Сто проблем стоматолога

1. Возможность помолчать

В эту лунную ночь, обливавшую все в округе прелестным сиянием, бликующей в каждой лужице на дороге, почему-то жутко не хотелось спать. Часы на стене медленно дотикивали второй ночной час, и в этот момент дверь на балкон у одного из домов на окраине Понивилля неслышно отворилась.

Грузный единорог средних лет, вздохнув, развалился на широком кресле, выставив задние ноги вперед и, рыкнув, потянувшись.

«От оно как,» — подумал он, глядя полузакрытыми, но не сонными глазами на ночное черное полотно, проткнутое сотней иголочек в самых разных местах. Еще раз основательно потянувшись, он раскрыл черную коробочку где-то в два копыта длиной, лежавшую на столе. В большую деревянную трубку отправилась порция сушеной травы, затем была утрамбована там стеклянной палочкой. Наконец, головка спички вспыхнула в ночи, как яркая звездочка, и тонкая деревяшка упала в жерло трубки, откуда незамедлительно повалил белый дымок.

Мята вперемешку с рододендроном едва ли не обожгли его легкие, и, сделав один вдох, пони закашлялся. «Хорошая штука,» — подумал он.

Он позволял себе курить трубку бессонными ночами, когда его голова была в особом настрое – настрое размышлять и предаваться празднеству бесцельного обдумывания того, что происходило вокруг него. Убрав коробочку под стол, он обнажил визитку, которую забыл отдать последнему клиенту в его страшной, местами невыносимо кровавой работе. «Туф Шейп, стоматолог, Понивилль, 44-12-39» — гласил кусочек картона, за приветливой улыбкой, нарисованной на стилизованном зубе, пряча триллионы часов адских мучений, на которые пони приходили добровольно.

Туф никогда не любил свою работу так, как это делают хирурги или реаниматологи – его копыто не жали на разборах полетов, а его халат не носил орденов «За проявленное мужество и смекалку в спасении рода пони» или как там это точно формулировалось. Но тем не менее – в условиях бытовой антисанитарии, которая в Понивилле процветала сплошь и рядом, стоматит здесь царил, казалось, испокон веков и только недавно, около двух лет назад, когда после очередного разрушения жилых кварталов Кантерлота огромным демоном-кентавром Тиреком, и когда Туф с семьей приняли волевое решение переехать к новому дворцу новой принцессы, этот самый стоматит был вынужден вступить в неравную схватку с бормашиной и под победоносные вопли пони(«А-а-а-а-а! Убери-и-и-и-и!») был вынужден ретироваться глубже в страну, где, судя по всему, и окопался.

Впрочем, этот факт совершенно не мешал Туфу получать свое: даже после всех страданий, пони обычно оказывались куда счастливее, чем были – возможность снова жевать даже самые твердые яблоки зачастую была куда вожделенней, нежели чем страх перед пони в белом халате.

Вот только неделю назад он лечил рот одной местной старушке зеленого цвета. Новые протезы из Пфердштатта, изготовленные с присущим местным пони этого города качеством, сели на остатки зубов Грэнни Смит как влитые – и через два дня ему передали несколько десятков яблочных пирогов в благодарность – потому что знаменитые «Эппл Хард» снова покорились зубам старушки, так любившей их в свое время. Пришлось срочно раздавать пироги и едва ли не давиться ими – подарок был такой щедрый, что грозил сгнить до того, как закончится.

«И все же,» — думал Туф, — «вот сижу я. Сзади спит моя жена, в комнатке под чердаком на двухъярусной кровати лежал маленькие Итси и Бриззи, а внизу стоит темная комната, отделанная кафелем, в которой стоят мои адские принадлежности. Жизнь налаживается, долги выплачены, мы даже уже начали копить на отпуск… Жизнь хороша. Но почему я чувствую, что чего-то не хватает?»

На эту странную, закравшуюся в голову мысль стоматолог не мог дать ответа. В ВУЗ’е, где он учился, философию он отчаянно не посещал, распивая сидр в баре «У Джэйла», да и плевал он на все эти смыслы жизни, существования и «мышления в категориях экзистентности», которые так любили некоторые из его группы. У него был дом, семья, работа – и буквально до сегодняшней ночи он никогда даже не думал о том, что в этой полной, насыщенной ежедневно жизни он сможет, пусть даже частично, потерять себя.

«Кто я? Какова моя роль в этом мире?» — задал он себе вопросы, и выдохнул томную струйку мятного дыма. Покачав головой, он пришел к странному для себя выводу, который, хоть и казался простым, почему-то не влезал в рамки такого простого понятия, как «пони». Он сказал себе – «Я стоматолог,» и наглый голос внутри парировал: «но ты же муж и отец».

«Как одно другому мешает?» — спросил он сам себя, и сам себе же дал ответ: «Ты видишь смысл жизни в своих детях, не так ли? Так что же твое призвание?»

Прошло пять минут переворачивания пласта жизни от начала до конца. «Я опять брежу,» — с грустью подумал он, высыпая содержимое своей трубки, и снова, в сотый раз говоря себе, что завяжет с курением.

— Туфи-Пуфи, — раздался голос позади него, — что с тобой? Опять бессоница? Тебе чай принести?

— Я бы не отказался, Деми, — ответил он, повернув голову. Там стояла милая, совсем слегка полноватая кобылка-земнопони лилово-розового оттенка с такой же гривой. Свои большие заспаные глаза она устремила прямо к нему в мордочку, затем подошла, поцеловала его в лоб и села рядом.

— Я посижу тут пять минут, потом принесу чай, хорошо, Туфи? – спросила она, заискивающе глядя на своего мужа.

— Ты еще спрашиваешь… Я только за, — ответил он, подвигая второй стул к себе поближе с помощью телекинеза.

Сев на стул рядом, кобылка положила свою голову на плечо единорогу, и прикрыла глаза. Ее рот подернулся в легкой влюбленной улыбке.

— А помнишь, как мы тогда напились и поехали в Сталлионград за два дня до моих экзаменов?

— Еще бы, — слабо улыбнулся Туф, — как мы потом срочно ехали обратно. Это разве забудешь…

— Почему мы больше не делаем таких глупостей? – улыбка спала с лица Деми.

— Мы уже слишком взрослые и слишком многодетные для такого, — заметил единорог, и оба пони одновременно тяжело вздохнули.

Закрыв глаза, Туф впал в грезы.

Свадьба. Огромная зала с не менее огромным в его масштабе тортом, ждущим своего часа в сторонке.

«Туффгум Шейпкрафт, согласны ли Вы взять в жены Нордлэнд Демихуф?»

«Да.»

«А вы, Нордлэ…»

«Да.»

Звук поцелуя. Звук разделки торта. Звук закрывающейся двери. Звук плачущего ребенка. Звук сломанного дерева. Звук плачущей кобылки. Звук злящегося жеребца. Звук сыплющихся монет. Тишина.

Есть цена каждому счастью. И Туф это слишком хорошо понимал, чтобы оставаться таким же, как он был еще десять лет назад, когда ему было восемнадцать. Связанный по всем ногам заработком, детьми, налогами, отчислениями в пенсионный фонд, он пришел к выводу, что на свою свободу нужно заработать – и бы крайне удивлен, узнав, что это далеко не так. Достаточно было выбрать момент и уметь уехать из мегаполиса в деревеньку.

Здесь было куда спокойней. Да, ему все так же платили деньги, но отношения здесь были куда проще, чем могло показаться на первый взгляд. Помнится, один раз, когда он сидел в своей приемной, подкидывая кубик-шестигранник, к нему забежала розовая пони с невероятно запутанной взъерошенной гривой, отведшая к нему маленького жеребенка с криками «Срочно!»

Он тогда подумал, что, может, вышибло челюсть, защемило лицевой нерв или еще какое западание языка – он сразу положил его на стол и едва не исполосовал ему пол-рта своими инструментами, если бы не один факт – пони слишком много улыбалась. Тогда он спросил: «А что с ним?» и получил ответ, влетевший в его уши с поистине ураганной скоростью: «Ему-нужно-зубы-лечить-у-нас-вечеринка-а-он-не-может-есть-торт!».

В этой мгновенной фразе почему-то чувствовалась такая заинтересованность и глубокое соболезнование жеребенку, что Туф не мог устоять даже перед тем, что ему никто не пообещал оплаты.

«Тьфу-ты-ну-ты,» — подумал он, и спросил маленького: «Где?»

Жеребенок, недолго думая, тыкнул в рот копытом. Действительно, один зуб шатался. «Пфф… Тоже мне, проблема. Зуб-то молочный!» — сказал Туф и взял длинный дентальный зонд. Удар здесь, удар там, один вскрик – и зубик в лужице крови уже лежит на блюдечке, а врач уже положил антисептик и прижал липкой ваткой.

— Он не сможет есть торт еще двадцать минут. Потом надо будет выплюнуть ватку и убрать таблетку языком. Ее надо будет тоже выплюнуть. Но двадцать минут – не есть! Поняли меня? – сказал он голосом не врача, но отца.

Оба закивали. Тогда Туф отошел и показал копытом на дверь, мол, свободны. Жеребенок ушел счастливый, но, что было более поразительно, самая счастливая ушла розовая пони, хотя, судя по ее возрасту, это был точно не ее сын – какой-то левый для нее жеребенок сумел пробудить в ней чувства почти материнские, и это поразило Туфа. В Кантерлоте, «городе напыщенных зобов», такого было не увидеть по определению этого самого города.

Потом эта розовая пони в оплату пригласила его на вечеринку в свой дом, где он познакомился с заведующей Понивилльской больницей(стоит ли говорить, что эта несносная розовая Пинки Пай свела их на разговор специально, подойдя к этому со всей ответственностью). Разговор состоялся, они поговорили, выпили пунша и в результате него теперь на доме Туфа красовалась табличка «Филиал №1 Понивилльской больницы. Стоматология» и теперь, как бюджетный врач, он ежемесячно получал субсидии и деньги на содержание своей «лекарни» в нужном виде, а так же проходил годовую переаттестацию в Понивилле, а не в своей бывшей больнице Кантерлота, где его, как он был уверен, уже презирали за то, что он бросил мегаполис, как кобылку слишком легкого настроя, не сознавая, что Кантерлот всегда был той самой кобылкой.

…Легко скинув грезы и проморгавшись, он удивился яркому свету. Рядом, на его плече, все так же висела его возлюбленная, а перед ним стояла чашка с остывшим и покрывшимся пленочкой чаем. Туф улыбнулся. «Я так все и понял,» — подумал он, переводя взгляд на голубеющее небо. Их дом стоял балконом на запад, отчего солнце не будило их, давая возможность поспать: то и было к лучшему. Предварительно переложив голову Деми на подушечку, так кстати лежавшую на полу у кресла.Проверив часы(«Всего восемь часов!») и насыпав себе в чашку растворимый кофе из банки, да поставив чайник, Туф начал приготовления ко дню грядущему: открыл журнал, и, пока глядел на записи на сегодня, слушал, когда начнет клокотать вода в чайнике: он ее немного перелил, и не хотел, чтобы она вылилась.

Спустя несколько минут спустилась Деми. «Я думала, что ты заснул,» — сказала она, — «И, как ни странно, оказалась права».

— Ты – мое лучшее снотворное, дорогая, — заметил Туф, пока она подошла и обняла его за плечи сзади.

— Сегодня ко мне придет сама Мэр… Опять, наверное, пародонтит. Говорил я ей меньше питаться на всяких фуршетах и больше чистить зубы, но нет, занятость… Творит с пони убийственные вещи, — протянул он, осознавая, что все сказанное относится и к нему.

— Ты прав. Ладно… Когда там твоя мэр придет?

— Моя? Скорее уж общая, — сказал Туф и оба покраснели от осознания двусмысленности сказанного.

— Эм-м… Туфи, ладно, ясно. В общем, мне когда тебе новую форму достать?

— Часам к четырем. Тогда и достанешь запасной комплект, чтобы у нее не было желания придраться. А я пока поем… У нас осталась овсянка?

— Все в горшочке в духовке, — ответила Деми, — я пойду подниму детей, покормлю и – в школу. Я тебе нужна зачем-нибудь?

— Не, я сам все сделаю, у меня через час клиент, — ответил единорог и земнопони ушла наверх.

Вскорости оттуда раздался веселый гомон. Вся троица спустилась вниз, на кухню. «Привет, папочка!» — раздался веселый утренний смех единорожки Итси, а еще более маленький земнопони Бриззи, по своему обыкновению, более пугливый и смущенный, просипел: «Привет, пап,» — и оба уселились завтракать.

«Ешь больше, расти сильнее,» — гласила надпись на упаковке гречки с клубникой «быстрой варки», которую так любили маленькие, но завету следовала только Итси, а вот Бриззи съел полтарелочки и на этом закончил.

— Доедай, — сказала Деми, — тебе надо больше есть, чтобы вырасти сильным.

— Я не хочу, мам, — ответил маленький жеребенок.

— Дорогая, клади ему полтарелки. Будет филологом, — сверкнул глазами Туф, медленно поглощавший «медленную» овсянку вперемешку с чтением заметок из месячного журнала «Стоматология и Я».

