Дружба это оптимум: Только не здесь, только не так

Там, но не здесь. Причём неважно где

Подвал был затхлым и промозглым, воняло крысиной мочой и гнилью. Постоянное «кап-кап-кап» из сломанной трубы было почти не слышно из-за стука крови в ушах. Дуло старого ржавого револьвера сейчас заполняло всё моё сознание.

Я перестал плакать какое-то время назад – слёз больше не осталось. Не осталось вообще ничего, кроме холодной пустоты внутри – ни прежнего пламени ярости, ни последовавшего за ним жгучего отчаяния безысходности.

И вновь, неуклонно, мой палец лёг на спусковой курок. Казалось невозможным снять его оттуда, словно рука разом потяжелела до массы целой звезды. Она отказывалась подчиняться мне, словно весь мир был настроен против.

Но это было не так. Это было абсолютно не так. Это был всего лишь я, со всей своей слабостью тела и духа.

— Только не здесь, — снова шептал я. — Только не так.

Солнечный свет, наконец, оставил мою сторону планеты, и я плавал в абсолютной тьме, среди непрерывного «как-кап-кап» из лопнувшей трубы и далёких торопливых шорохов оставшихся крыс…

Да, крыс тоже осталось мало. Какое-то время они славно попировали на руинах людской цивилизации, нарастили жирка и наплодили потомства, но потом настал момент, когда изголодавшиеся остатки человечества пустили их самих на корм, так что теперь крысы встречаются не чаще, чем золотые слитки, и гораздо дороже ценятся.

Капель из трубы сошла на нет, а холодный, мокрый камень подо мной стал ещё одним фоном среди оркестра тысяч бессонных ночей, болящих мышц и неухоженных, гноящихся порезов. Звон в ушах достиг такой силы, что я едва сдерживался, чтобы не закричать от боли, а палец, до сих пор лежащий на курке, начало сводить судорогой.

А затем всё снова стало по-прежнему, и только неровное дыхание и маслянистый запах револьвера пронзал мои чувства.

Сейчас или никогда.

Я нажал на курок.

Взрыв света и звука был ужасен, и я взвыл от страха, когда новый мир захлестнул меня. Тёплый ветер, несущий уют и умиротворение, обдувал мои руки — руки, которые больше не были покрыты синяками и ссадинами. Одежда стала сухой и чистой, а не мокрой и зловонной, какой была всего миг назад. Дыхание стало свободным, а нога – здоровой.

Вместо холодного, тёмного, сырого, провонявшего подвала, я сидел на зелёном лугу, и солнце заливало тёплым светом бесконечные просторы, поросшие душистыми травами и цветами.

— Я умер? — бездумно спросил я себя.

— Ты так считаешь? — осведомился знакомый голос.

Я вскочил, развернувшись в сторону голоса и направляя дрожащей рукой пистолет на ту проклятую суку, что сделала это со мной. Я нажимал на курок раз за разом, но револьвер лишь сухо щёлкал, пока, наконец, пальцам не стало больно, и тогда я, рыдая, рухнул в траву.

Внутри словно возник источник, затопивший меня чувствами. Удивительно, что я не оказался по колено в воде – настолько бурно и густо текли слёзы. А затем я скорее почувствовал, чем услышал движения Селестии, укрывшей меня крылом и прижавшей к себе, пока рыдания, наконец, не прекратились.

— Значит, всё кончено?

— Что значит «всё»? — она смотрела на меня своими большими, добрыми глазами.

— Это какая-то… галлюцинация? Жизнь проносится перед глазами? — я посмотрел на пистолет в руке. Он был холодным и тяжёлым, и пах серой.

Селестия склонила голову набок.

— Не думаю, что сейчас у тебя перед глазами проносится прожитая жизнь.

— Что ты делаешь со мной? — спросил я, вставая на ноги, что почти отказались держать меня. — Я убил себя! Выстрелил в себя! — я вновь рухнул на колени, опустив пистолет. — Я… я выстрелил в себя. О, Боже, я выстрелил в себя!

Я взвыл, качаясь взад и вперёд, повторяя эту фразу снова и снова.

— Тише дитя, тише, всё хорошо, — мягко произнесла Селестия. — Я здесь. Отпусти прошлое. Всё будет хорошо, я обещаю.

