Хранители гармонии

Королева обречённых

Они заплатят за пренебрежение. Те, кто называют нас чудовищами и страшатся одного нашего вида. Принцессы, что веками отворачиваются от нас и скрывают наше существование от своих подданных. Те, кто живёт в благости, когда мы прозябаем в этих пещерах. Довольно! Мы жаждем и возьмём своё. Нас никому не остановить! Мы — Рой! И я — Королева!

Оболочка трескается, и из разрыва начинает сочиться прозрачная зеленоватая вязкая жидкость. Кокон содрогается, вторя попыткам находящегося внутри существа выбраться на волю. Удары становятся всё сильнее, промежутки между ними сокращаются. Наконец очередное усилие разрывает кожистую стенку, и из стремительно раздающейся щели, увлекаемый потоком окружающей его жидкости, выскальзывает новорождённый.

Гладкий чёрный хитин внешнего сегментированного панциря, покрывающий худое, лишённое даже намёка на свойственную другим существам округлость, тела. Искривлённые, тонкие, заканчивающиеся несоразмерно большими копытами ноги. Идущий вдоль головы и шеи плавник, образованный натянутой между острыми костяными шипами перепонкой. Трубковидные уши, сейчас мелко подрагивающие, впитывающие самые тихие звуки, раздающиеся из-за пределов гнездовой пещеры. Гладкий, загибающийся кверху рог; выдающиеся из-под верхней губы острые клыки; плотно смежённые веки, закрывающие фасетчатые глаза.

Опускаюсь на холодный каменный пол и начинаю вылизывать своё новорождённое дитя. Вкус околоплодных вод, покрывающих его тело, такой же, как и всегда — солёно-горький, словно изначально обрекающий только что вступившее в этот жестокий мир существо на злую судьбу. Бока его мелко-мелко подрагивают в такт частому, поверхностному дыханию, глаза под кожистыми веками беспокойно трепещут. Почувствовав меня, оно вытягивает шею, раскрывает рот и испускает протяжный скрежещущий крик, эхом отражающийся от высоких каменных сводов.

Последний раз проведя языком по его лицу, поднимаюсь и с высоты своего роста наблюдаю за его попытками встать. Он должен сделать это сам; если не сможет, если окажется слишком слаб, чтобы подняться на ноги… Медленно, не с первой попытки, чуть пошатываясь на всё ещё дрожащих, подгибающихся ногах, он всё же встаёт. Обретя равновесие, медленно поднимает веки и, дважды моргнув, встречается со мной взглядом. В бледно-бирюзовых, едва заметно светящихся в полумраке пещеры-инкубатора глазах загорается искра узнавания. Он склоняет голову, приветствуя свою мать. Свою королеву.

Отворачиваюсь и ухожу в глубину пещеры, осматривая другие коконы. Но больше готовых проклюнуться нет, мои дети спят. В последнее время срок созревания увеличился, и рождающиеся оказываются гораздо слабее, чем прежде.

На самой границе восприятия улавливаю какой-то звук. Он слишком тих и невнятен, чтобы принадлежать кому-то из моих детей. Стремительно развернувшись, окидываю взглядом залитую приглушённым, чтобы не ранить глаза новорождённых, светом пещеру. Никого. Я одна, моё только что вступившее в этот жестокий к нему мир дитя покинуло инкубатор, отправившись в жилые части пещер, где находятся остальные мои… подданные. Свечение созревающих коконов, пульсирующее в такт биению сердец спящих в них, наполняет пространство трепещущими тенями, и кажется, будто среди каменных колонн и шпилей кто-то беспрестанно двигается.

Моё внимание привлекает особо глубокая тень, притаившаяся у основания огромного сталактона. Она странно изломана и слишком чёрна, чтобы быть естественным порождением игры света.

Делаю несколько шагов и останавливаюсь перед тенью, не сводя с неё пристального взгляда и не моргая. Я знаю, кто посмел явиться ко мне, и не собираюсь играть с ним в прятки. Стоит лишь на мгновение смежить веки, и пришелец тут же переместится, скрывшись в тенях и затаившись, вынуждая вновь высматривать его среди сталактитов и неровностей.

