My little crysis
Глава 1
Ура! Доблестный коллектив, подаривший нам незабываемое «Плавание с цефами», теперь готовится обрадовать хитом «Нью-Йорк ньюкем».
Известие это настигает нас где-то между Ист-ривер-драйв и Пятой авеню. Точно сказать не могу, меня тогда интенсивно расстреливали. Но когда я нагнал стрикландовский конвой у Центрального парка, новость уже разнеслась.
Стрикланд в ярости. Барклай отбивался до последнего. Голд уверяет, мол, чего еще ожидать, поставив начальством дебильных психопатов (засранец без малого злорадствует над военной тупостью и недостатком воображения — жаль, не довелось ему повстречать Левенворта).
А я что? А мне по барабану.
Может, я разучился сопереживать. А может, после нескольких лет службы привыкаешь к тому, насколько дешева человеческая жизнь, и примиряешься с ее дешевизной. Не исключено, БОБР попросту удалил сопереживание из моих мозгов, пронизанных его нанонейронами. Или мне, уже двумя ногами стоящему по ту сторону жизни, наплевать на живущих? Слушаю яростное клокотанье Стрикланд: «О людях подумали?! О соседних районах?! О радиоактивных осадках?!» — и думаю: если б мог говорить, заткнул бы ее другим вопросом.
Они о цефах-то подумали?
Не то что бы я соглашался с последними пентагоновскими выдумками. Из-за их ядерного цунами я вообще захотел уволиться из ведомства раз и навсегда. Но главная-то проблема в том, что оно не сработало. Никакая пентагоновская идея до сих пор не сработала — а когда отступать некуда, в дело идут самые отчаянные меры. В безвыходной ситуации годится и тактика выжженной земли. Тактический ядерный взрыв над Манхэттеном может стать единственным реальным способом остановить цефов. Не гарантированно, конечно, но на фоне провала всего остального попытаться стоит.
Конечно, провалилось не все. Проект «Алькатрас» еще жив и дрыгает ножками. Но боссы в Пентагоне не такие уж дебилы, они судят по докладам с передовой и не могут оценить, что же творится здесь на самом деле. Скорее, они про «тунгусскую итерацию» знают лишь то, что она изобретена полубезумным гомункулусом, плавающим в рассольной жиже, а по словам Натана Голда, оно похоже на гомосексуальное насилие у мух-скорпионниц. Если б я знал про «тунгусскую итерацию» только это, тоже не шибко бы в нее поверил.
Над Центральным парком — желтое жуткое небо, прорезанное вспышками молний. Нас никто не ждет: ни подкрепление, ни цефы, ни «пилигримы».
Никто.
Паркуемся среди низких кустов и зарослей сорной травы. Тишина мертвая, только вдалеке погромыхивает тяжко.
— Куда они все провалились? — интересуется кто-то.
— Может, на Пятьдесят восьмой они бросили на нас последние резервы и у них совсем пусто? — предполагает Чино, но сам себе не верит.
Молчат птицы, даже сверчки не стрекочут.
— Не нравится мне это, — бормочет Стрикланд угрюмо, оглядываясь.
Но птицы не улетели — мы убеждаемся в этом через пару секунд, когда они взлетают все разом, огромное порхающее облако, темное, как споры, — и ни одна не пискнула. Уносятся на восток, а земля под ногами начинает дрожать.
Ровная прежде линия деревьев выгибается, пучится, их верхушки мотаются туда-сюда при полном безветрии. Деревья поднимаются в сумерки, будто на гидравлике, на земле под ними вижу краткие вспышки голубых искр — рвутся подземные силовые кабели. Земля дыбится, проваливается, скалы вырастают среди леса прямо на глазах, стены грубого трещиноватого камня лезут наверх, унося деревья на горбу. «Бульдог» подпрыгивает на два метра, переворачивается, шлепается наземь. Ближайшая рощица клонится прямо на нас, задирается, валится. Пласты земли и камня громоздятся, мнутся, соскальзывают с боков чего-то необыкновенно огромного и древнего, проснувшегося после миллионнолетнего сна глубоко под землей.
Те, кто на машинах, разворачиваются и дают газу, пешие несутся со всех ног. Барклай вопит на весь эфир: «Стрикланд, Стрикланд?! Что за хрень у вас происходит? Мы считываем сейсмическую активность, это же…»
Я уже не вижу верхушки, а Штука из Земли все лезет и лезет — наверное, уже поднялась километра на два. Дюжина водопадиков срываются с ее боков, рассыпаются водяной пылью высоко над головами.
— Сэр, нам необходима немедленная эвакуация, — заявляет Тара Стрикланд с восхитительным спокойствием, — А также активная поддержка с воздуха — и чем сильнее, тем лучше. Пожалуйста, бросьте сюда как можно больше сил. Ситуация… э-э… изменилась.
Это и мама, и папа, и дедушка, и даже пещерный пращур всех цефовских шпилей.
Это последняя страница Апокалипсиса, конец календаря майя, гибель мира в Рагнареке. Оно заняло и унесло с собой половину Центрального парка. Оно колоссально, оно закрывает небо. Не иначе, как с него и Канада видна.
Шпиль поднял половину парка, зацепил и унес ввысь всю массу, приставшую к невозможной колонне, глыбу земли размером в сотню городских кварталов, болтающуюся теперь над Манхэттеном, словно Эверест на кончике бильярдного кия. Острие шпиля — темный угрожающий обелиск, проткнувший унесенный парк, загарпунивший бродячий небесный остров, — поднимается еще на половину расстояния от парка до земли. В сгущающемся сумраке громада кажется похожей на статую Свободы в каменной короне — если, конечно, не принимать во внимание пару километров высоты и начинку из спор.
Если у Барклая и были шансы отговорить начальство, то теперь они безвозвратно испарились.
Будущее в виде ядерной зачистки стало неизбежным, и нам посулили несколько вертушек и столько искренней моральной поддержки, сколько можем унести.
А еще нам дали полчаса до вылета бомбардировщиков.
Чем ближе мы к шпилю, тем сумрачнее вокруг. Вода стекает из прудов и озер, рассыпается в пыль, падая, небо застилает густой липкий туман. Кое-где среди тьмы — огоньки, мелькают языки пламени, оборванные кабели шипят, вспыхивают голубым, разбрасывают искры. Сквозь шум винтов я различаю стон и треск ломающегося гранита. Трубы газопроводов и канализации торчат разорванными венами, извергая пламя и грязную жижу.
Я ошибся. Это не остров среди неба — это опухоль. Если бы Господь болел раком, оно бы выглядело именно так: черным и комковатым, будто легкое шахтера. Приблизившись, вижу: это не цельная глыба, слитный силуэт распадается на множество глыб, мешанину обломков. Иные не больше дома, другие способны расплющить целые кварталы. Расщелины и провалы между ними испещрены черной хребтистой арматурой цефовской конструкции, сетью связей, удерживающей все в едином целом.
Ну, не совсем оно единое и не вполне целое. Пока пилот кружит, выбирая место посадки, гранитные глыбы откалываются, словно айсберги от ледника. Мы заходим с юга, зависаем в десяти метрах над верхушками деревьев. Под нами крошечные сверху вагончики и прицепчики техслужбы, раскрашенные в голубенький цвет, крошечные статуи, похожие на куклы, все освещено странно и криво уцелевшей пригоршней уличных фонарей, еще работающих на солнечной энергии, запасенной батареями.
Вертолет болтается пробкой в аэродинамической трубе, чем ближе к шпилю, тем сильнее турбулентность. Если приблизимся еще на сотню метров, нисходящий поток расплющит нас о камни. Приземляться здесь немыслимо. Даже отступив, не стоит и пытаться — вся масса земли и камня непрерывно шевелится, цефовская арматура ее почти не фиксирует. Близ южной оконечности острова опухоли пилот рискнул спуститься до восьми метров. Я благополучно падаю, а пилот ретируется на безопасное расстояние — правда, какое расстояние считать безопасным в наши веселые деньки, сказать затрудняюсь.
Рокот винтов растворяется в густом сумраке, и становится так мирно, спокойно…
Стою на траве. Ветер свирепый, но посвист его почти успокаивает. В пяти метрах передо мной километровая бездна, я различаю тусклые серые очертания нью-йоркского центра далеко внизу — точь-в-точь россыпь микрочипов на материнской плате.
А через секунду бездна уже в двух метрах, и я мчусь подальше от края, чтоб разваливающаяся груда камней и земли не прихватила и меня по пути на родину.
— Ты только глянь на трещины в этой штуковине! — вопит Голд. — Как от нее куски отваливаются!
Он на вертолете со Стрикланд, но ощущение, будто орет в самое ухо.
— Алькатрас, слушай, вся масса камня просто висит на шпиле, прицепилась походя. Нестабильность абсолютная, в любой момент может обвалиться. Смотри внимательно на трещины в земле!
Знаешь, приятель, я как-то и сам разобрался. На севере шпиль утыкается в ночь, словно церковная кафедра проповедников Сатаны. До плана «Б» — двадцать шесть минут. Н-2 несет меня быстрее, чем разваливается земля под ногами.
А затем пилот вертушки выдает: «О господи, они ж повсюду!»
— Алькатрас, послушай! — Это опять Стрикланд, — Ребята Барклая вчера были в парке, хотя и не удержались. У ЦЕЛЛа там эвакуационная база. Там должны быть заначки с боеприпасами, тебе придется… в общем, патроны понадобятся.
