Незаконный транзит
Судная ночь
Как же быстро летит время, когда оно тебе не нужно. Уследить за всеми жизненными вибрациями практически невозможно, но можно постараться найти для себя самые главные точки на теле бурлящей от нашего вируса планеты. Био-оружие способное к самоуничтожению и уничтожению всего живого. Как саранча, постепенно и жадно пожирающая все урожаи.
Звонок телефона. Я сонно поднимаюсь после третьего гудка и лениво шагаю к своим висящим на спинке кресла брюкам. Первоначально мне оставалось лишь гадать, кто решил мне позвонить прямо сейчас, всё же друзей у меня было немного. Келпи, которая чуть ли не отрезала мне ухо, дважды Клауд и Коблер. Глайдер, извивающаяся в постели в своём летаргическом сне, явно не могла мне звонить и это лишь добавляло топлива в разгорающееся пламя интриги.
Я вытаскиваю телефон, вижу номер, состоящий лишь из двоичных чисел. Перед номером типично стоял плюс, а за ним сразу шли цифры: 0110010101100111011011110000110100001010. Я поднимаю трубку и подношу ближе. Тихий голос произносит:
«- Забыла спросить тебя, как у вас всё прошло? Ты завалила её в постель?»
Распознав в этом голосе настырную подругу, я как можно быстрее вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь. Из телефона послышалась новая, ещё более провоцирующая фраза. Будто прямо перед лицом быка махают красным платком, цвет которого он даже не различает.
«- Тебе понравилось трахаться с ней?»
— Какого хера ты мне звонишь? Ещё нет одиннадцати!.. – шепотом злилась я.
« — Я просто так тебе позвонила, дорогая. Хотела узнать твои дела, всё ли у тебя хорошо – прямо как любящая мамочка. Она хорошо живет, большой телевизор, свой бар, красивый зал с водопадиком…» — Альтер дышит в трубку, словно маньяк. –..«Тебе не кажется это подозрительным?»
— Нет. Мне кажется подозрительным, что ты звонишь мне и говоришь о том, какая у неё квартира.
«- Не волнуйся, я не следила за всем, что происходило между вами. Меня больше всего опасают твои связи… Вдруг ты поведешь себя так же, как и наивный ребенок, берущий конфетку у взрослой незнакомой тётеньки или дяденьки?»
— Ты параноик, Альти. Ты не просто поменяла мою жизнь, ты её ломаешь. Хватит за мной следить и дай мне спокойно отдохнуть.
«- А тебе нравиться, когда тебя заковывают в наручники… Только вот поверь, это разонравиться, когда тебя в них поведут в зал суда… Ты не можешь отрицать тот факт, что именно моя чуйка спасала наши делишки и ты будешь продолжать мне верить, Спарк, потому что я права. Потому что нельзя перейти реку сухим, если тебе хочется в ней искупаться. Услышь мои слова и на этот раз не забудь бросить кристалл на утилизацию».
Идти домой за кристаллом было уже поздно, и я решила отложить это на потом.
В поезде всегда чувствовался дух общественности. Сидячие места занимали молчаливые подростки, пялящиеся в экраны своих смартфонов и случающие музыку. Стояли в основном работники в красивых дешевых костюмах и с кожаными сумками, либо чёрными чемоданами. Они напоминали мне секретных агентов. Настолько секретных, что они сгущались друг с другом около выходов и даже не обращали внимания на пустые места. Они знали, что поезд будет ехать ещё ровно пятнадцать минут, но продолжали стоять, будто надеясь, что в какой-то момент произойдет межвременной скачок и поезд окажется на нужной станции.
Я не люблю ездить на поездах, летать на самолётах и садиться общественный транспорт. Когда ты внутри, на тебя обращаются взгляды сразу нескольких десятков пони, у которых в голове появляется сразу целый каскад впечатлений. Вроде бы они все знакомы вам, а вроде, как и нет. Ты видишь их здесь каждый будний день, иногда их нет, а иногда есть все. Они заходят в поезд одним потоком, сразу занимают свои примеченные места, делают всё-то же самое, как и раньше – всё как будто идёт вспять, а ты лишь частичка в пазле, который нельзя собрать как-то по-другому. Я бы хотела быть посередине, на месте, которое бросается в глаза.
