Colorless

Граница

Попался!

— Лучше просто быть не может, блять.

Небольшая камера грязно-серого цвета, нары, крепкая окованная дверь с широким оконцем, заделанным решетками, да небольшой вырез в стене (естественно, тоже зарешеченный стальными прутами) — вот весь скудный интерьер, который уже несколько часов подряд лицезрел вокруг себя не то белый, не то серый единорог.

Он одиноко сидел посреди помещения, наблюдая за движением солнечного луча, бьющего из окна. Этот свет уже порядочно нагрел железную полку нар, и сидеть на прохладном полу было хорошей идеей для и так пошатнувшегося здоровья этого единорога. Ссадины и порезы на теле давали понять, что за последние несколько суток с ним не случилось ничего хорошего, а мешки под глазами были напоминанием того, что последний раз спал бедняга достаточно давно.

Несколько часов, проведенных в камере, начали давить на него, да и пространства в ней было не то, чтобы очень много, что в купе с небольшим окошком наружу давало недостаточное количество свежего воздуха. Ко всему этому прибавлялся некстати нарастающий голод, идущий в ногу с жаждой. Умывальника или трубы с водой в этих четырех стенах не было, а жар от солнца нагонял не совсем доброжелательные мысли в сторону планировщика этого помещения. С другой стороны, если его задачей было подтачивать волю сидящего здесь, а скорее всего, так оно и было, то да, с ней он справился.

Бросив наблюдать за солнцем и чтобы хоть как-то перестать думать о сне, единорог принялся изучать стены его клетки. Стена вдоль нары была обильно украшена различными высказываниями, картинками и отметинами, которыми, видимо, считали дни заключения, выцарапанными то ли чем-то острым, то ли копытами тех, кто здесь находился до этого. Одни из них были достаточно очевидными и содержали нелицеприятные высказывания в адрес стражи, которая, судя по всему, должна была обслуживать арестантов. Другие несли в себе имена тех, кто тут пребывал: «Терридок — 26», «Чарли — 78», «Опасный — 13» "Ну да, ну да", — отметил про себя единорог, «Диртхуф, Эдна, Цреф — 194» и т.д.

Цифры, по всей видимости, означали количество дней в заключении, и арестант медленно сглотнул — перспектива провести тут не то, что больше суток, а, возможно, и пол года, не особо его привлекала. Хотя, может он ошибался, и цифры подразумевали что-то другое. Бросив взгляд чуть ниже имен, он увидел, что немаленькое пространство было изведено под палочки — отметены. Очень немаленькое пространство.

Чтобы отвлечься от невеселых размышлений, он продолжил просматривать записи вдоль стены. Но они тоже не содержали ничего толкового: "Рогом в глаз или в жопу раз?", "Капитан Сандер Гриф — ебаное чмо", "Не кисни — на нарах зависни", "Выберусь — забухаю", "Родной Сталлионград, ветер северный..." и куча других. Так же были изображения кобылиц (в некоторых случаях — нескольких сразу) в развратных позах, автопортреты каких-то перекачанных, в наколках и окруженных "братвой" жеребцов — местные авторитеты, скорее всего, и, неожиданно, весьма подробное и красивое изображение какого-то замка: шпили, флаги, мосты от одних башен к другим, обсерватории, водопады, падающие из каналов куда-то вниз, дилижанс, стоящий на крыше одного из зданий, витражи в окнах и мозаика в огромном окне самого большого строения, больше похожего на цитадель. Единорог удивленно поднял бровь — видимо, среди задержанных здесь когда-то сидел настоящий талант, только непонятно, как он умудрился сюда попасть?

Между тем, солнце с нары перебралось на стену и засветило некоторые надписи. Чтобы их разглядеть, арестанту пришлось сесть чуть поближе. В процессе изучения он заметил, что одна надпись, находившаяся чуть выше других, была практически нетронута с момента написания (точнее, наскребывания) ее автором — ее не пытались зачертить линиями, дописать что-либо или пририсовать что-либо похабное, как это было сделано на нескольких фразах до этого.

Надпись гласила:

"Мы просто хотели лучшей жизни."

"Черт, насколько же ты прав", — пробубнил единорог.

Вскоре записи кончились, и он снова заскучал. Повернув голову к окну в стене, он посмотрел на небо, разорванное на части решетками. Небольшие облака, подгоняемые ветерком да яркое солнце, которое, как ни парадоксально, приносило чувство успокоения и некоего перерыва в беге жизни, умиротворяющего душу, даже несмотря на обстановку, из которой оно наблюдалось. Глубоко вдохнув и выдохнув, он почувствовал, что этого самого перерыва ему очень не хватает.

Между тем, за дверью послышались отчетливое цоканье и приглушенный разговор.

— Я еще раз повторяю, что прибыл, как только это посчиталось нужным. Не у одних вас есть нарушители.

— Да, сэр, но в том секторе, где вы были, они, по большей части — дикие животные да Порождения...

-Ты действительно считаешь, что это легко решаемая проблема, особенно вторая? — нота удивления в голосе не давала путей к отступлению собеседнику говорящего.

— Никак нет, сэр...

— Вот и славно, а теперь замолчи.

Шаги становились все громче и отчетливей и, уже раздаваясь прямо перед дверью камеры, замолкли.

Потом послышалось легкое копошение, а за ним — звон ключей. Замок звучно щелкнул, и дверь распахнулась в длинный коридор. В дверном проеме стоял молодой пегас, одетый в матовую броню серебристого цвета, держащий в зубах ключ. Склонив голову и отойдя, он копытом указал в камеру. Рядом с ним стоял крупный земнопони темно-зеленого цвета с красной гривой, заплетенной в короткий хвост. Его массивный шлем украшал гребень, а на пластинах брони был виден знак отличия — железный пони, прочно стоящий на всех четырех копытах и держащий в зубах небольшой щит. Под ним виднелась надпись — "Барьер".

Он осмотрел камеру, затем смерил взглядом арестанта, прошел внутрь и повернулся к пегасу:

— Открой прорезь и останься у входа.

Тот послушно кивнул, распахнул оконце в двери, вышел и, отчеканив копытами, встал на караул.

Земнопони снова вернул свое внимание к арестанту. Заметив интерес заключенного к рисункам на стене, стражник усмехнулся и проговорил:

— Хм, изучаешь настенную живопись предыдущих посетителей?

Единорог перестал осматривать его обмундирование и коротко взглянул на него.

— Хэх, видимо, так оно и есть. Но могу тебе сказать, ничего хорошего ты там не увидишь и ничего умного не почерпнешь. Если ты, конечно, не все то быдло, которое здесь побывало, ибо я привык сначала думать о всех, даже о нарушителях, прежде всего хорошее.

Заключенный удивленно посмотрел на него. Надо же, какой дружелюбный.

Ага, щас. Особенно стражники.

— И я здесь, чтобы разобраться, надо ли тебе тут действительно находится или же все то, что ты натворил, имеет хоть какое-нибудь объяснение. Мое имя — Велум Трайд, капитан второго ранга восточных секторов Эквестрийской границы.

Он нагнулся ближе к сидящему единорогу:

— Итак, а кто же ты?

Статус

Описание текущей политической ситуации в рассказе.

Трудно поверить, но именно благодаря порядку и балансу, поддерживаемому Принцессой Селестией на протяжении веков, в Эквестрии мало кто знал что-то конкретное о Барьере. Для большинства это были просто огромные ворота, вводившие в ступор своей величественностью да не менее впечатляющие стены вокруг, стоящие на границе с Империей Грифонов и малоизученными и разрозненными государствами зебр. В повседневности Барьер был пропускным и таможенным пунктом, призванным отслеживать въезд-выезд за пределы государства граждан, иммигрантов и контролировать различные грузоперевозки на протяжении всей границы Эквестрии, обеспечивать их безопасность и помощь в эскорте особо важных персон типа дипломатов и видных политических деятелей и вести тщательную слежку за контрабандистами. Но это в повседневности.

На деле же Барьер был выверенным до идеала механизмом охраны и контроля прилежащих к Эквестрии территорий. Множественный персонал — стражи, командиры, ученые-эксперты и маги высшей классификации — несли на себе ответственную миссию обороны государства и укрепления его статуса как непоколебимого монолита. Наблюдательные башни и гигантские баллисты в них, каналы связи между секторами, магические кристаллы — ограничители и орудия, руны в глубинах стен, рвы и едва заметные телепортационные коридоры — все это было скрыто в лесах и скалах между пропускными пунктами от глаз обычных обывателей и путешественников. И увидеть их могли лишь те, кто непосредственно служил в Барьере или же те, от кого и предназначалось охранять покой жителей внутри.

Несмотря на царивший мир и спокойствие, построенный старанием и заботой о своем народе Солнечной Правительницей, повседневная жизнь все так же оставалась несправедливой сволочью и сукой, порождающей зло, раздор и ересь. Беженцы из Империи и земель зебр, Налетчики Пустынь, беглые уголовники, поехавшие маги, немного пожившие в неисследованной части Вечнодикого Леса, и просто те, у кого чесались копыта отобрать чужую жизнь или материальные ценности — это лишь малый список тех, кто не должен был попасть за стены, в размеренную жизнь законопослушных граждан, чтобы затем нарушить ее. Отдельным пунктом были заключенные и преступники с незаконными иммигрантами — некоторые сектора, в которых велась какая-либо работа над прилегающими к ним территориями, нуждались в рабочей силе, и поэтому они служили в некотором роде местом заключения для особо ярых борцов с "системой". Тут они трудились на благо общества, копая каналы и проходы в толщах гор, добывая алмазы и магическую руду, обслуживая строительные машины и горнодобывающую технику, строя новые секции стен и просто отбывая положенное им судом наказание, попутно размышляя над своей участью. Или над побегом из каталажки, кому как нравилось.

И как будто этого мало, из-за экспериментов с магией и оружием в нейтральных землях между странами — хотя и Принцесса Селестия, и Император Грифонов отрицали сам факт допуска подобных опытов над флорой и фауной, а в этих местах проводили различные акции по борьбе с ними, ученым и магам из разрабатываемых зон было плевать, и они все равно упорно продолжали свое дело — появилась магическая зараза, названная экспертами из Эквестрии и Империи Грифонов Аномалией Пустоты.

Она поражала и видоизменяла земли, на которых появлялась, до неузнаваемости: образовывались новые виды растений и животных и преображались старые; одни участки земли становились сверхплодородными, и из-за этого на них произрастали целые оазисы невиданной растительности, другие же, напротив, полностью покидала жизнь — голые скалы, темно-серая земля, пепел и камни; случались магические вихри, непредсказуемо появляющиеся и так же исчезающие, приносящие за собой невиданные разрушения и последствия — от банальных пожаров и потопов с шквальным ветром до шоколадного дождя и огненных штормов с воронками-порталами; Порождения Пустоты — существа, от небольших и безобидных духов, которые скитались по прокаженной территории, до огромных големов-элементалей, созданных магией этих земель — малоисследованных, необычайно сильных и крайне агрессивных ко всему, что нарушало их ареал обитания; сейсмическая активность и, по словам крайне немногочисленных заключенных, вернувшихся из "добровольных походов" в Аномальную зону, неизвестные голоса, будто шепчущие у тебя в голове невнятный бред и доводящие до безумия (судя по количеству узников, возвращавшихся обратно уже либо овощами, либо вконец поехавшими, причин не верить им не было).

Вот такая дружелюбная обстановка царила на огромной области, в основном, между территорией Империи Грифонов и Эквестрией да кое-где близ государств Зебр, делая наземные и воздушные транспортные пути между ними строго определёнными участками, которые были обязаны тщательно охранять и отслеживать обе стороны. Но и тут были свои, а скорее политические, подводные камни.

---

Принцесса Селестия, известная своей добротой, миролюбием и методами, которые исключительно переговорами и тончайшей дипломатией выводили политические отношения между Эквестрией и другими государствами на новые уровни сотрудничества и взаимопомощи, несомненно, пользовалась популярностью у своего народа. Её статус в глазах обычных жителей был непоколебим, и даже тяжкая ноша в виде изгнания своей сестры, что, разумеется, было только на благо для самой Луны, не повлияла на преданность вверенных ей пони. Когда же Луна вернулась, Принцессе Ночи были вручены в управление министерства экономики, военного дела и территориального развития, а так же торговых путей, так как Луна обожала точные науки и была непревзойденна в тактическом мышлении и планировании (и еще потому, что большинство остальных министерств требовали очень широкого общения с подчиненными, с чем у Луны были, мягко говоря, небольшие проблемы). И теперь две Богини-Сестры образовывали мощнейший тандем, который нес в себе мощь двух Звездных Светил, благословлявших Эквестрию на процветание и мир.

Но в Империи Грифонов царила единовластная монархия. И Грифон-Император, статус которого можно было получить лишь двумя способами — свергнув старого Императора в битве или став его приемником, получив впоследствии его трон, должен был не просто лично отвечать за весь подвластный ему народ, он должен был олицетворять его. Могучий и сильный, как лев, дабы неописуема словами была мощь и выносливость Империи и её обитателей. Зоркий и молниеносный, как орел, чтобы быстро анализировать, уметь выжидать и использовать на пользу Империи любую ситуацию. Мудрый и жёсткий, но справедливый, как слияние этих двух могущественных существ. Тот, кому подвластна земля со своими богатствами и небо со своей свободой и бесконечностью. Тот, чья воля непоколебима и способна стереть в пыль горы. Чье знание безгранично и кому доступны звезды.

И то, что было построено усилиями нескольких поколений Императоров, полностью оправдывает такое величественное описание как "Отец единого грифоньего прайда" — сотни фортов-колоний, которые разрабатывали ценные залежи ископаемых; военные центры, тренирующие войско, испокон веков носящее заслуженное звание одного из самых дисциплинированных и молниеносных, воины которого славятся своей отвагой, силой и боевой яростью; культурные города, которые, впрочем, были лишь данью каждому из царствовавших императоров, дабы сохранять о них память в умах и сердцах живущих. И апофеоз всего этого — огромная столица Сплендор, построенная постепенными усилиями семи Императоров.

Величественные замки, строившиеся веками, размер которых заставлял терять нижнюю челюсть и отбивал желание ее искать очень длительное время. Изысканные и замысловатые, но в то же время очень практичные сооружения из облаков, служившие и жилищами, и залами для официальных мероприятий, и обширным спектром учреждений, как летные лагеря и школы, стадионы и т.д. Огромная сеть транспортных путей, спрутом растянувшаяся по территории всей столицы вместе с немыслимым количеством воздушных коридоров-дорог. Небоскребы, обсерватории и множество других порождений архитектурного гения грифонов. Но то, что воцарялось в центре Сплендора, могло сравниться лишь с изысканностью Кантерлота — это огромная колонна-цитадель СкайКлав, которую с боков окружали огромные крылья из белоснежного камня, будто выточенные из цельных гор.

Только по описаниям в архивах да по словам из некоторых сказок можно было представить масштабы строительства такого гениального сооружения. Основу строения представлял столб внушительной высоты, иссеченный окнами, висячими пристройками со множеством переходов и мостов, шпилями и небольшими башнями, как бы вырастающими прямо из стен. Внутри этого исполинского творения покоились сектора и церемониальные залы, многочисленные библиотеки, арки боевой славы Грифоньего Народа, огромная винтовая лестница из золота, основу которой составлял столб из статуй всех правивших императоров (за исключением нескольких первых, так как любые их изображения канули в лету), и множество других помещений, призванных подчеркнуть и так немаленький градус величавости всей композиции.

Вершину СкайКлава, цепляющую облака — настолько высоко было это строение — украшала округлая площадка, края которой были обрамлены шпилями из платины, чтобы всем своим видом напоминать корону (и как говорили некоторые Эквестрийские послы, это была "лысина Кравла Деблодда", 11 императора, который очень любил проводить все свободное время на этой площадке и любоваться на владения Империи. И он же был единственным из Императоров, кто имел огромную плешь на голове). И вместе, гигантские крылья, колонна-цитадель и эта импровизированная корона оказывали настолько мощное впечатление на всех тех, кто хоть раз видел СкайКлав, что даже во время междоусобных разборок правящей знати и войн в попытке свержения Императора, никто не посмел хоть как-то испортить или навредить этому символу. И именно поэтому тот, кто не просто владел землями на всей территории Империи, а восседал на троне в СкайКлаве, действительно мог с полным на то правом величать себя Императором.

Именно таким, попадающим под все критерии, был нынешний, семнадцатый Император — Хаст Нокс. Высокий статный грифон, с традиционной шерсткой темно-коричневого цвета, украшавшей его тело, золотистыми передними лапами и парой величественных крыльев, покоившихся на широкой спине. С таким же традиционным белым оперением на орлиной голове, небольшим и изящным клювом и необычными глазами ярко-зеленого, практически кислотного, цвета. В дополнение к его необычным глазам, наш Император имел еще одно небольшое отличие, резко выделяющее его, помимо статуса, среди остальных. Признак, присущий только особам Императорской крови и проявляющийся настолько редко, что время, в течении которого он должен будет править, признавалось удачным для всей Империи уже заранее.

Рога. Элегантные рога, растущие из лба к затылку, на котором они немного выпирали вверх. Никто точно не знал, почему они появлялись именно у Императоров и каково их предназначение, но факт, что они били источником необычного дара, хотя магией это было трудно назвать, был неоспорим. Только вот как он проявлялся и в чем — было загадкой.

То, как Нокс получил такой статус, было редкостью — не первым за всю историю, но все же, исключением из правил — трон достался ему в наследие от отца, 98 летнего Императора Дакара Ханча. Попавший не в самый лучший период истории, Дакар из добродушного и близкого к народу быстро превратился в извращенный вариант диктатора. Он стал крайне подозрителен, щепетилен в вопросах собственной безопасности и доверии ко всем и вся, но продолжал безмерно любить своего единственного сына, пророчив ему свое место. Методы Дакара по вытаскиванию информации из шпионов и предателей были хорошо известны всем жителям Империи, а карательная и, что немаловажно, личная инспекция всех уголков его державы снилась в страшных кошмарах тем, кому было что скрывать от закона.

И несмотря на такие суровые методы и политику, после смерти, он был запомнен с некоторой нотой благодарности, так как сумел вернуть экономику к развитию из медленного распада. Его усилиями были восстановлены (и даже улучшены) практически все сферы государственной жизни после затяжной серии кризисов, устроенных 15 императором. Темный, жестокий, но верный народу Дакар тянул окровавленными когтями вверенную ему Империю из упадка. И этим он удостоил себе место в колонне винтовой лестницы в СкайКлаве, навсегда запечатлевшись в истории.

Но все же грифоны слишком хорошо помнили тех, кто подчинялся Дакару — орден Черного Пера. И воспоминания эти, увы, были далеко не радужными. История о том, как в процессе восстановления баланса в разрозненной кризисами Империи Дакар с их помощью вырезал целую деревню, жители которой оказывали поддержку зебрам и пытались получить независимость, и казнил всех, кто был выше его клинка, до сих пор жива в памяти народа.

Но Хаст не собирался повторять путь, проложенный его отцом. Наблюдая за ним с малого возраста, он примечал все ошибки, каждый промах отца в политике, каждое неверное действие, что вызывало за собой цепь из огромного количества проблем для всей Империи.

Неосмотрительное высказывание в переговорах, случайный жест, ставший причиной вооруженного конфликта. И хотя они казались мелочами, юный император отчетливо понимал, что именно в них кроется проблема правления. И нужно не просто избегать их, а искоренять. Конфликты возможны, но только с подачи другой стороны. Не со стороны Грифонов.

Правда была еще и в том, что Нокс присутствовал на большинстве из казней, допросов и плановых чисток (иногда Дакар просто требовал, чтобы его сын знал, на что приходится идти Императору, дабы сохранять порядок в своей стране). Молодой грифон помнил названия практически каждой пытки и наказания, знал наизусть тактики ведения боя в убежищах отступников и любом типе территории, в том числе и в воздухе, мог в полудреме точно пересказать все законы Империи и права ее граждан, не говоря уже о этике переговоров и других вещах, которые должен знать будущий император. Яркие, но кровавые воспоминания о подобном времяпрепровождении со своим отцом, насыщенные криками грифонов и маленьких птенцов, мольбами о пощаде, гневными проклятиями и матом в сторону Императора и тех, кто был верен ему, безэмоциональным приведением приговора о измене в исполнение и тому подобные радости, сильно повлияли на мировоззрение Хаста. Он не мог избавиться от них и отчетливо понимал, что если когда-либо потребуется прибегнуть к ним, он незамедлительно воспользуется знаниями и навыками, которым научил его отец.

Но вопреки всему, он не стал таким же, как и его отец, хоть и в чем-то был похож на него. Воля, присущая Императору, не дала юной душе окунуться в забвение яростью. Ошибки, допущенные предыдущими поколениями будут учтены, новые тактики поведения — выработаны. Именно такой судьбы для уже своей Империи хотел Хаст Нокс, семнадцатый Грифоний Император.

---

Так из-за чего, казалось бы, могли возникать проблемы? Во главе двух мощнейших держав на данный момент восседали мудрые и благородные правители, искренне желавшие своему народу лишь самого лучшего. Практически все конфликты были улажены, неурядицы в истории практически забыты, а сотрудничество подразумевалось как само собой разумеющееся.

Одни продолжали винить во всем амбиции высших кругов и предводителей. особенно ощутимо это было на политике грифонов, ведь подавляющее количество Императоров было тиранами, другие сетовали на судьбу, а третьи — если конкретнее — зебры — были уверены, что это проклятие Звезд.

Но на сей раз сильные мира сего действительно были не при чем.

Источник проблемы — обычные пони, грифоны, зебры, да кем бы они не были. Глупость, отсутствие элементарной терпимости, жадность, нежелание поступаться принципами и хоть иногда прислушиваться к мнению других — вот настоящая причина периодических войн, конфликтов и постоянного нагнетания политической обстановки между государствами. Жители сами рыли пропасть непонимания между друг другом, не желая обернуться и посмотреть на все последствия, да и на настоящее, этого грандиозного эгоизма.

Строя постоянные интриги и заговоры, разжигая расовую и религиозную ненависть, выставляя других полными идиотами и корнем всевозможных бед, все они пытались добиться понятных целей — обогатиться, получить славу и власть, отомстить кому-то, разыграть политическую драму и устроить тотальные разборки между странами. Были и те, кому просто доставляло удовольствие видеть распад совершенных порядков и воцарение анархии с ее верными спутниками — войнами, резней, ложью и хаосом.

И именно по этой причине существовал Барьер. Именно по этой причине развивалась разработка оружия в Аномалии Пустоты. Именно поэтому было так много беженцев и преступников, контрабандистов и шпионов, служивших всем и никому.

И именно это очерняло душу тех, кому предназначалось стать путеводным светом через испытание временем.

Что тебе в имени моём?

— И долго мы будем в молчанку играть?

Это переставало быть смешным. Уже более часа Велум старался разговорами выудить у узника хоть какие-то внятные ответы по поводу того бедлама, что тот натворил. После каждого вопроса единорог либо утыкался взглядом в пол и молчал, либо отвечал куцыми "да","не совсем" или "нет". И хотя Велум привык сначала добиваться всего мирно, этот провинившийся засранец заставил струну нервов капитана расстроено дребезжать, впервые за несколько лет его работы.

Трайд рассерженно провел копытом по лицу, тяжело вздохнул и снова устремил свой взгляд на арестанта.

— Ну почему никогда не получается с первого раза... Ладно, давай по новому. С простого — твое имя?

Единорог отвел взгляд в сторону и что-то невнятно пробубнил.

— Еще раз, как? — поинтересовался Велум.

Тот же результат.

— ИМЯ, ЖИВО!

А вот это уже подействовало. Единорог встрепенулся от внезапности и протараторил:

— Колорлэс.

— Вот так-то лучше, — довольно произнес земнопони. — М-м-м, оно тебе действительно подходит.

Единорог, а точнее, Колорлэс, молча уставился на свои ноги. Сероватая шкура, черные копыта. Короткая грива, черная, как сажа. Такого же цвета, но уже нормальной длинны хвост. Глаза аметистового оттенка. Ничего выдающегося.

Оно идеально подходило для него.

— Ну ладно, двигаемся дальше, — Велум зашагал по камере. — Надеюсь, тебе не надо напоминать, за какие заслуги ты здесь?

Колорлэс поднял глаза к потолку.

— Неужели умудрился забыть? — Велум удивленно поднял бровь.

Единорог печально вздохнул. Он действительно плохо помнил последние два дня, и все события, что могли произойти, представляли собой непонятные обрывки из бега, пелены перед глазами и боли по всему телу.

— Тогда я с радостью напомню тебе о твоих похождениях у Барьера, естественно, из отчета, который мне предоставили. Ну и исходя из тех разрушений, что я увидел по дороге.

Капитан встал перед заключенным и, глядя ему в глаза, начал свой рассказ:

— В ночь со среды на четверг, в час двадцать три минуты, была замечена значительная активность вдалеке от пятого сектора. Конкретно — грохот, молнии, магические вспышки и взрывы. Караулом было принято решение об отправке разведывательного патруля в составе трех рядовых для получения первичных данных. Через двадцать минут отряд вылетел из дозорной башни к эпицентру событий. Но спустя условленное время он так и не вернулся.

Между тем, было замечено, что разрушения происходят не в одном и том же месте, а постепенно перемещаются. В два часа отряд противодействия порождениям Пустоты и прикрывающие стражи готовы были выдвинутся, но был замечен некий объект, быстро приближающийся со стороны сохранившейся лесной части у стены. Этим объектом был ты.

Велум насладился медленно сужающимися зрачками арестанта. Видимо, этот рапорт был сейчас ключом к попытке хоть что-то вытянуть из молчаливого нарушителя, и было необходимо использовать эту возможность на всю катушку.

Бесцветный начинал припоминать. Да, ему действительно требовалось перейти Барьер, и ему очень нужно было попасть в Эквестрию. Но причина такой спешки ему все еще помнилась очень смутно.

— Ты был принят за обыкновенного беженца. За дегенеративного, беспечного и очень самонадеянного беженца, который хочет пересечь стену под шумок.

"Черт, а ведь так оно и было, до некоторого момента", — подумал Колорлэс.

— Прикрывающие уже выдвинулись на твое задержание, и в этот момент предстала настоящая причина погрома и разрушений.

Образ чего-то огромного мгновенно всплыл в голове у единорога.

— Голем Прокаженных Гор. Что сказать — существо редкое сильное трудно предсказуемое и тупое до безумия. Но самое главное, — Велум драматично поднял копыто, — этот дуболом владеет некоторым подобием магии. И когда засранец заметил цель поинтересней, чем отчаянный перебежчик, он двинулся в сторону секции, швыряясь в нее камнями и паля магическими снарядами из своего единственного глаза.

— Отряд противодействия быстро пополнился новыми бойцами и уже принялся к подготовке боевых действий, то есть разворачиванию баллист, активации рун и поднятии других заградительных мер. Прикрывающие же продолжили двигаться в твоем направлении.

Тут Велум присел и пристально вгляделся в лицо бледного пони. А затем очень одухотворенно продолжил:

— И вот на этом моменте подозрения на счет твоих намерений стали самыми расплывчатыми. Ты мог оказаться и простым путником, который забрел в самую задницу пораженных лесов, а затем напоролся на такую херь или каким-нибудь ученым, который в порыве жажды изучения этой срани приблизился слишком близко или дал себя заметить. Но как говорит мне рапорт, стражи сложили вместе очевидное — твой галоп в сторону стен и компанию в виде голема — и пришли к выводу, что ты один из тех самых ебнутых магов, которые пытались приручить Порождения или понять здешнюю магию.

— И что, сука, примечательно, ты практически полностью оправдал их догадки при первом же контакте с отрядом перехвата! Ведущий пегас, едва поравнявшись с тобой, кхм, цитирую: "Повалился на спину с криками и воплями, держась за кровоточащую шею". Не иначе как агрессия да еще и такой кровожадной боевой магией, м?

Колорлэс потупил взгляд. Да, теперь он вспомнил практически все детали хотя бы последнего дня до того, как оказался в камере. Образ огромного каменного болвана мгновенно снял расплывчатость с воспоминаний, вздыбив на его спине шерсть от возникшего из ниоткуда чувства страха. И то, что случилось далее, он тоже прекрасно знал.

Земнопони мгновенно оценил такую реакцию единорога. Теперь очевидно, что узник четко помнит все это. И то, что написано в рапорте, не является буйной фантазией некоторых зеленых новичков. Но рано было переходить к вопросам, арестант еще не созрел настолько, чтобы его нервы начали сдаваться от понимания того, что он натворил. Его следовало накрутить еще больше и, благо, материала на это было еще предостаточно.

— Что ж, дальнейшие действия отряда были регламентированы — в ответ на подобную агрессию, тебя следовало задержать живым, но это при условии, что ты не попытаешься убить еще кого-либо. Как следует из последующего описания, еще двое стражей рванулись к тебе, дабы попробовать перехватить тебя магическими кандалами и удерживающей цепью, — капитан цокнул, — но и тут ты умудрился проявить смекалку — жахнул первого из подлетевших к тебе пегасов магической волной, отправив того в ближайшие деревья, а второго лягнул копытами в бок, запутав его в собственной магической цепи, и тут же устремился к стенам.

Велум на секунду поднял взгляд к потолку.

— Я не совсем понимаю, почему по тебе не открыли огонь из баллист и магических орудий. В приоритете опасности ты, как возможный хозяин этого каменного ублюдка, должен быть первостепенной целью, и предотвращение твоих действий должно было быть основной задачей даже для отряда противодействия Порождениям, а не их увлеченное тыканье с гиканьем в огромную магическую злую гору копьями и стрельба по ней из ружей.

— Вернемся к твоей личности. Так как один страж был уже ликвидирован надолго, а двое лишь на время, еще пять сопровождающих взяли резкий курс на тебя, чтобы обездвижить и, желательно, отключить, дабы обезопасить себя от возможной ответной реакции голема. Ты, завидев это, неведомым нам образом резко сократил дистанцию и сделал то, на что не решаются даже отчаявшиеся преступники, завидев вещи, что ждут их за стенами — рванул прямо на рунное поле, несмотря на то, что в данный момент оно полыхало синими магическими знаками.

— Пренебрегая инструкциями, стражи устремились прямо за тобой, — Трайд криво улыбнулся. — Не знаю, как и каким образом, но ты мало того, что умудрился выжить в этой зоне, так еще и активировал, а кое-где тебе в этом помогли стражи-долбоёбы, больше половины рун. Результат — весь этот участок перепахан взрывами, магическим огнем и тому подобным. В этой погоне двое горе-преследователей были выведены из боя, а остальные трое, поняв, каких дров наломали, схватили их и потащили обратно к стене. И тут ты почему-то сменил курс и решил скрыться в лесу. Но совершенно внезапно злая гора вернула свое внимание к твоей персоне.

— Гигантский кретин одним магическим залпом выжег практически весь улесок, в который ты успел попасть и, раскидывая отряд Противодействия словно щебень, помчался на тебя. Тут у дежурных на вышке включились мозги и они, наконец, открыли огонь по голему. Ну, а дальше рассказывать особо нечего — Порождение было очень скоропостижно уничтожено шквалом выстрелов, так и не добравшись вплотную к стене; шальной взрыв кинул тебя на поле, защищенное магическими молниями, чуть не поджарив. Но этого хватило, чтобы ты наконец угомонился и дал себя схватить. И вуаля — мы здесь, мило беседуем.

События прошедшего дня отчетливо сложились в единую картину. Теперь единорог знал, почему он атаковал приблизившихся к нему пегасов-стражей, куда делся разведывательный отряд, как он смог так быстро переместиться к рунному полю, почему опосля рванул в лес. И самое главное — как он сумел привести за собой голема.

Велум выдохнул.

— Ну как, освежил свои воспоминания? — осведомился земнопонь.

— Да-а-а... — простонал узник.

— Замечательно. А теперь постарайся объяснить, с какой целью ты так рвался к Барьеру, зачем привел с собой такого "дружелюбного" попутчика, как сумел выжить в огромном поле с полным набором рун, а заодно попытайся переубедить всех стражей, что ты потрепал и меня в том, что ты не один из этих психов, именующих себя "Волшебниками Пустоты". Немедленно.

Голова Колорлэса раскалывалась под натиском боли нахлынувших воспоминаний и взора капитана, что нисколько не прибавляло скорости в поисках ответа на его вопросы. Причины, по которым с ним пришел голем и почему он рванул на рунный рай мага-сапера действительно не зависели от него, но разве это реально объяснить в таком положении? А вот нападение на стражей и попытка скрыться после — это уже было полностью на его совести, и он просто не может рассказать детали, так как они точно растянут его срок заключения на несколько лет. Но молчание тоже не принесло бы много пользы, и прожигающий взгляд капитана давал это понять.

— Я не...

Только было единорог хотел попытаться высказаться в свое оправдание, как его прервал резкий шум. Видимо, кто-то спорил за дверьми камеры.

— Капитан Велум на допросе, он не может...

— Мне плевать, может или не может и где он находится тоже. И не ты, шавка зеленая, будешь мне дорогу преграждать. Испарился, быстро.

— Мой приказ...

— В жопу себе его засунь, заткнись и свали от двери. Последнее, блять, предупреждение.

— Сэр...

Свист чего-то быстро пролетевшего в воздухе. Резкий выдох с кашлем одного из собеседников за дверью, и звук тела, рухнувшего на пол. Спустя пару секунд дверь камеры распахнулась, и в нее вошел темно-синий красногривый единорог, в не менее синем офицерском парадном костюме.

На лице Трайда в доли секунды скользнуло несколько эмоций. Но последней было разочарование.

— Ты. Я вот как знал, что без тебя тут не обойдется.

Гость ехидно улыбнулся.

— И тебе не хворать, дружок. Какие у тебя на службе нынче тупорылые новички пошли, всему их приходится учить. Это, между прочим, твоя прерогатива. Они должны знать, кому нужно открывать двери без лишних слов, — синий кивнул в сторону входа.

— Если бы ты чаще сначала думал, прежде чем что-либо делал. И избиение новобранцев, а тем более во время службы, не только нарушение субординации, но и один из строжайших проступков, — Велум нахмурил брови. — Ты всегда знал, что я этого не одобряю.

— И тем не менее, я продолжаю это делать, — ответил единорог, улыбаясь во весь рот.

Похоже, ему доставляло удовольствие вызывать у капитана раздражение в любом его проявлении, даже небольшом негодовании.

— Ты сам знаешь, что это наиэффективнейший метод приучить этих придурков к дисциплине и знанию рангов.

— Но за этим следует разбирательства над неуставным поведением.

— А это уже проблемы для этих же сопляков. Если у них кишка не тонка выступить против старшего по званию. Одно мое упоминание о невыполнении приказа — уже веская причина не верить их словам.

Земнопонь приложил копыто к лицу. Этот нарушитель спокойствия, походу, был для него действительно ужасной головной болью. Хотя тот вел себя с ним, как со старым другом.

— Ну ладушки, когда поднимется, тогда и разберемся, — синий метнул взгляд на арестанта, а потом на капитана. На его морде царствовало удивление. — Это вот та шваль, что ли, и есть причина, по которой тебя выдернули сюда?

— Да, — с каменным выражением ответил Трайд.

— Пф-ф-ф, и ты позволяешь себе вести с ним свои любимые переговоры? Да посмотри на него, при первом же давлении этот хлюпик расколется. Вот сколько раз я тебе говорил, что твои методы полный бред и не нужно тратить на всяких дегенератов время и нервы, убалтывая их. Давай помогу, он у меня в миг заговорит! — единорог с оживлением выдвинулся в сторону заключенного, но в ту же секунду ему дорогу преградило огромное тело Велума.

— Даже не думай. Вольствовать и пропагандировать садистскую политику ведения допросов будешь в своем секторе. К тому же, по тебе военный суд уже плачет, и дать наворотить дров у себя я не позволю.

Единорог пожал плечами.

— Ну ладно, ладно, большой парень. Только помяни мое слово, рано или поздно ты задолбаешься трепаться с каждым оборванцем, попавшим сюда.

Внезапно его лицо озарилось и он с ухмылкой проговорил:

— Я к тебе, между прочим, с хорошими новостями пришел. С настолько хорошими, что ты бы грыз нары, если бы узнал о чем они прямо здесь.

— Даже понятия не имею, — иронично откомментировал Велум. — Ну, удиви меня.

— Увы и ах, но не тут. Пойдем, придумаем чего-нибудь выпить для начала. Не загружать же мозг всякого постороннего сброда делами государственной важности, как думаешь? — синий кивнул в сторону Колорлэса.

— Не заслужил ты горячительного. Но раз говоришь, что новости хорошие, то так и быть. У меня еще остался "Белый Жеребец", — капитан повернулся в сторону арестанта. — Что касается тебя — жди моего следующего визита. Мы с тобой обязательно душевно потолкуем.

Земнопонь и наглый единорог покинули камеру. У двери Велум что-то коротко бросил кашляющему пегасу, тот на трясущихся ногах поднялся, захлопнул дверь и побрел за старшими по званию.

Бесцветный нервно выдохнул. Наконец-то ему представился хоть и недолгий, но все-таки отдых. Он улегся на нары, наслаждаясь теплом солнышка, которое еще сохранилось в железе, и прикрыл глаза. Хотя желание поспать навязчиво сверлило затылок, он не собирался предоставлять работу для Песочного Пони. Нужно было многое из вспомненного обдумать и приготовить какие-никакие, но ответы на возможные вопросы Трайда, ибо это было действительно важно.

Но его раздумья прервал резкий удар по двери камеры. Единорог чуть не рухнул с полки от неожиданности, но все же смог удержаться за цепь, удерживающую нары. Он подошел к двери, оперся на нее копытами и глянул в открытую прорезь. Через пустой коридор, напротив его камеры сквозь такую же щель на него смотрели два голубых глаза. Спустя секунду в прорези виднелось уже махающее копыто. А когда видимая часть лица другого узника вернулась обратно, единорог услышал шепот :

— Здорово, дружище! Добро пожаловать в Кристаллический Край!

Старая закалка

Убранство рабочего кабинета Велума было весьма стандартным: широкий диван, стоящий прямо у стены-окна, журнальный столик перед ним, крепкий дубовый стол, пара кресел, шкаф для документов, небольшая стойка, в которой хранился алкоголь и кое-какие мелочи типа вешалки для головных уборов, лампы и так далее. Сама комната была небольшой, но, благодаря тому, что одна из ее стен была практически превращена в окно, в ней всегда хватало света.

Пройдя в кабинет, синий единорог с разбегу плюхнулся в огромное кресло перед рабочим столом, потянулся и закинул на него задние ноги. Земнопонь покачал головой, нисколько не удивившись поведению своего спутника, прошел к застекленной стойке, достал большой графин с плещущимся в нем горячительным, разлил в два бокала, взял один из них и, кивком указав гостю на второй, прилег на диван. Оставшийся бокал, охваченный оранжевым свечением, медленно слевитировал к магу, и тот, попробовав, довольно выдохнул и, заложив передние копыта за голову, буквально растекся по креслу.

— Отменное пойло, должен сказать. К тому же и охлажденное. В стойке талисман?

— Да. Ведешь себя, как дома. Ни "спасибо", ни "не сочтите за наглость". Пора уже сменить манеру поведения все-таки. Другой бы уже тебе по твоему единственному рогу настучал.

— Неа, — улыбаясь, произнес нахал. — Кем я буду, если перестану позволять себе пользоваться твоей добротой и расположением? Неинтересным, серым офицером, которому место в какой-нибудь забытой Селестией канцелярии. Да и твоя жизнь была бы намного скучнее.

— Спокойней, а не скучнее. Если бы тебе давали пинок под зад за каждую неприятность, что я отхватывал из-за тебя, ты бы набрал такое ускорение, что до Луны хватило бы.

— Не из-за меня, а со мной. В этом вся соль жизни, Велум. События, воспоминания, ежесекундные удовольствия и поддержание духа — вот, что важно.

— С твоей жопой, вечно ищущей приключений и повода сжечь что-нибудь, последнее очень трудно выполнить, Фаерстарт.

Они молча смотрели друг на друга, пока их лица не скривил с трудом сдерживаемый смех. От души насмеявшись и отхлебнув еще виски, они уставились в огромное окно. Селестия практически посадила солнце, и с другой стороны горизонта уже виднелся краешек луны. Видимо, вернувшейся принцессе было невтерпеж снова вернуть контроль над своей прямой обязанностью.

Фаерстарт, откинувшись в кресле, задумчиво произнес:

— Интересный элемент, этот твой свежеприбывший.

Велум, вернув на него взгляд, спросил:

— В смысле?

— Ну, знаешь, досье на причину твоего резкого отрыва крупа от насиженного места в третьем секторе я тоже успел прочитать. Не, сначала, я конечно поржал с этой дичайшей истории, но потом все-таки осмысленно глянул на нее. Служат здесь, как выяснилось, те еще кретины.

— Язык свой попридержи. В зонах, находящихся под твоим надзором, творится вообще Дискорд знает что.

— Тем не менее, примерно оценить виновника сего торжества по этому документу я в состоянии. Но вот посмотрев на него вблизи, у меня порвался годами натренированный шаблон. И я надеюсь, что у тебя тоже.

— Ты мне толком поговорить с ним не дал. Может, что интересное прояснилось бы дальше, не появись ваше внезапное высочество.

Единорог удивленно, может, даже чуть расстроенно, уставился на своего друга.

— Мне хватило тех двух минут, что я пробыл в камере, чтобы заметить кучу вызывающей вопросы хренотени. А ты ничего не смог выцедить из него?! Никак хватку теряешь, браток.

— Я тебя щас твоей же гривой накормлю, если будешь дерзить. Что, недостаток свежих пиздюлей в крови?

— Чщ-чщ-чщ, большой парень, и чувства юмора смотри не лишись, — засмеялся офицер. — Ладно, так и быть, наиболее броские особенности этого паренька я поясню.

Рог Фаерстарта засветился, и из кармашка на его форме вылетело фиолетовое кольцо. Оно опустилось на журнальный столик прямо перед земнопони.

— Ну, ловишь ход моей мысли?

— Кольцо, сдерживающее магию единорогов. Ну, на нем оно тоже было, надели, как только его удалось схватить. И что?

— А то, что эта хренотень имеет кучу неприятных эффектов. Ваши земные ученые, практически в одиночку разработав его, вообще о них понятия не имеют. Во-первых — первые часов пятьдесят — семьдесят оно вызывает дикие головные боли, как будто десяток зубил тебе одновременно забивают в голову. Два или три дня подряд. Неплохо, правда? Поэтому в течении этого времени носитель скорее всего попытается его снять, ну или прикоснуться к нему. Беспрестанно тянет к рогу свои копыта. К приятному бонусу, оно еще и вызывает жуткий зуд на коже вокруг рога.

Синий уставился в потолок.

— А вот твой подопытный ни разу за то время, что я был там, ни то, что не прикоснулся к нему, он даже просто не шевелился. Ни глаза к рогу не поднял. Не ерзал на месте в попытке бороться с болью и желанием почесать. Не попытался его сломать об нары или отгрызть. А судя по досье, он под заключением меньше суток. Даже мне выдержать пытку этой штукой с трудом удается. А тут ни один мускул на теле не дрогнул.

Лицо капитана помрачнело. Это действительно озадачивало.

— Дальше — больше. Когда эта штука на тебе, она немного светится цветом твоей природной магии. Вот как у меня.

Единорог слевитировал кольцо к своему рогу и надел его. Через пару секунд оно слегка засветилось блеклым оранжевым свечением. Но спустя еще пару мгновений единорог одним взмахом скинул его с резким "блять!" и принялся разминать виски копытами.

— Чтоб я еще раз надел на себя эту хуйню... Понял, о чем я говорю?

— Примерно да. И что нам это дает?

— Штукенция на этом новичке практически не светилась. Я еле заметил. А из этого следует две вещи: либо он настолько могущественный маг, что может сдерживать свою магию, чтобы не дать кольцу высветить ее, но нахрена это ему, либо парниша совершенно ее не знает. Или не умеет пользоваться. Что тоже идет в разрез с рапортом и впечатлениями твоих подопечных.

Велум почесал подбородок. А этот единорог не так прост, как кажется.

— Что еще больше убеждает меня в том, что он шпион или разведчик, — отметил капитан.

— Чей, грифонов или зебр? У них, насколько мне известно, скрывать магию не тренируют. Им просто мало что о ней известно. Даже наоборот, они шпионов обучают проявлять ее, как можно ярче, желательно взрывами, магией крови или призывом.

— Налетчики?

— Эти психопаты вообще шпионов не используют. Первая попытка стала последней, когда их засланный перевертыш зашел на Совет в облике генерала Паллориса, где в этот момент сам генерал и присутствовал. Паллорис, к слову, зубы этого кретина до сих пор на цепочке носит.

— А сами перевертыши?

— О них же уже хрен знает сколько не слышно, сам понимаешь. Ну, с того момента, как Шайнинг Армор и Каденция, — произнося ее имя, единорог медленно облизнулся, чем вызвал улыбку у своего собеседника, — вышвырнули их дырявые задницы со своей свадьбы. С тех пор их вообще не видно. Да и они же всего-навсего тупые насекомые-переростки, чьи предки когда-то переспали с кем-то из родственников Лучезарной. Только эта, как её... — единорог зажмурился. — А, вспомнил! Кризалис, вроде, их предводительница, способна придумать что-то в этом роде.

— За такие слова о родне Селестии тебе вообще можно награды поотрывать и запихать в твой грязный рот, — ехидно откомментировал Велум.

— Когда-нибудь, Велум, когда-нибудь... Так что, вся эта шняга парнем не специально выдрессирована. Хотя, чем Дискорд не шутит.

Фаерстарт отхлебнул еще немного виски и продолжил.

— Что еще я заприметил, так это его взгляд. Знаешь, вот когда жеребенок че-нибудь сворует у родителей и, пойманный за шкирку, пытается выглядеть как можно более непричастным к краже?

— Нет уж, невинностью от пони, который несколько часов назад умышленно калечил стражей, избегал контакта с ними и привел с собой такую злостную хрень, как тот магический дуболом, себе на помощь, даже и не пахнет. Не втирай мне всякую ерунду.

— Да нет же, ты не понял. Он выглядел так, как будто за его действиями не было цели кому-либо нанести вред. Что-то типа того. А еще интересно то, что в картотеке Кантерлота подобный жеребец никогда зарегистрирован не был. Ни свидетельства о рождении, ни места жительства, ни родителей. Вообще никаких данных.

— Много в этом Кантерлоте знают о всяком отшельническом сброде и беспризорниках, я тебе скажу, — скептически отметил Трайд. — Я их за время службы столько повидал, так что отсутствие какой-либо информации о нем вообще неудивительно.

— Возможно. Но сам знаешь, какой политикой славится информбюро Кантерлота. Они готовы залезть в любую задницу этой страны, чтобы знать о каждом ее жителе.

— Пф-ф-ф, — махнул копытом земнопонь.

— Ну и наконец, жопометка у него довольно интересная. Такую обыватели не носят. Но и у уголовников тоже редко, когда встречал что-то похожее.

Они оба замолчали. Умозаключения, которые Фаерстарт сделал после своего недолгого пребывания рядом с Колорлэсом, действительно давали повод крепко задуматься. Рапорт и слова столкнувшихся с пленником стражей кричали о том, что серый единорог — монстр и убийца, которому не сложно одним залпом убрать с дороги несколько неприятелей, а вот слова опытного и давно знакомого офицера, пусть и немного привыкшего приукрашивать, ненавязчиво убеждали в обратном. В любом случае, еще рано было что-либо говорить о нарушителе окончательно и бесповоротно. Слишком мало о нем они знали.

— Кстати, Фаерстарт, что там ты говорил о хороших новостях?

Единорог мигом оживился. Он резко развернулся в сторону капитана, оперся передними ногами на стол, положил на них лицо и, улыбаясь во весь рот, затараторил:

— Чуть о них не забыл! Передаю весть из центра нашего государства — буквально четыре дня назад поймали шпиона, да еще настолько наглого, что я бы у него пару уроков подобной дерзости взял, если бы позволили. Он в кратчайшие сроки спер из Центрального хранилища несколько свитков и важных документов, некислое количество литературы, среди которой и важная документация о армии, охране границ, схемы патрулей Кантерлота, тактические карты, акты о снабжении различных частей страны, записи важнейших каналов связи между секторами и координирующими центрами, переписки членов Совета и какая-то древняя историческая мишура из подвальных хранилищ. Из объема этой макулатуры можно целый книжный форт построить!

— Это, конечно, очень интересно. Работы Кантерлотским лентяям прибавится теперь немало, а писанины и проверок будет вообще несчетное количество, — вяло проговорил земнопони. — Ну а мне, собственно, зачем все это знать?

— А затем, что пойманный шпион, — улыбка на лице синего единорога буквально растянулась до ушей. В следующее слово он вложил немыслимое количество своих эмоций, — зебра!

В кабинете мгновенно похолодало. Велум, прежде вольготно лежавший на диване, уже сидел, уставившись на своего товарища. Его лицо, ранее содержавшее лишь совсем небольшое количество эмоций, искривилось в мощнейшем возмущении. Зрачки сузились, а взгляд, устремленный на единорога, казалось, готов того прожечь насквозь, заодно с креслом и стеной за ним. Дыхание его слегка участилось, а хвост, некогда лежащий безжизненной кисточкой, изредка нервно подергивался.

Единорог остался полностью доволен такой реакцией. Можно сказать, именно на нее он и рассчитывал.

— Пошути мне тут, блять, — нервно проговорил Велум. — Ты серьезно?

— Серьезней некуда, дружок. Его, можно сказать, и повязали только потому, что он зебра. Слишком часто катал за бугор, как говорил он, к "семье", ха! Хотя к Центральному хранилищу его служебное положение вообще никак не цеплялось, этот парень сумел оттуда немало украсть. Кое-какую литературу вернули, а остальное сейчас ищут. Но скорее всего, она уже далеко.

— Кому его поручили?

— Ребятам из "Затмения". Они, конечно, серьезные и все такое, сам с ними пару раз работал, но быстро это дело не продвинется, они слишком много думают вместо того, чтобы что-либо делать.

Земнопонь был на взводе. Скрип его зубов был отчетливо слышен, наверное, даже в коридоре, а напряженными мышцами на лице можно было колоть орехи.

Тут у единорога снова заблестели глаза, и он в одухотворенно продолжил:

— А теперь постарайся не сожрать стакан, ибо то, что я скажу тебе сейчас, возможно, лучшее, что твои зеленые уши слышали за ближайшие несколько лет. Когда этого хитрожопого схватили, я был в Кантерлоте на недельном увольнении. Естественно, стоило мне узнать, кто именно обокрал Хранилище, я тут же рванул в департамент, куда его поместили. И когда поднялся вопрос, кто же должен будет вытягивать из него инфу — куда ушли книжки, кому, зачем и есть ли еще в столице шпионы — я незамедлительно воспользовался своим положением и порекомендовал тебя, как лучшего, кто колит эти черно-белые орехи. И теперь, через три дня этого умельца доставят в небольшой городок недалеко отсюда, чтобы там ты решил, что с ним делать. Работать с полосатым здесь или переместиться в Кантерлот и продолжить вместе с парнями из "Затмения". И именно я взялся доставить тебе эту новость. Просто не мог позволить, чтобы ты услышал это от какого-нибудь рядового пегаса-новичка.

Эффект, произведенный на капитана, был колоссальный. У него встала дыбом шерсть, перехватило дыхание, а зрачки окончательно превратились в еле заметные точки.

— Ну вот как-то так. Теперь ты у меня в долгу,— удовлетворенный произведенным эффектом, закончил единорог.

— То есть, я должен буду...

— Вывернуть этого засранца наизнанку, чтобы вытрясти из него все возможное, да. Все, как ты любишь.

Велум рухнул на спинку дивана. Провел дрожащим копытом по лицу, а потом залпом осушил свой стакан. Уставившись в потолок, что-то бубнил себе под нос несколько минут, но затем, буквально в одно мгновение, его лицо снова приобрело ясность и невозмутимость. Он взглянул на своего собеседника и, улыбаясь, произнес:

— Фаерстарт, ты самый хитрый, наглый, безумный сукин сын, который когда-либо появлялся на этой планете.

— Ну не самый, чего уж там... Но я стараюсь. Я рад, что ты не изменился, Велум.

— И я тоже рад, что и ты не поменял привычек, старый друг. Что бы я там не говорил.

По ту сторону

Сон был тем необходимым лекарством, в котором так нуждался Колорлэс. После случая с соседом по коридору, единорог все же поработал над ответными репликами для зеленого капитана и, прошептав про себя какую-то мольбу, мгновенно отключился на своем железном ложе.

Пробуждение выдалось довольно неприятным — два охранника, чеканя шаг, стуча рукоятями клинков по дверям и крича во всю глотку, оповещали заключенных о том, что их отдых закончился и скоро им пора будет приняться за работу. Потом, один из них что-то продекламировал про долг, искупление и какие-то высшие инстанции, а второй, заржав, проговорил:

— Хорош уже, ты каждый день им это докладываешь. Если бы хотя бы один из этих дегенератов тебя послушал, я уверен, мы бы уже кутили с парой девчонок в "Старом Бочонке", а не занимались подобной херней."

Второй презрительно фыркнул в ответ, и они удалились из коридора.

С трудом открыв глаза и поднявшись с кушетки, единорог глянул в оконце. Утро, похоже, только-только начиналось, и свет цеплял лишь потолок камеры. Оперевшись о стену, Колорлэс все-таки решил осведомиться у своего тела, как его самочувствие. В ответ пришла ноющая боль, голод с жаждой, чесотка и какое-то непонятное раздражение вокруг рога. Да и вообще, голова, несмотря на сон, раскалывалась, и рог как будто сверлом терзал несчастный мозг бледного узника. Схватившись копытами за голову, он согнулся и попытался перебороть дробление его черепа, но бесполезно. Боль никуда не ушла.

Внезапно дверь камеры распахнулась, и в нее влетел пегас в знакомой матовой броне. Он бросил презрительный взгляд на бледного пони и раздраженно сказал:

— На выход.

Колорлэс повиновался. А что еще делать, не бодаться же с ним. Выйдя в коридор, он обнаружил, что большинство дверей было распахнуто, а значит, других тоже забрали куда-то. У соседней камеры, принадлежащей ночному нарушителю спокойствия, она тоже была раскрыта, и самого "посетителя" там не было. Серый брел за пегасом, пытаясь высмотреть хоть кого-то в таком же положении, как и он сам, но, кроме стражей и пары ученых, во всех пройденных коридорах и лестничных пролетов никого больше не встретил.

Когда они спустились к обширному залу и подошли к воротам, пегас обошел его и приказал идти вперед. Единорог пролез в небольшую дверцу, и в его лицо тот час ударил ветер. Зажмурив глаза, он попытался высмотреть, куда его подталкивает страж. Перед ним был довольно большой двор, огороженный высокими стенами, внутри которого было крупное скопление народу. Земнопони, пегасы со связанными крыльями, грифоны, единороги, стражи, какие-то фигуры в халатах и очках. Кто-то толпился у многочисленных выходов, кто-то,скорее всего, заключенные, таскали кирки, лопаты, дрели и другой инвентарь, стражи размеренно бродили вдоль стен, изредка кидая косые взгляды на зеков, ученые копошились вокруг какого-то огромного фиолетового кристалла или алмаза, тыкая в него копытами и еще какими-то приборами. В общем, каждый был занят своим делом.

— Иди к левому выходу, — приказал голос за спиной единорога.

Колорлэс медленно побрел к небольшому проему, перед которым стоял немолодой земнопонь с планшетом в копытах. Увидев его, он удивился и задумчиво произнес:

— Дружище, а разве тебе не в Кристаллический Цех надо топать? Али дорогу туда забыл?

— Он новый. Его ненадолго решили распределить поближе к камням и подальше от магии, — прокомментировал голос пегаса позади. — Под твою ответственность, до тех пор, пока Капитан Велум не разберется с ним. Исполнять.

— Эх... — Тяжело выдохнул земнопонь, взял в зубы карандаш и поднял глаза к единорогу.

— Кахаво тфое имя?

— Колорлэс.

Земнопонь что-то быстро черкнул на планшете, сунул его в седельную сумку и указал на проход:

— Сюда.

Заключённый зашагал в проем, а вслед за ним и новый надзиратель. Минув небольшой коридор, они попали в другой двор, но там было еще оживленней. Повсюду сновали узники. Нагруженные камнями, корзинами или тележками с кристаллами, они устремлялись то в туннели посреди двора, то выходили оттуда. Какая-то часть из них работала на стене Барьера, латая в камне дыры, обновляя бетон или просто крася ее. В общем, досуг у попавших сюда, по-видимому, имелся, да еще какой.

— Значит, слушай сюда, — громко сказал надзиратель. — Меня звать Детонатор, я заведую этими шахтами и кристальным карьером. На мне лежит обязанность проложить для таких как ты светлый путь к искуплению перед Эквестрией через службу на ее же благо. Конкретно у меня — это разработка шахт близ этих стен, работа в том кратере, — он указал копытом в сторону льющегося из-за соседней стены фиолетового света, — техобслуживание, уборки всей этой территории и кучи приятных мелочей. Киркой махать умеешь?

— Никогда раньше не доводилось.

— Оно и понятно. Ты ж единорог, откуда вам знать, что такое физический труд, — язвительно заметил Детонатор.— Ладно, хрен с ним, научишься. Выбора-то у тебя все равно нет, раз уж так распределили. Короче, основное, что тебе нужно знать...

Не успел Детонатор начать говорить, к нему подлетел розовый земнопони с голубой гривой.

— Детонатор, здорова! У нас тут это, сверла кончаются.

— А, понял. Я щас подойду, только с новичком разберусь.

Розовый изучающее осмотрел единорога. Через пару мгновений, его глаза расширились и он затараторил:

— Ты! Тот новенький, что разнес стену и привел сюда Порождение!

Потом обратился к надзирателю:

— Давай я ему тут все покажу! И ты освободишься, и я с такой интересной личностью потолкую.

— Почему бы и нет. Только смотри, если этот молодец даст тебе по роже и убежит — пеняй на себя.

Когда Детонатор скрылся из виду земной энтузиаст повернулся к Колорлэсу:

— Здорова, это я тебе ночью в камеру стучал. Я Бричи Тос, меня сюда тоже не так давно упекли — всего месяц назад. Пойдем, покажу, чё да как.

Он зашагал в сторону входа в туннели. Колорлэс двинулся за ним. Уж лучше этот буйный, чем злобный страж да престарелый подрывник-надзиратель. Он обратил внимание на метку Бричи — восклицательный знак, от которого во все стороны расходились стрелки.

"Мда, не одному мне везет с именем", — отметил единорог про себя.

— Тут, короче, что-то типа исправительной колонии, только режим — мама не горюй, — заговорил его "экскурсовод". — Сюда свозят всех, кто в десяти окружных секторах попадается: пони, грифоны, зебры, один раз даже дракона пристроить хотели, но он половину стражи сожрал. В шахтах в основном работают земнопони и грифоны — у них с кирками лучше обращаться получается. В кратере и Кристаллическом Цеху — единороги, там вроде как магия нужна. А вот пегасы... пегасы попадают за стены. Только вот непонятно, кому хуже, — откомментировал он, заметив непонимающий взгляд ведомого, — нам, под надзором стражи и работой, или им, которых заставляют лезь чуть-ли не за километры от Барьера, буквально в пасть Порождениям. Оттуда не сбегают, там сразу погибают. Хотя туда ссылают не только пегасов да грифонов... Грустно все это, потом как-нибудь расскажу, — он прервался на некоторое время, а потом резко продолжил, указав куда-то копытом. — Там — столовая, а тут, — он указал в коридор, откуда пришел единорог, — сборный пункт. Ну, в общем, это все, что тебе пока нужно знать. Пошли, посмотришь шахты и кратер.

Прогулка по шахтам оставила у Колорлэса нехорошее впечатление — все, что он там увидел — это только озлобленные или безнадежные взгляды заключенных, которые, матерясь, молотили стены шахт, разбивая лапы в кровь и стирая копыта и зубы в порошок. Бричи, правда, активно здоровался с большинством из них, но лишь единицы отвечали ему, и половина из них — дружеским "пошел нахер".

А вот кратер выглядел довольно впечатляюще. Это была огромная яма, в центре которой возвышался огромный фиолетовый кристалл, и от него в различные стороны расползались другие "щупальца" — кристаллы. Все они излучали яркий свет и поэтому большинство персонала здесь носило защитные очки. Вокруг этих минералов носились то пегасы, то единороги, и все как один в белых халатах, очках и с планшетами в копытах.

Они что-то лихорадочно записывали, тыкали какими-то штуками в камни и с интересом наблюдали за нулевой реакцией. Из рабочих здесь были разве что пара единорогов, которые по приказу яйцеголовых откалывали тоненькими зубилами крошки от кристалла, а потом аккуратно левитировали их в пробирки.

В какой-то момент Колорлэс заметил, что его спутник с интересом вглядывается в эту работу, но он тут же терял интерес и возвращался к своему трепу о местной жизни.

За таким бессмысленным шатанием с Бричи и прошел его первый день. Тот показал ему все основные места работы (кроме Кристаллического Цеха), рассказал о распорядке дня, местных "понятиях" и с кем нужно и не нужно общаться, хотя общение было последним, чего здесь хотел Колор, и еще кучу мишуры. Так время растянулось до ужина, на который отводилось десять минут, после чего следовал разгон по камерам и отбой.

Колорлэс молча дожевывал свое сено. Оно было жестким, безвкусным, колючим и резко пахло паленым. Это была самая отвратная еда, которую он когда-либо пробовал (ну, кроме Хакарла, но тот считался деликатесом), и перспектива сидеть на сене и воде еще Дискорд-его-знает-сколько не особо радовала. Он уже собирался бросить попытки заткнуть в себя эту хрень, как к нему подсел Бричи.

— Ну что, как оно?

— Не видно? — угрюмо покосился на него единорог.

— Эх, да знаю, что жратва тут не ахти и водой после нее не напьешься, но что поделать, это лучше, чем работать за идею, — оптимистично заметил розовобокий. — Все хочу тебя о кое-чем спросить, это ты сам все устроил?

— Что именно?

— Ну, заварушку у стены.

— М-м-м, отчасти.

— То есть? — удивленно спросил Бричи.

— Голем сам пошел за мной. Я не приводил его специально.

— Значит, — земнопонь задумчиво смотрел на свои копыта, — ты не волшебник пустоты?

Это имя на секунду показалось серому забавным, но, вспомнив слова Велума, оно снова приобрело свое старое значение.

— Нет, не волшебник.

— А как же тогда ты смог поднять на уши всю смену и даже заставить работать парней в башнях?

— Я... не знаю. Это, в общем, долгая история, — и тут же добавил, чтобы прервать возможные вопросы, — а ужин короткий.

— Как-нибудь расскажешь.

— И вообще, — начал единорог, — почему ты так активно помогаешь незнакомому тебе пони устроиться в этом поганом месте, да еще и без вероятности, что я тебя отблагодарю и вообще как-либо отвечу на твою самодеятельность?

Розовый на секунду задумался, а затем, улыбаясь, проговорил:

— Ну знаешь, ты пока первый, кто на мое желание помочь не послал меня в зад к Селестии. Да и на вид ты не законченный уголовник, который срежет мою кожу себе на плащ. Если хочешь здесь хоть как-то существовать, то нужно искать себе товарищей. Дружба, как магия, поможет тебе.

"Ох, ну что за срань он несет?” — мысленно хлопнул копытом себя по лицу единорог.

— И к тому же, я не говорил, что это все за просто так. Взамен мне нужно будет немного твоей помощи.

Колор уставился на него:

— Это какой же?

Бричи задумчиво закатил глаза, а потом тихонько начал:

— Скоро, очень скоро узнаешь. Пока тебе важно понять одну вещь — легально эти стены ты не покинешь. Я слышал твой вчерашний разговор с Велумом, и ты должен знать, что он не тот, кто даст тебе просто уйти отсюда. С виду он кажется разумным, но это только на первый взгляд. На самом деле, как только он узнает, что ты виновен в приписанных тебе деяниях, он заставит тебя пожалеть, что ты родился на свет. Ты будешь копать в шахтах пока не разобьешь себе копыта, а когда ты наконец сотрешь их до кости, тебя выкинут за стену, чтобы под гиканье ученых тебя сожрало какое-нибудь Порождение. Тебе еще повезло, что ты не зебра.

— Это ты к чему?

— А к тому, что Трайд — жуткий расист. Как думаешь, почему тут нет ни единой зебры?

Колорлэс оглядел столовую. Действительно, среди множества заключенных не было ни одного полосатого тела.

— Они не живут тут дольше одного дня, — кисло добавил Бричи. — Их либо на следующий день после доставки уводят за стены, либо их забивают, травят, заставляют разминировать старые ловушки стражники. Или ими занимается сам Велум. Их после этого никто не видит, а в рапортах к их пропажам или смертям привязывают различные несчастные случаи. Доводилось видеть, как стражи, стоя на стенах, вслух придумывали очередное оправдание для "пропажи". Мерзость. В общем, ты должен поразмыслить над этим.

"Мда-а-а, вот уж повезло", — пронеслось в голове единорога.

— Извини, что нагоняю тоску на ночь глядя, но такова реальность. Ладно, давай заканчивай с ужином, а то на нас начинаю косо глазеть. Завтра утром я тебя встречу у входа. Пакедова.

И с этими словами розовый ком упрыгал (серьезно, прыжками) в толпу у выхода из столовой.

Единорог выплюнул ненавистное сено, запил водой и побрел к толпе. Там надсмотрщики разделили заключенных на группы и повели их по камерам. В конце они их силой заталкивали в эти четыре стены, слушая в ответ угрозы и мат, и лишь злорадно улыбаясь в ответ с обещанием "не дать дожить до начала следующей недели". Единорог, огребя пинок от ведущего надзирателя и залетев в камеру, угрюмо оглянулся на своего обидчика.

— Оу, крошке единорогу не нравится, как дядя пегас с ним обращается? — начал страж, хотя по размерам был чуть ли не меньше самого Колорлэса. — Ща я тебя так отмудохаю, что хмурить свое рыло сможешь еще не скоро.

Только было пегас двинулся к заключенному, другой стражник намотал его хвост себе на копыто и с силой дернул на себя, впечатывая агрессора в пол. Тот с глухим "ай" рухнул на бетон и, спустя секунду, уставился на прервавшего его месть.

— Ты хули творишь?

— Тебе че, мало той пегасихи, до которой ты четыре дня назад дорвался? — заорал на него второй. — Из-за тебя весь наш батальон чуть нахер не вышвырнули за периметр к Порождениям. Хочешь за все свои изнасилования и амбиции поделиться кусочком себя с монстрами за стеной?

Тот на секунду опешил от такого внезапного наезда и уже хотел что-то бросить в ответ, но передумал и побрел за вторым, лишь кинув злой взгляд на память единорогу.

Арестант про себя порадовался, что избежал драки. Они еще никогда его ни к чему хорошему не приводили, и результат разборок был всегда непредсказуем. Он забрался на нары и уснул с мыслями о том, что же может попросить в замен его необыкновенный друг, который сам его нашел в этих стенах.

---

В таком тоне протянулись следующие несколько недель жизни нашего героя в заключении. Каждое утро его встречал Бричи, они шли в шахты и как послушные арестанты исполняли поручения, которые давал им Детонатор: махание киркой день напролет, приказы "подай — принеси", перенос инвентаря и заделывание швов в стенах бетоном — лишь малая их часть. Велум, не смотря на свое обещание, так и не явился к Колору, чтобы допросить его, и спустя неделю единорог перестал каждый вечер ожидать появления уже не такого уж и хорошего, после рассказов Бричи, капитана. Благодаря активности его розового друга все было назревающие неприятности с "коллегами по цеху" обходили единорога стороной, и он уже ощущал себя должником перед этим странным земнопони.

В один из таких уже ставших однообразными дней они кололи очередную секцию в одном из туннелей. Работа кипела уже несколько часов, и Бричи решил организовать небольшой перерыв. Он и Колор расположились за ближайшей стеной, где их не могли углядеть охранники, и с облегчением бросили проевшие плешь своим звоном по камню кирки. Бричи достал из небольшой сумки с инструментами как-то затесавшееся туда яблоко, и кинул своему товарищу. Тот с небольшим интересом посмотрел на плод и, откусив кусок побольше, пробубнил:

— Фпафива. Ахуда оно у фибя?

— У охраны стащил. Не им же одним есть свежее. Ты так на него смотришь, как будто впервые видишь.

— Фам, отфуда я, — единорог дожевал, — не принято есть фрукты. Ну, то есть, есть их можно, но яблоки — не частые гости на столе.

— Печально жить без яблок. Кстати, о доме...

Колорлэс чуть не поперхнулся, когда понял, о чем сейчас пойдет разговор. Ему надо было придумать, как уйти от темы, и желательно быстро. Но его опасения оборвались.

— У нас скоро появится возможность туда вернутся!

— Это как же так, ты же сам говорил... — опешил серый.

— Помнишь, ты спрашивал, какую услугу я хочу в замен моей помощи тебе здесь? Ну так вот, — дальше он говорил шепотом, — я и пара парней собираемся бежать отсюда, и я хочу, чтобы ты помог нам в этом.

Единорог аж поперхнулся. Может, этот непредсказуемый парень и был здесь дольше Колора, но он не видел всего того ужаса, что творился за стенами Барьера. Только если не...

—Ты собираешься бежать в Эквестрию?

— Да. А как ты догадался? — искренне удивился Бричи.

— Потому что за стены добровольно полезет только псих, ты и сам мне это говорил. Тебя не смущает тот факт, что стражи и регулярные силы начнут искать тебя?

— Не-а. Это проверенная схема, — они забьют на поиски через день — два, передав это в Кантерлот и города, а тем и своих проблем по горло будет хватать, чтобы искать пару — тройку сбежавших зеков, которые и серьезного-то ничего не натворили.

"Ничего серьезного? Особенно про меня это очень подходит, — отметил про себя единорог. — Да и к тому же, я до сих пор не знаю, за что он здесь..."

— И еще, не "меня", а "нас", потому что ты тоже пойдешь с нами. Не оставлять же тебя на суд этого зеленого расиста, — с легким смешком сказал земнопони.

"Та-а-а-ак... — пронеслось в голове бледного пони, — это было... ожидаемо? Или он хочет использовать меня в качестве отвлекающего маневра? Хрен его знает, что у него там на уме."

— Ладно, допустим. И каков твой план?

— Под Кристаллическим Кратером тоже есть шахты. Когда меня сюда только привели, они еще были открыты, и несколько дней я там работал. Но на раскопках один из грифонов случайно пробил стену туннеля и обнаружил, что буквально в паре десятков сантиметров за ними есть старые ходы, прорытые алмазными псами. Заключенные ломанулись туда в попытке сбежать, но половину из них перестреляли прямо в там, кого-то — на выходе, а кто-то, говорят, просто потерялся в многочисленных коридорах этих рудокопов. Сейчас вход туда закрыт, а пробитую стену замуровали. Но мне удавалось пару раз туда проскользнуть, и я видел, что кое-кто из ученых вместе с Детонатором там возятся с чем-то. Значит, дом алмазных псов они не завалили и там есть еще что-то интересное.

— А сами псы?

— Их давно уже нет. При постройке стены большинство удрало, а тех, кто не захотел уходить, заставили.

— Ладно. И что с этими шахтами?

— Они — наша прекрасная возможность сбежать! Чтобы пробить стену — работы одному на полчаса, а там дальше — в коридоры и на волю. Только тут вырисовываются несколько серьезных проблем:

Первая — в них очень хорошая акустика. От одного удара кирки или даже чиха раздастся эхо такой громкости, что у грифоньей границы будет слышно. Я так один раз чуть не спалился, когда уронил там отвертку. И поэтому, чтобы открыть там проход, нужно сделать это быстро. Но все равно будет громко.

Вторая — ее постоянно охраняют. Четыре охранника круглосуточно там дежурят в несколько смен, и пускают туда только надсмотрщика и пару яйцеголовых. Просто пройти туда будет уже сложно, а если мы еще и начнем там колотить стены — огребем моментально.

Я нашел выход из этой ситуации, вот только он упирается целиком в одну личность — Детонатора. Так как он основной заведующий всеми строительными работами — только у него есть ключ от склада с инвентарем и взрывчаткой.

— Откуда тут взрывчатка?

— А почему бы ей не быть здесь? Раньше с ее помощью рыли особо труднопроходимые участки породы, выравнивали ландшафт, копали ямы под ловушки за стенами. Да и просто в случае обороны пригодится. Но не суть.

С динамитом мы смогли бы провернуть отвлекающий маневр — подорвать по команде пару особо важных мест, и тут же — стены в нужном нам коридоре. Пока стража будет отвлечена от шахт разгребанием завалов и установлением порядка наверху, мы драпаем в открывшуюся брешь, и только нас и видели. Пол дня бега — и мы будем далеко отсюда.

Склад находится рядом с Кристаллическим цехом, — земнопони махнул копытом в его сторону. — И даже если мне каким-то чудом удастся украсть ключ, то переть достаточное количество динамита через сборный двор в Кратер — еще тот идиотизм. Если стражи застанут ночью земнопони, тащащего через несколько секций на себе ящики с динамитом — с расстрелом не промедлят.

Я перебирал уже десятки других вариантов, но тут слишком много охраны, да и орудия на стенах не оставят нам шансов, если мы попытаемся сделать все напролом. Поэтому надо что-то придумать с уже имеющимся планом.

— Погоди, а от меня-то что требуется?

— Если честно, пока не знаю, — развел копытами земнопони. — Просто хочу, чтобы ты был в курсе дела и если что, был готов к действию. Да и вдруг идеи какие появятся — тоже будет неплохо. Но времени у нас не особенно много — Велум пропал не надолго, и он вернется, чтобы добраться до тебя.

Бесцветный принялся анализировать информацию. План был не то что ненадежный, скорее, даже отдавал бредом — обезвредив одну из самых заметных личностей этой тюрьмы, при помощи его ключа (это в том случае, если он у него будет при себе) украсть большое количество взрывчатки, чтобы неведомым образом пронести ее сначала в закрытые для доступа шахты, а затем еще и растыкать по всей площади каталажки. А дальше — суметь грамотно ее подорвать, чтобы сбежать в бывшее логово псов, в котором, кстати, можно будет просто потеряться, а не то, что скрыться. Да и никто не гарантировал, что выходы из него уже давно не завили и что у орудий на стенах не хватит дальности, чтобы достать по выбегающим из нор заключенным.

Но в данной ситуации эта идея казалась для него самой логичной. Как уже сказал Бричи, тут было слишком много силы, способной подавить открытое восстание пусть даже большинства заключенных, и, пускай, не совсем тихий, но незаметный побег двух из них все же имеет шансы на успех.

Единорог приподнялся и, оглядевшись, произнес:

— А если удастся достать динамит, ты точно будешь знать, что делать?

— Зуб даю. К тому же, есть один перец, который нам будет помогать. Он знаток в диверсиях ну или типа того. А что, ты можешь...

Земнопони посмотрел в лицо своему товарищу. Хоть в полутьме и не было отчетливо видно, но он был готов поклясться, что зрачки Колора сузились, а сам он побледнел настолько, насколько ему позволяла и так светлая шкурка, пока он произносил следующую фразу:

— Я могу решить проблему с Детонатором.

Доверьтесь мне...

— Ар-р-р-ргх!

Сдавленный крик и жуткий скрежет когтей по стеклу разразился на весь этаж, где находились комнаты ожидания совещания, предназначавшиеся для наиболее важных персон. В одной из них грифон, облаченный в величественную золотую броню и длинный плащ с эмблемой Империи, схватившись одной лапой за шею, жадно хватал воздух и молотил свободной по стеклянному столу, на котором стоял полупустой графин с глинтвейном и пара закусок.

На подкашивающихся лапах он поднялся с небольшого кресла в котором сидел и, опираясь о стену и судорожно дыша, побрел к выходу из помещения. Его взор был застлан пеленой, пространство перед ним плыло и тело отказывалось слушаться и подчиняться элементарным приказам. Все внутри него горело, а эпицентры — желудок и глотка — огненными валами посылали боль во все нервные окончания.

Спустя пару шагов грифон упал на колени и его вывернуло наизнанку. Кровь вперемешку с его завтраком и недавно выпитым обдала пол и нижние пластины его брони, превратив блестящую поверхность доспеха в красно-бурую ржавчину. Оперевшись лапами на окровавленный пол, грифон собирал в себе силы чтобы не потерять сознание от пытки отравой, которая выжигала все внутренности и грозилась добраться вместе с рвотой до легких. С трудом поднявшись, он сосредоточился и одним рывком долетел до двери, выбил ее и упал в просторный коридор. Не успело его тело коснуться пола, как рядом с ним появился один из стражников, дежуривших на этаже. Он подхватил его и, заикаясь, истошно завопил:

— Н... н... немедленно, все сюда! Императору ну... ну... нужен врач!

Четверо мигом подоспевших грифонов и один понь окружили их. Долговязый белоснежный грифон первым перенял страдальца из рук первого стража и начал деловито осматривать его. Двое других стремительно ворвались в комнату и, обнажив мечи, принялись обыскивать помещение. Понь начал перебирать какие-то склянки в одной из своих седельных сумок. Оставшийся же грифон вылетел в коридор за подмогой.

Закончив осмотр и стерев кровь с клюва Императора, белоснежный одним движением выдернул из сумки флакон с фиолетовой жидкостью и влил в глотку своему повелителю детоксин. Тот, проглотив и прокашлявшись, встал, опираясь о своего спасителя, и медленно побрел внутрь комнаты, из которой недавно вырвался.

— Нисого вы зесь не назете, — пробормотал он. — Мезя отравили.

Затем он кивком указал поддерживающему его грифону на графин с глинтвейном. Тот, в свою очередь, подал знак пони, чтобы он проверил отравленное пойло. Понь вынул из сумки несколько пробирок, разлил в них содержимое графина и принялся колдовать над ними.

Спустя пять минут махинаций он торжествующие поднял копыто и начал изъяснять:

— Сакситоксин. Залили немало, но вам повезло, что смешивать начали с подогретым алкоголем. Большая часть успела разложиться. Но все же выводить его надо, иначе через пару часов может наступить дыхательная и сосудистая недостаточности, — он вынул еще один пузырек и протянул его белоснежному.

Тот понимающе кивнул, взял склянку и повернулся к Императору.

— Фа мной се форядке, — еле слышно пробубнил пострадавший. — Фоко языка хе щуствую.

— Это очень скоро пройдет, — оптимистично заметил пони. — Сейчас главное вывести остатки, чтобы последствия отравления не усугубились.

Император отстранился от поддерживающего его грифона и сел на небольшой диван рядом со столом, на котором находился злополучный напиток. Пару раз чавкнув онемевшим языком и сплюнув очередной сгусток крови, он устремил свой взгляд на остальных.

— Уже прошло. Девут, — он подозвал его к себе, забрал склянку с противоядием и осушил ее одним залпом, — прикажи оцепить весь этаж и задержать всех, кто входил сюда или ходил по близости. И принеси мне новую броню.

— Мой Император, — Девут преклонился перед ним, — вам не следует в такой ситуации участвовать в конференции. Мы попросим ее перенести на более поздний срок или...

— А мне кажется, Империя только выиграет, если я своим появлением покажу, что Императора нельзя сломать каким-то ядом и грязными уловками. А раз нельзя сделать это с олицетворением величия Империи — то нельзя сделать ни с одним из ее жителей. Ты слышал, что тебе приказано. Исполняй.

Девут молча поклонился и исчез в дверном проеме.

Бредя в одиночестве по коридору, он вспоминал события нескольких последних часов. Грифон ходил лично осматривать помещение, предназначавшееся для его повелителя. И именно он видел, как какой-то понь прошмыгнул мимо треплющихся охранников и проник в комнату. Долг подсказывал, что следует позвать охрану и приказать скрутить и допросить шустрого нарушителя, но ему почему-то захотелось посмотреть, что именно пони хочет сделать. Он так же прошел мимо бдящей охраны (по пути запомнив их, чтобы затем казнить) и незаметно устремился за шпионом. Добравшись до комнаты, тот отпер ее ключом и шмыгнул внутрь.

“Откуда у него ключ? — грифон возмутился про себя. — Здесь замешан не только этот пони. Ничего, гильотин хватит на всех.”

Дэвут слегка приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Он увидел, как лазутчик подбежал к столу и магией извлек из под накидки небольшой пакетик с бесцветным порошком и высыпал практически все содержимое в графин, затем подхватил магией сам сосуд и начал медленно взбалтывать жидкость, чтобы не оставить остатка. Закончив процесс, он довольно улыбнулся, поставил его обратно и зашагал к выходу. Девут отстранился от двери и быстро нырнул в одну из других комнат, чтобы не быть замеченным. Единорог аккуратно выглянул, убедился что никого нет и незаметно покрался к лестницам вдоль стены.

Девуту было не по себе. Ему следовало немедленно вырваться, схватить пони и рассказать о отраве, но что-то внутри него, в глубине его сознания опутало разум и не давало ему обнаружить себя. Непонятное волнение сковало тело, зашило клюв и затормозило реакцию. Оцепенев, он наблюдал, как нарушитель удаляется по одной из лестниц. Но даже после того, как тот пропал из поля зрения, контроль над собой не вернулся к грифону. Он медленно менял взгляд то на лестницу, то на вход, где стояла охрана, то на комнату, предназначенную Императору. Его сознания раздирало на несколько частей долгом, преданностью, совестью. Но они не могли перебороть черную зависть, обиду, желание власти и мысль о том, насколько станет легче Империи, если она избавиться от отпрыска тирана.

Он вышел из комнаты, прошел по коридору и остановился напротив тех двух стражей. Они, завидев его, поняли, насколько сильно прокололись, занервничали, вытянулись в стойке и один из них нервно выпалил:

— П-просим прощения, сэр Девут.

Тот лишь презрительно фыркнул и одарил их злым взглядом из под пернатой челки, а затем побрел прочь. У него все еще была возможность предотвратить покушение, но он почему-то не делал этого. Он и не хотел делать это.

И сейчас, после провала, Девуту стало еще хуже. Множество эмоций и чувств одновременно боролись за власть над его разумом. Он ненавидел самого себя за то сомнение, которое фактически сподвигнуло его на измену. За идиотское желание “посмотреть, что будет, если Империя лишится своего наследника” вперемешку с завистью, заставившее его предать того, кому он клялся в безукоризненной преданности и для кого должен быть безотказным инструментом и опорой в управлении вверенной ему страны.

“Кретин. Следовало ожидать, что этот грифон не сломается от какого-то яда. Пусть даже целого графина, — мысли медленно пожирали его. — И яд не то, что не убил его, даже не ослабил! Еще и эта чертова охрана... Походу, после моего прохода у одного из тех идиотов все-таки включились мозги. Приказать казнить их? Ага, сказав, что упустили шпиона, заодно выдав себя. А если проболтаются? Хм, нет, они будут молчать. Должны, если не хотят, чтобы их головы сняли с плеч вместе с моей. Черт, что же я...”

С каждой мыслью ему становилось все труднее. Он должен был быть лучше. Он должен был предугадать, что это не сработает, и выполнить свой долг. Но что сделано, то сделано. Позорное клеймо предателя тяготило его, и Дэвут прекрасно понимал, что обратной дороги уже не будет. Либо заставить себя забыть об этой оплошности, либо... Довершить начатое до конца.

---

В форте “Варор” царили хаос и суматоха. Предстоящее заседание больше носило характер сбора с пометкой "срочно". На нем должна была решится текущая ситуация с зонами, на которых есть Аномалия Пустоты, и с участившимися пропажами различных реликвий из Эквестрии и Империи. Поэтому каждый, кто должен был в нем участвовать, старался как можно скорее попасть в огромный зал, где будет проходить собрание.

Сам процесс заседания был достаточно формален — высокопоставленные личности из участвующих сторон поднимали интересующие их вопросы и давали на них исчерпывающие ответы в бурной дискуссии. Император и Селестия хоть и должны были делать то же самое, но зачастую они лишь были наблюдателями всего действа и изредка отвечали на наиболее каверзные броски оппонентов. В таком ключе проходило все заседание, за которым следовал банкет и салют, если собрание было успешным.

К двум часам зал был практически полон. Опаздывающие старались незаметно занять свои места, не нарушая молчаливую гармонию, ненадолго воцарившую в помещении. В центре зала находился огромный резной стол в форме треугольника, все три стороны которого были заняты представителями сторон: пони, грифоны и зебры. Их было примерно одинаковое количество, разве что зебр было чуть больше — на заседании должен был присутствовать делегат от каждой республики, и этих республик было не мало.

За спинами пони на двух небольших тронах восседали Селестия с Луной, а за грифонами — Хаст. Он был облачен в новую платиновую броню, которая перламутровым отблеском отвечала на каждый лучик света, что на нее попадал. Как бы он не старался выглядеть невозмутимым, мельком проскальзывающие морщины выдавали его.

Грифон был в гневе — шпиона так и не удалось найти, свидетелей и зацепок не было. Хаст приказал допрашивать всех, кто служил на кухне и кто приносил ему еду в комнату до тех пор, пока они либо не заговорят, либо не потеряют сознание. Также, сначала он хотел сослать двух часовых, дежуривших тогда на этаже, колоть камни на север Империи, но после того, как поиски неудавшегося убийцы закончились провалом, приказал повесить их. Эти двое, как и все, долго сопротивлялись и пытались что-то возразить, но более расторопные стражи скрутили их, позатыкали им клювы и увели на исполнение приговора. И в дополнение к всему, Нокса с самого рассвета преследовала жуткая головная боль. Те места, откуда росли рога, горели огнем, и именно эта боль поселила в Императоре непонятное сомнение. Ему казалось, что что-то на этом собрании и сегодня в целом должно пойти не так. Он долго не мог понять, почему именно это, но утреннее покушение развеяло в нем сомнения — таким образом его шестое чувство пыталось его о чем-то предупредить. И что бы это не было, оно не представляет из себя ничего хорошего.

Большинство в зале знало, что всего несколько часов назад Императора пытались отравить, но редкое шептание на эту тему сменилось хором вздохов и отпавших до пола челюстей, когда он сам вошел и занял место на своем троне. Эффект, на который он рассчитывал, был достигнут.

