Впервые увидев её/The First Time You See Her
Глава вторая: Редут, много веков назад (Кале)
Заметки к главе:
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
— Бродский, «Письма римскому другу»
Давным-давно, много лет назад, в возвышающейся над морем крепости со множеством дверей жила-была маленькая зелёная пони по имени Кале.
Имя и расцветка у неё были общие с этим холодостойким листовым овощем, который земледельцы в близлежащей долине выращивали очень ранней весной, когда никакая другая рассада не взошла бы. Растение кале было вполне способно прокормить плохо подготовившуюся семью в эту особенно голодную пору, а пони Кале довольно-таки сходным образом с детства демонстрировала талант выкармливать тех, кого выкормить трудно. От брошенных птенцов до страдающих животом котят – ни одно живое существо не вышло из копыт Кале голодным. Кого она не сможет накормить, хвалилась эта пони, те не хотят есть.
И таковы были способности Кале ко вскармливанию, что в конце концов она привлекла к себе внимание Сестринства песни, скрытного ордена кобылиц, живших в старой крепости на утёсе над Редутом, её родным посёлком. Сестринство было очень заинтересовано в том, чтобы отыскивать самых лучших специалисток по уходу изо всех имевшихся в Редуте и вбирать их в свои ряды. Это было потому, что в сердце крепости на утёсе был секрет, и этим секретом был младенец, и этим младенцем была скрытая принцесса-аликорн Любви, вечно юная Ми Аморе, которую нужно было хранить в безопасности от окружающего мира. Не растущая и не стареющая принцесса-богиня жила взаперти в часовне с высоким потолком, размещавшейся в центре крепости, и сестринство обеспечивало её всем потребным. Целые поколения сестёр посвятили свои жизни тому, чтобы ухаживать за аликорном-младенцем и изолировать её от мира вокруг.
Потому что... ведь мир вокруг – это же такое пугающее место, правда? Вот, например, грифоны. Нельзя сказать, чтобы они были полностью плохим народом. Сестринство даже время от времени вело дела с женатой парой странствующих торговцев этой расы. Благодаря опыту их народа с перековыванием туда-сюда мечей на орала и обратно на мечи у них были кое-какие способности к работе с металлом, и если требовалось залатать прохудившуюся кастрюлю, то эти двое были попросту незаменимы. Однако из-за того, что Небесные королевства на дальнем востоке постоянно бряцали оружием, иногда казалось, что до полномасштабного вооружённого конфликта с Эквестрией – всего одно резкое слово. Впрочем, совсем не факт, что пони и сами-то лучше: взять ту же междоусобную войну, которую вели между собой немногие остававшиеся аликорны в Срединных землях и которая не так уж давно охватила всё небо. Вдобавок ко всему на юге поднималась новая угроза в виде умеющих изменять облик злобных насекомообразных фэй под предводительством тёмной королевы ши. Эти существа буквально пожирали любовь пони друг к другу, поглощали её, чтобы удовлетворить свои ненасытные аппетиты (это не могло не тревожить сестринство в высшей степени, с учётом природы жеребёнка у них под защитой).
А самое главное – было ещё далёкое воющее эхо черноты, глубоко погребённое в памяти всех пони Редута. Они больше не знали, как его зовут, но знали его силуэт и голодные зелёные глаза. Они называли его «Сомбра» – «Тень». Вот ему в первую очередь нельзя было узнать о том, что принцесса-богиня всё ещё жива, но сёстры уже даже не знали почему.
Никаких сомнений не было. Был мир, и была принцесса-богиня, и они не должны были пересечься. Лишь сёстры будут видеть скрытую принцессу или касаться её, и она не будет знать никакого мира, кроме своей часовни. На сёстрах лежала важная задача, и они призывали в свои ряды только лучших. А Кале была одной из лучших.
