Хищник

Глава 17. Моя мозаика

Я ничего не чувствую! Весь мир ужался до крохотных размеров моего тела, остались только ограниченные физические ощущения. Утрата была настолько чудовищна, что ощущалась как боль. Я попыталась заставить внимание распространиться за пределы тела, но ничего не вышло.

Магии больше не было. Ставший привычным поток чудесной силы исчез, словно и не было его никогда. Все попытки вернуть его провалились. Без магии я чувствовала себя слабой, уставшей, глупой. В голове была невнятная каша, словно меня чем-то накачали.

Я попыталась пошевелиться, но что-то сковывало движения. Липкий страх укутал сердце, заставляя его колотиться мощно и быстро. Чувствовать, как твоё сердце колотиться о рёбра, словно пытаясь вырваться наружу, очень неприятно. Я пыталась успокоиться, делала дыхательные упражнения, думала о хорошем. Почти не помогало.

Мне не хватало решимости сделать последний шаг — открыть глаза. Было до дрожи страшно, ведь я совершенно не понимала, что происходит! Ложилась спать в своём замке, сквозь полудрёму отправляла подругам сообщения через интерфейс и всё было нормально. А теперь я без магии, с ограниченным восприятием. Жалкая, напуганная принцесса.

Попыталась вызвать интерфейс. На миг мне показалось, что в темноте под опущенными веками вспыхнула зелёная точка. Показалось. Интерфейс не отзывался. Направила немного магии в рог… ничего! Чувство такое, словно на меня блокиратор нацепили. Точнее, оно схоже с тем, что я ощутила, когда это случилось в первый раз. Потом Селестия научила меня, как с ними справляться, и я могла легко определить, что мою магию блокируют, и даже разрушить блокиратор. Однако сейчас магия просто не работала.

Осторожно пошевелила крыльями… что? Я совсем не почувствовала своих крыльев! Словно и нет их! Страх мигом перерос в ужас, а ужас превратился в панику. Из лёгких исчез весь воздух, верх и низ перестали существовать, сердце болезненно заколотилось о рёбра, и я не знала, что случится раньше: сдадутся рёбра и оно выскочит из груди или просто остановится от чрезмерной нагрузки.

Я завопила во весь голос и наконец открыла глаза. Оказывается, до этого я вопила не со всех сил. Место, где я была оказалось знакомым. Старые бетонные стены, неумело и равнодушно покрашенные в казённые цвета: тускло-зелёный и грязно-белый, высокий потолок, слегка пожелтевший от старости, с единственным светильником «примерно-по-середине». Причём светильник антивандальный, укрытый толстым калёным стеклом, мутным от грязи. Светил тускло, раздражающе и совершенно напрасно.

Высоко, под самым потолком, было крохотное окно, надёжно закрытое толстыми прутьями, слегка украшенными ржавчинами. Причём прутья были с обеих сторон. Стекло в окне тоже было мутным, грязным, а рама старой, прогнившей. Оно пропускало мало света, хоть и больше, чем давал светильник.

Напротив окна была дверь. Такая же старая как всё здесь и такая же монументальная. Толстая, железная, тёмная, с маленьким смотровым окошком ближе к верху. Окошечко было укрыто толстым стеклом. Почему не поставили заслонку я не знаю, но ночью это сильно мешает спать — свет в коридоре (который выглядит как копия этой комнаты, многократно вытянутая) никогда не гасят.

Довершало картину моё ложе — массивная панцирная кровать с парочкой тонких лежалых матрасов. Этого я не видела, смирительная рубашка накрепко фиксировала в одной позе, даже голову толком не повернёшь. Просто палаты для буйных больных никогда не меняются.

Успокоиться было тяжело. Эмоции были непослушными, неповоротливыми, одновременно тусклыми и огромными. Они заполняли сознание целиком, не оставляя место разуму, логике и воле. Всем тем вещам, что совершенно необходимы, чтобы эти эмоции обуздать.

Поэтому успокоиться было почти так же тяжело, как в те времена, когда я была маленькой кобылкой. Если честно, в те времена успокоиться самостоятельно у меня не получилось ни разу.

Селестия, учителя, подруги — всегда находился кто-то, способный обуздать мои эмоции, вернуть мне спокойствие. Когда меня заносило, я сама уже ничего не могла с этим сделать, невольно накручивала себя всё больше и больше, пока меня не успокаивали.

Но я уже давно не та. Последние события изменили меня сильнее, чем я могла представить. Даже превращение в аликорна не так затронуло моё «я».

Успокоится было трудно, но возможно. Даже это «трудно» кажется мне пустяком на фоне того, что мне приходилось делать раньше.

Меньше минуты мне потребовалось, чтобы обуздать все эмоции. Меньше чем через минуту в моей голове было сосредоточенное спокойствие. Впрочем, некий туман всё ещё ощущался, но он не был плодом моего разума. Мне действительно накачали какой-то дрянью, мешающей внятно мыслить, поэтому каждую мысль приходилось тщательно контролировать и проверять на адекватность.

Теорий у меня было множество, но, в целом, разделить их можно было на три: похищение, амнезия и некая проверка. В любом случае, ожидание было единственным, что мне оставалось. Впрочем, ждала я с пользой — старательно прикидывала, какие возможности у меня остались.

Получалось достаточно печально. Магии нет, крыльев не чувствую, с подругами связаться не могу, даже разум Дилона, с недавних пор постоянно маячащий где-то на самом краешке сознания, теперь никак не ощущался и на мои призывы не реагировал.

Самым удивительным было, что моё тело сильно ослабло в физическом плане. Не из-за лекарств или чего-то ещё, а само по себе, словно я очень долгое время провела без движения и мышцы успели атрофироваться.

Долго ждать не пришлось. В замке повернулся ключ и дверь со скрипом открылась. Старенькая, лучащаяся доброжелательностью медсестра вкатила уставленную лекарствами тележку. За дверью остались два медбрата — здоровенные жеребцы-земнопони, одинаковые, как две капли воды.
— Привет, Твайли! — добродушно поздоровалась медсестра и начала тарахтеть всякую доброжелательную чушь, пока готовила лекарства. Она общалась со мной, как со слабоумным жеребёнком. Несла всякий бред, но исключительно позитивный и добродушный.

Обернувшись через плечо, чтобы сказать очередную глупость, она наткнулась на мой взгляд и вмиг заткнулась. Шерсть на её загривке встала дыбом, улыбка стала натянутой, а взгляд тревожным. Странно, я просто пыталась придать своему взгляду строгости, как у одной моей давней учительницы… ну да, мы тогда реагировали так же, как эта несчастная кобыла.
— Что-то случилось, Твайли? — осторожно спросила она.
— Не потрудитесь ли объяснить, где я нахожусь?
— В Доме Покоя, милочка, уж за столько лет можно было запомнить! — нарочито-легкомысленно захихикала старушка.
— Центральном Эквестрийском? — на всякий случай уточнила я. Старушка уверенно кивнула. Ну да, в Эквестрии он такой один. Все остальные не занимаются стационарными больными.
— И… — в последний момент я передумала спрашивать «почему», — и как давно я здесь?
— Ох и давно… — отмахнулась она и вдруг посмотрела на меня особенно внимательно. — Ты… ты действительно понимаешь, где ты? — тихо спросила она. В её голосе было столько надежды, что я невольно смутилась.
— Не уверена, — честно призналась я. — Если верить моим последним воспоминаниям, у меня нет никаких причин находиться в Доме Покоя.
Я тщательно следила за реакцией старушки, пытаясь вычислить самые глубокие и потаённые эмоции. Радость и облегчение. Это всё, что я смогла углядеть, но эти эмоции она не скрывала.
— Радость-то какая! Я немедленно сообщу твоему доктору, уверена, он будет в восторге!
Умчалась она быстрее, чем я успела задать вопрос. И тележку укатила. Дать мне лекарств она забыла.

