Я, мой брат и его счастье

Я, мой брат и его счастье

Восточноевропейский экспресс, размазывая скоростью пейзажи за окном, нёс меня прямо из полуразрушенной Праги через Варшаву и Минск в Городище. Как я не хотел заснуть, не смог этого сделать. Мысли, мысли. Надо было лететь из Хельсинки напрямик, но даже сейчас любые международные полёты — это неоправданный риск. Столько лет не видеть брата, не иметь возможность установить даже плохонькую видеосвязь из-за постоянных высокоприоритетных переговоров военных, и вот теперь поезд мчал меня к нему на восток. Мысли не давали мне покоя, мешали читать Фицджеральда, взятого в дорогу, а смотреть в окно я не мог: выжженные пустоши и высохшие от химического оружия леса навевали такую тоску, что даже болота рядом с Минском на их фоне смотрелись жизнерадостно и обнадёживающе. Но хуже всего, конечно, выглядели подъезды к Городищу, я сразу же вспомнил репортажи из разрушенного Будапешта.

Пассажиров выпускали через воздушный шлюз, заранее выдав защитные балахоны и противогазы замкнутого цикла с баллонами. С вечно затянутого тёмно-серыми облаками неба, кружась, сыпался пепел. Неудивительно, что северную часть бывшей Москвы никто больше не называл старым именем. Не столица, не город, а так, Городище, где кроме ставки командования, солдат и горстки безумцев никто не жил. Не сказал бы, что мой сводный брат настоящий безумец, да и под термобарические бомбардировки, травмирующие мозг, он не попадал, но не назвать Витьку странным у меня никак не выходит. Хотя сейчас, после войны, большинство такие. И всё же он мог хотя бы встретить меня. Пришлось добираться самому. Вновь говорить на родном языке было приятно и страшновато одновременно — а вдруг я его подзабыл? Подбросил меня местный, да к тому же недорого по ценам Европы. Пока ехали, моё сердце стало стучать чаще, а ладони вспотели.

Витя жил на самом отшибе, практически в одиночестве, но нельзя сказать, что он выбрал плохое место. Хоть тут не было ни центрального водоснабжения, ни газа, сам дом из добротного кирпича был построен для людей состоятельных, и планировка там была соответствующая. Теперь в восьмиэтажном доме, если судить по целым стёклам в окнах, жило от силы пять человек, видимо, таких же нелюдимых отщепенцев, как и брат. Он, кстати, встретил меня у подъезда, сухо поприветствовал и предложил подняться, пока с юга не начал дуть ядовитый ветер. Я не сильно удивился прохладному приёму: война, разруха и постоянная опасность ожесточают людей, выжигают сильные эмоции. Лифт был обесточен, хотя из подвала доносился гул работающей очистной станции. Мы поднимались пешком, молча, лишь у самой двери квартиры на четвёртом этаже брат остановился и спросил меня:

— Ну, ты же знаешь, с кем я живу?

— Ты присылал фотки, — из-за маски не по размеру я гундосил.

Он кивнул и набрал код на панели. Заскрежетал засов, дверь открылась, и мы шагнули в воздушный шлюз, освещённый лампой дневного света с тёмно-жёлтым фильтром. Белый пластик потолка и стен при таком освещении походил на бумагу старых газет с чердака, а вешалка и мусорный бак для бахил выглядели пожелтевшими монохромными фотографиями. Лязгнули замки входной двери, зашипела вентиляция, заменяя воздух. Над дверью загорелся зелёный светодиод. Мы стащили противогазы, а я заодно сбросил балахон. Витя повернулся ко мне.

— Санька! Брат! Как же я давно тебя не видел! — он бросился и медвежьей хваткой обнял меня. — Санька! Я почти забыл, как ты выглядишь! Ну как ты? Как доехал?

— Я… хорошо, — я несколько опешил от такого и теперь мог только смотреть в его глаза, сиявшими голубыми кусочками льда, точно такие же, как у меня самого и у нашего отца. — А я-то как рад видеть, не думал, что когда-нибудь увижу тебя ещё раз. Тут столько всего рассказать…

— Заходи тогда, я сейчас открою дверь.