Селестия, сияя свойственной ей добротой, наблюдала за копошащимися за столом дипломатами, лишь изредка переводя свой взгляд то на Императора, то на свою сестру, а Луна, вжавшись в трон, старалась выглядеть выдержанно, но это у нее получалось плохо. Похоже, ей не особо прельщали такие шумные мероприятия, но, так как она стала немаловажной частью Эквестрии, должна была держаться подобно ее сестре.

Как только последний из участников занял свое место за столом, двери в зал захлопнулись, и их перегородила охрана из стражей Эквестрии и Империи. Форт находился в аккурат между границами этих государств и был сильно отдален от республик зебр, поэтому именно пони и грифоны взяли на себя обязанность по организации безопасности заседания. Но такой расклад нравился далеко не всем — зебры чувствовали себя ущемленными, ведь они были вынуждены решать вопросы о своем будущем фактически на территории своих соперников. Окруженные ими со всех сторон. Но как бы то ни было, это место уже неоднократно использовалось для подобных целей, и поиски лучшего заняли бы слишком много времени.

— Итак, дамы и господа, коллеги, — земнопонь в желтом фраке приподнялся со своего места за столом, — Великий Император, прекрасные Принцессы, уважаемые представители Республик, — он учтиво поклонился в стороны тронов и мест зебр, — позвольте объявить наше заседание открытым!

---

За 30 часов до этих событий.

Больше всего в своей работе Детонатор ненавидел вечерний разгон заключенных по камерам. Из-за них в сборном пункте творилось Дискорд-знает-что, и выполнять свои прямые обязанности ему было невозможно. Он должен был пересчитать большую часть инвентаря, обойти все секции, проверить работу, выполненную в Кристаллическом Цехе, забрать списки и почту и проверить склад у того же Цеха.

В этот раз зеки постарались и сломали неимоверное количество инструментария за один день, что означало, что земнопони ждала куча писанины на выделение нового. Он допоздна сидел в складском помещении и, скрипя зубами, выводил очередную статью в бланке, а когда вся работа была практически завершена, и надсмотрщик было решил отправится в свою каморку, он услышал, как за его спиной кто-то еле слышно остановился. Обернувшись, он увидел перед собой бело-серого единорога.

Долго думать он не стал и в ту же секунду отпер один из ящиков стола, что был за его спиной и, нащупав в нем оружие, резким тоном осведомился у гостя:

— Кто такой? Быстро назовись, иначе отверстий в голове добавлю.

Единорог не ответил. Он даже не шевельнулся. Детонатор прищурился, чтобы в полутьме склада разглядеть его.

— Ты меня не понял? — грозно проговорил земнопони. — Али тебе помочь напомнить, что с лишними дырками не живут?

Было плохо видно, но то, что он успел разглядеть, заставило надсмотрщика занервничать. На госте не было какой-либо брони, формы или отличительных знаков. Значит, это был заключенный. Но и кольца на роге тоже не было.

— О да... — еле слышно прошептал единорог. — Твоя помощь мне сейчас действительно не помешает.

Хоть Детонатор и был готов к нападению, это ему не помогло. Из полумрака на него молнией вылетело два белесых облачка, одно из которых, превратившись в челюсть, сомкнулось на его рте, не дав ему закричать, второе прокусило ногу, которую тот держал в ящике, а затем круто развернуло его и повалило на пол. Спустя секунду на его спину обрушились копыта нападающего и окончательно пригвоздили пони к полу. Одно из копыт повернуло голову надзирателя в бок, и он столкнулся с лицом неприятеля. Это был тот бледный единорог, который что все время таскался с Бричи.

— Окажи услугу, надсмотрщик... — хрипло прошипел Колорлэс. Его глаза потеряли свой цвет и сузились. — Поделись частью себя.

Последним, что Детонатор видел, перед тем как весь мир вокруг него погрузился во тьму, была широко разинутая пасть Колора.

~ ~ ~

Бричи все никак не мог взять в толк, куда подевался Колор и зачем он просил у него инструменты, чтобы снять кольцо с рога (хотя он постоянно жаловался на боль и зуд из-за него). После того разговора на счет побега единорог замкнулся в себя и все время пребывал в задумчивом состоянии. Тосс постоянно интересовался, все ли с ним в порядке и связано ли это с его обещанием помочь в вопросе с добычей взрывчатки, но тот либо отмалчивался, либо говорил невнятное “может да, а может и нет”.

И вот вчера, когда они должны были пересечься в сборном пункте, единорог не явился к их обыкновенному месту встречи. Вместо него туда пришел Детонатор и сказал, что уже забрал его к себе на склад, чтобы тот якобы помог ему с какой-то бумажной волокитой. Стражи не придали особого внимания этой детали и пошли разгонять остальных по камерам, но вот розового земнопони это весьма озадачило и он решил, что надо бы спросить у надзирателя, почему он взял с собой именно Колора, ведь раньше все мелкие дела для него выполнял Бричи. Но тот настолько быстро скрылся из поля зрения заключенного, что этот вопрос розовобокому пришлось отложить до завтрашнего дня.

И вот нас следующее утро Бричи одним из первых выбежал в сборный двор и принялся высматривать Детонатора. К его удивлению, на его месте стоял обычный страж, считающий заключенных. Земнопонь подскочил к нему и спросил:

— А где Детонатор?

— Тебе какое дело? — покосился на него пегас, но через секунду узнал в розовом теле обыкновенного спутника надзирателя. — Ему в Кратере работы подбросили, так что сегодня он занят. Иди, не задерживай меня.

Бричи был в замешательстве. Сначала Колор, теперь Детонатор. Их одновременное отсутствие было связано, но вот только как, было решительно непонятно. Придя к Кратеру, он обнаружил, что там действительно кипит какая-то работа, но вот охраны у входа стало меньше. Этот факт немного поднял ему настроение, и понь побрел вдоль тропы у входа, чтобы попытаться разглядеть чего-нибудь внутри, но засмотревшись, врезался в кого-то впереди себя. Тряхнув головой, он увидел Детонатора.

— Слава Селестии! — воскликнул Бричи. — Вас-то мне и надо.

— Заткнись и иди за мной, — сухо проговорил тот.

Тос опешил от такого поворота. Нет, надзиратель был строг и имел гонор, но обычно он так не разговаривал. Повинуясь, земнопони поднялся и побрел вслед за ним. Они прошли через все секции, пока не дошли до склада. Зайдя в каморку, Детонатор закрыл за ними двери и безэмоционально уставился на своего помощника.

— Эмм, Детонатор, а в чем дело? — тревожно осведомился Бричи.

— Скажи, ты не замечаешь никаких изменений?

— Чего? — понь недоумевал.— Какие еще изменения?

— Ну, например, во мне? Голос, цвет, рост?

— Детонатор, — он сделал шаг назад. — с тобой все в порядке? Твои слова меня пугают. — Увидев, что лицо надзирателя стало угрюмей, все же решил ответить. — Н-нет, ничего такого, кроме вопросов...

— Эх, — земнопони вздохнул, — значит, эта штука до сих пор идеально работает.

Детонатор подошел к одному из шкафов в помещении, открыл в нем дверь и копытом подозвал к себе Бричи. Тот осторожно подошел к нему и заглянул в шкаф. То, что там было, заставило его отскочить от него и шокировано уставиться внутрь. Внутри лежал еще один Детонатор, только его шкура поблекла, коричневые пятна на ней стали серыми, и сам он немного уменьшился в размерах. Он еле заметно дышал и находился в глубокой отключке, никак не реагировал ни на свет, ни на их разговоры.

Клон закрыл дверь шкафа и посмотрел на оторопевшего пони.

— Никаких отличий?

Земнопони мало что мог ему ответить. Он и не понимал, что за ситуация перед ним развернулась.

— Нароста от рога практически нет, — Детонатор прикоснулся копытом ко лбу, — и метка даже есть, — он подошел поближе к Тосу. — Бричи, это я, Колорлэс.

Бричи вопрошающе посмотрел на надзирателя. Не, он много раз видел, как от работы у зеков едет крыша и как они после этого лезут за стену и пробивают себе головы кирками, но чтобы ум за разум заехал у такого пони, как Детонатор, ему верилось слабо. Однако, тот сейчас стоял прямо перед ним и нес такую ересь. К тому же, в шкафу напротив лежит его клон, и поэтому ко всему происходящему было трудно вообще как-либо относиться.

— Знаю, непросто понять, — заговорил тот, — но в шкафу лежит настоящий Детонатор, а я лишь... позаимствовал его облик, голос и память.

Выражения лица Бричи не изменилось.

— Аргх, — прорычал клон. — Мне что, еще доказывать, что это действительно я? Твой план побега, помнишь? Видишь, я выполнил то, что обещал. Теперь у нас есть ключ и доступ к складу, — он оглянулся. — Но это ненадолго, поэтому действовать нам нужно быстро и решительно. Что ты собирался делать после выполнения моей части?

Но его собеседник не отвечал. Он с открытым ртом глазел на него, периодически переводя взгляд на шкаф, а затем обратно. Это продолжалось примерно минуту, пока он наконец не вышел из транса и не затараторил:

— Но куда делся твой рог и почему?!.

— Давай без вот этих вопросов, ладно? — оборвал его Колор. — Это... сложная магия, именно для нее я просил снять кольцо. Просто поверь мне.

— Х-х-хорошо...Пускай это все и очень странно, — сдавленно пробубнил Бричи. — Если у нас теперь есть динамит, то его нужно растыкать в щели на стенах и отнести немного в Кратер, плюс собрать вещи для побега. Но как ты...

— Без вопросов, — приказал единорог. Он скинул полотно с груды ящиков в одном из углов комнаты, обнаружив на каждом из них надпись “TNT”. Затем достал пару сумок, распихал в них шашки из ящиков, прихватил тележку с инструментами и какие-то бумажки со стола. — Начинать нужно как можно раньше. Ты готов?

— Эм, ну, наверное, да, — земнопонь замялся.

— Тогда пошли. Сначала — Кратер. Затем, как ты говорил, нам кто-то поможет с остальным?

— Да, это грифон с обгоревшим крылом, правда, где он сейчас я...

— Копает рвы за стенами. Там его и заберем, — Колор накинул сумки, толкнул такие же Бричи, взял телегу и вышел из комнаты. — За мной.

Они в абсолютном молчании прошли через все секции до Кратера. На входе в него Колор пихнул стражам те бумажки, после чего их пустили внутрь. Там они сгрузили немного инструментов из телеги и шашек, после чего забрали грифона с раскопок за стенами. Он, услышав про план из уст стоявшего перед ним Колора в облике Детонатора, хотел было придушить розового пони за такой нож в спину, но услышав пару коротких комментариев от единорога, с недоверием согласился помогать. Так, втроем, они весь оставшийся день циркулировали по всей площади тюрьмы, и под видом технических работ закладывали заряды. Когда шашки закончились, на Эквестрию уже опустились сумерки и эта троица вместе со всеми разошлась, чтобы собрать кой-какие вещи в дорогу и на следующий день осуществить задуманное.

До реализации плана оставалось меньше суток.

...и подчинитесь

Хаст не успел понять, что пошло не так. Несмотря на то, что он тщательно следил за всем, что говорят сидящие за столом переговоров и за редким перешептыванием наблюдающих, мысли о том, что произошло утром практически полностью поглотили его разум и не оставили места для того, чтобы серьезно вдумываться в слова сторон.

И похоже, это было большой ошибкой. Всего за каких-то пятьдесят минут обстановка в зале кардинально изменилась: вместо размеренной конструктивной беседы и диалога воцарился ярый спор с поиском причин сложившейся ситуации, взаимными оскорблениями и перекидыванием вины на друг друга. В выкриках то тут, то там проскакивали расистские высказывания, брань; спорящие игнорировали слова других и эгоистично гнули свою линию, выгораживая себя и всячески поливая грязью и клеветой оппонентов.

— Увольте, — басом кричал в сторону послов-зебр полный грифон в серебристой форме. — Как ни вам, полосатым чертям, знать, насколько просто порушить экономику, политический строй и налаженную систему государства. Разорив свое, вы теперь, видимо, решили уничтожить и наше! Мол “не нам, так никому”.

— И это я слышу от самого агрессивного народа! — резко огрызнулся один из послов. — Это ваши предки всего несколько столетий назад отхватили себе большую часть земель, принадлежащих зебрам, а теперь хотят те, что подмять не удалось, заразить этой пустотной чумой. Вам бы стоило следить за собой и своими магическими друзьями, прежде чем обвинять нас, ведь именно вы умудрились создать эту болезнь и подселить ее на земли, граничащие с Республиками.

— Позвольте, — заметил бежевый единорог. — наши ученые разрабатывали “нуль-магию” лишь для того, чтобы вернуть землям, которые потеряли свою ценность, их прежний вид и плодородие. И она стала такой... ”неправильной” лишь после того, как пара ваших шаманов попыталась внести туда изменения, не спросив нас!

— Зебры живут в гармонии с природой, а не стараются заставить ее подчиняться. Попытка управлять ею противоречит естественности самого мироздания. Мы старались вылечить и защитить свой дом, — изрек другой представитель Республик.

— Ну ладно, согласен, мы пытались использовать природу и извлечь из этого пользу, — сдался один из пони. — Но вот идея превратить результаты в оружие принадлежала отнюдь не нам. Не правда ли, Отто фон Гриф?

— А что нам оставалось делать? Когда вся наша оборона оказалась бесполезной перед теми существами, что полезли из зон вашего эксперимента, единственным выходом только и было, что клин клином вышибать. Мы убили на их разработку немыслимое количество ресурсов, а теперь вы предлагаете отказаться от них? И не вы ли все, — грифон указал одновременно в стороны оппонентов, — пришли к нам за этими самыми образцами? И кто за кем должен следить, м?

— Да как вы смеете!..

— МОЛЧАТЬ!!!

Громоподобный рев разразился по залу и заставил стены по всему форту затрещать, а всех находящихся в помещении зала вжаться в кресла и позатыкать уши. Кое-кто из зебр попрятали головы под стол, большинство грифонов со вздыбленными от страха перьями попадало на колени, а пони застыли в оцеплении, и пара особенно впечатлительных из них упало в обморок. Когда все медленно обернулись на источник этого звенящего ужаса, их взору предстал Император.

Он стоял на одной из ступеней лестницы, ведущей к столу в центре зала. Его лицо было искажено в гримасе невероятной ярости, взгляд пылал и был способен проделать дыру в точке, куда был устремлен. В радиусе пары метров от него царило титаническое напряжение, настолько сильное, что, казалось, из-за него даже загустел воздух. Он обвел взглядом весь зал, заставив тех, на кого он посмотрел отвернутся, и остановился на дипломатах за столом.

— Вы! — он указал пальцем в сторону зебр. — Как у вас хватает наглости попрекать мой народ и наших Эквестрийских союзников в благом намерении помочь вам в восстановлении того, что ваши бесконечные междоусобицы стерли с лица этого мира? Разве не вы неоднократно просили нас оказать вам содействие в воскрешении великого наследия вашей расы? И не лгите мне о каких-то попытках “лечения” ваших земель, — он тяжелой поступью опустился на ступеньку вниз, — ваши вожди пытались украсть оттуда все то, что могло бы помочь всем в обуздании этой магии.

Республиканцы, опешив, выслушали выпад в свою сторону, но ни один не решился возразить. Они все опустили взгляды в пол и молча принимали на себя удар.

Кто-то со стороны пони благодарно закивал, поддерживая речь грифона, но тут же получил еще один возмущенный выпад Императора.

— Теперь ваша очередь! — он приблизился еще на один шаг. — Сколько раз зебры говорили вам о том, что нельзя опрометчиво испытывать любой ваш эксперимент на живых существах? Ваши ученые ни разу их не послушали, не говоря уже о том, что полностью игнорировали сообщения из деревень, к которым эта зараза подобралась слишком близко! Вы скрывали всю новую информацию о распространении Аномалии, о том, во что она превращает животных и насколько непредсказуемы становятся земли, на которых она закрепилась, хотя прекрасно знали, насколько это опасно! И вы делали это только из за своей безграничной жадности и эгоизма! Когда взбесившиеся Порождения прорывались через границы моей Империи, нам пришлось ждать трое суток, чтобы понять, что ни сталь, ни пуля ни дает стопроцентной гарантии уничтожить их. Наша оборона понесла огромные убытки, а вы лишь радостно потирали свои алчные копыта, получив результаты нашей самозащиты!

Эквестрийские дипломаты сидели, разинув рты. Большинство из них явно не ожидало, что Император будет высказывать такие достаточно открытые обвинения в сторону представителей второго мощнейшего государства, нисколько не страшась реакции. В поисках поддержи они повернулись в стороны Принцесс, но после этого их челюсти упали еще ниже: Принцесса Луна, онемев, не моргая смотрела на агрессора, а ее сестра напряженно слушала каждое слово, что он говорил. Но ни одна, ни другая не собирались как-либо отвечать ему.

Большинство грифонов уже торжествовало свою победу над оппонентами в сложившейся ситуации, но через секунду успех для них обернулся полным провалом. Хаст в мгновение сократил дистанцию между ними и собой и оказался у того самого грифона в серебряном костюме и тихо, но отчётливо спросил:

— А теперь, хочет кто-нибудь из вас увидеть фокус?

Не дождавшись ответа, он рванул грифона с места и с силой приложил об стол так, что, тот треснул, а карандаши, лежавшие на нем и на которые пришлась часть удара, разлетелись щепками. Грифоны просто опешили от такого поворота.

— А знаете, в чем секрет этого фокуса?

Затем он отошел чуть назад и оглушительно заорал:

— Вот примерно так же ваши слова и действия сейчас разрушают мою Империю! Именно поэтому самая большая вина лежит на ВАС!

Грифон медленно указал на всех своих подчиненных.

— Как вы посмели начать рушить все то, чего сотнями лет добивались ваши предки? Или вы думаете, что весь тот шаткий мир, в которым вы живете, сложился сам собой? Что с тем благополучием, которое совместными усилиями с Эквестрией строил мой отец, вы вольны делать все, что хотите? Вас выбрали для того, чтобы не дать Империи вернуться в первобытный хаос и разруху, когда все вопросы решались силой, а не затем, чтобы вы этими самыми методами воротили страной, как вам вздумается! Ваши жизни уже с потрохами отданы народу, которые верят вам и надеются на то, что вы приведете страну к лучшей жизни. Отданы мне, вашему Императору, которому вы поклялись в верности и готовности расстаться с жизнями ради меня.

Белоснежный грифон, стоящий у трона, поежился от этой фразы.

— Вы сами согласились нести на себе это бремя, я прав?

Грифоны закивали в ответ.

— ТАК ПОЧЕМУ СЕЙЧАС Я ВЫНУЖДЕН ОТСЧИТЫВАТЬ ВАС, КАК ТУПЫХ ПТЕНЦОВ?! ИСПОЛНЯЙТЕ ДОЛГ, РАДИ КОТОРОГО ВЫ ЖИВЕТЕ!

Ни один из тех, к кому он обращался, не поднялся с колен. Пригвожденные к полу, они, сотрясаясь от его возгласа, впитывали каждое слово, боясь просто посмотреть на Хаста.

Правитель поднялся к своему трону и обернулся к публике:

— Мне отвратительно смотреть на то, как лучшие умы опускаются до уровня Алмазных Псов. Собрание окончено, мы улетаем домой.

Обернувшись в плащ, он вместе с Девутом покинул зал, оставив ошеломленную публику в полном молчании.

---

Спустя два часа, на границе.

— Начали!

Взрыв, проделавший несколько дыр во внутренней части стены, посеял панику и хаос на всей площади тюрьмы. Камни и блоки, падающие со стен, беспорядочно давили заключенных и рушили надстройки, а в воздухе, уворачиваясь от падающей смерти, скользили стражи-пегасы, стараясь собрать зеков в одну кучу и увести их из опасных зон, чтобы вернуть порядок.

Но заключенные паниковали недолго. Большинство из них быстро сообразило, насколько это хорошая возможность расквитаться с унижавшими их стражами и сбежать, поэтому они похватали первый попавшийся инструментарий и с криками накинулись на стражей. Оставшиеся заключенные рванули кто куда, лишь бы не попасть под раздачу от сцепившихся в схватке сторон. Битва, воцарившаяся внутри этих стен, поглотила всех.

В этой суматохе никто не заметил легкого эха от небольшого хлопка, раздавшегося внутри туннелей под Кратером. Троица в спешке ринулась в открывшиеся шахты Псов, стараясь не запутаться в ветвистых туннелях и как можно скорее покинуть тюрьму.

По пути они множество раз видели кристаллы, то тут, то там проглядывающие из стен туннелей, которые тускло люминесцировали, слабо освещая их путь по дому диких старателей. Но, судя по всему, уходя, Псы забрали все самое ценное вместе с золотом и другими драгоценностями, о чем свидетельствовали многочисленные пустоты. Их спринт продолжался примерно час, прежде беглецы увидели свет, бьющий из одной из незакрытых дыр на поверхность. Выбравшись, беглецы оглянулись вокруг и обнаружили себя в глубине леса. Грифон, освободив крылья от кандалов, с хрустом размял их и взлетел на одно из деревьев. Уставившись в одну из сторон, он воодушевленно крикнул вниз:

— Хах, мы далеко ушли. Стен практически не видно, орудия по нам не достанут, — грифон прищурился. — И походу, бойня внутри все еще продолжается. Драпаем, пока они не спохватились.

Напоследок оглянувшись в сторону тюрьмы, два земнопони и грифон устремились прочь, подальше от дурного места и обратно к свободе.

---

Грифон медленно ходил вдоль окна, периодически вглядываясь на двор, вид на который открывался прямо из его комнаты. Снаружи вяло протекали сборы участников конференции. Даже издалека было видно, что все они были подавленны и боялись посмотреть друг другу в глаза после его речи.

Но так и должно было быть. Отец всегда ему говорил о том, что рано или поздно узды управления придется взять в свои руки, потому что ни грифоны, ни пони не способны сами мудро решать свои проблемы. И самый лучший выход является самым жестким.

Но ни эмоциям, ни секундным позывам волю давать было нельзя, ибо они приводят к неразумным, животным желаниям и заставляют говорить и делать то, о чем потом придётся жалеть. А такое было недопустимо для Императора, от действий которого зависела судьба тысяч жизней.

Поэтому он ни на секунду не сомневался в том, что говорил. Если бы он позволил себе чуть больше гнева в словах, то это бы расценили как попытку завязать конфликт и задавить противников силой. Но в то же время, будь он мягче, его речь бы не оказала должного воздействия и все бы продолжили эту словесную схватку. То, как он поступил, было самым безболезненным выходом для всех. Иначе и быть не могло.

Внезапный стук оборвал его размышления. Дверь тихонько распахнулась, и в комнату вошли две величественные фигуры Принцесс. Император учтиво поклонился им и жестом пригласил присесть. Устроившись на широком кожаном диване, они некоторое время молча смотрели на друг друга.

Первой заговорила Селестия:

— Император, я хочу принести свои извиниться перед вами. Ни я, ни Луна не представляли, что такое произойдет. Все вышло из под контроля...

— Нет, — Хаст оборвал её, — это мне стоит извиниться за поведение моих поданных. Ни один из них не сумел сохранить самообладание и холодный рассудок в ответ на провокации, и это не делает мне чести как императору. Хотя отношения между нашими нациями стали относительно доверительными, мы почему-то забыли, насколько был долог путь к этому и сколько еще ран в их душах не успело залечиться окончательно. Поэтому, этот провал лежит и на моих плечах.

Тепло улыбнувшись, Селестия повернула голову в сторону окна:

— И все же, нам тоже стоило вмешаться. Мои пони вели себя слишком самоуверенно, и сегодня я должна была дать им понять, что не собираюсь поддерживать их чрезмерную веру в собственную правоту.

— Конечно, стоило! — внезапно вклинилась в разговор Луна, прежде молчаливо сверлившая императора взглядом. — Они того полностью заслуживали. И не только они — все на этой конференции потеряли головы из-за собственного самодурства. И только благодаря вам, Император Хаст, это собрание закончилось без объявления войны друг другу. И вообще, следовало раз и навсегда объяснить им, что подобное поведение просто недопустимо.

Император усмехнулся, а Селестия, взглянув на свою сестру, горько выдохнула.

— Луна, есть вещи, над которыми даже мы не властны. И как бы не хотели, мы не можем управлять сознанием всего нашего народа и заставлять их поступать так, как кажется нам правильным. Мы можем только их направить к этому и не более...

— Нет, мы можем повлиять на них! — осекла сестру лунная принцесса. — Мы в силах привести наших подданных к лучшей жизни, хотят они того или нет. Надо лишь дать им время понять, что мы делаем это для их же блага.

Селестия лишь покачала головой. Ее сестра всегда была немного импульсивной в разговорах и, в отличии от солнечной принцессы, не стеснялась в методах своей политики.

— Сестра...

— Принцесса Селестия, — заговорил Хаст, — позвольте, я поговорю с ней.

Лучезарная на секунду удивилась, но потом одобрительно кивнула. Император поднялся и подошел к окну. Затем, окутанный солнечный светом заходящего солнца, бьющего из окна, обратился ко второй сестре:

— Принцесса Луна, как много вы знаете из истории моего народа?

Луна самодовольно улыбнулась:

— Практически все.

— Прекрасно. Скажите, сколько из тех, кто правили Империей были тиранами и не задумываясь кидали свой народ на любые трудности?

— Эм-м.... — ее лицо немного помрачнело. — Десять.

— Одиннадцать. Вы забыли моего отца. А теперь вспомните, сколько их было у зебр.

Принцесса долго молчала, прежде чем ответить:

— Двое.

— Всего двое. А вы знаете, по какой причине большая часть бывших предводителей грифонов были такими?

— Ну-у-у-у....

— Не потому, что были полностью уверены в своей правоте. Они знали, что рано или поздно все их ошибки сойдут им с лап, — грифон начал ходить вдоль окна. — Наши с вами судьбы в чем-то похожи, Принцесса. Мы с вами избраны, чтобы вести наших подданных во тьме веков и оберегать как часть себя. Чтобы сказать за них то, чего они не могут или не хотят.

Он угрюмо покосился на свое отражение в одном из зеркал, стоящих в комнате. С одного бока он был освещен бархатным светом скрывающегося солнца, а с другого — практически полностью погружен в тьму, которая овладела значительной частью комнаты.

— Но, насколько бы мы не были близки к ним, нам не суждено их полностью понять. Как капризные дети, — грифон сжал лапы, — они не хотят мирится с тем, что не удовлетворяет их желаниям. И каждый наш неверный шаг надолго вгрызается в память поколений, затмевая все то, что мы сделали. Накапливаясь, ошибки, пусть даже маленькие, прочно меняют представления народа о повелителе, заставляя еще внимательней следить за ним.

Он подошел к одному из графинов с соком, разлил немного в элегантные бокалы, стоявшие рядом, и жестом предложил их принцессам. Бокалы, охваченные магическим сиянием, поплыли к сестрам, но только Селестия прикоснулась к своему. Луна взяла его из вежливости, но на самом деле она была полностью поглощена его речью.

Отпив немного, Император с некоторой горечью в голосе продолжил:

— И избавиться от их клейма можно лишь двумя способами.

Хаст поднял лапу, заключенную в пластинчатую броню:

— Первый — пережив смену поколений, заставить их забыть о твоих промахах немыслимым количеством достижений на благо нации. Десятки, может даже сотни лет понадобятся на то, чтобы тебя простили те, ради кого ты живешь.

Сделав пол-оборота, он полностью вошел в полумрак комнаты, отчего то, что он произнес далее, оказало заметный и, даже можно сказать, устрашающий эффект на его слушательниц:

— Второй, — он поднял другую лапу, — умереть.

Луна, оторопев, вытянула копыто, чтобы что-то сказать, но император не собирался прерываться:

— Только смерть делает грифона по-настоящему свободным. Она прощает ему все, что сделано при жизни.

Грифон завел лапы за спину и вновь начал бродить по помещению.

— Поэтому ни один из предыдущих Императоров не был трусом. Они прекрасно понимали, что смерть избавит их от всякой ответственности перед миром за все, что они сделали и сделают. И поэтому их, как и моего отца, нисколько не волновало, как воспримет для себя грифоний народ их даже благие порывы.

Хаст вызывающе посмотрел на лунную богиню.

— И вот в этом мы с вами резко отличаемся. Луна, вы с вашей сестрой, будучи божественными наместниками и олицетворениями звезд на этой земле, не способны принять дар смерти. Ваша судьба — всегда быть рядом со своими пони и быть для них идеалом. Теми, на кого они могут рассчитывать и кто будет для них надеждой. И поэтому для вас остается только первый способ.

Он подошел вплотную к Луне, которая, несмотря на свой размер, казалась совсем маленькой по сравнению со стоящим на задних лапах и закованным во внушительную броню Императором. Немного наклонившись, он медленно проговорил:

— А теперь скажите, готовы ли вы нести на себе груз раскаяния и ожидания прощения еще не одну сотню лет перед ними за то, что лишь желали им лучшей судьбы?

Младшая сестра молча склонила голову. Она прекрасно знала это ощущение. Боль от вскрывшейся раны в душе воскресила старые воспоминания о том, насколько горькой была расплата тысячу лет назад. Тогда ей тоже казалось, что насильно заставив их принять ночь, они лучше поймут ее и их жизнь приобретет новые краски. Но это была самая худшая катастрофа в истории Эквестрии. По вине той, кто существует ради нее.

— Я не хотел как-либо вас обидеть, Принцесса Луна, но такова реальность.

— Нет-нет, —еле слышно прошептала та, — я все прекрасно поняла. Спасибо вам, что не побоялись сказать этого. Мне следовало вспомнить, что кому, как не мне лучше всего знать, насколько пони впечатлительны, — она вздохнула и с улыбкой посмотрела на Селестию. — Видимо, я должна еще очень многому научиться у сестры, чтобы приблизиться к мыслям и чувствам моих подданных. Вы мудрый правитель, Император, грифоны должны гордиться вами.

Селестия облегченно выдохнула и подарила любящий взгляд сестре. Попрощавшись, принцессы направились к выходу. Еще раз поблагодарив Императора, Луна спешно удалилась, а Лучезарная, убедившись, что младшая удалилась достаточно далеко, обратилась к Хасту:

— Вы не представляете, какой камень с души помогли мне снять. Я боялась, что если она услышит правду от меня, это нанесет ей непоправимую рану. Но Луняше действительно следует вспомнить, к чему приводят необдуманные решения.

— Понимаю, — кивнул Хаст. — Правду необходимо принимать, насколько бы горькой она не была.

— Я была рада вас видеть, Император. Надеюсь, следующая наша встреча будет более спокойной. И еще раз... спасибо, — легонько поклонившись, она пропала в магической вспышке.

Грифон опустился на диван и закрыл глаза. Пусть на сегодня победа была за ним, но неутихающая головная боль подсказывала, что это был не конец. Что-то угрожало Империи, и этот день не оставил в нем место для сомнений в этом.

Для него все только начиналось.

Когда ловушка сомкнется

Эквестрийское лето. Все, кто хоть раз видел государство пони в разгар этой поры, хором скажут, что нет прекрасней места в этом мире. Цветущие луга и леса; шумные, переливающиеся всеми красками реки; свежий воздух, ароматы многочисленных растений и ненавязчивый шум теплого ветерка составляли идеальную композицию места, которое не хотелось покидать и чтобы оно никогда не кончалось. Время, которого с нетерпением ожидали все жители Эквестрии.

Все, за исключением Фаерстарта. Нет, с одной стороны, проводить жаркие летние ночи в компании кобылиц и выпивки было одним из самых больших удовольствий для синего жеребца, но они были редкими перерывами между бесконечной работой в армии, которую на него умудрялось сваливать высшее руководство. Как только пони провожали зиму, его впрягали в самый нудный, скучный и бессмысленный круговорот поручений, до которых ему совершенно не было дела и чей смысл он очень смутно понимал. Но, так как он не отличался лучшей дисциплиной и на его счету было немалое количество выговоров, единорог был вынужден выполнять их, чтобы не ощутить на себе могучее регулирующее копыто военной машины Эквестрии.

Небольшой отряд из семи пони медленно двигался вдоль дороги на каменистом плато, вся площадь которого была усеяна многочисленными валунами внушительного размера. Обзора из-за них практически не было, и ведущему этот отряд Фаерстарту приходилось регулярно подниматься на один из осколков-исполинов, чтобы посмотреть, куда ведет тропа.

“Опять. Каждое блядское лето. Каждое. Они умудряются придумывать задания — одно охуительней другого, — пони молча тряхнул головой, сбрасывая тяжесть наваливающейся злобы на сложившеюся ситуацию. — Позапрошлый раз — лекции для жеребят по истории боевой славы. В прошлом году — принимать экзамены у единорогов в каком-то университете. Хотя студентки там были ничего так...”

Дурные мысли, как назойливые слепни, не отставали от него.

“А что теперь? Быть нянькой для отряда молокососов, которые дальше казарм-то никуда не вылезали. Охуеть, в экскурсоводы я точно не нанимался.”

Он зло стрельнул взглядом в сторону шагавших за ним рекрутов. Три земнопони звенели ружьями, свешивающимися с их боков. Два пегаса пытались соревноваться между собой в маневрировании через камни, но регулярно таранили их лбом из-за невнимательности. И один зачуханный единорог, который нес на себе сумку с каким-то контейнером, на котором краем глаза виднелась печать в виде солнца — отличительный знак для важных королевских посылок.

Но, судя по всему, на него обратил внимание только сам Фаерстарт. Новички были слишком поглощены самими собой и лишь изредка обращали внимание на синего единорога, чтобы не сбиться с пути, чем неимоверно выводили того из себя.

“Ёпта, ну вы только посмотрите на них. Из этой партии дегенератов только вон тот тихий ведет себя достаточно незаметно, — он прищурился и посмотрел на него. — Хотя, походу это очередной маменькин сынок, которого пнули в армию из Академии Одаренных Единорогов, — Фаерстарт гневно сплюнул. — И чему их сейчас только учат? Если бы это была не прогулка из пункта А в пункт Б с целью передать какую-то хрень в Кристальное Королевство, а, например, разведывательная миссия, этих долбоебов давно бы перебили или взяли в плен. Да даже Порождения тише себя ведут.”

Синий единорог с досадой пнул с дороги очередной камень и вновь уставился вдаль, выглядывая там свободные участки пути.

“Что за невезуха. Могли хотя бы объяснить мне, что несем, а то совсем неинтересно. Так нет же, пихнули мне в копыта отряд кретинов и сказали доставить их вместе с посылкой в целости и сохранности, — офицер обреченно вздохнул, раздраженный непрекращающимися разговорами рекрутов. — Если они не закончат пиздеть, я их сам нахер сожгу и скажу, что так и было.”

Их странствие тянулось уже не первый час. Плато было действительно огромным и покрывало практически всю западную часть Королевства, отрезая его центр от небольшой железнодорожной станции на самом краю. Хотя было множество других, более коротких дорог, в их плане был почему-то именно этот путь через такую каменную преграду.

В очередной раз пожелав тому, кто придумал такой идиотский способ передать небольшую посылку, импотенции и маленького рога, Фаерстарт махнул следовавшим за ним новичкам, что пора сделать перерыв. Те еще громче загалдели и принялись расчехлять свои походные рюкзаки, доставая оттуда еду и подстилку на камни.

— Так, — повысив голос, гаркнул офицер, — я пойду разведаю дорогу дальше, и чтоб когда вернусь, все до единого были тут, ясно?

Рекруты негромко ответили стандартным “так точно” и вновь вернулись к своим делам. Никто из них не додумался стать часовым или хотя бы посмотреть, в какую сторону, скрипя зубами, удалился озлобленный синий единорог.

Он не был таким сдержанным или дипломатичным, как Велум, хотя у этого зеленого великана были свои придури, от которых ему сносило крышу. Одной из них, например, были зебры, к которым он испытывал просто платоническую ненависть, но на которых Фаерстарту было совершенно наплевать. Офицер понимал, что глупо кого-то винить лишь за цвет шкуры или картинку на заднице, но так же прекрасно знал, что его друга не переделать, да и сам он, в принципе, тоже не был святым.

Фаерстарт очень часто срывал свой гнев на тех, кто просто попадался ему под копыто, не стеснялся в выражениях даже в высших обществах, любил розыгрыши и черный юмор, приударивал за кобылицами и ценил хорошую драку и алкоголь. Его хулиганский характер хорошо знали его сослуживцы и начальство, от которого он регулярно получал не слишком приятные весточки.

Однако, он слыл очень сильным магом, ответственным солдатом и командиром, и среди своих этот единорог был душой компании, за что его очень любили и уважали как друзья, так и враги.

Синий жеребец успел уже достаточно далеко отойти от стоянки своей шестиголовой обузы. Он присел, оперся на камень и откупорил небольшую флягу с коньяком. Отхлебнув немного, он устало обратил свой взор на небо. Теплое солнышко, заботливо светившее оттуда, легкий прохладный ветерок, нашептывающий непонятную ерунду на каком-то древнем языке...

Единорога как будто-то водой окатили. Он еле слышно поднялся с места и вытянул шею в сторону небольшого нагромождения валунов в форме круга. Оттуда действительно доносилась непонятная речь на каком-то странном диалекте, и офицер решил убедится, что она — не результат солнечного удара.

С трудом забравшись на высокую преграду, он посмотрел внутрь. В центре нагромождения стояла высокая фигура в плаще. Из под накидки на голове выглядывал темно-серый рог, а из под полы регулярно показывались худощавые копыта. Ноги были покрыты множеством отверстий прямо в плоти, обрамленных стальными кольцами и из которых в многих местах была видна засохшая кровь. Единорог медленно ходил вдоль небольшого круга, начерченного на поверхности камня, торчащего из земли, и наносил на него какие-то символы, при этом что-то нашептывая.

“Кровавый фанатик. Ну зашибись. Хорошо, что он меня не видит и этих кретинов тут нет, а то хрен его знает, что у него на уме”, — пронеслось в голове у офицера. Тем не менее, он решил понаблюдать, что же так увлекло этого странного единорога.

Серый сделал еще пару кругов и извлек из под плаща сверток. Нет, скорее контейнер. С золотой печатью.

”Какого ху...” — у Фаерстарта перехватило дыхание.

Странник стал нашептывать заклинание громче. Внезапно всю поверхность круга застелила красная пленка и спустя секунду начала судорожно вибрировать. Маг крови занес копыто с посылкой над самодельным порталом.

Скорости мысли и анализа в этот момент у Фаерстарта могли бы позавидовать даже самые лучшие единороги из Академии. В секунды он просчитал обстановку, позу противника, преимущества своего расположения и лишь после этого актуальный в данное время вопрос пробился в центр его мозговой активности. А откуда у него, собственно, взялся этот контейнер?

Плато было неимоверно огромным. Вероятность того, что второй курьер с таким же заданием как у них может быть тут — ноль. К тому же, Фаерстарт знал лишь двух магов крови, которые служили в Эквестрийской армии. Но один из них был на дальнем севере, а второй, после столкновения с Налетчиками Пустынь, был не в том состоянии, чтобы пересечь в одиночку такое расстояние. И еще одна мелкая деталь — контейнер был такой же формы и размера, как и тот, что нес на себе сопляк из его отряда.

Вывод — этот ублюдок смог украсть его из под носа семи дебилов и одного опытного офицера, к разочарованию последнего.

Синий единорог соскочил с камня внутрь импровизированной природной арены. Его рог запылал оранжевым сиянием и через мгновение породил внушительный огненный шар, который со свистом устремился в сторону портала. Еще мгновение, и он помещает ему отправить украденное... хрен знает куда.

Но не успел. Серый с размаху влепил посылку в багровое полотно круга, и та исчезла. Затем резко отпрыгнул от горящей смерти и развернулся в сторону атаковавшего. Как только шар коснулся поверхности, раздался взрыв. Во все стороны полетели осколки и земля вперемешку с искрами и огнем. Но они не задели ни одного из магов, а стены из камней поглотили звук.

“Блять! — Фаерстарт в гневе сжал зубы. — А он резвее, чем кажется. Справлюсь? — он задал вопрос самому себе. — Ха, конечно же. Только бы эти идиоты сюда не прибежали, иначе беда.”

Как только пыль и дым осели, два единорога уставились на друг друга. Из под капюшона показалось лицо вора — круги под глазами, многочисленными порезы и измученный взгляд. Типичный псих, который в изучении опасного, но эффективного искусства завел себя в изнеможение. Такими были все маги крови.

Фаерстарт встречался с ними в битве всего один раз, но этого хватило, чтобы он на лету начинал понимать, на что они способны. Одного такого волшебника было достаточно, чтобы уничтожить целый отряд хорошо обученных солдат и уйти невредимым. И лишь амбиции и опыт удерживали синего офицера от побега.

— Так так, — заговорил Фаер. — А тебя мама в детстве не учила, что красть это ой как нехорошо? Быстро говори, куда отправил ее, иначе запеку изнутри.

Серый ничего не ответил. Злой взгляд его покрасневших глаз четко дал офицеру понять, что диалога не получится.

Через мгновение из отверстия в ноге вора вырвался небольшой красный жгут и устремился прямо на Фаерстарта. Затем еще один. И еще, и еще. Солдат прыжками уворачивался от живых лассо, стремящихся дотянутся до него. Его оппонент подходил все ближе и ближе, и в конце концов рог офицера запылал, вызвав огненную стену перед собой. Коснувшись ее, кровяные ленты испарялись небольшой багровой дымкой.

Решив не терять момента “обезоруженности” своего врага, Фаерстарт сотворил три огненных шара. Маленькие солнца были уже практически перед вторым магом, когда тот резко выкинул перед собой свои передние копыта. Из отверстий стремительно вылетели несколько маленьких капель, которые, попав идеально в центры летящих шаров, разбили их на небольшие снопа искр.

— Ха, так тебя готовили ко встрече со мной? — офицер улыбнулся. — Не многие знают этот прием. Ну что ж, — он облизнулся, — потанцуем.

~~~

Выпад. Другой. Третий. Огненные шары не могли добраться до кровавого мага, как бы Фаерстарт не старался. Тот умело разбивал их и контратаковал тонкими щупальцами из собственной крови. Армейский пони тоже был не лыком шит и знал, что достаточно небольшой вспышки, чтобы растворить этот прием. Но в арсенале вора было не только это. Пару раз он сумел удивить опытного вояку — попытался начинить его небольшими иглами, увязнуть в пятне густой, как гудрон, багровой жидкости, создавал подобия небольших клинков и хотел достать того в ближнем бою и защищал себя от огня, покрывая тело пленкой.

Бой тянулся уже несколько минут, и это было на пользу огненному пони. Дыхание у него еще не сбилось, так давали о себе знать многочисленные тренировки и бои, но вот магический потенциал из-за слишком интенсивного создания пылающих снарядов ощущался весьма напряженно. С другой стороны, его противник не мог использовать сторонний материал для атак, и такой затяжной схваткой он истощал себя и ментально, и физически. Фаерстарт все еще надеялся взять его живым и выведать, куда он дел контейнер, и старался не попадать ему в голову, чтобы не сварить гаду мозг внутри черепа.

Неожиданно оппонент остановился и принялся снова произносить что-то на древнем наречии. Из его ран потекла новая партия крови, превращая его шкуру и лицо в сплошной алый поток. Приняв это за попытку телепортировать самого себя, офицер кинулся на него, чтобы успеть выбить из ритуала. Но к его удивлению, из под плаща мага вылетело пара склянок с красным раствором, содержимое которых в мгновение ока покинуло свои сосуды и устремилось в пространство над головой волшебника, образовывая шар. Скоро туда стало перетекать и то, что покрывало его шкуру. Когда переливание закончилось, над его головой висела внушительная сфера. Из которой он мог сотворить что угодно, хоть клон самого себя.

Но вместо этого, внутри нее образовалась небольшая пустота, откуда в сторону бегущего единорога с немыслимой скоростью начали вырываться сотни игл. И было очевидно, что как только этот поток тысяч миниатюрных клинков доберется до него, то превратит синего в решето.

Мозг Фаерстарта понял это позже, чем начало действовать его тело. Впившись копытами в землю, он остановился и, вытянувшись в стойке, склонил голову в сторону надвигающейся смерти. На лбу проступил пот, рог три раза обволокло магическое сияние и через мгновения с его кончика с ревом врывался огромный пылающий поток пламени. Огонь, встретившись с кровью, оказался сильнее и принялся растворять иглы прямо на лету. Медленно, держа темп, крошечными шагами офицер начал подходит к своему врагу.

Он чувствовал, как проскальзывающие через пламя штыри нещадно полосуют его тело, разрывают мышцы и застревают в костях. Но живой огнемет сумел выдержать это, и практически вплотную подошел к магу. Как только из под огня показались копыта оппонента, он приложил последнее усилие, и огненный каскад со всей мощью ударил в центр сферы, растворив ее. Попав под огненный всплеск, маг крови сжег половину своего лица и рухнул на землю.

Сияние рога синего пони затухло, и он принялся жадно глотать воздух. Так резко выплескивать из себя огромное количество магии ему не приходилось раньше никогда. Этот засранец был действительно занимательным противником и сумел практически полностью истощить бывалого вояку. Переведя дух, пони подошел к лежащему сопернику. Видимо, эта сфера была его последней атакой. Он еле заметно дышал, его кожа побелела от недостатка крови, и он даже не мог поднять копыта, чтобы дотронутся до обгоревшей морды.

— А ты неплох. Теперь твоя худощавая задница в моих копытах. Как только отдышусь, клянусь, я заставлю тебя заговорить, — он сплюнул на землю.

— Е... е... если бы... не портал... я бы выжал тебя досуха, а затем превратил одного из тех, кто следовал с тобой... в живую бомбу, чтобы он разорвал своих друзей в клочья. — задыхаясь, пробормотал серый единорог.

— О, так разговорить ты умеешь не только на том странном языке. Амбициозен ты не в меру своих сил, да. Ну так соизволишь сказать, куда ты дел собственность Эквестрии?

— Через... мой... труп... армейская шавка. Твой дисциплинированный умишка не сможет понять, для каких целей и что там было.

— Как пожелаешь, — гневно процедил офицер.

Он обернулся и медленно побрел прочь. Через мгновение его рог вспыхнул последний раз, и на том месте, где лежал его недруг, поднялся огненный столб. Выйдя из круга, он еще несколько секунд наслаждался визгом заживо горящего противника. Миссия была провалена, но ради этого утробного крика Фаерстарт был готов отдать многое. Этот ублюдок заслужил это своей последней фразой.

~~~

Когда офицер вернулся к своему отряду, он был готов дважды самовоспламениться от гнева, несмотря на свою усталость. Три земнопони, собравшись в небольшой круг, вместе с единорогом играли в карты, а пегасы спали на одном из камней, покрытым мхом. Неразряженные ружья и открытые рюкзаки лежали в стороне от них.

— Это че еще за ХЕРНЯ?!

Дикий возглас Фаерстарта заставил играющих судорожно попрятать карты и пытаться собрать остатки еды обратно в рюкзаки, а летунов, подскочивших в страхе из сна, столкнуться и с грохотом рухнуть на землю. Спустя минуту судорожных сборов они выстроились перед ним. От вида покалеченного, всего в кровоподтеках и синяках и порванной униформе единорога у них пропал дар речи.

— Я вам дал распоряжение просто быть здесь, а не устраивать ебаный курорт.

— С-с-сэр... что с вами произошло? — заикаясь, произнес единорог. — На вас напали?

— Нет, блять, камни с дорог ворочал, чтобы вам, уебанам, было проще идти, — зло прошипел Фаерстарт. — Могу поздравить вас, господа. Сегодня мы с треском провалили нашу миссию, потому что вы из-за своего долбоебизма просрали самое простое, что вам могли поручить!

Единорога из отряда осенило, и он принялся проверять свою сумку. Не найдя там контейнера, его пробила дрожь. Он тихо попытался скрыться за спины своих товарищей, но как только он поймал на себе пылающий взгляд взбешенного офицера, остановился и осел, прибитый страхом за свой промах. Остальные перепугано переглянулись и молча уставились на него.

— Ну а теперь, вы будете немножко огребать за это, — Фаерстарт сел и хрустнул передними копытами. — На протяжении всего пути. Обещаю, нет такого зелья и магии, которое сможет залечить мои ожоги на вашей коже.

---

В глубине темного подвала, за столом, заваленным многочисленными томами, свитками и прочими носителями знаний, зебра не спеша листал очередную книгу. Он резво бродил взглядом по каким-то древним символам, к которым прилагались комментарии на понятном для него языке. Впитывая каждую строчку загадочных письмен, полосатый читатель все активней и активней перелистывал страницы в поисках нужной ему информации.

Неожиданно, небольшой поднос, стоящий на пьедестале недалеко от его стола, начал дребезжать. Спустя десяток секунд его поверхность покраснела, и из нее всплыл небольшой пузырь, который, недолго повисев в воздухе, с хлопком лопнул. На сталь подноса упал небольшой тубус, с одного бока покрытый маркировкой в виде золотого солнца.

— Ну наконец-то, — довольно проговорил полосатый книжный червь.

Он спешно вышел из-за стола и подбежал к пьедесталу. Достал тубус, посмотрел на него, потряс, взвесил на копыте. Затем прокрутил посылку с одной стороны и тут же резко хлопнул по ней. Другой ее конец с щелчком распахнулся, и на его копыто упал небольшой черный осколок.

— Тю, — огорчился зебра, — новый способ для открытия так и не придумали. Дилетанты.

Он отбросил упаковку и рысцой побежал в другую комнату подвала. За ее бронированной дверью находилось просторное помещение, освещенное магическими светильниками. То тут, то там были расставлены многочисленные ящики и коробки, а одна из стен была полностью заставлена шкатулками небольших размеров.

В центре дальней стены стояло сумбурное нагромождение черных кристаллов и камней, на одном из которых лежала голова какой-то старой скульптуры не то аликорна, не то единорога. Вся в трещинах, саже, поцарапанная, без правого глаза и рога. По всей видимости, ее собирали из осколков того, чем она была раньше. На нее была надета небольшая стальная корона с зазубренными, как клыки, краями.

Выражение лица статуи навсегда застыло в гримасе звериного оскала, от вида которого у зебры пробегали мурашки по спине.

Зебра подошел к изувеченной голове и принялся осматривать ее с разных сторон. Наконец, найдя подходящее место для того кусочка, он аккуратно поместил его в пустоту прямо над остатками рога. Затем отошел, посмотрел со стороны и, удовлетворенно кивнув, удалился в комнату с книгами, чтобы вскоре вернуться, держа копытом толстый, старый гримуар. Полосатый раскрыл книгу, положил ее на пол перед импровизированным алтарем и стал рыться в ящиках, доставая оттуда различные вещи, периодически сверяясь с книгой. Разворотя практически все, кроме шкатулок, зебра озадаченно стал изучать содержимое гримуара.

Спустя некоторое время, он отлип от чтения, положил на кристаллы пару старых зебриканских ритуальных амулетов, одел на шею цепочку с ярко-зеленым камнем (который больше напоминал глаз, так как внутри него был еще один небольшой красный камешек, похожий на зрачок), достал кусок отломленного рога статуи и, немножко поразминав шею, громко принялся читать то, что было написано в гримуаре:

“Взову к тому, что древними сокрыто,

Вы сквозь забвение мне укажите путь,

Явитесь, силы, что во тьме забыты,

И помогите в камень жизнь вдохнуть!”

Амулеты и глаз на его шее засветились, и из них импульсами начали вырываться потоки магии. Сделав небольшой круг вокруг алтаря, они прошли сквозь темные кристаллы и заплясали над остатками статуи. Через пару секунд, магическая сила соединилась в один сплошной луч и устремилась прямо в голову под ним. Когда после этого комнату озарил зеленый свет, зебра быстро присоединил рог к его основанию в центре лба скульптуры и отошел.

Черное изваяние поднялось в воздух. Трещины на нем начали стремительно зарастать; волосы, прежде бывшие единым куском камня, стали развиваться на непонятно откуда взявшемся ветру; левый глаз засиял кислотно-зеленым огнем и заморгал, а рот, прежде сомкнутый в отображении оскаленных зубов, распахнулся, и из него вырвался рёв немыслимой боли и гнева:

— РРРАААААААРРРГХХХ!

Древнее заклинание подействовало. Кусок статуи ожил, даже не смотря на отсутствие всего остального тела. Осев на кристалл, голова резко осмотрелась единственным глазом по сторонам и, судя по всему, увидела совсем не то, что ожидала.

Выдержав небольшую паузу, зебра подошел поближе и легонько кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание ожившей статуи. Встретившись взглядами, он улыбнулся и произнес:

— Добро пожаловать обратно в реальный мир, Король Сомбра.

Желание

Фонари тускло освещали длинный переулок Снежных Грифов. Был поздний вечер, большинство честных тружеников уже отработали свой дневной график и разошлись по домам, и лишь редкие магазинчики да круглосуточные заведения работали в такое время. На улицах практически никого не было, за исключением припозднившихся прохожих, изредка проскальзывающих во мраке, да небольших и редких патрулей регулирующих сил, что следили за порядком.

Погода стояла на редкость отвратительная. Была поздняя осень, изрыгающая из себя в агонии окончания положенного ей времени различные бедствия, свойственные для этого времени года. Практически штормовые ливни обрушивали всю свою мощь на город. Почти круглосуточно. Из-за этого случайному путнику с непривычки могло показаться, что он покинул пределы настоящего мира и невообразимым способом оказался в городе из какого-либо старого кино. Днём было ещё более менее нормально, но с наступлением тёмного времени суток безжалостная вода буквально смывала с мира все краски, оставляя обесцвеченный, будто безжизненный каркас города и его обитателей на сражение со стихией.

Не помогал делу ревущий гром и молнии, чьи редкие вспышки заставляли вздрагивать жителей. Ветер, чей загробный стон проникал даже в самые темные закоулки и до дрожи пробирал тех, кто его слышал. Вместе с ночью, поглотившей засыпающий городок, природные явления создавали устойчивое ощущение смертельной усталости этого мира, что он обычно испытывал перед тем, как впасть в длительную зимнюю спячку. Подобной унылостью пропитывалось всё — дома, воздух, даже свет, нехотя отдающий власть наступающей тьме, и, несомненно, жители, которые безрезультатно спешили укрыться в своих жилищах от этой болезни.

Будто огромный консервный нож, этот ливень один за другим вскрывал различные тайны и грехи этого города, которые, скапливаясь вместе, грязевым потоком проносились по улицам и смывались в и так переполненные стоки и каналы, исчезая в небытие. Злоба и животная похоть, характерная для грифонов и проявляющаяся по поводу и без, служит причиной для множества изнасилований и кровопролитий, которые скрывала тьма узких переулков. Алчность и зависть, двигающие на убийства и воровство даже самые высокоморальные и изысканные сливки общества этого города. Лень Регуляторов, которые должны были защищать порядок и спокойную жизнь обычных обывателей. Их бездействие порождало еще одного демона, грызущего шаткую гармонию быта жителей города — страх.

Не каждый грифон теперь мог похвастаться безукоризненной храбростью, как у своих предков. Все больше и больше душ эта проказа подбивала под свои жадные лапы, развращая молодые умы и подтачивая ослабевающие балки, на которых держались зрелые. Страх служил катализатором для остальных его “собратьев”, готовых в любую секунду поглотить очередную, уже ослабленную им, жертву. Однажды “заразившись”, мало кому из грифонов удавалось выбраться из плена одиночества, апатии, зависти, глубокой депрессии, смертельной хваткой впивающихся в побежденный рассудок. И большинство из них выбирало наиболее простой способ разорвать этот контракт с проклятыми похождениями их собственных действий и мыслей — суицид. Безвкусно, тупо, но это помогало. Так думали они.

Мокрый холодный дождь, который бывает только в такое время, заливал окна одной из небольших частных клиник. В одном из коридоров, свет уличных фонарей в который пробивался лишь небольшими полосками через оконные жалюзи, в полутьме застывшую атмосферу опустевшей клиники разрывал надрывный плач. Там, на одной из скамеек, на коленях своего мужа рыдала грифина, а ее супруг, сжав несчастную в объятиях, всячески пытался ее утешить, шепча успокаивающие слова и обещания. Рядом, на другом конце скамейки были разбросаны многочисленные папки и бумаги, среди которых на самом верху значился один документ, на котором красной пастой был написан, фактически, приговор их будущему совместному счастью.

Она рыдала уже не первый десяток минут. Тушь с тоненькой подводки потекла, глаза опухли. Постепенно ее голос ослабевал, и жалобные стоны все тише и реже нарушали мертвую тишину клиники.

Вцепившись когтями в супруга, грифина в очередной раз начала умолять мужа:

— Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что все это неправда... Что это дурной сон, что это все происходит не с нами, что они все лгут, — грифина бросила взгляд своих заплаканных глаз на бумаги. — Умоляю, скажи...

— Чш-ш-ш, милая, у нас все получится, — он прижал ее голову к груди и начал нежно поглаживать лапой. — Все будет хорошо. Мы с тобой будем пытаться. А если не получится, то будем пытаться снова. Столько, сколько потребуется. Ты сможешь, моя прекрасная, сильная девочка. У нас все получиться, обещаю тебе.

Он прижал ее сильнее. Сквозь жилет грифон чувствовал, как она дрожит. Как ее сердце бьется в жутком ритме, борясь с напряжением хозяйки. Как она судорожно дышит, пытаясь собраться, но каждый раз сдается и снова начинает плакать.

Сейчас он должен быть рядом с ней и держаться изо всех сил. Ведь если он опустит лапы, на кого тогда сможет опираться она — такая хрупкая, ранимая и нежная? Он должен был стать, хотя бы на время, ее щитом от внешнего мира, который всем своим видом и яростным поведением пытался сокрушить остатки измученного разума грифины. И ради этого он был готов пожертвовать чем угодно.

— Пойдем домой, — он поцеловал ее в лоб. — Здесь нам уже ничем не помогут, и ты очень сильно устала. Я сварю твой любимый кофе, сделаю сандвичей, растоплю камин и мы обязательно что-нибудь придумаем. Пойдем.

Грифон поднялся, собрал документы в одну кипу, сунув их под мышку, и взял под лапу все еще всхлипывающую супругу. Пройдя через пустые коридоры, они покинули клинику и оказались под небольшим козырьком, освещаемым холодным голубоватым светом большой светящейся вывески “Кейр”, означавшей название клиники. Он распахнул зонтик, взял свою несчастную любовь под крыло, и они медленно побрели прочь в мрак пустой улицы, подгоняемые скулящим ветром и непрекращающимся ливнем.

---

Грифина все еще пыталась придти в себя. Укутавшись в теплый плед, она сидела перед камином и слушала треск горящих поленьев в объятиях своей второй половинки, ей было действительно спокойней. Боль от сегодняшней раны, располосовавшей ей душу, немного затихла, но все равно методично, как тупой иглой, продолжала расковыривать ее хрупкий мир. Мир, на который она надеялась и ради которого жила последние несколько лет. И что больше всего терзало ее, так это то, что она сама была причиной разрушения ее надежд.

Грифон медленно провел лапой вдоль ее спины, остановившись у основания крыльев. Немного помедлив, он стал нежно массировать мышцы, прислонившись головой к ее затылку и тихо дыша на шею. От его теплого дыхания и того, как умело его когтистые лапы находили чувствительные точки, у грифины пробежали мурашки и она тихонько коснулась лапой его щеки, подав знак, чтобы тот продолжал.

Через какие-то мгновения они соединились в глубоком, страстном поцелуе, не выпуская друг друга из объятий.

Наконец, насладившись вкусом и подарив своему партнеру взгляд с трудом сдерживаемого вожделения, грифон спросил:

— Ну что, — он провел лапой по горячему лицу своей возлюбленной, — еще попытка?

~~~

Дождь продолжал свою атаку на окна домов. Гневно стараясь нарушить гармонию их быта, он кидал все новые и новые волны стремительных потоков ледяной влаги с небес на тонкое стекло, но каждый раз терпел поражение. И лишь одно открытое окно на проспекте Снежных Грифов не старалось как-либо отразить его выпады, но такой противник ему был не интересен, и явление природы игнорировало его, лишь изредка кидая пару капель на подоконник в качестве презрения такому вялому оппоненту.

Укутавшись в одеяло, у окна сидела и наблюдала за улицей все та же грифина. Сияющая луна, лишь изредка показывающаяся из-за грозовых туч, напоминала оскал какого-то неведомого по своему размеру и внушаемому страху монстра, грозящегося разом поглотить всех, кто имел неосторожность посмотреть на него. И вместе с грозовыми вспышками, на мгновение превращавшими весь мир в одно сплошное белое полотно, сейчас многие из жителей Империи действительно понимали, почему зебры и пони боялись этой загадочной и злой планеты. Но печальная наблюдательница думала совсем не о том.

Она знала, что муж лжет ей, чтобы успокоить и поддержать. Чтобы не дать ей окончательно отказаться от надежд и, что самое важное, своей жизни. Но как бы это не было противно, ей хотелось верить в эту бесполезную и бессмысленную ложь.

Бесплодие. Рок, о котором никто из грифонов никогда не думал, так как эта болезнь была им совсем не свойственна за столь долгую историю. И он обрушился именно на нее. Одна только мысль о том, что она стерильна и никогда не сможет ощутить в себе зарождение новой жизни, резала ее ржавым тупым ножом. Ни одна клиника, лечебница и даже обращения за помощью к магии зебр и пони не смогли оказать хоть какого-нибудь эффекта. Супруги провели уже год в безрезультатных поисках способа вернуть ей ее здоровье, но тщетно. И сегодня результаты очередной экспертизы в очередной клинике практически убили в грифине все надежды, даже самые крохотные. Ей больше не хотелось ничего — только плакать, дать наконец вырваться скопившемуся горю наружу и забыться в этом порыве эмоций.

Капля. Еще одна. Слезы вновь полились из ее измученных глаз, оставляя на ковре еле заметные пятна. Ее тихая агония, которая изводила несчастную на протяжении уже многих дней, раз за разом увеличиваясь от каждой соленой капельки, срывающейся с грифоньего лица, снова дала о себе знать. Но она слишком устала. Устала ждать и верить, что случится чудо и сможет им помочь. Что то, сколько безразличия и пренебрежения к своему горю она видела, быстро забудется и станет совсем неважно.

Всего лишь ложь. Ей врали все, даже самые близкие. Пусть это была благое намерение, но ложные надежды причиняли боль куда худшую, чем любая другая попытка хоть как-то отвлечь грифину от саморазрушающих мыслей.

Но... именно ложь почему-то держала ее на шаткой границе между борьбой и капитуляцией.

— Умоляю... — она оперлась когтями на холодный подоконник и обратила свой взор к безжалостной небесной наблюдательнице. Грифине было уже все равно, у кого просить помощи и какую цену за нее придется заплатить.

— Умоляю, прошу, услышьте меня! — обессиленный вскрик, больше похожий на писк, сорвался с ее клюва. — Я не могу... не могу больше это терпеть... Кэмил, он для меня — все... — последнее слово она произнесла очень отчетливо, борясь с дрожью от подступающих эмоций. — Я не хочу, чтобы мое счастье с ним окончилось вот так... Дайте мне знак, шанс, возможность... Хоть что-нибудь!

Но ни хищная луна, ни угрюмый дождь, ни небо не ответили ей. Лишь посмеясь над ней коротким раскатом грома, эти сегодняшние спутники ночи продолжили терроризировать город.

— Прошу, хоть кто-нибудь, помогите мне...

Конечно, ответа не последовало. Битва, которую она вела с самой собой, была проиграна. Опустив голову на холодное дерево окна, грифина вновь стала тихо плакать, не стараясь хоть как-то противостоять этому. Секунды слились в минуты, которые, в свою очередь, образовывали часы. Так, незаметно для дремлющего рядом грифона, она просидела остаток ночи.

Наблюдая за городом, погрузившимся во тьму, от прежних желаний не осталось и следа. Выплакав все слезы, вывернув себя наизнанку и снова обретя контроль над собой, она лишь молча смотрела на лунный свет, хозяйка которого уже отбыла большую часть положенного ей времени на небесах. Теперь желанием грифины было лишь унестись куда-нибудь подальше от мыслей, которые уже слишком долго не давали покоя. Просто забыть, хоть на секунду...

Неожиданный тоненький, как струна виолончели, плач донесся до ее чутких ушей. Она высунула голову наружу, пытаясь уловить направление. Дождь стучал по ее клюву, заливал глаза и попадал в уши, но ей удалось понять, что плач раздается со стороны небольшого парка, который находился недалеко от их дома.

— Не-е... — прошептала грифина. — Не может быть...Они же не...

Разряд, пробежавший по всему ее телу, подкинул крылатую мученицу с места. Разум затуманился, и в этом мире для нее осталось только два источника звука — собственное сердцебиение и этот младенческий стон.

У плача могла быть тысяча причин. Может, это был чей-то ребенок, которого незадачливые родители умудрились тащить под конец ночи куда-то с собой. Или грустная песня путешествующего ветра, который своими размашистыми конечностями играл на старой черепице крыш. Или, в конце концов, это был всего лишь плод ее переутомившегося мозга, который, обезумев, создавал любые иллюзии себе на потеху. Все могло быть.

Но она обязана была проверить.

Пулей выскочив в коридор, грифина накинула на себя легкий дождевик и, в спешке пытаясь открыть дверной замок, разбудила спящего супруга. Когда он приоткрыл глаз, он увидел лишь ее хвост, быстро скрывающийся за закрывающейся дверью.

В те минуты в голове сонного грифона успели сложится тысячи вариантов такого странного поведения его второй половины. Но остановился он на самом страшном и пугающем.

На том, что ее рассудок не выдержал этого беспощадного испытания.

Беспорядочно мечась по комнате, он пытался сообразить, что же теперь ему делать.

Часть его, готовая разнести пол-Империи за любую мелочь, что могла угрожать его ненаглядной, неистово тянула к двери. Но другая, которой управлял холодный разум, железно требовала сначала думать, а потом действовать. Восстановив контроль, он кинулся было за ней, но тут дверь тихонько щелкнула, открылась, и в коридор вошла грифина, вся промокшая и слегка дрожащая от холода, держа в лапах что-то, завернутое в половину дождевика.

— Хвала Императору, — он подлетел к ней и схватил за плечи, — Кэсси, пожалуйста, не пугай меня так больше, ладно? Я уже подумал, что... — грифон опустил взгляд на предмет у нее в лапах. — Что это?

Грифина осторожно откинула часть мокрой ткани. То, что там было, являлось отнюдь не вещью. С ее лап на него, тихо всхлипывая, смотрел своими широкими глазами-блюдцами еще совсем маленький жеребёнок.

Грифон, повергнутый в шок, осел на пол. Бессмыслица, происходившая прямо сейчас, никак не хотела казаться ему хоть немного логичной.

“Откуда среди ночи да еще и в глубине Империи он, во имя Императора, мог взяться?” — идея, смысл которой он еще не понимал, сама всплыла на поверхность его рассуждений.

— Его родители? — спросил он Кэсс.

— Их там не было. Видимо, они бросили такое чудо, — шепотом проговорила она.

”Сволочи” — именно такой была первая мысль понемногу отходящего от такой находки грифона. Немного погодя, пернатый поднялся и стал ходить по комнате.

Сейчас, он должен был взять себя в лапы. Ситуация была сложной, но он был уверен, что у него получится найти выход, который будет наилучшим для нее. Надо было быть лишь чуть тверже.

— Мы должны сообщить о нем Регуляторам, — наконец изрек грифон. — Точно не известно, брошенный он или нет. Путь они решат, куда...

— Нет.

Такого поворота он совсем не ожидал. Всего одно слово, словно разряд молнии, вывело его из равновесия. Он резко обернулся.

Такого хищного, устрашающего, по-настоящему грифоньего взгляда у своей супруги он еще не видел.

— Только не говори мне, что ты... — в попытке протестовать, он протянул к ней лапу.

— Нет! — грозно прошипела грифина. — Я не отдам это дитя этим безразличным гадам. Им плевать на его судьбу, лишь бы поскорее отделаться от ответственности, — Кэсс взывающе посмотрела на грифона. — Кэмил, разве ты не понимаешь, что этот жеребенок — наш с тобой шанс на счастливое будущее? Мы просили об этом, и нас услышали! Мы не можем отказаться от такого дара!

— Дар? — удивленно спросил Кэмил. — Да он даже не нашего вида! — он схватился за голову. — Ты хоть представляешь, сколько проблем у нас...

Грифон замер. Его сознание огромным молотом вбивало в него железнодорожными штырями мысли о последствиях ее желания помочь, но то, что он видел, было готово порвать сердце на части и вдребезги разбить цепи, сковывающие его эмоции.

Ее взгляд, полный любви и заботы, был направлен на этого ночного пришельца. То, как она в попытках успокоить жеребенка медленно водит когтистой лапой по его животу и нашептывает какую-то старую колыбельную. Крылья, укрывающие его от холода и темноты, подступающей из неосвещенных углов. И еле приметная дрожь груди, вызванная оживлением ее измученного сердца.

Такой счастливой Кэмил не видел свою жену очень давно.

Внутренняя борьба в нем продлилась недолго, потому что он знал, что он хочет сделать на самом деле. Сделать, повинуясь тому, что движет им с самого момента их встречи.

Почесав затылок, он глубоко вздохнул и заключил ее вместе с “даром” в объятия. Ощущая под своими крыльями ее слипшееся от воды оперение и необычное чувство от прикосновения к шкурке жеребенка, он отбросил последние сомнения.

— Прости меня, — он коснулся ее своим лбом. — Ты абсолютно права, любовь моя. Я готов принять любое твое решение, каким бы оно не было, лишь бы ты была рядом. И обещаю, я никогда, слышишь, никогда не оставлю тебя.

Взглянув в ее глаза, он добавил:

— Верь мне.

Гроза в последний раз осветила переулки. Но ее помощь была уже ни к чему.

Разрывая хватку тьмы, из-за горизонта показался небольшой краешек поднимающегося солнца. Пылающий гигант, словно одинокий герой, луч за лучом обращал в ничто кошмары отступающей ночи, вместе с ее трусливыми соратниками. Тучи, будто повинуясь власти могучего светила, спешно разбегались на быстром ветру подальше. Дождь, прерванный таким резким отступлением своих товарищей, скоро прекратился, напоследок обрушив все свои оставшиеся силы на улицы города. Но так он лишь сыграл на пользу солнцу, которое, запустив свои щупальца-лучи в падающую воду, осветило бликами всю площадь еще дремлющего городка.

Луна, подарив на прощание более сильному недругу угрожающую ухмылку, растворилась в прояснившемся небе, пообещав вернуться как только тот ослабит свою бдительность.

Гигантская звезда, возвышаясь все выше и выше, широкой щедрой дланью возвращала спящему миру утраченные краски, нагло украденные его соперниками. Насыщаясь ими, дома переставали походить на урбанистические склепы, улицы на сточные каналы, а жители на прокаженных ночною чумой мучеников. Всё возвращалось в привычное русло. Воистину, это утро собиралось стать ознаменованием новой жизни.

Хотя бы для небольшой, но необычной грифоньей семьи, которая внезапно обрела шанс на благополучие, благодаря случаю и воле госпожи Судьбы.

Начинался новый день.

Не совсем тёмная лошадка

Впервые за столь долгое время Колор сумел расслабиться. И хотя на самом деле он находился в бегах, думать об этом ему почему-то совсем не хотелось. Он давно сменил свой бешеный галоп по лесу на размеренный шаг, и теперь вместе с Бричи неспешно двигался к одной из небольших железнодорожных станций. Грифон давно покинул их, распрощавшись и пообещав отдать долг за помощь. Вообще, он оказался неплохим парнем и, несмотря на свои “блатные” замашки в поведении и общении, был достаточно приятной личностью.

Наконец выбравшись из леса, они сразу наткнулись на здание станции и, спешно купив билеты, прыгнули на первый попавшийся поезд, шедший вглубь государства. И как только Колорлэс не старался, он не смог выпытать, откуда у его спутника взялись деньги на дорогу, хотя они только-только сбежали из тюрьмы, где иметь средства для заключенного — вещь не то, что не реальная, скорее, нелогичная.

Лишь через четыре часа пути он покинули поезд. Место, куда они попали, оказалось средним городом с неплохой инфраструктурой. Жизнь в нем кипела ключом: по его улочками мельтешили пони, работали магазины и предприятия, отовсюду была слышна речь и другой праздный шум самодостаточного городка.

Но к удивлению единорога (который, к слову, все еще пребывал в облике Детонатора), им нужно было направляться не в его центр, а на самую окраину, к типичным фермерским угодьям.

Вообще, Колор хотел распрощаться с Бричи после их побега. Как только они добрались до станции, он попытался поблагодарить его и спешно удалиться, но розовый пони обрушил на него водопад трепа о том, что он очень сильно должен Колору за его помощь в побеге (хотя все было совсем наоборот), что им все еще нужно скрыться на пару дней, и поэтому он просто обязан познакомить его со своим дедом, который жил достаточно далеко от границы и смог бы прикрыть двух беглецов.

Благо, его дом находился всего в часе неспешной ходьбы от центра. Сам по себе он представлял достаточно неплохо устроенную ферму, с внушительным трехэтажным домом, амбаром и парой сараев, за которыми скрывались большие участки земли, все сплошь и рядом засеянные подсолнухами, из-за чего напоминали огромное желто-черное озеро. В целом, угодье было благополучным и навевало мысли о старом добром кантри.

Осторожно войдя через деревянные ворота, они тихо добрались до дверей жилища. Бричи громко застучал в дверь, чтобы разбудить уже спящего старика. Послышался хлопок дверьми с открытого окна на втором этаже, затем кряхтение уже у входа. В окне рядом загорелся свет, после чего раздались множественные щелчки открывающихся замков.

Дверь тихонько приоткрылась, и вместе с показавшимся дулом двухстволки оттуда раздалась старческая брань:

— Проклятые коммивояжеры, я сколько раз говорил вам, что не собираюсь покупать то дерьмо, что вы впариваете! Убирайтесь, иначе начиню ваши надоедливые задницы свинцо-о...

Темно-бирюзовый земнопони обомлел, когда увидел, кто стоял за дверью. Он выронил из своих копыт двухстволку и уставился на розовобокого, а тот, в свою очередь, растянул улыбку до ушей и кинулся обнимать старика.

— Деда! — он заключил его в крепкие объятия.

— Бричи! Внучек! Вернулся таки! — злоба в момент покинула лицо старого пони, и оно озарилось усмешкой, точь-в-точь походившей на ту, что не покидала лицо Бричи.

Они недолго постояли, держа друг друга в копытах, после чего отпрянули и залились гоготом.

— Дери меня Селестия и Луна, где тебя столько носило? — отсмеявшись, спросил бирюзовый пони. — Ты знаешь, сколько мать с отцом да и я слоев на копытах сгрызли, ожидая от тебя новостей? Как ты?

— Да я был практически дома, но меня немножко задержали на таможне, — почесав затылок, сказал Тос.

“Немного? Я там почти месяц провел. И как он сам говорил, что уже сидел несколько недель, то получится приблизительно два месяца, — Колор усмехнулся. — У этого пони явно проблемы с ориентированием во времени.”

— Но зато, — розовый пони засиял, — я выполнил задание! — он отскочил и отдал честь.

— Ай да внучик, ай да молодец! — дед покачал головой. Он оторвал свой взгляд от внука и уставился на второго гостя, стоявшего рядом с ним. — А это еще кто?

— Ой, совсем вылетело из головы. Деда, знакомься, это... — он на секунду замолчал, озадаченный тем, как представить своего друга, до сих пор находившегося в маскировке. Но, пожав плечами, продолжил. — Колорлэс, мой новый друг. Он помог мне разобраться с моей... задержкой.

Старый пони оценивающе посмотрел на коричневого земнопони, но, расплывшись в улыбке, выхватил его копыто и начал трясти в знак приветствия.

— Рад знакомству. Меня звать Топси Санфлауэр. Друзья моего внука и мои друзья тоже, — он поднял упавшее ружье. — Ну шо ж это вы всё стоите на пороге? Проходите, расскажете мне все, что да как у вас было.

Пройдя в дом, дед удалился на кухню, а двое путников устроились на диванах в зале. Дом был полностью сделан из деревянного сруба и насквозь пропитан запахом древесной смолы и масла из подсолнухов. Потребовалась пара минут, чтобы нос Колора смог привыкнуть к таким специфическим ароматам, от которых с легкостью могла закружиться голова.

Спустя некоторое время старик вернулся с кухни, катя перед собой небольшой столик с едой. Он поставил его перед гостями, а сам сел на небольшое кресло напротив. Бричи, радостно выкрикнув “спасибо”, схватил со стола здоровенный кусок ягодного пирога и с чавканьем принялся уминать его, попутно запивая лимонадом из огромного графина. Колор лишь покосился на яства и решил пока их не трогать.

Топси, усмехнувшись поведению своего внука, наклонился поближе к нему и заинтересованно проговорил:

— Ну, так коли выполнил мое заданьице, следовательно, ты принес его?

Бричи на мгновение замер, затем энергично закивал головой и полез в сумку, что нес с собой от самой тюрьмы. То, что он вынул оттуда заставило Колора шокировано застыть, а старика спрыгнуть с кресла (в его-то годы).

Розовобокий торжественно поднял в воздух череп грифона. Отполированный, с клювом, украшенным позолотой. Топси подбежал к внуку, задорно потрепал его по прическе, выхватил страшную посылку из копыт и с торжествующим взглядом уставился в ее пустые глазницы.

— Ха! Я же говорил тебе, старый засранец, что выигрыш будет за мной! — он ликующе подкинул череп. — Говорил, говорил!

Топси хлопнул по клюву, отчего тот раскрылся и на копыто пони упал язык из серебра, на котором виднелась надпись: “Ты победил, дряхлый пердун. Увидимся на том свете!”

Он немного опешил от написанного, но потом вместе с внуком разразился неудержимым смехом. Как только хохот отпустил их, пони подошел к большому камину и водрузил на него “трофей”.

Поймав непонимающий взгляд коричневого земнопони, дед бодро заговорил:

— Эта голова — мой приз за спор, который я начал с одним моим старым другом — грифоном много-много лет назад, — он задумчиво почесал подбородок. — Когда мы были еще молоды у нас были вздорные и горячие характеры, и, однажды, поругавшись, мы с ним заключили пари: голова того, кто из нас раньше покинет этот мир достанется другому вместе с каким-нибудь памятным знаком.

Топси вздохнул, вспоминая молодость:

— Прошли годы, мы помирились и стали лучшими друзьями. Он уехал в Империю и остался жить там. Но даже на расстоянии мы не забыли о пари. И как видите, победителем вышел я! — старик довольно задрал голову и вернулся на кресло.

Пережевав небольшой кусочек халвы, он продолжил:

— Но, хоть он и завещал начистить его старую лысину и передать ее мне, его дрянная семейка отказалась отдавать останки “какому-то варвару, который обязал благочестивого грифона передать свою голову после смерти, чтобы она висела у него на стене, как охотничий трофей”, — Топси досадно сплюнул. — Откуда ж им знать, что это знак неимоверной дружбы, чтобы я никогда не забывал о таком славном грифоне, которым был Раф. Поэтому мне пришлось попросить Бричи, чтобы он поехал в Империю и забрал то, что по праву принадлежит мне.

— Прости, деда, — пони развел копытами, — но на грифоньей границе его родственники догнали меня. Мои аргументы о твоем споре их не убедили и, так как я не взял ничего ценного, кроме черепа, меня отправили в тюрьму с Эквестрийской стороны. Там я и встретил Колора.

— Да ладно, главное — что ты вернулся живым и здоровым, — отмахнулся бирюзовый фермер. — Лучше расскажи, как вы оттуда выбрались. Ведь обмануть пограничников — это вам не яблони трусить.

Бричи проглотил еще один кусок пирога целиком (“как это у него получилось?” — в который раз удивился формально единорог) и, энергично жестикулируя, принялся в красках рассказывать о тюремных днях, о том шоу, что устроил Колор, о их плане и погроме, что они посеяли при побеге.

Колор лишь безысходно вздохнул. Видимо, вся семья Бричи была не от мира сего и жила по своим, только им известным, традициям. Но, несмотря на это, их жизнь казалась очень насыщенной и счастливой, с сотнями приключений и интересных баек, которые было лучше всего рассказывать в кругу семьи по вечерам, похожим на этот.

Семья... Его вновь поглотили мысли, которые до попадания в тюрьму двигали его на любые поступки. Он вспомнил, что у него все еще оставалась цель, которую он не мог игнорировать. Ведь он стремился в Эквестрию не для того, чтобы завести друзей или посмотреть на местную природу. Его настоящим мотивом был...

В глубокой задумчивости, Колор не заметил, как его копыто само залезло в походную сумку и достало оттуда упаковку каких-то мягких, коричневатых ленточек. Ведомый голодом, он положил одну из них в рот и начал медленно пережевывать, не отвлекаясь от своих размышлений.

В реальность его вернул звон ложки, выпавшей из рта Бричи. Тот с отпавшей челюстью смотрел на своего друга.

Топси же, походу, был несколько не удивлен и, лишь оперевшись лицом на копыто, спросил:

— Нравится вяленое мясо, дружок?

Гробовое молчание на несколько минут воцарилось в доме. Молчал Бричи, шокированный пристрастиями своего друга. Молчал Колор, совершенно забывший о своих вкусах и привычках, которые могли не принимать пони. И молчал Топси, ожидающий, как же будет выкручиваться друг его внука.

Первым дар речи вернулся к розовому.

— Т-т-ты ешь... мясо? — тихо спросил он.

— Что ты, нет, совсем нет, нет, это не оно. Это, м-м-м, лакрица. Да, лакричные палочки, — пряча упаковку, пытался выкрутиться Колор.

— Ну шо ты врешь, — мягко встрял дед. — Раф при мне столько раз эти штукенции ел, я то уж смогу отличить мясо от лакрицы.

— Как так? — шокированный пони подошел к другу, а тот, потупив взгляд, отвернулся. Бричи посмотрел на него, а затем задумчиво произнес. — Так откуда, говоришь, ты родом?

Колора будто поразил выстрел. Он ждал и боялся этого вопроса. Но похоже, сейчас ему выкрутиться не удастся. И он попытался обойтись малой кровью.

— Я, пожалуй, пойду. Простите, что побеспокоил, — он попытался ретироваться, но его остановил Бричи. Он дернул своего друга за хвост и посадил на пол.

— Колор, — пони обошел его и сел. На его лице была растерянность. — Не подумай, что я... осуждаю тебя за это или боюсь, — он повернулся в сторону своего деда, — наверное, это благодаря друзьям моего дедушки, но... — он выдержал небольшую паузу. — Я не хочу терять такого друга как ты, к тому же, я еще не отдал тебе долг за побег. Поэтому будет лучше, если ты расскажешь мне о себе, чтобы больше для меня твои привычки не были сюрпризами.

— Ты мне ничего не должен, — сдавленно сказал Колор.

— Ой, кончайте ломать тут драму, — возмущенно заговорил Топси. — Юноша, если в тебе есть хоть чутка правильного воспитания, то ты, наверное, должен понять, что гость хоть немного, но должен уважать хозяина дома, — бирюзовый вопрошающе посмотрел на него.

Нечастый посетитель ощущений Колора — стыд — коснулся его души. Действительно, эти пони приняли его, предложили еду и кров и даже не стали поспешно осуждать или прогонять его за этот прокол. Они просто хотели знать правду, а он пытался развернуться и уйти. Его родители сейчас тоже испытывали бы отнюдь не гордость за их сына, будь они здесь.

— Простите меня, — он еле заметно поклонился. — Я действительно забыл о манерах.

— Я пойму, если ты не захочешь рассказывать, — Бричи взял его за плечо.

— Нет, — Земнопони отстранился от него и вернулся на диван. — Это меньшее, что я могу сделать, чтобы показать мою признательность за вашу помощь.

— Так-то лучше, — сказал дед и ушел на кухню. Он вернулся спустя миг, неся поднос, полный кружек с игристым сидром и предложил своим гостям, сам же взял одну и осушил одним залпом.

Колор взял кружку и отпил немного крепкого напитка. Глубоко выдохнув, он спросил:

— Вы точно хотите это слышать?

Бричи лишь молча кивнул и сунул морду в свой сосуд с сидром.

— Трави, — весело сказал Топси.

Мы те, кто мы есть

— Эй, ползающий придурок, лови! — злобный клич раздался над головой неспешно бегущего по широкому стадиону пони.

Мяч, по форме напоминающий большое драконье яйцо, словно ракета летел прямиком в голову четырехногому спортсмену. Единорог развернулся было на источник звука, но тут же получил кожаным снарядом прямо в лицо из-за чего кубарем покатился по поверхности беговой дорожки, прочертил по нему подбородком и остановился, подняв клубы пыли.

Откуда-то с неба послышался дикий гогот десятка клювов, принадлежащих играющим в скайбол грифонам.

— Мудачьё... — сдавленно выдохнув, выругался пони.

Он поднялся, потёр ушибленный подбородок, потрогал нос. Кажется, мячу не хватило скорости, чтобы суметь разбить его. Переносица сильно опухнет, да и синяк будет большой. Все же, повезло. Но, походу, это была единственная хорошая новость за целый день. Как и за все остальные.

~~~

По сути, ему не на что было жаловаться. Он жил в прекрасной семье, в которой забота о друг друге была основным правилом. Его отца ставили в пример другим как настоящего, практически эталонного грифона, который был храбр, решителен и готовый в любой ситуации защитить свою семью, но в то же время очень умен, рассудителен и практичен. Статный, высокий, сильный — вот каким был его отец.

Мать же была просто живым воплощением самого понятия “забота”. Пока пони рос, она ни на секунду не ослабляла свои хлопоты вокруг него — стоило тому чихнуть, она тут же спрашивала, нормально ли он себя чувствует; заурчит живот — была готова кормить до отвала, пока он не превратится в шар или не лопнет. И странное дело, грифина словно ощущала любые перепады настроения своего чада, поэтому знала, когда тот в приподнятом расположении духа, когда его лучше было оставить наедине со своими мыслями, а когда помочь советом или попытаться поднять его настрой.

Поначалу им было очень трудно объяснить ему, почему его родители так сильно отличались от него самого. Маленький жеребенок не понимал, почему его мама с папой могут свободно передвигаться на задних лапах, почему у него нет такого красивого клюва и крыльев, почему вместо этого у него во лбу растет непонятная штука, которая позволяет различным вещам вокруг него подниматься в воздух, стоит тому лишь подумать об этом, почему у него вместо ловких пальцев на передних лапах есть только неуклюжие копыта, которыми совершенно невозможно была взять вилку или другой маленький инструмент.