И вот так вышло, что Кале приняла обеты и стала сестрой Кале. С учётом природы её таланта и её репутации было несомненно, что Кале назначат в кормящий клир скрытой принцессы, но такая предопределённость роли ни в коей мере не гасила её энтузиазм. Кале годами изучала писания и тренировалась в священных движениях, которые потребуются от неё в тот день, когда она впервые будет кормить принцессу-богиню. Каждый день она репетировала, как будет подогревать и пробовать благословенное овечье молоко – единственную пищу, которая требовалась или когда-либо потребуется принцессе-богине, – и наполнять крошечный священный рожок для питья. Она выучилась, как ей следовало наклонять рожок, чтобы наполнить вязаную соску на конце, но не закапать при этом священного младенца. Кале повторяла эти движения до тех пор, пока они не оказались выжжены в её мышечной памяти, пока ей не стали целыми ночами сниться эти медленные, осторожные жесты ртом, хвостом и копытами. И каждое утро она просыпалась в возбуждении и молилась о том, чтобы скорее пришёл тот день, когда она сможет взглянуть на скрытую принцессу своими собственными глазами.
Когда сестра Кале впервые увидела принцессу-богиню Ми Аморе, то совершила ужасную ошибку. Как и многие ошибки, эта началась с неспокойного ума в сочетании с самыми лучшими побуждениями. Вот как всё было: после многих лет учёбы, тренировок и медитаций сестру Кале наконец-то сочли готовой принять рожок и совершить её первое кормление. Никогда ещё этот священный долг не был доверен такой молодой пони, и тот день, в который сестра Кале услышала эту новость, был самым счастливым в её жизни. Но самый счастливый день вскоре перерос в самую длинную и тревожную ночь. Кормить голодных было делом жизни Кале, и у неё сложилась репутация, которую нужно было поддержать. Но дело осложняло то, что Кале ещё никогда не была в часовне принцессы-богини и не видела крошечного жеребёнка в сердце крепости.
Сестра Кале лежала без сна, уставившись широко раскрытыми, неморгающими глазами в потолок своей крошечной кельи. Вдруг утром что-то пойдёт наперекосяк? Вдруг там где-то неровно уложен ковёр, и она о него споткнётся? Вдруг там ступенька в неожиданном месте? А вдруг она будет так поражена идеальной и неизменной красотой скрытой принцессы, что будет просто стоять и таращиться, пока пони-нибудь ещё не вмешается и не закончит работу за неё? Со стыда можно будет сгореть, особенно ей.
И до поздней ночи она лежала в темноте и переживала. Чем больше она об этом думала, тем больше ей казалось, что всё это нечестно. Почему её первый опыт в уходе за принцессой-богиней должен проходить на полном виду у внутреннего круга сестринства? Неужели нельзя устроить... что-то вроде тренировочной попытки? Не будет же вреда в том, чтобы тайно снять печать со двери часовни на несколько часов пораньше и осмотреться. Со стороны её вышестоящих было совершенно неразумно ожидать от неё совершенства, не дав ей ознакомиться с задачей поближе.
Как птица, запертая в стеклянной комнате, эта мысль билась о стены её разума, пока не стала невыносимой. Тихо, словно призрак, сестра Кале соскользнула с койки, вышла из кельи и прокралась через монастырский сумрак в покои ключаря. Ловкими губами Кале быстро стащила ключи от Святая святых крепости у сестры-ключаря, которая блаженно похрапывала, навалившись на стол, и, без сомнения, видела многие сладкие сны о запирании и отпирании. Мысленно попросив прощения за это святотатство, Кале пробралась к часовне скрытой принцессы ради быстрой и (в её мыслях) вполне оправданной репетиции перед тем, как настанет самый важный день в её жизни.
На часовне скрытой принцессы лежали тусклые полуночные цвета, когда сестра Кале отперла дверь и заглянула вовнутрь, и она едва не лишилась чувств от красоты помещения. Тянущиеся к потолку витражные окна в стенах из бурого камня представляли собой чудесное зрелище, даже когда их не подсвечивало солнце. Большинство из них были розовыми и изображали принцессу-богиню во множестве различных спящих поз, а большое центральное окно посреди выгнутой стены было в основном голубым и содержало картину незнакомого устремлённого к небу кристального шпиля, возвышающегося над покатыми зелёными холмами. Незажжённые медные канделябры со свечами из белейшего воска стояли на плитах пола из искрящегося гранита, а густо-багровая бархатная ковровая дорожка вела через несколько низких ступенек к центральной детали комнаты – священной золотой колыбельке Ми Аморе, принцессы-богини Редута.