— Нет! Не буду филологом, — запротестовал Бриззи и в три ложки доел кашу.

Вздохнув и изобразив на лице тотальное нечто, Деми сказала – «Так, дети, идите одевайтесь, через пятнадцать минут пойдем. Чтобы были готовы! Итси, ты за главную,»

— Ну почему-у-у она? – снова заныл Бриззи.

— Потому что она старше, а старших надо слушаться, — сказали Деми.

— Но ты же не слушаешься папу! А он старше тебя, — торжественные нотки послышались в голосе Бриззи.

— Ладно… Ты за главного, хорошо, — выдохнула Деми.

— Ура-а-а-а! – прокричал Бриззи, — слышала, Итси? Я главный!

— Хорошо-хорошо, пошли, главный, — кивнул Итси, и, проходя мимо мамы, подмигнула ей.

После того, как они удалились, Деми почесала затылок и посмотрела на Туфа.

— А я-то что? – сделал тот большие глаза, — но он тебя ловко. Ты забыла про то, что «слушаются старших только дети».

— А, да, точно… Надо еще разок перечитать книжечку по воспитанию… — сказала земнопони.

— Да ну в круп эту книжку. И так пойдет, — сказал Туф, — я в школе выше тройки не получал, а все равно вырос специалистом.

— Ну это кому как. Я-то хочу себе хороших детей, умненьких…

— Тупыми не вырастут. Успокойся, Деми, не расстраивайся. Ты сегодня что делаешь?

— Да там опять мистер и мисс Хуффингтон копытоприкладство творят, пойду к ним, надо разбираться. Не зря в службу социальной помощи семьям записалась – чувствую, что помогаю, хоть иногда и бывают некоторые прецеденты… -протянула Деми.

— Ну и славно. Да, у меня сегодня перерыв в четыре часа почти – я могу и до рынка сходить. Напиши на бумажке, что купить, я куплю, — предложил Туф и кобылка кивнула.

— Хорошо. Ну, мы пошли,

— Удачи, — сказал Туф, вставая со своего кресла и целуя свою жену в щечку, на что та ответила тем же.

— Тебе тоже, — улыбнулась та и выпорхнула с кухни.

Спустя полчаса первый клиент пришел. Туф принял его, как положено – с осмотром рта, слизистых и прочим. Проблема была тривиальная – дырка в зубе, что сильно мешала наслаждаться жизнью. Положив туда немного мышьячного реагента и подержав его там, Туф обработал дырку и как следует ее законопатил.

Следующий клиент был еще проще – всего-то воспаление слизистых. Получив наставление чистить зубы три раза в день и вдобавок банку концентрата, который требовалось разводить в воде и полоскать рот четырежды в день, он тоже удалился.

Туф остался наедине сам с собой, но не спешил снова замыкаться в своем псевдоодиночестве. Все-таки список продуктов, лежавший на столе, манил за собой на рынок, и единорог согласился на этот продуктовый зов, прихватив с собой кошелек да седельные сумки и весело потопав в направлении центра Понивилля.

На рынке, как всегда, было полным-полно пони всех сортов и мастей. В списке значились «помидоры, укроп, масло, молоко, питьевая вода, сахар, орегано».

«Что же ты задумала приготовить?» — думал Туф, ища первый продукт по списку среди прилавков и сопоставляя запрос с содержимым холодильников. Первое, что пришло ему в голову, была пицца. «Интересно, как бы я ее приготовил… Наполовину сырая, наполовину пережаренная… М-м… Вкусно-то как!» — усмехнулся он, глядя на помидоры.

— В моих помидорах нет ничего смешного, они здесь лучшие! – раздался слегка обиженный голос сзади прилавка. Оттуда немедленно высунулась полная ушастая морда.

 — Да какие они у тебя лучшие-то? Посмотри лучше на мои – и краснее, и сочнее… — тотчас же ответил голос откуда-то слева.

На рынке быстро завязалась перепалка. «И это все из-за того, что я усмехнулся?» — спросил сам себя Туф.

— Нет, это из-за того, что каждому из них хочется побольше денег. Ты здесь один из тысяч, из-за которых начинается знаменитое «гудение» сельского рынка. Что-нибудь скажи о товаре не то, что думает о своем товаре продавец – добро пожаловать в мир ругающихся базарок, — ответил кобылий голос откуда-то из-за прилавка с разными специями.

Туф заглянул туда, удивленный, что ему хоть кто-то ответил. Там сидела кобылка, но более никак ее не было описать: единственные демонстрируемые миру части тела были глаза и хвост – все остальное было скрыто паранджой.

Удивления его не было предела.

— Вы из понифата Мэйнистан? – улыбнулся он краем рта.

— Да, именно, — ответила она, — я думаю, вы понимаете, к чему я клоню. Ох… Муж идет, — сказала она и замолчала.

— Вах, дорогой, что хочешь? – раздался зычный голос с характерным акцентом прямо позади.

Туф, учившийся в Кантерлоте – мегаполисе интернациональном – был знаком с кое-какими обычаями понифата, и поэтому на всякий случай зажмурился – за разговор с чужой женой он мог и по морде схлопотать.

— Что жмуришься, дорогой? – раздался удивленный голос. Туф приоткрыл глаза. Торговец немного опешил от такого.

— Ну… Я с вашей женой заговорил… — не зная, что и сказать, выдал Туф, понимая, что, может быть, он делает непростительную глупость.

— Ах… — губы продавца изогнулись в уникальной восточной улыбке, — а ты, дорогой, вижу, знаком с правилами Мэйнистана. Слушай, я тут давно торгую, я знаю ваш культура – ничего, не бойся, мы не в понифате. Так что, дорогой, ты что-то хотел купить?

— Вообще-то да… Сахар и соль.

— О, дорогой, у нас хороший сахар и соль, отвечаю, — смуглый земнопони юркнул за прилавок и достал два мешка по полкило каждый, — всего за двадцать монет дам оба!

Туф задумался. С одной стороны, эти же два пол-кило он мог бы и за семнадцать отыскать в точке продажи хозяйства Холлоу Шейдс, но стоила ли игра свеч? Все-таки народ востока был народ горячий, Туф мог и получить за «обычаи». Но тут он припомнил еще кое-что.

— За семнадцать возьму, — сказал он.

— Вай, обижаешь. Самый хороший сахар даю! Самую соленую соль даю, а ты мне – семнадцать… Девятнадцать, — начал торговаться пони.

— Семнадцать, — снова начал Туф, — и ни медяка больше.

— Вай-вай, обижаешь… — пони задумался, — ладно, дорогой. Вижу, ты знаешь наши обычаи – за друга понифата отдам за восемнадцать.

«Семнадцать,» — уже хотел сказал Туф, но подумал, что, согласившись на такой аргумент, оба останутся довольны, а монет у него было больше сотни, так что одна не решала много.

— Хорошо, мистер, эм-м… — начал он, протягивая две бумажки в десять и пять и монетки на две и одну.

— Айрат, — ответил тот, принимая деньги и отдавая мешочки, которые единорог сразу же свалил в мешок, — еще что, дорогой? Мускат, анис, имбирь, кумин, барбарис, орегано…

Туф сразу же схватился за последнее название. Решив уж закупиться всеми специями в одном месте, он сразу же задал вопрос: «Сколько за орегано?»

— Тридцать монет за маленький сверток на шесть листов. Орегано – очень дорогой продукт… — начал было торговец, но Туф прервал его:

— Двадцать два.

— Двадцать девять….

— Двадцать три.

— Двадцать… Двадцать четыре – и ты берешь, дорогой, хорошо? – спросил Айрат.

— Беру, — протягивая еще денег, сказал Туф, получая свой сверточек, из которого несло душистым растением.

— Еще что-то? – спросил Айрат, но Туф, посмотрев ассортимент, покачал головой и, поблагодарив восточного пони, пошел дальше по рядам.

Дальнейшие закупки прошли без проблем, и вот уже спустя час Туф находился снова в своем доме. Еще через полчаса он обедал, а спустя час послеобеденного перерыва, к нему наконец-то пришла клиент его дня – сама Мэр.

Для этого специально был одет новый комплект формы, включая даже ротовую повязку, и были вычищены все углы до блеска. Когда раздался звонок в дверь, Мэр долго отказывалась верить, что перед ней дом стоматолога, а не повернутой на чистоте домохозяйки.

— Проходите, пожалуйста, — в нотках речи Туфа чувствовались одновременно и учтивость, и усталось от приготовлений дома.

— Хорошо, — Мэр, прямо не вытирая копыт, оставляя на линолеуме грязные отпечатки, прошла в кабинет и села на стоматологические кресло, на которое ей показал Туф.

Он сразу же взялся за дело: нельзя было оставить ту, от которой зависит его финансовое состояние, без самого лучшего сервиса, который он мог предоставить.

Надев маску, он внимательно осмотрел ее ротовую полость. На одной из щек, рядом с плохо залатанным кем-то зубом, красовалась большая гнойная бляшка. Аккуратно дотронувшись до нее металлическим зондом, он отметил, как зажмурилась Мэр.

Он отошел на шаг. Мэр приоткрыла один глаз. «Эфо фсе?» — спросила она сквозь нацепленный внутрь стоматологический расширитель.

— Боюсь, что я еще даже не начал, — сказал Туф и взял шприц. Наполнив его лидокаином, он сказал: «Сейчас будет немного больно, затем пощиплет. Но если я этого не сделаю, то будет очень больно. Понимаете?»

Мэр моргнула глазами в знак согласия.

Достав из холодильника несколько кубов лидокаина, Туф набрал их в шприц. Точными движениями он обколол десну над зубом, затем щеку с внутренней стороны и присел рядом. Через пять минут он достал зонд и немного потрогал гнойник. Лицо Мэра осталось неизменно безмятежным. «Хорошо,» — подумал Туф и взял скапель, тряпочку и дренаж.

Аккуратно надрезав мягкие ткани, он сразу же наткнулся на гнойный очаг. «Хорошо, что не глубоко, все будет без стационара,» — подумал он, вставляя дренаж и, манипулируя зондом, выжал весь доступный гной. Затем он с помощью тряпочки убрал кровь, и продолжил орудовать скальпель. Сделав небольшие продольные надрезы, он удостоверился, что больше жидкого гноя нет, и, взяв острую ложечкую, выскоблил всю поверхность больной капсулы. Но работа была еще не закончена. Он взял небольшую баночку, на которой было две этикетки. Одна гласила: «лаурет-цианид калия в никотинамиде-гидроксиле 0,8%V», а другая была куда проще, написанная от руки – «смерть-раствор I». Достав новый дренаж, и мастерски им оперируя, Туф нанес тонким слоем этот раствор внутрь раны, а через тридцать секунд соскреб мертвый слой тканей все той же острой ложечкой. Затем, промыв фурацилином, заложил ваткой с антисептиком.

«Вылизываешь зад чинам, Туф,» — заговорил в нем голос совести. «Смерть-растворы только для некротических масс же, зачем тратишь и так очень редкий и дорогой медикамент на простой гнойник?»

Сжав зубы, Туф ничего себе не ответил и продолжил свою операцию. Теперь дело стояло за зубом. Быстро раздолбив пломбу, Туф понял, что зуб умер – внутри него какой-то дурак забыл кусочек свинца. Он это сделать не мог, потому что не использовал свинец уже давно, предпочитая эти новые «смерть-растворы», если ему надо было срочно убить живые ткани.

— Вы обращались еще к кому-то?

Мэр еще раз моргнула. «Пфанфелот,» — сказала она, еле ворочая языком.

— К дураку попали, — хмыкнул Туф и добавил: «У вас один зубик теперь не живет. Его надо удалить, или кранты всему рту. Понимаете?»

— Фелайфе фто фам нао, — ответила Мэр. Туф истолковал это правильно, и вот уже в его поле телекинеза появились два зонда и щипцы.

Раз – и передняя кромка десны поддета. Два – и задняя повторила судьбу передней. Туф приготовился. На счет «Три», прозвучавший в его голове, он рванул зуб. Зонды так и остались висеть над пустой дыркой, а зуб вместе с большим куском корня уже был на изогнутом железном подносике, в то время как Туф уже клал в ранку антисептики и покрыл сверху ваткой с заживляющим.

Сняв стоматологический расширитель, он кивнул. «Вот теперь все,» — сказал он, — «через минут тридцать все ватки во рту выплюньте, сейчас ничего не ешьте, если пить, то только воду. Рекомендую два дня воздержаться от любой жесткой пищи, типа сухарей, пока струп на ранках не сформируется окончательно. Я удалил гнойник на щеке и вырвал зуб. Еще что-то беспокоит?»

— Нет, — сказала Мэр и улыбнулась краем лица, — вы знаете, мне даже как-то легче стало. Как будто комок ушел изо рта, прямо из-под зуба.

— Ну, это объяснимо, на самом деле, — прокомментировал Туф, убирая инструменты в паровой стерилизатор, и одновременно выкидывая зуб в мусорку рядом с ним, — когда зуб мертвеет, он начинает ощущаться как инородное тело. Скажите спасибо, что корень не воспалился – иначе мне бы пришлось это делать еще часа два.

