Кривые зеркала

Глава 2.I

Вспышка ослепила Лайру. Она зажмурилась и подалась назад, ожидая уткнуться в металлическую прохладу кабинки; но тело не встретило преграды. Лайра запнулась, и ей стоило немалых усилий сохранить равновесие. Растерянная, она попробовала открыть глаза, но дымчатое разноцветное пятно, отпечатавшееся на сетчатке и обрамлённое суетливыми мушками, застило зрение. Лайра замерла, приходя в себя, усмиряя колотящееся сердце. Когда стук его перестал наполнять уши, сквозь воцарившуюся пустоту проступили первые признаки внешнего мира. Её слух уловил тихий, почти неразличимый шорох, её шерсть взъерошило слабое дуновение ветра и обжёг немилосердный напор солнечных лучей. И вместе с этими ощущениями, которым ещё предстояло сформироваться в полноценное знание, душу её оплела тонкая нить страха.

Лайра открыла глаза. Вокруг лежала выцветшая степь. Она расстилалась до самого горизонта, где белёсая окантовка небосвода и буроватая трава сливались в дрожащее марево. Лайра невольно переступила с ноги на ногу, и земля отозвалась хрустом засохших стеблей. В ошеломлении Лайра задрала голову и увидела, что солнце, неестественно большое и налитое злым золотом, находится в зените.

Разум Лайры словно проснулся. В одно мгновение из всех источников разом в её сознание хлынула информация, и мозг, не успевая за стремительным потоком, впал в ступор. Единственная мысль судорожно колотилась голове, как угодившая в силок птица: «Это не Париж. Это не Париж. Это не Париж».

Лайра не могла сказать, сколько минут пробыла в неподвижности, ибо само понятие времени и пространства поблёкло, отступило на задний план. Она будто бы отключилась, ушла глубоко в себя, и невнятные образы, что обыкновенно рождаются на грани сна и яви, заняли место реальности. Ей виделась смутная фигура, которая вещала, убеждала, приказывала, и Лайра знала, что эта фигура — тоже она, но другая, цельная и знающая много больше. Однако Лайра продолжала спорить, тщилась доказать мудрейшей то, в чём не была уверена сама. Жалость и любопытство наполняли её существо. Но к чему? к кому? Она не могла ответить. Так продолжалось, пока какое-то насекомое с жужжанием не врезалось в её щёку, оставив на ней чувство скользящего нажима.

Запоздалый ужас сдавил сердце почти физической болью. Но он же развеял иллюзию и побудил к действию. Полуоформленное видение растаяло, как ночная роса с приходом утра, оставив в памяти лишь слабый след, вскоре смытый более насущными заботами.

Она обнаружила, что мелко дрожит, несмотря на полуденный жар. На её мордочке выступил пот, его капли заливали глаза, чертили влажные дорожки в шерсти. Она принялась утираться, больше размазывая испарину, чем убирая её. Это отсрочило миг откровения, но простота головоломки не позволила пугающей разгадке остаться в тайниках подсознания.

То была не Земля. Над головой Лайры нависало другое небо, её ноги стояли на другой почве, её легкие вдыхали другой воздух — воздух чуждого отражения. Бесстыдно и бесполезно навалились воспоминания о посиделках с Сергеем и остальными испытуемыми после очередного провала на вступительных экзаменах. Как мечтали они взглянуть хоть одним глазом на иное солнце! И как благородное стремление помочь аборигенам сливалось с почти детским любопытством: каковы же иные рассветы?

Теперь у неё имелся отличный шанс узнать это из первых рук. Одна. Совсем одна посреди неизвестного мира, без перспективы спасения или хотя бы приблизительных ориентиров, куда она попала.

Поползли никчёмные, глупые мысли. Сквозь панику пробилось какое-то отчаянное злорадство, вроде того, каким полнится ребёнок, который видит, как наказавший его за шалость взрослый садится в лужу. И работники Группы не совершенны! И они ошибаются. А ошибки их стоят дорого — растерянная пони, очутившаяся посреди выжженной равнины за много измерений от родного дома, служит тому отличным доказательством.

Но долго нелепое торжество не продолжалось. Лайра вспомнила гражданских техников, ещё не закончивших настройку, и саму себя, просящую поскорее отправить её в Париж. Так кто был виновен в случившемся? Стыд захлестнул Лайру, и жжение его почему-то особенно скапливалось в голове.

Однако всё это в сути своей было бессмысленно. Ни желание найти ответственных, ни приступы самобичевания нисколько не помогли бы покинуть отражение.