Затаив дыхание, мечась взглядом от одного чуда к другому, сестра Кале вступила в часовню, оставив дверь за собой слегка приоткрытой. Она совсем не помнила про рожок, когда поднималась по ступеням к кроватке принцессы-богини, неслышно ступая по мягкому ковру. Сестра Кале взглянула на спящего младенца и судорожно вдохнула, впервые видя перед собой объект её многолетнего изучения и поклонения.
Принцесса-богиня была розовой, нежного цвета лепестков розы, и её шёрстка была по-младенчески пушистой и практически умоляла, чтобы её трогали, гладили, умилялись ей. Грива принцессы была настоящей радугой из тускло-розового, фиолетового и золотого, от которой захватывало дух, и её длинные шелковистые пряди были идеально разложены по атласу подушки. Крошечная грудка вздымалась и опадала во сне, и каждый вдох был быстрым и жизненно важным, как у птенца. Это был самый прекрасный младенец изо всех, что Кале видела, – самый прекрасный изо всех, что Кале могла представить.
А ещё этот жеребёнок был не таким. Изящные крылышки с розовым оперением бесцельно подрагивали вразнобой, пока Ми Аморе снились сны о полётах, которые ей никогда не суждено было испытать, а выпирающий изо лба маленький твёрдый рог молочно поблескивал в просочившемся сквозь высокие окна лунном свете. Сестра Кале никогда в жизни не видела у пони ни крыльев, ни рога, а уж тем более – и того и другого сразу. Единороги жили в своём замковом поселении на горе Кантерлот, а пегасы обитали в огромном сияюще-белом облачном городе. И хотя в ясные дни сестра Кале могла кое-как различить их оба с самых высоких из утёсов, окружающих Редут, они были всё равно что образами из сна, картинами иного мира. Лежавшая же перед ней кобылка была, совсем напротив, явью, глубоко и неоспоримо. Присутствие Ми Аморе будто бы изгибало вселенную вокруг неё, и, уже просто пытаясь осмыслить сам факт присутствия перед ней спящей богини, сестра Кале обнаружила, что её мысли буксуют, словно на рыхлой щебёнке.
Кале была настолько ошарашена, что совсем забыла про рожок с овечьим молоком, висевший у неё на шее. Забывшись от восторга, она слишком сильно наклонилась вперёд, и несколько капель молока сорвались с рожка и с тихим звуком упали на носик Ми Аморе.
Фиолетовые глаза кобылки приоткрылись, и она улыбнулась увиденному дружелюбному лицу. Это ударило сестру Кале в самое сердце. В одно мгновение она осознала свою вину, поняла, что украла и ослушалась приказов, чтобы быть там в этот момент, чтобы ей улыбнулся невинный младенец, неспособный понять, что Кале совершала грех уже тем, что просто стояла там и дрожала как лист.
И вот тут-то и была совершена ошибка. Если бы Кале просто проследовала ритуалу кормления от первого касания до финальной отрыжки, то, вполне возможно, принцесса-богиня заснула бы обратно и жизнь в Аббатстве песни продолжалась бы дальше, как шла уже много поколений. Но вместо этого Кале резко отпрянула, в результате чего маленькая Ми Аморе проследила за ней взглядом...
...посмотрела на дверь и увидела лежащий за ней коридор.
С нарастающим ужасом Кале поняла, что в своём изумлении она по халатности опустила один ключевой шаг, когда входила в часовню. В маленькой нише сразу справа перед входом была большая узорная ширма, и, согласно ритуалу, перед тем как открывать дверь, ширму следовало развернуть и поставить за ней, чтобы полностью скрыть внешний мир от глаз принцессы-богини. Кале забыла об этом, потому что установка ширмы была работой младших послушниц – куда ниже её положения полноправной сестры ордена и почтенного нового члена кормящего клира. В результате этого упущения сестры Кале ведущий к часовне коридор оказался полностью виден от священной колыбельки.
