Виноградная долина
Часть Пятая
Сказки и легенды жили в этом лесу. Весь лес был одной большой легендой, при этом настоящей и живой. На нашем пути нам встретилось столько чудес. Древние деревья с опекой наблюдают за ростками, резвящимися внизу. Тысячи тропинок, по которым то и дело прошмыгивали обитатели зарослей, скрываясь за грядой хвои. Ветерок радостно шевелил игольчатые веточки и слова становились отчётливей. Слышался шёпот, уже не прерывистый, но всё ещё загадочный. Чем выше я поднималась, чем холодней становилось, тем отчётливей были слова леса. Я всё ближе приближалась к тому, что так долго искала.
Это очень странно. Мы с Тассель так и не разговаривали. Нам так хорошо вместе. Она улыбается, смущается и молчит. И эта тишина, что мне так нравилась, опять появилась между нами. Приятное чувство, что кто-то рядом.
Интересно, что будет дальше? Ведь у Тассель уже есть жизненный путь. Она даже сюда взяла свой мольберт. «На всякий случай». Единорожка станет великой художницей, а что будет со мной? И теперь мысль о том, что у нас разные дороги, пугает. Неужели мы просто разойдёмся в разные стороны?
Однажды случилось нечто удивительное. Легенда стала реальностью.
— Ты чувствуешь? – спросила я, улыбаясь. Вдруг меня охватил страх. Неужели опять ошиблась. Но нет! Это правда! Действительно, правда!
— Что?
— Ветер. Он прохладный. Как в бабушкиных рассказах.
Единорожка остановилась, приподняла голову и порыв воздуха приподнял пряди её гривы. Уголки рта расплылись по мордочке.
— Да. Я чувствую это.
Устоять было невозможно. Прорываясь между хвойными жителями, копыта несли меня вперёд, туда, где живёт ветер! Лучи солнца становились ярче. Деревьев становилось всё меньше, передо мной открывалось чистое небо. И вдруг...
Лёгкий прохладный бриз. Так вот какой ты на самом деле. Красивейшее лазурное море ласкало подножье горы тихими волнами. Отсюда можно было разглядеть снежные верхушки гор и тёплую воду. Сердце остановилось, а губы разомкнулись. Оторваться от этого было так сложно и, более того, упустить возможность полюбоваться первозданной красотой было бы безумием.
Тассель свернулась в клубочек, глядя вдаль. Уверена, ей удалось разглядеть каждую маленькую невидимую для чужих глаз деталь. Перо каждой чайки, каждое мерцание солнечных лучей на прозрачной поверхности моря и сияние снежинок, водящих хороводы на пике холодной горы.
Трепетный блеск восторга в глазах. А мордочка так и не дрогнула. Ровное дыхание и сомкнутые губы в спокойной улыбке.
— Не хочешь написать картину?
— Нет. – сухо ответила Тассель. – Это будет самая жалкая картина в мире.
— Почему?
— Взгляни на это! Неужели есть что-то более красивое, чем это... Да, есть! Наша планета сама по себе красивая. Невинное и доброе обретает столь неповторимую и уникальную красоту. На моих картинах это всё блекнет, пустеет. Становится поддельным.
— Почему у тебя не получается? Я ведь вижу, что у тебя сердце наполняется чувствами.
— Ты видишь? – не дождавшись моего ответа, она сказала, — Остальные не видят. В детстве родители были заняты. Я на них не злилась. Папа и мама старались обеспечить мою беззаботную жизнь, и упрекнуть их в этом было бы верхом глупости. Они приходили поздно, и часто мы даже поговорить не успевали. Поэтому, чтобы хоть как-то выразить чувства, я рисовала. Каракули маленькой пони. И они этого не замечали. Мне тогда показалось, что всё дело в том, что это беззаботная мазня и нужно стараться лучше. Как же долго пришлось уговаривать отца отпустить меня на курсы рисования. Несколько лет мне понадобилось на то, чтобы добиться лучших результатов. Первые места на выставках, похвалы от преподавателей... Всего этого не хватило, чтобы заработать одобрение родителей. Когда они смотрели на мои картины, у них реакция была такой же, как при взгляде на каракули. Тогда я заболела. Тем же, чем и недавно. И это были прекрасные дни! Мама уволилась, чтобы присмотреть за мной и столько времени мы провели вместе! Только уже у меня не появилось нужных чувств. Или способов выразить то, насколько счастливой сделали меня эти дни. С тех пор отношения с родителями у меня странные. – Тассель помолчала собираясь с мыслями. – Однажды папа сказал, что хочет показать мои работы в Кантерлоте. Мы пришли в большой тёмный зал, посередине которого сидели несколько пони. Я продемонстрировала им свои картины. Они сделали записи. Похвалили меня. И лишь одна пони молчала. Когда остальные пони утихли, она подошла к мольберту и громко сказала. «Твои работы профессиональны, выполнены изумительной техникой и заслуживают признания. Есть лишь одна проблема. Более безвкусных картин я не видела!» Её слова эхом прокатились по залу, стирая мою радостную ухмылку с лица. «Они не несут в себе ничего. Пустышки без единого намёка на чувства». Меня тогда сломили эти слова. Потом эта кобыла подошла к нам с папой и рассказала об университете искусств Кантерлота.