Тара не успевает договорить, а головоногие друзья уже тут как тут.
Краем уха слышу, как она накручивает пилоту яйца, заставляет подлететь ближе и прикрыть меня с воздуха. Почти не слышу объявления фальшивого Пророка: дескать, он завершил локальное сканирование и обозначил вероятные места складов с боеприпасами. Зато отлично слышу набежавших цефов, квакающих по-лягушачьи, полосующих воздух трассерами. Не успеваю вовремя усилить броню, и получаю дважды по корпусу, и еще пару раз после того, как прыгаю через движущуюся расселину (серый хаос, внизу — километровая пропасть) и удачно прячусь. Для цефовской пехоты разлом слишком большой, но одинокий охотник с легкостью перескакивает, летит над моим укрытием и приземляется на дерево в десяти метрах от меня. Дерево падает, выдранное из земли двумя центнерами металла и слизи на скорости в тридцать метров в секунду. Охотник перескакивает на выступ — и тот крошится под его ногами. Урод вскакивает на пикап — и тот обваливается с края разорванной улицы. Охотник скачет от места к месту, никогда не промахивается — и никак не может выбраться на твердую землю. Так и улетает в пустоту, скача меж падающим хламом.
Далеко на севере огромные сегментированные щупальца рассекают небо: башня выпустила их, и они свищут туда и сюда, будто кнуты. Из каждого сегмента торчит пара то ли шипов, то ли лап. Я уже видел такое: огромные металлические сороконожки, извивающиеся в небе.
Вижу я и кое-что другое, поменьше, но столь же монструозное, движущееся мне навстречу по разваливающейся местности. Мы стараемся обойти опасность, стреляем, прячемся, земля дрожит, кренится, валится. Два огромных куска лезут друг на друга словно континенты, «под гору» внезапно превращается «в гору», пруды и лужи растекаются, заливая поле боя, земля становится грязью, а трава — катком. Временами цефам почти удается завалить меня. Иногда они стреляют неожиданно, БОБР чертит направление, но я никого не вижу.
И все же, если судить по конечной цели наших танцев — а именно прикончить друг дружку, — я пока справляюсь лучше. Пока.
А между потасовками… в общем, есть моменты, про какие и вспоминать неловко. Дерусь за жизнь целой планеты, до ядерной бомбардировки — меньше получаса, к цели еще и не подобрался, как я смею тратить секунды, мать их, на созерцание? Моменты прекрасного почти сюрреалистичны: плотный голубой ковер крошечных идеальных цветков, тянущийся посреди пешеходной улочки, древняя бронзовая статуя на гранитном пьедестале — давно позеленевшая, плечи и голова белы от голубиного помета. На траве стоит сиротливо покинутое такси, мягкий свет единственного уцелевшего уличного фонаря льется на него сквозь туман.
В проходе под террасой Вифезда вижу обшарпанные пластиковые ящики, которые громоздятся в сумрачном гроте, полном арок, золотых альковов и блестящих керамических плиток. Обложенный ими потолок похож на персидский ковер. Здесь же в заначке амуниции и убойной снасти на изрядных размеров бойню — вдосталь на оставшиеся двадцать минут. Подхватываю новую микроволновую пушку Х43. Я видел сегодня, как парни ею работали: против брони бесполезна, но поджаривает слизняков прямо в скелетах. Только следить за собой надо, стрелять короткими импульсами. Чуть зазевался — и батарея пустая.
В общем, заправляюсь, снаряжаюсь и снова в бой. У северного края прохода включаю невидимость, высовываюсь: шпиль вонзается в мертвое серое небо, растрескавшийся фонтан передо мной кажется вошью в его тени. Потертая фигура среди фонтана задумана была как ангел, но теперь похожа скорее на зомби с крыльями.
Сороконожки перестали дергаться, вцепились в землю, укоренились, распрощались с буйными деньками юности и успокоились, превратившись в огромные шипастые арки, словно шпиль отрастил ноги.
Вот же дерьмо. Я-то уж понимаю, что это значит.
И Натан тут как тут, спешит поучать.
— Парень, оно уже отростки выпустило и закрепило как тогда, с их гнездом на Таймс-сквер. Похоже, тебе нужно повторить то, что ты делал в прошлый раз.
Комбинезон выдает тактические данные, рисует цели. Что ж, цефовские конструкции на удивление однообразны: то ли форма подогнана под надобности, то ли у них воображения вовсе нет. Тот же план, те же пропорции — и та же уязвимость.
Пробиваться все труднее. У каждого отростка — подстанции торчит на страже тяжеловес, неповоротливый, но почти неуязвимый. С пары сотен метров от их ракет уклониться нетрудно, но чем ближе подходишь, тем быстрее надо увертываться — а эти хитрые гады знают, как обороняться. Понимают: мне к ним нужно вплотную подобраться — и пользуются.
К тому же вокруг, развлечения ради, кишат пехотинцы и охотники — их куда больше, чем кажется на первый взгляд. Я крадусь, невидимый, мимо удобных возвышенностей, мимо хороших мест для засады, и там пусто, никто меня не ждет — а через пять секунд лупят в спину. Слышу, как чьи-то лапы хрустят по камням слева, как тихонько верещит охотник позади, оборачиваюсь — никого, а стреляют вдруг справа, где мгновение назад видны были только камень и пустое небо. Ветер разгоняет туман, но повсюду полно ям и впадин, где воздух застаивается и туман лежит плотным киселем.
Глаза почти бесполезны, включаю усиление, работаю в инфракрасном диапазоне, но все равно не могу различить цефов.
Наконец меня зажимают между пропастью и осыпающимся пешеходным мостиком, я чуть высовываюсь — и воздух разрезает густая чересполосица трассеров. Земля рассыпается прямо под ногами, и выбора нет: или летательное возвращение на мать сыру землю, или забег через убойную зону. Выскакиваю, поливаю огнем на бегу, бью в никуда — и вдруг прямо перед носом материализуется пехотинец и шлепается наземь, дергаясь.
Мать вашу за ногу, у здешних цефов — невидимость!
Я перебираюсь через полуразваленную армейскую баррикаду, размышляя, отчего ж цефы раньше ее не включали?
Остается пятнадцать минут.
Новое оружие — новая тактика. Пара импульсов из микроволновой пушки — и средний пехотинец лопается вошью на сковородке, но на тяжеловеса уходит вся батарея — а он продолжает палить в ответ. Приходится выбросить микроволновку и взяться за L-TAG. Пара «умных» ракет — и дело сделано. На тяжеловеса у второй подстанции уходит целых четыре, но мне везет с третьим — хоть мажу постыдно, ракета сносит подпорку стандартной армейской баррикады, склонившейся над бедолагой тяжело — весом, и на того валится десять метров упрочненного бетона — гробница производства самого Господа Бога. Через сорок секунд валится страж последней подстанции.
Чем я ближе к цели, тем сильнее ветер, и теперь он истошно, мучительно воет, будто пытают живую тварь. Но я уже рядом, и вблизи шпиль больше не кажется шпилем. Он колоссален: размером в целые кварталы, это настоящий вселенский собор всего подземного адского мира, в нем намешаны части всех копошащихся ночных отвратных исчадий Вселенной. Тут и колючие панцири, и суставчатые ноги, и членистые антенны, и несчетное множество острых мандибул, кроваво-красные плавники, жабры, дыхала и когти — все будто стиснуто в единое целое чудовищным прессом для мусора, загнано в форму башни, утыкающейся в стратосферу. В щелях между кусками пульсируют тусклые оранжевые сполохи — ни дать ни взять, кто-то дует на угли.
Впереди — яркий свет плещет в вывороченные глыбы камня. Я вжимаюсь в тень, словно отведавший яблока Адам, пытающийся укрыться от Господнего гнева. Ветер выпихивает меня на свет. Пальцы мои впиваются в трещины гранита, цепляются, сражаясь с ураганом. Прижимаюсь к скале, ползу вперед.
В основании шпиля огромная дыра, которую загораживают колоссальные сегментированные колеса — ими можно было бы заткнуть Гудзонов туннель. За ними — портал, сияющий ослепительно белым светом, ход, ведущий в башенное нутро. Это воздухозабор. Или, если уж потворствовать романтике, тот самый сияющий туннель в конце всех концов.
Да, самое время — я уже два дня как помер.
Вспоминаю уроки, усвоенные на харгривовской коленке: споры, в сущности, — антитела. Они слетаются к ране. И тут Натан Голд, великий специалист по особо гадким новостям, возвещает пискляво: «Парень, тебе внутрь!» Ветер воет, слов почти не разобрать.
Является Тара Стрикланд, специалист по новостям еще горшим: «Черт возьми, они уже приказали бомбардировщикам сниматься! Алькатрас, ты опаздываешь! Спеши!»
Вот же дерьмо.
Я делаю шаг за камень — и даже прыгать не приходится. Сияющий туннель засасывает меня, как птицу — самолетный движок.
Буря, пожалуй, не совсем подходящее слово. Ураган — тоже как-то не так. Аэродинамическая труба — вот, наверное, ближе всего по свойствам, но это выражение техническое, упорядоченное, оно не передаст ощущения лютого неистовства воздушной стихии.
Да и вообще, словами здешние прелести не опишешь.
Башня вдыхает тебя, и на мгновение вокруг становится почти спокойно. Стены на бешеной скорости сливаются в расплывчатое однородное целое, и, пока безвольно несешься в потоке, проблем никаких. Но потом вытягиваешь руку, цепляешься за первый попавшийся выступ, и поток на скорости в две звуковых рушится на тебя гребаным Эверестом.