Если поезд неожиданно сойдёт с рельс, его передний вагон врежется в стену и превратиться в груду сдавленных обломков. Задние же вагоны не успеют остановиться и начнут зажимать друг друга, толкать вперед и когда места уже не будет, всех жертв аварии ждёт жёсткая остановка. Больше всего шансов выжить у самых последних вагонов и у первого, но об этом явно никто не задумывается, когда решает зайти внутрь. Поезд сойдёт с рельс с лёгкостью, если под него случайно упадёт пьяный вампир, или кто-то сэкономит на безопасности. Второй вариант гораздо реалистичнее, чем первый.
Главный вопрос в том, какую страховку получите вы, превратившись в мясной фарш?
На винно-водочном складе не пахло ни вином, ни водкой. Здесь стоял лишь тот запах, который принесли мы сами: запах табака и запах пластика. Электронной музыки из магнитофона, запах щёлкающих пистолетов, хрустящих страниц и готовой «продукции». Эти ящики стояли большими плотными стенами. Мастер, собравший для нас более ста ящиком новейших прототип в своей подпольной мастерской, как раз стоял рядом и прибывал не в самом лучшем настроении. У него золотые руки, если только не считать сухой язык.
— Это что, сука, за шум такой? – хрипливым голосом спросил жеребец в серой копполе.
— Это современная музыка, брат! — ответил ему какой-то молодой парень, сидящий рядом с магнитофоном.
— Выруби эту херню. Звучит, будто кто-то в микрофон напердел. – сам по себе Маркс выглядел как настоящий работящий старпёр с бородой, которому давно стоило бы начать получать пенсию. – Ты знаешь, что мы каждый день производим по тысяче вентиляторов, микроволновок, около сотни холодильников в день собираем? Ребят… будьте хорошими пидарасами и откройте мне вон тот ящичек с грёбаными вентиляторами.
Этот бородатый вонючий исполин пахнет пивом и похмельем. Возможно, он даже сейчас пьян. Когда он говорит, из-за чего-то смотрит именно мне в глаза, даже когда я с ним не разговариваю. Двое наших, Келпи и Хаммер сняли один из ящик, и поставили посреди зала, отперев его ломами. Маркс называет своё детище «вентиляторами», потому что это его официальный род деятельности – производство вентиляторов и другой техники. Так сказать в шутку, но это не значило, что к нему никто не заходил в гости из стражи. По крайней мере, он умел их «убеждать». Он лично раскроил не одну голову.
— Я долго, кстати, думал — идти сюда, или не идти... Ходит слушок, что ты, Коблер далбанутая на всю башку… Тебе бы стоило знать, про пару моих сраных букмекеров, которых вы, мать вашу, выгнали из общей точки… Слышь?.. Общая сраная точка, она на то и общая, что там могут кормиться все те, кто решил заплатить за место. Я заплатил и что же узнается… Оказывается кто-то совсем берега попутал... Раньше деньги гребли, у кого были средства, а теперь все на ляжки срут, услышав про вас.
Возмущение Маркса было объяснимым: кому понравиться лишиться сразу нескольких кормушек в бедных районах. Почти что постоянный доход, чьи основы лежали на бедах обычного табуна. Наши же цели не сходились с целями Маркса. Я не особо хочу лишиться зубов.
Он продолжает смотреть на меня и меня это раздражает. В последних попытках парировать его пронзающий взгляд своим зажатым, я опускаю глаза на ящик и вижу там сложенные друг на друга органы. Что ещё за неприятная дерзость.
— И что ты хочешь этим сказать? – попыталась завладеть его вниманием Альтер, задавившая сигарету сапогом.
— …Мне примечается компенсация… Скажем 40% от прибыли с моих холодильников.
Все девятеро, включая меня, натянули на лицо искреннее возмущение.
— Ты, наверное, сам немного не понимаешь ситуацию... Максимум, который ты можешь получить это 4%. Четыре процента за твою жалкую компенсацию… Ты согласишься и знаешь как? Мы дали тебе работу на несколько миллиардов и я уверена, что ты таких денег в своей жизни никогда ещё не имел и вряд ли когда-то будешь… Но в любой момент мы можем отказаться от сотрудничества со тобой… и больше денег не будет.
— Хех, ты мне уже тут условия начинаешь ставить?.. Ненавижу таких как ты, сук из Веленктона, возомнивших себя главными, чокнутая стерва. – всё так же, не срывая глаз с меня хрипел он.
