Лига Грустных

7. Сочувствие госпоже Смех

Пинки Пай привыкла вставать раньше всех в Понивилле, чтобы проскакать по улицам и разбудить горожан веселой песенкой, воодушевляющей на труды и радости нового дня. И после того, как ей запретили петь, привычка не исчезла.

Когда она проснулась, небо за окном едва начало голубеть, звезды и луна еще не выцвели. Потянулась, пропуская по телу утренний озноб, зевнула – и сделала над собой немалое усилие, чтобы не выпрыгнуть из постели и не запеть, как раньше.

Встала перед зеркалом и принялась укладывать гриву: волосы никак не хотели пышиться и всё норовили повиснуть скучными прямыми прядями.

– Вот только этого не хватало, – проворчала Пинки Пай. – Только в Грифонстоуне сняли запрет на пение, нате – в Понивилле его ввели… Ничего, Пинки, не унывай! Ты знаешь, что делать!

Пинки давно уже собирала сведения о горожанах: какая еда им нравится, какую музыку, цвета и цветы они любят, – чтобы эффективнее устраивать для них вечеринки. И для борьбы с Лигой Грустных решила применить тот же подход: «За этой противной Лигой стоит Трикси, – рассудила она, – значит, я должна получше узнать ее. В идеале, чтобы узнать пони, надо с ним подружится, но Трикси вряд ли этого захочет. Так откуда взять сведения о ней?» Ответ нашелся быстро: единорожка долго работала на каменной ферме семейства Пай, значит, туда Пинки и дорога: родители и сестры наверняка могут многое порассказать о Вредной и Хвастливой Трикси.

Справившись с гривой, Пинки Пай победно улыбнулась, подмигнула отражению и вышла из комнаты. Тихонько, чтобы не разбудить мистера и миссис Кейк и жеребят, умылась, позавтракала и стала набивать седельные сумки конфетами и печеньем на гостинцы родным… ну, и может быть, парочку сжует сама по дороге. А может, и прямо здесь.

За этим занятием ее застал мистер Кейк. Зевая во весь рот, он вошел в кухню и приветственно кивнул. Сочувственно спросил:

– Что, Пинки, горе задаешь? Тебе, наверное, теперь тяжелее всех. Но ты молодчина. Честно признать, я боялся, что ты нарушишь запрет.

– Ну, я же не дурочка, – надула щеки Пинки. – Кстати, угадайте, я надула щеки, потому что изображаю обиду, или потому что рот набит печеньками?

Мистер Кейк покачал головой, подавив смешок, и включил кофеварку. Его взгляд упал на раскрытую сумку на полу.

– Я сгоняю на несколько дней к маме с папой, – пояснила Пинки. – Вы же не против, мистер Кейк? Тем более, мое пинки-чувство подсказывает, что скоро вам запретят печь половину ваших супер-классных тортов и пирожных, потому что они слишком веселые, и работы в «Сахарном уголке» поубавится.

– Я и без предчувствий это знаю, – вздохнул мистер Кейк, – этим грустецам только дай волю… И им дали. Ох, дали! Легкой дороги, Пинки, и обязательно возвращайся, а то без тебя станет совсем грустно.

Путь Пинки Пай лежал на северо-запад от Понивилля. Каменная ферма располагалась в нескольких милях от города, и Пинки рассчитывала пройти их к полднику. Или к обеду, а может, и к раннему ужину. Никогда заранее не знаешь, как поведет себя избранная дорога.

Бледно-желтое солнце сияло над зелеными холмами. Легкий ветерок шевелил некошеную траву и гнал по небу редкие густые облака, их тени ползли по земле и нет-нет, да и падали на Пинки, приятно охолаживая шкурку. На некоторых холмах росли деревья, и из крон доносился птичий щебет. Хотела бы Пинки понимать его так, как Флаттершай!

Она скакала по извилистой тропинке, по обочинам которой росли золотые одуванчики и лопухи с лиловыми цветами, и разговаривала сама с собой:

– Ну, красота же! Как можно быть недовольным в такую погоду? Разве грустецам не хочется повеселиться? Хорошо певчим птицам: им никто ничего не запрещает. Ах, я хотела бы быть птичкой, щебечущей и порхающей повсюду!

– Кем-кем ты хотела бы быть?

– Птичкой.

Пинки Пай потрогала себе лоб копытом, чтобы проверить, нет ли жара, пожала плечами и поскакала дальше.

Солнце перевалило зенит. Ветер стих, и воздух стал густым, горячим, как в духовке. Пинки решила сделать привал. Уселась на обочине и достала из седельной сумки печенье и конфеты. На запах сладкой глазури прилетела парочка деловито гудящих пчел, и с полчаса Пинки провела, просто сидя на траве и наблюдая, как они ползают по конфете. Крайне увлекательное зрелище, но задерживаться надолго нельзя.

