Социофобия Руне Ховарда, или Как пообедать с Принцессой
Эпизод первый, отрывочный
Когда-нибудь я собираюсь жить так,
чтобы делать что-то хорошее, а не
просто не делать плохого.
Чак Паланик. "Удушье"
Спустя год после окончания Клаудсдейловской военной академии Руне Ховард стоял на балконе штаб-квартиры Троттингемского погодного патруля и вяло жевал карандаш, опершись о заграждение.
— Чаво там сегодня по плану?
— Жара.
Первый смотрит на него искоса.
— Серьезно? Не-е, подавай дождь.
— Хрена там, три дня дождь был, причем по вине одного лодыря, которому поручили… ну ты понял.
— Не пойдет, у меня тренировка. Хочешь, чтоб я сдох?
Другой собеседник, обладатель едкого голоса, со вздохом упирает лоб в поднятое копыто, потом чешет ухо.
— Ладно, делай, как хочешь. Но если что…
— Да, да, само собой. Я был на смене.
— Ну давай, работай.
Ответ на, казалось бы, риторический вопрос «Как проходит день обычного троттингемского пегаса?» был бы куда более широким, чем если бы речь шла, скажем, о Понивилле, ведь здесь для него работы кроме управления погодой и доставки почты – непочатый край. Поскольку в этом старинном городе, где три расы смешались в спорый социальный механизм, не имеет власти классовое деление – и пегас, и земнопони тут легко могут быть назначены на управляющую должность заместо вышвырнутого лентяя-единорога, которому, в свою очередь, будет не впервой поработать физически.
Но доля крылатого жеребца Руне Ховарда – обыденная, даже для привыкшего к иерархии рогатого кантерлотского гостя. Даже для покорителя Мейнхэттена.
Для обитателя прилегающих к нему зебринских трущоб.
На письменном столе перед бухгалтером лежит листочек с эскизом потягивающейся пегаски, и Руне, высунув, будто это может помочь, от усердия язык, выводит пером ее зажмуренные от удовольствия глаза.
В дверь постучали.
— Да, — отвлеченно произносит жеребец, когда в открывшемся дверном проеме показывается голова одного из пегасов патруля.
— Дождь в 7 часов, Руне.
— Ши-кар-до-сик… — медленно говорит он себе под нос, наводя ресницы на бумаге в клеточку, так и не подняв глаз.
— Это… народ точно будет недоволен.
Секунд на пять в комнате повисла тишина.
— А жарой будут?
— После холодных дней не грех и позагорать…
— Праздность – смертный грех. Надо развиваться.
— Эх-х… В общем, дождь. Я сваливаю, у меня первая смена.
Руне ничего не ответил. Дверь демонстративно захлопнулась. Он прорисовывал пряди в хвосте двухмерной кобылки. Давно, когда он так же самозабвенно рисовал, сидя за партой академии, сослуживцы, бывало, с уважением наблюдали, с добродушной иронией относясь к нему, как к субъекту с гуманитарным складом ума.
— … пробираюсь сквозь обломки, я ржавый от дождя… здесь нечего спасать, никого винить нельзя…
Как только он вошел в магазин, взор его обратился к стеллажам с разнообразнейшими баночками, тюбиками, кисточками и карандашами, в который раз вызывая у неравнодушного ко всей этой прелести жеребца глазной оргазм.
Простояв пятнадцать минут перед полками, он подошел, наконец, к понимающе улыбнувшейся продавщице.
— Все еще мечтаю скупить весь ваш художественный магазин, — признался пегас.
— Все в ваших копытах. Особенно, когда в них нужные инструменты.
— Отлично сказано! И-и… дайте-ка мне пачку мягких карандашей от «Моулдера».
— Сколько цветов?
— Будьте добры, шестнадцать.
Стоя в ожидании отошедшей кобылы, он взглянул на полки с небольшими книжными пособиями по сочинительству и рисованию и уперся взглядом в «Литературную критику для чайников». «Кто может — тот делает, кто не может – тот критикует», думает Руне, ловя себя на мысли, что слова принадлежат кому-то позабытому, но не ему. Чуть выше он заметил ранее никогда им не виденное «Введение в писательство для душевнобольных».
— 12 битов, — бросила та, возвращаясь от стеллажа с золотистой упаковкой.
— Да, и еще вон ту книгу.
Он направился в ресторанчик через дорогу, в котором по обыкновению перекусывал в обед. Мисс Флэпджек поливала кактусы на подоконнике, когда увидела в окно мирно топающего жеребца и странно посмотрела на него, припоминая, как он галопом оббежал тогда побоку ее черного кота Фаззи, не давая перейти себе дорогу.
«...на столе перед ним возникла узорчатая тарелочка с большим, роскошным, чуть ли не сексуальным бутербродом с сыром, помидором, майонезом и салатными листьями. Читатель, вероятно, и не подумает останавливаться на этом моменте, но не спеши, остановись же, читатель, задумайся! Ты можешь представить хоть толику того наслаждения, что испытывает наш жеребчик в данный момент? Только вообрази: сочетание мягкого, воздушного хлеба с золотистыми пластинками потрясающего СЫРА, рубиновыми, блестящими ломтиками взращенной яркими солнечными лучами ПОМИДОРКИ, и все это великолепие сдобрено нежнейшим, натуральнейшим майонезиком и, наконец, дополнено свежими, прохладными листочками изумрудного САЛАТА! Его вкусовые рецепторы просто взрывались от оргазма с каждым его укусом, снова и снова...»
Такие строки рисовались в голове у пегаса, покуда он жевал. Что-то из происходящего вокруг всегда можно включить в свою писанину, обработав должным образом до состояния читаемых синтаксических структур. Небесполезная привычка смотреть на привычные для не-писателя явления и объекты прагматичным взглядом, оценивая, как можно художественно и стилистически ценно расписать их в прозе, пришла из чужого опыта вроде бы как незаметно.
Покончив с бутербродом, Руне запил это дело славным морсом из лимона и черной рябины, посидел немного, чтоб в желудке улеглось, и, поблагодарив хозяйку и пожелав ей хорошего вечера, выкатился из ресторанчика.
До тренировки оставался час, и, придя домой, пегас решил посидеть над своим романом. На столе с его тетрадями лежала трехцветная кошка, любившая своего хозяина, словно мужа, по достоинству оценив подушку из мягкой бумаги. Руне, в своем стремлении быть каким-никаким, а писателем, не преминул воспользоваться троттингемским писательским конкурсом как мотиватором к творческому саморазвитию. К моменту двух недель из шести до окончания срока у жеребца была готова половина, но беспрерывная работа казалась, особенно в отсутствие вдохновения, не способствующей созданию чего-либо читабельного. Ранее же ему не удавалось написать даже что-то, объемом большее рассказа — одна за другой задуманные повести как-то сами собой обрывались на нескольких листах, не говоря уж о романах. Хотя первопричина, вероятно, крылась-таки в неспособности продумать сюжет или в изначальной скучной задумке, лень, как неожиданно открытая зараза, поражала и превозмогала желание чего-либо достичь у молодых поколений в сравнении с их отцами, которым, в отсутствие толковых пособий и опыта предшественников, коих навалом ныне, приходилось всего добиваться самим. Пару рукописей Руне просто потерял, но это, должно быть, указание судьбы на то, что произведение было дерьмом и продолжать не следовало. Скорее всего, отчасти это отговорка от безысходности и нежелания переделывать, однако в ущербности собственных пописулек пегаса смог бы разубедить разве что оглушительный успех.
Что-то упрямо вторгается на фронт мышления, оттискивая в сторону рабочий настрой, вместо мыслей над романом упрямо лезут личные, вынуждая постоянно отождествлять себя с собственным героем. Он не создавал копию себя на бумаге, делая его, наоборот, таким, каким хотел быть, прибавив, для органичности, пару недостатков и проблем. Сейчас бы уловить такую нить идейки, чтобы со стороны одного из эпизодических героев намекнуть на окончание произведения, потому как текст начал становиться скучным. Есть необходимость дать рукопись на оценку хоть кому-нибудь, но из знакомых его никто не интересуется литературой, и доверять таким критику совсем нет резона. Впрочем, можно попросить кого-то из них просто почитать вслух, тогда можно воспринять свой текст, будто написанный кем-то другим, и проще отнестись критически, найти разного рода ошибки.
Набросав за 40 минут полстранички и переписав ее два раза, отрихтовав, на свой взгляд, до идеала, он вздохнул, поднялся, зашел по дороге на кухню и бросил в рот горсть ягод из мисочки, вышел из дома и, распахнув крылья и мощным их взмахом отправив себя в полет, устремился в сторону спортзала. Эти ягоды он набирал с запасом для подобных перекусов, ведь, так уж сложилось, ел дома только утром и вечером.
Его перехватил какой-то знакомый.
— Хэй, Ховард! Как оно?
Он повел головой по сторонам.
— Ась?
— Ну, даешь, братан! Совсем пегасьи рефлексы за своими книжками растерял! – улыбающаяся синяя морда возникла прямо перед ним, и Руне резкой взмахнул крыльями, тормозя, — Ха, думаешь, ты б меня протаранил? Я еще не настолько дряхлый!
— Рефус!
— По вашему приказу прибыл!
— Чего? Сдался ты мне…
— Да эт привычка, нахал ты эдакий. Я в страже служу, — вероятно, он пытался, но не смог скрыть гордой улыбки.
Руне посмотрел на знакомого, предприняв отважную попытку поднять одну бровь, но в итоге только скривился, летя рядом с ним в среднем темпе.
— Да ладно?
— Ага.
— Кантерлот? — синий пегас кивнул, — И давно?
— Уже как год.
— Рядовой?
— Ну, типа того. Наше отделение из восьми солдат, майора своего нет, так что пихают нас туда-сюда… Ну, эт ничего, главное, что не в нас, — он глянул на Руне, будто ожидая чего-то.
— Что не в вас? – подозрительно спросил тот.
