Моя маленькая Твайли: искорка, изменившая мою жизнь
Глава 1 — Знакомство
Её появление изменило мою жизнь навсегда.
Я с детства был немного мечтателем. Любил читать, особенно сказки (в детстве) и фэнтези (лет с 8). Читал с упоением, переживая и порой словно видя перед глазами события, что разворачивались в книгах. Магия, эльфы, орки, гномы, драконы, пегасы, единороги, грифоны… Всё это невероятно увлекало меня. Погружаясь в них, я словно забывал обо всём вокруг и обо всех проблемах в нашей жизни. Но увы, ненадолго…
Я почти не помню своего отца. Когда мне было 4 года, автобус, на котором мы ехали с мамой и папой, попал в аварию. Я плохо помню, что тогда произошло, но когда я стал старше, мама рассказала, что тогда случилось. На повороте горной дороги у автобуса, на котором мы ехали, лопнуло колесо. К несчастью, за поворотом был пусть и невысокий, но обрыв. Большинство пассажиров и даже водитель спаслись. Большинство… но не все. Среди четверых погибших пассажиров был и мой отец. Падая боком с трассы, автобус как-то подскочил, и мой папа вылетел в окно, выбив его. Высота обрыва была небольшая — метров 7 или 8, но… он просто неудачно упал. Перелом шеи. Говорят, смерть наступила почти мгновенно.
После той аварии у меня остались несколько шрамов, и один из них — на левой щеке: двойной рваный шрам, небольшой, но заметный, особенно летом, на загорелой коже. Именно поэтому летом я всегда хожу в кепке и, загорая, накрываю ею лицо. Маме же повезло меньше, чем мне: несколько переломов, в том числе и сложный перелом руки. Когда она вышла из больницы, пальцы на левой руке её почти не слушались. Те дни я плохо запомнил, помню лишь, что мама очень много плакала, и не только из-за папы. Из-за перелома она больше не могла быть актрисой, той, кем она с детства мечтала стать и кем уже несколько лет работала в нашем театре. После того, как её уволили, она смогла окончить педагогические курсы и устроилась работать в школу учителем русского языка и литературы средних классов. Именно она и привила мне любовь к книгам.
Из-за маминой травмы и её работы уже с 5 лет я помогал маме по дому. Где-то лет с 9 уже делал по дому почти всё, даже готовил часто я сам. Возможно, из-за этого я уже с детства был серьёзным и, можно сказать, реалистом. Но при этом продолжал читать фэнтези в свободное время, в глубине души веря, что это всё где-нибудь существует. Да, вот такой вот парадокс: я был реалистом, но верил в фэнтезийные миры.
У нас с мамой не было больше родственников, так что мы остались одни друг у друга. Но мамины друзья и бывшие коллеги по работе много помогали нам — можно сказать, именно благодаря им мама смогла легко устроиться на новую работу в школу. В ту же школу в 6 лет пошёл и я.
Школьные годы, особенно класса до 7-8, не были особо запоминающимися. Учился я неплохо, однако не любил этого. Мне было куда интереснее прочитать новый фэнтезийный рассказ или роман, чем учить географию или физику. Хотя уроки я делал почти всегда, поэтому плохих оценок у меня не было. Класса до 5го я любил физкультуру, а точнее — любил играть в футбол, волейбол, баскетбол, бадминтон, и даже ходил в спортивную секцию на базе нашей школы по футболу и волейболу в 4-5 классах, однако потом жить стало немного тяжелее, а школьные задания — сложнее, приходилось уделять урокам и домашним делам больше времени, поэтому я ушёл из спортивной секции, а вскоре и вовсе забросил игры. Лишь изредка я играл в волейбол или баскетбол, чтобы «руки помнили»…
Работа учителем не давала много денег, так что жили мы не то чтобы бедно, но и позволить себе многого не могли. Благо с помощью маминых коллег она смогла выбить пособие по потере кормильца, которое хоть и было не большим, но вкупе с маминой зарплатой позволяло нам жить более-менее сносно. Единственное, что мама так и не стала делать — она не обменяла нашу трёхкомнатную квартиру, которую они купили с папой вдвоём, на меньшую, чтобы меньше тратить на коммунальные услуги. В какой-то степени квартира стала одной из вещей, что хранили для неё память об отце. Однако, как я уже говорил, мамины подруги помогали нам, чем могли. Благодаря одной из них я с 12 лет стал помогать в магазине тёти Оли. Можно сказать, это была моя первая (почти) официальная работа. И хоть тётя Оля платила немного, но зато я по вечерам был занят, а не бродил где попало, да и те заработанные деньги я тратил на обеды в школе и разные мелочи вроде ручек, тетрадей, конфет. А незадолго до маминого дня рождения я стал откладывать, а потом купил ей подарок. Купленные мной шарфик, шапочка и перчатки, мой первый купленный ей за свои деньги подарок, стали её любимыми.