Так и не перекусив, Пинки попрыгала дальше. Через час вдалеке показалась поросшая невысокими кривыми деревцами скальная гряда, у подножия которой располагалась каменная ферма Пай. Пинки поскакала быстрее, и вскоре различила впереди дым из трубы дома.

Папа, седогривый пони по имени Игнеус Рок, сидел посреди каменного огорода, надвинув на глаза шляпу. Он поднял голову на стук копыт и просиял:

– Пинкамина, дочка! Рад тебя видеть! Давненько ты нас не навещала.

Пинки обняла его и подозрительно спросила:

– А что это ты делаешь? Выглядит так, будто ты приуныл.

– Что? А, нет, никакого уныния! Я прочитал в «Ежемесячном булыжнике» статью о восточных камневодах. Они разбивают не огороды, а сады камней, и медитируют в них, чтобы урожай вырастал крепче. Решил вот тоже попробовать.

– И получается?

– Не, – махнул ногой папа, – я всё время засыпаю. Да что это мы тут стоим? Пойдем в дом, мама погреет тебе обед. То-то она и Марбл с Лаймстоун обрадуются!

– А Мод еще не вернулась из геологической экспедиции? – навострила уши Пинки, но папа отрицательно помотал головой.

После радостных приветствий и объятий семья собралась за столом. Мама подала густую овсяную кашу и чай, Пинки насыпала в вазочки свои гостинцы.

Когда пони наелись, Пинки решила, что пора переходить к сути визита, и для начала рассказала о неприятностях в Понивилле. Ферма была на отшибе, поэтому об ЛГБД здесь ничего не слышали.

– Фу, – скривилась Марбл. – Неудивительно, что ты сбежала оттуда, сестренка. Оставайся здесь и устраивай нам вечеринки, когда пожелаешь!

– Рано или поздно Лига и сюда доберется, – возразила Пинки Пай, – надолго спрятаться от грустецов не получится, да и не могу я бросить друзей. Мне надо придумать, как победить Трикси. Она же у вас работала, расскажите, что вы о ней знаете.

Увы, ни папа, ни мама, ни сестры не знали ничего, за что можно было бы зацепиться. Трикси, конечно, ничего не смыслила в камневодстве, поэтому иногда портила урожай, но не по злому умыслу, а по неопытности. И хоть любила пожаловаться на усталость, работала действительно в поте лица. Поняв, что до грядок Трикси лучше не допускать, папа поручил ей добывать саженцы камней в окрестных скалах. Однажды она спросила, принадлежат ли эти скалы семейству Пай, или являются ничейной землей. Когда отец ответил, что унаследовал их от родителей, Трикси тяжело вздохнула – и выложила на стол крупный алмаз, который обнаружила в недрах гряды.

– Удивительно честно для обманщицы, – заметила Пинки Пай.

– Она не обманщица, а фокусница, – возразила Лаймстоун. – По вечерам она показывала здоровские трюки, докажи, Марбл.

– Так вам нравится Трикси? – Пинки Пай оперлась передними копытами о стол, гневно нависая над родными: – А ничего, что она испортила жизнь мне, моим подругам и почти всей Эквестрии?

– Успокойся, Пинкамина, – сказала мама. – Мы просто рассказываем, как Трикси показала себя, когда работала на ферме. Когда мы узнали, что она захватила Понивилль, ушам не поверили. Если она и обманщица, то только в том, что не носит на груди табличку «Я злобная» и способна на добрые дела.

– Может, Трикси и пустила наши деньги на нехорошие вещи, – добавил папа, – но заработала она их честно.

– А ты, Пинкамина Диана, могла бы и почаще нас навещать, чай не за тридевять земель живем, – укорила мама. – Вечеринки – это, конечно, хорошо, но теперь, когда Мод уехала, работы на ферме прибавилось, и нам пригодилась бы такая же старательная помощница, какой была Трикси.

Пристыженная, Пинки Пай вызвалась остаться на ферме на пару недель и помочь со сбором урожая камней. «Может, к тому времени, принцесса Селестия уже примет веселый закон, который обещала Твайлайт, и Трикси поставят на место без моей помощи», – прикинула она.

---

Пусть после того, как Пинки открыла в себе талант к вечеринкам, жизнь на ферме и стала повеселее, девизом семейства Пай оставалась поговорка: «Делу время – потехе час». И Пинки пришлось вспомнить, каково это – трудиться на каменном огороде.

Она вставала даже раньше, чем в Понивилле – папа будил ее – и отправлялась на грядки. За камнями нужен глаз да глаз: достаточно одного промаха, и весь урожай получится слоистым и хрупким. А следить за растущими булыжниками даже скучнее, чем за сохнущей краской. Весь день Пинки проводила, предвкушая, как разомнется и повеселится вечером, но к вечеру так уставала, что сил хватало только поесть и умыться перед сном.

