Fimbulvetr

15: Járnviðr

Сасык — Вонючка

Это не утверждение, это снова перевод имени. %)

Тимер Урман, Ведающая, была стара. Это была самая старая пони из всех встретившихся Всеволоду, и, пожалуй, самая грязная. Она была той же степной разновидности, что и Янгыр, но поменьше ростом. Как и у Кургаш, шкура её была в основном серого цвета, хотя определить, от рождения это, или она уже так поседела от старости, Всеволод бы не взялся. Её длинная морда была покрыта морщинами, а в оскале недоставало зубов.

Чего в нём доставало, так это неприкрытой ярости, потому что конская старейшина была в бешенстве. Большая часть её гнева была направлена на елецкого князя, и, несмотря на то, что тот был куда крупнее и сильнее, чем престарелая кобыла, он заметно съёжился под её свирепым взглядом.

Всеволод понятия не имел, о чём шла речь, но нервный вид князя его ничуть не успокаивал, особенно учитывая его собственное положение. Они с Хельгой сидели в деревянной клетке. Неподалёку стояла пара хмурых жеребцов, присматривавших за тем, чтобы грифоны никуда не сбежали. Сама клетка стояла на большой телеге, забитой ящиками и корзинами со всевозможными припасами, а рядом с ней стояла ещё одна такая же клетка, в которой сидел маленький жеребёнок-земной пони. Пони с интересом разглядывал своих неожиданных соседей, но, когда он попытался заговорить, ему хватило всего одного сурового взгляда охранника чтобы поперхнуться словами и умолкнуть. Впрочем, молодого грифона не очень волновало, кем был этот жеребёнок. Куда больше его интересовал его собственный статус в конском племени, потому что он совершенно не помнил, как попал в клетку, и почему Георгия отчитывает старая ведьма-лошадь.

Собственно, то, что старая кобыла и есть та самая Тимер Урман он знал только потому, что Кургаш назвала её матерью достаточно громко, чтобы можно было расслышать из клетки. У самой пегаски, насколько было видно из-под повязки, закрывавшей часть её головы и одно ухо, настроение было ничуть не лучше, чем у её матери. Ему удалось застать самый хвост её гневной тирады, пока возвращался из блаженного бессознательного состояния, куда его отправил мастерский пинок разговорчивого единорога, как только тот разглядел, что кровь на снегу настоящая. Видимо, того же лекарства он прописал и Хельге, потому что она всё ещё валялась без сознания.

Войска князя стояли неподалёку, в окружении ещё большей толпы кочевых воинов. У дружинников не отобрали оружие. Их, судя по всему, даже не били, но они всё равно нервничали. Их было несложно понять – один взгляд на кочевников вдребезги разбил уже выдуманную Всеволодом для себя картинку примитивных коней-варваров, столько из их толпы торчало всевозможных стволов. Оружие выглядело грубым, как и грифонье, но там, где грифоны использовали ружьё, кочевники не стеснялись притащить пушку. И если им казалось, что пушки не хватает, они брали две.

Пока Всеволод осматривался, разговор князя с кобылой внезапно закончился. Тимер плюнула Георгию на лапу и, пылая яростью, удалилась вместе с Кургаш. Князь вздохнул, посмотрел на клетку, и медленно вышел за пределы лагеря. Его дружинники последовали за ним. Охрана их пропустила, но держала на прицеле до тех пор, пока последний грифон не взлетел и не скрылся из виду. Больше никто к сидящим в клетках грифонам и пони внимания не проявлял, так что Всеволод остался наедине с собственными мыслями.

Только к вечеру тюремщики вспомнили об их существовании, и только для того, чтобы дать им по маленькой горбушке и кружке воды. Попытки с кем-нибудь заговорить немедленно и жестоко пресекались, поэтому единственным развлечением оставалось следить за Хельгой и мешать ей провоцировать охрану на избиение их обоих тупыми концами копий. Хельге это совершенно не нравилось, но со второго тычка она сообразила, в чём дело, и остаток дня провела хмуро уставившись в угол клетки и чистя перья на раненом крыле, с которого кто-то уже успел украсть повязку и шину. К счастью, уже и так подходило время их снимать.

Лагерь кочевников днём совсем не бурлил жизнью. Большая часть населявших его лошадей с утра куда-то ушла, оставив только несколько охранников, и самым интересным событием за весь день была смена караула у клеток. На закате лошади вернулись, и Всеволоду удалось заметить Тимер и Кургаш, скрывшихся в большом шатре на другой стороне лагеря.