— Я не буду с тобой торговаться, Маркс. Ты либо согласишься, либо свалишь обратно в свою нору… свою грязную, вонючую, нору, где ты сможешь лишь продолжить вести своё мелочное подобие существования, держа две букмекерские точки прямо на улице… Ты можешь попробовать торговлю оружием, только вот весь внутренний чёрный рынок принадлежит Краймам… И если они узнают, что на их рынке открылась новая лавочка… тебя раздавят, как насекомое…
-От сука, всё равно же соглашусь. Как вам «вентиляторы»?
Коблер сделала характерный жест, и я приблизилась, чтобы расслышать её шепот.
— Скажи ему: «лето будет жарким».
— «Лето будет жарким».
— Надеюсь на то, подруга. Мои "членоногие" не против потаскать ещё парочку ящичков специально для вас!
— Членистоногие — поправляет его Альтер и достает из пачки новую сигарету. — Членистоногие, а не членоногие.
— Да шароглазым так же, как и мне посрать. Ну и дебильные у них имена.
Дядя Маркс не самой доброй души жеребец. Со своими должниками он вёл дела проще – если денег нет, то бородатый прибегал к своего рода казни. Беднягу сажали перед чайником в которым медленно нагревалась астролитовая смесь, а именно – астралит W.Ему пришлось бы томиться в ожидании скорой и ужасной смерти более получаса, так как чайники марки «Эндокс» определяют температуру находящейся внутри жидкости и продолжает её нагревать, пока она не станет нужной температуры. И вот, когда отметка дойдёт до нужного уровня, взрыв будет настолько сильным, что от должника не останется даже костей. Как говорили раньше палачи: «ничто не пытает так, как ожидание пытки».
Маркс жадный парень. Это легко понять всего лишь перекинувшись с ними парочкой фраз, но если дело касается его выгоды, он всегда ухмыляется, словно бородатый разодетый символ нового года наряду с яркой ёлочной звездой.
Я обычно не праздную новый год у себя дома. Я хожу в один из самых больших дворцов культуры, чтобы просто поглядеть на громадную зелёную ёлку, ростом от зеркально чистого пола до самого потолка под волшебную новогоднюю музыку из висящих на колоннах колонок. Двадцать метров красочных игрушек, разноцветной сверкающей мишуры, сияющих шариков, которые могли бы поместиться во всей руке. А наверху она – серебренная полярная звезда, околдовывающая своим великолепием. Обычно, когда я вспоминаю её вид, к ногам прилегает легкий холодок. Люблю стоять на этом ковре посреди большого зала в одних носках и наполняться праздничным духом рождества. В этом зале запрещено ходить в обуви.
Сегодня странный новый год без снега, без конфетти и огоньков. Только этот серый зал, да груда ящиков с незаконкой. Наверное, здесь бы неплохо смотрелась ёлка.
— Я не буду платить за этот хлам десять тысяч! – воскликнул очередной недовольный покупатель и, похоже, очень алчный.
Тяжело назвать творение мастера Маркса и выдающихся ученых из баз «Подковы» хламом. Робо-протез руки в особенности был одним из самых сложных механизмов: по искусственным нервным путям от мозга к биотику поступала информация о движениях, которые нужно было выполнять, и механизм тут же откликался. Сложная и в тоже время гибкая система позволяла совершать любые движения, которые бы могла совершить обычная рука, включая скрещивание пальцев. Я так же видела протезы военного назначения с боевыми лезвиями и оружием, но Альтер отказалась его использовать в качестве прототипа для новых моделей. Все они делались из надежных эластичных материалов, покрывались белой типичной краской и шифровались.
С органами стояла ситуация легче для производителя, но сложнее для хирургов. Соединить все сосуды и нервы с живым телом задачка не из легких, но зато после новое сердце и клапаны будут готовы к перекачиванию крови, что снизит вероятность инсультов.
— Никто не просил, вы сами пришли.
— Сбросьте цену! Я видел, как вы продавали всякой челяди с огромными скидками! И почему я должен платить больше!?
Он ругается, словно перевозбужденный подросток с синдромом Туретта. Наверное ему очень нужна эта правая рука.
— К вашему сведенью, дорого почтенный… Клауд, как называют женатых мужчин в вашей стране?