Глаза начинает жечь, но я терплю. В этом незначительном поединке победа должна остаться за мной, иначе он продолжит играть, пока ему не наскучит. Хотя это и произойдёт сравнительно быстро — он не отличается терпением в мелочах, — всё же у меня нет желания идти у него на поводу. Не в этот раз.

Тень приходит в движение. Пришелец распрямляется, вставая в полный рост, признавая мою победу. Состоящая из одной только тьмы сущность обретает объём, но не краски — значит, визит не затянется. Однако странно, что он решает облечься пусть призрачной, но плотью. Не понимаю, что ему нужно, и это вызывает тревогу.

Смежаю веки, чтобы унять жжение и промокнуть вызванные напряжением слёзы. Вновь открыв глаза, поднимаю взгляд, останавливаясь на уровне головы пришельца: он почти вдвое выше меня, когда распрямляется, и сейчас его гибкое тело лишь незначительно сутулится. Плохой признак.

— Зачем явился? — Мой голос сух, как и подобает голосу королевы, чей покой бесцеремонно нарушен. Это игра: при желании он способен прочитать мои если не мысли, то чувства, и не делает этого лишь по собственной прихоти.

Тень склоняет голову набок, и я ощущаю скользящий по моему лицу тяжёлый взгляд.

— Удостовериться. — Голос пришельца тих, вкрадчив, спокоен; он словно раздаётся отовсюду и ниоткуда, тихим шёпотом отдаваясь в моей голове и отражаясь от стен пещеры. Множественное эхо придаёт ему потустороннее звучание, дезориентирующее, подавляющее, заставляющее чувствовать свою незначительность.

Я не впечатлена.

— В чём же, позволь спросить? — Мне удаётся придать словам оттенок презрительной усмешки. Королева должна говорить подобающим тоном даже с такими, как он.

— Что ты не отказалась от задуманного. — Он не поддерживает игру, по-прежнему сохраняя спокойствие, но, по крайней мере, переходит на свой обычный тон, лишённый долженствующих вызывать в собеседнике чувство собственной ничтожности украшений.

Отворачиваюсь, осматривая гнездовую пещеру. Мой взгляд медленно скользит по коконам, содержащим десятки, сотни спящих существ, ждущих своего часа, чтобы родиться, разорвав кожистые стенки, и стать частью Роя. Чтобы служить своей королеве. Идти за своей матерью, доверяясь ей всем сердцем и душой, и беспрекословно исполнять любую её волю…

Во мне мгновенно вспыхивает гнев. Мою волю? Никогда, ни единой секунды своего существования я не делала ничего, что было бы обусловлено лишь моими желаниями. И мои подданные, мои дети изначально, с первого мгновения своей жизни обречены исполнять своё — наше — предназначение. То, что должно. То, ради чего мы рождены. Созданы. Я королева, но у меня нет истинной власти. Я не могу даровать своим детям ни счастья, ни достойной жизни, ни уверенности в завтрашнем дне. Не могу ничего…

Стремительно разворачиваюсь к своему гостю, прожигая невидимые глаза горящим взглядом. На лице, представляющем собой всего лишь тень, невозможно ничего прочитать, но мне это и не нужно.

— Нет, и тебе прекрасно это известно! — Слова вырываются шипением, достойным целого выводка гадюк. Мой голос буквально сочится ядом, и, если бы слова могли ранить… ничего бы не произошло. Я не тешу себя иллюзиями: тот, кто стоит передо мной, скрываясь в тенях, настолько превосходит меня могуществом, что непонятно, зачем ему тратить время на разговоры. Разве что ради минутного развлечения. И от этой мысли мне становится ещё горше.

Пришелец сутулится, уменьшаясь в росте, и склоняет голову.

— Ты уверена, что хочешь именно этого? — Его голос наполнен усталостью, но что ещё слышится в нём? Сожаление? Возможно ли это?.. — Уверена, что именно это тебе нужно?

Моя решимость едва не даёт трещину, столь несвойственное ему поведение ошеломляет. Или это новая игра? Что он задумал?

— А не всё ли равно, что я хочу? Какое тебе дело до того, что мне — нам, моим детям — нужно? — Я всё ещё шиплю, не поддаваясь мгновенной слабости. Если дрогну, если утрачу твёрдость духа — всё будет потеряно. Нельзя допустить.