Извечная бодрость покидала Пинки Пай, и она вспомнила, почему покинула семейное хозяйство. Она любила родителей и сестер, но работа на каменной ферме была совсем не для нее.

На восьмой день, когда семья обедала, прилетел почтальон из Понивилля с посылкой от Мод. В коробке обнаружились письмо и пластинка в подозрительном черно-розовом конверте.

«Дорогая семья, – прочла мама. – Я сейчас в Филлидельфии. Тут везде афиши Кримзон Края. Очевидно, он хороший певец, раз так популярен. Купила вам его пластинку. Вы любите песни и музыку больше, чем я, поэтому пластинка должна вам понравиться. Потому что на ней записаны песни и музыка. Которые вы любите».

Подписи не было, но даже без имени отправителя на коробке Мод было ни с кем не спутать. Пинки Пай не беспокоилась, что сестренка примкнет к Лиге Грустных: чужим Мод могла показаться печальной, но на самом деле она была самой счастливой и довольной жизнью пони из всех, кого Пинки знала. Скорее всего, Мод вообще не подозревала о Лиге, поглощенная исследованиями камней, а пластинку Кримзон Края купила, чтобы порадовать семью. Откуда ей было знать, что этот певец пропагандирует тоску?

«Кстати, я ведь толком не слышала его песен, только знаю, что они грустные», – сообразила Пинки и попросилась у папы не возвращаться на огород, а остаться и послушать запись.

– Ладно, отдохни, Пинкамина, – разрешил он, – совсем заморили тебя.

Родители и сестры вернулись к работе, а Пинки вскрыла черно-розовый конверт из плотного картона и поставила пластинку на патефон. Сначала раздался треск, затем послышались тягучая, заунывная музыка и слова:

Если ты счастлив – не обольщайся:

Всё закончится слишком быстро,

Твой костёр разлетится искрами

И не даст тебе попрощаться…

У Пинки уши свернулись в трубочку, но она продолжила слушать. Подумала: «Трикси не смогла бы погрузить Эквестрию в пучину отчаяния в одиночку. Кримзон Край помог ей сделать грусть популярной, и врага надо знать в лицо».

Пони зажаты меж горем и скукой,

Сидром пытаясь спастись иль наукой,

В помощь себе призывая искусство,

Иль уповая на страсти и чувства.

Видя не более чем представленье,

Пони – продукты слепого влеченья,

Разум, оставшийся в рабстве у воли,

Не избежит ни страданий, ни боли.

Радость – обман, и она преходяща,

Счастье – всего лишь избегнуть несчастья…

– Какая несусветная глупость! – восклицала Пинки, нарезая круги по комнате под тоскливый речитатив следующего трека. – Если сидеть и ничего не делать, так и не получишь ничего хорошего.

«А я-то? – замерла вдруг она. – Ведь собиралась бросить вызов Лиге Грустных, а вместо этого сижу на ферме и занимаюсь тем, что мне не нравится. Конечно, надо помогать родителям, но… А вдруг я прячусь? Потому что боюсь вернуться в Понивилль ни с чем и понятия не имею, куда еще пойти, чтобы найти средство против Лиги?»

Диетой я строжайшей связан:

Чтоб избежать ненужных бед,

Мне есть отчаянье на завтрак,

Глотать обиды на обед

Предписано. Чтоб не разрушить

Того, что есть, с судьбою в споре,

Я ем фрустрацию на ужин,

А ночью упиваюсь горем.

Привезенные Пинки конфеты и печенье давно кончились, и она уже несколько дней не ела ничего, кроме питательной, но скучной и серой овсянки. Сердце ее сдавила тоска по разноцветным сладостям, которые радуют глаз и язык. «Когда я теперь поем что-нибудь такое? – вздохнула она. – Скоро не только мистеру Кейку, а и всем кондитерам запретят готовить веселые угощения».

Семена несбывшихся надежд

Сыплет сито рваных облаков,

В белом поле ни души окрест,

Только посвист брошенных ветров

Сипло шепчет на ухо годам,

Что они короче каждый раз,

А в запорошённых городах

Календарь сорвётся в страшный пляс.

Семена белёсые лежат

На земле, они не прорастут –

Урожай надежд не будет сжат,

Месяца слезами их прольют…

Пинки Пай повалилась на пол. В шуме помех старого патефона ей послышалось, как жалостливо скулит холодный зимний ветер, как стучат в дрожащие стекла мелкие твердые снежинки.

Она вспомнила свое грустное детство и все часы печали, которые переживала позже: как поссорилась с подругами, когда те готовили ей сюрприз на день рождения, как почувствовала себя ненужной, когда в Понивилле появился Чиз Сэндвич… Если бы только она знала, что счастье окажется под запретом, она бы ни минуты не потратила на тоску! Теперь же оставалось лишь жалеть о тех моментах, когда можно было радоваться, а она этого не делала.