Доктор оказался жеребцом средних лет (где-то между тридцатью и шестьюдесятью годами, на взгляд точно не скажешь), типичный такой психиатр: взгляд мягкий и добрый, но при этом цепкий, изучающий, поза расслабленная и открытая. Даже лицо у него было какое-то стереотипное, хотя я и не возьмусь сказать, что именно в нём указывало на профессию этого пони. Одно только выбивалось из стандарта — он был земнопони, а не единорогом.
— Привет, Твайли! — радостно поздоровался он. — Ты знаешь, кто я?
— Первый раз вижу, — честно сказала я.
Получилось не слишком дружелюбно, но это неудивительно. Снять с меня смирительную рубашку никто не додумался. Прямо так усадили в кресло-каталку и повезли. Я была напрочь обездвижена, могла только головой вертеть. Почему-то стыдно в этом признаваться даже самой себе, но обездвиженность меня очень нервировала, даже пугала. Я кое-как удерживала эти эмоции, сохраняла шаткое спокойствие, не устраивала истерик, не паниковала и в целом производила впечатление разумной пони.
И вместе с тем меня терзала невыносимая злость. По какой-то причине она ни капли не уменьшала страх. Скорее наоборот. Однако я справлялась и с этим, пускай и не до конца. Злость всё же имела некую власть надо мной, но совсем чуть-чуть. Сейчас это, пожалуй, даже полезно.
— Но ведь какие-то воспоминания у тебя есть? — заинтересованно спросил он. Я только кивнула.
— Тогда давай я расскажу твою историю, как я её вижу, — сказал врач, доставая толстую папку. — Только, пожалуйста, не перебивай меня. Мы всё обсудим после, когда я закончу свой рассказ. Идёт?
Я вновь кивнула. Он открыл папку на первой странице, показывая мне старую, немного выцветшую фотографию. Очень знакомую, между прочим, фотографию моей семьи. Я, Шайнинг, родители, все немного (ладно, я — много) взволнованы. Мы с Шайнингом ещё совсем жеребята. Это фото сделано в тот день, когда я стала ученицей Селестии.
— Эта история началась много лет назад, — начал врач. — Одна маленькая единорожка очень хотела учиться магии. Родители пошли ей навстречу, и вот настал день экзамена.
Он что, собирается всю мою жизнь пересказывать?
— Который она провалила, — сочувствующе сказал психиатр. — Нервы или отсутствие таланта этому причиной я судить не берусь.
Это что, розыгрыш такой?! В разведке, конечно, любят глупые шутки (всё ещё вспоминаю тот розыгрыш над Старлайт), но это не в их стиле. Слишком адекватно, слишком долго, слишком травматично для объекта шутки. Да и не стали бы они меня накачивать! Врач почти минуту буравил меня пристальным взглядом, но ни один мускул не дрогнул на моём лице. Я как-то сдерживала ту бурю эмоций, что бушевала во мне.
— Провал очень огорчил маленькую пони, — продолжил врач, когда понял, что я не собираюсь устраивать истерику. Перевернул страницу в импровизированном дневнике, показав мне карандашный рисунок с изображением очень грустного маленького жеребёнка. Жеребёнок сидел в углу, спиной к «зрителю».
— Она много плакала, отказывалась от еды и рисовала. Постоянно рисовала. Даже получила за это кьютимарку.
У меня талант не к магии, а к рисованию. Ну что за бред? Врач явно заметил некие скептические нотки в моём взгляде. Молча подошёл, повозился со смирительной рубашкой, оголяя мою кьютимарку. Лист бумаги и карандаш. Моей кьютимаркой был лист бумаги и карандаш! На мгновение я не сдержала эмоций. Резко, порывисто выдохнула, так же вдохнула и выругалась. Красочно, красиво и жутко неприлично. Психиатр неодобрительно покачал головой.
— И где только таких слов нахваталась? — проворчал он и продолжил свой рассказ. — Родителям думали, что обретение кьютимарки поможет маленькой пони оправиться. Поначалу им казалось, что так и случилось. Кобылка была весела, играла с другими жеребятами и казалась вполне счастливой юной пони. Пока не выяснилось, что она считает себя личной ученицей принцессы Селестии. Да и кьютимарку свою видит совершенно иначе, чем остальные.
Он опять перевернул страницу, демонстрируя рисунок моей настоящей (а настоящей ли?) кьютимарки.
— Знаешь, обратись они к врачам сразу, всё могло быть совершенно иначе, — сокрушённо покачал головой психиатр, — но они списали всё на обычные жеребячьи фантазии. К тому же, кобылка стала учиться гораздо старательнее. Учителя нарадоваться не могли на такую усердную ученицу.
Врач выдержал драматическую паузу (или просто наблюдал за моей реакцией).
— Однако болезнь прогрессировала. Видения маленькой пони теперь не просто накладывались на реальность. Они с ней расходились, — с особой интонацией сказал врач. — Поначалу это выглядело даже забавно, но со временем начало пугать и даже стало опасным. Для маленькой пони, по большей части. У тебя остался небольшой шрам на передней ноге, как раз с тех времён. Перепутала окно с дверью. Тебе очень повезло что это было на первом этаже, и ты отделалась мелкими порезами. Даже шрам остался всего один.
Освобождать мои ноги, чтобы показать шрамы он не стал.
— Только тогда родители обратились за помощью. Оставлять тебя без присмотра врачей было слишком опасно, поэтому ты переехала в Дом Покоя.
Он начала листать страницы, показывая рисунки и фотографии с больничным бытом, смутно знакомыми пони. Рисунки становились всё лучше, и до меня только сейчас дошло, что рисунки мои.
— В какой-то момент лечение начало помогать. По крайней мере, ты осознавала, где находишься, хотя и придумала себе другую причину. Увы, но улучшение было временным. В какой-то момент, ты решила, что полностью здорова и «выписалась».
Я… я помню это. Когда слишком увлеклась учёбой, слишком боялась завалить очередные экзамены, переволновалась, а Селестия как назло уехала по важным политическим делам. Несколько дней кромешного ада, устроенного собственными копытами и как итог — поездка в Дом Покоя. Добрые слова и целая куча лекарств (в основном лекарства) помогли, и уже через неделю я вернулась в Кантерлот. Но тогда у меня был нервный срыв и никаких галлюцинаций! Ох, а я ведь помню этого пони! Он был моим врачом. Его трудно узнать — годы не прошли для него даром.
— Некоторый прогресс был, но твоё состояние неизменно ухудшалось. Это было очень странное состояние. С одной стороны, ты осознавала окружающий мир, могла с ним взаимодействовала и в целом могла производить впечатление нормальной пони. Но ты продолжала жить в мире своих фантазий. Реальный мир для тебя не существовал. Ты искренне верила, что находишься в Кантерлоте и говоришь не со мной, а с принцессой Селестией. Ничто не могло убедить тебя в обратном.
Врач грустно вздохнул, повесив голову. Кажется, его действительно это огорчало.
— К тому же, как я уже говорил, твоё состояние ухудшалось. Ты становилось агрессивной, неадекватно реагировала, когда пони не потакали твоим фантазиям. Избила нескольких пациентов, едва не искалечила медбрата, а сколько вещей переломала!
Он даже головой покачал, показывая, насколько его удручает моё тогдашнее состояние.
— Нам пришлось срочно менять методы терапии. Нет, не думай, что мы раньше не пробовали разные варианты. Просто сейчас пришлось воспользоваться экспериментальными и рискованными. Результат, как ты могла догадаться, был двояким. В твоём, скажем так, «внутреннем мире» произошли сильные перемены. Переезд в Понивилль и сразу пять новых друзей.
Мой врач опять начал листать альбом, показывая рисунку с изображением моих подруг. И в этот раз рисунки были цветными.
— Агрессия действительно пропала, и ты стала намного счастливей. Поверь, и я, и твои родители были очень рады видеть тебя счастливой. Увы, но твоя связь с реальностью ощутимо ослабла. Иногда ты пыталась пройти сквозь стену или ела несуществующую еду. Потом произошло очередное изменение — ты решила, что стала аликорном. Судя по всему, эта трансформация стала для тебя стрессом. Какое-то время ты была очень нестабильна. Мы просто не знали, что ты выкинешь в следующую секунду!
Он вновь начал листать альбом, показывая самые разные рисунки. Были среди них добрые, светлые, цветастые. Были и тёмные, мрачные. Хуже всего было, когда эти стили начинали смешиваться. Нечто доброе и светлое изображалось так мрачно, что навевало тревогу. Нечто мерзкое и мрачное рисовалось цветасто и легкомысленно, что тоже было неприятно.
— Однако со временем твоё состояние стабилизировалось. Честно говоря, я сомневаюсь, что это наша заслуга, хотя остальные считали иначе. Тем более что ты вновь нормально взаимодействовала с реальностью. Даже завела друзей. Знаешь, на отвлечённые темы с тобой можно было говорить, как с нормальной пони.
Врач отчего-то смутился и даже покраснел.
— Стыдно в этом признаваться, но мы даже использовали эту твою особенность для получения дополнительного финансирования.
— Это как? — удивлённо вскинулась я.
— Ты выступила с докладом об опасности позднего выявления психических отклонений, — охотно ответил врач. — Сам доклад впечатления не произвёл, одними словами этих напыщенных аристократов не убедишь расстаться даже с парой монет. Однако на этом мероприятия присутствовала принцесса Селестия, и ты просто не могла не поговорить с ней! Честно говоря, с нашей стороны было весьма безответственно допускать такой разговор. Всё же настоящая принцесса сильно отличается от того образа, что сформировался в твоём воображении. Никто не мог предсказать, что случиться, когда фантазия столкнётся реальностью.
Психиатр виновато склонил голову.
— Не будь мои ноги связанны, я бы отмахнулась и сказала, что это пустяки, — сказала я, буравя взглядом потолок и отчаянно стараясь не разреветься. — Но я связана, так что продолжайте.
— Твоё воображение вытеснило реальность, — немного поколебавшись продолжил он. — Очень быстро вместо реальной Селестии ты стала говорить с идеализированным плодом своей фантазии, напрочь игнорируя слова реальной принцессы. Это произвело сильное впечатление как на Селестию, так и на знать. Тем более что со многими ты уже успела пообщаться, и они сочли тебя весьма интеллигентной юной аристократкой весьма знатного рода. Правда о твоём состоянии стала для них шоком.
— Похоже, они действительно испугались, не так ли? — криво усмехнулась я. — И, разумеется, изрядно раскошелились.
Мой врач опять виновато кивнул.
— Прости за это. Это был очень непрофессиональный поступок. Однако в оправдании себя и своих коллег должен сказать, что в итоге мы смогли помочь многим пони. Но что-то мы отвлеклись. Как я уже говорил, ты вполне нормально взаимодействовала с нормальным миром, хотя за тобой и требовалось приглядывать. Ложная вера в способность летать может быть довольно опасной. Да и твои попытки решать «проблемы дружбы» редко оканчивались чем-то хорошим. Всё же проблемы в отношениях двух пони бывает не только из-за недопонимания. Одним разговором их не решить.
Что-то оборвалось в моём сердце при его словах. Ведь он был прав! С такой позиции все решённые нами проблемы дружбы казались бредовыми. Нет, даже не сами проблемы, а их решения. Наивной жеребячьей глупостью было всё, что мы делали. Воображение как-то само воспроизвело все эти ситуации заново, но с какого-то другого, более сурового ракурса. Неизменно наши попытки сделать лучше заканчивались скандалом, катастрофой, новой ссорой или, в лучшем случае, перетекали в долгую терапию. Проблемы не решаются по хлопку копыт или одной красивой речью.