Он сильно капризничал и задавал по этому поводу очень много пусть глупых, но каверзных вопросов, на которые его родителям было трудно отвечать. И лишь при помощи нелепой лжи и объяснения на пальцах им удалось придумать оправдание, которое, однажды в детстве убедив единорога, навсегда стерлось из его воспоминаний, оставив лишь прочную веру в том, что он, будучи пони, является отпрыском грифонов, нет ничего странного.

Жили они в достатке, благо работа главы семейства приносила достаточно значимый доход. Мало кто жаловался на то, как плохо работать в налоговой системе Империи да еще и на месте одного из десяти Распорядителей потоков трансляции денежных ссуд и переводов. Хоть эта должность требовала значительных умственных усилий и твердости характера, именно благодаря ей они могли отмечать все национальные праздники, есть от пуза и позволять себе регулярно выбираться на отдых в одну из курортных зон Империи.

Да и как только единорог вырос, его мать нашла себе небольшую подработку в одном магазинчике, в котором торговали сувенирами и цветами, но за такую чисто символическую плату можно было считать, что это была скорее работа для души, а не ради денег.

Начальная школа пролетела для него совсем незаметно. И хотя он разительно отличался от остальных учеников, родители и школьное управление помогли ему приспособиться в ней, чтобы не отставать в программе. Его пристроили в один из начальных классов, предназначенных для того, чтобы обучить малышей основным наукам и немного привыкнуть к жизни в обществе. Сначала многие из них просто пугались чужака и избегали, потому что он не то, что просто выглядел не так, как они, пони даже не мог летать! Но, спустя время, любопытство взяло свое, и они потянулись к нему, понемногу давая жеребёнку втянуться в учебный коллектив.

Конечно, некоторые предметы были для него закрыты (такие как обучение элементарным техникам полетов для птенцов), с большинством остальных он справлялся достаточно уверенно. Даже там, где требовалась тонкая работа пальцев грифоньих лап, он иногда обходил остальных — ведь у него был телекинез, способность, которая выполняла сложнейшую работу при помощи небольшого волевого усилия, позволяя ему во многом обходить своих пернатых сверстников.

Он нисколько не жалел о такой возможности и даже наоборот часто практиковался в его мастерстве. Вообще, единорог очень скоро понял, что магические способности являются частью его природы, и стал пропадать в городской библиотеке, выискивая там книги по обучению этому ремеслу, но, так как их там было крайне мало, да и те, что были, содержали в себе очень обобщенные описания заклинаний и обрядов, ему удалось выучить всего пару-тройку простых, которыми он развлекал одноклассников и родителей.

Физкультуру он быстро подогнал под себя, выбрав бег по стадиону и спринт вместо недоступных занятий по полетам (на которые пони, все же, иногда заглядывал, чтобы посмотреть, как его маленькие одноклассники выписывали пируэты в воздухе или падали, неловко попав не в тот поток ветра), чем очень сильно удивил тренера и родителей, которые думали, что он вообще откажется от занятий по развитию своего тела.

Точные же науки и другие предметы, основы которых преподавали в классах в качестве общеобразовательной программы так же не представляли для него больших проблем — ведь кроме думающей головы на плечах от него, практически, больше ничего и не требовалось. В общем, обучение маленького пони в школе, предназначенной целиком для грифонов, все же имело смысл.

Все же была парочка инцидентов с тем, что кто-то пытался его унизить или обидеть лишь за то, что он был “белой вороной” среди остальных, но их очень быстро сглаживали и забывали, благо родители зазнавшихся птенцов еще могли как-то воздействовать на своих отпрысков и принести извинения семье пони за недостойное поведение.

Кто-то скажет: “Да, дети порой бывают очень жестоки”. Возможно.

Но, вероятно, этот “кто-то” просто еще не встречал подростков.

Как только обучение в младшей школе закончилось, и единорога перевели в старшую, вся его жизнь превратилась в сущий ад.

Повзрослевшие, окрепшие и порядком обнаглевшие грифоны, когда-то бывшие его весьма дружелюбными соседями по парте, стали ему совершенно чужими. Они не упускали ни одного момента, чтобы поиздеваться над ним, как-либо подколоть или попытаться втоптать его в грязь. И варианты их поведения были достаточно разнообразны: от обыкновенной порчи его вещей до откровенных оскорблений и указаний на то, к какому виду он принадлежал и, что “грифоны намного лучше, чем какие-то травоядные, немногим отличающиеся от тупых коров“. Они могли пытаться достать его не только на протяжении учебного времени, но и даже после школы, подкарауливая или случайно встречая на улицах. Не трудно догадаться, чем заканчивались такие вот встречи.

У него часто возникало желание показать им, что копыта этих самых “травоядных” ломают лица и клювы ничуть не хуже (а может, даже лучше), чем удар молотом с размаху. Но после пары неудачных попыток выяснить все один на один единорог раз и навсегда понял, что эти трусы не намерены встречаться с ним с глазу на глаз. Как бы он не выражал то, что так поступают только подонки и конченные засранцы, что какие же они после этого грифоны и как они могут гордится этим, в ответ слышал лишь смех четырех-пяти лбов, пришедших намять ему бока.

После — боль в ребрах, да и вообще всем теле, иногда сопровождающаяся отключкой, если кому-то из пернатых дебилов ненароком удавалось приложить его головой об землю или стену.

Домой он, как правило, возвращался после этого поздно, чтобы не попасться на глаза своим семейным, но зачастую оказывался как раз в лапах своей матери, допоздна ждущей возвращения своего ненаглядного сына, который, вернувшись в ссадинах, порезах и синяках, ввергал ее в шок и ступор. После этого ему приходилось придумывать идиотские отмазки и отговорки, в которые она, разумеется, не верила. Грифина догадывалась о их происхождении, но жеребец всегда все отрицал и продолжал врать, делая камень волнения на ее сердце все тяжелее.

Он не мог и не хотел жаловаться на хулиганов своим или их родителям. Единорог понимал, что они только усугубят дело, если попытаются вмешаться, да и было видно, что большинство из них уже утратило контроль над своими детьми, дав им возможность решать, что хорошо, а что плохо самим. И понятно, что лишь в одном случае из ста при таком подходе из них могло получится что-то путное.

Даже его успехи в учебе нисколько не способствовали. Множество грифонов, видя, что какой-то пони был способнее их, лишь укреплялись в своем пренебрежении к нему и продолжали свою единогласную войну против несчастного, заставляя того все глубже и глубже уходить в себя, замыкаясь в собственных мыслях и размышлениях.

Шли годы. Как бы непарнокопытный не старался хоть как-то поменять сложившуюся ситуацию, у него ничего не получалось. Любые его попытки наладить с задирами хотя-бы нейтральные отношения воспринимались в штыки и, как правило, заканчивались событиями, не совсем приятными для него. И в какой-то момент пони ощутил, что что-то в нем надломилось.

Он возненавидел собственную жизнь и тех, кто его окружал, за исключением родителей. Теперь единорог даже не пытался хоть-то то изменить, потому что прекрасно отдавал себе отчет в том, что заносчивые птицы не захотят менять свою убогую систему ценностей ради инородного тела в их обществе. Ему так же пришлось смириться с тем, что он практически ничего не сможет сделать. Его настойчивыми спутниками стали гнев и безразличие, постоянно борющиеся за власть над его рассудком, в борьбе которых, как правило, побеждал второй. Благодаря этому пони перестал как-либо реагировать на постоянные поддевки и провокации, оставляя их без какой-либо ответной реакции со своей стороны, лишь изредка бросая небольшие едкие комментарии, чем неимоверно бесил грифонов.

Жизнь, так хорошо и удачно начавшаяся для пони в Империи, скатилась в ежедневную пытку. Каждый день он просыпался с мыслью о том, как быстрее пережить его и вернуться домой, чтобы хоть там почувствовать себя в безопасности.

Его родители неоднократно пытались помочь ему хоть чем-то, но пони постоянно останавливал их. Множественные попытки объяснить им, что это не поможет и только навредит его и без того паршивому существованию, нередко заканчивались скандалами и руганью с отцом, после которых единорог надолго запирался у себя в комнате или убегал на пробежку, а грифон шел успокаивать разволновавшуюся супругу.

Единственным и самым надежным способом успокоиться и подумать после каждого такого срыва для пони оставался бег. Может, он был частью его природы, но именно в тот момент, когда он мчался по парку или стадиону во весь опор, выбивая из под копыт пыль, все плохое, что не хотело покидать его голову, заглушалось свистом ветра и топотом его бешеного спринта. Ветер, словно верный путник, подталкивал его и, заключив в свои прохладные объятья, нес куда глаза глядят, заставляя потеряться в спешке времени и давая шанс хоть на это время ощутить настоящую свободу от нелегкой судьбы, жадной хваткой вцепившейся в него.

