атаку и создала барьер, защищая себя и остальных пони.
А заклинание было уже не прервать. Не прервать никогда, ведь последний поток того, что составляло сущность моей силы, наконец-то найдя выход, был неостановим и, пожирая остатки моей силы, начал убивать меня, замыкаясь в логическое кольцо бесконечного увядания. Так просто, так гениально и, пожалуй, изящно: смерть, могила и памятник в одном флаконе. Оцепенение охватывало меня всё сильнее и я поспешил принять простую, но, как я надеюсь, величественную позу “для Вечности”.
Я часто слышал, что когда умираешь, то вспоминаешь всю свою жизнь и я действительно вспоминал, но, почему-то, только часть, связанную с Тави.
Первое посещение частного ночного клуба, куда я зашел, только из принципиального желания узнать, за что требует так много денег зебрин-вышибала у входа, которому позже оторвет ногу в тёмном переулке.
Мое первое восхищение элегантной пони на сцене, поющей, цепляющий за душу, блюз и совмещающую пение с игрой на виолончели в клубном оркестре.
Все те вечера, что я проводил в клубе, сидя в темном углу, слушая её пение, и, кажется, влюбляясь.
Те огромные букеты роз, с приглашениями на ужин, что я послал ей и остававшиеся без ответа. Тогда я решил, что у неё уже есть кавалер и просто продолжил слать ей цветы в знак признания её таланта.
И, как однажды, свернув не за тот угол, я услышал отзвук своего далекого прошлого, который давно и тщетно пытался забыть: собачье рычание и женский крик. Тогда, в прошлой жизни, я был парализован страхом перед огромной собакой и не смог прийти на помощь терзаемой девушке, погибшей, в чём я был уверен, из-за моего страха и промедления. Но решив, что вот это — мой шанс на искупление тяжкого греха прошлого, я рванул на крик и застал, как чёртова прямоходящая псина измывается над той самой элегантной пони и выговаривает за попытку сбежать.
Как я избил этого ублюдка, лишив глаза и пригоршни зубов.
Как пони, которую я уговаривал бежать, рассказала, что перекупивший её контракт Брильянозуб, практически, сделал ее своей рабыней без права смены нанимателя и лишением права распоряжаться доходами, по-хищнически воспользовавшись лазейками в устаревших эквестрийских законах, к чему не стал бы прибегать ни один честный пони.
О том, что этому мерзавцу подчиняются все криминальные элементы города и что он запугал и купил всех, кого мог, а тех, кого не мог, заставил исчезнуть без вести. Что её лучшей подруге приходится браться за любую грязную работу по контрабанде, надеясь однажды заработать достаточно, чтобы выкупить её
О том, как мы бежали.

Как нас преследовали.

Как я убивал, ради неё

Как прекрасны её глаза.

Как хочется вечно слушать её голос.

Как хочется вечно вдыхать запах её гривы.

А потом наступила тьма.