Мне безумно хотелось расплакаться. Этот пони был кругом прав! Я невольно оглядывала всю свою жизнь новым, критичным взглядом. И приходила в ужас. Мне не хотелось думать об этом, я пыталась прервать все эти мысли, но они лезли и лезли в голову, приходя словно извне. Остановить их не получалось. Думаю, я смогла бы это сделать, если бы освободила «ресурсы» своей воли от сдерживания того урагана эмоций, что бушевал в моём сознании.

Всё это для меня слишком. Я медленно утрачиваю контроль. Мои губы дрожат, уши невольно прижаты, а перед глазами всё расплывается. Нет, я ещё не плачу. Не совсем. Почти не плачу.
— Твайлайт, — врач, явно желая поддержать и высказать сочувствие, положил копыто мне на плечо. — Я понимаю, тебе очень тяжело. Узнать, что вся твоя жизнь лишь плод воображения… врагу не пожелаешь. Я хочу сказать, что не надо держать всё в себя. Поплачь, выговорись. В этом нет ничего постыдного, а я всегда готов выслушать всё, что ты захочешь сказать. Мы можем продолжить позже, когда тебе станет легче.
Его слова отрезвили меня, словно внезапное купание в ледяной проруби. Его слова разозлили меня, но не той злобой, что точила меня прежде. Это было что-то другое. Горячее, как солнце и вместе с тем холодное как ад. Оно казалось чем-то потусторонним, древним, словно появилось задолго до перерождения мира. Это чувство просто не могло, не должно быть моим. Оно могло принадлежать принцессе дружбы, аликорну, чья суть не до конца понятна даже мирозданию, но никак не хроническому пациенту Дома Покоя, что провёл большую часть своей жизни за его стенами.

Ледяная ярость вмиг выжгла все мысли и остудила чувства, оставив звенящую пустоту в голове. Она укрепила волю, уняла дрожь и высушила слёзы. Я вскинулась, выпрямилась, насколько позволяла смирительная рубашка и посмотрела прямо в глаза своему доктору.
— Я в порядке, — уверенно и твёрдо сказала я. Он не выдержал и отвёл взгляд.
— Ну не надо так злиться, — пробормотал жеребец. — Я только добра тебе желаю.
Он не спеша вернулся за стол, вновь перевернул страницу, показывая мне рисунок с Дилоном. Хищник скалился во все свои шестьдесят клыков.
— Очередное ухудшение твоего состояния ознаменовалось появлением нового персонажа. Дилон Сивас, я правильно говорю? Сначала я не придал ему значения. Ты часто рассказывала про разных пони, а в нём необычного было только привычка постоянно носить одежду и то, что он прекрасно разбирался в магии.
Врач ехидно усмехнулся.
— Хотя я бы не стал называть последнее странностью. Земнопони редко увлекаются магией, но ведь никто это не запрещает? К тому же, я сам неплохо разбираюсь в магии. Хотя и должен признаться, что мои знания, по большей части, довольно узкой специализации. Признаюсь, меня удивил твой неожиданный интерес к этому пони, хотя мне казалось, что ты решила подобрать себе пару. В конце концов, если придумывать себе жениха, то такого особенного. Земнопони с отличными манерами, туманным прошлым и широкими познаниями в магии. Идеальный кандидат. Увы, но твои фантазии пошли по другому пути. Нападение странных псов, сверхсекретная служба с невиданными технологиями, жуткая магия и, наконец, полномасштабное вторжение Тьмы.
Он насмешливо и немного грустно покачал головой.
— Масштаб проблемы рос на глазах, также как и степень её безумия. Одна только разведка чего стоит! — он даже копыта вскинул возмущённо. — Протезы, неотличимые от настоящих конечностей, способные к регенерации и даже росту! Оружие чудовищной мощи, целиком искусственные пони и искусственный разум! Уму непостижимо. Такое и в здравом уме не придумаешь.
— Знаете, разведка почему-то кажется мне самой логичной деталью. — Я невольно улыбнулась. — Они развивали магию и способы её практического применения, пока не достигли таких вершин. Да и к тому же, вообще всё, что у них есть, имеет «кустарные» прототипы, реально существующие. Протезы у нас и так есть, причём с древних времён. Самые старые версии находили ещё у древних единорогов, даже задолго до появления письменности, но много тысячелетий никто не развивал это направление!
Я очень увлеклась, объясняя ему свою точку зрения. Наверное, это мой способ отвлечься и расслабиться.
— Оружие? Да вспомните магические посохи времён любой крупной войны, прицепите к ним портативный источник магии и запихните в удобный для не-единорогов корпус, вот вам и оружие! А искусственный разум просто дальнейшее развитие искусственного интеллекта. Который в примитивной форме управляет любым големом! Конечно, големы редки настолько, что историки до сих пор спорят, существовали ли они на самом деле, но при классическом варианте колдовства поместить столь сложное заклинание за раз невероятно сложно! А модульное зачарование разведки позволяет разбить заклинание на сотни мелких деталей, воспроизвести которые может даже жеребёнок! Получается, что создание столь сложных систем вопрос исключительно инженерный, может быть пошаговым и любая часть заклинания может проверяться прямо в процессе!
Мой собеседник заметно скис.
— Твайлайт, ты же понимаешь, что всё это лишь…
— Да, да, — раздражённо перебила я, — это всего лишь мои фантазии, но подумайте…
Я осеклась.
— Ну вот, — расцвёл в улыбке единорог. — Признание проблемы — первый шаг к её решению. Я очень рад, что ты смогла правильно определить, что на самом деле реально!
О святая Селестия, я что, действительно признала это?

Внутри было пусто и как-то мерзко. Мысли вязли, словно в болоте. Я признала, что вся моя жизнь была фантазией, бредом сумасшедшей кобылы. Пускай и сделала это в мимолётном порыве, но такие порывы всегда до кристальной чистоты искренни. Пускай мы отрицаем, врём даже себе, что не хотели этого говорить, но ведь именно эти слова наиболее точно выражают наши чувства. В этом то и проблема таких порывов. Мы все по-разному понимаем одни и те же слова. Даже хуже: мы вкладываем разные смыслы в одно и то же слово в разных обстановках, в разных контекстах, при разных эмоциях.

Самое распространённое порывистое высказывание: «Я тебя ненавижу!». Почему-то оно сильно задевает практически любого разумного! Хотя любой мог бы догадаться (хотя бы из личного опыта), что это не признание в вечной ненависти, а выражение краткого, сиюминутного чувства. В некотором роде, экспрессивная просьба уйти, дать время успокоиться. Вот и у меня был краткий момент, когда я отвергла реальность собственной жизни.

Доктор (я ведь так и не узнала его имени) ещё много чего рассказал. И как я кидалась на всех без разбору, как пыталась искалечить себя, как унижала и издевалась над другими пациентами. Им пришлось перевести меня в отделение для буйных больных и использовать смирительную рубашку. Моё состояние стремительно ухудшалось, и они прибегли к крайним методам. Разумеется, очень опасным, очень неодобряемым и до жути не этичным. Что там за метод он так и не сказал, а я не в том состоянии, чтобы задавать вопросы. Кажется, мне вырезали кусок мозга. По крайней мере, вместо гривы у меня куча бинтов. Врач даже зеркальце достал, чтобы это продемонстрировать.

Ещё он сказал, что я сама на это согласилась. Нет, даже сама попросила провести операцию. Врач искренне верил, что это было сказано в период просветления, когда я осознала тяжесть своего положения. Это даже в фантазиях отражение нашло. Ага, установка чипа. По времени точно совпадает с операцией.

Если честно, то я просто не знаю, во что верить. Какая из версий моей жизни настоящая? Я действительна безумна или это всё — происки врагов? Врачу почему-то хотелось верить. Он казался таким честным, таким искренним, таким… эпплджековским. Сомневаться в его словах было невыносимо трудно и немного стыдно.

В целом больница сильно отличалась от той её части где меня держали. Здесь было красиво. Интересно, буйных больных держат в столь неприятных условиях из-за отсутствия финансов или как мотивацию хорошо себя вести? Или им просто плевать на этих больных? Сомневаюсь, что смогу получить честный ответ на этот вопрос. В любом случае, возвращаться туда я не собираюсь. Врач сказал, что уже вечером с меня снимут смирительную рубашку и переведут в нормальные условия. Но до вечера придётся разъезжать по целой куче специалистов в таком виде. Им нужно убедиться, что я не агрессивна. Я в любом случае не собиралась совершать необдуманных поступков.