Клауд, вся в делах, перебирала ново напечатанные книги из подкупленного печатного станка. Только в мраморных районах печатают такие книги: краски кристально чёткие, без ошибок и каких-либо недочётов и все пахнут румяным хлебом. Довольно непривычно продавать книги, тем более запрещенные, но именно такие покупают чаще, потому что они запрещенные.
Удивительно было находить среди запрещенной литературы сказки, которые якобы не соответствовали своей возрастной планке, однако во время, когда сказки про волшебных говорящих животных, драконов и пони, попадающих в невероятные ситуации, знал почти каждый с самого детства, общество было гораздо дружелюбнее и приветливее, чем сейчас. Теперешние сказки просто заставляют детей отупляться своей несвязностью, а авторы сей произведений ведут яркую жизнь в особняках на берегу моря. Военная и историческая литература отходит на другую полку наравне с наркотиками и детским порно, а книги с глубоким смыслом и философским подтекстом отводят к экстремистским.
— Месье-месье.
— Так вот, дорого почтенный месье Грид. Эта сумма для вас не такая уж и огромная. Нам ведь известна та сумма, которая лежит на вашем электронном счёте. Сеть должна была давно прогнуться под этой кучей денег… Интересно, не коррупцией ли и детской работорговлей вы себе эти деньги собрали?
Месье Грид пришёл сюда подготовленным. Рядом с ним стоят двое вооруженных членистоногих амбала, которые постоянно прячут нижнюю пару рук у себя за спиной, будто ожидая начала проблем, а верхняя пара всегда сложена спереди. Эти прямоходящие насекомые на две головы выше меня – выходцы из песчаных королевств. Эмигрантов здесь не особо любят, а работу им найти ещё труднее и в основном они попадают на криминальщину.
— Откуда..? А… долбанные во все щели хакеры! Вы все грёбаные уголовники! Вас всех засадят!
Смешно тот, кто кричит в гневе, а тот, кто в гневе молчит страшен.
— Не совсем. Наши друзья из банка любезно предоставили нам эту информацию. Так что, купите наш «хлам» или мы вместе и дружно пройдёмся до ближайшего участка?.. Стража будет рада узнать, что один из лидирующих по рейтингу депутатов оказывается, торгует детками из бедных стран.
И он согласился. Я ещё никогда не видела подобных мерзавцев там близко. С виду приятные, обеспеченные и знаменитые, а внутри ни принципа. Мы продавали всё: книги, искусственные органы, биотики, панацеи, музыку и так далее. Для таких грязных личностей, как Грид мы специально завышали цены, а ветеранам и страждущим продавали за сущие гроши себе в убытки. Благодаря такой робенской щедрости о нас прознали многие, включая полицию. Казалось, весь город заполняется контрабандой, а мы начинали привыкать к звуку шелестящих купюр.
Со временем к нам подключилось ещё несколько десятков добровольцев, желающих продвигать наши идеи в общество, а ещё чуть позже целые сотни. Нарастала армия, очень богатая и скрытная армия, и даже стража не могла обнаружить нас всех, а когда и находили одного из наших, им не хватало доказательств, чтобы оправдаться. И теперь я поняла, почему тогда моя коллега решила меня подменить, чтобы босс закрыл глаза на моё опоздание. Аллая уже была одна из нас и, так же как и многие, вела себя по отношению ко мне очень странно. Большинство называли меня именем Альтер, будто специально путая меня с ней, а когда она сама была рядом, с вопросами обращались только ко мне. Мне становиться не по себе, особенно когда Коблер говорит за меня.
Но мы не тратили деньги на что попало. Все мы жили, как и прежде: уплачивали долги, несли свою службу, но каждый чувствовал себя, словно он работает под прикрытием. Проект был популярен среди врачей, бандитов, всяких чернорабочих включая посудомойщиков, официантов и обычного офисного планктона. Достаточно было взмахнуть хвостом в сторону смотрящего, чтобы узнать, состоит ли он в нашем сообществе. Если последует подобный жест, то ему или ей можно будет доверять, если же прямым жестом окажется косым взглядом, то, скорее всего это коп. Они знают о нашем присутствии. Мы как крысы, бегающие за стенами и шаркающие по ночам своими тоненькими лапками. Полиция очень хотела накрыть нас прямо с поличным, только вот даже в отделе связи участка были наши пони. Они предупреждали нас о новых ловушках и планах стражников надутых яркими речами политиков из телевизора.