— Пихают-то, — тут же ответил Рефус и залился сдавленным смехом в оба копыта, будто давясь от кашля.
— М-м-м, — протянул иронично Ховард, отчего-то чувствуя себя героем анекдота, — юморок-то у вас, смотрю, заправской?
— Обижа-аешь.
Он отсмеялся, и какое-то время давние знакомые летели молча. Наконец, Рефус прочистил горло, сплюнув потом с высоты птичьего полета.
— Знаешь, объявление сейчас дают, мол, выпускников академий набирают в новый офицерский состав. Там нехватка, вот, опять же, в моем отделении.
— Как интересно. И на каких условиях? – Руне совершенно не интересовала перспектива, и он спросил просто из вежливости, в то время как собеседник был абсолютно серьезен, будто разъясняя суть контракта новому наемнику.
— Там, в общем, тест проходишь, комиссии и все-все-все, ты знаешь. Ну, и лучших из сдавших повышают до старшего ЭлТи.
— Вот как.
— Да, ну, я и подумал, может…
— Нет, спасибо.
Рефус на мгновение умолк, потом грустно глянул на знакомого.
— Но почему? Там ведь…
— Меня полностью устраивает моя жизнь, — Руне отвернулся, разглядывая живописные озелененные улочки с плотно налепленными коттеджами, чтобы скрыть то, как поморщился от попыток уверить в чем-то самого себя, но движение это говорило за него, — а в академию, как ты знаешь, я пошел против воли. Я не интересуюсь службой.
На самом деле и последнее было не абсолютной истиной. Жеребец находил военное дело не ведущим к развитию, ведь оно забирало почти все, но ханжеством было бы не отметить, что годы в академии, несмотря на так и не умерший к пятому курсу скептицизм, прошли в компании безбашенных приятелей интересно и невероятно весело. Иногда приходилось ловить и как следует давить мысль, что это, быть может, были лучшие годы его жизни.
— Ладно, ладно, че ты, — общительность синего жеребца вмиг поутихла, и в воздух вокруг словно стал прохладнее, — Так… говоришь, сам нормально?
— Более чем, — ответил Руне с деланным удивлением, больше для себя, чем для собеседника, — разве со стороны сомнительно?
Тот посмотрел с врачебной хмуростью и в то же время с долей сочувствия.
— Совсем непони станешь, Ховард. Одному-то торчать – так и всех друзей в преступлениях подозревать начнешь.
— Ты хочешь об этом поговорить?
— Да нет, — он стал потихоньку брать в сторону, увеличивая расстояние между собой и Руне, — Смотри, брат – иногда то, что кажется прекрасным и дает надежду, обращается в… Впрочем, кто я, чтобы глядеть в будущее. Счастливо, — Рефус выдал улыбку, попытавшись придать ей вид беззаботной, но на краях губ его будто висели пудовые гири.
— Счастливо, Рефус, — усилием воли Руне уничтожил весь неприятный осадок разговора, поэтому для улыбки сил не хватило.
— Думаю, ты знаешь, что делаешь.
И жеребец, чуть развернув крылья и поймав поток, легко рванул в сторону и вниз, оставляя последнее слово своим. А наш пегас, уже приметив через пару кварталов спорткомплекс, позабыл обо всем и ускорился, на ходу похрустывая разминаемыми ногами.
По окончании тренировки Руне направился было, как обычно, в предусмотренный в спортивном комплексе душ, но, увидев в окно дождь по своему же заказу, о котором и позабыл, поспешил просто выйти на улицу. Нехилый ливень за секунды насквозь намочил тело разгоряченного пегаса, и он, глупо улыбаясь и прикрыв глаза, еще стоит какое-то время, задрав голову, на небольшой площади перед спорткомплексом, после чего неторопливо берет курс в сторону дома, давая заслуженный отдых гудящим после полета с отягощением крыльям. Дождь внезапно обрывается, словно под него подставили ведро, успев, к довольствию Руне, остудить его, и он, отряхнувшись, продолжает свою медлительную прогулку, втягивая полной грудью прохладный свежий воздух и глядя на небо, изредка бросая взгляд под ноги, чтобы не споткнуться. На горизонте уже проступили первые огненные языки закатного солнца, закрашивая, словно штрихами кисти, вечернее небо.
Ну, если нам совсем уж нечего сказать, почему бы, в самом деле, не описать пейзаж?
— Встретить бы кого, — тихо говорит он в никуда.
Вот уж отвратные случаи, когда идти куда-то наедине нужно дольше пяти минут. Тогда в голову лезут первосортные мысли, и далеко не все они поднимают настроение. Терзаемый этими самыми мыслями, со временем желание думать, или, вернее, размышлять, само собой рассосалось и осталось в прошлом.
Вот уж правда встретить бы кого. Кого-то, с кем можно поболтать легко и приятно, обо всем и ни о чем, не следя за соответствием твоих манер манерам собеседника и не подбирая выражения. На крайняк, кого-то из бывших одногруппников из летной школы, они же все разлетелись, кто куда. Кого-то, кто на несколько минут заполнил бы пустоту в его душе, пустоту, которую не заполнишь никакими бутербродами. Он достает блистер успокоительного, выдавливает на копыто одну, другую, третью, четвертую таблетки. Подумав, добавляет еще две, прячет блистер, сует белые кружочки под язык. Как назло, в памяти всплыл еще и недавний разговор, делая мысли уже физически неприятными. Последние слова Рефуса вертятся противной мухой на периферии сознания, боясь приближаться, но и не желая отставать. Слюна начала постепенно становиться сладкой. Солнце почти зашло. Потом из щели между полушариями мозга показываются еще и сказанные грубые слова, и извечная присказка вспархивает с его губ.
— Какой я все-таки мудак, а?
Такая меланхолия – не то чтобы повседневность. Все же смыслом его жизни всегда оставалось... саморазвитие? Но не одиночество ли толкнуло на такое определение? Он и не одинок. И в школе, и в училище он был активной частью дружной компании, у него даже, помнится, была кобылка или две... Все это как-то смазалось в изменчивой памяти, и свое прошлое виделось как жизнь постороннего пони. Руне посвятил себя саморазвитию, и постепенно сожаление начинало периодически напоминать о наличии в его душе таких черт, как общительность и открытость, грызя его в подобные моменты, когда делать было нечего, кроме как думать. Ранее, когда всего хватало, он бы и не подумал, что после отказа от этого возникнет и даст знать о себе нужда. Истинный закон. И он знал, что завтра уже не будет так тосковать, так сильно тосковать по общению или обнимашкам. Так он успокаивал себя, и пока что это удавалось неплохо.
Расфокусированный, устремленный в никуда взор и отключенный слух не предупредили о грядущем, и спешащая куда-то стремительной рысцой перпендикулярно его пути салатовая кобылка, нагруженная парой сумок, врезалась носом в его бок, сдавленно ойкнув, и распласталась на животе по мягкой траве на обочине дорожки. Что заставляет его, застигнутого врасплох, словно включенный после десяти лет безделья мотор, подпрыгнуть, выходя из пучины тяжелых дум.
— Я дико извиняюсь... — начала было смущенную тираду златогривая земнопони, но, запнувшись, недоуменно моргнула, — …Руне?
— Ох... привет, Дайонн. Это ты меня извини, — нервно усмехается он, уже собирая, несмотря на ее отговорки, какие-то высыпавшиеся из сумок кобылки вещи, ни одну из которых он не запомнил, — вечно я... хе-хе-хе-х, в облаках витаю. И когда в облаках...
— И на твердой земле, — улыбнувшись, закончила за него поняша, — не падай духом, думать полезно.
— Смотря, о чем, — он смотрит куда-то вбок, — эй, давай я помогу донести!
Она отмахивается.
— Ай, не стоит. Мне во-о-он в тот дом, — она указывает на милую постройку, которую непостоянная память Руне позволила ему отлично знать.
— Я знаю, где ты живешь, — доверительно хмыкнул жеребец, ухмыльнувшись, — давай сюда. Нам по пути, — это было неправдой, — да и какая разница...
Его знакомая закатывает глаза, что так свойственно всем его знакомым:
— Ну держи, держи, тяжеловес. С тренировки?
— Агась, — кивнул довольный пегас, поводя боками под новым грузом, что казался, наоборот, облегчением его только что пахавшим мышцам.
— М-м-м-м, — мечтательно протягивает Дайонн, — то-то от тебя так... прямо разит.
— Брось, я же тебя знаю, — Руне засмеялся, совершенно позабыв о недавней хандре, и наклонился, чтобы втянуть собственный запах. Его будто подменили. И насколько же давно ему не было так хорошо? А это ведь столь обычно для большинства пони. Кто, кроме него, знает?
— Ну-ну. Как сам-то?
— Я или мои дела?
— Ну, положим, дела, — она оценивающе окидывает его взглядом.
— Дела... дела идут хорошо, но непонятно, куда, — он произнес фразу, которую давно хотел кому-то сказать.
— Да-а? А сами куда идем?
— А вот... По мановению судьбы провожаем одну красивую кобылку тихим вечером.
Она как-то театрально мило засмеялась. Кто она? Руне случайно, так же, как и сегодняшняя встреча, познакомился с Дайонн, энергичной кобылкой, глаза которой никогда не задерживались на чем-то одном, будто что-то ища или чего-то опасаясь, вскоре после переезда в этот район на окраине, после летной школы и жизни у дяди в течение года. Когда был другом всех своих друзей и душой компании. Теперь же... делил ли сам Руне свою жизнь на две половины, границу между которыми он проложил в начале этого лета, или же делим только мы, глядя со стороны?
— А знаешь, я ведь с недавних пор живу одна... — дождавшись, когда он вопросительно и с толикой недоверия посмотрит на нее, она добавляет: — ...сказала бы я, если б мы были в мелодраме, — и снова захихикала под его деланный стон разочарования — ему было слишком приятно и легко, чтобы не подыграть.