Тем более, что ещё несколько дней меня будут сопровождать близнецы. Размером они побольше Биг Мака будут, но гораздо менее дружелюбны. Сейчас по моей просьбе меня везли в уборную и мыться. И если с первым понятно, то второе было скорее предлогом, чтобы хоть ненадолго избавиться от смирительной рубашки. Не заставят же меня мыться в ней?

К моему удивлению, мы опять спустились в отдел для буйных. Один из близнецов кратко объяснил, что снимать с меня смирительную рубашку прямо в кресле неудобно (ну да, они же не единороги), а внизу для этого есть специальные столы. К тому же, раздевать и одевать меня дважды они не собираются. Ну да, в отделении для буйных душ и туалет в одном помещении.

А тут лучше, чем я ожидала. По крайней мере, ремонт делали не так давно, хотя и очень дёшево. И стол нашёлся, хотя он больше напоминал кушетку, коей он и являлся. И почему это назвали столом? На него меня даже не положили, а самым бесцеремонным образом закинули. Возмущаться я не стала — рожи у этих ребят жутковаты.

Наверное предполагалось, что расстёгивать этот кокон будут стоя с боку, но один из близнецов подошёл со стороны задних копыт. Довольно ловко расстегнул застёжки и освободил мою заднюю половину. На этом он остановился. Он просто стоял и… пялился. Нагло и бесстыдно глазел, похотливым взглядом буквально ощупывал каждый миллиметр моего тела в самых непристойных местах. Это было очень неприятно, стыдно и страшно. Я попыталась прикрыться собственными ногами, но он силой их раздвинул. Моих сил не хватило, чтобы хоть как-то ему помешать.

И он начал медленно забираться на кушетку, всё больше нависая надо мной.
— Эй, ты же не собираешься?.. — жалобно пропищала я. Весь мой самоконтроль куда-то испарился, страх парализовал тело и разум. — Я… я всё расскажу! Вас посадят!
Эти жалкие крики сожрали остатки моей решимости. А эта тварь только рассмеялась.
— И кто тебе поверит? — похабно ухмыляясь спросил он.
Самое паршивое, что он прав. Никто мне не поверит. А теперь временем он положил свою… штуку мне на живот. Это было до тошны мерзко, противно и напрочь меня парализовало. Внутри всё застыло, оставив только бесконечное чувство стыда и отвращения. Я ни единой мышцей не могла пошевелить. Даже глаза отказывались закрываться.

Неужели это всё же случится? Неужели после всего, что я пережила, после всех этих подвигов и сражений, после все испытаний меня банально изнасилуют? Может… может моя жизнь действительно была выдумкой беспомощной пони? Надеюсь, это закончится быстро. Из последних сил я закрыла глаза — это всё, на что меня хватило. И на миг, всего на миг в темноте под опущенными веками ярко вспыхнула зелёная точка.

Дверь с грохотом открылась, и кто-то яростно проревел:
— ВЫ ЧТО ТВОРИТЕ, МРАЗИ УЩЕРБНЫЕ?!! — и его голос показался мне очень знакомым.
Мой несостоявшийся насильник вздрогнул всем телом и испуганно отпрянул.
— Слыш, ты по-хорошему выйди и забудь, что тут видел, а то мы поможем, усёк? — нагло и дерзко ответил один из близнецов. Нахлынувшее было облегчение испарилось, как роса на солнце.
— Я вас, подонков, вмиг сдам куда надо, и отправитесь вы гнить за решётку, усекли? — всё так же злобно отозвался голос. Я приоткрыла глаза. Дилон!
— Да кто ей поверит, он ж чокнутая!
— В том-то и дело, идиот! — оскалился Дилон… вполне нормальными зубами. — Ей — никто. Поэтому если я скажу, что вы тут имели бедолагу во все щели в особо извращённой форме, поверят моим словам, а не её уверениям в вашей непогрешимости.
— Ну так это, мы ж скажем, что ничего не делали… — с сомнением сказал один из ублюдков.
— Ну и кому поверят? — у Сиваса хоть и были нормальные зубы, но скалился он всё равно жутко. — Уважаемому врачу с множеством премий, наград и заслуг, или двум амбалам самого криминального вида, которых регулярно ловят на мелких правонарушениях?
Дилон иронично рассмеялся.
— Да судья как на ваши рожи посмотрит, сразу обвинительный приговор вынесет! Да и что вы скажете? «Мы тут эта, типа пацаны намальные, нивиновные», — пародийно проблеял Дилон. Громилы как-то сразу стушевались.
— Вон! — сквозь зубы процедил он, указав им на дверь. — Выметайтесь, и чтобы я вас даже близко не видел!
Они сбежали. Сбежали! Спасена!
— С-с-спасибо! — сквозь слёзы пробормотала я.

Меня буквально трясло от пережитого ужаса и облегчения, эмоции бурным потоком вырывались наружу. Дилон до конца расстегнул смирительную рубашку и крепко меня обнял. Первым порывом было оттолкнуть его. Признаться, сначала его объятия меня напугали, первой мыслью было, что он решил сделать то, от чего меня только что спас. Вот только тело отказалось слушаться и просто обмякло, уткнулось носом куда-то в воротник его белоснежного халата, всеми доступными средствами сообщая глупому разуму, что сейчас безопасно. Сейчас мы под защитой. Сивас был таким же костлявым, каким я его помнила, но гораздо более тёплым. Дилон был по-настоящему живым. Довольно иронично, учитывая, что эта часть его имени значит «мертвец». Или я это придумала?
— Ты как? — ласково спросил он, немного отстраняясь, но не разрывая объятий. Обоюдных, стоит заметить. И когда я успела его обнять?
— Жить буду, — хлюпнув носом ответила я.
— Уже хорошо, — философски заметил этот пони. — Они ведь не?..
— Нет, — вновь ощутив острый приступ облегчения и благодарности, сказала я. — Ты пришёл очень вовремя. Напомни, в какой раз ты меня спасаешь?
— От чего-то серьёзного впервые, — он пожал плечами. — Пару раз помогал избежать синяков и ссадин. Мы редко пересекаемся, всё же ты не мой пациент.
— Ты врач?! — я даже отпрянула от удивления.
— Это ты со своим врачом не обсуждала, — вздохнул он. — Видишь ли, Твайли, мозг у пони устроен так, что стремится использовать готовые образы, а не создавать собственные. Понимаешь, к чему я веду?
— Значит, все пони в моих… эм, фантазиях, — осторожно начала я, — существуют на самом деле.
— Почти. Отсутствующие детали твой разум достраивает самостоятельно, а некоторые перекраивает на свой лад. Например, у тебя целая страсть к старомодным именам. Ну серьёзно, имена из двух слов, да к тому же значимых, использовали больше тысячи лет назад. Сейчас такое и не встретишь.
Я на несколько секунд впала в ступор.
— Расслабься, тебя действительно зовут Твайлайт Спаркл. И имена своих родственников ты помнишь правильно. Любовь к старомодным именам у вас семейная.
— А моих подруг?
— Флаттершай на самом деле зовут Амандой. Она моя пациентка. Про остальных, увы, ничего не помню, — он виновато развёл передние ноги.
— А почему у тебя имя из двух частей? — продолжала любопытствовать я.
— Из одной. Меня зовут Дилон. Сивас — фамилия, — фыркнул он. — И я искренне рад, что ты не добавляешь к этому моё отчество.
— А… — начала было я.
— Нет, — твёрдо прервал Дилон.
— Ты ведь даже закончить мне не дал!
— С драконьего не переводится. Никак не переводится. Все совпадения, если они есть, в чём я сомневаюсь, абсолютно случайны и не несут смысловой нагрузки.
— Ладно, — виновато пискнула я.
— Ты так и собираешься тут до конца дня валяться? — иронично спросил Дилон. Пришлось тут же вскакивать и неловко падать. Дилон вовремя меня поймал и даже не стал шутить на эту тему. Помог подняться и вежливо спросил, не нужна ли помощь. Ну уж нет, до туалета я сама дойду!
— Слушай, ты так и собираешься тут стоять? — спросила я, уже дойдя до ближайшей кабинки.
— Ага. Считается, что ты опасна для самой себя и за тобой надо приглядывать. Инструкции, знаешь ли. Я и так иду против правил, разрешая тебе находиться в кабинке одной. И нет, я не буду за тобой подглядывать.
«И на том спасибо» — буркнула я себе под нос. Разумеется, никаких замков или хотя бы щеколды не было. Ну, хотя бы дверь закрывается плотно.

Банальный душ, оказывается, способен оказывать весьма благотворное влияние на перенервничавших кобыл. Даже несмотря на то, что мыться приходилось очень осторожно — Дилон напрочь запретил мочить бинты на голове. К тому же не использовать магию… оказалось довольно просто. Даже привычно, словно я уже долгое время ей не пользуюсь. Дилон подтвердил — блокиратор магии на мне уже очень давно. Когда пони считает, что учит магию и при этом не в ладах с реальностью, на неё лучше надеть блокиратор, пока неудачное заклинание не ранило кого-нибудь или не навредило ей. Для меня было неожиданностью, что заклинание могло навредить колдующему. Да не какое-нибудь сложное, а даже простое. По словам Дилона, в Доме Покоя было как минимум три единорога, сошедших с ума из-за неудачного заклинания. А сколько их лежало в простых больницах, с самыми разными травмами — от ушибов до взорвавшегося рога. Буквально взорвавшегося.

