Малышка

Пролог

Моя дочка была приёмышем, знакома я с ней около пяти минут и уже сомневалась, что поладим. Хотя вдруг нам хватит здравомыслия, чтобы умело притворяться и не бесить друг друга. По маленькой кобылке вообще сложно сказать, будет она цветком жизни или занозой в заднице. Эта юная леди походила на тех, кто может доставить проблем. Хотя видно, что малышке немало пришлось пережить. Нет. Нет. Никаких синяков и ссадин. Просто эти тоскливо настороженные глаза, в которых так и читается «только попробуй попросить меня потрогать тебя там», о многом говорят.

Биты за неё платили немалые, и с содержанием напряг не будет. Банковская бумажная волокита, конечно, взволновала, однако всё пошло как по маслу, когда мне вынесли сундучок золотишка. Дзынь-дзынь, моя малютка.

Смачно зевнув, я потянулась к рычажкам автоматической повозки. Зеркало заднего вида пристыдило мою растрёпанную гриву. Пришлось быстро прилизаться. Детки такие глупости быстро схватывают, и, если она напрочь откажется расчесываться, то это моя вина и только моя. Как там поговаривал мой знакомый? Хочешь воспитать дитя — начни с себя.

В такие минуты и думаешь о том, что образцовой матери из меня не вышло бы. Не подумайте, что мне хотелось бы. Я при мыслях о конском семени поёживаюсь, а тут ещё залить его в себя. Бр-р…

— А вы будете разрешать мне пить газировку? — раздался сипловатый спокойный голос с заднего сидения.

Я спросила её, не болеет ли она чем-то.

— Нет, — ответила малышка. Ну, как малышка — в её возрасте уже знаешь ругательные слова и спокойно говоришь их при подругах. — Прошлая мама не разрешала.

Ну и сука твоя прошлая мама.

На следующей заправке магических кристаллов я купила ей три банки газированного сидра без алкоголя. Взглянула на алкогольный в стекле, облизнулась и пошла на кассу. Продавщица была из тех полумёртвых пони, что бесполезно утруждали свои эритроциты. Серьёзно, гемоглобин работает в поте лица, таская кислород, а на её глаза готовы мухи садиться.

Я поздоровалась с ней.

А она мне ничего не сказала в ответ.

Отбила товары и отправила меня жить дальше. Рядом с заправкой был припаркован левитирующий скутер. Здоровская штука, видимо, принадлежала молоденькой принцессе энергоколонки, которая возилась с кристаллами. Многозарядные. Выкидывать драгоценные камни каждый раз, как ты прокатился от Хуффингтона до Понивилля вообще не комильфо. Поэтому их заряжали на таких вот энергоколонках. Если же ты где-то неподалёку от развалин Додж-Дженкшена, то не нужно удивляться зашквару, который здесь будет. В эти окраины пони приезжают реже, чем на экскурсии по старинным магазинам Троттингема. Пыльно. Жарко. Грязно.

Заправщица оказалась слишком хорошенькой, хотя бы для разговора с ней. И, тем не менее, она была достаточно милой, чтобы улыбнуться в мою сторону. Мне же этого было достаточно, чтобы потекло.

У нас была определённая цель. И мы мчались к ней на всех парах. Колымага вздымала пылищу просёлочной дороги и единственное, чего нам не хватало до полной картины, так это адвоката, который, как наш адвокат, посоветует нам накупить цветастых рубашек.

Эти мудрые и утомлённые детские глаза поглядывали на меня. Аж дрожь пробирала от такого. Задавать вопросы я не стремилась. И говорить тоже. А зачем? Она же не из секса по телефону. Я заверила малышку, что обеспечу её таким количеством газировки, какое ей понадобится. И затем на удивление самой себе прибавила: лишь бы у тебя живот не заболел.

— Хорошо, — малышка согласилась и уставилась на убегающий пейзаж.

Эпплуза превратилась в выгребную яму ещё до того, как Эпплджек перестала её покрывать. Теперь лишь вонять стало больше. Ну, а что вы ожидали, отбабахав за год городок в пустыне. Притон пьяниц, не таких, как я, а прожжённых деревенских алкашей. И это самая культурная социальная группа данного города. Спокойные философы, с которыми всегда есть что обсудить, ежели успеете застать их в сознании. Остальные — это дети и старики, а также небольшую часть контингента дополняют особые пони-алкаши. Но вскоре они превращаются в их собутыльников, если же достаточно расчётливы, то уезжают в Лас-Пегас, самые же терпеливые медленно превращаются в старух.

— Есть свободные комнаты?

— Шутишь, что ли, — со мной разговаривала представительница касты старух. Данные особи отличаются особой сварливостью и желанием поспорить на любую тему. — Давай биты и заходи в любую.

Завидев малышку, старая единорожка нахмурилась.

— Твоя?

— Дочь, — с гордостью ответила я. Затем почувствовала грусть от того, что это было не так.

Капилляры в глазах единорожки яростно лопнули.

— Смотри у меня.

— Простите?

— Приходят порой тут… С дочками.

Я чуть не поперхнулась куском неловкости, застрявшим у меня в горле. Быстро повернувшись к малышке, я позвала её. Говорю, иди сюда… Малышка.

Ведь я даже имени её не знала.

— Ну, нету у меня имени, — спокойно отвечает она.

А я ей ору от чувства глубокой несправедливости. Ну как так нету?! Прошлая мама как тебя называла?

— Просто говорила: «Эй, ты». Но чаще просто меня обзывала.