— Не считая десяти кошек, а?
— Бе-зус-лов-но, — подхватила она, — а особенно Дымок. О, Руне, — со истомой сказала коротко стриженая поняшка, прильнув к нему, — он настоящий джентльмен. Подумай только, он каким-то образом прочитал мои сокровенные мысли и кобыльи мечты и нассал-таки на мою подушку!
— Во имя богинь, как им это удается?! – пегас вновь сокрушается, — Иногда я рву на себе гриву оттого, что не родился в семье аристократов где-нибудь в Кантерлоте.
— О да. Там-то тебя поучили бы хорошим манерам, неотесанный качок!
— Ну, должен я хоть что-то уметь?
Они смеялись и пихали друг друга боками, и дом Дайонн приблизился незаметно.
— …хи-хи-хи-х… Так, так, так, что это тут у нас? О милый, милый до-о-ом, — пропела кобылка, блеснув на приятеля глазами, — который ехидно вынуждает Руне развернуться и пойти домой!
— О, это с вашей стороны весьма перпендикулярно, мсье! Я вынужден взывать вас на дуэль за нашу даму! – он снимает сумки и взмахивает в сторону коттеджа передней ногой, будто держа шпагу.
— Чуть попозже, Понь-Кихот. Сегодня я еще хочу где-то поспать. Слушай, спасибо тебе, жеребчик, — она с серьезной мордашкой уперла копыто в его грудь, — я и правда намоталась сегодня с этими сумками, так и горб нажить недолго. Но должна же я была прикинуться гордой и независимой кобылой?
— Конечно, — он усмехнулся, помогая ей надеть поклажу уже перед ее двориком, — уверен, в душе ты – она.
— Вот как дам щас, — шутливо запыхтела кобылка, — и буду не только в душе!
— …но еще и в душе? – Руне в очередной раз ляпнул первое, что пришло в голову, сделав ударение на -у-.
— Ай, будет тебе, Ховард, — ворчит Дайонн, стоя на пороге, — ладно, приятно видеть тебя в прежнем здравии, старина. Давай, что ли.
— Старина… неужто так говорят о друзьях?
— Не прикидывайся мне тут одиноким, кутила. Мне ж тебя жалко станет!
— Неплохая перспектива. Для начала, — он поочередно вскинул обе брови, по крайней мере, без зеркала ему так показалось.
— Аргх. Ну, удачи, жеребчик! – она снова улыбается, закрывая дверь, и Руне махнул ей копытом. Проем с яркой кобылкой еще не успел затвориться, а к пегасу, будто тайком глазевшие на их встречу приятели, уже пулей прискакали мысли – главные спутники его жизни, в пользу которых он отказался от остальных. Но в пользу ли?
Пустота, зияющая внутри, казалось, заполнилась до краев, и это счастье полилось через край, заполняя Руне целиком. Возможно, это жидкое, растопленное жаром сердца счастье испарится до завтра под ничего не прощающими лучами одиночества, но имело ли это значение сейчас? Ховард не жил одним сегодняшним днем, его паранойя не позволяла ему не бичевать себя из-за прошлого – благо, будущее свое он видел уже достаточно спокойным, но в этом моменте он хотел оставаться всегда. А лучше – в моменте несколькими минутами ранее. Он искренне благодарил принцессу Луну, покровительницу, по старой мифологии, любви, за то, что услышала немую мольбу его сердца, за этот дар, за то, что отвлекло его от угнетения, вырвало из медленно наползающей пучины отчаяния. Завтра он, пожалуй, заглянет на почту и проверит, не пришло ли писем в ответ на его объявление на «Доске знакомств» возле одного ресторанчика на Центральной площади, наклеенное двумя неделями ранее. Завтра он будет другим Руне; нет, он уже другой. Завтра не будет никакой хандры и грызущих мозг тяжелых мыслей, он не будет больше тащить эту тяжесть один. Не будет ведь?
Эпизод второй, смелый
Веселье кончилось довольно быстро. Придя домой, Руне спохватился, поняв, что вошел в то самое состояние, когда хочешь наобещать самому себе о том, как изменишь ты и как изменится сама твоя жизнь, начиная «с понедельника», или субботы. Ненавистное состояние.
Дискорд бы побрал эти изменения, они страшные.
В его жизни было много таких состояний. Когда-то он впадал в него чуть ли не каждый день. Осознание того, что твои действия, как и вся твоя жизнь, неправильны – мучительно. Пегас впадал в него слишком много. Если ты ленивый ублюдок – со временем приходит понимание того, что ничегошеньки не изменишь, как ни клянись. Он искал отговорки для себя самого, понимая, что это попытка успокоиться путем оправдания собственного безволия, а иногда – все же убеждая себя, что так и есть. Самовнушению всегда помогают попытки списать все на подростковый максимализм, взбалмошность и защитные реакции организма. Он не винил мир. По крайней мере, сейчас, когда повзрослел. А как удобно и просто было говорить: «ненавижу все». Руне повторял когда-то эту мантру в моменты ярости и гнева на себя, на окружающих, на предметы и все, что у него не получалось сделать, главное из чего – победа над собой, и порой нелегко поверить, как взбрыкивает в голове эта ненависть, но это быстро проходит. Да, это проходило быстро, и тогда он впадал в прострацию. Мир. Он не понимал, как все устроено. Отвратительным было все.
И придя домой, жеребец поспешил упасть на кровать, не включая света. Успокоиться. Воздух холодный и мерзкий, как и покрывало, начавшее впитывать дождевую воду с влажной шерсти, далекий, невнятный шум голосов, повозок и звуков затихающего города бесит, но на деле есть одна из нескольких вещей, которые сдерживают от легкого безумия, напоминая разуму, что он еще здесь, в реальном мире. Впрочем, сдерживают? А было ли, что?
Руне говорит меньше, чем думает, как и все мы, хоть и пытается поспевать за своим демоном. Когда-то, еще в Клаудсдейле, одна его знакомая, уже тогда выпускница, говорила, что монологи – это нормально. Как ее там, Рейнбоу? Но не слишком ли много в последнее время? И кто границу определяет – много или мало?
Измученный пегас приказал себе и всему внутри себя заткнуться и просто лежал. Энергия медленно утекала из него, он позабыл обо всем – о необходимости плотно поесть после тяжелой тренировки, без чего она, согласно его убеждениям, пойдет скорее во вред, и о другом. Он заткнулся, но не мог заткнуть своих спутников. Все смешивается в его голове, из этого супчика внезапно выныривает жгучее желание писать. Писать и создавать произведение. Это кажется вдруг единственно верным смыслом жизни и всем, что ему нужно делать. Подорвавшись с кровати, жеребец бросился к небольшому, заваленному бумагами столу. За ночь он закончил роман.
На самом же деле писательство было еще одной вещью из тех немногих, что служили ему якорями в реальной жизни.
— Среди зеркал разбитых уже не прежний я… я ржавый от дождя… я ржавый от дождя.
Теперь стоит раннее утро, напоминающее вечер, когда бронзовое солнце так же выглядывает из-за горизонта, только с другого конца света, и качает права темно-синему рассветному небу. Руне сидит на коньке крыши своего двухэтажного коттеджа и наблюдает за малочисленными прохожими на улицах просыпающегося, Троттингема, что сбрасывал сонную одурь. По щеке катится крупная слеза. Невидимая.
Пегас пожелал счастья Дайонн и попросил Селестию лучше забрать это счастье у него самого и отдать ей.
— Я обойдусь, — он сказал это сам себе, улыбаясь, — у меня есть достаточно. В конце-концов, искусство рождается от горя. Я всегда прошу о большем, чем имею. Чем я это заслужил? Хотя… все равно ничего этого не будет. Ни изменений, ничего… потому что я подумал об этом. Значит, так не будет, — главный пункт его убеждений и суеверий. Ведь, как известно, если хочешь услышать смех Принцессы – поведай ей о своих планах. Он достал блистер с успокоительным и бросил в рот оставшиеся пять таблеток.
Пошел на работу.
Офис погодного патруля находится в десяти километрах от его дома. Это расстояние каждое утро для него сущий пустяк, хоть и не удовольствие – вместе со страстью к спорту чертой Руне была редкая лень. Но сегодня он идет пешком, и поэтому покинул дом пораньше.
Крылья болят жутко.
Ввалившись в контору, Руне, как мог, поспешил в зал совещаний. Три дня назад на сегодня был назначен общий отчет и лекция для рабочих пегасов, и он сам попросил себе речь на одну техническую тему. Дело было в том, что в одной из любимых им книг один второстепенный персонаж рассказывал о «долговременном диалектическом погодном планировании и регуляции», и хоть моменту этому он придавал не наибольшую значимость в произведении, при упоминании данного вопроса на работе глаза жеребцовы загорелись. К лекции он готовился с придыханием. Однако на месте ждал неприятный сюрприз.
— Вы опоздали, Ховард.
— Ч… что?
— Да, именно, — безэмоциональный, со стеклянными глазами на обветренном лице пятидесятилетний начальник качнул головой в сторону часов, которые, как стрелами, пронзают тиканьем тишину, что установилась с приходом Руне, в синхронизации с застучавшими в его голове молоточками. Двадцать пять минут девятого.
— Быть не может. Я никогда не ходил сюда пешком, и вышел пораньше…
Среди двух десятков пегасов послышались тихие и не очень переговоры.
— О? И что же помешало вам воспользоваться…
— У меня тренировка вчера была, — с некоторым жаром, будто только что вспомнивший что-то важное сумасшедший, сказал хмурый Руне, — крыльями взмахнуть не могу.
— Что ж, вы, Ховард, как бухгалтер и пони деловой, знаете, что личные хобби работе мешать не должны, — начальник поводит глазами по посмеивавшимся пегасам, что затыкает часть из них, затем делает Руне останавливающий жест, когда тот собирается что-то сказать, — но не печальтесь: отчет и лекции – время не рабочее, и конкретно это для вас ничем не обернется. Присаживайтесь и присоединяйтесь к прослушиванию. Бёрн, прошу, вам слово.