Стихнет эхо последнего крика,

Только звон уходящих шагов

Разобьёт тишину, и в пробитой

Голове будет каша из слов.

Смолкнет отзвук последнего такта,

Тишину станут мерить шаги,

Потому что недавно, когда-то

Стёрся смысл последней строки.

Время выбелит точки, и фразы

Разбредутся рыдать средь снегов,

И не будет «последнего раза» –

Только стук уходящих шагов…

Снова подумалось о Чиз Сэндвиче. Где-то он сейчас? В дни знакомства Пинки не питала к нему особо теплых чувств, считая, что он отбирает ее работу, а стоило им подружиться, Чиз ушел. «Надо было попросить его остаться на подольше, – сокрушалась Пинки, – или попутешествовать с ним немного, распространяя радость по Эквестрии. Может быть, он нарушил закон о защите чувств грустных, и сидит теперь в тюрьме или разорился на штрафах? А может, сам стал грустецом, и мне никогда больше не услышать его гармошки?»

Она повернула голову к окну: за стеклом бушевала серая метель. На глаза навернулись слезы. Снег, словно воплотившееся время, седое и скорбное, стирал все радости: пережитые, упущенные и несбывшиеся, уносил друзей старых, новых, ушедших и еще не встреченных. И ни в чем перед его безжалостным ликом не было смысла, ведь всему неизбежно приходил конец.

– Как я была глупа, – прошептала Пинки. – Если бы я давно поняла, как тщетны все радости, я бы уже привыкла к грусти, и сейчас мне не было бы так больно.

Родители нашли дочь лежащей на полу без движения, остановившей невидящий взгляд на не зашторенном окне. За стеклом густая зелень деревьев и дёрна на скалах купалась в лучах заходящего солнца, но в зрачках Пинки Пай отражалась мельтешащая вьюга.

---

Пять Хранительниц Гармонии собрались за круглым столом под сделанной из библиотечного корня люстрой. Твайлайт Спаркл пересказывала подругам слова принцессы Селестии.

– В конце она сказала, что, несмотря на все беды, еще есть надежда… Но я не вижу ее, – понурилась Твайлайт.

– Ну, хотя бы Хай Джампер сумел отвадить от нас Флима и Флэма, – сказала Эпплджек.

– Да, он молодец, – покивала Флаттершай. – Может быть, если в Лиге Грустных станет больше добрых пони и меньше… эм…, властолюбцев, то она станет приносить пользу, а не проблемы

– А мне вот нравится идея Твайлайт разгромить их главный офис, – Рейнбоу Дэш стукнула копытом по столу. – Дадим Трикси попробовать Радужной Силушки!

– Без Пинки всё равно не получится, – возразила Рэрити. – Кстати, почему она так и не вернулась со своей фермы? Ни за что не поверю, что она нас бросила!

Тут замигала установленная в центре стола лампочка – сигнал, что в приемный зал Замка Дружбы вошел посетитель, – и Твайлайт поскакала его встречать.

У входа, нервно переминаясь с ноги на ногу, стояла немолодая серая пони с заплетенной в тугой пучок тускло-зеленой гривой. Она вздрогнула от стука копыт Твайлайт и посмотрела на нее поверх пенсне:

– Принцесса! Это вы? Простите за вторжение.

– Миссис Клауди Кварц, – подбежала к ней Твайлайт, – приятно познакомиться с вами лично. Я видела ваши фотографии дома у Пинки… Она ведь у вас на ферме? Как она?

Охая, Клауди Кварц рассказала, что ее дочь тяжело больна: не ест, не улыбается, почти не двигается, а только лежит на кровати и грустно вздыхает. Семья думала, что Пинки просто переутомилась, и несколько дней пыталась лечить ее своими средствами, но результата это не дало.

– Мне кажется, – неуверенно сказала Клауди Кварц, – это из-за той музыкальной пластинки. Пинки стало плохо после того, как она ее послушала. Мы тоже попробовали послушать, но никто больше не заболел.

– Какой пластинки? – насторожилась Твайлайт.

– Этого модного Кримзон Края. Мод прислала в подарок, – пояснила пони и тут же поспешно добавила, будто боялась, что принцесса обвинит во всём Мод: – Но она ничего о нем не знала, просто хотела нам доброе дело сделать.

Тем временем в приемный зал явились остальные Хранительницы, поинтересоваться, кто пришел, и почему Твайлайт так долго нет. Твайлайт объяснила подругам суть дела и заключила:

– Мне всё ясно. Особый талант Кримзон Края – вселять уныние в сердца пони.

– Б-боюсь представить, что т-творится на его концертах, – пропищала Флаттершай.

– Но ведь миссис Клауди Кварц в порядке, хотя тоже слушала, – заметила Эпплджек.