Он развернулся, присел и заглянул в глазок сканера сетчатки. Негромко пиликнуло, Витя несколько раз повернул похожую на вентиль ручку и толкнул дверь. Из квартиры дыхнуло домом: смесь запахов еды, уюта, ароматизатора и, немного, пота. Ничего общего с вонью хлора, сажи и противогазного абсорбента. Я сразу успокоился, расслабился и шагнул вслед за братом в коридор.

— Это мы, — бодрым голосом сказал Витя.

— Я так и поняла.

Из комнаты навстречу нам вышла та, с кем мой брат жил последнюю пару лет. Флаттершай или, как он называл её, Флатти, была точно такой же, как и на фотографиях: необычное существо, чем-то похожее на лошадку, вот только назвать её так я не мог. Да, она ходила на четырёх ногах, оканчивающихся копытами, у неё была короткая жёлтая шёрстка, торчащий из джинсовых шортиков светло-розовый хвост и точно такого же цвета грива. Но дело здесь было не в неестественном цвете, не в округлой голове, не в больших глазах с расположением, характерным скорее для хищника, и даже не в крыльях, растущих из спины, а в наличии разума.

— Здравствуйте, — ростом Флатти была немногим больше метра, поэтому ей приходилось задирать голову, чтобы посмотреть мне в глаза. — Вы такой высокий.

— Да, он у меня такой! — Витя снова обнял меня и взъерошил волосы. — Старший брат и должен быть выше тебя.

— Ну хватит, хватит, не позорь меня, — улыбнулся я и попытался как раньше оторвать его от себя, но не тут-то было. — У-у-у как ты заматерел, прям как клещ вцепился.

— Жизнь такая, брат. Давай, снимай пальто и проходи на кухню, – ответил он и повернулся к Флаттершай: — Не стесняйся, Саня — свой в доску, я скорее ему доверюсь, чем себе.

На кухне, весьма неплохо оборудованной, меня ждал горячий обед. Витя хвастался, что приготовил настоящую говядину, а не свинину, которой в Европе из-за войны с салафитами стало слишком много. Я не жаловался, хотя картошка была мне больше по душе, она напоминала о спокойных предвоенных годах, а ещё — о нашем детстве. Я думал, что брат достанет водку, но он не спешил.

— Ну, рассказывай, как ты? — его глаза горели в предвкушении.

— Это ты рассказывай, сам же говорил, что всё секретно и только при личной встречи, — я покосился на сидящую рядом Флаттершай.

— Если бы от этого всё стало менее секретным. Тут жутко, но платят много. Салафиты постоянно шныряют, облака пепла и пыли не дают спутнику ничего увидеть, в любой момент может как чёрт из табакерки выскочить вражеский полк. Фронта-то уже нет, война вроде как закончилась, а только вот нифига она не закончилась. Поэтому паранойя здесь распускается махровым цветом. Больше ничего сказать не могу.

— Ну а ты-то что делаешь? — всё, что Витя мне сказал, я знал и сам, потому и волновался.

— Хожу туда, — он мотнул головой. — Охочусь, веду разведку. Ты же знаешь, что там всё цело? Химическое оружие не разрушает дома. Не переживай, там не так уж и опасно, а мне ещё нужно заботиться о Флатти. Ты сам как?

— Потихоньку. Хотя порой чувствую себя то ли клоуном, то ли козлом отпущения.

— Ты же вроде как в правительстве Финляндии. Это ж круто!

— Гауляйтер я. И мишень. Типа как представляю власть Финляндии на освобождённых, или оккупированных, как тебе больше нравится, землях Шведского Халифата. Когда началась заварушка, и власть в Швеции взяли салафиты, развязав в соседней Норвегии гражданскую войну, шведам, особенно вдали от столицы, было как-то всё равно, кто ими правит и чем это грозит. Но стоило Демократической Республике Финляндии вторгнуться освобождать людей путём присоединения земель к себе, вот тут-то они встали на борьбу. Ополчение, полиция, партизаны. Копенгаген финны брать не решились, но парочку кусков страны оттяпали, заключив Уппсальское перемирие. Кого поставить главным в новых волостях? Местные будут считаться предателями, финны — захватчиками, поставили третейских судей, меня вот, славянина, и прочих иностранных наёмников из офицеров-логистов, кто под руку попался. Вот я и сижу между двух огней.

— Ничего ж себе! — присвистнул брат. — Вот это ты влип. Тебе это... отставку дадут? Или только вперёд ногами?