Зачастую такие забеги заводили единорога далеко от города, куда-нибудь в лес или одно из сельских угодий на краю, где, присев отдышаться под деревом, он нередко забывался в крепком сне, полном красочных картин, посещающих его только после такой длительной и изматывающей пробежки. Они, словно сказки, что рассказывала ему мать в детстве, затирали небольшие трещины в его истощенном сознании, давая проснуться с новыми силами и просветленным от негатива рассудком, чтобы, вернувшись домой, извиниться перед несчастными родителями, которые, не спав всю ночь, ожидали возвращения блудного сына. Встретив его, после небольшой нотации для виноватого пони они, разумеется, принимали его извинения и, собравшись все вместе, долго сидели, молча смотря на потрескивающий огонь камина, умиротворенно пляшущий над дровами, просто ради того, чтобы дать друг другу понять, что как бы кому-то из них не было плохо, есть те, на кого он может положиться и кто ждет его дома несмотря ни на что.

~~~

В этот день единорог тоже собирался забыться в небольшом кроссе по стадиону, но нагрянувшая туда команда по скайболу нарушила все его планы. Вместо такой активной медитации он ощутил регулярный град шуток и оскорблений, обрушивающихся на него с неба на протяжении всего забега, под конец которого он получил вот такой “подарок” прямо в лицо.

Ненависть вновь ворвалась в неспешный ход его мыслей, разрывая любую цепь размышлений. Досадно пнув злосчастный снаряд от себя, он поднялся и неспешно побрел по дорожке, давая сбитому дыханию восстановиться. Теперь он желал лишь чистого зла это партии придурков, зависших в паре десятков метров над ним. Чтобы они когда нибудь смогли ощутить на себе ту боль, что приходиться ему испытать каждый день. И он был уверен, никто из этих идиотов не смог бы выдержать и пары часов ощущения на себе злых взглядов и сдался бы, сжавшись калачиком и зарыдав. Пони ни разу не плакал у них на глазах, и спасибо за это он должен был сказать своему отцу, который с самого младенчества учил его делать что угодно, только не показывать другим грифонам свою слабость.

“Иначе тебя сожрут живьем. Грифоны всегда были прирожденными хищниками, и для них любой знак твоей уязвимости — призыв к атаке. Хорошенько запомни это”, — слова сами всплыли у него в голове, заставляя сменить шаг на легкий бег.

Нет, у них не получится окончательно достать его. Хоть отчаяние было уже достаточно близко, пони не собирался переступать черту его принятия, иначе бы это означало то, что каким-то пародиям на настоящих грифонов удалось при помощи таких примитивных методов сломать его тренированную волю. Никогда.

— Эй, слышь, паскуда четырехногая, мяч подай сюда, быстра, — свистнув, прокричал черный грифон, медленно планируя вниз.

Единорог не ответил. Еще чего, только пресмыкаться перед толпой придурков ему не хватало.

— Слышь, ты чё, оглох что ли, сеноед хуев?! — возмутился черный скайболист. — Я, блять, к кому обращаюсь? Вернулся и подал мне мяч, иначе все твои ноги к херам переломаю!

Он, как обычно, говорил серьезно. К нему присоединилось еще двое грифонов, и теперь целое крыло спускалось к нему, чтобы вершить их “правосудие” над дерзким пришельцем.

Чувство самосохранения, верный и преданный друг единорога, снова заговорило в нем. Подогнав немного адреналина в сердце, оно дружески намекнуло, что как только они приблизятся к нему более, чем на пять метров, ему следует бежать, благо, пони знал множество путей к отступлению. Не от хорошей жизни, разумеется.

— Ну все, сука, ты огребаешь! — раздраженный крик раздался из-за его спины, за которым последовала пара быстрых хлопков, означающих, что грифоны, резво махая крыльями, набирали ускорение для атаки.

“Быстрые ноги пиздюлей не боятся”, — вспомнилась пони старая, дурацкая пословица, которая, как ни странно, очень часто доказывала сама себя на практике.

Он напряг мышцы, готовясь дать рывок, чтобы оторваться от преследователей, как вдруг откуда-то сзади и, по его ощущения, с земли раздался знакомый голос:

— Мячик хочешь? Ну так лови, придурка кусок!

Пони обернулся. Мяч со свистом устремился в воздух, угодив в неожидающего атаки грифона. Попав ему прямо в живот, он выбил из него весь воздух, отчего двум другим пришлось подхватить под лапы утратившего ненадолго способность летать товарища.

Неожиданно перед единорогом возникло лицо грифины, которую он, к удивлению, очень рад был видеть.

— Привет, ты не ушибся? — грифина, остановившись прямо перед ним, принялась отряхивать его от пыли. Когда она провела элегантной лапой по его носу, единорог тихонько зашипел от неприятной боли, отчего та отпрянула. — Прости.

— Привет, — тихо пробормотал он. — Да ничего серьезного, только ушиб и ссадина.

— Ха... ха... слышь, конефилка поганая... — черный грифон, к которому вернулась способность говорить, оттолкнул держащих его друзей. — Ты бы это, не вмешивалась не в свое дело, ага? А то недалек тот день, когда...

— Поднимешь на меня свои худощавые лапки, да? — прервав его, огрызнулась грифина. — Кишка у тебя тонка, петушок. Отъебались бы вы уже, а то всех ваша тупая манера поведения уже достала.

— Всех — это вас двоих, что ли? — рассмеялся один из тех двух друзей черного. — По мне, так достаточно смешно то, как этот непр... непарт... тьфу... непарнокопытный вспахивает стадион своим рылом.

— Следи за своими словами, курица, — продолжил чёрный. — Он только и может, что за твоей спиной прятаться. Не хочет, как все нормальные парни, доказать, что не тряпка. Слабак хренов, — грифон усмехнулся. — А ты его защищаешь. Я тебя еще раз предупреждаю — завязывай с этой хернёй, иначе...

— Ну так давай, вегетарианец чертов, — она вновь оборвала грифона, зло стрельнув в него глазами. — Хватит кормить меня обещаниями, спустись сюда и докажи, что ты мужик. Я тебя так отделаю, что полеты и спорт навсегда останутся в твоих мечтах, — ухмыльнувшись, она указала жестом лапы на себя.

Черный оскалился и хотел было спикировать вниз, но, секунду поразмыслив, остановился и повернулся к ним спиной.

— Не пристало таком грифону как я девушек трогать, пусть даже таких стервозных блядей, — он махнул двум своим товарищам. — Пошли, парни, оставим любительницу коней и этого тюфяка наедине. Мы еще матч не доиграли.

Отпустив пару “ха-ха”, крыло вредителей поднялось обратно к остальной толпе.

— Падальщики проклятые, тьфу, — грифина посмотрела на пони. — Не сильно они тебя?

— Нет, не хуже, чем обычно, — процедил единорог.

— Ну ладно тебе, забей ты на этих неудачников. У них просто почем зря в заду щемит от того, что ты лучше них во всем, кроме полетов, — не задумываясь бросила девушка.

— Интересно, это в чем же я лучше их? — практически обиженно проговорил ее собеседник. — Ежели ты в чем-то лучше остальных, то на тебя должны ровняться или хотя бы радоваться за тебя, а не хреначить мячом в щи. Разве я не прав?

— Эта не та ситуация... — грифина попыталась отойти от темы. — Ладно, не думай об этом, хорошо? Пойдем, поедим чего-нибудь, передохнешь, рекордсмен ты наш, — смеясь, добавила она.

Пони мрачно посмотрел на нее. Затем, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, от чего его лицо немного просветлело, спросил:

— За мой счет?

— Ну разумеется! — улыбаясь, она хлопнула его крылом по боку.

Все-таки, он действительно был рад ее видеть.

Роксанна. Грифина, которая была единственной, кто не отвернулся от него после начальной школы. Однажды подружившись с ним в начальных классах, она постоянно была рядом. Вместе они проводили школьные дни: он помогал ей в тех областях, где грифине самой не хватало сил, а она, в свою очередь, была инициатором всего его досуга, беспорядочно вытаскивая пони на различные приключения из дому. И этот союз их вполне устраивал. Всего за какие-то месяцы они стали настолько хорошими друзьями, что им могли позавидовать большинство окружающих. Вместе они делили невзгоды и маленькие радости, рассказывали друг другу самое сокровенное и, словно части мозаики, прекрасно дополняли друг друга.

Счастливо проведя детство, они перешли в старшие классы, где ничего не поменялось для Роксанны, но очень кардинально перевернулось для ее друга.

Теперь она очень часто выступала в качестве его щита, периодически защищая его от особо ретивых недоброжелателей, остужая их пыл хорошей дракой или каким-нибудь ответным и жестоким розыгрышем. Словно бдящий страж, она старалась быть как можно больше времени с ним, чтобы отгонять от пони злобные взгляды и ловить на себя насмешливые. Грифоны очень часто стали грязно шутить на тему ее необыкновенной привязанности к единорогу, выводя того из себя и действуя грифине на нервы. И хоть ей часто говорили, что симпатия к этому чужаку плохо отзовется для нее, Роксанна лишь усмехалась и отвечала, что их запущенный расизм однажды тоже заведет к не слишком приятному концу. И, если быть до конца честными, сама она не могла внятно и доступно объяснить свою тягу к этому единорогу из-за чего порождала кучу слухов разной степени порочности.

Грифина не разделяла выработавшейся в пони ненависти, но очень хорошо понимала ее причину и старалась всячески морально поддержать единорога, не давая ему окончательно опустить голову. И она все еще надеялась, что тот когда-то сможет вернуть свое доверие к пернатому народу. Не без ее помощи, конечно.

Для самого пони она была просто сокровищем. То, сколько времени он проводил с ней, напрямую влияло на его мировоззрение. Лишь рядом с Рокси он чувствовал себя комфортно на улице и просто волшебно, когда им удавалось вырваться на природу, подальше от всех, где, забравшись на дерево повыше, они могли болтать допоздна и просто любоваться открывающимся видом и солнцем.

Он не мог отрицать то, что привлекательная грифина ему нравилась. Ее ладный стан, выработанный стараниями на многочисленных уроках в летных лагерях, в которые она частенько уезжала на неделю или две. Немного мускулистое, стройное тело, о котором грезили многие из ее сверстниц. Прекрасное белое оперение с небольшим голубоватым оттенком по краям перьев. Аккуратный, маленький клюв. Небольшая челка, небрежно спадающая на правый глаз, которую она постоянно поправляла, не желая состригать. Да и сами глаза, в лазурном цвете которых можно было утонуть, идеально дополняли ее практически совершенную внешность.

Кроме вида, немаловажной частью грифины был её характер. Задорный, неунывающий, он никогда не менялся у этой бойкой и активной особы, что также привлекало единорога. Такое соответствие характеров позволяло им понимать друг друга буквально с полуслова, и из-за него их слова оказывали очень сильное влияние одного на другого.

Но в последнее время все стало намного хуже. Рокси все чаще и чаще пропадала на летных сборах, и сроки ее отлучек становились все больше и больше. По началу он, конечно, был рад за нее, ведь там, на соревнованиях, она выбивала себе будущее место в рядах Императорской Гвардии — элитного отряда, занимавшегося охраной Скайклава. Пони радовался, когда после очередного возвращения она показывала свои медали с занятых ею призовых мест, раз за разом в которых появлялось все больше золотых наград.

Сейчас же ему казалось, что она начала отдаляться от него. Единорогу было уже все равно, что ему приходилось самому отбиваться от нападок его “дружелюбных” одногруппников и что излить душу было практически некому. Он словно боялся, что рано или поздно она, как остальные, под таким элегантным предлогом наконец избавиться от его общества. И именно такие размышления недвусмысленно намекнули ему, что он стал слишком сильно зависеть от Роксанны. Но избавляться от этой зависимости для него было очень трудно. И, если подумать, ему и не хотелось делать этого.

Сидя снаружи одной из знакомых кафешек, эта парочка с аппетитом уминала свои стейки. Грифина, не боясь общества пони, ела стейк практически лапами, а единорог, умело используя телекинез, ножом разрезал мясо на кусочки и аккуратно отправлял в свой рот.

Вообще, он ел мясо с самого детства. И хотя родители, зная его естественные предпочтения, пытались кормить его тем, чтобы ближе его естеству, сам же жеребенок отказался постоянно есть салаты и траву, и очень быстро уровнялся со своими родными в вкусовых пристрастиях. Поэтому употребление в пищу чего-то, что раньше обладало собственным разумом, не казалось для него странным или пугающим. Это была одна из немногих вещей, в которой он был солидарен с грифонами.

Девушка, проглотив большой кусок прожаренной вкуснятины, вытерла салфеткой лапы и, откинувшись на стуле, осведомилась у своего собеседника:

— Ну что, полегчало?

— Ты же знаешь, что нет, — проговорил пони.

— Да хватит тебе загружаться такой ерундой. Ты же сам прекрасно понимаешь, что у этих дебилов весь мозг в кости на крыльях ушел. Когда-нибудь они поймут, насколько глупо себя вели.

— Когда-нибудь. Конечно, — удрученно пробормотал единорог. — Кстати, как там твои успехи на соревнованиях?

— Ой, точно, — Рокси встрепенулась. — Я, собственно, про них и хотела тебе рассказать, — она в победном жесте раскинула лапы и, улыбаясь, сказала. — Ну что, ты можешь поздравить теперь уже потенциальную кандидатку в младший гарнизон! Круто, правда?

Пони чуть не поперхнулся. Прожевав, он в задумчивости опустил голову.

— Ага, круто. Поздравляю, — безрадостно пробубнил он в ответ.

— Стоп, я не поняла, — грифина оперлась передними лапами на стол и наклонилась, практически зависнув перед ним, — что-то не так?

— Да нет, ничего.

— А ну-ка, колись, быстро, — ее лицо приняло устрашающий вид.

Пони вздохнул, отодвинул от себя тарелку, после чего положил передние копыта на стол и обиженно заговорил:

— Если тебе неприятно находится рядом со мной, то могла бы так и сказать, а не придумывать всякие отмазки.

Грифина шокировано осела на стул. Чтобы подобрать свою челюсть, ей потребовалась целая минута.

— Ты хоть понимаешь, что ты ща несешь? — грозно отсчитала его Роксанна. — Когда ты успел вбить подобное в голову? И вообще, откуда у тебя могли взяться такие мысли?

— Рокси, я не идиот и прекрасно вижу, что происходит. Ни один из тех, кто уезжает, не задерживается там настолько долго, как ты. Да и сами сборы происходят значительно реже, чем ты говоришь.

— Ты кретин или как? — теперь уже пришла ее очередь обижаться. — Я езжу на любые возможные события, которые дадут мне шанс пробиться в Гвардию, в отличии от тех, кто думает, что только отборочные соревнования помогут туда попасть! Тебе тут, походу, без меня последние остатки разума растрясли. У меня, между прочим, тоже есть свои мечты и желания!

— Как давно мы с тобой последний раз виделись? — гнул свою линию единорог. — Кажется, месяца три назад, когда ты ненадолго заскочила ко мне домой, чтобы сказать, что в очередной раз уезжаешь. Могла бы уже набраться смелости и сказать все как есть, а не травить мне душу.

Таких слов грифина никак не ожидала. Встретив его взгляд, она увидела в нем лишь какой-то самозабвенный умысел, которым сейчас упивался самый дорогой для нее пони.

— Так что, не надо мне врать и...

БАХ!

Удар, который она внезапно отвесила в лицо единорогу, в мгновение приблизившись к нему, взорвал обстановку вокруг них. Пони отшатнулся и молча уставился на свою подругу, а та, послав ему взгляд, полный глубокой обиды и разочарования, развернулась и полетела прочь.

Немного отдалившись от него, она остановилась и дрожащим голосом проговорила:

— Если тебе так хочется верить в придуманную тобой ерунду, то пожалуйста, только меня не вмешивай в это. И если когда-нибудь ты оклемаешься от своей ревности, то подумай, смогла ли бы я бросить тебя после всего того, что мы пережили вместе.

Ее силуэт, исчезающий в оседающем солнце, почему-то никак не давал ему покоя. Расплатившись, он побрел домой, периодически потирая место от удара, который вернул его в реальность и дал понять, какую же ересь он говорил. Ему стоило пойти и извиниться перед ней, но судя по тому взгляду, которым она его сровняла в конце, рассчитывать на прощание ему вообще не стоило ближайшие несколько недель.

Решив, что утро все же мудренее вечера, пони пообещал сам себе, что завтра придумает способ все исправить.

---

В жизни каждого грифона или грифины была знаменательная дата, которую они с трепетом ждали, в независимости от того, где, как и по каким порядкам они жили. Срок, после которого можно было официально покинуть отчий дом и начать претворять в жизнь любые свои мечты и желания. Время, в которое они получали в свои лапы огромное количество возможностей вместе с ответственностью, прилагающейся к ним.

Совершеннолетие. Черта, пересекая которую, грифону дозволялось самому решать, куда идти, что делать и как да что говорить окружающим. С них снимали все рамки моральных ограничений, оставляя лишь общепринятые условности, которые воспринимались как само собой разумеющеюся.

И конечно, каждый ждал в этот день каких-нибудь невероятно приятных для них событий. Кто-то каких-то особенных подарков, которые готовили родители и родственники. Кто-то вести об их дальнейшем будущем в каком-либо престижном университете или прославленном военном учреждении. А кто-то просто безумный отрыв со своими друзьями в комплекте с алкоголем через край, банкетом и вечеринкой до утра, о которой будешь вспоминать всю оставшуюся жизнь со светлыми и приятными ощущениями. Как говорится: “Один раз живем”. Так почему бы не дать знать всему городу о твоем единственном наступлении девятнадцати лет?

И знаете что? В этот день ты ждёшь и готов увидеть, услышать, узнать и поверить абсолютно в любую удивительную вещь.

Кроме той, что разрушит всю твою жизнь.

И вот опять над Империей воцарилась поздняя осень. Прошло уже более полугода, но единорог так и не выполнил данного самому себе обещания помириться со своей подругой. Рокси, улетев на общие летные соревнования, тоже не прислала ему ни одного письма оттуда, хотя раньше для нее это было первым делом. Видимо, он очень сильно обидел её своей беспочвенной ревностью к любимому занятию молодой грифины, но в тот момент, почему-то, ничего не мог с собой поделать. И сейчас, его очень сильно угнетало то, что он до сих пор не смог сделать первый шаг к примирению, хотя очень, очень сильно этого хотел.

Пони тоже в каком-то смысле ожидал дня рождения. Но не ради подарков или чего-то особенного, просто ему хотелось увидеть, как будет проходить для него этот необычный день, и как его родители будут выкручиваться с таким праздником для их сына.

С самого утра на него с фанфарами обрушились мать и отец, до смерти затискав и заобнимав. Послушав небольшую речь от своего не в меру веселого отца и немного поуспокаивая растрогавшуюся мать, впечатленную тем, как быстро вырос их мальчик и как незаметно пролетели годы, он принял в качестве подарка от главы семьи две пары мощных, кованных накопытников, небольшой изысканный кинжал и револьвер вместе с коробочкой патрон и кобурой. Грифина, грозно посетовав мужу на смысл таких подарков, получила ответ, что в его семье всем мужчинам в этот праздник полагалось дарить оружие, ибо это означало сформировавшуюся крепость тела и понимание груза ответственности, с которыми грифон — а в этом случае жеребец — мог сокрушать противника клинком ради защиты дорогих тебе личностей и во имя справедливости спускать курок.

Сама же мать, немного помявшись, преподнесла единорогу небольшую коробочку. Тот, открыв, обнаружил внутри широкую серьгу из серебра, на которую была нанесена надпись: “Не жалуйся на тьму. Сам стань маленьким источником света.”

Поблагодарив их, единорог было хотел начать собираться в ненавистную ему школу, но отец остановил его, сказав, что сегодня его день, и сам Император велел, чтобы каждый в свое совершеннолетие распоряжался этими двадцати четырьмя часами как хочет.

Планов у него особых не было, поэтому, по совету своего отца, до позднего вечера они были на пикнике в большом городском парке, после чего устроили дома ещё и шикарный ужин с огромным количество еды, мяса и сладкого.

И именно тогда, когда пони, сидя за широким столом, уплетал за обе щеки очередной килограмм хорошо прожаренной вырезки, случилось то, к чему он был совершенно не готов.

Он давно, с самого прихода домой заметил, что настрой его родителей резко упал. Они стали слишком молчаливы и практически не разговаривали, лишь изредка шепотом обменивались фразами, которые ему никак не удавалось расслышать. Все их движения были словно на автомате, а сами же они витали в мыслях где-то далеко отсюда. А сейчас, за столом, они сидели, опустив глаза в тарелки. Аппетита у них тоже, судя по всему, не было.

— Мам, пап, — пони перестал левитировать столовые приборы и опасливо посмотрел на своих родных, — что-то не так? Вы весь вечер сидите, словно на вас метеорит упал.

Грифина тяжело вздохнула, а глава семейства, положив лапы на стол, с напряжением в голосе заговорил:

— Сынок, мы тебя очень любим и поэтому считаем, что некоторые вещи о своей жизни ты в праве знать.

Единорог ожидал услышать всё, что угодно, но не это.

— Мы не твои настоящие родители. То, что ты не похож на нас — не чудо природы или воля Императора. Да, в детстве мы доказывали тебе обратное, но это было, — он сжал лапу, — ложью. Дурацкой, отвратительной ложью.

Грифон поднял голову и посмотрел на сидящего напротив единорога. Тот абсолютно без эмоций и не моргая сверлил его взглядом.

Отец немного промочил горло, пересохшее от волнения, и продолжил:

— Кэсс нашла тебя в нашем парке однажды ночью. Она принесла тебя наш дом, всего промокшего от ливня, дрожащего и такого беззащитного. То, как она смотрела на тебя и как старалась согреть и успокоить, растопило мое сердце. Мы не могли позволить, чтобы ты попал к грифонам, которые будут безразлично относится к тебе, поэтому решили, что никто, кроме нас, не сможет дать тебе больше любви и заботы.

Грифина виновато посмотрела на пони. В ее взгляде читалось ужасное сожаление и вина за то, что они не могли сделать этого раньше:

— Я не могла так просто отдать тебя в чужие лапы, — тихо прошептала Кассандра. — Ты был... как знамение, когда появился в момент нашего отчаяния...

— Ну а теперь, — Кэмил зажмурился, — самое трудное. Эх... — он тяжело выдохнул. — Мы все же искали твоих родителей. Правда, это было давно, но все же... Они живы, и нам даже удалось узнать их имена. Они проживали практически у самого центра Эквестрии и были такими же пони, как и ты. Не знаю, что они могли забыть здесь. Я хотел навестить их, чтобы посмотреть этим ублюдкам в глаза, но Кэсс отговорила меня. Где сейчас они, я не знаю.

Кэмиэль растерянно посмотрел на него:

— Мы оставили мысли о них и решили, что сделаем тебя счастливым настолько, насколько это возможно. Что попытаемся дать тебе все, лишь бы ты не ощущал себя чужим в этом мире, но, как мы уже заметили, напрасно...

Грифон провел дрожащей лапой по лицу и встал из-за стола.

— Черт, ну почему это так сложно... Сынок, мы с мамой никогда не желали тебе зла или хоть как-то пытались навредить тебе. Единственное, чего действительно хотели — это чтобы у нас был наследник, за которого мы могли гордиться и ради которого смогли бы жить. Поверь, мы стараемся быть как можно лучше только ради тебя и твоего будущего. Пожалуйста, умоляю, не делай поспешных выводов и хорошенько подумай. Мы не бросим тебя после этого или как-либо отстранимся, просто рано или поздно ты все равно узнал бы. И чтобы тебя это не так сильно ранило, лучше узнай это от нас, — грифон сел обратно. — Я отвечу на все, что ты захочешь знать. Только не думай о нас как о монстрах, которые ради собственного счастья украли ребенка, прошу тебя.

— Мы всегда, в радости и в горе, будем рядом с тобой, — умоляюще проговорила грифина, — только пожалуйста, не ненавидь нас за это.

Время для единорога, неподвижно сидящего за столом, остановилось. Что-то окончательно сломалось в нем. И это что-то держало на себе огромный груз копившейся злобы и ненависти, день за днем откладывающейся у него на душе. И как только ослабленная преграда пала, чернь и гнев хлынувшим потоком накрыли разум единорога, заключив глубоко под себя кричащий о помощи здравый смысл и любовь к этим двум грифонам.

— Не сильно ранило, говоришь... — дрожа от сдерживаемого огромными усилиями гнева, пролепетал пони. — Да ты хоть представляешь, во что превратилась моя жизнь в последние восемь лет?! Каждый, мать его, КАЖДЫЙ день, мне все окружающие давали понять, что я здесь — чужой! Что мне тут не рады, что я словно вторгся к ним домой! Вы оба хоть представляете, каково это, ежечасно ощущать, что в любую минуту на тебя может обрушиться шквал критики и оскорблений, что тебя могут избить до потери сознания лишь за то, что ты не одного с ними вида?

Грифоны тихо опустили головы.

— Нет! — продолжил свою атаку на них единорог. — Потому что вы прожили свои жизни в полных семьях своих настоящих родителей, окруженные друзьями и не гонимые обществом!

Пони со всей дури обрушил копыта на стол, опрокинув с него кучу еды и посуды. Шерсть на нем встала дыбом, зрачки сузились и он пыхтел ноздрями, словно паровоз.

— А теперь просите думать в вас ХОРОШО? Поспешные выводы? Какие к черту тут могут быть поспешные выводы?! Зная о существовании моих родителей, вы не призвали их к ответу, даже не попытались узнать у них причину или дать мне их увидеть. Может то, что они меня потеряли, было не по их воле или вине! Нет, вы просто оставили меня жить среди чуждых мне существ, в чужой стране и по своим правилам!

— Сынок... — грифина протянула к нему дрожащую лапу, чтобы попытаться что-то сказать. — Они...

— НЕТ! — пони уже кричал, а не говорил. — Я не хочу слышать от вас больше ни слова, ясно?

Единорог с грохотом отодвинулся от стола и побежал в свою комнату, оставив практически рыдающую мать и сожалеющего отца наедине с мыслями и тем, что он сказал.

Но ненадолго. Всего через какие-то полчаса он спустился вниз, одетый в плащ и с большой походной сумкой на боку.

Грубо игнорируя мать, он подошел к отцу, буквально пихнул ему в лапы листок и зло потребовал:

— Если вы хоть немного, как вы сами говорите, любите меня, то ты сейчас напишешь сюда их адрес и не встанешь у меня на пути.

Кэмил, горько взглянув в его глаза, во всю пылающие злобой, принялся что-то черкать на бумажке. Как только он закончил, пони вырвал у него магией листок, посмотрел на него и, сунув в сумку, направился к двери.

Грифина было кинулась за ним, но угодила прямо в лапы своему мужу. Она пыталась всячески вырваться, но тот, лишь немного подойдя ближе, не отпускал свою супругу из крепких лап, давая сыну сделать то, на что он имел полное право.

Шумно распахнув верь, пони вышел на улицу и остановился. Пару раз от злобы ударив копытом по брусчатке, он развернулся в сторону родителей. Покрытое полутьмой начинающегося вечера и слабым светом фонарей его искривленной болью и гневом лицо навсегда впечаталось в сознание двух грифонов, стоящих в коридоре.

— Спасибо за заботу, “ мама” и “папа”, — сказал он и скрылся внутри мрачной улицы.

Кассандра, собрав последние силы, смогла вырваться из лап своего супруга и устремилась вслед. Но, вылетев на улицу, она никого на ней не увидела. Оттуда на нее смотрели своими безжизненными глазами лишь окна домов да светящиеся вывески еще незакрытых лавок.

Ее самое дорого сокровище пропало, оборвав напоследок все связи.

Не помня себя, она издала клич, полный горя и отчаяния, который ревущим эхом отразился на несколько улиц в округе, испугав своей внезапностью соседей и потревожив тихую дрему стоящих на посту Регуляторов. Слезы неудержимым водопадом вновь полились из ее глаз, гонимые сердцем, разорванным на части пыткой утраты. Она вспомнила тот день, когда нашла его. Это было самое яркое воспоминание в ее жизни. И теперь другое, но уже сплошь из темных оттенков, затмило его.

Она тяжело подняла голову, чтобы посмотреть на черную пасть улицы, в которую прыгнул ее сын и взмолила, хотя прекрасно понимала, что тут ничто уже ей не поможет:

— Колор, пожалуйста, вернись...

Цепи

— Ну, — Колор хлопнул кружкой по подносу, — потом были небольшие скитания по Империи и территориям между границ, а затем меня поймали на Эквестрийской границе и посадили туда же, где был ваш внук.

— Во дела, — почесав затылок, изрек старый пони.

Земнопони, который должен был быть единорогом, коротко взглянул на своих собеседников. Топси, неспешно похлебывая сидр из очередной кружки и почесывая живот копытом, вспоминал собственные впечатления о Империи из своей молодости, когда посещал своего старого друга Рафа. Этими воспоминаниями он иногда затыкал паузы, давая гостю передохнуть и набраться воли, чтобы снова изливать болезненные воспоминания.

Бричи же, похоже, был очень сильно впечатлён его историей. И если в начале повествования он очень активно комментировал и задавал вопросы типа: “А разве дома грифонов сделаны не из облаков?”, “А кто у них солнце и луну поднимает?” и “Может ли грифон съесть пони?”, то ближе к концу он сидел словно на иголках — ерзал на месте, вытягивал голову в сторону Колора, весь чесался и под самое заключение внезапно очень сильно растрогался, начал хлюпать носом и вытирать постоянно проскальзывающие слезинки, чем очень веселил своего деда.

Но Колор рассказал им не все. Почему-то очень сильно опасаясь критики, он ни слова не обронил про то, как глупо испортил свои отношения с Рокси. Колору казалось, что в данной ситуации припоминать свой запущенный эгоизм было не самой лучшей идеей, да и обстановка в доме этой чудной семейки просто не приняла бы эпизод про то, как пони ублажал свое самолюбие жертвуя своей самой дорогой подругой.

Когда вопросы и еда закончились, Топси собрал остатки на передвижной столик и откатил его на кухню, после чего вернулся к сидящим в зале гостям. Посмотрев на сумерки, застелившие все, что было за окном, он покачал головой и обратился к своим посетителям:

— Ребята, а ночка-то уже глубокая. Смотрите, вон какую тьму Луна сгустила, постаралась, — бирюзовый махнул копытом в сторону лестниц, ведущих на второй этаж. — Вы, поди, устали за сегодня, от самой-то границы на ногах. Давайте-ка на боковую, а завтра и решим, шо ж вам дальше делать. В ногах-то правды нет.

Цель путешествия, в которое ввязался Колор, манила его прямо сейчас откланяться и устремиться дальше в путь, не теряя ни минуты. Но чувствовал он себя на удивление паршиво, да и так быстро покидать дом, забыв об минимальной вежливости, все же было очень и очень не красиво. Да и потом, что-то ему подсказывало, что этот розовый пони все равно либо уговорил его остаться, либо увязался за ним дальше в путь. Кто его знает, этот непредсказуемый розовый ком.

Бричи, утерев последние струйки жидкости, попытавшиеся покинуть его нос, поддерживающие закивал и бодро поскакал в сторону лестницы.

— Ну шо, тогда пойдемте. Внучек, твою комнату я не трогал, все как было, так и осталось, даже тот бардак, что ты там в последний раз устроил, — дед укоризненно усмехнулся. — А тебе, дружок, я комнату своего младшего брата предоставлю. Там может чутка пыльно, но ты не серчай, — сказал Топси, и чуть тише добавил, — просто она ему уже не понадобится. За мной, бойцы.

Поднявшись на второй этаж, Колор увидел четыре двери, ведущие в различные покои жильцов этого дома. Бричи, ураганом пролетев мимо поднимающихся земнопони, распахнул самую первую и с радостным криком “Действительно, даже журналы там же лежат! Спасибо, деда!” ворвался в комнату. Послышался легкий грохот и шум, на который хозяин дома лишь махнул копытом, мол, я бы удивился, если бы было по другому.

Пройдя в самый конец коридора, бирюзовый фермер отпер находящуюся там дверь и копытом пригласил следовавшего за ним земнопони.

Обстановка комнаты, находившейся за ней, была... слишком нормальной для этого дома. Широкая двуспальная кровать. Пара стеллажей для одежды, которые в данный момент пустовали. Дубовый шкаф. Небольшой стол в одном из углов, на котором лежали какие-то старые бумаги, покрытые толстым слоем пыли и крохотная лампа. И большое, просто огромное окно, выходящее на дорогу, ведущую в город.

Топси, стряхнув одеяло с кровати и тем самым подняв просто немыслимое количество пыли в комнате, громко чихнул. Из коридора послышалось веселое “Будь здоров”, на которое он не менее оживленно крикнул “Спасибо” и принялся ловко готовить своему гостью место для сна. Колор было кинулся помогать, но тут же осекся, вспомнив, что телекинез, которым он привык все это делать, сейчас был недоступен, а так ловко орудовать копытами у него, может, и получится (только благодаря “перенятым” навыкам от Детонатора), но и мешать в случае неудачи тоже не хотелось.

— Пха, кха, — откашливался от пыли фермер. — Давно я сюда не заходил. Окошко все же лучше открыть, — с этими словами он настежь распахнул створки окна, пуская в дом теплый ночной ветерок, который стремительно уносил за собой витающую в комнате пыль. — Ну шо, товарищ, вот твое сегодняшнее ложе. Тут, как я уже сказал, немного пыльно, но это дело ща ветер поправит.

— Спасибо вам, мистер Санфлауэр, — слабо ответил Колор. — Вы гостеприимный хозяин.

— Да будет тебе, — отмахнулся бирюзовый. — Элементарное Эквестрийское приветствие, такое же, как и твоя элементарная грифонья вежливость, — старик улыбнулся.

— Хм, есть немного, — подтвердил Колор. Он еще раз провел взглядом по комнате. — Не сочтите за наглость, а кем он был, ваш младший брат? Эта комната выглядит немного не так, как весь остальной дом.

После небольших раздумий, Топси все же заговорил:

— Эх, — дед постучал копытом по дверному косяку, после чего сел на краешек кровати. — Это, конечно, может показаться странным (“Мне у вас уже нечему удивляться”, — пронеслось в голове у Колора), но Пампи был самым талантливым из нас троих. Когда мы были маленькими — я, мой старший брат Карн и младшенький — мы все вместе жили тут, в этом доме. Я почуял тягу к фермерству и, как сам видишь, стал выращивать подсолнухи. Карн, побывав в Империи вместе со мной и Рафом, пристрастился к инженерии и машинам, на которых поднял свое состояние и ща, — Топси почесал за ухом, пытаясь вспомнить, — кажись, где то на западе живет, далеко отсюда. Ну а Пампи — о-о-о, — протянул бирюзовый — он, в отличии от нас двоих, был единорогом, и не хотел думать о чем-то приземном, мирском.

Старик привстал, подошел к столу и достал из кипы лежащих там листов один, после чего продемонстрировал его земнопони. На листе было куча непонятных символов и знаков, но в целом они как-то по-особенному складывались в гармоничный рисунок, изображающий то ли устройство, целиком сплетенное из проводов и кристаллов-транзисторов, то ли головной убор, больше напоминающий обруч. Так же там были изображены пара пегасов, носящих эти обручи, вокруг которых якобы летали разнообразные геометрические фигуры.

— Эти штукенции, как он говорил, должны позволить земным пони, типа нас с тобой, использовать шо-то наподобие магии, которая есть у рогатых, — он приставил копыто ко лбу, изображая рог. — Не, ну ты представь, у нас и вдруг своя магия! О какой был выдумщик! Он столько других вещей понаизобретал нам с братом, что даже в Империи бы лапами развели, если бы увидали! — Топси засмеялся. — Так хотел мне с Карном помочь, хотя мы говорили, что тяжелая работа своими копытами для нас — слаще меда или сидра, он не понимал и упорно пытался придумать эти штуки. Ради этого даже в Эквестрии поступил в какую-то шарашку с такими же мозговитыми, как он. Именно поэтому у него тут всегда был идеальный порядок — ни лишней бумажки, ни грязи или кляксы на столе, — дед задрал голову, пытаясь изобразить своего младшего брата. — “Творческий беспорядок характерен только для тех, кто не способен создать режим в собственной голове”.

Топси вернул запись на ее место и сел обратно.

— Вот такой он был, мой младший брат, — фермер фыркнул и взглянул на своего слушателя. — И ты наверное хочешь спросить, почему “был”?

— Если вы не хотите рассказывать, то не стоит, — тихо сказал Колор.

Бирюзовый пони посмотрел куда-то далеко в окно. Там, в самой глубине, мерцали огни заснувшего города, который заботливо укрывала своими крыльями ночь.

— Младшенький так стремился к этому, что совершенно забыл, насколько опасны бывают игры с природой, — Топси обхватил свои виски копытами. — Он постоянно работал, забывая о сне и отдыхе. Бывало, закрывался на неделю тут и писал, черкал, стучал, все переделывал и переделывал эти клятые обручи. И однажды Пампи настолько заработался, что, испытывая одну из этих штук на себе, он не рассчитал какую-то вещь, которая определяла, насколько сильно они должны воздействовать, — пони постучал по голове, — на мозги. Ну и сварил их себе этими хернями, будь они не ладны.

Топси помрачнел. Колор, испытав неловкость за то, что он попросил рассказать, решил, что пора прекращать злоупотреблять гостеприимством и надо уходить от темы:

— Простите.

— Да ладно, шо уже сделаешь тут, — фермер развел копытами и его лицо вновь приобрело былое выражение. — Хорошо, что Пампи хоть занимаясь любимым делом помер. Познать счастье — самое главное в жизни, вот шо я тебе скажу, — философски закончил дед. — И он так, к слову, тоже считал.

В комнате повисло молчание. Топси бродил по комнате, расставляя старые стулья и всякий другой хлам, освобождая пространство в комнате, а Колор на несколько секунд погрузился в свои мысли, напетые летающим по комнате ветром.

Когда старик уже стоял в пороге, собираясь уходить, земнопони внезапно заговорил:

— Эм, мистер Санфлауэр, можно еще вопрос?

— Валяй, милок, — Топси обернулся.

— Я... правильно ли я поступил, когда ушел из дома? — неуверенно, глотая слова и звуки, спросил Колор.

Бирюзовый пони замолчал. Он задумчиво уставился на него, медленно подбирая слова из своей кладовой жизненного опыта, чтобы дать ответ. Как только Топси сложил их в удовлетворяющий его вариант, он глубоко вздохнул и сел перед коричневым земнопони.

— Я тебе вот шо скажу, Колор, — он серьезно взглянул на него, — как ты уже сказал своим родителям, они выросли в полных, счастливых семьях себе подобных. Я такой же и не могу утверждать или угадать, насколько плохо ты себя ощущал в чужой стране и чужом окружении и как трудно было тебе расти. Также, я не могу решать и оценивать за тебя твои поступки, потому что ты и только ты должен придавать им оттенки, основываясь на этом, — он приложил копыто к его голове, — и, что немаловажно, этом — он мягко ткнул его в то место на груди, где находилось сердце.

Топси встал и вышел из комнаты, прикрыл дверь и оставил щель, в которую просунул свою голову, чтобы договорить:

— Но если ты хочешь знать, то мне кажется, что если бы твои родные хотели бы удержать тебя просто ради того факта, что у них есть сын и твое мнение было бы для них безразлично — они бы никогда не допустили того, чтобы ты узнал, что они — не твои настоящие родители. Спокойной ночи.

Он тихонько прикрыл дверь, оставив Колора наедине с мыслями.

Коричневый земнопони грузно рухнул на кровать, подняв очередное облако пыли. То, что сказал дедушка Бричи, впервые заставило его посмотреть на события по-другому. Идеи и предположения, словно огромный рой параспрайтов, медленно сгущались на его уставшем разуме, собираясь сожрать все его внимание и погрузить в неудержимый поток размышлений и самоанализа.

Ему вспомнились лица его родителей — Кэмиэля, сожалеющего, но покорно принимающего волю своего, пусть и не родного, но сына; Кассандры, с глубоким следом страдания и разрывной боли, которая была готова снести стены и отгрызть лапы собственному мужу, лишь бы удержать неблагодарного пони, который, наплевав на все то, что они сделали, отвернулся от нее. В таком свете Колор выглядел подлецом и просто идиотом, променявший на чужих ему пони свою семью, которая любила и ждала его несмотря ни на что. Болезненный укол, поддевший сердце, тревожно взволновал его помятый рассудок, словно говоря, что он — на правильном пути.

Но внезапно все эти мысли развеяла огромная когтистая лапа монстра, разбуженного тем самым уколом совести. Этим монстром была ненависть, успевшая стать постоянной спутницей пони. В считанные мгновения она разогнала любые светлые начинания, мельком проскальзывающие в его раздумьях, грубо подсовывая ему вопросы, на которые не было ответов: “Спросили ли они, чего хочешь ты?”, “Действительно ли ты был им дорог или же просто был живой игрушкой для этой пары?”, “Предоставляли ли они тебе право самому делать выбор?”. С каждым таким вопросом дамба его залежей злобы открывалась шире и все сильнее топила под каскадом негатива трезвость анализа его поступков. Монстр становился все больше и больше и теперь он воскрешал в его памяти все отрывки из его жизни, когда ему было действительно плохо и тяжело; когда он был практически готов послать все куда подальше и натворить страшных вещей; когда пони понял, что его единственный друг уже не так близко, как хотелось бы...

Занеся в финальном замахе свою ужасную черную лапу, демон усмехнулся. Еще немного и его жертва снова крепко возненавидит все в этом мире, закрывая для себя только-только появившиеся пути для решения своих проблем. Лишь небольшой толчок, чтобы окончательно победить все еще барахтающееся на поверхности океана злобы его разума чувство вины. Лишь...

Но все оборвалось в одну секунду. Монстр испарился, как и рой мыслей, и всему виной — болевая судорога, пробежавшая по всему телу пони, разрушая любые попытки думать.

Его тело ломило и буквально выворачивало наизнанку. В голове начался безостановочный гул, взор затуманился, а копыта, бессильно обмякнув, окончательно отказались выполнять свою работу. Усталость, титаническим грузом взвалившись на пони, подменила растворившиеся в ней ощущения другим, но так же хорошо знакомым Колору — страхом.

Действие магии, позволившей ему украсть облик и память Детонатора, подходило к концу. Единорог пользовался ей всего лишь несколько раз, но и их прекрасно хватило, чтобы понять последствия ее употребления.

У этих чар был свой определенный срок действия, который каждый раз был разным. Он зависел от того, насколько сильно Колор и “пациент” различались в характерах и строении их тел, от желания единорога подольше подержать в себе чужой облик и его текущего физического состояния. После небольшого ритуала, он получал внешность, пропорции, память, способности и небольшой оттенок эмоций источника, делающих пони практически неотличимым от оригинала. Под этим эффектом он получал доступ к огромному количеству возможностей, которые предоставляло его новое тело.

Он мог заставить продержаться эту трансформацию дольше чем надо, если у него хватало сил, но не слишком долго. Вместе с тем, как к владельцу возвращались силы и облик, так и покидали они Колора. Потому что за окончанием отсчета доступного времени наступал возврат к его естественному виду.

Тело и разум единорога начинали отторгать подставные “настройки”, сопровождая этот процесс болезненной агонией или ужасающими плодами разума, запутавшегося в многочисленных воспоминаниях, насильно влитых в него. Словно знающий свое дело маньяк, трансформация с хирургической точностью поражала самые уязвимые участки, выкручивала суставы и дробила его же мышцами кости по всему телу, давая телу в панике начать их заживлять, чтобы потом возобновить пытку с новой силой. Когда объектом обмена был пегас или грифон, то самым болезненным ощущением были крылья, вырывающиеся из под покрова кожи спины или же, наоборот, пытающиеся туда вернуться, обдавая все вокруг каплями крови от рвущихся и тут же зарастающих мышц. Если же это был простой пони, то проблемой становился рог, который старался втянуться в череп, вызывая просто колоссальную боль, подобную тысячи раскаленных игл, впивающихся в мозг.

Но был еще один способ пережить превращение. Сон. В нем Колор практически не чувствовал физических страданий, но тут все ощущения обрушивались уже на его разум, подсовывая в его и так беспокойные сновидения чудовищные, извращенные детали, которые промывали ему мозги почище телесной пытки. В них он не мог бежать или перетерпеть это, ему оставалось лишь испытывать невозможную смесь своих и чужих ощущений, переживая их по несколько сотен раз. Они могли быть различными: от призраков его собственного прошлого до самых ярких, и, как правило, самых тяжелых воспоминаний того, чей облик он забрал. Ментальная казнь могла продолжаться от всего пары часов до суток, но эффект он такого способа был менее изматывающем, чем от попытки перенести все это, будучи в сознании, поэтому единорог как правило выбирал его.

И сейчас, будучи прибитым неподъемной усталостью на кровати, он понимал, что сегодня ночью ему придется пережить это еще раз. Чтобы продержать облик Детонатора еще сутки, у него просто не хватит сил, да и не за чем уже было. Сейчас ему хотелось лишь ненадолго прикрыть глаза, чтобы дать отдых измотанному телу и духу, но тревожное воспоминание, беспорядочно мешающееся из угла в угол его переутомленного сознания не давало этого сделать.

Все его последние “перерождения” сопровождались одним и тем же сном, который отражал не совсем приятные события из его жизни, которые пони всячески пытался забыть. Но они, ведомые метаморфозой, не знающей жалости над бедным пони, уже не раз полностью заменяли его сны, заставляя его на всем их протяжении биться в судорогах и беспомощно вскрикивать, тщетно пытаясь отогнать запечатленное его разумом.

Именно поэтому страх, обвив своими холодными лапами-щупальцами его усталое тело, сумел окончательно сковать Колора в цепи бездействия. Запустив свои ментальные конечности в самую глубину его рассудка и не встретив сопротивления, злая эмоция стала наслаждаться нервозностью свой жертвы, которая, тем не менее, не смогла перебороть подступающую сонливость.

Изнеможенно вздохнув, Колор закрыл глаза. Ему предстоит опять встретиться лицом к лицу с самим собой, хочет он того, или нет.

Он снова должен пережить тот день, когда получил свою метку.

Чёрное сердце

Here i am.

— Какого черта?!

От вскрика частично возродившегося короля в подвальном помещении загудели стены, попадали со своих полок многочисленные амулеты и какие-то старинные манускрипты. Но на улыбающегося зебру это, похоже, не произвело совсем никакого эффекта.

— Я же почувствовал это! Я был уверен, что...

— Был мертв, хотите вы сказать? — игриво поинтересовался полосатый заклинатель. — Но так оно и было, вас смею уверять.

Сомбра уставился своим единственным глазом на зебру. Из под короткой черно-белой челки на него пристально смотрели два серых глаза, в которых читался непонятный блеск и самоуверенность. И вообще всем своим видом он показывал, что нисколько не боится его, хотя никто еще не выдерживал прямого пристального взгляда черного короля. Этот нахал просто источал триумф и свое преимущество над собеседником, чем неимоверно выводил того из себя.

— Во имя всей магии в этом мире, где я и почему такая мелочь, как ты, позволяет себе так ко мне обращаться? — злобно осведомился Сомбра.

Зебра отодвинул пару коробок и поднялся во весь рост. Затем он учтиво поклонился и, слегка посмеиваясь, заговорил:

— Ах, ну где же воспитание, совсем забыл о нем при вас. Позвольте мне пополнить ваше знание, звать меня — Синистанимус. Вот, что важно для вас в сей час.

Он быстро набрал воздуха в легкие, чтобы выпалить еще одну фразу-стих.

— И все же, хочу спросить, не следует ли за воскрешение ваше меня поблагодарить?

Наглость этого черно-белого нахала просто поражала Сомбру. Еще никто так с ним не обходился, даже если он был не в том состоянии, чтобы проучить его.

— Да как ты смеешь, червь, просить меня о подобном? — Сомбра оскалился, пытаясь подавить собеседника. — Не надейся, что сейчас у меня не хватит сил, чтобы заставить тебя пожалеть о сказанном!

Симус улыбнулся еще шире.

— Не стоит так на шутки злиться, Могучий Король. Разговор есть к вам у меня, обратиться позволь. В этом мире больном я затеял игру и в ней для вас совершенную роль подберу.

Единорог продолжал сверлить его взглядом.

— С какой это стати я должен слушать, а тем более говорить с таким наглым отребьем, как ты?!

Зебра наклонил голову в бок.

— Ну, наверное, я посмею сказать, кроме этого, как видите, вам не из чего выбирать.

Ярость, переполняющая черного короля, начала проявлять себя. Все свечи, что были в подвале, зажглись зеленым пламенем. Пару коробок, стоявших в непосредственной близости от них, просто разорвало в клочья, а кристаллы, из которых был сделан пьедестал, стали расти и покрываться острыми, зазубренными краями. Глаз Сомбры запылал, обволакиваясь лиловым хвостом магической энергии, а тени, прежде напуганные внезапной яркостью зеленого огня, начали медленно тянуться прямо к возрожденной части бывшего правителя Кристаллического Королевства из каждого оставшегося темного угла комнаты. Сила, наполнившая помещение, была ужасающей и готовой поглотить любого, стоит только ее хозяину этого пожелать.

Но полосатого, стоящего в самом центре пылающей преисподней, воцарившейся в этой комнате, это нисколько не заботило. Он спокойно смотрел на источающего гнев Сомбру, не позволяя ни одной мышце дрогнуть в своем теле.

— ПОЧЕМУ?! Почему ты не боишься меня?! — сотрясая стены демоническим ревом, спросил Сомбра.

Лицо Симуса приняло задумчивый вид.

— Не для того я вас воскрешал, чтобы страх испытать, хотя, ваша магия эффектна, должен признать. Как я вам жизнь снова дал, так могу и забрать. Вы не в той ситуации, чтобы мне угрожать.

Через секунду зеленый дым, источаемый свечами, метнулся в сторону зебры и кольцом сомкнулся на его шее, начиная медленно сдавливать в попытке удушить. Но и сейчас он даже бровью не повел, не поддаваясь на попытки запугать себя. Единорога разразил очередной толчок возрастающей злости — ведь на зебру, кроме как угрозой попытаться лишить жизни, подействовать у него не получалось. Разве что оставался его любимый прием...

— Откуда такая самоуверенность, зебра? — уже глухо, озлобленно спросил единорог. — Если ты знаешь, кто я, почему ты не опасаешься, что я оборву твою жалкую жизнь, как делал это раньше с другими?

Полосатый прокашлялся и драматично закатил глаза, чтобы снова выдать порцию рифм:

— Нотку разочарования вы сеете во мне, пропуская все то, что я раньше сказал. Стал бы я рисковать, вас призывая к себе, если бы всю опасность не понимал?

— Оглянитесь вокруг — на весь этот хлам, бесценные артефакты, что я по свету искал. Несколько лет на их сборы ушло, но я надеюсь, этого стоило того.

Симус косо посмотрел на пылающую голову.

— Быть может, чуть терпенья соберя, вы все ж дослуш..Кха..Кха!

Ошейник уже серьезно придушил полосатого стихоплета, заставив того оборвать свою речь. Он вызывающе посмотрел на голову.

Гнев потихоньку ослаблял свою хватку, возвращая рассудку Сомбры холод стали. Еще бы, он не мог не разозлиться — ведь его, фактически, меньше часа назад (в его понимании) снова лишили принадлежащего по праву Королевства, унизили, а затем мощным лучом разнесли на несколько сотен маленьких кусочков, заставив кануть в небытие. А сейчас этот полосатый клоун якобы утверждает, что тот ему что-то должен за то, что вернул его к жизни, хотя сам король об это не просил? Но единорог перестал думать об этом, сейчас он был скорее заинтересован, что же такой жалкий, слабый фанатик может ему предложить.

Зеленый дым ослабил хватку, отлег от сдавленной шеи зебры и, стелясь по полу, пополз к алтарю.

— Ладно, щенок, — снисходительно прошипел Сомбра.— Будь по-твоему. Но предупреждаю — одно твое неправильное слово, и ты познаешь такую боль, подобную которой можно увидеть только в самой глубине за вратами Тартара.

Симус склонил голову и начал глотать воздух. Он, конечно, ожидал, что с мертвым королем будет трудно, но о том, что тот будет настолько упрямым, зебра не задумывался. Впрочем, похоже, эффект на Сомбру ему все-таки удалось произвести.

Когда он оправился, его лицо вновь было озарено улыбкой и ничем не подавало вида о том, что всего пара мгновению ему угрожала опасность быть задушенным. Кроме небольшого покрасневшего следа на шее.

— Ну нак...кха.. — зебра запнулся и попытался начать еще раз. — Вы обр...кха-кха! — кашель от удушья мешал ему нормально продолжать излагаться стихами. — А, к черту все это. Теперь вы, кха, согласны меня выслушать, король Сомбра?

— Оу, — с легкой ноткой удивления добавил единорог. — Так ты все-таки и нормально разговаривать умеешь?

— Конечно. Излагать мысли стихами — это наследие моей расы, — гордо сказал полосатый. — Для нас это — родной язык. Впрочем, теперь я немного не в состоянии на нем беседовать, так что с вашего позволения, я продолжу так.

Сомбра хмыкнул.

— Ну так и чего же от меня хочет такая мелюзга, как ты?

— Совсем немного, — скромно сказал Симус. — Моя просьба — это оказать небольшое содействие в моей небольшой политической интриге, которая значительно поправит положение моих собратьев и, разумеется, меня самого. Уверяю вас, в долгу я не останусь.

— Хм, допустим, — надменно ответил король. — И что же ты готов предложить в замен?

— Во-первых, — лицо Симуса приняло задумчивый вид. — Я вернул вас к жизни после полного уничтожения. Чтобы собрать по всей Эквестрии кусочки, на которые вы разлетелись, потребовалось очень много времени и сил. Да и подготовка к ритуалу воскрешения была очень трудоемкой. Так что я думаю, это чего-то да стоит.

— Я не просил себя воскрешать, — презрительно ответил Сомбра, оскалив зубы. — Если ты, ничтожество, думаешь, что из-за этого я стану тебе помогать, то мне стоит распотрошить тебя прямо сейчас и не утруждать себя выслушивать весь твой жалкий лепет.

— Во-вторых, — не обращая внимания на выпад своего собеседника, продолжал зебра, — я смогу предоставить вам шикарную возможность взять реванш за сразу оба ваших предыдущих провала. К тому же, — словно умелый коммивояжер, он старался заговорить ему зубы, — в случае успеха вы получите не только то, что вам принадлежало изначально, но и сможете значительно расширить ваши потенциальные владения.

Единорог, теперь уже в полной прострации, уставился на него.

— Все, что требуется от вас — это всего лишь помочь мне перевесить чашу весов в борьбе с другой расой на нашу сторону. И когда я смогу вернуть своему народу то, что изначально ему принадлежало, вы будете вольны делать, что хотите. Даже больше — я обещаю, что помогу вам в реализации вашей мести, — отчеканил последние слова зебра.

Мертвая тишина, лишь изредка нарушаемая слабым треском пламени и загробным гулом теней, скопившихся под пьедесталом, поглотила все подвальное помещение. Зебра, довольно улыбаясь, смотрел на черную голову короля, которая, в свою очередь, изредка моргая единственным глазом, впилась взглядом в него. Спустя некоторое время морду Сомбры исказил с трудом сдерживаемые смех, после чего он буквально взорвался раскатами дикого хохота.

—БХА—ХА—ХА! — Сомбра смеялся во всю глотку. — АХ—ХА—ХА! И неужели ты думаешь, что я не только поверю во всю эту чушь, но и стану тебе помогать после этого?

Внезапно все свечи потухли, светильники перестали гореть и комнату полностью заволокла тьма. В следующие секунды существовать в ней осталась только голова короля, которая стала постепенно увеличиваться и вскоре сравнялась в размерах со стеной, находящейся за ней, да зебра, кажущийся из-за изменившихся масштабов теперь совсем крошечным. Огромный, горящий фиолетовым пламенем зеленый глаз Сомбры вместе с ужасающем оскалом его зубастого рта вплотную приблизился к Симусу, заставив того отступить на шаг назад и растерянно уставиться в его красный зрачок. Тени, повинуясь силе темного единорога, в миг нависли над зеброй, не давая ему больше возможности двинуться вообще куда-либо. Черноту вокруг них наполнил глухой гул, похожий на тихие стоны пропащих душ, навсегда заключенных страдать в ней.

В этот момент подвал стал напоминать бесконечную черную бездну, в которой существовали только двое — её разъяренный повелитель и смелый безумец, бросивший ему своеобразный вызов.

— А теперь слушай сюда, полосатая мразь, — грозно потребовал король.

Симус попытался взять себя в копыта и не подавать виду. Но как бы он не старался, он ощущал, как страх, карабкаясь своими цепкими лапами от самого основания позвоночника, медленно приближался к мозгу.

— Видимо, ты понимаешь, о чем просишь, но при этом совершенно не осознаешь, насколько заблуждаешься в моем понимании твоих слов. Мне до омерзения противно то, как ты говоришь о том, как вернешь себе “якобы принадлежащее тебе по праву”. Запомни раз и навсегда, слизняк, — по тому, на чем сейчас стоял зебра, прошла дрожь, — проиграв более сильному сопернику, ты не имеешь никакого права пытаться вернуть себе то, что потерял в этой борьбе. Слабые должны страдать и быть инструментом в копытах сильнейших, вот, во что я верю. И ты — не в числе вторых.

Зебра почувствовал, как тени, словно щупальца, начинают обволакивать его тело, все больше и больше стесняя движения. От них шел просто замогильный холод, пробирающий их узника до костей и заставивший его кожу покрыться мелкими мурашками.

— Что до моего воскрешения — я не был мертв. Я уже давно перестал быть пони в привычном понимании этого слова. Магия, не подвластная для умов этого мира и которая сильна даже для Тартара и Принцесс, изменила мое тело и наполнила его такой мощью, что даже ни смерть, ни время не властны надо мной. А заключение под льдами научило меня ждать. Очень терпеливо ждать. Когда луч разорвал мое тело, да, можно было подумать, будто мое существование окончилось. Но я сохранил свое сознание и пытался свести остатки вместе, воздействуя на них магией. Не по воле судьбы, но по моей воле, они бы рано или поздно оказались в одном месте, где я бы смог соединить их и снова восстать. Так что ты лишь ускорил процесс моего возвращения в этот мир, а теперь требуешь благодарности за то, что и так не зависело от тебя? — кроваво-красный зрачок сузился. — Это ты должен быть благодарен, что я до сих пор лишь говорю с тобой, а не неспешно отделяю твою монохромную шкуру от плоти и не делаю из твоего черепа подставку для свеч.

Выдержав небольшую паузу, Сомбра продолжил своим громыхающим голосом атаковать его.

— И ни о какой помощи тебе не может идти и речи. Ты слишком самоуверен, Синистанимус. И лучшим выходом для тебя будет принять мой щедрый дар в виде сохранения твоей жизни, исчезнуть долой с моих глаз и подохнуть в каком-нибудь забытом углу этого мира. Надеюсь, я достаточно понятно выразился для такой самонадеянной пешки, как ты? — лязгнув челюстями, оборвал свою речь темный повелитель.

Симус сглотнул, отторгая подступивший к горлу из-за страха ком. Теперь для него все стало ясно — Сомбра был точно таким, как его описывали в книгах. Свирепым, сильным, недоступным королем, в жестокости с которым мало кто мог сравниться. Постигшим могущественную магию, текущую из самых истоков мира, но остановившийся на управлении тьмой, с которой могли поспорить лишь Сестры и ужасы, скрывающиеся за вратами Тартара. Ну и разве что еще Найтмер Мун да Дискорд. Сомбра имел свои взгляды на бренный мир и желал безграничной власти и преклонения только для себя одного.

Именно таким, каким зебра ожидал его увидеть.

Когда он поднял голову, стряхнув тень, нависшую над его лицом, гигантский глаз единорога расширился в удивлении. На морде наглеца, который должен быть запуган его речью и демонстрируемой мощью, красовалась довольная улыбка.

— Что ж, вы хотите сказать, что тоже заслуженно проиграли Селестии, ее племяннице и Луне? Очень жаль. Ведь поражение мага, описанного в истории как одного из самых кровожадных бичей этого мира какому-то маленькому аликорну, которая даже на троне толком посидеть не успела и ее друзьям, из которых выделяется крохотный детеныш дракона, укравший Кристаллическое Сердце прямо у вас из под носа, да его хозяйка, пусть одаренная, но все еще ученица Селестии Твайлайт Спаркл, выглядит очень и очень позорно, — зебра отрешенно вздохнул. — А я надеялся, что встречу того самого Короля, державшего все Королевство в ужасе тысячи лет назад, а не пародию на него, недавно появившуюся и давшую себя разбить кучке жалких пони.

Резкая боль, пронзившая все тело Симуса, заставила оборвать свой выпад на Короля и слегка прыснуть проступившими от рези крошечными слезинками. Тени, в миг сковав и скрутив его тело, начали давить настолько сильно, что под их напряжением затрещали все его кости, а суставы на ногах, издав угрожающий скрежет, чуть не вывернулись в обратную сторону. На зубах почувствовался медный привкус крови, дыхание вновь перехватило, но он успел набрать воздуха, чтобы не начать задыхаться от внезапной атаки. Зебра поднял протестующий взгляд на парящий перед ним глаз Сомбры. Его красный зрачок, сузившийся до размеров головы полосатого, неистово дрожал и смещался из стороны в сторону.

— ЗАТКНИСЬ! — рык, подобный одновременному раскату тысячи молний, сотряс черную бездну. — Твоему жалкому уму никогда не понять то, насколько я отличаюсь от них в превосходстве силы! Если бы не Элементы Гармонии, эти сучки давно бы лежали закованными в цепи перед моим троном и лизали мои копыта!

— Вот... значит... как... — тяжело проговорил еле видный из-под покрова темных щупалец зебра. — Возможно, в чем-то вы и правы. Но причина вашего проигрыша совсем не в этом.

— Да?! — челюсти, сверкнув перед самым его носом, ядовито обнажили свои клыки. — Тогда скажи, проклятая сошка, в чем же ты видишь причину моего поражения?

Симус сплюнул сгусток слюны и крови и приготовился. Если сейчас он не сможет убедить единорога, то Сомбра, скорее всего, убьет его. Или хуже — подвергнет своей любимой пытке, забравшись в глубину его разума и вытолкнув наружу самые сильные страхи. Но дороги назад для него все равно не было.

— Ваше Высочество, я никогда не сомневался в вашей мощи и способностях. Более того, теперь, услышав о вашем бессмертии, я даже восхищен поистине безграничным могуществом Черного Короля Сомбры, которого именно таким описывает история, — полосатый говорил настолько учтиво, насколько мог. — Но при всем моем уважении, даже с такой силой, как у вас, в эту игру нельзя играть одному. Поэтому Селестия выступила против вас вместе со своей сестрой. И поэтому она послала подмогу своей племяннице, осознавая, что сама Каденс не справиться с вашей неудержимой магией. Вспомните — ведь Королевство и Кристальное сердце было практически у вас в копытах, до тех пор, пока не появились Элементы.

Сомбра прекрасно помнил об этом. Ведь для него это случилось практически меньше суток назад.

— Селестия знает о вашей силе. Поэтому, после того, как ваше тело распалось на осколки, она разослала по всей Эквестрии отряды на их поиски, чтобы не дать им возможность снова собраться воедино. Я понятия об этом раньше не имел, но ваши слова прояснили для меня истинный смысл ее поступков. Там, в другой комнате, — “Если она все еще существует”, — невольно пронеслось у него в голове, — лежит контейнер с солнечной пометкой, в котором был кусочек, с помощью которого я сегодня помог вам снова вернуться. Если бы не мое вмешательство, она с сестрой бы запечатала их и вы бы навсегда остались в плену где-нибудь под Кантерлотом или того хуже на луне.

— Твоя лесть не действует на меня, мелочь, — осуждающе сказал единорог. — И нет такой тюрьмы, которая могла бы меня удержать, так что не забывайся в своих речах.

“Но вот это уже интересно, — Сомбра задумался. — Я не мог понять, почему несколько частей не мог больше контролировать или видеть. Хм, похоже, этот клоун все-таки на что-то способен мне пригодиться.”

— И в мыслях не было, ваше Высочество. Просто то, что я смог узнать о вас через впечатления тех, кто писал все те книги, показало мне, насколько же мы близки.

— Ха, не смей ровняться со мной, полосатый матрац, — черство отозвался собеседник.

— Идеологически близки. В вас, в отличии от всех остальных, кто пытался заполучить власть в свои копыта или лапы, обитает настоящий, истинный злой умысел. Найтмер Мун была лишь вырвавшимся на волю комплексом маленькой, капризной принцесски, которая кроме того, чтобы все обращали свое внимание лишь на ее ночь и звезды, ничего больше не хотела. Дискорд — за ним был огромный потенциал Хаоса и первобытные желания, но драконикус был слишком самоуверен, что его и погубило. А Кризалис — не думаю, что у матери-одиночки был личный, эгоистичный умысел.

Такая информация о своих “коллегах” была для темного повелителя совершенно новой. Выбравшись из своего заточения, он думал лишь о том, как отвоевать свое Королевство, поэтому ни события, произошедшие в момент отбывания его срока, ни текущее положение дел в мире его не интересовало. Раздобыв лишь самые нужные сведения, единорог яростно ринулся в бой, позабыв о всем остальном.

— Но вот вы, — зебра усмехнулся, — вы просто эталонный пример того, каким должен быть истинный носитель таких идей. Вас не беспокоит ни признание, ни то, как по вам отзовется время. Вас питают лишь горе других, лишь негатив, который испытывают те, кто находится под вашими копытами. Вы готовы погрузить весь этот мир в пучину пламени и утопить его по колено в крови, лишь бы здесь и сейчас вы ощущали себя Властелином всей вселенной. Чистое, незамутненное самолюбие и настоящие соответствие принципу “Цель оправдывает средства”. Вот то, что мне нравится в вас, король Сомбра.

Единорог фыркнул. Он понимал, что в такой ситуации, в которой зебра сейчас находился, его речь могла быть сколько угодно сладка и красноречива, лишь бы тот не оборвал его жизнь. Но лицемерие полосатого действительно понравилось черному властелину. Вновь почувствовав перед собой унижение и пресмыкание, темный маг ослабил хватку теней, позволив Симусу нормально дышать.

— Ха... ха... благодарю, а то чуть сознание не потерял, — он выпрямился во весь рост. — Вот поэтому я и прошу у вас помощи. Вместе со мной вы будете способны свернуть горы, хотя и так на это способны, и наконец расквитаться с теми, кто вам неугоден. Я же прошу лишь незначительной помощи в своем деле.

— Неужели? — скептически спросил Сомбра. — И что же ты можешь сделать?

— Поверьте, — полосатый заклинатель хитро улыбнулся и ткнул себя в грудь копытом. — этот зебра гораздо влиятельней, чем кажется.

В ту же секунду покров тьмы вокруг них исчез, словно мелодия из музыкальной шкатулки, которую только что захлопнули. Тени и зеленый огонь скрылись в пурпурном сиянии рога Сомбры, вернув комнате прежний вид. Ожившая голова снова приняла свои былые размеры и, опустившись на алтарь, грозно уставилось на освобожденного из оков зебру.

— Я слушаю, — презрительно сказал единорог.

“Бинго”, — мысленно поздравил сам себя Симус.

Абсорбция

Дежавю. Не самое приятно чувство, особенно если тебе никак не удается вспомнить, где и что конкретно ты уже видел или переживал. Словно назойливая муха, оно кружит над твоим сознанием, засоряя поток мыслей и рассредотачивая внимание. И от него не так просто избавиться, как кажется.

Именно его ощутил Колор, едва приоткрыв слипшиеся от затянувшегося сна глаза. Хотя, на самом деле еще было раннее утро и сон был затянувшимся только потому, что пони, вернувшись прошлым вечером из школы, сразу рухнул спать, оставив все дела и обязанности на потом. Он был просто выбит из сил — несколько контрольных тестирований и длительный спринт на несколько километров для сброса нервного напряжения сделали свою работу, разрядив непарнокопытного за несколько часов, словно дешевую магическую лампу.

Солнышко, хитро выглядывая длинным лучом света из небольшой щели между шторок, медленно приближалось по одеялу прямо к лицу единорога. Воспользовавшись его заторможенным состоянием, оно форсированно преодолело шею и ударило по глазам, заставив того зажмуриться и отвернуться от окна. Протерев зенки затекшими от сна в одном положении копытами, он сел на край кровати и сонно уставился на дверь. Она была слегка приоткрыта.

“Мама, походу, уже заглядывала ко мне”, — мысль монотонно, пробиваясь сквозь назойливое ощущение дежавю, всплыла у него в голове.

Стараясь раскачать еще вялый от дремы мозг, он попробовал легким бегом добраться до ванной, но, не до конца осознавая степень своей заспанности, набрал слишком большое ускорение и впечатался плечом в дверь, после чего, круто развернувшись, чуть не угодил лицом об умывальник.

— Ай, бл... — оборвал пони сам себя, вспомнив, что родители не очень приветствовали брань в доме, и ему даже пару раз перепадало от отца за употребление крепкого словца в их присутствии.

Умывание ледяной водой в который раз не подвело, подействовав словно шокер на его объятый сном рассудок. Мгновенно обретя заряд бодрости, он, теперь уже уверенно, помчался на кухню в надежде застать кого-нибудь из домашних за завтраком. Но, к его удивлению, кухня встретила единорога лишь задумчивым гудением холодильника да снопом приятных ароматов, витающих в ней. Исследовав взглядом помещение и все комнаты, что можно было увидеть через дверные проемы, на наличие еще кого-то в доме, и, никого не обнаружив, Колор пожал плечами и сел за обеденный стол. Его внимание тут же привлекла небольшая фиолетовая бумажка, закрепленная на графине с соком.

Сощурившись, он принялся читать небольшое послание на ней:

“Колор, у мистера Опто в магазине аврал, убежала помогать ему с покупателями. Завтрак на столе, сэндвичи и термос с чаем уже собраны. Удачи в школе, радость моя.”

Довольно улыбнувшись и мысленно поблагодарив свою мать за такую заботу, пони принялся осматривать стол на наличие обещанного завтрака. Отбивные, какой-то салат, пюре... Через секунд пять до него дошла небольшая деталь — от каждого из блюд была отобрана небольшая часть, а котелок с пюре так вообще был наполовину пуст. К его боку была прикреплена еще одна записка, после прочтением корявого почерка которой, немного возмущенный Колор тоже решил не медлить.

“Здесь был Кэмил”, — гласила она.

Медленно проанализировав прочитанное, Колор задорно засмеялся, нисколько не поражаясь уже привычному поведению своего отца. Притянув еще еле теплый кусок мяса и закинув себе в рот, он принялся рассуждать о таком спешном уходе на работу своих родителей, но буквально тут же до него все дошло.

Стояло время праздников — один, посвященный ветру; день Императорской Охоты; торжество Нуота (фактически, день освобождение Империи от первого тирана и второго императора, Гармолукса Свирепого).

В эти дни в Империю стекалось множество туристов из Эквестрии, желающих поучаствовать в грандиозных празднованиях, которые, как правило, грифоны любили отмечать с щедрой душой, не скупясь на подарки, еду и украшения. Тогда Империя представляла из себя цветущее всеми красками государство, находясь в котором просто невозможно было подумать, что оно же и является чуть-ли не самым высоким по проценту преступлений и убийств. Восхитительные карнавалы, в которых участвовали тысячи жителей; салюты, ночи на пролет разрывающие небо над веселящейся страной и вообще дух, царящий в то время, заряжали всех посетителей Империи внушительным запасом позитива на долгое время.

И, естественно, они были прекрасной возможностью сбыть свою продукцию для различных магазинчиков и торговых точек. И тот, в котором работала Кассандра, не был исключением — пышные цветочные букеты и различные сувениры расхватывали словно горячие пирожки с мясом Солнечных Саламандр (на вкус эти рептилии были словно курятина, замаринованная в меде и вине), загружая хозяина лавки и его помощницу работой с головы до ног на весь их период.

Не меньшим бременем они были и для отца единорога. На половину мероприятий приходилось раскошеливаться не только жителям, но государству. Огромные суммы, отводимые на их организацию, а точнее распределение этих сумм между ответственными службами и лицами, всей своей тяжестью обрушивались на плечи Кэмила, который должен был в кратчайшие сроки разобраться с ними. И поэтому ему зачастую приходилось допоздна засиживаться за бумагами и раздачей указаний на работе, чтобы вернуться домой под ночь, проспать утренний подъем и, впопыхах отхватив половину завтрака своего сына, спешно умчаться обратно.

“Мда, я мог бы и сразу догадаться, — подумал единорог, задумчиво дожевывая остатки пюре. — И было бы чему удивляться, ведь такое уже случалось. Уже... случалось...”

Не сумев поймать было всплывшую мысль о причине не покидающего его надоедливого ощущения, Колор быстро прибрал посуду со стола и стал неспешно собираться в школу. Приготовления заняли совсем немного времени — стоило только взять сумку с учебниками, сунуть туда уже приготовленную матерью котомку с едой да закинуть все это дело себе на спину. Поравнявшись с зеркалом в коридоре, пони разровнял свалявшуюся от сна челку и, глубоко вдохнув-выдохнув, сказал сам себе фразу, которую произносил уже много лет:

— Соберись, тряпка. Ни сегодня, ни завтра проще не будет, и ты это прекрасно знаешь.

Его отражение ответило лишь регулярным безжизненным взглядом на такую самомотивацию. Еще бы, обычно в таких случаях говорят что-нибудь позитивное и поддерживающие, а не критику с уклоном в сторону не очень жизнерадостного будущего. Но, как он сам успел убедиться, она работала очень эффективно, подготавливая его терпение к предстоящим нагрузкам, готовым обрушиться на него, стоит тому сделать шаг из дома.

Как бы ярко не светило солнце, улицы города все еще сохраняли на себе приличный след ночного холода, успевшего прочно вгрызться в камень брусчатки и стены домов. Борясь с теплом, которое пыталась влить на них могучая звезда, они мощно обдавали всех жителей города скопившейся стужей, заставляя их жалеть о том, что они не оделись теплее и повелись на ожидания относительно времени года и приветливости солнца.

Колор, побыв на улице всего лишь десять минут, успел трижды пожалеть, что не прихватил утепленную накидку из дома, понадеявшись на льющиеся с неба потоки золотистых солнечных лучей и их согревающую силу. Поеживаясь от холодного ветра, старающегося забраться в гриву и докучливо подмораживающего своими вездесущими конечностями его живот, единорог лавировал между скоплениями спешащих по своим делам жителям города. Преодолевая улицу за улицей, он все ближе приближался к школе. И чем ближе он был, тем сильнее становилось не покидающее его дежавю, заставлявшее его подмечать каждую деталь в окружении и пытаться вспомнить, где же он мог их видеть раньше.

“Это не дежавю, дружок, — сказал он сам себе, стараясь побороть разыгравшееся воображение. — Это одна и та же херня каждый день, ага.”

И в чем-то он был прав. Наконец, добравшись до учебного заведения, Колор с неприятным удивлением отметил, что сегодня в нем было до неприличного много народу, что случалось крайне редко (в основном благодаря тотальному разгильдяйству учеников) и сулило лишь дополнительную дозу злых взглядов, поддевок и оскорблений для пони. Виной всему, опять же, были наклевывающиеся торжества, которые не обходили стороной и его школу, чье празднование организовывали различные любители самодеятельности и спортивные секции (естественно, ради идеи прогулять десяток — другой скучных занятий по естественным наукам).

— Воистину, только для меня праздники могут означать не веселье и отдых, а выживание в окружении растущей стаи дебилов, — злобно подытожил единорог, едва заступив за порог здания. — Ладно, надеюсь, этот день не сможет стать еще хуже.

---

Эта фраза, как он смог убедится далее, прозвучала для всей галактики словно вызов. Не прошло и двух часов, как проблемы начали сыпаться на него, раз за разом подкидывая вызов все труднее и труднее.

Из-за настойчивого дежавю он завалил половину проверочных работ, не сумев достаточно сосредоточится и постоянно теряясь в рытье собственной памяти на предмет зацепок. Этим он очень серьезно подпортил свой настрой, но, так как пообещал сам себе с утра не поддаваться, решил досидеть до конца. Затем кто-то из его группы предложил свалить организацию мероприятий ко дню ветра на плечи Колора, в чем его мгновенно поддержали и, не обращая внимания на протестующие вопли пони, разбежались кто куда, оставив ошеломленного организатора наедине со своими мыслями.

Вся бедственность его теперешнего положения заключалась в том, что никто из голосовавших изначально не собирался в этом участвовать и подчиняться его приказам относительно решения вопроса о подготовке, что означало, что все это ему фактически придется делать либо в одиночку, либо огребать от школьного управления за завал порученного ему задания под многоголосое гиканье грифонов, утверждающих, что тот не то, что не просил их о помощи, даже не заикался о ней и пустил все на самотек. Что, разумеется, было ложью и делалось лишь с целью насолить непарнокопытному.

---

Вечер опустился на город так же незаметно, как и исчезла большая часть солнца, которое теперь скрывалось за горизонтом и лениво освещало своим видимым краешком Империю, заливая все, до чего могло дотянуться мягкими малиновыми тонами закатного света. Однако, большинство улиц все же уже были охвачены властью сумерек, и даже изредка проглядывающие из-за домов лучи мало что могли сделать с поглощенными тенями проспектами.

Неистово скрипя зубами и проклиная все на свете, Колор скользил в пустом школьном коридоре, надеясь вырваться поскорее из его личной тюрьмы строгого режима. Все случилось так, как он и не предполагал, но почему-то на протяжении всего дня он был практически уверен в том, что должно случится в следующие минуты.

Выбежав на тесную улицу, пони облегченно вздохнул, утратив над собой нависшее давление школьной атмосферы, и неспешно побрел вдоль длинного проспекта, освещаемого множеством витрин различных магазинов и светом едва-едва зажегшихся фонарей. Непрекращающийся гомон идущих рядом прохожих незаметно смешался с привычным шумом города, погрузив Колора в размеренный поток движения и неся по нему все глубже и глубже в город. Единорог уже и забыл, зачем он туда шел, но и думать сейчас об этом ему особенно не хотелось — ведь, вслушиваясь в этот гул, он практически полностью заглушал нарастающую злобу на неудачи сегодняшнего дня и непрекращающиеся попытки своего мозга цепляться за любые детали, которые попытаются реабилитировать в памяти что-то забытое, что никак не давало ему покоя.

Так, окунувшись в любование вечерними улочками, он прошел еще где-то полтора часа, пока из задумчивого забвения его не вырвало встреча, важность которой ему, видимо, придется переосмысливать всю оставшуюся жизнь.

— Так-так, вы только посмотрите, кто у нас здесь, — хриплый голос, словно лавина, обрушился на сознание Колора, впившись ледяными иглами ему меж позвонков, как только в пони зародилось подозрение, кому он принадлежит. — Привет, хуйло. Соскучился?

Единорог медленно развернул голову на источник голоса, про себя молясь Императору, чтобы там оказался не тот, о ком он думает. Но увы, его молитвы не были услышаны.

— Дайден... — глотая звуки пролепетал пони, едва их взгляды встретились.

Крупный, для его возраста, грифон с серым оперением довольно ухмыльнуться и, поднявшись на задние лапы, пару раз хрустнул костяшками передних конечностей.

— Хм, значит, имя мое ты еще не забыл. Видимо, плохо я тебя в последний раз тряханул, раз остатки разума сохранились. Гляжу, ты свободно гуляешь по городу. Думал, я не вернусь из исправительного лагеря? — серая туша сделала шаг вперед. — А вот хер тебе, родной. Теперь мы будем видеться с тобой гораздо чаще, если ты, конечно, наше сегодняшнее свидание переживешь.

Из-за его спины раздалось сдавленное хихиканье еще трех голосов, но тот, замахнувшись внушительной лапой, быстро осадил ржущих над тупой шуткой дружков. Взгляд, которым он смотрел на пони, ни сулил тому ничего хорошего, да и по словам уже было понятно, что диалог не будет клеиться. Но единорог решил попытать удачу. Которая уже неоднократно за сегодняшний день подводила его.

— Слушай, зачем тебе все это? — в каждом слове Колора была неуверенность, которая давала возможность грифону наседать все сильнее, медленно подступая к нему. — Если ты только вернулся, то Регуляторы будут следить за тобой еще минимум неделю, и если сейчас...

— Захлопнись. Мне похуй, что на Регуляторов, что на тех, кто “якобы” должны наблюдать за мной. Да и потом, нестрашно еще раз попасть туда, если в замен мне дадут славную возможность вдоволь поиграть с тобой, — хищно оскалившись, огрызнулся грифон.

А вот теперь Колору стало по-настоящему страшно. Сердце бешено забилось, стараясь начать выработку адреналина, мышцы на ногах напряглись, готовясь к бегу. Безудержный стук в голове, вызванный работой огромной мышцы, колокольным звоном заглушил все остальное. Если сейчас он не сорвется с места и не даст деру настолько быстро, насколько способен, то пернатый маньяк в самом лучшем случае очень, ОЧЕНЬ серьезно покалечит его. В худшем... Об этом задрожавший от животного страха пони старался не думать.

Дайден был, если не самой серьезной головной болью для единорога, то одним из тех, выбор между которым и тем, чтобы быть осыпанным градом оскорблений и парой-тройкой незаслуженных наказаний, делался с явным уклоном не в сторону первого. И хотя таких любителей поиздеваться над пони с помощью когтей и кулаков было достаточно, серый бугай разительно выделялся среди остальных.

Он был психом. Не то, чтобы это было его основной чертой, но зашкаливающая безбашенность и отсутствие каких-либо моральных самоограничителей у него пугало даже его корешей, повсюду таскающихся следом. Что в сумме с достаточно хорошим физическим развитием давало ему широчайшие возможности для произвола, который он не брезговал регулярно устраивать.

Свою психическую неуравновешенность он с лихвой компенсировал количеством насилия и погрома, которые только мог учинить за двадцать четыре часа. Его ни что не могло остановить — ни многочисленные дисциплинарные взыскания с его семьи, ни ответные меры по физическому воздействию. Он не раз сцеплялся в схватке в Регуляторами и иногда выходил победителем, оставляя тех с переломанными конечностями, порванной униформой и украденным оружием. А уж говорить про его склонность поиздеваться над теми, кто с ним учился (а над Колором — в особенности и с высшим приоритетом), вообще не стоит, все и так понятно.

Апофеозом его звериной тяги к разрушению стали события полугодовой давности, когда Дайден, пытаясь догнать Колора, ввязался в драку с заступившимся за пони случайным грифоном и чуть не отправил бедного на тот свет, толкнув его на торчащие из недостроенного здания куски железных опор и тем самым пробив ему грудь насквозь.

“Защитнику” повезло, что рядом, в одной из забегаловок была группа отдыхающих после работы врачей из клиники неподалеку, которые сумели оказать ему первую помощь и не дали захлебнуться собственной кровью. А вот серый грифон за это угодил в исправительную колонию, после чего Колор смог облегченно вздохнуть в надежде на то, что малолетнего преступника оттуда не выпустят, пока не выбьют из него всю придурь.

И вот сейчас, когда этот полоумный шизоид стоял прямо перед его глазами, что-то подсказывало, что это у них не получилось. По злобе и пылающему желанию свернуть единорогу шею в глазах грифона было понятно, насколько опасна была ситуация, в которой Колор оказался. И что самое плохое, он не был к ней готов.

— Ну так на чем мы там с тобой в прошлый раз остановились? — с издевкой сказал грифон. — Ах да, вспомнил. Я, кажется, обещал тебе все кости переломать, если еще раз увижу на нашем стадионе. Ребята тут рассказали, как ты усердно там покрытие утаптывал, так что теперь не серчай. Пацаны, — он поднял лапу и направил ее в сторону и так побелевшего насколько это возможно пони, — взять этого уёбка.

Хоть единорог и не готовился к такому повороту, но зато было готово его тело. Инстинкт самосохранения, грубо обрубив все его мыслительные процессы, взял управление на себя и во весь опор вдарил в глубь толпы. Колор даже и не надеялся в ней потеряться — его среди крылатых хищников было видно так же хорошо, как кристаллического пони среди обычных. Его задачей было лишь набрать как можно больше скорости и, лавируя меж жителей и пропадая в узких улочках между домов, оторваться от преследующей его группы гопников.

Расталкивая всех на своем пути, пони и кучка грифонов неслись сквозь толпу. Бешеный топот копыт единорога, смешавшись с резким хлопаньем крыльев Дайдена, набирающего ускорение, чтобы одним рывком догнать убегающую цель, заглушали возмущенные возгласы прохожих, то и дело отлетающих в стороны, чтобы не напороться на них. Выкрикивая ругательства и угрозы, серый грифон все ближе и ближе приближался к Колору, но тот не обращал внимания — неистовая одышка и яростный стук крови в висках, подгоняемой перепуганным сердцем, не давали им возможности быть услышанными.

Вынырнув из потока горожан, пони ускользнул в первую же попавшуюся улочку между домами, перепрыгивая различные препятствия в виде коробок и низких изгородей. Но маневр не сработал — за ним, цепляя когтями стены и покрытия крыш, по воздуху скользили преследователи.

“Твою мать, твою мать, ТВОЮ МАТЬ! — мысленно орал Колор, чувствуя, как грохочут по земле и камню доски и различный хлам, который грифоны отбрасывали с дороги. — Быстрее, ноги, быстрее!”

Одышка становилась все глубже и чаще, принося вместе с вдыхаемым воздухом резкую боль и резь в области диафрагмы. И хотя он был неплохим бегуном, с каждой секундой для единорог становилось все очевидней, что продолжать затягивать бегство бессмысленно — у него просто не хватит сил. Устанет один из пернатых лбов — так его заменят другие. Да и не верилось ему, что Дайден вообще остановится, пока не настигнет пони.

Плана у него как такового не было, но самая очевидная идея — спрятаться, пришла к нему как раз во время того, как он мчался мимо спортивного стадиона.

“Идеально! Коридоров там завались, да и в раздевалках можно укрыться, — на бегу обмозговывал пони. — Лишь бы они потеряли мой след.”

Круто развернувшись, он со всей мочи помчался в его сторону. Грифоны, описав разворот, планировали за ним. Проносясь сквозь несколько дверных проемов, практически вышибая их собой, он начал маневрировать по коротким коридорам, стараясь сбить с хвоста преследователей. Сквозь сердцебиение он слышал, как они, не рассчитав расстояние, с матами влетали в стены и закрытые двери помещений. Но серый грифон, видимо, слишком хорошо знал обстановку и не отставал так сильно, как его друзья.

Спустя пару минут безудержного спринта Колору все-таки удалось укрыться от них в одном из шкафчиков, стоящих в раздевалке спортивных команд. Пока грифоны рыскали по ней, переворачивая скамьи и срывая дверцы шкафов в попытках отыскать его, он, вжавшись в холодный металл, свернувшись калачиком и не дыша, пережидал пернатый тайфун. Как только их голоса пропали в глубине коридоров, он отсчитал еще немного времени, прежде чем выйти. Вид развороченной раздевалки, об которую тушили свой гнев грифоны, заставил его поежиться от неподдельного страха, ведь это все вполне могло обрушиться на него. Но теперь все позади. Если они, правда, не ждали его снаружи.

Неслышно крадясь по коридору, он добрался до туалета, чтобы смочить пересохшее горло и умыться от щиплющего глаза пота, внушительным потоком текшего с него. Обдав лицо ледяной водой, он уставился в плитку пола, погрузившись в свои мысли о том, что же теперь ему делать, коли этот психопат снова вернулся. Когда, наконец, он поднял голову и измученно посмотрел в зеркало, его кровь похолодела от вида высоко силуэта, стоящего прямо за спиной.

— Что, мразь, не получилось? — гневно осведомился Дайден.

Удар плашмя по голове дверцей от шкафчика чуть не вырубил Колора, отбросив его на одну из стен уборной. Закрыв копытом место удара, он попытался сфокусировать расплывающееся зрение, но от звона, гулящего по его черепу, у него ничего не получилось. Отбросив помятое импровизированное оружие, серый влетел в оглушенного пони и, удерживая одной лапой за шею, пригвоздил его к стене, а свободной принялся наносить мощные удары, выбивая из того весь воздух и ломая ребра.

— Я. Тебя. Предупреждал. Сука, — после каждого слова следовала новая зуботычина. — Говори. Предупреждал?!

Серый грифон практически рычал, захлебываясь в нахлынувшей на него ярости. Выпад за выпадом он все сильнее прессовал Колора, не боясь использовать даже зазубренные когти, после применения которых на теле пони оставались рваные раны, моментально покрывающиеся кровавым налетом.

Колор машинально пытался закрыть лицо от когтей, но оглушение и возросшая от злости сила грифона сводили на нет его попытки защититься. Зверское избиение продолжалось еще минуту, пока Дайден не схватил единорога обеими лапами и с силой не швырнул в другой конец помещения, а затем подлетел к умывальнику и принялся отдирать его от стены. Его кенты, прежде стоящие в стороне и молчаливо наблюдающие за тем, как их главарь месит контуженного страдальца, все как один побелели и, быстро смекнув, зачем ему тяжелая керамическая штуковина, бросились осаждать серого, стараясь вернуть тому контроль над своими действиями.

— Чувак, хорош! — орал грифон с ярко-оранжевым оперением. — Ты получил, что хотел! Он с койки вряд ли ближайшие недели три подымется, заканчивай!

— Да, не стоит заходить за край! — кричал другой, цвета яичного желтка. — Он и так еле дышит, валим отсюда!

— ОТЪЕБАЛИСЬ, БЫСТРО! — взревел грифон, после чего быстрым разворотом скинул их с себя и, для пущей убедительности, пояснил одному из них кулаком в челюсть, отправив того в нокдаун. Закончив с ними, он мощным усилием наконец оторвал умывальник от трубы и, держа его над головой, начал медленно приближаться к пони.

Когда град ударов перестал обрушиваться на Колора, он попытался открыть глаза. Пони был едва живой, обзор застелила кровавая пелена от алой субстанции, попадающей в глаза, а внутренности горели, да и дышать было просто невозможно — на каждый вдох отвечали раздробленные ребра, возвращая в ответ разряд обжигающей боли. Сквозь с трудом просматриваемую красную завесу он увидел идущего к нему Дайдена, держащего в лапах над собой какую-то большую штуку. И хоть единорог сейчас был практически не способен думать о чем-либо, но до него мгновенно дошло, что психопат попытается его добить.

“Он... хочет меня убить? — мысли, словно вялое течение в застойном ручье, медленно пробирались сквозь нервные рецепторы его мозга, сплошь и рядом сигнализирующие лишь о том, что его тело в критическом состоянии. — И не боится наказания? Стоп-стоп. Наказания за что? За мою смерть? Нет, НЕТ! — его инстинкт самосохранения истерично метался в застенках его самосознания. — Я не хочу умирать! НЕ ХОЧУ!”

Глаза пони широко распахнулись, и его взгляд, полный холодного ужаса, недвижимо впился в надвигающегося хищника.

“Нет, нет, нет, нет! — его сердце в паническом припадке разрывалось. — Что делать, что мне делать?!”

“Хочешь жить? — голосок, словно ломкий звук расстроенной гитары, раздался из глубины его подсознания. — Тогда забери у него.”

“Забрать что? — не столько удивившись голосу в голове, сколько вопросу, спросил он сам себя. — Его жизнь взамен моей?”

“Нет, — глухо отозвался его внутренний собеседник. — Достаточно тела.”

Как кодовая фраза, эти слова круто поменяли расклад между грифоном и его добычей. Внутри израненного пони что-то словно щелкнуло, как будто старый, ржавый рубильник, который не смазывали годами и все это время держали с соляном растворе, со скрипом сдвинулся с места и, заискрив, встал в положение ВКЛ. Примитивный инстинкт, появившийся из самых глубин его подсознания, подсказал ему, что он должен делать.

Едва поглощенный первобытным гневом грифон замахнулся для того, чтобы обрушить на неподвижно лежащего перед ним пони умывальник, Колор сорвался с места и, оттолкнувшись задними копытами от стены, со всеми оставшимися силами всадил своей головой в живот Дайдену. Рог, прорвав кожу, словно копье, впился в его торс, заставив грифона отбросить увесистую сантехнику от внезапной вспышки боли и, схватив пони за гриву, вместе с ним повалиться на спину. Его опешившие от такого поворота соратники вместо того, чтобы бросится на помощь, стали наблюдать за происходящим, потерянно пытаясь вглядываться в темноту.

То, что произошло далее, не поддавалась никаким законам логики. Силой выдрав из пресса грифона застрявший рог, Колор за секунды отбил его попытки откинуть пони с себя и поравнялся своей окровавленной головой с удивленной мордой Дайдена. Затем, он широко разинул свою пасть и уткнулся носом в клюв грифона. Через несколько мгновений серый... повторил за ним, раскрыв клюв и не моргая уставившись в безумные глаза единорога. Его лапы обмякли и он прекратил какое-либо сопротивление, впав в подобие транса. Внезапно, из его клюва забил серо-красный фонтан из непонятной субстанции, точно попадая как раз в открытый рот Колору. Издавая отвратительные хлюпающие звуки, тот принялся глотать эту дрянь, не роняя мимо не капли. Как только “переливание” закончилось, пони с силой отпрянул от побелевшего до замогильного оттенка грифона и, поднявшись на дрожащие копыта, начал отхаркивать остатки цветной рвоты.

В полумраке помещения, едва-едва освещаемого светом восходящей луны, дружки грифона не могли четко разглядеть, что конкретно сейчас случилось, и поэтому в замешательстве смотрели на тень, в мелких судорогах бьющуюся в центре уборной.

— Слышьте, — еле заметно сказал один из них, — он его че там, жрет, что ли?

— Кто кого? — спросил другой.

— Ну этот, пони, жрет Дайда.

— Совсем ебнулся? Они же не едят мяса. И вообще, кто там из них кого вырубил? — осторожно осведомился желтый грифон, поддерживая под плечо нокаутированного товарища.

— В душе не ебу. Нихера не видно.

— Так пойди проверь, а то...

Его фразу оборвал грохочущий вопль, больше похожий на болезненный рев, стоящего перед ними силуэта, сразу после чего их лица обдало брызгами крови. Фигура прямо у них на глазах немного увеличилась в размерах и взмахнула здоровенными крыльями, прогоняя по помещению ветер. На несколько секунд в разрушенном сортире воцарилась тишина, которую нарушал стук клювов грифонов и шлепанье вязкой жижи, медленно капающей со шкуры тени на кафель.

Когда лунный свет наконец соизволил немного озарить тьму, осевшую в комнате, грифоны были готовы поотгрызать себе свои маленькие языки, лишь бы не завизжать от дикого ужаса, как девочки, и не пуститься наутек от вида того, что на них вышло из темноты.

Оно не было похоже на грифона, но и пони тоже напоминало очень отдаленно, хотя имело общую с пегасами комплекцию. Первой из тени показалась морда — изувеченная, со стремительно заживающими (это было видно по пульсирующей плоти по краям) разрезами по всей её площади. Нос и верхняя челюсть обросли роговым налетом, напоминающим тот, из которого состояли их клювы, и походившим на чешуйки-пластинки, с зазубренных краев которых прокапывали капельки сукровицы. Из под дрожащих губ показался ряд невесть откуда взявшихся небольших желтых клыков, практически полностью заменивших все плоские жевательные зубы, лихорадочный стук которых слабым эхом гулял по помещению. Его глаза, приобретшие цвет точь-в-точь как у Дайдена, были широко распахнуты то ли в паническом страхе, то ли в каком-то непонятном виде гнева, однозначно определить который было невозможно. А зрачки, “по-грифоньи” сузившись до размера точек, нервно дергались, устремив свой взгляд на застывших наблюдателей. Дополняла картину открытая рана прямо во лбу, которая, струясь темно-алой жидкостью, медленно зарастала, скрывая под собой исчезнувший рог.

Затем их взору предстало его тело — свалявшаяся шерстка, принявшая четкий оттенок серого, была покрыта слипшейся кровью, на которой в некоторых места проглядывали короткие перья. Спину, если так можно было назвать тот пульсирующий кусок мяса и открытых мышц с проглядывающими позвонками, венчали непропорционально приличные крылья — слишком большие для пони-пегаса, но в самый раз для комплекции грифона, если бы он им был. Они тоже были перепачканы и кое-где на них проглядывали участки еще не заросших кожей сухожилий и костей, от вида которых грифонов чуть не вывернуло наизнанку. Мускулы на его теле вздулись, на коже показались многочисленные синюшные вены, разбухшие от циркулирующей крови. Копыта, прежде еле видные из под шерсти на ногах, теперь же были открыты и их передние кромки очень отчетливо выступали, царапая своими заточенными краями плитку, чем порождали жуткий скрежет при каждом шаге.

— Х-х-храни Император... — заикаясь, прошептал оранжевый. — Что это з-з-а хуйня?

Вид этого существа, медленно наступающего из тьмы на грифонов, словно огромный моток колючей проволоки, сковал их тела. Желтый, поддерживая все еще находящегося в отключке товарища, все сильнее вжимался в стену, а другой быстро рыскал глазами по помещению в поисках того, чем бы можно было отмахнуться от приближающегося ужаса, лишь бы не смотреть в его безумные глаза. Но кроме короткого куска трубы, которая была вырвана Дайденом вместе с умывальником, ничего существенного не было и, подхватив ее, трясущийся герой сделал пару взмахов в попытке достать до морды монстра.

Но существо, прежде бывшее Колором, и бровью не повело. Вместо этого оно, одним прыжком набрав внушительное ускорение, накинулось на грифона и стало обрушивать на него свои заостренные копыта. Тот попытался скинуть монстра с себя, но, как только два удара импровизированного рогового лезвия пробили его защиту, распоров ударом щеку от края рта до уха, прервался, схватившись за пораженный участок лица.

Сквозь панические попытки отбиться, грифон попытался воспользоваться свободными задними лапами. Но потерпел фиаско — как только полупони-полугрифон ощутил мягкое касание подушечек лап пернатого, то с недюжей силой впился оранжевому в плечо своими короткими, но острыми клыками, сжав челюсти настолько сильно, что под ними захрустела ключица оранжевого храбреца, заставив того коротко визгнуть и начать извиваться, прекратив любые попытки сопротивляться.

Второй грифон, в это время наблюдающий за этим спектаклем, нехило струхнул от развернувшегося зрелища. С трудом сдерживая рвотные позывы, он подхватил начинавшего приходить в себя третьего и вывалился в коридор. От воплей своего товарища, которого в это время то ли жрал, то ли грыз их бывший объект для травли, внутри у него все сжалось и заставило прибавить скорости, на бегу стараясь привести в чувство нокаутированного. Пройдя половину пути до поворота и с трудом заставив темно-коричневого братка бежать за ним, он прислушался и обнаружил, что рыжий перестал кричать. Тогда он обернулся, чтобы посмотреть, что же случилось.

Он увидел, как из дверного проема в тьму коридора высунулась, сверкая кошмарным взглядом и жутчайшим оскалом, окровавленная морда Колора. С его лица, покрывая все пространство от макушки до шеи, тонкими струйками стекала темно-алая субстанция, собираясь на подбородке, чтобы потом, слившись воедино, медленно прокапывать на пол, порождая в бесшумном коридоре звук, подобный звону колокола. Демонический оскал ужасной пасти, увенчанной двумя рядами желто-красных, острых, словно бритва, зубов, из которой беспорядочно свешивались содранные куски мяса его предыдущей жертвы и обильно текла слюна. Его взгляд, полный безумия и примитивной жажды крови, гремучей, злой алчности, дикого желания содрать кожу с обидчиков и насытиться их плотью, чтобы утолить неимоверную жажду копившейся годами ярости, помноженной на ту, что он перенял от “поглощенного” им грифона. Чудовищный, холодный, как льды многовекового ледника, но и в то же время обжигающий, словно магма.

Зверь тяжело дышал, сотрясая пространство вокруг себя своими огромными крыльями, которые больше напоминали еще одну пару длинных лап, жадно тянущихся своими многочисленными когтями к добыче, стремясь как можно скорее дать своему хозяину возможность насладиться вкусом теплых внутренностей и металлической пряностью крови.

Он медленно вышел в коридор, царапая покрытие пола своими зазубренными копытами. Скрежет, порождаемый ими, в унисон с пульсированием многочисленных, стремительно заживающих ран на его теле разносился по коридору, отражаясь от стен и звеня словно старые, ржавые цепи. Тени, будто подыгрывая монстру, темным, величественным ореолом нависли над ним, вгрызаясь в его пропитанную потом шерсть, образовывая мрачное подобие живого плаща из черных, склизких щупалец вокруг. Они завершали его образ, превращая и без того отталкивающую внешность в абсолют леденящего сознание ночного кошмара, вырвавшегося из своих привычных границ беспокойных снов в реальный мир за новыми душами, готовыми с хрустом сломаться в смертоносных тисках его челюстей.

От увиденного весь мир вокруг птицы поплыл. Грифон, адово хлопая крыльями, стал набирать ускорение, чтобы оторваться от теперь уже преследующего их пони. Когда за его спиной раздалась еще одна канонада подобных взмахов, он подумал, что это третий последовал его примеру, и решил краем глаза проверить.

Но вместо коричневого силуэта он узрел темно-серую тушу, стремительно приближающуюся к нему огромными рывками крыльев. Испытав еще один приступ панического страха, тело подвело беглеца — крыло мощно прочертило по стене, от чего грифона развернуло в обратную сторону и сразу же после этого в его шею, грозно рыча, клыками впился Колор. Они кубарем пролетели еще несколько метров, прежде чем угодили в большой стеклянный стенд, обрушив на себя куски разбившегося стекла. Шипя от боли, вызванной стеклянной крошкой, впивающейся в плоть, пони разжал челюсти, отпрыгнул и всадил два мощных удара задними копытами в торс желтого грифона, чуть не вскрыв ему грудную клетку. Задыхаясь и отхаркивая кровь, пернатый рухнул на пол и вырубился от болевого шока.

Третий (и последний) из оставшихся грифонов, прислонившись к стене, ошарашенно смотрел в сторону проема, ведущего в коридор, куда только что перед его глазами на огромной скорости промелькнули два силуэта. Его все еще мутило от головокружения и звона, вызванных крепкой подачей от Дайдена, но, судя по тому, насколько был напуган его друг, когда старался расшатать коричневого и что-то ему сказать, случилось что-то, что нарушило планы серого бугая разделаться с непарнокопытным.