Впервые в жизни принцесса-богиня Редута увидела, что есть мир и за пределами её комнатки.
Её глаза засияли. Она потянулась крошечными розовыми копытцами к внешнему миру, как будто могла его схватить. Если не считать вечно сменяющихся пополнений сестёр, этот коридор был первым чем-то по-настоящему новым, увиденным Ми Аморе за более чем столетие жизни.
У сестры Кале ухнуло в животе. Спотыкающимся галопом она вылетела из часовни и заперла за собой дверь, горько плача из-за того, как велик был её грех. Она решила, что признается, признается во всём матери-настоятельнице перед утренним обрядом кормления. Без сомнения, её снимут с престижного поста и переведут в судомойки или ещё во что-нибудь похуже, и ничего другого она не заслуживала. Только эта решимость и давала Кале хоть какое-то утешение, и, цепляясь за неё, она подсунула украденный ключ обратно в ключарную, вернулась к себе в келью и забылась беспокойным сном.
Рассвет в то утро был воинственно-красным, а Аббатство песни было наполнено непрекращающимся плачем. Сестра Кале, у которой внутри всё сжалось от страха, поднялась с койки и поспешила на стихийное собрание ордена, организовавшееся в продуваемой сквозняками общей комнате в середине крепости. Ни одна пони не улыбалась. Все они до единой выглядели, как будто перед ними маячил конец света.
Принцесса-богиня Редута, маленькая Ми Аморе, подросла за ночь. Пусть она по-прежнему оставалась беспомощным младенцем, но после многих лет идеальной неизменности она стала выглядеть на несколько месяцев старше за несколько же часов. Никакого сомнения не было: происходило немыслимое. Скрытая принцесса росла.
Её плач, объяснила сестра Холлибранч, приоресса лекарей аббатства, вызван, скорее всего, тремя факторами. Во-первых, у кобылки, по-видимому, режутся зубы. (Несколько сестёр слабого сложения упали в обморок на этих словах.) Во-вторых, она, вероятно, до той или иной степени испытывает боли роста в конечностях. В-третьих... а в-третьих, ей хочется есть. Нервно расхаживая перед собранием, сестра Холлибранч пояснила, что внезапный резкий рост аликорна вызвал серию вспышек магии в остававшихся до того неактивными единорожьем роге и пегасьих крыльях, и от одного только этого кобылка стала сжигать пищевую энергию так быстро, что сёстрам будет затруднительно поспевать с кормлением.
Последовал ворох вопросов. Это конец сестринства? Неужели это конец всего? Что это означает для аббатства? Для Редута? Почему здесь? Почему сейчас? Почему с нами? А посреди всей этой суматохи стояла сестра Кале, которая ничего не могла сказать по первым четырём вопросам, но зато хорошо представляла себе ответы на последние три.
Заговорить в этот момент, перед всем составом сестринства, было самым трудным изо всего, что Кале сделала за свою молодую жизнь. Когда смысл её слов стал ясен, комната застыла в абсолютном молчании.
Пони в целом, а пони земли в особенности, – народ прагматичный и прощающий. Когда первоначальная паника спала до мрачной серьёзности, типичной для любой группы, основания которой были так ужасающе потрясены, никакого реального возмездия Кале за её невероятное непослушание не последовало. Ворчание, конечно, было, как и косые взгляды временами, но сёстры, как правило, посвящали свои силы пониманию, а не склокам.