— Она ведь только что сказала, что твои картины безвкусны?
— Она сказала мне правду. Лишь две пони смогли это сделать. – Тассель вздохнула и опустила взгляд вниз, — этот университет он... Необычный. И дело не в престиже. Там помогают таким, как мне. Есть факультет для пони, которые потратили почти всю свою жизнь, чтобы стать профессионалами в своём виде искусства, однако не имеют главного. Вдохновения. Как оказалось, даже этому можно научиться. За долгие шесть лет закрытого обучения. Картины, что я рисовала на протяжении четырёх лет — это мой вступительный экзамен.
— И всё это, чтобы сказать родителям о том, что ты их любишь?
Единорожка не ответила ничего. Ненадолго её рот открылся, однако всё, что получилось, это тяжёлый вздох. В ней давно вспыхнул огонёк и сейчас пылал настоящим пламенем. Тассель хотела лишь поделиться своим теплом с теми, кого любит. Всю жизнь провести за прозрачной завесой бесчувственности.
— Я так люблю этот мир, Бэрри. И своих родителей. Так тяжело было хранить это всё в себе. – плакала она, — я ещё никому этого не рассказывала.
Я сделала то, чего не смогла в первый день знакомства. Обняла единорожку и она, растаяв в объятиях, зарылась у меня в гриве.
Нас обоих на протяжении жизни терзало одиночество. Будучи окружены заботой, мы, тем не менее, ощущали неведомую пустоту внутри себя. В тот день мы открыли свои тайны, рассказали всё, что тревожило. Стоило мне произнести имя Виктории, как голос дрогнул.
После того как было открыто самое важное, пошло всё остальное. Какие-то странные мысли и секреты. Мы разговаривали до тех пор, пока луна не стала отражаться в море. Уснули, прижавшись нашими телами. Потом был день и затем ещё. Мы поставили палатку. И решили просто остаться здесь. Вообще вся жизнь теперь стала приятней и проще. Каждый день просыпаться вместе, справляться с хлопотами и находиться рядом. Звёздное небо баюкало нас, пока мы лежали на траве, шёлком стелившейся по всему склону. И я касалась её. Чувствуя нечто, о чём пел тот исполнитель авторской песни. Воспламеняясь лихорадкой от её взгляда. Она говорила тихо, подобно ветру, только намного живей и становилось хорошо на душе.
Внизу, где было холодней, мы бродили часами, без цели, потому что уже достигли её. Нашли то, чего искали. На солнечной стороне неподалёку от травы, примятой нашими телами, было несколько тропинок, ведущих в красивейшие места. Обвалившееся дерево служило нам сидением, пока мы наблюдали за жизнью в прекраснейших её проявлениях. Тассель прерывисто дышала, поглаживая мой хвост. Сердце моё плавилось и странные мурчащие звуки – это всё, что я могла произнести.
Она – всё, что теперь существовало для меня в этом мире. У неё в серых глазах таился неведомый свет, разгорающийся с каждым днём, в каждом касании нежность, было боязливо щекотно, однако терпение необходимо, ведь столько наслаждения я ещё никогда не ощущала, мы порой болтали, порой молчали, иногда мы делились чувствами, это уже были не простые разговоры – нечто таинственное, при свете костра и далёких звёзд, уникальное и такое важное. Она была вместе со мной везде. Когда становилось тихо, я знала, что это МЫ молчим и наслаждаемся. Если вдруг треснет ветка – значит она на неё наступила. Станет холодно, мне есть с кем согреться. Появилось приятное чувство защищённости от всех напастей жизни и нападок этого яростного мира. Благодаря этому у меня была возможность погрузиться в поиски прекрасного. И, главное, не быть при этом одной.
