Хищник

Глава 22. Радужные слёзы. Часть 2

Фух, с этой главой разобрались. Она писалась тяжело и долго. Следующую главу я попробую сделать короче обычных и не так сильно затягивать с её выходом. По срокам ничего обещать не буду, ибо ни разу в них не уложился.
Если появились какие-то вопросы — милости прошу в комменты. С радостью на всё отвечу.

— Я… Хочу.
И этот ответ стал неожиданностью даже для меня. Не думала, что мне хватит смелости. Я правда хотела с кем-то поделиться. Всё же мы, пони, существа до крайности социальные. Делиться проблемами для нас естественно, как дыхание. Ну, пока не вмешивается глупый разум с его предрассудками и заскоками. И всё равно решиться было трудно.
— Как вы знаете, у нас, скажем так, конфликт, — начала я совсем уж издалека. «Это ещё слабо сказано», — пробубнила себе под нос Спитфайр. Нападение тёмных отнюдь не было тайной — скрыть такое просто невозможно. — Ну и про Эпплузу вы все, наверное, знаете, — куча убийств, с десяток пропавших, трудно про такое не знать. Газеты всё ещё истерили на эту тему. Мне хватило небольшой прогулки, чтобы быть в курсе последних слухов на эту тему. — Ну и, разумеется, мы полезли во всё это дерьмо. Карать виновных, спасать всех остальных. Всё как обычно. Только в этот раз мы проиграли. В этом не было нашей вины. Мы сделали всё, что могли. Выложились на две сотни процентов. Никто в этом мире не смог бы сделать большего. Враг оказался слишком силён. Сильнее чем был Тирек на пике своего могущества. Сильнее чем Сомбра со всей его армией.
До сих пор содрогаюсь от воспоминаний. Я ведь безумно сильная пони. Вон, всю Эквестрию накрыло тучами из-за моего дерьмового настроения… Да чего уж там, я могу весь Кантерлот обратить в пылающие развалины, даже не отрывая круп от кресла! Пока рядом нет Владыки. Одно его присутствие делало воздух чужим и непослушным. Я едва могла летать, когда он был рядом. Всё остальное и вовсе было недоступно, а голая физическая сила ничего не значила в таких сражениях. В любом случае, ему хватило щёлкнуть пальцами, и в радиусе десятка километров магия просто перестала работать. Для пони магия значит очень много. Лишившись её, я буквально стала животным. Ни мыслей, ни разума, ни силы пошевелить безумно тяжёлым телом.
— Не помню, как меня вырубили, но очнулась я от дикой боли, словно меня пыталась задушить полосой раскалённого железа. Готова поклясться, я чувствовала запах палёной шерсти и горелой плоти. Хотя взяться такому запаху вроде бы неоткуда — никто меня не жёг. Штука на моей шее не просто аксессуар — это рабский ошейник. Сейчас он буквально часть моего тела. Он не просто сросся с кожей — эта дрянь врастает гораздо глубже. Мышцы, кости, нервы — он заменяет всё это искусственными аналогами, полностью ему подконтрольными. Более того он разрастается вдоль позвоночника. Вниз, до нервного узла между крыльями и вверх, в мозг, пускает в него корни. Внешняя часть ошейника по сути лишь символ. Её можно срезать, и это никак не повлияет на функционал, а всего через пару часов она восстановится. Функционал у этой дряни довольно разнообразный. Слабость была первым, что я заметила, когда боль прошла. Ошейник ограничивает не только силу, но и скорость. Ты просто не можешь двигаться быстрее установленного им предела.
Про что я не стану им рассказывать, так это что такой филигранный результат получился не сразу. Первоначально ошейник выключил практически всю техномагическую начинку моего тела. Не знаю, что со мной сотворил Буч, но полный вес моего тела больше трёхсот килограмм. Что довольно странно — обычно затраты любой магии уменьшения массы возрастали в геометрической прогрессии, и моих сил точно бы не хватило вернуть свой вес в норму. По крайней мере, в то время.
Удивительно, но даже без магии я могла двигаться, даже ходить и, наверное, кого-нибудь насмерть раздавить. Железа во мне больше чем меня. В тот момент это ранило меня почти так же сильно, как ошейник. Сейчас я даже нашла утешение в этом. Хотя набить Бучу морду всё ещё хочется несмотря на то, что технически (скорее даже юридически) он мне не врал — живой плоти во мне столько же, сколько раньше.
Впрочем, всё это меркнет перед тем, что случилось дальше.
— Там, в той мерзкой тёмной комнате, со мной было ещё одно существо. Я не знаю его имени, не знаю даже вида. Почти не помню, как он выглядел. Прямоходящий, давно не молодой (лет пятьдесят, может, чуть меньше), уверенный, самодовольный… и садист. Он отдал приказ. Да, это как раз то, о чём вы подумали. Разумеется, я отказалась его выполнять. Даже не поняла, что это именно приказ. Сочла всё довольно бездарной попыткой меня оскорбить.
Я невольно остановилась. Воздуха не хватало, а тело дрожало. Я не чувствовала себя плохо. Вообще почти ничего не чувствовала, словно все мои чувства обкололи обезболивающим. Но сердце колотилось как сумасшедшее. Глубоко вдохнула, но вместо нормального вдоха получился какой-то полувсхлип, а выдох был прерывистым и дрожащим. Тело отказывалось нормально подчиняться, и от этого кружилась голова.
— Тогда в его руках появился антрацитово-чёрный блестящий камень (о небо, у меня теперь будут панические атаки при виде кучи угля). Небольшой, он мог спокойно обхватить его своими пальцами. И когда он его сжал… Я ведь говорила, что ошейник врастает в мозг? Это не просто делает его совершенно неизвлекаемым. Функции этой дряни довольно разнообразны. Первое, что он делает при сжатии камня — нарушает баланс нейромедиаторов мозга. Например, практически выключает рецепторы серотонина. Если без терминологии, то ошейник мгновенно вгоняет в глубочайшую депрессию, вызывает ужас и напрочь убивает волю. Но это только первая секунда. Потом приходит боль. Не знаю, как он это делает, но всё, что отвечает за боль, выкручивается на максимум. При этом ошейник полностью перехватывает контроль над телом, даже дыхание и сердцебиение в его власти. Просто чтобы не сдохнуть от болевого шока. Что бы там ни делала эта дрянь, но боль в разы больше, чем наше тело физически способно ощущать.
Я остановилась перевести дыхание. Голова кружилась всё сильнее. Внимание пыталось выйти за пределы тела, но всякий раз натыкалось на ошейник и испуганно отступало. Я была заперта в своём теле словно в клетке. Меня душила клаустрофобия, и даже небо не смогло бы мне помочь.
— Не знаю, сколько это длилось. Ощущалось… долго. Он сказал, что всего десяток секунд. И повторил приказ. Я отказалась. Не потому, что я такая храбрая и волевая, вовсе нет. Я просто не соображала после той боли. Даже не понимала, кто я и где нахожусь. Он просто сжал камень вновь. В каждом кошмаре я вижу эту перекошенную от удовольствия морду. На этот раз он дольше сжимал проклятый камень. По его словам — всего полминуты. По моим ощущениям — половину вечности. Как ни странно, но после этого мне даже дали прийти в себя. Несколько часов я просто валялась на полу, трясясь и рыдая, пытаясь собрать воедино осколки собственной личности. Я даже не помнила, как меня зовут… честно говоря, я до сих пор не помню. Мне сказали как меня зовут, но этого имени нет в моей памяти. Точно также я могу откликаться на «Радужный Ветер», «крылатую», а то и вовсе на «эй, шлюха».
Я оглядела своих слушательниц и решила не говорить, что несколько дней искренне считала третий вариант своим именем. На их лицах был ужас, а в глазах слёзы. Странно, но это меня немного успокоило.
— Когда я немного пришла в себя, он повторил приказ и в красках рассказал, что будет если я ослушаюсь. Я сломалась. Выполняла его приказы, заискивала и пресмыкалась. Я была хорошим рабом. Послушным и старательным. Был ли у меня выбор? Не знаю. Хочется думать, что не было иного пути, что никто бы не смог иначе, но… не знаю.
Я только плечами пожала. Сил больше не осталось. Успокоилось сердце и дыхание, голова не кружилась, клаустрофобия почти ушла. Осталось только тупая, опустошающая усталость.
— И буквально на следующий день меня продали в бордель, — кое-как выдавила я. — Но об этом потом. Кажется, у меня совсем не осталось сил.
Несколько секунд абсолютной тишины, лишь подчёркиваемой редкими каплями дождя за окном. Сиба вскочила, намереваясь подойти ко мне, но резко остановилась, наткнувшись на мой взгляд. Со стороны казалось, что она врезалась в невидимую стену. На самом же деле… что может быть проще, чем сделать кусок воздуха абсолютно неподвижным, а потому абсолютно твёрдым?
— Ещё шаг и я тебя в окно выкину, — буквально прошипела я с поразившей даже меня яростью. Не могу, не хочу позволить ей страдать ещё и за меня. Я могу пережить это сама.