Без Н-2 я и уцепиться б не сумел, пальцы б из руки вырвало. А если бы чудом и зацепился, ни за что не удержался бы. Рука так и осталась бы висеть на стене, а остальное унеслось бы…
Кстати, а где я сейчас? Во всяком случае, далеко под гигантским нарывом в небе — мимо него я, наверное, пронесся за доли секунды после того, как меня засосало. Наверняка я снова на земле, а скорее, под нею, в подземном потаенном лабиринте, где варится поголовное истребление двуногих. Споры носятся вокруг меня сонмищем острых игл, дробью из двустволки. На экранах перед глазами — череда вспыхивающих желтых строчек, Н-2 непрерывно информирует о «целостности покровов» и «максимизации защиты». Но, кажется, это просто слова, комбинезон стирается в пыль прямо на мне, как оболочка космического корабля при возвращении на Землю.
Я не вижу, где я, вокруг проблески оранжевого и синего, все в высочайшем контрасте, мигает картинка из стробоскопа, видимость — пара сантиметров от лицевого щитка. Вдруг понимаю: за что б я ни держался, делаю это одной рукой, а вторая чудесным образом еще удерживает гранатомет. Прижимаю его к груди будто младенца, держу изо всех сил. Пытаюсь нацелить вверх, но ветер не дает, направить ствол получается лишь вниз и чуть в сторону, к стене шахты. И под этой стеной метут быть трубопроводы, правильно? Могут быть силовые кабели, важные схемы. И я палю наугад, опустошаю магазин в неистовый вихрь, затем он выдирает иссякшее оружие из моей руки. Кажется, вдали слышится приглушенный грохот. А может, мне лишь кажется в завываниях ветра?
Но стены сотрясаются, уж в этом сомнений нет. Меня стряхивает, и я лечу по очередному бесконечному туннелю.
А он вдруг заканчивается.
Может, комбинезон смягчил удар, и потому я не превратился в кисель. А может, я уже кисель, залитый в человекоподобный контейнер. Но я теперь на горизонтальной поверхности, ветер дует вбок, а не вниз, и я умудряюсь закатиться за торчащий из стены кусок машинерии. Там не то чтобы тихо, от завихрений настоящего урагана меня дергает и колотит, но все же ветер здесь куда слабее, чем на открытом месте, и комбинезон, надеюсь, справится без труда — если его еще не доломало вконец.
Атомная бомба могла бы уже взорваться — а я здесь ничего бы и не заметил.
Тут ко мне приходят мысли — то ли мои, то ли БОБРа, я больше разницы не ощущаю. В общем, кто-то из нас думает: «Скверно воздуховод сделан, слишком много турбулентности». Кто-то мыслит в ответ: «Может, это не главная шахта, а главные отключены или повреждены. А может, цефы вообще ламинарных потоков не любят?» Новая мысль: «Вокруг этого чертова комбинезона крутится столько спор, что ног не видать,- так почему ж оно не взаимодействует?» A-а, это точно моя личная мысль, потому что вопрос бестолковый. Ответ-то проще пареной репы.
Спора-то — антитело. Антитело стремится к ране. До сих пор я — просто инертная частица в чужом организме. Время пришло обернуться враждебной и агрессивной.
Всяких чудных пушек на мне больше нет, но у Н-2 отличная кунгфушная хватка. А тут, глубоко в фундаменте адской машины, обязана быть важная машинерия. Не обязательно жизненно важная, мне хватит и просто важной. Чтоб лейкоциты пришли в движение, можно и не повреждать сердце или мозг, любого участка живой ткани достаточно.
Например, того куска, за каким я спрятался.
Поднимаю кулак, бью — ничего.
Еще раз — появляется вмятина. Кажется. Возможно, лишь рябь перед глазами.
Нахожу сочленение, запускаю пальцы под него, тяну — подается слегка. Тяну снова, изо всех сил.
Целая панель отдирается, словно крышка с банки кошачьего фарша. Сверкают голубые искры.
Оно самое.
Голубой свет угасает, разгорается оранжевый. После каждого удара трещат и сверкают ветвистые оранжевые разряды. За тридцать секунд вся отодранная полоса — один сплошной разряд.
Антителам и тридцати секунд не требуется. Они струятся от главного потока, будто вдруг продырявили невидимый шланг, черные сердитые облака в поисках места, где можно разразиться грозой. Им нипочем ветер, они летят поперек воющего кошмара, вовсе его не замечая. Они — не дым, не облако инертных частиц, они — коллектив, миллиарды единиц, действующих сообща. Смотрю в их клубящуюся тьму и вижу миллионы слабеньких искорок, перебегающих в облаке. Наниты общаются: договариваются, планируют. Дескать, структурное повреждение на уровне таком-то, ослабленное питание магической штуки номер такой-то.
Чужеродное тело.
Вторжение извне.
Вот он!
Меня окутывают целиком, колышутся вокруг чудовищной амебой. Комбинезон загорается: вид — словно с орбиты на пылающий тропический лес в Амазонии, когда половина Южной Америки одета в оранжевые сполохи. Однако дым не поднимается от множества крошечных огоньков на моем теле, но падает на них, проливается ливнем, конденсируется — как если бы ролик про бразильский лес прокрутили в обратную сторону. Комбинезон впитывает споры, сияние моих рук и ног угасает, и пару моментов не происходит ничего вообще.
В кончиках пальцев начинается покалывание, они светятся.
Сияние исходит от меня, рвется из глубин Н-2. Это возрожденные споры, пепел, обратившийся в пламя. Они исходят сонмищем звезд из моих рук, ног, груди. Их такое множество, такая масса — они унесут всего меня с собой… Не мои ли молекулы разлетаются, не мое ли тело распадается в сияющий туман? И я слышу в очередной раз Н-2: «Вот так, морпех. Закончи то, что я начал». Мне что, прыгать? Ну ладно, меня уже в аду заждались.
Вокруг темнота, а сюда идет негр, у которого такой же костюмчик, как и у меня. Говнюк, так это он же на меня надел эту дрянь! Убил бы, если бы мог.
— Эй, покойничек. Ничего прогулка, а? «Охрененная просто!» Думали, я помер? Ну… Я тоже так думал. Но костюм… Харгрив был прав. Костюм изменил все. Они проникли в меня. Цефы проникли в меня. Мне оставалось только разорвать связь с костюмом, или потерять контроль над собой. И ты, ты был там… Рядом со мной. Умирал на моих глазах. У меня не было выбора. Я должен был дать тебе шанс закончить то, что начал сам. Другой надежды у нас не было. Смотри.
Он показал мне голографическую карту всего мира.
— Не только Нью-Йорк, не только Лингшан. Видишь? Цефалоподы давно уже среди нас. Они расселились повсюду.
На дисплее появились цифры, строение ДНК, иными словами – очередная хрень. Как же меня все это достало.
Вдруг я весь пылаю белым пламенем, словно гребаный ангелок.
Внимание. Обнаружена неизвестная аномалия.
Да это все сплошная аномалия, так что заткнись! В очередной раз вспышка, но уже от меня. Рядом со мной, откуда ни возьмись, появляется дыра. И меня в нее засасывает, как пылесос мусор. Последнее что я вижу – башня разваливается. Смотрю вниз и там земля. Я уже падаю? Как-то быстро все произошло.
«Максимум защиты»
— Э, ты что творишь!?
«Прости, но я еще жить хочу»
— В смысле – жить? Ты уже мертв!
«Физически – да, а так я сейчас в твоей башке, я это ты, а ты это я»
Пара секунд и бац, я на земле. Смотрю в голубое небо, по моему телу проходят электрические разряды, дыра закрывается, а лежу живой или мертвый. Нет, я уже давно помер, я труп ходячий. Так и хочется снять этот шлем и глотнуть свежего воздуха. А почему бы мне этого не сделать? Надеюсь, мне хоть памятник поставят.
Я снял этот убогий шлем с себя. На лице была засохшая кровь, которая шла их носа, красовался фингал под глазом, из одного уха также шла кровь, все лицо в грязи и крови. А когда прилетит Стрикланд, то меня точно посадят, а может и хуже.
Я еле сел на задницу, все чертовски болело. Я начал оглядываться. Я был то ли в сраном, зеленом лабиринте, то ли в сраном, зеленом саду, а спереди была какая-то статуя, и у меня сразу возникла мысль: это ж кто так был упорот, чтобы слепить это?
Сзади послышались шаги, ну все, либо это ЦЕЛЛ пришли меня за жопу брать, либо военные тоже самое.
«Повернись»
С каких это пор ты главный? Ну ладно, повернусь. Это что еще за нахер?! Я где, в Чернобыле? Если так, то эволюция далеко ушла, раз уж теперь есть лошади в золотых доспехах и с рогами! Они смотрели на меня, как на какое-то чудище.
— Э… Привет.
