Сказки служивого Воя Том II - Ненужный

Часть 3 Вспомнить всё глава 2 - Папа

За редакцию скажем спасибо Pifon

«Папу я помню плохо, можно сказать, вообще не помню! Интересно, а помнит ли он про меня? Помнит, что у него вообще есть сын? Думаю, лишь взглянув мне в глаза, он понял, что такой сын ему не нужен!»

…

Маленький единорожек с багровой шкурой, сидя на ковре, играл с разноцветными кубиками, которые всё никак не хотели вставать на места. Наконец маленькие копыта, повторив одно и то же движение несколько десятков раз, всё-таки выстроили невысокую, хоть и немного кривую башенку с заостренным куполом наверху. Карие глазки малыша заблестели восторгом от самостоятельно выполненной работы.

— Мам, пап, смотрите, — радостно закричал Баян, вскакивая на копытца, но, неаккуратно махнув темным хвостом, свалил всю хрупкую конструкцию, и жеребёнок расстроено сел на круп. Родители в комнату так и не зашли. Единорожек снова стал расставлять кубики, изо всех сил стараясь создать что-то потрясающее. Что-то такое, что сделает папу и маму счастливыми, и они перестанут кричать друг на друга. Что-то, что заставит их улыбнуться.

Наконец мама и папа спустились вниз и зашли в зал. Они прошли мимо жеребенка молча, не сказав ни слова, будто его и вовсе не было. Баян встал с пола и, вытянув шею, схватил папу зубками за кончик темно-коричневого хвоста. Тёмно-красный жеребец обернулся и посмотрел на уцепившегося жеребенка.

— Чего тебе? — безэмоциональным голосом спросил отец, а затем резким движением высвободив хвост.

— Я… построил дворец… как у принцессы! — робея и заикаясь, похвалился жеребёнок, стараясь не смотреть на отца, виновато поджимая хвостик и делая несколько шагов назад, — тебе… нравится?

— Мне на службе хватает этих дворцов! — раздраженно ответил взрослый жеребец, — лучше бы буквы выучил!

— Взял бы и научил сына азбуке! — возразила мать.

— Конечно, мне ведь больше нечем заняться в единственный выходной. Пока моя благоверная женушка будет заниматься… Чем ты вообще дома занимаешься?

— Я тоже работаю… вообще-то, и плюс ещё готовлю, мою, стираю, глажу, убираю, занимаюсь детьми и всё одна, а ты даже родному сыну не хочешь внимания уделить!

— Ах, ты работаешь? — гневно и насмешливо выдал взрослый жеребец, — теперь нажатие на кнопку фотоаппарата работой называется!?

Баян по очереди переводил глаза с отца на мать, всё больше сжимаясь в маленький дрожащий комок. Родители уже не обращали внимания на жеребенка, а продолжали общение друг с другом на повышенных тонах. Когда-нибудь это отразится в жизни багрового единорога, может быть, комплексом, может быть, фобией, хуже всего, если готовой формой поведения. В таком случае подросший малыш не только не сможет создать полноценную семью и вырастить жеребят, но и сделает несчастной ту, что свяжет с ним свою жизнь. Тогда Баян об этом не думал. Изнутри жеребёнка начинало поначалу слабо, затем всё настойчивей обжигать огнем горечи.

— Художественная фотография — это искусство! — возразила Фотофиниш.

— Жаль, что искусство на хлеб не намажешь! — парировал супруг.

— А то твои модельки дирижаблей можно?!

— Мои модели, по крайней мере, не занимают целую комнату, которую ты извела на проявочную, а аккуратно стоят себе в шкафчике.

— Я уже миллион раз тебе говорила, что для качественной проявки нужна стационарная проявочная.

— А в ванной, — в гневе воскликнул муж, — проявлять нельзя?