— Дадут, конечно! Не переживай, желающих на моё место полно. Командовать людьми все любят. Война у одних инстинкт самосохранения оттачивает, а у других отбивает ко всем чертям, — я уставился на Витю, тот молчал.

— У Виктора с этим всё в порядке, — ответила вместо него Флаттершай. — Он предельно осторожен, он мне сам так говорит.

— Саш, мне есть ради кого оставаться живым.

— Ради твоей... — я не мог подобрать подходящее слово, так и хотелось ляпнуть «сожительницы», но я не хотел оскорблять брата. — Подруги?

— Да, ради моей любимой Флатти, — он пододвинул к ней стул и приобнял её. — Вот.

Повисло напряжённое молчание, я вновь не знал, что сказать и сильно за это на себя злился. Приехал к брату и молчу, да ещё мои слова можно толковать как обвинение. Что, в принципе, не было так уж далеко от правды.

— А-а-а...

— А ты сам...

Начали мы одновременно и так же замолчали.

— Ну спрашивай, раз начал, — не растерялся Виктор.

— А что тут спрашивать? Это ты же хотел спросить меня, нашёл ли я кого. Нет, не до этого теперь, вот как поуляжется всё, тогда. То, что мы остановили салафитов под Москвой и в Будапеште, ещё ничего не значит. Старушку Европу ещё лихорадит, Ближний Восток кипит, из-за океана, где феминистки устроили революцию, схожую с французской времён Робеспьера, народ сам сюда валит, да и у меня в области не спокойно. Я не знаю, как ты столь самонадеянно... — я замолчал.

— Это не так! — возмутилась Флаттершай, на её мордочке отразилась самая настоящая неприязнь. — Вы не находите, — тут её голос потерял былую уверенность, — что слишком поспешно делаете выводы? — сказав это она оглянулась на Витю, ища поддержки.

— Всё в порядке, Флатти, Саша имеет право на любое мнение. Как бы грубо оно не звучало, он желает мне только добра.

Его подруга только кивнула, я почувствовал себя неловко.

— Вить, я...

— Сань, не ходи вокруг да около. Я знаю, что ты приехал поспрашивать меня о Флатти, а заодно распечь. Ну так начинай, от моей любимой у меня секретов нет.

— Не собираюсь я тебя распекать, ты не маленький и не глупый подросток, — выкрутился я, брат строил защиту от моих вопросов. — И тем более не буду тебя допрашивать, хотя мне и интересно, — я покосился на Флаттершай, та не отрываясь смотрела на меня. — Я всегда думал, что выращивают только людей, порой с небольшими модификациями.

— Клоны. Ты имеешь в виду клонов для войны. Ну да, спецназ и всё такое. Солдат слишком накладно растить так. Нет, многие учёные экспериментируют не только с людьми. Я ездил в лабораторию профессора Леметра, в Бельгию, тогда ещё нераспавшуюся надвое. Профессор очень и очень проницательный человек, помимо того, что умный.

— Да, папа видит людей насквозь, за пять минут понимает, что им нужно, — тут же вставила Флаттершай. — Я тоже так могу, но не настолько хорошо, как папа. Вот вы, например, хотите узнать, как я отношусь к тому, что была создана искусственно... — она смутилась и посмотрела на меня, словно спрашивая, угадала ли.

— Мне и это интересно.

— Это того стоило, быть выращенной, ведь мне достался лучший папа. Он добрый и замечательный!

— Угу, понятно, — ответил я, а про себя подумал, что это какой-то компенсаторный механизм, на случай кризиса самоидентификации.

— Нет, кроме шуток, — добавил Витя. — Профессор любит их, как своих детей, а наши с ним разговоры походили на знакомство с родителями невесты.

— Я порой вспоминаю детство и своих сестёр, — добавила Флаттершай. — Я тогда им немного завидовала, что они все были людьми. Но теперь поняла, что нет разницы, если ты счастлива.

— А как вы полюбили друг друга? — вопрос звучал глупо, но меня больше волновало, чтобы он не был обидным; Витя улыбнулся и глянул на свою подругу, та улыбнулась в ответ.

— Я полюбила его после первого же разговора,— сказала она. — А Витя любил меня даже до моего рождения.

— И ты не находишь это неправильным? — я сдерживал себя, как мог, но в вопросе всё равно слышалось обвинение.