С этой целью они глубоко погрузились в обширные архивы Редута и добыли оттуда несколько объёмистых крошащихся свитков, которые наверняка были бы книгами, если бы переплёты были уже изобретены к тому времени, как их написали; и со временем, после продолжительного их изучения, сёстры сумели наконец-то понять причины, стоящие за их священными ритуалами. Аликорны, гласили древние свитки, похожи на драконов. Они растут не так, как обычные пони – автоматически, с прошествием времени. Подобно тому как драконы взрослеют, только накапливая богатства, так и аликорны взрослеют, только узнавая о мире и своём влиянии в нём. То немногое, что Ми Аморе успела разглядеть в аббатстве за пределами её часовни-спальни, дало ей понять, насколько могут понять младенцы, что мир куда больше, чем она представляла. В ответ её тельце стало готовиться к тому, чтобы она смогла занять полагающееся ей место в этом мире.
Эти сведения принесли сестринству облегчение. Никакого конца света – их совершенная и неизменная принцесса сможет и дальше оставаться ровно такой. Всё, что для этого требовалось – следовать ритуалам, не допуская абсолютно никаких отклонений. Процедуры были пересмотрены. В них добавили страховочные меры. Сестру-ключаря мягко и вежливо спровадили на покой, и её место заняла суровая молодая кобылица, которую звали Айронклэд, и строгость, с которой она управляла дверями крепости, полностью соответствовала её имени[1]. И постепенно жизнь в Аббатстве песни вернулась к чему-то напоминающему норму.
Если только не считать плача.
Ми Аморе никогда не была капризным ребёнком. Совсем наоборот, она была почти сверхъестественно спокойной – спала по ночам, бодрствовала днём, – и ухаживать за ней было по всем меркам одно удовольствие. Всё это изменилось с оплошностью сестры Кале. Теперь кобылке было мало тихо сидеть на копытах у нянек, она начала ёрзать и вертеться. Она пиналась, лягалась и стонала, вечно беспокойная и чем-то недовольная. А по ночам звуки её плача вторгались в сладкие сны всей паствы.
Дело уже не может быть в режущихся зубах, объявила сестра Холлибранч. И в болях роста тоже. Младенчику просто хочется есть, а рацион из овечьего молока неспособен насытить её. И сестра Кале, лёжа у себя в келье, прижав подушку к ушам, чтобы заглушить плач, ответственность за который лежала на ней и на ней одной, поняла, что знает, что должна сделать.
Талант Кале состоял в том, чтобы кормить тех, кого накормить трудно. Она найдёт способ успокоить младенца. Так будет правильно. Так будет справедливо.
Следующим же утром, пока сёстры вяло занимались утренними трудами после очередной бессонной ночи, Кале попросила освобождения от её обычного послушания по кормлению, и оно ей было нехотя дано. И тогда она погрузилась в кулинарные изыскания, чтобы изобрести то, что утолит ненасытный голод принцессы-богини.
Она начала с благословенного овечьего молока, которое всегда удовлетворяло её подопечную в прошлом. Тщательно отделив сливки от обрата и добавив мёда для питательности, Кале в конце концов сумела произвести густой напиток цвета бледного золота. Ми Аморе жадно его поглотила, но ночью плач возобновился.
Набравшись решимости, Кале пошла против канона и принялась экспериментально добавлять в рацион принцессы-богини еретическую твёрдую пищу. Бататовое пюре. Манную кашку. Тёртую морковь. Изюмный концентрат. Сёстры постарше неодобрительно цокали языками и качали головами от откровенно нечистых попыток Кале. Некоторые даже высказывали предположение о том, что знакомить принцессу-богиню с разнообразной новой пищей было равносильно тому, чтобы дать ей увидеть ещё больше окружающего мира, и, таким образом, ухудшало проблему, вместо того чтобы решать её. Кале это неодобрение не останавливало. Она была полна решимости исправить свою ошибку, и, кроме того, ей нужно было поддерживать репутацию. И список её неудач рос. Яблочное пюре. Толчёные варёные бобы. Пюре из дорогущих импортных бананов. Когда Кале отчаялась ещё сильнее, то даже кусочки сливочного сыра. Ми Аморе ела всё, что предложат, но её довольство всякий раз было недолгим, и каждую ночь голодный младенческий плач звенел у Кале в ушах.