Несколько помятый бледно-желтый пегас с гривой цвета заслонившего солнце облака на закате в середине июля и бежевым пятном на пол-морды выходит к облепленному исписанными бумагами стенду с пачкой листов со следами от потных копыт и начинает сухо читать.
— В моем кратком выступлении я бы хотел ввести вас в «долговременное диалектическое…
— Простите! – выпалил Ховард, — Мистер Фальк, не просил ли я вас дать мне прочесть эту лекцию?
Тот и не моргнул.
— Да, но Бёрн ведь тоже готовил.
— Э… — только и крякнул сраженный Руне. Он и знать не знал, что начальник без его ведома дал эту тему еще кому-то.
— Если позволите, я продолжу, — учтиво напомнил о себе Бёрн, будто и не обидевшись на перебивание, и все пегасы согласились, косясь на сидевшего с приоткрытым ртом нарушителя монотонной речи оратора. Кто-то протянул копыто и любезно поднял его нижнюю челюсть до щелчка о верхнюю. Внезапно вернувший себе спокойный вид Руне кивнул, не поворачиваясь, и стал просто сидеть ровно, уставившись в стол.
— Итак, суть известной вам по слухам ДДППР…
Руне вызубрил эту тему, эту область логического проектирования до идеала, взяв за источники ту же книгу и несколько увесистых томов специализированной литературы из городской библиотеки, дав себе перед днем речи сутки отдыха, чтобы улеглось как следует в памяти, и на совещание шел, как взведенный курок, готовясь сыграть роль того самого персонажа. Она ему по-настоящему интересна, и все благодаря упоминанию в любимом произведении. Бёрн тупо прочел чуть расширенное определение и краткий обзор темы из учебника курсов погодного менеджмента, на которые их в свое время заставили ходить в летной школе, переписав это дело на пару бумажек. Прочел без следа энтузиазма и намека на знание дела, и Руне был уверен, что пустоголовые слушатели поняли суть дела и то получше, чем сам недооратор, пытавшийся придать себе важный вид, но мысли эти занимали его лишь в первые секунды после разочарования. Далее он мысленно плюнул и лишь продолжил улыбаться, правда, уже не той улыбкой, с которой плелся на работу. Все-таки главным было то, что теперь он знал это для себя, да и пригодится небось. Рассказывать это, однако, будет некому. Скорее всего.
Со следующего дня следует начать чтение научной литературы. Несмотря на относительную гуманитарность головного мозга, при желании он мог разобраться почти в чем угодно, разве что при кропотливой работе копытами, требующей инженерной мысли и удобных путей, он всегда выбирал наиболее невыгодный и нерациональный по законам физики способ. И лишь обезьянья лень не дает постигать новые для себя отрасли и доктрины самостоятельно, но для курсов и индивидуальных занятий по чему-либо он «был уже слишком старым». Слишком взрослым – так или иначе, выглядел бы так, «будто жеребенок у репетитора по математике».
— …таким образом, диалектическое погодное планирование является важной и перспективной частью современного осадочного управления. Все.
— Кхм, спасибо, Бёрн, вы свободны. Ну, теперь можете дополнять, что хотите, Ховард.
— Пхах, — он хохотнул вежливо, вовсе не замечая направленных на него взглядов аудитории, явно не советовавших ему затягивать мероприятие, — да что я тут буду мелочиться, рассказано уж.
— Ну, как знаете, — начальник хмыкнул, — мне казалось, вы очень хотели выступить по данной теме. В таком случае, коллеги, на этом считаю наше совещание завершенным. Все могут возвращаться к своим обязанностям, — Руне открыл было рот и спросить об отчете, но начальник опередил его, — а вы, Ховард, зайдите ко мне.
Звучит многообещающе.
— Мистер Фальк?
— Да, входите.
Руне закрыл дверь изнутри кабинета, где, помимо упершегося локтями в стол начальника, сидели на кушетках двое мелких менеджеров. Он понял, что изучающие его взглядом пегасы были не из этого филиала, но был абсолютно равнодушен к ним и всему их касающемуся.
— Смею предположить, вы догадываетесь, о чем я хочу поговорить?
Фальк сидел с видом классического морского волка, капитана, истерзанного в бурях мира, или равнодушного судьи – хотя кто-то бы сказал, что этот вид присущ ему всегда. Разве что не курил трубку, не прикладывался к кружке рома и для установления тишины использовал вместо киянки глаза.
Руне для приличия почесал затылок.
— Честно говоря, не догадываюсь.
— Очень жаль. Тогда я, может, вас бы смог понять, простить, — он медленно откинулся в офисном кресле, — но к делу. Вчера вы отдали распоряжение о дожде вне расписания.
Внутренне содрогнувшийся Руне едва смог сохранить неподвижность, не приложив ко лбу копыто, и даже каменное выражение лица. Лишь глаза невольно поползли верх и в сторону. Вообще, вся соль была в неожиданности – вины же или подобного пегас фактически не ощущал.
— О, верно, — на этом он решил остановиться. Подбор выражений – хождение по лезвию.
— Еще как верно. А вы знаете, что это значит?
— Это нарушение, безусловно, — кивнул Руне, — знаете, я подумал, что, как продолжение трехдневного «сезона», еще один небольшой дождь мало что изменит, — один из сидящих по бокам комнаты пегасов заулыбался и посмотрел в сторону, другой довольно громко фыркнул от смеха, — по крайней мере, не навредит.
«Надо бы заткнуться. Несу Дискорд знает что. Чего я такой напуганный-то?!».
Капитан несколько секунд просто смотрел ему в глаза своим тяжелым взглядом.
— Вы отдали это указание, про себя говоря «Это, безусловно, нарушение»?
— В тот момент это не показалось мне нарушением. То есть я понимал, что нарушение распорядка – неправильно, но… — пегасы на кушетках негромко смеялись, затыкая рты копытами, — в смысле, вы же поняли. Думал, все равно дож…
— Ладно, довольно. Честно говоря, искусной риторикой вы не блещете, Ховард, — собеседники не делали ни единого движения, глядя друг на друга в упор из разных концов небольшой комнаты, — Не думаю, что вы бы рассказали много лучше Бёрна. А вам интересна тема диалектического планирования?
— Да, мистер Фальк.
— Подумать только. Стало быть, что-то вы в ней понимаете. Тогда скажите, что влечет за собой внесение неоправданных изменений в погодный график, рассчитанный специалистами планирования?
— Риск нарушения погодного цикла, сэр. Что может создать чрезвычайную ситуацию, которая приведет к потере контроля и поведению погоды подобно оному в Вечнодиком лесу.
— Как красиво звучит. Как вы считаете, стоит воплотить это в жизнь?
— Никак нет, сэр.
Сам того не замечая, Руне по старой памяти, как по спящей привычке, стал говорить с начальником, как с майором в академии на докладе. Этот флегматичный троллинг Фалька начинает казаться отвратительным.
— А у вас неплохо бы получилось. Но не получилось. К счастью. Что ж, мы увлеклись, — «Ага, мы», — а что касается вас, Ховард, то у меня два предложения: или вы продолжаете работу в нашем коллективе в качестве рабочего пегаса, или вы уволены.
На две секунды звенящей тишины смолкли даже взмокшие от смеха, что продолжался весь этот разговор, пегасы на кушетках.
— Я остаюсь работать, сэр.
— Вот это другое дело. А дело в том, видите ли, что у нас нехватка хороших рабочих. Так бывает иногда. Думаю, вы понимаете, о чем я?
— Конечно.
— Можете приступать к работе. Да, ваши вещи уже удалены из кабинета и лежат в пакете у секретаря.
— Спасибо, — Руне снова удержал тон спокойным, уже разворачиваясь. Он чуть было не сказал «всего доброго».
Руне приходилось бороться с желанием просто свалить, ничего не говоря, и больше сюда не возвращаться. Все произошло более, чем неожиданно…
— Хотя кто-то поумнее меня ожидал бы этого после нарушения графика, — сквозь зубы проворчал он свою мысль, когда шел от секретаря, со стола которого молча забрал пакет.
…и пока он не имел понятия, куда податься, если уйдет. Впрочем, несколько вариантов сразу же всплыли в голове – с хорошей грамотностью без работы никогда не останешься. Переехать и в другой патруль?
— Че ты несешь-то?!
Во-первых, все учреждения, касающиеся погоды, имеют строгую организацию и связь, и своим поступком он более, чем красноречиво сообщил всем им, что нанимать его бухгалтером или кем-то в этом роде будет опрометчивым решением. А во-вторых, он достаточно не любил свою работу, чтобы не идти на нее второй раз. Жеребца устраивал сложившийся, но на данный момент поколебавшийся ход жизни, однако второй раз повторять все? Кто-то там хотел изменений.
Положив пакет в шкафчик раздевалки и закрыв на ключ (у секретаря он, может, был и в большей безопасности, но забрать его было вопросом собственного достоинства. Да и секретарь мог куда-то отойти, а сохранность пакета уволенного бухгалтера никого не волнует), он вышел на балкон, с которого начинался рабочий день всех рядовых пегасов патруля, расправил крылья и зашипел от боли. Про нее он совсем забыл.
Поэтому Руне забрал пакет из шкафа и покинул штаб-квартиру троттингемского погодного учреждения.
— И вам добрый день. Чем я могу помочь? – учтиво поинтересовался меланхоличный единорог в вестибюле центра занятости для единорогов.
— На работу бы мне устроиться.
Сидящий за стойкой регистрации прочистил горло.
— Видите ли, здесь мы подбираем работу для единорогов. И да, не могли бы вы снять ваш колпак, пожалуйста?
Руне проворчал что-то и стащил с головы картонный рог на резинке, купленный в магазине товаров для праздников.
— Да, но у меня к вам вопрос: вы подбираете работу, которую по умолчанию могут выполнять только единороги, так?