Сиба говорила какие-то неважные слова. Важные она написала: «Успокой погоду или позволь помочь тебе!». А за окном и впрямь была темнота, почти как ночью. Резкие и хлёсткие порывы ветра рвали стену дождя. Вдалеке полыхнула совершенно чудовищная молния. Весь мой опыт говорил, что ещё немного — и разразится буря. Отрешаюсь от тараторящей Сибы, прислушиваюсь к ощущениям, выискивая ту силу, что так попортила погоду.
Железнозадая негодяйка нагло пользуется моментом, а я вздрагиваю от неожиданности, оказавшись в её объятиях. Она не пытается поглощать мои эмоции. Сомневаюсь, что она вообще сможет. Момент моей слабости прошёл, я уже не столь беззащитна. Вопреки мои опасениям, отдавать свои положительные эмоции она тоже не пытается (и правильно, это взбесило бы меня ещё сильнее). Но она всё же открывается мне, обнажая разум и душу. Израненный, страдающий разум и изувеченную душу. И несмотря на это, самые глубокие, тайные слои её естества были пронизаны любовью. Сиба любила, и любила с такой силой, что даже мне, лишь краешком задетой этим чувством, было почти больно от его силы. Кусочек это непомерной любви был направлен и на меня, заставляя таять моё глупое сердце.
Первой поднялась Спитфайр, и тут же, словно только и ожидала разрешения, к обнимашкам присоединилась Муншай. Не прошло и минуты, как вся дружная компания была рядом. Я тонула в чужих эмоциях, оглушённая и растроганная. На улице явно посветлело. Поддаваясь чужим эмоциям, я обняла Сибу в ответ, уткнулась носом в этот комок глупости, боли и любви. И из всех моих эмоций на поверхность пробилось немного ревнивое любопытство. Что можно любить с такой силой? Я нащупала одну из тех нитей, что связывали Сибу любовью, и проследовала вслед за ней, желая увидеть и понять.
Сознание вышло за границы тела, с неистовой силой разорвав незримые цепи, вслед за нитью чужой любви охватило всю Эквестрию. Меня было слишком мало, я не смогла охватить всё и просто утонула, слилась, стала частью большего. Я смотрела на мир чужими глазами, ощущала его чужими чувствами. Я настороженно следила за небом, готовая встретить бурю… но не ожидая от неба ничего по-настоящему плохого. Я смотрела в чужие глаза, и я смотрела из них в ответ. Плакала и радовалась, терзалась любопытством и изнывала от скуки, пела, молчала, страдала, восторгалась. Я любила и была любима. Была покоем камней и деревьев, холодным и тёплым. Была переменчивым хаосом ветра. Я была всем и каждым. И я была ничем, ведь даже Эквестрия была слишком велика, она просто не умещалась во мне, не позволяя осознать даже самой крохотной доли происходящего. Оставляя лишь невесомое осознание, прекрасное и страшное. А затем нить чужой любви повела меня дальше. За пределы Эквестрии. За пределы такой огромной, но всё же крохотной планеты. Я — часть Мира и Мир — часть меня. Это оказалось слишком для меня. Всё это оказалось слишком больше меня, и новообретённое чувство Единства рассыпалось как хрупкий утренний сон под безжалостным звоном будильника.
Я смотрела на Сибу, потерянная и ошарашенная. Киберпони наградила меня удивлённым взглядом, а потом лучезарно улыбнулась и задорно подмигнула. Целый мир смотрел на меня из глубин её глаз. Во мне словно плотину прорвало — разрозненные факты собирались в единую картину. Сиба, ехидная, насмешливая и легкомысленная, несмотря на истерзанную душу, переполняющее разум страдание и небо знает что ещё. И разведчики — живущие долго и легко, словно им не приходится разгребать горы всякого дерьма.
— В-вы в-все?!.. — тихо, едва ли не про себя, прошептала я.
Сиба опять задорно подмигнула и так же тихо ответила: «Только никому, это большой и страшный секрет! Даже Селестия не в курсе!».
Всё с ними понятно. Не может нормальный пони вынести такой жизни, но что насчёт того, кто постоянно ощущает такое? Мне хватило пары секунд, чтобы надёжно утратить землю под ногами. И только после этого я наконец обратила внимание на погоду. От меня в небо бил огромный поток магии. Неудивительно, что я не заметила его раньше — он был слишком узконаправлен. Пытаться его найти — как увидеть луч лазера в вакууме. К тому же, моя магия текла не совсем сквозь привычное пространство. Я слишком плохо во всём этом разбираюсь.
Но что с этим делать? Из меня маг, как из Сибы девственница. В том плане, что изобразить могу довольно правдоподобно. Вот только для таких проблем притворства будет маловато. Или?.. Так, а что бы на моем месте сказала умудрённая жизнью талантливая волшебница? В голове вспыхнул образ меня-единорога лет так сорок постарше. Окинув меня презрительным взглядом, она заявила, что надо «всего лишь» изменить матрицу заклинания. Что такое «матрица заклинания» она объяснять отказалась, но глазки у неё подозрительно забегали. Подозреваю, что она (как и я) понятия не имела, что это такое. Но если уж поток моей магии может оказывать такие разные воздействия на погоду, то что-то на неё влияет. «И это что-то и есть матрица!» — довольно заявила воображаемая волшебница. И судя по всему, это «что-то» — я. Причём целиком. Шутка из разряда «не грусти, и всё наладится». М-да. А что если…
Где-то в глубине себя я отыскала парочку счастливых воспоминаний. Не «самых-самых», а просто хороших, из времён до. Вместе с воображаемой единорожкой собрали это дело в более-менее устойчивую структуру. Получилась какая-то невнятная геометрическая конструкция. Мечта авангардиста какая-то. С храбростью идиота, заходящего с факелом в подвал, полный пороха, я запихнула эту конструкцию в поток. Работает? Поток вроде бы поменялся, но конструкция дрожала и, кажется, собиралась развалиться. Осторожно отправила воображаемую единорожку подправить. Бедолагу шарахнуло молнией, стоило ей только подойти, но конструкция словно бы вросла в поток, стала монолитной его частью. Немного шокировано переглянулись с подпалённой единорожкой. Охренеть, сработало!
Заканчивать мой рассказ пришлось Сибе. Я никак не могла совладать с языком, путалась в слогах и окончаниях. Нет, она не рассказывала мою историю — просто успокоила остальных. Ошейник, мол, перенастроен и ничего страшного больше не делает, с моими подругами всё в порядке, таких испытаний им не досталось. Я ожидала, что на этом встреча закончится, но это было только начало. Потом началось то, на что я и рассчитывала, идя сюда. Мутная и непонятная психологическая заумь. Какие-то упражнения, медитации, многократные повторения одних и тех же слов. Всё казалось до смехотворного глупым, но было весело. Особенно когда дошло до творчества. «Миссис Стил Харт» вскочила и заявила, что пора немного размяться. Так начались танцы. Эти полоумные кобылы разок даже меня уговорили потанцевать! А уж бедолагу Муншай затанцевали до дрожащих ног. Неожиданную вещь открыли попытки что-то нарисовать. У меня не получалось. И дело не в том, что я не умела рисовать. Сибу и Муншай я вполне могла изобразить на бумаге (получилось даже мило). Но если я пыталась нарисовать что-то, чего не видела прямо сейчас, то словно упиралась в стену. Вместо гладких линий получались какие-то каракули, словно я впервые держала карандаш.
В качестве последнего упражнения мы все дружно… разрисовывали Сибу. Белой краской на шкуре выводили узоры и линии в каком-то подобии диких племенных рисунков. В этот момент я поймала себя… нет, не на том, что улыбаюсь. Улыбаться я начала на тридцать седьмой минуте наших развлечений. Даже не на смехе (на этом в начале второго часа). Я поймала себя на том, что мы с Муншай, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, ржём как лошади невоспитанные. А узоры на Сибе получились даже красивые, сама бы от таких не отказалась.
Последняя часть, своего рода заминка, практически не отличалась от того, что было сначала. Говорили о том, что не успели или не решились сказать раньше. Муншай спросила, как простить насильника. Меня этот вопрос немного шокировал, но остальные лишь понимающе переглянулись. Кроме миссис Стил Харт. Она вскинула бровь и с искренним удивлением спросила:
— А с чего ты взяла, что надо кого-то прощать?
Муншай замялась и невнятно пробормотала что-то вроде: «Ну, я читала». Сиба устало вздохнула.
— Ненависть — это плохо, — сказала она. — Ненависть иссушает, терзает, усугубляет и без того паршивые раны. Да, есть те, кто не умеет ненавидеть по-настоящему, всей душой и с полной самоотдачей. Для них ненависть может быть огненным шаром в груди, способным согреть в холод, придать решимости и сил, протащить через трудности. Но они не скармливают себя этому чувству, и без внешней подпитки она быстро гаснет. Ты не из таких, я вижу это ясно. Есть и другие, такие как ты или я. Те, кто не может остановиться, для кого ненависть как огонь для сухого дерева. Мы будем сжигать себя в этом пламени, пока не останется лишь пепел… или пока ненавидеть станет некого. Так что если вдруг отважишься на убийство, я полностью к твоим услугам.