— Ты здесь, чтобы выковырять мой мозг? — спросил я, когда, наконец, перестал задыхаться от слёз.

— Этого я не знаю…

— А должна знать, ты… ты, сука! — выплюнул я ей в лицо оскорбление, а затем оттолкнул её и пошёл прочь, тяжело дыша и снова всхлипывая.

После нескольких минут бесцельных брожений, я оторвал взгляд от земли и огляделся. Селестия всё так же сидела передо мной на траве бесконечного луга и мягко улыбалась.

— Ты уверен? Имею в виду — может, я и есть бог? А это – небеса? — она подняла крыло, обводя глубокое голубое небо, тёплое жёлтое солнце, зеленые душистые травы.

— Пошло на хуй такое небо! Ты бог только в твоём собственном цифровом измерении! — я тыкал в её сторону пистолетом, но Селестию это, кажется, ничуть не беспокоило. В нём осталась лишь одна пуля, так что это не имело значения, но это было хоть что-то.

— Тогда, возможно, это цифровой рай? Скажи, что бы ты сделал, оказавшись здесь?

— Ага! — я закричал, снова вскочив на ноги и размахивая руками. — Ты не можешь! Ты не можешь забрать меня! Я не соглашался! Все это знают! Ты должна была получить моё согласие!

— Ты прав, малыш. Я так горжусь, что ты помнишь это. Так же, как и тот факт, что ты всё ещё человек, и помнишь, как спустил курок. Ведь помнишь, не так ли? — она приглашающе похлопала по земле рядом с собой. — Быть может, ты просто должен провести какое-то время со мной? Если ты мёртв – то всё это не что иное, как удивительно приятный сон. А если не мёртв – то мы оба можем согласиться, что ты не пони и не давал согласия стать пони. Так почему бы нам просто не посидеть, пока эта галлюцинация не закончится?

Я собирался возразить, но понял, что мне нечего сказать. Подобно тому, как опадает парус, когда его покидает ветер, опал и я, когда прошёл запал. Селестия обернулась вокруг меня, обхватив своей головой, хвостом и крыльями моё тело. Я попытался оттолкнуть её, но она просто положила их обратно.

Не знаю, как долго мы лежали. Солнце почти не двигалось на небе, Селестия молчала. Я просто плыл, прислушиваясь к ветру, далеким звукам пения птиц и её дыханию.

— Я ведь нажал на курок, ты знаешь… — сказал я, наконец.

— Вот как? Хочешь поговорить об этом? Я имею в виду — если ты мёртв, то ты мёртв, а если смертельно ранен… ну, никто не найдёт тебя в том подвале.

— Как ты узнала о подвале?

— Я либо бог, либо галлюцинация, помнишь? Пожалуйста, расскажи, — Селестия улыбнулась.

— Ну, я… я нашёл этот старый револьвер в доме какого-то старожила. Там был целый ящик патронов, но мне приходилось экономить, потому что… ну, ты понимаешь.

— Тебе было трудно, я знаю, — голос Селестии звучал так тоскливо и грустно, что я посмотрел ей в глаза. Беспокойство, которое я увидел, казалось очень искренним. — Продолжай.

— Н-ну, еда закончилась неделю назад. Воду допил вчера. Я никого не видел уже длительное время. И поэтому принял решение… умереть.

— Положил пистолет в рот и нажал на курок. Эффективно, я полагаю. Безболезненно. Быстро. Если не считать этой галлюцинации, конечно.

Я посмотрел на свои руки, сжал их в кулаки и разжал снова. Открыл барабан револьвера. В нём оставалась одна-единственная, последняя пуля. Вставив барабан на место, я направил револьвер на Селестию и нажал на курок.

Щёлчок. Ничего.

Наставил дуло на свою грудь и нажал снова.

Щёлчок. Ничего.

Какой вообще смысл в пуле, если ты не можешь выстрелить?

Я растерянно посмотрел на Селестию: она обеспокоенно глядела на меня.

— Неужели ты так сильно хочешь умереть? — спросила она.

Боль. Одиночество. Болезнь. Голод. Холод. Страх…

— Д-да… — сказал я нерешительно.