— Может быть у тебя в каптёрке и одеваются, оружие чистят в комнате прислуги, а в столовой маршируют. Очень возможно, что сама принцесса Селестия так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а фотографии проявляет в ванной. Может быть, но я буду в ванне умываться, а проявлять негативы в проявочной! — в более резкой и безапелляционной форме заявила Фотофиниш, — показал бы хоть раз сыну свои модели. Ты с ним совсем не занимаешься. Ты хоть знаешь, что в детском саду Баян ни с кем не общается? Воспитатели говорят, что наш сын плохо идёт на контакт с другими жеребятами и если ничего не изменится, то он вырастет замкнутым и закомплексованным изгоем.

Отец иронично обвел потолок глазами из-под опущенных век и ответил:

— В его возрасте, мне никто ничего не подавал на блюдечке. И я не ждал, что мне кто-то поможет. Я сам искал то, что мне интересно, поэтому либо Баян пересилит этот, как ты выразилась, комплекс, и добьётся успеха, либо останется конченым неудачником, не нужным никому! Если это мой сын, то он сам сможет справиться со всеми своими проблемами, а если нет, — в холодном взгляде жеребца блеснуло презрение, — то мне абсолютно плевать, что вырастет из чужого!

Фотофиниш покачала головой и пошла прочь. В уме матери никак не укладывалась причина такой апатии отца к родному сыну, похожему на него, как две капли воды. Всё это время в комнате стояла тишина, но тут взрослый жеребец обратил внимание на малыша единорога, сжавшегося в маленький дрожащий комок.

— Тебе уже пять лет, а ты всё играешь с кубиками и солдатиками, — властно начал отец, «наступая» на сына, — Нет чтобы, как нормальные жеребята, побегать во дворе или мяч погонять!? Пойдешь во двор?

Жеребёнок, не поднимая глаз, покачал головой в отрицании. Про себя Баян думал, что вновь стал причиною крика мамы и папы, поэтому не заслуживает такого поощрения. «Ведь хорошие жеребята знают, когда они заслужили разрешение погулять!» — подумал Баян.

— Посмотри на себя! Может, ты и не жеребёнок вовсе, а очередная плаксивая кобыла! — начал распаляться отец на сына, — хотя нет, у моего сослуживца дочка младше тебя, так она уже сама себе сказки читает, а ты не можешь буквы выучить!

— Прости-те! — промямлил жеребёнок.

— Простить? — переспросил отец, — единорог не может быть глупым или это уже не единорог. А я не могу простить такое, ведь ты меня просто позоришь!

— Папа я… — к горлу жеребёнка подкатил ком, — не нарочно!

— А почему ты тогда не разговариваешь с другими жеребятами?

Баян отвернулся и посмотрел в угол комнаты. Сейчас ему было не важно, куда смотреть, главное не на отца. Жеребёнок не хотел ещё больше расстраивать папу рассказами о том, как его обзывают, как не берут играть, как толкают, не играючи, а просто чтобы толкнуть, как смеются над цветом шерсти и маленьким рогом «как у кобылок», как бьют и обижают эти «другие жеребята». Но не меньше Баян боялся и того, что его, если он пожалуется кому-либо, заклеймят ябедником, и поэтому он молчал, запирая обиду и грусть в себе. Возможно, жеребёнок просто не знал, что он не так делает, поэтому жеребята его «отталкивали», заставляя искать причины, чтобы меньше находиться на улице.

— Я… я… не… хочу! — отказался багровый единорожек, стараясь говорить максимально твердым голосом.

— А что тогда вы от меня хотите? — воскликнул отец, отворачиваясь от сына и твёрдой походкой следуя на выход.

— Ты куда? — прозвучал вопрос от супруги, интонацией мало подходящей для вопроса, а больше для обвинения или замечания.

— Не твоего кобыльего ума дело!!!