Ну, сука ведь? Сука.

Ладно, другие-то, прошлые мамы, тебя как-то называли, спрашиваю её.

Малышка стала ещё более мрачной.

— Мама Первент называла меня… Квим.

Сука.

Мы решили: хвост с ним, с этим именем. В конце концов, она — это просто она. И неважно, как тебя прозвала больная мамашка. Малышка ей вполне по душе, так что я просто продолжу её называть так. Госбюджет прожопился и отказался от законопроекта о всеобщей обязательной регистрации, так что ничего никому мы не обязаны.

Вообще я не знала, что с ней делать. Ответить на вопрос, во сколько ей ложиться спать, у меня внятно не получилось. Если что, выспишься в автоповозке, сказала я.

С детьми, насколько мне известно, нужно играть. Единственная игра, распространённая в Эпплузе — это карты. В фойе мне даром выдали колоду. Испачканный рисунок рубашки повергал в ужас эпилептиков и пони с остатками здравого смысла, а вместо привычных картинок нарисовали четырёх принцесс. Уж не знаю, почему, но Каденс король, а ничего другого у нас не было.

— Только не поддавайся. Ненавижу, когда поддаются.

Она держала карты более умело, чем я. Будучи земнопони, куда сложней держать предметы, однако видно, что единорожка хватается телекинезом за карты не первый раз. Голос у неё был спокойный и уверенный. Всегда. Каре на префлопе или блеф на тёрне. Она играла виртуозно, и вскоре мне пришлось тянуться за битами из сундука. Уже не было вопросов в том, кто победит.

— Можем ещё поиграть? — попросила она.

— У меня деньги кончились, — говорю ей.

— Так возьми ещё. Я потом всё равно их тебе отдам.

Мы играли, пока в сундучке не кончились биты. Мне однажды выпал Роял-стрит, а малышка просто сделала фолд. Я чуть не заплакала в то мгновение.

Усталость одолела меня — сегодня нервничала очень перед тем, как встретиться с ней, и не могла уснуть толком. Впечатления держали в бодрости, а сейчас время спать.

Ты засыпай, когда хочешь, ладно, говорю малышке, а я прямо сейчас ложусь.

Улеглась в кресло, а малышка смотрит на меня, округлив глаза.

— То есть, можно спать на кровати?

У меня тогда челюсть чуть не отпала. Благо, удержалась, и подбирать её не пришлось. Говорю ей, что да. Можно, говорю. Малышка осторожно и аккуратно залезла на кровать, едва простыни помяв. Накрыла сама себя одеялом, а я выключила свет. Уже закрываю глаза и тут из темноты слышу малышку.

— Спокойной ночи, мамочка.

— Спокойной ночи малышка, — говорю ей.

Она зевает и раздаётся её голосок.

— Жаль, что только пять дней будем вместе.

— Очень жаль, — говорю ей.

Поели печёных перцев с утра. Они были отвратительные. Серьёзно. Мне кажется, что хозяйка вместо приправ посыпала туда пепла с сигареты. Учитывая, что я заказала фирменное блюдо от шеф-повара, меня пугает будущее этой забегаловки. К сожалению, на одних тлеющих перцах в смоле под никотиновым соусом далеко не уедешь. Филиал в Кантерлоте они откроют не скоро. Да и вообще тут явные проблемы с брендом. Вывеска «Жратва мамаши Слоббер» мало кого привлечёт. Если это, конечно, не единственное место в городе, где можно поесть, не чувствуя чужого перегара.

Около нашей автоповозки кружил стервятник. Ну, на самом деле это метафора. Вокруг повозки ошивался какой-то деревенский мудень. Есть примета, кстати. Если вокруг повозки ошивается какой-то мудень, то нужно быть осторожней. Такая примета вот.

Грязная рожа, которую он не мыл годами повернулась в нашу сторону.

— Э! — крикнул или же рыгнул мудень. — Дамочки, ваше корыто?

Мы остановились подальше от него, ногой я придержала малышку.

— Вы это… Знали. Шо тут это. Платная стоянка.

Мудень пытался стрясти с нас битов. Он не был пьян, просто не умел говорить. Предложение из более чем четыре слова для него всё равно, что квантовая хромодинамика для ерша. Он не сможет это осилить. Мы, к слову, припарковались напротив отеля, где не было ничего кроме пыли и скелета дохлой кошки, который магическим образом на это утро исчез.

Несмотря на весь мой цинизм, мне дико страшно. В городе нет шерифа, и жители городка просто закроют глаза на двух похищенных кобылок. Лишь старуха на ресепшене немного поворчит.

— Простите. Мы не знали, что здесь частная территория, — я слишком выпендривалась. Мудни больше всего не любят, тех, кто давит на них умными словами. И да слово территория для него, наверное, самое невероятное открытие с тех пор как он узнал, что пупочные комочки не съедобны. — Сколько нужно заплатить за стоянку?

— Ха. Ха.

Надеюсь, этот кусок дерьма подавился и сейчас умрёт. Я слишком быстро сдалась — нужно было завопить, а лишь затем платить.

— Деньги — вещь полезная. Может. Это? По-другому?

Блин. Мудень. Тихонько задрожав, я попыталась, что-то сказать, но ничего не вышло. Мудень увидел это и дико заржал на всю Эпплузу.

— Да ладно. Не ссысь. Прост. Вдруг ты это. Сама хотела.

Он гниющим заживо копытом почесал свой сгнивший глаз. Захотеть его могла лишь неразборчивая старуха, у которой гной истекает из промежности.