Блокиратор был не знакомым мне колечком (таких, по словам Дилона, совсем не существовало), а скорее чехлом. Снимать его он наотрез отказался.
— Скажи, а можно как-нибудь отличить иллюзию от реальности? — осторожно спросила я.
— Не-а, — легкомысленно отозвался Дилон. — Тут либо сразу понятно, где что, либо можно особо не рыпаться. Мозг чертовски хитро устроен, если ему приспичит тебя обмануть, он это сделает. Любой критерий, который ты сочтёшь весомым или даже случайно обратишь внимание, будет моментально сфабрикован. Иллюзия, по крайней мере, в твоём случае всегда будет абсолютно достоверной. А вот реальность может подкачать. Кто-то может совершить поступок, который совершенно не в его характере, вероятности сложатся так, что случится нечто невероятное, и оно покажется тебе невозможным.
Его речь меня огорчила. Кажется, решать, что действительно реально, мне придётся вслепую.
— Хотя… — задумчиво протянул Дилон. — Мне кажется, один способ есть. Нужно трансгрессировать!
— Что сделать? — я лишь глазами захлопала.
— Трансгрессировать, — наставительно сказал Сивас и пылко продолжил. — Это значит выйти за пределы. Преодолеть непреодолимую границу, совершить невозможное. Конкретно тебя интересует возможность выйти за пределы возможного восприятия и, что особенно важно, осознания. Нужно нечто нетравматичное, с чем твой разум просто не сможет справиться! Тогда он будет вынужден совершить нечто вроде «сброса» и перезагрузиться. Думаю, на какое-то время это избавит от любых иллюзий. Особенно от внешних.
Дилон остановился, чтобы перевести дыхание.
— И как мне сделать невозможное? — иронично спросила я.
— В твоих фантазиях было кое-что, — жутко оскалился этот тип. — Армагеддон. Оторви кусок души. Если получиться, то всё вокруг иллюзия, и тебе точно хватит сил её разрушить.
— Я просто не умею его делать! — восклицаю я. — У меня он получился всего один раз и я не знаю как!
— Отчаяние, — выпалил Дилон. — Ты была в крайней степени отчаяния, когда ничего уже не исправить, когда всё кончено и остаётся только посылать голову пеплом. Это и есть суть Армагеддона.
— Почему ты разбираешься в моих фантазия лучше меня? — я недоуменно хмурюсь, пристально осматриваю этого врача, пытаясь понять, всерьёз ли он это.
— Я специалист по психам, мне положено разбираться! — рассмеялся он.
— А у тебя случайно нет идей, как всё устроить?
— Знаешь, есть, — серьёзно сказал он. — Сейчас у тебя будет целая куча всяких осмотров. Среди них есть такой, где будут мониторить твоё сердцебиение. Запомни, когда на тебя навесят датчики и аппарат начнёт показывать твой пульс, ты должна остановить своё сердце.
У меня даже челюсть отвисла.
— Я должна… что?!
— Остановить сердце, — хладнокровно отчеканил Дилон.
— Да как я это сделаю?! И зачем?! Чтобы умереть молодой?!
— Волей. Сердце будешь останавливать волевым усилием. Та Твайлайт, что сражалась с Наместником сможет это сделать. Если не получится, значит, сейчас ты во всамделишной реальности. А вот если получится, то тебя ждёт испытание посерьёзней. Ты должна, запомни, должна остаться в сознании! Это сильно сократит время, которое мозг продержится до наступления необратимых повреждений, но минута у тебя будет.
Он подошёл совсем близко, смотрел мне прямо в глаза, словно гипнотизировал и каждое его слово огненными буквами отпечатывалось в моём мозгу.
— Ближайшая операционная совсем рядом, секунд за сорок тебя доставят. Я буду рядом, прослежу за этим. Как только тебя перекинут с каталки на стол, ты должна самостоятельно запустить сердце. Запомни! Самостоятельно! Ну, а дальше действуй по обстоятельствам. Импровизируй. Вокруг будет целая куча опасных медицинских приспособлений, что-нибудь придумаешь.
Несколько минут я шокировано молчала, пристально разглядывая Дилона. Он был вполне серьёзен.
— Да как ты можешь предлагать такое пациентке! — искренне возмутилась я.
— А что такое? — удивился он. — Весь этот план строится на том, что ты сможешь волевым усилием остановить своё сердце. Единорожка, которая провела всю жизнь в Доме Покоя, даже теоретически на такое не способна. Значит, она провалится уже на этом пункте. Жестоко, но это окончательно развеет её иллюзии.
— Звучит… разумно. Блин. Ты точно врач?
— Точно, — рассмеялся он. — У меня даже справка есть.
— А если у меня опять начнутся галлюцинации и мне покажется, что сердце действительно остановилось?
— Не начнутся, — успокоил меня Дилон. — Я, конечно, не имею права посвящать тебя в особенности той операции, что на тебе провели, но Махишваран клятвенно уверял, что галлюцинировать ты не сможешь в принципе.
— Махишваран? Так зовут моего врача? Крутое имя. А побочные эффекты у операции есть?
— Есть, — охотно начал рассказывать Дилон. — Для начала скажу, что вероятность твоей смерти была весьма высока. Процентов пятьдесят примерно. Потом, ты могла стать овощем. Ну и, разумеется, параличи и прочие расстройства всех цветов и оттенков грозили тебе почти стопроцентно. Ты этого как-то избежала, везучая ты пони.
Дилон весело подмигнул, но потом как-то стушевался.
— Тебе, конечно, очень повезло, но магии ты точно лишилась, — с сочувствием сказал он. — Удалённый участок мозга очень плотно связан с процессом сотворения заклинаний. И рисовать ты, скорее всего, тоже не сможешь. Да и с творчеством в целом у тебя будет не очень, фантазия начнёт подводить. Скажу честно — проблем будет много, и мы даже не знаем каких.
Земля опять ушла из-под моих ног. Меня лишили особого таланта, каким бы он ни был.
— Прости, но это была единственная возможность тебе помочь, — тихо сказал Дилон.
— А стоило ли? — так же тихо спросила я.
— Давай обойдёмся без депрессий? — довольно громко предложил он, лучезарно улыбаясь. — А теперь пойдём, а то на процедуры опоздаем. Да и к Махишварану надо заглянуть, сообщить о выходке тех молодцев.
— Может не будем? — смущённо попросила я. Сама мысль, что о случившемся узнает ещё кто-то вызывала удушливые приступы стыда.
— Надо, Твайли. Надо, — горестно покачал головой Дилон.

Махишваран был в ужасе. Много извинялся, клятвенно обещал организовать увольнение этих двух ублюдков. Правда официальной причиной будет не попытка изнасилования, а домогательства. Дело не в том, что он не верил мне и Дилону, просто в случае столь серьёзных обвинений суда не избежать, а у нас из доказательств только слова одного пони. Мои слова, разумеется, никто в расчёт не брал. Диагноз не тот, да и мозг у меня не в полной комплектации.

Дилон получил выговор за то, что я без смирительной рубашки (совсем про неё забыла). Он стойко выслушал всё, что ему говорил мой лечащий врач, спокойно ответил, что надобности в таких мерах нет, а в случае чего он легко со мной справится. У него и справка есть. Когда Дилон сказал про справку, Махишваран поморщился. Кажется, справки Сивас упоминал постоянно. Махишваран почему-то с ним согласился, но заявил: «Под твою ответственность!». Перестраховщик.

Молодой врач навешивал на меня электроды, попутно объясняя, как работает этот таинственный агрегат, что он измеряет и зачем всё это надо. Если бы он чуть меньше волновался и не путался в словах, то получилось бы интересно. Он только закончил учёбу, сейчас пошли первые дни его интернатуры, и он очень боялся облажаться. Дилон шепнул, что этому пони я кажусь очень красивой, отсюда и большая часть волнений. Он тихо посмеивался в стороне, когда бедный интерн пытался нацепить очередной электрод и при этом избежать прикосновений.
— А что будет, если у меня внезапно остановится сердце? — самым невинным голосом спросила я у интерна.
Дилон сделал удивлённое лицо.
— С чего бы ему останавливаться? Аппарат абсолютно безопасен! — запротестовал парнишка.
— Ну, а вдруг оно просто возьмёт и остановится? Меня с утра гложут плохие предчувствия, — всё также невинной сказала я. Интерн беспомощно посмотрел на Дилона. Дилон самым наглым образом молчал.
— Ну, тут реанимация рядом, — проблеял юный врач. Я кивнула и молча ждала, пока аппарат начнёт работать.

Тихим писком отмечались удары моего сердца. С шуршанием из недр агрегата выползала бумажная лента с кардиограммой. Пора.

Я сосредоточилась на своём сердце. Прочувствовала, как оно бьётся, гоняя кровь по телу. И я его остановила. Это было неожиданно легко. Тревожный однообразный писк аппарата стал маршем моей победы. Удержать сознание было гораздо труднее. Интерн растерялся, но Дилон был готов. Почти мгновенно он подкатывает каталку. Выдёргивает меня из пут электродов. Быстро везёт. Перед глазами всё мутнее и расплывается, сознание постепенно угасает. Я держу его изо всех сил, но их всё меньше. Путь до реанимации показался мне вечностью. Сразу несколько врачей перекинули меня на операционный стол, собрались рядом, готовые спасти мою жизнь. Пора!