Зря я это сказал. У одного из них засветился рог, не, я точно сдох. Как же эти лошади называются, я же в детстве книжку читал «Мифические существа», а вспомнил – единорог. Видимо, броня не от всего спасает, если я сейчас в отключке, потому что меня вырубили лошади-переростки…
Глава 2
А мне не привыкать сидеть в камере, было дело. Вместо наручников на мне кандалы, да я вообще могу их с легкостью сломать, но голова болит неимоверно. Так а где мой шлем? А! Вот он, рядом со мной валяется. Итак, что я помню с недавних событий: хорошо поохотился на цефов, хорошо пробрался к их башне, хорошо прикончил тех невидимых уродов-цефов, потом вошел в их башню, хорошенько подгорел, поговорил с Пророком, которого зовут Лоуренс Барнс, потом я поселил его в своей голове, дальше из жопы появилась дыра, которая меня засосала, а дальше как в тумане. Надеваем шлем, ну вот, такой крутой, как и был.
«Максимум силы»
Резко дернуть руки в стороны, и мои руки свободны, подошел к двери – бац! двери нет, впечаталась в стену, и я свободен. Пророк, ты тут?
«Ну привет, герой. Чего надобно»
— Слухай, а я где?
«В коридоре»
— Да ну на хрен! А по подробнее!
«Да черт его, в замке каком-то. Тихо! Слышишь?»
— Нет, я ничего не слышу, ну конечно я, мать твою, слышу. Я повернулся и снова потерял сознание. — Ох, опять...
Ну и где я? Хрен его знает, а на стенке стекло. Ясно, камера допроса. Дверь комнаты открылась, и сюда вошел конь в золотой броне. Я вот все думаю, а не ковыряются у меня сейчас цефы в мозгах. Ха-ха-ха, че это я, они у меня уже там давно поселились!
— Ну, говори кто ты, откуда, как ты попал в сад?
Он че, серьезно думает, что я проболтаюсь, флаг тебе в руки или копыта, или что у тебя там. Ну ладно расскажу.
— Меня окрестили Алькатрасом. Ну и ляд с ним. Имя свое еще помню. Я хоть и мертвец, но из ума не выжил, хотя нет, выжил. Все помню: имя, звание, личный номер. Только что мне с них? Тот, кого они обозначали, умер. А меня опрашиваешь ты — мельчайшая сошка из всех мельчайших сошек. Ты небось возомнил, что тебе оказали гребаное великое доверие? Думаешь если ты зашел сюда и сможешь вытянуть из меня что-то, то ты, мать твою, великий герой-доброволец? Врешь. И я это хорошо вижу. Ты вспотел, проводимость кожи подскочила на пятнадцать процентов, глазки забегали на двадцать четыре процента скорее. Про голосовые гармоники можно и не упоминать. Тебе кажется, что ты говоришь сурово и спокойно, но поверь мне: на верхних частотах визжишь, будто перепуганная девчонка. Теперь я могу все это узнать, еле глянув на тебя. И это не из-за прибамбасов, я не с тактического дисплея читаю циферки, это теперь во мне. Просто знаю, и все. Я теперь много чего знаю, чего человеку знать не положено. Но ты не бойся. Честное слово, не стоит. Знаешь, если б я хотел тебя прикончить, ты б и за порог ступить не успел.
Пока я выговаривался в комнату зашли большие такие лошади, у которых есть рог и крылья, и грива ихняя развевается, как на ветру. Величественно выглядят, но мне посрать. Я снова обратил внимание на того, который в златой броне, он поклонился. Так, я не понял, это что, местная власть? Не, я не в Чернобыле, если бы я был бы в Чернобыле, то дисплей выдал бы мне уровень радиации, но тут нет радиации, а если я не в Чернобыле, то где же, вашу мать? Сдох? Да нет, жизненные показатели в норме.
— Кланяйся, неблагодарный! — сказал мне упырь в броне.
— Слушай сюда, крылатый, не смей мне указывать, иначе я оторву твои крылья и засуну их тебе в одно заднее место.
Белая и черная начали ко мне подходить, если бы не шлем, то они увидели бы мою морду, а она сейчас не в лучшем состоянии.
— Мы знаем, что Ваш шлем снимается, пожалуйста, снимите его, чтобы мы знаели с кем имеем честь говорить, — произнесла белая. Хорошо, я его сниму, но чур не пугаться. Я снял его, нос заболел, как и все остальное.
— Ну, довольны? И даже не просите меня снимать этот комбинезон.
— Почему?
— Да потому что только благодаря ему я хожу, дышу и говорю с вами. Я вообще удивляюсь, как я еще жив? Хребет переломан в трех местах, разодрана бедренная артерия, в легких крови больше, чем воздуха, а это еще не весь список.
— Как же ты еще жив? — удивленно спросил крылатый.
— Получаю от нанокостюма полной дозой антитела, автокаталитический фибриноген и дюжину разных искусственных остеобластов, чтоб мои кости поскорее срослись. Вот как люди продвинулись в технологиях!
— Кто Вы? — спросила черная.
— Мое имя Алькатрас, служу в морской пехоте, США, 23 года.
— Расскажи нам о себе.
— О себе? Это займет очень много времени.
— Если это так, то позволь мне просмотреть твою память. Если там будет что-то лично, то мы сохраним все в секрете.
— Я не знаю как вы собираетесь копаться в моей башке, но валяйте. Но сразу предупреждают, что там есть сцены двадцать один плюс! Белоснежка подошла ко мне в плотную, ее рог засветился, и мы вернулись тогда, когда все началось...
Нас загнали под воду, как только перекрыли все ТВ. Именно как только, так сразу: Чино смотрел себе «Бокс с подменными телами», и тут — оп! Пошел сигнал экстренного сообщения, и через минуту «МакроНет» уже вовсю трезвонила о страшном взрыве в Нью-Йорке, а еще через две с хвостом минуты мы уже несемся как угорелые под воду. У причала вынырнула «меч-рыба», танки еще не продула, а мы уже штабелями в нутро. Едва люк успели завинтить, и снова вниз.
Пристегнулись. По всей субмарине грохочет и скрежещет. «Меч-рыба» — она, по сути, жестянка для перевозки десанта, посудина с мощным движком и парой-тройкой ракетных шахт, чтоб совсем уж голыми себя не чувствовать перед шакалами противолодочными. У «меч-рыбы» есть обычные для подлодок средства маскировки, чтоб прошмыгнуть незамеченной, — но на этот раз их не включили. Куда бы мы ни двигали, видимо, шишек жаба душит — жалкие шесть процентов мощности на маскировку потратить.
Потом началась обычная нудная чересполосица: то несемся как угорелые, то ждем неизвестно чего. И тянется такое восемнадцать гребаных часов. Никто ни хрена не говорит, и «ни хрена» эти меняются час от часу. Сперва собираемся пристать к огромной надувной медузе, подвешенной в мезопелагическом слое; хотят подержать вояк в сохранности, пока не понадобятся. Думаю, ничего, там хоть места хватает, можно отдохнуть малость от жестянки, но нет, снова тащимся к берегу. А потом кружим и кружим в какой-то богом забытой яме, твою в бога душу мать, кружим и кружим. Парни хотят подавить массу, но шеф раздал обычный шестичасовой набор стимуляторов, все подвинтились на гамма-аминобутирате, трицикликах и супернефрине — от этой гадости потом две недели суставы ломит. У меня в заплечнике фляжка с текилой, для медицинских целей, конечно, я и приложился, чтоб стресс унять. Предложил народу — никто не хочет. Говорят, плохо оно смешивается с нейротропными. Дристуны.
И вот сидим мы, пристегнутые, увинченные, на стенку лезем. И тут снова заскрежетало, ночной свет включился, кроваво-красный, как в азиатском некросалоне, где длинноволновым подсвечивают, чтоб трупы красивее выглядели. Искусственных разумов не требуется, чтобы вычислить: в Нью-Йорк идем, но шеф и того не говорит. Дескать, на месте нам всё и про всё скажут. Вот и сидим, окомбинезоненные, локтями пихаемся да гадаем, байки травим, чтоб ожидание скрасить. То вирусы синтетические, то ядерные заряды в туннелях, то заговор в центральном командовании. Левенворта опять понесло, у него крыша на роликах, говорит, мол, вентеровские биоморфы взбунтовались, устроили сущий «Скайнет». И не слушает, недоумок, что ему полкоманды твердит: вентеровские лаборатории черт-те знает где, в Калифорнии, и если нас на войну с репликантами отправляют, так не проще ли было нас по воздуху перебросить, а не гонять субмарину через гребаный Северо-Западный проход?
Кажется, Левенфорт и сам-то не верит в свой гон, но ему нравится подзуживать. Если только я снова научусь скучать, то буду скучать по этому засранцу.
Из переднего люка доносятся обрывки разговоров. Кажется, еще самое малое шесть субмарин собралось, операция под командованием какого-то полковника Барклая — никогда о нем не слышал. И упс! — что за новость, идем по Истривер к Манхэттену. Но вдруг уже не идем, оторвались от группы и направились к Бэттери-парку. Шеф говорит, мол, встретиться кое с кем надо втихую, спасти. Не понятно, то ли пробалтывается, то ли из пальца высасывает.
Народ снова принялся дико гнать, гадая, а Чино — вот же ушлый! — начал ставки принимать на этот гон, прямо вот так вот, в подлодке, а я сижу, и в голове у меня вертится одно…
В общем, все лезут с теориями, Чино принимает ставки, уже восемнадцать часов прошло, и самое малое десять из них я писаю кипятком. Парчман думает: у меня похмелье, а я сижу и чувствую, что между мною и целой Атлантикой жалких семь сантиметров биостали, и плевать мне, что про сталь эту пишут. Она всего лишь паутина, выдавленная из брюха генетически модифицированного паука. Думаете, ей удастся вечно выдерживать целый океан?