Спустя секунды до него донесся звук скрипучих шагов. Штука, преследовавшая прежде его друга, теперь направлялась сюда. Из-за контузии грифон не мог полностью отдавать себе отчет в том, какая опасность к нему приближалась, поэтому просто осел на пол и бессильно смотрел в мрак коридора. Когда же оттуда показался ужасающий лик Колора, у пернатого просто не хватило духа перебороть опутывающий холод от испуга. Наблюдая за приближающимся монстром, он лишь еле слышно прошептал:

— М-м-мамочка....

В следующую секунду, брызгая слюной вперемешку с кровью, на него с диким криком накинулся зверь.

---

— ХВАТИТ! — единорог, завопив от видений кошмарного сна, подорвался с кровати и, неловко развернувшись, повалился на деревянный пол. Тихо выругавшись, он сел на край ложи и стал осматривать свое тело. Пропорции и окрас пришли к его привычному виду, а ноющая боль во лбу подсказала, что рог тоже вернулся на свое законное место. Теперь он стал похож на прежнего себя: не то белого, не то серого единорога с короткой черной гривой и длинным хвостом.

— Хвала Императору, — пони облегченно выдохнул и уставился в потолок.

Сегодня сон оборвался значительно раньше, чем должен был. По его логической цепи, дальше он должен был вспомнить свой полет над городом, за которым последовало не слишком мягкое приземление в лесу, находившемся неподалеку. То, как его после этого вырвало, и началось обратное превращение, адские муки которого до сих пор иногда отзываются нытьем в суставах. Колор не знал, почему эффект длился так недолго, но в какой-то степени был благодарен за его столь короткую продолжительность — ведь как только к нему вернулся прежний облик, он мог вернуться домой, что и поспешил тогда сделать. Ему даже не пришлось ничего объяснять — все порезы и синяки на его теле исчезли, не оставив и следа. Когда пони оказался в своей комнате и, дрожа от пережитого, завернулся в одеяло, то решил наконец обратить внимание на жгучий дискомфорт на крупе.

Перестав бессмысленно втыкать вверх, он перевел взгляд на задние ноги. Там, на широкой поверхности его бедра, красовалось изображение в виде белой челюсти, из пасти которой выливалось несколько струек разноцветной жидкости. Вздохнув, он потер копытом страшную метку, которая теперь покидала его лишь на время трансформаций. Ему рассказывали, что они значат в жизни пони, но он до конца не хотел верить, что его судьба...

Да и то, что он о ней знал, тоже не особо проясняло тучи его сомнений. Следующим утром он поинтересовался у своих родителей, что могло послужить причиной самопроявления такой татуировки на его боку. Те, едва поняв, о чем спросил их сын, оторопели и не смогли дать однозначного ответа, отделываясь мутными фразами до тех пор, пока Колор не сказал, что попробует выяснить все сам. Перепугавшись, грифоны на ходу соорудили очередную ложь, ссылаясь на то, что у единорога редкий генетический признак, схожий с тем, что есть у Эквестрийских пони, который каким-то образом отражал его внутреннюю предрасположенность к чему-то. На вопрос, почему же тогда ни у одного грифона нет чего-то подобного, они лишь натягивали идиотские улыбки и в унисон притворно пожимали плечами, забалтывая пони фразами о том, что он уникален и вообще чудо в единичном экземпляре. Ровно как и на вопросы о том, что же такая хищная метка может значить.

Нет. Он не мог понять, чем же она была. Но если догадывался, то не хотел принимать такой, какой она казалась.

Свернувшись калачиком, единорог попытался снова погрузиться в сон, который теперь уже должен был принести с собой что угодно, кроме кошмара того дня. Проведя копытом по лицу, он в удивлении раскрыл глаза, чтобы посмотреть на кончик своего носа. На самом его конце появилась небольшая роговая чешуйка. Точь-в-точь, как у того серого грифона.

Когти не предадут

Глубоко выдохнув с чувством полной безнадежности, статный грифон в платиновой броне медленно побрел к огромному трону, стоящему в дальней части просторного зала. Исполинская императорская регалия, из поколения в поколение переходящая от одного Императора к другому, немо взирала величественной, гордо вздернутой позолоченной головой орла, помещенной на спинку трона, да своим множеством “глаз” из разноцветных драгоценных камней и бриллиантов. Яркий взор двух пылающих рубинов золотой головы привычно сверлил усталого хищника, словно говоря: “Добро пожаловать домой, Император”.

Грузно опустившись на трон, Хаст уперся взглядом в пустой зал. Едва было вставшее солнце слабо освещало помещение, позволяя нахальным теням вольно танцевать между колоннами, прячась от сонных, мягких оранжевых лучей. Грифон отстегнул лямки, крепившие за его спиной длинный плащ, и откинул белое полотно в сторону.

— Вот он, храм моей власти, — еле слышно сказал Хаст, обводя взглядом помещение, по пути заглядывая в витражи окон. — Моя обитель. Моя крепость. Мой дом, — он замолчал, хмуро сдвинув брови. — Моя тюрьма.

Молчаливо уперевшись взглядом в восходящее в окнах солнце, он встречал рассвет. Сон давно покинул императора, передав эстафету злой бессоннице, терзавшей Императора уже не первый год. Теперь же его покой напоминал что-то подобное машинам: когда усталость своим титаническим грузом все же взваливалась на его непокорный рассудок, он просто отключался от реального мира, закрыв глаза, чтобы через мгновение снова их открыть и убедится в том, что прошло уже несколько часов, и вновь пора приступать к своим обязанностям, повинуясь фальшивому заряду бодрости.

Он не спал уже трое суток, как ему самому казалось. И даже дорога из форта обратно в Империю не смогла нагнать на него желаемую дремоту, заставив на всю ее протяженность задумчиво наблюдать за меняющимся перед глазами пейзажем. Поэтому, вернувшись в Скайклав, Хаст первым делом решил удалиться в свои покои, чтобы хоть там немного подремать (чему было не суждено сбыться) перед новым днем, который нес на себе груз внезапно возникших проблем.

Неудавшаяся встреча породила в нем такое количество подозрений и тревог, что их с лихвой хватило бы на весь управляющий совет Правого Крыла — небольшого круга морд из двенадцати грифонов, которые были ответственны в предоставлении решений для различных конфликтов. Проблемы были не только в этих пререканиях по поводу Аномалии, а даже скорее в том, что кто-то существенно обострил ситуацию вокруг них, хотя Хаст знал, что все не настолько печально хотя бы потому, что “Бдящие” следили за всеми территориями, прилегающими к Империи и Эквестрии. И в их работе он не хотел сомневаться, потому что лично видел эту бригаду фриков, повернутых на чистоте природы.

Причины такой опасной попытки разжечь конфликт между государствами, считай ни на чем, очень озадачивали грифона. Масла в огонь подливало неудавшееся утреннее покушение, чья связь со срывом собрания прослеживалась весьма четко — ведь не будь Хаста там, случилась бы катастрофа. Селестия, может, и вмешалась бы, но она бы просто осадила спорящих, не потушив внутри них огонь противоречия, что сделал грифон.

К слову, то, что собрание произошло бы даже после его смерти, все равно было бы наилучшим раскладом. Почему? Да потому, что не будь его, зебринские силы предприняли бы попытки оттолкнуть от себя угрозу Аномалии и решить проблему с пропажами артефактов своими силами, чем, несомненно, наворотили бы таких дров, после которых в любом случае последовали претензии от шокированных кончиной своего предводителя грифонов. За которыми бы, естественно, началась кровопролитная война с переделом территорий. И увы, тут бы даже Селестия с ее дипломатией не помогла.

— Потому что грифоны — тупые, упрямые птицы. И ослепленные горем, они не ведают, что творят... — бормотал он, вспоминая слова своего отца.

Это была не единственная головная боль, которая беспокоила грифона. В Империи тоже не все было спокойно, особенно в последнее время. Многочисленные побеги заключенных, значительные проблемы с Псами севера, участившиеся стычки грифонов и зебр на почве расовой ненависти, из неоткуда возникшие драконы, возжелавшие алмазов с восточной стороны государства — это лишь малая перечень проблем, которые грозились перерасти в глобальное бедствие, стоило лишь пустить их на самотек.

Да и что там скрывать, бесконечный треп Селестии на тему того, что у них из под носа увели аж несколько десятков частей трупа какого-то мертвого тирана по имени Сомбра тоже его порядком раздражал. Хаст много раз слышал, что это важно, но никак не мог взять в толк — если его разнесли на части сами Элементы Гармонии, то какие с ним теперь могут быть проблемы?

Но и это было не самое главное. Даже за всеми этими проблемами скрывался червь, сильнее других подтачивающий опоры его власти.

Это верность. Точнее, ее полное отсутствие. За свои десять лет правления грифон успел хорошо понять, почему его отец был так подозрителен. Даже слишком хорошо. На второй год его трижды пытались отравить и шесть раз совершали нападения во время перемещений по Империи. Как правило, все нападающие были либо анархистами, уверенными, что грифоны смогут жить и без твердой лапы над ними, либо больными фанатиками анти-имперских культов, старательно пытающиеся поменять систему правления в государстве. После того, как Император конкретно обозлился на них и устроил рейд на поиски их убежищ, подобно тем, что делал его отец, а затем одну их часть вздернул на виселицах и другую отослал в подвалы военных фортов на радость пыточных дел мастерам, они присмирели и практически исчезли из его жизни.

Сейчас же все поменялось. Попытки покушений снова вернули свою прежнюю частоту, но они поменяли свою природу. Все исполнители, которых удавалось поймать, либо были наемниками, которым за это заплатили, либо принадлежали к высшим чинам в политических системах Эквестрии и Империи, будучи непосредственно приближенными к Хасту. И у всех были начисто промыты мозги, и причем не абы как, а извращенными пытками химией вперемешку с магией, превращая их практически в овощей, но оставляя за ними необходимые знания, чтобы вершить задуманное.

Это не столько пугало Императора, сколько сильно усложняло его политику. Перелопатить всех в Скайклаве, казня за малейшее подозрение? Нет, ибо сразу получишь клеймо за то, что идешь по стопам отца. Оставить все как есть? Получишь нож в спину через неделю. Организовать за всеми слежку? Где же взять такое количество мало того, что преданных, так еще и проверенных грифонов? Да и кто сказал, что среди них не будет зомбированного психопата, который при первом же докладе попытается всадить тебе клинок под ребро?

Он не мог доверять никому. Ни Совету Правого Крыла. Ни Воен-Грифам. Даже своей собственной разведке он не мог сказать больше того, что не подвергало бы его опасности. Так научил его отец. И даже самому ближайшему к нему грифону он тоже не мог полностью доверять, хотя хотел.

Ему вспомнилось, как он впервые встретил Девута. Этого высокого, долговязого грифона Хаст впервые заприметил, когда только-только обустраивался в Скайклаве, когда тот, неловко развернувшись с кипой бумаг прямо перед сопровождающим Императора отрядом, растерял их и преградил им дорогу, собирая на карачках разбросанные листы.

Совсем молодой, неопытный экономический гений, который своими силами сумел пробиться в учет государственной казны на самую низкую должность бухгалтера, сразу его заинтересовал. Прочитав всего пару отчетов о его незаурядных успехах в области подъема по карьерной лестнице от скромного букмекера в дальних районах империи до работы в Скайклаве, грифон был поражен его талантом в области мышления на несколько шагов вперед и тонкому чутью к изменяющемуся политическому окружению вокруг него.

Девут не только опережал всех своих сверстников в знании системы Империи, но и мог дать значительную фору тем, кто уже не первый десяток лет в этом. Хаст решил, что такой находке самое место поближе к его только начинающемся правлению, ведь его способности могли сильно пригодиться. И он не прогадал — Девут действительно умело разруливал любые было наклевывающиеся стычки интересов, грамотно распределял график Императора и успевал следить за всем, что происходит в стране и тут же докладывать об этом правителю. Лучшего советника было просто невозможно найти.

Хаст часто задумывался над тем, кем был Девут для него самого. Очередной винтик в его Имперской машине, послушно исполняющий свою роль, или же верный товарищ, доказавший за годы своей службы свою необходимость? Или может даже... друг? Единственный друг, который у Императора когда-либо был?

Даже если рогатый грифон и хотел в это верить, то не мог. Его отец; время, проведенное в компании старого Дакара; все то, что маленький грифон видел, пока путешествовал с ним по логовам предателей — все это слишком омрачало его надежды. И стойкая, непоколебимая инструкция в его голове о том, что верить можно только самому себе, порождала в нем едкие сомнения относительно правой руки Императора. Настолько ядовитые в своей сущности, что он не мог не обращать на них внимания.

Его отец был палачом родителей Девута. Дакар обвинил грифонов в том, что они помогали отряду анархистов, которые чуть заживо не сожгли старого императора в одном из фортов, устроив там самый настоящий ад из магического пламени. И, как это было для него характерно, он не стал тянуть с приведением приговора о казни в исполнение — просто и без изысков отрубил им крылья и лапы и дал умереть от потери крови. Их сын в это время находился у родственников и не видел расправы над его родителями. И лишь спустя неделю его известили о том, что во имя сохранения безопасности Империи они были зверски убиты Шестнадцатым.

Хаст не спрашивал своего помощника о том, что он ощущает, работая на побегушках у сына убийцы его родителей. Девут имел полное право его ненавидеть и желать ему смерти, но почему-то за эти шесть лет не подал даже признака о том, что желает зла новому Императору. Он был послушным инструментом в его лапах. Слишком послушным.

Рассуждая над доверием, Хаст поднял свои закованные в величественную кольчугу лапы. Из глубин его памяти всплыла его молодость, когда он только-только обучался обращению с оружием. Как Император, он должен был в совершенстве владеть инструментами, способными проливать реками кровь его врагов и устрашать тех, кто только подумает о том, чтобы пойти против него. Но как и всякому грифону, ему давался выбор, какому именно оружию он отдаст предпочтение.

Несмотря на все надежды Дакара о том, что его сын выберет обоюдоострые, длинные клинки или копья, Хаст избрал технику владения стальными перчатками с удлиненными острыми когтями и очень скоро в этом преуспел настолько, что мог одолеть любого соперника, какое бы оружие у них в лапах не было. Практически сразу он изготовил себе пару особых, впечатляющего размера перчаток, которые сочетали в себе длинные, острые лезвия — когти и механизм, позволяющий им в мгновение складываться на предплечье ниже локтя, давая ему возможность с помощью ловких когтей пользоваться огнестрельным и метательным оружием. Искусности обращения с таким оружием Хастом поражались даже опытные вояки, владеющие множеством холодного вооружения. В реальном бою рогатый не раз доказывал, что именно Император — самый страшный бич его противников, прямо на поле боя освежевав их своими устрашающими когтями и нарезая на части на глазах еще живых товарищей, чем породил за собой кучу слухов о том, что, возможно, именно он самый кровожадный из всех императоров, когда-либо садившихся на трон. Что, на самом деле, было естественно не так.

Из оружия дальнего боя он отдавал предпочтение дробовикам и винтовкам. Револьверы его не впечатлили тем, что не могли пробить даже мало-мальски толстую броню, несмотря на свои удобные размеры и быстроту использования. Фаворитам в его выборе стали многозарядные винчестеры и винтовки с барабанным типом обоймы, гарантировавшие убойность и превосходную меткость на любой дистанции.

Для боя в тесных помещениях он изготовил себе именной короткоствольный дробовик рычажного типа по кличке “Воскресший”, без приклада и с очень тугим курком, в связи с чем сделать выстрел из него получалось далеко не у каждого, хотя Хаст спокойно владел скоростной стрельбой из необычного винчестера.

Дакар много раз критиковал столь экстравагантный выбор своего сына, раз за разом пытаясь доказать, что такое оружие, даже несмотря на то, как умело им пользуется грифон, не даст ему превосходства над противником. Но у него уже тогда была четкая позиция, от которой Хаст не отказывается и по сей день.

У оружия нет и никогда не будет хозяина. Он не раз становился свидетелем того, как именные, легендарные клинки, которыми очень хвастались и гордились их владельцы, сносили им головы и пробивали их сердца насквозь. Как на винтовки, на которых была не одна сотня засечек, символизирующих отстреленные головы противников, наносили еще одну, адресованную их бывшим обладателям. Любое оружие можно было обратить против их хозяев, достаточно выбить из лап, завладеть им. Ни сталь, ни порох не отдают предпочтения в том, чью жизнь забрать следующей. Бездушные предметы лишь исполняют данную им роль.

Но разве способные на это твои собственные лапы? Разве может часть твоего тела воспрянуть супротив и возжелать твоей смерти? Нет. Их мощь и поражающая способность зависит лишь только от тебя, и только ты волен решать, против кого они обратятся в следующую секунду. Они верны тебе, потому что они часть тебя. Когти не предадут.

И по этой же причине он сделал курок “Воскресшего” настолько жестким, чтобы использовать его уверенно мог только он сам.

Уверенность в том, что ничто не сможет обескуражить его во время боя и делала молодого Императора превосходным бойцом, что лишь приумножало его триумф в глазах подданных. И все сильнее приковывало к трону.

Хаст не мог сбежать от власти. От своей судьбы, которую пророчил ему отец. Шесть лет абсолютной власти не успели испортить грифона, не сумев подмять его под грязный оползень политических игр и вседозволенности. Но даже это не освобождало от цепей, прочно приковавших его к трону внутри золотой, величественной клетки размером в целое государство. Кому-то может показаться, что это — дар, от которого откажется только идиот, но время доказало, что даже от власти хочется бежать куда подальше.

— Даже если так, — уверенно сказал он сам себе, разнося эхом слова по пустому залу, — и если это — все, для чего я гожусь, то все равно, я сделаю все для Империи. Я обещал отцу. Я обещал им. И обещал себе.

Его размышления прервал тихий стук по дверям зала. Спустя секунду они тихонько скрипнули, приоткрылись, и в помещение скользнул белый грифон, держа под мышками тоненькую папку. Подойдя к трону, он припал на колено и склонил голову, ожидая реакции рогатого.

— Прошу прощения за беспокойство, мой Император, — учтиво сказал он.

— Что-то срочное?

— В общем-то, не особенно, но в ближайшие сутки лучше урегулировать, — он развернул папку и зачитал оттуда пару параграфов. — Проблема с Псами все еще осталась, и они недавно пересекли границу рядом с Ленквином. Так же беспорядки в Пизе все еще продолжаются...

— Во имя меня самого, — возмутился Хаст, — разве там еще не сумели с ними разобраться?

— Они боятся, — сухо пояснил Девут. — Сейчас зебры представляют более сорока процентов населения, и если местное управление начнет давить силой, то лишь усугубит и так непростую ситуацию.

— Хорошо, — Хаст постучал когтями по золотому подлокотнику. — Я отправлю им инструкции. Если не поможет, то пошли туда генерала Прайда из Воен-Грифов, он знает, что в таких ситуациях делать. Что еще?

— Драконы замолчали, и в районе добывающих шахт за последнюю неделю не была обнаружена ни одна особь. Возможно, ваши последние действия возымели должный успех.

“Еще бы, — хмуро вспомнил Император, — покажите мне такого дракона, который не перестал бы думать желудком после того, как увидел меня с отрубленной головой вожака их стаи в лапах”.

— Ну и остались лишь небольшие проблемы с агитационными пикетами в некоторых городах, но местные силы Регуляторов с ними хорошо справляются.

Девут замолк, неуверенно мечась глазами по документам перед ним. Увидев это, рога Хаста зачесались, заставив его самого разузнать, что не так.

— Что-то еще?

— Эм, понимаете, — неуверенно начал белоснежный, — помимо волнений в Пизе есть еще одна очень серьезная проблема с революционерами. Буквально час назад недалеко от Сотл-Гриута удалось обнаружить несколько убежищ, в которых они скрываются. По самым скромным подсчетам, их там несколько десятков или, возможно, даже сотня.

— И в чем проблема? — Хаст удивленно поднял бровь. — Ты же только что сказал, что регуляторы сами с ними справятся?

— Сотл-Гриут — строго индустриальный город. Фактически он — одна огромная фабрика по переработке минералов и руды, в которой по совместительству живут рабочие. Там никогда не было регуляторов, их заменяла местная дружина из добровольцев. А так как все они — рабочие рудокопы, вы можете представить, насколько хорошо они справлялись со своей работой, — стандартно донес статистику Девут.

— И?

— А как показала разведка, практически восемьдесят процентов отступников — зебры и лишь остаток — грифоны, которые...

— Хочешь сказать, шахтеры берут и вот так просто пускают в свой город зебр? — прервал его рогатый. — Да еще и позволяют что-то устраивать в нем?

— ...которые являются лицами из верхней администрации Сотл-Гриута, — невозмутимо продолжил тот. — Видимо, они и проводят полосатых окольными путями и всячески распространяют их деятельность. Население города не поддается на их провокации, но оно крайне недовольно тем, что высшие слои поддерживают чужаков. И в первую очередь, рабочие обещают вздернуть на виселице...

— Зебр, — завершил за него предложение Хаст, после чего задумчиво сложил пред лицом лапы. — Если доберутся до них.

— Верно. Результат их порыва навредит всей Империи, не важно, насколько главы республик будут согласны с нами в обвинениях к агитаторам. Их активность значительно возросла за последнюю неделю, и если в ближайшие пару суток не устранить очаг, то население возьмется за оружие,— подытожил Девут.

Перед Хастом стоял трудный выбор. Если он оставит все как есть, то жители сами расправятся сначала с зебрами, а затем с прокаженными управляющими, но это поднимет такой шорох в Республиках и на границе Империи, который уладить мирными средствами не получится. С другой стороны, если он отправит туда войска, то они смогут достать бункеры зебр, но вот с предателями вряд ли что-то смогут сделать — тогда пойдет слух о произволе войск, разрешенном самим Императором. Согласитесь, не самый лучший способ укрепить доверие населения.

Но был еще и третий способ.

— Что ни говори, — сказал Хаст, тяжело поднимаясь с трона, — а легкой работы не бывает. Подготовь штурм-отряд и оповести Правый Совет о моем отсутствии. Я сам с этим разберусь. Исполняй.

— Как вам будет угодно, — Девут поклонился и попятился к двери. — Они будут вас ждать на оружейном плацдарме.

Едва Девут удалился от покоев Императора, по его лицу растеклась давно сдерживаемая ухмылка. Еще бы, ведь не у каждого грифона получалось так искусно лгать самому Императору.

Вне подозрений

Ледяной ветер, словно огромный, бешеный поток, заполнивший все воздушное пространство между горами, неистово хлестал по лицу и пытался разодрать одежду летящего грифона. И несмотря на время года, стихия позволяла развивать себе такую скорость, от которой даже у видавших виды летунов закружилась бы голова.

Но молчаливый путник не обращал на это никакого внимания, словно специально игнорируя столь могущественного соперника. Видя это, ветер обрушивал на него очередные яростные потоки восходящего воздуха, стараясь вывести его из равновесия, но лишь раз за разом поднимал выше в небо, позволяя грифону, раскинув широкие крылья, просто планировать к своей цели.

Весьма спорная погода в виде тепло греющего солнца и столь агрессивного ветра сопровождали его на протяжении всего пути от столицы Империи к небольшому городу на юго-западе страны. Сам городок носил название Таллфрин и не представлял из себя ничего экстраординарного, за исключением нескольких вещей.

Он был весьма мал и находился в некой впадине между тремя пиками сросшихся гор, от чего заметить его на расстоянии дальше километра было очень трудно даже в ясную погоду. Так что, вероятность попадания туда случайного путника или туриста, не говоря уже о государственных служащих, была крайне мала.

Таллфрин был весьма самобытен и жил по своим законам. Внутри него активно бурлили события, но вот новости и вести из остальной Империи в нем распространялись настолько медленно, что мало кто из его жителей знал, что за границей их давно поджидала Аномальная зараза, а на троне сидит новый Император. Да что там говорить, даже то, как он выглядит, ведали лишь единицы.

Это был город, не нуждающийся в официальном представлении, потому что о нем говорили только те, кто хотел знать. Многочисленные кабаки, бордели, арена для кровавых развлечений, таверны, в которых скапливался наемнический сброд и группы искателей приключений — “богатства” скрытого в горах городка, которыми дорожили любители незаконных удовольствий и работников ножа и топора. Его жители, соблюдающие негласные правила — “не болтай”, “не доверяй”, “всегда будь готов прикрыться другим”, были добровольными заключенными этой погрязшей в похоти и алчности впадины на теле Империи, готовые принять неосторожного путника, обслужить его, дать попробовать любые удовольствия этого мира, чтобы усыпить бдительность и после этого всадить ему нож по рукоять в спину. Или, если он оказывался достоин отвратного духа этого места, пожалеть и дать тому, поддавшись на позывы ощутить незабываемое, вернуться сюда еще раз.

Именно это проклятое здравым смыслом место было целью отважного грифона. Пару раз стряхнув с крыльев назойливый ветер, он круто спикировал вниз и остановился на узкой тропе за несколько сотен метров перед городом. Он поровнял полы потрепанного стихией длинного плаща, поправил темную фуражку на голове, накинул капюшон и побрел в город.

Вид черных улиц, граничащих со стенами города, вновь поприветствовал его. Но не они были предметом поиска грифона. Он был здесь уже не впервые, поэтому знал, по каким из множества темных, узких улочек нужно идти, чтобы попасть в сердце города и не получить кусок заостренного железа в живот. Путник стремился к центру, туда, где кроются основные места досуга знающих посетителей Таллфрина, и где работало большинство его жителей.

Проскользнув их, он вышел на одну из мало-мальски освещенных улиц, которая, словно в противопоставление только что пройденных им участкам, пестрила яркими вывесками, жадно зазывающих внутрь различных заведений. Игорные заведения, питейные дома, норы наркоторговцев и тех, кто пользуется их услугами, и притоны разврата, предлагающие удовлетворить животный зов любого типа.

Один из последних и интересовал грифона. Медленно двигаясь по улице, он высматривал нужное ему, пока глаза не наткнулись на ярко-красную вывеску “Седьмое Небо”, на котором была изображена грифина, соблазнительно растянувшаяся на облаке. Презрительно смерив взглядом двух амбалов, стоящих на входе, он вошел внутрь.

Знакомая обстановка моментально оживилась в памяти, почти интуитивно ведя его в глубину здания, то есть в большой зал, в котором царила основная активность. Как только грифон оказался в нем, в нос ударил резкий запах смеси парфюма работниц заведения, пота и дикого градуса вожделения, источаемого каждым его посетителем, а глаза ослепили многочисленные фонари на потолке, освещающие алыми лучами все его пространство за исключением пары темных углов, в которых находились места для специальных гостей. Платонические желания, заставившие посетителей прийти сюда, порождали в достаточно просторном помещении отчетливо уловимую атмосферу неутолимой похоти, от ощущения которой путник поежился и поскорее направился искать стойку администратора.

Поиски не заняли много времени — небольшая стойка из мрамора через секунды оказалась перед ним, и милая грифина, едва завидев подошедшего путника, улыбнулась и проговорила:

— Добро пожаловать в “Седьмое Небо”! Здесь любая ваша мечта станет явью, — многозначаще пообещала она. — Чего желаете?

— Мне нужна партнерша на ночь, — нетерпеливо сказал грифон.

— Отлично, кого вы предпочитаете? — поинтересовалась работница, доставая каталог с предлагаемым “товаром”. — Грифоны, зебры, пони?

— Она, — грифон отобрал у нее из лап журнал, одним движением открыл его и ткнул в какую-то фотографию.

— Оу, так вы у нас уже не впервой? Простите, просто тут большинство выглядят, как вы, — слегка хихикая, сказала грифина. — Так, ее услуги и комната. Еду в номер, алкоголь, особые пожелания будут?

— Да, ужин, шампанское и пара бутылок “Обвала”.

— Отлично. Это все вам обойдется, — она черкнула что-то на широкой бумаге и положила ее перед ним, — в триста восемьдесят монет. И так как вы уже были здесь, то вам известны правила и то, что мы берем предоплату.

Грифон молча извлек небольшой мешочек, звонко звенящий лежащим внутри золотом, и положил его напротив листа, после чего положил рядом еще два слабо пульсирующих зеленым светом кристалла.

— Вау, — немного удивилась грифина, — я раньше никогда не видела Глаза Изумрудного Дракона. Тем не менее, вот ваш ключ от номера, ужин и горячительное будут уже там, и скоро прибудет ваша спутница на эту ночь. Лестница к комнатам — слева по коридору. Приятного время препровождения, — она услужливо улыбнулась.

— Да уж, — гневно сказал грифон, схватив бумагу и ключ, — вам лучше не заставлять меня ждать.

Добравшись до номера, слабо освещенного малиновым цветом магических светильников, он устало плюхнулся на большой кожаный диван, перед которым находился камин и огромное зеркало, покрывающее большую часть стены. Обнаружив на столике неподалеку прямоугольную бутылку “Обвала”, он резко откупорил ее и практически до краев наполнил невысокий стакан с кусками льда. Залпом осушив, он рассержено оттолкнул сосуд и, откинувшись на спинку, закрыл глаза, пытаясь подавить в себе бушующий гнев, регулярно переливающийся через край и заставляющий грифона рассерженно фыркать или сжимать лапы.

Из этого затянувшегося состояния его вывело прикосновения теплых, нежных лап, неслышно опустившихся ему на глаза, после чего он услышал приятный голос, который, словно смеясь, спросил:

— Угадай, кто?

— Ну наконец-то, — сказал грифон, — я чуть не уснул, пока ждал тебя.

Через секунду путник ощутил горячее дыхание его собеседницы на своем лице, после чего ее лапы обвили его шею, заключив того в мягкие объятия.

— Знаешь, я все жду того дня, когда ты придешь ко мне в хотя бы немножко приподнятом настроении, — немного обиженно изрекла грифина. — Иначе я тоже пропитаюсь твоим пессимизмом.

Она обошла диван, по пути прихватив бокал с шампанским, и элегантно села, вплотную прижавшись к грифону в плаще и обхватив его лапу.

— В таком случае, ты потеряешь свою работу, — сухо ответил он. — Безэмоциональные жрицы любви никому не интересны.

— Дурачок, — слегка надувшись, проворковала она, толкнув его в плечо кулачком, после чего положила на него голову и мечтательно глянула на их отражение в зеркале. — Ну что, мой угрюмый герой, я вся в твоем распоряжении. Давай, расскажи мне, что тебя тревожит.

Ощущая ласковые прикосновения ее лап, скользящих по открытым участкам тела, вся его ярость внутри начала медленно угасать, подменяясь одной лишь мыслью, хитро забравшейся в его голову:

“Хаст, как же ты дожил до такого?”

---

Хотя, этот вопрос был немного бессмысленный. Причины были для него отчетливо ясны, а день, когда он обнаружил этот город, Хаст помнил так, как будто это было вчера.

Вообще, смысл подобного поведения весьма прозрачен. Хоть он и был Императором, идеалом жителя Империи и иконой для окружающих, по своей природе Хаст все-таки оставался простым грифоном, хоть и немного необычным. Он не обладал полным отсутствием эмоций, не был выкован из стали и не был бессмертен. Ему тоже, как и всем жителям Империи, приходилось все трудные решения и выборы проносить сквозь себя, без остатка принимая ответственность за последствия. Как и у других, моральный выбор порой заставлял его разрываться на части, мечась между здравым смыслом и элементарным милосердием. Только все действия были помножены на масштабы целого государства, что превращало их просто в титаническую ношу.

Только одним звездам ведомо, какую тяжесть приходилось ему испытывать, взывая к разумности и долгу внутри себя, чтобы не натворить глупостей. И если первые годы ему в этом помогал энтузиазм и надежды на то, что у него получится все поменять в кратчайшие сроки, то после того, как суровая реальность показала свое мнение по этому поводу, Хаст начал сдавать позиции. Многочисленные неудачи и смерти, вину которых он видел зачастую лишь в себе, зарождали в нем апатию, непонятный страх перед тем, что он, возможно, когда-нибудь встанет на ту же тропу, что и его отец. И вот однажды, после очередной попытки наемников отправить Императора на тот свет, случилось то, чего он всегда боялся. Его психика дала первый серьезный сбой.

Обыкновенная плановая проверка военной части обернулась катастрофой, когда на отряд, сопровождающий Хаста, напали. Многочисленные выстрелы из леса под ними моментально скосили трех из пятнадцати грифонов, движущихся вокруг своего повелителя, заставив их искать укрытия в деревьях, так как в тот вечер, как на зло, было ясно и на небе не было ни одного облачка, которое могло бы дать хоть какую-то маскировку. Ударным клином спикировав вниз, они решили принять бой и, закрепившись близ позиций вероятного противника, начали яростно отстреливаться, подавляя тех своим числом. По количеству откликающихся залпов, против них стояло всего-навсего четверо — пятеро отступников, и солдаты вместе с Хастом, желая побыстрее покончить с угрозой, рванули навстречу.

Но когда, едва поравнявшись с первым из агрессоров, с деревьев на грифонов обрушился шквальной град выстрелов и зажигательных бомб, Император понял, что недооценил привычную тактику отступников. Взрывы дезориентировали большинство солдат, шрапнель рвала им броню и шкуры, а сам Император был вынужден вместе с прикрывающей его парой скакать по деревьям, высматривая атакующих. И окончательно он убедился в профессионализме нападающих, когда из толстой кроны одного из деревьев в сопровождающего его воина вылетел небольшой предмет. Не успев отреагировать, грифон получил прямо в лицо, после чего воздух заполонила дикая вонь химикатов и хлорки, а сам пораженный с диким воплем упал и кубарем покатился по земле, безостановочно расцарапывая себе голову и грудь лапами. Хаст на секунду отвлекся, чтобы посмотреть на него, и его взору предстало ужасающее зрелище: шлем и вся броня на его груди была покрыта бледно — зеленой жидкостью и дымилась, а его лапы и лицо напоминали дикую композицию из оплавленного мяса и проглядывающих белых костей, по которым подбитый грифон не прекращая молотил лапами, стараясь снять с себя едкую жижу, чем, несомненно, делал только хуже.

Послышался многочисленный звон разбивающегося стекла, а за ним — вскрикивания пораженных кислотой солдат, что означало, что нападающие показали свой основной козырь, заманив имперцев на землю и заставив вступить в ближний контакт. Нападающих все еще оставалось меньше десятка, но теперь они представляли очень серьезную угрозу, от которой следовало избавиться как можно быстрее, ведь число противостоящих им тоже постепенно уменьшалось. Осталось всего десять солдат, и Хаст, оценив ситуацию, выхватил свой верный дробовик и прицельно пальнул в дерево, откуда только что в сопровождающего его воина прилетела порция жидкой смерти. Раздался вскрик, и на землю под деревом, схватившись за плечо, упал синий грифон, одетый в камуфляж, а за ним — пара сумок с его необычными боеприпасами.

— Связать, — крикнул рогатый другому солдату, носившему на груди знак отличия и, судя по всему, являвшемуся командиром отряда, — отступай к остальным. Постарайтесь сохранить его. Передай, что они вооружены химией. В ближний бой не вступать, следите за высотой.

Грифон в сером доспехе послушно кивнул и, подлетев к противнику, на всякий случай как следует огрел прикладом по морде, от чего синий потерял сознание. Немного повозившись, воин схватил его за веревки и потащил к группе других, отстреливающихся за нагромождением камней.

Хаст, перезарядив “Воскресшего”, вновь устремился летать по кронам деревьев, теперь предварительно обстреливая их издалека. Один из таких залпов дал результат, и очередной налетчик повалился с дерева. Император резко спикировал к нему и разнес тому голову прицельным выстрелом. Врагов становилось все меньше, и к грифону начало возвращаться привычное ощущение своей необратимой победы. Но стоило тому лишь подумать об этом, и все кардинально изменилось.

Резня на секунду словно погрязла во временной яме, на мгновение остановив бег реальности, когда Хаст, круто развернувшись к очередной угрозе, увидел, как в каком-то метре от него уже летела бутылка с зеленоватой жидкостью, стремительно направляющаяся в его лицо. Всего пару минут назад он видел, на какие чудовищные разрушения способно ее содержимое, но не увернуться, ни сбить ее ему не представлялось возможным. Было слишком поздно, и теперь, ковыляя в издевающейся манере замедленного потока времени, он с холодным ужасом мог лишь наблюдать, как чудовищное орудие приближается к нему, готовясь сожрать его тело адской смесью химикатов.

Но через мгновение пуля, прилетевшая со стороны камней, стремительно разорвав полупрозрачную оболочку, отклонила кислоту в сторону, окатив большим ее количеством рядом стоящее дерево, а остатками — запятнав перчатки Хаста. Грифон сдавленно взвыл и, пошатнувшись, впечатался в ствол другого дерева, стоящего прямо позади него. Как только, подавляя жгучую боль и желание отгрызть себе лапы до локтей, он скинул перчатки, ему предстал вид собственных лап, оплывающих в химическом ожоге и сочащихся сукровицей с кусками кожи. Выстрел был сделан тем самым командиром и он, едва завидев, что Императора все-таки зацепило, молниеносно подлетел к нему и принялся поливать его лапы водой, стараясь смыть кислоту с пораженных участков. Когда вода кончилась, он поднял взгляд на своего повелителя, и через секунду весь его боевой дух, так разумно ведущий его сквозь бой, пропал.

Ужасающий вид своих лап вогнал Хаста в ступор. Его взгляд померк, а зрачки сузились до точек, предавая не слишком заметной сквозь шлем панике вид гневной паранойи, безжалостно полосующей его мозг. Впечатления от того, во что превратились его лапы и во что могло превратится его собственное лицо, словно церебральный паралич сковали все его тело, заставляя рассудок все снова и снова прокручивать в голове кадр с летящим в него смертельным зеленым коктейлем, а под конец — его изуродованное, полу-разложившееся тело с вплавленным в него доспехом, лежащее в огромной зеленой луже.

Он уже неоднократно вступал в битвы, в которых мог умереть. Грифон не раз получал ранения от изысканных клинков Налетчиков Пустынь, был подстрелен из кустарного оружия отступников, обжигался магическим пламенем и травился извращенными ядами зебр-шпионов. Его живучесть позволяла не раз выживать там, где бы обычный солдат был повержен в первые же секунды. Но даже в таких ситуациях, его не покидало ощущение абсолютного превосходства над своим противником, вера в то, что он сражается ради благой цели и что у идиотов, попытавшихся воспрянуть против него, никогда не будет возможности хоть сколько-нибудь ему навредить или представлять из себя угрозу.

Но в этот раз все было не так. Его соперники были готовы лучше него, имели полное тактическое превосходство и обладали оружием, после применения которого полевая медицина будет бессильна что-либо сделать. Даже боевые навыки не помогут выжить под дождем злой химии, поглощающей плоть за секунды. Опасность его положения ощущалась Императором настолько остро, что он практически чувствовал холод косы Смерти, упиравшейся ему меж лопаток, намереваясь одним взмахом оборвать его жизнь.

Хасту еще никогда не было настолько страшно за свою шкуру. И теперь ему было плевать, что придется сделать, чтобы сохранить ее. Ощущение страха в один момент переросло в другую эмоцию, чья разрушающая сущность, будучи подгоняемой инстинктом самосохранения, запылала, словно комета. В необузданную и бесконечно жаждущую крови ярость.

— император... Император Хаст... Ваша светлость, очнитесь! — капитан, тряся Хаста за плечо, пытался дозваться до впавшего в оцепенение грифона. Через мгновение, рогатый резко оттолкнул его от себя и огляделся, после чего впился пылающим взглядом в солдата, заставив того поежиться от этого.

— Пленник? — глухо спросил он.

— В б-б-безопасности, повелитель, — заикаясь ответил командир. — Ваши лапы, они...

— Новый приказ, — перебил его Хаст и, приведя перчатки в боевое положение, отвернулся и взревел, сотрясая, кажется, все вокруг себя. — УБЕЙТЕ ЭТИХ УБЛЮДКОВ!

То, что произошло далее, каждый из солдат того злополучного отряда запомнил на всю свою оставшуюся жизнь. И ту бойню, которую учинил их предводитель, они бы предпочли никогда не видеть. Словно поток лезвий, он мерцающим силуэтом достигал нападавших одного за другим, превращая их в исполосованные куски мяса, после чего уже нельзя было определить, чем они были до этого. Источая демоническую злость, он рвал их на части, окрашивая ночной лес в красные тона ровно до тех пор, пока не настиг последнего и не исполосовал его тело своими когтями на ленты.

Когда затих последний выстрел и вопль уничтоженного отступника, солдаты собрались вокруг схваченного грифона, чтобы сосчитать потери. В живых осталось всего восемь, и трое из них были серьезно ранены, хотя могли двигаться. Пара из них притащила тела погибших товарищей, от вида которых один из солдат опустошил свой желудок, не сумев сдержать волну отвращения, прокатившуюся по его телу.

Спустя мгновение к ним вышел Император. От головы до пят покрытый кровью и глубокими порезами на броне, с изувеченными лапами и ревущей ненавистью в глазах. Несмотря на то, что грифоны должны были хоть сколько-нибудь радоваться одержанной победе, вид их повелителя внушал им настолько сильный ужас, что все они лишь молча глазели на него, забыв доложить о потерях и ситуации.

Подойдя к ним, он указал на синего пленника.

— Приведите его в чувство, — холодно потребовал он.

Выпав из ступора, пара из солдат подняла пленника и третий мощно ударил того в живот, заставив очнуться и закашляться от недостатка воздуха. Бывший агрессор поднял мутные глаза и посмотрел на стоящего перед ним грифона, после чего они мгновенно прояснились и округлились во всю доступную ширину. Синий ошарашенно смотрел на Хаста, видимо, будучи полностью пораженным, что тот еще жив.

Хаст звякнул острыми когтями и всадил их пленнику в раненое плечо, заставив держащих его солдат дернуться, а самого грифона заорать и забиться в судороге от боли, пронзившей все тело.

Правитель подошел к нему вплотную и замогильным тоном проговорил:

— Сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь о вашей неслыханной глупости. Кто, зачем, для чего, — его слова, словно ледяные иглы, пронзали запуганный рассудок пленника. — И молись своему покровителю, чтобы вся его удача не дала мне лишнего повода сейчас выпустить тебе кишки.

Хотя синий грифон был напуган и был не в том положении, чтобы сопротивляться, заговорил он не сразу. Но тут Императору пригодились навыки пыток, которым в свое время он научился у своего отца: достаточно было сломать ему все пальцы на передних лапах и выломать из суставов крылья, чтобы тот, хныкая от боли, выложил все детали операции без остатка. Как оказалось, волнения рогатого не напрасны — это был настоящий отряд из наемников, которым хорошо заплатили за его труп. Кроме того, им помогали жители одного из маленьких городков неподалеку, укрывая их до поры до времени от глаз патрулей и предоставляя припасы и информацию. В итоге набралось несколько предателей, которые, возможно, все еще находились в ожидании известия о том, что убийцы успешно выполнили свою миссию.

Получив нужную ему информацию, Хаст сложил перчатку и зверским нокаутом отправил синего в очередную отключку, после чего обратился к неподвижным солдатам:

— Вы, — он указал на пару наиболее потрепанных, — отправляйтесь к ближайшему городу. Пусть Регуляторы окажут вам помощь, а после вернитесь за телами павших. А вы, — провел взглядом по всем оставшимся, — берите отступника и следуйте за мной. Мы выдвигаемся в Квайтхолл.

— Мой Император, — капитан отряда, грифон по имени Мартур, припал перед ним на колено, — не лучше ли вам тоже вернуться? Вы ранены, а на поиски предателей мы можем отправить другой отряд...

— НЕТ! — громоподобно рявкнув, оборвал его рогатый. Его взор, полный кипящей злобы, словно песчаная буря окатил солдат, заставив их всех склонить головы. — Мы должны найти их. НЕМЕДЛЕННО.

— Ваша воля, — тихо ответил хор голосов. Два грифона, затянув раны бинтами настолько, насколько это возможно, отдали честь и удалились, а оставшиеся, подхватив бесчувственного пленника, последовали за Хастом в ночь.

Город был всего в часе полета от места нападения, что очень способствовало тому, что задумал обезумевший от слепой ярости Император. Все должно пройти быстро и незаметно, чтобы оказать тот эффект, которого он добивался. Предатели должны не только ощутить на себе всю тяжесть наказания за предательство, но и стать уроком для всех тех, кто посмеет усомниться в Его власти.

---

Городок, заботливо окруженный густым лесом со всех своих сторон, мирно спал, погруженный в ночную задумчивость позднего времени суток. Его обитатели, закончив привычные дневные дела, предавались сладкой дреме, на несколько часов выбыв из обыкновенного бега своей жизни. Лишь редкие огни в домах особо засидевшихся жителей протестующе выделялись из этой идиллии, но и они, кажется, только лишь дополняли и без того прекрасный вид обширных, чистых улочек между домами. И эта атмосфера так бы и сохранилась до самого утра, если бы на одну из небольших соборных площадей тихо не приземлился отряд из нескольких силуэтов, среди которых выделялась темно-алая фигура Императора.

Скорректировав свои действия, бойцы рассредоточились по городу в поисках целей. Хаст же оставил для себя самые вопиющие случаи, с которыми хотел разобраться лично. Первым в его списке был мэр этого городка, которого он обнаружил спящим и пускающим слюни на бумагу в своем кабинете. Отдав дань захлестывающей его злости в виде сломанной переносицы этого предателя, он приказал перевернуть весь кабинет вверх дном на предмет улик. Они обнаружились довольно быстро — за огромным стеллажом скрывался сейф, в котором находилась бумага с требованием определенной информации о том, где и когда появится Император и какая будет при нем охрана. А так же графа о вознаграждении за предоставленную услугу для мэра и его помощника. Ощутив очередной прилив ярости, Хаст приказал найти и его тоже, после чего отправился к следующему претенденту.

Ночь была ему кстати. Большинство из обвиняемых сейчас спало, совершенно не ведая о том, что Он может прийти за ними.

И этот план сработал безупречно: вместе со своими солдатами, Император заставал ренегатов врасплох в своих кроватях, и под умоляющие крики и слезы их семей вытаскивал из домов, чтобы связать и отвести к общей кучке вероломных идиотов.

Вот так, буквально через полчаса перед ним предстало шестеро изменников — мэр и его помощник; полусонный егерь; глава местной почтовой конторы; начальник городской стражи, который был настолько сильно заражен идеей о смерти Императора, что радушно предоставлял наемникам казармы для ночлега и оружие, и недавно прибывший сюда чиновник из нижних уровней совета Правого Крыла, который одним своим существованием порождал у Хаста мысль о том, что даже в столице, фактически у него под боком, есть целая каста продажных шкур, готовых поддержать его свержение.

Оставался последний. Им был парфюмер Дайнтли Флавор, живущий в роскошном трехэтажном особняке вместе со своей женой и двумя дочками. Именитый грифон, о таланте создавать самые утонченные и изысканные ароматы говорили даже в Сплендоре, оказался, вопреки своему образу порядочного, щедрого и приятного гражданина, поставщиком ингредиентов для ужасающих зелий убийц. Только он был способен продать достаточно мощные химикаты, и знание об этом почему-то больше всего злило Хаста, раз за разом зажигая в нем кровь. Для него у рогатого был особый план, который, прочем, впоследствии распространился на всех виновных.

Когда солдаты прикладами заколотили в двери его дома, открыли им не сразу. Командующий уже было хотел приказать брать здание штурмом, но тут на первых этажах зажегся свет, и двери слегка приоткрылись, а за ними показалась совсем еще молодая грифина. Потирая заспанные глаза, она смотрела на внушительную фигуру Хаста, стоящего прямо перед ней.

— Вы к папе? — зевнув, спросила она.

— Именно, — грозно ответил тот из-под бронированного шлема. — Где он?

— Я его сейчас позову, — сказала она, но ее с силой откинуло от двери, когда озлобленный грифон ворвался внутрь.

— Нет надобности. Обыскать дом! — рявкнул Хаст.

Переворачивая и громя все на своем пути, солдаты ринулись внутрь. Через мгновение они вытащили Флавора на улицу и бросили на колени перед своим повелителем.

Он в панике заметался и поднял взгляд на темно-красную фигуру перед ним, и возмущенно спросил:

— Во имя Императора, какого черта вы себе позволяете?!

Тот, кому был адресован этот вопрос, ничего не ответил. Он лишь молча снял с головы шлем, представив свое лицо. Едва различив его очертания, парфюмер пошатнулся и осел, обескураженный фактом того, что именно упомянутый им секунду назад Император и стоял перед ним.

— Повелитель... — тихо прошептал грифон.

В этот момент из дома вылетела его супруга вместе с той юной грифиной и, выкрикивая проклятья в сторону нежданных гостей, кинулась к своему мужу, но они тут же были схвачены свободными солдатами, после чего им лишь оставалось злобно барахтаться у них в лапах.

— Уберите о него свои лапы, упыри! — бесилась миссис Дайнтли, — Чего вам от нас надо? Кто вам позволил так себе с нами обращаться?

— Да, отстаньте от папы! — поддержала ее дочь. — Он вам ничего не сделал!

— О нет, напротив, — скрипя клювом, процедил Хаст, — он сделал уже достаточно. Дайнтли Флавор, — громогласно заговорил он, — вы обвиняетесь в пособничестве группе убийц, посягнувших на трон и жизнь императора, в непосредственном предоставлении им орудия для свершения их вероломного плана и поддержке доступной вам информацией.

Пурпурный грифон лишь озадаченно смотрел на него на протяжении вынесения обвинения, но после его глаза расширились от понимания того, в чем его вина, и Флавор судорожно замотал головой.

— Нет, нет, нет! — завопил он. — Клянусь вам своей верой в вас, мой Император, я не знал! Я делал все то, что делаю обычно! Меня лишь попросили оказать услугу, продать пару-тройку реагентов и все! Черт побери, да я бы никогда...

— НЕ СМЕЙ УПОМИНАТЬ МОЕ ИМЯ В СВОЕЙ ОТСТУПНИЧЕСКОЙ ЛЖИ! — крик Хаста, словно раскат грома, оборвал отговорку Флавора, после чего рогатый с силой врезал ему увесистым шлемом по лицу. Грифон закашлял, и из его носа потекла кровь, а его семья, беспомощно барахтающаяся в хватке солдат, вскрикнула, обеспокоенная за состояние их кормильца.

Опомнившись от переборовшего его помутнения под властью гнева, он махнул солдатам, и те принялись связывать пурпурному грифону лапы и крылья.

Его жена, наконец осознав, кто посетил их дом, в шоке повалилась на колени и со слезами на глазах принялась умолять:

— Ваше святейшество, милостивый Император, прошу, умоляю, поверьте, мой муж никогда не делал ничего противозаконного! Мы всегда жили с крепкой верой в ваше благословение, и нам никогда бы не пришло в голову предать вас! Пожалуйста, не убивайте его!

Вскоре к ней присоединилась маленькая грифина, но она, в отличии от своей матери, воинственно пилила Хаста взглядом, чем только веселила стоящих рядом солдат.

— Оставьте папу в покое и прекратите его бить! — грозно сказала она. — Он не виноват в том, что добрый и помогает остальным!

— Глупая, наивная девчонка, — покачал головой Император. — Забирайте его, уходим.

Подняв под лапы оглушенного грифона, солдаты поволокли его вслед за своим командиром в глубь темной улицы. Грифины еще не раз пытались помешать, в истерике кидаясь на них и преграждая путь, но, получив пару мощных пощечин и ударов, супруга предателя упала на колени и стала надрывно рыдать, разрезая тишину ночи раскатистым плачем, а ее дочь, прежде не прекращающая попыток дозваться до мрачного Императора, бросилась к ней и принялась успокаивать, хотя это у нее получалось откровенно плохо.

Теперь все семеро ренегатов были схвачены и готовы понести заслуженную кару. Но Хаст, раззадоренный пылающей в нем злобой, вынашивал для них участь куда более страшную, чем смерть в подворотне.

“Нет, — сказал он сам себе, — это будет слишком просто для них. Все в этом городе должны узнать, что бывает с теми, кто возомнит себя выше Императора.”

---

Надрывный звон колокола разорвал привычную утреннюю сонливость Квайтхолла. Его жители, порядочно раздраженные непрекращающимся звоном, медленно стягивались на сборную площадь прямо перед зданием мэрии, на котором и находился злополучный колокол. Но придя туда, они обнаружили достаточно непривычное зрелище — два грифона в перепачканных кровью доспехах остервенело молотили по чугунному гиганту кувалдами, принуждая того безостановочно трезвонить. В толпе пронесся возмущенный гул с требованиями прекратить эту пытку для их ушей, но набат сумел заглушить вопли даже двух с лишним сотен голосов. Нарушители их спокойствия продолжали звонить ровно до тех пор, пока на площади не собралось практические все население города — взрослые, дети, даже старики.

Как только последняя вибрация стихла, жители переключились на другую новинку, появившуюся на площади — это было небольшое возвышение из досок и с длинным бревном, расположенным горизонтально при помощи опор, к которому веревками были привязаны семеро грифонов. Они стояли на коленях спиной к бревну и лицом к публике, склонив головы к земле. Их вид представлял из себя жалкое зрелище — каждый из них был избит до полусмерти, на лицах присутствовали кровоподтеки и синяки, кое-где проглядывали участки голой кожи, а их судорожные всхлипывания при вдохах были явным признаком того, что ребра тоже не избежали участь, постигшую их морды.

Толпа глазела на них, удивленно перешептываясь. Все тут же узнали в одном из мучеников мера, а затем капитана стражи и начальника почтового отделения. Чуть позже удалось установить личности остальных, но не успели они что-либо предпринять, чтобы разобраться в подобном казусе, как на деревянную сцену спустился целый отряд солдат, точно такого же вида, как и те двое, что тревожили колокол. Вскоре и те спустились к ним, и теперь группа из десятка грифонов с ружьями наизготове стояли перед сценой, отгоняя зевак, подобравшихся слишком близко.

Где-то через минуту, гремя металлическими когтями, на сцену взобрался высокий грифон. В отличии от остальных, он был одет в блестящую белую броню, начищенные пластины которой роем солнечных зайчиков атаковали толпу, заставляя их жмуриться. Его голову украшал величественный треугольный шлем, чья вытянутая форма на лбу создавала ощущение, будто под ней скрывается огромный рог, который он хотел скрыть.

Из под забрала на озадаченных обывателей была устремлена пара кислотно-зеленых глаз, чья недвусмысленная злоба была видна даже через слой брони. Он кинул перед пленниками большую походную сумку и повернулся к толпе. Раздался выстрел, народ вздрогнул и замолчал, разом устремив все свое внимание на белого воина.

И тот, прокашлявшись, завел лапы за спину и громогласно, так, чтобы его слышали даже в самых далеких уголках площади, заговорил:

— Приветствую вас, жители города Квайтхолла. Сегодня я, ваш Император, Хаст Нокс, сын Дакара Ханча, Семнадцатый Правитель Великой Империи, пришел к вам, чтобы напомнить о том, насколько могущественна и тяжела моя ноша перед вами.

Масса зароптала, и большинство тут же припало на одно колено, показывая свое почтение.

— Будучи тем, кому вручена огромная власть и ответственность, мне приходится постоянно следить за всей протяженностью этой страны, чтобы вы могли жить в мире и достатке. Чтобы каждый каждый вечер, засыпая у себя в кроватях, вы не задумывались над тем, что преподнесет вам завтрашний день. Чтобы ВЫ, — он указал массивной перчаткой в толпу, — могли жить в мощном, величественном государстве, богатству и известности которого завидовали чужаки. И одной из моих обязанностей, которая приближает нашу Империю к желанному образу, является выкорчевывание ереси, поражающей храм моей власти.

Он развернулся, поднялся на задние лапы и широко развел передними, указывая на привязанную семерку грифонов перед ним.

— И к сожалению, ваш городок стал прибежищем для отвратительного, предательского гнойника на теле непоколебимости Империи. Вот они, — он повысил голос, — примерные граждане, порядочные семьянины, верные слуги своего своего Императора, — внезапно тон его речи исказила тупая ярость, постепенно превращая спокойное обращение в надрывный крик, — хладнокровные предатели, лжецы, дезертиры, отступники, РЕНЕГАТЫ! Те, кому вы доверяли и с кем были близки, на самом деле были кучкой самоуверенных глупцов, посягнувших на мою жизнь, а следовательно, и на жизнь всех жителей моей страны!

Ошеломленная толпа, оглушенная его словами, немо смотрела на группу пленников. Большинство из них, похоже, действительно не представляло, что они могли оказаться перебежчиками.

— Властью, перенятой мной от отца, я сделаю то, что велит мне мой долг — избавлю свою страну от угрозы. Но, — Хаст вскинул лапы, прерывая было возникшие волны разговоров, — их смерти не будут нести за собой никакого смысла, если их не увидят те, кто еще не показал свою истинную сущность.

Он подошел к толстому грифону с разбитой переносицей, который, едва император приблизился, затрясся мелкой дрожью и стал что-то судорожно бормотать.

— Так услышьте же меня, проклятые еретики, и разнесите по всей Империи мое послание, — рогатый вскинул лапы в небо. — И пусть та месть, что свершиться сегодня, будет для вас знамением Ярости Императора Хаста, Семнадцатого Грифоньего Императора!

Кто-то в толпе возликовал, и волна торжествующих воплей словно цунами прокатилась по площади, подтверждая веру грифонов в своего предводителя. Хаст схватил пухлого грифона за голову и дернул, демонстрируя его побитое лицо публике.

— Оливер Гош, избранный мер этого города, служивший ему верой и правдой более семи лет. И ты, — он посмотрел на маленького грифона, привязанного рядом, — Дорк Таммус, его правая рука. И что же сподвигло вас отринуть веру в меня, что дало вам импульс к тому, чтобы вы с радостью рассказали кучке наемников, где и когда я появлюсь?

Но ответа не последовало. Мэр лишь продолжал что-то бормотать, уставившись в пол, а Дорк с глазами, полными ужаса, смотрел на белую фигуру.

— Тогда я скажу за вас, — он отпустил грифона и достал из-за пояса два небольших свертка. — Это было золото. Вам было мало того, что вы и так получали за свою никчемную работу, просиживая задницы в ратуше. И в этих контрактах вы за какую-то пару тысяч золотых согласились помочь убийцам.

Один из солдат подошел к Хасту и подал ему кувалду, которой несколько минут назад бил по колоколу. Рогатый извлек из под пластины брони на лапе два больших штыря, задорно блестевших своими золотыми поверхностями.

— Так скажите же мне, — спросил он, нанизывая бумажки на золотые стержни, — вы все еще хотите золота?

И вновь ответа не последовало. Хаст подошел к Оливеру и с силой всадил тому золотой колышек с бумагой в глаз. Грифон завизжал и стал брыкаться, извиваясь в болезненной агонии, но его тут же подтянули веревками назад, и он оказался прижатым головой к бревну. Контракт медленно темнел по мере того, как бумага впитывала текущую из его глазницы кровь. Такой же ритуал Император повторил и с его помощником, только теперь он угодил тому меж бровей. Тонкая струйка алой субстанции медленно потекла на доски, и через мгновение Таммус был так же прикован головой к бревну.

Император схватил увесистую кувалду и с чудовищной мощью вдарил по костылю в голове мэра, от чего его череп лопнул и окатил пространство за сценой всплесками мозгов и крови, а бревно под местом удара затрещало и провалилось, увлекая тело предателя в месиво из щепок. Толпа вздрогнула от резкого, отвратительного зрелища, и из массы послышались крики и рыдания — то была семья предателя, удерживаемая солдатами от попыток попасть на стену и остановить казнь.

Еще один резкий взмах — и второй штырь был загнан по самую шляпку в толщу черепной кости Таммуса. Дерево под ним тоже не выдержало ужасающей силы Императора, но в этот раз куски просто сложились под ударом.

— Оплачено, — злобно сказал Хаст и откинул кувалду в сторону, после чего подал знак державшим веревки грифонам.

Они откинули их тела и, держа на весу, продемонстрировали народу. Вид размозженных лиц, на которых висели прибитые контракты, произвел на публику настолько шокирующее впечатление, что теперь вместо восторженных криков на площади царило напряженное молчание, прерываемое плачем овдовевших грифин и речью Хаста.

Император подошел к своей следующей цели. Грифон с бурым оперением безразлично смотрел на своего палача, изредка сплевывая кровь. Когда Хаст смерил его взглядом, казалось, в нем промелькнуло нечто, похожее на уважение.

— Грейвес Канклиф, начальник городской стражи. При вступлении на столь почтенную службу по обереганию покоя жителей сего прекрасного городка, вы давали клятву, что никогда не отвернетесь от них и не отступите даже перед лицом непредотвратимой смерти. Но как же получилось, что вы, — рогатый усмехнулся, — оказались чуть ли не самым ярым заговорщиком и согласились укрывать в бараках, выделенных под солдат, целую банду убийц? Почему отдали им оружие, деньги на которое выделяли из казны на защиту Империи, а не на ее разрушение?

— Катись ко всем чертям, щенок ебаный, — гневно процедил грифон. — Империя никогда не продержится долго в лапах такого хлюпика, как ты. Даже твой ебнутый папаша управлял страной лучше.

— Вот как? — удивленно сказал Хаст, — Ну что ж, я не собираюсь отрицать, что мне еще многому нужно научиться, чтобы достигнуть того, что сделал мой отец. Но знаете, — странно сменил тему рогатый, — та должность, которую вы занимаете, это довольно таки высокая и влиятельная позиция, путь к которой занимает не один десяток лет. И если вы проделали такую работу лишь ради того, чтобы однажды сказать мне вот это, то можно сделать вывод, что защита невинных граждан некогда и не была вашей целью.

Он обошел Канклифа и освободил веревки на его спине, связывающие крылья, чтобы в ту же секунду упереться в его торс ногой и с силой дернуть их на себя, с хрустом вырывая из суставов. Отступник рухнул на доски и зашипел, его крылья безжизненными тряпками опали на спину.

— Тогда с какой стати я должен держать среди своих воинов того, кого и грифоном-то назвать нельзя? — сухо, словно от только что лишь похлопал того по спине, добавил рогатый.

Пара солдат подхватила упавшего и, взлетев, поволокла его на вершину ратуши. Хаст последовал за ними, и как только они оказались на крыше, он встал на самом ее краю и повернулся к Грейвесу, который был над пропастью высотой в десяток этажей прямо перед его лицом, поддерживаемый солдатами.

— Старая пословица утверждает, что чем выше заберешься, тем дольше будет падение вниз и тем больнее приземление. Ощутите это на себе, капитан Канклиф, — будничным тоном произнес Император. — Вы разжалованы.

С этими словами солдаты разжали свою хватку, и бурое тело камнем полетело вниз, чтобы через небольшое мгновение с смачным хрустом встретиться с каменной брусчаткой площади. Его разбитое тело тоже втащили обратно на помост, чтобы продемонстрировать и без того ошеломленной массе грифонов.

Следующим на очереди был рыжий грифон, чиновник, прибывший в этот город незадолго до нападения. Суть его наказания была так же очевидна, как и у всех тех, кто был до него.

— Гретча Стоул, — в очередной раз представил свою жертву Хаст. — Ты, кажется, сумел забраться даже выше, чем это сделал Грейвес. Но в отличи от него, цель у тебя была такая же, как и у первых двух. Какая жалость, — он покачал головой, — ведь именно такие алчные ублюдки, как ты, заставляют меня поступать так, как поступал мой отец. Но не переживай — ты тоже получишь свою награду за старания.

На сцену вбежала двойка солдат, тянущих в своих лапах небольшой чугунный котел, из которого поднимался густой серый дым. Они поместили его прямо перед грифоном и удалились, предоставив Императору сделать все самому. Хаст извлек из лежащей рядом сумки щипцы и пару ужасающих кастетов. Надев их на себя, он щипцами достал из котла раскаленную до бела монетку, которая, покинув свой адски жаркий сосуд, начала шипеть и дымиться.

— Вот оно, золото, которого ты жаждешь. Обжигающее, опасное, окропленное потом и кровью тех, кто его добывал. Ты так желал его всю свою сознательную жизнь, ну так жри, пока не насытишься!

Хаст мощным ударом выбил из легких Гретчи весь воздух, отчего тот широко распахнул клюв. В одно мгновение рогатый поместил маленькое пылающее солнышко ему глубоко в глотку, заставив грифона дернуться от болевого шока, после чего стал молотить ему по лицу кастетами, с каждым ударом все сильнее превращая его лицо в неаппетитную массу.

Как только чиновник испустил последний вздох и рухнул на колени, Хаст успокоился. Он мощным движением разорвал слипшийся от крови клюв Гретчи, демонстрируя спекшуюся с благородным металлом глотку. Откинув от себя обмякшее тело, грифон стянул кастеты и отбросил их в сторону.

Белый воин снова вернулся к своей миссии, подлетев к щуплому пленнику, трясущемуся во всю площадь своего худощавого тела. На этот раз в голосе Хаста было слышно отвращение, когда он обрывочной фразой обратился к нему:

— Шарлей. Мелкий, жалкий глава почтового отделения. Ты вскрывал важные государственные послания и посылки, после чего передавал это грязную информацию в лапы тех, кто пообещал за это золотые горы. Такая гнусная, ублюдочная сошка не заслуживает даже того, чтобы ее тело несла эта бренная земля. Поэтому ты умрешь так, как умирает все то, с чем ты имел дело всю свою сознательную жизнь. В огне.

По его щелчку один из солдат дернул веревкой, привязанной к шее Шарлея, и тот поднялся во весь рост. Другой воин, держа в лапах емкость с мутной жидкостью, стал обливать ей провинившегося ренегата. Тот всячески пытался увернутся, но после пояснительного удара в живот, присмирел и дал помощнику палача закончить свою работу. Как только грифон оказался измазан от макушки до пят, Хаст извлек из кармашка стальную зажигалку.

— Сгори быстро, так же, как и твое убогое существование, — отчитал рогатый, и швырнул зажженную железяку.

Вопли горящего заживо грифона быстро заполонили все пространство над площадью. То, как он визжал, будучи охваченным устойчивым пламенем, словно тупая ножовка впивалось с сознание каждого, кто наблюдал за этим. Родители принялись закрывать своим детям глаза и уши, но, завороженные зрелищем, не спешили уводить их прочь. Очень скоро начался распространятся запах жженого мяса, от которого парочку особо впечатлительных наблюдателей вывернуло наизнанку.

Но он сгорел быстро, как праздничный фейерверк. И вскоре от его тела осталась лишь кучка сажи, обрывки догорающей плоти и груда почерневших костей.

Со следующим Хасту, казалось, тоже хотелось разделаться как можно быстрей, поэтому он скорыми шагами подошел к скрюченному старому грифону, который из под седых бровей безвольно взирал на его белый доспех.

— Салтуарус, — словно сочувствующие сказал Хаст, — ты дожил до восьмидесяти лет. Ты знаешь все леса, которые окружают этот город. Тебе знакомы все эти обширные владения и живность, обитающая на них. Твоими лапами природа была сохранена в первозданном виде и убережена от разрушительного воздействия прогресса. Прощу, скажи мне, старик, почему ты отказался от веры в меня?

Седой старец поднял усталые глаза и тяжело посмотрел на Императора.

— Чтобы я не сказал... — осуждающе пробормотал он, — какие бы слова ты из моих уст не услышал, сейчас ты слишком слеп, чтобы внемлить их смыслу. Слеп от ярости, от неопытной глупости. От того, что боишься.

Невнятный бред старика в одно мгновение порушил барьер непоколебимости, который до сих пор нес на себе Хаст. Император схватил его за шею и вплотную приблизился к его лицу, взирая на него взглядом, способным зажечь дерево, на котором они стояли.

— Значит я ошибался в твоей мудрости, старик. За свои годы ты так и не успел понять, кто я такой.

Один из солдат вновь помог своему повелителю, подав ему здоровенный топор для рубки леса. Хаст толкнул старика в спину, и тот упал, растянувшись на досках. Рогатый занес огромное лезвие топора над головой и промедлил, чтобы сказать очередную фразу на прощание:

— Даже многовековое дерево может прогнить насквозь, и ты тому живой пример. Покойся с миром, трухлявая колода.

Тяжелый удар рассек воздух, и седая голова полетела в толпу, разгоняя от места падения потрясенную безжалостностью их Императора массу жителей. Как только один из солдат вернул ее обратно к телу, грифоны вновь замолкли и уставились на белую фигуру перед ними, ожидая, что же ждет оставшихся двух.

Теперь Хаст был в абсолютном гневе. Даже сильнее, чем вечером, когда он крушил дома отступников, выискивая их внутри. Слова старца настолько сильно задели и так еле удерживающие рогатого от кровавого безумия цепи, что теперь он просто жаждал лично расправиться с остатками предателей. И не просто убить их, а мучать, медленно, жестоко, чтобы они успели трижды отречься от своих поступков, прежде чем встретятся со своими предками.

Он приблизился к синему грифону, нетерпеливо стуча когтями по броне. Наемник был в полуживом состоянии — он слабо дышал, его крылья безжизненными плетями свисали со спины, а когти на передних лапах были вывернуты под немыслимым углом. Дернув за веревку на его шее, Император приподнял того, демонстрируя публике.

— Блэк Лотус, предводитель смертоносный банды Ренкоров, одной из самых опасных банд наемников, когда-либо существовавших в Империи. Ты и твой отряд всегда отличались ужасающим хладнокровием на грани с маниакальностью, с которым вы выполняли порученные вам задания. Мои солдаты слагали о вас целые легенды, ты знал об этом? — он потряс веревку, на что синий ответил болезненным всхлипыванием. — Но у всего есть конец. И вот однажды ваше самомнение, подстегиваемое бессмысленной славой, разрослось настолько, что вы решили откусить кусок, который не сможете проглотить.

Хаст отпустил путы, и приговорённый рухнул на пол, после чего вновь поднялся на колени из-за веревки, которую тянул солдат за его спиной. Рогатый подошел к походной сумке, которую притащил сюда вместе с собой, и извлек оттуда фиолетовую шашку, после чего поднес ее к лицу Лотуса.

— Вот этим ты вчера убил несколько моих солдат и чуть не достал меня. Ты узнаешь, что это?

Синий поднял оплывшие глаза, но тут же опустил их обратно, будучи совершенно потерянным в пространстве и времени из-за многочисленных ран и переломов.

— Тогда я освежу твою память, — яростно сказал грифон и, наполовину затолкав эту шашку ему в глотку, дернул фитиль на другом ее конце.

Раздался хлопок, и из открытых щелей в его клюве повалил темно-фиолетовый дым. Синий, пару раз вдохнув едкую смесь хлорки и какого-то газа, забился в крупной судороге. Из его глаз просто фонтаном забили слезы, из обожженного рта дико текла слюна вперемешку с кровью. Он корячился в дикой конвульсии еще несколько минут, прежде чем окончательно не затих, повиснув на натянутой веревке.

Грифон крутанул топор в своих лапах и повернулся к толпе.

— Узрите, жители Квайтхолла, что на самом деле находится внутри тех, кто пытается посягнуть на Императора, — зло отчеканил он и разрубил синего от шеи до паха, распоров кожу.

В то же мгновение на брусчатку площади хлынула темно-алая жижа из растворенных легких и внутренних органов Лотуса. Словно бурлящий поток, они обрушились прямо на толпу, с головы до ног заляпав несколько особо зазевавшихся. В ужасе заорав, облепленные кровью и кусками кишок, они ринулись прочь, оставляя остальных в полной прострации перед пустым, словно кокон, телом синего грифона.

Но этого было мало. Следующим движением он обезглавил синего, точно так же, как сделал это несколько минут назад со стариком. Откинув голову к телу, он подобрал сумку и медленно побрел к последнему претенденту на расправу. Для него у Императора был приготовлен особый, злобный план.

— И наконец ты, — грозно сказал Хаст. — Тот, чей труд чуть было не стоил мне жизни, но все-таки отнял ее у верных мне солдат. Грифон, чье славное имя запятнал проступок, который не подразумевает прощения. Дайнтли Флавор, знаменитый парфюмер.

Толпа зароптала. Судя по всему, он был тем, от кого подобного поступка ожидали меньше всего. В глубине площади началось копошение, и Император увидел, как к сцене, пробиваясь сквозь массу, бежала его семья — его супруга с еще совсем маленьким птенцом в лапах, и та дерзкая юная грифина, которая так старательно пыталась призвать его к ответу.

Но Хаст лишь злобно улыбнулся и продолжил:

— Посмотри, на что способно то, что ты помог создать, — он снял внушительные перчатки и поднес свои изувеченные лапы к его лицу.

Лицо Дайнтли исказилось в гримасе ужаса, и он затараторил:

— Я еще раз говорю, что я никогда бы не подумал делать что-то, что способно настолько навредить! Всю жизнь я лишь делал духи и ароматы, да приторговывал редкими ингредиентами, но и те — всего лишь душистые травки для особых заказов! Клянусь вам мо... — вспомнив, что было в прошлые разы, когда он попытался поклясться своей верой в него, грифон прервался. — Поверьте, я не знал, что они будут делать с реагентами!

— Не смей мне снова лгать, — сурово сказал Император, — твой синий дружок выложил все, что знал о тебе. Было достаточно того, что он упомянул, с какой радостью ты за бесценок отдавал ему смеси для его ужасающих бомб.

— Лотус, — грифон опустил глаза, не желая смотреть на своего расчлененного друга, — да, эта мразь была моим чуть ли не лучшим другом. Я не мог ему отказать, когда он попросил меня о простой дружеской услуге продать ему пару ящиков из моих запасов и при этом заработать. Но повторяю, он и словом не обмолвился о том, зачем ему они были нужны! Он просто попросил и все!

— И опять ложь, — Хаст поднялся на задние лапы, и теперь его огромная фигура величественно возвышалась над пленником. — Даже мне, не имеющему познаний в этой области, было очевидно, что эта едкая дрянь только для взрывчатки и годилась. Но сейчас уже бессмысленно что-либо выяснять. Мои солдаты мертвы, а рубцы на моих лапах никто не вылечит. И за это ты понесешь наказание, которого заслуживаешь уже хотя бы за свой обман.

Хаст молча извлек из сумки бутыль с зеленой жидкостью, шумно плещущейся внутри стеклянной тары. От одного ее вида Дайнтли покоробило и он вжался в бревно, отступая от белого силуэта.

— Познакомься поближе со своим детищем, Дайнтли, — сказал Хаст, но едва он успел занести сосуд над головой пурпурного грифона, как его прервал вопль из толпы.

— Во имя Святых Предков и Первых Императоров ОСТАНОВИСЬ! — словно она была самой страшной угрозой на этой площади, вскричала супруга Дайнтли. Напор и вера в собственную правоту словно светящийся ореол окружали ее, и дерзкая грифина, так бесцеремонно прервавшая Хаста, подошла вплотную к солдатам и вызывающе указала на рогатого.

— Будь ты хоть трижды провозглашенным Императором, хоть самим абсолютом явления Предков на этой земле или тартар его еще знает чем, ты не имеешь НИКАКОГО ПРАВА ТАК ОБРАЩАТЬСЯ С ТЕМИ, КТО НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВЕН! — словно артиллерийское орудие, на одном дыхании выпалила она.

Вся толпа в единогласном ошеломлении уставилась на грифину. Казалось — вот он, еще один кандидат лишиться языка или еще чего прямо тут и сейчас за свои неосторожные слова, хотя ее порыв был понятен — просто она находилась в настолько сильном отчаянии, насколько это было вообще возможно испытывать, моментально не тронувшись рассудком под напряжением. Но сейчас именно это душевное расстройство на грани психоза давало ей силы, чтобы попытаться защитить свою семью.

Хаст лишь молча развернулся на источник раздражающего шума, а бутылка так и осталась покоиться в его лапе, не достигнув своей цели. Солдаты было хотели приструнить надоедливую пташку, но, внезапно, Император подал знак, и они, изумленно пожав плечами, позволили ей подойти поближе.

— Это моя Империя, женщина, — хладнокровно сказал он. — И я думаю, что мой опыт и знания позволяют мне справедливо судить, кто виноват, а кто нет. Но если ты действительно настолько глупа, что это придало тебе смелости, — он издал легкий смешок, — то попытайся оспорить то, что я считаю правдой.

Он обвел лапой всех солдат, стоявших перед ним.

— Эти преданные мне бойцы — свидетели моим словам. После того, как мы забрали твоего нечестивого мужа, они вскрыли его магазин и ту лабораторию, где он изготавливал продукцию. И каково же было их удивление, когда вместо обычного творческого сада, где на этот свет рождаются новые ароматы, им предстала лаборатория безумного маньяка, с остатками от растащенного на свою смертоубийственную миссию боезапаса из этих самых бутылок, — грифон осторожно потряс сосуд. — И в чем я вскоре убедился сам.

— Но я никогда ничего подобного не делал, — подал голос Дайнтли. — Мою лабораторию использовал Лотус! Он предложил мне дать ей попользоваться, естественно, за определенную плату. И он приходил туда с двумя другими ребятами после окончания моего рабочего дня, но это все, что я видел и знал — после них всегда был идеальный порядок и чистота!

— Вот видишь! — всплеснула лапами грифина. — Мой муж был там во время каждого их посещения, и видел, что там было. Если бы его друзья начали превращать лабораторию в свалку, он бы сразу прогнал их оттуда!

— Да, — тоненьким голоском добавила ее дочь, — папа любит чистоту и порядок, он бы не позволил чужим там нашкодить!

— Ты продал им такой материал, — не обращая внимания на мелочные слова его семьи, продолжил Хаст, — что даже одна композиция которого должна была зародить в тебе сомнения об их истинном предназначении: очищающий химикат чудовищной мощности...

— Им я мою пробирки и флаконы, — тихо вставил пурпурный.

— Фосфорный катализатор...

— Избавляюсь от примесей в исходных материалах...

— Вытяжка Трупного Дерева, — зло сказал Хаст. — Дерево, растущее только в землях зебр. Одной каплей этой дряни можно отравить целое озеро.

— Зато вместе с определенным набором солей можно получить самый лучший фильтр! — оправдываясь, выпалил парфюмер.

— И наконец, “Монохром”. Порошок, чье разрушительное действие на органику превращает любую жидкость, если его добавить, в адскую, всепожирающую смесь,

— закончил рогатый. — И ты хочешь сказать, что продав им просто немереное его количество, ты ничего не заподозрил?

— А что он должен был подумать? — снова вклинилась в разговор грифина, но уже как-то не так уверенно. — Даже я, благодаря профессии своего мужа, настолько часто сталкивалась с ними, что они перестали быть для нас чем-то необычным. Откуда ему было знать, для чего оно им было нужно? Уверяю тебя, если бы мой супруг заметил, что они варят из них эту дрянь, то он точно предпринял бы что-нибудь!

— И да, — голос Хаста понизился, — ежели ты так дорожишь своей лабораторией, то где же ты сам был в тот момент, когда твой друг-ренегат варил в нем свою чудовищную микстуру? И если ты был там, почему не остановил его?

Количество эмоций на лице Дайнтли в тот момент не поддавалось исчислению. Казалось, этот вопрос был для него гораздо неожиданней, чем ночной арест, в котором он сохранял относительное спокойствие. Его глаза нервно забегали по толпе, а лапы, связанные за спиной, отчетливо затряслись, шурша веревками. Вместо царившей секунду назад безумной словесной перепалки возникло гробовое молчание. Все ожидали ответа парфюмера.

— Эм... я... — неуверенно сказал он.

Заметив такое серьезное замешательство на лице мужа, миссис Дайнтли окончательно растеряла остатки своей самоуверенности. Она выглядела напуганной, когда обратилась теперь уже к мужу:

— Милый, дома тебя тоже не было... — осторожно заметила она. — Ты же был там и видел всю их работу, так?

Но в ответ лишь напряженное молчание и взгляд в пол. Хаст чувствовал, как под неясным молчанием ее супруга стремительно рушится вся та решимость, которой обладала грифина, и он понял, что нельзя упускать этот шанс.

— Я жду ответа, — свирепо потребовал Император. — И, судя по всему, не я один.

Очевидно, что Дайнтли было достаточно сказать, что его там не было да предоставить доказательства, и тогда любые подозрения о том, что парфюмер умышленно скрывал деятельность его друга, будут развеяны. Но по какой-то причине, грифон упорно не хотел этого делать.

— Флавор... — на лице грифины царила с трудом сдерживаемая паника. — Милый, молю, скажи, где ты...

Подняв голову и поймав ее озабоченный взгляд, пурпурный отвернулся. Увидев это, грифину, кажется, пробила истерика.

— Дискорд тебя дери, — закричала она. — Просто. Скажи. Где. ТЫ. БЫЛ!

— Заткнись! — рявкнул в ответ парфюмер, повергнув супругу в еще больший кураж психоза. — Не твое дело!

Под своим массивным шлемом Хаст расплылся в ехидной улыбке.

— Отвечай мне, сукин сын! — трясясь мелкой дрожью, истерила грифина. — Каждый вечер, когда ты говорил, что пропадал в лаборатории, где ты был на самом деле?! ГОВОРИ!

Флавор лишь громко фыркнул и отвернул голову, не желая отвечать. Его упрямство добило несчастную грифину, и она упала на колени, громко зарыдав. Ее дочь бросилась к ней, стараясь понять, почему же ее мать, так яро защищавшая минуту назад ее отца, сейчас плакала из-за него, но, в силу своего малого возраста, не могла этого сделать.

Хаст пировал, смакуя на языке пряный вкус победы. Оставалось лишь добить, окончательно и бесповоротно разгромить остатки этого бунтарского островка.

— Видимо, ты не можешь этого сказать, — изрек он, повернувшись к пленнику, — а следовательно, тебе нечем опровергать обвинение. Прения окончены.

Император подкинул бутылку, и, перехватив ее за горлышко, занес для удара.

— Так прими же последствия своего безразличия, парфюмер.

Он с силой рассек воздух, разбив бутыль об голову пурпурного грифона. Зеленый коктейль зашипел, контактируя с плотью на голове пленника, в секунды растворяя ее под своим всепожирающим напором. В нос Императору ударил знакомый запах химии, сразу воскресив в его разуме больные кадры с избежавшей его смертью, распаляя в нем все больше злобы, смешанной с непонятным чувством страха. Парфюмер, извиваясь в болезненной агонии, кричал, повергая в шок всех, кто стоял на площади. Вид его ужасающего наказания был поистине необычен и зверски жесток, и мучения грифона все больше накаляли градус ужаса, вселяемого в сердца публики.

Но кислота не убила его. Когда последние капли поглотили все, что могли, Хаст разнес об его облезлую голову еще один сосуд, заставив того снова завизжать от непереносимой боли. Его родные, вопя, безостановочно роняя слезы, рвались к нему на помощь, но их раз за разом останавливали солдаты, отталкивая обратно в толпу.

Когда он наконец затих, безвольно повиснув на веревке, повелитель схватил его за голову, в очередной раз демонстрируя толпе результат своей праведной мести и гнева. Разъеденная плоть и проглядывающие частички кости черепа составляли ужасающую композицию, делая Дайнтли похожим на ожившего, полуразложившегося мертвеца из книг ужасов. Когда все до одного сосредоточили внимание на этой отвратительной композиции, Хаст со всей его силой дернул вверх. Размякшая плоть поддалась чудовищному порыву силы рогатого, с хлюпаньем еще полных сосудов и вен разрываясь на тонкой шее. Тут же сдались и хрящи с позвонками, устремившись за покидающим тело черепом. Брызнула темная кровь, эхом над площадью разнесся хруст рвущихся связок, и Император вознес к небесам свой жуткий трофей.

— Узрите же мое возмездие и содрогнитесь, еретики, — громогласно сказал он. — Прячьтесь по своим норам, отсиживаетесь в пещерах и под прикрытием своих союзников, вынашивая свой очередной безумный план. Но знайте — однажды я приду за вашими головами, как сегодня настиг ваших собратьев. Бойтесь меня, ненавидьте и ждите своего часа.

Он отбросил изуродованную голову и подал командиру солдат знак, медленно спускаясь со сцены.

— Сожгите тела вместе с помостом, — небрежно бросил Хаст. — После подойдите ко мне, для вас есть еще работа.

Мартур лишь молча кивнул и начал отрывочными фразами раздавать солдатам команды.

Император двигался сквозь расступающуюся толпу, изучая лица жителей. Среди некоторых он видел радостные лица тех, кто поддерживал столь радикальный метод борьбы с предателями; были и абсолютно безразличные мины, словно их хозяева только что были свидетелями безвкусного, унылого спектакля. Но подавляющими, безусловно, были страх, отвращение и отчаяние. Грифоны были явно надолго выбиты из колеи тем, что они сейчас видели. И грифоны все до одного припали на колено перед своим повелителем, чтобы не сыскать его гнев на свои головы каким-либо случайным жестом.

И Хаст был доволен этим. Результат был достигнут — его недруги наказаны, а жители предупреждены о том, что их ждет за содействие отступникам. Его бурлящая ненависть постепенно затихала, насыщаясь видом убитых и пришибленностью живых. Мелкая дрожь лап исчезла, уступая место эйфорической расслабленности от получения желаемого.

Город молчал. Жизнь в нем встала, а на улицах царила полная тишина. Жители, лишь изредка переглядываясь, молча проходили мимо друг друга, не желая снова поднимать больную тему.

Сегодня в этом городе умерли не только предатели. Вместе с ними ушла вера.

---

Уже который час отряд Мартура переворачивал вверх дном все, что было в ратуше, стараясь найти еще больше зацепок по произошедшему инциденту. К сожалению, кроме тех двух контрактов, они не смогли обнаружить ничего существенного, и их досада периодически выражалась в куче сломанной мебели и разбитых шкафов.

Хаст же решил-таки задержаться на несколько часов, чтобы уладить возникшие перед ним проблемы с назначением нового мера и начальника стражи для города. Ответ сам пришел к нему — естественно, после таких поворотов требовалось, чтобы новые лица были надежны настолько, насколько это возможно, да и чтобы за ними регулярно следили, докладывая о любых подозрительных действиях с их стороны. Перебрав кучу рутинных бумаг, он наконец решил покинуть город, напоследок оценив произведенным им на жителей эффект.

Мартур и его грифоны в кратчайшие сроки успели сделать то, что им после казни приказал рогатый: задачей было как можно быстрее и хладнокровней ликвидировать все имущество семей предателей любыми доступными образами, при этом не трогая самих грифонов. Это должно было послужить ещё одним уроком — наказаны будут не только те, кто не смог сопротивляться соблазну пойти против Него, но и те, кто, видя измену своих близких, не смог их остановить. И, вполне возможно, еще и потому, что их заплаканные лица уже порядком осточертели ему за все утро.

Потянувшись в своей величественной броне, грифон вышел на площадку перед ратушей. Немногочисленные жители, едва завидев его, тут же рассыпались по углам и домам, не желая попадаться тому на глаза.

“Все верно, бегите, — ехидно подумал Хаст. — То, что вы сегодня видели, было знаком справедливости. Мое дело правое, а если вы напуганы, то значит, вам есть за что бояться.”

Он расправил крылья, уже было собираясь взмыть в небо, как в одной из улочек, куда случайно скользнул его взгляд, он увидел картину, к которой, несмотря на все свое текущее расположение духа, был совершенно не готов.

На одной из скамеек, держа в лапах спящего младенца, сидела знакомая ему бледно-розовая грифина, бессмысленно уставившись пустыми, выплаканными глазами в небо. Выглядела она очень удручающе и нездорово — перья растрепаны, одежда скомкана и кое-где запачкана, да и сидела она в весьма неестественной позе — прислонившись крыльями к спинке скамейки и подогнув под себя задние лапы. Немногочисленные чемоданы с одеждой и пожитками были небрежно расставлены вокруг скамьи, и, судя по проглядывающим краям ткани, собраны они были весьма наспех, что лишний раз символизировало, насколько педантичен был в выполнении свой работы Мартур. Она была похожа на замученного пытками преступника, чей хлипкий разум не выдержал моментальной потери всего, что было в ее жизни.

Но не это поразило Императора. А вид ее дочери, грифины лет шестнадцати — семнадцати, которая безостановочно крутилась перед своей матерью, со слезами стараясь докричаться до лишившейся остатков своего разума грифины. Она плакала, кричала, тряся ее за плечи, стараясь вернуть в реальность, но бледно-розовая лишь упрямо смотрело куда-то в небо, совершенно не реагируя на раздражитель. Очень скоро мелкая перестала что-либо предпринимать и, лишь надрывно вхслипывая, опустилась на колени и уткнулась матери в живот.

— Мамочка, — тихо сказала она, — любимая, мама, прошу, посмотри на меня... Поговори со мной, скажи хоть что-нибудь, не молчи! Не... не оставляй меня, пожалуйста! Мне страшно, мама, страшно...

Хаст замер, молчаливо наблюдая за этой драмой. То, что он увидел, словно разряд невиданной мощности поразило его, возвращая грифону опьяненный страхом и яростью рассудок под полный контроль. Его лапы вновь затряслись, но теперь совершенно по другой причине, а земля словно ушла из под ног, хорошенько тряхнув рогатого, вонзая вершину позвоночника в основание его черепа. Обескураженный, он уставился в тот переулок, не имея возможности двинутся.

Да, он был Императором. Иконой, идеалом, эталоном. Но при этом, он не был хладнокровным монстром, как его отец.

Осознание того, что он натворил и было причиной провала вселенной под ним. Буквально несколько часов назад этот грифон его собственными лапами, на глазах у сотен жителей казнил семерых граждан своей страны. Он сделал то, чего поклялся никогда не делать.

Но хуже всего было то, что вина одного из них действительно не имела за собой достаточно чётких оснований. И, словно по злой иронии над ним, это был именно отец этой юной грифины, сумевшей вернуть Хаста обратно в этот мир из плена своей самозабвенной ярости. Ему действительно стоило тщательней проверить его причастность, ведь большинство слов Дайнтли, в отличии от остальных шестерых, чья вина была очевидная даже без следствия, действительно звучали так, словно он и понятия не имел, что может быть замешан в чем-то столько дерзком. Хотя, нежелание Дайнтли говорить... И все сложилось так, словно рогатый по только ему ведомому мотиву взял да расправился с ним, откинув рассудок и милосердие на второй план.

Но так оно и было. Осознание этого, словно алчный зверь, все сильнее раздирало застенки его разума, признавая суровую реальность: повернуть назад Император не мог, и что сделано, то сделано. Даже простая проверка станет шагом назад в свершенном им деле, и она серьезно пошатнет и так уже испорченную репутацию Хаста.

Завороженный грифон смотрел на маленькую леди. Он был разбит, разгромлен, поражен одним лишь ее видом, ведь именно она дала понять, что тот совершил ошибку, которую ему вряд ли когда простят жители этого города.

Внезапно она оторвалась от своей матери и повернула голову в его сторону. От этого Хаст отступил шаг назад, словно его только что огрели хлыстом. На лице девочки уже была не печаль или отчаяние, о нет. Только бесконечная злоба, молчаливое, разрушающее проклятие в сторону убийцы ее отца, которым она сверлила его. Этот маленький, искренний жест из самой глубины ее юной души, словно ведро той самой зеленой кислоты, которой так боялся Хаст, окатила Императора, заставив того, неуклюже споткнувшись, взмыть в воздух и на стремительной скорости начать удаляться от города.

Всего один взгляд сломал внушительный доспех его и так сейчас неустойчивого рассудка. Навалившееся на него за эти годы напряжение, словно килотонны взрывчатки, подорвалось, сметая любую попытку прервать стремительное бегство. Мелочи, сформировав внушительную ношу, неподъемным грузом осели на опорах его души, но именно этот взгляд, с виду словно маленькое перышко, и стал той самом недостающей каплей, которой не хватало, чтобы превзойти запас прочности его здравого смысла. И как только Хаст ощутил его, все барьеры души грифона, оглушительно сдетонировав, рухнули.

Словно гигантская ревущая волна, всё, что до сих пор сдерживали эти барьеры, обрушилось на Хаста, буквально хороня под собой. И он сделал то, что для Императора казалось совсем безумным. Грифон отказался принять бой с самим собой, и...

Кукла с золотым сердцем

Он просто ушел. Ничего никому не сказав, Хаст, облачившись в солдатскую форму, покинул Квайтхолл, устремляясь куда глаза глядят. Буря эмоций в его голове и сердце, словно плеть из колючей проволоки, гнали Императора прочь от места его личного поражения, не давая даже возможности задуматься о том, к чему может привести такое трусливое бегство от последствий.

Повинуясь взбунтовавшемуся рассудку, к вечеру он добрался до первого попавшегося города и там, помня лишь о том, чтобы не раскрывать свою личность и рогá, предался полной разрядке своего психического напряжения, то есть: вливал в себя литры алкоголя, подрался с парой — тройкой грифонов в кабаках, один из них чуть не спалил, после чего, закадрив в другом пару сексуальных грифин, драл их на протяжении всей оставшейся ночи.

Утро наступило внезапно, так же, как и закончилась ночь. Проснувшись в компании двух утонченных, пахнущих потом и вожделением тел, Хаст долго не мог поверить, что он позволил себе сотворить такое. Осев на край широкой кровати, он схватился лапами за голову.

“Святые Предки, что же я вчера делал? — сетовал он, пытаясь перебрать бурные события прошлых двенадцати часов. — И кто эти двое?”

Кусочки прошедшего дня постепенно складывались воедино, напоминая ему о том, какую ошибку он совершил сутки назад. Однако, вместо очередного порыва паники, к нему пришло понимание.

Его разум был чист и спокоен, как море после шторма. Вместо вчерашнего сумбура и нагромождения беспорядочных мыслей, в его голове царил полный порядок. Он понял, что именно натворил и на что рассчитывал такими действиями, но осознание этого грифон воспринял совершенно спокойно. Мало, что можно было изменить в сложившейся ситуации, но беспорядочные порывы все исправить лишь ухудшили бы все. Сейчас же он был готов осмыслить пережитое и попытаться что-то предпринять.

Внезапная мысль проскочила на вершину его рассуждений. Хаст понял, что если бы не эта самая “разрядка” с алкоголем, драками и безудержным сексом, он бы так и остался взвинчен до своего предела страхом и нервозностью. И кто его знает, что бы он еще наворотил, если бы вернулся в Скайклав.

Годы восседания на троне заставили его держаться в постоянном напряжении, сковав все тело невидимыми оковами власти и переживаний за любое свое неосторожное действие. И естественно, не было ничего удивительного в том, что настоящий грифон внутри него взбунтовался, без остатка захватив тело и возжелав развлечений за все то время, что он был заперт внутри. Первобытный, хищный дикарь поборол могущественного Императора, полностью подчинив себе его волю, заставив искать плотские утехи.

Но когда, полностью насытившись поглощенными литрами алкоголя и ощущением чужих тел, извивающихся под ним, зверь внутри утих, Император вернулся в прежнего себя. Он обернулся, оглядывая двух тихо посапывающих в блаженном сне грифин, чьи фигуры были кое-как прикрыты свалявшейся простыней, оставляя наиболее аппетитные участки открытыми. Грифон провел лапой по лицу в злости на самого себя, осознавая, что эта двоица — путаны из местного борделя, в который его бунтарский дух не поленился заглянуть.

Хаст тихо поднялся, забрал разбросанную рядом униформу и, оставив заслуженную грифинами оплату, удалился, попутно натягивая на голову кепку, чтобы прикрыть рога. Если он все-таки был неосторожен и позволил их увидеть, то вполне возможно, о его похождениях знала уже вся Империя.

Выбравшись на улицу, он глубоко вдохнул и окинул взглядом проходящих мимо прохожих. Но ни один из них не обратил на него внимания, и лишь парочка остановила взгляд, но, судя по всему, только из-за солдатской формы.

“Ну что ж, — грифону полегчало от такого безразличия, — видимо, я вчера все-таки соблюдал некоторую конспирацию. Ладно, пора возвращаться домой. Только где я?”

Остановив одного из прохожих, он осведомился на этот счет, на что получил короткий ответ:

— Это Глумнит. Меньше пить надо, придурок. А еще солдатскую униформу нацепил, — возмущенно кинула полная грифина, после чего поспешно удалилась.

Да, от Хаста все еще сильно несло алкоголем, немереное количество которого он выпил прошлой ночью, что и составило такое критичное мнение незнакомки относительно него. Почесав затылок, грифон прикинул — этот город был в нескольких часах полета от Скайклава.

“Мда, далеко же меня занесло, — пожаловался он самому себе. — Хотя, Дискорд с ним, чем дальше от Скайлава, тем меньше вероятность, что об этом кто-либо узнает.”

Ветер засвистел в ушах, подкидывая расправленные крылья грифона в очередной воздушный поток. Хаст медленно планировал в сторону столицы, раздумывая над тем, какой реакции придется ждать от Девута и Совета Правого Крыла. Он всем сердцем надеялся, что они не подняли панику вселенского масштаба по поводу его пропажи и не разослали отряды на поиски.

Но больше всего его волновали собственные ощущения над тем, что он сделал. Оборвать все связи, стать инкогнито, чтобы ощутить свободу, драйв и утонуть в развязных, пошлых развлечениях — этого ли он действительно хотел в тот момент? Ответ пришел тут же, не давая времени на рассуждение. И он исходил от удовлетворенного зверя, подавшего голос из глубины.

Хасту однозначно понравилось все это. И он хотел еще.

---

Именно такая череда, казалось, совсем невеселых случайностей внесла в жизнь Императора досуг, совершенно не типичный для личностей его статуса. Подобные отрывы от суровой государственной реальности быстро вошли в привычку, и теперь Император позволял себе два — три раза в год покидать насиженный трон в поисках новых развлечений.

Естественно, было недопустимо, чтобы хоть кто-нибудь заподозрил о существовании у него подобных пристрастий. Поэтому Хаст выбрал себе достаточно незамысловатое вымышленное прошлое главы гильдии наемников, чтобы отвечать на случайный вопросы поддатых собеседников в очередном баре или кабаке.

К тому же, он тщательно выбирал города, которые собирался посещать — все они, как правило, находились на удалении от столицы и не имели в себе крупных государственных учреждений, дабы минимизировать возможность встречи грифона с кем-то из высших правительственных кругов.

Он так же отказался от солдатской формы, сделав выбор в сторону покровов, которые чаще всего выбирали себе наемники: длинные плащи, безвкусная темная одежда и обязательный атрибут — шляпа, скрывающая рога.

Каждый такой “отпуск” раз за разом доказывал свою необходимость, когда, зажигая в очередном борделе, грифон забывал о всех тяготах и проблемах, которые градом взваливались на него. В те моменты для Хаста не существовало ничего, кроме него самого и приятного ощущения нежной кожи очередной жрицы любви, извивающейся в экстазе в его крепких лапах.

И результат все этого был тоже более чем полезен — к грифону возвращалась трезвость мыслей, непоколебимость рассудка и твердость в собственных решениях. В общем, все то, что было необходимо в характере настоящего государя.

Но как и все хорошее, даже такие вещи имеют привычку заканчиваться.

Прошло несколько лет. Хаст не изменял своему увлечению, регулярно вырываясь в очередной незнакомый город, вот только теперь весь его энтузиазм в поисках выпивки и девочек угас, оставив лишь угрюмое желание побыть одному, находясь вдалеке от стен Скайклава. Проблем с каждым годом становилось все больше, и грифон понимал, почему его отец так быстро принял путь силовых решений вопросов. И даже такие экстравагантные способы разрядки уже не помогали ему. Хаст желал нечто большего, чем просто раз раз разом заглушать свой расстроенный рассудок очередной порцией бухла и секса.

Но он до сих пор помнил причину возникновения своих “отдушин”, и всячески пытался отстраниться от попыток своего мозга пойти по легкой дорожке из черепов, заставляя себя давать разрядку своему первобытному началу.

На этот раз его целью стал город, являвшийся одним из лучших мест для его досуга — место, скрытое среди гор, обитателями которого являлись наемники и разношерстный сброд от грифонов до пони. В общем, тех, с кем он мог слиться, раствориться в толпе. И имя этому городку — Таллфрин.

Доковыляв до одного из самых посещаемых кабаков в городе, он заказал себе огромную бутылку какого-то виски и осел в углу с мягкими креслами, огороженным небольшими перегородками от столиков. Парочка местных, видя, что чужак занял их место, хотели было пояснить, что тут так не принято, но, едва завидев его пропитанный злобой и мрачностью взгляд, дали назад.

“Идите, идите, — подумал Хаст, провожая их своим угрюмым взором, — в таких местах надо знать, с кем ты собираешься связаться.”