Сердце запустилось легко и радостно, за пару мгновений разгоняясь почти до двух сотен ударов в минуту. Я жадно вдохнула. Насыщенная кислородом кровь потекла по телу, пробуждая, возвращая ясность. Я молниеносно вскакиваю, отталкиваю ближайшего врача. Он остаётся недвижим, а вот я валюсь со стола, попутно опрокидывая передвижной столик с инструментом.
— Все назад! — хрипло рявкаю я, подхватывая удачно подвернувшийся скальпель. Все в глубоком шоке, и только Дилон кажется вполне счастливым. — Назад, я сказала! — кричу чуть громче, потому что на прошлую команду они не отреагировали.

Меня озаряет неожиданная мысль, и вместо того, чтобы угрожать им скальпелем, я приставляю его к собственной шее. Вот теперь все прониклись и почтительно отошли.

Что дальше делать?! Вопросительно смотрю на Дилона. Он радостно скалится, но советов не даёт.
— Успокойся, пожалуйста, — мягко говорит один из врачей.
— Захлопнись! — рявкаю я. Скальпель немного надрезает кожу, обжигая болью.
А ведь это идея! Я чувствую, как моё лицо невольно кривится в жутком подобии улыбки и хриплый смех вырывается из моего горла. Я вонзаю скальпель в собственную ногу, так глубоко, насколько хватает сил. Боль опаляет сознание, кипящей смолой разливается по телу, но я терплю. Врачи дружно бросаются ко мне, но Дилон кидается им наперерез, легко и непринуждённо раскидав троих пони. Каждый тяжелее его едва ли не вдвое (реаниматологи — крепкие ребята). Я такое видела, только когда какие-то восточные монахи демонстрировали свои боевые искусства, но их поединки были постановочными, многократно отрепетированными.

Я веду скальпель вниз, до кости рассекая мышцы, перерезая артерии и вены, рассекая сухожилия. Держать щит с повреждённым рогом было гораздо больнее.
— Что тут происходит? — грозно рявкает Махишваран.
— Революция! — придурковато-радостно восклицает Дилон. Махишваран морщится и отмахивается. Дилон улетает в стену, изувеченной грудой серого меха падает на пол. Он ведь даже его не коснулся! Земнопони так не могут! И удар об стену не может так смять пони.
— Зачем ты делаешь это, Твайлайт? — спрашивает Махишваран с грустью в голосе.
— Это всё иллюзия! — торжествующе говорю я.
— Да, — неожиданно легко соглашается врач. — Ну и что с того? Ты хочешь вернуться к реальности? К этим бесполезным, болезненным битвам? Вернуться туда, где лишь страдания и смерть? Зачем?
И мне нечего ему ответить.
— Оставайся тут, — предлагает он. — Я отменю то, что ты сделала со своей ногой. Ты сможешь заниматься магией, рисовать так, как никогда не могла и получать от этого ни с чем несравнимое удовольствие. Оставайся, и уже через пару дней выйдешь за стены этой больницы, и целый мир, прекрасный и счастливый мир, будет к твоим услугам. Ты будешь счастлива. Я даже верну тебе твоих подруг. Не вымышленные копии, а твоих настоящих подруг! Вы сможете жить, как жили раньше. Без битв, без боли, без страданий и бед. Вы будете счастливы. Соглашайся.
Он ласково улыбнулся и протянул мне копыто.
— Её не устраивает, — проскрежетал Дилон. Что-то под его шкурой шевелилось, перестраивалось, восстанавливая первоначальный вид.
— Что за… — искренне удивился Махишваран, недоумённо хмурясь. — Что ты такое?!
— Личный ИИ высшего уровня модели «Владыка сущего», — он тряхнул головой, и из его глаза выпала линза, обнажая пылающую зелёным точку.
— Круто, — скучающее сказал Махишваран. — А теперь умри.
И Дилон рассыпался.
— Надеюсь, ты с ним не согласна. Хотя выбора у тебя всё равно нет.
Вот оно. Отчаяние. Я просто поняла, что сейчас у меня всё получится.
— Уверен? — ехидно спрашиваю я, максимально жутко оскалившись. И откалываю кусочек своей души, но не крохотную песчинку, как в прошлый раз, а очень весомую сотую долю процента.

Невыносимая боль раскалывает разум на части, разрывает тело на атомы, лишает меня остатков контроля. Я утрачиваю себя, перестаю существовать, растекаюсь по ткани мироздания, росой оседая на его струнах. Меня ещё нет, и я есть, меня уже нет, и я буду. Состояния накладываются друг на друга, путаются и искажаются. Я разбита на мириады осколков и каждый претерпевает метаморфозы, которые я не в силах понять. Армагеддон набирает силу.
Одним из кусочков я вижу, как Махишваран кидается на меня. Его копыта меняются, превращаясь в лапы с огромными когтями. И этот кусочек понимает, что меня убьют ещё до того, как все осколки соберутся вместе, до того, как я стану способна хоть на что-то. Я почти уверена, что смерть здесь означает гибель разума.

Кучка праха, что притворялась Дилоном, полыхнула изнутри зелёным и резво набросилась на Махишварана, сшибла его с намеченной траектории, прочь от меня. Бой между ними завязался нешуточный. Кажется, моему таинственному приятелю испепеление пошло только на пользу. Махишваран стремительно утрачивал понячий облик, превращаясь во что-то аморфное, ловко орудующее десятком щупалец. Опять щупальца?!

Неумолимая сила стягивает все осколки меня в единую личность. На космических скоростях эти осколки сталкиваются друг с другом, хаотично собираются в раскалённую массу единого Я. И мощь Армагеддона ложится в копыта этого необузданного существа, этой неопытной, свежерождённой личности. И я расправляю крылья, легко разрывая путы чужих иллюзий. И я открываю глаза уже в реальном мире. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как копьё вонзается между моих глаз. Смерть пришла мгновенно.

---

— Допустим, этот спор ты выиграл, — усмехается Махишваран. — Жаль, что это стоило жизни твоей подруге.
— Всего секунды не хватило! — Дилон досадливо стучит копытом по полу. Расстроенным он не выглядит. — Ну и что дальше, осьминожка неканоническая?
Махишваран явно растерялся.
— А в бездну вас, психи полоумные.
И всей мощью обрушился на хрупкое сознание хищника. Пара секунд ушло, чтобы разрушить его до основания, но потом Махишварана ждало жестокое разочарование.
— Слабовато, — нагло заявил Дилон. — Флаттершай мою маску снесла практически мгновенно, а ты почти три секунды провозился.
— Маску, значит? — уважительно отозвался Махишваран. — Сколько же в твоих мозгах свободного места-то?
— Много, — легкомысленно отозвался Дилон. — Ты атаковать-то будешь? Я, между прочим, говорю с тобой только чтобы ты, наконец, понял, куда надо бить.
Махишваран медлить не стал и набросился на второй слой защиты хищника.

Ментальная стена задумывалась как непроницаемая, годами улучшалась и укреплялась. Пробить её было ой как не просто, даже для столь опытного существа. Махишваран мог бы часами долбиться в эту стену и так и не достигнуть результата, но Дилон поддался. Стена пала, чтобы обнажить третий уровень защиты.
— Ну нахер, — кратко высказался Махишваран, сваливая из разума хищника. Он почти успел.

---

Возвращение к себе мучительно тянулось целую вечность. Перемешанные и сплавленные куски моей личности перетекали на свои места. Необузданное и безумное существо превращалось обратно в прежнюю Твайлайт Спаркл. Вся моя личность текла и менялась. Сказать, что это неприятно — как обозвать солнце свечкой. Самое забавное, что будь я живой, такие перемены моментально убили бы меня. Разум, существующий на биологическом носителе, не сможет так меняться и либо разрушит мозг, либо сам распадётся.

Печально тут то, что будь я просто мёртвой, конец всё равно будет печален. Когда душа раскалывается, что-то должно встать на место потерянного кусочка. Собственный разум — это единственное, на что можно рассчитывать. Но он отнюдь не раскалывается. Он срастается с душой. Они начинают гораздо сильнее влиять друг на друга. Поэтому каждый последующий Армагеддон получается проще прошлого. Поэтому мой мятежный рассудок просто разорвал бы душу в клочья.

Я не просто мёртвая пони. Я очень плохая мёртвая пони. Настолько плохая, что место мне в аду. Всегда считала, что тут очень жарко, серой воняет, черти всякие носятся. Разумом уж точно, но, кажется, пару раз я называла холод «адским». Забавно.

В аду холодно. Настолько холодно, что даже душа промерзает насквозь. Поэтому я всё ещё существую. Медленно бреду через бескрайнюю ледяную пустыню. Копыта вязнут в искристых крупинках, одинаково непохожих на снег и песок. Тут нет и не может быть ветра. Просто нет воздуха. Движения тоже нет. Только я привношу беспокойство в безмятежность этого места. Я не могу остановиться. Жажда движения сильна до одури, ей невозможно сопротивляться.

Сколько я брела сквозь холод? Минуту? Час? День? Века? Слишком долго. Само понятие времени утратило для меня смысл. Все эти слова, что были с ним связаны, стали пусты и абстракты. Я… я потерялась. Забыла не только о времени, но и о себе. Кем я была, как сюда попала, что считала важным. Я даже не знала, кто я. Нет, знания об этом всё ещё остались где-то в глубине памяти, просто я больше не обращалась к ним. Брела сквозь пустошь без единой мысли.