По-моему, это и была единственная верная моя догадка во всем предыдущем и последующем дерьме.
Я только сейчас заметил, что я и та белоснежка стоим и наблюдаем за всем этим до того как я съехал с катушек, а до этого буквально пара минут. Она молчит и я этому даже рад, хоть немного, но рад.
Наконец в наушниках голос: время пришло, седлайте, ребятки. А затем мы слышим эдакое «памм-м», будто щелбан по корпусу. Не как от сонара, во всяком случае, нашего сонара, а один удар, аж корпус загудел. Все замолчали на секунду, потом Берендт огляделся и спрашивает: «Кто-нибудь это слышал?»
И тут нас грохают в борт.
Никакой тревоги, никаких сигналов — гигащелбан, грохот, и подлодка кренится на правый борт. И времени заорать нету, разве только выдохнуть: «Мать твою!» Корпус раскрывается, будто гигант приложился к нам консервным ножом, дальний край отсека просто сминается в бумагу. Берендту спину переломило, словно спичку, прям на глазах становится куклой тряпичной, а после балка или лонжерон, какая-то там хрень выдирается из передней переборки и плющит Бьюдри, как жука.
Мы летим вниз, палуба задралась под немыслимым углом, от носа хлещет вода, чертова жестянка скрежещет и воет, будто горбатый кит. О, вот теперь включилась тревога — или это орут все? Вокруг кровища. Если кто-то думает, что ее в красном свете не заметишь? Так нет, она прям по глазам бьет, на вид черная, плотная, блестящая. Вода уже не просто хлещет, она бежит приливной волной, будто разжижившийся пол вознамерился расплющить нас о потолок. Только теперь потолок — это стена, а крыша — задняя переборка, и…
На хрен «и». Субмарина утонула, и точка. Зачем детали-то? Ты что, документалку снимать собрался? Утонула, к чертям собачьим.
Баста.
И каждый сам за себя. Я чуть вдохнуть успел, а океан уже над головой плещется, я ныряю, распихивая приятелей и куски тел, перетрусил до смерти, не вижу ничего, кроме кровавого света в отсеке да голубеньких огоньков сгорающей электроники. Субмарина еще стонет и кряхтит вокруг меня, сворачивается, будто лист бумаги, в комок. Слава богу, криков под водой не слышно, но металл о металл точно в мозгу скрежещет. Мы выбрались через передний люк, вокруг по-прежнему чернота, красным отсвечивает, голубым, и видна зияющая длинная дыра в боку, сине-черная расщелина, сочащаяся пузырями.
Протискиваюсь наружу, задираю голову — там бледный далекий свет. Гляжу вниз: мимо скользит огромная глыба металла, распоротая в хлам, испускающая потоки воздуха. Где-то там нос уже ткнулся в дно, оттуда поднимается, клубясь, облако черной грязи, охватывая лодку, будто живая и очень голодная, заждавшаяся тварь.
Но я думаю только об одном: поскорей бы выбраться на поверхность.
Стоит заметить: там, в глубине, никакого вам выпендрючего геройства! Нет, ну я не против, но только если на мне реутилизатор дыхания, и не на один жалкий вдох при тридцати метрах до поверхности. Нет, может, я бы и стал геройствовать, если б не тот случай пятнадцать лет назад. К черту, вот вам прямо и просто: я не стал отыскивать застрявших, вытаскивать раненых на горбу. Я даже и не думал про это. Просто на моем пути помехи, одни твердые и с острыми краями, другие мягкие и пушистые, но я демократ до мозга костей, мне наплевать и на тех и на других, я распихиваю их с полным равнодушием. Мне снова восемь лет, я умираю, я знаю нутром, каково оно, умирать. Если честно, то я воды боюсь до чертиков. Ну я никому не говорил, но считал, что начальству известно. Я-то справлялся нормально, даже третье место взял на морском заплыве в прошлом году. Но когда мне было восемь, я чуть не утонул. И вроде как прицепилось ко мне. Не, бросьте, начальство обязано про такое знать. Тестов куча, мозги по полочкам раскладывают — должны ж были вычислить. Ну, я так думаю.
Только не это, ради бога, только не это снова!
И вот я изо всех сил толкаю себя наверх. У меня даже ума не хватило ласты подхватить, я просто бью по воде парой нелепых обезьяньих лап и знаю только: вон там посветлее, а в другой стороне — темнее, и грудь мою распирает, вот-вот взорвусь, будто целый отсек воздуха заглотнул. Я и в самом деле едва не взрываюсь, с эмболией шутки плохи, но наконец вспоминаю: последний-то вдох я сделал под давлением, и чем ближе я к поверхности, тем страшней меня давит изнутри. Потому открываю рот. Открываю, и выблевываю мой драгоценный воздух в океан, и барахтаюсь как могу, стараясь поспеть за пузырьками, и молюсь, чтоб воздух из меня выходил быстрей, чем изнутри распирает. Трепыхаюсь, загребаю, пихаю воду под себя, и вдруг свет над головой становится неоднородным, зеленоватое сияние рассыпается на лучи, и они танцуют, клянусь Господом, они танцуют! Вдруг над моей головой — потолок, корчащееся зеркало, будто ртуть, и я проламываюсь сквозь него и, кажется, могу заглотить сразу все это чертово небо, и я так рад, что живой, охрененно рад.
Клал я с вот таким прибором и на Берендта, и на Чино, и даже на старину Левенворта, повернутого на всемирном заговоре. Я так рад остаться в живых, что не сразу замечаю, в каком кошмаре оказался…
Мы с ней оказались на берегу города и просто наблюдали за происходящим, которое шло по сюжету. Она смотрела на меня, я это знал, но не подавал вида. Она снова обратила взор на эту картину. Мне-то было похрен.
Я родился заново посреди ночи. Еще с дюжину наших всплыли и озираются по сторонам, пока я глотаю небо. Я прихожу в себя, а на поверхность выскакивают еще несколько, будто чертики из коробочки. Повсюду нефть, ее лужи испятнали воду.
Нефть в воде, но пылает небо.
Нью-Йорк вокруг нас — огромная черная опухоль. Большинство домов без света, на десяток приходится от силы пара тех, где еще светятся окна. Однако света хватает: лунное сияние пробивается сквозь облака, и сами они отсвечивают оранжевым, будто электрокамин. Если это от пожарищ, то, должно быть, полыхают целые кварталы. Даже с воды виден пылающий жилой дом вдалеке. Смотрится таким маленьким, спичечный коробок с ползающими по нему светляками. Невдалеке от берега офисная башня накренилась и уперлась в соседний дом, черный дым поднимается из сотни мест. С воды не разобрать, откуда именно, но вот куда он поднимается, видно хорошо: огромное черное покрывало над головой, на вид такое тяжеленное. Кажется: упадет наземь — расплющит напрочь все, еще стоящее.
— Матерь божья! — восклицает кто-то. — Что здесь случилось?
Левенворт! Старина, выбрался, тебе повезло!
Я обернулся, стараясь разобрать, откуда голос, но рядом со мной плавает не Левенворт, а что-то не военное и явно неживое. Оно даже и на человека не слишком похоже: глядит серыми бесформенными наростами, торчащими из глазниц, со щек тянутся пучки переплетенных то ли вен, то ли сухожилий, приросших к плечам, и все это похоже на… ну… э-э…
Ну знаете эти огромные мощные мясорубки в супермаркетах? Туда сгружают остатки, обрезки, обломки костей, пихают в воронку наверху, а внизу решетка, и будущий гамбургер выползает оттуда пучком дряблых красных червей.
Так вот, оно выглядело вроде того.
Я вдруг замечаю: гавань вся усеяна этими раздутыми плавающими монстрами, половина тех, кого я принял за товарищей по оружию, — это обезображенные трупы гражданских. Я обед едва наружу не выметал, и думаю: может, все наши были правы одновременно? Может, это и синтевирусы, и ядерный удар, и заговор с переворотом, мать твою, ну отчего за компанию не подкинуть и девенвортовских сбрендивших биоморфов? Может, кто-то решил все сразу в дело пустить, чтобы уж гарантированно нас доконать?
Только сдается мне, это далеко не все, ох не все!
Тут кто-то завопил, я оборачиваюсь, ожидая увидеть новый кусок мертвечины и гнили, но вместо того вижу бурлящую от множества пузырей воду. Сперва думаю: это предсмертный вздох «меч-рыбы» со дна Гудзона, но вода все бурлит, и у меня вдруг мелькает проблеск надежды. Может, это наша субмарина пришла на помощь, кавалерия примчалась спасать несчастных поселенцев? Темная металлическая штуковина уже различима под поверхностью воды, снизу просачивается красный свет, а крошечная, забившаяся от страха в нору часть моего рассудка шепчет: не слишком-то оно похоже на рубку подлодки. Никогда таких не видел.
Оно поднимается над водой, и поднимается, и поднимается, и вот уже целиком вылезло, и все поднимается, эдакий небоскребище, вода по нему стекает реками, аж море внизу ходуном ходит. И по-прежнему ни хрена не разобрать, только две штуки круглые вроде гимнастических обручей (и размером с них же) пылают оранжевым огнем, а между ними — темень. Одно ясно: чем бы эта штука ни была, она не отсюда.
И не успела эта мысль как следует обжиться в моей голове, летучая хрень врубила прожектора и начала отстрел.