По прошествии месяца Кале почувствовала, что её решимость начинает ускользать. Через два месяца её грива достигла состояния постоянной нервной взъерошенности, а через три Кале нельзя было увидеть без мешков под глазами и ярко выраженного лицевого тика. Совершенно всем пони в Аббатстве песни было очевидно, что она уже не знает, что делать.
Вот так и получилось, что однажды молодая сестра, задыхаясь, излагала свои горести грифонам-торговцам, подробно перечисляя все перепробованные ею подходы в войне с голодом, которую вела в одиночку. Список содержал уже более двухсот пунктов, но он намертво застрял у неё в мозгу в результате того, что она снова и снова повторяла его каждой встречной пони.
— ...а вчера тапиоку! — крикнула сестра Кале и раскинула передние ноги так широко, что стукнула по сковородкам, вывешенным перед маленькой повозкой со скобяным товаром. — Не знаю, известно ли вам, но тапиока ядовита, если её не приготовить как следует, так что я проследила за тем, чтобы точно приготовить её как следует, и я так больше не могу, Аурик! Я всё перепробовала!
Выпалив эту тираду, Кале тяжело дышала через раздутые ноздри. Её грудь высоко вздымалась. Грифон, огромный серый кочет с выдающейся нижней частью клюва и пронзительными жёлтыми глазами, смотрел на пони, склонив голову. Его зрачки сжимались и расширялись в совершенно чужеродной манере.
Аурик щёлкнул клювом и испустил хмыканье откуда-то глубоко из зоба. Потом отвернулся и, не сказав ни слова, ушёл вовнутрь повозки, откуда со временем вернулся с едко пахнущим свёртком из обесцвеченного папируса. Когда грифон ловко развернул упаковку когтями и внутри обнаружилось что-то розовато-красное и густо покрытое специями, у сестры Кале заслезились глаза. Содержимое свёртка было цвета маринованного имбирного корня, но по запаху совершенно не напоминало имбирь. Если честно, оно пахло непохоже ни на что из того, что Кале нюхала в жизни, и она возблагодарила за это свою удачу.
— Если вы не пробовали это, — сказал Аурик, протягивая ей свёрток одной лапой, — то пробовали не всё.
Заглянув вовнутрь свёртка, сестра Кале поморщилась. Едкий запах не рассеялся, и Кале сомневалась, что он рассеется хоть когда-нибудь.
— Что... что это такое?
Аурик произнёс слово, прозвучавшее, как ещё один булькающий смешок. Кале попросила его повторить.
— Гравлакс, — сказал Аурик. — Могильная рыба.
— Р... рыба? — переспросила Кале, от неожиданности отшагнув назад. Её челюсть дрожала.
Сестра Кале не чуждалась непослушания и отступлений от канона, а временами – так и попросту ереси, но это было нечто совсем другое. Это было чистое, неприкрытое святотатство. Рыба – еда для кошек, выдр, хорьков. Не для пони. Только не для пони.
И всё же...
И всё же, если это может остановить плач?..
Аурик усмехнулся отвращению сестры Кале – оно, надо полагать, было явно написано у неё на лице.
— Не просто рыба, — сказал он. — Могильная рыба. Закопанная в песке выше линии прилива на несколько недель. Она от этого ферментируется, как перебраживают ваши вина или сидр. Так она сохранится на время долгих странствий вглубь суши.
Он снова усмехнулся.
— Даже вредители воротят от неё нос. Но это полезная пища, особенно для цыпок, или жеребят, или как вы называете своих детей. В мясе есть сила. Когда вы едите растение, то едите только это растение. А когда едите животное, то едите все растения, которое оно съело. Всяко очень эффективно.
— Пахнет укропом, — сказала Кале, у которой от вони по-прежнему захватывало дыхание. — И горчицей. Крепкой.
Аурик пожал плечами.
— Это забивает вкус. Так, наверное, можно делать вид про себя, что ешь не тухлую рыбу.
Кале снова поморщилась. Это не еда. Это история-страшилка, завёрнутая в белую бумагу. Никому из пони не следовало это есть. Она не была уверена, что и грифонам-то следует. Но... Строго говоря, Аурик был прав. Этого она ещё не пробовала. Она потрясла головой.