— Сколько я вам должна? – вдруг спросила Мэр.

— Вообще-то у меня госаккредитация, — покривив губы, сказал Туф, — а за взятки у нас в Холдстоун посылают.

— А, точно, — почесала затылок Мэр и немного покраснела, — извините, мистер Туф. Я что-то в последнее время все памятую…

— Ничего страшного, — улыбнулся Туф, пусть и немного вымученно, — главное, что город в порядке.

— Это да. А, вот я еще что хотела спросить… Как вам Понивилль вообще? Вы же из Кантерлота приехали, я правильно понимаю? Всегда мечтала спросить у любого такого переездного вживую – что же вас тянет сюда?

— Ну-у… Скажем так, здесь чище все, от народа до воды в речках, — попытался красиво уйти от ответа Туф, но Мэр покачала головой, зная, что правда всегда немного глубже, чем говорят пони первой фразой.

— А если честно? – начала она стандартные дознавательные вопросы, но, к ее удивлению, Туф достаточно легко поддался:

— Вы проживите тридцать шесть лет в Кантерлоте, а потом выйдите на руины своего дома, что был раздавлен Тиреком, закурите, подумайте о том себе, которой вы не стали, а затем уже поймите, что так называемое «волевое решение» переехать на самом деле от полного безволия перед силой любой стихии. И сразу же поймете, где же истинно зарыта правда в плане чистоты. Думаю, вам ясна моя идея переезда?

— Более чем, — Мэр отвела глаза, коря себя за то, что спровоцировала своего врача на столь неприятный разговор: чувствовалось, что в голосе того была боль, старая, закоренелая, почти неощущаемая, но вместе с тем ее недопустимо было теребить, вновь поднимая эту тему, поэтому Мэр сразу же решила свести стрелки, изобразив то, что она вообще не поняла эмоций своего собеседника.

— Ладно, проехали. Так… А, я тоже хотел, в свою очередь кое-что спросить. Вы случайно не знаете, к кому можно обратиться по поводу ежегодной врачебной аттестации? Чувствуется мне, что я вот сижу-сижу, а завтра мне скажут, что решили перевернуть отношение к кодеину и анальгину vice versa, а раз не знаю, что это так, то вообще лох и нечего мне делать в медицине. Так, не знаете, кто в Понивилльской больнице ответственный за это? – спросил Туф, слегка отведя глаза.

— В этом году аттестации не будет, а вы разве не знаете? – удивленно спросила Мэр, — из-за того, что больницы перегружены почти до самого конечного предела после всех этих Тиреков, ротация лекарственных разрешений и фармакологических лицензий заморожена до конца этого года, а раз так – зачем проводить переаттестацию? Так что не волнуйтесь, лечите спокойно до Нового года – а там скажут.

— Сильно. Это, интересно, сколько кругов ада прошли предлагающие такое? У нас же каждый год до пяти процентов действующих врачей вынуждены платить деньги в казну за государственных курсы переквалификации, — не менее удивленно ответил Туф.

— Ну, судя по всему, все возможные, потому что я тоже была удивлена, когда мне и больницы прислали это решение и долго спрашивали, насколько это правдиво, — пожала плечами Мэр.

— Ну что же. Сделали, что одно, что другое – без разницы теперь. Кстати, а программу госаккредитации они не сократили? Все-таки весомый источник дохода потеряли, — сжав губы, спросил Туф, ожидая худшего.

— Боялась, что вы спросите. Да, сократили. Двадцать процентов на закупки оборудования и материалов, десять – на периодические издания, рекомендумые к прочтению и почти сорок – на зарплаты сотрудникам администрации. Впрочем, раз уж на то пошло – вы не администрация, так что вам бояться не стоит, но вот нового кресла вам в этом году не видать – у нас реаниматология переоборудуется, сейчас я уже почти готова выделить туда деньги из бюджета на закупки оборудования, а, сами понимаете, после этого другого не провести, — опустила взгляд Мэр, почему-то почувствовав себя виноватой перед этим пони. Впрочем, Туф среагировал внешне более чем спокойно, хотя внутри него вспыхнул и разлетелся маленький фейерверк из злобы на чиновников и непонимания глупости врачей, которые допускают подобное. Вот где-где, а в Кантерлоте врачи, чуть что, всегда бойкотировали все подряд, пока не начинали работать в комфортных условиях.

Туф не знал, как с этим обстоит дело в Понивилле, но он точно был уверен, что никто здесь не бастовал против сокращения бюджета на оборудование. Слишком крепкое и хорошее или врачи-дураки? Хороший вопрос, на который Туф, который появлялся в здание больницы один раз, чтобы заполнить все бумаги, не мог дать ответа.

«Будем надеяться, что не все так плохо,» — подумал он и пока остановился на первом варианте ответа. Мэр кивнула, словно угадывая его мысли.

— Еще что-нибудь? Надеюсь, вас не очень расстроило то, что я сказала, — с легким оттенком надежды спросила Мэр.

— Ну… Конечно, меньше денег – хуже медицина, но если так уж решили в Кантерлоте – ну, что мы можем поделать, — сказал Туф, подбирая губы и поведя левым передним копытом по дуге в сторону.

— Я бы помогла, но у меня и так бюджеты сокращены. Честно говоря, мне даже не очень приятно, что у нас дворец вырос. Теперь лишние траты обеспечены. Постоянно нужно обслуживать, кухни нет, санитарные нормы не выдержаны. Между прочим, бюджет Понивилля целиком – это треть той суммы, которая уходит, чтобы содержать Кантерлотский дворец в функциональном состоянии. А из-за замороженных ротаций мы не можем получить финансирование на набор дворцовых рабочих и обеспечение дополнительного персонала туда же, а без постоянного контроля и обслуживания интерьер ничем не будет отличаться от интерьера старого замка Принцесс в Эверфри уже через пять-семь месяцев, хоть этот дворец и маленький.

— Ну… Может быть, я в этом не разбираюсь, — честно признался Туф.

— Ладно… Я пока свободна? – спросила Мэр.

— Да. Не забудьте, пожалуйста, про ватки. И еще – мы с вами пять минут разговариваем, никакого дискомфорта не ощущаете?

— Нет. А должна? – забеспокоилась Мэр.

— Скоро ощутите. Когда снимете ватки, может начаться жжение, боли – не бойтесь, все это минут на десять, если не пройдет, приходите завтра, приму без очереди.

— Ладно, спасибо, — кивнула Мэр и ушла.

Туф вздохнул. Схватив все свои инструменты в охапку, он отправил их в стерилизатор, затем снял халат, маску, на которых виднелись маленькие пятнышки гноя, и отправил их в специальный черный пакет на стирку. «Деми придет – обработает,» — подумал он и пошел наверх. Удостоверившись, что ничего не оставил включенным, он снова спустился, написал на бумажке: «Пошел погулять. Буду дома часа через три, то есть в девять – хочу дойти до яблочной фермы и походить там в роще. Целую, Туф,» — и вышел.

Роща встретила его после получаса ходьбы мягкой подстилкой из листвы. Золотистые лучи яркого солнца пробивались сквозь листву взъерошенными локонами, а птички и белочки так весело скакали в вышине, что Туф, достаточно уставший от сегодняшней операции на Мэре, прилег и немного задремал на лавочке, стоявшей неподалеку на опушке.

Проснулся он от того, что на его носу оказалась мелкая лягушка. Вскочив на ноги, он немедленно смахнул ее с носа и посмотрел вверх. Солнце еще не зашло – ну что же, самое важное, что он еще, возможно, не опоздал – хотя днем дни длинные, могло быть и десять вечера.

Направившись в город, он первым делом взглянул на часы, расположенные перед ратушей. Они показывали полвосьмого, то есть Туф от силы проспал минут пятьдесят. Впрочем, ему этого было достаточно, чтобы слегка взбодриться и заработать небольшую тяжесть в висках – выбор времени для сна был и хорош, чтобы снять напряжение с головы, и чтобы обрушить на нее всю тяжесть дневного сна.

Туф поспешил домой. Пройдя несколько улиц, он остановился. Что-то нехорошее закралось в его голову. Почему он так решил, он не знал, но… Дверь в дом была приоткрыта.

Тихо подойдя к ней, он слегка толкнул ее копытом. Откуда-то слева раздался странный стон. Он пошел туда, тихо и аккуратно. Нет, не воров он боялся, он боялся чего-то другого, но чего – сам описать не мог.

Войдя в смежную комнату, он опешил. Казалось, что все тучи мира собрались здесь в большой купол: милая Деми изрыгала страшные проклятия в пустой угол.

«Что с тобой?» — спросил он, но она не двигалась, а продолжала стенать. Он тронул ее за плечо, но она отбрыкнулась и рассекла Туфу губу. Прижав маленькую ранку другой губой, Туф тогда подошел, нырнул прямо под кобылу и резко выпрямился таким образом, чтобы она повисла на его спине.

Отнеся ее в спальню, и, плачущую, положив на кровать, он снова прошел вниз. Набрав в шприц барбиталнатрия, он вернулся и одним точным движением заколол всю дозу кобылке в круп. Та взвизгнула, но прежде чем она успела дернуться, игла уже вышла из мягких тканей. Положив шприц в тумбочку, он лег рядом, молча крепко обнял ее, не давая двигаться, и дождался, пока этот препарат возымеет свое действие. Приняв решение расспросить ее обо всем завтра с утра, он сомкнул глаза, и, сомкнув глаза, тоже отправился в царство Морфея.

2. Ангелы малой смерти...

За три часа до сцены в доме Туфа

Над Кантерлотом лил пробивной ливень. Смрадные серые тучи обливали водой несчастные асфальтовые трассы, грозя вот-вот поднять всю канализацию на поверхность. Сонмы зевак спрятались по домам и в кафе, надеясь переждать этот ливень.

Посреди туч пронеслось несколько пегасов. «Погодная команда Альфа, усилить дождь в Вечнозеленых кварталах! Выполнять!». Пегасы тотчас же ринулись в другую сторону, хитроумными маневрами усиливая ливень.

Внизу же творился самый настоящий ад. Пустые улицы, пустые скверы – давно Кантерлот, изнеженный высокогорным солнцем город, не видел столь бурных катаклизмов. И посреди этого водного хаоса на крыше дома и в воздухе рядом с ней виднелись две фигуры.

Одной была принцесса Селестия. Прикрытая сверху защитным контуром, по которому весь дождь стекал мимо нее, не моча крылья, она, медленно хлопая ими, лишь медленным взглядом сверлила маленькую стоящую на крыше земнопони.

Стоящая на крыше была плохо видна: намокшая, больная, кашляющая, она стояла, тем не менее, твердо, на вытянутых ногах и кричала на силуэт ее богини:

— Ты – фикция, а не бог! Я тебе трижды в день молилась, но тебе плевать! Конечно, плевать! Одна жалкая пони… Какое дело богам до жалких, изнуренных пони, а? Конечно, ведь можно закатывать пиры и устраивать огромные праздники! Не дело до скорбящих, а?

— Дитя мое, почему в твоих устах звучат такие грязные слова? Почему ты хочешь погибнуть с мыслью о том, что мир тебя предал? – твердо, но тихо спрашивала Селестия.

— Почему я не могу покончить с собой? Не ты дала мне жизнь, не ты! Ты только вредила мне собой с самого начала! Где ты была, когда я голодала и вынуждена была воровать, чтобы хватило на хлеб и молоко? Где ты была, когда я не смогла уехать к маме на новый год, потому что дирижабль отправился на сорок минут раньше? Где ты была, когда на день влюбленных я едва ли не дохла, надрываясь на двух работах, а этот скотина, которого я звала своим мужем, дома с любовницами хоровод водил? И ты будешь говорить, что ты о нас заботишься? Почему так сложно просто дать мне покончить с этим раз и навсегда? Где ты была, когда я рожала свою дочь? Почему ты позволила своей сраной природе дать моей дочке просто незабвенную радость в виде мононуклеоза? Ее уже три раза оперировали! Мне говорят, что она не жилец – слишком дорого обойдется для меня ее лечение! Бесплатная медицина для пони? Да нет конечно, не можешь оплатить налоги – хрен тебе, Дэйзи, а не бесплатная медицина? В чем был виноват мой ребенок? Лишь в том, что его лечение стоит, как одна твоя сраная дворцовая оргия со всеми послами стран нашего света? – орала земнопони, и ее глаза наливались кровью.

— Я всегда была рядом. Показать тебе кое-что? – спросила Селестия, и ее глаза залились светом, точно так же, как и глаза земнопони.

Внизу засуетились пони в форме. Несколько толстенных матов были уложены на землю кипой. Сверху и снизу суетилось множество пони, постоянно обмениваясь новыми указаниями и приказами.