Когда вижу бегущую ко мне череду всплесков, рефлексы срабатывают как часы. Их и под водой слышно, это «твип-твип-твип» стрельбы очередями, вот оно громче, вот ослабло, когда погружаешься. Но только всплываешь хватануть воздуха, сыграть с курносой в чет-нечет, снова вовсю. Не поймешь, куда плыть, времени нет. Выскакиваешь, вдыхаешь, краем глаза подмечаешь, где над головой несется мелькающая дорожка трассеров. Оп, кто-то вскрикнул, проиграл свой раунд в чет-нечет, но ты уже снова под водой, надеясь не подгадать безносой, пока на берег не выберешься. Конечно, там не нырнешь, но, по крайней мере, земля под ногами. И можно спрятаться, а не болтаться на воде живой раскровяненной приманкой для акул.
Долой мозг, вся власть мозжечку, пусть мышцы решают сами, в какую сторону дернуться. Не пытайся думать, что перед тобой, это не по твоему уму, времени нету. Думай, что оно делает. А оно стреляет! Никаких тебе фазеров, лучей смерти, оно, мать его, стреляет! И никаких целевых суперкомпьютеров, а то ты был бы уже трупом. Оно расшвыривает гребаные пули, будто заказало обычный боезапас с обычного склада армии США.
Конечно, и обычный боезапас подходит прекрасно, когда мишень — безоружный гамбургер, нелепо бултыхающийся посреди бухты. Выныривая, я слышу крики, воздушный урод косит нас как траву.
Но я все кидаю кости, я в игре: дышу, ныряю, выныриваю, загребаю, дергаюсь влево, вправо — и летучий придурок меня не достал! Я добрался до берега и чуть не убился о кучу хлама, не заметил прибрежных камней, а торчащая у самой поверхности дреколина чуть не выбила мне глаз. Дно и камни скользкие, но ведь твердые! Ура! Карабкаюсь наверх и утыкаюсь в бетонную стену набережной. За долю секунды соображаю: без крючьев или перчаток-липучек никак не выбраться. Поскальзываюсь, валюсь навзничь, а из стены брызжет бетонная крошка, и я любуюсь на череду круглых выбоин там, где секунду назад была моя голова.
Я снова в воде, а прожектора в небе, поганые гляделки, так и шарят по бухте, выискивая мишени. Кто-то слева орет — мать честная, Левенворт, и не пришибло психа, вот же нашел место, где параноику самое раздолье. Он машет, показывает: неподалеку набережную разворотило, в парапете дыра в несколько метров. Он уже нырнул туда, я поспеваю следом. Ползем через небольшой такой каньончик ломаного бетона и спутанной драной арматуры, норовящей выпустить тебе кишки при каждом движении, будто рыбе. А в воздухе особая вонь — не масло и мазут с подлодки, не смрад от трупов и дерьма в бухте, а кислое такое, резкое. Аммиак — вокруг смердит аммиаком!
Наконец мы выбираемся к груде мусора, бывшей когда-то улицей, и прячемся под вздыбившимся пластом асфальта, похожим на детский шалаш. Но Глазки Небесные на месте не стоят, шарят, заходят сбоку — и мы у них как на ладони. Левенворт выскакивает и несется к ближайшему укрытию, старому развалившемуся дому метрах в пятидесяти, за автостоянкой. Я мчусь за ним, глаз от земли не отрываю, но помогает мало: все равно вижу, как Левенворт разлетается, будто шарик с водой, аккуратно перед моим носом. Пули сыплются градом, нас приятненько так превращают в фарш, а тупой голосок в моей голове все не заткнется, все твердит: «Ну, по крайней мере, Левенворт умер счастливым, прав оказался напоследок, пришельцы из космоса его ухайдокали, и…»
И тут — хрясь! Будто тяжелым, тупым приложили, потянуло за все тело — и я уже никуда не бегу. Ног не чувствую, лежу мордой в щебенке, вокруг кровища — моя, не иначе, я прям чувствую, как из меня хлещет.
Но боли нету. То ли хребет перебило, то ли шок, боль еще до мозгов не добралась. Хотя чувствую: ребятки, я подыхаю. Лежу и знаю: сейчас кончусь. И не больно совсем.
Но руками я еще двигать могу. Неподалеку кто-то орет — значит, не один я еще живой, не всех ухлопали. Переворачиваюсь на спину — а перед глазами дрожит, мушки плавают, все кровавым подернулось, но если уж мне кранты, так почему бы не взглянуть напоследок врагу в лицо. Вот он, огромней смерти, целый летучий Армагеддон, темный силуэт за слепящим светом, и я ничего не могу различить, но воображение услужливо рисует сотни дергающихся, выслеживающих стволов, ловящих цель, глядящих прямо на меня, мать твою, прямо в душу — и вдруг над головой эдакое «буумм!»
Я ощутил мурашки по коже, ха-ха, забавно. Я обратил внимание на снежку, у нее лицо было переполнено страхом. Она не могла это вынести, столько смертей, сразу ясно — она никогда ничего подобного не видела, ну что, а ведь я мог просто рассказать, но нет, она захотела увидеть все своими глазами. Возвращаемся у происходящему:
Небесные Глазки дергаются, будто промеж них отвесили хорошего пинка.
Мгновенно мелькает: «Ни хрена себе отдача». Но потом доходит: это ж в поганца ПОПАЛИ! Не знаю, кто у этой летучей махины вместо пилота, но и до него дошло, про меня сразу забыл, развернулся, отыскивая того парня, который осмелился дать сдачи.
И вот он стоит в перекрестье прожекторных лучей, как поп-звезда.
Похож на боевого робота: вроде циклопа, для лица места не осталось, полголовы — здоровенный кровавый глаз. Словно кто-то большую греческую статую ободрал до мышц и сухожилий, пучки мышц хорошо видны в прожекторном свете, цвета оружейной стали, глянцевые, маслянистые, обернутые вокруг торчащего там и сям скелета. Хребет хорошо заметен, высовывается, над плечами вроде черепа, костяшки пальцев, коленные чашечки и локти блестят хромом, но вряд ли это хром, им надо быть раз в тысячу крепче.
Клянусь, тогда мне показалось: он ростом метров десять! Идет по развалинам, точно голем какой, мать его, а в руке пушку держит, в одной руке, будто перышко, будто она сто грамм весит. Мышцы сокращаются, трутся друг о дружку при каждом шаге, на вид совсем живые — но я никогда не видел, чтоб живое так двигалось.
И кажется: колосс этот одним ударом сметет паршивый Армагеддон с неба.
Но не сметает. Летучий снова разворачивается, стреляет, попадает голему в грудь, и — клянусь, не вру! — этот ободранный Зевс остается на ногах! Качнулся назад, зашатался, без малого грохнулся навзничь, но не грохнулся же. Устоял, снова поднял пушку, теперь ее хорошо видно, вроде минигана, непомерная штука для простого смертного. Может, с беспилотника «таранис» содрал или еще откуда, но таскает он ее будто бумажный пистолетик, наставил и, о дивный звук! Волшебное пение, наверное, тысячи три выстрелов в минуту, лента свистит и летит, несется сквозь пулемет — прям телеграф тридцатого калибра.
— Это ты? — спросила она меня.
— Нет, вон я. Я указал пальцем на единственного выжившего солдата, который ржет на всем этим.
— Но как же? На том существе точно такой же костюм, как у тебя!
— Смотри внимательнее.
Я хохочу, как Джокер из «Бэтмена», ошалело радуюсь и забываю напрочь, что я при смерти. Вот мой ангелхранитель, вот Гавриил, вострубивший в трубу Судного дня, адский корабль дергается, качается, хочет удрать, но сейчас он в огне, блюет дымом, кренится на правый борт, кажется, уже и не может взять голема на мушку, палит наобум в ночь, полосует длинными очередями небо и море.
Наконец валится, и даже вовремя. Через две секунды пушка моего спасителя умолкает и крутится впустую.
А я отсмеялся навсегда. Мне и дышать-то тяжело. Но Гавриил меня слышит даже сквозь рев огня. Гавриил видит меня и приходит за мной сквозь дым и развалины, с миниганом, чьи стволы вращаются бешено, но уже бессильно, по инерции, неспособные глотать и выплевывать сталь. Гавриил наконец это замечает, равнодушно отшвыривает пушку прочь, становится на колени и смотрит на меня.
Я гляжу в ответ, в забрало цвета темной меди, блестящее, непроницаемое, на короткое металлическое рыло под ним, вроде как вделанный противогаз-респиратор, на жгуты серых мускулов на щеках. Мускулы держит металл вдоль края челюсти. Полосы металла смыкаются на месте, где положено быть рту, на манер жвал.
В общем, словно богомолу в морду смотришь. И он смотрит — молча.
Долго молчал. Чертовски долго. Я уже сам пытался заговорить, мол, «спасибо» и «хорошо пострелял» или хотя бы «мать твою», но не могу, сил нет даже на то, чтобы рот открыть. Наконец слышу электрическое жужжание и голос: «Похоже, ты — мой билет отсюда!»
Голем, ангел, циклоп, робот — не могу понять, кто он такой и что он такое. Может, брежу наяву? Может, у меня предсмертные галлюцинации?
С высоты теперешнего опыта скажу: может, и не совсем галлюцинации, но уж точно предсмертные.
— Ну что, хочешь дальше смотреть?
— Нет. Я... Я больше этого не вынесу, — сказала она со стекающими слезами на глазах.
— Тебе досталось самое легкое — ты наблюдала, смотрела за происходящим, а я принимал в этом участие — это я тот солдат, к которому подошел тот голем.