Дверь с оглушительным ударом хлопнула, а через секунду вся конструкция из кубиков рассыпалась, образовав гору. Жеребёнок, нерешительно поднявшись на копыта, подошел ближе к своей бывшей постройке. Несколько кубиков всё ещё стояли на своих местах и образовывали некое подобие башни и части крепостной стены. Баян поднес к оставшейся конструкции копыто и столкнул её. Башня присоединилась к остальным «руинам» замка, хороня под собой не только кубики, но и частичку маленького единорога, а на её месте, где-то в уголке его внутреннего мира, стало обосновываться не самое хорошее чувство. Чувство, что пока ещё робко, но громко и настойчиво выкрикивало: «Ты всё портишь!» В такие моменты Баян опускал голову и долго смотрел в пол, желая превратиться в невидимку или оказаться там, где он не сможет ничего испортить. Мама уже давно удалилась в подвал, где у неё было организована проявочная комната, поэтому жеребёнок вновь остался один.

Убрав кубики в коробку, единорог, уперев в неё голову, задвинул ту в угол комнаты. Играть ему больше не хотелось, и Баянчик побрёл к лестнице наверх, но проходя мимо двери в подвал, услышал громкий глухой удар. Обида и грусть моментально сменилась искренним беспокойством за маму, поэтому единорожек, распахнув дверь, устремился вниз по лестнице. Но Баян успел сделать лишь несколько быстрых шагов и, оступившись, кубарем покатился вниз. Пока не остановился, ударившись о шкаф, отчего тот немного покачнулся, а миниатюрные модели дирижаблей в бутылках еле видно содрогнулись. Казалось, что опасность краха всей папиной коллекции миновала, но не успел жеребёнок моргнуть глазом, как стеллаж заскрипел и стал заваливаться прямо на него. Карие глаза жеребёнка резко сузились, словно на него наступал не шкаф, а мантикора, а маленькие багровые ушки от страха прижались к голове. Испуганно малыш зажмурился и, закрыв голову копытами, упал на пол. С оглушительным грохотом, сопровождаемым звоном лопающихся бутылок и треском ломающихся моделей, стеллаж грохнулся вниз и лишь чудом не похоронил под собой малыша единорога. Баяну «повезло»: шкаф был достаточно высок, поэтому упал на третью ступень. Хотя если бы багровый жеребёнок знал, что ждёт его и всю его семью, то неизвестно, что бы предпочел.

Вернувшись уже поздним вечером в изрядном подпитии, багровый единорог обнаружил свою коллекцию совершенно разбитой. Отец был в ярости и, пылая огнем гнева, сдобренного алкоголем, жеребец выскочил наверх и, не разбирая пути, на всех парах влетел на кухню, где всё семейство собралось ужинать. Все взоры моментально обратились на главу семейства, кроме багрового жеребёнка, который поспешил спрятать заклеенные пластырем порезанные копыта.

— КТО РАЗБИЛ МОИ МОДЕЛИ? — закричал жеребец так, что дрожащие от страха ушки багрового жеребёнка прижались к голове.

— Успокойся! Ты пьян! Здесь дети. — Попыталась образумить мужа Фотофиниш, но было тщетно.

— ТЫ! — выкрикнул жеребец, а Баян уже всей спиной ощутил испуг.

— ТЫ! Розовая бестия. Это ты решила мне насолить, тварь, — обрушился отчим на падчерицу, да так что Флёр аж скукожило.

— Не смей орать на мою дочь, она здесь ни при чём! — решительно вступилась мать за своё дитя.

Пьяный жеребец мотнул гривой и перевел косой взгляд на супругу.

— А кто тогда? Может быть, он, — выкрикнул единорог, указывая на сына, — этот маленький, неуклюжий, тупой и никчёмный урод!

На этом пьяная тирада оборвалась такой мощной пощечиной от матери, что тот аж покачнулся. Алкогольный угар слетел моментально, но Фотофиниш стояла спокойно и даже невозмутимо.