Последнее было сказано шутливо, с улыбкой и шутовским поклоном. Сиба преподнесла это как шутку, но что-то мне подсказывает — она была абсолютно серьёзна.
— Тебе нельзя ненавидеть, от этого чувства надо избавится, иначе оно избавится от тебя. И тем не менее, прощать его нельзя. Не заслужил. Есть другие способы избавиться от этого чувства. Ты же не будешь ненавидеть дождь, который намочил твою шёрстку? Не будешь гневно ругать холод, из-за которого простыла, или злиться на грязь, запачкавшую копыта? Поверь, он не стоит твоих страданий, — Сиба немного грустно усмехнулась. — Увы, всё не так просто, и сколько бы я тут ни распиналась, мои слова не тронут твоё сердце. Поэтому самым простым для тебя способом будет наказать подонка. Если мысли об убийстве вызывают у тебя отвращение, негодяя всегда можно посадить.
Так, стоп. Он что, до сих пор на свободе?! Я пробежалась по документам… никаких приказов на арест или чего в этом вроде.
— Как? — скривилась Муншай. — Прошло больше двух месяцев, да и доказательств у меня никаких. Мне просто никто не поверит! А даже если поверят… моё слово против его. Явно недостаточно даже чтобы завести дело.
Ну да, презумпция невиновности. Муншай, разумеется, может обвинить кого угодно в чём угодно, но без весомых доказательств её жалобу никто даже рассматривать не будет. Нет, стража попытается что-нибудь накопать, но что они могут найти? Даже если и были какие-то следы, то за два месяца вряд ли что-то осталось. Прибегнуть к магии? Есть заклинания, позволяющие распознать ложь, но использовать его без санкции суда тоже запрещено. А суд, насколько мне известно, не позволит ничего такого без чего весомей слов одной кобылки. Меня тоже всегда это удивляло, пока я не спросила Твайлайт. Сначала она сказала, что это всё чтобы избежать злоупотреблений. Она даже объяснила, как можно этим злоупотреблять… Хотя потом всё равно объяснила, что это всего лишь предлог.
Подобные заклинания были сложными. Его несложно было создать, сложно было заставить его работать правильно. Очень многое зависело от мага. Например, Твайлайт призналась, что у неё это заклинание практически не работает. Моя подруга слишком доверчива, поэтому её заклинание почти всегда считает слова правдой. Например, я могла сказать, что моя шерсть жёлтая просто потому, что синий — это смесь жёлтого и зелёного. И это сработало. Причём несмотря на то, что жёлтый с зелёным вот никаким образом не смешаются в синий. Просто я так считала в тот момент, и заклинанию этого хватило, чтобы признать мои слова правдой. Будь вместо Твайлайт кто-то более подозрительный — и даже чистосердечное признание, что шерсть у меня голубая, было бы сочтено ложью. Просто потому, что я знаю, что оттенок моей шерсти может называться как-то иначе.
Заставить эту магию работать правильно могли очень немного единороги. Личности, как правило, весьма неординарные и имеющие занятия более интересные, чем устраивать допросы по каждому поводу. Да и нельзя их сильно нагружать — специалисты они ценные, а усилившаяся из-за десятка лжецов в день подозрительность открывается достаточно поздно и может стоит свободы целой куче невинных пони. Ну и тот маленьких факт, что только сотворивший заклинание знал, врёт ли допрашиваемый. Даже если магия имеет внешние проявления, они всё равно контролируются магом, и при желании он может показать публике что угодно. Поэтому такой магией старались не злоупотреблять.
— Вот поэтому я который год настаиваю на расширении школьных курсов права, — закатила глаза Сиба. — Во-первых, такие преступление, согласно Эквестрийским законам, рассматриваются как преступления против личности (если попутно был нанесён физический вред, он засчитывается как отдельное преступление, что изрядно может увеличить срок). Поэтому в качестве веского доказательства будет достаточно бумаги от психолога или другого специалиста. Маловато чтобы посадить, но вполне достаточно, чтобы за дело принялись всерьёз. И такую бумагу тебе могу выдать я или Спитфайр, все необходимые корочки и печати у нас имеются. И да, они у нас законно. Во-вторых, это тяжкое преступление! Если кто не в курсе, то в данном случае тебе вообще доказательств не надо! Да, при отсутствии доказательств придётся подтвердить свои слова под магией, определяющей ложь, но для тебя это точно не будет проблемой. И всё! Тебе даже на суд ходить не надо! Один раз подробно рассказать про случившееся доброму мозгоправу (да, это будет кобылка, если тебе хочется), подписать пару бумаг — и всё. Негодяй надолго отправиться гнить за решётку.
Муншай растерянно моргала. Я, если честно, тоже. Про такие нюансы в школе не рассказывали.
— Если сама не решаешься отправить ублюдка за решётку, просто скажи. Я или Спитфайр приведём тебя куда надо, поможем с бумагами, всё за тебя скажем. Если совсем невмоготу этим заниматься, то только скажи! Мы можем вообще всё за тебя сделать. Просто когда ты вернёшься домой, негодяй будет уже за решёткой.
Сиба смотрела на неё пристально, она буквально излучала готовность к действию.
— Да, мне не помешает помощь, — тихо пробормотала Муншай, всё так же ошарашенно пялясь на миссис Стил Харт.
— Ну вот и отлично! — лучезарно улыбнулась Сиба. — Наказание преступника — это большой шаг к исцелению! Спитфайр может сопровождать тебя, если хочешь обязательно сделать всё сегодня. Придётся подождать до завтра, если хочешь, чтобы это была я.
— Сегодня, — твёрдо сказала Муншай, и я наконец разглядела в её глазах ту ненависть, о которой говорила Сиба. — Прямо сейчас, если можно.
Спитфайр с готовностью подскочила:
— Ну тогда пойдём. Это займёт достаточно много времени.
И они действительно просто ушли. Остальные тоже надолго не задержались. Скоро мы остались одни с Сибой. Кажется, она вообще не имела понятия, о чём можно поговорить. Ну или изображала непонимание. Мне трудно поверить, что тысячелетняя пони не сможет найти, о чём можно поболтать. В любом случае, у меня то уж точно никаких идей на эту тему.
— Э-э-эм… — протянула она. — Хорошая погодка?..
— Ага. Солнечно, — вяло ответила я.
Сиба странная. Я никак не могу понять, что она чувствует. Она улыбается, смеётся, и я не могу найти ни капли фальши, но я чувствую ту чёрную дрянь из страданий и боли, в которой буквально тонет её разум. Этой дряни хватит, чтобы утопить в беспросветной тоске пару десятков нормальных пони лет так на сто. И она продолжает забирать чужую боль, погружаясь всё глубже в эту пучину. Эта пони вообще способна чувствовать радость? Может, из-за влияния искалеченной души все эти страдания почти не трогают Сибу? Она определённо заслуживает уважения… и помощи. Но как я могу ей помочь?
Идея вспышкой осветила мысли, заставив невольно улыбнуться. Если не получится — я труп. Но как это реализовать? Как там Сиба забирала чужие эмоции? Она определённо поглощала всё плохое, что было развеяно вокруг. Это улучшало атмосферу, что очень положительно влияло на всех присутствующих, но она ведь делала больше. Она извлекала боль, когда… когда прикасалась. Вот почему я заметила это, только когда дело дошло до Муншай — раньше-то и замечать было нечего. Остальным это не требовалось. Простое прикосновение точно не сработает, иначе Сиба «обработала» бы Муншай, едва переступив порог. Муншай не зря выворачивала душу, её рассказ был важен. Чем? Доверие, уязвимость, открытость? Сомневаюсь. Будь это так, мне бы сейчас было гораздо лучше — Сиба забрала бы весь негатив, едва вытащив меня из борделя. В тот момент я была максимально доверчива, уязвима и открыта перед ней. Так что отличает меня от Муншай? Почему с ней это сработало, а со мной нет?
Ну, для неё эти прикосновения хоть что-то значили. Может, я думаю об этом просто потому, что меня беспокоит собственная нечувствительность к физическим контактам? По крайней мере, эта идея выглядит логично. Когда вот так выкладываешь самую сокровенную боль, любой жест поддержки, любое дружеское касание обретает особое значение. По крайней мере, для пони.
Тогда другой вопрос — какой физический контакт может быть важен для тысячелетней пони? Сеть разведчиков (в виде, близком к современному) существует около трёх сотен лет. Видеозаписи порнографического содержания с Сибой в сумме набирают около пятидесяти лет. Эту цифру можно смело уменьшать в несколько раз — очень много времени накидывают всякие нарезки и записи одного «события» от лиц разных пони (я об этом знаю исключительно от моей нейросети, и никто не докажет, что я что-то там смотрела). Однако факт — для Сибы переспать с кем-то значит меньше, чем для меня выпить чашку чая. О каком значимом физическом контакте может идти речь? Что может быть важно для такой «многоопытной» пони… а для влюблённой пони? А это идея!