— Можно и так сказать.
— А какие негласные особенности есть у единорогов за исключением телекинеза, что сферы деятельности, которыми вы оперируете, подходят только для них?
— Как вам сказать, — после небольшой запинки задумчиво произнес рогатый пони.
— Вежливо намекнуть, — подсказал Руне.
— Хм. Вы, возможно, знаете, что единороги чаще, чем представители других видов, получают образование, ориентированное на умственную работу… так как имеют несколько меньшие физические данные в сравнении с пегасами и земными пони. И основная масса наших предложений предполагает познания именно в этой области.
— Ага. А если земной пони получил образование, ориентированное на умственную работу? Вы его примете?
— Мы никого никуда не принимаем, сэр. Мы ищем и подбираем подходящие клиенту свободные вакансии в соответствии с его резюме. А работодатели выбранного им места будут решать, принять его или нет.
Кого угодно на его месте Руне перебил бы еще до середины реплики, но сейчас нужно было установить контакт.
— Конечно, я оговорился. Мой вопрос подразумевал возможность обслуживания не являющегося единорогом клиента вашим учреждением.
— Это несколько странная… ситуация. К нам, знаете ли, никогда не приходили и не приходят не являющиеся единорогами пони, и про обслуживание таковых даже не сказано в нашем кодексе. Логичным было бы постановление, что таким мы не занимаемся. Посудите сами – фирмы и предприятия, имеющие с нами договор о предоставлении им с нашей стороны кандидатов, на то и обратились именно к нам, что мы специализируемся на единорогах. Прошу прощения за обилие местоимений.
— Бывает, — Руне махнул ногой, — Что ж, вы, как житель Троттингема, должно быть, знаете, что у нас в сравнении с другими городами достаточно стерта разница между видами. И на моем прошлом месте работы меня сразу же назначили на управляющую должность, хоть я на подобное и не рассчитывал, собираясь быть там простым работягой.
— В самом деле? А что это, позвольте поинтересоваться, было за место?
— Центральный офис погодного патруля нашего города, — для пущего эффекта пегас закатил глаза. Он приврал – ведь работал лишь в одном из отделений. В центральном же офисе сосредотачивались ученые и планировщики, но располагался и основной склад облаков. Он, к тому же, был и крупнейшим в Эквестрии после Клаудсдейла, ведь Троттингем – город вечной облачности.
— Недурно, — единорог слегка выпятил нижнюю губу и приподнял брови, изображая удивленное одобрение, — а чем конкретно вы занимались?
— А может, я буду указывать остальное в резюме? Видите ли, меня не назначали на стандартную вакансию, дав несколько смешанные обязательства. Им требовался кто-то вроде… проверяющего-контролирующего. И это нужно объяснять.
— Интересно-интересно. Не слышал о таком; непременно поинтересуюсь. Что ж, в любом случае, решать вопрос приема вас на работу будем не мы, а работодатель, так что мы вас обслужим. Чисто по-поняшески, мы же все пони, в конце-концов.
— О, вот это по мне. Такое отношение мне нравится – сам не вижу разницы, кто именно выполняет ту или иную работу.
— Безусловно. Только есть еще один вопрос. Вы, наверное, понимаете, что я занимаю далеко не управляющую должность в нашей компании, и посему обязан составлять списки и отчеты. И информация о работе с пегасом может…
Пока он говорил, Руне потянулся к седельной сумке, достав игрушечный рог и еще что-то.
— …вызвать вопросы у начальства. И ко мне, и к вам, причем если касательно вас они лишь поинтересуются историей трудовой деятельности и данными как гражданина, то для меня это обернется в лучшем случае выговором. Легким, само собой. Однако этого вполне можно…
Пегас подошел ближе и положил на стойку картонный конус с резинкой и чем-то весело звякающим внутри. Консультант опустил взгляд на лежащий под носом предмет и, как ни в чем не бывало, взял его, высыпав содержимое в выплывший из-под столешницы мешочек.
— Можно избежать, да. И думаю, с этим проблем у нас не возникнет. Вы предпочтете составить резюме или у вас есть конкретные пожелания насчет вакансий?
— Да, меня интересует сфера работы с текстом, а именно профессии редактора, корректора, писателя в каком-либо периодическом издании или где-либо еще.
— Вы говорите о журналистском ремесле?
— Не совсем, знаете ли, слово «журналист» всегда вызывает у меня неприятные ассоциации. Хочешь – не хочешь, а погрязнешь в этих сплетнях, интригах и вранье. Мне бы сидеть спокойно и писать, дают мне тему – а я хоть из кожи вон вылези, а информацию найти и текст составить должен. Книгами, справочниками пользоваться, искать материалы по теме. Куда-то ездить, если нужда есть.
Ему как-то надоел учтиво-уклончиво-заискивающий тон диалога и он пустился глаголить так, как стал бы разве что жеребенок.
— Что ж, профессиями сферы работы с текстом мы оперируем. Я составлю список адресов и лиц, заинтересованных в специалистах названных вами ремесел, не сообщая им о вас. Вы сможете зайти за ним через двое суток.
— Премного благодарен, мистер… — Руне оставил рот открытым, выжидающе взглянув на единорога.
— Дэфт. Дэфт Айд. Что касается вас, вы имеете право на анонимность. Хотя между нами говоря, при необходимости наши пони могут без труда…
— …навести обо мне справки, безусловно. Ну, я зайду через два дня. Приятно иметь с вами дело, Дэфт.
— Взаимно. До скорой встречи.
Руне покинул здание и поплелся по оживленной улице, решив посетить какое-либо заведение общественного питания. Идя медленно, глядя вниз, на серую плитку тротуара, но стараясь не оставлять без присмотра пространство перед собой, он испытывал какой-то жуткий мандраж, навязчивое ощущение, что что-то не так, что вокруг творится какое-то скрытое безумие и все происходит в некоем упорядочении.
— Вот и славненько. Теперь работа будет в удовольствие. Конечно, нельзя исключать, что заказы могут быть на нудные и не интересующие меня темы… Но писательством в классическом понимании на жизнь сейчас не заработаешь, известным автором не станешь… Попробовать, конечно, можно, но чем-то таким я и занимаюсь… А работу можно и потерпеть; так или иначе, буду узнавать новое и расширять кругозор, копаться в справочниках, а если, к примеру, в газете какой работать, то внизу будут печатать мое имя, так можно более-менее известным стать, а уж пото…
Неразборчивый со стороны монолог был прерван ударом головы о столб.
Продуктовый.
Руне минует стенд с черной водой, которую в детстве считал радиоактивной, и подходит к выпечке. Как обычно, когда нужно срочно перекусить. Бесстрастный взгляд останавливается на ценнике: «Булка ''Молния'' с брусникой». У кассы он вспоминает свою диссертацию с названием вроде «Теория относительного расположения пони в очередях», времен военной академии, где им вдалбливали комбинаторику.
Он идет по проспекту Пёрпл Дарта, жуя булку и изучая прохожих, прикидывая, с кого из них и как можно написать персонаж. Останавливается на миг перед урной, возле остановки, чтобы выкинуть упаковку – его друзья всегда недоумевали, почему он не делает этого сразу, как и с мороженым, а он просто хотел, чтобы отвалившийся вдруг его кусочек упал не на асфальт, а был сбережен оберткой. Вспомнив друзей, он помедлил, забыв, зачем остановился, и посмотрел на другую сторону проспекта, по которой тянулись ресторанчики, лавки, бутики, мастерские и все такое прочее. Не прекращается поток идущих вдоль этих заведений в противоположных направлениях пони. Параллельно их движению по проезжей части проплывают телеги, влекомые рабочими жеребцами. Наблюдение за картиной городской жизни в праздное время. Занятие, достойное… кого? Город представляет собой гигантскую машину, в которой можно видеть сотни и тысячи пони, пегасов, единорогов и повозок, снующих по ее жерновам в бесконечном потоке для того, чтобы по прошествии времени умереть и быть полностью замещенными следующим поколением, оставив общую картину неизменной. Так ради чего же неустанно гремит эта машина? Ради всех чувств и мыслей каждого отдельного ее винтика, один лишь внутренний мир которого представляет собой целую отдельную вселенную, которая для него реальнее всей этой машины и всего мира?
За стойкой какого-то заведения на той стороне улицы, на барных стульях сидели несколько друзей, подростков, и пили что-то спиртное. Как-то он, Руне, еще жеребенком так же сидел в недешевом мейнхэттенском ресторане с дядей, тетей, которые взяли его в культурный центр, и какими-то их друзьями. Взрослые говорят о чем-то своем, официанты подносят все новую посуду с чем-то условно съедобным, но все их голоса смазываются в его голове в сплошной, неразборчивый и раздражающий шум на периферии собственных мыслей, или смазались к этому времени, но он явно помнил, что не слушал их. Откуда-то доносится его имя, Руне на мгновение вновь фокусирует взгляд и замечает на столе ранее отсутствовавшую зеленую бутылку вина или шампанского, а дядя, откручивая крышку, смеется и предлагает ему разделить с компанией тост. Однажды, в седьмом или восьмом классе летной школы, когда они с одноклассниками шатались по городу на последний звонок, один из отлучившихся кольтов вернулся с похожей бутылкой, и все по какой-то неясной причине обрадовались. Пони разлили багровую жидкость по невесть откуда взявшимся картонным стаканчикам, и та, попав в горло Руне, совершенно неприятно обожгла его, после чего пегасенок долго отплевывался под раздражающий смех школьных товарищей.
Прохожие обтекают жеребца, как речной порог. Опомнившись, он вздыхает и разворачивается к урне, выкидывая, наконец, доселе зажатый в копыте пакетик. Над урной – доска объявлений. Скользнув по ней взглядом, Руне уже делает шаг в сторону, но что-то задерживает внимание, и он разворачивается на одной ноге на триста градусов, вновь принимая положение возле урны. Кто-то бы упал. Там объявление о наборе в стражу, о котором говорил Рефус. Трехмесячное обучение, конкурс на повышение до лейтенанта. Для выпускников академий. Нехватка хороших офицеров. А все-таки определенную симпатию к романтике службы он всегда испытывал.