Шло время, по телевизору начали транслировать информационные блоки, говорящие о нашей угрозе обществу и вирусах, которые скрываются в наших товарах, о том, что мы спалили художественную галерею. Грезантелия – выдуманная бактерия, которая попадает в дыхательные пути, просачивается сквозь кожу и начинает питаться. Поедает жадная бактерия всё, что найдёт: мясо, глаза, кровеносные сосуды, сердце, желудок, все внутренние органы и даже мозг. Нас называли биотеррористами, а мы лишь с усмешкой смотрели на этот бред, в который кто-то даже поверил, позабыв о главной проблеме общества – зомбировании.
Стоп. Зачем это нужно?
— В один счастливый день все поймут, что им всегда лгали. Лгали о том, что нужно работать, чтобы получать одно из величайших изобретений нашего народа – денег. Нужно работать, чтобы вы могли удовлетворять себя и своих близких. Свои духовные и материальные потребности… Но когда создавались деньги никто даже и не подозревал, что одно изобретение станет концом других.
Альтер очень хочет, чтобы я понимала это.
— Зачем нужно ныть о нехватке ресурсов не видя безграничной солнечной энергии, которой можно питать весь мир всего-то от нескольких жалких станций? Почему нужно верить в ужасы, которые творили ваши старые враги, а самим учинять ещё более ужасные вещи? Наш мир сошёл с ума. У него крыша поехала…
Когда-нибудь дети будущего спросят своих отцов: «насколько нужно быть дикими и слепыми, что бы жить так, как мы жили и принимать аморальность, ненависть друг к другу и постепенную деградацию за норму?»
Меня валят на землю, и она садиться мне на живот. Я чувствую, с какой силой она бьёт мне по лицу своим крепко сжатым кулаком, будто металлической кувалдой, держит меня за рубашку. В ушах сильно звенит, моя кровь начинает затекать в глаза и рот. На вкус кровь солёная, почти как слёзы и она с лёгкостью смешивается со вкусом спиртного. Металлический привкус крови придают ионы железа, высвобождающиеся из гемоглобина. Поэтому этот вкус так и называют – «металлический».
Она хватает меня за волосы и бьёт меня затылком об неровный асфальт. Кажется, этот гребень вышел благодаря проекту массовой застройки, а там всем было наплевать на качество. Мы дрались более двадцати минут, и никто до сих пор не приехал, чтобы нас разнять.
— Думаю, с тебя хватит. – когда по сосудам хрупкой Клауд растворяется адреналин, её голос не дрожит. – Понравилось, подруга?
Клауд тяжело дышит, нависая надо мной и оттягивая двумя пальцами мою щеку. Мне больно, но я не злюсь, потому что это всего лишь игра. Это тяжело объяснить, так же, как и саму цель кровавых игрищ. Я с ломотой приподнимаюсь и сжимаю Клауд в своих ослабленных объятьях.
И я смеюсь. Кашляю кровью, мычу от боли, конвульсивно дрожу, но смеюсь.
Боль провоцирует вырабатывать организм эндорфины и когда всё тело стенает от синяков и ссадин, гормон удовольствия поднимается к голове, как пузырьки только что налитого шампанского. Организм получает свою дозу и ему хочется ещё, но всему должен быть свой предел. Радость ощущать страдания возможно, когда была присуща мученикам и святым. Их благотворили за храбрость, чистоту, однако в священных писаниях не сказано ни слова о мазохизме.
Я иду по ночному тротуару шаткой походкой. Дальние прохожие смотрят на меня и думают, что я пьяна, но подходя ближе, быстро меняют окрас своей физиономии. Я была недавно пьяна, но теперь я более чем трезвая. Кровь окрасила когда-то белую рубашку в кроваво-красный цвет от чего я походила на застреленную и заранее избитую в дуэли поэтессу. Редкие спрашивали, нужна ли мне помощь, больно ли мне, а остальные с призрением таращились на меня и ступали мимо. Но приятно, что были исключения.
— Святые, что с тобой!?
Снова опоздала на своё рабочее место. Снова будете на меня ругать мистер Оксворд?
— Это ссадины, сэр… — проглатывая кровь, хриплю я.
— Ты… вся в крови! Кто тебя так побил!?
— … Хулиганы, сэр.