— Флёр, Баян, идите наверх! Нам с папой нужно поговорить, — властно приказала мать и розовая кобылка, встав со своего места, направилась к лестнице. Только багровый жеребёнок немного задержался на своём месте, но уловив на себе неодобрительный взгляд мамы, всё-таки поднялся и, опустив нос, несколькими короткими перебежками поскакал за сестрой.

Не успели жеребята подняться на второй этаж, как до них донеслась ругань, вперемешку со звуками бьющегося стекла. Оба жеребёнка для удобства были поселены в одну комнату. А Флёр, как старшая сестра, была обязана следить за братом и заботиться о нём. И такое соседство крайне раздражало розовую единорожку, что она и высказывала Баяну при любом удобном случае. Например сейчас.

— Дурак, неуклюжий! — хлестнула сестра по мордочке брата, захлопнув дверь магией, чтобы тот не смог убежать, хоть и прекрасно знала, что бежать жеребёнку некуда, — Почему, ты вечно всё портишь? — снова удар, на этот раз по другой щеке, — с самого рождения от тебя одни беды, а теперь мы все остались без ужина, родители снова поссорились, и всё это из-за тебя!

Баян стоял, боясь пошевелиться под грозным взглядом сестры. Обида превратила на мгновение его сердце в подушечку для булавок, куда розовая единорожка вонзала всё новые и новые иглы, не особо заботясь о чувствах брата. Она уже не била его, но ругать не прекратила. По сути, вместо «тихой гавани» жеребёнок получил свою маленькую бурю.

— Урод. Вот ответь, почему за твой косяк должна расплачиваться мама, или я, или вообще кто-либо? Или ты решил, что тебе всё позволено?

— Нет, — еле слышно пробубнил жеребёнок, рассматривая пол.

— Что? Ты что язык проглотил!? Говори нормально.

Расхаживая по комнате, Флёр наседала на младшего брата, всё больше входя в азарт.

— Я… не нарочно. Прости меня Флёр.

— Селестия простит! А я никогда тебя не прощу, тупой... тормознутый... урод, — в финальном порыве воскликнула старшая сестра, может впервые, почувствовавшая сладкий вкус безнаказанности и возможности самоутвердиться за счёт того, кто ей долгое время не нравился.

— Ты нормальный? Скажи!?

— Я… — начал было Баян, но был прерван.