Янтарная жидкость бегло наполнила стакан, и грифон невозмутимо одним залпом осушил его, даже не поморщившись. Еще одним плюсом его принадлежности к роду Императорских Грифонов было то, что только огромные дозы алкоголя могли более-менее серьезно оказать на него воздействие. И если от двух бутылок сидра, выдержанного несколько десятков лет, падали даже самые запущенные ценители спиртного, то у него они вызывали лишь легкую дезориентацию и небольшой туман в голове. Поэтому он мог спокойно и безуспешно топить свое горе на дне стакана.

Спустя час спиртное закончилось, и Хаст побрел к барной стойке за очередной порцией.

Устало опустившись на стул, он окрикнул бармена:

— Мадэры, да побольше.

Хмурый, словно туча, старый грифон молча подкатил к нему широкую кружку, наполненную темно — красной жидкостью. Хаст пододвинул сосуд к себе и глянул на мутную, дрожащую поверхность напитка, ища в нем свое отражение, искаженное маленькими волнами.

— “Напиток Героев”, значит? — угрюмо пробормотал грифон, глядя в свои зеленые глаза, отраженные в напитке. — Но я...

Опрокинув в себя половину, он опустил голову и вновь погрузился в пучину самобичевания.

Ему надоело. Все — власть, пускай и практически безграничная; сила и могущество, даже и подкрепленные тысячами жизней; возможность получить все, чего пожелаешь. На самом деле, все это имело гораздо больше отрицательных сторон, чем может казаться: власть и сила вешали на него ответственность, которая, словно удавка, день за днем все сильнее затягивала хватку вокруг него; несмотря на свой статус, то, что Хаст хотел на самом деле, он мог получить лишь такими способами — скрываясь и убегая от всех в отдаленные уголки его Империи. Это выглядело бы комично, если бы не было настолько печально — государь своей страны вынужден в тайне от остальных получать то, до чего обычным жителям — лапой подать.

Еще одной плохой новостью было то, что “отдушины” стали утрачивать свой эффект. Их частота возросла, но от этого грифону легче не стало — теперь они едва ли дотягивали до той эффективности, которой обладали несколько лет назад. Даже физические разгрузки ему уже порядком приелись — он начал видеть в них однообразие и совершенно нетипичную для этого рутину, словно они тоже стали чем — то вроде послеобеденной прогулки перед тяжелым днем работы. Это немыслимое сравнение все чаще и чаще возникало у него, стоило лишь грифону подумать об очередном “сеансе” со случайной спутницей на ночь.

Да, он все еще получал от них некоторое удовольствие и относительную трезвость и чистоту ума после, но теперь даже это омрачала одна небольшая деталь — таким образом нельзя было сбежать от прошлого и уже сделанного.

Даже самые маленькие ошибки, словно специально всплывали из его воспоминаний, стоило лишь Хасту обрести ясность разума. Они были суровым напоминанием о том, как он раз за разом нарушает данную самому себе клятву — быть лучше, чем его отец. И это очень серьезно сбивало его было наладившийся настрой на действия. Любое решение и активность нестираемыми (порой даже кровавыми) чернилами записывалось в историю Империи, что вынуждало грифона очень тщательно следить за своими действиями, и, соответственно, порождало в нем ментальное напряжение, от которого трещали даже кости.

“Прошлое всегда остается с нами” — гласило старое высказывание одного из давно умерших великих генералов Империи. И оно как нельзя лучше подходило к тому, как сейчас себя чувствовал Хаст. Слава, окружающая его, какой бы она не была, не оставит его до самого момента его “освобождения”, и лишь он в силах повернуть ее в нужное ему русло.

Но сейчас он слишком устал, чтобы действовать. Даже его маленькие, низменные радости уже не были такими плодотворными, как раньше. Ему нужен был отдых другой толики. Той, которую получить гораздо сложнее, чем кажется.

Хасту отчаянно не хватало общения. Несмотря на то, что целыми днями он был окружен множеством грифонов и пони, с которыми мог и должен был общаться в силу своего статуса, на самом деле, он не говорил и частицы того, чего хотел. Машинальные, стандартные фразы раз за разом срывались с его клюва, но они были не более, чем формальностью, выдрессированной в нем еще в детстве.

Ему хотелось обычной, душевной, не прикрытой масками пресмыкания и ложного почтения беседы: с шутками, воспоминаниями и всем тем, что обычно бывает. Грифон желал с кем — то поделится всем, что уже который год таилось на закромах его души и скребло по их стенам, терзая рассудок. И вот такое простое желание а-ля “хочу в заботы простых жителей” было для Императора ближе, чем проблемы государственной важности.

Да только вот такое элементарное намерение никак не представлялось для него возможным. Действительно, кому он мог, не тая, рассказать о всем этом? Специализированные психологи? Исключено, к ним у Хаста вообще не было доверия. Кто-то из Совета Правого Крыла? Эти заносчивые грифоны хоть и обладали нужным для управления государства талантом, но платой за это была их совершенная черствость и холод душ. Дэвут? Возможно, Хаст и считал его своим самым верным и близким соратником, но что — то ему подсказывало, что откровенничать с ним совершенно не стоит... Все же остальные — для их же блага было не знать всех тех вещей, что лежали на плечах Императора.

Вот так и получалось, что, будучи по уши в контактировании с половиной Империи, он был абсолютно одинок.

Под удивленные взгляды бывалых алкоголиков Хаст одну за другой осушал кружки с мутным, крепким пойлом, строго намереваясь напиться в этот вечер. Он молча наслаждался одиночеством, отрываясь от печальных мыслей лишь за тем, чтобы опрокинуть очередную стопку виски. Любой, кто увидел бы его сейчас, мог совершенно справедливо подумать, что это очередной сломавшийся охотник за удачей, пропивающий свои деньги.

И он практически добился желаемого, если бы его не вернул в реальность ангельский голос:

— Привет, — раздались мягкие слова. — Можно составить тебе компанию?

Хаст нахмурился и даже не поднял взгляда, чтобы ответить.

“Отлично, одна из этих приставучих проституток, ищущих надравшихся в хлам идиотов, чтобы вытянуть из них все денежки всего парой жестов и намеков, — подумал он. — Вот только тебя мне сейчас не хватало.”

— Нет, — сухо ответил грифон, продолжая лакать алкоголь.

Но вместо ожидаемой грубой реакции отверженной шлюхи, в ответ он услышал лишь легкий, детский смешок. Настолько не наигранный, что это подстегнуло в нем некоторое любопытство насчет хозяйки голоса. Интерес переборол грифона, и он наконец поднял глаза, дабы окинуть взглядом настойчивую нарушительницу его покоя.

На него смотрели два ярких янтарных глаза, которые утонченные черты подводки туши делали настолько прекрасными, что в них можно было утонуть и забыться, навсегда оставшись взирать в их бесконечную глубину. Ее милое лицо с маленьким, аккуратным клювом и выражением мягкого интереса и приветливости. Ладные, изящные черные лапы, подпирающие личико. Необычное, бордовое оперение, покрывающее ее элегантную, стройную фигуру, подчеркнутую легким, черным вечерним платьем, выдававшим слегка вздымающуюся от дыхания грудь и пару длинных крыльев за спиной. Запах, источаемый ее легким парфюмом, даже не смотря на железобетонный смрад табака и алкоголя, игриво щекотал нос грифона, опутывая его разум, словно виноградная лоза, и заставляя всецело посвящать свое внимание его носительнице.

Грифина просто ангельским взглядом смотрела на Хаста, регулярно посылая ему пару кротких улыбок. И рогатый был готов поклясться, что она — идеал его красоты. Самая очаровательная, прелестная, божественная из тех, кого он вообще когда-либо видел. Неотразимость была ее несомненным преимуществом, и грифина не боялась сделать его еще совершенней. И так бы все и было, если бы не одно “но”.

Он без труда узнал в ней одну из тех служительниц ночи, что предлагали таким как он на ночь забыться в их теплых объятьях. И теперь эта прелестная куртизанка пыталась добиться его внимания.

Спустя секунду таких размышлений Хаст понял, что тупо глазеет на нее, словно школьник, впервые увидавший студентку из летного лагеря. Недовольно распушив перья на шее, он снова опустил голову, чтобы уткнуться в кружку, но через мгновение его взгляд вновь вернулся к его телу, жадно вгрызаясь в каждый неприкрытый платьем участок.

Естественно, это не осталось без ее внимания. Издав еще один галантный смешок, она ласково осведомилась, водя по столу черным когтем:

— Я Лилиан, — осторожно сказала грифина, — а тебя как зовут?

Несмотря на то, что Хаст отчетливо ощущал, что ему становится все труднее и труднее отводить от нее взгляд, он все равно был не в том расположении духа, чтобы подыгрывать ей.

— Извини, но сегодня я не войду в твой послужной список, — угрюмо пробормотал рогатый. — Найди себе другого спутника на ночь.

Но даже такая грубая попытка грифона отшить упорную красотку оказалась безуспешной. Она вновь расплылась в невинной улыбке, заставив грифона поежиться от растущего в чувства возбуждения, которое он силой подавлял в себе.

— Хм, — Лилит задумчиво провела лапой по прическе, — а что, если мне интересен именно ты и никто другой? — она игриво улыбнулась. — Что тогда будешь делать?

— Тогда я еще раз повторюсь, — еще жестче отрезал Хаст, — что мне не интересна ни ты, ни твои услуги. Свободна.

Она вновь хихикнула, мило жмурясь.

— Вруша. Я же вижу, как ты пожираешь меня взглядом, — заметила Лилиан, специально подставляя для обзора наиболее притягательные и видимые неприкрытого платьем участки ее тела.

Желание все сильнее захлестывало Императора. С каждой секундой либидо внутри него разгоралось с новой силой, подстегивая одурманенный алкоголем разум к действию. Его лапы просто чесались прикоснуться к ее нежному оперению, но суровый, скрипящий под гнетом тяжких раздумий рассудок каждый раз останавливал эти порывы.

— Не будь букой, — сладко пела у его уха грифина, — позволь мне развеять твою тоску. И эти зеленые, шаловливые глазки сейчас наглядно подтверждают то, что тело отражает твои настоящие желания в поисках тесного, — она подмигнула, — общения. Так можешь пойдешь ко мне на встречу и скажешь свое имя?

— Мне все равно, — угрюмо ответил Хаст. — Ты ничего не знаешь.

— О нет, знаю, — томно прошептала грифина, все ближе наклоняясь в его лицу, — твое тело уже мне все само рассказало.

И в этом была доля правды. Хаст неуютно ерзал на стуле, ощущая частички ее приятного дыхания, долетающие сквозь дым до его лица. И каждый такой обрывок заводил его все сильнее, заставляя грифона тщательней обследовать сексуальную фигуру грифины. И после этого ей было достаточно всего пары невинных выстрелов глазками, чтобы сломать его неприступную защиту.

— Трик, — глухо отозвался выдуманным именем Император, безуспешно пряча взгляд.

— Ну вот, это было просто, не так ли? — хихикнув, сказала Лилит. — Может, выпьем чего нибудь?

Хаст понял намек. Он махнул бармену:

— “Черно-белого” для дамы. И один “Веном” мне.

Как он и думал, Лилит была просто непревзойденным мастером по проникновению в доверие подвыпившему грифону. Каждый взгляд, слово или “нечаянный” жест все сильнее приковывали его внимание на ней. Он молчал, слушая ее сладкие речи, направленные на то, чтобы поднять угрюмому грифону настроение и поселить в нем задор для этой ночи. И чем дольше Хаст слушал, тем сильнее падал в бездну ее очарования, утопая в янтарных глазах куртизанки. Смысл его грусти теперь был не так уж и важен, потому что он практически забыл о нем, вникая в ласковые комплименты Лилит.

Он так и не понял, как буквально через час оказался с ней в номере одной из гостиниц.

---

Хаст лежал, медленно поглаживая своей широкой лапой голову Лилит, утроившуюся у него на груди. Перебирая ее мягкое, лоснящееся в слабом свете оперение, он пытался понять, что же произошло.

Такого у него уже очень давно не было. И дело было даже не в том, что это был самый отменный, незабываемый и страстный секс в его жизни, нет. Все скрывалось там, на глубине этих янтарных глаз, задумчиво взирающих на него. Он “перепробовал” уже не один десяток представительниц этой славной профессии и хорошо знал, чего от них ожидать, но с Лилит все было как-то не так.

Хаст был одержим ей и одновременно боялся оттолкнуть грифину своей бурной страстью. Хотел не выпускать из своих лап вечность, наслаждаясь теплом ее безукоризненного тела и еле заметным биением сердца, ощущаемым на своей груди, но и страшился того, что может сломать ее, как хрупкую фарфоровую статуэтку. Желал не отрываться от ее очаровательного взгляда, без остатка погрузившись в его тихую глубину, подобную пелене нежного, окутывающего с лап до головы шелка невероятной легкости и изящества. Даже этот простой момент их задумчивой тишины казался для Хаста настолько блаженным, что его мозг отказывался вырисовывать истину того, что он скоро закончится.

Император не хотел думать об этом. Сейчас для него была лишь эта комната, кровать, и милая партнерша под его объятьем, с интересом смотрящая куда-то в дальнюю часть его души через глаза. И он не желал ничего более этого взгляда, хотя понимал, что испытывать подобное к обычной жрице любви — верх идиотизма.

Хотя, недопустимо было назвать Лилиан “обычной”. У рогатого уже давно закончились слова, чтобы описать то, насколько она была прекрасна.

Грифина слегка приподнялась, ложа голову ему на грудь так, чтобы беспрепятственно смотреть прямиком в его глаза, после чего, легко поправив покрывало, тихонько спросила:

— Ты с самого моего пробуждения задумчиво сверлишь стену взглядом. Может, расскажешь мне, почему мой герой сейчас мрачнее тучи? — водя когтем по его широкой груди, осведомилась Лили.

— Да так, — отмахнулся Хаст. — Обычные наемнические мысли.

— М-м-м, — протянула грифина, — а я вот вижу, что не совсем. После всего того, что мы натворили этой ночью, у таких как ты не остается вообще каких-либо важных вещей для рассуждения.

— Не твоего ума дела, — огрызнулся грифон. — Я тебе уже говорил, ты ничего не знаешь обо мне.

Лилит потянулась, игриво поигрывая своим хвостом по телу рогатого.

— А вот и нет, — передразнивающе ответила она, — знаю-знаю. Знаю, что этот сильный, мускулистый, красивый грифон до сих пор хмурится и пропадает в своих мыслях, а не со мной. И мне не нравиться, что что-то, что его гложет, мешает ему полностью расслабиться.

Хаст хмыкнул, закатывая глаза.

— Поделись ими со мной, — как-то по детски, совершенно невинно добавила Лили.

— Чего? — опешив, переспросил рогатый. — С чего ты решила, что мне это нужно?

— А ты попробуй, и тебе полегчает, — заботливо заверила его она, нежно проведя лапой по его лицу и шее. — Я обещаю.

Очередной томный взгляд накрыл разум грифона, круша в пух и прах неприступность его решений.

— Тебе действительно хочется слушать россказни наемника? — неуверенно спросил он.

— Угу, — опять же, очень простодушно ответила Лилит. — Моя мама постоянно мне так помогала, просто слушая то, что у меня на душе.

Внутри Хаста началась борьба. Часть его разума, озлобленная на весь мир и, прежде всего, на него самого, рыча требовала послать эту шлюху куда подальше и велеть ей заткнутся и не лезть к нему в душу, приводя весьма весомые аргументы. Действительно, что она-то может знать, живя у Дискорда за пазухой, о той ноше, что приходится ему нести? К тому же, рассказывать все он не мог — конспирация как-никак.

Но другая его часть — тот самый одинокий, живущий в золотой клетке грифон, сказал всего лишь одну фразу, чтобы перевесить Хаста на свою сторону: “Она первая, кому не безразлично то, что тебя отягощает”.

Немного поразмыслив над тем, как преподать ей свою жизнь в виде своей фиктивной маскировки наемником, Хаст заложил лапы за голову и заговорил:

— Хорошо. Только учти, моя жизнь — это как пасть мантикоры: огромная, отвратительная, и тебе не захочется знакомится с ней лично, — хмуро сказал грифон, на что Лилит лишь в очередной раз невинно улыбнулась, не желая отступать от своей просьбы. — И в ней гораздо больше вещей, которые не дают мне спать по ночам, чем может казаться...

---

Иногда мир не перестает удивлять, раз за разом показывая, какими же бездумными идиотами порой могут быть даже сливки общества.

Хаст был в полнейшей прострации, узнав, в какую переделку попала именитая семья Льерн, о которой знали все, кто жил в центре Империи. Мистер и Миссис Льерны были старыми друзьями Императора, с которыми он познакомился, будучи еще только предполагаемым наследником трона. Рогатый находился в достаточно доверительных отношениях с этой активной парой военных комиссаров, которые были совершенно не против скрасить серые будни молодого наследника прогулками, пикниками и путешествиями по Империи. И было неудивительно, что он решил лично оказать им помощь в том гибельном положении, в котором они оказались.

Нельзя было сказать, что Пит Льерн был легкомысленным и беспечным, но то, во что он решился втянуть свою семью в один из прохладных осенних дней, однозначно не было лучшей идеей. Комиссар решил показать им одну из окружных тюрем, в которых как раз должен был проводить регулярный обход для наведения порядка и поддержания духа охранников и солдат. И когда грифон вместе со своей женой и еще совсем маленькой дочкой был в одном из блоков внушительной тюрьмы, поднялся бунт. Настолько зверский и стремительный, что охрана не успела что-либо кардинально предпринять, чтобы оттеснить назад стремительный поток нарушителей, и вскоре вся семья Льернов была заблокирована в том самом блоке.

Но с ними был ни абы кто, а сам Комиссар Льерн. И солдаты, воспрянув духом, стали яростно огрызаться на неорганизованные атаки заключенных, заставляя замедлить их свой прорыв. И очень скоро кое-кто из заключенных смекнул, что именно комиссар и станет их билетом на свободу.

Солдаты, охранявшие Пита, не успели среагировать, пав под молниеносной атакой небольшой группки грифонов, отделившейся от основной массы. К удивлению комиссара, с саблей на перевес кинувшегося защищать свою семью, они не были тем неотесанным быдлом, которым до отказа была набита тюрьма, но все же, закаленный в бою, он смело раз за разом отражал их выпады, все дальше и дальше отгоняя от себя.

Но боевой задор и желание защитить своих родных и стали причиной того, что через минуту комиссар зачехлил свое оружие и упал на колени перед бандой заключенных, обещая сделать любую вещь, о которой они попросят.

Воспользовавшись отвлеченностью Пита, их главарь захватил в заложники его маленькую дочь и, приставив к ее маленькой шейке свою отвратительную, когтистую лапу, намекнул грифону, что если тот не отзовет солдат и не сложит оружие, то он окрасит стены тюрьмы кровью этой девочки.

И комиссар подчинился. Ему ничего не осталось, как позволить этим ублюдкам свободно покинуть тюрьму, загребая с собой оружие охраны и всех заключенных. Но надежды Льерна были тщетны — даже покинув стены каталажки, они не отпустили его чадо и, под гневные обещания грифона убить каждого из них самой мучительной смертью, скрылись в близлежащем лесу.

В обычной ситуации Хаст бы просто послал войска разбираться с кучей сбежавших зеков, но были два обстоятельства, которые вынудили его поднять свою задницу с трона и сделать все лично. Первое — это уважение и некоторая симпатия к Льернам, которые убивались горем в переживаниях за жизнь их дочери. И второе — те, кто догадались ее схватить, не были обычными ворами или рецидивистами, о которых можно было особо не задумываться.

Поэтому, взяв с собой новый, только что сформированный отряд Императорской Гвардии, он выдвинулся в одну из деревушек, рядом с которой, по информации разведки, и могла скрываться та самая банда. Прибыв туда, его встретил эскорт комиссара и он сам, ведя под лапу свою жену, на которой не было лица от ужаса и горя. Едва Пит обменялся с Хастом приветствием и парой фраз о ситуации, как миссис Льерн, отпрянув от своего супруга, упала в ноги рогатому, принявшись умолять того вернуть ей дочь и покарать этих сволочей.

— Умоляю, верните мне мою девочку! — рыдала грифина, обхватив Хаста обеими лапами и глядя в его глаза безумным, потерянным взглядом. — Она не переживет и часа с этими дикарями! Моя маленькая, ранимая Флоппи... Прошу, молю, мой Император, спаси ее!

Ее муж был более сдержан, но даже через маску самообладания Император видел, как часто подергиваются мышцы на его лице, выдавая нервный накал. Его взгляд был тяжел и сер, словно свинец, а лапы очень часто поправляли фуражку на голове, повинуясь, видимо, какому-то заклинившему привычному жесту. Комиссар буквально оторвал свою супругу от государя, позволяя ей зарыться в его толстой шинели и рыдать, в полголоса продолжая повторять свое истеричное требование.

От вида несчастного грифона внутри Хаста все сжалось и засвербило. Единственное, что мог сделать комиссар — разослать по всей окрестной площади небольшие группки солдат на поиски, но и тех едва хватало — леса были огромными, а других заключенных, стремительно разбегающихся по всей их площади, тоже было не мало. К тому же, успело без вести пропасть несколько десятков гражданских, и теперь деревни и городки настоятельно требовали своей защиты, что еще больше уменьшали количество свободных воинов.

Вот и получалось, что он действительно был их последней надеждой.

Поправив высокий воротник, выглядывающий из под брони, Хаст окинул взглядом деревушку. Все ее жители, сбившись в толпу, наблюдали за троицей, ища в их действиях хоть небольшой знак на то, что они будут в безопасности от полчища зеков, свободно разгуливающих неподалеку. Видя это, у рогатого просто не оставалось выбора в том, что он должен сказать в следующую секунду.

— Обещаю, я найду вашу дочь, — сказал он настолько сурово, насколько смог, устремив взгляд на двух грифонов перед ним, — пусть даже придется выкорчевать каждое дерево этих лесов и заглянуть в самый темный угол. Я обязательно верну вам ее в целости и сохранности, а эти мерзавцы до конца своих коротких жизней будут жалеть о том, что они сделали.

Хаст со звоном постучал закованной в металл лапой по нагрудной броне.

— Клянусь словом Императора.

---

Хаст стоял, намертво сжимая в лапах свой верный винчестер. От напряжения на его висках проступили вены, а лапы скрежетали гнущимися под его хваткой пластинками перчаток. В его сторону смотрело восемь взведенных ружей, чьи хозяева, нервно хихикая, медленно расходились, пропуская вперед красного грифона, задумчиво прокручивающего в руках изогнутый, словно коготь, нож.

— Так, так, — довольно сказал он, — неужто сам Император Хаст пожаловал к нам? Ну что ж, — грифон указал лапой в толпу, — милости прошу к нашему шалашу!

Лес оказался действительно огромным. Как бы гвардейцы не старались побыстрее его облететь, он упорно не кончался, устремляясь за горизонт и теряясь в нем сплошным зеленым слоем листвы. И рано или поздно всему отряду пришлось рассредоточиться, оставив Хаста всего с четырьмя охранниками. И вот, когда он в сопровождении четырех силуэтов, закованных в золотистые доспехи, прочесывал очередной участок леса, его внимание привлекла небольшая поляна с нагромождением камней на высоком холме.

Подав им знак продолжать поиски, он отделился и спикировал вниз. Камни и холм, как оказалось, были не сумбурным нагромождением, а самым настоящим гротом, чей вход, словно разинутая пасть, открывал вид на тьму пещер, уходящих глубоко под землю. Поляну окружал глухой забор из деревьев, и поэтому с земли его увидеть было крайне трудно, а грот, судя по всему, был достаточно велик, чтобы скрыть в себе внушительное количество грифонов. Идеальное место, чтобы спрятаться от ненужного тебе внимания.

Именно такие мысли и пришли Императору в голову, стоило лишь ему завидеть эту полянку. Он бы не стал спускаться сюда один, если бы не твердая уверенность в том, что он не найдет здесь ничего, как не нашел и в радиусе десятка километров от этого места. Поэтому он собирался быстро окинуть взглядом вход грота на предмет свежих следов или какой-либо деятельности, да вернуться к гвардейцам, продолжив свою миссию.

Если бы Хаст знал, что ждет его в гроте, он бы привел с собой целое войско.

Как только грифон подошел к природному укрытию, грот отрыгнул из себя несколько силуэтов, злобно звеневших щелчками взводящихся затворов. Восьмерка грифонов, облаченных в тюремную форму с натянутыми поверх кусками доспехов, стремительно высыпались на поляну перед рогатым, окружая его. Зеки с совершенно не типичной для них тактикой быстро заняли позиции и вскинули ружья в сторону Хаста.

Но рогатый тоже был не лыком шит, и за те секунды, что перегруппировывались беглецы, сумел достать “Воскресшего”, рывком рычага вогнать патрон в ствол и выцелить из окружения того, которому были наибольшие шансы попасть в голову. Теперь и он, и те грифоны были готовы обменяться залпом из своих ружей, подняв на уши весь лес.

Но что-то грифоны не торопились превратить Хаста в кровавое решето, хотя имели огромные шансы порешить Императора и не понести потерь со своих сторон. Они лишь идиотски улыбались, осознавая свое превосходство над самим повелителем Империи, который был на волоске от смерти, отделяемый от встречи с предками лишь их странным ожиданием. Грифон нервно водил стволом по их головам, сжимая курок на грани от того, чтобы выстрелить, и один из заключенных, заметя это, совершенно неожиданно опустил ружье, приложил лапу к клюву и тихонько шикнул, как бы призывая рогатого не делать глупостей.

И только когда через минуту появился их главарь, приведя с собой еще пол-дюжины сообщников, Хаст понял, почему они себя так вели.

“Зодиак, — имя пронеслось у Императора в голове, вытягивая за собой информацию из воспоминаний, — почему ОН оказался в обычной тюрьме?”

Этот грифон и его банда, “Шкуродеры”, были очень широко известны всем жителям Империи. Они заслужили настолько отвратительную и оглушительную славу, что их поимки стали требовать даже Эквестрийские послы, обеспокоенные тем, что эти грифоны однажды могут захотеть разнообразия в их нездоровых увлечениях.

Даже если соединить лексикон грифонов, зебр, пони, экзотические языки Псов, драконов и древние забытые наречия, все равно не хватит слов, чтобы достаточно описать все те отвратительные подвиги, что совершил Зодиак. В отличии от любых других наемников, он брался даже за самую грязную, жуткую работу, которую только могли предложить. Он не разбирался, кем будет его следующая цель, хотя для каждой из них выбирал свой подход, порой настолько изысканный в своей извращенности, что у тех, кому было суждено увидеть его результат, сводило зубы и оставалась пара-тройка незабываемых впечатлений для ночных кошмаров.

Его ужасающая, больная аура очень быстро собрала вокруг него сборище таких же сдвинутых на насилии и садизме грифонов, как и он. Они не миловали никого из своих жертв — ни женщин, ни детей. Шкуродеры насиловали их, зверски убивали и снимали с них кожу, украшая своих экстравагантные костюмы освежеванными лицами и кусками плоти. Это монстры ради развлечения жгли целые деревни, а потом жарили зефир на тлеющих трупах. К слову, среди них точно были и каннибалы, педофилы, фетишисты и другие поехавшие личности, стремящиеся реализовать плоды своей ущербной фантазии. И все вместе, они, словно послушное стадо фанатиков, шли за своим лидером, который не видел ничего плохо в том, чтобы позволить своим парням развлекаться так, как им хотелось.

И даже при всем при этом, Зодиак не был идиотом. Именно его неординарный разум не раз вытаскивал его банду из такой задницы, в которой, казалось, не было выхода. Его безумные авантюры каждый раз срабатывали, беря противников “на слабо” или выводя их из равновесия тем ужасом, который демонстрировал им красный маньяк. Он постоянно уходил, пусть и не сухим, а заляпанным кровью своих и чужих, безнаказанным, разнося в щепки любое препятствие на только ведомом его искаженному рассудку пути из трупов. После него не оставалось ни свидетелей, ни заложников, ни живых. Безумие на грани с фантастической гениальностью превратили его в один из ужасов Империи, о котором слагали истории и небылицы.

Но при этом которого никто не смел упомянуть вслух, ведь кто его знал, может он прямо сейчас стоял за спиной говорящего?

Хаст прекрасно знал о нем из регулярных докладов Девута, который, совершенно не реагируя на то, что читает, будничным тоном рассказывал о очередном кровавом массакре, который устроил Зодиак с Шкуродерами. И сейчас рогатый совершенно не понимал, что тот может делать в обычной тюрьме, да еще и со всей своей свитой. Ежели его поймали, то почему не сообщили об этом в Скайклав и не направили в места заключения подходящего для них режима? Держать этот взвод психов в обычных камерах было самой большой глупостью, и неважно, насколько хорошо была подготовлена охрана, преступный гений Зодиака все равно бы вытащил их оттуда, по пути забрав с собой как можно больше жизней. Видимо, теперь Хасту предстоял серьезный разговор с Питом и другими начальниками тюрьмы.

Если, конечно, он выберется отсюда живым.

— Ребята, что ж вы так нелестно к нашему государю, — сетующе добавил Зодиак, — будьте же вы грифонами, в конце концов. Император Хаст, может, чаю?

Хаст лишь сплюнул в ответ, повел плечами и плотнее припал к винчестеру.

— Ну на нет и суда нет, — немного огорченно добавил грифон. Он подошел ближе к рогатому и принялся вычищать ножом грязь из под когтей. — За чем пожаловали?

— Хватит фамильярничать, — оборвал его Хаст. — Ты и твои дружки давно заслужили себе по несколько сотен смертных приговоров, Зодиак. И сейчас ты добавил к ним еще парочку, сбежав из тюрьмы.

— Оу, так вы вот за чем, — отрешенно ответил красный рецидивист. — Мда, да там и заслуживать не за что. Достаточно было сказать этим идиотам, покорно сидящим в своих клетках, что охрана сплошные хлюпики, которые не выдержат любого мало-мальски отклоняющегося от нормальных рамок поведения и с радостью откроют выход в камере, да дать особо ярым пару заточек, и вуаля — можно вдыхать свободу полной грудью. Пара моих ребят демонстративно распороли себе животы, и охрана сдалась, забыв о безопасности и кинувшись спасать заключенных. Кретины, что сказать.

— Ты еще большая мразь, чем о тебе говорят, — с отвращением добавил рогатый. — Не медли, пусть твои пешки уже выстрелят в меня, чтобы я смог спокойно прошить тебе и им головы.

Красный, услышав это, коротко захохотал, а за ним в истерическом хихикании разразились его Шкуродеры.

— Не будем торопить события, Император, — сказал Зодиак. — Ежели тут начнется стрельба, то ваши цепные псы не помедлят слететься, как вороны на падаль.

— Ты очень удачно описал себя, Зодиак, — отметил Хаст. — Вонь такой гнили, как ты, мои солдаты заметят за километры.

— Хм, неловко получилось, простите, ребят, — он кинул виноватый взгляд в толпу своих сообщников, но те лишь кивнули в ответ. — Без сомнения, так и будет, но у меня есть кое-кто, кто заставит ваших воинов дважды подумать, перед тем, как броситься спасать вас.

От одного слова “кое-кого” у Хаста дико зачесались рога. И через секунду его самые страшные предположения подтвердились.

Зодиак похлопал лапами, и из толпы грифонов за его спинов вытолкнули маленького птенца, которую красный псих заботливо взял под крыло, сел на землю и посадил на колени. Девочка выглядела слегка запуганной, но на ней не было ни одной царапины или синяка. Она послушно сидела, коротко глядя то на Хаста, то на Зодиака.

В этот момент Император заметил, как четверка грифонов, увидевших малышку, отвратительно облизнулись, таращась на ее детское тело. Внутри грифона вспыхнуло пламя ярости, и он приложил воистину титанические усилия, чтобы не дать когтю сильнее надавить на курок и разнести в клочья головы этих сраных извращенцев.

— Поздоровайся с дядей, — дружелюбно сказал Зодиак.

— З-здравствуйте, — сдавленно пробормотала девочка, зашугано поднимая свою голову в попытке посмотреть Хасту в глаза.

— Отпусти девочку, — гневно процедил рогатый, звучно щелкнув рычагом винчестера. — Немедленно.

— Эх, — красный глубоко вздохнул и покачал головой, — никак не могу. Понимаете, именно это прекрасное создание — наш маленький, милый ключик к полной свободе от преследования — он погладил девчушку по голове, от чего там съежилась. — Ровно такой же, как и от ворот той хиленькой тюрьмы. Стоит мне проявить жесть доброй воли, и меня начинят свинцом, как это это делает заботливый пекарь со своими пирожками с ягодами.

Зодиак повел изогнутым клинком, поднеся его на опасную близость к шее заложницы.

— Будет очень некрасиво, если вы будете неаккуратны и дадите нам повод задуматься над тем, чтобы пойти на крайние меры, — как бы невзначай добавил псих.

— Ты не уйдешь отсюда живым, — зло пообещал Император. — Пусть я умру, но дам время моим солдатам дойти сюда, чтобы спасти ее.

— Даже так? — немного удивленно спросил красный. — Вы, государь целой Империи и ее надежда и опора, готовы отдать жизнь ради безопасности одной маленькой девочки?

— Без сомнений, — ответил Хаст.

По лицу красного грифона пробежала тысяча эмоций, прежде чем остановиться на мине дикого, щенячьего восторга.

— Просто прекрасно! — хлопая, сказал он, однако, в следующую секунду его лицо помрачнело, и грифон с траурным выражением помахал толпе, после чего она разошлась, открывая путь к гроту. — Тогда, вы просто не оставляете нам выбора, ваше высочество. Надеюсь, вы знаете о том, что вместе с нашем побегом из деревушек пропало несколько жителей, да?

Император нервно дернул крыльями.

— И?

— Наши товарищи по несчастью с радостью пригнали нам это стадо беззаботных обывателей, — размахивая лапами, сказал красноперый. — И сейчас, в этой пещере находится более пятидесяти заложников, и все они — сплошь женщины и дети. Мне стоило больших усилий, чтобы утихомирить моих ребят перед соблазном развлечься с целой толпой беспомощных, слабых самок и их отпрысков, да. Но они же должны были дождаться вас! Как вам такой расклад?

— Бессмысленно, — сухо добавил Хаст. — Ты запер их в безопасности от самого себя.

В следующее мгновение из глубины грота раздался утробный, глухой рев, от которого земля под его лапами задрожала, а из пещеры, спасаясь бегством, вылетела небольшая стайка летучих мышей. Рогатый с удивлением посмотрел в ее черное нутро, пытаясь высмотреть источник звука.

— Неужели? — скептично добавил Зодиак, — Ну да, в безопасности. Пятьдесят с лишним жителей, среди которых только женщины и дети, и одна очень злая, голодная, огромная мантикора, явно не довольная тем, что ее разбудили, в полной безопасности, там, глубоко в пещере. Я думаю, она будет весьма не прочь поиграть с парой-тройкой своих гостей.

— Ты монстр, — холодно, словно буран, отозвался Хаст.

— Не, — отмахнулся психопат. — Монстр — там внизу, в гроте. А я здесь, собираюсь чинно, мирно уйти восвояси от целой армии, прочесывающей лес. Хотя, вы, конечно, можете попытаться сделать то, что хотели, — протянул он, — постреляться тут с нами, помочь этой девчушке, быть героем и бла-бла-бла...

Из грота прокатился ее один раскат рева, еще более пронзительный, чем раньше. Но теперь за ним пришел еще и хор отчаянных воплей и вскриков остальных заложников.

— Кушать подано! — смеясь, добавил Зодиак, — Похоже, она почуяла непрошеных гостей. Думаю, пока мы тут болтаем, мантикора найдет себе пару сочных закусок, так что можно не торопиться.

Броня на рогатом грифоне в очередной раз заскрипела, отражая напряжение его мышц. Его взгляд судорожно бродил по безумным лицам Шкуродеров и их ненормального лидера, заботливо держащего на коленях маленькую девочку. Она исподтишка поглядывала на Хаста, словно желая от него что-то услышать, но каждый раз прятала взгляд, стоило Зодиаку повернуть к ней свою голову.

— Ну так что? — торжествующе вскидывая лапы, спросил красноперый. — Что же выберет наш Император? Позволит нам спокойно уйти, или же кинет вызов судьбе, попытаясь дать надежду этой милой леди, оставив на произвол судьбы своих подданных?

Он поднялся, взял девочку под лапу, прикрыл ее крылом, и взглядом, полным ехидного злорадства и безрассудства, посмотрел на Хаста.

— Вам решать, ваше высочество.

Грифоны вновь вскинули ружья, целясь в Императора. Вооруженная толпа отошла, оставляя путь к гроту открытым и постепенно отстраняясь к краю поляны, пока их главарь не подал им знак остановиться. Теперь на отрытом пространстве остался Хаст, неистово сжимающий в лапах “Воскресшего”, Зодиак, заботливо прикрывающий маленькую Флоппи, и полная пещера мирных жителей, запертых там вместе с яростным зверем, который собирался их сожрать.

Вот теперь время окончательно обратилось против рогатого грифона, заставляя дорожить каждой секундой, потраченной на раздумья. Он судорожно пытался сообразить, что же ему делать.

Выбор стоял непростой. Конечно, его первоочередной задачей было спасение Флоппи, чьей матери он дал обещание вернуть ее в целости и сохранности. Да и просто нельзя было оставлять ее больше ни на минуту среди этого сборища грязных извращенцев, только и думающих о том, как быстрее дорваться до ее юного тела.

Но там, в глубине каменного лабиринта были такие же дети, вместе с их матерями, тщетно пытающимися защитить их от озлобленной мантикоры. Будь среди них хотя бы пятеро взрослых мужчин, он бы не стал беспокоиться, но, как сказал Зодиак, их они отсеивали специально для того, чтобы те не могли дать отпор разбуженному чудовищу. И даже если среди пленниц найдутся те, кто захочет во что бы то не стало защитить своих чад, что они смогут противопоставить разъяренному монстру, вдвое их выше и в десятки раз сильнее?

Хаст был загнан в угол. Жизнь полусотни невинных душ и судьба одной очень важной девочки были целиком и полностью в его лапах, но ни одно из решений, которые он мог принять, не было правильным. Кто-то из них должен пострадать, чем-то придется пожертвовать ради того, чтобы другие могли жить. И время не терпело промедления, с каждой секундой все настойчивей требуя от Императора решения в выборе одного из зол.

И он сделал свой выбор. Рассудок грифона орал, матерился и обещал даровать ему мучительные годы бессонницы за то, что он собирался сделать, но неприступный дух Императора, ответственного за жизнь своих подданных, быстро заткнул истеричную пробоину.

— Проваливай отсюда, — сдавленно проговорил Хаст, опуская винчестер, — но не думай, что я не вернусь за тобой, и когда этот день настанет, я гарантирую, ты умрешь самой медленной, отвратительной и мучительной смертью, которой только можно сдохнуть.

— Вы слышали его, ребята? — радостно сказал Зодиак, и толпа грифонов возликовала. — Поднимаем задницы и не будем мешать нашему государю заниматься его прямыми обязанностями. Пойдем, Флоппи, у нас с тобой впереди еще куча приключений, — он похлопал девочку по ее крохотному плечу и, схватив за лапу, поволок за собой к группе сообщников.

Флоппи обернулась, с непонятной смесью надежды и огорчения смотря на Хаста, который, едва заметив ее внимание, опустил взгляд в землю и скривился, все сильнее стискивая клюв.

— Не бойся, — мертвым тоном пробормотал ей он, — я обязательно вернусь за тобой. Только верь и не бойся.

Зодиак одернул ее, и толпа поднялась чуть ниже верхушек деревьев, чтобы не казаться слишком заметными.

Красноперый бодро помахал Хасту, напоследок прокричав:

— И да, вам лучше не преследовать нас, а то я что-то в последнее время нервный, чуть почую чужие взгляды на свою спину, тут же за нож хватаюсь, — грифон провел лапой по изогнутому клинку на поясе. — Нехорошо будет, если кто-то мне под лапу подвернется в этот момент...

— УБИРАЙСЯ! — рявкнул Хаст, неистово фыркнув носом.

— Тогда долгой жизни Императору! — торжественно продекламировал Зодиак и, поддерживая маленькую грифину, скрылся в густой листве.

Хасту хотелось завыть во всю глотку от глубокого, противного ощущения того, что он только что обрек невинную девочку на ужасную судьбу. Приложи он еще чуть-чуть своей гневной силы, и рукоять винчестера лопнула бы под его сжатыми до побеления лапами. Огромная тяга развернуться и порешать этого чертова ублюдка была самым большим соблазном, но очередная волна криков из грота стала напоминанием о том, ради чего он пошел на такую жертву. И еще о том, на чем он выместит свою ярость.

И решительность вернулась к нему весьма вовремя. Как только он оказался внутри грота, его встретил взгляд более полусотни глаз, страх в которых быстро сменился слабым огоньком надежды, стоило заложницам понять, кто пришел им на помощь.

Однако, на огромную мантикору, стоящую всего десятке метров от входа, его появление не произвело никакого эффекта. Внушительный монстр уверенно шагал в сторону кучи грифин, в страхе забившихся в самый дальний угол помещения, скаля свои желтые клыки и размахивая увесистым скорпионьим хвостом, увенчанным большим жалом.

Дальше Хаст позволил действовать лишь своим рефлексам и кипящей злобе в его сердце. Верный “Воскресший” за секунды превратил хвост мантикоры в кровавое тряпье, а когда та, обезумев от боли, кинулась в сторону угрозы, то же самое сделал с ее широкой мордой, начинив глаза, череп и глотку кусками свинца. Каким бы стойким и живучим не был монстр, очень скоро доза инородного элемента превысила допустимую для жизни норму, и зверь рухнул, сотрясая стены и потолок.

— Все закончилось, — запыхаясь и судорожно запихивая патроны в винчестер, пробубнил рогатый, — вы в безопасности.

---

Как только Хаст вернулся с целой толпой жителей у себя на хвосте, народ возликовал, приветствуя своего Императора. Многие были несказанно рады увидеть своих жен и детей в добром здравии, и над деревушкой, где их встретили, прокатилась волна триумфа и вознесенных речей в сторону рогатого грифона, отрешенно взирающего куда-то сквозь толпу.

Солдаты знали свое дело и, перегруппировавшись, большинство из них улетело вылавливать остатки заключенных, а остальные столпились вокруг гвардейцев, окруживших Императора, стараясь выцепить чуть-чуть информации, чтобы понять, где можно продолжать разнюхивать обстановку. Но Хаст лишь угрюмо молчал, почему-то не позволяя своим воинам устремиться на поиски малышки, которую похитили у комиссара.

Когда Пит, наконец вернувшись из развороченной тюрьмы, с надеждой посмотрел на своего могущественного друга, тот лишь отвел взгляд и неуверенно потер лапы, прежде чем заговорить:

— Я сделал все, что мог, — настолько безразлично сказал Хаст, насколько позволяло ему его напряженное состояние, — Зодиак прикрывал ей каждый свой шаг. И у него был запасной план, если бы я решился действовать.

— Ты поклялся... — тихо прошептал комиссар, нервно поправляя фуражку.

— На кону была безопасность твоей дочери, — чуть повысив голос, отозвался рогатый, — Он мог сделать с ней что угодно, лишь бы вынудить меня сложить оружие.

— Например? — еще тише спросил Пит, не выпуская головной убор из лап.

— Например, выколоть ей глаза или отрезать язык. У этого психопата в запасе сотни трюков, чтобы заставить тебя делать то, что он хочет, — сурово отрезал Хаст.

— И вместо того, чтобы попытаться вырвать ее из лап Зодиака, ты просто отпустил его?! — сорвавшись, завопил коммисар. — Да как ты мог позволить ему уйти вместе с моей дочерью?

— Я забочусь о всей Империи, — сухо заметил рогатый. — И помимо Флоппи, была еще целая пещера невинных женщин и детей, запертых наедине с монстром. У меня не оставалось времени на размышления.

— Да имел я их ВСЕХ! — взревел Пит. — Ты отдал мою девочку в лапы маньяку, аналитик хренов! Ты хоть представляешь, что они с ней могут сделать?

— Намного лучше, чем это делаешь ты, сажая банду психопатов в обычную тюрьму, Пит. — резонно отметил Хаст.

Напряжение между ними переросло свою грань, и комиссар выхватил саблю, направив ее на стоящего перед ним Императора. В ту же секунду гвардейцы вокруг вскинули свои ружья, наведя стволы на голову со смешной фуражкой, а солдаты, опешив, неуверенно переглядывались, решая, что же им делать и какую сторону защищать.

Хаст лишь безэмоционально хмыкнул и, вытянув лапу, звонко щелкнул по острию сабли.

— Не делай глупостей, Пит. Если бы была бы возможность, хоть крохотная, я бы спас Флоппи. Но мой долг обязывает меня не подчинятся личному эгоизму и отдавать кому-то из моих подданных высший приоритет.

— Катитесь к чертям, ты и твой долг, — зашипел комиссар, дрожащей лапой удерживая оружие. — Ты нарушил данное тобой слово, Хаст.

— Нет, — решительно сказал Император, и подарил ему настолько тяжелый и угрюмый взгляд, от которого Пит нерешительно затрясся и, покачиваясь, вернул саблю в ножны. — Я сделал то, что велят мне мои обязанности — я защитил столько много жителей, сколько мог. И лишь ты позволяешь себе здесь отдавать предпочтение в выборе. Я же сделать этого не могу. Ты должен меня понять.

— Не хочу... — глотая звуки промямлил грифон, крошечными шажками отступая назад, — и не собираюсь... Ты бессердечный, черствый сукин сын, которому плевать на то, что он — единственный, на кого могут надеяться окружающие его грифоны. Я не хочу больше тебя видеть...

Едва он развернулся и побрел прочь, гвардейцы передернули затворы в ожидании приказа покарать безумца, небрежно оскорбившего самого Императора. Но тот лишь покачал головой и знаком указал им опустить оружие, чем вызвал бурю удивления, хотя на каменных лицах грифонов это никак не отразилось.

— Он слишком хорошо служил этой стране. Дадим ему время одуматься, — изрек Хаст.

К сожалению, он этого не сделал. Через сутки Пит подал прошение об отставке, и его тут же удовлетворили, переместив комиссара в запас.

Оставив основные указания солдатам и местным регуляторам, Император вернулся домой, надеясь, что реорганизованные силы, которые он направил из Скайклава на поиски Флоппи, очень скоро вернуться с вестью о ее находке. Ведь больше он ничего не мог сделать. Его страна нуждалась в нем точно так же, как те грифины, запертые в пещере с мантикорой.

Но смущенное молчание солдат, раз за разом возвращающихся из очередного безрезультатного рейда, рано или поздно похоронит в нем эту надежду.

---

— Вот, что значит моя жизнь, — закончил Хаст свою короткую, грустную проповедь. — Довольна?

Разумеется, в эту печальную историю ему пришлось внести некоторые коррективы, чтобы не раскрыть свой истинный статус, но в целом ее смысл остался таким же тяжелым и серым. Рогатому было неприятно вспоминать каждую её деталь, но и держать в себе их он более не мог. Как и обещал ему его рассудок, образ этой девчушки раз за разом возвращался к нему в кошмарах, вместе с Зодиаком и его оравой припадочных маньяков, а в последнее время — особенно ярко и часто.

Грифон лежал все в той же позе, заведя лапы за голову и задумчиво глядя в потолок. Он был немного зол на себя за то, что бездумно проболтался о жутких, но никому не интересных вещах. И немного на Лилит, за то, что та вынудила его вытаскивать по ниточке столь неприятные воспоминания. Но слово — не параспрайт, и сказанного он не вернет, поэтому Хаст опустил голову, чтобы посмотреть на реакцию своей любопытной собеседницы.

Грифина лежала на другом конце кровати, легонько приподнявшись на одну лапу. На протяжении всего рассказа она внимательно слушала, не позволяя своему взгляду двинуться ни на миллиметр от его глаз, завороженно наблюдая за каждым жестом, ужимкой или непреднамеренной жестикуляцией грифона. Лили не произнесла ни слова, ни сделала ни замечания, пока ее “клиент” не закончил свою маленькую исповедь.

И лишь когда Хаст замолчал, недовольно глядя на нее, она ожила, молча приблизилась и обняла его, заключая в самые нежные объятия своих черных лап. Рогатый не знал, что делать в ответ на такой внезапный, теплый жест, но тело само решило за него, заставив его поступить так же, крепко прижав ее к своей груди.

— Не вини себя, — тихо сказала Лилит ему на ухо, заботливо поглаживая грифона по шее и плечам. — Ты очень многое отдал, чтобы сделать то, что посчитал нужным. И я уверена, не было выбора лучше, чем сделал ты.

— Если бы это было правдой, — отозвался Хаст, водя когтями по мышцам на ее крыльях, — то я бы давно забыл об этом. Но почему-то каждый раз, когда мне не удается выполнить данное мне задание, я вспоминаю Флоппи и ее отца... Я сотворил зло собственными лапами, я нарушил данное собой слово и отвернулся от последствий. И именно это не дает мне покоя.

Грифина отстранилась и, тихо оседлав нижнюю часть торса грифона, взяла его лапой за подбородок и подвела его взгляд прямо к своим янтарным очам. Рогатый вновь окунулся в них, пропадая в словах, что она хотела до него донести:

— Нет, — Лили горестно покачала головой, но, несмотря на природу этого жеста, в ее глазах сияли понимание и теплая, словно горячий шоколад с зефиром холодным зимним вечером, материнская забота и любовь, непонятно как возникшая в данной ситуации, — зло существовало еще до того, как тебя вынудили сделать выбор. Там изначально не было хорошей концовки, в независимости от того, ты бы обнаружил их, или кто-то другой.

Грифон было отвел голову, но тут же был возвращен в исходное положение легким, но настойчивым напором грифины.

— Подумай, всех нельзя было спасти, — слегка умоляюще сказала она, пытаясь дозваться до глубины его души, — кто-то должен был пожертвовать собой ради других. Я понимаю, что тебе очень непросто отвернуться от этого, но пойми — ты сделал все, что мог. И сделал это настолько правильно, насколько это было возможно. Ты — их кумир и идол.

— Чей? — слегка измученно спросил Хаст, не отрывая от нее взгляда.

— Этих женщин и их детей, которых ты спас в тот день, — напомнила Лилит. — Ты никогда не думал, насколько они благодарны тебе за то, что ты подарил им вторую жизнь? Что их родственники и семьи, которые со страхом ожидали худшего, обнаружили своих любимых целыми и невредимыми? Что в тот день ты спас столько судеб, мечтаний, радостей, любви, приключений и прочих деталей их жизней, что они обязательно будут помнить о храбром, мужественном грифоне, который однажды не побоялся бросить вызов целой толпе других наемников лишь ради того, что посчитал, что так правильно?

Хаст слегка обомлел, вдумываясь в ее слова. Раньше он понимал под своим решением лишь машинальный долг и логику, но после этих вразумляющих доводов Лилит ему вспомнились лица грифин, которых он привел с собой в деревню. Слезы радости, безграничная забота, страх потерять то, что любишь больше всего. И благодарность, чрезмерная благодарность и вера в Императора, который пришел к ним на помощь в трудный час.

Он не бросил их умирать, не промедлил, взвешивая все “за” и “против” и не колебался, принимая решения. Откинув все сомнения, рогатый сделал свой выбор. И таким образом он не нарушил гораздо более важную и крупную клятву в его жизни — всегда служить и защищать свой народ.

И в первые в его сердце потеплело от ощущения того, что жители его Империи по-настоящему восхваляют своего Императора и что он оправдывает их надежды.

Выйдя из секундного ступора, он посмотрел на Лилиан. Грифина, с волнением вглядываясь в его зеленые зеркала души, осторожно ожидала его реакции, стараясь как можно деликатней преподнести ему истину.

— В этом нет твоей вины, Трик, — робко сказала она, и от обращения на “ты” у Хаста пробежала легкая эйфорическая волна мурашек по спине. — Просто ты запутался, вот и все. Ты больше, чем просто наемник. У тебя самая светлая, чистая душа из тех, кого я встречала, — она провела лапой по его щеке, — и она такой и останется, тебе лишь нужно отбросить все сомнения.

Грифон положил свою лапу поверх ее, ощущая тепло и бархат нежной кожи.

— Ты правда так считаешь?

— Поверь мне, мой герой, — мягко улыбнувшись, сказала Лилиан, осознавая свою победу, — нет такой причины, которая сможет убедить меня в обратном.

Она тихо сползла, вновь улегшись на него и обхватив его торс лапами. Спустя минуту сладкого молчания, она подняла голову и просила:

— Ну как, полегчало?

Хаст посмотрел на ее утонченное, прекрасное лицо, и лишь внутренний свет, наконец — то пробившийся сквозь тучи его нерешительности и раздумий, ответил на ее позыв. Улыбнувшись, он мягко поцеловал грифину, наслаждаясь восхитительным букетом ее ароматов и вкусов. И лишь с трудом оторвав себя от ее, рогатый с уверенностью сказал:

— Как никогда раньше.

Услышав это, Лилиан расплылась с довольной усмешке и уткнулась макушкой в его подбородок.

— Ну вот, я же говорила, — посмеиваясь, сказала грифина.

---

Вечер поглотил горный городок, медленно погружая и без того темные улицы в абсолютную чернь. Если бы не многочисленные неоновые вывески и свет из окон, весь Таллфрин был бы просто погребен под непроглядной мглой опустившейся ночи. Но именно ночь была любим временем суток жителей этого города.

Хаст целый день провел в “Седьмом Небе” вместе с Лилиан. Несмотря на то, к какому именно досугу располагала обстановка в борделе, их времяпрепровождение было на удивление целомудренным — они целый день просто разговаривали, делясь с друг другом сокровенными впечатлениями и просто поддерживающими словами.

Хотя, в основном, душевными проблемами делился только рогатый грифон, а вот его красноперая подруга лишь внимательно слушала, лежа у “наемника” на коленях и регулярно отвечая элегантными ответными ласками на поглаживая ее прелестной головки. Несмотря на то, что Лилиан настоятельно хотела перенять инициативу по ухаживаниям на себя, грифон лишь одним коротким жестом на черную фуражку — гренадерку, покоящуюся на его голове, напомнил ей, что делать этого не стоит.

Еще одной из их необычных привычек было табу для Лилиан: она ни за что и никогда не должна была прикасаться или спрашивать Хаста о фуражке, которую он в ее присутствие никогда не снимал с головы. Причина была понятна — он просто не хотел, чтобы она узнала о его двойном недостатке в виде рогов. Однако, все, что она от него знала — так это что причиной такого поведения была якобы какая-то дикая травма, полученная им на одном из заданий, превратившая верхнюю часть его головы в вырвиглазное зрелище, которое он крайне не желал показывать. И хотя рогатый беспокоился, что его дотошная подруга попытается выпытать у него или историю об этом, или возможность глянуть на рану, красноперая на удивление послушно соблюдала странный запрет, осторожно избегая этой деликатной зоны, чему он был только рад.

Их мирная, душевная идиллия выглядела настолько противоестественно обстановке вокруг, насколько это возможно, но, как не парадоксально, удовольствия от этого они получали ничуть не меньше, чем от бурного, страстного секса.

По крайней мере, для Хаста. Появление полтора года назад той, кому он мог выложить практически все, что лежало у него на душе, было для него словно наградой за все то время, что ему приходилось держать это в себе. Даже более того — за недолгие пятьсот с лишним дней грифон понял, что эта прекрасная куртизанка — самая близкая ему личность во всей Империи. Но абсурдность этой ситуации его нисколько не заботила, ведь пока у него была Лилит, готовая его выслушать, пожалеть и помочь снять напряжение (и не только ментальное), ему было плевать, кем она была и чем занималась.

— Трик, — внезапно вырвала его грифина из тумана задумчивости. — Помнишь, ты говорил, что наемники готовы на все ради золота?

— Хм-м? — на секунду замешался он. — Ну да. Золото наша кровь, воздух, смысл существования. За него мы убиваем, защищаем, служим тому, кто больше заплатит. А что?

— Знаешь... — задумчиво протянула Лили. — А если бы тебе заплатили за мою голову, ты бы выполнил это задание?

Хаст удивленно посмотрел на нее, но в беззаботном и милом выражении ее лица он не смог выцепить ничего такого, что бы сказало о причине таких вопросов. Он достал из кармашка распахнутого плаща золотую монетку, покрутил ее в лапе и, ухмыльнувшись, ответил:

— Да, не вижу причин отказаться, — и прежде, чем немного пораженная ответом грифина успела открыть клюв, добавил, — но чтобы заплатить за тебя достойную цену, придется перекопать всю Империю и Эквестрию в поисках золота и алмазов. А потом еще отобрать у зебр и драконов их залежи.

Лилиан, было хотевшая показать какое-то подобие легкой обиды, удивленно уставилась на него и, быстро поняв смысл фразы, улыбнулась и подарила грифону легкий поцелуй, нежно проводя когтистой лапой ему по груди.

Внезапно у Хаста родилась мысль, от осознания которой у него почему-то зачесались рога, но возбужденный рассудок рогатого успел заставить его клюв озвучить ее прежде чем какое-то непонятное чувство попыталось заткнуть грифона.

— Слушай, а ты не хочешь пойти со мной? — без задней мысли сказал он.

— Что? — немного озадаченно спросила Лилиан. — Уйти с тобой?

— Ну да. Брось всю эту неприятную работу, забудь о этом городе и давай сбежим подальше. Это место не стоит тебя, — серьезно сказал рогатый. — И я буду только рад помочь тебе за все то, что ты сделала для меня, Лилиан.

Грифина удивленно уставилась на зеленоглазого грифона, взирающего на нее сверху вниз. Проведя лапой по своему оперению, она как-то неуверенно отвернулась и проговорила:

— Не могу. Даже если бы и захотела, не могу. Этот город слишком сильно зажал меня в своих объятиях. Да и есть вещи, которые не позволят мне просто так уйти отсюда... — грустно пробормотала Лили.

— Это какие же? — решительно сказал Хаст. — Я уверен, для меня и моей гильдии не будет стоить особых усилий, чтобы их решить.

— Ну например, — она окинула лапой помещение, — я, фактически, собственность этого борделя. Глава “Седьмого Неба” приняла меня к себе в трудное время, и я думаю, что она будет не особо рада благодарности в виде побега.

— Почему же сразу побег? — спросил грифон.

Грифина снова поправила прическу и с легкой горестью продолжила:

— Я рабыня этого места, Трик. Как на словах, так и на бумаге. Мисс Рейна нашла меня в очень тяжелый период моей жизни. И, сжалившись на потрепанной девчушкой, она предложила мне эту работу, дом и место под своим крылом. В обмен на беспрекословное подчинение, — Лилиан тяжело вздохнула. — И я согласилась. Другого выбора у меня просто не было. С тех самых пор у нее есть пожизненный контракт на мою душу и тело, и только она вольна распоряжаться моей свободой.

Рогатый задумчиво почесал подбородок.

— Тогда я выкуплю тебя у нее, — просто сказал он. — Думаю, эта “мисс” достаточно деловая личность, чтобы согласиться на такую сделку.

— Не думаю, — отсекла его предположение грифина. — Рейна почему-то очень дорожит мной. И за меня она потребует столько золота, чтобы из него можно было выложить весь Таллфрин. Ради него тебе действительно придется перекопать всю Империю, — с грустной улыбкой добавила она.

Чёртово прикрытие в очередной раз сыграло против Хаста. Как бы он не хотел использовать все возможности, что предоставлял ему его статус, сделать этого грифон не мог. Выдуманное имя требовало от него быть незаметным, малоизвестным главой гильдии наемников, а выдавать себя за сверх-богатого и обеспеченного денежного мешка было как минимум глупо и нелогично. Раз не было никакой гильдии, то и тех колоссальных средств тоже не должно было существовать. А это означало, что не раскрыв себя, он не сможет забрать ее таким путем.

— Тогда, — рогатый хлопнул лапами, — заберу силой. Одно слово — и моя гильдия разнесет это место по камушкам.

Но на такой решительный жест грифина лишь покачала головой и серьезно сказала:

— В этом нет смысла. Ты как никто другой должен знать, что они такие же, как и мы. Ни хорошие, ни плохие. Это их способ выживать, и отобрать их жизнь ради чьего-то сомнительного счастья — не больше, чем эгоизм. И к тому же, — красноперая слегка просветлела в лице, — Рейна содержит не только меня. Под ее опекой находятся такие же несчастные, как и я. И они тоже зависят от нее, хотят того, или нет. Можно даже сказать, что она — в каком то роде местная добродетель. Она дает нам кров, работу, защиту и возможность более-менее спокойно существовать в этом городе. И поэтому я не желаю ей плохого. Кто знает, может ей даже тяжелее, чем нам.

Грифон задумчиво заложил лапы за голову. Такая защита своего, казалось бы, надзирателя, была для него решительно непонятна. Но две вещи он очень хорошо осознавал: местные, неписанные законы отношения к такому “рабству” и просто рейдерству не позволят ему взять и забрать ее у Рейны, а цена, которую придется заплатить за самую, возможно, лучшую путану в городе, непомерно высока для простого наемника, которым прикидывался Хаст.

Выходит, на данный момент он был просто бессилен что-либо сделать.

Красноперая вздохнула, выпуская скопившееся напряжение.

— И я должна заботится не только о себе, — она прижалась головой к торсу грифона и посмотрела ему в глаза. — Моя маленькая сестра, Сора, ждет меня, и я единственная, кто у нее есть. Поэтому все это не так просто.

— Ты мне не рассказывала о ней, — промолвил рогатый. — И вообще ничего о себе. Похоже, теперь моя очередь побыть твоим слушателем, как считаешь?

В ответ на это грифина покачала головой и прикрыла пальцем ему клюв.

— Не задумывайся об этом, хорошо? — вымаливающе сказала Лилиан. — Это... Слишком больно. Мои истории такие же неприятные, как пасть мантикоры, — слабо улыбаясь, вспомнила она его фразу, — и я просто не хочу их вспоминать.

— Понимаю... — процедил Хаст, ощущая на себе всю тяжесть тех слов, что она говорила. И ничего удивительного — эти чувства были ему слишком хорошо знакомы. — В любом случае, я уверен, что смогу что-нибудь придумать для тебя. И это не пустые слова, — он подбросил монетку в своей лапе. — Тебе стоит только захотеть этого и дать мне немного времени.

Лилиан, проглотив подступивший ответ, тяжело посмотрела в его глаза. И вся его серьезность, словно разряд, прошлась по телу грифону холодным ветерком. Грифина со вздохом в очередной раз провела лапой по его груди и шее, словно извиняясь за что-то.

— Прости, — тихо сказала она. — Я не могу бросить все ради собственной прихоти. Сора зависит от меня, и я не прощу себе, если моя придурь испортит ей жизнь.

— Это место не самый хороший вариант, чтобы планировать остаться тут навсегда, — возразил рогатый.

— Но это лучше, чем ничего, — заметила Лили. — Все, что я имею сейчас, далось мне очень, очень тяжелым трудом. Мне пришлось забыть часть настоящей себя, перешагнуть через запреты и мораль, принять законы этого города, наконец. И это лишь для того, чтобы ни я, ни Сора не голодали или были вынуждены искать себе ночлег на ночь. Я годами терпела такое... — она прервалась, понимая, что неосознанно заставляет саму себя вытащить наружу нежелательные воспоминания, запечатанные глубоко в ее душе, — чего даже самому злому и бессердечному врагу не пожелаешь. Видела все отвратительные, грязные, извращенные желания всех тех, кто приходил в этот бордель. И я не хочу возвращаться к тому, с чего начинала. Мне есть чего терять, Трик, пойми меня.

Хаст отвлекся от задумчивых ласок ее тела и сложил лапы на груди, устремляя взгляд в потолок. Доводы у нее были весомые, да и не чувствовал он, что сможет ее переспорить в этом вопросе. Вообще, Лилит была непревзойденным психологом и лучшим собеседником, о котором можно было мечтать, поэтому грифон не стремился оспаривать ее мысли. Что-то в ее словах было настолько уверенно, правильно и в то же время пропитано чем-то родным и знакомым для него, что он мог лишь соглашаться с ней.

И именно поэтому он считал дни до очередной встречи с ней и раз за разом укорял себя в том, что, будучи господином целой империи, не может ей дать большего, чем плата за ночь. Поэтому то дерзкое предложение не задержалось надолго в его голове. Но, даже не смотря на ее отказ, он нашел лазейку, чтобы оправдать свой благой порыв: Лилиан же тоже жительница его империи, и его долг, как Императора, обеспечить ей лучшую жизнь. Ту, которую она заслуживает своей помощью и заботой, пусть даже и не зная, кто он такой.

— Твоя воля, — удрученно сказал рогатый. — Но я не отказываюсь от своих слов. Только пожелай.

— Когда-нибудь, — мечтательно ответила Лилиан. — Когда-нибудь... И вообще, это вроде тебе тут помощь была нужна, м-м?

Говорливая парочка засмеялась, и спустя мгновение их тела впервые за вечер спелись в нежном порыве взаимной страсти, перекрывая любые горестные размышления и воспоминания, словно это была их первая встреча.

Ночь объяла всю Империю, зажигая в небе звезды. Шаткой поступью, она погружала один за другим города в сон, отдавая их во власть тьмы, и лишь городок, расположенный среди трех гор, упрямо сопротивлялся этому порыву, своенравно показывая то, что настоящая жизнь в нем только начинается. И это соревнование Таллфрин раз за разом выигрывал, прикрывая своей атмосферой каждого жителя, кто был в нем.

Но как бы он не был порочен, циничен, аморален и развращен до мозга костей, даже в нем было место для обыкновенного, простого проявления любви и помощи.

И неправильная пара из Императора и прелестной куртизанки, нашедших утешение в друг друге, были примером подобного исключения.

Зло в карнавальной шляпе

Мягкая, еле заметная тень скользила сквозь густой лес, молниеносно перемещаясь от одной темной лужи к другой. Стремительные броски призрачного змея невидимой полосой чертили прерывистый, кривой маршрут через заболоченные леса, тянущийся уже не первый десяток километров. Гиблые топи подставляли под вялые утренние лучи кроны приземистых деревьев, полностью скрывая в полумраке закисшую в вечной грязи и тине землю вместе с множеством обитателей этого неприятного места, в котором каждый, даже самый маленький клубочек жизни яростно грызся за выживание среди гнили и разложения.

Непроходимые болота, несмотря на свою недружелюбность, кишели немыслимым количеством существ и всякого рода живностью. Вот только такое агрессивное место обитания всех их превратило в очень, очень злобные машины для выживания, которые за мгновения уничтожали чужаков, посмевших потревожить их край. Лес, который как будто под чьим-то контролем целенаправленно эволюционировал в зону отчуждения, ощетинился различными безобразными творениями, едва почуяв вторжение тени в свои пределы. Они, словно чуя магический след нарушителя, преследовали его, намереваясь устранить инородное тело из тлеющего организма болота.

Однако, темная молния была слишком проворна и пользовалась преимуществом, пропадая в тени одного дерева и появляясь за десятки метров из другого. Все больше и больше монстров подключалась к погоне, и вскоре тень преследовало уже несколько десятков ревущих, клокочущих существ, плюющихся слизью и гноем. Они не раз настигали ее, уже практически запуская свои когтистые лапы в магическую сущность, но пятно ускользало в последний момент. И вот, спустя уже четвертый час гонок по бесконечному лабиринту болот, существа внезапно отстали от него, в определенный момент остановившись. Они стремительно скрылись, растворившись в топи так же неожиданно, как и появлялись до этого.

Бесформенная клякса, преодолев еще пару десятков деревьев, змеей скользнула на пожухлую траву и, превратившись в аморфное облако копоти и черного, как смог, дыма, остановилась. Перед сгустком открылся вид внушительного пространства прямо посреди дремучего болота. Большущую поляну обрамляло кольцо из молодой, новой растительности, по которому были то тут, то там рассыпаны клочки внезапно свежей, зеленой и мокрой от росы травы и кое-где проглядывали невысокие кустарники, росли крошечные деревца с чистой листвой и отсутствием каких-либо признаков той болезни, что поразила болота за ними.

Но сразу за неестественным островком жизни открывался радикально противоположный, совсем удручающий вид: черно-красная, мертвая минеральная земля, на которой не было ничего, кроме камней и уродливых наростов матово-красных кристаллов. Пустынная область, словно гангрена отмершей частички от мира, захватила большую часть свободного от топи и деревьев пространства и, кажется, невесть откуда дующим ветром разносила крупицы своей безжизненной плоти дальше, на пышущую энергией и процветанием зеленую растительность. Будто сожженный силой тысячи солнц, красный песок излучал неестественное, интенсивное тепло, словно в каждой его песчинке было по маленькому огоньку, бесконечно горящему уже не первое столетие.

Черное облако задрожало, завибрировало своими размытыми очертаниями и начало преображаться. Сначала в его верхней области возникло два маленьких разреза, один из которых, распахнувшись, явил этому миру кислотно-зеленый глаз с кроваво-красным зрачком, а другой — совершенно пустую, зияющую непроглядной мглой глазницу. За глазами последовала тонкая полоска рта, гордый нос, длинный, острый рог, и так до тех пор, пока эта часть облака полностью не преобразовалось в голову единорога с черной гривой, прикрытой зазубренным обручем-короной. Черточка рта раскрылась, и дух показал два бритвенно-острых клыка и облизнул превосходно белые зубы, словно предвкушая что-то.

Вслед за этим последовали новые преображения, завершившие его частичную трансформацию. Остатки облака затанцевали в мутном вихре, а затем с громким хлопком обернулись недостающими частями тела мага. Теперь на входе в перелесье стоял утонченный, величавый единорог в нагрудной броне, достающей до самой шеи и с бархатно-алым плащом, обрамленным белым мехом, спускающимся с его спины до самых закованных в щитки-накопытники ног. Его темная, как смола, длинная грива, источая слабое черное сияние, свободно, словно была живая, колыхалась за его головой, обволакивая металл носовой части короны и серебристый обод и зазубрины верхней.

Наступив на мягкую траву, он поморщился, словно ощущения от прикосновения с ней были так же неприятны, как и от гнили болотной трясины. Как можно быстрее преодолев жизнерадостный участок поляны, единорог ступил на горячий круг красного песка. Едва ощутив тепло пропащей местности, он удовлетворенно зажмурился и, слегка сгруппировавшись, медленно расправил плечи, спину и затекшие ноги. Сотрясая воздух и листву, по лугу разнесся оглушительный хруст и хлюпанье неспешно расходящихся со своих мест мышц и хрящей. Ошеломляющий стон его тела, словно каждая кость и волокно его плоти одновременно вздрогнули, прогоняя заторможенность и рыхлость, на секунду заглушил все прочие шумы болота, которых и без того было до пугающего немного.

С яростным треском прокрутив занемевшие позвонки на шее, единорог посмотрел в глубину крохотной пустыни и тут же осознал, что отсутствие правого глаза все-таки очень сильно мешает его восприятию мира. Его целый глаз и рог запылали, источая небольшой шлейф из пурпурного сияния, и через мгновение пустую глазницу заполнила белесая пелена, в которой, слабо колеблясь, тут же появилось отдаленное подобие зрачка такого же фиолетового цвета. Пару раз моргнув, он вновь окинул луг взглядом настоящего и магического глаза и, удовлетворенно хмыкнув, зашагал к центру пустыря.

Единорога нисколько не интересовало то, почему возникло это место и для чего. Это и так было для него вполне очевидно. Ему нужно то, что находилось в самом его центре.

Через пять минут неспешного хода он достиг своей цели. В пятидесяти метрах перед ним возвышались внушительные ворота из старинного, красного мрамора, распространяющие вокруг себя солнечных зайчиков из-за металлического отблеска вялых рассветных лучей. Огромные, искусно отделанные двери из двух бронзовых плит толщиной в несколько метров монолитной конструкцией висели на монструозных петлях, прикрепленных к колоннам. Вообще, вся конструкция выглядела так, словно тот, кто изготовил эти ворота, не намеревался доделывать кроме них чего-то еще. Лишь они одиноким, грандиозным монументом выделялись посреди красного бархана, окруженные гулом огибающего медь и мрамор ветра.

Единорог неспеша побрел к вратам, с интересом исследуя свои ощущения по мере приближения к ним. Каждый шаг давался ему все труднее, словно мышцы сковывал паралич и невидимые кандалы немыслимой тяжести, а какой-то неясный шепот в голове так и отговаривал повернуть назад, прочь от бронзовых дверей. И с каждым пройденным сантиметром он становился все настойчивей, четче, и когда пони остановился, шепот буквально превратился в рев, который, невзначай обещая вселенские муки за непослушание, повелевающим тоном приказывал развернуться и во всю опору удрать в глубь топей. Но на темного мага это нисколько не производило эффекта, он, лишь ухмыляясь очередной нелепой угрозе расправы от невидимого надзирателя, осматривал внезапно возникшую преграду на его пути к двери.

Перед ним возвышался черный холм из мышц и гладкой шерсти, который вздрагивал и поднимался-опускался от оглушающего храпа. Живой курган неистово сопел, ворочался и всей своей тушей преграждал маршрут пони. Единорог, состроив удивленную гримасу, с силой топнул стальным накопытником по какому-то камушку, вызвав резкий звон, чтобы привлечь внимание шевелящейся баррикады.

Гора недовольно закряхтела, встрепенулась и стала подниматься. Из под ее грузного тела показались четыре когтистых лапы, маленький куцый хвост, а в сторону пони повернулись три плоские, обвислые морды существа. Сверкнув тремя парами своих красных, свиных глазенок, монстр с грозным выражением уставился на незваного гостя, не выдавая и даже капли заторможенности или следов того, что секунду назад он спал. Мощные, практически невидимые за вздувшимися венами шеи пса обрамляли огромные шипованные ошейники, а его налитое мышцами тело было в четыре раза выше единорога и несколько десятков раз больше. Гигант отступил на два шага назад и оглушительно зарычал.

Единорог замер, настороженно изучая пса взглядом. Он предполагал наличие стража у дверей, и даже пытался прикинуть, что ему может встретиться, но вот возможность напороться на простую гору мышц была для него, мягко говоря, немного неожиданной. Однако, даже если такой вызов мог показаться весьма и весьма простым, сейчас маг отчетливо понимал, что не в тех силах одним движением разделаться с охраной. Да и к тому же, он как никто другой знал, что вещи зачастую кажутся не тем, чем являются на самом деле, поэтому он медлил, прикидывая возможные трудности с таким вызовом.

И тут его взгляд зацепился за один из здоровенных шипов на центральной голове пса. Он был темно-алым, и внутри его виднелась выемка, в которой покоился небольшой овальный предмет, покрытый каким-то узором.

— Вне сомнений, это — ключ, — негромко сказал пони, переводя взгляд то на двери, то на ошейник. — Пёс, носящий на себе ключ от дверей, которые охраняет. Как старомодно.

Цербер клацнул челюстями, демонстрируя свои кривые зубы и залитую гадкой слюной пасть. Пес нетерпеливо переминался с ноги на ногу, готовясь в любой момент сорваться в атаку на нарушителя.

Маг оглянулся, оценивая ситуацию и возможности к тому, чтобы с минимальными потерями для себя добыть ключ. Он бродил взглядом по песку вокруг себя и по черной туше Цербера до тех пор, пока в его голове наконец не созрел подходящий план.

— Что ж, нападай, — сухо изрек пони и сделал шаг вперед.

В ответ на полное игнорирование его предупреждений, Цербер взревел и, в два прыжка набрав ошеломляющее ускорение, рванул на незваного гостя.

Тело пони в мгновение приняло былую форму растворенного облака, оставив сформированной только голову, и скользнуло в сторону от приближающего противника. Пес, приземлившись на то место, где только что был маг, прочертил торсом по песку несколько метров, а затем, поднявшись, удивленно посмотрел на свои лапы, не обнаружив зажатого в них матово-серого тела. Повертев головами, он нашел свою цель и, взбрыкнув, снова встал в стойку для прыжка и залаял.

Тень усмехнулась. Маг чувствовал, что пес не был простым противников, и уж что, а невосприимчивость к деструктивной магии у него в возможностях точно была. Град из молний, пламени или холода его бы точно не одолели, а на фокусы посложнее у единорога ушло бы слишком много сил и времени на подготовку. Но был способ легче и изысканней — загонять цербера до усталости, просто уклоняясь от его атак, чтобы затем пленить его и забрать ключ. Пребывание в виде аморфного облака не отнимало у пони сил, и, можно сказать, он практически привык существовать в такой форме, что позволяло ему без вреда ускользать от стремительных выпадов ревущего гиганта. Оставалась лишь единственная сложность — был ли пес вообще способен терять свои силы, или же тот, кто поставил его сюда, наделил еще и неутомимостью?

Время тянулось медленно. Выпад за выпадом, прыжок за прыжком, Цербер скакал вслед за черной кляксой, которая вычерчивала круги перед вратами, уклоняясь от атак. За это время маг подтвердил свою теорию об отсутствии у пса восприимчивости к слабым разрушительным заклинаниям, отправив в того пару стрел черного пламени и тем самым лишь еще больше разозлив стража. Монстр неистово метался за магом, пытаясь поймать одной из своих голов или же схватить могучими лапами, но все его попытки оканчивались ничем, когда маг, едко хихикая, на секунду пропадал и оказывался уже совершенно в другом месте.

Игра в догонялки продолжалась еще где-то с полчаса, пока Цербер не остановился перед облаком, вывалив свои три языка и тяжело дыша. Взгляд пса, хоть и не лишившись злобы, приобрел четкий оттенок крайней усталости и измученности. С его гладкой шкуры ручьями тек отвратительно воняющий псиной пот, а хвост, прежде безостановочно виляющий от возбуждения, обвис отмокшей кисточкой.

Тело единорога вновь обрело определенную форму, и он зашагал в направлении пса. Монстр попытался зарычать одной из голов, но тут же сбился обратно к судорожному глотанию воздуха. Когда пони оказался в десяти шагах от него, то остановился и стал что-то шептать на странном, шипящем диалекте. Его рог запылал красным, жидким огнем, а глаза породили фиолетовый шлейф, который буквально накинулся на ослабевшего стража, обволакивая его невесомыми щупальцами пурпурного свечения. Цербер завизжал и замолотил лапами, стараясь отогнать от себя неосязаемого противника, но был слишком измотан, чтобы даже просто попытаться убежать. Перекатываясь из стороны в сторону, пес ревел, пытаясь стряхнуть щупальца, но все его старания были тщетны.

Внезапно его собственная тень увеличилась, расплывшись под ним внушительной лужей, и из нее ударил ураган молний, парализуя и сковывая тело стража. Пес выгнулся в неестественной позе и замер, и после этого его буквально за секунду сожрал черный кристалл, вынырнувший из тени. Цербер оказался замурован внутри подходящего под его размеры темного минерала, словно жучок внутри сувенирного брелока.

Пони тяжело выдохнул и смахнул копытом пару капель пота со лба. Подойдя к зарастающему кривыми осколками и нарывами кристаллу, он нагнулся прямо к мордам пса, замершим в выражении боли и гнева. Рог мага вспыхнул, и красный шип на ошейнике центральной головы отделился от ремня и, словно находился в желе, а не в невероятно твердом камне, выплыл наружу и упал в копыта единорога. Ловким движением сковырнув овальный предмет внутри него, маг осмотрел ключ, поправил складки плаща на плечах и снова побрел к дверям, а плененный пес за его спиной провалился во мрак растекшейся под ним тени, не оставив и следа.

— Вам надо было придумать охрану получше, чем тварь-дуболом на входе, — скрипучим от напряжения голосом сказал единорог, размеренно шагая вперед.

Наконец, огромные двери оказались прямо перед ним. Пони поднял голову, осматривая отделку огромного портала: изысканные узоры, украшавшие его, то тут, то там складывались в картины каких-то событий, типа дня знаменитого согласия трех рас, образовавших Эквестрию или того момента, когда был обращен в камень ужасающий разносчик хаоса Дискорд. Помимо них, было еще множество других изображений, но они, хотя их значимость и была известна темному магу, совершенно не цепляли его внимание. Резные петли, потихоньку перетекающие в угловатые, гротескные образы каких-то ненормально пугающих своим видом существ, немо взирающих с поверхности двери своими плоскими зрачками, словно отслеживая каждое движение того, кто на них смотрел. Присутствовали многочисленные следы ржавчины и старения, что было весьма неудивительно из-за местности, что окружала врата. И то тут, то там по двери виднелись многочисленные пятна копоти, будто от взрывов или попаданий огненных шаров.

Но самым волнующим и будоражащим сознание был огромный, грандиозный глаз посреди строения, который идеально смыкался серединой своего зрачка на незаметной линии разделения половинок двери. В простоте черных, прямых линий его контуров было что-то столько притягательное, чарующее и роскошное, насколько и пугающее до глубины души и ледяных осколков в костях и содрогания разума от тяжести ощущаемого давления и пустоты в голове. Око словно смотрело сквозь саму сущность каждого, до кого могло дотянутся своим пронизывающим, словно удар копья, взглядом. И смотрело оно столько внимательно и глубоко, что черный маг, который смотрел на него, чуть было в восхищении не вытянул вперед, ближе к оку свою длинную морду.

Едва он подался вперед, наваждение тут же прошло, и пони, помотав головой, нахмурился, вспомнив, что уже не в первый раз видит эту картину, и что каждый раз все равно попадается под влияние лика врат. Вновь размяв шею, он встал в стойку, широко расставив копыта, и, пообещав себе впредь больше не уделять внимания их виду, стал снова нашептывать замысловатое заклинание.

Сознание единорога расслоилось, распадаясь на тысячи мельчайших самостоятельных частичек, которые тут же устремились к двери. Едва они коснулись металлической поверхности, маг почувствовал мощнейшую, пышущую энергией силу заклинания, наложенного на врата. Оно было просто невероятно сложным, настолько, что затмевало своим размером все остальные магические отголоски, которые присутствовали на замысловатых ободах мрачного металла. Агрессивная магия отторгала от себя осколки души пони и, искрясь пламенем и ослепляющим светом, пресекала любые попытки найти ее границы или слабое место.

Единорог вздохнул, собирая свой разум воедино. Раскрыв глаза, он с укоризной посмотрел в зрачок гигантского ока.

— Печать Солнечного вихря, — со злостью в голосе пробубнил пони. — А ты не так уж и самонадеянна, солнечнозадая.

Он сел на песок, потирая виски копытами. Опыт, которым владел маг, даровал ему почти безграничные познания о многогранном арсенале заклинаний, существовавших в этом мире. Разрушительные, способные одним движением копыта стирать города в пыль, и созидающие, которые несли свет и могли вырвать из лап смерти. Силы, позволяющие контролировать чужой разум, видеть будущее, преодолевать километры в один миг, летать, говорить на тысячи языках, вселять жизнь в неодушевленное, управлять светом и тьмой. Ментальные, изменения, колдовства, иллюзии, мистицизма, зачарования, стихий, защиты, времени. Пони знал тысячи, если не десятки тысяч из них, и мог бы свободно ими пользоваться, если бы не истощенность, которую он сейчас испытывал.

А еще он прекрасно знал о том, насколько хитра и сокрушительна печать Солнечного вихря. И то, что в нынешнем состоянии у него не получится вскрыть замок такой сложности.

Единорог вздохнул и опустил голову. Проделав такой длинный путь, станцевав изощренное танго со стражем врат, он уперся в простейшую задачу, которую ему, увы, не решить. Печать оставит от него одно воспоминание, если он попробует нарушить ее целостность, но других способов, кроме как снятие ее хозяином или силового уничтожения, не было.

Его взор упал на круглый камешек-ключ, лежащий перед ним. Он резво поднял голову, всматриваясь то в око на дверях, то в него, до тех пор, пока не заметил в центре зрачка небольшую впадину, точь в точь подходящую под размеры ключа. Пони подхватил его, подошел к двери и вставил его в разъем, после чего отошел на несколько шагов.

Камешек послушно скользнул внутрь, послышался гул, выступы на поверхности двери вместе с оком засветились белым огнем, после чего, вместе с короткой вспышкой, зрачок испустил из себя девять волн света, которые немного погодя образовали кольца. Девять окружностей расположились вокруг глаза, неподвижно левитируя в воздухе. И тут одна из них, слегка увеличившись в размерах, запульсировала и погасла. Вслед за ней еще пять колец исчезли, оставив только три центральных. После этого они слились и скрылись внутри зрачка, а камень-ключ вплавился в него, образовав гладкую поверхность на месте выемки.

Маг наблюдал за всем этим с самоуверенной ухмылкой, озлобленно оскалил зубы и зарычал от досады. Он предполагал, что ключ полностью снимет заклинание и оставит проход свободным, но тот лишь нейтрализовал большую часть его магического заряда. Печать все еще охраняла дверь, даже потеряв долю своей силы.

— Ладно, — прошипел пони, решив после коротких раздумий все же немного рискнуть своей бессмертной жизнью, — когда я доберусь до тебя, солнечная принесска, ты поплатишься за этот фокус.

Он моргнул, а когда его глаза распахнулись, из них вырвались два луча ярко-зеленой энергии. Ощутив ярый отклик остатков своей внутренней мощи, маг хищно улыбнулся, и в тот же момент из под полы его плаща вынырнули две тени, которые тут же обратились в широкие, когтистые лапы. Рог пони вспыхнул, призрачные конечности с силой ударили по дверям, сотрясая мрамор колонн. Магия, охранявшая двери, ответила молниеносно — окрестность осветила вспышка и око, раскалившись до бела, изрыгнуло в сторону мага столб пламени. Поток неудержимой волной несся в сторону пони, превращая участки красного песка в стекло и испаряя редкие камни. Огненная феерия продолжалась еще несколько секунд, после чего выброс прекратился и с негромким хлопком скрылся в недрах зрачка ока на дверях.

Пони же, который должен был превратится в прах от столь стремительного шквала пламени, стоял на том же самом месте, где и был. От него клубами валил пар, тело покрыли пузырившиеся ожоги, кое-где уже виднелась обуглившаяся плоть, а большую часть его лица покрыли царапины, словно ему в лицо выстрелили зарядом шрапнели. Он отхаркивал кровь и прерывисто дышал, но ни на сантиметр не отступил от своей прежней позиции.

Лапы вновь метнулись к двери и вцепились своими когтями в еле заметную щель между створками, намереваясь их раскрыть. Воздух вокруг мага и дверей содрогнулся и заискрился белесыми молниями, поражая разрядами все вокруг. Ослепительный фейерверк из пламени и чистой магии, которая в яростном сопротивлении вырождалась в разрушительную энергию, озарил перелесье, высвечиваясь маяком второго маленького солнца посреди болот. Ветер, который прежде был лишь небольшим дуновением, в мгновение превратился в ураган, с корнем рвал мелкие деревья зеленой части луга и заставлял тяжко скрипеть устойчивые стволы болотных растений. Свист и утробный вой заполнили все пространство, и агония сопротивления захлестнула это место, разрывая реальность отголосками того сокрушительного градуса, которого достигло противостояние мага и печати.

Но вот врата задрожали и с режущим слух скрипом сдвинулись в разные стороны. Лапы проникли глубже и, ухватившись за края, усилили хватку. На лбу единорога проступили капли пота, дрожащий язык облизывал белые клыки, свечение, источаемое рогом, становилось интенсивней, высвобождая все больше и больше магического потенциала его носителя. От каждой попавшей в него солнечной молнии он лишь истерично смеялся, будто пытаясь оскорбить бездушную защиту дверей столь пренебрежительным отношением к опасности, хотя сам был уже на волоске от того, чтобы потерять сознание и сгореть дотла от следующего заряда.

Ставни истерично метались взад-вперед, пытаясь побороть натиск хвата призрачных конечностей мага, но с каждой секундой проигрывали все больший и больший угол, и наконец, прекратив искрить, бесшумно раскрылись. На секунду на поляне воцарила всепоглощающая тишина, которая тут же оборвалась оглушительным взрывом белого света, в один момент оставил от перелесья лишь пылающий плазмой и сиянием шар. Сфера пульсировала, обдавая жаром все вокруг, и если бы не густая топь болот, окружающие деревья запылали бы, проиграв обжигающему излучению.

Миниатюрная копия солнца еще несколько секунд возвышалась посреди гнилого леса, после чего губительная энергия со свистом попыталась свернуться в разделенные половинки зрачка глаза на двери. Не обнаружив бывшего вместилища, белесый поток покружил над воротами, а затем, шипя и искрясь снопом маленьких молний, растворился грохочущим облаком.

Единорог опустил голову, переводя дыхание после схватки, которая чуть было опять не отправила его на перерождение. Сияние рога и глаз ослабло, а черные лапы, со скрипом растворив массивные створки врат, исчезли. С его шкуры капала темная кровь, с обгоревших боков падали куски обезображенной огнем кожи, а лицо, хлюпая связками, медленно заживало, будучи в ужасном состоянии, словно после прямого контакта с вихрем лезвий. Маг медленно регенерировал к своему прежнему состоянию, и даже его плащ, полыхая зеленым пламенем, принимал былой вид изысканной мантии.

Поляна, окружавшая его, теперь окончательно приобрела однотонность. Бывшее кольцо зелени, что минуту назад опоясывало красный пустырь, пропало, оставив только еле заметные останки кустов и надломленные остовы деревьев. Трава просто напросто испарилась, сменившись на красную землю, а остывающие камни зло шипели, остывая на успокаивающемся ветру, который стремительным потоком втягивался в открытые ворота.

Наконец отдышавшись, пони поднял голову и посмотрел в них.

Его взору открылся вид необъятного края, который простирался прямо за раскрытым порталом, хотя в реальности за вратами ничего не было. Мрачное, отчужденное в своей грозной сущности место, с негативным небом и черным солнцем, возвышающимся над бесконечными барханами потрескавшейся земли и скал, уродливыми обломками торчавшие из нее. Над мертвой землей возвышались редкие, нелепые деревья из искореженной плоти и хрящей, походящие на болезненный плод ночного кошмара: на коре растущих монстров проглядывали многочисленные, обезображенные лица, скалящие свои кривые, треугольные зубы; их уродливые, капающие сукровицей и желчью ветви-щупальца, колышущиеся без ветра или опущенные к земле безвольными плетями; беспорядочный, душераздирающий хруст и скрежет мяса, вздувавшегося возмущенными волнами.

В непосредственной близости от врат виднелись несколько построек, чьи остроносые крыши смотрели в взвихренные бесконечными бурями темно-зеленые небеса. В основном, лишь тонкие шпили-башни и приземистые бункеры, сливающиеся с обесцвеченной землей, однако, поодаль от всех них, виднелись останки руин, совершенно не похожих на них.

Большинство из них, правда, уже мало что могли рассказать о своей бывшей форме, однако было еще несколько тех, которым удалось сохранить более-менее общую целостность. И все они как один напоминали алтари и полукруглые арены со сплошными стенами-колоннами, да беспорядочные стержни-громоотводы, беспорядочно торчавшие вокруг. Единственной примечательной деталью на столь безвкусной архитектуре было только то, что каждый сантиметр их поверхности покрывали загадочные письмена из замысловатых символов, играющих слабым зеленым сиянием.

Мир оживших теней и омерзительных существ, взращенных под черным солнцем, встречал мага отчаянием и злостью, источаемой каждой деталью разлома, находившегося за той стороной врат. Враждебная обстановка отталкивала, пугала и калечила рассудок извращенностью форм и неестественностью всего происходящего в ней, с каждым видимым уголком открывая все больше и больше отвратительных откровений. Место источало злую, пожирающую изнутри силу, которая своей стальной хваткой все глубже и глубже проникала в разум единорога, распространяя одержимость, ярость и безумие этого прокаженного мира. Все, что было за воротами, манило, тянуло, увлекало водоворотом неведомого, необъяснимого гипноза, но в то же время отторгало, вселяя леденящий страх под корку мозга.

Лицезрение подобного великолепия отняло у пони еще несколько минут, и, выйдя из транса, он зашагал по хрустящему от стекла песку. Невидимое напряжение спало вместе с разрушенной печатью, как и настойчивый голос, позволив вернуться ясности мышления. Но в разлом, скрываемый бронзовыми плитами ворот, пони ступил с совершенным отсутствием каких-либо размышлений или эмоций. И только когда его копыта коснулись пепельной поверхности другого мира, а створки портала, неистово скрипя, захлопнулись за его спиной, Сомбра улыбнулся и, окинув взглядом черный диск чужеродного светила, сказал:

— Встречай своего владыку, Тартар. Встречай и трепещи.

---

Никто не знал о том, для чего и кем было создано столь отчужденное место. Дыра в другое измерение, обрамленная порталом, была там задолго до обнаружения, если не всегда, словно и созданная только для того, чтобы источать гнетущее напряжение и быть забытой для всего остального мира.

Но ее пребывание в забвении продолжалось недолго.

История утверждает, что первыми на разлом наткнулись зебры. В те древние времена, когда не было ни границ между государствами, ни напряженных отношений между их жителями, они свободно кочевали по всему миру в поисках своего персонального рая и ради желания поделиться частичкой своей культуры с теми, с кем им предстояло встретиться. И одним их таких кочевников “посчастливилось” наткнуться на мир Черного Солнца. Однако, будучи теми, кто почитает Мать-Природу и стремиться жить с ней в гармонии, они сразу поняли, какую энергетику несет с собой то, что скрывают за собой врата. А взглянув на то, что находится за ними, они тут же наложили табу на его посещение всему их полосатому роду, окрестив темный мир проклятым местом.

Они ушли, оставив после себя лишь название для этого края.

“Terug Te Keer” — что в переводе с зебринского означало “Обратный, перевернутый”.

С тех пор так и повелось называть мир, скрывающийся за теми вратами, Тартаром.

Следующими их обнаружили Сестры. Столько загадочное и, возможно, скрывающее в себе великие тайны и возможности место они просто не могли обойти своим вниманием. Долгое время они и ведущие умы Эквестрии лишь изучали врата, пытаясь дать объяснение их существованию и тем крохотным отголоскам изредка проскальзывающей сквозь створки энергии, что обитала за ними. И вот, наконец решив, что они готовы к тому, что может их ждать по ту сторону, попытались проникнуть за границу раздела миров.

И тут же они напоролись на первое правило Тартара.

Большинство пони просто не смогли пройти сквозь разделяющую кромку миров. Одни бились сквозь невидимую стену, не понимая, в чем же дело, другие — тут же падали без сознания, едва им стоило приблизится к створкам врат. Лишь единицы, включая Принцесс, смогли проникнуть внутрь, не встретив никаких преград. Это были солдаты, которые должны были охранять первую экспедицию, два врача и один единственный маг.

Невидимая, а что самое главное, неявная преграда встала между ними и чужеродными миром. Что-то не давало им проникнуть внутрь, и это что-то не давало даже малейших подсказок на то, почему так происходило. Одни могли войти, другие — нет. И все.

Принцессы долго пытались понять природу подобного, но все разумные и логичные причины не давали ответа. Так было ровно до тех пор, пока Луна не взялась исследовать досье на каждого из участников той экспедиции. Среди них не было никаких выдающихся различий или резких, бросающихся в глаза деталей. Они все любили свою работу и были достаточно смелы или самоуверенны для того, чтобы вместе с принцессами встретить то, что находилось там, по другую сторону врат. Совершенно ничего, за исключением одной маленькой детали, от одного лишь предположения которой у принцессы ночи похолодела кровь.

Те пони, которые прошли вместе с ними, несли на себе груз, который рискнет взять не всякий. Каждый из них когда-то и по каким-то причинам отнял чужую жизнь.

И если с солдатами все было понятно, то случай врачей и того ученого вызывал множество вопросов — почему другие медики, у некоторых из которых тоже имелось печальное прошлое врачебных ошибок, не могли последовать далее? Почему ученым, у которых в результате опасных экспериментов гибли подопытные и коллеги, путь туда тоже был закрыт?

Всего с помощью пары экспериментов страшные предположения подтвердились. В то время как обычные, мирные жители оказывались бессильны перед невидимым барьером, опасные преступники и ветераны воин могли беспрепятственно проникнуть за врата. Однако Принцессы не пускали их далее двух шагов, ибо без всех тех, кто смог бы оценить всю мощь Черного Светила и кто смог бы понять, как применять его силу, всякие попытки были бесполезны. Без них — без ученых, которые в большинстве своем просто не могли пойти на преступление ради научного интереса.

Время шло, а интерес одаренных умов к Тартару становился все крепче. Теория о этом мире была бесплодна, если не имела за собой практики. И вот однажды у них появилась идея, как можно преодолеть это “отсеивающее решето”. Выбрав наиболее готовых к этому пони, им дали возможность привести в исполнение смертные приговоры для наиболее опасных преступников, которые за свои проступки заслуживали смерти. Вариант казался идеальным — так они должны были пройти условие отбора врат, не замарав при этом себя реальной виной. И вот, выполнив столь противоречивое требование, они гордо шагали рядом с аликорнами, чтобы вновь попытаться преодолеть грань. И вновь уткнуться носами в невидимую стену.

Тогда обнаружилось второе правило — Тартар нельзя обмануть.

Это был тупик. Чего еще мог требовать от пони чужой мир? У проходивших туда и тех, кто не мог, единственной различающей их деталью была чужая смерть от их копыт, и не более. И в очередной раз над Тартаром повисло ожидание, опять развеянное Луной, которая решила доскональней проверить досье первых “проходимцев”. И то, что она обнаружила, было самой первой тревожной ноткой о том, что же на самом деле подразумевала в себе другая реальность.

Тартар не просто требовал забрать чужую жизнь. Он хотел, чтобы душа того, кто это делал, искренне желала смерти и была готова очернить себя подобным. Проще говоря, дело было не в том, был ли сам факт убийства или нет, а в том, как сам убийца относился к этому.

И вновь пара простых экспериментов обозначила минимальную цену, которую стоило заплатить за то, чтобы перед тобой открылось мрачное зеленое небо и темная звезда — умышленное убийство и ничего более.

Это было серьезным ударом по экспедиции. Ведь отбор теперь проводился не среди лучших умов, а среди тех, кто мог все еще принести пользу, преступив черту дозволенного. Большинство ученых сразу отказалось, хотя соблазн знаний Тартара был огромен, и остались лишь те, кто мог и, возможно, хотели таким образом встать на путь искупления за свершенные ими злодеяния.

Лед потихоньку тронулся. И хотя от прежних толп энтузиастов осталось лишь жалкое подобие организованной группы хоть и ученых, но все-таки зеков, Принцессам был нужен результат. Теперь избранным приходилось проводить за вратами недели, чтобы восполнить все то утекшее на преодоление правил решение.

Восхищению того, что они видели там, не было предела. Хоть мир и был неприветлив и по началу встречал неподготовленных пони ужасами в виде агрессивной, безобразной фауны и крайне спартанских условий, он давал гораздо больше энтузиазма и желания изучать себя, чем страха и отторжения. Бывшие осужденные с упоением кидались на освоение мира, двигая прогресс в изучении темного светила семимильными шагами. И пускай он не приносил за собой особых успехов, они были уверены, что это стоит того.

И когда наконец они решили вернуться, чтобы рассказать обо всем то, что смогли узнать, им открылось третье правило.

Тартар не давал уйти просто так.

Это было как две стороны монеты. Одни из них утверждали, что что-то внутри них поменялось, и в подтверждение этому земные пони и пегасы демонстрировали просто невероятные показатели силы, выносливости и других факторов физического развития, а единороги — неординарные магические способности, чьи возможности росли в геометрической прогрессии. И это было только верхушкой айсберга. Еще большим достижением было освоение той силы, что давало своим покровительством Черное Солнце. Практически нереализуемые раньше заклинания и ритуалы для таких магов были не сложнее заклинания телекинеза, а успехи во всех отчасти запретных дисциплинах вроде некромантии, темных таинствах и магии взлетели до небес. Растущий потенциал раззадоривал их, обещая практически безграничные границы для его реализации, и ученые уходили буквально в добровольное затворничество, проводя за вратами месяцы, а то и годы.

И вот тут они узнали о обратной стороне. Когда они, окрыленные собственными успехами и открывшимися для них знаниями, спешили обратно в реальный мир, чтобы поделиться с ним своими достижениями, то вновь наткнулись на знакомый им барьер. Но в этот раз все было куда печальней. Они просто не могли выйти. Окончательно и бесповоротно. Не было никаких условий или других способов, которые бы помогли им окинуть запретное царство. Портал оказался односторонним.

Платой за силу и тайны была свобода. И возжелав их, они заплатили ее сполна, навсегда став узниками этого места.

Все оборвалось так же внезапно, как и началось. Принцессы, по непонятным причинам приказали немедленно закрыть все проекты по исследованиям внутри Тартара и запретили его непосредственное посещение, даже несмотря на то, что все результаты затворников мирка все-таки попали во внешний мир через курьеров. Научное сообщество негодовало, однако ничего поделать не могло. Шум вокруг врат угас, огласив подобный конец лишь одним предположением — аликорны нашли в глубине Тартара что-то такое, о чем не следовало знать реальному миру.

Однако еще совсем недолго, в тайне от чужих глаз, по личным указам принцесс туда помещали наиболее отъявленных преступников. Время внутри Тартара текло не так, как следовало, и если в реальности прошло всего несколько часов, то за вратами этот срок растягивался на недели. Именно эта маленькая особенность превращала заключение в черном мире в самую ужасную участь. Не старея и не умирая, узник проводил там тысячелетия, медленно сходя с ума. Поэтому исключительно самые ужасные, заслуживающие мучительной смерти или решившие, что смогут перебороть своей волей любой допрос, помещались туда, обрекаясь на вечные мучения без возможности амнистии. Как гильотина замедленного действия, время за вратами заставляло их самих желать смерти в надежде на то, что она избавит их от нескончаемого цикла мучений.