Оксворд дрожит при виде крови, словно проститутка перед очередной дозой. Страхи – это лишь проделки головного мозга и процессов, которые в нём протекают. Пауки, змеи, темнота, насекомые, ползающие в грязи черви, жрущие трупы мёртвых животных. Раздавленная тушка под колёсами грузовика. Глаз вылез из глазницы, отовсюду течёт гной и можно увидеть, как тельце скрывается под землёй. Как собака гниёт и превращается в питания для почвы и толстых личинок.
Я надену новую рубашку, а окровавленную брошу в мусорный бак и вместе с ней я выброшу один из будних дней. Меня не волнует, что мне в какой-то день недели придется приходить в мятой рубашке. Не волнует, что в моей квартире постоянно слышны сладострастные стоны соседей сверху и душераздирающие крики соседей снизу. Я не больше не брезгаю быть вагоном в цепи дымящего живого поезда, от чьего табака я начинала задыхаться, хотя закон запрещает курить в общественных местах. Не волнует, что прямо за моей кроватью по стене ползут трубы, портящие вид всей комнаты. Мне наплевать на то, со сколькими овощами мне приходиться ехать в метро, чувствуя, что я одна из них. Меня не пугают пони-анориксички, которые считают себя эталонами красоты, просто потому что так выглядят модели с глянцевых журналов.
Я живая – у меня есть разум. У меня есть сердце, и есть свои чувства.
И вот девушка с телевизора вещает о резком спаде цен. Она говорит, что фармацевтические корпорации начинают терять деньги. Говорит о скачке в техническом развитии, которого не должно было произойти.
Власти не вырвут ноги, крылья, руки у ветеранов войн и калек. Полиция уже не вырежет органы из тел когда-то смертельно больных. Они не смогут покрыть прогресс своей цензурой и мздой.
Это было продумано, в этом и была цель.
Вскоре пони захотят докопаться до истины, и они захотят знать правду. Они узнают, и тогда всё рухнет, подобно каждым ста десяти этажам проклятой башни-небоскреба. Однако до начала революции ещё слишком далеко. Нужно провести ещё несколько десятков таких же грузов прямиком в столицу, где они словно семена расцветут на удобренной гнилью почве. Ещё более могущественные технологии. И я проведу их сюда, путь даже ценой собственного счастья и жизни.
— Боже мой! – схлестнула Эри. – Кто это сделал?
Как приятно, когда кто-то жалеет тебя, ластиться и хочет помочь. Я спокойно говорю ей:
— Всё хорошо.
Я скажу ей, что меня побили крысы из лунного района, пока я возвращалась домой, и она мне поверит. В её руках я чувствую себя тем самым ребенком, которому не хватало заботы. Мне хорошо, мне тепло и я тянусь к её милому личику, мечтая лишь о том, чтобы она сомкнула меня в своих руках. Хочу вновь полежать с ней в кровати и укрыться её изящным оперением. Всё плывет, как будто в картине маслом начинающего художника. Всё рушиться, всё разрушается, всё падёт к земле и воскреснет вновь.
— А вместе со всем воскреснем и мы.
Я снова здесь, в глухом и холодном коридоре старого метро. Плитка осыпается под вибрациями бушующего за толстыми бетонными стенами скоростного поезда. Коблер стоит в конце тусклого света, а за её спиной остается тьма. Если бы у мрака были лёгкие, он бы дышал ей в спину своим ледяным дыханием. Ситуация походит на момент из забытой книги, про высокую абстрактную сущность, существующую сразу во всех временах и вселенных.
Она сжимает в руке пистолет направленный прямо на меня. Она не промахнется, если нажмёт на курок, а я не успею дернуться. На лице Альтер появляется легкая улыбка.
— Мы живем в мире, где ненужные политики, принимают ненужные законы. Ему нужна перестройка, но кто сможет совершить её, когда она настолько запущена?
Почему мы здесь?
Я помню. Мы шли по этому коридору, она говорила со мной о святых, священных писаниях, богах. Коблер говорила со мной о религии, и она смеялась. Весело смеялась – её было слышно по всему старому метро.
Кажется у меня амнезия.
— Ты слушаешь меня?
— Всегда слушала, Альтер.
Она кивает, не веря моим словам.