— Вы кормите этим своих детей? Как они глотают?
Аурик кивнул жене, которая молча сидела поблизости, пригнувшись к земле, и поддерживала огонь в их маленькой кузне.
— Гильда! — сказал он. — Объясни этой милой пони, как ты когда-то кормила этим детей.
— Глотаете его, — буркнула Гильда, не отводя глаз от огня. — Давите в горле, потом отрыгиваете. Могу сделать, если хотите.
Кале покачала головой.
— Я... уверена, что прекрасно можно обойтись ступкой и пестиком, — сказала она, едва веря в то, что перешла к практическим подробностям, вместо того чтобы убежать от грифонов на полном скаку и, вполне возможно, "отрыгнуть" часть своего обеда.
— Как пожелаете, — ответила Гильда, по-прежнему не поднимая взгляд.
Аурик поскрежетал клювом – Кале уже научилась понимать этот жест как улыбку. Грифон протянул бумажный свёрток.
Она его приняла.
Той ночью, в тайне ото всех сидя при свете единственной свечи на вместительной кухне аббатства, сестра Кале стала перетирать гравлакс Аурика в однородную массу, к которой добавила немного воды и благословенного овечьего молока, чтобы сделать пожиже. Полгода назад она пришла бы в ужас от того, что сейчас делала, от этого смешения священного и скверны. Но теперь это было в прошлом. У неё оставалась только одна забота. Накормить кобылку. Чтобы кобылка была довольна.
Получившаяся смесь и вправду очень напоминала грифонью блевотину. «Значит, я всё делаю правильно!» — подумала Кале и неуравновешенно рассмеялась. Вонь могильной рыбы не ослабла ни от того, что её разбавили, ни от прошедшего времени, и у Кале снова заслезились глаза от крепости запаха. А может быть, её глаза горели от настоящих слёз. Кале уже не могла понять. Запаковав смесь поплотнее и спрятав под одеяниями, она отправилась к одной из недавно назначенных серьёзноглазых заместительниц сестры Айронклэд, и та сопроводила её до дверей часовни. Пока заместительница отпирала двери, устанавливала за ними ширму и пропускала Кале вовнутрь, её ключи побрякивали о крепкую железную цепочку, которой крепились к ремню на ноге.
Всё было так же, как в ту судьбоносную ночь всего несколько месяцев назад, когда Кале ещё была уверенной в себе, уважаемой и безмятежной, когда мир был понятным. До того, как она впервые увидела принцессу-богиню и порядок её жизни совершенно нарушился. Комната была всё такой же по-ночному тёмной и красивой, как Кале и помнила, за исключением кое-каких заметных отличий. Во-первых, вдалеке собиралась морская гроза, и резкие вспышки молний на горизонте освещали комнату через розовое и голубое стекло витражей. Во-вторых, Ми Аморе не спала и плакала. Кале едва замечала этот звук – настолько он стал привычным. Глядя помертвевшими глазами, она усадила кобылку-аликорна спиной к подушке, набрала в ложку мерзкой могильной рыбы, взяла её в губы и поднесла ко рту принцессы. Их губы были рядом. Это был почти поцелуй.
Принцесса попробовала пищу.
Потом она её проглотила.
А потом под донёсшийся с моря раскат грома принцесса улыбнулась, и в этот момент Кале навсегда потеряла маленькую часть себя.
Деревянными движениями Кале проследовала через оставшиеся шаги обряда кормления, как будто это была обычная трапеза принцессы, а не акт проклятия, привнесения могилы в ту, кто некогда была чистой. Кале собрала вещи, ещё раз отметилась у заместительницы ключницы и медленно вернулась к себе в келью.
И в крепости снова всё было спокойно. Разразившаяся над морем гроза прошла мимо, и скрытая принцесса довольно проспала всю ночь, не издавая ни звука.
А сестра Кале плакала.
[1] Имя «Айронклэд» (Ironclad) можно приблизительно перевести как «Железная» – Прим. перев.