В этой глуши, далёкой от всего привычного и обыденного. Здесь нас не доставала отравляющая искусственность всего вокруг. Натуральная земля, живые дикие растения. Воздух свежий и нетронутый едким дымом заводов. Снег из воды, подобной жидкому кристаллу. Капли горных течений, случайно упавшие на траву, превращались в россыпь первородных бриллиантов. Самая лучшая древесина, из которой только возможно построить дом, выглядит мёртвой по сравнению с треснувшим от грозы деревцем. Обросшее мхом и грибами, оно продолжает жить в этом едином организме. Одна единая легенда, состоящая из крохотных историй. Теперь и наша история вплелась в эту нескончаемую легенду.
Несмотря на сказку, в которую мы попали, кушать всё равно хотелось. Когда закончились припасы, пришлось перейти на лесные ягоды и траву. Талый горный снег послужил нам питьём. Подобные вещи вырывали нас из волшебного мира. Лишь ненадолго. Сначала это пугало. Неужели придётся покинуть гору. Уйти из места, в котором так хорошо. Мы обе боялись признаться в чём-то. Просыпалась с тревогой и успокаивалась, лишь нащупав копыто Тассель, сплетённое с моим. Глаза наши наполнились страхом. Её волновало тоже, что и меня. Долго это продолжаться не может... У неё впереди жизнь, наполненная событиями и удивительными открытиями. Впереди ждало расставание, и мысли об этом пугали меня.
— Берри – сказала однажды Тассель. Костёр почти затухал, однако сон так и не подкрадывался. Казалось, он задержался понаблюдать за лунным светом, дрожавшем в воде – Помнишь ты спрашивала, чувствую ли я что-то, глядя на виноград?
— Да, — единорожка не поднимала взгляда вверх.
— В последнее время столь многое произошло, — легонько улыбнулась она и затем, издав вздох, её губки опять стали грустными, — И, знаешь, действительно, во мне настоящая буря. То есть не так... Она как бы... Гармонична. Прекрасна. В ней всё самое удивительное, что встретилось на моём пути. Все эмоции кружатся, переплетаясь с чувствами и мыслями. Могу закрыть глаза и бесконечно смотреть на это. На то, как чудесный мир отражается в моём сознании. Недавно я почувствовала, что что-то не так. Прикрою глаза – и там нечто странное. Всё так ярко и прекрасней, чем когда-либо. Только теперь буря сама по себе. Всё, что могу делать — это лишь смотреть и наслаждаться. И от этого становится страшно.
— Почему?
— Я боюсь потерять это. – Тассель устремила взгляд прямо на меня. Блики света трепетали в глазах, напуганные, — Я боюсь потерять тебя. О тебе все мои эмоции, мысли и чувства.
— Тассель...
— Прошу, скажи, что ты тоже боишься потерять меня?
— Да. — выдохнула я, — Просто, у тебя ведь есть планы. Ты готовишься поступать.
— Я забыла об этом, как только вступила на тропу вместе с тобой.
— Это ведь смысл твоей жизни. Нельзя просто так бросить всё, — Тассель попыталась сказать что-то. Слова так и застряли где-то по пути наружу. Взгляд поблек и упёрся в холодную землю. Ветер дунул и костёр беспомощно затрепыхался. Казалось, потухнет... Вместо этого пламя лишь разгорелось.
— Берри, — Огоньки в её глазах стали ещё ярче и теплее, — Ты вдохновляешь меня. Не на написание картин. Ты вдохновляешь меня жить. И придаёшь этому смысл.
— Ты будешь со мной?
— Навсегда.
С этими словами между нами вспыхнуло чувство, что сделало нас ближе, чем когда-либо.
Единорожка отказалась от университета искусств, чтобы быть со мной. Я уже давно отказалась от презентации винограда. Жизнь — это пыльная дорога на гору. Сквозь чудесный лес и жаркие поры ветра. Сквозь холод и голод. Сквозь печальный дождь и ласковую воду. Сквозь мягкие снежинки. Сквозь прекрасный лес и нежную траву. Под звёздным небом мы бродим по этой тропе, ведущей к самому верху горы. Туда, где живёт ветер. И прекрасно, когда рядом с тобой бьётся сердце любимой.
Мы спускались ближе к склону горы. Там была высокая сухая трава. И любимым нашим занятием стало затеряться в ней на целый день. Мы и так потерялись. Вместе. Поэтому мы не беспокоились и лишь наслаждались этим. Она принадлежала мне, я принадлежала ей. Тассель всё больше показывала мне свои эмоции. Её удивительные рассказы растягивались на целый день. Столько всего было скрыто. Этой маленькой душе хотелось поделиться почти каждым впечатлением. Тассель показывала мне то, как она чувствует этот мир. Она открылась для меня. Всё, что её тревожит, пугает, спасает и утешает.