— В этом и проблема… никто не слушает. Мы бы могли построить что-то невообразимое. Мир без политики, болезней, нужды. Мир без бедности, где все жили бы вы гармонии элементов морали. Те, кто говорят, что это не возможно – они лгут. Мы способны на это, у нас есть все, что для этого необходимо.
— Мы вместе строим её… У нас появились последователи… Но почему-то о я не чувствую счастья, Альти. Может это всё зря?.. Может то, что мы творим вовсе бессмысленно и легко рушимо?
— Ты построила всё и ты всё когда-нибудь доведешь до конца. До совершенства…Но если тебя поймают, то найдется кто-то, кто доведёт его за тебя.
— Нет… ты всё придумала… это ты придумала этот план и теперь я на него напоролась.
— Открой глаза на своё детище… Ты построила и снабдила революцию. Сейчас в наших рядах около пяти ста пони и каждый из них верит в тебя. Верит в тебя, потому что именно ты вдохнула в них надежду! Психи, наркоманы, убийцы, маньяки, воры, врущие политосы! Они и есть бич общества. Неужели ты думаешь, что всё это дерьмо: тупое телевиденье, алкоголь, наркотики и фастфуды взялись сами по себе!? Они срут нам в головы, говоря, что мы без этого не куда! И мы действительно не сможет уйти от этого!
— Ты их собрала! Ты ими командовала!
— Меня для них не существует, Кей. Ты сама всё сделала… Не понимаешь?
— Ты чокнутая! Положи хренов пистолет, и мы всё обговорим! Без пистолета!
Замирает тишина.
Рушимая лишь биением моего сердца.
Альтер поднимает пистолет и загибает его в сторону своего веска.
— Ты поверишь и в тебя поверят. – произносит она и раздается выстрел.
Пуля проходит насквозь. Альтер замертво падает в темноту, и теперь я могла видеть только её ноги. Кровь, ползущую рекой по треснутой плитке. Она до сих пор сжимала пистолет в руке, из которого она только что застрелилась. Дрожь пробегает по всему телу и что-то внутри меня умирает.
Шок обливает меня с ног до головы холодным льдом. Всё для меня тухнет, как последний сон перед пробуждением. Не могу пошевелиться.
Я иду по мраморному тротуару и смотрю по сторонам.
Пони. Они все идут по обе стороны и метут хвостами улицу. Смотрят на меня в ожидании чего-то, и я не понимаю чего. Моя голова стенает от боли и мне хочется лишь жить просто. Что бы меня ничего не заботило и я жила, как жила прежде.
Одна из них проходит мимо и шепчет мне:
— Всё идёт, как надо, мисс Коблер.
Это была Келпи – парикмахер, что чуть не отрезала мне ухо. Теперь она была одна из нас, и даже она называла меня именем недавно застрелившейся Альтер. Наши идеи разрослись, словно мощный вирус. Он проник в каждый дом, поставил каждого в известность. Когда знакомые безобидные пони теперь были вовлечены в нашу игру, всё походило на одну огромную партию в мафию, с пистолетами, контрабандой и революцией.
Ни одна революция не приводит ни к чему хорошему.
Я захожу в бар и впервые заказываю для себя «феникса». Искрящийся пламенный напиток греет мне душу, ушедшую куда-то глубоко. Спирт отходит мне в нос, и я глубоко дышу через рот, получая удовольствие от только что выпитого стакана яркого напитка. Вокруг меня звучит душевный дельта блюз, на бокалах, весящих над моей головой, танцевал слабый голубой свет. Был слышен чей-то смех и похотливые истории, которые я была не в настроении слушать. Для существовала только эта музыка. Я смотрела на музыкальный автомат, из которого волшебной плавающей волной струилась гитара, и моё сердце наполнялось ещё большей печалью.
— Время придёт, мисс Коблер. Вы расслабьтесь. – говорит мне бармен в кепке и улыбчиво кивает.
— Я вас не знаю…
— Зато мы знаем вас.
Кем мы все стали. Что мы наделали.
В один прекрасный солнечный день я сидела в парке. Сидела там одна, на побеленной скамье и наблюдала за тем, что происходит вокруг. На зеленой поляне пони разбили свой табун: дети веселились и купались у синего озера, а рядом на траве отдыхали их родители. Они постелили под собой белые скатерти в красную клеточку. Устраивали пикник и готовили друг для друга разные вкусности, которые обычно все едят только на природе. Здесь так тепло, приятно и спокойно. И мне так хорошо наблюдать за чьими-то улыбками, за чьим-то счастьем, которого не было у меня. Ласковое солнце нежно опускало на их лица тёплые лучики, лёгкий тёплый бриз обдувает гривы, игриво колошматя, словно сами творцы любяще почесывали их головы. Быть может и это и есть радость? Может это рай?