Но и подобные оказии очень быстро прекратились за ненадобностью. Дела в Эквестрии очень уверенно шли на лад, преступность падала, а уровень жизни практически превратил ее в утопию, где все всегда было идеально.

Но была одна вещь, которую Принцессы не учли — врата остались незакрытыми.

И очень скоро на это ошибку им указал Сомбра. Он не просто смог самостоятельно проникнуть в Тартар и постигнуть его возможности, но вернулся оттуда, приобретя силу, которая позволила ему поработить Кристальное Королевство. Один единственный маг продемонстрировал то, во что может превратить пони вся та мощь, которую распространяло Черное Солнце. И то, насколько же оно сильно очерняет душу носителя этой мощи.

Сестры не могли допустить, чтобы подобные вести распространились по Эквестрии. Они свергли черного мага с трона, и, не имея возможности его уничтожить, заключили его подо льды, полагая, что они станут его последним пристанищем. Однако, хитрый единорог смог сделать невозможное — уходя, он прихватил с собой Кристальное Королевство, которое просто исчезло, не оставив и следа.

Чтобы подобное впредь не повторилось, Селестия опечатала ворота и сотворила вокруг него непроходимые топи с неконтролируемой погодой над ними, которые должны были стать ясным предупреждающим знаком для каждого, кто попытается сунуться к вратам. Любые записи о неудачах в Тартаре были сокрыты от неподготовленных глаз, а все попытки поднять эту тему пытались пресечь еще в зародыше.

Всю остальную работу сделало время. Менялись поколения, бежали годы, и постепенно из памяти пони стерлись те воспоминания, что касались относительно опасности того, что могло находится там, за медными створками. Все они жили, соблюдая молчаливый запрет о том, что никто не должен к ним приближаться.

Все, кроме единорога, заточенного под километрами льда.

---

И вновь изматывающий путь. Дорога, ведущая в никуда. Хотя у Сомбры и была четко выверенная цель его визита в Тартар, спустя всего десять минут пути он сбился с выверенного маршрута, забывшись в собственных мыслях. Он просто брел вперед, смотря себе под ноги и бормоча обрывки фраз, что крутились в его голове.

Позор. Унижение. Гнев. Ярость. Стыд. Боль. Эти слова поочередно вгрызались в его сознание, принося с собой воспоминания моментов, что клещами впились в его память. То, как тысячелетия назад сестры отобрали у него все. То, как его совершенное королевство боли и страданий было отнято, как он был сражен, обращен в тень, пятно того могущества и силы, чем он прежде был, и брошен под километры льда на севере. Как приспосабливался к сдирающему кожу холоду и то, как научился тратить по капле своей силы, поддерживая свою тлеющую жизнь, дабы они не кончились раньше положенного времени. Каждый день одиночества во тьме подо льдами, тянущийся одинаково долго и невыносимо. Как он день от дня вынашивал план своего возвращения и мести, и то, каким же позорным было его второе поражение.

Шестерка пони и малыш-дракон. Совсем юная, неопытная аликорн и её супруг. Селестии даже не пришлось поднимать свою задницу с трона — эти пони сделали все за неё. Элементы гармонии, не применяя свою силу, преодолели все преграды, поставленные им на охрану Кристального Сердца, выкрали его у него из под носа и воспользовались им, чтобы уничтожить его тело. Не боги, не существа из легенд и мифов, не эпические герои. Простые пони, они смогли повергнуть его, короля тьмы и теней. Не прибегая к разрушительной магии, это жалкие холопы не побоялись заглянуть в глаза собственному страху! И они не побоялись бросить вызов ему, Сомбре!

И они победили.

Тартар напомнил ему о всем. О каждом нанесенном ему поражении, каждой проигранной битве против сестер, каждой мучительной секунде в своей темнице наедине с гробовой тишиной. О текущем бессилии и том, что он всего лишь единорог, который просто слишком много знал. Даже его относительное бессмертие ни на шаг не приближало его к тому, кем он хотел быть.

Просто чуть могущественней, чем какой-нибудь ботан из Академии для Одаренных Единорогов. Чуть опытней, чем солдат-ветеран из Эквестрийской армии. Чуть мудрее, чем самый старый маг из Кантерлота.

И намного злее, опаснее и бессердечней, чем кто-либо.

Кто он после этого? Бич Кристального Королевства? Реальный кошмар наяву для каждого жителя Эквестрии? Демон, что прячется во тьме и повелевает ей?

Нет.

Теперь он — лишь жалкий образ того, кем когда-то был.

Сомбра остановился и поднял голову. Черное светило все так же висело над мрачной землей, озаряя все темно-зелеными лучами. Мертвая звезда, что была для него путеводной, освещала забытый мир ужаса, сокрытого от реальности.

Именно она рассказала единорогу, что все то, что он испытывал сейчас, не просто пустые мысли в его голове. Что каждую каплю горечи, что подтачивала его сердце, можно обратить в силу, которую затем довольно просто преобразить в необъятную мощь. Что страдание — источник эмоций ничуть не хуже, чем радость и любовь, и что их гораздо больше в этом мире, чем можно представить. Знание о том, что можно использовать не только свои силы, но и отбирать чужие, делая себя сильнее, а их боль и слезы — использовать как подпитку для своей могущественности. Что переломив себя, можно увидеть, что все твои враги слабы, и стоит приложить малейшее усилие, чтобы их собственные сомнения и чувства поставили их на колени. Есть тысячи способов, как этого добиться и как распоряжаться их сломленными душами.

Силы, скрывавшиеся за этими вратами, поведали Сомбре то, что скрывала Селестия от мира.

То, что страх превращает тебя в непобедимое оружие.

Достаточно лишь отказаться от своего собственного.

День, когда он отрекся от розового мира света и добра, приняв тьму внутри себя, был моментом его второго рождения. До него маг пытался жить, как все остальные — радоваться, улыбаться, искать приятное в жизненных мелочах и общении с друзьями. Но чем дольше он продолжал это делать, тем больше понимал, что никогда не сможет примириться с подобной фальшью в своей душе. Единорог не мог держать свой гнев, когда тот выплескивался наружу, не мог подавить в себе зависть, хотя практически никогда ее не испытывал, и никогда не желал решать конфликты миром и компромиссом. Делиться с кем-либо было для Сомбры низостью, позором, который неприятным зудом поражал все его тело, словно проказа.

И чем чаще он сталкивался с проявлением истинного, агрессивного лица этого мира, тем отчетливей осознавал, что принадлежит именно к нему. К пороку, тьме, черноте и теням за кулисами маски общего блага и умиротворения, которую провозгласили Сестры. Сомбра стал жить этими редкими проблесками негатива сквозь щит радости и смеха окружающих его пони. Таким темпом, год за годом, единорог окончательно убедился, что не сможет отвернуться от истины, и поэтому у него оставался только один выход.

Маг принял самого себя, свою истинную сущность. Он — Сомбра, единорог, с сердцем черным, словно ночь. Хотя, даже самая холодная, темная зимняя ночь не сможет сравниться с ним в темноте своего оттенка.

С тех пор он возненавидел мир вокруг себя. Эквестрия стала для него каторгой строжайшего режима, в которой он был вынужден подчинятся общему порядку. Но в глубине души Сомбра знал, что так будет не всегда, и чтобы эта надежда не канула в бездну, маг принял решение, что отдаст всего себя, чтобы воплотить ее в реальность. Нужен был лишь метод, способ, возможность, чтобы вырваться из этого личного ада “добра и дружбы”.

Он тратил месяцы и все свои средства, перерывая все возможные источники и суя свой нос куда не следует в поисках того, что сможет подсказать ему правильное направление. Но словно наперекор его рвению, кроме бесполезной литературы по оккультизму и жалким магическим фокусам с тенями ему ничего не попадалось. Так продолжалось ровно до того момента, пока его не занесло на нижние этажи одной из самых прославленных кладовых знаний — библиотек Сестер. Попасть туда было просто невозможно из-за охраны и досконального окружения их магическими барьерами, но Сомбра чувствовал, что именно где-то там лежит ответ на все его вопросы.

И он не прогадал.

Фолиант “Реликт Черного Солнца”, написанный неизвестным, давно забытым автором, который он обнаружил запрятанным в самой глубине библиотеки Принцессы Луны, словно огромный магнит тянул его к себе. Пони прошел километры подземелья библиотеки, ведомый никогда ранее не испытывемым ощущением холода в поджилках и ледяных игл в глубине черепа, безошибочно попав прямо к помещению, где хранилась книга. В пустой, наполненной мертвенно-холодным воздухом комнате одиноко возвышался один единственный пьедестал, на котором покоился толстый том в черном, кожаном переплете c изображением значка в виде солнца и врат.

Он никак не мог объяснить свои ощущения, но его била мелкая дрожь от смеси панического страха и безудержного предвкушению чего-то грандиозного. Возможно, прошел где-то час, прежде чем он осмелился сделать несколько шагов и взять книгу в свои копыта, наконец переборов в себе мысль о том, что он все же сможет это сделать, не умерев от переполняющего его напряжения. Но как только фолиант увесистым грузом лег в копыта, магом овладело желание узнать каждый до единого секрет, что был спрятан на страницах книги, и Сомбра с упоением стал читать расплывчатый, диковинный почерк мудреца, что написал его.

Единорог давно забыл счет времени, неотрывно бродя взглядом по строкам. В книге много чего было описано и разложено по различным областям темных таинств, ритуалов и заклинаний. Они были настолько древние, что если бы маг не был повальным полиглотом, то не смог бы прочитать и заголовка книги. Он успел почерпнуть не один десяток достаточно запретных для такого “правильного” мира знаний, прежде чем наткнулся на страницу с обрядом, который описывался как “Клятва Черному Солнцу”. Его текст был запутан, сложен, невероятно огромен и наполовину состоял из молитв. Не было никаких загадочных посланий и многозначных обещаний. Ни строки или страницы с ненужными описаниями или эмоциональными параграфами. Текст заклинания сухо, холодно констатировал то, какие возможности он может предложить и что потребует взамен. Но даже несмотря на это Сомбра уловил то, что ему было нужно.

Один невозможный ритуал в мире за вратами Тартара. Один смелый шаг навстречу неизвестности. И слишком соблазнительная награда ценой в его душу. Отказаться от этого было бы просто глупо.

Маг подбирался к Тартару целый год. Искал возможности, зацепки, любые способы, чтобы его врата распахнулись перед ним. Сомбре даже пришлось поступиться парой принципов, чтобы добиться цели, однако, он никогда не жалел о содеянном.

Все, что не касалось обряда, нисколько его не интересовало. Была только цель и методы ее достижения, а остальное — не важно.

И когда это наконец свершилось и он смог повторить то, что было описано в книге, ему предстал новый мир.

Тартар открыл ему глаза на правду того, каким же невероятным источником мощи были в своей сущности отрицательные эмоции. Ни радуга, ни свет, ни красочные фейерверки, что любили устраивать светлые маги, и в сравнение не шли с тем немыслимым ощущением всевластия, которое даровало крещение мраком. Оно подпитывалось амбициями, желаниями, эгоизмом и жадностью, усиливая их в тысячи раз, превращаясь в неуемную жажду и замыкая бесконечный круг их утоления. В общем, всем тем, от чего как правило старались избавиться примерные жители Эквестрии и что тщательно порицалось режимом Сестер.

Наслаждение чужими страданиями превратилось в погоню за новыми порциями желанной мощи. Слезы и надрывный крик жертв становились разрядом жизненной силы, тихий плач и стоны обращались в омолаживающий бриз, их обреченность и смирение со смертью — приумножали его внутренний потенциал и магию.

Но самым желанным был страх. Неподавляемый, животный, первобытный страх, который присутствовал без исключения у каждого. Не важно, какими были причины его возникновения, Сомбра мог обычную боязнь темноты обратить в ревущий ужас, способный подкосить даже тех, кто его до этого никогда не испытывал. Его любимый трюк с проникновением в самые глубокие, сокровенные уголки их сознания и последующее выталкивание их сокровенных секретов наружу работал всегда, на ком бы он его не применял.

И именно страх стал его стихией и необходимым элементом, словно воздух. Потому что схватку один на один с самим собой не выдерживал никто.

Каждым вздох, наполненный силой, переживался гнетущим огнем в груди. Ощущение всемогущества, безграничной власти, неиссякаемых сил и трепета сердец трусливых пони, которые сжимались от одного вида или простого упоминания о нем. Сомбра мог управлять ими как пожелает, распоряжаться их судьбами и жизнями. Кристальные пони как нельзя лучше подходили на роль рабов — ведь даже самую крошечную мелочь они переживали бурей эмоций, которые бурным потоком вливались в его пропитанное тьмой и трупным светом Черного Солнца тело. Хватало малейшего толчка, чтобы заставить их рыдать, и их слезы были для него живительным душем. Он наслаждался их страданиями, их болью, ненавистью и угнетением. Каждый день в его организованной пыточной машине, что раньше была Кристаллическим королевством, множил его могущество, подготавливая к тому, чтобы однажды поставить его на одну ступень рядом с богами.

Но даже этого оказалось недостаточно.

Как бы ему этого не хотелось признавать, Симус был прав. За тот кратенький отрезок времени с момента его возвращения в этот мир, Сомбра насколько мог изучил цепь событий, произошедших в момент его заключения во льдах и непродолжительной смерти после атаки на Кристальное Королевство, и в каждом случае, в котором участвовали столь ненавистные ему сестры или элементы гармонии, просто таки сквозила очевидность того, что не будь у них друг друга, поддержки в трудный момент или простой помощи со стороны, они бы не выдержали и тысячной доли того, что свалилось на их плечи. И если с Селестией это, все же, было не так критично, то в каждом параграфе, что касался гармонической шестерки, он видел просто до отвращения явную слабость каждой из них.

Вся их сила, успех и превосходство строились только на том, что они были вместе, иначе их тандем моментально рушился, словно карточный домик. Это удачно доказал бог-химера Дискорд, разделив их в лабиринте и вывернув их сущности наизнанку. От части подтвердила Королева Чейнджлингов Кризалис, обведя их вокруг копыта и заставив отвернуться от Твайлайт Спаркл, которая имела рациональное зерно подозрений относительно её маскировки под принцессу Каденс. И это сделал и сам Сомбра, заставив Твайлайт пройти испытание его гипнотической ловушкой с дверью, показывающей один из твоих самых больших страхов.

“Если бы не тот чертов дракон, эта фиолетовая выскочка так бы и осталась рыдать перед ней...” — скрипя зубами, вспомнил черный единорог.

Да и эта розовая пародия на аликорна, Каденс, и часа бы не продержала защиту вокруг города, если бы не ее храбрый муженек. Напомнив себе о нем, Сомбра горько пожалел, что в тот раз не добил его, а всего лишь лишил магической силы.

Слишком слабы, зависимы, подвластны чужому влиянию и пассивны, уязвимы в своем одиночестве и замкнутости. Он вспомнил, что, в принципе, такими были практически все пони, и он тоже когда-то давно был таким. Вот только осознав этот серьезный изъян, маг искоренил в себе эту прореху, став более черствым, суровым, рациональным и хладнокровным.

Нет, скорее более совершенным.

И даже понимая это, он не мог отвертеться от истины — сейчас ему была необходима помощь. Как бы Сомбра того не хотел, правда колола глаза — его самоотверженный, стихийный порыв, который помог ему вырваться из заточения, нисколько не поспособствовал возвращению Кристального Королевства в его власть. Напротив, слепая жажда мести бросила его, измученного тюрьмой и веками нестерпимого холода, на очередное противостояние живым божествам, против которых у него не было и шанса. Самоубийственный импульс стоил ему еще несколько лет смиренного ожидания, которое оборвалось смелым жестом нахального зебры, и более допускать такие ошибки он себе позволить не мог.

Не сейчас, когда у него вновь появился шанс вернуть принадлежащее ему по праву.

Сомбра остановился и окинул взглядом открывшийся ему вид. Перед ним простиралось небольшое открытое пространство, усеянное многочисленными булыжниками и какими-то гротескными нагромождениями из старых, опаленных стволов невесть откуда взявшихся деревьев из нормального мира. В центре этой композиции возвышались два огромных, скрещенных бревна, к которым переплетением тяжелых цепей был прикован большой черный пес. Его иссушенное, истощенное тело безвольно свисало с импровизированного распятия, будучи подвешенным на этих самых цепях. Оно было покрыто множественными, незаживающими ранами, с которых тонкими струйками стекала густая, словно гудрон, темная жидкость и, падая с кончиков его коротких когтей на ногах, образовывала под ним достаточно приличную лужу. Открытые раны, ожоги, царапины, нарывы и синяки покрывали его черно-красную шкуру, которая из-за таких обильных “украшений” больше напоминала порванную, изношенную тогу. Запястья лап были вывернуты под немыслимым углом и пробиты насквозь кусками обуглившегося дерева, прочно фиксируя несчастного в распростертой вдоль поверхности бревен позе. И все вместе это выглядело так, словно арестанта только недавно приковали к столь экстравагантному сооружению, предназначенному скорее для причинения ему невообразимых мучений, чем удержания на месте.

Безжизненно повесив голову, узник висел в сетке из ржавых цепей, не подавая никаких признаков жизни. Закончив созерцать радость законченного садомазохиста, Сомбра медленно побрел к пленнику, покачивая головой.

— И что же я вижу? — саркастично сказал маг, с усмешкой глядя на обшарпанное тело. — Видимо, Солнечная принцесска крайне негативно отнеслась к нашему сотрудничеству. Или столь восхитительную меру предложила ее сестра? Да, точно, только у Луны хватит выдумки на подобное.

Обойдя все препятствия, он остановился напротив креста с псом. Сомбра молчал, ожидая реакции от трупа, но тот лишь висел куском мяса, нанизанный на шипы обгоревших бревен.

— Печальное, мерзкое зрелище, — с ноткой презрения выдавил из себя единорог. — Ужас каждого потерявшегося путника в ночи, гнет и кошмар ледяных пещер, каждого темного закоулка Эквестрии. Маньяк и убийца, что забирал чужие жизни и голоса, заполняя пустоту внутри себя. Древний демон звука Мурмур, проклятье и знамение смерти для каждого, кто слышал его голос, сплетавший в себе отчаянные вопли тысяч его жертв.

Пони обошел крест, созерцая множественные раны пса и лужу черной жижи под ним.

— И сейчас он, уничтоженный, скованный и лишенный всей той силы, которой обладал, медленно гниет за вратами Тартара, не имея возможности умереть. Поистине внушающее восхищение и трепет решение относительно твоей судьбы, Мурмур. Лишить тебя шанса сдохнуть, заставив бесконечно страдать за все совершенное — банально, но, вынужден согласиться, подходящее для тебя наказание. — Отсчитал узника Сомбра, словно тот мог ему ответить.

Он снова замер, следя за реакцией бездыханного тела, и, не найдя никаких отзывов с его стороны, маг внезапно рассвирепел, оскалился и прорычал:

— Отвечай мне, тварь, когда я обращаюсь к тебе. Или ты думаешь, что в безопасности от меня, если ты уже одной ногой на том свете?

Его рык эхом разнесся по всей округе, подняв на уши всех местных существ, которые, в страхе поджав уши и хвосты, разбежались кто куда. И хотя казалось, что это нисколько не подействовало на пса, однако спустя несколько секунд цепи задергались в болезненной судороге, поразившей тело арестанта, и разразили звоном пространство вокруг. Пес Севера вздохнул, неуверенно набрав сухого воздуха разбитым носом в грудь, пробитую переломанными ребрами, и тут же закашлялся тягучей мутью, что была его кровью. Сплевывая сгустки слизи и задыхаясь, страдалец поднял свою исполосованную морду в сторону Сомбры. Разлепив заплывшие гноем глаза, он бессильно посмотрел на него своими синими огоньками-зрачками сквозь нависший занавес свалявшейся длинной челки. Некоторое время зверь молча сверлил мага взглядом, после чего, наконец, разомкнув практически раздробленные челюсти, он попытался что-то сказать. Но вместо этого из глубины его глотки донеслось лишь хлюпанье крови в легких и едва-едва различимый хрип, похожий на шипение.

— Она забрала у тебя все до единого, не оставив даже самого жалкого голоса для ответа. Как же Селестия любит своих зефирных пони, раз спасает из твоей хватки даже самое последнее отребье, — негодующе подметил Сомбра.

Он подошел ближе и сел перед лужей.

— Без разницы, ничего нового ты мне все-равно не расскажешь. Я знаю, что после того, как сестры низвергнули меня подо льды, ты пытался скрыться от них, как трусливая шавка. Как прятался по самым темным дырам, надеясь отвести от себя неизбежное. — Маг злобно сощурил глаза. — Неужели ты настолько сильно был уверен в себе, думая, что после того, как они победили меня, сестры не смогут найти одну из моих пешек?

Пес страдальчески поморщился и сблевал очередной поток крови и кусков собственной плоти, забрызгав ими передние копыта сидящего перед ним единорога. Сомбра с отвращением отряхнул замаранные накопытники и вновь стал бродить вокруг него.

— Луна действительно хорошо над тобой поработала, — задумчиво сказал маг, обходя скрещенные бревна. — Да и это не просто пыточное, кхм, “устройство”. Оно мешает твоему телу восстанавливаться от света Черного Солнца, я прав? Я только одного не понимаю, — Сомбра почесал подбородок и постучал по одному из бревен копытом. — Почему на нем висит защита от местных существ? У сестер было бы меньше проблем, если бы тебя просто сожрали. Хотя, может, темная приходит сюда время от времени, посмотреть на свое творение или добавить пару новых штрихов?

Пес не отвечал на его тираду поддевок, он лишь беспрестанно кашлял и отхаркивал новые порции темной жижи. Казалось, что вот-вот, и очередной выдавленный из себя ком крови будет для него последним, но жизнь все равно не стремилась покидать истерзанное тело. Сомбра ходил вокруг, с любопытством изучая импровизированную пыточную машину, однако через некоторое время ему это надоело, он остановился перед псом и взглянул в его загноившиеся глаза.

— Пора кончать эту ересь, — пробубнил маг, отошел на несколько шагов назад, после чего буквально запылал потоками магической энергии.

Сомбра яростно засопел, выпуская ноздрями клубы черно-зеленого дыма. Вены на его шее и лбу вздулись, глаза и рог окутало зелено-пурпурное свечение, а вокруг него началась маленькая буря, поднявшая вокруг него торнадо красной пыли, щепок обгоревших бревен и кислотного пламени.

Внезапно с его губ сорвался мощный, неистовый рев, в который были вплетены несколько слов потерянного в веках наречия. Огонь и дым над ним в мгновение соединились и, сконцентрировавшись на кончике его рога, с оглушительным взрывом высвободились в виде разрушительного луча. Магический поток тут же достиг своей цели и, пробив тело пса насквозь, врезался в черные бревна за его спиной. Стволы задрожали, завыли скрипом, треском и засветились иссиня-темным мраком.

— Я знал! — ревел Сомбра сквозь шум своей магии. — Знал, что это сделала ты, Луна!

Капкан для пса сопротивлялся недолго. Стоило единорогу чуть усилить напор, и истлевшие деревья моментально пошли крупными трещинами, беспорядочно взрываясь градом щепок. С каждой секундой они осыпались все больше, и в один момент, просто не выдержав атаки, сдетонировали волной черной энергии, полностью разрушив самих себя.

Зеленый луч иссяк, и Сомбра перевел дыхание, с удовлетворением посмотрев на то место, где раньше стоял столь хитрый аналог сдерживающего устройства. Теперь там красовался небольшой кратер, покрытый остатками расщепленных камней и вздувшейся землей. Черная лужа крови пса исчезла вместе со вспышкой, как и цепи. Как и...

Единорог огляделся в поисках бывшего узника, и обнаружил его в десяти метрах от себя, лежащего на окровавленном булыжнике. Его взрывом подбросило в воздух и пронесло мимо мага, однако платой за спасение от самоуничтожения капкана было крайне неприятное приземление об огромный валун, которое, опять же, не прошло бесследно для раненого пса. Он тяжело дышал, придерживая лапами свой пробитый бок, из которого торчали поломанные ребра. Кровь медленно, словно сироп, стекала из открытой раны, пачкая и без того грязную и дурно пахнущую шерсть.

Сомбра подошел к нему и безэмоционально двинул ему задним копытом по сломанным ребрам, от чего Мурмур гневно зашипел и скатился с камня, упав в уже успевшую образоваться лужу его собственной крови. Маг навис над его мордой, заглядывая в синие глаза-огоньки демона.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я пришел сюда не для того, чтобы просто спасти тебя, — с презрением сказал он, — у тебя есть незакрытый перед мной должок. Пожизненный должок.

Сомбра наступил копытом ему на нос, и пес страдальчески заскулил.

— Я пришел, чтобы напомнить тебе о твоей клятве, Мурмур. О том, как ты продался мне весь и без остатка за силу, поклявшись в вечной верности и преданности. Как взялся стать моей тенью и правым копытом, — пони сильнее надавил на морду пса. — Ты не забыл об этом?

Скребя когтями землю и камни под собой, страдалец положил одну лапу на ногу Сомбры, а другой стал показывать свою шею, с который был снят каждый сантиметр его шкуры, превратив ее в один большой пульсирующий участок плоти. Он холодным взглядом посмотрел в лицо магу, ожидая от него что-то.

Его тело тут же охватило зеленое сияние, приподняло над землей и с силой швырнуло от стоявший рядом столб из камня. От удара осколки ребер пробили легкие пса, и он снова стал безостановочно отхаркиваться кровью на каждом выдохе, мыча от жгучей боли. Сомбра тут же подлетел к его телу и громогласно заорал, смотря на него смесью бурлящей ненависти и пренебрежения:

— Не смей прибедняться передо мной! — прорычал маг и ударил его в челюсть. — Слышишь, НЕ СМЕЙ!

Он с силой надавил ему на пробитый бок, поднес копыто к его морде, наклонился и грозно прошипел:

— Я еще раз спрашиваю тебя, ничтожество. Ты. Помнишь. О. Своей. Клятве?

Мурмур, не помня себя от сковавшей боли, попытался податься вперед, но оступился и рухнул на землю. Вытянувшись, он приподнялся на одной лапе, слабо кивнул головой и, разомкнув челюсти, стал вылизывать накопытники единорога. Сомбра лишь хмыкнул и с улыбкой стал наблюдать за унижением пса, пока тот очищал его замаранные кровью ноги.

Еще с минуту посозерцав его усердие, пони отстранился от него и со злой улыбкой сказал:

— Вот теперь я узнаю моего слугу, — он потер копыта об друг друга, чтобы избавиться от слюны демона. — И знай, что впредь я более не потерплю от тебя подобного неповиновения. Я не закончил то, что начали сестры только потому, что сейчас мне нужны твои лапы и опыт. И я надеюсь, в этот раз ты не подведешь меня. А теперь вставай, — сказал маг, развернувшись к нему спиной, отошел на несколько шагов.

Пес отполз назад и, кряхтя, попытался встать, однако, обезвоженные мышцы и множественные переломы просто не дали ему даже оторваться плечами от земли. Безрезультатно подергавшись, он растянулся по земле и виновато уставился на единорога.

Сомбра остановился и повернул к нему голову. От того тяжелого взгляда, что он подарил демону, казалось, воздух вокруг него похолодел, а камни покрылись мелкой изморозью, что было полным абсурдом для иссушенного Черным Солнцем Тартара. Едва пес заглянул ему в глаза, как его тело само непроизвольно съежилось, несмотря на препятствующую этому боль и бессилие, а слипшаяся от грязи и крови шерсть встала дыбом. Он поперхнулся подступившим к горлу комом и замер, не в силах преодолеть ужасающее оцепенение страха. В его голове тут же всплыло давно забытое за все эти годы ощущение паники, напомнившее ему, насколько же был на самом деле страшен Сомбра.

— Чего непонятного в том, что я только что сказал? — грозно осведомился единорог. — Вставай.

Мурмур так и не понял, откуда у него внезапно взялись силы. Его избитое тело сопротивлялось, разнося по каждой клетке болезненное эхо, перед глазами плыла черная пелена, а разум грозился отключится, выйдя за предел своей выносливости, однако он все же смог подняться на задние ноги и, подпирая лапой распоротый бок, встать за своим хозяином. Фыркнув облаком дыма, Сомбра неспешно побрел назад, и у пса не оставалось выбора кроме как, превозмогая боль и подступающую тошноту, плестись за ним.

Путь обратно выдался гораздо дольше, чем в прошлый раз, в основном благодаря полуживому псу севера, который, к удивлению, неведомым образом стал выглядеть немного лучше. Его тело, перестав испытывать пагубное воздействие своей клетки, наконец начало абсорбировать энергию темного светила, постепенно излечивая себя, подобно Сомбре. Порезы и синяки на его теле практически затянулись и остались рубцами, а наиболее критичные раны, типа распоротого бока, медленно заживали, покрывшись сукровицей и коркой. Теперь пес более-менее уверенно ступал за пони, но все равно не так быстро, и поэтому магу регулярно приходилось останавливаться, чтобы его раб не отстал окончательно. На каждой такой остановке он топтался на месте и вглядывался вдаль, пытаясь что-то увидеть за бесконечными барханами и скалами, но каждый раз оставался ни с чем и, гневно рыкнув, продолжал свой путь.

Достигнув ворот, они остановились. Сомбра развернулся к шатающемуся псу и, зло улыбнувшись, заговорил:

— Для тебя есть хорошие новости, Мурмур. Пока мы шли, я решил, что все же в моих силах немного помочь тебе начать восстанавливать твои былые возможности. И в качестве проявления моей невиданной щедрости, мы начнем прямо сейчас.

Единорог топнул копытом, и его тень тут же ожила. Расширившись до внушительных размеров, она темным пятном перетекла на несколько метров в бок и изрыгнула из себя огромную угольную скалу. Черный обелиск, поднявшись из бездны, стал шумно дребезжать, пошел трещинами и, оглушив окрестности звуками бьющегося хрусталя, лопнул. Пес недоумевающе обернулся на гору осколков, не понимая, чем же груда кристаллов поможет ему, но внезапно она вздулась, и из под осыпающихся обломков показалась огромная мускулистая туша, которая, кряхтя и задыхаясь, выползла из своей разрушенной оболочки. Когда же она показалась полностью, у демона шерсть вновь встала дыбом и он отошел на несколько шагов назад, мотая головой то на нее, то на мага.

— Это Цербер, — скучающе пояснил тот. — Страж, что охранял подступ к Тартару. По дороге мне пришла мысль, куда же можно деть эту груду мяса, и именно благодаря тебе его жизнь не пропадет даром.

Мурмур непонимающе уставился на пони, словно не желая домысливать то, к чему тот клонил.

— Убей его, — приказал Сомбра. — Забери его голос себе. Эти три воющих глотки станут отличным допингом для твоего хлипкого тела.

Но пес лишь осел на землю и закрыл уши лапами, словно защищаясь от слов пони.

— Что-то не так? — удивился маг. — Не смей мне лгать, ты полностью способен на это. Вы сейчас полностью равны — оба ранены и не способны драться в полную силу, и кроме своих когтей и клыков у вас ничего нет. Зверь против зверя, и только ваше желание жить даст вам шанс на то, чтобы выйти победителем.

Сомбра подошел к псу-демону и вновь посмотрел ему в глаза.

— Это был приказ, — холодным тоном сказал он. — Ты либо будешь сражаться так, как никогда раньше не сражался и вырвешь его сердце, либо сдохнешь прямо тут. Знай, Мурмур — слабые соратники мне не нужны, и если ты проиграешь и Цербер тебя не добьет, — глаза пони блеснули зеленым пламенем, и псу на секунду показалось, что в них он увидел самого себя, только уже окончательно бездыханного и вздернутого на пробитой голове над вершиной черного кристалла, — то это сделаю я.

Пони поднялся и побрел прочь, обратно в глубину Тартара. На секунду задержавшись, он обернулся и небрежно бросил через плечо:

— Когда я вернусь, я хочу видеть его шкуру растянутой на воротах. И тебе лучше не забывать об этом.

Демон еще долго не поднимался, наблюдая за тем, как его хозяин удаляется в глубину бесконечной пропасти Тартара. Самоубийственная задача, которую поставил перед ним Сомбра, сулила ему только верную смерть в дробящей хватке челюстей Цербера. Мурмур посмотрел на стража, и хотя тот тоже был не в лучшем своем состоянии после магических тисков мага, все же он был гораздо крупнее пса севера и не зиял таким количеством ран, как его оппонент.

Сам же Цербер, беспорядочно мотая своими головами туда-сюда, старался избавиться от временной дезориентации и, покачиваясь на своих коротких ногах, брел обратно к воротам. И когда он был уже практически вплотную к медным створкам, внезапно повел носом и, учуяв запрелую вонь шкуры пса-демона, развернулся в его сторону. Три безобразные морды в мгновение ощетинились диким оскалом, а из пастей вновь водопадом потекла слюна, превращая красный песок под ним в алую грязь. Страж зарычал, почуяв то, что входило в его основной список обязанностей — нарушителя, пытавшегося покинуть Тартар.

Мурмур с трепетом смотрел, как черная гора медленно приближается к нему. И чем дольше он наблюдал, тем быстрее в нем исчезала пустота, успевшая образоваться за все те годы что он провел в заточении, волоча свое существование на грани жизни и смерти. К нему вновь вернулся смысл. Смысл жить, не смотря ни на что.

Но было что-то еще. Столь знакомое для пса севера и очевидное для его нутра, что едва он понял, что страж-то на самом деле еле стоит на ногах, то тут же поднялся на задние лапы и сам бросился навстречу смертельной опасности.

Ему невероятно сильно хотелось жрать.

---

— Превосходно.

Сомбра не смог сдержать в себе вздоха облегчения, увидев шесть статуй перед собой в целости и сохранности. Он стоял в центре глубокой ямы вместе с черно-угольными, сверкающими на слабом зеленоватом цвете обращенного солнца изваяниями четырех кобыл и двух жеребцов. Заботливо запихнув их практически в самую глубину Тартара, он не пожалел, что в последний момент схватки с сестрами потратил часть своих сил на то, чтобы спрятать их от дотошных глаз аликорнов. Сохранность статуй в впадине, потерянной среди кровавых скал запретного мира, лишь в очередной раз подтвердила догадки мага о том, что Принцессы не очень любили совать свои носы за врата, и поэтому одна из них крепко запечатала их, на всякий случай положив ключ от замка “под коврик”.

— Пора просыпаться, мои рабочие лошадки, — пропел Сомбра. — Вы нужны своему господину.

Его слова эхом пронеслись по яме, отражаясь от каждого угла и углубления. Изваяния затрещали, вздулись пробоинами по всей своей площади, осыпая с себя темную оболочку. Когда от покрова мертвого минерала практически ничего не осталось, эта шестерка мощным рывком разбила остатки своих “коконов” и предстала перед ухмыляющимся темным магом.

Две бело-красные пегаски, идентичные друг другу, как две капли воды, единственным отличием у которых были лишь различные формы копий, которые они несли на своих плечах. Каждая из них, словно идеальный клон, полностью повторяла движения своей копии, не отклоняясь ни на градус, будто они разделяли один разум на двоих. Эта пара синхронно плыла по воздуху, элегантно вращая своим оружием вокруг талий, словно в каком-то задумчивом танце.

Единорог, высокий и болезненно худой, который, будучи практически полностью завернутыми в разнообразное тусклое тряпье, очень сильно напоминал мумию. Его усталые, красные глаза были полны безумия и паранойи, что безошибочно отгадывало в нем мага крови, слишком далеко зашедшего в своем искусстве. Он постоянно озирался на остальных членов шестерки, что-то тихо бормотал, прижимал уши и втягивал голову в плечи, стоило ему услышать какой-нибудь резкий звук наподобие треска остатков темного минерала или неосторожного шага его товарищей.

Кобылка-земнопони цвета синего металла, которая из-за своего маленького роста казалась совсем крошечной на фоне остальных пони в яме, одетая в кожаную броню, целиком состоящую из различных полос-ремней. Она была на голову ниже пегасок, которые и так не выделялись ростом, и если бы не крепкое телосложение и более-менее длинные ноги, ее было бы не отличить от жеребенка. Пони смешно семенила копытами, волоча на себе арбалет размером с нее саму и целую ленту тяжелых стрелковых болтов.

По бок от нее, словно в противовес ее миниатюрной комплекции шел огромный, накаченный жеребец. Он был закован в толстые пластинчатые доспехи, а к его груди на болтах был прикреплен внушительный скотоотбойник от локомотива, к которому грубой сваркой были приделаны лезвия и куски острой арматуры. Своим массивным красным подбородком, проглядывающим из под нижней части его шлема, вкупе с широкоплечим телосложением он напоминал карикатурного злого амбала из популярных комиксов для жеребят, однако такое полное впечатление резко портила длинная, лоснящаяся и неожиданно ухоженная грива и густой мех, проглядывающий из редких открытых участков его лат. Грохоча броней, он шел за крошечной кобылкой, регулярно подгоняя ее краем метельника вперед.

И впереди всей этой процессии шагала стройная единорожка с шкуркой лимонного цвета и длинной красно-пурпурной гривой, сплетенной в косу. На ее шее была вытатуирована то ли магическим, то ли естественным путем черная эмблема в виде головы единорога, подозрительно напоминающего Сомбру. И эта же татуировка была видна у всех остальных, кроме двух жеребцов, которые были с ног до головы покрыты одеждой или броней.

Вся процессия остановилась перед темным единорогом и припала на одно колено, выражая свое почтение и покорность.

— Отрадно видеть, что хоть кто-то из моих слуг помнит о соблюдении манер перед своим хозяином, — смеясь, сказал Сомбра. — Докладывай, Спир.

— Мой мастер, — отозвалась лимонная кобылка, — мы все готовы вновь служить вам. Но не могли бы вы рассказать, — она обвела головой вокруг, указывая на горки черных обломков, — что же произошло тогда, в Королевстве? Почему мы здесь и почему вы ранены?

— Все просто, моя милая Спир, — Сомбра медленно пошел вдоль шеренги, в которую выстроилась шестерка. — Мы проиграли. Сестры одолели нас в том бою, разнесли всю мою армию в клочья, а меня самого заточили подо льды на несколько веков, практически лишив силы.

— Ваши раны? — Спир указала копытом на порез на щеке мага.

— А это — результат того, что мне пришлось перенести, чтобы попасть сюда. Сестры заперли этот мир от вторжения, повесив на врата печать. Эти рубцы — лишь часть того урона, что оставило на мне охраняющее заклинание.

— А мы?

— Перед своим... кхм, — Сомбра запнулся, подбирая аналог слову “поражение”, — заключением, я успел поместить вас в стазис и скрыть здесь, в глубине Тартара от попыток Сестер добить остатки верных мне пони. Поверьте, вас постигла гораздо лучшая судьба, чем большинство ваших соратников, — со злой улыбкой произнес он. — Но я сбежал из роялисткой тюрьмы, и теперь настало время отомстить Принцессам за их дерзость, и вы станете моим орудием возмездия.

Шестерка склонила головы и хором спросила:

— Чем мы можем вам служить?

— Прежде всего, вы должны кое-что узнать о новом мире за вратами Тартара. Эквестрия очень сильно изменилась, теперь на ней балом правит тотальная диктатура Принцесс, подкрепленная силой Элементов Гармонии, которые отныне олицетворяют живые пони. И хотя это серьезно усложняет наше положение, я чувствую, что их власть стала гораздо, гораздо неустойчивей, чем раньше. С ней что-то не так, но я пока не понял, что именно. Поэтому, ваша текущая задача, — единорог наклонил голову, его рог вспыхнул короткой вспышкой, на которую тут же сиянием среагировали татуировки на телах пони. Через мгновение в их разумах появились устойчивые образы шестерых кобылок-Элементов, транслированные из воспоминаний Сомбры, — найти этих кобыл.

— Мы должны убить их? — спросила Спир.

— Пока что просто наблюдать. Я слишком мало знаю о том, что сейчас происходит в мире, поэтому вы должны стать моими глазами и ушами. Обернитесь их тенями, следите за ними днем и ночью и запоминайте каждый их шаг или жест. Но помните, — он поднял копыто, — ни при каких условиях не раскрывайте себя. Ни Селестия, ни Луна не знают о том, что я жив, поэтому лучше до поры до времени оправдывать их ожидания.

Приспешники мага кивнули.

— Все вопросы и решения обсуждать только с мной и не сметь действовать самостоятельно. Если будет хоть малейшее подозрение на то, что вас раскрыли, тут же сообщать мне. Вам понятно? — окончательно осведомился он.

— Да, мастер, — так же синхронно ответили пони.

— Не ожидал от вас ничего иного, — довольно сказал Сомбра. — Следуйте за мной, пора новой Эквестрии встретить тех, кто раньше устанавливал в ней правила.

---

Добравшись до ворот, группа пони остановилась, в изумлении застыв над сценой, развернувшейся перед выходом из темного мира.

Несколько добрых сотен метров перед вратами были превращены в поле боя, покрытое красной глиной из крови и песка, раздробленных камней и кусков плоти с шерстью. Повсюду красовались ямы и рытвины, вырытые когтями и неловкими падениями тех, кто все это устроил.

Однако, их поразил не вид взбудораженной битвой пустыни, а то, что находилось прямо перед порталом.

Освежеванная, донельзя изуродованная и порванная на несколько частей груда мяса, некогда бывшая Цербером. Большинство мышц на бездыханном теле было разорвано, а все кости находились лишь в двух состояниях — либо переломанные до состояния бело-красной каши, либо смещенные со своего естественного положения на пару десятков сантиметров. От морд пса вообще ничего не осталось, а все три шеи, на которых они прежде покоились, были разодраны в сочащиеся гноем и алой субстанцией тряпки. Из их остатков силой были вырваны позвонки, которые теперь беспорядочно были разбросаны повсюду вокруг, а основной ствол позвоночника уродливой плетью лежал недалеко от задней части стража, которая находилась в нескольких метрах поодаль.

Пони подняли голову и увидели на вершине этой безумной композиции омерзительно чавкающую плотью черную фигуру. Вырывая голыми лапами объемные ломти из тела поверженного стража, она пировала на его трупе, брызгая во все стороны остывшей кровью, кусками костного мозга и внутренностями бывшего хранителя врат.

— Вижу, ты преуспел в своей миссии, — вымолвил Сомбра, глядя на огромную темную шкуру, натянутую поверх меди портальных дверей.

Чудовище тут же бросило свое отвратительное занятие и в один поразительно стремительный прыжок оказалось прямо перед носом единорога. Так же, как и несколько минут назад это сделали пони за спиной мага, он преклонился перед ним, опустив голову.

Теперь Мурмур выглядел совершенно по другому. От ран из переломов не осталось и следа, а вместо проглядывающих ребер и острых краев костей на его теле появились налитые силой и мощью мышцы. Он значительно увеличился в размерах, его шкура потемнела, как и белки, оставившие в его глазах лишь две синих точки-огонька, удлинились когти. Еще одной деталью была его шея, которая окончательно зажила и теперь безостановочно пульсировала вздувшимися сосудами и напряженными связками.

Даже будучи в состоянии полной покорности, пес выглядел до дрожи в зубах отталкивающе. Теперь вместо трагичного мученика перед магом склонился настоящий демон, полностью соответствующий столь громкому и жуткому статусу. Он выглядел устрашающе, будучи перемазанным кровью павшего оппонента с головы до пят и был намного больше Сомбры, однако, припав перед ним, поджал хвост и молча ожидал реакции своего хозяина.

— Хороший мальчик, — насмешливо сказал единорог, положив ему копыто на голову. — Надеюсь, ты понимаешь, что больше второго шанса я тебе не дам?

Пес поднял голову. На его правой скуле из под шерсти зеленым огнем засветилась его татуировка, и он, кивнув, раскрыл рот. Из его глотки вырвался тройной рев, мало походивший на речь, словно одновременно пытались говорить несколько голосов, но даже не смотря на такой исковерканный и явно звериный баритон, Мурмур смог отчетливо произнести следующее:

— Хозяин, простите меня за мою дерзость. Я готов заплатить любую цену за вашу милость.

Сомбра усмехнулся.

— И заплатишь, не сомневайся. — он махнул копытом пони за своей спиной. — Пойдемте, время не ждет.

Ворота с диким скрежетом вновь распахнулись, впуская стремительный ветер внутрь мрачного мира. Восемь фигур переступили порог, разделяющий реальность и ее извращенную, вывернутую наизнанку версию, и остановились, привыкая к полуденному солнцу.

Сомбра повернулся к шестерке пони.

— Вы знаете свою задачу. Найдите их и наблюдайте. И помните о незаметности, — Сомбра сурово нахмурил брови, — преждевременный провал вам слишком дорого обойдется. Приступайте.

Воины поклонились и, растворившись облаками дыма, стремительно умчались в глубь болот.

— Ну а ты, — он посмотрел на стоящего рядом пса севера, — у нас с тобой будет миссия куда содержательней.

Сомбра повернулся куда-то в сторону и во всю грудь втянул свежий воздух, предвкушая сладость того, что он собирался сделать.

— Наш путь лежит туда, где все началось, — пони указал копытом в чащу болот перед собой. И хотя возможность определить отсюда, в какой стороне лежит предполагаемая цель, была смешна и просто ничтожна, маг чувствовал, что он прав. — В Кристальное Королевство. Пора нам посмотреть на тех, кто думает, что имел полное право занять мой трон.

Пес кивнул и его тело, мелькнув татуировкой, превратилось в сплошную непроглядно-черную тень, в котором выделялись лишь его синие глаза да белые челюсти, висевшие внутри темного столба.

Сомбра, приняв почти идентичную форму, еще раз окинув взглядом предполагаемое направление, молнией устремился обратно вглубь леса, из которого он выбрался совсем недавно. Вслед за ним такими же скачками проследовал пес-демон.

Солнце, войдя в свой зенит, неподвижно висело над клочком открытой местности посреди разлагающегося болота. Ни один звук не нарушал мертвую тишину вокруг врат, и даже густой лес угрюмо молчал, боясь проронить лишнюю вибрацию случайным падением листа или нечаянным хлопком пузырька болотной жижи. Безмолвие вновь воцарилось над мрачным порталом в прокаженный мир, из которого не было дороги осужденным.

Ни один звук, за исключением трепета длинной окровавленной шкуры сгинувшего стража, черным флагом колышущейся на беспокойном ветру.

---

— М-м-м!— промурлыкала солнечная принцесса, отправив очередную чайную ложку с кусочком воздушного тортика себе в рот. — Соберите меня, я таю от этого чудесного вкуса.

Луна, кинув короткий взгляд из под очков для чтения, хмыкнула и опустила левитируемую ей книгу “Основы классических экономических теорий”.

— Я просто поражаюсь тебе, Тия, — закатив глаза, сказала она. — На протяжении тысячи лет ты, видимо, так и не обуздала свою любовь к сладкому.

— Как будто что-то плохое, — отозвалась солнечнобокая, добывая из большого кремового торта еще один кусок.

Сестры сидели на большем балконе одного из шпилей Кантелотской Цитадели и беззаботно пили чай. Так уж случилось, что даже среди их напряженного графика нашелся свободный час, который аликорны решили посвятить общению с друг другом. Естественно, они могли занять эти шестьдесят минут более продуктивной деятельностью, но даже у богов были слабости, которым они иногда могли потакать.

— Ну хотя бы о крупе бы своем подумала, в самом деле, — ехидно заметила Луна, показав копытом на краешек солнечной метки белой аликорн, который был виден ей из-за кромки стола.

— А что с ним не так? — не вынимая ложечки из рта, спросила Тия, опустив взгляд на свои белые холмы и поерзав ими на большой подушке, на которой она восседала. — Аппетитные, пухлые белые бочка.

— Растолстеешь, и превратятся твои “бочка” в желе, вот что. Это же очевидно. — поправив очки, продолжала напирать темная.

— Ну знаешь, — похлопав себя по заднице, Селестия улыбнулась, — располнеть то может и располнею, главное, чтобы уложилось в нужных местах. В тех, которые очень ценят в кобылах жеребцы. Хотя... — она постучала ложкой по носу, — откуда ж тебе знать, что им нравиться, а что нет.

— Ах ты ж... — Луна опешила от такого ответа и, густо покраснев, полностью скрыла лицо за книжкой, — Да что б ты знала, у меня...

— Отговорки-отговорочки, — пропела Селестия, наклонив голову к окончательно залившейся краской Луне. Набрав ложкой крема с торта, она оставила легкий мазок на синем носу темной аликорн, заставив ту поднять взгляд из под книжки. — Не переживай так. Старшая сестра найдет тебе статного, красивого, накаченного и умного жеребца. Он тебе не откажет, поверь. Ты же принцесса, в конце-концов!

— Ага, такого, как Блублад, да? — состроив кислую мину, спросила Луна.

— Ну-у-у, я же сказала — умного, — ответила Тия, и, положив ложку с кремом себе в рот, засмеялась, и ее тут же поддержала Луна, моментально забывшая от своем стыде.

Они смеялись, впервые за столь долгое время действительно наслаждаясь обществом друг друга, не поджимая себя масками учтивости и сдержанности, которые они вынуждены были носить двадцать четыре часа в сутки. Просто две родных души, наконец свободные от оков общества, которые могли поделиться с друг другом теплотой взаимной любви и поддержки.

— Ой, — внезапно, едва не подскочив, встрепенулась Селестия. Ложка выпала из ее рта и, зазвенев, закатилась под стол.

— Тия? — облизнув нос, спросила Луна. Но заметив, что то был не просто приступ икоты, она приблизилась к ней и с осторожностью спросила. — Что-то не так?

Селестия повернула голову, глядя куда-то в направлении горизонта. То, что она только что почувствовала, не было похоже ни на одно из тех обычных ощущений, что посещали ее каждый день. Это было что-то другое, столь давно забытое и древнее, что уже успело с концами потеряться в ее воспоминаниях, оставив только сам факт своего присутствия. Словно лопнувшая струна, воскресшая нотка задела ее разум, напоминая о чем-то очень далеком, но категорически важном для нее.

Только вот что это было, она никак не могла вспомнить.

— Тия? — еще раз переспросила Луна, теперь уже с нотками тревоги в голосе.

— Эм, нет, все в порядке, просто... — она проложила копыто к губам и посмотрела на сестру. — Ты сейчас ничего такого не почувствовала, нет?

— Да нет, вроде, — похлопав ресницами, ответила темная. — А что, должна была?

— Я не знаю. Трудно объяснить...

— А ты попытайся, — сказала Луна, подняв магией книгу.

Селестия задумчиво посмотрела на нее несколько секунд, после чего, махнув копытом, бросила:

— Ладно, не бери в голову. Наверное, я просто что-то забыла.

Луна хмыкнула и вновь погрузилась в чтение. Солнечная аликорн, еще несколько минут посверлив взглядом голубой горизонт, пожала плечами и, вздохнув, вернулась к своей трапезе. Но тут же вспомнив о досадной потере столового прибора, она, под сопровождение ехидных смешков Луны, засунула голову под стол.

— Эй, ты, выходи. Я всего лишь хочу, чтобы...

— Ой!

Чуть не ударившись от стол, Селестия тут же вынырнула из под простыни, чтобы увидеть Луну с округлившимся глазами, которая, утратив контроль над магией, неаккуратно послала книгу в недра кремового торта. Теперь темная тоже смотрела куда-то в даль, судорожно ища сузившимся зрачками невидимый раздражитель.

— Тия, — не поворачивая головы, сказала она. — Ты ничего сейчас не...

Что ни говори, он — славный пони!

— Ты дотерпел, Файерстарт. Хороший мальчик, заслужил награду.

Насвистывая малоизвестное “Единорог, единорог, почему ты не даешь потрогать мне свой волшебный рог”, синий жеребец протопал в полутемный паб “Скользкая Сплетня”. Он был весь с ног до головы покрыт бинтами и десятками лечебных пластырей, и если бы не новая синяя униформа под цвет его шерстки, то напоминал бы сбежавшего из клиники для умалишенных. Несмотря на предостережение врача, он был уверен, что пара литров крепкой выпивки поправят его пошатнувшееся здоровье и расшатанные нервы намного лучше, чем запах лекарств и плевание в потолок на кушетке, поэтому, с трудом пересилив желание остаться в больнице ради пары крепких задниц медсестричек, он побрел в ближайшее увеселительное заведение.

Раны от схватки с кровавым фанатиком были не единственной его головной болью. Офицер никак не ожидал, что все его попытки добиться от канцелярских крыс Кантерлота сколь-нибудь вразумительных ответов относительного того, что они, не предупредив, спихнули на него передачу важной бандероли, будут столь сурово и агрессивно восприняты в штыки.

За один вечер ему несчетное количество раз напомнили о том, кем он является и что для такого пони, как он столь высокая должность — всего лишь фикция, видимость власти и ответственности, которая была необходима лишь тогда, когда она нужна была там, на “верхах”.

Тем не менее, через пару хороших связей и долгов ему все-таки удалось узнать, что же нес с собой забитый очкарик из его отряда. И только от одной мысли о том, что же они упустили, единорогу хотелось выть волком и раскрошить до состояния каши лица всех тех слишком много возомнивших о себе идиотах, которые, якобы, стояли выше него относительно закона.

Но маг уже знал, как поступит. Сейчас он придет в бар, купит себе бухла и будет глушить его, пока мир вновь не окрасится в приятные, теплые краски и не приобретет оплывающие границы. А когда ему надоест, он просто спустится на четыре квартала вниз и посетит один из хорошо знакомых ему борделей, снимет одну... нет, двух хорошеньких путан и без прикрас даст выход своему гневу несколько другим способом. Многолетняя практика подобного досуга не могла наврать Файерстарту, поэтому маг знал, что только совершив такую нехитрую последовательность действий, он сможет вернуться в прежнюю колею.

— Бутылку виски и рюмочку “Сталлионградской” для разогрева, — бросил он бармену-земнопони, стоящему в другом конце барной стойки.

Бармен протер маленькую, плеснул туда кристально-чистой жидкости и резво катанул ее по столу в сторону нового посетителя. Рюмка помчалась навстречу синему копыту офицера, но так и не достигла конечной точки назначения.

Перехватив скользящий сосуд, крупный черный пегас улыбнулся всеми своими желтыми зубами и, залпом осушив ее, прохрипел:

— Легавым здесь не наливают, — заржал он вместе с тремя своими дружками, сидящими за его спиной. — За его счет, дружище, — бросил пегас бармену, который, угрюмо фыркнув, стал протирать тряпкой большие пивные кружки.

Тринадцать. Тридцать. Нет, шестьдесят внутренних детонаций, эквивалентных взрыву солнца, прогремели внутри синего единорога, хотя тот даже не изменился в лице. Потерев виски копытами, он, скривив на лице самую нелепую улыбку, подошел к нагло хмылящемуся пегасу.

Едва тот успел начать свою уверенную речь со слова “Чё?”, Файерстарт заехал ему копытом под дых. Летун, не ожидав такой резвости, схватился одним копытом за живот и сгорбился, и тут же его сгибающую голову подхватило другое копыто мага, добавляя скорости на ее пути к встрече с барной стойкой. Отсчитав четыре гулких удара его пустого черепа об полированное дерево, он подтолкнул рюмку копытом и остановил очередной замах головы пегаса в сантиметре от ее кромки, которая теперь была прямо под глазницей черного.

— И инвалидам, я полагаю, тоже? — спросил Файер в ухо оглушенному пегасу.

Дружки дерзкого летуна похватались было за свое оружие, но, изрядно потеряв в своей уверенности, могли лишь смотреть на то, как их револьверы, зазвенев выпадающими из барабанов патронами по полу, со свистом полетели в одну из плевательниц, охваченные оранжевым сиянием рога синего пони.

— Что, тоже такие смелые, как и ваш дружок? — с силой огрев пегаса последний раз головой от стол, после чего тот откинулся на пол, спросил он.

Все трое неуверенно замолчали, после чего слегка отпрянули со своих мест.

— Тогда вы сейчас хватаете этого мудака и съебываете отсюда, быстро, решительно! — рыкнул Файер и вся компашка в ту же секунду испарилась из паба, отстав от взведенного единорога.

Земнопони, облегченно вздохнув, достал из-под стола большую бутылку янтарного пойла и наполнил новую рюмашку, после чего пододвинул все это добро к магу.

— Много нынче невежд пошло, да? А ведь один из самых культурно развитых районов Кантерлота... — покачав головой, посетовал бармен.

Смерив пони испепеляющим взглядом, маг кинул ему горсть монет, дернул водки и, сгребя за собой бутыль, потопал в глубь зала, напоследок кинув:

— И не говори. Как и бесхребетных барменов, пускающих этот сброд к себе.

Рухнув в самое дальнее кресло, Файер откинулся на спинку и зажмурился. Ему показалось, что вот оно, тот самый момент, когда запустив в тебя самый большой камень эпичного провала, вселенная на прощание окатывает еще целым вагоном щебня каких-то блядских проблем, чтобы ты случайно не забыл, что у нее есть еще куча фокусов, которыми она может развлечь себя.

“Так, все. Все, Файер, будь хорошим мальчиком. Вот он ты, вот бутылка виски, забей на всю эту срань и давай уже нажрись хорошенько. Тебе еще двух кобыл осчастливить надо будет, а с таким настроем ты даже пятиминутный перепих не потянешь. К бою”, — сделал сам себе умственное напутствие единорог, не желая в очередной раз теряться в рое мыслей.

Потерев копытами об друг друга, пони сконцентрировался на крышке сосуда. Резьба под крышкой мягко зашуршала, и он вот был уже на половине пути к ее столь желанному содержимому, когда за бутылочным горлышком внезапно разглядел элегантную нежно-кремовую земнопони, неслышно подсевшую на другую сторону стола. Сухо улыбнувшись, она мягко положила передние копыта вместе с тонкой папкой на стол.

— Здравствуй, Файерст...

— Стоп, стоп, стоп, вот ща стоп, — перебил ее он, замахав копытами и со злостью прочертив бутылкой между ними полосу на столе. — Пока ты не раскрыла свой чертов рот, я тебя, так и быть, предупрежу. Обычно от кобыл я принимаю заявки только на два действия относительно меня — либо отсосать мне, либо сделать большой вкусный семмич. Поэтому, — он грозно посмотрел на ошарашенную пижонку, у которой от неожиданности округлились глаза и даже задергались ее белоснежные завивающиеся локоны, — ты либо прямо сейчас лезешь под стол и начинаешь свой нелегкий труд над моим хозяйством, либо сваливаешь отсюда нахрен, потому что я не голоден. Я доступно объяснил? — кинул ей в лицо Файерстарт и вернулся к своему прежнему занятию.

Кобылка с округлившимися глазами посмотрела на него и было хотела что-то ответить, но, одернувшись, смирно осела и просто стала наблюдать за синим единорогом. Тот, наконец совладав с крышкой, плеснул в квадратный бокал янтарного пойла и тут же принял его во внутрь, после чего повторил процедуру еще пару раз и уставился на незваную гостью. Их игра в гляделки продолжалась несколько минут, пока маг не фыркнул и принялся снова лакать алкоголь.

Состроив самую безучастную мину, земнопонька вздохнула и сказала:

— Знаешь, я бы никогда не подумала, что буду скучать по тем временам, когда ты не оставлял попыток залезть ко мне под хвост. Тогда ты себя хотя бы как джентльпони вел.

— Хм, а я вот думаю, что совсем не поменялся, — ответил Файерстарт, — только ты стала еще большей сукой, чем тогда.

— За языком следи, в самом деле, — выпалила она, хлопнув по столу копытом. — Ты ведь знаешь, что Паллорис тебя за это публично вздернет.

— Ты ведь знаешь, — корча рожи, повторил за ней он, — что я твоего папашу на рогу вертел. В свое время ты нашла на свою задницу столько приключений, что теперь он мне по гроб должен за все те случаи, когда я тебя из них вытаскивал. Паллорис меня героем считает, а слова его нерадивой дочки против офицера — пустой звук. Так что я недосягаем для тебя, Сирена.

— Задери тебя Молестия, солдафон тупой, — скрестив копыта, прошипела кремовая пони.

— Не отказался бы, — ответил Файер, после чего вновь приложился к бутылке. — Если под стол забираться не собираешься, то проваливай. Ты меня раздражаешь.

Послав единорогу гневный взгляд, поняшка подняла папку и бросила ее на его сторону.

— Я к тебе, между прочим, по делу пришла, — внезапно совершенно спокойно сказала Сирена. — Тебя заинтересует.

— Не-а, не сегодня. И не завтра. И вообще никогда. Не заслужила.

— Да ты просто посмотри, прошу, — смиренно попросила земнопони.

Единорог отставил бутылку и удивленно уставился на слегка поникшую пони.

— Вот так дела. Чтобы Сирена Фон Скрим вежливо меня о чем-то просила? За это надо выпить, — он потянул свои копыта к бутылке, но внезапно передумал и подтащил к себе папку. — Потом.

Он бегло пролистал десяток тонких страниц со списком имен, несколькими фотографиями и диким количеством обрывок каких-то бумажек, на которых были начерканы короткие заметки, после чего резко захлопнул папку и толкнул ее обратно.

— И что это такое?

— То, что происходит в Эквестрии, — смахнув пару непослушных локонов с лица, ответила та. — Здесь краткие досье на несколько наиболее важных лиц военного блока и небольшая статистика о распределении войск за ближайший год. Как-то сидя на очередном собрании с отцом, я краем глаза посмотрела на стратегическую карту в его кабинете и, ну, — Сирена похлопала себя по подбородку копытом, — мне показалось это странным.

— Что именно-то? — буркнул Файерстарт. — Говори яснее.

— То, как расставлены военные части и наибольшее сосредоточение солдат. Такое ощущение, что они специально разрежены крохотными частями по всей территории Эквестрии. — Пони раскрыла папку и ткнула копытом в небольшую карту, изрисованную красными кружками. — А то, как разбросаны по границе командование и другие значимые лица — просто нелепица.

— Похоже на сито, — изрек Файер, глянув на диаграмму красных точек.

— Именно. Как будто их сознательно распыляют по наиболее труднодоступным точкам. Я даже собрала немного информации и кое-какие доказательства о каждом, кто ответственен за распределение войск, чтобы отец поверил в мои подозрения.

— А разве Паллорис сам не относится к ним? — спросил он. — Или твой старый пень, заделавшийся в генералы, под подозрение не попадает? И вообще, к чему весь этот цирк с поиском каких-то невидимых перестановок?

— Мой отец бы никогда... — огрызнулась земнопони, но тут же осеклась. — Не важно. Он этим не занимается. А смысл в том, что кто-то сознательно растаскивает войска по Эквестрии, ослабляя ее оборону.

— Пф-ф-ф-ф, — Файерстарт махнул копытом. — Ну да, конечно. Луна бы это заметила. А если бы не она, то Селестия.

— Но так и есть! — Сирена оперлась копытами на стол, тыкая в маленькую карту. — Это очевидно, если посмотреть путь перемещения военных частей и...

— Твоя параноидальность заразна или как? — со скептицизмом спросил он. — И вообще, неинтересен мне весь этот бред “Большого Заговора”. Ты лучше скажи, я то зачем тебе нужен?

Кремовая кобылка замолчала и села обратно за свою сторону. Убрав папку под стол, она закусила губу и нервно проговорила:

— Мой отец мне не верит. Я собирала все это где-то год, но он даже и смотреть не хочет. Он совсем как ты, говорит, что это лишь моя излишняя фантазия. Но я уверена, что это не так, — она топнула копытом по полу. — Я хочу попытаться продвинуть все это на следующем военном заседании, где...

— …тебе понадобится тупой солдафон, который не побоится высказать все эти бредни и которого послушает хотя бы твой старикан? — завершил за нее фразу маг.

Сирена кротко кивнула головой, сотрясая воздух золотистыми локонами.

Единорог фыркнул и откинулся на спинку, магией потянувшись за сигаретой. Пачка “Кольта” неспешно выплыла из кармана его куртки, и, остановившись у морды, дала закусить одну. Вслед за ней появилась стальная зажигалка, которая, со щелчком раскрывшись, породила маленький огонек. Но едва пламя приблизилось к концу сигареты, Файерстарт затрясся от беззвучного смеха и обронил зажигалку на стол.

— Эм, чего смешного? — спросила недоумевающая земнопони.

Выплюнув сигарету и закусив копыто, маг подавил приступ истеричного хохота и, вытерев пару капель слез, пробормотал:

— Я вот даже не знаю, что должен сделать. Похвалить тебя за то, какую работу ты проделала, или же назвать круглой дурой.

— Это еще почему я дура? — зло прошипела Сирена. — Ты же почему-то до такого не додумался.

— О-хо-хо, ну смотри, — Файер наконец поджег сигарету и, глубоко затянувшись и выпустив облако густого дыма, стал считать.

— Первое — все, что ты мне сейчас показала, было актуально только год назад. Твоя карта с расположениями высших воинских кадров серьезно устарела, а те трое, что красуются у тебя на первом месте в колонке с досье, уже четыре месяца как в отставке. А тот, что самый последний — сыграл в ящик три недели назад.

Кобылка одарила мага непонимающим взглядом и, хлопая ресницами, уставилась в досье.

— Но я ведь проверяла это на прошлой неделе...

— Второе — отчеканил он. — Ты вообще смотрела что-нибудь кроме этих рыл и того, как растекаются войска? Если бы ты додумалась заглянуть в отчеты разведки, то увидела, что у грифонов такая же ситуация, если не хуже. Причем, в разы хуже.

Прикончив оставшуюся половину сигареты одним затягом, Файерстарт магией испарил фильтр и подтянул к себе бутылку. Наполнив бокал, он подтолкнул его к Сирене, а сам приложился к горлышку сосуда.

— Пей, — сказал он, на секунду оторвавшись от выпивки.

Кобылка понюхала янтарный нектар и недовольно поморщилась.

— Не люблю эту дрянь.

— Слушай сюда, — серьезно сказал Файерстарт. — Мало того, что ты пристала ко мне не в самое лучшее время, полностью проигнорировала предупреждение относительно моего члена и засоряла мне голову давно бесполезной информацией, порожденной твоей воспаленной подозрительностью, так еще и отказываешься от порыва моей доброй души. Так что делай, как я сказал.

— Это мне говорит единорог, который оскорбляет моего отца и при каждом удобном случае пытается обозвать меня шлюхой, — контратаковала Сирена.

Маг нахмурился, пожал плечами и парой глотков прикончил остатки виски. Отставив бутылку, он навалился копытами на стол и вплотную приблизился лицом к мордочке земнопони.

— И наконец, третий пункт, — сказал он, отклеив пластырь под глазом. — Ты привела за собой хвост.

---

Розово-голубое тело летело кубарем вниз по лестнице, создавая такой грохот, что сотрясался весь дом. Каким-то невероятным образом, даже спускаясь столь экстравагантным способом, Бричи умудрился ухватить дедову двухстволку, покоившуюся в тайнике на лестнице и, перекатившись, уставился дулом ружья на кухню.

Жизнь научила земнопони нескольким простым правилам, одним из которых было то, что на все посторонние и подозрительные шумы в доме реагировать нужно быстро и, желательно, живительным зарядом дроби или соли. Поэтому, едва услышав на нижних этажах звуки борьбы и брань, он пулей сорвался вниз, готовый защищать дом деда.

— А ну, йобанарот, — проорал он, состроив самое грозное выражение лица, на которое был способен. Сквернословить земнопони не любил, но это была всего лишь вынужденная мера, которая разрешала ему немного попользоваться обширным лексиконом, который достаточно сильно расширился после посещения тюрьмы, — выходи борот... Дедушка?

Бричи замер, застав совершенно неожиданную картину.

Посреди кухни, в которой царил полный разгром, на осколках битой посуды и оранжевой луже сока стоял Топси, довольно жестоким захватом под передние копыта удерживая перед собой Колора.

На лице мага была весьма сложная палитра эмоций, но четче всего было видно удивление такой прыти старого пони, который, не смотря на преклонные годы, без особого труда уложил молодого единорога.

Топси, оторвавшись от импровизированного раунда по многоборью с гостем, повернул к внуку голову и сказал:

— Ось, дивись, внучик, шпиена поймал!

— Деда, — розовый ком улыбнулся и опустил ружье, — это не шпион, это Колор!

Топси помялся, посмотрел на белого единорога, с кислой миной висевшего у него на копытах.

— Но он же вчера пятнистый был, шо корова...

— Деда, ну ты забыл что ли, — давясь от смеха, всплеснул копытами Бричи, — он же единорог, а о маскировке он вчера вечером рассказывал!

Бирюзовый пони закатил глаза, пытаясь вспомнить прошлый вечер, и, к счастью для белого страдальца, память вернулась довольно быстро.

— Ой-вей, — пробубнил дед и ослабил свою хватку, отчего Колор гулко шлепнулся в липкую лужу на полу. — Сынок, ты эт, прости старого дурака, склероз...

Колорлэс, приподнявшись на копыте, поморщился, сдул с челки капли нектара и пустил носом пару оранжевых пузырей.

— Попил, блин, сока...

---

Жизнь на ферме — это всегда просто жизнь на ферме. Немного скучная, иногда тяжеловатая и требующая серьезной отдачи от души и тела, но все же обычная сельская жизнь.

Как бы то ни было, Колор немного знал об этом и не был особо удивлен, что после утреннего инцидента ему предстояло пойти вместе с Бричи и Топси вспахать несколько акров земли под засадку подсолнухами.

Гость он в этом доме или не гость, сейчас ему было важно другое — хотя бы на несколько дней выпасть из круга подозрения стражников, прочесывающих всю территорию неподалеку от взорванной тюрьмы. А что может быть проще обычной маскировки под не слишком умного родственника одного из местных колхозников? Служители закона не особо любят лезть к таким с расспросами из-за очевидной проблемы с взаимопониманием, а этого белый единорог только и добивался.

Проживание вместе с неунывающим Бричи давалось Колору нелегко. Привыкший быть один или в компании со своей пернатой подругой, он себя чувствовал немного не в своей тарелке, будучи подверженным постоянному вниманию и одергиванию со стороны розового пони. Он ни на секунду не отставал от него, если только не отвлекался на помощь деду. Розовобокий успевал задавать магу каждый день по тысяче и одному вопросу, однако, по понятным причинам не получал на них ответа, но это, к сожалению для Колора, нисколько не уменьшало энтузиазма.

Правда через несколько дней Колор признался самому себе, что ежедневная ментальная тряска от этого земнопони у него дома все же лучше, чем она же, только в застенках тюрьмы. Свежие фрукты и овощи хоть и не были так же хороши, как его любимое мясо, но то сено, которым он давился на каторге, ни шло с ними ни в какое сравнение. А крыша над головой и трехразовое питание полностью стоили пятичасовой работы в поле и круглосуточной головомойки.

Через четыре дня Бричи почему-то решил, что им пора в город. Колор упирался и успел поцарапать все дверные косяки в доме своими зубами, пока розовобокий тащил его через весь дом на улицу. На все его слова о том, что они просто сходят за продуктами и инструментами, да заодно посмотрят на этот маленький городишко, Колор отвечал резким протестом и тем, что это эквивалентно добровольной сдаче стражникам. Однако, на всем пути и самой прогулке они так и не встретили ни одного пони, закованного в латы или форму, чего Бричи не боялся замечать каждую минуту.

Через пять минут под комментарии земнопони Колор понял, что от выслушивания безостановочного трепа у него начинает сводить скулы.

Сам город тоже не представлял из себя ничего примечательного. Широкие, пыльные улицы, куча жилых домов с задними и передними дворами, повсеместно засаженные цветами и заставленные садовой утварью. В нем не было и намека на ту урбанизированную атмосферу, что зачастую царила во всех уголках Империи, а воздух был пропитан ароматом цветов и запахом разномастных продуктовых магазинчиков, растыканых то тут, то там вдоль каждой улицы.

Город как город, один из тех многочисленных поселений, в котором пони хорошо знали друг друга и вести разносились за минуты. Этот факт слегка удивил Колора, когда по дороге с ним стали здороваться практически все встречные жители, а пара детишек пристала к нему с уже осточертевшими единорогу вопросами. Но тут его внезапно выручил спутник, который стал скакать вокруг и перехватывать любой встречный вопрос, словно Колор был нем и не мог ответить. И из-за его стараний вопросы у жителей иссякли так же быстро, как и невозмутимость мага, который теперь скрипел зубами на каждый резкий звук или адресованную ему реплику. Возможно, именно благодаря этому их променад закончился без происшествий или нервного срыва у единорога.

Если не вдаваться в то, насколько трудно было Колору выдерживать ежедневную словесную бомбардировку от Бричи и напрягаться от вида каждого проходящего мимо пони, хотя бы отдаленно похожего на стражника, то неделя прошла для него достаточно быстро и незаметно. Есть, спать, иногда работать вместе с Топси в поле, повторить.

Но продолжаться так долго не могло. И если дело было даже не в том, сколько его будут терпеть хозяева дома, то назойливое, фактически, неукротимое желание Колора дорваться до правды грохочущими маятниковыми часами висело над ним, заставляя считать каждую минуту до того, как закончиться тот минимальный срок “ухода на дно”, о котором говорил Бричи. Недели было вполне достаточно, чтобы единорог мой выйти на улицу без ежеминутного оглядывания по сторонам, но она тянулась для него мучительно долго. Слишком долго.

Поэтому Колор решил, что как только ему подвернется удобный случай, чтобы улизнуть, он тут же им воспользуется, и не важно, под проливным ли дождем или под покровом ночи придется это делать.

Там, куда указывал начерканный Кэмилом адрес, его ждали те, кто в ответе за каждые побои, оскорбления и лишения, что пони нес в себе.

И он не собирался больше медлить.

---

— Вот так вот просто и пойдешь?

Колор и Топси сидели на небольшой веранде, пристроенной перед домом, и неспеша потягивали холодный сидр. Фермер то и дело заедал его халвой, а маг, беспокойно оглядываясь, поправлял упакованные седельные сумки, стоящие рядом с ним.

— Да. Спасибо вам за все, мистер Санфлауэр. Вы очень гостеприимный и радушный хозяин, но я более не хочу вам докучать.

— Скажешь тоже, — буркнул дед и покосился вдоль дороги, ведущей в город. — А с Бричи попрощаться не хочешь, не? Подождал бы пока он вернется, внучек бы тебя и до вокзала проводил.

— За неделю тут у вас я запомнил, что где находится, так что сам дойду, — попытался уйти от ответа Колор. — Я и так слишком у вас задержался, так что...

— Ты лучше скажи, почему ты так торопишься. Не хочешь, чтобы Бричи тебя сейчас застал, м-м-м? — старик сощурился, сверля взглядом ерзающего на месте Колора. — Он же тоже захочет с тобой попрощаться.

Колорлэс вздохнул, посмотрел на дорогу и повернулся к земнопони.

— Мистер Санфлауэр, понимаете... Вы помните, о чем я вам рассказывал в первый вечер? — он заглянул бирюзовому в глаза и тот уверенно кивнул, мол, помню, склероз до этого не добрался. — Ну так вот, я иду искать своих родителей. Я не знаю, что меня ждет и кем они окажутся и, ну-у-у...

Топси выгнул бровь, всем видом показывая, что его намеков он не понимает.

— Я оборвал все мосты ради этого. Бросил все ради них. И я не знаю, каков будет результат. И если случится худшее, то... — Колор переступил с ноги на ногу. — То будет уже слишком, чтобы за меня это решали остальные.

— Ну а мой внук чем тебе-то сейчас помешает?

— Он обязательно захочет поехать со мной. У Бричи слишком большое сердце и неутомимый гомон, чтобы позволить мне разбираться во всем этом одному. Но подумайте, если все пойдет не так, как надо, то мне... Станет только хуже.

— Х-м-м, — протянул Топси. — Хочешь сказать, он будет для тебя обузой?

Внезапно Колор вспыхнул гневом и топнул копытом по веранде.

— Это далеко не приключение, понимаете?! И уж извините, но меньше всего в этой истории я хочу, чтобы она превратилась в цирковое представление из-за Бричи. Все это слишком... личное, чтобы принимать такой оборот.

Бирюзовый пони нахмурился и перестал жевать.

— Не поймите неправильно, — сдал назад Колор, — у вас прекрасный, добрый и отзывчивый внук. Но то, во что я ввязываюсь, будет для него лишь прикольной историей, и не более того. Тут нет ничего такого, о чем потом можно будет вспоминать по вечерам у камина и уж тем более того, ради чего стоит пускаться во все тяжкие по Эквестрии вместе с малознакомым тебе пони.

Бирюзовый фермер вздохнул и похлопал Колора по плечу.

— Я понял тебя, Колор. Ты сильный пони и хочешь решить все сам, но знай — ты идешь по неправильному пути. Хотя, — дед поднял глаза в потолок. — кто я такой, чтобы тебя судить? Ну-с, тогда Сестры... — он задумался, но тут же просветлел и поправил себя, — и Император тебе в помощь, хлопчик.

Колор поднялся, перекинул себе на спину сумки, соскочил с веранды и обернулся.

— Нет, не понимаете. И это, если Бричи попробует меня догнать, прошу, отговорите его от этой затеи, хорошо?

— Конечно.

Белый пони отвернулся и, сделав пару шагов, сказал:

— Еще раз, спасибо вам, мистер Санфлауэр. Бывайте, — сказал Колор и бодрой рысцой устремился вдоль дороги.

Топси молча наблюдал, как белое пятно скоро удаляется от него, и когда тот наконец пропал на спуске в город, ухмыльнулся и кинул в рот кусок халвы.

— Да кто же его остановит, это розовое бедствие.

---

Проводник в белой форме дал сигнал гудком паровоза, прокашлялся и громко объявил:

— Будьте внимательны, экспресс до пригорода Кантерлота отправляется через пять минут! Просим занять вас свои места в вагоне и приготовить билеты. Повторяю…

Колор недовольно поморщился, кинул сумки на полку над сиденьем и грузно плюхнулся в него.

— Подумать только — сорок монет за билет. Обдираловка! В Империи, учитывая курс, всего десять, даже за экспресс, — пробурчал он, сложил копыта на груди и уткнулся в в окно. Разумеется, такая разница в ценах была только по одной причине — грифоны редко пользовались поездами, они существовали больше для туристов, и высокая цена была противопоказана.

Но даже сорок монет были для Колора серьезной суммой — после побега из дома и посещения тюрьмы его материальные возможности сильно просели, и теперь ему надо крепко задуматься над тем, как распланировать их на оставшуюся часть пути.

А мысль, что все последующие перемещения будут исключительно пешком, его вообще не радовала. Если только ему не удастся где-то перебиться временной подработкой, но где ж ее найти, такую, чтобы не пыльно и с большим окладом?

Инерцией его легонько толкнуло в спину, и состав с гулом тронулся. Колор достал из сумки лакричную палочку и принялся задумчиво ее жевать, жалея о том, что мяса не осталось.

В окне рядом с ним с бешеной скоростью мелькали деревья и пейзажи. Вот на секунду открылась долина с зеркальным озером, и вдруг — густой лес. Сразу за ними — далекие горы, холмистые низины, бесконечные реки и ущелья, рваными ранами зияющие на каменных плато. На секунду Колор задумался — ведь Эквестрия, по сути, ничем не отличалась Империи. В государстве грифонов тоже было достаточно много таких мест, и летом там достаточно живописно. Тогда почему сейчас родина пони казалась ему настолько красивой?

Поезд немного тряхануло, и он отвлекся от созерцания природы, вместо этого решив оглядеть других пассажиров. Ничего интересного — все как один занятые снобы, среди которых не было ни одного, хотя бы отдаленно похожего на того, кого интересует что-то кроме своего внешнего вида или веса монет в кошельке. Жеребцы с якобы “гордо” вздернутыми подбородками и раздутым самомнением, которое они излучали одним своим выражением лица. Не менее помпезные кобылы, сопровождающие их, с таким количеством косметики на лицах, что Колор с трудом сдержал позыв засунуть копыто в рот и дотронуться до нёба.

Мда, куда уж ему до них, сидящему без нескольких слоев одежды на себе и жующего лакричную палочку вместо какого-нибудь изысканного десерта.

Колор сгорбился и уткнулся головой в стекло. Экспресс не экспресс, но дорога займет еще несколько часов, а наблюдать за всей этой напыщенной клоунадой и слушать их разговоры ему не очень хотелось, поэтому он предпочел немного лишнего сна. Проглотив лакрицу, Колор закрыл глаза и попытался заснуть.

Позади хлопнули дверью, но кто вошел, он не видел. Наверное, проводник сейчас пристанет с проверкой билета.

---

— НЕТ, НЕ СМЕЙ! Я сам справ...

Файерстарт не успел договорить, его голос потонул в душераздирающем вопле, больше похожем на демонический визг. Звуковая волна, ударив из большой бреши во внешней стене “Скользкой Сплетни”, ревущей волной вырвалась на улицу, разбивая вдребезги витрины магазинов и окна жилых домов. Хрупкие стекла, не выдержав высокой ноты, зазвенели и осыпали брусчатку ливнем осколков, превратив все пространство улицы в зону поражения. Немногочисленные прохожие, которым повезло не вырубиться от шокового удара звука, в ужасе стали разбегаться прочь, подальше от водопада стекла, неведомым образом порождая на практически пустой улочке паническую давку. У большинства из носа и ушей текла кровь, кого-то уже тащили за загривок, а кто-то просто несся сломя голову, давя на своем пути остальных и неосторожно прочерчивая по стеклу копытами, оставляя за собой алые отпечатки.

То, что Файерстарт уже не впервой имел дело с тем особенным даром, которым владела Сирена, фактически и не дало ему отравиться в отключку за компанию с большинством прохожих и, судя по всему, всеми посетителями паба, за исключением четырех нападающих и самой певицы. И сейчас, чудом сумев укрыться от осколков за каменным крыльцом парадного входа, он, вжав копыта в уши до звона в голове (или звон был причиной крика Сирены, поди разбери), пытался придумать, что же делать дальше.

Едва он проговорил Сирене об опасности, убийцы открыли по ним шквальной огонь со стороны барной стойки. Они терпеливо выжидали, пока земнопонька не засветит той тоненькой папкой с ее “подозрениями”, и едва она вернулась к ней в копыта, приступили к своей миссии. Офицер приметил их с самого входа в бар, ибо они зашли значительно позже Сирены, которой удалось прошмыгнуть туда незаметно. Трудно было не заметить двух пегасов, завернутых с головы до копыт в темные плащи, да темно-синего бугая-земнопони с рыжим единорогом на хвосте. Они не таясь притащились в бар с оружием, завернутым в рваное тряпье, хотя пегасы пытались спрятать его под полы своих одеяний, что, однако, не ускользнуло от внимательного взгляда огненного мага.

Только рыжий единорог проявлял удивительные способности к стрельбе, остальные же палили в парочку даже не целясь. Файерстарт успел перебросить Сирену к себе и соорудить из стола и двух кресел импровизированное убежище, когда маг нападавших послал в них разрывной заряд молний. Миниатюрный взрыв, разбросав мебель и разделив взрывной волной офицера с земнопони, поднял в пабе пожар.

В момент оправившись от контузии после столкновения со стеной, Файерстарт взбрыкнул и навел несколько файерболов в сторону нападавших. Но едва он хотел начать приводить приговор для них в исполнение, как увидел, что в его сторону смотри только один из “черных плащей”, оставшаяся же троица медленно углублялась в даль зала, куда взрывом выбросило Сирену.

Теперь у него не было сомнений — их целью была самоуверенная земнопони, а не он, что было одновременно и хорошей, и плохой новостью. Хорошей в том смысле, что он до сих пор был вне подозрений, а плохой потому, что одна самая назойливая, надоедливая, но все же достаточно милая и хорошо ему знакомая пони стала объектом охоты, из которой он, судя по всему, будет ее вытаскивать, в очередной раз рискуя своей задницей.

Или не будет. Кто знает?

Размышлять у мага времени не было, огненные шары, обернувшись дымовой завесой, прикрыли его марш-бросок со столом наперевес к ошарашенной Сирене, которая обводила мутным взглядом полыхающие стены зала. Приведя ее в чувство, он оттащил кобылку за один из диванов и, осторожно окинув взглядом помещение, стал прикидывать план.

Здесь, в закрытом пространстве бара, будучи заблокированными у одной из сплошных стен, они были в ловушке. Хотя, чем против него были четверо дуболомов, которые просто хотели задавить его силой? И все бы было так просто для мага, позволив ему в кой-то веки поучаствовать в достаточно элементарной, считай, что расслабляющей стычке с минимумом угроз для его жизни, если бы не одно “но”.

Их интересовал не он, а безостановочно моргающая кремовая пони, сжавшаяся рядом с ним в три погибели. Файерстарт мог бы запросто затопить все помещение ревущим пламенем, отправив на тот свет всех нападавших, но в таком случае он бы заодно кремировал Сирену и тех немногих посетителей, что уже были либо мертвы от шальной пули, либо лежали в отключке.

Именной по таким причинам он не любил сложных заданий и прочих условий, не дающих ему мясоукладывающим комбайном пройтись по всей территории врага.

Но наемники приближались все ближе, и попадания разрывных молний рыжего становились все точнее. И тут Файерстарт приметил за стойкой ряды бутылок с выпивкой.

Из-за укрытия вылетело размытое пятно, и четверка убийц затарабанила по нему из всех стволов, превращая неудачливое тело в кровавые тряпки. Их секундного отвлечения на труп одного из невезучих посетителей паба Файерстарту хватило, чтобы выглянуть из-за дивана и отправить несколько бутылок в затылки невнимательным стрелкам. И хотя на синего земнопони удар случайно выхваченной бутылкой с текилой вообще не оказал никакого эффекта, то пегасы, огребя по головам парой тяжелых тар со шнапсом, пошатнулись и стрелять перестали.

Но интересней всего ситуация была с стоящим впереди всех рыжим магом — он, получив по темени “Белым Жеребцом”, в судороге склонил голову к полу, и через секунду его рог замерцал молниями, подкинув Файерстарту еще одну “блестящую” идею. Выпрыгнув ему навстречу, он выпустил концентрированный луч пламени и перекатился за перевернутый стол.

— БУМ, СУЧЕЧКА! — с гоготом заорал Файерстарт, когда “Скользкую Сплетню” поглотил взрыв двух сконфликтовавших заклинаний.

Результат всего этого был куда более удовлетворительный, чем он ожидал. Неконтролируемый всплеск магии оглушенного наемника и точное попадание офицера запустило цепную реакцию, которая высвободила колоссальное количество энергии рыжего волшебника. Взрыв сорвал хлипкую внешнюю стену паба и ударной волной выбросил в открывшуюся брешь нападающих.

Выглянув на полыхающую бликами бушевавшего пламени улицу из дыры в стене, Файерстарт удивленно хмыкнул, увидев, что двое из четырех безумцев остались живы. И если, опять же, в случае бугая-земнопони, Луна-его-дери, было все понятно, то вторым выжившим почему-то был тот самый рыжий единорог, хотя теперь он больше напоминал ходячий костер. Двое пегасов же заживо запеклись в своих плащах, как в фольге, и теперь недвижимо лежали с обратной стороны дороги.

И тут он услышал треск обгоревших бревен и стекла бутылок позади себя. Обернувшись, маг увидел Сирену, глубоким вдохом набирающую полную грудь воздуха. И то, что ее взгляд пылал ненавистью ярче, чем огненный ад, учиненный вокруг Файерстартом, ему очень, очень сильно не понравилось, ибо он слишком хорошо знал, что произойдет далее.

— НЕТ, НЕ СМЕЙ! Я сам справ...

Разрушительный вопль оборвался тихим хрипом, и земнопони замолчала, набирая воздуха для очередного “залпа”. Синего единорога одолело сильное желание заткнуть безумной баньши копытом рот, но он был слишком далеко и не смог бы этого сделать, не повыбивав ей все зубы. Между тем великан-земнопони приближался, пытаясь выцелить дрожащей от судороги винтовкой кремовую поньку, стоящую прямо на линии огня перед ним, а полыхающий маг, левитировав к себе оружие падших товарищей, открыл по каменному крыльцу подавляющий огонь.

Едва земнопони зафиксировал прицел на кобылке, Сирена вновь издала ревущий крик, который, словно огромная кувалда, врезался прямо в стойкого бойца и вырвал из его зубов стрелковую упряжь винтовки, по пути свернув ему нижнюю челюсть, которая повисла безучастным куском плоти. Но живой танк не обратил на это внимания и, буквально содрав с себя копытом седло с оружием вместе с кусками своей шкуры, помчался на нее.

Импровизированному тарану оставалось всего десять шагов до цели, когда Сирена испустила еще один из своих ужасных кличей, на этот раз гораздо более резкий и жесткий, от которого у Файерстарта из носа тут же брызнула кровь. Грудь земнопони взорвалась, обдав все вокруг кусками плоти и развороченной грудной клетки, и его вмяло в самого себя, превратив бывшего амбала в неаппетитную гору красно-синего мяса. Он рухнул прямо перед кобылкой, окатив ее кремовую шерстку и мордочку алыми брызгами.

Загрохотали выстрелы от все еще горящего мага-убийцы, и Сирена повернула голову, чтобы провести очередную атаку в его сторону, но едва она раскрыла рот, как ее тут же за талию схватил Файерстарт и, выбив весь воздух из ее легких и заткнув рот обрывком рукава своей формы, осадил за каменную ограду. Забывшаяся в яростном гневе пони очнулась от своего кровожадного помешательства и посмотрела на него.

Маг выглядел неважно. Старые раны с прошлого сражения открылись, появились новые “укусы” от пуль нападавших, а его хлещущий кровью нос придавал его и без того злобному выражению лица совсем уж угрожающе-безумный вид.

— НИ ЕДИНОГО, БЛЯДЬ, ЗВУКА, ТЫ СЛЫШИШЬ?! — орал он ей в лицо, не сумев избавиться от внезапной глухоты из-за звуковой лавины, — НИ ЕДИНОГО БЛЯДСКОГО ТВОЕГО ВОПЛЯ, СУКА ТЫ БЕЗУМНАЯ!

Сирена замотала головой и попыталась выплюнуть импровизированный кляп из рта, но Файерстарт прижал ей рот копытом и вжал в стену. В ту же секунду их осыпало каменной крошкой, выбитой пулями из остатков их укрытия за их головами. Горящий маг подобрался слишком близко, и патроны у него, судя по всему, заканчиваться совсем не спешили.

— Слушай сюда, — хрипло сказал Файер ей в ухо, прижимая ее голову к своей, — сейчас мы должны будем подняться и выбить из этого ублюдка все дерьмо, иначе он нас загонит в угол! По моему сигналу ты выйдешь отсюда и споешь ему самую зубодробительную серенаду, которая у тебя есть, ты поняла?

Пони перевела взгляд на разлетающуюся от попаданий кромку крыльца, что-то промычала сквозь кляп и кивнула головой. Файер, оторвав еще кусок от своей формы, обвязал его вокруг своей головы и подоткнул под уши пару скомканных заглушек. Подождав паузы в выстрелах, он перемахнул через ограду.

Как оказалось, рыжий маг уже перестал гореть. От шкуры на его теле вообще ничего не осталось, а грива напоминала о себе парой почерневших локонов на шее. Он целенаправленно дробил выстрелами укрытие Сирены, но едва из-за него показался Файер, тут же сменил цель. Пять стволов злобно ощетинились в сторону офицера и вновь заговорили грохотом выстрелов, но безрезультатно — пули пропадают в огненной стене, возникшей перед синим магом. Облезлый убийца не прекращал свой концентрированный огонь в то место, где раньше стояла его предполагаемая цель, и тут пылающая преграда на огромной скорости стала приближаться к нему. Огненный клин врезался в агрессора, отбросив на несколько шагов назад и заставив бросить оружие, но, к немалому удивлению Файерстарта, пони все же устоял на ногах.

Потеряв все средства к атаке, рыжий вспомнил о том, что у него есть рог. По нему тут же забегали синие искры, единорог наклонил голову, чтобы направить разрывной заряд в сторону дерзкого пиромана, но молния, уже сконцентрировавшись на кончике рога, с громким хлопком дала осечку и выстрелила прямо под ноги, отправив в непродолжительный полет.

Файер сощурился, высматривая в возникшем дыме и огне останки рыжего. Второго выстрела в самого себя он просто не должен был пережить.

Дымящееся тело медленно поднялось из груды щебня разорвавшейся брусчатки и неуверенными шагами поплелось в его сторону.

— Сейчас! — проорал Файер, и спустя мгновение из-за ограды выскочила Сирена.

Кремовой кобылке понадобилось несколько секунд, чтобы придти в себя от вида обгорелого мага, который уже минимум дважды должен быть мертв. В чувство ее вновь привела оплеуха от офицера, который ткнул в него копытом и послал туда несколько огненных стрел.

Прочистив горло, земнопонька набрала воздуха и породила убийственную волну звука, которая целенаправленным потоком обрушилась на рыжего. Невидимая сила рвала с него кожу и плоть, но он все равно шел вперед. Мутные глаза мага уже не выбирали цели, его задание давно сменились на простое стремление прикончить кобылку вместе с ее охранником.

— Еще раз! — крикнул Файер, скрипя зубами и посылая еще больше огненных снарядов в неудержимого убийцу. Из под затычек в его ушах тонкой струйкой потекла кровь, а та, что хлестала из носа, залила весь перед и ворот его формы.

Очередной ревущий накат громового крика. Повреждения рыжего становятся совсем несовместимыми с жизнью — видна темно-алая кость его грудной клетки, от плоти на ногах практически ничего не осталось, а из головы выбило один глаз и проступили открытые участки черепной коробки.

Но он все равно двигался к ним.

— ЕЩЕ!

Огонь и звук.

— НУ ЖЕ!

Пламя и оглушительный рев.

— СДОХНИ!

Ноги убийцы с хрустом подломились и он, пропахав носом брусчатку, свалился на тротуар. От него уже практически ничего не осталось — вся кожа и мышцы были практически сняты заживо, кровь толстой коркой запеклась на костях, а рог был по частям расколот до основания. Теперь он был лишен своего последнего аргумента в попытке расправиться с парочкой, и они подошли к нему вплотную, чтобы посмотреть на этого пони.

Пони, который отказывался умирать.

Его взгляд не потерял прежней злобы и целеустремленности, словно даже обездвиживание и полное отсутствие боеспособности не были причиной смириться со своим поражением. Обескровленный, искалеченный, им все равно движило что-то такое, что было сильнее физических рамок.

— Эм, и что нам делать? — спросила слегка хриплым голос земнопонька, стоящая за спиной Файера.

Он пожал плечами, достал сигарету и закурил.

— Да что хочешь, он полностью твой.

— Ну, может... допросить? — предположила Сирена, пожав плечами.

Файерстарт хмыкнул. Улица вокруг них пылала остатками пламени, порожденного двумя магами, а все поверхности были усеяны остатками битого стекла, которое светилось от каждого случайного языка пламени, превращая улицу в огромный световой коридор, словно одну из частей пригорода ненадолго пришел ярко-алый свет дня.

Он наклонился и ткнул сигаретой в то, что раньше было носом рыжего мага. Остаток плоти зашипел и пустил струйку крови, намочив сигарету, но тот не издал ни звука.

— Он до сих пор дышит и хочет перегрызть нам глотки. Не знаю, почему так, но одно скажу точно — это уже давно не пони, — Файер выкинул мокрый окурок и достал новую. — Ну и думай сама, получится ли с таким диалог, или нет.

— И что тогда? — спросила она, наклонив к нему голову.

Он впился с кобылку злым взглядом, от чего она отвела глаза на погорельца, который никак не хотел испускать последний вздох.

Рыжий был проблемой, которая могла разворошить осиное гнездо, и это Файерстарт очень отчетливо понимал. Теперь он в любом случае по уши увяз в том, во что себя втянула Сирена, а если убийца еще и останется жив до прибытия стражи, то до следующего карательного отряда, пришедшего за его головой, будут считанные недели, если не дни. И чтобы предотвратить все это, был только один выход.

Офицер приметил один из лежащих рядом стволов агрессоров и левитировал его себе. Прислонив револьвер к голове мага, он еще раз затянулся и спустил курок. Последний выстрел прогремел на этой улице, и тело обугленного единорога обмякло.

Файерстарт осел на камень, отбросил пистолет и оглянул себя. Да, теперь ему понадобится еще один комплект формы.

— Ну-у-у, — протянул он, оглянувшись на кобылку, которая села рядом с ним и закрыла лицо, — хотела приключений, хитрых планов и раскрытия тайн?

Сирена отвела копыта от глаз и с дрожащими губами посмотрела на свою заляпанную кровью шерстку.

— Я никого раньше не убивала... Только оглушала, и защищалась, и...

— Так вот они, твои приключения,— он со смешком похлопал ее по плечу и ткнул в обгорелый труп.

— И чем дальше ты будешь лезть, тем чаще такое будет случаться. Но не волнуйся, может, ты привыкнешь к этому. Если проживешь достаточно долго.

Кобылка отмахнулась от него копытом и зарылась в свою гриву.

— Сестры милосердные, что же я наделала...

Прикурив новую сигарету, Файерстарт заржал, теперь уже нисколько не сдерживаясь.

— Умная девочка!

---

Скрипя колесами, экспресс двинулся дальше, оставив не то белого, не то серого единорога одиноко стоять на перроне. Снобы сразу же разбрелись кто куда, кого-то подобрало такси, а кто-то пошел пешком, благо до ближайшего городка копытом подать.

Подняв сумки, Колор побрел вслед за ними, не желая себя утруждать необходимостью спрашивать, что да где находится. Ему-то и нужно было, добраться до города, а потом спросить у кого по-сговорчивей, где найти интересующий его адрес. Благо, хоть уже и повечерело, но найти тройку-другую местных ему, он надеялся, все же удастся.

Вот так он и шел, с пустой головой, полупустой поклажей и сотней вопросов на задворках разума. Солнце вяло освещало алым отливом густые облака, которые собирались где-то там, за горами, куда укатил экспресс. Едва заметный ветерок нес вместе с собой прохладу, однозначно означавшую только одно — вместе с ночью придет дождь. Ливень, или же просто освежающий, моросящий, кто знает. Все зависит лишь от удачи того, кто под него попадет.

Пусть путь Колора сюда был достаточно непростым и даже рисковым, но он подходил к концу. Оставалось совсем небольшая его часть, но и самая трудная.

Найти — пустяк.

Спросить, сказать все то, что накипело, узнать причину — вот, что требовало от него перешагнуть через самого себя. Заглушить воспитанную в нем грифонью гордость, преодолеть страх наконец получить ответ и избавиться от неуверенности.

Толкнуть себя с облака в штопор, как это делали в школах с грифонятами, которые боялись летать.

Глухое эхо тронуло его слух, и Колор обернулся в сторону его источника. Где-то там, на западной стороне города, был виден дым и вспышки. Мимо промчался пожарный расчет из пегасов с брандспойтами и топорами наперевес, пони обернулись в их сторону, шепчась о чем-то вроде “Пожар? Здесь? Какого черта?” и прочим негодованием. Еще пару мгновений посмотрев на то, как удаляются летуны в пожарных плащах, Колор продолжил свой путь.

Спустя полчаса неспешной ходьбы он добрался до видимой границы городка. Влившись на одну из его уже сонных улочек, он стал примечать, кого бы можно было спросить об интересующем его адресе, не рискуя быть посланным или, что еще хуже, отправленным с такими расспросами к стражникам. Через несколько минут он заметил одного из продавцов какой-то палатки, который уже начинал сворачивать свою торговлю к наступлению темноты.

— Эм, мистер, вы не могли бы мне помочь? — громко сказал Колор, подгарцевав к стоящему к нему спиной желтому пони в фартуке.

— Ась? — продавец завертел головой, от чего кепка съехала ему на глаза. Поправив ее, он повернулся к нему и сказал, — Э-э-э, звиняй, дарагой, на сегодня все. Если хотел що-то приабрести — завтра захады, гостэм будешь!

— Да нет, я спросить хотел, — он леветировал из сумки желтый огрызок бумаги и показал торговцу. — Мне бы узнать как попасть вот сюда.

Торгаш выудил из магического поля бумажку, подставил ее на свет и пробубнил:

— Переулок Дождя, дом сорок два... О, так это Шилла дом, знаем таких, да. А зачэм он тебе?

— Надо. Так где он? — промямлил Колор.

Желтый земнопони поднялся во весь рост и стал размахивать копытами.

— Как скажешь, дарагой. В общем, налево идешь да? Во-о-о-н по той улице, потом еще раз влево свернешь, у банка такого, ба-а-альшое здание, значит, да? Там на три квартала прямо, потом забираешь правей у цвэточного магазина сестры Локки, кстати, хорошая кобыла, мамой клянусь. Не будет в тягость, загляни, нэпажалеешь, — продавец активно жестикулировал, добавляя к своему акценту и без того излишний градус очевидной эмоциональности. — И дальше увидишь кучу домов. Нумерация от одного, не глупый, посчитаешь, найдешь тебе нужный. Понял, да?

— Спасибо, — Колор поклонился, вырвал у него из копыт бумажку и побежал в указанном продавцом направлении.

Земнопони, поправив шоферскую кепку и фартук, с удивлением посмотрел ему вслед, после чего захлопнул витрину и пробурчал:

— Вот же понаехали тут.

---

Лимонно-кремовый широкоплечий единорог нервно расхаживал вдоль длинного письменного стола, регулярно кидая короткие, злые взгляды на кобылку-земнопони, сидящую в кресле за его спиной. Несчастная понька съежилась всем телом, вжимаясь в обивку все глубже от каждого его взгляда и, виновато склонив голову, теребя копытами один из локонов своей блондинистой гривы.

Абсолютный успех — только такими словами мог описать Файерстарт то, что произошло несколько часов назад. Теперь он был полностью уверен, что Госпожа Удача о нем все-таки помнит и не забывает регулярно поощрять за все те беды, что он вытерпел. Ну а о такой награде, как возможность искренне постебаться на Сиреной и ее отцом, да еще и выглядеть полной сволочью в ее глазах и в очередной раз героем для Паллориса, он и мечтать не мог. И коли ему все-таки выпал такой шанс, то он собирался воспользоваться им на полную катушку. Файерстарт не хотел уходить из этого кабинета, пока не доведет Сирену до истерики или не заставит ее отца сделать это за него.

Шел уже второй час агрессивного разноса Паллориса над своей дочерью, которая умудрилась сунуть свой нос туда, куда не следует. Светлый единорог ругал ее настолько избирательно и изобретательно, насколько мог, едва-едва не срываясь на брань и повышение тона, однако, с его гонором и просто таки испепеляющем взглядом даже лаконичных слов о том, что она уже успела сделать, было весьма достаточно.

И это не могло не радовать Файерстарта, который буквально наслаждался тем, как постепенно начинают сдавать нервы даже у весьма сдержанной и понурой Сирены, которая, по идее, должны была чувствовать себя виноватой и серьезно провинившейся по всем фронтам.