— Веками я исполняю то, для чего, по твоим словам, мы существуем. Как ты назвал нас в тот раз? Хранителями гармонии этого мира? Его защитниками? Нас, вынужденных ютиться в этих пещерах, питаться крохами, бояться выйти под солнце и лишённых возможности общения с кем бы то ни было, кроме нас самих? Нас, в ком прочие, те, кого мы обречены защищать, видят лишь чудовищ? О, какая завидная судьба!

Чуть разворачиваю крылья, и воздух наполняется едва слышным стрёкотом. Я знаю, что в этот момент все мои дети слышат меня, и эта мысль наполняет меня новыми силами.

— На протяжении веков я отдаю своих детей, чтобы те, кто боятся и презирают нас, были в безопасности, прозябая в своём благостном неведении. Довольно! Если они живут, погрязнув в праздности и счастье, не ведая, чем приходится за это платить, то они задолжали мне. Нам. Моим детям, век за веком… подменяющим их только затем, чтобы они могли и дальше беззаботно жить и радоваться.

Он молчит, не двигаясь и всё больше начиная походить на окружающие тени. Слушает ли он меня? Или я впустую сотрясаю воздух? Не имеет значения, я уже не в силах остановиться.

— Я возьму то, что по праву принадлежит моим детям, что было оплачено ими тысячекратно, оплачено их... — Гнев и боль не дают мне договорить: горло сдавливает, и я задыхаюсь. С трудом сглатываю комок и хрипло заканчиваю: — И ты меня не остановишь. У тебя нет права на это!

Я замолкаю, жадно глотая воздух. Речь опустошила меня, исчерпала до дна запасы гнева и отчаяния, и теперь мне всё равно, что он сделает. Впервые за столетия своей жизни я сделала что-то по своему желанию — высказалась, и это наполняет меня теплом.

Какое-то время он молчит, почти слившись с другими тенями. Я продолжаю видеть его только потому, что знаю, где он стоит, какие из чёрных полотнищ составляют его тело. Его молчание постепенно вновь наполняет меня тревогой. Гоню от себя осознание того, что только что сделала, и чем это может для меня — нас — обернуться.

Наконец он снова выступает вперёд, обретая объём. По-прежнему сутулясь, уменьшившись почти до моего роста, он поворачивает голову, и я ощущаю его взгляд, встречающийся с моим. Он лишён привычной тяжести — взгляд равного.

— Ты проиграешь, — тихо шелестит его голос. В нём нет злорадства, только усталость и сожаление. Во мне же нарастает радость — я победила его! Пусть и на мгновение, не более, но я обрела свободу!

— Пусть так. — Стараюсь не выдать захлёстывающих меня эмоций, но не преуспеваю в этом. Да и нужно ли это вообще? Он и так знает всё, что я чувствую. — Но это будет по моей воле!

Он снова вздыхает и отступает вглубь теней, растворяясь во мраке.

— Как пожелаешь. — Его голос вновь доносится отовсюду, но это не имеет значения — я победила, и он признал это. — Пусть будет так…

Последние отголоски его слов растворяются в привычных звуках: стуке капель, пении ветра в выступах и щербинах стен, сухом шуршании осыпающегося песка, стрекотании и скрежете моих детей.

Разворачиваюсь и выхожу из гнездовой пещеры, высоко держа голову. Сегодня победа осталась за мной! Я сделаю то, на что будет лишь моя воля, и не важно, к чему это приведёт. Если я выиграю, мои дети получат всё, чего были лишены на протяжении веков нашего существования. Если проиграю… Хуже, чем сейчас, не будет. Нам нечего терять.

В жилых пещерах стрекочут мои дети. Они готовы пойти за мной по первому слову, и сегодня я впервые поведу их не на гибель, но к будущему, что ожидает нас после победы.

Встречаюсь взглядом с каждой из сотен пар бледно-бирюзовых глаз. Рой готов и ждёт моих распоряжений. Медлю, запечатлевая этот момент в памяти. Прекрасный день. И он станет идеальным.

Ждите, называющие нас чудовищами. Ждите, не ведающие, какова в действительности цена безмятежности вашего существования. Ждите, принцессы, веками отворачивающиеся от нас и скрывающие наше существование от своих подданных. Жди, Кантерлот, великий город.

Ждите.

Мы идём.