– Дело в том, что Пинки Пай имеет очень прочную связь с Песнью. Мы все видели, что происходит, когда она поет: пони начинают танцевать и маршировать по улицам, цветы распускаются, доктор Хувс превращается в рэпера, – это толком не объяснить ни магией, ни наукой. Это что-то из древнейшего мира, когда протопони, пока не сформировавшие представления о волшебстве, плясали и пели вокруг костров, чтобы усмирять погоду и способствовать росту урожая. Сила магии была в наших предках изначально, но они еще не умели колдовать так, как мы сейчас, и направляли эту силу с помощью песен и ритмических заклятий, безрассудно открывая свои души первобытным необузданным стихиям. Старсвирл Бородатый писал, что мир до сих помнит те песнопения, и в дуновении ветра, скрипе деревьев и плеске вод можно уловить их отголоски, слившиеся в единую Песнь, забытый фундамент наших современных магических систем.

Эта связь с Песнью наделяет Пинки поразительными способностями, но и делает уязвимой для чужих песен. Прежде мы сталкивались лишь с теми, кто поет во благо: Чиз Сэндвичем, например, да и некоторые из нас умеют что-то подобное, – и не могли предположить, что кто-то попытается навредить с помощью песни. Пинки не была готова к такому, поэтому не смогла противиться навеваемой Кримзон Краем тоске, но…

– Завязывай прогонять эпические телеги, Твайлайт, – прервала ее Эпплджек. – Важно не почему Пинки заболела, а сможем ли мы ее вылечить!

– Как раз собиралась сказать об этом, – нахмурилась принцесса. – Тоска, не имеющая под собой оснований, а навеянная, элементарно лечится Магией Дружбы.

Пони собрались в дорогу и пустились в галоп в сторону каменной фермы.

Пинки Пай лежала на кушетке под окном, глядя в потолок. Изредка медленно моргала и еще реже глубоко вдыхала. Ее глаза блестели от слез, и под слоем соленой влаги, словно внутри снежного шара, крутилась метель.

– Бедненькая, – Флаттершай вылетела вперед и склонилась над ее одром. – Всё уже хорошо, Пинки, мы пришли. Твои друзья здесь. Сейчас тебе перестанет быть грустно.

– Зря, – глухо откликнулась Пинки, едва разлепив губы. – Только напрасно устали в дороге.

– Эй, чего раскисла? – легонько ткнула ее в бок Рейнбоу Дэш. – Ты же воплощение Смеха, помнишь?

– Не помню…, – с трудом прошептала Пинки Пай, и слёз в ее глазах прибавилось. – Я не помню ни грохота хлопушек…, ни вкуса сладостей…, ни звона смеха. Я одна в пустом мире, и лишь тлен и холодный пепел вокруг.

Твайлайт Спаркл содрогнулась. Таким тоном она сама недавно говорила Селестии, что никто не создаст Лигу Счастливых. Она сама чуть было не впала в тоску. И теперь, увидев, что стало с Пинки Пай, поняла, какой губительной может быть грусть, если не обуздать ее вовремя. Хоть грустецы и заявляют, что печаль и пессимизм – такие же нормальные состояния пони, как и счастье и оптимизм, и их не нужно лечить, последствия депрессии ужасны. Апатия, нежелание ничего делать, даже питаться, даже встречаться с друзьями, и потом… одиночество и смерть.

– Нет! – твердо сказала Твайлайт. – Я не сдамся. И ты не сдашься, Пинки! Мы тебе не позволим. Рэрити, доставай.

Единорожка извлекала из седельной сумки сшитый из пестрых шелковых лоскутов колпак с бубенцами и натянула его Пинки на голову. Вместе с Флаттершай они стянули подругу с кровати и повели к двери. Пинки делала маленькие, медленные шажки, но этих движений было достаточно, чтобы бубенчики зазвенели.

– Эй, зачем вы…, – вяло возмутилась она.

Стоило открыть рот, Эпплджек сунула в него пирожок из тонкого слоеного теста, со сладкой яблочно-медовой начинкой внутри.

– М-м-м…, – протянула Пинки, – что-то… м-м-м… знакомое.

Твайлайт открыла перед ней дверь, и все пони вышли на улицу. Уже почти смерклось, но Рейнбоу Дэш все равно взмыла в небо и, разогнавшись, произвела Сверхзвуковой Радужный Удар. Семицветье засияло в вышине, словно собственным светом. Твайлайт обхватила голову Пинки копытами и заставила смотреть вверх.

– Ух, ты, – пробормотала та. – Они… это штуки разные… как их… цвета! Я и забыла, что их так много.

Воспользовавшись случаем, Эпплджек запихнула Пинки в рот еще один пирожок, и та принялась энергично жевать. Проглотила – и расплылась в улыбке:

– Друзья… Друзья. Друзья! Ура!!!

Она подпрыгнула едва ли не на высоту дома и звонко цокнула копытами.

– И-иха! – весело свистнула Эпплджек. – Пинки вылечилась! Я знала, шо пирожки по бабулиному рецепту не подведут!