Поборов новый приступ уныния, Лайра постаралась припомнить, бывали ли такие ситуации раньше. Ни в одной прочитанной книге, ни в одном учебнике для желающих поступить в ГПМ не описывалось ничего подобного. Но в ремонтной бригаде должны заподозрить неладное, стоит им только увидеть показания датчиков. А значит, вскоре прибудет оперативная группа. Не в ближайшие минуты, может быть, ведь координаты наверняка сбились. Да и того человека, собрата Лайры по несчастью, тоже могло занести в отражение, что только усложнит задачу. Но вызволение было лишь делом времени.

С последней мыслью пришло спокойствие. Час, максимум два, и она окажется дома. Тугой ком тревоги, поселившийся в груди, начал рассасываться, и по телу разлилось тепло — странное, несколько давящее, пульсирующее в области макушки. Лайра обнаружила, что провела всё это время не шевелясь, слишком погружённая в раздумья. Она села, и это простое движение далось ей неожиданно тяжело: от кончиков ног до рога прокатилась волна мути. Только сейчас Лайра по-настоящему ощутила палящее действие солнца. Она ойкнула, и этот звук взорвался внутри неё искрами. Голова потяжелела, и Лайра едва не уткнулась мордочкой в землю. Организм отыгрывался на полную катушку, вываливая на хозяйку все последствия солнечного удара.

Покачиваясь, Лайра поднялась. Конечности ощущались как чужие, будто мышцы сомневались, следовало ли им слушать приказы мозга. Перед глазами колыхался туман, и был он тем сильнее, чем больше Лайра фокусировалась на чём-либо.

Разум уже не в силах был удержать контроль над телом, и на первый план выступили инстинкты. Они требовали, повелевали найти убежище, спастись от солнца, которое заполоняло небо жгучей желтизной. Оно растапливало Лайру. По её ногам стекал пот, испаряясь и забирая с собой частицы её жизни. И она побрела прочь от места, где открылся портал, ведомая животным страхом, пошатываясь, поддерживаемая рефлексами, подталкиваемая сухим ветром, который не приносил облегчения, а лишь указывал дорогу, по которой она бездумно шла. Шла, спотыкаясь и падая, но неимоверными усилиями находя в себе силы вновь встать и дальше идти в неизвестность.

Вдруг небо и земля поменялись местами, и снова, и снова, и снова, и Лайра обнаружила себя лежащей у подошвы небольшого пригорка. Безжалостное солнце продолжило преследовать её и здесь, не оставив и малейшей тени. Кое-как поднявшись, Лайра увидела вдалеке город. Располагаясь в низине, он походил на гигантскую жёлто-серую кляксу или мёртвого спрута, широко раскинувшего щупальца. Лайра не удивилась. Способность удивляться высохла в ней, как колодец в жаркое лето. Ни одна мысль не потревожила её. Она просто побрела в сторону города, пригибая голову к ломкой траве, словно пряталась от яростного светила.

С каждым шагом к городу пелена, окутавшая рассудок Лайры, редела. Ясность мышления возвращалась толчками. В глаза Лайре бросился меняющийся узор земли, и с безмерным изумлением она осознала, что движется. Она остановилась, ощущая в теле слабость, какую ощущают во время первой прогулки после долгой болезни. Голова была ватная, рот — полон песка, как будто она проглотила целый бархан. Лайра попыталась сплюнуть, но не нашла слюны для плевка. Пересохшее горло саднило, шершавый разбухший язык царапал нёбо. Но это состояние не шло ни в какое сравнение с тем, что ей довелось испытать всего… Лайра нахмурилась. Чувство времени оставило её. Солнечный удар мог случиться с равным успехом час или шесть часов назад.

Мир изменился — невидимо, но ощутимо. Ещё каких-то пару минут назад Лайра была никем — бесцельно шляющимся организмом без намёка на самосознание. Теперь она, несмотря на изнеможение и дикую жажду, была способна мыслить. И эта перемена, хотя не могла не радовать, едва ли вписывалась в то, что обычно случается при перегреве.

Лайра подняла голову и ахнула. Бывшее бледным небо налилось безоблачной синевой, а солнце, прежде гигантский диск ядовито-жёлтого цвета, изрядно утратило в размере и побронзовело, став похожим на то, которое Лайра привыкла наблюдать дóма, на Миракулуме.