Следующий день прошёл примерно так же, за исключением того, что следить и сдерживать Хельгу молча становилось всё труднее. Весь день чистить перья было невозможно, а каждая попытка хотя бы прикоснуться к прутьям решётки заканчивалась болезненным тычком копья. Писать на полу когтем ему, впрочем, никто не запрещал, и к вечеру весь пол был плотно исписан всеми подходящими случаю цитатами, которые Всеволоду удалось вспомнить, включая знаменитое «Здесь, без семьи и друзей, после тридцати семи лет горестного заточения погиб благородный незнакомец, побочный сын Людовика Четырнадцатого.»

Третий день их заточения начался в точности так же, как и предыдущий. Скука начинала серьёзно действовать Всеволоду на нервы, а ведь из них двоих терпеливым был именно он. Хельга уже вовсю изучала клетку с тем же любопытством, какое она уже однажды продемонстрировала в больнице, а взгляды, бросаемые ей на охрану, становились всё менее испуганными и всё более голодными. К счастью, к полудню Кургаш решила наконец вспомнить, что по дороге с кем-то подружилась.

– Здравствуй, Почтенный Предок! – поздоровалась пегаска, направляясь к клетке как будто к их обычному снежному логову. Одна из охранниц, крупная зеленовато-коричневая единорожка, двинулась было на перехват, но Кургаш обогнула её как будто та была просто сугробом. – Прости, что не зашла раньше, но у меня жених приболел, мой долг за ним ухаживать. Он всё ещё может умереть, поэтому надолго задержаться не могу. – Сказано всё это было таким спокойным тоном, как будто пегаска говорила о погоде.

Всеволод молча указал на охранницу, которая уже приготовилась ткнуть его копьём за попытку заговорить. Пони покосилась на неё как будто только что заметила, задумалась, тяжело вздохнула и сделала крылом отгоняющий жест. Единорожка подняла бровь, но опустила копьё и отошла.

– Извини, забыла. Рабам на передержке нельзя говорить. Для меня сделают исключение, но, наверное, донесут твоему хозяину. Я поговорю с мамой, она скажет, чтобы вас сильно не наказывали.

– Рабам? – по спине Всеволода снова пробежал холодок. – Мы что теперь, рабы?

– Ага! – подтвердила Кургаш радостным голосом, впрочем, радость звучала немного натянуто. – Все пленники, взятые с боя, становятся рабами. Тот грифоний князь сказал, что ты с ним, его воин подстрелил моего жениха, так что это была битва, а дядя Сасык вас оглушил и пленил и вы теперь его рабы. Не бойся, это не так страшно. Я тоже была рабыней, когда была маленькой! – она показала на жеребёнка в соседней клетке. Жеребёнок внимательно прислушивался к разговору, но молчал. – Тебе только надо отработать свою цену, и ты свободен! Или тебя может кто-то купить и усыновить!

– Но мы же не с князем были! – запротестовал Всеволод, разобравшись в сбивчивом пояснении пегаски. – Мы с ним вообще всего раз до этого встречались!

– Да, я знаю, – кивнула Кургаш, пододвигаясь поближе и понижая голос, чтобы охрана не подслушала. – Но понимаешь, если вы не рабы, тогда дядя Сасык теряет двух ценных рабов и должен отплатить вам за то, что он вас оглушил и всё такое. Поэтому если ты попытаешься кому-то это сказать, он просто скажет, что ты лжёшь чтобы не платить ему свой долг. Он призовёт судью, а судья его родственник, не твой. Ложь ради уклонения от долга – серьёзное преступление, тебя накажут.

– А если ты им скажешь? Тебе-то они поверят? – перспектива выплаты долга за то, что он перекинулся с князем парой слов заставляла Всеволода чувствовать себя ограбленным.

– Конечно! – снова кивнула Кургаш. – Обязательно! Правда, тогда они тебя казнят. И меня тоже.

– Почему??? – грифон почувствовал, как медленно сходит с ума от абсурдности обычаев кочевников.

– Мы несколько ночей провели вместе. У меня есть жених. Если кто-то проводит ночь с чужой невестой без присмотра кого-то, кто не родня по крови обоим, чтобы… ну ты понимаешь, проследить, что… ничего не было, за это есть только одно наказание.

– Кургаш, ты знаешь, что я от этого не в восторге, но я ведь технически ещё ребёнок. Как это вообще нас касается? Я не уверен, что я уже до… этого дорос!

– Грифоний князь сказал, что по их законам ты взрослый! – охотно ответила пегаска. – Старейшинам этого хватит.

– Так, значит, у меня есть выбор из рабства на неопределённый срок, с перспективой на усыновление, как-то убедить судью-оборотня, что я ему важнее его родственника, или взойти вместе с тобой на эшафот за поругание твоей девичьей чести. И всё это по милости чёртова Гоши, которому не сиделось по свою сторону границы, и который до сих пор не научился не разевать свой дурацкий клюв. Я ничего не упустил?