Утешение Тассель стало моей главной мечтой. Дать то, чего она хочет, чтобы, наконец, помочь обрести счастье. Как утверждала сама единорожка, её счастье – это я. Признаться, было странно, обсуждать наш будущий дом. В каком городе его построить? И в городе ли? Мы до сих пор смущались всяких глупостей. Что уж говорить о таком серьёзном деле. Нас ждёт жизнь. ЖИЗНЬ. Совместная.
Это были самые счастливые дни в нашей жизни. Чем дольше мы были вместе, тем счастливей становились. Мы нашли то, что искали. Тассель мне дарила чувства, я больше не была одинока. Более того, мы становились единым целым. Наши мысли и желания совпадали. Порой становилось страшно от подобного рода сумасшествия – это было именно оно – мы стали связаны с ней. Чем-то неразрывным. Биение её сердца стало отдаваться у меня пульсом.
И я помнила, на что это походило. Помнила, что бывает, когда одно сердце делят две пони.
Однажды Тассель пошла в лес. Я лежала на склоне, вглядываясь в красоту далёких пространств, и мечтая, в какую из них мы отправимся. Вдруг почувствовала дуновение ветра. Тёплого. Такого решительно не могло быть в горах, где воздух сам по себе был холодный. Потоки воздуха шли из-за небольшого склона, за которым находилось возвышение.
Я рассказала об этом единорожке, и было решено совершить ещё одно маленькое путешествие по этой вершине. Снег поскрипывал под копытами, однако ветер становился всё горячей. Так продолжалось до тех пор, пока мы не увидели ветхий домик. После этого ветер сразу утих.
Внутри никого не было. Лишь старая кровать и тумбочка. Что интересно, тут не было пыли. Неужели ветер выдувал её? Следил за домом? Доски скрипели прямо как на веранде. Да и сами доски казались знакомыми. Их таких сделан сарай около дома. Это безумие, однако запах, сплетавшийся со свежестью гор удивительно похож на домашний. Я шла в лёгком удивлении, оглядываясь по сторонам, пока не достигла окна. Тут сердце забилось чаще, а копыта задрожали и подкосились. Там около домика рос виноград.
— Бэрри, — слова Тассель вывели меня из оцепенения, — Тут твоя фотография. – единорожка держала телекинезом старое фото, которое достала из тумбочки. Она передала его мне и с таким же удивлением уставилась в окно. – Ты видела?
— Да.
— Такое вообще возможно?
— Не знаю.
На этом светлом снимке действительно была я. Маленькая. Ещё даже четырёх нет. Рядом стояли мама и папа. У папы спокойное умиротворённое лицо. Уголки губ чуть дрогнули в улыбке. На фотографиях его молодости он другой. Радостный. Здесь же он будто смотрит в себя. И видит нечто пугающее. У мамы улыбка шире. Возможно, улыбнулась на выдохе. Как будто она почувствовала прилив свободы. Лишь взгляд испуганно смотрит вдаль.
Сейчас и мой взгляд наполняет страх.
— Он так похож на тот виноград, что ты вырастила, — это было так, — да и не просто похож... Это он и есть. – Тассель не могла ошибиться. Её внимательный взгляд изучил виноград возможно лучше, чем я за всю свою жизнь. – И твоя кьютимарка. На ней такой же виноград. – Это было неудивительно. Моя кьютимарка появилась тогда, когда я посадила тот росток, что бабушка принесла из гор. Это был её дом, и это она посадила здесь ягоды, — не думала, что он может расти в таких условиях. У этого винограда прямо-таки упрямое стремление жить.
Я села на землю от внезапно пришедшей мысли. Бабушка сказала, что на горе спрятан смысл моей жизни.
«Порой мне кажется, она отдала свою жизнь, чтобы выжила хоть одна из вас».
«И этого малыша, который готовился к северным трудностям, который думал вырасти кислым и маленьким, родители растили со всей заботой и тотальной опекой».
Это я должна была родиться первой. Принять на себя все тяжести. Это меня готовили к Хуфингтонским морозам! Жертвовать собой вот моя судьба. Виктория умерла не для того, чтобы я выжила, а чтобы я жила. Она подарила мне свою судьбу. Сладкую, как ягода виктории. Счастье было её даром.
— Тассель, — тихо сказала я, — Тебе нужно написать последнюю картину.