– Ошибаешься, всё дело в моем супер-крутом Радужном Ударе, – выпятила грудь приземлившаяся рядом Рейнбоу Дэш.

– Позвольте заметить, дорогие, что без этого стильного колпака…, – начала было Рэрити, но тут Пинки Пай заключила ее в такие крепкие объятия, что весь запасенный для реплики воздух вылетел из легких.

Целых полчаса шестеро подруг, мистер и миссис Пай, и сёстры Пинки стояли у дома, в луче света из открытой двери, и обнимались на радостях.

Лишь когда Марбл и Лаймстоун решили разнообразить торжество парой примитивных фокусов, которым их научила Трикси, все вспомнили, почему вообще здесь оказались.

На следующий день подруги вернулись в понивилльский замок и стали держать совет, как им победить Лигу Грустных.

– Вступившие в Лигу не платят членских взносов, – докладывала Флаттершай. – Но Хай Джампер говорит, что Лига через свои адвокатов получает немалый процент от сумм, которые грустецы отсуживают у счастливцев. Но основной источник доходов ЛГБД – Кримзон Край. Билеты на его концерты и его пластинки очень подорожали с тех пор, как он обрел популярность. Именно Лига дала ему деньги на раскрутку, и теперь он возвращает долг.

– Значит, надо разобраться с Кримзон Краем, – угрожающе стукнула передними копытами Пинки.

– К-как… р-разобраться? – прижала уши Флаттершай.

– Теперь я на его блеяние не поведусь, оно мне больше не опасно. Я явлюсь на его концерт и вызову на песенный поединок. Развеселю его фанатов, и они перестанут быть грустецами! Так мы и уменьшим число членов Лиги, и ударим по ее кошельку, потому что меньше пони станет покупать Кримзон Края. Накормим двух пчелок одной конфеткой!

– Пинки, нет такой поговорки, – заметила Рэрити.

– Вот это наша Пинки, – Эпплджек похлопала подругу по спине. – Но что, если тебя арестуют за срыв концерта и оскорбление чувств грустных?

– Так Твайлайт просто отмажет ее, она же принцесса, – сказала Рейнбоу Дэш.

Твайлайт опустила голову:

– Именно потому, что я принцесса…, я не могу. Лига стала важной политической силой, и, если принцесса встанет на защиту тех, кто противится ей, грустецы обвинят нынешнюю систему власти в недемократичности, ограничении свободы слова и насаждении дискриминации по эмоциональному признаку. Принцесса Селестия уверена, что это грозит революцией. Мне нравится план, Пинки, но… прости, сама я не могу в нем участвовать.

– Не переживай, Твайлайт, – утешила Эпплджек. – Мы понимаем, что должность накладывает на тебя ограничения. Тогда мы с девчонками тоже придем на концерт, и если стражники попытаются повязать Пинки, мы ее отобьем и сбежим.

– Но тогда нас тоже объявят преступницами, – возразила Рэрити. – Разве вам не дорога ваша репутация?

– А мне нужно оставаться в Понивилле, чтобы помогать Хай Джамперу и… эм…, шпионить за Лигой.

Все притихли. Было стыдно за то, что они, подруги, отказываются поддержать Пинки. При ближайшем рассмотрении план оказался не так уж и хорош.

– Да расслабьтесь, – махнула крылом Рейнбоу Дэш. – Я одна вытащу Пинки, если что. Схвачу ее и мигом улечу в Грифонстоун, Гильда нас спрячет.

– Но мы и так прячемся! – воскликнула Пинки Пай. – Вот, что мы делаем! Я не сомневаюсь, что одолею Кримзон Края, но если после этого я позорно сбегу, победа не принесет плодов. Докажи, Твайлайт!

Твайлайт подперла подбородок копытом и крепко задумалась. Снова воцарилась тишина, только из соседней комнаты доносился хруст изумрудов: Спайк обедал. Наконец, Твайлайт решительно кивнула:

– Так и сделаем, Рейнбоу. Придешь на концерт под видом грустеца, и в случае надобности умчишь Пинки подальше от Кантерлота.

– Но…

– Доверься мне, Пинки.

---

В кантерлотском концертном зале было темно, только сцену озаряли лучи прожекторов, да светились розовые браслеты-пропуска на щиколотках фанатов Кримзон Края.

Дейзи, Мунфлауэр и Тюлип протискивались сквозь толпу поближе к сцене и старались не потерять друг друга. Отовсюду доносились оживленные голоса: пони предвкушали скорое появление кумира.

Юным кобылкам не верилось, что всего несколько месяцев назад они были аутсайдерами, а теперь их увлечение считается престижным, и многие пони разделяют его. Хотя и было чуть-чуть обидно, что любимый Кримзон Край стал достоянием широкой общественности, и увлечение им уже не делает их такими особенными, как раньше. Зато и в школе они из объектов насмешек превратились в первых звезд, и былые обидчицы обращались к ним за советами о том, как следует вести себя настоящим фанаткам Кримзон Края, чтобы не прослыть непонимающими сути его музыки позершами.

