Дорогая Хула ^{завершен}

Дом Руденрута — всего лишь коллекция антикварной мебели. В особенности это касалось личной комнаты Руда, куда его мать складировала статуэтки, тумбочки и другие милые её глазу безделушки — такие, как и её праздный любимец.

У всей этой экспозиции был неважный, но очень не приятный изъян. Мебель причиняла боль Рудену каждый раз, как он скакал на кухню за следующей чашкою чая. Он бился об края столов, опрокидывал на голову декоративную посуду и кололся о гвозди, державшие янтарные картинки. Магниты на холодильнике до сих пор не выбросили Руда из окна только потому, что его лошадиное тело не пролезало в форточку.

Как же иначе снизить урон от постоянных ударов, если не ругаться? Обороняться словами? За первый синяк на неделе полагалось сказать нечто матерное, а напоследок, подводя ей неутешительный итог, произнести заветное "так-с", протяжнее воя запертой наедине собаки.

Самая худая защита Руда, стоившая меньше всех остальных выражений и поэтому частая, как шаг, употреблялась им просто, когда надо было ответить пасмурной погоде или крикам с тяжёлым акцентом.

"Святая Селестия" — любимая брань Рудена, мера любого другого ругательства. Он произносил её вслух словно истовый оратор, заключивший альянс с собственной совестью. Иногда к "С.С." присовокуплялись различные усиления, и фраза могла звучать как  "Селестия, тебя побрала! или "К чёрту тебя, к святой Селестии!"

Идя по маленькому скверу, он и тогда искал повода чертыхнуться. Мать видела, как у Рудена безмолвно шевелятся губы. Выжидая момента взорваться новым сочетанием, он был чем-то внутреннее обеспокоен.

— Руд, ты хочешь что-то сказать?

— Нет, ничего хочу сказать.

— Ты знаешь, что ходишь с открытым ртом?

— Глотаю свежий воздух, Селестия поперхнись!

Двое теперь шли по чёрному от мокроты асфальту. На нём лежали неубранные, грязные листья. Дома теснились на Акорне, как книги на полке, а сама эта улица в узости не уступала первому переулку Стокбоса, который располагался там — по другую сторону океана от Новой Эквестрии и Бостока.

Толстая серая шубка не помогала, и Руден дрожал от холода. Тело его было дряблое и чувствительное, как будто было закутано не в шерсть, а ворсовый коврик.

— Ух, задуло. Давай побыстрее, — спустя пару шагов Рут продолжил, — Наверняка и у тебя уже суставы болят. Кость, Селестия и череп!

Руден в душе посмеялся со своего завуалированного мата и чуть не вмазался в фонарь.

Войдя в чужеродное для здешней страны здание, выстроенное из красного кирпича, и, поднявшись в квартиру, каждый из них залёг под одеяло. Перед тем как заснуть, Рут заварил себе чай и поставил кружку на плоский подлокотник дивана.

"Больше никаких прогулок на этой неделе", — подумал он.

Руденруту приснилась она. Та самая. Но прежде, как всё пошло не так, он поднял голову и взглянул на лампу в виде кошки. Кошка была повернута к окну.

"Привидение высматривает", — хихикнул Руд.

Облокотившись на железный подоконник, он обратил внимание на одинокую белую лошадь, расхаживающую перед домом. Руден спустился к входной двери и посмотрел в глазок. Она уже стояла и ждала Руда.

Это была не просто белая, а ослепительно-белая, восхитительная лошадь. Перед такой у Руда не повернулся язык послать судьбоносный ливень, который создал повод для их встречи.

— Приглашаю Вас согреться, — учтиво произнёс Руд, — садитесь у камина в гостиной, а я принесу вам чего-нибудь.

Любимая кружка ещё была горяча, и он торжественно подал её гостье. Смотря как эта принцесса вытягивает его чай хлюп за хлюпом, он нервничал. Придумывал оправдание своим прежним злословиям.

Встав с кресла, она спросила разрешение пройтись по дому и разогреть копыта. Руден, конечно же, согласился и решил сопроводить её на экскурсию.

Только выйдя из уютной гостиной, он заметил, что убранство его жилища полностью изменилось. Самая заметная перестановка произошла в прихожей, где вместо гардероба размером со стену возникло ртутное зеркало при двух золочённых канделябрах.

"Какая же между нами большая разница", — подумал Руд, сравнив свою и её гривы в отражении.

Далее он стал водить её по тем остаткам реальности, которые он мог опознать, наотрез отказываясь подниматься по лестницам и сворачивать в коридоры, которые запросто могли вести в никуда.

Однако они всё равно заблудились, и спутница искренне удивлялась, почему хозяину дома невдомёк, где располагается кухня или набор карнавальных масок.

Тут она внезапно рассмеялась, а Руд ощутил себя взволнованней прежнего. Как же ему хотелось выругаться! Теперь они вновь стояли в прихожей, но замурованные со всех сторон.

Хозяин не мог описать в приемлемых словах то, что происходит. Руден просто хотел поскорее избавиться от своего наваждения.

Но вдруг с потолка начали падать капли — какие-то странные, жгучие как кислота капли, тяжелые и удушливые, как хлам с антресоли. От причиняемой боли он вновь обрёл силы материться, без уважения и пощады даже к самой "Святой Селестии", за которой он всё это время ухаживал.

Услыхав его искусство жонглировать проклятиями, она сочла их оскорблением своей персоны и растворилась в воздухе.

Руденрут лежал один в пустоте из обоев, заваленный светом её слёз.

Очнувшись, он понял, что его одеяло удивительным образом не прогрело. Остывший, забытый чай, так неудачно поставленный, упал на его дёргающуюся во сне ногу, закоченевшую от холодного напитка.

 - Как…нелепо, — вслух гневился Руд, чуть не поскользнувшись об пол.

Когда не выпитая лужа чая стёрлась тряпкой, он заметил, насколько ламинат испортился из-за всех кружек, которые он пролил за время пребывания в Бостоке.

Да, это было нелепым, и никак иначе Руден не мог обозвать свою ситуацию: ведь в ней был повинен только он сам, а не потусторонние силы, вмешивающиеся в порядок вещей.

Мать всё ещё спала в гостиной, задремав над романом. Старым, как она сама.

"Извини, что постоянно говорю глупости…или ругаюсь как пьяный моряк?" — Руден вообразил себе то, что скажет, когда она проснётся.

В шкафу рядом с ней стоял маленький глобус и несколько семейных альбомов. Обратив на них своё внимание, Рут решил, что вернётся на родину.

Обратно — за океан.