Мама была удивлена, увидев меня. Ещё больше она удивилась, когда я сказала, что останусь навсегда. Бабушка хваталась за голову. Ей было совсем не ясно, что произошло на горе. Тассель грустила больше всех. Было тяжело уговорить её. Мне вскружило голову тогда. Я не подумала о ней. У меня в сердце зажглись чувства. Необычные и столь интересные. Хотелось спрятаться с Тассель, уйти от всего, забрать её себе и держать взаперти. Она этого и хотела. Только теперь я знаю, что поступаю так как нужно. Это и есть настоящие чувства. Виноград, что мы обнаружили на вершине, был тщательно срисован, и теперь его изображение теплилось на последнем четвёртом полотне. Она поступит, научится вдохновению, и станет одной из самых великих художниц в мире.
Мама стала счастливей. Улыбается. Кажется, её собственное сердце наконец-то забилось. Ей жаль меня, и, тем не менее, видно, как радость теплом расходится по её телу. Я пришла к ней. Наперекор всем пророчествам, собственным заявлениям и опасениям мамы. Уверена, она сейчас думает, что ничто не разделит нас. Потому что у меня такие же мысли.
Бабушка может поражаться и удивляться, сколько ей влезет. Охает как старая сова. С утра дрыхнет в кресле лишь бы не видеть меня. Ругнулась в сердцах и с прослезившимися глазами ушла в своё запылённое дупло охать дальше и сокрушаться из-за такого, насколько тупеют порой маленькие кобылки из-за чувств.
Виктория отдала свою жизнь, и я буду делать то же самое. Больше не позволю пони, что люблю, жертвовать ради меня.
Тассель всё ещё приходила ко мне по вечерам. Я всё ещё водила её на холм. Она больше не рисовала, нет. Мы просто сидели. Вместе. Шёрстки наши соприкасались и эти неловкие нежности — все, что у нас осталось. Ещё недавно мы были похожи на прекрасных светлячков. Наши сердца светились изнутри, и мы гуляли в ночи, наслаждаясь единым бесконечным мигом. Её сердце принадлежало мне, а ей моё. Мы вглядывались в море, усыпанное изумрудным отражением живых звёзд.
Теперь мы, будто две розы, склонили головы на тихом холме и тихо плакали. Наши слёзы не блестели и не скатывались красиво по лепесткам. Они намачивали листья и падали вниз, разбиваясь о землю, принимавшую слезинки в объятия.
Звёздное, сменялось голубым небом. Тёмная, красивая ночь, сменялась солнечным днём. Ветер больше не дул. Так и прошло лето.
В последний день перед её уездом я пришла в её комнату. Вещи были аккуратно сложены. Лишь четыре полотна стояли перед ней. Она сидела напротив них и плакала. Я положила ей голову на ноги и прикрыла глаза от наслаждения, когда она начала ласкать мою гриву. Шесть лет без тебя.
— Вдохновение мне не нужно, — произнесла Тассель, — Ты – это всё в чём я нуждаюсь.
— Ты ошибаешься. Счастье впереди ожидает твоего прихода. Если для этого мы должны расстаться, даже на такой долгий срок, то я не вправе забрать то, что тебе предначертано.
— Быть вместе с тобой – вот что мне предначертано.
Там мы и лежали вместе. Просто вместе. Ещё немного. Лишь бы не расставаться. Будто могли поделать что-то. Было бессмысленно пытаться убить завтрашний день. Не существует завтра. Есть только прошлое, настоящее и предначертания. И то, прошлое такая ускользающая вещь. Всё что нам остаётся — это лишь вспоминать. Бывают воспоминания колкие, ужасные. Их ты прячешь далеко, чтобы вдруг не наткнуться на них. Порой они вываливаются, как старый хлам с чердака. И ты запихиваешь их в подвал, быстро, чтобы никто не увидел.
Хорошие воспоминания бережно хранишь. Они лежат в красивых коробочках, завёрнутые в кашемировый шарф. Те, что особенно дороги, находятся рядом с тобой. Как, например, тот день, что мы провели в винограднике. Я бежала, смотря на тропинку, что ведёт меня к горе. Вдруг Тассель неожиданно запуталась и позвала меня на помощь.
— Тассель, — я приподняла голову, чтобы посмотреть ей в глаза, — Мы ведь поклялись быть вместе. Так и будет.
— Я принадлежу тебе, — продолжая плакать, сказала она.
Поклялись в вечной любви. Я нежно потёрлась своим носом о её. Пытаясь как можно лучше запомнить это. Каждый волос на её шёрстке, намокшие от слёз щёки и дрожь в своих копытах. Я ушла к себе, думая о том, что Виктория приглядывает за мной. С мыслями о Тассель я погрузилась в сон плача и прижимая воспоминания о сегодняшнем дне близко к сердцу.