Одной из моих радостей того времени была Sega Megadrive, подаренная мне Ромкой, когда он уезжал. С Ромкой мы дружили со второго класса. В нашем маленьком кружке друзей также были Егор и Света. Мы часто собирались у Ромки и играли в игры. У него была своя Sega Megadrive и Sony Playstation, а за год до его отъезда папа привёз ему Sega Dreamcast. Кстати, у Егора была Dendy, и он часто приносил её с собой, благо у Ромки было два телевизора (хотя второй был небольшой и не всегда хорошо работал). Какие баталии мы тогда устраивали! В сражениях в Mortal Kombat и Tekken 2 и 3 мы чуть не стирали себе пальцы о кнопки… Однако в 6м классе его родителей перевели в другой город — в Саратов, кажется, так что он был вынужден уехать, и вот перед тем, как уезжать он и подарил мне Сегу. Первое время после отъезда Ромки мы ещё собирались и играли в некоторые игры, благо достать кое-какие другие картриджи с играми не было проблемой, но через год мы стали играть реже, а после я и вовсе сложил Сегу в коробку и поставил куда-то на шкаф.
Но когда мне было 15, жизнь нанесла мне очередной болезненный удар. Последние полгода мама жаловалась, что у неё иногда кололо в сердце. Однако, когда она пошла к врачу, тот сначала ничего не выявил, прописав таблетки и посоветовав взять отпуск, чтобы съездить в санаторий отдохнуть. Всё-таки, работа учителем очень нервная и требует больших моральных затрат, а моя мама всегда была доброй, может, даже немного чересчур доброй, часто переживая, когда у кого-то из её учеников что-то плохое случалось. Поездка и отдых помогли маме, но ненадолго. Через месяца три после возвращения она начала жаловаться на боль в сердце. Кардиолог снова не выявил явных проблем и посоветовал пройти обследование на новомодном оборудовании, недавно привезённом из Питера. Результаты обследования заставили меня похолодеть от ужаса. Возле её сердца обнаружили опухоль. У моей мамы был рак.
Об этой болезни я слышал по телевизору. Как и о том, что вылечивается она нечасто, а также то, что методы лечения её сложные и дорогие, при этом не дающие гарантии, что болезнь будет полностью вылечена. И услышать о том, что эта болезнь поразила мою маму, стало для меня кошмаром наяву.
Следующие полтора года слились для меня в один день. Маму не могли вылечить. Терапия давала лишь временный эффект, немного приостанавливая рост опухоли, но не уменьшая её, а оперировать по какой-то причине не могли. Мама пролежала в больнице больше полугода, однако когда врачи в очередной раз подтвердили, что опухоль не уменьшается, мама сбежала из больницы. Врачи давали её срок в полгода, максимум месяцев 9. И их она решила провести со мной.
Мы стали проводить вместе всё свободное время, часто куда-нибудь ездили, ходили в походы. И я, и мама чувствовали, что время уже на исходе, и старались создать их — наши общие воспоминания. Я почти не помнил папу и не хотел, чтобы у меня не осталось воспоминаний о маме.
Мама сопротивлялась болезни больше года. В какой-то момент болезнь даже словно стала отступать. Даже врачи были удивлены, когда рентген показал, что опухоль уменьшилась. Но мы ошибались. Жизнь словно решила посмеяться над нами напоследок.
Это был день, когда я пошёл в 11-й класс. Утром ничего не предвещало беды, мама отлично себя чувствовала и с улыбкой проводила меня на первые мои уроки в 11-ом классе. Мне повезло, в новом классе остались практически все те же лица, что были и в прошлом классе. День прошёл обычно, почти так же, как было и 1 сентября в 10-ом классе. Однако, когда я в приподнятом настроении вернулся домой, мне ответила лишь тишина. Сначала я подумал, что мама вышла в магазин или ещё куда-нибудь, однако зайдя в зал, я обмер на пороге: мама, не шевелясь, лежала посреди комнаты. Запаниковав на несколько секунд, я через полминуты вызвал скорую, и её увезли в больницу.
В больнице мне сообщили новость, после которой у меня подкосились ноги. Как оказалось, опухоль никуда не уменьшалась, а прогрессировала быстрыми темпами. И моей маме оставалось жить считанные недели.