Руне саркастически нахмурился и посмотрел вверх, будто пытаясь разглядеть муху на лбу. Он что, прямо сейчас думает, не пойти ли в стражу? Серьезно?
Но что-то не давало ему забыть и пойти дальше, давая жизни идти своим привычным чередом.
Что, если он сделает это? Академия… долгие пять лет дали ему профессиональную подготовку и базу знаний по тактике и другим военным стезям, пусть они и поблекли в какой-то степени к настоящему времени. Академия осталась в его душе красочным и интересным периодом жизни. Возможно, все дело было в отличной компании, в друзьях с общими интересами и похожими характерами. А ведь это далеко не служба. Все знали, что на настоящей службе будет куда-а-а круче. Не говоря об отсутствии лишних, «школьных» обязаловок – это ведь совсем другое. Взрослая жизнь, прелести казарм и охраны дворцов, задушевная атмосфера в части, армейский юмор и культура. Так грезили и представляли себе эквестрийскую службу юные кадеты.
Что примечательно, они были правы. Не считая того, что многие довольно скоро лишались куража и перестали находить все это сколь-нибудь интересным.
Это что же, ему сейчас нужно было принять решение? Руне и поверить не мог, что думает о военке. А писательство? Нет, конечно, он может им заниматься и в перерывы в части, и на выходных да увольнительных. А сюжетов новых сколько!
— К Дискорду кобыльи сомнения! И чего я держу свою жизнь за что-то такое важное и не терпящее перемен? Возьму и пойду в гвардию, как свободный гражданин, вольный делать все, что угодно! Раз – и изменю все без раздумий: обстановку и все остальное. Мне ничего не стоит.
Руне оглянулся по сторонам. Прохожие смотрели на него как-то странно. Он пожевал губу и запомнил адрес нужного военкомата. Но это на завтра, с утра.
Эпизод третий: Борщ
— Дорогая, подай, пожалуйста, сыру.
Белый, как и полагается, но нестандартного для гвардии цвета по причине отсутствия шлема гривой, уже облаченный с утра в доспех солдат Принцессы завтракал вчерашними макаронами, разогретыми на сковороде. Жалование у него было весьма неплохое, но они с супругой давно предпочитали не суетиться, если оставалась еще приготовленная еда.
— Спасибо.
Зарплата обычного стража, не имеющего под своим началом иных, равнялась двум зарплатам кантерлотского официанта, шести — понивилльского и 1/62 от годового оборота фермы «Сладкое яблоко». Покончив с трапезой, этот обычный страж, опаздывающий в данный момент на службу по той причине, что не услышал будильника, который гремел у него над ухом на пол-этажа, виной чему был двухнедельный отпуск, заставивший его отвыкнуть от пробуждения по сигналу, в темпе вальса подскочил, бросил миску в раковину, залив водой, и стрелой вылетел из дома.
Руне Ховард понимал, что непринужденные утренние диалоги с воображаемой супругой не приведут ни к чему хорошему, но иногда, очень редко, чувствуя нехватку, к примеру, домашней атмосферы и уюта, занимался такого рода вещами.
Быстро, как мог, пегас прибыл на всеобщее послеотпускное построение. Через полчаса он уже надраивал пол в дворцовом коридоре.
— Топчи меня, как цветок, я ржавый от дождя… лиши меня моей силы, цепями бей меня… Едрить тебя в дышло, командор. Нет-нет-нет, — спохватился он, продолжая негромко сопеть, — я сам виноват. Но будильник… стерва… То не прозвонит, то на час раньше, то на час позже, то не слышно… Нет, надо ж так дрыхнуть?
Причитания потевшего в доспехе во внеочередном наряде гвардейца прервал громкий и высокий беспокойный голос. Страж, не отрываясь от своей работы и не поднимая глаз, прислушался.
— Час от часу не легче! Что ж такое?! – сокрушалась какая-то невидимая кобылка в одном из помещений дальше по коридору. Руне прикинул, что это была кухня – место, где рождались все поглощаемые солнечной принцессой первоклассные блюда, выходя из-под копыт искусного наемного повара, который работал здесь уже с десяток лет и имя которого пегасу известно не было.
— Что делать-то теперь?! – теперь он различал как минимум два кобыльих голоса, — Я-то, конечно, умею как-никак готовить, но уверена, что у Принцессы есть определенное меню, и… Ох, кошмар, кошмар!
— Надо найти кого-то…
— Да кого?
— Заместитель, гад, в отпуске… ох-х.
— Не идти же на улицу и спрашивать, не мог бы кто-нибудь приготовить обед для… Ой, прошу…
— Что-то случилось, леди? – медленно подползший вдоль стены к кухне, Руне выглянул из-за открытой двери.
— Сэр, мы… через сорок минут обед у Принцессы Селестии, а наш повар прислал посыльного с сообщением о своей неожиданной болезни! А заместитель его…
— Да, в отпуске, — перебил гвардеец, и перепуганные кобылки как-то странно взглянули на него, — а вызвать по срочности?
— Так уехал же, как назло!
— В Мейнхэттен, гад! – добавила другая.
— Та-ак… и надо что-то готовить, хм.
— Сэр, вы же не собираетесь…
— Мой долг, леди – обеспечение покоя Принцессы во всех смыслах этого слова, — важно отчеканил пегас, глядя сверху вниз на небольших, рядом с ним, поняш, единорожку и земную, — А теперь скажите лучше, что положено откушать Ее Высочеству этим чудным днем?
— Мы понятия не имеем, сэр, — уже не так панически, но все еще тревожно говорит одна из служанок, — господин повар не держит меню, по крайней мере, здесь.
— Думаю, он просто готовит каждый день что-то на свое усмотрение, — подхватила вторая, — таким профессионалам бумажки с рецептами не нужны.
— Согласен, — кивает страж, — ну что ж… Оставим мы принцессу без обеда или нет?
Он уверенно направляется к холодильнику.
— Н-никак нет, сэр, — одна из кобылок забеспокоилась вдруг пуще прежнего, — но… вы собираетесь готовить для Ее Высочества?!
— Я с радостью выслушаю ваши предложения, леди.
— Мы можем сгонять в один ресторан неподалеку. Возле дворца находятся одни из лучших в Кантерлоте!
— Ага. А вы слышали об отравлениях в местах общественного питания?
Служанки замерли.
— Но… там ведь качественное…
— Мне кажется, он прав, Леа, — вторая кобылка положила копыто на плечо коллеги, не теряя, тем не менее, беспокойного вида, — то, что является роскошью для нас, зачастую не может подлежать и обсуждению о нахождении на столе Принцессы.
— Славно сказано, — подбодрил ее златобронный жеребец, уже поставивший на огонь кастрюлю с водой, просто чтобы начать с чего-то.
— П-погодите, сэр! Что именно вы…
— Я справлюсь, — излучая мужественную уверенность, пообещал им он, наклонившись поближе, — а к вам у меня вопрос: вы единственные, кто знает, что повар не явится?
— Ох, да, пока да. Он отправил извещение нам как официанткам королевского стола...
— Секунду, ему не пришло в голову указать там также, что теперь нам тут делать к обеду Принцессы?
— Ум-м… нет, — служанки переглянулись, — это правда странно, сэр. Но об этом мы с ним поговорим позже, а…
— Верно. Так вот, в таком случае у меня для вас одна просьба: сходите, к кому надо, и пошлите за этим поваром, узнать поподробней, что и почему. Договорились?
— А-а… а вы?
— А я сделаю то, что должен. А теперь оставьте меня. Творец не терпит стоящих над душой.
Кобылки помолчали немного, когда страж уже проводил копытом над греющейся сковородой, проверяя температуру.
— Мы-ы рассчитываем на вас, сэр.
— В конце-концов, все мы подданные нашей богини.
— Верно. Ступайте.
И Руне остался один в святая святых десятого этажа дворца, где находились Малый и Большой банкетные залы и королевская столовая. Приглядывая за раздраженно шипящими на него со сковороды мелко нарезанными луком и морковью, он отвлекся от натирания капусты, чтобы бросить в закипевшую воду несколько горстей кубиков свеклы. В пузатом холодильнике нашелся неплохой набор овощей, несколько соусниц с чем-то аппетитным внутри и какие-то бутылочки, на которые Руне даже не смотрел. В шкафчике и на полках после проверки нашлись приправы. Но все-таки было видно, что в целом запас продуктов подходил в концу, или же здешний маэстро предпочитал не забивать все поверхности – наверняка свежие овощи и тому подобное приходил на смену вчерашним каждый день.
Покончив с капустой, а затем и с картошкой, страж дождался, пока вода в кастрюле окрасится в алый цвет, после чего бросил туда все натертые и покрошенные овощные ингредиенты, включая то, что стало мягким и золотистым на сковороде. Действовал он полностью интуитивно, зная лишь некоторые азы варки и тушения, зато отлично разбираясь в диетологии и сочетании продуктов, как и подобает хорошему любителю спорта. Ослабив огонь и решив, периодически помешивая, подождать, пока наиболее крупные составляющие супа размякнут достаточно для жевания, Руне провел следующие минут 25, сидя возле плиты на невысоком стуле.
Вновь наколов на вилку кусочек свеклы, после чего выловив и съев полоску тертой капусты, удовлетворившись готовностью и сняв варево с огня, пегас отлил немного в другую кастрюлю и покатал лужицу горячего супа по ее стенкам, чтоб быстро остыла. На вкус оказалось неплохо, но чего-то разительно не хватало, а именно терпкости – суп был скучноватым. Солдат оглядел полку с приправами и остановил выбор на красном перце. После добавления оного суп стал годным, но что-то несколько иного рода должно было оттенять его резкий вкус, и Руне задумался о приготовлении соуса, но, бросив взгляд на часы, понял, что на все про все у него есть 5 минут. В подтверждение этому в прежде относительно безмолвном коридоре послышался быстрый топот по меньшей мере восьми копыт. Пока он думал, чем бы разбавить бульон, в кухню ворвались уже знакомые, запыхавшиеся кобылки.