Случаев суицида не регистрировали в Кантерлоте уже лет сто, и первая же попытка стоила того, чтобы пресечь это на корню. Один из лозунгов партии либералов, возглавлявшей кабинет министров Королевского Дворца, звучал так: «Жизнь всегда даст второй шанс». В программу входили меры пресечения суицидальных и деструктивных наклонностей в пони: инакомыслие по этим критериям давилось поступательно-постулатной системой образования и воспитания с детства в каждом индивиде, ибо это инакомыслие было достаточно опасно для Кантерлота в целом. В большом и перенаселенном городе ни одна гвардия и ни одна диктатура не смогла бы никогда полностью пресечь преступность и массовую демонизацию текущего правительства на фоне этой самой преступности(а-ля Селестия ничего не делает, только нажирается на налогах – именно то, что говорила сейчас эта пони), а для такого многоликого и разношерстого общества это было бы очень критично. Стоило бы отдать Селестии должное – спустя несколько десятилетий экспериментов была найдена формула, как подавить деструктивизм, развить противостоящий ему конструктивизм и при этом не превратить толпу пони в серую массу, не смешать все капельки в большую монотонную лужу. В отличие от различных диктатур, в Кантерлоте жила и процветала левая публика, не все были одинаково довольны властью: случались и митинги, и забастовки, но благодаря многолетней работе лучших психологов каждый раз подобные проблемы удавалось решать без применения силы вообще: удавалось выстроить конструктивный диалог, да и стороны конфликта каждый раз были заинтересованы не в радикальном, а в компромиссном решении проблемы: политика стопроцентной толерантности.

Такие вот события ставили под угрозу саму идею этого лозунга и могли спровоцировать волну суицидов, особенно среди молодежи. Так как из-за перенаселения уровень образования в среднем снизился, зачастую выходило так, что выпускник школы сегодня знал меньше, чем выпускник школы несколько десятилетий назад. Это ставило их в невыгодное положение – невозможность учебы в ВУЗ’е, низкооплачиваемая, «черная» работа. Сталкиваясь с материальными проблемами, а так же с собственной индуцированной ограниченностью, зачастую такие пони могли от проблем потерять вкус к жизни – и пока не было очень ясно, как с этим бороться.

Подобные акты саморазрушения могли спровоцировать целые толпы кидаться с крыш: для идеологически перенастроенного народа этот нонсенс стал бы рядовым аттракционом, и если позволить информации о таком разлететься, то кризис в Кантерлоте мог бы стать неминуем.

Селестия не любила заигрывания с обществом – поэтому приняла единственно верное, на ее взгляд, решение. Сразу же забил жуткий ливень, разогнав уличных зевак, после первой же попытки суицида, чуть только эта пони с бешеными глазами выпрыгнула на крышу, и Селестия в полный мах своих крыльев прилетела к ней в попытке успокоить.

Она показала ей прошлое – как ее шею еще в утробе обвила пуповина, и как Селестия вмешалась в это, развязав узелок ткани. Как ее мать написала в завещании: «Я очень рада, что ко мне не приехала дочь. Новый год должен быть счастливым праздником – ей нечего смотреть на мое больное старое Я». Как дирижабль потерпел аварию и двое пони погибли, а остальные поступили с ожогами в больницы. Как служба охраны семьи сумела добавить в ее чай, который она пила на приеме вирус мононуклеоза, чтобы избавить будущего ребенка от материнского сифилиса, который бы ей передал этот самый «отец», и что все документы на бесплатную операцию были уже готовы, когда она психанула и ушла из больницы с криками: «Никто нам не поможет, ясно».

Глаза пони открылись, и заслезились.

— Даже если это правда… Зачем все это? Зачем этот дождь? Зачем ты хочешь, чтобы моя кровь плыла по улицам вперемешку с нечистотами? Я не слепая, чтобы не видеть погодных пегасов, — спросила земнопони.

— Они и не прячутся, — с материнской теплотой в голосе ответила Селестия, — я всего лишь хотела, чтобы этот ливень прибил тебя к крыше и не дал тебе наделать глупостей. Жизнь всегда дает второй шанс, помнишь?

— Помню, — кивнула пони, и, казалось, расслабилась, — я теперь знаю все. Я теперь знаю, какая же я была дура. Не умею выбирать… Ничего не могу, не добилась даже спасения собственной дочери. Эх-х, знали бы вы, как меня саму от себя тошнит… Знали бы вы, каково это – знать, что ты – конченная эгоистка, которая не может даже оставить свое бренное тело в покое… Вечном покое…

Селестия смотрела на то, как пони подошла к краю крыши, посмотрела вниз, вздохнула и пошла обратно ко входу на лестницу. Уже почти дойдя до него, она еще раз посмотрела на Селестию и одними губами прошептала: «Простите, мой дорогой Бог,» — после чего вдруг резко рванула на противоположную часть крыши.

 — Нет! – крикнула Селестия и в ответ на ее крик из двери, что сразу распахнулась, в ее сторону вылетело несколько лассо, но ни одно из них не достигло цели: пони бросилась в другую сторону.

Пони в униформе подбежали к ней: «Где эта кобыла?» — спросил один из них, отдав честь.

— Там, внизу, — показала куда-то вдаль Селестия.

— Принцесса, мы понимаем, к чему это может привести. Скажем ее родным и близким, что у нее был сердечный приступ, и она упала на лестнице. Это объяснит и смерть, и травмы, патологоанатомическое заключение уже было готово на случай неудачи операции спасения, — сразу же сказал пони, — мы сожалеем о том, что не смогли остановить ее.

— Почему вы не бросили лассо сразу?

— Это и так не очень законно: политика стопроцентной толерантности, Принцесса, вы сами на ней настояли.

— Ясно… Делайте что надо, — Селестия покрутила копытом над собой и к ней сверху прилетели несколько пегасов в латексных костюмах и очках.

— Всем погодным командам разогнать тучи, а санслужбе отследить за канализацией. Все… Все кончено, — сказала Принцесса и, дождавшись, пока дождь кончится, сняла с себя щитовой контур, а затем медленно полетела к своему дворцу, стараясь заставить себя перестать оборачиваться назад.

…
С трудом разлепив глаза, Туф обнаружил, что в комнате не изменилось вообще ничего с того момента, как он лег – Деми не сделала ни одного движения, только лежала перед ним; разве что солнце слегка поднялось на горизонте своим краешком и теперь бликовало на лакированном шкафу.

— Я дур-р-рак, — подумал он, вспомнив про шприц, и сразу же прислонил ухо к груди кобылки. Впрочем, пульс был, дыхание было – и Туф слегка успокоился. «Нельзя было этого делать. А если я бы что-нибудь спровоцировал? Аритмию? Остановку? Я бы не пережил такого…» — слеза счастья выкатилась у него из глаза; встав и аккуратно поправив одеяло на своей любимой, он тихо спустился на кухню. Часы показывали пять утра.

— Что-то я рановато, — сказал сам себе Туф и заварил себе кашу. Проклятая овсянка заваривалась сегодня дольше обычного – или так просто казалось взбудораженному вчерашним поведением Деми единорогу? Однако ему, честно говоря, было абсолютно все равно – главное, чтобы Деми не проснулась и не натворила глупостей.

Была только одна проблема. Туф до сих пор не знал, от чего Деми натурально взбесилась – и это его пугало. Неопределенность, пожалуй, и была единственной причиной страха теперь – раз барбиталнатрий не спровоцировал ничего плохого, значит, ничего, кроме причины психоза, не осталось.

Поев свою пресную кашу и хлебнув солоноватой воды из кастрюльки на плите, он поднялся наверх. Деми все так же спала там, и на лице ее была видна лишь пустая безмятежность опьяненной барбитуратами девочки.

«Интересно, когда она проснется?» — подумал он, глядя на часы. Дозировка в полграмма в среднем держала пони средней комплекции пять-восемь часов, но Деми страдала панкреатитом, поэтому было непродуманным и глупым шагов давать этот препарат ей в такой большой дозе, да еще и во время психоза. Туф уже триста раз себя проклял, не находя места своей глупой голове, когда часы медленно отбили семь и от звона милая лилово-розовая кобылка проснулась.

Хотя «проснулась» — было громко сказано. Когда пони просыпаются, они хотя бы приходят в себя, прежде чем что-то делать – из глаз же этой кобылки сразу же полились слезы и она уткнулась в подушку.

Туф прилег рядом, успокаивая ее и говоря самые-самые нежные и добрые слова, на которые был только способен, наверное, целый час, прежде чем она отлепилась от подушки, обняла своего мужа и намертво влепилась теперь уже в него, плача в его темную шерстку, от чего та темнела только больше.

Наконец, терпение единорога кончилось. Кое-как оторвав ее голову от своего плеча, он посмотрел ей в заплаканные глаза, под которым уже начали собираться фиолетовые пятна.

-Деми, послушай. Что бы ни произошло, я всегда рядом, я всегда готов помочь. Но если ты расскажешь мне, что произошло, я думаю, вместе уладить эту проблему будет гораздо проще, — твердо сказал он, вложив все стереотипные свойства своего пола в эту фразу: стальные нотки мужественности на фоне раскатистого благородства и всемерной мягкости понимания.

Она, кое-как, продираясь через собственные всхлипы, сказала: «Моя сестра… Там… В Кантерлоте… Мне принесли письмо… Оно там, внизу…» и снова уткнулась в подушку.

Предпочтя оставить ее наедине со своим горем и презюмируя, что ее сестра или умерла, или сильно покалечилась – с чего бы еще начинать такую жуткую истерику? – спустился вниз.

Действительно, там в красном конверте лежало небольшое письмецо, оформенное по всем Кантерлотским стандартам. Отправитель был ничего плохого не предвещающий – «Служба переписи и контроля численности населения г. Кантерлота», но вот внутри таились поистине адские слова, от сути которых, наложенной на раздражающий своим официозом канцелярит, душа опустошалась в одно мгновение. Письмо гласило:
«Уважаемая мисс Нордлэнд Демихуф!

Наша служба с величайшим сожалением информирует Вас, что двадцать четвертого июня в три часа ночи Ваша сестра, Нордлэнд Диззитайм, получила сердечный приступ в результате резкого повышения атмосферного давления(предположительно), вследствие чего упала с лестницы и получила крайне тяжелую травму головы. В состоянии клинической смерти она была госпитализирована в Кантерлотскую Больницу, но реанимационные мероприятия окончились неудачно, что привело к биологической смерти. Сожалеем об утрате. Свидетельство о смерти №1005-2875 передано в похоронное бюро №2, если вы желаете внести коррективы в место захоронения, обратитесь в бюро лично.

Так же информируем Вас, что у покойной осталась несовершеннолетняя дочь Халфтрайт Морнинглайт. По федеральному закону «О Семье», п.п. 6-12, право на опеку присваивается Вашей семье вплоть до достижения ей 18-летнего возраста, что составит 13 лет, 4 месяца и 5 дней. Просим Вас принять во внимание, что несоблюдение возможности реализации своего права на опеку или присвоения права другому лицу(в т.ч. юридическому, аккредитованному государственно или имеющем лицензию на опекунство) уголовно наказуемо. В случае желания сохранить право на опеку при недостаточном доходе семьи вы имеет право получить государственное субсидирование согласно п.п. 8-14 «О Семье».

Спасибо за понимание. Выражаем глубочайшие соболезнования.

Служба контроля численности населения г. Кантерлота,

Улица Затмения, дом 16, корпус 1»
Заверенное гербовой печатью письмо оставило Туфа в недоумении, которое сменилось грустью. Он снова вернулся наверх, и, одними губами сказав: «Я прочел,» — прижал ее мордочку к своей груди и несколько скупых слез выкатились из его глаз.

— За что это все? Почему именно с ней? Почему ни с кем другим? – всхлипывала Деми.

— Не знаю. Я не знаю. Деми, послушай, у меня к тебе просьба. Я вынужден буду уехать в Кантерлот, там жеребенок… — сказал он.

— Я поеду с тобой, — сразу же отозвалась Деми, — я приду в себя и мы обязательно поедем.

— Нет, — твердо сказал Туф, — я не позволю тебе. Останься тут – о тебе позаботится Итси. Она уже взрослая девочка, она знает, что делать и как управиться с домом.

— Когда ты поедешь? – спросила она, утирая слезы из-под глаз.

— Ну… Не знаю. Может, сегодня, может, завтра – но не позже завтрашнего точно.

— Езжай сейчас. Прошу тебя, езжай сейчас. Я… Я хочу, чтобы ее дочка больше ни секунды не оставалась в том доме, где умерла мать. Я прошу тебя, увези хотя бы ее оттуда… Она же жеребенок… Она ни в чем не виновата… Диззи… Почему ты оставила свою дочь?.. – снова разрыдалась в полную силу Деми, но Туф не стал ее успокаивать.

Оставив Деми бороться с эмоциями один на один, Туф в который раз преодолел недлинную лесенку и оказался внизу. Однако утреннее запустение уже пропало – на него с большими, полными непонимания глазами, смотрел два жеребенка – его дочка и сын.

— Папа, где мама? – спросила Итси, — Мы в школу сегодня специально не пошли?

— А мы, надеюсь, не пойдем сегодня в школу? – спросил Бриззи, и в его глазах зарделась наивная надежда.

— Мама сегодня никуда не пойдет, и вы тоже останетесь дома, — натянуто улыбнулся Туф, а затем сбросил липовую эмоцию со своей мордочки, — но я хочу сказать вам, что это не значит, что вы будете бездельничать. Маме стало очень плохо, и вы должны помочь ей. Я хочу, чтобы дом был чистым, чтобы вы ей приносили и обед и ужин и завтрак, и вообще все, что она пожелает. ВЫ меня поняли?