Смерть моей подруги была непросто непредсказуемой. Этого вообще недолжно было произойти. Почему она так поступила? Чтобы что-то до меня дошло? Зачем нужно было убивать себя ради этого, если можно было просто сказать мне?
— Мама смотри! – кричат выбегающие на поляну двое жеребят.
Они гоняться за волшебной красоты бабочкой – золотым монархом, с её крылышек сыпалась солнечная пыльца. Дети искренне радуются великолепию сказочного насекомого, и тогда я увидела их маму. Рыжего цвета кобыла с изумрудными глазами, чья половина туловища, руки и ноги и даже левая часть лица была продуктом моего производства. Эластичный металл окрашен в классический молочно-белый цвет, а горящие жёлтым светом огоньки пульсировали жизнью. Вряд ли бы кто-то смог выжить без стольких частей тела, но она смогла. Она смогла прийти сюда и порадоваться тому, как детвора смеется и играет на залитой золотом траве.
Мать улыбалась, наблюдая за резвящимися на полянке детьми стоя в сторонке, а я рыдала при виде происходящего. Я не знаю, из-за чего именно я тогда заплакала. Наверное, из-за счастья.
Я запустила руку в карманы, но ничего там не найдя, я вытерла своё лицо ладонью и расслабилась, словно перед наступление смертельной процессии. Лучше бы она наступила именно сейчас.
— Что ты делаешь здесь одна?
Эри подсела ко мне с боку на скамейку, но я так и не оторвала глаз от зелёного пастбища.
— С тобой всё хорошо?
— Им так хорошо…
Дети счастливо смеются, и мне кажется, что слова моей подруги словно стучат в накрепко запертый купол.
— Мы можем тоже туда пойти… к ним.
Пойти к солнцу и насладиться всем великолепиям природы. Ради неё я бы согласилась на всё, но то, что мы натворили, может подвергнуть её опасности. Я не хочу, чтобы кто-то ещё страдал из-за меня и не хочу продолжать эту игру. Лишь хочу жить счастливо.
— Ты любишь меня?
— Что?
Неловкость сдавливает мне гланды. Печаль хватает за горло, нажимает своими холодными пальцами на дыхательные пути и душит. Но я нахожу в себе силы сказать ещё несколько нелепых, неуместных, не вписывающихся слов.
— Одно из чувств морали… одно из самых светлых… оно… — срывается с моих уст, и неожиданно Эри подхватывает.
— Люблю.
Эри улыбается мне, а я улыбаюсь ей, и меня сильно трогает. Беру её за мягкую руку, скрещиваю с ней свои пальцы, со стёртыми после драк костяшками, и крепко сжимаю. Не хочу её отпускать, не хочу расцеплять с ней руку, будто я могу её потерять, если отпущу.
— Я тебя тоже.
Внезапно она поднялась и потянула меня за собой.
— Кей, нам нужно… — успела произнести она, до того, как раздался яростный крик.
— Руки за голову! – воскликнул кто-то за моей спиной и налетел на меня. — Всё что вы скажете, может быть использована против вас в суде!
Наши руки расцепились.
Я бы и не смогла ничего сказать, потому что их внезапное появление почти, что буквально сдавило мне связки. Эри смотрела на меня с жалостью и слезами на глазах, но стража в чёрной броне совершенно её не тронула. Для них она как будто не существовала, а мне было, наверное, так же тяжело, как и медвежонку, которого отрывали от матери.
Мне грубо заломали руки за спину и заковали в наручники, но я в состоянии шока, не сопротивлялась моему аресту. Я даже не почувствовала, что именно меня арестовали. Будто я смотрю криминальный триллер и сейчас главный злодей попал под стражу. Рядом со мной, на соседних сидениях, сидят другие пони и ликуют, потому что главное зло в фильме проигрывает. Но я не ликую, потому что этот фильм про меня и я не верю, что именно я и есть тот самый плохой парень. Я не хотела смотреть это кино.