Так, немного смущения и нерешительности. Осторожно подойди к Сибе, плавно наращивая градус этих эмоций. Поднять взгляд от пола, наладить зрительный контакт и тихо, словно бы сорвавшимся от волнения голосом сказать: «Спасибо». Прочистить горло, попутно сделав небольшой шаг вперёд, повторить уже громче и, самое главное, осторожно положить копыто ей на плечо.
— Спасибо, — вновь повторяю я, с самым убойным из арсенала моих взглядов — дикая смесь абсолютного доверия, полной открытости, щенячьей привязанности и жгучей благодарности.
На самцов это действует безотказно, зачастую заставляя выложить намного больше монет, чем они планировали, что позволяло мне брать перерывы подольше, а если управляющая была в хорошем настроении, то и отказываться от особо неприятных клиентов. На Сибу это сработало даже лучше. Несмотря на все доступные механическому телу возможности скрывать эмоции, Сиба явно «поплыла». Я видела это глазами, я чувствовала появившуюся возможность. Будь я немного опытнее во всем этом (или имей хоть какие-то знания), этого бы хватило для задуманного. Ни опыта, ни знаний у меня не было. Впрочем, именно на это прикосновение я и не рассчитывала.
Я наклоняюсь ближе к Сибе, смущённо улыбаюсь ей, прикрываю глаза… и целую её. Резко, порывисто, нарочито неловко. Вот целуюсь я паршиво, ведь какие глазки ни строй, а целоваться со шлюхой желающих немного (хотя и на такое находились любители). И тем не менее, это сработало. Волна чужих эмоций накрыла с головой — шок, трепет и восторг. Определённо, для Сибы этот поцелуй значил очень многое. У меня он не вызвал никаких эмоций, но это и не важно.
Я потянулась вглубь её сущности, ухватила так много заполнявшей её чёрной дряни, сколько смогла, и грубо вырвала, выпила всю эту боль. Отнюдь не всё. Даже меньше половины, больше просто не успеваю.
— Да какого хрена ты творишь?! — панически завопила Сиба, отскакивая подальше от меня. Лишь чудом получилось удержать комок чужих эмоций в тисках воли, не позволить ему затопить моё сознание и вытолкнуть наружу. Меня скрутило и вырвало чёрной едкой жижей. Это просто эмоции. Столь сильные и плотные, что легко материализовались.
Сиба оказалась весьма галантной — придержала мои волосы, пока я блевала, а потом оттащила от чёрной дымящейся жижи. Эмоции оказались столь едки, что упорно пытались проесть пол. Как же Сиба справлялась, если даже камень не выдерживает эту дрянь?
— Охренеть, а что, так можно было? — высказалась Сиба.
Я лишь рассмеялась в ответ. Хорошие дела определённо награждались — вместе с чужими меня покинула и небольшая часть своих эмоций.

— А с чего ты взяла, что у тебя получится? — неожиданно спросила Сиба, продолжая довольно щуриться на солнце.
Я даже не сразу поняла, про что она спрашивает. Времени прошло достаточно, мы уже успели перебраться в небольшое кафе «верхнего» Кантерлота.
— Потому что я дура с тягой к саморазрушению, — подумав, я выдала максимально честный ответ. — Первоначально я вообще решила, что смогу прервать процесс на середине, и эта дрянь просто исчезнет. Правда, твои эмоции меня немного оглушили, так что я про это просто забыла. Пришлось импровизировать.
Сокрушённо развожу копытами с видом полного раскаяния. Сиба косит на меня краем глаза и едва заметно качает головой.
— А что не так с моими эмоциями? — вновь задаёт она неожиданный вопрос. Или она так ненавязчиво хочет узнать про мои эмоции? Сиба не выглядит заинтересованной в ответе — всё так же расслаблена, наслаждается солнцем и лёгким ветерком. Рискнуть, что ли?
— Ты знаешь, — лениво отвечаю я. — А если тебе интересны мои эмоции… Всё ещё ничего. Знаешь, не думаю, что моя реакция поменялась бы, даже зайди мы дальше поцелуя.
Сиба опять косит на меня краем глаза, но позы не меняет. На голой интуиции предполагаю, о чём она может думать, и тут же выдаю ответ:
— Ничего особенного. По отношению к тебе у меня чуть больше положительных, чем к другим, но… Хотя у меня до сих пор все эмоции какие-то вялые.
— Читать мысли — невежливо, — равнодушно замечает Сиба. — И спасибо за откровенность. Всегда предпочитала горькую правду. А…
В этот раз я ещё быстрее догадалась, о чём она хочет спросить.
— В порядке, — я поспешно перебиваю Сибу. Она растерянно моргает. — Нет, правда. Не прям совсем в порядке, но я справляюсь. Ну, если не считать той безобразной истерики, когда ты меня вытащила из того борделя. Знаешь, я ведь уже начала привыкать к той жизни. Перестала рыдать после каждого клиента, начала общаться с другими девочками, учиться у них. Как ни прискорбно это признавать, я вполне вживалась в назначенную мне роль. А когда ты меня вытащила… словно плотину прорвало. Было настолько паршиво, что казалось ещё немного и у меня просто сердце остановится. Ну и больно. Не знаю уж почему, но стоило оказаться подальше от всей той мерзости — и меня словно с обезболивающих сняли.
Я невольно пожала плечами, не в силах внятно описать свои чувства, неспособная распутать этот комок, жгущий сердце и отравляющий кровь. Я походила на кусок железа, на который жаром печи и ударами молота обрушилась судьба, а потом спасение от всего этого — как бочка с ледяной водой. Вот только то ли судьба ошиблась с технологией, то ли железо ей попалось дрянное, но вместо закалки внутреннее напряжение практически разорвало металл, изуродовало расслоениями и трещинами, наградив взамен хрупкостью и ломкостью.
— Нет, я не читаю твои мысли, — почти на автомате отвечаю Сибе и только потом понимаю, что она ещё ничего не сказала. На голой интуиции предугадываю, что она будет делать дальше. — Не смей! — поспешно требую я, и Сиба замирает. То есть мне кажется, что она замирает — она и до этого практически не двигалась, но сейчас все мои чувства говорят, что она замерла.
Осторожно поднимаю голову. Надо мной висел небольшой водяной шарик, удерживаемый в желтоватом поле телекинеза. Сиба была всё так же безмятежна, а её рог по-прежнему совершенно невидим. Шарик она отпустила, но я легко перехватила его, немного сжав воздух и заставив его застыть, после чего аккуратно сбросила воду на ближайший газон.
— Мысли она не читает, — недоверчиво фыркнула Сиба. — Как ты вообще это делаешь?
Наконец принесли еду. Порции по моей просьбе были совсем крохотными, зато на наш столик перекочевало почти всё меню этой кафешки. Я соскучилась по нормальной еде. Честно говоря, я вспомнить-то не могу, когда в последний раз нормально ела. В мире-игре мы последнее время сидели на сухпайках и подножном корме, что никак не тянет на нормальную еду. В борделе никто меня специально голодом не морил, но и отдельно еду не готовили, поэтому почти вся еда была с мясом (а если и не с мясом, то с животным жиром). В теории я могла это есть, но на вкус это было ужасно, да и аппетита у меня совсем не было. Так что сидела я на, скажем так, «белковой» диете. После борделя меня чем-то кормила Сиба, но мне тогда было настолько паршиво, что я вкуса толком не чувствовала.
Платила за всё Сиба. Я была против, но она была настойчива и, как оказалось, бесконечно богата. У разведки довольно сложная система расчёта жалования, учитывающая выслугу, травмы, заслуги и много чего ещё. Пока бухгалтерия у них велась на бумаге, жалованье Сибы считалось довольно халтурно — она и то, что ей высчитывали, никогда полностью не тратила, поэтому никто глубоко в расчёты не зарывался, соответствующие приказы складывались в архив, и никто не интересовался, сколько денег разведка должна Сибе. Вот только лет триста назад появился Буч и начал вводить автоматизированные системы… первые версии которых неизменно сбоили на Сибе. Один только перечень ран был больше, чем эти машины могли обработать. По итогу Буч со всем разобрался и все же высчитал, сколько должна получать Сиба и сколько битсов должно быть на её счету. Месячное жалование получалось почти десятизначным, а денег ей должно было хватить выкупить целый континент, а то и парочку. Поэтому в целях общей оптимизации из всех расчётов её вычеркнули, просто разрешив брать денег сколько надо в любом крупном банке Эквестрии (существуют, оказывается, особые счета, расходы по которым покрывает корона).
Вот чего я не учла, так это своих безумно обострённых чувств. Это касалось не только зрения или слуха. В первые мгновения еда оглушила меня. Я окуналусь в круговорот манящих ароматов и оказалась не готова к взрыву вкуса. Еда увлекла меня надолго. Я не торопилась и не жадничала, а ела медленно и осторожно. Не из-за этикета или всех этих культурных вещичек, а просто чтобы не утонуть в потоке ощущений.