— Да, — закивали оба, и их лица преисполнились чувством долга.

— Я надеюсь на вас, — кивнул отец.

— А почему маме плохо? – спросил Бриззи, — она опять ела сахар? Доктор говорил, что ей нельзя сахара много, я слышал.

— Нет, просто у… Ее сестры, ну, помните тетю Диззи, есть большие проблемы. Ах да… Я поеду в Кантерлот помочь ей кое-что решить, и вот еще что. Помните маленькую Морни?

— Да! – сказала Итси.

— Э-э… Да? – неуверенно сказал Бриззи, который в то время был еще слишком маленький, чтобы что-то помнить.

— Теперь она будет жить с нами, я ее привезу.

— Это же хорошо, папа! – улыбнулась Итси, но тотчас же сделала серьезное лицо, — а с мамой все будет хорошо?

— Да, дорогие мои, все будет хорошо. Позаботьтесь пока о ней, — кивнул он и решил подняться наверх, посмотреть на Деми в последний раз перед отъездом.

Зайдя к ней, он отметил, что она так и не изменила позу, но больше не рыдала.

— Ты поедешь? – спросила она слабым голосом.

— Да. Я вот по какому вопросу… Там, в этом письме, сказано, что, мол, можно будет выбрать место…

— Туфи… Я бы очень-очень хотела проводить ее в последний путь, все-таки она моя сестра. Но… Я не смогу остаться в здравом разуме, если я увижу ее мертвое лицо – я знаю это, я сойду с ума прямо там. Да ладно я… Если я прямо из зала с гробом полечу в Куайетрум, кто позаботится о детях? Ты работаешь, родители уже давно закончили жизнь с миром, да и один ты три лишних маленьких сердечка заботой не окружишь… Езжай один. Не волнуйся, со мной все будет хорошо. Забери девочку и… Пожалуйста, я не хочу, чтобы хоть кто-то из маленьких знал, что случилось взаправду. Молчи. Пожалуйста. Для их же блага… — с пристанываниями сказала Деми.

— Итси о тебе позаботится. Обед, завтрак, уборка – хотя бы сегодня пролежи на одном месте, ладно? Да, и вот что еще. Я вчера никак тебя уложить не мог… В общем, я заколол тебе бабриталнатрия. Если вдруг начнет тошнить, перед глазами сиреневая пелена появится – не терпи, не вздумай глупить – пусть кто-нибудь из жеребят бежит в больницу, там знают, как снять отравление барбитуратами, я их предупрежу.

— Ты пойдешь туда?

— Ну а как иначе. Мне же никто не пустом месте отпускных не даст, — кивнул Туф, — не волнуйся. Уже через пол-дня буду в Кантерлоте. Тебе сейчас ничего не нужно?

— Ох… Нет, наверное. Иди. Прошу тебя… — вздохнула Деми и снова – лицом в подушку.

Туф постоял, покачал головой и вышел. «Тяжелый день. Мерзкий. Хоть клиентуры нет. Еще не хватало тут вот только их. Ближайшие три дня – без зубов и бормашин. Копыта дрожат. Эх-х… Надо взять деньги и письмо – а не то фиг тебе, а не отпускные».

Схватив седельные сумки и положив в них кошелек да письмо в конверте, Туф, предварительно поцеловав детей, вышел из дома и пошел по залитой солнечным светом аллее в сторону большого бордового здания, которое, окаймленное золотистыми лучами, казалось в этот момент одиноко бредущему среди большой толпы веселых ежедневных улыбок пони, просто игрушечным, нарисованным маленьким жеребенком, который пытается изобразить профессию своей мечты и старательно копирует место работы своего отца.

Впрочем, эйфория от начала небольшого путешествия длилась очень недолго – уже через пятнадцать минут Туф зашел в белые двери Понивилльской больницы. Серые стены приветствовали его своим стандартным пасмурным настроем.

Миновав очередь в регистратуру, Туф проследовал вниз на один этаж, затем прямо и налево, прямо к небольшой, слегка покосившейся двери, на которую был прилеплен лист, напечатанный на машинке: «Отдел кадров».

Постучавшись, он зашел. Его встретила пожилая полная земнопони, которая немедленно улыбнулась, увидев его.

— Туф, сколько времени прошло с нашей последней встречи! Что на чай-то совсем не заходишь? – защебетала тетка.

— Ну… Занят я обычно, дела валятся как из ведра. Впрочем, я здесь по какому вопросу-то… Проблема есть. У меня. Большая. Мне надо неделю отпускных, и, хотя вы не должны…

— Бери, — кивнула кобылка.

— Так просто? – повел ухом Туф.

— Вообще-то да. Если мне не изменяет память – а сам понимаешь, в таком возрасте не с кем, — хихикнула пони, начав листать журналы, — то у тебя… А, вот, да, отпуск пропущенный этой зимой. Кстати, ты уже в курсе, что в этом году не надо проходить переаттестацию?

— Да, — кивнул Туф.

— А кто сказал?

— Мэр заходила зуб лечить, слово за слово разговорились.

— А, Мэр… Да, она оповещена, так сказать. Жалко, правда, что денег не дает… У нас крыло реанимации просто плачет по новым приборам, но, увы, вон, Манитоунт из бухгалтерии говорит – кровавыми слезами плачут, а денег нет. Хотя… Тебя это никак не коснется. Надеюсь. А можно узнать, с чего вдруг тебе срочно надо отпуск взять? Я так, по-дружески, не хочешь – не говори.

— Ну… Честно говоря, у жены проблемы с сестрой, надо решить срочно.

— Оу, — немного смутилась, — ладно, не буду давить на больное. Так… Возьми чистый лист бумаги и ручку. Взял?

— Да, — сказал Туф, присаживая и телекинезом подхватывая перьевую ручку, лежавшую на столе.

— Так, пиши: «Я, такой-то такой-то, сим заявлением прошу Вас, Дропхарт Пиллс, директора государственного учреждения, зарегистрированного под номером один в городе Кантерлот, предоставить мне отпуск длиной в полторы недели с полной оплатой трудовых дней в счет неиспользованного права на отпуск в январе этого года по семейным обстоятельствам.» Роспись. Дата. Все, можешь идти решать свои проблемы, — сказала она, проверяя глазами правильность написания на листе и пряча его в стол.

— Я могу идти?

— Да, но не забывай хоть иногда заходить на чай! Я, конечно, понимаю, что у тебя свой филиал и кабинет, но уж уважь иногда старушек – хоть рассказал бы, с чем приходят. Ладно… Не буду тебя больше держать здесь.

— А проблем точно не возникнет? – спросил Туф.

— Не-а, — помотала головой кобылка, — понимаешь ли, она не имеет права отказать тебе в оплачиваемом отпуске, если ты берешь его в счет неиспользованного по каким-бы то ни было причинам. Понимаешь?

— Да, я просто не хочу проблем…

— Ну так иди уже, решай проблемы. А за это не беспокойся – мы же тоже пони, а не печатные машинки, в конце-то концов. Надо будет – все сделаем, тем более ты на очень хорошем счету в Понивилле вообще. Иди-иди, вон, уже кто-то ломится, — кивнула она на дверь.

— Ладно, — немного удивленный таким отношением, Туф выпорхнул за дверь. В Кантерлоте ему бы такого точно не дали.

Проходя мимо двери, ведущей в помещение под названием «Лаборатория», он увидел там двоих пони в противогазах и случайно сфокусировал внимание на том, о чем они говорили. Сразу же остановившись, он начал внимательно прислушиваться к разговору – пони говорили о вещах, которые были, помимо всего прочего, интересны и ему в данный момент времени:

— Скажи мне, Роум, вот мы сейчас пакуем эти коробки с биоматериалом и ставим на них кучу разных меток. Меня интересует — а взаправду ли так больны эти пони, которые идут на то, чтобы пичкать Кантерлотские Аналитические своими какашками, кровяными тельцами и лимфой бесконечным рядом? Я не раз слышал своими ушами, как к врачам приходили взять «направление на анализы». Да по тебе и так понятно, что ты жрешь только в «Сахарном Уголке», естественно у тебя сахар в крови повышенный! Чему удивляться! Так нет же – в панику впадает, вот, мол, диабет, жуть, лекарства, субсидирование от Фонда Благосостояния и Здоровья, а на поверку – все одно и то же. Это такое желание обмануть или что? – гундосил левый, наклеивая бирки на полупрозрачные контейнеры с известно какой коричневой массой.

— Я не знаю, честно тебе говорю. У тебя еще сколько образцов в накладную вписать? Сорок?

— Ага, сорок. Пятьдесят шесть не хочешь?

— Не-а, мне чем меньше – тем лучше. Там уже через полчаса субтоварник приедет, нам до понедельника сказали сдаться в лабу и вернуться. Как ты смотришь на то, чтобы по приезду снять эти маски и пойти хоть один вечерок оторваться? Ты только прикинь – без жен, без детей, только мы и клуб. Хорошая идея, не так ли? – с хитринкой в голосе спросил второй, которого, судя по всему, звали Роумом.

— Лафа, что. Можно, в принципе, неплохо будет… Ох, сколько же еще?

— Да вот еще ящик с кровью и можно ехать.

— А, вот что я хотел спросить – с какого мы их в Кантерлот-то везем? Своих что ли врачей нету?

— Есть, да вот в этом году нету переквалификации, и отделение лабораторной диагностики решило использовать эти четыре дня на отпуск – а, увы, какашки не ждут.

— Хорошо сказал, прямо в тему, — разразился хохотом первый.

— Да уж… — интонация улыбки послышалась и в голосе Роума, — а насчет пони, что приходят… «Ласка и справедливость», помни это.

 — Ага. И мешок хорошего комбикорма.

— Ну это уже извращение какое-то… Ты знаешь, это нам хорошо рассуждать тут, мы-то, по большому счету, висим на мешке с золотом – рядом Кантерлот, тут еще дворец появился, сам понимаешь. А вот например в Филлидельфии и Сталлионграде есть такие прослойки общества, которым в силу кое-каких причин жрать нечего.

— Ох, — вздохнул первый, — ты знаешь, все это очень важные проблемы, но, увы, не мы должны их решать. Точнее как… Нашими силами, но не нашими головами. Как решить проблему голодовки Сталлионграда? Выкинуть туда часть денег с доходов какой-нибудь фармы? Ну и что? Я так сидел однажды в «Сахарном Уголке» с каким-то менеджером вечерком, он мне и рассказал, что если типа просто вбросить кучу денег, то цена этим деньгам будет меньше, чем туалетная бумага.

— Может быть. Ты сахар упаковал?

— Агась, — кивнул первый.

— Ну все тогда, поехали.

Тут-то Туф и вошел в разговор.

— Господа, я очень извиняюсь, что подслушал вас, но вы наверняка знаете, когда подходит поезд, — сделал тихий шаг вперед Туф.

Двое пони переглянулись.

— Как бы ближайший через три часа, вы можете купить билет на станции, мистер… А, стой-стой, погоди. Ты, часом, не стоматолог тот с Аллеи Опавшей Листвы? Мистер Туф, или я ошибаюсь? – вдруг спросил его Роум.

— Ну, допустим, что это я…

— Да он, говорю тебе, жена к нему ходила на той неделе, вернулась без зуба, зато довольная. Это самое… А что надо-то, мистер Туф?

— Ну… Мне бы надо до Кантерлота побыстрее добраться, там есть… У меня там определенные проблемы.

— Переаттестацию отменили, живи в свое удовольствие, — буркнул Роум.

— Да это я знаю… Так, личные проблемы. Вы мне не могли бы никак помочь?

— Ну вообще да, могли бы. Поезд, правда, проприетарный, но… Слушай, Фонди, поможем хорошему пони доехать до обители деньжат и выпивки?

— Ну а почему нет? – отозвался первый, — можно и помочь, раз это тот самый стоматолог, про которого тут недавно заговорили. Жеребчик-то хороший… Ладно. У нас прямо сейчас поезд, нацепляй маску, бери для вида во-он тот сверток с сывороткой и… Ах да, будем знакомы. Я Фонди, он Роум, вы – Туф. Я бы пожал вам копыто, но, боюсь, оно в чьих-то анализах, а вам своих естественных выделений на работе хватает. Правил в спецпоезде два: первое – сидеть на местах, второе – ничего не трогать..

— И третье, — вмешался Роум, — не мешать двум полугрузчикам-полулабортантам пытаться переострить друг друг на протяжении всего путешествия. Спать, кстати, можно – советую воспользоваться этим , пока мы не начали обсуждать Твайлайт Спаркл и ее компашку. У тебя уши завянут наши остринки слушать.

— Я… Спасибо вам большое, — кивнул Туф и после того, как ему показали на ящик, достал оттуда респиратор, нацепил, взял большую металлическую коробку, на которой было написано: «Биоматериал плазмы крови» и пошел вместе с этими двумя до станции.