— Шо стаите то. Биты гоните. Старажижь тут вас. Старажижь. Или может это? — из него опять послышались эти кряхтящие звуки. — Может мелкая хочет?

— Не смей так говорить.

Протест, незамеченный на барьере страха и КПП инстинкта самосохранения, вырвался у меня изо рта. Мудню это совсем не понравилось, и он решил притвориться, что не слышал.

— Ну как мелкая? Хочешь палку поддержать? Мою палку.

Малышка невозмутимо стояла позади меня пялясь на мудня в упор яростными глазами. Единорожка не дрожала, в отличие от меня. Вся её мордочка сейчас старательно выказывала превосходство над муднем. Будучи совсем маленькой, она умудрялась смотреть на него сверху вниз.

— Не смей так говорить моей дочери, ублюдок! — я была готова обмочиться со страху. Точно вам говорю, обмочилась бы.

— Сама пускай ответит! — залаял мудень.

— Отойди от моей мамы, — спокойно произнесла моя малышка.

— А не то. Шо ты сделаешь?

— Глаза возьму и оторву тебе телекинезом.

Мудень громко заржал и нарочно сделал шаг вперёд. Тут рог малышки зажёгся.

Сразу после этого мудень переменился и замолчал, чтобы затем кричать от боли.

— СУКА!!! МОИ ГЛАЗААААааааа!!!

Деревенский мудень схватился за свои моргала, судорожно дрыгая ногами, и головой, вообще всем, чем мог. Вся Эпплуза слышала буквально каждый импульс боли, что переживал он. По морде у него потекла кровь, а ошмётки эпителия и прочих тканей разметало по платной парковке.

— Это слишком жестоко, — вдруг произнесла малышка.

Её рог засветился, и мудень перестал дёргаться. Из уха у него потекла кровь.

— Сдох, — вынесла вердикт малышка.

Мы гнали от Эпплузы, как можно дальше и быстрей. Дрожащими копытами я еле обхватывала рычаги. Они ведь предупреждали об этом. Предупреждали. Не беспокойтесь за неё. Её не нужно охранять. Скорее она будет охранять вас. Будут происходить странные вещи. Просто будьте с ней рядом и любите, так как умеете. Будьте матерью, так как умеете, а она будет вашей дочерью, такой, какой вы ей скажете.

Проблема в том, что я не умею быть матерью. И не готова к такому дерьму. Они ещё сказали, что, возможно, я почувствую головокружение, усталость и приступы тошноты во время путешествия. Будто я не кобылку удочерила, а таблетки от поноса запила Троттингемским виски.

Дерьмо.

Ох…

— Мамочка, ты что, плачешь?

Она разглядела мои зарёванные глаза в зеркало заднего вида. Я ей тогда говорю, что… Да. Говорю, что страшно. И плачу ещё сильней.

— Мамочка, не плачь. Всё хорошо.

И ещё сильней плачу.

Останавливаюсь посреди просёлочной дороги. Из-за слёз мне видно лишь дорогу на тот свет, там, через ближайший кювет надо повернуть. Пыль вздымается клубами пряча нас от пустоты пустыни.

Извинилась перед ней за то, что там повела себя, как дура. Ну не умею я правильно давать отпор.

— Я раньше тоже не умела, — малышка села на переднее сидение около меня. — Тебе повезло, мамочка. Ты как поломанная снежинка.

В смысле, спрашиваю у неё.

— Ты, мамочка, снежинки, когда-нибудь видела? Не на картинках, а настоящие? Так вот, если их сломать они сразу исчезают. Тебя ведь тоже когда-то сломали, да? Ты не исчезла, и теперь страшно поглядеть на тебя. Вроде, тронешь — и ты рассыпаешься, а вроде бы, ты так много пережила…

Я обняла эту странную и неизвестно кем являющуюся кобылку. Всё, что я о ней знала, что это моя дочь, и я её полюбила.

Когда мы наобнимались с ней, я попросила пристегнуться и сказала, что пора ехать, ведь мост, ведущий в Лас-Пегасус на ночь закрывается.

А нам нужно попасть на встречу с теми, кто проводил процедуру удочерения.

Над нами светили звёзды. Мост мы уже проехали, хоть и опоздали, еле успели, да и то пришлось доплатить. Мы сидели впереди, малышка потихоньку засыпала, и, чтобы не допустить этого, она придумывала разные вопросы, некоторые из которых были, скажем так… Неловкими.

— Мамочка, а почему у меня нету братика или сестры?

Малышка что бы тебе ни твердили, в этом мире не все кобылки влюбляются в жеребчиков. У всех разное воспитание, к тому же, на нас влияет биология и… Прочие, прочие вещи. Так вот, порой кобылки вместо того, чтобы влюбляться в жеребчиков… Кобылки порой начинают влюбляться в кобылок.

— Мам, я знаю, что ты лесбиянка, — малышка беззаботно открыла ещё одну бутылку газировки. — Так возбуждённо смотрела на ту заправщицу. Ну ведь можно сделать искусственное оплодотворение.

Эх. Я при мыслях о конском семени поёживаюсь, а тут ещё залить его в себя. Брр…

— Каждому своё, — отвечает она.

Мы немного проехали молча. Насладились погодой. Запахом озона. Ещё до того, как подъехать к мосту мы увидали грозу издалека. Молнии шарахались по небу, оставляя после себя жуткий грохот. Прекрасное явление, на самом деле. Сейчас туч и след простыл, а от грозы остался лишь приятный аромат. Мы были так одиноки под этими звёздами. Когда-то. Давно. Теперь мы были вместе, и мне хотелось знать лишь одно.