– Ты ещё можешь сбежать, и тогда тебя будут ловить по всему Полю как дикого зверя!  – с кивком добавила Кургаш. – В этом больше чести, чем в казни.

– Напомни поблагодарить нашего прекрасного князя за наше счастливое детство, если он нам снова попадётся! – попросил Всеволод Хельгу. Та ответила неуверенным кивком, опасливо косясь на охранницу.

– Бежать? – спросила она, наклонив голову.

– Бежать, – согласился молодой грифон. – Но не сейчас.

– Я знала, что ты благородный грифон, Почтенный Предок! – расплылась в улыбке Кургаш. – Но ты не мог бы немножко задержаться и научить меня летать?

С этим Всеволоду пришлось согласиться, потому что он всё равно пока не видел способа сбежать. Кургаш расправила крылья. Они всё ещё выглядели немного ощипанными, но новые здоровые перья уже заметно отросли, а те, которые Хельга посчитала достойными, от регулярной чистки выглядели намного лучше. Пегаска закрыла глаза и шевельнула ухом, как будто к чему-то прислушиваясь. Всеволод знал, к чему, он и сам это чувствовал. Воздушные течения смещались, и это вызывало лёгкое покалывание в его перьях.

– Было приятно поговорить, Почтенный Предок! Но мне надо идти, долг перед женихом зовёт.

– И с тобой было приятно пообщаться, – признал Всеволод. – Надеюсь, он скоро выздоровеет.

Кургаш ушла, оставив пару грифонов наедине со скукой. Карой за разговор стало то, что вечером им не принесли еды, а на следующий день их выпустили из клетки. Это не сильно улучшило их положение, потому что вместо клетки их приковали за передние лапы к большой стальной балке. Так у них было больше пространства для движения, можно было нормально расправить крылья, и даже охрана больше не маячила неподалёку, но в отличии от клетки, рассечь стальные кандалы когтями не стоило даже надеяться. Вся процедура переселения, как оказалось, была подготовкой к встрече с главой табуна. Вечером их почтила присутствием сама Ведающая.

Вблизи старая кобыла ещё больше была похожа на ведьму, но при этом у неё были ясные глаза и лёгкая походка, совершенно не вяжущиеся с её возрастом. Кроме того, взгляд её пронизывал, заглядывал в душу любому, кто стоял перед ней, намертво приковывая их к месту.

– Так, так, так, давненько Поле не видело чего-то подобного! – сказала Тимер, медленно обходя прикованных грифонов и с интересом их осматривая. – Лет так пятьдесят, с самой прошлой войны, сказала бы я… ох сказала бы! – она хихикнула, тыкая Всеволода копытом в шрамы на ноге. – Для такого мальца ты, гляжу, тот ещё охотничек! Немудрено, что Гоша объявил тебя взрослым. Эта ваша дурацкая охота, в таком возрасте, да ещё и на волков... это стоит признания. Показывает храбрость. И глупость.

Внезапно из голоса Тимер пропало всё веселье:

– И я вот тут задумалась, кеше, что из этих двух привело тебя в наши земли? Моя наивная дочка говорит, что ты хотел вступить в табуны, но ты ведь не хуже меня знаешь, почему твои так не делают. И про то, что от самой границы за тобой хвостом тащилась целая армия, мы тоже вместе знаем, так ведь? Ты почти дошёл до стойбища Великого Хана, и ни один из наших патрулей не смог заметить ни твоего следа, ни твоего хвоста. Кеше, в мире, конечно, случаются совпадения, но это перебор, согласись, – лошадь приковала Всеволода к месту своим пронзительным взглядом и продолжила. – А теперь мой будущий зять мёртв, моя дочка – не дожила до возраста женитьбы, а уже вдова, и у меня есть повод верить, что Елец вступил в союз с северными лосиными племенами и шайтан их знает, с кем ещё. Ты, кеше – прямо в центре всей этой каши.

Тимер замерла, нахмурилась, внезапно кивнула и повернулась к пришедшим с ней важно выглядящим жеребцам. Каждый был одет в золочёный ковёр вроде того, что носил Янгыр.

– Эти двое – мои. Заплатите Сасыку их цену и перекуйте их к моей повозке. Скажите табуну, завтра мы отправляемся к Хану.

С этими словами старая кобыла резво ускакала, оставив Всеволода судорожно придумывать план побега. Ему почему-то казалось, что такая ерунда, как правда, не сможет утолить загоревшуюся в Тимер Урман жажду знаний.