Мама пришла в себя на следующий день. После этого я почти всё своё свободное время проводил в больнице возле неё. Мы разговаривали, вместе читали книги, вспоминали наши походы и поездки. Я знал, что у нас оставались считаные дни, и старался провести с мамой всё отмеренное нам время. В школе к этому отнеслись с пониманием, некоторые учителя даже отпускали меня с уроков и разрешали не делать домашнее задание, что, кстати, не нравилось маме — она хотела, чтобы я всё равно учился. Она уже не боялась того, что случится, она боялась лишь того, что я остаюсь совсем один. Конечно, её подруги будут мне помогать… но долго ли?
7 октября 2003 года стал самым чёрным днём моей жизни. Именно в этот день умерла мама. За 5 дней до этого она впала в кому — она просто заснула и не проснулась. Эти дни я так же приходил к ней, разговаривал с ней, рассказывал, что со мной произошло за день… но она просто не просыпалась. Но на 6й день, когда она пришла в себя. Я радостно обнял её, надеясь на лучшее… но услышал от неё лишь одно слово: «Прости…». Это было последнее её слово. Её сердце больше не выдержало. На пронзительный писк кардиомонитора, чертящего сплошную линию сбежались врачи, но увы, не смогли ничего сделать.
Ирония была в том, что мой день рождения — 8 октября, и я надеялся, что она отпразднует моё 16-летие. Ей не хватило лишь одного дня… Не знаю, за что она извинилась. Может, из-за того, что не смогла отпраздновать моё совершеннолетие, может, из-за того, что так рано оставляет меня одного в этом враждебном мире… Этого я так и не узнал, да и вряд ли когда узнаю.
Похороны состоялись 10 октября. И похоже, жизнь решила надо мной поиздеваться в очередной раз. В отличие от фильмов, в которых похороны всегда сопровождаются проливным дождём, словно оплакивающим героев, в этот день, как назло, светило яркое не по-осеннему тёплое солнце, на небе не было ни облачка, и даже лёгкий ветер шуршал ещё не опавшими до конца листьями тихо и безмятежно. Однако в моей душе была тьма. Слёз не было — я уже не чувствовал горя, а ощущал лишь пустоту. Ко мне многие подходили и говорили, что сочувствуют и помогут мне… Хотя мне уже было абсолютно всё равно.
Этот день изменил всю мою жизнь. В этот день я потерял маму… и обрёл её.
10 октября 2003 г., пятница.
Дорога домой в тот день показалась мне самой долгой за всю мою жизнь. Хотя я и не спешил. Похороны закончились в 11 часов, и мне всё равно было нечего делать — в школе, узнав о смерти мамы, отпустили меня на неделю, так что эти несколько дней я был совершенно свободен. И я пошёл по городу куда глаза глядят. В тот день я гулял до тех пор, пока не начало темнеть.
Когда солнце начало садиться, я уже был неподалёку от дома — примерно в 4 кварталах. Путь мой проходил через пустырь с заброшенным недостроенным домом. Обычно я старался не ходить мимо него — поговаривали, что там собиралась банда каких-то гопников, но в тот день мне было абсолютно безразлично, что случится со мной. Проходя мимо дома, я увидел странные вспышки сиреневого света за углом дома. Видя мир лишь в чёрных красках, я хотел пройти мимо этого, но почему-то остановился. Затем повернулся, подошёл к заброшенному дому и зашёл за угол. То, что я там увидел, было невероятным.
Примерно на высоте метра от земли висела пульсирующая то ли звезда, то ли небольшая сфера, что сияла сиреневым светом, разгораясь всё ярче и ярче. Я как заворожённый смотрел на это, не веря своим глазам, даже не представляя, что это может быть. В какой-то момент я, подойдя на расстояние шагов 5, протянул руку к этой то ли звезде, то ли сфере — и в этот момент вспышка намного ярче предыдущих на несколько секунд ослепила меня, и одновременно с этим я услышал, будто что-то тихо упало на траву, после чего сияние резко угасло. Проморгавшись, я увидел, что сфера-звезда стала совсем маленькой и, немного померцав, исчезла, только несколько десятков неярких сиреневых звёздочек ещё кружились в воздухе, медленно падая вниз, при этом мерцая и постепенно угасая, и в излучаемом ими слабом и неверном свете я увидел какой-то обрывок бумаги, упавший на… кого-то. Прямо под тем местом, где до этого сияла звезда, лежал какой-то зверёк. В полутьме я не мог разглядеть, кто передо мной, хотя очертаниями он напоминал жеребёнка с непомерно крупной головой, только размерами где-то с крупную кошку или мелкую собаку.