— Ты меня любишь? — спрашиваю её.

Она удивленно смотрит на меня.

— Ты ведь моя мама. Конечно, люблю.

Мне хотелось спросить, было ли ей одиноко, но её нельзя было спрашивать о прошлом слишком много. Тем более — вещи, которые могут травмировать её.

— И, мам? — в ожидании того, что она скажет, направила ненадолго взгляд на неё и затем опять на дорогу. Просто, чтобы она знала, что я её слышу. — А ты меня любишь? — я не успела ответить на вопрос, и она сразу начала оправдываться, быстрыми фразами, совсем не свойственными ей. — Просто я-то всех своих мам любила. Так или иначе, они были для меня мамами. Ну, вот у меня. То есть… меня никто не любил.

Я бы могла поднять копыта к звёздам и закричать. Да что же такое происходит, что маленькие кобылки не ведают материнской любви! Но ведь такое встречалось сплошь и рядом. Где-то — безразличие, где-то — смерть. Под этими самыми звёздами плакалось столько одиноких душ.

— Мам?

— Да, — говорю я ей.

— Почему ты опять плачешь?

Я было приоткрыла рот, чтобы что-то сказать. Не помню что. Вроде глупость ляпнуть хотела, а может у меня крутилась в голове удивительная речь. Так или иначе, я сказала ей самую прекрасную и важную вещь.

Я люблю тебя. Не знаю уж, что у тебя за мамы были, но настоящая мама всегда любит своё дитя. Запомни. Всегда. И так сильно любит, что просто не может сдержать эмоции.

На этот раз заплакала она. Уткнулась в меня и лила горькие слёзы. Всхлипывала так жалобно, будто представляла собой квинтэссенцию грусти. Я целовала её макушку сквозь немытую несколько дней гриву, которая у детей даже спустя такое время остаётся шёлковой. Она всё говорила мне тихим голосом, как любит свою маму. И сердце моё было сожгли уже второй раз в моей жизни. Первый раз сердце сгорело под этими же звёздами, когда я лежала на веранде, рядом с кобылой, которую любила, да и люблю до сих пор.

Эта кобыла согласилась на искусственное оплодотворение, чтобы у нас появилось маленькое дитя.

Мне так не хотелось расставаться с ней. Дневной Лас-Пегасус на самом деле дивный город. Тут конечно очень много пьяниц, наркоманов и шлюх, но этот город построили, чтобы отдыхать. А вы думаете, магазинов игрушек в Лас-Пегасусе меньше, чем в Мэйнхэттене. А вот и нет. Я тратила свою зарплату, те деньги, что мне заплатили, на неё. И сложно назвать это щедростью. Нет, это даже нельзя назвать щедростью.

Это была любовь, настигшая нас так внезапно. И я была счастлива быть матерью, а она — любимой дочерью. Прохожие смотрели на нас, и для них это было так естественно. А для нас это так волшебно. Мы обошли все аттракционы. Все магазины. Все прилавки и прочие капиталистические методы наращивания благ. Потом мы пошли гулять по паркам и, поверьте мне, дети кормят грёбаных белок с куда большим восторгом, чем летают в аэро-трубе. Если же сказать парой слов — мы провели эти дни так, как должны были провести всю жизнь.

Автоповозка уныло тарахтела. Она никогда не тарахтела. Сейчас решила. Нужно потарахтеть. Мы подъезжали к заброшенному двору, который уже давно выкупили и не могли начать застраивать, в автоповозке играло радио. Пони, которые провели процедуру удочерения, уже стояли там. Чёрные костюмы, чёрные галстуки, чёрные шляпы. И лента на шляпе. Чёрная.

Тебя держат в неизвестности
Ты знаешь, что все они притворяются

Я пойду поговорю с ними.

Малышка мне не ответила. Он сидела со своим привычным стойким взглядом направленным на тех пони.

— Ну что, мисс Лэйт, как провели время?

— Давно себя не чувствовала такой счастливой, — говорю я им.

Они удивились. Увиденное им вообще не очень нравится.

— Как себя чувствуете? — спрашивает худой седой пони. — В смысле, самочувствие? Ничего не болит, не было ли тех симптомов, о которых мы вас предупреждали?

Я развела передними ногами и невинно улыбнулась.

А разве должны?

Пони в костюмах пошептались. Их было немного, и они приехали в старой карете. Туда надо было запрягать другого пони. Дикость и тупость одновременно.

— Ну, раз так, может, передадите нам вашу дочку? К сожалению, мы должны лишить вас родительских прав, как мы и договаривались.

Я спросила их о ней. О том, что вообще происходит?

Пони в костюме набрал слюны и затем выплюнул её. Жидкость смешалась с пылью, превращаясь в грязный полуживой комочек ужаса.

— Она не та, за кого вы её принимаете. Поверьте нам.

— Кто она? — спрашиваю я их. Чейнджлинг?

Я думала, что они обсмеют меня за подобную догадку, но они стали лишь серьёзней. А чтобы объяснить, насколько они были серьёзными, нужно взять почётного караульщика около Брыкингемского дворца и сказать ему, что мы едем на похороны к его пятиюродному дяде. Так вот: эти пони были серьёзней, чем тот караульщик.

— Она ещё страшнее, чем чейнджлинг. Поверьте нам.

Хорошо. Ваша взяла. Нафиг мне такая морока. Сейчас попрощаюсь с ней. Лады?