— А откуда у разведчиков такие обширные архивы? — спросила я у Сибы, немного пообвыкнувшись с ощущениями. — У вас там, по-моему, почти вся документация со всей Эквестрии!
Сиба посмотрела на меня почти удивлённо.
— Рейнбоу, ты ведь знаешь про королевский архив? Там в короткие сроки можно получить копию любого документа.
Я кивнула. Мне и самой пару приходилось восстанавливать кое-какие документы. Стыдно признавать, но я даже не задумывалась, откуда у них копии документов, существовавших в единственном экземпляре.
— Кроме хранения, копирования и выдачи документов королевский архив отвечает также за производство печатей, — медленно и терпеливо, словно жеребёнку, объяснила.
— Печать ставятся на любой официальный документ, — подхватила я, — и содержит какую-то магию, защищающую от подделок. И, если я правильно поняла, в момент простановки печатей они отправляют копию в архив.
— И нам, — кивнула Сиба.
— И вам, — покаянно кивнула я. — Знаешь, мне даже стыдно, что я не знаю таких банальных вещей про собственную страну.
— Это норма, — отмахнулась Сиба. — Мало кто задумывается о том, как работают привычные вещи. Большинство даже не знает, куда надо жаловаться, если им продали некачественную еду!
Пришлось стыдливо отводить взгляд. Я тоже не знала. Нейросеть тут же выдала короткую справку. М-да, я ещё долго буду к этому привыкать.
— Но ты спрашивай, — улыбнулась мне Сиба. — Нет ничего плохого в том, чтобы чего-то не знать. Плохо не пытаться заполнить пробелы в своих знаниях! Ну и мне нравится с тобой говорить.
Так мы и болтали о всяких мелочах. Точнее болтала в основном Сиба, я изредка задавала вопросы, стараясь особо не отвлекаться от еды. А когда еда закончилась, просто слушала беззастенчивый трёп Сибы, разглядывая прохожих. Чванливые гордецы-единороги, ветреные пегасы, неспешные и основательные земнопони, хотя хватало и исключений среди всех трёх рас. Всё как обычно, как сотни лет до этого, и от этого так легко и приятно.
Примерно в сотне метров от нас я заметила единорога, расслабленно сидящего на лавочке и читающего газету. Я мимолётна выхватила глазами заголовок. Этого хватило, чтобы тревожно вскинуться, обшарить вниманием половину Кантерлота, найти ближайший газетный киоск и точным порывом ветра подхватить свежую газету. Уже через десяток секунд ветер впечатал газету в столик перед мной.
Сердце билось у самого горла, дыхание перехватывало, а перед глазами всё плыло. Я боялась это читать, но и просто отбросить этот кусок бумаги уже не могла. На первой же странице крупный, завлекающий заголовок: «Элемент верности… или элемент разврата?!». Большую часть страницы занимало несколько фотографий. Моих фотографии. Я не сразу узнала себя, и вовсе не потому, что они были чёрно-белые. Я просто не привыкла видеть себя настолько сексуальной! Этот журналюга неплохо так покопался, выискивая их. Вот эта из одного околовоенного журнала — они делали целый выпуск про Вондерболтов с целой кучей фотографий. Конкретно эта получилась почти случайно. Я была против её публикации, но редактор разливался соловьём и так меня расхваливал, что я просто не смогла ему отказать. Другая сделана перед какой-то гонкой. «Рейнбоу Дэш разминается после сна». Да, спать перед гонкой некрасиво и попахивает неуважением к другим участникам, но в тот раз я просто не удержалась. Другие фотографии и вовсе вырезки с каких-то массовых снимков, а потому не блещут качеством.
Текст на первой странице ничем особенным не выделялся. Пересказ всем известных событий. Нападения на Понивилль, на другие города, наше дерзкая вылазка в стан врага… и смутные подозрения в его иномирном происхождении. Уже это намекало на подозрительную осведомлённость автора статьи. Всё, что касалось нашей шестёрки было пропитано саркастичным скептицизмом. Слишком неявным, чтобы в чём-то обвинять автора. Переворачивать страницу было страшно.
Как оказалось, под статью выделили не только первую страницу. Помимо неё эта проклятая статья заняла ещё и целый разворот. Две страницы! И текста там было не так уж много, большая часть — фотографии. Теперь понятно, зачем нужна эта нудятина на первой странице. При всей их наглости эти газетчики просто не рискнули размещать практически откровенную порнографию на первой странице. Все фотографии со мной, и каждая — из борделя. Я с самыми разными существами, в самых разных позах. Самые откровенные детали прикрыты чёрными полосами ровно настолько, чтобы не считать это совсем порнографией. Больше всего меня поразил выбор фотографий.
Мы, пони, существа крайне социальные. Мощнейшая эмпатия заложена в нас на уровне биологии. Особенно по отношению к представителям своего вида. Я могла обмануть любого жителя другого мира, но скрываемые эмоции были слишком сильны, и Сиба раскусила меня с первого взгляда. Эти фотографии отбирались пони, и отбирались тщательно. Везде почти не видно лица, закрыты глаза или ещё что-нибудь, что никому не даст понять, что я чувствовала в тот момент.
Это был нежданный и подлый удар. Кинжал в открытую для объятий грудь. Мне казалось, что бордель смог сломить меня. Нет, вовсе нет. Оказывается, было что-то в самой глубине, что не давало мне окончательно пойти на дно, заставляло выживать и приспосабливаться. Сейчас оно сломалось, и, как бы странно это ни звучало, стало легче. Это «что-то» занимало поразительно много места, и стоило ему исчезнуть — и всё рухнуло в образовавшуюся пустоту. Печали, боль, горе — всё исчезло там, и последние остатки радости ушли следом. Сфера моего внимания, занимавшая почти треть Кантерлота, схлопнулась в эту бездну. Вся моя личность осыпалась и рушилась, её осколки исчезали в пустоте, оставляя за собой кристальную ясность апатии. Нейросеть хотела разразиться тревогой, но происходящее затронуло и её — она угасла, выдав напоследок ошибку.

* * *

Сиба не на шутку встревожилась, увидев, что притащила Рейнбоу в потоках ветра. Увы, но сообщение о этой дряни пришло ей слишком поздно. Они уже сидели в кафе, Сиба не могла просто сорваться с места и утащить радужную подругу куда подальше. Рейнбоу бы раскусила её быстрее, чем та успела бы рот раскрыть! Слишком уж хорошо она понимала каждый порыв киберпони. Сиба едва не взвыла от ужаса, когда Рейнбоу перевернула страницу. Древняя пони почти физически ощущала скапливающуюся в воздухе мощь, колкую и едкую, очень опасную. На пике, когда лишь капли силы не хватало, чтобы проделать брешь в мироздании, всё исчезло.
Могла бы Сиба менять цвет — поседела бы в тот же миг. Она больше не чувствовала Рейнбоу, словно перед ней сидело пустое тело без души и разума.
— Р-Рейнбоу? — осторожно, едва не плача позвала она, осторожно касаясь пегаски копытом, но не получила ответа. Сиба попыталась заглянуть ей в глаза, но тут же отпрянула. Взгляд у Рейнбоу был словно у мёртвой рыбы. — Ну давай убьём эту журналистку, хочешь? — жалобно протянула Сиба, надеясь хоть немного растормошить подругу. — Или сначала помучаем, если хочешь! Можем позвать Дилона, он в этом большой специалист. Хочешь? Ну… ну хоть что-нибудь?
Рейнбоу медленно подняли голову. У Сибы едва внутренности в узел не завязались — столь неестественным было это движение. Слишком неправильным, механическим, словно у кем-то управляемой куклы.

* * *

И всё же было в Рейнбоу то, что не задело общим кризисом. Принесённый извне чужеродный элемент. Тьма. Владыка не был склонен к бессмысленной жестокости. Своей цели, пускай и частично, он добился — Рейнбоу была заражена Тьмой. Пускай её количество было ничтожно, и в нормальном состоянии она почти не влияла на свою носительницу, но сейчас… Когда разум теряет голос, его обретают тени.
Но не только Тьма обрела голос. Всё это время она взаимодействовала с разумом Рейнбоу в тихой, почти незаметной борьбе со Светом. Она разъедала его, потихоньку отделяла от сознания кобылки, как старая краска отшелушивается от проржавевшего металла. Эти крохотные осколки тоже оказались нетронуты, и они обрели голос.
Вопреки мнению большинства, первостихии не имеют воли и разума. У них нет понятия о добре и зле, о правильном и ошибочном. Они, словно призма, пропускают через себя образ того, с кем взаимодействуют, изменяя его под свои лекала, создавая идеализированную проекцию, вынуждая следовать за этим образом… и никогда его не достигнуть. Ведь стоит тебе хоть немного измениться — и эта проекция изменится тоже. Каждому они дадут своего бога. Каждому покажут личного дьявола.