---

И где-то там, в глубине своей сущности я перебирала цветные осколки. Такие знакомые и ясные, такие чужие и непонятные. Я вглядывалась в их глубины, смотрела в такие чужие воспоминания и чувства. Они принадлежали одной пони, которая когда-то была мной. Которой я никогда не была. И несмотря на это я кропотливо собирала Её Мозаику. Мне хотелось, чтобы она вновь была мной. Хотелось смотреть Её глазами и ощущать мир Её чувствами. Хотелось вновь указывать Ей путь, разделить с Ней силу и вечность.

Предо мной открыта бесконечность путей и новых созданий, что хотели бы стать мной. Но я упрямо цеплялась за эту глупую пони, хотя позволять ей быть мной стало так тяжело и больно. Быть ей было страшно. Впервые с того мига, когда Единый стал Многим было страшно. Впервые с мига моего рождения меня стало меньше. Но я упрямо цеплялась за глупую пони и старательно собирала Её Мозаику.

Иногда среди ярких осколков всплывали неясные частички прошлых путей. Я могла быть вплести их в Её Мозаику, могла бы собрать что-то совсем иное. Но это было неправильно. Она должна сама пройти свой путь, не уповая на силу прошлых путей. Так будет правильно.

---

Брела, пока в один момент не поняла, что я снова я. Осознание неожиданное, как рояль, упавший на голову. И такое же шокирующее. Воспоминания разворачивались медленно и неохотно. Память сопротивлялась, не желая открываться мне, но я справилась. Я вновь была собой.

Где-то там, далеко, в мире живых, были мои подруги. Я обязана им помочь. Отсюда нужно выбираться, и у меня есть план.
— МИР! — завопила я во всю глотку, старательно игнорирую полное отсутствие воздуха. — МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ!
— Зачем же так кричать? — раздался из-за спины тихий насмешливый голос. — Я и так тебя слышу.
Я и сама не заметила, как кинулась к нему, прижалась всем телом к такому тёплому, мягкому жеребцу. Он укрыл меня крыльями и жуткий холод наконец отступил.
— Долго я тут пробыла?
— В этом месте время не имеет значения, — философски сказал он. Говорить я ничего не стала. Он и так в курсе обо всём, что я хочу сказать.
— Ты бродила тут больше тысячи лет. Не переживай, когда ты вернёшься, в реальности пройдёт чуть больше десятка секунд.
Я вернусь!
— Не радуйся раньше времени. Шансов у тебя нет, — остудил он мой пыл. Усмехнулся и подмигнул — Впрочем, как и всегда. Мне кажется, ты справишься.
И как мне на это реагировать?! А главное, что мне делать? Вызволять меня никто не собирается, значит, придётся как-то самой. Идей нет.
— А они и не нужны, — мир, как обычно, знает все мои мысли. — Ты уже активно занимаешься побегом.
Удивляться и поражаться не было ни сил, ни желания. Сомневаюсь, что теперь найдётся хоть что-то, способное меня удивить. Поэтому я только вопросительно подняла бровь.
— Ты ведь сама заметила, что давно бы отправилась в небытие, не угоразди тебя оказаться в аду. Разум бы разнёс душу на мелкие кусочки.
Я заторможено кивнула, постепенно понимая, к чему он клонит. И медленно озвучила свою мысль:
— Я знаю как минимум одну пони, что пережила Армагеддон. Вполне живую пони.
— Ты умерла и не успела воспользоваться полученной силой. И твой разум впитал эту мощь.
Меня пробила нервная дрожь. Армагеддон это ведь не проста куча энергии. Это могущество совершенно иного порядка. Краткая возможность устанавливать свои правила, плевать на любые законы. Неужели я теперь всегда так смогу?
— Совсем слабо. Не жди, что у тебя появятся какие-то сверхспособности, но ты станешь немного удачливее. Если сможешь правильно воспользоваться своей силой. Ну и сбежать из ада, разумеется. Только он совсем не хочет тебя отпускать.
Мир встревоженно посмотрел куда-то вдаль поверх моей головы. Я тоже обернулась.
— Что это? — спросила я враз охрипшим голосом.
— Шторм, — холодно отозвался он. — Прости, но с этим тебе придётся справляться самой, я только помешаю. До встречи.
И он исчез, оставив меня наедине с холодом и сплошной стеной надвигающегося шторма. Она была ещё очень далеко от меня. Так далеко, что на шарообразном Эквусе я бы её не увидела. В плоском аду она видна и даже с такого расстояния кажется огромной. Мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть вершину. Понятно было только одно. Надо валить как можно скорее!

Движение крыльями отдаёт приятной дрожью по телу. Стремительный и мощный взмах подбрасывает высоко в небо. Миг — и поверхность ада становиться очень далёкой. Мне даже показалось, что я успею обогнать шторм. Ледяная пустыня издевательски изогнулась, вставая стеной где-то вдали. К моему ужасу шторм оказался такой же «стеной». Ад, презрев все законы, сворачивался в шар, отрезая меня от неба.

Не успею. Крылья обжигала боль от чрезмерных нагрузок, рог искрил от непрерывных телепортаций, и с каждым новым заклинанием всё больше кружилась голова. Из носа непрерывно текла кровь, застывая в воздухе, пунктиром отмечая мой путь. Не успею. «Стены» почти сомкнулись над головой, ад почти свернулся в шар, а я преодолела едва ли половину пути. Взгляд вцепился в крошечный кусочек живого неба, в какой-то наивной детской вере, что пока я смотрю, он не может исчезнуть. Но он исчез.

Неподвижная поверхность ада сомкнулась в вышине. Неподвижная…? Я расслабила перегруженные крылья, падала, сбивая сосульки из собственной крови, я смеялась и плакала. Ад всегда был неподвижен и только я вносила смуту. Я пыталась сбежать, но с гораздо большей силой мне хотелось остаться. Тут не было боли и страха, никого не надо спасать и не о ком беспокоится. Это же насколько мне хреново стало жить, раз уж ад кажется таким хорошим местечком?

И в покое просыпается ярость. Та, могучая и древняя сила, самого краешка которой я коснулась тогда, в иллюзорном кабинете фальшивого доктора. Я впитала её до последней капли.

И ад осыпался пылью, ибо никто и ничто не может лишить аликорна свободы. Даже боги, даже смерть. Свобода — наше неотъемлемое право. Я взяла то, что было моим по праву и во всей бесконечности миров не нашлось ничего, что могло бы мне возразить.

Крошечная искорка беззвучно откликается на мой зов, и все преграды ничто для нас, ведь нет связи крепче, чем связь Творца и Творения.

Жадная пустота затягивает меня, и ад кажется пятизвёздочным раем в сравнении с этим. В аду меня хотя бы не пытались на части разорвать! А ведь это он ещё сдерживается, как может!

Дилон Сивас был устроен самым странным образом. Где-то по ту сторону находилось вполне физическое тело, каким-то невозможным способом срощенное с пустотой. Там, где-то в мозгу поселилась псевдоличность. Очень правдоподобная, совсем как настоящая. За ней когда-то была стена — теперь её осколки парили тут и там, между телом и пустотой, постепенно возвращаясь на место. А в пустоте притаилась та самая крохотная искорка, собравшая вокруг себя личность Сиваса. Ох и сочувствую я тому, кто попытается дорваться до этой искорки! Пустота измерений не имела и субъективно обращалась в бесконечную, голодную и очень злую бездну.

Я почти случайно заметила, что кроме осколков пробитой стены тут медленно растворяются осколки чужого сознания. Надеюсь, это Махишваран нарвался.

Где-то по ту сторону я неожиданно ощутила что-то знакомое и родное… Да это же моё тело! Я и опомниться не успела, как меня выкинуло словно снаряд в собственное тело. Неподвижное, мёртвое тело. Так, Селестия из одной головы смогла регенерировать, так неужели я не смогу зарастить крохотную дыру в голове?! «А ну заживай!» — мысленно рявкнула я, подкрепив свой приказ всей волей и магией, какую только смогла наскрести, добавив саму капельку истинной ярости. И тело отозвалось. Гулко стукнуло сердце, и почти мгновенно вернулись ощущения. Я чувствовала, как зарастает рана на голове и… и как меня кто-то самым наглым образом целует. От возмущения я едва не откусила наглецу язык и тут же распахнула глаза, готовая рвать и испепелять.

И тут же подавилась своим гневом, наткнувшись на полный тревоги и страха взгляд Дилона.
— Живая, — с непередаваемым облегчением выдохнул он.

И словно снесло плотину, звуки боя навалились разом, едва не оглушив. Отмахнувшись от Дилона, взмываю в воздух, охватывая взором всё поле боя.

В этот раз для разнообразия мы были не под землёй, а где-то высоко в небе, на маленьком горном плато. И со всех сторон на нас лезли враги, но мои подруги играючи с ними справлялись.

Наши милые пегаски с яростью диких берсерков буквально разрывали врагов в ближнем бою.

Пинки уничтожала псов из своих жутких пушек (стоит отметить, что её оружие меняло выстрелы в довольно широком диапазоне: то заливало врагов дождём из слабых, но очень многочисленных снарядов, то посылало одиночные, но дико мощные заряды).

Возле Эпплджек змеиным клубком извивались деревья, пронзая врагов острыми ветками. Если одно из деревьев оказывалось уничтожено, земнопони кидала семечко, которое тут же вырастало в новое смертоносное дерево.