— Сэр, обед через…
— 5 минут, — закончил он, — и у меня готово, только чего-то еще добавить надо.
— Это суп? – вопросила другая, заглядывая в кастрюлю и чуть не окуная нос в красную жидкость.
— Вроде того.
— М-м-м…
— Леди, прошу вас попробовать вот отсюда, — он протянул им кастрюльку с теплой жижей, — здесь не горячий, и внести свои соображения насчет…
— Ох и острый он!
— А ну, дай… О, да сюда не помешало бы чего-то… где ты вообще такой рецепт нашел?
Руне медленно указал копытом на свою голову.
— Странный суп какой-то. Но вкусняшный. Сюда бы чего-нибудь… Молочного.
— Смеешься? – другая посмотрела на нее, как на дуру, — Молоко в суп? Хотя-я…
— Вот именно. Принимая во внимание такой специфический вкус… Один момент, я кое-что знаю. Вчера вечером повар забыл убрать сливки в холодильник. Утром я нашла их прокисшими, но выливать не стала, можно использовать на выпечку…
— Хочешь добавить прокисших сливок в суп? Для Принцессы?
— А сейчас попробуем.
— Леди, прошу, в темпе. Я, честно, не имею понятия, что добавить, но что-то мне подсказывает, что кислые сливки – удачная идея. Они вроде как оттенят и смягчат остроту, добавив нежности. Главное – не…
— Вкусняшка-а-а! – возликовала одна из кобылок, отлив в кастрюльку еще немного супа и добавив туда сливок.
— Дай сюда… И правда. Ничего подобного не пробовала, но это годно!
— Священные поножи Изиглайдера, примерно в данный момент Селестия входит в столовую! – страж вывалил сливки в наполненную супом кастрюлю, захлопнул ее крышкой и поставил на передвижной столик, — Нет времени пробовать.
— С-сэр, остановитесь! – вновь перепуганные служанки понеслись за бегущим по коридору с ручкой столика в зубах солдатом, но одна из них, звавшая его, вдруг остановилась, — Бессмертные романы Оригена, мы ведь забыли сервиз! – и метнулась обратно.
— Сэр, погодите, пока Сандрин вернется с сервизом! Принцесса не будет есть из кастрюли! Сэр!
Леа неслась по коридору рядом с излучающим решительность бронированным жеребцом, не принимая, тем не менее, попыток остановить его силой, будто им прямо сейчас предстояло спасти мир. Впрочем, и в том случае они были бы спокойнее, предпочтя провалиться сквозь землю, нежели оставить правительницу без обеда.
— Сэр, вы должны остановиться перед дверьми…
Однако она замолчала и испуганно обернулась, услышав сзади топот Сандрин, стремительно догонявшей их с подносом мисок и еще чего-то в телекинетическом облаке.
— Бегите-е-е!
— Сандрин! Осторожно!
Страж неожиданно затормозил, проехав еще два метра за столиком по гладким плитам дворцового пола. В стене сбоку от него была массивная дверь.
— Дальше… вы сами… леди, — переводя дух, страж побрел обратно.
Кобылки переглянулись. Сандрин поставила поднос на столик, сдвинув кастрюлю, и расположила все более-менее красиво. Потом Леа поправила гриву, глубоко вдохнула и, ухватив зубами ручку, вкатила столик в отворенную другой служанкой дверь.
Селестия стояла у незастекленного окна, тянувшегося до высокого потолка столовой.
— Принцесса, — кобылка поклонилась повернувшейся к ней правительнице, стоя у двери, — приношу глубокие извинения за опоздание. Ваш обед.
— Не стоит извинений, Леа. Тебе известно, не спешу с едой.
Служанка кивнула и вместе с Селестией направилась к столу, с противоположной стороны от той. Черпаком налила тарелку борща и на скорое копыто сервировала все – подставочка под емкость, ложка, салфетка. Обычно все это делается заранее и с придыханием. Устроившись на резном стуле с мягкими спинкой и сиденьем, аликорн непринужденно приступила к трапезе. Едва осушив первую ложку красного варева, богиня вдруг замерла, а глаза ее медленно округлились, как затем и у Леа.
— Принцесса?! Что произошло? Что с…
— Тихо, Леа, — все глядя прямо перед собой, Селестия сделала успокаивающий жест, — погоди.
Она не спеша съела еще с пять ложек, сосредоточенно распробывая овощи и блюдо в целом.
— Леа…
— Да, принцесса?
— Кто готовил это? Наш маэстро?
Кобылка смущенно потупилась.
— На самом деле… нет, Ваше Высочество. Он прислал записку о неожиданной болезни, и не явился сегодня на работу, а заместитель его уехал в отпуск. И один гвардеец, бывший неподалеку от кухни, пожелав спасти положение, вызвался помочь и… сделал это.
Селестия недолго помолчала, переваривая информацию.
— Приведи сюда этого стража, пожалуйста.
— … да, Ваше Высочество.
Служанка спешно покинула столовую, а солнечная правительница все тихо сидела в прострации, пошевелившись один раз, чтобы съесть еще ложечку.
Руне надраивал пол дворцового коридора, неспособный успокоить нервы от ожидания каких угодно вестей о том, как прошел обед, когда перед ним затормозила знакомая поняша, проехав пять метров по мокрой поверхности.
— Сэр, прошу вас пройти к Принцессе Селестии, в столовую!
Тот остановился, медленно выпрямился, сохраняя каменную морду.
— Сэр?
— Ну я попал…
— Ваше Высочество, по вашему приказу прибыл.
— Входи, солдат.
Притворив дверь, пегас строевым шагом, однако не топая и создавая как можно меньше шума, подошел к белоснежной правительнице, которая сидела, не поворачиваясь, но изучая гвардейца глазами. Руне отдал честь.
— Вольно. Ты приготовил это блюдо?
— Так точно, Ваше Высочество.
— Прошу, просто Селестия. Мы ведь наедине. Скажи, откуда ты знаешь этот рецепт?
Цвет щек Руне стал не особо отличным от приготовленного им супа. Было бы очень неловко сказать, что нехитрое сочетание было выдумано на ходу.
— Он… я узнал его от ныне покойной бабушки моего троюродного брата, в единственный раз, когда гостил у нее.
— Подумать только…
Она помолчала.
— Разрешите вопрос.
Едва заметный кивок аликорна.
— Чем этот суп так озадачил вас?
— Тем, что это не простой суп, солдат. Это… — Селестия замерла на мгновение с едва приоткрытым ртом, — борщ.
— Простите?
— Присядь-ка, вот здесь.
Ближайший к сидящей во главе длинного стола Принцессе стул окутывается желтоватым сиянием и приглашающе отодвигается. Страж несмело обошел аликорна сзади и присел. Принцесса смотрела прямо на него, поэтому жеребец принялся сверлить взглядом кастрюлю.
— Это не простой рецепт, солдат. Я бы сказала, что это самое необычное, что ты или кто-либо другой мог предложить мне отведать.
— Но почему?
— Это рецепт… его вроде бы не должно существовать. Дело в том, что я знакома с ним и не раз ела этот суп.
Тут уж Руне не смог не уставиться на аликорна.
— Это как же?
— Да, ела. Последний раз… полторы тысячи лет назад. Я… расскажу тебе.
Страж молчит. Только нижняя его челюсть немножко отходит от верхней.
— В незапамятные времена, в так называемую эпоху Раздора, когда мир был погружен в хаос и разруху, жили мы с моей сестрой Луной. В то время здесь, в землях, на которых живем все мы, и на землях всех наших соседей не было и намека на государства, законы и порядок. А правитель надо всем этим был один, и имя ему – Дискорд, дух хаоса и дисгармонии.
Руне не может поверить происходящему и все-таки сознает, что это происходит. А он сидит наедине с собственной персоной солнечной богиней, в речи которой ему раскрывается живая история всей Эквестрии, то, что, возможно, известно единицам, а то и одним Принцессам. Но что еще сойдет сегодня с ее уст?
— Он властвовал еще до моего, а, соответственно, и Луны рождения. Родившись же и живя в том сумасшедшем мире, где единственной заботой немногочисленных пони была не жизнь, а выживание, а мимолетный взгляд на небо мог лишить рассудка, я, не желая мириться с мирозданием и ненавидя его, со временем поняла свое предназначение. Я всей душой возжелала положить этому конец и заставить мир процветать, а пони – позволить жить счастливо. Я не имела понятия, каким все это будет, но просто знала, что так, как сейчас, быть не должно.
Селестия снова замолкает на секунды. Руне смотрит на нее с благоговением, а она – прямо перед собой, в дальнее окно, ни на чем не сосредоточенным взглядом, перед которым сейчас, должно быть, плывут древние картины, что старше самой Эквестрии.
— Я, как могла, изучала магию и готовилась, ведомая лишь одной целью. Я, чем могла, помогала другим пони, и мы держались вместе, я пыталась вселить в них надежду, и, по крайней мере, в малой степени мне это удалось, будучи первым и единственным представителем расы аликорнов. Шли годы, десятки, сотни. Дискорд знал обо мне с самого начала, но не был ни капли удивлен моей нестандартностью и не проявлял никакого интереса. Я использовала магию так, как умела, устраняя некоторые создаваемые им ужасные вещи, которые мешали пони, а затем прячась, чтобы он не заподозрил в этом воли кого-то конкретного.
В один день Мать подарила мне сестру. Луна росла, мы были с ней и такими разными, и в то же время похожими, и с тех пор вместе совершали наши маленькие диверсии против хаоса. Я учила ее всему, что знаю, но у нее были и свои, недоступные мне умения, как и мои заклинания выходили у нее по-другому.