— Прости, я не хотела...
— Ладно, проехали. Кстати, как тебя зовут?
— Селестия.
— Хорошо, Селестия, давай уйдем отсюда, а то мне не очень приятно смотреть как я умираю и перерождаюсь.
— Хорошо.
Мы очнулись. Я сразу пришел в себя. Голова гудела, но я уже к этому привык, если хотите совет, не пейте много текилы, я серьезно. Не я один пришел в себя. Черненькая стояла подле белой, может родственники, похоже на то.
— Селестия, что ты имела ввиду под словом «мы»?
— Я видело то же, что и моя сестра. Честно сказать, я удивлена тому что ты выжил.
«Сестра? А с виду и не скажешь, я думал, что это ее дочь!»
— Если бы не этот нанокостюм, то я бы давно уже лежал в земле сырой. Ну так что, Селестия, может дадите мне свободу?
— Хорошо, но ты никому не причинить здесь вреда!
— Обижаете. Никого я тут не трону... если провоцировать не будут, тогда я за себя не отвечаю. Тут же на всю комнату прозвучал голос костюма:
— Все системы подключены. Эн-два работает в нормальном режиме параметров. Отмечаются небольшие структурные повреждения в межреберном пространстве и связях баллардовых топливных элементов, оценочное время ремонта нанокомбинезона — двадцать шесть минут. Оценочное время лечения оператора пока недоступно.
— Ерш твою медь! Да ну на хрен! Пизде-е-ец!
— Что это было? — спросил стражник.
— Костюм, мать твою! Это он сейчас говорил! Костюм выдал следующее:
— ДНК интегрирован. Оценочное время лечения — четыре минуты.
— Ура! Но это все равно ничего не меняет.
— В смысле? — спросила Селестия.
— Ну, все мои кости переломаны, хребет переломан, короче, я ходячий мертвец, нет, я еще живой, но если я его сниму, то мне кранты.
— Может мне получится помочь тебе с помощью лечебной магии?
— Пха-ха-ха-ха-ха-ха! Ох, черт. Мне даже смеяться больно. Будто сейчас все наружу вывалится. Ну давайте посмотрим на эту наркоманию.
Мы пошли не знаю куда, может в госпиталь. Шлем я естественно надел, мне кажется, или я в нем классно выгляжу? Кажется, что да. Вот бы еще про это видеоигру сделали, было бы вообще классно. Ну, посмотрим к чему это приведет...
Глава 3
Нет, я в это не верю, не верю! Как она смогла это сделать? Она... Она вылечила меня, заштамповала все! Я-я снова живой, мои кости будто не ломались, а если я сниму костюм, то я не подохну. Черт, да я был готов расцеловать ее! Мне предложили работу в Королевской гвардии под командованием некого Шайнинга Армора и какого-то там Флетчера. Ну что ж делать, воевать — это единственное, что я умею делать, только я лучше буду с кулаками бегать, чем с копьем.
Денек прошел с тех пор как я попал в страну магии, дружбомагии, радуги и радужной дружбомагии. В саду, в котором я оказался, нашли неизвестное оружие, Селестия вызвала меня узнать, что это, потому что это было не из этого мира. Я не поверил своим глазам, мне не придется бегать тут с пустыми руками. Силуэт пистолета перед глазами обрисовывается светящейся линией, и система выдает опознание: «М-12 «Нова», легкий автоматический пистолет» и мой любимый SCAR, даже нашли десять штук обойм для него и девять обойм для пистолета. Бог не оставил меня с пустыми руками, теперь я могу любого нагнуть, но лучше не испытывать судьбу. Боже, спасибо тебе за оружие, сделанное человеческими руками, а то я бы камнями во всех кидался.
Когда меня увидели мои… кхм-кхм… сослуживцы — докатился, блядь, теперь с лошадьми служу, — то почти пересрались, хотя какой, они итак пересрались. Хм, что-то мне это напоминает… Так заметка: патроны нужно беречь, потому что эти парнокопытные не продвинулись в технологиях, а сделать пульки для моей малышки будет почти не возможно. Поэтому нужно экономить.
Первым моим заданием оказалось патрулирование Кантре... Картер... Ах, блядь, язык можно сломать, короче говоря, столицы. Моим напарником оказался Пегас с именем Файрфлай и он белый, как и все остальные стражники, правда охренеть? Этот Кантре... Кантер... Короче, город оказался красивым. Все горожане были одеты как напущенные снобы, терпеть их не могу. Интересно, а тут есть девушки… то есть кобылки с сумочками, в которых есть лысые крысы, под словами «лысые крысы» я имел в виду чихуахуа — я их тоже терпеть не могу, у них не лай, а тявканье какое-то. Чертовы ошибки природы.
Все пони, которые меня видели, чуть ли инфаркт не получали. Я не привык к патрулированиям, особенно за последнее время. Интересно, а что в Йорке сейчас творится.
— Эй, как тебя там? — заговорил мой напарник. А я-то думал, тебе язык отрезали.
— Алькатрас, а что?
— Святая Селестия, ты можешь снять эту штуку, у тебя голос в этом... шлеме устрашающий!
Буга-га. Голос пропущен через штуку вроде вокодера, жужжание электронное, машинное, вот поэтому у меня голос такой, неужели ты... Ах да, у вас же нет таких технологий. Я снял шлем.
— Так лучше? — спросил я его.
— Да. Слушай, мы тут с ребятами хотим сходить в «Падающую звезду», ты с нами?
— Выпивка будет?
— А то! А что, без выпивки никак?
— Никак. Если бы ты знал, через что мне пришлось пережить.
— Ну вот. После смены и расскажешь.
Я думал, что стражники молчаливы, а оказывается, что нет. Так, а туда, куда мы идем текила есть? Хочу нажраться в сракотан.
Слава богу, моя смена подходит к концу. Я уже было хотел улечься в койку, но меня грубо прервал мой напарник, ну тот, с которым я по городу ходил. Он начал меня звать, а я его начал посылать куда подальше. Если бы он знал, как я хочу спать. Мой внутренний голос говорил, что нужно идти с ним, отдохнуть, повеселиться. Я почувствовал, что парю над землей. Круто! Я почувствовал, что меня впечатали в стенку. Блядь!
— Файрфлай, сукин ты сын, больно же! Еще хорошо, что на мне был шлем, иначе я бы убил его.
— Прости, но это не я. Не он? Тогда, кто это был? А, это какая-то единорожка. Он что-то говорил про ребят, значит, будет еще парочка или троечка. Светляк представил нас. Ее зовут Мисти — белая единорожка с желтой гривой и хвостом, на крупе татуировка, или на местном «кьютимарка» в виде копья окутанного пламенем.
— Так ты и есть гость из другого мира? — спросила Мисти.
— А что, помимо меня есть кто-то еще? Стражники начали посмеиваться.
Мы вышли из замка. Шли по городу, но, не патрулируя, а просто шли до клуба. На меня никто не обращал внимания потому, что все эти снобы высоко задирали свои носы. Ага, а вот и «Падающая звезда» (на вид так себе), а на страже входа стоят два грозных хмыря, которые кличут себя «вышибалами». Ну это мы еще посмотрим, кто кого.
А внутри прикольно! Ох ты ж, у них тут даже стеклянный шар есть! Браво, браво. Мои новоиспеченные френды пошли к зарезервированному столику. За столом сидели еще два поня: один обычный понь без крыльев и прочих прибамбасов (но кое-какой прибамбас у него, надеюсь, все же есть), а другой пегас со странными крыльями: они у него перепончатые. Мы подходим к столу и садимся, а остальные два придурка на меня все это время таращились.
— Привет, ребята! Здоровается Файрфлай с «пучеглазиками».
— Привет. А это и есть тот, о ком трындят в последнее время?
Оп-па! А обо мне уже слухи пошли? Заебцом!
— Да. Алькатрас, это Клинс, — пегас указал копытом на «какашечного» пони, — а это Найт Скай, — указал он на «перепончатого», — Он фестрал.
Фестрал… Фестрал… Фестрал… Что-то знакомое. А! Так фестралы были в фильме про «Гарри Поттера»!
— А это Алькатрас! Ты уже назвал мое имя, придурок! Так, а вот и выпивку несут! Кажись, те двое уже заказали все, что надо. Что это еще за дрянь?
— Ну, за знакомство! Предложил… э-э… бля, я забыл его имя. А, вспомнил, его зовут Клинс, но для меня он «какашечный» или «какашка». Фу, бля! На вкус как перебродивший яблочный сок! Это что, у них типа алкоголя?
— Ребят, а у вас тут текила есть?
— А это что?
На этот ответ я был готов встать на колени и громко проорать «нет». Только колени до сих пор болели, и горло тоже побаливало. Боже, Н-2, что ты со мной сделал? Ладно, прости меня. Ты тут ни причем в том, что у них нет тут моей вкусняшки. Гады. Ну, как говорится, живем только один раз, так почему бы и не выпить все до дна? А почему кружек шесть?
— Эй, а почему кружек шесть?
— А ждем еще одного гостя. Скорее гостью. О! А вот и она. Где? А, вижу! Еще один фестрал, точнее фестралка, — Эй! Клауди! Сюда!
На меня опять таращились! Будто они человека в первый раз видят. Хотя… если подумать…
Все подняли «бокалы» и начали дружно бухать!