— Нет, разве что немного необычным, — Флаттершай пожала плечами, а брат наклонил голову и поднял бровь, как бы говоря мне: «Вот так-то».

— Не понимаю я такого, — честно ответил я.

— Саш, ты просто судишь по себе. Я тоже так судил, тоже не мог себе представить, как отреагирую, если мне скажут, что я клон, или искусственно сконструированный человек, выращенный в колбе. Да и про психозы у клонов наслышан, небось. Но Леметр мне разъяснил, что всё это потому, что мы опираемся на догмы нашего существования, и их замена подобна катастрофе. Личность может быть сформирована на основе иных догм, и при этом не будет чувствовать дискомфорта.

— Я немного не об этом. Я о вас двоих говорю. Вить, скажи мне, почему.

— Потому что по-другому нельзя. Когда работаешь тут, должна быть отдушина, просвет в сером небе. Для одних это героин или водка, для других день демобилизации, кто-то привёз сюда детей, кто-то ходит в химически опасную зону и приносит из музея картины, кто-то пытает пленных, кто-то выхаживает больных. Без этого люди быстро себе пулю в лоб пускают.

— Я рада, что стала отрадой для любимого, — тут же добавила Флаттершай, прижимаясь к Вите.

— Не думал, что тут всё так плохо, — я вздохнул, после такого высказывать брату о его, мягко сказать, необычных отношениях было неловко.

— Всё хуже, но приспособиться и нормально жить можно, — Виктор обнял свою подругу. — Особенно когда есть кто-то, кого ты любишь, и кто любит и поддерживает тебя.

И тут они поцеловались. Поцелуи в жизни отличаются от того, что так любит показывать нам Голливуд, сдабривая свои фильмы фальшивой позолотой. Нет, на деле чем чувственнее поцелуй, чем больше в нём страсти, тем омерзительнее он выглядит для окружающих. А Флаттершай ещё и не была человеком. От такого меня просто выворачивало, и я поспешил отвести взгляд.

— Сань.

— Что, Вить? — нахмурившись, я вновь посмотрел на него.

— Ты прям как хоронишь меня.

— Ха, — грустно усмехнулся я и глянул на них, Флаттершай обеспокоенно переводила взгляд с меня на брата. — Я, видимо, старею и просто не могу угнаться за тем, как меняется мир. Мне кажется, что ты готовишь себе горе. Себе или Флаттершай.

— Если ты о жизни в Городище, то повторю, что тут относительно спокойно, а ещё год-другой и я сменю работу, стану военным консультантом, перееду в Питер и вообще перестану рисковать.

— Нет, я о другом, — я покачал головой.

— Не понимаю тебя.

— Извините, но зато я понимаю, — вмешалась Флаттершай. — Саша хочет сказать тебе что-то важное, но не может при мне. Я тогда вас оставлю минут на пять, хорошо.

— Флатти, у меня от тебя нет секретов, — ответил ей брат.

— Вот потом и расскажешь, — она спрыгнула с его колен и, кивнув мне, вышла из комнаты.

Её поведение казалось мне неестественным для человека, слишком удобным. И это раздражало. Брат выглядел очень сердитым, но мне не было дела до его настроения.

— Вить, что с тобой случилось? Что такого произошло, что ты купил себе существо, которое не выживет без тебя, и с которым ты тра... спишь.

— Не дай себе умереть, не испытав этого чуда — спать с тем, кого любишь.

— Маркес, если я не ошибаюсь? — я приподнял бровь, брат кивнул. — Значит, дело в одиночестве и гипертрофированной потребности в заботе о ком-то? Поэтому она... безрукий инвалид?

— Вот не надо тут обывательского психоанализа! — взорвался брат, потом продолжил спокойнее: — Я тебе уже ответил и могу повторить: потому что война, потому что кошмар, вот почему я вытащил из детства самое светлое и приятное воспоминание, а профессор Леметр воплотил его в жизнь. Моя Флаттершай, это не та Флаттершай, которую придумал в довоенные времена коллектив мультипликаторов. Флатти — воплощение самого светлого, доброго и любимого, что во мне есть, с характером, подходящим к моему, как ключ к замку.

Виктор замолчал, я не стал нарушать тишину, только опустил взгляд на свои руки, лежавшие на коленях. Так прошла минута или две.