Наконец, на сцене появился высокий багровый пони с длинной закрывающей глаз черной гривой, с рядом блестящих серебристых сережек в ухе и в шейном платке в черно-розовую клетку.

Фанаты загудели, и он провозгласил могучим тенором:

– Приветствую, униженные и оскорбленные! Сегодня, как и всегда, я спою вам о ничтожестве и горестях жизни, и вы поймете, что так называемые счастливцы – всего лишь дураки, не способные увидеть всей боли нашего существования, или жестокосердные лжецы, которые используют смех, чтобы травить нам душу!

Ты – сам хозяин, над тобою

Ничьей нет власти.

Но выше всякого героя

Господство страсти.

Любовь неслышно на тебя

Наденет цепи,

Из гордых, кости им дробя,

Ничтожеств лепит.

Она глумливо уничтожит

Тебя. С улыбкой

Ты, если вдруг она предложит,

Пойдёшь на пытку.

Она сто раз тебя ограбит,

Хлыстом расчертит,

И ноги кандалами ранит,

Присудит к смерти.

Кримзон Край запел, и пони закачались в такт музыке. «Отлично сказано, – думала Мунфлауэр. – Если бы не послушала этой песни, то согласилась бы встречаться с Файн Артом, а он такой красавчик, и я бы постоянно ревновала его и страдала…» Ей казалось, что уроки, которые Кримзон Край дает в свои песнях, мудры, и, соглашаясь с ними, она сама становится мудрой не по годам.

Я ненавижу свет и радость:

Они придут, неся усталость,

На краткий миг,

И исчезают неизменно,

И всякий, ставший счастья пленным,

Без них погиб.

Мне с юности претят улыбки,

Они, как лёд весенний, зыбки,

За ними – ложь,

Под яростного солнца жаром,

Среди счастливого кошмара

Я кличу дождь…

Кримзон Край продолжал петь, как вдруг справа из-за кулис на сцену выскочила розовая пони с пышной гривой и пронзительно крикнула:

– Кримзон Край!

– Вот наглая фанатка! – прокатился по зрительному залу возмущенный гул. – Может, это та сталкерша, о которой писали в газете?

На сцену выпрыгнули трое прятавшихся в оркестровой яме стражников. Двинулись к нарушительнице, но Кримзон Край остановил их:

– Погодите, не умножайте горестей этой пони. Ты, наверное, не знала, что автограф-сессия после концерта, но я люблю своих фанатов, поэтому распишусь сейчас.

– Я не твоя фанатка! – встала на дыбы розовая пони. – Я – Пинки Пай, воплощение Смеха, и твои заунывные стенания оскорбляют мои веселые чувства! Я требую сатисфакции, но поскольку закона о защите чувств веселых нет, я вызываю тебя на дуэль на песнях!

– Да как она смеет? – загудел зал, и стражники подались вперед.

Но Кримзон Край снова остановил их:

– Освободите сцену, джентльпони. Я принимаю вызов, чтобы все вы, – он повернулся к залу, – увидели, как бессилен смех перед печалью.

Как посмела ты испортить скорбный мой концерт?

Видно, потеряла ум от съеденных конфет.

Счастье преходяще, ну а горю нет конца,

Я сотру улыбку, Пинки, с твоего лица.

Так он запел, и фанаты одобрительно затопали и заулюлюкали на непрошеную гостью. А та насмешливо спросила у зала:

Это ваш прославленный Кримзон Край?

Он дурной советчик, я врать не стану:

«Если плохо, – учит он, – сядь, рыдай», –

Вместо утешения – соль на рану.

Утешения фальшивы, взгляды говорят:

«В этом мире никому нет дела до тебя».

Зря опять пытаешься печальных изменить,

Мы теперь гордимся грустью и не прячем лиц.

Вижу боль повсюду и разбитые сердца,

За весёлой маской скрыта морда подлеца.

Грусть – мировоззренье жизнь познавших мудрецов,

Смех – удел отпетых лицемеров и глупцов.

Вау, слово с корнем «петь» ты сказал!

Но не песни у тебя, а лишь всхлипы,

Не способен раскачать ты этот зал

Чем-то, кроме простенькой смежной рифмы!

Я пришла вам радость отдать свою,

Чтобы позабыли вы беды с болью,

Я улыбки сеять не устаю,

Смело я сражаюсь с любою скорбью.

Топочите, пони, чтоб мне помочь,

Бейте бодрый ритм, долой унынье!

Вместе горе всякое превозмочь

Можно – знайте это, друзья, отныне.