40 минут спустя
Весь клуб столпился вокруг нашего столика и орал: «Алькатрас! Алькатрас! Алькатрас!» Эх, ну почему мне так не аплодировали в Манхеттене? Единственное, что там говорили про меня, это «Он же не по-человечески двигается», «Ну, не знаю, ты ж на него посмотри — точь-в- точь как цефовская хрень», «Думаешь, там внутри что-нибудь есть? Ну, человеческое что-нибудь» и «Этот парень в комбинезоне… Я понимаю, он наши задницы спас, но, боже ж мой, от него мурашки по коже». А! Ну и еще пистолетом в морду тыкали.
Шел тяжкий бой. Кружка за кружкой. Пятый раунд уже был по счету. Ну давай, Скай, сдавайся. Двадцатую кружку уже выхлебываешь, но не сдаешься. Ох, помню, как мы с Чино также соревновались. Я тогда первым свалился. Потом три дня блевал. О, о, о! Вижу, вижу, почти сдался. И-и-и-и-и, ОН ПАЛ! АЛЬКАТРАС ВОСХОДИТ НА ОЛИМП! Итак, кто пал: Клинс пал первым, затем Мист, после Файрфлай, потом Клауди, и последний был Найт Скай. Кстати, огромное спасибо Н-2. Без него я бы уже давно свалился бы. Да, нанокомбинезон тихо покоится на мне.
Так-так-так, место Ская занимает новый участник: белая единорожка в модных очках и сине-светло-голубой гривой с белыми полосами. Стоп: это ж ди-джей! Ди-джей ПоН-3, как-то так. Она помахала копытом официантам, видимо, дала знак того, чтоб те несли еще выпивку.
— Ну что, крутой, посмотрим, сколько ты еще сможешь продержаться! Это вызов? Хорошо, я его принимаю! Где там эти официанты? Ну, понеслась…
Эм… еще 15 минут спустя
Я шел по улицам Кантерлота – выговорил все-таки! – в казарму, пошатываясь по пути. Блин, кто ж знал, что от этого яблочного сидра можно так напиться? Лично я не знал. Хотя это не хуже, чем текила. Зато выиграл ту пони! Наверно, она до сих пор на столе дрыхнит.
А мы гуляем, гуляем, гуляем! О! А вот и ворота! И стража… Ну, хоть не «целлюлиты» (солдаты ЦЕЛЛ) и не цефы… Прохожу мимо, – а они никак на меня не реагируют, лишь один из них говорит:
— О-о-о, ну что, Ал, повеселился?
— Ага. Пошел на хер, мудак рогатый, и без тебя тошно! Ворота открываются. Я захожу во владения великих принцесс страны пони. Шляюсь по замку в поисках казармы. Должен сказать, мне это никак не удается, даже от магического шестиугольника (карты) нет никакого толку.
Брожу я тут уже где-то полчаса или час. Еще не много, и я прямо тут завалюсь баиньки. Вламываюсь в дверь и – бац! Я попал в нужное мне место – казарму. Уря! Так-с, где моя койка? Ага, вон она. Ее легко найти: на моей койке мой шлем лежит. А под ней мои малышки. Я плюхнулся, закрыл глазки и заснул.
— Проснись! Просыпайся, солдат, сейчас! Мать твою, просыпйся!
О, Господи! Ну что за народ пошел, а? Поспать не дают! Стоп: да это ж голем! Пророк! Бля, че ты тут… А-а, точно, ты ж мне говорил, что ты у меня в голове поселился. Сука. И как ж тебя отсюда выгнать-то? Отвали! Я два дня не спал!
— Алькатрас! Алькатрас! Алькатрас!
— Алькатрас! Алькатрас! Алькатрас! Проснись, блин!
-А? Че? Блин, Файрфлай, че ты будишь с утра пораньше?
— «С утра пораньше»? Да сейчас полдевятого вечера, вообще-то! Ого! Это я столько спал? Фига се! Блин, сейчас же моя смена! Отстой. Так, а с кем и где я стою?
— Слышь, а где и с кем я стою?
— Ты стоишь с Найтом, и охраняете покои принцессы Луны. Бля. Ну почему именно покои? Не могли бы они просто поставить меня библиотеку охранять или что-то еще? Нет, я ничего не имею против, но… Эх, ладно, все равно переставлять не будут. Я встал со своей лежанки, надел шлем (все равно я в нем эпичный!), достал SCAR, перезарядил его, на всякий случай поставил на предохранитель, закинул на плечо и вышел из казармы.
Обновление системы…
Система обновлена!
Карта местности: обновлена!
База данных: обновлена!
Н-2 полностью готов к работе!
И я ждал этих чертовых надписей целых сорок восемь часов, чтобы снова стать машиной для убийств? Да вы издеваетесь! О, маршрут до покоев принцессы появился! Ну, спасибо.
Так, я пришел первым, а где же Найт Скай? Где этот дурачок? Похрен. Не до него… А, вот ты где! Явился — не запылился! Гляжу на него через лицевой щиток, его силуэт обрисовывается светящийся линией, и система в очередной раз выдает опознание:
Имя: Найт Скай.
Под вид: фестрал.
Возраст: 22 года. Оп-па! Я на год старше его!
Место работы: Ночная стража принцессы Луны.
Семейное положение: не женат. Мерси тебе, Н-2.
Он подходит к своему месту и ничего дальше не делает. Поздоровался бы, что ли? Сволочь. Может, у него настроение не в норме? Да нет, все нормально. А-а, понял! Это взгляд типичного стражника. Подхожу к нему: махаю рукой перед его глазами, похлопываю его по щеке, — а он и копытом не пошевелит. Напоминает английского солдата. Встаю на свое место, и облокачиваюсь левой рукой о стену и тупо гляжу на него.
30 минут спустя
А-а-а-а-а! Твою мать! Чушь Голда и то было интересней слушать, чем тут стоять да балду пинать! Харгрив, а ты не мог кроме крайнетовской хрени сюда стереосистему поставить хотя бы? В коридоре послышался цокот копыт. Я врубил нановизор, дабы понять, кто там топает. Это оказалась принцесса Луна. Поскольку база данных Н-2 обновилась, я могу узнать историю этого мира. Н-2 выдает о Луне все, что известно: о том, что она повелительница Ночи, что десять веков назад подняла восстание и стала какой-то там Мун и прочее, прочее, прочее…
По коридору идет она величественной походкой. Тоже мне королевская особа… ах да, она же принцесса чего-то там, а я и забыл. Ну да пофиг. В общем, идет она к нам навстречу, Найт встал в позу, а я – нет, я лишь держал SCAR в двух и руках и стоял смирно. Двери покоев отворяются, и принцесска туда заходит, заодно с этим странно на меня смотрит.
Стоим еще пять минут. В саду раздается истошный крик, типа «А-А-А-А-А-А-А-А-А!». Льюна быстро выскакивает из своих покоев и приказывает следовать за ней. Должен сказать, этот крик хорошо прогнал дрему, наступавшую на меня.
Мы несемся по коридору как угорелые, выбегаем в сад или что там у них. Ничего и никого нет. Включаю визор и тепловизор, и что я вижу? Да ничего. Хотя нет. У статуи какого-то чертова пегаса лежит пони. Я указываю на нее, и мы подходим к ней. Пони была бежевого цвета с кьютимаркой в виде половника, видимо, повар. Но что она тут делает? Наверно, вышла подышать. Я проверил ее состояние: пульс есть, жизненные показатели в норме. Она приходит в себя и выдавливает из себя «чейнджлинг» и на этом она снова теряет сознание. Я услышал, что кто-то быстро убегает отсюда. Смотрю на карту и действительно. От нашего местоположения кто-то убегает. Я сказал, что знаю, где преступник, но Найт сказал, чтобы я побежал за помощью. Луна думала то же самое. Ага, щас! Я вам не мальчик на побегушках! Бегу и падаю!
А ведь действительно бегу, но не за помощью, я бегу вслед за обидчиком. Сволочь быстр, поэтому я ускоряюсь на максимум, выжимаю из Н-2 все, чтоб догнать засранца. На карте видно, что он в ста метрах от меня. Перепрыгиваю забор, и этот прыжок отнял у меня 25% энергии.
Карамба.
Вот, я уже вижу его. Энергии почти не осталось. Осталось 5%. Он в паре метров от меня, и вот он прямо передо мной. Я прыгнул на него, я поймал его, и заряд как раз кончился. Вовремя.
Он дергался, пытался выбраться. Затем начал принюхиваться, он почуял новый, неизвестный ему запах. Затем странно и неуверенно на меня посмотрел. Он уже хотел было заговорить со мной, но неуспел и рта открыть как сюда прилетели Найт Скай и принцесса Луна, а позади – стража. Луна подошла ко мне и начала читать лекции, типа «ты ослушался приказа» и т.д. и т.п. Стража увела этого чейнджлинга, но тот все равно оглядывался и смотрел на меня. Так, а где мой автомат? А, я же его выронил, когда за этим побежал!
Наша смена закончилась, и мы пошли в казарму. Я отделался только легким предупреждением.
— Ну ты даешь! Такой скорости я в жизни не видел! И он только сейчас решил поговорить? Не, я фигею. – Слушай, через месяц у нас гонки! Участвуют почти все. А Шедоу, он из дневной стражи, выигрывает каждый год и хвастает этим. Может, ты выступишь за нашу команду, ну, проучишь самоучку?
Нужно вернуть баланс во Вселенную!
— Уговорил.
— Класс!
Ага, класс. Я пошел спать…