Каждый раз, когда я вспоминаю этот момент и анализирую свои действия и причины, я всё равно не могу понять, почему я поступил именно так, а не иначе. Расстегнув на груди куртку, я поднял этого маленького жеребёнка и посадил к себе. Придерживая куртку и жеребёнка снизу одной рукой, другой я аккуратно застегнул её, затем, поддавшись непонятному импульсу, поднял тот обрывок бумаги и сложил его в карман, после чего поспешил домой. Я не знал, почему я поступил именно так, да и до сих пор не знаю. Ведь в тот день я думал, что моя жизнь закончена, мне было абсолютно безразлично, что со мной будет, мне было всё равно, кто меня окружает и что с ними, мне было начхать на весь этот мир. Возможно, что я просто потянулся к первому такому же одинокому, как и я, существу. Возможно, лежащее передо мной существо чем-то напомнило мою кошку Маркизу, что жила у нас почти 6 лет, пока её не загрызли собаки чуть больше двух лет назад. Может, мне хотелось о ком-то позаботиться. Возможно, на меня повлияло то световое шоу, что я видел перед этим. А может, это просто была магия.
Когда я принёс жеребёнка домой и, раскрыв куртку, аккуратно положил его на кресло, увиденное поразило меня. Тот, кого я принял за жеребёнка, оказался… единорогом! Да ещё и сиреневым, с гривой чернильного цвета, в которой сквозили фиолетовые и розовые пряди! Честно скажу, я сначала подумал, что у меня глюки. Я протёр глаза, затем ущипнул себя. Больно. Потом я подумал, что кто-то решил приколоться над бедной животиной, прилепив ей рог и разукрасив в разные цвета. Но когда я взял этого жеребёнка за рог и потянул, он вдруг… застонал, словно от боли. Я не поверил своим ушам. Потому что это было не ржание или всхрапывание, как делают лошади, а именно негромкий стон, причём похожий на детский. Я тотчас же отдёрнул руку и, постояв несколько секунд в нерешительности, вновь протянул к жеребёнку руку, одновременно рассматривая его и подмечая различные детали.
Жеребёнок был маленьким, примерно с крупную кошку. Слишком маленький, чтобы быть детёнышем обычного коня. «Так это же пони!», внезапно пришла мне в голову мысль. Ножки у этой пони были короткие и немного толще, чем у лошадей, виденных мною по телевизору. Голова раза в полтора крупнее, чем должна быть и более округлая. Мордочка совершенно не походила на лошадиную — она была очень похожа на человеческое лицо, только с большими, даже огромными глазами, сейчас закрытыми, вздёрнутым носиком, под которым находился рот, довольно сильно отличающийся по форме и размеру от лошадиного. Небольшие ушки, как и всё остальное тельце, были покрыты коротким сиреневым мехом. Только сейчас, присмотревшись, я вдруг понял, что этот пони не крашеный, а это, скорее всего, его естественный цвет — его шёрстка под ярким светом трёх ламп в люстре выглядела блестящей и здоровой, но никак не слипшейся и крашеной. Более того, она была не однотонной, а разных оттенков от бледно-сиреневого до редких фиолетовых шерстинок. Его грива и хвост выглядели ухоженными и были похожи на девичьи волосы. Небольшой бледно-сиреневого цвета рог у него на лбу был закручен спиралью против часовой стрелки. Присмотревшись, я с удивлением отметил, что тот растёт прямо у него изо лба.
Я вновь осторожно прикоснулся к шейке маленького единорожка, ощутив под пальцами мягкую шёрстку и гриву, что даже на ощупь почти не отличалась от девичьих волос, и в этот момент он открыл глаза. Его глаза оказались просто огромны. Глаза его были просто поразительны, как своими размерами, так и своей невероятной живостью, более того — у единорожка были большие и густые ресницы. Первые несколько секунд глаза единорожка блуждали по комнате, затем его взгляд наконец сфокусировался на мне. И в этих огромных по всем человеческим (и не только) меркам глазах я увидел то, чего не мог увидеть в глазах обычного животного: удивление, непонимание, страх, растерянность и… любопытство. Но главное — в них будто светился разум. Но то, что произошло дальше, я не мог ожидать даже в самых невероятных своих фантазиях.
Потому что единорожек внезапно открыл рот и заговорил детским голосом:
— Where am I? And who are you, mister? (Где я? И кто вы, дядя? — здесь и далее — прим. авт.)
Я сел прямо там, где стоял. Я не мог поверить своим ушам. Этот единорог ГОВОРИТ! Это было просто невероятно! Более того, он разговаривает на английском языке! Слава Богу, что в нашей школе было углублённое изучение английского, и я неплохо его понимал и мог даже разговаривать на нём, пусть и со словарём. Осознания факта, что он разговаривает, ввело меня на несколько секунд в ступор. Единорожек же, приподнявшись и вновь обведя взглядом комнату взглядом, снова посмотрел на меня и снова заговорил тем же детским голосом:
— Is this a kind of a game? — спросил он, подняв торчком ушки, а затем улыбнулся! Улыбнулся широкой улыбкой, совершенно невозможной у лошадей. Затем внезапно на лице у единорожка появилось беспокойство: — And where is my mommy? (Это какая-то игра? И где моя мамочка?)