— Конечно, — мило улыбнулся седой худощавый пони. Он у них за главного, наверное. Остальным, похоже, взяли и удалили мышцу смеха и мышцу, поднимающую уголок рта.

А что, если я скажу, что я не такая, как все
А что, если я не просто твоя очередная пьеса

— Ты отдашь меня, да? — с грустью в голосе спросила она. — Остальные мамы меня отдавали.

Если ты вдруг не заметила, я не такая, как твои прошлые больные мамашки. Я твоя мама и я люблю тебя. Говорю я ей и давлю на рычаг.

Колёса дико закрутились. Повозка взревела и двинулась прямо в сторону ублюдков, мучавших мою дочь. У этого кружка маразматиков всё-таки остались мышцы в морде, потому что она у них охренеть как скривилась. Оставляя их в пыли, мне хотелось крикнуть что-то пафосное. А получилось лишь…

Жопы вы.

И мы укатили, оставив их там, позади. На своей каретонке они не догонят нас, даже если будут толкать её все вместе.

— Они найдут тебя, мама, — причитала малышка. — Они заберут…

Нет. Резко ответила я ей. Больше ни один пони или другое живое существо не заберёт у меня дочь.

Потому что однажды я уже потеряла своё дитя.

Дерьмо

Всё, что я успела узнать о тайном обществе пони, мучавших мою дочь, помимо того, что все они повёрнуты на косплее организации ПВЧ, так это то, что у них есть средства. А кто платит, тот и заказывает музыку, как говорится. И сейчас основной задачей было не услышать реквием по себе самой.

— Мамочка, я не смогу защитить нас от них, — причитала малышка, — от всех могу, от них нет.

Чем же они так уникальны? Спрашиваю её.

— Они изучали меня. Моя магия на них не действует.

Ну, разумеется. Чем могут быть уникальны безумные фанаты сериала Икс-файлы. Да ничем. Вся уникальность была в ней. Она была особенной.

Может, ты хочешь мне что-нибудь рассказать? А?

— Нет. – тихо сказала она. — Ты ведь и так всё знаешь.

Ну, вот и дожила до тех времён, когда моя дочь мне врёт. Как же они быстро растут.

Мне надо было сделать один звонок. Очень важный звонок. Очень важной пони. Таксофонов как в Кантерлоте не было. Потому что наше бескультурное опоганившееся общество одурело настолько, что готово вырвать это произведение искусства от мира техники из-за кристаллов внутри. Просто ради интереса... Сколько бутылок разбавленного этанола можно купить на это? Или сколько пачек маленьких паровозиков получится выкурить на вырученные с вандализма биты? Сколько мешочков пыльцы бризи стоили мне возможности поговорить по межгороду? Сколько раз у пони не получилось услышать родной голос по телефону из-за того, что какой-то нарик сгрифонил эти грёбаные кристаллы ради лишней радужной сыворотки?

В отелях. Тех, что подороже. В тех, где за пропуск проститутки нужно доплачивать метрдотелю. Так или иначе, там был телефон. Из всех дорогих гостиниц самой дешёвой была «Гармония». Основанная Рэрити, эта обитель модников была замечательным местом... Потому что была дешёвой. Здесь могли поселиться даже такие бедняки, как я.

Пони, имеющие хоть малейшие представление о кобыле по имени Рэрити обычно вспоминают пару вещей, из которых следует что она очень горяча, соратница принцессы всея дружбомагии, очень щедра и в тоже время невероятно щепетильна. Так что здесь было изумительно красиво и запредельно изысканно. Слово «гобелены» в моём лексиконе появилось именно после заселения в эту гостиницу. Равно как и «метрдотель».

Жаль, что со времён раскола всё пошло по пастиле.

Мы поселись в самом дешёвом номере на одного пони. Благо, в этот раз никто не стал подозревать меня в педофилии. Хотя уверена, что службе охраны про нас сообщили, ибо мы были немного странной парочкой.

Знаешь, как вычислить приезжих? Спрашиваю у малышки, и она мне отрицательно кивает головой.

Мне дядя об этом рассказывал. Приезжие всегда выглядят лучше коренных жителей. Правило больших городов. Если видишь кобылу в соломенной шляпе и с разукрашенной мордочкой на манер маскота известного фаст-фуда, то поздравляю. Анамнез собран и можно ставить диагноз. Не местная.

Я это к чему. Продолжала я. Мы с тобой выглядим ХУЖЕ, чем местные. В особенности — я. Так что надо быть осторожней. И кое-что ещё. Если вдруг кто-то на нас нападёт... Как тогда тот мудень в Эпплузе. Ни в коем случае не нужно делать... Как тогда в Эпплузе. Просто позовём охрану. Это культурное место.

— Даже в самой экстраординарной ситуации?

Что тут может произойти экстраординарного?

— Эй! – раздался резкий противный кобылий голос, будто его обладательница была Пегги Банди. — Кисонька моя! Мандаринка моя! – я развернулась на эти ужасные вопли, доносившиеся от кобылы выписывающей журнал Космопонитан, чтобы читать советы по похудению на диете из пирожных. — Ты меня помнишь?

Что это за сумасшедшая? Спрашиваю у малышки, а у неё тот самый взгляд.

— Это прошлая мама. Первент.

Сука.

— Так теперь ты ухаживаешь за моей петелькой?

У меня подрагивали копыта. Не знаю, от чего больше – страха или ярости.

— Не смейте так говорить.