— А что с ней станет, если ты погибнешь? — наконец спросил я. — Ты же понимаешь, что даже если я заберу её и буду кормить, жизнь Флаттершай будет разрушена. Тебе же захотелось быть для неё всем, и теперь без тебя она никто. Пусть она и не человек, но так относиться к разумному существу...

— Саш, скажи мне, а долго ли ты протянул бы, если каждое утро спрашивал себя: а что, если я сегодня умру?

— Нет, но я, во всяком случае, не утяну за собой в могилу других.

— Не проще ли быть осторожным, чем составлять завещание?

— Ну, допустим, ты действительно осторожен, — я нахмурился. — Разъясни мне вот что: Флаттершай была создана, чтобы любить тебя всю жизнь без какой-либо свободы выбора или возможности разлюбить?

— Именно так, — кивнул Витя, я, честно говоря, не ждал, что он настолько быстро признает это.

— А если она тебе надоест, а если ты её разлюбишь? Поиграл и выбросил? — я напрягся, в голове мелькнула мысль, что брат сейчас накинется на меня с кулаками, как делал в детстве; вот только в те времена я был куда сильнее его.

— Я тоже переживал, — на удивление Виктор отреагировал очень спокойно. — Но потом профессор успокоил меня и дал вот это, — он встал со стула, взял с холодильника блистер с таблетками и протянул мне.

Я взял упаковку, из пяти гнёзд, два пустовали, в остальных находились вытянутые таблетки нежно-розового цвета. На обратной стороне было название препарата: «Моноаминотроп». Я чуть не выпустил блистер из рук.

— Это же не то самое средство? — я едва сдерживался, чтобы не закричать.— Это же гормоны!

— Гормональный регулятор, — поправил меня брат, садясь назад. — Помогает преодолеть кризис угасания любви.

— Но это же... это же... неестественно, искусственно и... и... — я не находил слов. — Химия!

— А любовь это и есть химия, и всегда ей была, — парировал Виктор. — Но разве это помеха счастью? Мы больше подчиняемся инстинктам и гормонам, чем разуму. Но это не повод отвергать его полностью. Если цивилизация придумала способ использовать особенности нашей биохимии во благо, то почему бы их не использовать?

— То есть ты считаешь, что изнуряющий гормональный подъём, этот настоящий наркотический приход, заменит доверительные отношения и привязанность?

— Моноаминотроп не вызывает гормональный подъём, он только позволяет безболезненно перейти от пылкой любви к доверию и привязанности, к семейным отношениям и спокойной любви.

— Тогда выходит всё равно кого любить, главное пить таблетки?

— Нет, мне никто не заменит Флатти!

— Значит любовь это далеко не одна химия?

— А по-твоему в обычной любви есть нечто магическое, что делает все прочие проявления фальшивкой? Прогресс подарил мне Флаттершай, созданную под мой характер, и Моноаминотроп, как гарантию защиты от гормональных сбоев, часто происходящих у любящих друг друга. Я счастлив! — он вскочил со стула и протянул мне руку. — Добро пожаловать в светлый мир будущего.

— Чувствую себя динозавром, — скривился я, глядя на искры радости в его глазах.

— Да ладно, что с тобой! — брат обнял меня за плечи. — И это любитель почитать научную фантастику? А кто лет десять назад фыркал, что я зря увлёкся фэнтези и компьютерными играми про магов и драконов?

— Вить...

— Неужели и я стану таким в твои годы? Не пугай меня.

В ответ я снова промолчал. Брат сел напротив меня и уставился в окно, всем своим видом показывая, что даёт мне время на размышление. А я просто не знал, что делать и что говорить. Попытаться что-то втолковать? Вправе ли я был разрушать его счастье, даже если считал его неправильным? Но махнуть рукой я тоже не мог.

— А знаешь, — прервал мои размышления брат. — У нас с Флатти же могут быть дети, пусть и созданные в пробирке. Профессор Леметр сейчас в Австрии, так что… Но это так, на будущее.

— Я понял. Просто мне кажется, что каждая из твоих попыток решить проблему порождает целый ворох новых проблем, куда серьёзней изначальной.

— Вот здесь ты не прав! Прогресс не создаёт новых проблем, он решает старые, начиная с самых серьёзных. А пока они существовали, мы просто не видели за ними ворох мелких. Но наука рано или поздно возьмётся и за них.