Путь до перрона прошел незаметно – поезд ждал их на второй платформе, задорно посвистывая гудком. После того, как трое пони загрузились в вагон и положили ящики на специальные платформы, они уселись рядом с ящиками и чего-то ожидали. Туф не знал, чего же ждали эти пони, но понял, когда рядом прошли несколько единорогов в форме таможенников с собаками. Они сверили наполнение контейнеров по накладным, вскрыв каждый из них по отдельности, затем дали собаками обнюхать каждого сидевшего, и только после этого дали отмашку, что можно ехать.

Весело загудев, поезд медленно тронулся, постепенно набирая скорость. Правило третье с дополнением к нему оказалось весьма-весьма кстати: изрядно нанервничавшийся с утра Туф почувствовал настоящее удовольствие, когда прикорнул на стульчике под монотонный шум колес и такой же монотонный, и, казалось вечный спор его двух попутчиков о политической ситуации в стране под названием Эквестрия.

Время для него перестало существовать на одно мгновение, и, разлепив веки, он с удивлением обнаружил знакомый зеленоватый фасад станции «Кантерлот-Товарная», и прямо в этот момент часы отбили восемь раз.

— Товарная, — промямлил Туф.

— А что ты хотел? Если тебе нужно было до пассажирской, ты бы подождал немного и сел бы на обычный поезд, а тут – извините, где есть, там и положено выходить. То есть где положено есть, там и… Тьфу ты, в общем, ты понял, ага, — заявил Роум и нацепил снятый в дороге противогаз.

Туф тоже поправил покосивший на его лице респиратор и теперь уже, подхватив свою коробку, вышел на перрон вместе с этими пони. Они прошли внутрь товарной станции, где он переложил свою посылку на плечи Роума и попрощался с этими двумя земнопони. Еще он попытался всунуть им свой противогаз, но они остановили его:

— Оставь себе на память, все равно бухгалтерия искренне проводит их как «Расходные Материалы», так что один подарим – не подавимся. Удачи тебе там с твоими проблемами… Ну ты понял, — подмигнул через линзу защитных очков Фонди.

— Я уж постараюсь, — кивнул Туф, поджав губы, — а вот за маску спасибо. Может, и дома где пригодится…

— Маска-то маской, но вот я надеюсь на хорошую скидку эдак процентов в сорок на лечение… — начал было Роум, но Фонди пихнул его в бок:

— Он такой же бюджетный как и мы. Приходи, записывайся, получай самое лучшее за четко прописанные в законодательстве двадцать минут на пациента. Думаешь, мало что пони связывает по всем ногам одной веревкой?

— Ой, да ладно тебе, у него же не терапевтическая…

— Да мне-то ладно, я-то не жру целый день конфеты, а потом спрашиваю – не стыдно ли просить анализы на диабеты всякие…

— Молчи уже, рифмач, и без тебя тошно… — начали перепалку эти двое пони, а Туф между делом предпочел удалиться.

Улица, вымощенная серыми камнями, безрадостным видком представ перед заспаными глазами Туфа. Он прошел по ней и свернул направо по указателю к центру города.

Адрес он знал – Вечнозеленый квартал, дом двадцать два – корпус шесть – квартира сорок три. Все, что ему осталось сделать – это успешно добраться, но, увы, товарно-приходные места были для него, прожженного жителя столицы, в новинку – и, даже строго следуя указателям, он пару раз умудрился заплутать в мелких улочках, пока не вышел на Сталлиоградское шоссе.

Вышел он абсолютно случайно, но по делу это сильно облегчало ему задачу – два с половиной километра вперед, до площади Ста Дорог, а дальше – еще метров триста и он у Вечнозеленого квартала. Хоть этот путь-почти-что-три-километра-в-длину и не было дистанцией сколько-нибудь серьезной, морально его преодолеть было достаточно тяжело. Снова его голову захлестывали картины вчерашнего вечера и сегодняшнего утра – плачущая Деми, взволнованные дети, грустный оскал утреннего солнца, ехидно посмеивающегося своими золотистыми лучами над чужим горем… И ощущение неизвестности впереди. Ноги потяжелели и он даже обрадовался, что скоротал путь рядом с двумя столь активными спорщиками – их монотонная пустая болтовня неплохо отвлекала от проблем.

«Как там моя семья? Справляются? Надеюсь, Итси ничего не сожгла на плите, а Бриззи цел и здоров. И не произошло ли ничего с моей Деми? Все-таки тэ-одна-вторая у барбиталнатрия — почти сутки… Не стало ли ей плохо? Так, Туф, кончай. Тебе еще предстоят нервы – зачем раньше времени себя накручивать?» — раздираясь между желанием вернуться домой, к своей семье, и побыстрее закончить всю бумажную волокиту тут, Туф медленно, тяжело, но все-таки сокращал путь, разделявший его и маленького, неизвестного пока ему нового члена его семьи.

3. ... И кодеиновый катехизис

Медленными шагами Туф свернул к дому, на котором красовалась табличка «26\2». Пройдя весь свой путь, он изрядно устал и обрушился на скамеечку перед домом полностью обессиленным. Потребовалось где-то пять минут, что бы хотя бы его нормальный ход мысли вернулся – о силе в копытах здесь даже говорить не приходилось.

«Нельзя больше баловаться с этой трубкой, надо заняться спортом и вообще…» — подумал он, тяжело дыша и чувствуя на себе просто возмущенные взгляды прохожих, кричащие ему вслед разные гадости о его образе жизни и состояние здоровья.

Прошло где-то минут тридцать(как минимум, сам Туф был железно уверен в этом), прежде чем он до конца отдышался. Все-таки возраст, вредные привычки и работа не сходя с одного места давали о себе знать – и хотя грубой силы ему было не занимать – зубы так просто из десен не выходили, то вот с выносливостью были проблемы куда больше и шире. Ее не хватало совсем – даже на трехкилометровую прогулку.

А Туфу здесь нужно было выглядеть эдаким самодовольным интеллигентом, если он собрался произвести на публику в лице представителя органов опеки исключительно приятное впечатление – обычная предвзятость оценки характера и моральных качеств по внешности могла сыграть ему только на руку. Уставившись в металлическое кривое зеркало урны, стоявшей при скамеечке, Туф сделал вот что: пригладил волосы, немного побил тупым концом копыта по носу, слегка увеличив его и придав себе визуальную важность. Остальное было не так важно – здесь не нужны были халаты и маски. Удостоверившись, что противогаз, валявшийся в седельной сумке рядом с пачкой документов, не оставил на его лице покраснений в виде полумесяцев и что на его теле нет грязи, он встал, немного прихорошился в пустоту и зашел внутрь подъезда.

Смрад импровизированного туалета под лестничной клеткой здесь царил вечно. «Какая мерзкая антисанитария,» — глядя на расписанные граффити стены, подумал он, — «здесь явно не высшее общество живет. А это меньше километра от площади… Селестия помилуй, кого ютит Кантерлот? В моем квартале так никогда не было. Хотя… Город большой, мегаполис, как-никак, наверное, разные пони живут».

Дверь позади него захлопнулась, и он остался наедине с полумраком изгаженного подъезда, разбавленном лишь светом тусклых ламп да порциями света из запыленных, немытых окон. «И здесь жила ее сестра… Как хорошо, что Деми осталась в теплом домике в Понивилле – здесь бы ее инфаркт и настиг. Да, плохо связывать свою судьбу со врачом – привыкаешь к бытовой стерильности, к вечно чистому инструментарию, к отмыванию полов после клиентуры – а тут, конечно, ощущения не самые приятные. Дышать ртом, что ли? Я сейчас задохнусь от этой вони. Кто, мать его за ногу, мочится в подъездах? Дома горшка нету что ли?»

Избегая грязных перил и стараясь не наступать в лужи со скользким месивом непонятного происхождения, Туф поднялся по лестнице на четыре пролета вверх, где он и нашел нужную квартиру. Сразу было ясно, что здесь жила далеко не чистюля – ободранная, судя по виду, собакой дверь с позеленевшей нечищеной ручкой раскрыла свою створку с ужасным скрипом, показывая внутренности квартиры, дохнувшей на Туфа «свежестью» из смеси запахов подгнившей еды, оплесневелой штукатурки и разъеденных грибком обоев.

Перешагнув порог, Туф в полной мере ощутил атмосферу то ли притона, то ли гадюшника – настолько грязной и не убранным было это место. Под ногами из неосторожно опрокинутой банки выплеснулась бирюзовая жижа, по запаху напоминавшая какую-то раффлезию, но никак не пищевой продукт. Туфа едва не вырвало прямо себе под ноги. Давя в себе рвотный рефлекс, он переступил эту мерзость и аккуратно, разглядывая пол под ногами, чтобы не вляпаться в очередной «сюрприз», который мог в равно степени кишеть опарышами или быть облюбованным канализационной крысой, он прошел в холл, а оттуда – налево, в комнату, из которой были слышны голоса.

— Здравствуйте, — открывая дверь, сказал он, натыкаясь на двух взрослых пони и одну маленькую кобылку.

— Добрый день. Вы из какой службы? – спросила зеленая пегаска с синей гривой, стоявшая у окна и что-то писавшая в своем блокноте. Она была одела в синий китель и кевларовый бронежилет поверх него.

— Добрый день, вы забрать? – почти одновременно с ней спросил второй взрослый – земнопони-жеребец бирюзового цвета с темно-охровой гривой, одетый в пиджак, на котором красовался красный галстук.

— Да… Я забрать, я не из служб, — сказал Туф, — что мне надо сделать?

Маленькая нежно-алая единорожка тем временем мирно спала в кровати, на которой виднелись следы рвоты. Грязная, неухоженная, со спутавшимися волосами, она производила впечатление ребенка улицы, немощной попрошайки – но никак не дочери сестры Деми. «Селестия помилуй, я же еще помню эту сестру. Она же была… Чище, что ли. Что произошло? И почему мы с Деми ни о чем не знали?» — ужаснулся Туф, но, к его счастью, не вслух.

— Пройдите к Форс, она вам подпишет договор о принятии права удочерения со стороны государства, вы – со стороны родителя. Затем я бы хотел сказать вам пару слов – и вы свободны.

Туф подошел к кобылке.

— Офицер?.. – задал он вопрос, но та лишь фыркнула, и, скривив мордочку, показала ему, где расписаться. Туф, немного ошеломленный таким отношением к ней, отошел и вышел в холл, где уже стоял земнопони.

— Чего это она так? – тихо спросил Туф, на что его собеседник ответил нарочито громко, приправляя свою речь явно Пфердштадтовским акцентом:

— Феминистка. Должность у нее офицерская, вот она и офицерка, — и улыбнулся краем глаза, наблюдая, как напряглись скулы у пегаски, а затем сбавил голос, — ладно. Кранкенгертц фон Химмель, штатный психолог ДПКДЦ номер двадцать-шесть. В общем, я поговорил с вашей маленькой… Протеже, скажем так – вам стоит быть аккуратным. Прежде чем представлять ее семье, проинформируйте, что она живет у вас всего две недели, а затем мама заедет. Жеребенок будет некоторое время скучать по маме, возможны эффекты психотического характера, но я прошу вас, будьте благоразумны. Стройте отношения хотя бы до пятнадцати лет так, как будто мама ее жива, но работает где-то далеко или еще что. Раньше этого возраста – ни-ни, что мать умерла. Прошу вас, у нее может возникнуть недоверие и все что угодно, вплоть до навязчивой идеи поиска. Обеспечьте ее хорошо, и благодаря хорошей заместительной терапии вы получите здорового и дееспособного члена семьи, милого ребенка и вообще. Она умная – я говорил с ней, и знаете… У нее нет в глазах простецкости, скажем так. У нее проглядывается замечательный интеллект… Просто восхитительный. Вы обещаете это маленькое условие?

— Вы что, успели к ней привязаться? – улыбнулся Туф.

— Возможно. В моем желании – то, чтобы и вы к ней привязались. Если детский психолог не привязывается к детям – он аморальный урод, а не детский психолог. Ну вы поняли.

— Ну да, — кивнул Туф.

— Ладно. Вы расписались? Будите ее. Только будите сами, и вообще – вы теперь должны быть рядом с ней… Ну или член вашей семьи, неважно, главное – рядом. Вы хорошо поняли? – спросил фон Химмель, слегка прищуривши свои широкие глаза.

— Да-да, я понял, — ответил Туф и подошел к кровати. Слегка растолкав малую, он с умилением уставился на то, как это невинное дитя потягивается и изгибается, пробуждаясь ото сна. Маленькая кобылка зевнула, осмотрела комнату сонными глазами и первым делом, забыв даже поздороваться, спросила: «Мама еще не вернулась?»

— Мама уехала, Диззи, увы. Привет… — начал Туф.

— Здравствуйте, — испуганно ответила жеребенок, — скажите, а откуда вы это знаете?

— Ну… Ты же знаешь тетю Деми?

— Да, мама часто говорила, что ей хорошо живется. Но вы не тетя Деми… И почему вы спрашиваете? – все так же, не сводя испуганных глаз с жеребца, продолжала задавать вопросы Диззи.

— Ну… Я особенный пони у сестры твоей мамы. Мама сказала, что пока она уехала, ты поживешь у нас.

— Но почему мама не сказала мне, что уезжает?

Туф задумался. Вопрос был неприятный, но Туф наше способ извернуться так, чтобы найти ответ, пусть даже и ложный.