Дейзи, Тюлип и Мунфлауэр заметили, что стали стучать копытами в пол в энергичном ритме Пинки Пай, а не в протяжном Кримзон Края, и удивленно переглянулись. Осмотрелись: многие из других пони тоже топотали так, как просила Пинки, и некоторые улыбались.

Игры в дружбу – лишь забавы тех, кто духом слаб:

Если ты не одинок, то, значит, чей-то раб.

Каждой дружбы очень быстро догорит фитиль:

Станешь ты ненужным – сразу выбросят в утиль.

– Погодите-ка, – шепнула подругам Дейзи, – разве мы не лучшие подруги? Разве не терпели сплочено все школьные насмешки?

– Мы никогда не делали друг другу пакостей, никогда не отворачивались и не отказывали в помощи, – подтвердила Тюлип.

– Не верю, что наша дружба ничего не стоит! – воскликнула Мунфлаэур.

И, похоже, Пинки Пай была с ней согласна, ведь она обвинительно указала на Кримзон Края и обратилась к залу:

Пони, так считать никому нельзя!

В сердце вы откройте добру дорогу,

Оглянитесь: рядом стоят друзья,

И они печаль одолеть помогут.

Гнусная насмешка – твои слова,

Дружба не вернёт мне любовь былую,

Тьмой и мраком полнится голова,

Вечно проклинаю судьбину злую!

Неожиданно Кримзон Край подхватил мотив Пинки, но в его устах он прозвучал не бодро, а отчаянно, и в голосе слышалась такая боль, какой не было ни в одной из прежних песен.

Видимо, это не укрылось и от стражников. Они снова выскочили на сцену и двинулись к воплощению Смеха.

– Ну, и где сейчас твои друзья? – скривился Кримзон Край.

– Здесь! – раздался голос сверху.

Все задрали головы и увидели парящую над залом принцессу Твайлайт Спаркл. Она опустилась на сцену и встала между стражами и Пинки Пай.

– Принцесса, она нарушила закон о защите чувств грустных, – сказал один стражник. – Вы не имеете права препятствовать задержанию.

– Я препятствую не как принцесса, а как рядовая гражданка Эквестрии, – провозгласила Твайлайт Спаркл. – Я действую без разрешения Селестии и Луны, поэтому можете считать меня обычной преступницей и судить по всей строгости закона…, если поймаете.

Она закрыла себя и Пинки Пай сиреневым магически куполом. Стражи кинулись на него, заколотили копытами, но пробить не смогли.

– Перестаньте! – вдруг попросил Кримзон Край. – Она меня не…, я не оскорбился, дела заводить не надо. Мы же просто пели песни, ну? Развлекали публику: я развлекал, она тоже развлекала. Неважно, о чем поется, главное, чтобы народу нравилось. Вам ведь понравилось шоу, пони?

Зрительный зал утвердительно загомонил, но стражи были неумолимы:

– Извините, сэр. Они уже оказали сопротивление при аресте, поэтому мы не можем их отпустить.

Подошла подмога от центрального входа – еще четыре стражника. Всемером они продолжали бить в волшебный купол закованными в сталь копытами, и тот, наконец, треснул.

Пинки Пай запрыгала по сцене, ловко выскальзывая из захватов стражников, Твайлайт Спаркл забила крыльями, подняв сдувающий их магический ветер. Внезапно музыкальный концерт превратился в гладиаторский поединок.

Кримзон Край подался было вперед, чтобы помочь Пинки Пай и принцессе, но один страж крепко схватил его под ногу и потащил за кулисы.

Тем временем рог Твайлайт Спаркл отчего-то потух, как будто отказалась работать ее магия, и ее с Пинки Пай быстро повязали и увели со сцены под возмущенные выкрики из зала.

Сцена опустела. На миг зрители ошарашено замолчали, пытаясь осмыслить, что только что произошло, а потом все разом загомонили.

– Как же так? – удивлялись зрители. – Как простые пони смогли одолеть аликорна?

– Наверное, принцесса Селестия узнала, что принцесса Твайлайт нарушила закон, и отключила ей магию.

– А что, она так может?

– Откуда мне знать? Это же принцесса, их способности – не нашего ума дело.

– А я, честно говоря, сочувствую Пинки Пай. Надеюсь, ее скоро выпустят, и принцессу Твайлайт тоже.

– Точно! Благодаря ей я поняла, какие мерзкие песни у Кримзон Края! Теперь даже стыдно, что я их слушала.

– Но он, вообще-то, нормально себя проявил: хоть и потерпел поражение в дуэли, всё-таки вступился за Пинки перед стражами.

Пони так увлеклись обсуждением случившегося, что не сразу заметили, как на сцену вышел распорядитель концертного зала. Он постучал по микрофону, привлекая внимания, и объявил:

– Леди и джентльпони, представление окончено по техническим причинам. По вопросам возврата денег за билеты обращайтесь завтра в кассу с восьми до полудня, а сейчас прошу покинуть помещение.