— Да-моооочка! – она просто убивала своим противнейшим голосом. Такое чувство, будто дилетантка пытается сыграть на моих барабанных перепонках композицию «Уиплаш». – Как вы себе позволяяяете такие фраазы при ребёнке?

Когда котов за яйца тянут, получается более мелодично.

— Просто не трогайте нас. Ваш контракт закончен. Вы больше не её мать.

— Да я знаю. Знаю...

— И никогда ей не были.

Она приоткрыла рот и возмущённо пялилась на меня. Затем усмехнулась по жеребячьи и поджала нижнюю губу вовнутрь, выглядело это ужасно и отвратительно.

Потом как приложит своими копытами мне по мордочке.

— Мамочка!

Я упала мгновенно. Эта здоровенная сука могла участвовать в конкурсе по перетягиванию поезда. Я была унижена и подавлена. Глаз у меня наверняка заплывет, и на ближайшее время буду светить фонарём.

Всё это была полная чушь по сравнению с тем, что эта сука извращалась над моей дочерью. И, возможно... Я не хочу думать об этом.

Я вцепилась в неё. На её стороне были сто килограмм чистой массы, а меня в этой схватке поддерживала лишь мышечная дистрофия.

За тебя. За тебя, моя малышка, я загрызу любого

Совет был более чем дельный, и было решено вцепиться в её морду зубами. Разорвать ей щеку было всё равно, что играть в пиньяту, только вместо конфет посыплются жареные бобы, которые она, видимо, жрёт каждый день.

Ударом четырёх копыт меня отбросило в стену. Не знаю, что бы со мной было, не вбеги в этот момент охрана.

Холодный, как лёд... В общем, мне принесли пакетик льда. И я положила его себе на глаз. Должно помочь. Ублюдки из отеля согласились не передавать дело полиции при условии мирного урегулирования конфликта. Но как такое дерьмо вообще можно урегулировать?

— Прости меня, — малышка сидела в уголке комнаты. — Нужно мне было её убить.

У меня не было сил вздрагивать от такого предложения. То есть, вообще обычно пони паникуют, когда их чадо предлагает решать проблемы, нарушая основное право других пони на жизнь. Но сейчас... Мне самой хотелось этого.

Чтобы там ни было в прошлом, такого ни с кем не должно повторяться.

Ладно, нужно просто забыть. В качестве компенсации морального ущерба мне предложили совершенно бесплатно воспользоваться телефоном, а также отель обещал зарядить кристаллы моей автоповозки. Что весьма кстати.

Ты умница. Говорю я ей. Охрана её поймала, и она не причинит нам вреда.

— Нам нет, — малышка смотрела в окно и затем повернулась на меня. В глазах блестели слёзы, сквозь которые проходили лучи яркого пустынного солнца. — У неё в номере заперта маленькая кобылка!

— Да, мэм, — подтвердил портье. — Та кобыла, что напала на вас, была в сопровождении юной пони. Чуть моложе вашей дочери.

Сука!

— Позволь мне сделать это, мама!

— Да, мэм. – подтвердил портье. — Конечно, знаю. Кашица, приготовленная из кукурузного крахмала, разведённого в холодной воде. Трите пятна крови, пока не пропадут.

Одной проблемой меньше. Осталась лишь одна. Первент заперли в импровизированном обезьяннике. Его роль играла никому не нужная кладовка. Можно, конечно, понадеяться, что она траванётся просроченным дихлофосом, но вероятность слишком мала, чтобы оставить всё как есть.

Так вот в чём проблема. Говорю я малышке. Кладовка эта находится прямо в главном зале. Да, это весьма неприметное место, но мы не можем войти туда и убить её. Всё-таки мы не из Кантерлотского Бюро Расследований, а она не Красный Джо.

— Но ведь, что-то можно придумать! Мамочка, мы обязаны это сделать.

Странно было потакать желанию дочери убить другую тётю, однако устами младенца, как говорится...

— Да, мэм, — подтвердил портье. – Есть способ. Я устрою пожар на кухне и отвлеку этим тех, кто окажется рядом с кладовкой. Дальше дело за вами.

— Почему вы нам вообще помогаете?

— Она не в первый раз оказывается в нашей гостинице. И с вашей дочерью я её тоже видел.

Она тоже приезжала сюда. Видимо, из экономии денег торчала здесь вместо того, чтобы обрадовать чем-нибудь малышку.

— И вы знаете, что она делает с жеребятами?

— Конкретно – нет.

Гадина как-то получала малюток и...

Сука.

Всё было готово. Предельно спокойная малышка спустилась с лестничного пролёта оглядела толпу хищным взглядом. Все они были мелкой рыбой, а мы охотились за белым китом. Первент конечно не была сраным Моби Диком, просто такая же жирная. Сигнал был подан, и портье кивнув в своей привычной безэмоциональной манере направился на кухню. Он подал ложный сигнал – наш стоп-лосс на случай провала, но провала быть не должно, потому что за тейк-профит отвечала Малышка. Крики "Пожар" созвали всю прислугу и распугали всех посетителей. Свидетелей не было.

— Ну наконец-то вы... Ох, блять!

Они застыли, глядя друг другу в глаза. Первент опять начала делать выкрутасы со своей губой, и меня потянуло блевать, а малышка слегка задрожала.

— Давай, — сказала малышка. Она пыталась говорить строго, но голосок у неё был ещё детский. — Покажи мне свою петельку.

Чего?

Первент слабо улыбнулась.

— Ты пришла, чтобы доставить удовольствие своей мамочке.