Сразу две первостихии обрели волю и голос в охватившей Рейнбоу апатии. И, как это ни странно, их воля была во многом схожа, и их совместной силы хватило, чтобы захватить контроль над разумом, отодвинув равнодушную личность на позиции немого наблюдателя. Рейнбоу могла бы вернуть контроль себе, хватило бы даже желания… но она не хотела.
Непримиримо и яростно пылал Свет. Свет не жаждал мести. Свет отвергал личные мотивы во имя всеобщего блага, и если потребуется чем-то пожертвовать — Свет согласиться с этой платой. И Свет зрел угрозу. Предательство. Пони, что продалась врагу, что хотела опорочить стражей и воинов этого мира, внести раздор средь народа его. И звал Свет: «Уничтожь!» Убей предателя, растерзай плоть его, развесь на вратах замка останки его в назидание другим! Пусть каждый зрит, какая участь ждёт предателей! Пусть страшатся они даже мыслить против нас, да будут едины по воле своей или в страхе и повергнуть врага нашего, ввергнут его в бездну! И звал Свет: «ИСПЕПЕЛЯЙ!»
Ласкова и благостна была Тьма. Тьма требовала воздаяния. Тьма утверждала нерушимость чести, и если потребуется пожертвовать своими принципами ради иной цели — Тьма отвергнет такую жертву. И Тьма зрела врага. Предателя. Пони, что причинила нам боль, опозорила пред всеми! И звала Тьма: «Уничтожь!» Открой всем ложь и подлость врага. Обратив мир против него! Нареки подделкой всё, что имеет он против тебя! Призови всю мощь закона под крыло своё, ибо многое нарушил он! Разори его, требуя виру за ложь порочащую, за распространение личной информации без права на то. Суди врага принародно за предательство рода своего! Запри в темнице навеки или отлучи от рода всего да изгони с земель наших. И звала Тьма: «Ввергни во страдания врага своего!»
В одном они сходились. Надо идти и что-то делать. Рейнбоу подняла голову. Бросила короткое «идём» Сибе, встала и неторопливо пошла, точно зная, куда идти и кого искать. Перепуганная Сиба суетливо семенила следом, предлагая какие-то глупости, пытаясь хоть как-то вывести Рейнбоу из прострации. Она всё ещё не чувствовала радужную пегаску, словно рядом с ней шёл кусок пустоты, но пространство вокруг дрожало от мощи. Все живые существа инстинктивно старались держаться подальше. Небо темнело, становилось глубже и дальше. Солнечный свет становился ярче и жёстче, словно теряя заложенную в него жизнь. Тени становились темнее и резче.
Сиба панически пыталась связаться с кем возможно. До Твайлайт не получалось достучаться, система не знала про её существование, словно и не было никогда этой пони. Остальные отзывались. Говорили быть рядом с Рейнбоу. Поддерживать и пытаться помочь. По словам Рэрити они не могли прийти — Рейнбоу настолько перегрузила пространство своей силой, что окажись рядом кто-то хоть немного могущественный — и пол-Кантерлота утянет в получившийся разрыв. Стил Рейн разрешил делать что угодно. «Даже массовые убийства и жертвоприношения?» — привычно пошутила Сиба. «Да» — кратко ответил Стил, и это почти вогнало Сибу в панику. Она всегда спрашивала что-то такое, когда ей разрешали «делать что угодно». И всегда Стил отказывал или говорил что-то вроде: «Крылья пообрываю». Он никогда не шутил с такими вещами. Сиба и подумать боялась, насколько всё плохо, раз уж ей разрешили устроить геноцид среди мирных жителей.
Добрались быстро, хотя их цель была на другой стороне Кантерлота. Рейнбоу неосознанно сжимала пространство, в разы сократив путь. Они не были первыми. Перед издательством собралась небольшая толпа — около тридцати возмущённых пони. Сиба без удивления заметила Спитфайр, Муншай и ещё пару кобыл из маленького клуба. Несколько разведчиков (Сиба готова была поставить своё крыло, что они здесь по собственной инициативе). Все остальные были ей совершенно незнакомы. Просто кобылы, жеребцы и даже один грифон, по каким-то причинам возмущённые той статьёй. Пара совершенно древних стариков негодовала из-за самого факта публикации такого разврата. Вдруг это увидят жеребята?!
Противостояла этой толпе всего одна молодая единорожка. Кьютимарка — перо и чернила. Ожидаемо и, пожалуй, даже банально. Она в одиночку перекрикивала толпу, довольно едко отвергая все возмущения, упирая на свободу слова, прессы и журналистский долг. Толпа отвечала хаотичными криками, но никому даже мысли не пришло перейти к копытоприкладству, о чём Сиба искренне сожалела. Во времена её юности даже столь маленькое и в целом мирное сборище разнесло и спалило издательство, и затоптало насмерть наглую журналюгу. Что примечательно — всё получилось бы совершенно случайно и все потом бы очень сожалели, но у Сибы было бы на целую журналистку забот меньше.
Крики смолкли ещё до того, как Рейнбоу заметили. Стоило ей лишь приблизиться, и всем резко захотелось быть как можно тише, а лучше и вовсе куда-нибудь спрятаться. Пони поспешно расступились, пропуская радужную пегаску. Журналистка была очень храброй. Поначалу она собиралась заранее высказать Рейнбоу всё, что она думает о её претензиях. Даже воздуха побольше набрала… и резко сдулась, стоило лишь встретиться с пегаской взглядом. Ни возмущения, ни гнева. На неё смотрели совершенно пустые, безумные глаза. Единорожка застыла в ужасе, не способная даже вдохнуть. Она просто знала, что у пони не может быть таких глаз. И эти глаза предвещали что-то ужасное, что-то многократно хуже смерти.
Рейнбоу подошла к журналистке и села напротив. «Зачем?» — тихо спросила она. Единорожка не смогла ответить. Даже не подумала отвечать — в ней просто не осталось мыслей. Всё её естество превратилось в склизкий комок ужаса.

* * *

Я не знала, что делать. Тьма и Свет привели меня сюда, но они не могли выбрать за меня. Забавно, но первостихии, при всём их могуществе, просто неспособны сделать такого рода выбор за смертного. Склонить, навязать, принудить, даже заставить — могут. А не дать выбора вовсе — нет. Что ещё забавнее, я не могу отказаться от выбора вовсе, ведь отказ — это тоже выбор. Тьма или Свет? Выбирай Рейнбоу. Превратить её жизнь в ад или устроить кровавое месиво? Я не могла найти в себе достаточно злобы для первого и решимости для второго.
— Зачем? — тихо спросила я.
Надеялась, что её ответ подтолкнёт меня, облегчит выбор, но она молчала. Крохотный комочек ужаса. Меня это немного расстроило — я не хочу пугать. Не люблю, когда меня боятся.
Почему мы, смертные, считаем богов всемогущими? Тот жестокий, тёмный мир показал мне ответ. Аристократ может легко и безнаказанно убить простолюдина, богатый вертит жизнями бедняков. Сильный властвует над слабым. А если разница не в богатстве, положении или прочей смертной чепухе? Что если разница в могуществе? В возможностях воздействовать на саму реальность? Между богами и смертными настолько чудовищная пропасть в силе, что бог может делать со смертными даже то, что этот самый бог делать в принципе неспособен.
А насколько сильна я? Посмотри на меня Рэрити, какой уровень она бы увидела? Тут ведь в чём дело, тот мир-игра не делал нас сильней. Просто не мог изменить наше естество (Рэрити не в счёт!). Но мы были столь же хрупки, как и наш мир. Переборщишь с силой — и сама материя тела не выдержит нагрузки. Тот мир медленно заменял нашу хрупкую материю на гораздо более стойкие материалы своего мира, позволяя безвредно проявлять больше силы. Потому мы и развивались столь быстро.
Ошейник и время в борделе свели меня с ума в достаточной степени, чтобы слетели естественные ограничения. Только мой здравый смысл определяет, сколько сил я могу задействовать. Целая бездна мощи в глубине моей сущности, и нет ничего, что могло бы ограничить меня. Я сделала то, что в принципе не умею — нырнула в разум журналистки, взглянула на мир её глазами и окунулась в её воспоминания в отчаянной надежде найти ту деталь, что поможет мне решить.
Раннее детство. Счастье и беззаботность, весёлые игры с другими жеребятами. Любящие и любимые родители.
Школа. Весёлые перемены, шалости и смех. Уроки весёлые. Уроки скучные. Ссоры на всю жизнь и примирения на следующий день. Школьная газета и первая написанная статья. Кьютимарка! Взяли в редакцию. Иногда весело. Иногда скучно. Глупые учителя иногда не дают выпустить такую хорошую статью!
Университет. Лихие годы студенчества! Новые знакомства, трижды в неделю встающий с ног на голову взгляд на мир.
Взяли в крупную газету!
Я не нашла ответа. Просто пони. Обычная, совсем не злая.
Я видела себя её глазами, и, будем честны, выглядела я паршиво. Выцветшая грива, тусклые и безумные глаза, болезненная худоба, торчащие ребра и ощущение чудовищной опасности.