Я всё ещё сидел на ковре перед вставшим на копытца на моём кресле единорожком, пытаясь собраться с мыслями, всё ещё не веря в происходящее чудо и в то, что передо мной находится маленький единорог и что он разговаривает.
— Mommy? — вновь подал голос единорожек и снова осмотрел комнату. — Mommy, where are you? — он снова посмотрел на меня глазами, в которых стояли слёзы. — Have you seen my mommy? — плачущим голосом спросил он. (Мамочка? Мамочка, где ты? Ты видел мою мамочку?)
Я не знал, что ответить единорожку. Я не очень хорошо ладил как со сверстниками, так и с детьми, да и опыта общения с малышами у меня не было. А поведение единорожка мне напомнило ребёнка лет 3-4. И что сказать ему, я не знал. Однако видя, что единорожек вот-вот расплачется, я сказал первое, что пришло мне в голову, как можно более мягким и успокаивающим тоном:
— Please, don’t cry, my little pony. I don’t know where your mommy is. However, I promise we’ll find your mommy, — сказал я, чувствуя подступающий к горлу комок. (Пожалуйста, не плачь, мой маленький пони. Я не знаю, где твоя мамочка. Но обещаю, я найду её.)
— Mommy is not here? — сказал единорожек, почти плача. — No… mommy? (Мамочки здесь нет? Мамочки… нет?)
И в этот момент я не выдержал. Горе и отчаяние, что переполнили меня после смерти моей собственной мамы, прорвали плотину безразличия и пустоты, и я разрыдался, обхватив тельце маленького единорожка. Наверное, в первые секунды я напугал это маленькое существо, потому что оно задрожало, но спустя несколько секунд я внезапно почувствовал, что единорожек, присев, обнял меня своими передними копытцами за шею и положил мне на плечо свою голову. Вспоминая это, я до сих пор больше всего поражаюсь тому, что маленький единорожек так и не расплакался. Он словно что-то почувствовал внутри меня, словно почувствовал горе, что переполняло меня: не горе потерявшегося неизвестно где, но горе потери кого-то очень близкого. И единорожек поступил намного взрослее, чем выглядел — что, кстати, в дальнейшем стало одной из черт его характера: он ничего не говорил, не пытался отстраниться, он просто сидел и обнимал меня, давая мне возможность выплакаться. И в какой-то момент я почувствовал, что та боль, что душила меня, начала словно отступать, растворяться, исчезать.
Я не знаю, сколько мы просидели так. Однако когда я, уже полностью успокоившись, посмотрел на часы, было уже почти девять вечера, хотя темнело на тот момент около 19:30. Выплакавшись, я почувствовал сильный голод. Однако прежде, чем готовить ужин, нужно было что-то сделать с единорожком. После моего эмоционального взрыва вся шёрстка единорожка с левого боку была мокрой от моих слёз и соплей, поэтому я решил помыть его.
— Пойдём, я помою тебя, а потом мы пойдём ужинать, — сказал я единорожку, беря его на руки. Тот не стал возражать (прим. авт.: с этого момента диалоги на английском (родном языке единорожка) я буду писать на русском, выделяя курсивом).
В ванной единорожек, сидя у меня на руках, с любопытством осматривал всё вокруг: чугунную ванну, три пластмассовых тазика разных размеров, полочки, на которых находились несколько видов мыла, шампуни и две зубные пасты, большое зеркало над раковиной умывальника, унитаз и небольшой шкаф в углу, в котором были сложены разные порошки, чистящие средства и прочая бытовая химия. Я аккуратно поставил единорожка в ванну, после чего взял в руки душевую лейку и, отрегулировав температуру воды, стал осторожно поливать единорожка, поглаживая при этом рукой. Единорожек, испугавшись в первый момент, уже через несколько секунд стоял и наслаждался струями воды, вырывающимися из лейки. Дом наш находился в частном секторе, где не было центрального отопления, однако район наш был довольно новым — активно застраивать его начали лет 30 назад, поэтому у нас в квартире, как и в большинстве домов, была своя АГВ, благодаря которой у нас всегда были и тепло, и горячая вода.