— Скажи мне, Диззи, ты умеешь читать? – спросил он, молясь, чтобы та ответила «нет». Надежды Туфа оправдались – отрицательные покачивания головы немного успокоили его – теперь у него был ответ на вопрос.

Достав из седельной сумки бумагу, на которой было написано заключение специалиста для какого-то его пациента, он сел рядом, для важности немного нахохлившись, и начал, смотря в бумагу, читать выдуманный им на скорое копыто текст:

— Дорогая Деми и Туф! События идут слишком быстро, я не могу даже увидеть свою дочурку, мне надо срочно уехать. Пусть она пару недель поживет у вас – я ее вскорости заберу обратно. Не поймите меня неправильно — мне очень нужна ваша помощь, — произнес Туф и побыстрее убрал бумагу в сумку, — теперь видишь, что твоя мама прекрасно о тебе помнит?

— Да, мистер…

— Туф. Можно просто Туф, — кивнул жеребец и дополнил: «Впрочем, времени уже многовато, нам надо собираться. Что тебе надо взять с собой?»

— Это, — единорожка протянула маленького исцарапанного плюшевого медвежонка.

— И все?

Диззи усиленно закивала. Туф внутренне был даже рад этому – меньше раздолбанного хлама из этого места, недостойного по меркам Туфа даже зваться «жильем», пришлось бы тащить к себе в дом, хотя он уже был морально готов к такому исходу событий.

Впрочем, снаружи он остался неизменно понимающим и улыбающимся, как предписывал ему минуту назад психолог. Он ловил себя на том, что, может быть, он переигрывает, но, тем не менее, оставил пока все как есть – как минимум, он не вызвал у этой юной единорожки неприязни, что было уже неплохим само по себе. Зеленая пегаска выпорхнула в окно, сказав, что ключи на столе в прихожей, направляясь по своим делам, психолог тоже вышел из квартиры.

Туф посмотрел на юную кобылку и понял, что не зря в его седельной сумке затесалась достаточная пачка денег. Изначально он был готов, что кому-то наверняка стоило положить «на копыто», и надеялся провернуть небольшую аферу – взять на себя имущество юной пони, чтобы сдавать квартиру и немного, скажем так, субсидировать свои расходы на содержание нового лица в семье – одежду, школьную форму, учебники, тетрадки и перья еще никто не отменял, а на это уходило денег много. Каждая банка чернил стоила почти двадцать монет, например, а ее хватало от силы на месяц школы. При зарплате Туфа в шестьсот монет, которая в Понивилле была десятой по величине, а первые десять не сильно отличались от нее – самая высокая была шестьсот семьдесят, у градоначальницы, можно было сказать, что один новый член семьи стоил солидный кусок семейного бюджета.

Но… А что было иначе делать? Туфу лично эта маленькая единорожка была до фени – он и поехал-то только сюда ради того, чтобы Деми отдохнула от ужаса, прочтенного ей. Связанный одной стороной законом, другой стороной – своей женой, которая бы скорее сама лично пошла на мороз, чем пренебрегла делами своей сестры, Туф не мог сделать иного выбора, кроме как согласиться, не предъявляя никаких лишних требований.

Прием Диззи в семью значил только одно – для него это была лишняя статья расходов. А если в итоге эта малая останется неблагодарной? Если в ней взыграют отношения «мать-дочка» и она начнет убегать из дома? Им проблем с инстанцией «Службы семьи» не огрести до конца веков. Еще вот этого только не хватало.

Решения оптимального, удобного всем в данном случае не было – как не было и оптимального варианта смерти сестры Деми(«Прокляни ее Дискорд» — думал про эту погибшую пони Туф). Но все-таки хоть чуточку благородным быть стоило – и Туф взял ее и повел из дома.

Она шла рядом, покорными шагами меряя лестничные пролеты.

— Переночуем в отеле, а с утра поедем. Хорошо, Диффи?

— Меня зовут Диззи, — тихо ответила она, — А мама точно приедет?

— Точно, Диззи, спокойно. Я знаю твою маму уже давно, — сказал жеребец, подумав про себя, что он конченый дурак, — и знаешь, она честная и хорошая пони, она обязательно приедет.

Двое пони вышли из подъезда. Туф в последний раз обернулся посмотреть на ярко раскрашенный дом и почувствовал в первый раз в жизни, насколько сильно обертка может отличаться от наполнения.

Их путь к отелю «Симпл Лэй» лежал через центральную площадь. Расположенная при дворце Селестии, она была действительно огромной и великолепной. Туф неспроста подумал пройти именно так, хоть это был не самый короткий – он хотел взглянуть на дворец еще раз в его красе сияющих сводов, а, может быть, и записаться на ночную аудиенцию к Луне, чтобы попросить ее набросать в жену снова получше, чтобы хотя бы ночью она не была такой мрачной, как ей суждено быть днем из-за ее сестры.

Богатый город в вечерних лучах сгущал краски внутри себя, превращая золото в охру. Туф и его подопечная шли, преодолевая свой петляющий по узким улочкам маршрут, сложенный сотней указателей и периодическими расспросами прохожих, слонявшихся в тухнущем городе.

Уже придя на площадь, Туф почувствовал, насколько огромна эта квадратная территория – по сравнению с предратушной площадкой в Понивилле, она была воистину гигантская, как дракон рядом с его яйцом.

Но был один факт, который его очень сильно смутил: на площади была большая толпа, причем это не были разнузданные туристы, а это было действительно организованное скопление. Вверх воздвигнулись флаги и транспаранты, на которых было что-то написано. Туф вчитался, и его лицо перекосилось от ужаса. «Сталлионград не желает других С»; «Даешь Сталлионградскую аннексию»; «Сталлионград уже не будет прежним».

«Что за бредятина?» — подумал он, смотря на это. Ощутив каким-то задним чувством, что сейчас может произойти что-то страшное, он обернулся, чтобы увидеть, как банка из металла падает ему под ноги. Рядом с ним оказалось еще несколько зевак, и незавидная судьба грозила им всем.

Туф, не раздумывая, чуть только вспомнил свои студенческие годы, когда они митинговали за смену ректората, помнил, как их разгоняли и что можно было сделать, чтобы защититься. Он упал плашмя, прижав копыта к лицу и подмял под себя Диззи, чтобы ты вдыхала запах его вонючего брюха, но это было куда лучше, чем слезоточивый газ, который «забывали» разводить в эфирах, хотя так полагалась по инструкции, отчего толпы начинали кататься по полу в слезливом экстазе.

Почувствовав знакомые ощущения – жжение в глазах, першение во рту, начавшееся слезотечение, Туф понял, что все это неспроста.

— Дядя Туф, что вы делаете? Что происходит? – спросила его Диззи, напуганная внезапностью происходящего.

— Спасаю тебя, — буркнул Туф, — веди себя тихо и проблем не будет. Хорошо?

— Хорошо, дядя Туф, — пискнула единорожка и глубже зарылась в шерстку Туфа.

…
Когда Туф уже наконец смог раскрыть глаза, вдоволь проплакавшиеся за прошедшие пятнадцать минут, он обнаружил, что над ним зависло несколько фигур.

— А этого я помню, — заговорил знакомый жесткий голос, — он совершенно не уважает мое право быть кобылкой, но он здесь не при чем. Видите… Эм-м… Бампер маленького жеребенка из-под него? Он забрал ее несколько часов назад.

Туф приподнял глаза. Зеленая пегаска, та самая, которая еще недавно расписалась ему в бумагах. Еще коричневый мускулистый пони с черной гривой, в солнцезащитных очках и с массивным пирсингом в левом ухе.

— Точно не он? У него глазищи очень похожи. А ну-ка, подымите его, — сказал он, и несколько пони подняли его, а заодно и Диззи, на всякий случай.

— Я вам говорю, мистер Файн Лайн, что это даже близко не организатор, он вообще не при чем. Хоть и скот, — сказала пегаска и ехидно улыбнулась.

— М-да, ладно. Опусткайте на все стороны. Кто там у нас дальше похож на главного? Надо осмотреть всех, нам такое в Кантерлоте не надо. Где отряды погашения? Предоставить мне полные списки, кого они в участок оттащили, мне нужны протоколы допросов и прочей мишуры.

— Допросов не будет, политика… — начала пегаска.

— Да, я понял, офицерка, — отозвался пони. Слово «офицерка» разрезало слух Туфу: он в первый раз в жизни слышал, чтобы кому-то в чине обращались не в мужском роде.

Файн Лайн… Что-то это имя уже когда-то говорило Туфу, да и сам видок, достаточно эксцентричный для рядового Кантерлотчанина, был достаточно знакомый – но факт про то, как, когда и по какому поводу Туф удосужился его запомнить, пусть и мгновенным бликом, был на данный момент совершенно невыуживаем из памяти.

Впрочем, это не сильно волновало Туфа сейчас – едва почувствовав свободу и овеянный страхом, он взвалил Диззи себе на спину и быстрым-пребыстрым шагом едва ли не убежал с площади.

Только добравшись до отеля, уже будучи достаточно грязный, с непричесанной гривой, он сразу же дал метрдотелю пачку хрустящих купюр и сказал, что им нужен номер на сегодня на всю сумму плюс завтрак.

Увидев деньги, их сразу же сопроводили в номер I класса, где и оставили, отдав ключ. Часы еле-еле оттикали восемь вечера.

Туф, закрыв дверь, закатил глаза и осел на пол. Едва-едва он сумел подняться, он сразу же сбросил с себя седельные сумки и пошел в душ. Приятная прохладная вода смывала с него грязь и неврозность. Выйдя из душа, он посмотрел на испачканную шерстку Диззи, которая, судя по всему, пребывала в прострации, пытаясь понять, как можно было навести такую чистоту.

Туф дотронулся кончиком копыта до ее ушка, и все тело дрогнуло. Блестящие глаза Диззи повернулись на Туфа, и округлились – этот пони еще совсем недавно был грязным, а теперь выглядит совершенно чистым.

— Хочешь помыться? – предложил ей Туф.

— Хочу, — кивнула Диззи.

Туф занес ее в ванную, включил воду, отрегулировал так, чтобы она была слегка прохладной, и направил струю на единорожку. Смотря на воду, в которой была грязь, слизь и выпавшие от долгого прессования этой смесью кожи колтуны из гривы и волоски из шерстки, он осознал, что грязь была натуральным и естественным состоянием для этой единорожки, и принялся намыливать ее, телекинезом вспенивая мыло на ее коже.

Еще слой грязи упал вниз, и шерстка с гривой заметно поредели, но теперь от Диззи наконец-то перестало нести хлевом. «Уф-ф… Где же ты жила так-то?» — подумал Туф, скривив лицо.

Вытерев Диззи полотенцем, он поставил ее на пол и они вышли из ванной. Уложив ее на кровать, он увидел, в каком блаженстве зарделось лицо этой единорожки: ей была незнакома столь мягкая кровать и чистые, пахнущие морем простыни и одеяла.

— И мы здесь будем спать?

— Да, Диззи, здесь и будем. А ты как думала?

— Ну… Ой… Здесь все такое мягкое… Я никогда не думала, что такое может быть.

— Кантерлот – это дорогой город, он большой, в нем есть много чего и кого, — поджал губы Туф, — ты когда-нибудь была во дворце?

— Мама никогда не водила меня туда… Она говорила, мы слишком нищие для этого… — глаза Диззи подернулись слезой, — Я гуляла только во дворе и во дворе школы.

«Воспитание по-Кантерлотски, часть первая,» — Туф вспомнил, как он застукал свою жену, когда та читала журнал, а Итси, будучи шести месяцев от роду, плакала, непокормленна. Да, Деми неделю проходила с фингалом под глазом, отговариваясь от подруг тем, что поскользнулась на кухне – все-таки норов, доставший Туфу от отца, давал о себе знать, зато после этого больше никогда никаких казусов подобного тому не случалось – все всегда было готово и вычищено, и вообще дом стал воистину крепостью этой семьи. Тут же копыто отца не касалось этой единорожки, а мать-одиночка не способна в принципе воспитать здоровую личность – по крайней мере, так считал Туф, и ему даже стало немного жалко эту морально неполноценную.

Часы дотикали до половины десятого. Шерстка Диззи уже высохла, поэтому Туф решил сводить ее поужинать для начала, а затем отправить спать.

— Хочешь поесть? – предложил он ей.

— Хочу, — кивнула малая.

Пересчитав пачку купюр, сбереженных на подобные расходы, Туф, примерно зная цены этого места, пришел к выводу, что поход в местный ресторан не сильно разорит его. Поэтому он поднял Диззи с кровати, и они вышли из номера. Провернув ключик два раза с помощью магии, он вместе с единорожкой спустился на первый этаж и они оба заняли места за заботливо предложенным им столиком, расположившимся прямо у окна.

Пока официант принес меню, Туф уже успел осмотреть большой ресторанный зал, полный однотипных столиков, покрытых черными скатертями с белым ромбом сверху: ничего не изменилось с тех пор, как они с Деми спраздновали здесь свадьбу и первую брачную ночь. Туф также надеялся, что расценки не поменялись, хотя он совершенно не следил за экономическим состоянием своей страны.