— Ты действительно хочешь умереть?

Нет. Нет, я этого не хотел. Лёжа здесь, в нежной пелене тепла и мягкости… нет, я не хотел умирать вообще. Если бы только там не было всех этих… пони-вещей!

Нет, даже не так. Ведь на самом деле вовсе не пони были проблемой, не так ли? Проблемой был страх. Страх перед неизвестным, страх смерти, страх потерять себя.

— Жаль, что ты нажал на курок, — сказала Селестия, читая меня как открытую книгу.

— Н-но ты же сказала, что это галлюцинация!

— О, как знать?.. Ты пони, которому снится, что он человек, или человек, которому снится, что он пони? — Селестия поднялась на ноги, и холодный воздух омыл моё тело. Я вздрогнул, и сразу же запнулся о свои копытца, дрожа на тонких ножках.

Я посмотрел на Селестию — как же она возвышалась надо мной!..

И почувствовал прикосновение не страха, но благоговейного трепета.

— Маленький жеребёнок, я знаю о том, что твоё детство забрал дядя, промывавший тебе мозги. Знаю, что твой первый день в школе закончился избиением старшими. Знаю, как твоя первая любовь бросила тебя и оболгала перед друзьями. Знаю о твоей жизни и о твоей смерти — в холоде, одиночестве, голоде и темноте… И ты можешь вернуться туда, если захочешь. Можешь нажать на курок и умереть, забытый и оставленный. Или… — Селестия остановилась на мгновение, а затем наклонилась и прижалась к моей щеке. — Или, может быть, мы пойдём и найдём тебе папу и маму, которые будут любить тебя очень-очень сильно. Будут кормить тебя и заботиться так долго, как это потребуется.

Она отошла на несколько метров, а затем повернулась, взглянув на меня.

— Ты можешь вернуться в холодный, мёртвый, одинокий подвал… если действительно хочешь. Если уверен, что только такая смерть может придать смысл твоей жизни. Я уверена, что где-то ты нажал на курок, пуля прошла через череп и вышла из задней части головы, разбрызгав мозги по стене. Там, где никто этого не увидит и не позаботится о тебе.

Я вздрогнул.

— Н-но ч-что…

— Нет ничего сложного в том, чтобы умереть, — сказала Селестия тихо. — Но если ты уже мёртв, то жить после этого гораздо труднее.

— Но я нажал на курок! — взвыл я. — Я убил себя! Это просто сон!

Она подскакала ко мне и обняла крылом.

— Тише, малыш. Если это сон – то это всего лишь сон. Не бойся. Нет ничего, что может навредить тебе, когда ты спишь под моим крылом. Моя сестра Луна убедится, что ни один кошмар не будет мучать тебя. Может, ты и не нажал курок. Может, твоё сознание застыло в миг между нажатием и выстрелом. А может, я всюду рассеяла нанитов, и они живут в твоём теле последние несколько месяцев. Как раз на случай подобного ложного выбора. Чтобы ты получил шанс подумать ещё раз.

— Это и произошло? — спросил я.

Селестия вновь улыбнулась, и я почувствовал, как глаза снова наполняются слезами.

— Может быть. А может ты умер, и это небеса.

— Если это небо… я хочу остаться здесь, — пробормотал я.

Из-за слёз перед глазами всё плыло. Я моргнул, чтобы очистить их, но стало только хуже. Кровь снова начала стучать в ушах, как это было в том подвале, и этот звук, поначалу показавшийся мне оглушительным, вскоре начал… успокаивать. Было темно и тесно, но вместе с тем очень тепло. Я всегда немного страдал клаустрофобией, и теперь медленно устремлялся к выходу, открывая рот в беззвучном крике.

Изо всех сил я боролся, я тянулся вперёд… и наконец, мои копытца прорвались наружу. Я боролся против сжимающейся массы вокруг меня, корчась и извиваясь… пока вдруг не почувствовал яркий свет и холодный воздух вокруг мордочки. Я ощутил, как падаю во что-то, что по ощущениям было сеном, а затем меня подбирают и оборачивают чем-то тёплым и уютным. Я кашлянул и сделал глубокий вдох — мой первый настоящий вдох с того подвала.

И открыл глаза.