Намочив единорожка, я взял шампунь с экстрактом лаванды и, выдавив его на руку, стал аккуратно втирать его в шёрстку единорожка, намыливая его. Видимо, это было щекотно для него, потому что единорожек начал хихикать и вертеться, словно пытался избежать моих рук. Выдержав меньше минуты, я остановился и попросил единорожка не крутиться и стоять спокойно. Единорожек, ещё немного похихикав, успокоился, после чего я продолжил его намыливать, правда постаравшись делать это немного осторожнее. Вымыв единорожку передние копыта, спину и бока, я перешёл на грудь, а затем и на живот. И в этот момент я, наконец, понял свою ошибку.
Единорожек был девочкой! Всё это время это был не единорожек, а единорожка! И только наткнувшись пальцами во время купания на то место и обнаружив там лишь маленькую щёлку, я это понял. Конечно, мою ошибку можно оправдать многими факторами — и невнимательностью и рассеянностью из-за смерти моей мамы, и тем, что я впервые видел подобную пони, не говоря уже о том, что я и лошадь-то вживую видел всего несколько раз в жизни, да и зоологией не увлекался… да много ещё чем. Тем не менее, факт того, что этот единорожек — девочка, почему-то обрадовал меня.
Закончив с животом, я смыл пену с её тела и вновь набрал шампуня в ладони, сказав ей зажмурить глаза, после чего занялся сначала её гривой, а затем хвостом. Тщательно вымыв их, я стал смывать с гривы пену. Когда я, смыв гриву, перешёл к хвосту, единорожка вновь стала вертеться, а после вообще встала на задние копыта, положив передние на бортик ванной. В таком положении с учётом высоты ножек ванной (около 12 см) единорожка своей макушкой доставала мне до пупка. Мысленно прикинув, я понял, что, стоя на задних ногах на полу, она будет мне где-то до бёдер или чуть ниже. Однако когда я уже хотел выключить душ, единорожка вдруг попросила ещё немножко постоять под тёплой водой, и я не смог ей отказать, после чего поливал её из лейки минут 15. Она веселилась, вертелась, брызги воды летели во все стороны, в том числе и на мою рубашку, но я не расстраивался и уж тем более не ругал её. Я чувствовал себя легко и хорошо, словно общение с этой малышкой делало все мои заботы и тревоги такими мелкими и не важными…
Когда же я, наконец, выключил воду и, завернув в своё махровое полотенце, начал её тщательно вытирать, она повернула свою мордочку ко мне, внезапно покраснев, отчего я просто вытаращил глаза, потому как, верите мне или нет, но выглядело так, словно покраснела не кожа у неё под шёрсткой на мордочке, а сама шёрстка; так вот, внезапно покраснев, она сказала мне «Хочу пи-пи». Я тут же посадил её на унитаз, после чего, когда она сделала свои дела, я ей объяснил, для чего он и как им пользоваться, а затем вынес её в комнату. Я был уверен, что, будучи маленьким ребёнком, она не запомнит всё сразу, и готовился к тому, что придётся по нескольку раз ей всё объяснять. И лишь спустя несколько дней я с удивлением понял, что единорожка запомнила, как пользоваться унитазом (как и некоторыми другими вещами) с первого раза. Я только потом, увидев на четвёртый день, с каким трудом она туда карабкается, да ещё и как опасно это выглядит, смастерил ей табуретку с двумя ступеньками, чтобы ей было легче и безопасней на него забираться.
Выйдя из ванной, я взял мамин фен и, объяснив, для чего он нужен, стал сушить шёрстку, гриву и хвостик единорожки. Первые минуты две или три она пугалась гудения, издаваемого феном, но затем, почувствовав приятный горячий воздух, она пришла в восторг и стала активно крутиться, подставляя под горячий поток воздуха то один, то другой бок. Во время сушки, кстати, я заметил, что температура тела единорожки немного выше, чем у человека. Сначала я списал это на нагрев от фена, однако впоследствии моя догадка подтвердилась: нормальная температура тела единорожки была на 1.7 градуса выше и составляла 38.3°С.