Через пять минут наконец двое меню в кожаных переплетах, противно пахнущих лигнином, уложились перед ними за стол. Ламинированные страницы приятно хрустели под копытами, и не было никакого желания переворачивать их телекинезом. Туф уже знал, что он себе закажет – салат из шпината и чернослива, тыквенный супчик с карри и рис, пареный с авокадо и морковью. Но вот с Диззи была большая проблема: он не знал состояние ее желудка, ее аллергии и прочие факторы, по которым взрослые пони выбирают себе еду, а обилие сладостей в меню заставило Туфа отказаться от идеи предоставить выбор блюда самой единорожке.

В конце списка располагался листок-вкладыш, на котором было написано: «Детское меню». Изучив его, Туф пришел к выводу, что оттуда можно было найти диетические в полной мере блюда, но… Стоило ли мучать жеребенка запахами своей еды, да и это могло показаться нетактичным, что он себе назаказал на тридцать монет, а ей, в лучшем случае, на шесть с половиной. Нет, в этой ситуации надо было искать компромисс, и Туф все-таки отыскал его после недолгих размышлений.

— Диззи, я тебе вот что предлагаю взять – давай ты возьмешь овощной суп, рис с авокадо и на десерт я тебе закажу большой брауни со сливочным мороженым и сгущеным молоком, пойдет? – спросил Туф.

— Хорошо, дядя Туф, — подозрительно легко согласилась та, но Туф отмахнулся от мысли, что она это есть не будет. В конце концов, пришло время начинать проявлять к ней и воспитательные меры: не будет – значит, в помойку, но другого тоже ничего Туф по второму кругу брать не будет. Так что или еда, или голод. И не забыть заставить съесть хотя бы все первое, а десерт попросить отдельно, когда юная леди соизволит поглотить основной рацион. Одним сладким питаться вредно хотя бы для зубов – уж стоматолог-то не понаслышке знал это, леча вопящих и упирающихся жеребят от кариеса и всевозможных пародонтитов, которые были весьма распространены только у двух категорий населения: рабочих на кондитерских и металлургических фабриках и юных избалованных своими же родителями жеребят.

«Интересно, они не понимают, до чего доводят своих же детей своими же копытами?» — подумал Туф, взирая на сжавшуюся и мельком поглядывающую в окно Диззи.

— Вы уже готовы заказать, сэр? – обратился к нему учтивый голос, ставя на стол графин с ледяной водой, сверху которой плавала достаточно крупная долька лимона.

— Да, — ответил единорог и перечислил все, что хотел, не забыв и про заказ Диззи. Официант-земнопони, искусно двигая головой, записал все в карманную книжечку и быстро удалился, не задавая лишних вопросом.

— Диззи, ты мне вот что скажи: как вы жили-то с мамой? – в предвкушении скуки от ожидания еды, спросил Туф у жеребенка.

— Мы… Мы с мамой жили хорошо, дружно. У меня кроме нее и мистера Пфискерса друзей не было.

— Мистера Пфискерса?

— Да, этой мой друг-медведь, — улыбнулась Диззи, — он, кстати, говорит, что ему хорошо в вашей сумке.

Тут Туф как раз-таки и вспомнил про набитого плюшем поцарапанного зверя с глазами-пуговками, который сейчас лежал сбоку стола в его седельной сумке.

— А еще что? Ну… Что мама делала обычно?

— Мама очень много пропадала на работе, — немного нахмурилась Диззи, — я раньше, когда была совсем маленькой, сильно болела: мне было очень жарко и постоянно тошнило, а потом было очень холодно и сильно хотелось пить постоянно, а потом… Э-э… У меня распухла нога и ее пришлось резать. А зачем одни пони режут других пони? Я вот не понимаю: у меня как болело до того, как меня резали, так и после болело, а потом вдруг само прошло. А мама пропадала на работе, чтобы за докторов платить.

— А тебя водили к врачам? – спросил Туф.

— Врачам… Э-э…

— Докторам, — поправился стоматолог.

— Ну да. Мама мне часто говорила, что у меня… Э-э… мо-но-нук-иос, — кивнула Диззи, — а что это такое, я даже не знаю. Наверное, что-то очень нехорошее, потому что меня постоянно тыкали какой-то тонкой блестящей палочкой, а сверху нее лилось что-то красное. Что это такое?

— Это называется «анализ крови», Диззи, — сказал Туф и задумался. Мононуклеоз. Но мононуклеоз, Дискорд его тяни, это острое инфекционное заболевание, и брауни из амоксициллина вперемешку с клавулановой кислотой вызвало бы сыпь и резкое погашение вируса. А другое, что она рассказывала… Распухшая нога, которую сразу отправили под нож – это, простите, тянет на карциному, а холод и жажда – это вообще оппортунизм на носоглотке чистой воды, у здоровых пони эта форма назофарингита с гипотермией вообще не возникает. Очень нехорошее подозрение закралось в голову Туфа, но тот решил отложить свои поспешные выводы и послушать, о чем говорит жеребенок, дальше.

— Дядя Туф, а что сверху той трубки лилось? Анализ или крова? – спросила Диззи, пытаясь сформировать именительный падеж от слова «крови», по-видимому, путая ее с «коровой».

— Это называется «кровь», она постоянно внутри тебя. Да, внутри тебя много-много жидкости, но пытаться выпускать не советую: будет очень больно и тебе станет очень-очень плохо.

— А-а… Вот что такое. А еще по пятницам мама часто приносила мне кексы. Кексы были вкусные, но мама приносила очень мало – два или три кексика, а больше не могла – денег не было. Еще мама часто плакала, потому что не могла найти хорошую работу. А друзей у меня не было потому, что в детском саду, куда я ходила, все обзывались.

— А как они тебя обзывали?

— Нищенкой, — слеза прокатилась по щеке Диззи, — но я не нищенка, так говорила воспитательница. Она постоянно ругала тех, кто обзывался, и говорила, что по деньгам пони не судят, но меня все равно обзывали, не хотели играть и постоянно швыряли или прятали мистера Пфискерса, который жаловался мне, что его хотят порвать. Почему они так делали, дядя Туф, может, вы знаете?

— Потому что дураки еще, маленькие очень. А в доме постоянно такой… Беспорядок был?

— Мама очень уставшая приходила с работы, она не могла ничего уже делать, а в воскресенье говорила, что ей нужен отдых. Я бы помогла ей, но она запрещала мне что-либо делать, говорила, что я больная и не должна ничего убирать, что она сама сделает это.

— И не делала?

Диззи помотала головой. «Пожалуйста, не ругайте мою маму. Она хорошая,» — пролепетала она одними губами, и на лице ее можно было прочесть то же самое.

Туф немного поджал губы и раскрыл глаза пошире, наклонив голову в жесте понимания. «Я не буду никого ругать,» — тихо сказал он, чем вызвал странную реакцию у юной Диззи: она вначале едва ли не расплакалась, а затем встала, подошла и обняла Туфа. Хоть в голове у того и крутилась навязчивая мысль о ВИЧ у этой юной пони, отказаться от объятий он не мог – сейчас ей это было просто необходимо.

«Я друг твоей маме и тебе, я пришел помочь,» — сказал он, оценивая свои слова. Не найдя в них ничего такого, за что ему был герр фон Химмель бы прописал «штрафную касторку», он остался доволен исходом этого разговора.

Наконец, принесли еду. Отлепив от себя засыпающую Диззи, Туф принялся поглощать еду, и она, впрочем, тоже, с аппетитом, достойным спортспони после тренировки, уплела суп, рис и брауни, запив все водой и откинувшись на спинку дивана. К тому моменту, как Туф только-только закончил суп, она съела все и уже дремала, свернувшись калачиком.

Прикончив остатки своей трапезы, Туф посмотрел в окно. Часы на стене пробили десять, и ночной мир под руководством принцессы Луны заиграл своими, особенными красками: блестящие серебряные струйки в лужах и металлические блики на листьях деревьев придавали скверику, на который и был направлен вид из окон, особенный вид, полный интриги и тихого блаженства ночных улиц.

Вдруг рядом послышался знакомый голос. Это был снова тот пони в черных очках, Файн Лайн, который тогда перехватил его на площади вместе со своей хартией имени слезоточивого газа. Туф сразу же узнал его и решил немного отомстить ему за недавнее унижение и плач, пусть даже и не вызванный им прямо.

Двое пони сидели с разных сторон – один этот, в очках, другой же был в толстовке и черной вязаной шапочке, которую он не снимал, хотя это было прописано в негласных правилах приличия. Они о чем-то разговаривали, но Туфу очень сильно ударило по ушам слово «Любимый», донесшееся оттуда. Сразу стало ясно, что это далеко не деловые партнеры, а партнеры в более узком смысле этого слова.

Встав со своего места и захватив купюру в пять монет ценностью, Туф славировал к барной стойке и заказал две пачки «Шотклона». Взяв их, он медленно поплыл к столику двух вальяжных гомосексуалистов и, едва добравшись до него, поставил пачку на стол.

— Лидер оппозиции просит вас набить этим рот до отказа и больше никогда и никого не называть лидером оппозиции, — сказал Туф, но вдруг заметил, что второй пони прячет смех. Сощурив глаза, Туф стал наблюдать. Ничего вроде не происходило, разве что мсье Файн Лайн содрал верхний слой целлофана с пачки и теперь она висела перед ним.

— Ладно, судя по всему… Ах вы… — перехватило дыхание у Туфа, когда тот увидел, что делал этот пони – он просто синхронно двигал козырек пачки вверх-вниз, имитируя его речь, — ладно, мистер. Хорошая подколка. Жаль, что уровня детского сада. А еще лидер оппозиции просил вам передать, чтобы вы аккуратны были ночью. Говорят, рога часто ломаются внутри задниц.

Довольным тем, что он так резко высказался в лицо своему обидчику, Туф вернулся за столик. Спокойно пропустив пару кружек холодной слегка кислой воды, он обдумал план на завтра. План был достаточно прост на словах, но сколько времени потребовалось бы для его исполнения – один только Дискорд(да и то вряд ли) мог знать, ведь Туф задумал забрать документы из садика, а заодно и сходить в ту больницу, где лечили Диззи, и узнать, что же это такой за мононуклеоз, при котором распухают ноги и который длится уже пять лет.

Попросив чек и вложив в него пару купюр, накинув на себя седельные сумки, он положил на себя же юную единорожку и пошел по направлению к лифтам.

Нажав на кнопку, он задумался. В этот момент к нему сзади подошел тот самый пони в черных очках, которые теперь были отодвинуты на лоб и под которыми стали видны красные, уставшие глаза.

— Сэр, я все понимаю, но… Пожалуйста, в следующий раз помягче. Поймите меня верно, все мы пони, я тоже могу ошибаться, но в свете последних событий на политической арене уже каждый бред кажется явью. Не стоило вам так шутить в присутствии моего… Аманта, скажем так. Он очень чувствительный – недавно совсем сделал камин-аут, если вы понимаете, о чем я. Впрочем, и вас я помню, за три часа не забудешь. Уж простите за все эти слезы, что вы пролили – нам нельзя допускать всех этих «аннексий», у нас и так страна еле реабилитируется после Тирека, а тут еще и все эти попытки отделения… Эх, было бы это лет триста назад, безо всяких «стопроцентных толерантностей», было бы проще. Признали сепаратистами – и пошли морды бить. Так что… Мои извинения приняты, я надеюсь? Мир? – пони протянул копыто.

— Мир, — ответил Туф, докоснувшись своим копытом до его, — только представьтесь. Запомню хоть вас тогда.

— Файн Лайн, министр внутренних дел, и хватит на сегодня шуточек про крупы, — сразу же сказал он, заметив искорку смешинки на лице Туфа, — а вы кто?

— Туф Шейп, экс-лидер оппозиции, отныне и навсегда простой стоматолог, — сказал единорог, — а что за проблемы-то? По-моему, вот у моей маленькой протеже проблемы, их без ножа и шприца не решить, а разве есть в политике проблемы, которые нельзя решить усиленным трепом?

— Есть и такие, — кивнул Файн, — и если вы хотите об этом поговорить, я могу завтра встретиться здесь с вами. Хотите?

— Ну если только вечером и если мы здесь останемся, — сказал Туф.

— А вы куда-то торопитесь? – спросил его Файн.

— Я вообще-то из Понивилля, — кивнул стоматолог, — и хотелось бы домой поехать уже завтра, а не то никаких денег не хватит.

 — Понивилль – это хорошо. Оставьте адресок, мне скоро на аудиенцию к принцессе Твайлайт и потом целый день там слоняться, хоть собеседник будет. Не смотрите на меня так – да, я министр, и мне тоже бывает скучно, — улыбнулся Файн.

— Солнечная, сорок два, — бросил фразу Туф, и в этот момент подъехал лифт. Уже заходя в него, он продолжил: «И да, передайте вашему любимому, что я подразумевал исключительно его… Переднеприводность, что ли»

— Да уж… Скорее четыре-на-четыре, — усмехнулся Файн, и, нацепив очки на переносицу, пошел обратно в зал, пока лифт медленно удалялся на свой этаж.