— Ты никогда не воспринимаешь меня всерьез! — выпалила она.

— Потому что я боюсь за тебя, — сурово ответил Паллорис. — Потому что все то, во что ты лезешь — не для тебя. Для меня и так было серьезным шагом позволить тебе связаться со службой в армии, а теперь ты хочешь что-то мне доказать, тыкая в военные архивы. Я волнуюсь и поэтому вынужден держать тебя фактически на привязи.

Генерал вздохнул и провел копытом по лицу.

— Но как только мне начинает казаться, что ты наконец образумилась и можно ослабить мою бдительность, тут же срываешься и снова начинаешь притягивать к себе проблемы, из которых Файерстарту приходится тебя вытаскивать. Я поседею раньше, чем...

Тут раздался стук в дверь и Паллорис, оборвавшись на полуслове, потопал к выходу. За ней оказался какой-то пегас, после короткого разговора с которым генерал в момент поменялся в лице. Что-то ответив ему, он захлопнул дверь и подошел к Файеру с Сиреной.

— Значит так, — теперь светлый единорог выглядел сосредоточенно и серьезно, а его взгляд стал безэмоционально и тяжел, словно свинец. — Я вынужден покинуть вас, прошу меня простить за это. Офицер, еще раз спасибо вам за вашу помощь, если желаете — под столом есть небольшая коллекция коньяка, можете угоститься. Это меньшее, чем я могу вас прямо сейчас отблагодарить. А ты, — Паллорис повернулся к Сирене, — тебе запрещается покидать кабинет вплоть до моего возвращения, ты поняла?

Сирена кивнула, потерев слегка протекший нос копытом.

— Тогда позвольте откланяться, — он сделал короткий поклон и исчез в дверях.

Они остались вдвоем. Сияющий от удовольствия Файерстар и Сирена с разорванным в клочья чувством собственной гордости. Он осел в кресло и, достав свою стальную зажигалку, стал смотреть на тихо трепещущий огонек, регулярно кидая косые взгляды на всхлипывающую кобылку.

Спустя пять минут гробового молчания она сама повернулась к нему и, сверля кипящим от ненависти и презрения взглядом, спросила:

— Что такое, Файер? Почему ни одной шутки про то, что я никчемная и беспомощная? Ни одного намека про то, что я должна тебе за сегодняшнее минет или какая еще пошлая хренотень, что постоянно крутится у тебя в голове? — она громко потянула носом. — Где они, твои блядские комментарии, давай, я жду!

После этой фразы ему на секунду показалась, что еще чуть-чуть, и он запылает как солнце от переполняющего его чувства удовлетворения и исполненного долга. Хотя, еще немножко...

— А зачем? Твой папочка все очень успешно сказал за меня. На его месте, я бы тебя выпорол. Прямо здесь, при мне, по твоей сочной заднице. И да, раз уж ты сама заговорила про минет... — он наклонился к ней и повел бровями.

Земнопони оскалилась и попыталась зарядить ему пощечину, но тот со смехом увернулся от ее неловкого выпада. Послав ему лучи ненависти, Сирена отвернулся, и Файер увидел, как она тихонько задрожала, приложив к лицу копыта.

Миссия выполнена. Он довел ее до слез.

— Ты сволочь, Файер, — слабо плача, прошептала Сирена. — Конченая. Солдафон тупой...

— Тише будь, — ответил он. — Я тебя пару часов назад спас от гибели или еще чего похуже. Самой умной небось себя за то, что меня в это втянула, считаешь, а?

— Нахер иди, понял?

— Не понял. И я повторюсь, язык свой завяжи, а то а-та-та сначала от папки, а затем от меня будет.

Сирена ничего не ответила. Закрыв голову копытами и повернувшись на бок, она едва слышно хныкала в кожу кресла. Файерстарт сполз по креслу и спросил:

— Ну, и что ты теперь будешь делать?

Утерев копытом нос, она надломленным голосом ответила:

— Что значит — “что буду делать”? И вообще, почему вообще должна что-либо делать?

— Потому что... — он замолчал и откинулся на спинку кресла. — Да что тебе объяснять. Ты даже того, почему все это произошло, не понимаешь.

В комнате вновь повисло молчание. Было лишь слышно, как судорожно сопит кремовая кобылка и как трещит огонь зажигалки.

— Я не знаю, — едва слышно сказала она.

— Ничуть не удивлен, — хмыкнув, сказал Файер. — Однако, предпринимать что-то надо.

Сирена повернулась и взглянула на него красными от слез глазами.

— И что же?

Файерстарт улыбнулся и, щелкнув крышкой зажигалки, сказал:

— А вот это уже зависит только от того, насколько ты готова доверить свой круп в мои копыта.

---

Время — очень своенравная и непостоянная вещь. Вот казалось бы, всего пять минут назад оно стремительным галопом неслось вместе с Колором, подгоняя его все ближе и ближе к цели. Словно провинившийся дворецкий, оно спешно погасило единственную, гигантскую свечу в небе и стало зажигать тысячи звезд-ночников на черном полотне ночи, заставляя жителей городка поскорее укрыться в своих домах, чтобы оставить город совсем пустым и холодным. Чтобы у единорога, который так стремился сюда попасть, был шанс наконец найти точку отсчета его надломленной жизни.

И вот теперь оно — словно желе, в котором он беспомощно барахтается и никак не может покинуть его липкие оковы. Дорога до сорок второго дома теперь казалась для него вечностью, подъемом вверх по водопаду из собственных эмоций и бесконечной череды вопросов, требующих немедленного ответа. Колор мчится вперед, но стук его копыт, смешавшийся с бешеным рокотом грохочущего сердца ни на секунду не может заглушить голос в голове и ни на сантиметр не приближает к заветному дому. Он беспомощен против самого себя и даже то, что физическое расстояние уже практически исчерпало весь свой запас, в душе Колор все равно был еще там, в Империи, сидящим за столом в тот самый вечер. Обманутый. Одинокий. Чужой.

Ночь почти полностью поглотила весь мир вокруг него. Еще немного — как раз хватит до того, чтобы дойти до дома под номером сорок два — и солнце окончательно скроется за горизонтом, оставив единорога один на один с тьмой снаружи и внутри. Холод подгонял его, жадно цепляясь за обветрившиеся губы и изрядно подмокший от волнения и судорожного дыхания нос. Ветер перестал быть легким и непринужденным и не нес больше в себе ни одной приятной ноты, превратившись в накатывающий хлесткими волнами вихрь. Все вокруг было не так, все стало совсем не так. Мир словно сосредоточил все свое внимание вокруг одного маленького единорога, который просто хочет правды.

Кэмил учил Колора, что никогда нельзя показывать себя в момент слабости. Что непоколебимость — самая простая и необходимая прописная истина, которую он должен соблюдать, и не важно, перед кем-то или перед самим собой. Но чем быстрее Колор бежит, чем сильнее бьет кровь в висках и чем яростней в его голове звучит собственная песня, сложенная из десятков желаний и невысказанных слов, тем уверенней проступают слезы из глубины давно пересохшей дамбы под названием “сожаление”, “горечь” и “жалость”. И вот глаза уже на мокром месте то ли от ледяного ветра и мелко-мелко моросящего дождя, то ли от его собственных усилий наконец проявить на своем лице хоть что-то кроме гнева или принятия.

Что сказать? Что просить в первую очередь? Как реагировать? Кого винить? С кого спросить за все те годы? Нужно ли ему все это?

За что?

Время непостоянно. И вот оно снова предательски изменяет свой ход, заставляя единорога притормозить. Спринт медленно сменяется на галоп, а тот — на легкий трот, который постепенно утихает до машинальной перестановки копыт с целью просто идти. Как утихает гул от сердцебиения в голове, так же испаряются вопросы и замки из загадок и предположений, что мгновения назад он сам себе возвел, желая понять хоть что-нибудь.

И так же медленно все те мелькающие эмоции заменяются своими более тяжелыми собратьями. Они тонут в друг друге, не решаясь, кто же из них наконец возьмет верх над его сознанием, ровно до тех пор, пока не появляется ощущение, пудовой гирей набрасывающееся на шею Колора. Это страх.

Страх перед правдой. Страх перед ответом, который мог оказаться не таким, каким он ожидает его услышать. Перед тем, что усилия не оправдаются. Колор потерял практически все, но оставалась мотивация, цена, которую он заплатил за какую-то нелепицу, в которую сам себя заставил поверить, как заставляли его “родители” верить в то, что он их сын.

А еще над тем, что даже если все будет так, как он хочет, то примут ли его здесь и, что самое главное, сможет ли он жить без мысли о том, где-то там, в тысячах километров отсюда, есть три близких ему грифона, которые, может быть, действительно искренне дорожили им?

Колор не заметил, как поворачивает к нужному дому. Как поднимается на крыльцо, совершенно не обращая внимания на внешний вид жилища или свет в окнах, хотя буквально день назад он грезил о том, что будет смаковать каждую деталь того, как постепенно будет разматываться клубок истории его жизни и как прошлое, хотя такое далекое и совершенно не предназначенное для него, расскажет ему о многом. Как его воображаемая истерия о настоящих родителях будет понемногу приобретать здравый смысл и перекроет все то, чем он раньше жил.

Но не случилось.

Нет никаких мыслей, нет никаких шепчущих голосов, порожденных его израненным эго. Лишь сильно, невыносимо крутит живот и дрожат копыта от предвкушения, да в загривок забирается колющий до боли ледяной ветер. И каждый шаг дается ему все труднее, словно он тонет во тьме, что обернулась вокруг него непроходимым болотом из-за сковавшего его страха.

Идти становиться совсем невозможно, но Колор убеждает себя, что должен. Ему хочется бежать, словно в мраке перед ним сидит нечто, от чего он может умереть на месте, едва завидев или услышав, но он не отворачивается. Тело не слушается, но разум сильнее, потому что до правды — подать копытом. Нужно лишь дотянуться до двери, показавшейся из темноты.

Дотянуться, чтобы закончить все это и начать заново.

Колор шумно сглотнул, поднял не слушающихся его копыто и голову и, уговаривая себя всеми правдами и неправдами, постучал.

Тук-Тук.

И ты, Дэвут?

Существует тысяча причин, за которые можно уважать Империю. Бесконечно длинная и поражающая своей многогранностью история пернатого народа с сотнями легенд и сказаний. Технический прогресс, семимильными шагами движимый ведущими умами этого государства и их непарнокопытных соратников. Огромные, бескрайние территории, таящие в себе несметные запасы ресурсов любого вида, с красотой которых могли потягаться разве что живописные виды девственной Эквестрии. Совершенный политический механизм, балансирующий в строгих гранях тоталитаризма. Единство грифоньего прайда в своей вере, века закалки их духа и десятилетия воин, покрывшие их славой на долгие годы. Этот список можно продолжать еще очень и очень долго.

Но есть одна вещь, в которой никто не мог сравниться с Империей. Ни Эквестрия, с её правителями и магией, ни зебры, бывшие на короткой ноге с силами природы и духами, ни драконы, олицетворяющие свирепость стихий и пережившие века. Вообще никто.

Военная мощь. Ужасающая, колоссальная, неудержимая сила, бережливо взращиваемая всеми Императорами и эволюционирующая в ногу со временем. Дремлющий монстр из тысяч голов, готовый сорваться с цепи по легкому мановению лапы его господина, чтобы стереть с лица этого мира кого угодно и что угодно. Чудовище, выкованное из стальной дисциплины, несгибаемой воли, отсутствия страха и инстинкта самосохранения, который уступил место неукротимой ярости берсеркера, кипящей в каждом пернатом воине. Технологии, навсегда ставшие неотлучной частью военизированного строя Империи, дали ему возможность распространиться на всю территорию государства, терновым ореолом осев на образе идеального грифона. С тех самых пор недремлющая тень нависла над Империей, став её клинком и щитом и превратив в застывшую угрозу для всех вокруг.

Именно поэтому вид целого взвода Имперских Гвардейцев, летящих во главе с самим Императором, был замечен еще за несколько добрых километров от границы Сотл-Гриута. Уже на подлете к нему их встречала клокочущая приветствия и хвальбы толпа жителей городка, пуская слюни и восхищенные взгляды от блеска золотистых доспехов Гвардейцев и белого боевого облачения Хаста.

Там присутствовали все: грифины с их детьми, старики, рабочие, которые не успели стереть сажу с лиц и расстаться с инструментами и даже зебры, влившиеся в общую массу и, судя по всему, вообще не стесняющие своим присутствием всех остальных. Жители кричали, пели дифирамбы их повелителю и даже пытались дарить цветы некоторым солдатам из Золотого Гарнизона, но те с терпеливым стоицизмом не реагировали на восхищение народа и не выпускали оружия из лап.

Хасту пришлось несколько раз утихомиривать толпу короткими речевками, чтобы наконец в приветственной суматохе найти ответственного за безопасность в городе. Им оказался немолодой серебристый грифон, носящий синюю повязку со скрещенными молотами на фоне решетки, стоявший в компании каких-то рабочих, что-то живо им объясняя. Едва Хаст показался в его поле зрения, все они немедленно припали на одно колено и склонили в приветствии головы.

— Довольно, — Хаст поднял закованную в латы лапу, грифоны поднялись и быстренько ретировались, оставив серебристого наедине с Императором.

Рогатый протянул ему латную перчатку, и дружинник улыбнулся. После крепкого лапопожатия, Хаст коротко осведомился у него на счет той смутной информации о зебрах и поддерживающего их круга администрации Сотл-Гриута. Грифон, которого, как оказалось, звали Следж, удивленно пожал плечами и указал на группу зебр, издалека созерцающих Гвардейцев.

— Без понятия, о чем вы, повелитель Хаст. Эти полосатики никому ничего плохого здесь не делали. Им не резон — у них самих тут уже давно есть семьи, дети, дома и некоторые даже дела свои открыли. Уж поверьте мне, Император, я каждого жителя в нашем городе знаю, а о зебрах и подавно осведомлен хоть куда, — он похлопал себя по повязке на лапе. — Я и мои “Молоты” видим каждый их шаг, если б сделать что-то и пытались — в миг бы сразу обломались.

Хаст повел головой, и его треугольный шлем грозно накренился в сторону зебр, которые, едва завидев это, тут же медленно засеменили прочь с вектора взгляда Императора.

— Но если честно, — Следж покосился в их сторону, — мы очень пристально за ними следим. Это может показаться излишним, но, сами понимаете, каково радеть за свой дом. Они, конечно, здесь легально и не отказываются соблюдать правила, да и практически все к ним уже притерпелись, все дела... Но полосатые все равно не внушают мне доверия, как, наверное, и большинству жителям. Зебры, они для нас всегда чужаки и теневые дельцы, мой Император. Мы можем спать спокойно только будучи полностью уверенными, что контролируем каждый их шаг в пределах Сотл-Гриута.

Хаст кивнул.

— Понимаю, — он повернул голову в сторону стоящих неподалеку грифонов в парадной форме и кучей бумаг в лапах. — А что с администрацией?

— А что с ней? — спросил дружинник. — Я в их работу не лезу, они в мою — тоже. Единственный раз, когда я видел их вместе с зебрами, когда те получали свои документы на проживание здесь и все.

Хаст нахмурился под забралом своего шлема.

— Совсем ничего подозрительного?

— Да я ж говорю, Император Хаст, что я бы сразу...

Выслушав тираду самодовольных высказываний аля “Мы за безопасность горой!” от Следжа, Хаст задал еще пару вопросов, и, получив на них еще несколько порций искреннего удивления от серебристого, подозвал к себе Гвардейцев. Коротко объяснив Следжу, что в ближайшее время лучше никому не покидать пределов города, он отдал команду солдатам, и те вместе с ним синхронно взмыли в воздух над толпой. Составив боевое построение, Гвардейцы вскинули ружья и дали залп в воздух, после чего отдали честь жителям под ними. Народ возликовал, в воздух полетели шапки, цветы, и под радостный рев грифонов и тихие ликования зебр они удалились к кромке горизонта.

---

Катакомбы отступников находились в часе полета от города, внутри впадины-каньона посреди крошечных гор. Пещеры, входы в которые были кое-как замаскированы свисающими в расщелины корнями деревьев и плотным слоем мха, явно выдавали то, что они были кем-то обжиты большим количеством сажи на потолке и стенах, а так же плохо скрытыми следами искусственного расширения тоннелей. Но ни охраны, ни даже одиночного караула на подходах не было, и это означало одно из двух — либо там уже никого не было, либо внутри ждала засада. Но как бы там не было, Гвардейцы и Император были готовы ко всему. Распределившись по входам, ревнители имперской веры влились в логово отступников.

Каждый из прогнозов оправдался ровно на половину. Едва углубившись в тоннели, они были атакованы куцыми группами наемников, состоящих и из грифонов, и из зебр. Обороняющиеся отстреливались крайне неумело и вяло, словно они уже смирились со своим поражением. Их стрельба была лишь жалкими потугами против четко отработанной тактики Гвардейцев, и стволы отступников замолкали, даже не отстреляв по полной обойме.

Как только имперцы перебили последний отряд врага, в туннелях повисла гробовая тишина. К крайнему удивлению Хаста, там не было вообще ничего такого, что могло бы хоть как-нибудь охарактеризовать деятельность находившихся здесь отступников. Ни каких-либо документов, ни оружия или еще чего. Были лишь голые коридоры в породе да те немногочисленные самоубийцы, оставшиеся оборонять катакомбы. При них, к слову, тоже ничего не было, кроме кроме каких-то ржавых винтовок, старых пистолетов и по паре рожков амуниции к ним, чтобы хватило и врага попугать, и себе последний патрон оставить.

Последнего рубеж их ждал в самой глубине тоннелей. Именно тот путь, в котором был Хаст, оканчивался большим пустым помещением, в котором окопались последние отступники. Из-за импровизированных баррикад из ящиков и гор бумаги они огрызнулись концентрированным заградительным огнем на возникших в проходе Гвардейцев, заставив тех, теряя бойцов, пытаться закрепиться за немногочисленными укрытиями.

Эти наемники не шли ни в какое сравнение с тем, что Хаст повстречал в туннелях. Словно больные фанатики, они бились до последнего, хотя и не лезли под пули сами. В ближнем бою умудрились сложить где-то десяток его солдат, а после, не смотря на свои раны, продолжать атаковать остальных. Императору самому пришлось разбираться с особо ретивыми отступниками, которые упорно не хотели умирать даже после смертельных ранений.

После того, как последнего наемника разорвало в клочья от стрельбы Хаста, он направился внутрь их обороны, чтобы посмотреть, что же там могло быть такого, что стоило бы так тщательно защищать.

Но там снова не оказалось ничего полезного. Ни документов, ни припасов.

Зато было очень, очень много подготовленной взрывчатки. И таймер, отсчитывающий оставшуюся половину минуты.

То, что Хаст и его солдаты успели выбраться, нельзя было назвать удачей. На последней четверти пути к выходу за их спинами прогремел взрыв и стены катакомб начали проседать, превращая полет в замкнутом пространстве в трудновыполнимою задачу. Каждое неловкое касание крылом стенки могло обернуться, в лучшем случает, простой потерей равновесия и падением, а в худшем — травмой крыла. И насколько бы хороши в своем деле не были гвардейцы, от обломков стремительно рушащихся стен это их не спасало.

Взрывная волна и пламя настигли их практически у самого выхода. Солдат вместе с Императором вышвырнуло из кишки тоннеля, после чего её своды обрушились, запечатав себя навсегда и похоронив под собой тех, кто сумел отбиться от общего отряда. К слову, все остальные ответвления, куда разошлись прочие Гвардейцы, тоже были заминированы, и оттуда сумели вернуться далеко не все.

Перекличка показала, что из двух сотен погибло где-то пятьдесят прекрасно выученных бойцов. Какие-то глупцы, которые вяло огрызались на протяжении всей площади катакомб и только в самом их конце дали мало-мальски серьезный бой, при помощи наипростейшей ловушки на четверть сократили количество лучших из лучших. И если по поведению Хаста досады от этого не было заметно, то под забралом его шлема взгляд грифона пылал убийственной жестокостью.

— Перегруппировка! — он поднял лапу в воздух, и по команде Гвардейцы вокруг него образовали боевое построение, заполняя прорехи от потерянных воинов.

Хаст хотел махнуть, чтобы отдать новый приказ на подъем, но его внимание привлек густой шлейф из черного дыма, тянущийся от едва видимого пятна , что было Сотл-Гриутом.

— Город атакован! Всем сосредоточится, возможно, бывшие хозяева этих пещер сейчас там! Группа из десяти останется с ранеными, за ними вернемся позже, — рявкнул Хаст, и солдаты, перестроившись, тут же взмыли в воздух.

Чем ближе он становился к городу, тем сильнее нарастало у него чувство непонятное тревоги. Рога бешено чесались, в очередной раз словно предупреждая о чем-то, но их недоступность под броней шлема, наоборот, сильнее действовала Хасту на нервы, чем пыталась пробудить в нем какие-то правильные подозрения. Адреналин в крови еще не спал, и грохот пульса в висках заглушал любые мысли, подменяя рассудительность в действиях на инстинктивную механику.

Хаст честно пытался остановить себя, но вместо это лишь продолжал подчиняться одной и той же инструкции.

Найти. Подавить. Уничтожить.

---

— А ну, заткнулись! — проорал Следж, но его вопль приглушил мятежный рев толпы вокруг него.

Грифоны и зебры безостановочно кричали гневные реплики в адрес друг друга, регулярно выдавая что-то уж совсем непередаваемое.

Серебристый, что-то раздраженно пробурчав под нос, достал из кобуры “Кольт” и выстрелил в воздух.

— Заткнулись, я сказал!

Народ вокруг него замолк, но ненадолго. Сцепившись гневными взглядами, грифоны и зебры разделились, встав по разные стороны улицы, после чего вновь продолжили свою словесную баталию, оставив по самой середине между собой группу дружинников в с синими повязками. Следж, хлопнув себя лапой по лицу, что-то проорал одному из них, и тот, кивнув, сорвался куда-то в глубь города.

Теперь Гвардейцев и Императора никто не встречал. Да что там, их стремительный спуск по улицам города вообще не привлек внимания сцепившихся сторон, окончательно забывшихся в своей обоюдной вражде. Лишь Следж, заметив группу золотистых воинов, преобразился в лице и кинулся к Хасту в ноги.

— Император милосердный, беда, — он припал на одно колено и указал на толпу.

— Докладывай, — отозвался Хаст, пока его солдаты располагались вокруг них.

Грифон кивнул.

— Это бред какой-то! Кто-то поджег склад и целый комплекс жилых зданий, а от них огонь на соседние строения перекинулся, — он махнул лапой в сторону одной из полыхающих частей города, над которой кружила группа грифонов в красных плащах. — Горожане словно с катушек посъезжали! Поголовно твердят, что это сделали зебры, и будто их кто-то там видел, ну, до того, как пожар начался.

— А те что говорят?

— Да к это, они вон, — Следж повернул голову к полосатой стене на другой стороне улицы. — Обозлились, доказывают, что это не их копыт дело. Говорят, что у них, мол, какой-то национальный кружок был, где они все собираются, и поэтому никого из них на улицах не было.

— Это правда? — Хаст покосился на него, и его треугольный шлем, словно голова чудовища, повернулся к серебристому, от чего тот сжался и опустил голову, — Что ты об этом знаешь?

Следж потер загривок и развел лапами.

— Эм, ну да, они мне об этом говорили, но что они там делают я не знаю. Типа, таинство или что-то такое. Может, молитвы какие читают или еще что. Убеждали, что ничего опасного там не делают. Вот же дрянь, надо было проверить...

— Мне нужно с ними поговорить.

— О Предки... — Следж встал и показал “Кольт” в своих лапах. — Мой повелитель, я не думаю, что с ними вообще что-то получится. Они даже на стрельбу не реагируют, не то, что на разговоры. Я с Молотами добился только того, чтобы...

Договорить он не смог, так как по грифоньей стороне улицы прокатился оглушительный, раскатистый рев сотен глоток. Они кричали, кидая беспорядочные обвинения в сторону зебр, которые, хоть и вели себя немного сдержанней, тоже не собирались отступать от своих позиций. Но их единственный аргумент был ничем против толпы разъяренных хищников, в лапах у которых уже показалось импровизированное оружие — трубы, молотки, кувалды, доски и цепи. Грифоны собирались утвердить свою правоту проверенным способом, не прибегая к помощи огнестрельного оружия, которое могло задеть и своих, и чужих.

— Мрази полосатые! — заорал толстый серый грифон, раскручивая большую цепь с захватом на конце. — Вы годовой труд нескольких сотен честных работяг погубили, твари чмошные! Дома наши, работу, все честно нажитое! Довольны?!

— Ага, и наше тоже?! — выкрикнул один из зебр. — Вы не одни здесь живете, или уже забыли, стоило только кому-то из вас накосячить? Вы никогда не соблюдаете всех правил безопасности, и вы это прекрасно знаете! Не надо сваливать все на нас, если лапы из задницы растут!

— Захлопни пасть, блядь ползучая. Я видел, как кто-то из вас у склада ошивался, — подал голос другой грифон с обрезком трубы в руках, — наши через нижние выходы туда не ходят. И тем более, завернутыми в плащи и с черно-белой гривой. Это были вы, черти, и сейчас вы за это ответите!

Толпа вокруг него разразилась громогласным “ДА!”, плотность крылатых становилась все сильнее и сильнее, в место стычки стягивалось все больше народу со всего города. Между тем, численность зебр по непонятной причине тоже росла. И среди них тоже появлялись те, кто держал в зубах тупое оружие, ножи и носил зазубренные накопытники.

— Еще раз повторяю, это были не мы! — проорала целая группа зебр, у одного из них в копытах была книжка со спиралью на обложке. — В Час Матери Природы нельзя предаваться ничему кроме вознесения ей своей благодарности! Мы проводили перекличку, все, даже женщины и жеребята были в ритуальном зале. Никого из нас не могло быть в той части города!

— Да срать мы хотели на ваши церемонии, фанатики ебнутые, — заорал темно-зеленый грифон, сидящий на столбе. — Я тоже видел, что у СПРБ-32 стояла группа ваших хвостатых жоп! А ребята Релло — как вы целой панихидой мимо жилого блока шли! Что скажете, сучата?

— ЭТО БЫЛИ НЕ МЫ!

Хаст отвел лапой Следжа с угла обзора и посмотрел на разделившееся сообщество. Город потонул в бессмысленной ненависти, подкрепленной сотнями лет расовой нетерпимости, созревавшей внутри каждого жителя Империи. Она затмила рассудок и здравый смысл, возбудив давно погребенную в душе жажду битвы и кровопролития, которые выбивали в висках грохочущим от адреналина сердцебиением боевой марш, призывающий сцепиться в схватке, не зная ни жалости, ни меры, а отсутствие доверия между ними лишь закрепило их обоюдное согласие относительного того, каким должен быть выход из всего этого. Некогда ответственные и добропорядочные граждане, любящие родители и хорошие соседи превратились в одичавшую толпу, готовую рвать на части кого угодно, лишь бы утолить внутренний голод чужой крови. И хотели они этого немедленно, не обращая внимания даже на то, насколько противоречивой была ситуация, которая могла бы послужить к началу бойни.

Она была нужна лишь для того, чтобы её начать.

Император встал, распрямился и вознес лапы, дабы начать свою речь, но тут из толпы грифонов вылетел складной стул и с хрустом врезался в одного из участников противоположной стороны. Кровь окропила камень, и на несколько секунд над улицей повисла гробовая тишина.

Город погрузился в оглушительный, демонический рев, источаемый обоими сторонами столкновения. Все реплики сменились на боевые кличи, и разноцветная крылатая толпа схлестнулась с монохромным стадом в неистовой резне. Мораль, самоконтроль и благородство покинули чертог города, оставив место только животной ярости и неутомимой злобе с желанием громить и убивать, которые затопили улицу криками и алыми ручьями. В ход шло все — куски стекла из разбитых окон, камни и кирпичи, обломки от прогнувшихся в погроме труб и куски арматуры, которые не хуже цепей и бит дробили кости и черепа. И лишь огнестрельное оружие молчало — это было дело внутренней силы, а не каких-то трюков прогресса и механики.

Когти рвали полосатые шкуры, грозные накопытники одним элегантным движением ломали пернатым суставы, клювы вырывали куски мяса, а точные удары задними копытами оставляли от ребер и грудной клетки лишь воспоминание. Сталь и камень расщепляли кости, рвали хрящи и плоть, каждый удар или даже случайный замах приносил с собой травмы, выбитые зубы и пролитую кровь. Не прошло и десяти секунд, как появились первые жертвы, которых тут же затаптывали и свои, и чужие. Вопли женщин и детей прорезали улицу — потерявшие рассудок от запаха крови грифоны уже не разбирали, до кого доносить свой праведный гнев, а зебры, возмущенные такой вопиющей беспощадностью, платили им той же монетой. Окровавленные, обезумевшие лица обеих сторон сталкивались вновь и вновь, повинуясь первобытному инстинкту биться до конца.

Не подкрепленная ничем жестокость завладела городом, разделив свою скромную победу с всепожирающем огнем.

Хаст поднял голову и увидел, как за одним из высотных зданий поднимается пламя. Несколько пожарных команд не могли справиться с огненным штормом, который перекинулся уже на несколько десятков зданий. Если бы им помогали жители, которые забылись в своем кровавом самосуде, возможно, у них бы и был шанс одолеть пылающего демона, оголодавшего в застенках металла и труб, но теперь их жалкие потуги лишь раззадоривали его, и монстр все шире раскидывал свои испепеляющие щупальца. В его хватке гибли дома, магазины и хранилища, наполненные углем и топливом, которые подпитывали его неудержимый голод и манили к другим частям города.

Сотл-Гриут погряз в багровом дыме, среди которого торжествовало насилие, освещенное языками подступающего пламени. Вся жизнь города сжалась в кипящую впадину на одной из улиц, где наружу выплеснулась одна гигантская прореха всей Империи, неаккуратно прикрытая борьбой за истину. Истину, которая никому не была интересна.

Пряный аромат с привкусом меди ударил Императору в нос, и это было знаком, что все кончено. Что здесь у него не получится воздействовать на толпу так, как он это сделал на собрании. Нельзя было воззвать к разуму, нельзя было призвать к порядку страхом и законом. Клин вышибают клином, и никак иначе.

Он поднял лапу и повернулся к Гвардейцам.

— Подавить, — сухо, почти машинально сказал Хаст, — повязать каждую зебру, всех до единой. Если надо, обыщите город, переверните все вверх дном, но задержите каждого из них. Будут сопротивляться — разрешаю любые меры. С прочими жителями — поступать по ситуации, но не стрелять. Исполнять.

Воины в золотистых доспехах дружно проорали “Принято!” и скорым строем влились в бурлящую массу. Их дисциплинированный, холодный гнев был ультимативным оружием против бездумного бешенства толпы, обращенного на всех остальных. Ловко орудуя прикладами и тяжелыми кулаками, солдаты раскидывали сцепившихся друг другу в глотки грифонов и зебр, и, закрепив свое превосходство крепким ударом в челюсть, вязали по ногам вторых и, если надо, еще парой ударов остужали пыл первых. Черно-золотая молния, прорезав улицу по всей её длине, расколола агрессоров по разным углам, не давая возобновиться попыткам дорваться до объекта своей ненависти. Зебры, обескураженные тем, что пленить стали именно их, боролись и пытались бежать, а грифоны, раздосадованные, что Гвардейцы пресекли им возможность дойти до конца, пытались дать бои и солдатам, но воины Золотого Гарнизона, молчаливо соблюдая указания, одинаково эффективно вырубающими ударами прикладов ликвидировали и их.

Спустя полчаса их работа была закончена. В центре поля битвы в огромную кучу были согнаны закованные в кандалы и связанные веревками зебры, даже те, кто прятался по всевозможным укромным уголкам города, а вокруг них кольцом выстроились Гвардейцы с оружием наготове. По обоюдным сторонам улицы скопилось множество раненых и тел тех, кому помощь уже была бессмысленна. Побитые грифоны, утирая разбитые клювы, злобно косились на оцепление, изредка выкрикивая что-то нелицеприятное в адрес стражи, однако, едва завидев на себе интерес десятка-другого золотых шлемов, тут же теряли остатки запала смелости и разбредались, кто куда. Те, кто еще мог стоять на ногах, скорее всего, улетали помогать тушить бушующий на большей части города-фабрики пожар, другие шли зализывать раны, ну а что же делали остальные после такого происшествия, было загадкой.

Сотл-Гриут был разрушен. Пламя охватило практически все его улицы, от того места, где произошло побоище, камня на камне не осталось, повсюду царили паника и хаос. Причиной этого всего была лишь самозабвенная безответственность обитателей города, которые возомнили, что поиск причины намного важнее, чем ликвидация распространяющихся последствий. Саморазрушительный порыв перевоплотился в ноющее горе, поразившее всех жителей городка.

— Мать моя мантикора... — с тихим ужасом пробормотал Следж, глядя на улицу, залитую кровью. Утерев кровоточащий нос, он повернулся к остальным дружинникам. — Мужики, чо там у нас?

— Половина инфраструктуры по пизде пошла, — вдохнул один из них, потирая сломанную лапу, — пожар потушить никак не могут. Если до СПРБ на востоке доберется, то все, суши крылья.

— С тридцать второй и шестнадцатой станций сообщили, что кто-то уже мародерствовать в общей панике начал, — пробурчал другой грифон с дробовиком в лапах. — Вот же ебланы, собственный город грабят...

— Это нихера не порядок, — скрипя клювом, прорычал Следж. — Значит так, собирайте все смены и быстро давите этих кретинов, чтобы остальные пример с них не взяли. Более-менее адекватный народ привлекайте к этому, ежели у них кулаки чешутся. Кого еще встретите — пусть с пламенем летят бороться, ибо нечего дома под кроватью прятаться. Согласны?

Дружинники синхронно кивнули и разлетелись, а Следж подошел к Хасту, который тряпкой счищал с перчаток кровь.

— Что вы с ними делать будете? — спросил серебристый, указав на бело-серое пятно, оцепленное кольцом стражи.

Белый шлем, весь перемазанный красными пятнами, повернулся в его сторону.

— Мы заберем их с собой, — донеслось из глубины доспеха. — После того, что вы здесь учинили, я не могу доверить решение их судеб в ваши лапы.

— Но я же говорил, милостивый Император, что они не подчинялись, — скривив лицо, дружинник пытался оправдаться. — Мы пытались, но...

— Бездействие хуже любого решения, которое вы могли принять. Это говорит только о вашей общей некомпетентности, как хранителей правопорядка и опоры закона в этом городе, так же как и его жителей. Не думал, что безрассудство и самонадеянность, подкрепленная грубой силой, будут вашим единственным средством регулирования спокойствия в вашем собственном доме, — сурово отсчитал его Хаст.

— Мы можем...

— Нет, не можете. Исполняйте свою работу над тем, что осталось, и не пытайтесь вновь переоценить себя.

Следж, до крови сжав кулаки, припал на колено и поклонился.

— Да, Император. Простите меня.

Хаст отбросил тряпку, расправил крылья и подал знак Гвардейцам, после чего обернулся к Следжу.

Караван из пленных зебр медленно выдвинулся из города, подгоняемый постоянными пинками от молчаливых солдат. Единственными, кто видел, как они уходят, был Следж, в сердцах втаптывающий свою нашивку в мешанину из сажи, пыли и крови, и маленький полосатый жеребенок, спрятанный между обвалившимися балками своей матерью.

---

Ша-а-а-арк, ша-а-а-арк.

Точильный камень с омерзительным звуком скользил вдоль изысканно длинного когтя из стали, отсоединенного от сочленения боевой перчатки. Хаст, подняв наточенную до сверкающего блеска железяку, повертел её перед собой, присмотрелся, неудовлетворительно покачал головой и снова принялся монотонно водить по ней бруском, пытаясь добиться какого-то совершенно невозможного качества остроты у лезвия.

Этим бессмысленным и бесполезным делом Хаст занимался уже второй час.

Он в очередной раз подвел всех. Там, стоя между разделившимися во вражде жителями, Хаст должен был сразу пресечь любую возможность выхода ситуации из-под контроля, но вместо этого дал разгоревшейся бойне достигнуть своего апофеоза, когда уже не было другого выхода, кроме как силой задавить любое последующее сопротивление. Были ли у него тогда подходящие слова или нет, даже просто выйти на середину улицы и встать между искрящимися взглядами было бы достаточно, чтобы отвлечь их внимание друг от друга. То, что он просто пытался вникнуть в ситуацию, не было оправданием. Из-за него сгорел целый город, из-за него пострадали сотни его жителей и граждан. Он подвел их.

И подвел самого себя.

Беда никогда не приходит одна. Едва гвардейцы доставили пленников в один из военных фортов и начали потихоньку разбираться, что же там произошло, как на Хаста свалилась невесть откуда взявшаяся делегация зебриканских послов. Полосатые дипломаты, едва не срываясь на повышение тона, требовали от него объяснений относительного того, почему повязали именно зебр и с какой стати всю ответственность за инцидент скинули на них.

Хаст, не меняясь в лице, объяснил им, что их соотечественники были не раз предупреждены относительно реакций даже на столь открытые провокации и прояви зебры чуть больше терпения, все закончилось бы мирно. Вместо этого они предпочли ответить агрессией на агрессию, что даже близко не соответствовало их привычной философии.

Но для послов такие аргументы были неубедительны. Они упрямо клонили все произошедшее в сторону того, что выселение целого города, даже женщин и детей, было крайней мерой и не раз упоминали о том, что зачинщики потасовки, то есть грифоны, вообще не понесли никакого наказания. Но предел, когда Хасту надоело выслушивать гневные упреки в свой адрес наступил тогда, когда они обвинили его в некомпетентности, ссылаясь на то, что он даже не стал толком разбираться в произошедшем и, аки его отец, просто взял да разогнал буйствующую толпу с помощью солдат.

Едва сдерживая себя от того, чтобы указать послам на их место, он сказал, что пропустит мимо ушей их последние слова, если они позволят Империи самой разобраться в том, что случилось в Сотл-Гриуте, в противном же случае их неосторожная реплика может послужить к началу проблем больших, чем они собирались вызвать своим неожиданным визитом. Проглотив это требование, дипломаты скрылись восвояси.

Толку от расследования было мало. Зебры все как один отвечали, что были на своем ритуале и читали молитвы. Все до единого. В это было трудно поверить, ведь их было почти полторы сотни, однако ни один из них ни на слово не отклонялся от этого утверждения. Ход развязывания этой загадки усложняли и несколько грифонов-очевидцев, с пеной у рта доказывающих, что видели у воспламенившихся зданий именно зебр. Их поддерживали многие, но оно и понятно — принимать сторону чужаков не хотел никто.

Катастрофа на городе-фабрике была весьма противоречивой и требующей серьезности подхода в её решении. Однако, кое-как уладив преткновения с Республиками, Хаст оставил решение этого дела военному трибуналу и вновь отстранился от привычного ему мира, скрывшись на своем загородном поместье.

Опять сбежал. Его разум старательно пытался подменить эти два слова на более щадящие аналоги, убеждающие в том, что он просто устал, что его власть в этом инциденте иссякла и что только время поможет разобраться во всем произошедшем, но лгать самому себе — это самое последнее и гиблое дело. Хаст не мог найти себе места от осознания того, что опять убегает от проблем. Простое задание, элегантное решение которого предполагало исключительно его участие, обернулось диаметрально противоположным исходом с ужасными последствиями, и в очередной раз исключительно по его вине. Промедлил, не заметил, упустил.

И в итоге поступил совсем как его отец.

Челтер, небольшая вилла, скрытая на одном из утесов многочисленных гор, была когда-то давно построена по приказу Дакара. Шестнадцатый тоже любил иногда предаваться тишине и уединению, и в том, что у него будет свой укромный уголок прямо над проточным озером с водопадом, не было ничего удивительного.

Хаст хорошо помнил, как проводил тут время с ним. Как играл с отцом и прислугой, как учился драться с тремя постоянными, бессменными охранниками. Как купался в кристально чистом озерце и пытался забраться по водопаду. Он хранил в сердце долгие вечера у камина, когда старый Император рассказывал ему красивые истории о его народе, о его собственном отце и том, какую власть и могущество его отпрыск получит, когда придет время, и как ему травили страшные байки грифины-служанки и как его брали на охоту с собой те трое стражей.

Император знал в этом доме каждую деталь. Где и на какой лестнице скрипит ступенька, где находятся тонкие стены, с которых можно легко подслушать разговоры отца и с закрытыми глазами мог найти потайной ход, соединяющий его комнату и комнату Дакара, который в последствии вел в грот под водопадом. Естественно, кроме невинных розыгрышей и воровства разных безделушек из стола старика он никогда ни для чего его не использовал.

Даже через года дом не поменялся. Не постарел, не покрылся трещинами, и в нем не прогнила ни одна деревянная балка. Не протекала крыша, и река под ним не пересохла и не потеряла своей чистоты. Но не поменялся он только внешне.

Со смертью Дакара Челтер словно раз и навсегда покинуло былое ощущение жизни и райского уголка. Хаст не раз возвращался сюда, надеясь, что отдых в дали от всех и воспоминания о детстве помогут ему, но каждый раз ошибался. Здесь все еще работала сменная прислуга, которая не давала вилле погрузиться в запустение и обрасти сантиметровым слоем пыли, и так же служила троица охранников, но уже новых. Те, которые были знакомы Хасту с юных лет, после смерти его отца внезапно пропали, словно их никогда и не существовало.

Челтер не перестал быть для него колыбелью хороших воспоминаний, но навсегда утратил свое былое значение, превратившись в добровольный карцер для одиночного заключения.

Сейчас было так же, как и всегда. Хаст вернулся сюда, не зная, что хочет обрести или потерять. Он вполне здраво понимал, что просто желает переварить свой очередной провал, но почему пришел именно сюда, когда сам прекрасно знал, что это не поможет, сказать не мог. Не было ничего толкового в его машинальном осмотре виллы, как и в разговорах с прислугой и охраной. Словно в забытьи он шатался по комнатам, взывая к отголоскам счастливого детства, но и это ничего не дало. Не зная, куда себя деть, он достал один из комплектов своих боевых перчаток и принялся заниматься их бессмысленной калибровкой.

С громким щелчком коготь переломился, и его половинки зазвенели по плитке балкона. Придя в себя, Хаст понял, что слишком сильно увлекся и случайно сломал сточенную донельзя железяку. Раздосадовано отбросив инструменты, он приладил запасную на её место и вернул оружие обратно. Побродив по кабинету, Хаст попытался зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, что сможет занять его голову от дурных мыслей, но, как назло, ничто не могло привлечь его внимание. Рыкнув, он в сердцах ударил лапой по гардеробному шкафу, и тут под его ноги из-за приоткрывшейся дверцы вылетела кепка-гренадерка.

Он замер, а затем, ухмыльнувшись, поднял её, отряхнул и натянул на голову. И как только кончики рогов уперлись в ткань, в его голове зазвенел крохотный звоночек.

Разумеется, все это ностальгирование и бесполезный досуг ему не помогали. И не помогут никогда. А все потому, что это давно потеряло смысл для Хаста, с того самого дня, как он обрел то, что могло вытянуть его из бесконечного круга самобичевания и привычной хандры, залечить, успокоить, приободрить.

С того самого дня, когда он нашел её.

Он давно собирался это сделать. Воплотить свою безумную идею, которую резко осудил бы любой и которая слишком сильно требовала своей реализации, соблазняя Хаста всевозможными плюсами. И действительно, чего было терять? В его лапах была такая власть и сила, что он мог заткнуть любого, кто посмел бы ткнуть ему в лицо фактом идиотизма подобного поступка, а деньги и подавно не были для него преградой.

Поправив фуражку, Хаст окликнул одну из служанок и велел ей позвать к нему стражников, и через несколько минут трио воинов в черно-красных доспехах стояло перед ним в его кабинете. Хаст сел за письменный стол и сложил перед собой лапы, подбирая слова.

Сейчас или никогда.

---

В маленькой, ничем не примечательной деревянной избушке, преломляясь и искажаясь в кислотной зелени огромного изумруда, играло солнце. Внутри крохотного однокомнатного строения, одиноко стоящего в бесконечной глуши хвойного леса, плясали тысячи зеленых солнечных зайчиков, отражаемых причудливым амулетом в форме глаза с красным зрачком. Единственный крохотный лучик, сиротливо бьющий из окна, сумел устроить внутри деревянной коробки настоящее светопреставление и, наверное, этому бы поразились многие, если бы знали, что в таком заброшенном, диком месте был дом.

И уж никто тем более не догадывался, что лес в радиусе двух километров от него кишел наемниками, ассасинами и разнокалиберными убийцами, вооруженными до зубов, а в самой избушке сидел владелец этого амулета, амбиции которого собирались в скором времени поставить все государство, в котором находился этот лес, на колени.

Со скрипом дверь в хижину распахнулась, и в небольшое помещение вошел утонченный белый грифон, с ног до головы завернутый в пурпурный плащ. За ним, клацая тяжелой амуницией, ввалились двое охранников избы и захлопнули за собой дверь. Услышав хлопок, черно-серый зебра бросил играться с диковинной цацкой на своей шее и, улыбаясь во весь рот, отошел от окна и протянул гостю копыто. Грифон, состроив кислую мину и презрительно хмыкнув, прошел мимо него и сел на одну из деревянных табуреток, стоящих за крошечным столом. Зебра, не изменившись в лице, последовал за ним, сел и было попытался заговорить, но тут белый поднял лапу и осек его на полуслове.

— Давайте сегодня без ваших стихов и прочего, Синистанимус. Это отнимает много времени.

— Как будто что-то плохое, я вам скажу, — пропел Симус. — Крохотную дань моим традициям, разве много прошу?

— Это не лучший момент, чтобы предаваться тоске по родине. Сейчас я должен быть там, где мне и положено — в Скайклаве. Придя сюда, я подвергаю свои и ваши позиции серьезной угрозе, надеюсь, вы это понимаете. Так что давайте сделаем нашу беседу максимально сжатой и содержательной, — холодным тоном ответил Дэвут.

Зебра, поправив спавшую на глаза гриву, облокотился о стол и без капли раздражения посмотрел на грифона.

— Хорошо-хорошо, мой пернатый друг. Я понимаю ваше волнение, но поверьте, вам действительно не стоит так сильно беспокоиться по этому поводу.

— Почему?

— Скоро узнаете. И, возможно, если вы сами желаете этого, то можете постараться и сократить этот интервал до каких-нибудь суток или недели, — изрек Симус, заговорщически улыбаясь.

На лице Дэвута не дрогнул ни один мускул, но внутри него в очередной раз словно сжались в точку все внутренности. Он до сих пор не привык к разговорам о том, что собирается делать.

— Прошу вас, не тяните и не изъясняйтесь предо мной загадками, — все так же безжизненно отрезал грифон. — Вы знаете, что мне нужно.

— Хм, ладно, — махнув копытом, зебра откинулся назад и, уперевшись задними копытами о стол и чуть его не опрокинув, повис в своеобразном лежачем положении на табурете. — Ваш маленький теракт ничего нам не дал, господин Дэвут. Хотя нет, лгу. Он лишь предоставил моим соратникам небольшую фору в городе, но и только. Ваше долгое планирование рухнуло меньше чем за час, ни принеся никаких плодов.

— Я сделал все, что от меня зависело, — пояснил Дэвут. — Туннели были достаточно длинными, чтобы замедлить продвижение по ним. Проектировка была соблюдена так, как мы и договаривались. Не хочу перекидываться бессмысленными обвинениями, но тут скорее вина в ваших солдатах, которые не смогли достаточно долго сдерживать Хас..

Он попрехнулся на полуслове и опустил взгляд в пол, заставив зебру лишний раз лукаво улыбнуться. Даже сидя в логове с ключевой фигурой его грандиозного предательства, он не мог назвать своего повелителя как-то по другому, кроме его титула.

— ...сдерживать Императора. Они пришли к детонатору слишком рано, — вернув себе самообладание, он поднял взгляд.

— Что ж, возможно, вы правы. Но сути это не меняет, как и нашего с вами положения, — ровно проговорил Симус. — Время не ждет, мы должны действовать. Вы должны действовать. Прямо сейчас.

— Не представляется возможным, — сухо ответил грифон. — Император удалился в свое семейное имение. Даже мне нельзя там появляться.

Симус поднял голову и заглянул грифону в глаза. За свою столь насыщенную и достаточно активную жизнь, он, Дэвут, первый дипломат Империи и непревзойденный чемпион по лицемерию и почти совершенной лжи, никогда не встречал настолько самодовольного и наглого выражения лица. Даже мимолетного взгляда на него хватало, чтобы бесконтрольно убедить самого себя, что все твои последующие слова будут бесполезны против его доводов.

— И что это меняет? — почти смеясь, сказал зебра. — Разве то, что произошло сутки назад, не является достаточной причиной для того, чтобы нарушить его покой?

Дэвут замолчал, пытаясь подобрать весомый контраргумент, но почему-то никак не мог этого сделать.

— И не мне вам объяснять, что и как вы должны сказать, чтобы это выглядело как само собой разумеющееся. Вы сами все прекрасно знаете, господин Дэвут. Вопрос в другом, — Симус сложил копыта перед носом и кинул еще один колкий взгляд в сторону грифона, — вы должны понять, что тянуть мы больше не можем. Ожидание близится к своему апогею, и от ваших действий сейчас зависит очень многое. Да, сумбур и гонка со временем не дают вам продумать каждую деталь, но это вынужденная мера ради нашей основной цели, сэр Дэвут.

Грифон поежился под своим плащом, чувствуя, как между перьями и шкурой пробегает легкий озноб от слов зебры. Симус выглядел дружелюбным и постоянно улыбался, но когда он начинал говорить, то каждое его слово ледяным кинжалом впивалось в сердце слушающего, что в полной мере сейчас испытывал на себе Дэвут. Его прочная маска вечного безразличия тихо крошилась под разрушительным влиянием Симуса, и очень быстро грифон почувствовал, что больше не сможет выдерживать поучения от одиночки, бросившего вызов целой Империи.

— Поэтому не существует никаких “но” и “невозможно”, — спокойно напирал зебра. — Они перестали существовать тогда, когда вы...

— Да, я знаю, — резко, но твердо отозвался Дэвут. — Я понял вас. Постараюсь сделать все возможное.

— Вот и чудненько, — похлопав копытами, воскликнул Симус. — тогда, думаю, вам пора. Буду ждать вестей.

Грифон поклонился и в сопровождении двух вооруженных лбов покинул избушку. Едва умолкли грохочущие в безмятежности леса хлопки крыльев удаляющихся пернатых, Симус снова присел у окна и запустил в каменный глаз лучик света. Внезапно, у мертвой реликвии сжался его звериный зрачок, и помещение вокруг него вновь озарилось кислотными отблесками.

— Доверие уходит не прощаясь, в душе лишь оставляя пустоту...

Симус поднял безделушку и сквозь жгучую зелень изумруда посмотрел на небо в окне.

— Так помолись сейчас, Последний Император, — в пол голоса пробормотал он. — Забвенья рок охватит всю страну.

---

Довольно улыбаясь и громко цокая когтями по деревянному паркету, одетый в черно-красные латы грифон бодро гарцевал по длинному коридору, ведущему в парадный зал виллы. Пробегая мимо одной из нескольких кухонь, он, приметив в ней группу молодых служанок, ненадолго остановился, чтобы немного позаигрывать с ними и отпустить пару пошлых шуточек, после которых густо раскрасневшиеся грифины его, естественно, под неловкое хихиканье прогнали обратно, и грифон вновь вприпрыжку поплыл дальше.

Причин для его приподнятого настроения было достаточно — мало того, что ему досталось самое простое из тех заданий, что ему и его товарищам дал Император, так еще и выполнить его получилось достаточно быстро и нетрудно, благо золото и обмундирование достаточно хорошо развязывали языки жадным и трусливым жителям той пропащей дыры. Так что нужная ему информация была добыта за какие-то часы неспешных гуляний по грязным улочкам и пару посещений злачных мест городка, и теперь он, удовлетворенный проделанной работой и воспылавший желанием быть первым, кто исполнит волю своего господина, спешил к нему.

На одном из поворотов коридора перед ним неожиданно возникла высокая фигура, в которой, едва она показалась из-за угла, он узнал первого советника Императора. Страж тут же выхватил клинок из ножен и встал на задние лапы. Белоснежный, смерив его немного удивленным взглядом, показал на меч и спросил:

— И что это ты себе позволяешь?

— Это личные покои Семнадцатого Императора, — нервно ответил страж. — Никто не может сюда вторгаться без его прямого приказа, даже вы, сэр Дэвут. И поэтому мы имеем полное основание проверять кого угодно. А теперь отвечайте, что вы здесь делаете?

— Ну, если так, — лицо Дэвута вновь приняло безразличное выражение. — Я явился к Его Превосходительству, чтобы уладить несколько важных вопросов, требующих его личного внимания. Это по поводу недавнего инцидента с зебрами в Сотл-Гриуте, надеюсь, ты слышал о таком, солдат?

Страж неуверенно повел клинком, но потом вновь вернул его в боевое положение.

— Обычно, если кто-то хочет потревожить Императора, посылают курьера с прошением об аудиенции. Почему вы этого не сделали?

— Проблемы срочной важности, — твердо ответил белоснежный, после чего, заметив сомнение на лице стража, вздернул клюв и стрельнул в него едким взглядом. — Не твоего ума дело, конечно, но одно промедление уже слишком дорого обошлось для нашего повелителя, и мой долг как его советника, а твой — как сознательного жителя Империи, не допустить повторения подобного. Этого достаточно?

Грифон в доспехах замешкался, не зная, что ответить. Спустя несколько секунд мысленной борьбы он убрал меч.

— Тогда проследуйте со мной к покоям Императора, сэр Дэвут.

— Конечно, — он одобрительно кивнул, и тут его взгляд зацепился за едва заметный краешек пачки листов, торчащих из вещмешка на плечах стража. Дэвут поднял лапу и указал на них. — А это что?

— Эм, ну-у-у, — страж замялся и перекинул сумку на другой бок. — Документы, добытые по просьбе повелителя.

Дэвут, немного понаблюдав за интересной реакцией грифона, сделал шаг и протянул лапу.

— Можно посмотреть?

— Н-не думаю...Это личное поручение...

— Поверь, — белоснежный наклонился к его морде и одарил стража самым холодным и пронзительным взглядом, на который был способен, от чего у того перья на затылке пошли дыбом, — все, что нужно знать Императору, мне тоже следует знать, иначе я буду некомпетентен как его Правая Лапа и как доверенное лицо. Или ты сомневаешься в этом и хочешь сам услышать это из Его уст?

Страж, спрятав глаза и шумно сглотнув, наконец сдался и протянул ему кипу бумаг.

— Никак нет, сэр Дэвут.

— Тогда не задавай больше таких вопросов и не перечь моим словам. А теперь веди меня к Императору, — переняв записи, ответил Дэвут и встал у него за спиной.

Преодолев недолгий путь по изворотливым коридорам виллы, они оказались прямо перед дверьми, ведущими в большой приемный зал, в котором сейчас находился Император. Едва страж хотел подойти к ним, его одернул Дэвут.

— Я сам передам ему их, — сказал он, потрясая записями, после чего запустил лапу в один из карманов на своей форме и протянул грифону в доспехах вытянутый оттуда звенящий мешочек. — Это за твою бдительность, солдат. Распоряжайся мудро.

Страж, приняв внезапный дар, благодарно закивал головой и неслышно удалился обратно, судя по всему, чтобы теперь уже с более видными позициями поиграть глазами со служанками.

Дэвут оперся о стену и продолжил читать краткие очерки, содержащиеся на мятых страницах, отобранных у караульного. С каждой новой страницей его лицо принимало все более удивленный и озадаченный вид, ведь вся та информация, собранная о какой-то путане, живущей в Предками забытой дыре, вообще никоим образом не могла интересовать Императора, и уж тем более требовать даже слова о её упоминании. Если только...

Тут на одной из последних страниц он увидел достаточно продолжительную заметку, исчерканную множеством исправлений и надписей, дополняющих уже записанную информацию. Судя по всему, она была составлена из большого количества мнений опрошенных стражем свидетелей, иначе никак нельзя было объяснить такое количество противоречивых фактов и мыслей, запечатленных на этой бумаге. Они пестрили огромным количеством преувеличивающих описаний и громких слов о одном единственном событии, краткий смысл которого моментально сложился в голове у Дэвута, едва он понял, что именно описывалось на исписанной вдоль и поперек страничке.

И это сразу поставило все на свои места, придав случайной встрече со стражем и Симусом огромное значение. Не нужны было более искать каких-то выходов и строить громоздких планов, ведь решение всех его проблем было теперь тут, на мятых листках, содержащих в себе сведения об одной единственной вещи, действительно гложущей самого Императора. Дело оставалось лишь за малым — узнать детали, которые бы дали окончательно сформироваться уже зарождающимся мыслям в голове белоснежного грифона.

Дэвут иронично улыбнулся и едва слышно засмеялся. Ему было приятно осознавать, что ключ к своей слабости ему так неосторожно подскажет сам Хаст.

Нацепив на себя привычную маску услужливости, он постучал и юркнул за дверь.

---

С тихим скрипом закрывающейся двери белоснежный грифон покинул парадный зал, вновь оставив Хаста наедине с самим собой. Такое неожиданное появление его помощника в Челтере было более чем странным даже несмотря на то, что Дэвут явился к нему не просто так, хотя то, с чем он пришел, не требовало от Хаста каких-то чрезвычайно ответственных решений и неординарных идеи. Да еще и то, что белоснежный принес с собой бумаги, что должен был доставить ему страж, тоже было для него не столько тревожно, сколько неприятно и слегка подозрительно.

Однако, все эти мысли пропали, как только взгляд Хаста упал на папку исписанной бумаги. Осев на внушительный трон, он жадно окунулся в чужую биографию. Легкая неприязнь и нотка вины скользнули внутри него — ведь Хаст вторгался в то, что Лилиан не позволяла себе сказать ему даже в самые теплые и откровенные моменты их близости. Подобное копание за закрытыми дверями сторонней жизни казались кощунством и вопиющим эгоизмом, но он не мог ничего с собой поделать. Жизнь самой дорогой для него личности была прямо перед ним на паре десятков страниц, а соблазн понимать её чувства и желания был слишком велик, чтобы остановить его благородный порыв прямо сейчас.

Хаст хотел знать о ней все — прошлое и настоящее. Ведь еще совсем немного, и он начнет вершить её будущее.

Строка за строкой, слово за словом, её жизнь складывалась перед ним в цельную, плачевную историю несчастной куртизанки, потрепанной судьбой и временем. Вся та грязь и ломаные утверждения, что покоились на страницах, никак не могли заставить Хаста поверить в то, что после всего этого его Лилит могла сохранить свою душу нетронутой от чернильной хватки жизни и бесчувственного бытия в своей золотой клетке, стоящей в отвратительной клоаке под названием Таллфрин, да еще и не позволять всему этому коснуться её сестры Соры.

Лилиан просто была сильнее его, повелителя неба и земли. Обогнув темный поток существования, она стояла посреди него, чтобы с распростертыми лапами встретить того, кому тоже нужна частичка света среди океана жестокости и непроглядной тьмы, в то время как он, властелин жизней и судеб, пытался встретить его лицом к лицу, чем совершал огромную ошибку. То, что он должен был отстраняться от остального мира, чтобы приблизиться к своему идеалу, Хаст так и не смог освоить даже за все эти годы. Но от мысли, что это смогла сделать женщина, у которой даже не было и шанса на подобное, в нем разгоралась жгучая, сожалеющая боль, чью природу он не мог отнести ни к зависти, ни к раскаянию.

Спустя несколько минут чтения Хаст понял, что он плачет. Его скупые слезы одиноко осели на коротких перьях под глазами, лишь слегка замарав корявые кляксы на бумаге. Утерев их краем формы, он поразился самому себе — такого с ним не было еще никогда. Жалость и сочувствие давно перестали посещать его, и за это он мог сказать спасибо только своему отцу, который выбил их из него еще в детстве огромным кровавым мешком с мясом казненных на его глазах жертв отцовской паранойи. И от этого было еще сложнее верить в факт того, что они внезапно воскресли от истории, которая могла повторяться повсеместно и с кем угодно, хотя Хаст понимал, что случись это с кем-то, кроме Лилит, он бы и не отдал на это даже секунды своего внимания. Привязанность к ней превратила этот сухой доклад в повесть доселе невиданной для него тяжести и черни, к которой он не мог остаться равнодушным и невозмутимым.

Он не был богом. Не был выкован из стали и не был бессмертен. Эмоции тоже были его частью, как бы он не хотел от них избавиться. Каждая следующая строчка будоражила внутри Хаста вне новые и новые, давно забытые переживания. Теперь он понимал, почему Лилиан никогда не позволяла рассказывать ему о себе — Хаст приходил к ней за своим душевным спокойствием и возможностью излить душу, и если бы она хоть раз дозволила поделиться сказом о своей судьбе, их отношения перестали бы быть такими, как сейчас. Жалость бы стала обоюдной, и моральная сила и дух хотя бы одного из них просто перестал бы существовать, разбившись о сопротивление реальному миру. Этот оплот был слишком нужен Хасту, и Лилиан это настолько хорошо знала, что не позволяла его шаткой опоре, построенной на собственной уязвимости, быть раскрытой.

Очень скоро листы кончились, и у него в лапах оказался последний, исписанный вдоль и поперек. Он был старательно разглажен до своего прежнего состояния, от чего казался значительным и требующим особого внимания, словно именно на нем было написано что-то более важное, чем ранее на всех остальных.

Хаст, воспылавший твердой уверенностью в том, что теперь ничто не сможет его остановить перед своим стремлением отплатить Лилиан за все, не задумываясь вклинился взглядом в нестройные письмена.

Внезапно, свет, бьющий сквозь витражи вокруг него, потух и зал окунулся во тьму. Размеренный, мягкий стук его сердца обернулся грохочущим колоколом, а благородный металл трона стал холоден и до отвращения неприятен настолько, что Хаст взмыл с него и слетел на ступени перед ним. Лапы Императора затряслись под темп клокочущей в висках крови, сжимая перед его искаженном в гримасе леденящего ужаса лицом клочок бумаги, на обратной стороне которого в самом низу большим красным маркером было обведено единственной предложение. Он заметался от одной колонны к другой, старательно перечитывая одни и те же слова в надежде, что они просто окажутся написанными чьей-то злой лапой поверх каких-нибудь других, но страшное предложение все равно не изменяло своего скверного смысла.

— Не...нельзя... — тихо завопил сквозь клюв Хаст, — нет...не мог...не мог же я... Я?!

Несколько простых слов, обведенных раздражающим до омерзения красным цветом, на корню перечеркивали все то, чего он жаждал и во что верил. Правда обжигающим сердце жаром ударила по нему, заставив ноги подломиться, от чего Хаст сначала оперся от колонну, а потом медленно сполз по ней на пол. События того времени, обернувшись лезвием-бумерангом, словно облетели всю планету, чтобы, набрав сокрушительную мощь, обрушиться на него всей тяжестью той роковой оплошности. Он моментально вспомнил тот день и ночь, когда пировала его необузданная ярость, заключившая контракт с холодным рассудком, который подсказал ей хорошее оправдание для кровавой расправы.

Все рухнуло в один момент.

Пропала былая сила и уверенность, исчезла вседозволенность и твердость решений. Мир под Хастом пошатнулся, свернувшись в маленький предел вокруг него, чтобы под чудовищный грохот разверзнуть перед ним короткий путь от того места, где был он, до широких дверей, откуда вот-вот должна показаться она. Та, которую он так ценит, любит и за которую так боится.

Она, чью жизнь он на корню сломал своими собственными лапами. Утопил в крови её отца и океане собственного страха, замаскированного ревущей злобой и жаждой расправы. Заставил очернить свое тело и душу скверной этого мира и упасть на самое дно, куда смывалась грязь пороков и бруд слабостей. Куда он принудил окунуться с головой, продавая себя за золото и фальшивое ощущение безопасности.

Виноватые. Их не было. Никого, кроме него Самого.

Горе и чувство вины огромным огненным клеймом выжгли в его разуме те слова, которые никак не хотели покидать его, повторяясь все снова и снова. Даже расцарапывая ладони до крови и кусая кожу Хаст не мог избавиться от однообразного, спокойного тона, безразлично доносящего до него:

“Полное имя: Мессалина Лилиан Флавор”

Едва заметные шаги в коридоре перед дверями вернули его к реальности.

Подхватившись, Хаст метнулся к трону, судорожно стараясь спрятать досье и натянуть на голову неудобный шлем, который был далеко не самой лучшей идей. Будучи в простой выходной одежде, громоздкий треугольный шлем на нем сейчас выглядел предельно глупо, но он просто не мог допустить, чтобы она узнала его лицо.

Она могла ненавидеть Императора, да. Но о том, что убийца её отца и знакомый ей наемник Трик — одна и та же личность, Лилиан знать не могла. Сохранив лицо, он мог остаться для неё хоть кем-то, хотя он не мог знать даже приблизительно, сколько еще продержится его маскировка.

Как только последняя застежка на забрале шлема встала на место, дверь приоткрылась и в зал зашли двое стражей в красно-черных доспехах, ведя за собой грифину такой же расцветки. Остановившись перед троном, они припали на колени и стали что-то быстро рапортовать Хасту об исполнении их миссии, но он их не слушал. Все внимание его скрытых под броней глаз было приковано к озадаченной грифине, так и не преклонившейся перед ним.

— …аших приказаний, Император, — донеслись до Хаста обрывки слов одного из стражей.

— Да, конечно, — отрывисто сказал он, пытаясь вернуть ясность ходу своих мыслей. — Скажите прислуге, пусть подготовят для нашей гостьи комнату и прочее. Идите.

Грифоны переглянулись, кивнули и скрылись в дверях.

Прошло несколько минут, но пара, оставшаяся в тронном зале, так и не нарушила его тишины. Молчала Лилиан, беззвучно сверля белый монструозный шлем взглядом своих янтарных глаз и тихонько поправляя края длиннополого платья. Молчал Хаст, не знающий, чем заменить то необъятное множество фраз и признаний, которые он так хотел высказать ей и которые разбились минуту назад о несокрушимую преграду из пяти слов. Холодная ненависть в её взгляде не давала ему ни единого намека на то, что он должен сказать. Оцепенение, тихий ужас, ступор — это можно было назвать как угодно, но любое из этих слов могло исчерпывающе объяснить, что испытывал Хаст. Ему только и оставалось, что заткнуться и ожидать хоть какой-нибудь подсказки, как следует поступить теперь.

Двери вновь тихо заскрипели, и из-за них показалась молоденькая служанка, которая, сделав низкий поклон, сказала:

— Апартаменты готовы, мой Господин. Еще что-нибудь?

— М-м-м, да, наверное, — неуверенно отозвался его скрипучий голос из под остроугольной брони, — наша гостья устала с дороги, принесите ей чего-нибудь особенного и окажите теплый прием, пожалуйста.

Служанка на секунду задумчиво покосилась на него, после чего подошла к Лилиан и любезно попросила её проследовать за ней. Красноперая, на прощанье послав растерянному Хасту последний, самый убойный и обескураживающий взгляд ледяной злобы и презрения, коротко кивнула и удалилась вслед за прислугой.

В очередной раз Хаст оказался один в этом Предками проклятом зале, где пропали все его надежды и ожидания. С гневом стянув с себя треугольный шлем, он встал с трона и пошел по ступеням вниз. Отойдя на несколько метров, Хаст круто развернулся и кинул бронированную железяку в трон, оставив в мягком металле внушительную вмятину и порвав изысканную обивку спинки. Не выдержав, он подлетел к нему и, пыхтя и рыча от досады, перевернул трон, скатив его вниз. По залу пронесся оглушительный грохот, из-за чего спустя секунды в дверях показались трое солдат с мечами наизготове, чтобы узнать его причину. Удивившись тому, что это был их взбешенный и взвинченный хозяин, они двинулись к нему, но не успев сделать и пары шагов, они замерли от его траурного вопля:

— УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА! ВЫ, ВСЕ, СЕЙЧАС ЖЕ УБИРАЙТЕСЬ ПРОЧЬ С ГЛАЗ МОИХ!

От неожиданности чуть не выронив мечи, грифоны спешно просеменили обратно и исчезли, не задавая лишних вопросов.

Хасту непреодолимо хотелось крушить, резать, рвать, ломать и громить, чтобы хоть как-то выпустить взрывную злость на самого себя, но он не мог более осквернять поместье, построенное его отцом. Тихо опустившись на колени, он схватился за голову и замер. Бурлящая желчь и омерзение к самому себе пожирали его изнутри, хлестая по спине невидимой плетью из колючей проволоки. Содрогаясь от мысленной пытки, Хаст согнулся и пошел крупной судорогой, ощущая, как разум постепенно предает его, начиная вырисовывать перед глазами давно забытые образы того самого дня.

— Бойтесь меня, ненавидьте, — повторил он свои слова, — и ждите своего часа...

Он повернул голову и увидел разбросанные рядом листки.

— Похоже, я дождался.

---

— Какой-то он сегодня странный, — пробубнила себе под нос служанка, осторожно лавируя по длинному коридору, — сюда, пожалуйста.

Лилиан с трудом поспевала за ней, постоянно теряясь в многочисленных поворотах и перекрестках из-за одолевшей её рассеянности и невнимательности. Она была вне себя от злости и обиды, и это было понятно — столько неожиданностей, свалившихся на неё меньше чем за сутки, не могли не выбить её из привычной колеи спокойствия и смирения.

Но основной причиной, конечно же, было то, что нарушил этот круговорот именно Он.

Он определенно издевался над ней. Едва она свыклась с мыслью, что уже пора смириться со своей судьбой и неотвратимым обыкновением своего бытия, как Он вновь посмел разрушить все. Даже будучи там, в Таллфрине, где об Императоре не то что не помнили, а старательно пытались забыть, Он вновь нашел её. И для чего? Чтобы опять исковеркать Лилиан жизнь. Чтобы вновь ворваться в неё, разрушив худо-бедно наладившийся порядок и свести на нет все добытое кровью и слезами. Он не думал о последствиях своего показушного благородства в виде вноса залога за неё Рейне, не знал или не хотел знать того, что это автоматически сводило на нет все, чего она добивалась все эти годы. И уж тем более Он не ведал о том, как тяжело все это было для её сестры Соры.

Лилиан смогла привыкнуть жить бок о бок с пороком, но никогда не могла забыть причины, принудившей её к этому. Могла заставить себя вытерпеть и выдержать что угодно, но не в её силах было выкинуть из головы тот образ, что раз и навсегда отпечатался в памяти — образ бело-красного доспеха и его носителя, что держит в своих окровавленных лапах голову её отца. Его кислотно-зеленые, обезображенные диким бешенством глаза и длинные рога, выделяющие его из всех остальных. То, что она ощущала, стоило воспоминанию о Нем затронуть её душу, нельзя было подменить или насильно вырвать.

Это была не зависть той роскоши, в которой Он жил и так стремился ей продемонстрировать. Ни в коем случае бессмысленные слезы или эмоции — она принесла их в жертву возможности выжить в этом безумном мире. Не сетование на несправедливость мира и судьбы — Лилиан давно перестала упрекать в своем положении какие-то высшие силы и Предков, в этом просто не было смысла.

Потому что во всем виноват был только Он.

— Ой! — резкий вздох служанки, упершейся во внезапную преграду, возвратил Лилиан из задумчивого транса. Подняв голову, она увидела, как высокий грифон с белоснежным, буквально сияющим оперением мягко взял горничную за плечо, подтянул её к себе и что-то шепнул ей на ухо. Покрывшаяся легким румянцем грифина ответила “Вы уверены?”, на что красавец уверенно кивнул и, сунув ей что-то за края декольте, пропустил дальше по коридору.

Убедившись, что он остался с ней наедине, грифон подошел к Лилиан и в знак приветствия поклонился и поцеловал ей лапу. Когда он поднял голову и красноперая еще раз взглянула на него, то поняла, что глаза её не обманывали — незнакомец действительно источал практически осязаемое обаяние и обезоруживающую харизму, а его легкая улыбка ставила точку в безупречной картине его очарования.

“Не удивительно, что горничная упорхала после его прикосновения, — подумала Лилиан, краем глаза разглядывая его униформу. — Только я уже давно не девочка, и на такое не ведусь.”

— Мисс Мессалина, — галантно протянул он, приложив лапу к груди, — позвольте представиться — мои имя Дэвут Шоулер, я доверенное лицо и личный советник нашего Императора. Можете ли вы простить мою дерзость и согласиться составить мне компанию в небольшой экскурсии по этому поместью?

Грифина посмотрела в его голубые глаза, но не у видела в них и крохотной частички какого-то замысла или идеи, хотя была абсолютно уверена, что рогатый идиот подослал его к ней. Белоснежный грифон был неотразим и настолько же невозмутим лицом, словно на нем была хорошо натренированная маска из сплава доброжелательности и безмятежности, о которую разбивалось любое подозрение.

Разведя лапами, Лилиан кивнула и пристроилась рядом с ним. Выбора у неё не было — Император не подумал о том, что от его бредового поступка и отсутствия объяснений грифина не окажется в лучшем положении, чем была — она все так же пребывала в золотой клетке, только теперь та была отлита из золота высшей пробы и принадлежала более могущественному хозяину. Поэтому ей оставалось лишь надеяться, что хоть у этого без преувеличения прекрасного грифона найдутся хоть какие-то толкования относительно того, что с ней произошло за последние сутки.

Ведя красноперую за собой в небольшой сад рядом с виллой, Дэвут в последний раз перебирал отрепетированные слова с своей голове. Осознавая, что второго такого шанса закончить все и сразу у него никогда больше не будет, он старательно выверял каждую фразу и жест, которые собирался донести до уязвимого сейчас разума этой ошеломленной поведением Хаста грифины. Очередной “Пан или пропал” близился к своей кульминации, до которой оставались лишь считанные минуты.

Но в этот раз Дэвут был твердо уверен в том, что его план не потерпит крах.

---

Холодный порыв ветра, ловко проскользнув между колоннами каменной изгороди балкона, с тихим гулом промчался по старинной плитке и, внезапно взмыв у самого края, подхватил черную фуражку-гренадерку одним из своих эфемерных щупалец, увлекая её за собой в пропасть за границами балкона. Игривое баловство стихии практически увенчалось успехом, но в самый последний момент, когда головной убор уже висел над разинутой пастью застланного туманом провала, её схватила золотистая грифонья лапа.

Подтянув к себе черную фуражку, Хаст с сожалением посмотрел на этот невесомый кусок тряпья. Вещь, что надежно скрывала от мира его слабость и которая была свидетельницей её проявления, теперь для него совсем ничего не значила, однако он все равно не мог вот так просто расстаться даже с такой мелочью. В очередной раз укорив самого себя в том, что не может прекратить жить воспоминаниями, Хаст натянул гренадерку на голову. Привычное ощущение мягкой материи, в которую упирались его рога, пылающие непрекращающейся болью уже который час, коснулось очередной расстроенной струны внутри него, отчего Хаст, проведя лапой по лицу, вновь приложился к полупустому графину с “Черным Бархатом”.

Он впервые проклял свой дар, не позволяющий ему свалиться даже от серьезного перебора со спиртным. Ему просто смертельно необходимо было хоть как-то заглушить бунт внутри себя, но уже четвертый по счету литр крепкой выпивки не дал даже первостепенного симптома опьянения в виде дезориентации или путаницы в порядке мыслей. Наоборот, с каждым новым глотком они, словно агрессивный рой саранчи, вновь накидывались на него, отзываясь тяжелой мигренью в голове.

Но среди них не было ни одной, которая могла бы ему помочь.

Ему никак не давал покоя её взгляд. Тот самый, ледяной, пронзительный, Хаст сразу его узнал. Эссенция гнева и обиды, злобным проклятием направленная на убийцу её отца. Даже спустя столько лет его мимолетного касания было достаточно, чтобы вновь вывести Хаста из равновесия. И не потому, что страх перед ним до сих пор не угас, совсем нет. Просто за все эти годы Лилиан не растеряла ни капли затаенной на Императора ненависти, любовно взращивая в себе ком желчи, припасенной специально для него.

Даже закрывая глаза, Хаст все равно ощущал мучительную хватку взгляда.

Утерев лапой клюв, он повалился на каменную изгородь и взглянул вниз. В нескольких десятках метров под ним крохотное озеро уже медленно застилал густой вечерний туман, скрывая под своим аморфным ртутным телом дрожащую гладь воды. Над ним, сплетаясь в причудливые образы каких-то существ и заслоняя собой всю прибрежную область, витал легкий пар от остывающих всплесков грохочущего водопада, в котором то и дело проглядывались округлые края выступающих с берега небольших скал. А где-то там, справа от балкона, на котором в одиночестве горевал Хаст, сквозь смиренный рев воды доносилась отчетливо различимая мелодия, источником которой, судя по всему, были окна одной из подсобок, в которой что-то праздновали горничные вместе с, вот дела, одним из охранников Челтера.

По хорошему, Хасту следовало бы разжаловать их всех за подобное, но прямо сейчас ему меньше всего хотело портить жизнь кому-то еще. Прикончив одним глотком остатки в графине, он отбросил его и, устроившись на ограде, вновь погрузился в себя. Вечер тихо переливался в ночь, сгущая туман над миниатюрным озером и зажигая в небе редкие звезды, сопровождающие полную луну, которая ярко освещала злое одиночество неудачливого вершителя судеб, неслышно упивающегося собственной скорбью.

— Так вот оно какое — живое олицетворение Империи, — язвительно заметил знакомый ему голос, внезапно раздавшийся из темноты коридора за его спиной. — Сплошь и полностью слепленное из изъянов и недостатков. Всегда ли вашему сердцу было так просто затмить разум, мой Император?

— Дэвут? — Хаст повернулся в сторону выступающего на балкон белоснежного грифона. — Почему ты все еще здесь? Кажется, мы уладили все, с чем ты посмел явиться ко мне, и... — он спрыгнул с ограждения. — Что это еще за вопросы?

— О, я просто решил немного подробней изучить Челтер, — махнул лапой советник. — Не каждый же день удается попасть в логово настоящего мясника. А что до моих слов — это я должен спросить у вас, мой Император, какие теперь мне следует задавать вам вопросы, потому что после всего того, что я узнал сегодня, моя вера в вас очень серьезно пошатнулась.

— Не смей оскорблять моего отца и перестань испытывать свою судьбу и мое терпение, Дэвут, — процедил Хаст. — Отвечай мне, что на тебя нашло?!

— Просто доношу до вас правду и ничего более, мой Император. В такой прекрасный вечер, как этот, мне наконец хватит смелости, чтобы поговорить с вами без той маски покорности и подчинения, что ношу уже вот который год, — улыбаясь, ответил Дэвут.

— Смелость, говоришь... Ну давай, расскажи мне эту твою правду, — сказал Хаст, разведя лапы в сторону. — только знай, что ничего хорошего тебя после этого не ждет. И выбирай слова тщательней, ибо даже сейчас ты уже заслужил себе, в лучшем случае, изгнание из моей страны. В худшем же... О тебе даже никто и не вспомнит, ты сам это знаешь.

Едва он договорил, Дэвут осел перед ним и коротко засмеялся, словно эту угрозу ему пообещал не сам Император, а какой-нибудь рядовой солдат.

— Как это в вашем стиле, — ухмыляясь, проговорил белоснежный, — и в вашей крови, Император. Всю мою службу вам я думал, что в ваших силах действительно что-то изменить, что-то разрушить в этом треклятом порядке нашего рода, но, судя по всему, происхождение сильнее вас. Я до самого конца верил, что если смогу держаться рядом с живым идеалом, то у меня не будет даже мысли о том, что же с нами не так. Но я ошибался. Пусть силы — это неизменный путь, и вы, увы, тоже не способны с него свернуть.

— О чем это ты?

— О том, мой Император, что рыба, выпрыгивающая из воды, не изменит течения реки. И вы — не исключение. Как безукоризненный правитель, вы все эти годы пытались вести Империю миром, но все равно раз за разом доказывали, что для вас благо государства — это высший закон, стоящий над жизнью и смертью. Ваше желание избежать ошибок всегда вовлекало в другие, еще более серьезные проблемы, а их решение всегда оказывалось одним и тем же, — Дэвут указал на пустые графины и обвел лапами все вокруг, — вы топили их в реках крови, а после этого замыкались в себе и убегали, показывая свое настоящее лицо труса и упрямца.

— Еще слово...

— И не одно, поверьте мне, — нагло перебил его Дэвут. — Страх стал вам самым верным советником, а вашу истину охраняет безумие и щит из слабостей и привязанностей, от которых вы не хотите отказываться, хотя должны быть выше всего этого. Поправ свой долг, вы гонитесь за призрачной возможностью хоть как-то держаться за давно преданные мечты и жить остатками прошлого. Воспоминания — это ваш личный рай, из которого вы никак не хотите уходить, и именно по этому раз за разом возвращаетесь сюда, чтобы снова окунуться в них. Но это не то, как вам полагается жить.

— А ты думаешь, что знаешь, как мне стоить жить? — спросил Хаст, немея от злости. — Сидя у меня под крылом и не ведая, каково это — выбирать, кому жить, а кому умереть, думаешь, что знаешь все?!

— Нет, но я не бегу от правды, в отличии от тебя, — отчеканил Дэвут. — Я знаю, чего вы боитесь больше всего. Не от себя самого, но так от меня, вы наконец узнаете о том, что ваш страх уже давно обратился в реальность.

Он поднялся и указал лапой на Хаста.

— Вы — призрак своего отца. Его наследие, его фантом. Вы всегда отрицали это, но ваши действия говорят сами за себя — вы не знаете, как поступать по другому. Ваш путь выложен черепами убитых врагов, а океаном крови, что вы проливаете, вы пытаетесь затушить разгорающиеся в вас страх и паранойю. Словно Дакар, внушаете ужас больше, чем испытываете сами, и на этом устроена вся ваша власть. Защищая свои принципы, вы поддерживаете его в простой аксиоме — “Пусть ненавидят, лишь бы боялись”. Ты его копия, идешь по его стопам и не способен стать кем-то другим, — улыбаясь во весь клюв, сказал Дэвут. — Это и есть та правда, в которую я верю и в которую так упорно не хочешь уверовать ты.

— Вот оно что, значит... — пробубнил Хаст, буравя белоснежного взглядом. — Я подозревал, что смерть твоих родителей рано или поздно заставит тебя отвернуться от данной мне клятвы. Даже если и так, то что? Что теперь? Надеешься, что твоя ненависть и презрение ко мне что-то изменят?!

— Нет. Где слабый ненавидит — сильный уничтожает. И я никогда не был в числе первых, мой Император, — сказал Дэвут и провел лапой по застежкам на своей форме.

Тут же Хаст заметил слабый отблеск луны на блестящей поверхности ножа, лежащего в лапе у белоснежного.

— Если так, — он поднялся на задние лапы, громко хрустнул костяшками передних и распахнул их в приглашающем жесте. — Тогда подойди и возьми.

Но его вызов лишь вновь заставил Дэвута рассмеяться. Заливаясь сдержанным гоготом, белоснежный вытащил кинжал на свет и, проведя им перед своим лицом, ткнул в сторону Императора.

— Я? Конечно, это самый логичный выход из этого замкнутого круга тирании, но что это будет значить для истории? Не более, чем очередная попытка какого-то идиота силой занять этот проклятый трон. Наши обычаи превратят меня для всех в завистника, возжелавшего власти, которая того не стоит. — Дэвут опустил нож и с тихим скрипом провел им по мраморной кладке, — И уж простите, но было бы смертельной ошибкой отрицать то, насколько вы превосходите меня в мастерстве убивать. В лучше случае, мне бы перерезали глотку этим же клинком.

— Не знаю, на что ты рассчитываешь, но пути назад уже нет, — выгнув от удивления бровь и едва сдерживая себя, сказал Хаст. — Иди до конца, Дэвут.

— Я уже там, — невозмутимо сказал тот. — И раз уж так, то я тоже прощу себе маленькую слабость, в которой не отказывал себе один скромный наемник по имени Трик — позволю решать мою судьбу женщине.

Хаст не поверил тому, что услышал.

“Он не мог зна... Досье.”

— Что, я угадал с выбором? — скрестив пальцы, возликовал Дэвут. — Думаю, ей будет приятно наконец узнать о том, кто все это время играл главную роль в вашем театре двух актеров.

— Ты не посмеешь! — рявкнул Хаст, сделав шаг вперед.

— Да? А кто меня остановит?! — вновь загоготал белоснежный, выписывая ножом фигуры в воздухе. — Может ты? А как? Возложишь еще одну жертву на ваш семейный трон из черепов? Или пошлешь гнить в катакомбы под Скайклавом? А может, позовешь стражников, которым тоже будет неплохо поведать, какую страсть питает наш идеальный Император к какой-то шлюхе из Предками забытой дыры?!

— Не делай этого, Дэвут, ты не понимаешь...

— А мне и не надо ничего понимать, — советник развернулся в пол оборота и посмотрел в тьму коридора за своей спиной. — Кажется, твоя пассия уже вот-вот осчастливит нас своим присутствием. Ну что, мой Император, попытка номер два?

Услышав приближающиеся шаги, Хаст отпрянул к ограждению балкона и опустил голову, скрывая свое лицо под козырьком фуражки, на что Дэвут неодобрительно помотал головой и прицокнул.

— Больше прятаться и бежать не получится, — прошептал он и отошел немного в сторону, пропуская на тесный балкон третью фигуру. — Встретьте же лицом к лицу убийцу вашего отца, мисс Лилиан. Готов спорить на что угодно, вы и предположить не могли, что...

Грифина остановилась, не сделав и пяти шагов из темноты. Стеклянными от удивления глазами она не моргая смотрела на шокирующий образ, слепленный из хорошо знакомой ей кепки-гренадерки и формы императора, которую она видела какие-то часы назад. Противоречивые мысли тут же бесцеремонно вломились в храм её внутреннего спокойствия, не давая долго пребывать в оцепенении. На подкашивающихся ногах она сделала шаг к Хасту, вытягивая одну лапу вперед.

— ...он несколько последних лет проведет бок о бок с вами, — звякнув кончиком ножа о коготь, закончил Дэвут.

— Трик? — едва слышно спросила Лилиан, пытаясь заглянуть под козырек. — Ты?

— О-о-о, нет-нет-нет, — запротестовал белоснежный грифон, покачав клинком из стороны в сторону. — Трик — это вымышленная личность, какой-то там глава несуществующей наемнической гильдии или еще каких бредней, что ты могла услышать от этого грифона. Позволь же тебе представить, — Дэвут поднялся и, прочистив горло, продекламировал, торжествующим жестом указывая на прижимающегося к ограде Хаста, — Семнадцатый Грифоний Император, Отец Крылатого Прайда, Сын Дакара Ханча и, безусловно, достойный правитель Империи, Хаст Нокс.

Грифина, на секунду кинув непонимающий взгляд на Дэвута, подошла еще ближе к пятившемуся в ограду грифону.

— А под этим головным убором он неведомым мне образом умудрялся скрывать от тебя то, что безошибочно угадывало в нем Императора — свои рога, — Дэвут указал на выпирающий краешек ткани на кепке.

— Это правда, Трик?

— Хаст Нокс, — поправил белоснежный. — А что тебя держит, Лилиан? Подойди и проверь сама. Или ты не видишь, насколько он тебя боится?

Лилиан, неуверенно переступив с ноги на ногу, наконец вплотную подошла к зашуганному грифону. Но едва она подняла лапу, чтобы сдвинуть с его глаз черную фуражку, он перехватил её и отвел в сторону.

— Да, правда, — глубоко выдохнув, безжизненным голосом сказал Хаст и стянул гренадерку с головы, подставив под лунный свет свое белое оперение с двумя прорезающимися сквозь него продолговатыми рогами. — Дэвут ни разу не солгал тебе ни о моем настоящем имени, ни о том, кем я на самом деле являюсь. Я — Хаст Нокс, единоличный властелин Империи Грифонов, Семнадцатый Император.

От этих слов грифина отскочила от него, словно перед ней только что ударила молния. Пылающим от неистовой ярости взглядом она вонзилась в Хаста, вгрызаясь сквозь его ответный щит безучастных, мертвых глаз в недра снимающейся в точку души.

— Ты...ТЫ! — выпалила она, скребя по полу когтями. — Семь лет назад именно ты стоял на том помосте и держал в своих лапах голову моего папы! Именно ты, мразь, казнил его, ни в чем невиновного, на глазах у меня и моей матери перед огромной толпой народа!

— Он был пособником убийц и это не обсуждалось. Когда его воззвали к ответу, он не дал его ни мне, ни твоей матери, — будничным тоном ответил Хаст.

— Потому что он был был напуган! — заорала ему в лицо она. — Мой отец был трусом, и не смог даже стоя перед тобой признаться, что изменял моей матери! Все те вечера, когда твои чертовы наемники варили свою дрянь в лаборатории отца, он проводил вместе с той шлюхой, живущей на другом конце города!

Сквозь тираду её криков донесся слабый смешок от Дэвута, не сумевшего сдержать своей реакции на довольно таки хорошую самоиронию от Лилиан. Однако, грифина не придала этому никакого внимания, постепенно приближаясь к Хасту.

— Я была слишком наивной, чтобы поверить... Нет, даже просто подумать об этом тогда, — с невыносимой для Хаста горечью пробормотала она, понурив голову, но тут же встрепенулась обратно, назад в свою взбешенную до предела форму. — Но даже знай я, знай ТЫ в тот момент об этом, ничего бы не поменялось! Ты бы все равно отобрал его у нас, ведь незнание у тебя вменяется в вину, да?!

Лилиан приблизилась к нему вплотную и схватила за ворот формы, уперевшись с ним клюв в клюв. Горячее дыхание разгневанной грифины ударило Хасту в лицо, но вместо приятной теплоты по его телу прокатилось волна сковывающего в параличе мышцы холода. Он замер, не в силах ответить на бушующие все сильнее и сильнее эмоции грифины и оторвать своих глаз от двух янтарных торнадо чистой ненависти, взирающих прямо через него.

— Отвечай мне, чертов палач! — потребовала Лилиан, сжимая его ворот все сильнее. — Отвечай так, как говорил это тогда мне, семнадцатилетней девочке, только что лицезревшей смерть своего отца!

“Солги, солги ей! В последний раз, сделай это!” — зазвучало в голове у Хаста, заглушая дискомфорт от вжимающейся в оперение ткани. Как обычно, наиболее простой выход сам нашел себя, самым первым заявив свои права на контроль его разумом, но нахлынувшие воспоминания того дня оказались сильнее.

— Да, я бы все равно убил его, — покорно ответил Хаст.

Вздрогнув от такого спокойного согласия, Лилиан отпустила его и отошла назад. Она была на пределе — половинки клюва гулко стучали одна о другую от непрекращающейся дрожи, завладевшей всем телом, лапы до боли спились когтями в плечи, а конечности окончательно отказались её держать. Отвернувшись, она осела на холодный мрамор и стала медленно качаться взад-вперед, пытаясь обуздать трещащую по швам психику.

— Целых три года ты был рядом, трахал меня и плакался о своей жизни, а я так и не поняла, кто же ты на самом деле, — сокрушалась грифина, кусая пальцы. — “Ужасная рана на голове”? Предки, какая же я дура...

Дэвут, внимательно следящий за их перепалкой, зло ухмыльнулся. Теперь грифина была достаточно сломана для того, чтобы сыграть свою роль в его плане. Легко потянувшись, белоснежный протянул ей нож, чтобы отравленное железо смогло стать посредником в выражении грифиной искрящейся внутри неё досады и гнева. Но едва её уничтоженный взгляд упал на блестящую поверхность оружия, неожиданный жест Хаста нарушил ход его замысла.

Хаст подался вперед и взял Лилиан за плечо, желая ей что-то сказать, но из-за того, что последовало после его единственного за этот вечер акта проявления смелости, он так и не смог сделать этого.

Две стороны в тот момент яростно сражались внутри грифины. Одна, ненавидящая Императора, с другой, в которой ещё оставались тёплые чувства к Наёмнику. И было очевидно, у какой стороны явное преимущество.

Внезапное ощущение лапы Хаста, её тепла и неприятной склизкости пота, проступившего у него от волнения, стало для Лилиан последней каплей. Отнюдь не благородная профессия научила грифину лгать не только лицом, но и всем телом. Тысячи часов, проведенных в объятиях отвратительной хватки чужой похоти, должны были сделать её нечувствительной и холодной к этим ощущениям, но на самом деле ей приходилось подавлять отвращение и панический страх исключительно усилием воли. Ежедневные терзания выдрессировали Лилиан вздрагивать от каждого, даже случайного прикосновения, которые бессознательно вызывали у нее чувство собственной беззащитности и бесконтрольного ужаса, проскальзывающего вдоль всего её тела болезненным разрядом.

И теперь одного единственного касания, подкрепленного её чувством глубокого отчаяния, нестерпимого предательства и невероятной, пульсирующей ярости, было достаточно, чтобы заставить Лилиан буквально взорваться, пронзив воздух балкона истошным воплем.

— НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — рывком сбросив с себя его лапу, она резко развернулась и бросилась на Хаста.

Боевые навыки не подвели грифона, вовремя обнаружив для его глаза едва заметную в мраке вечера темную иглу, зажатую в лапах грифины, но вместо того, чтобы отразить спонтанную атаку, он просто развел лапы в стороны и с силой прижал её к себе, полностью принимая удар. Вспышка резкой боли вспыхнула в груди Хаста, но он даже не дрогнул, продолжая сжимать в своих объятьях бьющуюся в истерике Лилиан. Их нелепое сражение продолжалось еще где-то минуту, пока грифина, задыхаясь и шипя, наконец не обессилила и уткнулась ему в плечо.

— Ненавижу, — прорычала Лилиан, трясясь всем телом и ощущая, как её черные лапы обжигает горячая кровь, толчками струящаяся из раны в такт биению его сердца. — Отобрал... Все... Ненавижу...

Хаст было попытался прошептать ей хоть что-нибудь в ответ, но вместо слов из его клюва донесся лишь глухой хрип, принесший за собой жесткое жжение в груди и мощное остолбенение всей верней части его тела. Каждый вздох давался ему с трудом, а любой приказ, что он отдавал своему телу, выполнялся с огромной задержкой или вообще просто игнорировался. Лапы в миг стали ватными и налились свинцом, и через какие-то мгновения Хаст понял, что полностью утратил контроль над собой.

Кое-как вырвавшись из его окаменевшей хватки, Лилиан, шумно глотая носом, утерла проступившие слезы, размазывая темную кровь по своему черному оперению. То, как Хаст неловко оступился от её легкого сопротивления и буквально упал на каменную ограду, вернуло грифине силы и потухшую в его объятьях ярость. Сейчас он был слабее, беспомощней, чем когда бы то ни было, и это внушило грифине, что теперь-то она наконец может по-настоящему отомстить за себя. Бурлящий гнев вновь разразился в ней оглушающим стуком разогнанного адреналином сердца, и грифина Лилиан сделала свой последний шаг.

Конечно, ненависть к Императору была сильней. Нерегулярные встречи, тёплые слова и секс никогда не смогут перевесить разрушенную жизнь и всё то, через что уже прошла грифина. Хотя, сторона Наёмника не ушла бесследно и, может, именно поэтому Лилиан, возможно, даже не осознавая, сделала именно то, что сделала, нарушив первоначальный план Девута.

— Прощай, Трик, — глухо сказала она и, навалившись на него всем телом, толкнула вперед.

Хаст попытался опереться об изгородь, но непослушные лапы, скользнув по гладкому мрамору, потеряли опору и просто распластались в воздухе. Перевалившись за ограду, он камнем полетел вниз к стелющемуся по воде туману. Опыт бывалого летуна заставил его перевернуться в воздухе, но замершие в исступлении крылья упрямо не хотели раскрываться, из-за чего Хаст продолжал стремительно набирать скорость, все быстрее приближаясь к водной глади. Лишь в десятке метров над непроглядным туманом заторможенное тело наконец ответило на его запоздалые приказания, разведя крылья во всю их длину.

Но произошло это слишком поздно.

С зубодробительным хрустом они моментально выпрямились, звучно хлопнули об друг друга и безвольно затряслись под силой воздушного потока. Хаст хотел было завыть от непереносимой боли, пронзившей его спину и заставившей выгнуться в дугу, но вновь не смог. Даже вывернув себе крылья, он не смог сколь-нибудь замедлиться перед сокрушительным столкновением с поверхностью озера, которая от бешеной скорости падения обрела твердость бетона.

Гулкий хлопок вместе со всплеском потревоженной воды в последний раз нарушил и так неспокойную тишину вечера, ненадолго дав ему вновь погрузиться в относительное безмолвие.

Дэвут до конца старался сохранять спокойствие, но и его нервы наконец немного сдали, заставив повысить голос и громко прокашляться, привлекая внимание рассвирепевшей грифины.

— Рад, что вы наконец добились своего, — резко заметил он, продемонстрировав обернувшейся на его замечание грифине отравленный нож. — Но, кажется, вы кое о чем забыли, мисс Лилиан.

Она растерянно посмотрела на блестящую сталь, а за тем на длинную шпильку в своих лапах. Когда её взгляд зацепился за капельку крови, спешно стекающую вдоль темного острия, она медленно выдохнула и пробормотала:

— На ней нервно-паралитический быстродействующий яд. Он не сможет двигаться еще минимум пять минут. Хорошо помогает против любителей распускать свои лапы, хе-хе... — нервно рассмеялась Лилиан, проводя пальцем по кончику иглы.

— Я надеюсь на это, — сказал белоснежный и, отвернувшись, прошептал. — Потому что когда я спущусь вниз, мне будет нужен труп, а не озлобленный рогатый демон.

Как только нож исчез в складках его формы, грифон неслышно попятился назад к выходу с балкона.

— Что же теперь будет? — вслух озвучила Лилиан вопрос, который скорее больше адресовался ей самой, нежели белоснежному грифону, практически скрывшемуся в темноте коридора.

— Теперь? Теперь все будет совсем по-другому, — ответил Дэвут. — Но прежде, я должен позаботиться о последней детали.

— Какой? — безрассудно, почти машинально спросила грифина, не отрывая взгляда от шпильки в своих лапах.

— Теперь народу нужен будет грифон отпущения, — с мрачной улыбкой добавил он и, вытянувшись во весь рост, заорал. — Стража!

В ту же секунду едва слышная музыка за балконом утихла, а через несколько мгновений за его спиной раздался отчетливый лязг бронированных лап приближающейся троицы стражей. Растерянная Лилиан не успела вовремя и адекватно оценить поступок советника, и когда она развернулась в его сторону, то на неё уже уже смотрело три начищенных до блеска “Кольта”.

Дэвут не стал распинаться длинной речью о том, что перед ним только что произошло. Ему было достаточно двух простых команд, доступно объясняющих страже, что на его глазах Лилиан напала на Императора и сбросила его с балкона в озеро под поместьем, а все лишние вопросы у них отпали после нескольких коротких взглядов на красно-черную грифину, покрытую жирными темно-алыми пятнами, капающей на мрамор балкона крови.

Когда они попытались схватить её, Лилиан стала сопротивляться, неистово вопя о том, что это все подстроил Дэвут, но в её словах для стражей не было никакой силы или смысла. Они понимали только то, что видели, а именно — взбешенную, перепачканную в крови убийцу с оружием в лапах.

Отвлекшись от возни, начавшейся на балконе, Дэвут подошел к его краю и взглянул вниз, надеясь разглядеть на поверхности воды уже посиневшего Императора, но к сожалению, дыра в тумане, образовавшаяся от его падения, уже успела затянуться и скрыть под собой зеркало озера. Досадно постучав по ограде когтями, белоснежный уже было собирался отойти, но тут он краем глаза заметил что-то на одном из валунов, торчащих на берегу.

И Дэвут был готов поклясться, что это было не что-то, а кто-то. Высокая фигура, будто сотканная из тени — или являвшаяся чей-то тенью — мутно напоминала пони, только весьма приличного размера. Стоило грифону моргнуть от удивления, как наваждение исчезло, якобы никогда и не существовало.

— Ты! — крикнул он и указал на одного из стражников. — Сейчас же отправляешься со мной вниз. Возможно, Император еще жив. Мы должны найти его.

Как только грифон оставил не прекращающую своего сопротивления Лилиан на попечение своим товарищам, они резвым броском нырнули в обрыв за балконом и, нарезая круги под водой, стали прочесывать гладь озера в поисках Хаста. Ну, по крайней мере, этим сознательно занимался прихваченный Дэвутом стражник, а вот сам советник старательно пытался высмотреть привидевшийся ему образ на берегу. Хотя его пугала мысль, что все-таки есть вероятность того, что его компаньон может найти еще живого Хаста, но допускать, чтобы у развернувшийся на балконе драмы был свидетель, а тем более — слушатель, он тоже не мог.

Однако, спустя десяток бесплодных кругов вдоль каменистого пляжа волнение внутри него наконец успокоилось, и он, решив, что это просто был плод его слегка приструненного нервами скудного воображения, вернулся к стражнику. Тот, разведя лапами, с беспокойным видом доложил, что старался изо всех сил, но так и не смог разглядеть сквозь толщу плотного тумана раненого правителя, на что Дэвут, нацепив видимость скорби и праведной злости, похлопал его по плечу и сказал, что завтра утром они возобновят свои поиски, а сейчас им нужно будет помочь ему с буйной киллершей. Стражник, воспрянув духом, согласился и молнией умчался помогать своим соратникам, оставив белоснежного одного.

Разогнав крыльями туман, Дэвут осел на острие нависшего над водой валуна, зачерпнул немного влаги лапой и подставил её под бледные лучи ночного светила. Мертвый свет озарил белоснежное оперение, явив в крохотной крупице воды алую вязь жидкой эссенции жизни падшего Императора.

— Когда игра заканчивается, король и пешка падают в одну и ту же коробку, — тихо прошептал Дэвут, смотря, как рябит багровая вода от падающих в туман капель. Омыв лапы, он воспарил и посмотрел на свое отражение в кровавом зеркале озера.

 — А теперь настало время новой партии.

Конец

Первого тома