— Ладно, это пустая философия, — отмахнулся я. — Скажи лучше, как вообще можно жить, зная, что обречён любить кого-то, кто вдобавок приложил руку к твоему созданию ради своей прихоти?

— А давай спросим! — брат хитро улыбнулся. — Флатти! Мы закончили, возвращайся, у нас ещё торт есть по случаю.

Именно в тот момент я ощутил острое желание уехать отсюда в Хельсинки или ещё дальше. Мне казалось, что Витя просто хотел доказать, хоть кому-нибудь, что его отношения нормальны. Не думаю, что он здесь считался изгоем общества из-за сожительства с искусственно выращенным существом, скорее тут каждый был настолько увлечён своими тараканами, что не обращал внимания на чужих.

— Вы не подрались? — вошедшая Флаттершай была абсолютно серьёзна.

— Неа, увы, детство прошло и его не вернуть, — усмехнулся Витя. — Тут просто Саша хотел тебя спросить, — он посмотрел на меня, но я лишь молча нахмурился в ответ. — Как ты относишься к тому, что была с самого начала создана, чтобы полюбить меня один раз и на всю жизнь, что твой характер был спроектирован, чтобы подходить к моему?

— Почему всех людей интересует именно это? — Флаттершай удивлённо уставилась на меня. — Простите, отвечать вопросом на вопрос невежливо, но я действительно не могу понять. Мне никто не отвечает, а люди к тому же не хотят слушать мои ответы, словно им важнее удивляться.

— Люди дорожат своей свободой воли, — ответил я. — Агрессивные религии, тоталитарные государства и, наконец, война не очень-то способствуют возможности личного выбора своей судьбы. Поэтому свобода воли сейчас в цене, а тебя этим обделили с рождения.

— Да? — она посмотрела на Виктора. — Про людей это правда?

— Похоже, да. Саша всегда разбирался в политике лучше меня, — он посмотрел мне в глаза. — Флатти не застала большинства из тех вещей, о которых ты говоришь, а религиозным фанатиком она быть не может, истово верить тоже: я специально просил профессора об этом. Ты уж прости, но наша возможность слепо верить в богов — настоящий дефект эволюции.

— После войны с этим нельзя не согласиться, — кивнул я. — Но всё же есть что-то от веры в отсутствии свободы выбора в некоторых вопросах.

— Не знаю, — пожала плечами Флаттершай. — Для меня абсолютно нормально быть такой, какая я есть. Я не знаю, как вы можете жить без смысла своего существования, но при этом постоянно в нем нуждаясь. Я рада, что меня не терзают подобные противоречия. И счастлива, что моя любовь взаимна, даже если у меня никогда не было выбора кого любить. Быть обычным человеком страшновато.

— Ты не променяла бы своё тело и психику на человеческие?

— Ни за что! — она повернулась к Вите и протянула передние ноги, тот тут же подхватил её на руки и прижал к себе. — Но уж лучше быть человеком, чем вовсе не появиться на свет. Мир так чудесен!

Я горько рассмеялся, а потом посмотрел на брата и сказал:

— Слушай, Вить, приезжай летом к нам на озёра, а? Твоя Флатти ещё такой ребёнок с незамутнённым разумом, ей стоит показать великолепие нашего мира, пока она не разучилась восхищаться красотой.

— Приедем, обязательно.

— Ты говорил, у тебя там торт был?

— Угу, тебе чай или кофе?

— Чай, после кофе я не могу пить крепкое: сердце пошаливает.

Мы пили чай, Витя травил байки про шпионов и мутантов, я, немного оттаяв, — про партизан и йети. Плавно перешли на политику, оттуда на воспоминания о войне. Брату, тогда ещё пацану, чудом удалось сбежать из Оренбурга, рядом с которым несметные орды фанатиков переливались через границу. Я, чувствуя, что в этой войне мои шансы на выживание стремятся к нулю, ушёл на другую. Финляндии были нужны толковые логисты, даже без военного образования, и я, как наёмник, сделал там карьеру. Когда Витя стал рассказывать об обороне Москвы, Флаттершай стала зевать и, наконец, попросилась на сон. Виктор отправился её укладывать, кивнув мне на холодильник. Искать долго не пришлось: хотя все полки были заставлены продуктами, бутылка водки была видна сразу. Рюмки нашлись в шкафу: похожие на маленькие гранёные стаканы с надписью «русский ампир». Я усмехнулся, сложно было придумать что-то более ностальгическое в своей наивности. Вернулся Виктор, достал из недр холодильника банку маринованных огурцов с помидорами, которую я так и не заметил.