— Да, — выцедила она. — Давай. Тебе же нравится показывать свою петельку своей Петельке.

Улыбка этого целлюлитного кашалота была ещё хуже, чем те выкрутасы. Она медленно раздвинула ноги и... Фу, блять. Почему Малышка... Фу, блять, какая же у неё дряблая пизда.

— Ты скучала по этому? – этот напудренный мешок с дерьмом попытался изобразить заигрывающий тон.

— Да, — голос малышки дребезжал, как нота D7, на ненастроенном пианино. — Хотела наверстать упущенное.

Вспышка магии и...

БЛЯ! Её престарелая петля превратилась в кровавое месиво! Её разорвало к ебеням, блять! Такое чувство, будто она родила ежа, а потом ей сделали кесарево, но вместо живота зачем-то порезали вульву, вдобавок новорождённый ёж ей туда гранату кинул. Разумеется, крик был на всю гостиницу. Я могла, конечно, оттереть кровь кашицей из крахмала, но, думаю, мы уже попались, и терять нам нечего. Рэрити сейчас сидит за стеной в цивилизованной части Эквестрии, попивает чаёк и даже не догадывается о том, что в её маленьком подарке жителям резервации устроили показательную казнь педофилки. Когда собрались все пони, включая портье, мы решили обосраться окончательно. Малышка взорвала её башку. Рог ненадолго засветился – и пони сдохла.

Персонал гостиницы уставился на нас с невозмутимыми мордами, всё это напоминало трешовый ужастик, снятый по рассказу, права на экранизацию которого были куплены за один бит – сейчас они заставят нас слушать выступления давно умерших исполнителей, чьи песни теперь крутят лишь музыкальные автоматы в какой-нибудь дыре около Эпплузы. Или просто сдадут полиции. Меня забьют насмерть, а Малышку в итоге заберут агенты.

Вперёд вышла уборщица. С невозмутимым лицом она прошла мимо нас и отодвинула труп. Подбежали два крепких жеребца официанта с чёрным пакетом, завернули тело и поволокли его прочь. Уборщица принялась тереть следы крови. Остальной персонал занялся привычными делами. Никто не потянулся к телефону, не закричал и не обвинил нас. Портье, чей рот скрывали огромные пышные усы спокойно уставился в точку на стене.

— То есть. Мы можем идти? – спросила я у него.

— Да, мэм, — подтвердил портье. — Правда, насколько мне помнится, вы хотели воспользоваться телефоном.

Иди в повозку. Говорю Малышке. Она всё ещё смотрит на кладовку. Иди в повозку. Кричу Малышке.

Она ушла. Без эмоций, но по глазам видно, что у неё в сердце настоящий шторм чувств.

— Почему они помогли? – спрашиваю у портье.

— Потому что тоже знали, — ответил он. — Все мы знали, но никто не решался.

По огромным клавишам телефона я бацала с полной уверенностью, даже спустя несколько лет номер телефона не выветрился из головы. Прислоняю трубку к уху. Непонятный треск. Туууум. Тишина. Тууууум. Тишина. Тууууум. Тишина, сомнения. Тууууум. Похоже, она уже не возьмёт трубку. Туууу...

— Алло.

Я множество раз звонила по этому номеру. Множество раз слышала это полное надежд "Алло" и бросала трубку. Каждый раз всё то же самое, будь это гостиница, бар или чудом уцелевший таксафон посреди пыльной улицы. Но ни разу я не отвечала. Не решалась.

Я повесила трубку.

Малышка безжизненным взглядом смотрела вперёд. Полностью заряженная повозка неслась по пустынной дороге. Всё дальше от Вегаса, всё ближе к старой Эквестрии. Стена Меридиана уже виднелась вдали сквозь нагретый, будто пляшущий, воздух над равниной.

Спросила Малышку, хочет ли она поговорить об этом. Она ответила, что нет, и затем прибавила:

— Мне казалось, что станет легче. Она всё заставляла меня смотреть и приговаривала, что отдела бы меня, если не полиция... До сих пор чувствую себя грязной.

В резервации творились непозволительные вещи, вещи которых не только в старой Эквестрии быть не должно, их вообще не должно существовать, но они происходили. Без объяснения, без видимых на то причин. Жизнь — обосанное дерьмо, и теперь я понимаю, что зря с этим смирилась несколько лет назад.

Я горжусь тобой. Говорю я ей.

А как иначе? Она встала и надавала дерьму пиздюлей. Да и даже если бы не смогла. Плевать! Её отношение — вот что важно. Она не собиралась мириться с этим, даже не будь у неё супер магии, она бы ей в пизду настоящего ежа сунула. Лишь одно странно.

Почему ты этого раньше не сделала? Спрашиваю я её.

Она ревёт.

— Я боялась.

Она падает мне в объятия.

— Ты не бросишь меня, мамочка?

Нет, конечно. Говорю я ей. Я же люблю тебя, Малышка.

— Что с нами будет?

Не знаю. Говорю я ей. Мы просто попытаемся наладить нашу жизнь, а там посмотрим, что будет. Отвезу тебя в безопасное место.

Это самое безопасное место и было Меридианом. Место, в котором резервация встречается со старой Эквестрией. Тонкая линия, отделяющая дерьмо от гармонии. Моей малышке не место в этом мире, она заслуживает большего.

Сироты Эквестрийской мечты

Полицейский остановила нас. Мы попались.