— Был бы ты нормальным жеребёнком, то не прятался бы за маминым хвостом, а…

Больше такого натиска Баян не выдержал и, улучив момент, когда сестра отвернётся, выскочил в коридор, где всё ещё разносилась неутихающая ругань. Быстро преодолев расстояние от входа в комнату до лестницы, жеребёнок стал аккуратно спускаться вниз. Это заняло некоторое время, но в итоге багровый единорожик спустился вниз к тому моменту уже установилась тишина. Спрятавшись за углом коридора, малыш еле высунул свой носик в проход и увидел: маму, облокотившуюся на стену, с заплаканным взглядом и печатью тяжкой обиды на лазурной мордочке. «Папа снова её бил!» — смекнул жеребёнок. Баян сразу поскакал к самой родной и, может быть, единственной любящей его на этом свете пони. Единорожек, ткнувшись в её теплую и мягкую грудь мордочкой, заплакал, лепеча при этом невнятные извинения, словно маму обидел он. Тогда малыш по-детски искренне верил, что от этого маме станет легче. А Фотофиниш, ласково и спокойно, проведя копытцем по короткой гриве жеребёнка, будто ничего не произошло, сказала: «Ты не виноват! Сынок, ты не виноват!» Но от этих слов жеребёнок лишь сильнее прижался к матери и заплакал. Для себя Баян решил, что во всём виноват именно он. Из-за него мама страдала и продолжает страдать. Из-за него папа постоянно злой. И из-за него такого… такого… ненужного всё в доме ломается и падает. Единорожек горько плакал и не переставал извиняться. Папы на кухне уже не было, от него осталась лишь битая посуда, истоптанный пол в гостиной и распахнутая настежь дверь. Фотофиниш поднялась с пола и, обняв малыша, стала прибирать осколки посуды с пола. Баян не остался в стороне, он помогал маме убирать битое стекло, как и несколькими часами ранее в подвале. Зубами единорог держал совок, в который мама длинным и пушистым хвостом заметала осколки. Перед его глазами проскакивали крупные и мелкие фарфоровые осколки, в некоторых из них Баян видел своё отражение, и это казалось маленькому единорожику лишним подтверждением его вины. Тем вечером Баян так и не смог заснуть. Дождавшись, когда мама, со всей теплотой пожелав ему и Флёр спокойной ночи, удалится в спальню, багровый единорожек выбрался из кроватки и, прихватив старенький плед, направился вниз. Баян тихо спустился по ступеням и сел напротив входной двери. Закутавшись, как гусеница, в своё одеяльце, жеребёнок стал ждать, когда вернётся папа, «Ведь он обязательно вернется! — думал Баян, — И тогда я попрошу у него прощения и пообещаю никогда, никогда больше его не огорчать!» Покров ночи сгущался. Луна поднималась выше по темному небосводу, а папы всё не было. Постепенно сон, усталость и моральное истощение начинало одолевать, но малыш держался, он сидел и покорно ждал, ведь у него была благородная цель — попросить у папы прощения за всё. Баян не знал, что его извинения отцу были не нужны. Карие глазки жеребёнка слипались всё больше, пока обессиленный от бесплодного ожидания Баян не провалился в царство грёз. Мирно спящим, облокотившимся на стену Фотофиниш нашла его на ступеньках, когда покинула свою проявочную комнату уже под утро. Папа так и не пришел ни этой ночью, ни следующей, ни даже через неделю он не объявился. Жизнь, потихоньку стала приходить в норму. Баян, хоть и стал после всего немного робким и тихим, но всё ещё продолжал играть, изредка смеяться и по-жеребячьи верить в чудо. Например, в то, что однажды папа вернётся, и они будут жить хорошо, даже лучше: ведь они будут вместе. Совершенно неожиданным образом это желание маленького пони будет выполнено только не так, как хотел малыш.

— Баян, — выкрикнул багровый жеребец, залетевший в дом, резко распахнув дверь.

Сын как обычно играл на полу гостиной в кубики и солдатиков, поэтому на появление месяц отсутствовавшего отца отреагировал моментально — искренней радостью: «УРААА! Папа пришел, папа пришел!»

— Собирайся, поехали! — не обращая внимания на бурную радость сына, скомандовал старший жеребец.

— Куда это? — спросила мама, неожиданно появившаяся из подвала.

— Мы уходим! Чё не понятно!?

— Ты иди! А Баян останется дома!

— То есть сына ты мне не отдашь?

— Нет! — решительно отрезала Фотофиниш.

Багровый жеребец фыркнул, развернулся и, недовольно хлопнув дверью, покинул дом. Теперь уже навсегда. «Почему папа ушел от нас, я так и не понял, может быть, это я, как всегда, что-то сделал не так. Я хотел извиниться попросить прощения у него, уговорить не бросать нас, но единственное, что мне осталось — мрак ночной улицы и оставленная нараспашку скрипящая дверь. Хочется сказать, что я его люблю. Хочется выбежать на улицу и кричать, хочется, чтобы папа вернулся, пусть снова ругает меня или даже ударит, но останется, даст ещё один шанс доказать, что я хороший. Куда он ушел? Мне уже не у кого спросить» — блуждали в голове Баяна в ужасной неразберихе мысли и чувства. А сам жеребенок стоял один на один против черного мрака улицы. Словно против чёрной стены равнодушия, пожирающей души и оставляющей лишь немые оболочки. Баян боялся темноты, как неизвестности. Мама с невозмутимым выражением закрыла входную дверь, повернула щеколду и вновь пошла в проявочную. Впервые малыш ясно ощутил холод, но не телом, а чистой детской душой.