Домá. Та деталь, что доселе ускользала от ослабевшего внимания и вызывала зудящее чувство подвоха, была наконец поймана и водворена на законное место в паззле мира. Целый город лежал перед ней, и, судя по тому, что среди смутно очерченных зданий двигались точки, был он обитаем. Лайра заколебалась: ни одно отражение из встреченных ГПМ не славилось гуманизмом или хотя бы дружелюбием по отношению к пришлым. Альтернативой оставалась степь со своей таинственной и опасной загадкой. И разве не хотела она нести просвещение менее удачливым собратьям, которым не повезло родиться в отражении, лишённом развитой цивилизации? Возможно, знания мира Лайры могли пригодиться им, и её малодушие прямо сейчас стоило жизни какому-нибудь несчастному, чьи страдания не в силах облегчить местная медицина? Хватило бы даже подзабытых школьных уроков, чуть знакомых правил поведения при археологических раскопках и похороненной на дне памяти ветхой книги по выживанию, которую она как-то нашла на чердаке родительского дома и прочла из праздного любопытства. Так, наполовину ради других, наполовину из страха перед страшной загадкой степи она убедила себя в том, что приняла решение. И, чтобы подкрепить его — или его видимость — она стала осторожно спускаться к домам.

Её появление не осталось незамеченным. Ещё когда Лайра колебалась, к ней выдвинулись две фигурки, успев пройти порядочное расстояние, прежде чем она сделала первый шаг. Она ступала осторожно, до рези в глазах вглядываясь в приближающихся незнакомцев. И чем больше деталей она выхватывала, тем медленнее была её поступь. В конце концов она остановилась. Её сердце наполнили придушенные было сомнения.

Их было двое. Первый чуть обогнал второго, который при каждом шаге натужно кряхтел, ибо был невероятно толст. На его фоне сухопарый напарник смотрелся маленьким и незначительным, тем более что он упорно клонил к земле шишковатую, бугристую голову с редкими волосами и мокрым от пота лбом, отчего казался горбатым. Одежда обоих состояла из грязного вида рубах со множеством швов от неумелой штопки и редкими тёмными заплатками — по виду кожаными. Горбун что-то прокричал, но Лайра не поняла его: сыграло роль расстояние и то, что слова, хотя знакомые, были сильно искажены странным акцентом.

Когда люди подошли ближе, стало различимо жалобное потрескивание рубахи толстяка, словно она вот-вот грозила развалиться на засаленные лоскуты. Горбун же утопал в своей, и единственным, что удерживало её — да и его — от участи быть подхваченным ветром, выглядела странная сумка у левой подмышки. В руках горбун нёс свёрток, в котором Лайра опознала плащ.

Человек остановился в паре метров от Лайры, спросил что-то резким, недовольным тоном. И вновь смысл его слов ускользнул от неё, пусть вблизи они были куда разборчивее, походя на какой-то диалект, к которому следовало привыкнуть, чтобы понимать. Но угрожающую интонацию она уловила, отчего напряглась и невольно чуть отступила. Горбуну это не понравилось. Он отдёрнулся и потянулся к сумке у подмышки.

Секунда за секундой он напряжённо и с подозрением всматривался в Лайру, словно чего-то ждал, а затем, обернувшись на миг к напарнику, махнул тому рукой. После чего сощурился и, вытащив из сумки странный прибор, направил его на Лайру. По её коже пробежали мурашки.

Прибор напоминал шокер, которым отгоняли неразумных огненных ящериц в Пасхальной долине во время первых экспедиций туда. Это оружие Лайре довелось видеть на одной лекции, куда его пронёс эксцентричный профессор, участник нескольких походов в долину и злостный нарушитель университетской техники безопасности, свято исповедующий принцип «расскажи и покажи». До сих пор в её памяти остался беззвучный выстрел и его последствия — жгучая голубая вспышка и ветвистый развод на деревянной доске. Но пластиковый шокер смотрелся детской игрушкой по сравнению с оружием горбуна. Смазанный металл холодно блестел на солнце. На конце ствола угрожающе и загадочно чернела дыра, и Лайре не хотелось узнавать, как работает этот механизм — смерти ли, оглушения ли.

— П-привет. Я Лайра. Я друг. Д-руг. Я пришла пом… — Её робкие попытки наладить контакт перебил гортанный выкрик горбуна. Он замахал оружием, затыкая Лайру, и злобно посмотрел на толстяка; тот неохотно и неуверенно, будто боясь Лайры, приблизился к ней. В нос ударил тошнотворный запах пота, который сливался с чем-то ещё, чему она не знала названия; но отчего-то именно эта побочная, незнакомая вонь вызывала в ней наибольшее отвращение. Она попятилась, и толстяк протестующе забулькал. Лайра увидела, что челюсти его без остановки шевелятся, словно даже сейчас он пережёвывал еду. В душе Лайры поднялась буря из страха и омерзения, впервые она вспомнила о магии — и с её рога, озарённого волшебным сиянием, сорвались искры…

Прозвучал выстрел — громкий, раскатистый, оставивший после себя неприятный дымный запах. Концентрация сбилась, непоправимо сбилась; магическое облачко рассеялось, и Лайра, ещё не понимая, жива она или нет, будто со стороны увидела себя — и толстяка, который схватил её за рог и защёлкнул на нём простое железное кольцо. Тотчас силы оставили Лайру, и она соломенной куклой осела на землю.