В зал, приоткрыв дверь на копыто, заглядывает Сандрин.
Принцесса переводит взор на нее, легко и успокаивающе улыбаясь, и та вновь оставляет их одних.
— К тому времени Дискорд уже обеспокоился исчезновением некоторых своих творений, явно уловив нить связи между этим и уже двумя необычными кобылками. Поэтому нам пришлось удвоить осторожность и уже не появляться среди других пони, которых дух допрашивал, от чего и без того жившие в страхе бедняжки окончательно теряли самообладание… и не могли сказать ничего толкового…
Богиня опускает голову, сглатывая ком в горле. В багровую жидкость на столе падает маленькая слеза. У Руне самого сильно защипало в переносице.
— Все мы тогда… питались, чем могли. Выращивали овощи, некоторые фантасмагорические плоды на создаваемых Дискордом растениях были съедобны. У нас с Луной был небольшой котелок. И мы с ней… варили суп. Мы сами придумали его, экспериментируя в свободное время. Знаешь, это были… такие теплые и счастливые моменты в те века. Когда мы ненадолго забывали об окружающем, бесконечно тянущемся кошмаре и весело смеялись, бросая в кипящую на костерке воду, что попало.
Она отворачивается, так, что страж не может видеть ее мордочки. Он поспешил бы обнять кого угодно на ее месте, но ее… он не может. И оттого лишь бессильно смотрит на нее какими-то умоляющими глазами.
— И был один рецепт, если его можно так назвать, одно сочетание, которые мы с ней особенно любили. Это были вареные свекла, лук, морковь, капуста и картофель. А еще иногда, если посчастливилось его найти, мы добавляли туда красного перца.
Она улыбается и смотрит в сторону окон, поверх головы стража.
— …И Луна назвала его «борщ». Понятия не имею, откуда она взяла это слово, или с чем оно ассоциируется. И, честно говоря, мне всегда казалось, что в нем чего-то не хватает, уж слишком он был… резким. А Луне все жутко нравилось.
Селестия снова помолчала, разглядывая теперь красную гущу уже теплого варева.
— И наконец мы почувствовали себя готовыми. Но нам нужна была еще неделя. И, несмотря на всю ненависть к нашему всеобщему истязателю, мы не позволили себе поступить подло и ударить исподтишка. Мы разыскали его и догнали во время одной из его «прогулок», когда он летал в сотне метров над землей, не глядя создавая все более изощренные и гротескные вещи, хотя мы каждый раз не могли поверить, что его больной фантазии удастся выдумать что-то более сумасшедшее. Мы ошибались. Но в тот день мы заставали Дискорда притормозить и объявили, что свергнем его и вернем миру гармонию. Естественно, он разразился истерическим хохотом и напомнил лишь, что гармонии никогда не было, чтобы что-то возвращать, добавив, что мы и сами не представляем, чего хотим. Что ж, вступать в спор мы тогда не собирались.
Через неделю же мы вновь остановили его, что несколько удивило духа. Похоже, он решил позабавиться, заодно проучив настырную мелочь, и запустил в нас каким-то заклинанием, вероятно, намереваясь превратить в какие-то полуживые объекты, но оно не имело и толики достаточной для этого силы, и нам понадобились лишь два маленьких мгновенных щита. Тогда и мы перешли в наступление. Небо озарялось все более яркими вспышками наших и его заклинаний, становящихся все более серьезными и в определенный момент перешедших к разряду боевых. Поначалу развеселившийся дух, не глядя метавший в нас простенькие для него, но непостижимые для нас заклинания, становился все более заинтересованным и сосредоточенным, и в конце-концов ему пришлось прилагать усилия, защищаясь от нас, ведь мы уже начали потрепывать его атаками различнейших форм. Постепенно мы трое стали сознавать, что перевес склоняется в нашу с Луной сторону, и Дискорд, которого мы оттесняли к центру, скопищу магии дисгармонии, что было его обиталищем, видимым за тысячу километров, уже использовал для атак все окружающие нас его детища.
Так мы вошли в вихрь средоточия его силы. С этого момента ситуация коренным образом изменилась, нетрудно было ранее бороться с одним духом – трудно было теперь сохранять рассудок, одновременно не позволяя врагу поразить нас. Творящееся вблизи этого чудовищного вихря, не говоря уж о том, что ждало нас внутри, не поддавалось описанию. Разум пони имеет свойство отвергать негативные впечатления, предавая их забвению, да и многое ли припомнишь через тысячу и пятьсот лет… Но мы выдержали. Приближался эпицентр огромного магического вихря, энергия которого наполняла во время боя всех нас, что было очень комфортным для Дискорда и чрезвычайно трудно для меня и Луны.
Тогда мы поняли, что подпитываемый своей же магией дух уже не далек от нашего уничтожения. В последний момент, когда я, до смерти изможденная, уже потеряла надежду и лишь отражала из последних сил основные атаки Дискорда, вновь хохочущего и легкой лапой бросающего в нас тяжелые боевые заклинания, Луна, неожиданно для него и меня, вдруг применила нечто… я бы не назвала это уникальным, но в тот момент поразилась, как сестра сумела сконцентрироваться и создать вмиг столь сложную вещь, тогда недоступную мне. Сейчас для нас с ней сущий пустяк сформировать что-то подобное. Так или иначе, тогда это стало последней необходимой нам каплей перевеса над застигнутым врасплох противником, и мы выбросили его в эпицентр магического урагана.
А в самом этом эпицентре оказалось неожиданно спокойно. В обиталище духа, безусловно, вертелись в определенном количестве любимые им абсурдные предметы и существа, но в целом оно представляло из себя какое-то подобие прозрачного купола, за стенами которого бурлила магия, с вымощенным крупной белоснежной плиткой полом и изящной мебелью – в числе ее был перевернутый рояль, на котором без остановки играла растущая из пола крючковатая лапища с невероятно длинными тонкими пальцами. Дискорд рухнул на пол, а мы с Луной грузно приземлились и сделали пару шагов, хромая. Надо сказать, что долгое время до этого дня мы, найдя как-то волшебный камень, известный ныне как «Элемент Магии», собирали затем остальные «Элементы Гармонии», ища их воплощения среди пони и материализуя их в виде таких же камней из этих носителей.
В этот-то момент мы и достали элементы. Ранее в бою мы не могли применить их, ведь Дискорд знал и о них и не собирался допускать неожиданной атаки, пусть и не ведая, что артефакты при нас. После короткого диалога мы применили Элементы и навсегда обратили попятившегося от нас духа дисгармонии в камень, в последний момент перед чем он лишь прокричал, что вернется. Пока что этого не произошло.
Солнечная Принцесса, похоже, закончила рассказ, поэтому надолго замолкает.
— Ваше Высочество… я не знаю, право, как мог оказаться достойным услышать это, особенно лично от вас, но… если вы так посчитали, то спасибо вам. Огромное.
Селестия коротко и тихо смеется, после чего крышка кастрюли, влекомая магическим захватом, воспаряет над сохранившимся под ней горячим борщом.
— Не хочешь разделить со мной трапезу, солдат?
— Я… сочту за честь.
Она подхватывает вторую тарелку и наполняет ее парой черпаков, ставя исходящее аппетитным паром варево перед Руне, потом доливает горячего себе.
— Ах, да, и вот, — вспомнила что-то Селестия, — мне всегда казалось, что не хватало чего-то для смягчения его резкости. Но здесь, в твоем блюде, этот недостающий компонент присутствует! Скажи же, что это? Мне думается, что-то молочное.
— Так точно. Это прокисшие сливки.
На мордашке принцессы приятное удивление.
— Какой интересный ход. Это также плод мысли бабушки твоего брата?
— Признаюсь, нет. Она готовила его без нее, так же, как и вы. Сметану добавили в спешке две ваши служанки с той же целью – чтобы смягчить остроту. Вероятно, я переборщил с перцем.
— О, как. Но должна тебя уверить: вкус вышел донельзя лучшим.
— И впрямь недурно, — согласился Руне, впервые пробуя необычный суп.
Недолгий остаток обеда пони проводят в молчании.
— Как зовут тебя, страж? – спросила Принцесса, покончив с борщом.
— Руне Ховард, Ваше Высочество. Третье отделение седьмой роты первого батальона.
— Я запомню. Что ж, спасибо тебе, Руне. Большое спасибо.
Руне сидит, как в волшебном сне, и глядит на белоснежную аликорна, что тепло ему улыбнулась.
— За этот дар и напоминание о тяжелых, но иными моментами дорогих сердцу временах, и о том, что и в худшие дни должен быть дорогой друг, на которого можно положиться. Впрочем… мне все равно нелегко передать это словами, это… что-то такое близкое и родное?
— Я понимаю, Принцесса.
— Возможно, относительно. Когда живешь столь долго, и порой воспоминания смазываются, оставляя лишь свой чувственный образ… не все испытываемое есть описуемое, как говаривал в свое время один маг.
Селестия замолкает, потом поднимается и неторопливо приближается к окну. Жеребец, кажется, вглядывается в красную гущу оставшегося на дне тарелки борща, но взгляд его отсутствующий и ничего в тот момент не видит.
— Не бери в голову, страж. А теперь ступай.
Руне, опомнившись и покинув океан тяжелых дум, поспешно встает и склоняется перед богиней, пусть она и смотрит в противоположную от него сторону. Как странно – она поведала ему такие вещи и не собирается ничего добавить: ни взять обет молчания, ни хотя бы намекнуть на интимность рассказанного. Но более чем ясно, что оно является таковым априори. И разбалтывание кому-то услышанной, волшебной истории – последнее, что он, подданный солнечной аликорна, а тем более – страж, сделает в жизни.
— Здравия желаю, Ваше Высочество.
— Как и я тебе.
Руне покидает зал и бредет по коридору, как под гипнозом. За первым поворотом коридора его, дрожа от нетерпения, уже ждут две знакомые кобылки.