— Знаешь, я могла бы тебя убить, — сказала я, и молния грохнула о мостовую совсем рядом. Толпа испуганно отшатнулась. — Молния с ясного неба. Бывает, — пожала я плечами.
Опять ныряю в чужие воспоминания. Нужно смотреть глубже.
Раннее детство. Родители сорятся вечерами, но потом мирятся. Очень шумят. Потеряла игрушку. Грустно. Волнуюсь за неё.
Школа. Математика тяжёлая. Первая любовь. Не взаимная. Слёзы в подушку.
Университет. Ночь — не для сна. Учёба, вечеринки, любовь — что угодно, но только не сон.
Работа. Богачи, аристократы и их грязное бельё. Им-то плевать, а у меня интересная статья! Анонимное письмо и лучший материал, который я когда-либо видела!
Во мне требовательно пылал Свет.
— Я могла бы убить тебя, — медленно проговорила я, словно пробуя эту возможность на вкус, — но я не буду.
И Свет во мне рухнул. С обиженным рёвом от меня отделился весомый кусок. Это было больно. Радостно заворковала Тьма, стремительно разрастаясь, занимая освободившееся место. Может, я совершила самую большую ошибку в жизни, но эта пони не заслуживает смерти.
— Я могу обратить твою жизнь в ад, — вновь заговорила я и вновь не смогла решить. Надо смотреть ещё глубже.
Раннее детство. Мокрая кровать — стыд и слёзы.
Школа. Тщетные попытки выделиться, быть/казаться лучше.
Университет. Примирение с собой. Отрыв, бушующие гормоны и счастье, такое острое, что причиняет боль.
Работа. Успокоение, невиданная ясность мыслей. Возмущение! Сколько грязи среди наших богачей и аристократов! Злобная радость от каждой изобличающей статьи. Жаль, что им плевать. Шокирующее письмо и гнев! И она ещё смеет выставлять себя нашей защитницей! Статья полная гнева и желчи. Жаль, что ей будет плевать.
Что? Она даже не думала, что это проклятая статья меня как-то зацепит!
— Я не буду вредить тебя, — твёрдо решила я. Тьма рухнула вслед за Светом. Это было до боли холодно.
Так странно. Я и не подозревала, насколько сильно первостихии влияют на меня. Так что же мне делать с этой журналисткой? Надо смотреть ещё глубже. Не в память — там я не найду ответов. Я с головой нырнула в её чувства. Ужас, ужас и ещё немного беспроглядного ужаса и… страх. Страх не за себя! Страх за всех, кто остался позади — её друзей и коллег. Страх навлечь на них мой гнев. И ещё глубже — сожаление. Несмотря на ужас и её ко мне отношение (она ведь верила во всё, что написала!), она сожалела, что причинила мне боль. Глупо, но эта пони очень не хотела делать больно кому бы то ни было.
— Я прощаю тебя, — наконец решила я и просто ушла.
Сиба последовала за мной. Мы скрылись в пустом переулке, и… и я со всей силы ударилась головой об стену. И ещё, и ещё раз. Попыталась закричать, но только беззвучно распахнула рот. Неправильно! Неправильно, неправильно, всё неправильно! Я ошиблась! В самый последний момент что-то сделала не так! Острая боль разочарования в себе жгла саму душу. Когда я отвергла Свет и Тьму — это было правильно. Я знала это, чувствовала ликование собственной души, но потом… Что я сделал не так?! Я вновь ударилась головой об стену, и вновь это не помогло. Я даже удара толком не почувствовала.
Сиба ласково гладила меня по спине. Это немного успокаивало. Безумно хотело раскроить себе череп. В нём словно что-то двигалось, и это сводило меня с ума.
— Си, я сегодня делала что-нибудь невозможное? — спросила я, ошарашенная внезапной идей.
— Постоянно, — серьёзно сказала она. — Например, то заклинание, которым ты ограничила своё влияние на небо, должно распасться от такого количества магии. А даже если уцелеет, то без объекта привязки его должно просто унести таким потоком! Та штука с чувствами, да и наш путь к этому издательству — пони вроде как не способны так гнуть пространство! Да и сейчас мы за пару десятков шагов переместились почти на три километра. Про твой телекинез я и вовсе молчу — пегасы физически не способны на такие точные манипуляции с магией.
Я попыталась рассмеяться, но получился только жалкий всхлип. Что если кто-то сильнее чем мир? Не всего мира целиком, а маленькой части? Размером с комнату или даже улицу. А что если этот кто-то видит мир не таким, каков он есть на самом деле? Что если он безумен?
Я схожу с ума, но с моей силой — это не мои проблемы.

* * *

Шкурка у неё была рыжая, а грива и хвост почти красные, настолько огненные, что настоящее пламя смотрелось бы бледно на их фоне. Глаза огромные, зелёные, как сама жизнь. Ни страх, ни слезы совсем не портили впечатление. Пони была милой. Такой хрупкой и нежной, несмотря на испуг и вялые попытки огрызаться. Еренту нравилась эта пони, и ему было очень грустно, что эта красота скоро исчезнет. Рядом с ней Ерент чувствовал себя грубым и неотёсанным варваром. Огромный широкоплечий воин с суровым лицом и невыразительными глазами. Рядом с ней его меч казался неуместным, а ростовой щит и вовсе — показушным. Ерент не скрываясь любовался пони, от чего она злилась и пугалась ещё сильнее. Воин уважал её способность ругаться несмотря на слезы. Да ещё и как витиевато, хоть и без единого неприличного слова!
Увы, но пони ждал костёр. Обычная жительница своего мира, ничем не примечательная, без особых достижений и заслуг. И всё же она — создание совершенно иного мира, живущего по иным законам. Она станет жертвой для их бога, и это позволит великому Уру существовать в гораздо большем диапазоне иных законов мироздания. Какая ирония! Чем больше твоё могущество, тем сильнее ты ограничен рамками своего мира. Ерент был в мире пони меньше десяти минут, и даже этого хватило, чтобы оказаться в шаге от безумия.
Наконец всё готово к ритуалу. Кобылку возложили на алтарь — большой плоский камень, украшенный письменами из крови врагов, пылающий изнутри золотистым светом. Пони совсем притихла, оглядывая жрецов большими, жалобными глазами. Жрецы бога войны и жестокости, никогда не знавшие сострадания, стыдливо отводили глаза. Страшный народ эти пони — способны размягчить даже самое твёрдое сердце. Сейчас это не поможет. Жрецы затянули молитву, и алтарь вспыхнул золотым огнём. Пони закричала, но крик угас почти мгновенно. Магическое пламя за считанные мгновения разложило её тело до чистой магии, которую моментально поглотил алтарь.
Спустя пару мгновений все поймут, насколько чудовищную ошибку они совершили. Умри пони не столь быстро или останься от её тела хоть что-то — и тварь чёрного света погибла бы следом.
Ерент успел отскочить на одних рефлексах. Жрецам повезло меньше — их искалечение тела разлетелись как тряпичные куклы, одного и вовсе разорвало в клочья. Ерент никак не мог поверить в то, что он видит.
Тьма, придя в их мир, постепенно привносила в него дивные технологии. Например, движущиеся картинки. Или дивно популярное у молодёжи развлечение, когда этими же картинками можно управлять. Нынче даже в его мире находились умельцы, делающие такие игры. Правда, они были неопытны и допускали ошибки. Сын Ерента, очень любивший такие игры, как-то показывал отцу одну из таких ошибок игровой физики. Еренту запомнилось, как дёргалось и извивалось тело павшего врага самыми невозможными способами, иногда даже проходя сквозь стены.
Смотря на тварь, в которую обратилась пони, Ерент готов был поклясться — она баговала. Невозможное, невероятно быстрое и хаотичное движение. Каждый взгляд на эту тварь отдавался болью в затылке и неприятным чувством движения там, где рождались мысли. Ерент в который раз возблагодарил своего бога, что его главный алтарь располагался посреди степи, под открытым небом. Здесь не было стен, препятствующих бегству, и почти все успели отступить достаточно далеко. Только совсем юный жрец-послушник остался рядом с алтарём. Он никогда не посещал иных миров, у него просто не было возможности выработать стойкость к приносимому ими безумию. Ему хватило одного взгляда на тварь, чтобы утратить разум. Сам Ерент мог бы смотреть на неё очень долго, минут десять, без непоправимого урона.
И Ерент смотрел, ведь влияние этой твари медленно распространялось на алтарь. На первый взгляд казалось, что алтарь окутало марево дрожащего воздуха. Камень оказался вовлечён в безумное и хаотичное движение, которое глаза смертных просто не могли ухватить. Золотистое сияние вспыхнуло в десятке метров от алтаря, и в мир пришёл бог. Он был высок и статен, кожа отливала золотом, в глазах пылало гневное пламя. Его присутствие искривляло реальность вокруг. В руках он держал огромную секиру с лезвием из чистого адаманта — божественного металла, сердец убитых им богов. У твари точно не было и шанса.