Что-то сломалось в голове Лайры: магия, прежде бившая бурным фонтаном на задворках её сознания, усохла до беспомощного ручейка. Эфирный источник, играющий всеми цветами радуги, поблёк, отдалился; его накрыла пульсирующая хмарь, и эта хмарь стремительно разливалась по телу Лайры, принося с собой апатию. На остатках тающей воли Лайра попыталась сплести хлыст, чтобы отогнать злодеев. И тогда пришла боль — резкая, растекающаяся от основания рога, где его обнимало кольцо, она пронзила Лайру огненным копьём, угодив в сердце. С губ Лайры сорвался короткий, прерывистый стон. Её грубо подняли на ноги, накрыли какой-то засаленной тряпкой, в которой она безучастно узнала плащ, бывший в руках горбуна. Теперь тот ухмылялся, потирая руки, и что-то говорил своему напарнику. Толстяк, который не прекратил двигать челюстями, хотя ничего не закидывал в рот и оттого производил впечатление жующего собственный язык, схватил Лайру за подбородок и уставился в глаза.

— За что? — прошептала она, чувствуя, как внутри закипают слёзы, смывая ещё не успевшую застыть корку покорности судьбе.

Толстяк нахмурился и веско, хоть и сглотнув первую часть, произнёс: «...нись!» Не торопясь поднял руку, примерился и ударил Лайру. Она вскрикнула — не от боли, ибо пухлый, мягкий, липковатый шлепок оказался безвреден, но от нахлынувшего унижения. А толстяк, вновь

примерившись и уже опуская ладонь, был остановлен торопливым говором горбуна. Тот недовольно скривился, и среди его тяжёлой, похожей на нагромождение булыжников речи Лайра вычленила: «… ередать… Узнают… Важна… плохо кончить». Сам факт понимания этих слов каких-то пару лет назад привёл бы её в детский восторг, восторг первой ниточки меж ней и существом отражения. Сейчас же он наполнил Лайру растерянностью и отчаянием. Ибо до самого конца она не верила, отказывалась верить, не пропускала вглубь своей души веру в то, что существа, которыми движет разум, могут отречься от сути любого мыслящего существа — доброй воли. Всё выглядело так, словно твари, обитавшие лишь в предутренних рваных кошмарах, вдруг облеклись плотью и превратились в обыденность этих земель.

После того как горбун отчитал толстяка, он приблизился к Лайре и хозяйски запустил в гриву пальцы. Грубо схватил за рог, выдавив у Лайры писк. Ей показалось, что её эфирное тело, и без того наполненное рябью и помехами от кольца, прокручивают через мясорубку. Такого физиология единорога, тесно связанная с волшебством, выдержать не смогла: Лайру скрутила судорога, повалила наземь. Послышался яростный крик горбуна, и бок взорвался вспышкой боли. Где-то далеко-далеко хрюкал от смеха толстяк, сыпал лающими фразами горбун, но Лайры это уже не касалось. Она свернулась калачиком, бессознательно защищая от новых ударов уязвимый живот, и потянулась к магии в попытке пробудить её, — но пустота была ей ответом. И это сводило с ума вернее, чем все прошлые ухищрения этого отражения.

Лайру потянули за загривок. Она не сопротивлялась. Всё стало таким бессмысленным: и лихорадочная пульсация в боку, и враз потускневший мир, и два изверга, кружившие вокруг неё в одним им понятном ритуале. Даже резкий запах и влажная шерсть на задних ногах не пробудили в ней стыда. Без магии она была всё равно что мертва.

Горбун, нарвав скудной растительности, сосредоточенно тёр носки своих ботинок. Но вопреки всем стараниям, они поблёскивали остаточной влагой. Лайра наблюдала за ним со спокойствием, за которым крылись выжженость и безразличие, одинаково готовая к гибели и дальнейшему наказанию. Ни того, ни другого не последовало. Горбун сдался.

— Двигай! — рявкнул он, в последний раз с жалостью взглянув на испорченную обувь.

И Лайра послушно шагнула к городу.