Закончив сушить единорожку я, посмотрев на её взлохмаченную гриву, немного задумался, после чего достал нашу массажную расчёску и стал её расчёсывать. Расчёсывая, я не переставал удивляться тому, насколько у неё мягкая и шелковистая грива, куда больше похожая на человеческие волосы, чем на лошадиную гриву (я ещё помнил ощущение от гривы, к которой я прикоснулся, поглаживая большого жеребца, когда ходил лет пять назад в зоопарк). И, кстати, было видно, что единорожке нравилось, как я расчёсывал её. При этом иногда, когда я проводил рукой или расчёской по шее, она слегка вздрагивала, словно покрываясь мурашками. Закончив с гривой, я принялся расчёсывать ей хвост, и в этот момент раздался звук, который ни с чем нельзя было спутать: у единорожки забурчало в животе. Выключив фен, я спросил, что она будет есть. В холодильнике у меня было не так уж много продуктов, потому что после смерти мамы за день до моего совершеннолетия я не стал устраивать себе праздник и готовить стол — не до этого было, да и большинство продуктов я не успел закупить — как и не стал устраивать поминки. Многие бывшие мамины подруги советовали мне всё же устроить поминки на третий день (т.е. сегодня), пытаясь убедить, что это традиция, так положено и что «мама наверху обидится». Однако я почему-то чувствовал, что последнее утверждение — ложь, да и, оставшись, по сути, совсем один, я не хотел накрывать для всех стол и приглашать кучу народа. Так что ничего особенного у меня не было: кастрюля позавчерашнего рисового супа, полвилка капусты, несколько апельсинов и груш, кое-что из овощей, масло, кусок колбасы, варенье, сметана ну и ещё кое-что по мелочи. В морозилке лежал пакет замороженной смеси овощей и пакет купленных до маминой смерти крабовых палочек.
Спросив единорожку, что она ест, я понял, что она вегетарианка (что, в принципе, мне было понятно — как-никак, близкий родственник лошади, а лошадь — травоядное существо). Сначала я достал рисовый суп и, открыв крышку, дал понюхать единорожке.
— Фи, пахнет совсем невкусно, — сказала единорожка, смешно наморщив носик. Я, пожав плечами, поставил себе греться суп, затем достал грушу:
— Вот, раз ты не ешь суп, будешь грушу? А я пока приготовлю тебе салат из капусты.
Единорожка внимательно посмотрела на плод, затем понюхала его и сказала:
— Не знаю, я впервые вижу такой фрукт, да и мамочка мне о таком не рассказывала… Но пахнет вкусно, хочу попробовать! Дай его мне! — добавила она с горящими радостью глазами.
Я несколькими движениями ножа разрезал грушу напополам, после чего вырезал серединку, порезал на дольки и разложил на тарелке, поставив её перед единорожкой. Та, попробовав одну дольку, удивлённо вытаращила глаза, после чего удивление быстро сменилось радостью, и единорожка буквально смела их за какие-то минуту или полторы. Я же, усмехнувшись, нарезал небольшую тарелочку капусты, туда добавил немного тёртой моркови, соли и растительного масла, перемешал и поставил перед единорожкой. Та, покончив с грушей, осторожно попробовала капустный салат. По выражению её мордочки было видно, что она не в первый раз видит капусту и что та ей нравится, однако вкус салата явно казался ей необычным. Однако даже так я по её реакции понял, что салат ей понравился, хоть и казался странным. Тем не менее, похоже, груши и тарелки салата ей было много:
— Всё, наелась, — сказала единорожка, отодвигая от себя тарелочку с остатками салата. Я же за это время налил себе супа и уже около половины съел.
— Чай будешь с конфетами? — поинтересовался я. Единорожка тут же, заслышав о сладком, оживилась.
— Да! — радостно закивала она, услышав про сладкое.
Поднявшись из-за стола, я достал пакетик с конфетами и пакет печенья, положил по несколько печенюшек и конфет в вазочку и поставил на стол. К этому моменту как раз закипел поставленный ранее чайник, так что я залил заварку кипятком и, вновь садясь за стол, сказал:
— Через минут пять будет готово, — после чего принялся доедать свой суп.
— Хочу конфету! — вдруг воскликнула единорожка, потянувшись к вазочке.
— Подожди, — мягко ответил я ей, отодвигая вазочку подальше, — конфеты и печенье к чаю. Сейчас он заварится, и тогда мы поделим печенье и конфетки и с чаем съедим, хорошо?
— Но я хочу сейчас! Не хочу ждать! — топнула единорожка копытцем по табуретке, на которой сидела.
— Малышка, хорошие девочки так себя не ведут, — слегка пожурил я её. — Хорошие девочки не капризничают, а терпеливо ждут, когда их просят.
— Хорошо, — внезапно произнесла единорожка куда более серьёзным, даже немного взрослым голосом, — я буду хорошей и послушной кобылкой, а за это меня угостят конфетками.
На мгновение я даже подивился её серьёзному голосу и почти взрослым рассуждениям. Затем, улыбнувшись и проведя два раза единорожке по голове, погладив её, я поднялся и стал наливать чай. И тут же у меня возникла проблема.
В отличие от меня, у единорожки не было пальцев, а держать что-то копытцами она вряд ли сможет. Те более если это будет кружка с горячим чаем. Не дай Бог не удержит, опрокинет на себя и ещё ошпарится. Однако спустя полминуты я догадался налить ей чай в кружку и взять блюдце сантиметра в полтора глубиной, куда я буду наливать чай, а она сможет спокойно и безопасно пить из него.