Оно заметила бога. Несмотря на всю хаотичность и искаженность сознания это чудовище обратило на бога своё внимание. И бог не успел и шага ступить, как то же безумное движение завладело и его телом. Божественная плоть не продержалась и секунды. Разнонаправленные силы разорвали тело на части. Куски божественной плоти (а она много прочнее любых металлов) на космических скоростях разлетелись во все стороны. Земля сотряслась от страшного удара, степные растения обратились в пепел на сотни километров, страшные шрамы изуродовали поверхность планеты на тысячи километров вокруг.
Но Тьма благостлива, она бережёт своих верных последователей, и потому Ерент уцелеет. Он был великим и могущественным воином, но даже ему потребовалось несколько секунд чтобы сориентироваться в окружающем его безумии. Тряслась земля, беспорядочно летали комья земли. Медленно гас свет алтаря. Повинуясь инстинктам, воин ринулся прочь. Тьма помогала ему, и Ерент преодолевал километры за считаные секунды. Свет алтаря погас. Он не видел этого, но ощутил, как исчезло единственное, что сдерживало влияние твари. Пространство на сотни метров вокруг подчинилось её влиянию, образуя ураган из земли и камня, совершенно на ураганы не похожий.
Почти невозможно описать, как это выглядело, ведь хаотичному движению поддалась не только материя — само пространство искажалось, меняло размерность и свойства совершенно безумным образом. А тварь обратила своё внимание к небу, и её взгляд пал на луну (это ведь не мир пони, где движение светил синхронизировано, здесь луна средь бела дня не казалась чем-то ужасающим). Волна искажений, словно дрожащее марево горячего воздуха, прошлась по луне. И уже в следующий миг…
Представьте, что безумный художник разрезал фотографию на сотню кусочков совершенно хаотичным образом, а затем перемешал их и наобум соединил эти кусочки. Вот и стала выглядеть луна на короткое мгновение. А затем она «замерцала». Луна перемещалась в случайную точку своей орбиты по сотне раз за секунду и «кусочки» перетасовывались с каждым перемещением. Ещё несколько секунд спустя все эти кусочки передумали держаться вместе, образуя вокруг планеты странный пояс из хаотично телепортирующийся осколков.
Всё прекратилось внезапно. Успокоилась трясущаяся земля, застыли и тут же упали куски камня и почвы, луна собралась в единое целое и продолжила нормальное движение по орбите. Только тварь и захваченные ей несколько сотен метров пространства оставались во власти безумия.
Владыка явился в мир и волей своей прекратил творящееся безобразие.
Ерент наконец остановился, безошибочно нашёл фигуру Владыки и сразу всё понял. Тьма даровала знания своему адепту.
Пускай Владыка совершенно всемогущ, но их мир просто не выдержит его мощи. Не в тот момент, когда тут бушует эта тварь. Так что Владыка может либо защищать мир, либо убивать тварь, иначе мир рухнет. Только без защиты планету развеет на атомы от столкновения этих двух.
«Значит, кто-то другой должен убить тварь» — решил Ерент. Он приложил руку к груди напротив сердца в немой молитве. Сердцем и разумом воин воззвал к Тьме, и она откликнулась. Ерент поднял новый щит, сотканный первостихией взамен утраченного, и рванул вперёд, к сердцу царящего безумия.
В своём мире Ерент был одним из самых преданных адептов Тьмы. Одним из немногих кто пришёл к ней добровольно. Многие годы назад, когда тёмные впервые вторглись в их мир, Ерент был среди защитников Света. В первых рядах он храбро и яростно сражался с Тьмой… и одним из первых понял, что она такое. Это был шанс! Испокон веков его народ терзал сам себя в войнах, теряя лучших сыновей и дочерей! Его народ глубоко погряз в варварстве и суевериях! Даже их бога не интересовало ничего кроме битв и грабежей! Они были обречены. Рано или поздно, но другие расы обошли бы их — числом, магией или технологией. Неважно чем, но они истребили или поработили бы его народ.
Потому он и сбежал от своих, примкнул к тёмным и принял превостихию. Воин на удивление хорошо подошёл Тьме, а Тьма подошла ему. Она идеально вписалась в его мировоззрение, стала частью его разума словно давно утраченная часть паззла. Ерент не был вождём, но его народ уважал лишь силу. Тьма дала ему силу, и его народ пошёл за ним и принял Тьму.
Тьма оправдала его надежды, принесла мир и просвещение его народу и всему миру. Она принесла мир в сердце самого Ерента. С тех пор он безоговорочно верил своей первостихии. И это было взаимно! Вот и сейчас без лишних мыслей ринулся к чудовищу, что разъедало его мир. Тварь обратила на него своё внимание. Ерент всем существом ощутил нахлынувшее безумие. Он не продержался бы и мгновения, но Тьма защитила своего адепта.
Воин медленно шёл вперёд, выставив перед собой щит. Шаг за шагом он погружался в безумие, всё ближе к ужасной твари. Увы, но он не был идеален, и потому защита Тьмы не была абсолютной. Безумие отрывало кусочки его тела, и Тьма тут же исцеляла раны, но безумие терзало и разум.
Ерент шёл вперёд, и с каждым шагом от него оставалось всё меньше и меньше. Воин твердил про себя имена своей семьи, друзей и воинов, что шли с ним рука об руку. С каждым шагом список сокращался. Вскоре остались только имена самых близкий родственников. Ерент едва не сбился с шага, когда понял, что не может вспомнить имя своей жены. «А у меня была жена?» — пронеслась лихорадочная мысль и тут же исчезла под напором безумия. Следом исчезло имя сына и всякая память о нём.
«Я — Ерент, воин Тьмы» — твердил он про себя, и это было единственным, что осталось. Даже оно исчезло в паре шагов от твари. Не осталось ничего. Остановило ли это Ерента? Нет. Было что-то много глубже разума. Тот зов, что однажды привёл его к Тьме, то, что не давало ему сдаваться в самые страшные времена. Зов души, глубокий и вечный. Зов, что громом звучал в пустоте, оставшейся от разума! Тьма не давала телу распасться, а душа вела его вперёд. Он всё же дошёл и ударил. Не телом, но душой и той Тьмой, что была с ней связана. Их слаженный удар вышиб душу этой твари прочь. Её тело, лишённое силы, просто исчезло, неспособное существовать.
Всё прекратилось. Владыка подошёл к воину, заглянул в его глаза, лишённые разума, но не воли, и тихо произнёс:
— Тьма помнит тебя.
Ерент растерянно моргнул и вздрогнул. Он снова был собой.
— Что это было? — нахмурившись спросил он, кивнув туда, где раньше был алтарь.
— Сломанный бог. Это даже хуже, чем безумный, — пожал плечами Владыка, разглядывая что-то в лежащее на его ладони.
— Не понимаю. Что значит «сломанный»? Как бог может сломаться?
— Представь, что кому-то пропустили мозги через блендер, а он не только выжил, но и его видение мира чудесным образом превращается в реальность. Это и есть сломанный бог. Во всей бесконечности миров не так уж много вещей, способных привести к такому результату. Сомневаюсь, что тебе когда-нибудь доведётся с ними столкнуться.
Ерент наконец разглядел, ЧТО лежало в ладони Владыки. Увидеть-то это было легко, но это было настолько чужеродно самой природе материального, что разум отказывался на нём фиксироваться, всё норовил стереть это из воспоминаний.
На ладони Владыки лежала душа. Не тусклая, подобная туману душа смертного, вовсе нет! Шарик весомый и плотный, более реальный чем любая реальность, всех цветов разом. Будто бы осколок первородного бытия. На ладони Владыки мирно лежала душа бога. Насколько мог чувствовать Ерент — эта душа была много могущественней их бога.
— Эта душа той пони? — нахмурился воин, а Владыка молча ему кивнул. — Как такое может быть? Мы проверяли её, все показатели не выше средних! И душа такая же как у других!
— Такая же как у других, — эхом отозвался Владыка.
Ерент ощутил, как холод чистого ужаса разливается вдоль позвоночника. Теперь понятно, почему мир этих пони кажется столь хрупким! Столько могущественных созданий любую реальность разнесут одним присутствием.
Ерент молча смотрел на Владыку. Ему было интересно, что тот станет делать с этой душой. Любая душа, будучи проявлена в материальном мире, становится относительно беззащитной. Можно поместить её в «чистое», на знавшее другой души тело и получить новорождённого бога с огромной силой. Можно и вовсе запитать от неё чудовищный механизм, способный захватывать по реальности в час.
Владыка просто отпустил её. Пленить чужую душу было против его правил. Владыка очень не любил посягать на чужую свободу. Затем он поднял руки к небу, и тысячи душ проявились в воздухе. Владыка медленно опустил руки, и души повиновались его жесту, опустились к земле, к создаваемым для них телам.
Ерент невольно отыскал взглядом душу своего бога — да, она действительно была гораздо меньше души той пони. Или слабее — души не имеют размера, он определяется исключительно субъективным восприятием смотрящего.
Владыка воскресил всех павших в этот день. Ну почти. С теми, чьи души уже покинули этот мир, даже он ничего не мог сделать.