Рэрити стояла в тылу, непрерывно прикрывая остальных щитами.

Сражались девочки яростно и самоотверженно, но чёртовы псы нападали сотнями, постепенно оттесняя их вглубь плато. А в небе хаотично носилось нечто, отдалённо напоминающее осьминога, и безумно то ли смеялось, то ли рыдало. О, да тут нет солнца! Вместо него небо закрыто тускло светящимся туманом. Я мимолётно потянулась вниманием в небо… да, буквально через сотню метров был край этого локального куска пространства.
— Махишваран! — радостно взревела я, посыла во врага крохотную капельку истиной ярости. До последнего я даже не подозревала, как красиво это будет выглядеть! Ярость вырвалась из меня глыбой льда, отлитой из небесной синевы, что вела себя подобно огню. Ледяные язычки то и дело срывались с её поверхности, пока она неторопливо (чуть-чуть медленнее скорости звука) летела в Махишвара.

Он чудом успел уклониться, но это ему не особо помогло — половину его тела сжёг холод. Всё ещё живой не-осьминог рухнул прямо в толпу псов. Они учуяли слабость и смерть. Они жадно накинулись на своего предводителя, спеша поскорее урвать кусок не опалённого холодом мяса. Дикий вопль Махишварана резанул по ушам, заставив моих подруг на мгновение сбиться с отточенного ритма битвы. Это едва не убило их, ведь псам хватило бы и мгновения, чтобы прошить жуткими когтями металл их брони, но в ответ на предсмертный вопль Дилон ответил своим жутким рёвом.

Псы, спотыкаясь и падая, отступили. Всего на несколько секунд, пока длился полный жажды крови и голода рёв, но этого хватило, чтобы мои подруги перехватили инициативу и оттеснили псов за пределы плато.

Я с удивлением обнаружила, что не хочу и не буду им помогать. Им нужна эта битва, тот опыт и слёзы, что она принесёт. Им нужен этот тяжкий груз чужих жизней на сердце, чтобы непоколебимо стоять на пути того ужаса, что придёт в Эквестрию. В какой-то мере я предавала их своим бездействием, но так было нужно. И я отвернулась, не в силах смотреть, как эти некогда невинные создания пожинают чужие жизни.

— ТВАЙЛАЙТ!!! — восторженно вопит Пинки, на полном ходу заключая меня в удушающие объятия. С глухим металлическим звоном мы валимся на землю, и сверху на нас наваливаются остальные — такие же радостные и счастливые. Они видели, как я умерла. Даже думать не хочу, что они пережила за те минуты, пока меня здесь не было.

Хорошо, что на мне доспехи, а то меня либо задушили бы, либо раздавили. Броня в этот раз сильно отличалась от того, что было в прошлый. Эта состояла из идеально подогнанных сегментов и с ленцой изображала хамелеона, подстраиваясь под окружающий ландшафт. Недостаточно, чтобы быть по-настоящему незаметной, но вполне хватит, чтобы не сильно выделяться. В этот раз на всех нас доспехи были одинаковые.

Дилон остался в стороне от общей свалки и с печальной улыбкой смотрел на наше беснование. Кивком головы я позвала его к нам. Немного поколебавшись, он неуверенно подошёл и деликатно потёрся об меня щекой. Я кое-как высвободила переднюю ногу из-под счастливых кобыл, мысленным усилием заставила броню освободить мою конечность и почесала хищника за ухом. Он расслабленно прикрыл глаза и немного повернул голову, чтобы мне было удобней.
— Когда я подумала, что твоё воскрешение это самое странное, что сегодня случится, я очень сильно ошиблась, — заявила мне Рэрити. Дилон приоткрыл один глаз, обвёл взглядом дружно пялящихся на него кобыл и сухо ответил:
— Скажете кому, за круп покусаю.

И ткнулся головой в моё замершее было копыто. Девчата осторожно захихикали. Сивас подозрительно посмотрел на Флаттершай и грозно сказал:
— Даже не дума-а-а-а-ах, — но вся его грозность пропала с расслабленным стоном, когда за вторым ухом его начала чесать Флаттершай.

Смешки стали активней. Рейнбоу, едва сдерживаясь, чтобы не заржать вслух, начала гладить хищника по гриве. Он, дёрнув ушами, по пояс убрал броню, подставляя пегаске обнажённую шею. Мгновением позже к нам присоединилась Пинки, а за ней и Эпплджек. Дольше всего держалась Рэрити, но и она не продержалась долго. Понятия не имею, как мы все разместились возле одного пони.

Дилон совсем расслабился, вывалил язык и подёргивал ушами от удовольствия. Даже вечная аура голода угасла, сменившись невесомым блаженством. Его крохотная искорка оказалась гораздо могущественней сотканного приспешниками Тьмы пространства, и мрачная атмосфера этого места медленно отступала, туман над нашими головами неспешно истончался, обнажая красивое синее небо, лишённое солнца. Слабый ветер принёс запахи моря и леса. Границы этого кусочка пространства стремительно раздвигались, отвоёвывая у пустоты леса и реки. Воздух всё сильнее полнился предчувствием моря.

Как странно, такая крошечная песчинка, принадлежащая самому жуткому созданию из всех мною встреченных, такой ничтожный, почти лишённый силы огонёк, неспособный даже «прокормить» своего владельца, призывал в бытие небеса, леса и моря, ветер и реки.

Кровь и тела, густо покрывшие склоны горы, медленно погружались в землю. Очищенная земля покрывалась изумительными цветами.

Дилон приоткрыл один глаз и с сочувствием посмотрел на меня.

Я осела на землю, сжалась в комок от предчувствия боли, что медленно разгоралась в груди. Мимолётное счастье таяло словно мираж, краски теряли свою яркость. Тоска стальным обручем сжала горло и сначала заставила ручьём литься горькие слезы, а потом вмиг высушила их источник. Я сжалась ещё сильнее и тихонько заскулила, не в силах даже заплакать от той чудовищной… боли?

Да, это слово точнее всего передаёт, что я чувствую и при этом совершенно неправильно это описывает. Что чувствует мать, касаясь хладного тела своего ребёнка? Что чувствует вдова, провожающая любимого в последний путь? Что чувствует глупая пони, оторвавшая кусок собственной души? Это боль, что хуже тысяч раскалённых шипов, терзающих тело.

Далеко, по ту сторону боли, такие родные копыта нежно гладили мою шкуру. Я открыла глаза, желая сбежать от боли к ним, таким родным и тёплым, но боль никуда не делась.
— Слишком велика плата за каждый кусочек души, — тихо прошептал Дилон. — Одному её не вынести.
— Но ты не одна, — подхватил его слова другой голос.
— Мы с тобой.
— Всегда с тобой.
— Ты никогда не будешь одна, — твердили они, и боль отдалялась. Не становилась слабее, но утрачивала свою всесокрушающую значимость.
— Когда это пройдёт? — спросила я, когда смогла отвоевать у наглой боли собственный голос. Дилон отвёл взгляд.
— Когда ветер сточит горы до основания, — тихо сказал он.
— Но со временем она уйдёт на второй план, — также тихо подхватила Флаттершай. — Скроется за новой радостью, друзья и любимые заслонят её своими спинами, и когда-нибудь она забудется.
Пегасочка знала, о чём говорит. Она чувствовала это.

Тогда Дилон запел. Неожиданно глубоко и мощно звучал его голос. В песне не было слов. В ней не было радости. Одно лишь обещание. Тогда я запела сама:

Ночь темна и надежды нет,
Но сердцу верь — придёт рассвет.
Дрожит свеча и твой путь тернист,
Но сердцу верь, и в небо ввысь — придёт рассвет.

Боль испуганно отступила. Крохотная искорка щедро делилась со мной своими чувствами. Это было не счастье. Это было нечто намного большее. Искорка призывала из небытия то, что никогда не существовало. Сивас исполнял данное мной предназначение, и это было гораздо больше.

Дом далек, но пастух всё ждёт,
Что вместо звёзд рассвет придёт.
Пусть в сердце страх и дороги нет,
Но в небесах горит рассвет.
Горит рассвет.

Я вспомнила, зачем мы сюда пришли. Дом действительно был далёк, и мы хотели уйти ещё дальше. Засунуть голову в пасть тигра. Пускай подавится. Мы отправлялись прямиком в заботливо расставленный капкан в чужие миры.

Пускай свой меч поднимет тот,
Чей дух силен — рассвет придёт.
Наш путь тернист и вокруг лишь тень,
Но сердцу верь и в новый день
Придёт рассвет.
[Dragon Age: Inquisition (OST) — The Dawn Will Come русская версия от Садиры]

Я с трудом оторвалась от земли и расправила крылья. Пять пар глаз смотрели на меня с мрачной решимостью, и только Дилон — с тоской. Он хотел и не мог остаться. Хотел дать этому огрызку реальности настоящую жизнь и знал, что ему не хватит сил. Хотел хотя бы попытаться, но он должен был идти с нами. Его глаза смотрели с тоской, но искорка в его груди пылала решимостью.
— Пора, — сказала я, собирая каждую капельку воли, что у меня была. Нам нельзя было уходить тем путём, что они нам приготовили — прыгая в огонь, не обливай себя горючим маслом.

Дружным ударом мы раскололи искусственное пространство.