— Тебе чай с сахаром или без? — спросил я, накладывая сахар себе в кружку.
— А? Что? Дядя, вы сейчас что-то странное сказали, — отозвалась на мой вопрос единорожка. Я хлопнул себя по лбу: забывшись, я обратился к ней на русском.
— Я говорю, тебе в чай сахар положить?
— Давай! Мама мне всегда готовила сладкий чай, я его обожаю! — воодушевлённо выпалила единорожка, а затем вдруг слегка погрустнела. — Мамочка, — вдруг негромко сказала единорожка. Обернувшись, я успел увидеть, как она отворачивается и как у неё со щёчки падает слезинка, отчего у меня вдруг сжалось сердце.
— А попа не слипнется от сладкого чая со сладкими конфетами? — сказал я, пытаясь отвлечь единорожку от мыслей о её маме. Подействовало — она вдруг захихикала. — А то придётся лечить горьким перцем с солью!
— Не слипнется! — с улыбкой ответила мне единорожка. — Я обожаю сладкое и всегда его много ем!
— Много сладкого вредно для зубов, — тут же строго заметил я, кладя ей в чашку две ложки сахара и размешивая. Единорожка захихикала сильнее.
— Дядя, ты сейчас в точности, как моя мама — она так же говорила! — хихикая, сказала единорожка, но в этот раз я с удивлением заметил, что она не загрустила, вспомнив о своей маме.
— Да, моя тоже так говорила, — сказал я со вздохом, после чего, поставив на стол чашки и блюдце для единорожки, я сел за стол и, пододвинув к ней вазочку с печеньем и конфетами, загрустил. Отхлебнув глоток чая и не почувствовав ни температуры, ни вкуса, я невидящим взором уставился на стену.
— … дя! Дядя! Что-то случилось? — услышал я вдруг голос единорожки и осознал, что она уже несколько секунд теребит меня своим маленьким копытцем за руку, что лежала на столе.
— А? А, нет, ничего, не переживай, — через силу улыбнулся я. Однако эти, ещё минуту назад смотревшие по-детски невинно и наивно глаза теперь были очень серьёзными, и в них даже проглядывала некая мудрость.
— Дядя, скажите, что у вас случилось?
Я посмотрел ей в глаза, затем посмотрел себе в чашку, перевёл взгляд на стену впереди, затем на потолок, снова на единорожку, всё так же смотрящую на меня серьёзным взором, затем снова в чашку и наконец, не выдержав, сказал:
— Моя мама умерла 3 дня назад. Сегодня утром хоронили.
Единорожка так и замерла. У неё на мордочке отразилось неверие, шок, растерянность, печаль — и огромное сочувствие, которое я почувствовал почти физически. Единорожка где-то с минуту смотрела мне в глаза своим пронзительным взглядом, а затем, ни слова не говоря, вдруг запрыгнула на стол и, сделав 2 шага, кинулась мне на шею и обняла. Этим поступком она уже какой раз за сегодня ввела меня в ступор, и в первую очередь — его взрослостью.
Спустя минуты три единорожка отстранилась от меня и, посмотрев мне прямо в глаза, улыбнулась своей широкой и невинной детской улыбкой. И от этой улыбки я почувствовал себя немножко легче. Возможно, что не так уж и не права эта песенка: «От улыбки станет всем светлей…».
Когда я осторожно вновь посадил единорожку на табуретку, я вспомнил об одной вещи, которую мы совершенно забыли.
— Послушай, — сказал я, внезапно непонятно из-за чего занервничав. — Мы ведь забыли сделать одну важную вещь!
— Какую же? — сделала круглые глаза единорожка.
— Мы же забыли познакомиться! Скажи мне, малышка, как тебя зовут? — спросил я, улыбнувшись как можно добрее.
— Ох, точно же!— воскликнула единорожка, после чего соскочила с табуретки и, слегка склонив голову и церемонно шаркнув копытцем, произнесла: — Меня зовут Твайлайт Спаркл, — сказала она важным голосом, словно подражая кому-то, после чего вдруг захихикала и добавила: — а ещё мама меня называла Твайли.
То, как она представилась, выглядело настолько мило, что я не выдержал и, подхватив её на руки, отчего Твайли пискнула, поцеловал её в щёчку, словно маленького ребёнка — хотя она, насколько я понял, и была маленьким ребёнком, — после чего, положив её спиной себе на руку, словно кошку, и глядя в её большие и невинные глаза, произнёс:
— Меня зовут Денис, Кожемякин Денис. Рад с тобой познакомиться, Твайли. Теперь, пока я не смогу найти способ вернуть тебя к твоей маме, я буду о тебе заботиться, — с этими словами я нежно прижал единорожку к себе.