— Слушай, Вить, — начал я, разливая водку. — Я так понял, ты и дальше собираешься так жить.

— Если ты о Флатти, то да, если о работе — нет. Я же прекрасно понимал, когда просил Леметра создать Флаттершай, что она без меня жить не сможет. Ну, за встречу! — мы чокнулись рюмками, я выдохнул носом и одним глотком выпил.

— Мягко идёт.

— Угу, — хмыкнул он.

— Не-е-е, нашим родителям было проще. Ну, привёл я в своё время к ним в гости готку, с бритой половиной головы. Папа только ржал, называя её Мерлином Мэнсоном.

— Но я отчудил покруче, ты это хочешь сказать?

— Да, — кивнул я. — А я вот теперь как отец в своё время, беспокоюсь за тебя. Всё понимаю, мир поменялся. А как вспомню, с кем ты живёшь, так... эх!

— Хех, такие дела брат, — Витя усмехнулся, но потом резко стал серьёзным. — Ты до сих пор видишь в этом проблему для себя и меня?

— Да, и ещё какую. Я не могу перестать мерить мир старой линейкой, даже зная, что она больше ни на что не годится.

— Знаешь что, а водятся ли у тебя деньги? — спросил он, разливая по второй.

— А ты как думаешь? Партизаны часто взрывают сооружения, которые строились лишь на бумаге.

— Хорошо. Я тоже в своё время не мог примириться с тем, что мир совершенно безумен, поэтому у меня появилась Флатти. Я обрёл счастье, и жизнь стала проще. Вот и тебе советую, — он поймал мой возмущённый взгляд и замахал рукой. — Нет, не к генетикам обращаться, наоборот, найти счастье согласно твоим взглядам на мир.

— Попахивает эскапизмом.

— А ты собираешься спасать мир? — Витя засмеялся и взял в руку рюмку. — Давай, Саш, за тебя!

— Угу.

Вторая пошла уже не так гладко, горло обожгло, я поскорее выловил вилкой в банке огурчик и захрустел им.

— Мир, конечно, спасать не собираюсь, но есть у меня ответственность хотя бы за тот кусочек, где я навожу порядок, — я вздохнул. — А сил на всё уже не хватает.

— Так омолодись. Замени изношенные органы, пройди курс терапии, сам говоришь, деньги есть.

— Не знаю, — покачал я головой.

— А ты подумай, Саш. Сам же меня учил головой думать.

— Боюсь, что если и надумаю поправить здоровье, так только для того, чтобы восстановить хоть какой-нибудь мир. А семья и личное счастье — это твой удел. Вот и волнуюсь за тебя.

— Ну а что ж ты молчал! — воскликнул он. — Так бы и сказал сразу же. А то прям как на пропащих на нас смотрел.

— Смотрел, потому что ты дров наломал. Теперь вижу, что ты не мог по другому, но послушай кое-что, — я чуть наклонился, положил руку брату на плечо и немного сжал, глядя ему в глаза. — Послушай меня внимательно: раз из-за тебя Флаттершай появилась на свет, то ты и несёшь ответственность за неё, и за то, что она именно такая, какая есть. Пей эти таблетки или другие, но не смей, слышишь, не смей превращать её любовь к тебе в безответную. Раз ты отнял у неё свободу выбора кого любить, будь добр сам отказаться от этой свободы, а не становиться последним подонком. Ты меня понял?

— Я всегда был готов к этому. Вот поживёшь ещё несколько дней и увидишь.

— Увы, мне завтра обратно.

— Как обратно? Ты на один день что ли?

— Я тебе не говорил? — удивился я и тут же вспомнил, что действительно не говорил.

— Давай тогда по последней на сегодня и спать, а завтра с утра я тебе достопримечательности покажу. А то был в Городище, а Новотретьяковскую галерею не видел. Да и я сам там давно не был, с тех пор натаскали дофига картин.

Пока он говорил, я разлил по рюмкам водку и достал вилкой дольку маринованного чеснока.

— За наше счастье, Вить.

— Да, за счастье, чтобы у каждого своё, но непременно было.