В резервации полицейские беспокоились лишь из-за одной вещи. Насилие. Если вы хоть как-то проявили его, то всё, считайте, вас сцапала полиция. Патриция – сестра Вэйт, рассказывала мне об этом. Она всё насмехалась над юриспруденцией Эквестрии. И каждый раз повторяла: «Знаешь, что самое забавное в юриспруденции Эквестрии? Её не существует!». Так оно и есть, зачем в столь прекрасном обществе свод правил, если пони не хотели их нарушать? Отсюда и появилось мелкое жульничество, потом кражи, грабежи, и вот мы докатились до массовых драк на стадионах. Все мы тогда удивились, когда один из участников драки не встал с газона.

Вот так и родился Тигр. И до сих пор неизвестно, чей бессмертный взор, любя, создал страшного зверя. И гореть бы ему в ночных лесах да наводить страх на Эквестрию, но принцессы собрались, подумали и вывели тигра за большую стену. А там пущай делает, что хочет.

— Куда направляемся? — улыбнулась пони офицер. Её душа скрывалась за тёмными очками.

Тигра меньше бояться не стали. Злодеяния всё ещё порой происходили на территории старой Эквестрии, но уже намного реже. Можно было даже притвориться, что всё теперь как по-старому. И если за тигром в старой Эквестрии принцессы надзирают чуть ли не лично, то в резервации за этим следят полицейские.

— В Додж Дженкшн. Сестрёна попросила приглядеть за племяшкой, — я потрепала Малышку по гриве.

— Да вы что, — усмехнулась пони. — Представляете какое совпадение! Хммф, — она шмыгнула носом, — в розыск объявлена маленькая кобылка. Возраста вашей племянницы.

— Оу, — удивилась я. Малышка всё это время смотрела в сторону Меридиана. — Что случилось с той бедняжкой?

Прикидываться шлангом — это наисложнейшая техника сценического искусства. Труппа коней Станиславского освистала бы моё выступление, но, может, полицейская не такой искушённый зритель. Потому что, если нет, она немедля забьёт меня насмерть. Такая у неё работа. Как бороться со злом по-другому — никто не знал, поэтому просто гасили под корень, и у полицейских такие полномочия были.

— Не суть, – выцедила наконец пони. — Лучше не знать об этом.

Я уже хотела облегчённо выдохнуть, но полицейская вцепилась в дверь автоповозки и грозно произнесла:

— Знаете, что это такое? – я кивнула. — Пистолет. Может разнести вашу башку на кусочки. Мы раньше забивали убийц на смерть, но это долго, грязно и утомительно. Так что наша любимая принцесса снарядила нас такими классными штучками, — она нежно приложила дуло пистолета к губам и облизнула. — Я знаю, что это вы убили жеребца у Эпплузы. Я знаю, что это вы убили ту суку в «Гармонии». Так что теперь у меня к вам один вопрос... – она направила пистолет на нас, разрывая мостик слюнки между дулом и ртом. — Вы когда-нибудь ели шоколад?

— Чего?

— Шоколад. Чёрный такой. Иногда белый бывает.

— Чего?

— Шоколад, блять. Ели когда-нибудь?

— Ну да.

— Дешманский такой, да? Который на любой заправке можно купить?

— Д-да... Ну, наверное.

Она прикусила губу, огляделась по сторонам и наклонилась ближе.

— А ели когда-нибудь настоящий шоколад?

— В смысле?

— Ну вот, — она поставила копыта так, будто держит в них воображаемый предмет, но затем прорычала и бросила эту затею. — Я когда мелкой была, моя тётка постоянно какую-нибудь вкуснятинку таскала домой. Ну, мы, дети, лопали всё подряд, ну, сами понимаете, не задумываешься, чё жрёшь, лишь бы не мамкин тыквенный пирог. Так бы я и жрала себе в удовольствие шоколадки, если бы тётка однажды не уехала в Ванхувер. И вот приносит нам мама магазинский шоколад, пробую я его, и... Твою мать. Такое чувство, что просто ложку сахара съела. Просто гольного сахара... И, и ещё с маслом. Вот! Сахар с маслом. Таким жирным маслом, и при этом из-за сахара ужасно приторный вкус. Точно. Так и было. Мама тогда копытами развела мол, хрен знает, где тётка этот шоколад брала. Ждала долгих четыре года, пока она приедет в гости, и наконец спрашиваю. А она мне загнала долгую историю про её знакомую зебру, мол, которая работала... Короче, там где какао-бобы выращивают, и вот, мол, она-то ей этот шоколад и дарила. Теперь они общаться перестали. Ну, там эта вот вся эта тема с резервацией началась, и зебры-то спешно сваливать начали. Тётка мне как объяснила. В магазинском шоколаде очень мало какао-порошка, там как раз-таки вот сахара и молока куда больше. А настоящий шоколад — он целиком из какао-порошка состоит. Так вот тогда я начала повсюду искать этот грёбаный шоколад, полностью состоящий из какао, облазила все магазины и вот вижу. Упаковка, там написано "99% какао". Беру, значится, вскрываю её, даже не расплатившись, и запихиваю себе в рот чуть ли не целиком.

Полицейская протёрла нос копытом и смачно шмыгнула.

— На вкус как дерьмо мангуста.

Малышка и я внимательно смотрели на её пушку.

— Вообще не ела дерьмо мангуста, но мне кажется, оно такое же противное и экзотическое. Так вот, теперь, с тех пор, я провела свою жизнь в поисках шоколада, состоящего на 100% из какао. Знаете, где такой найти?

В пустошах скользнул ветер, поднимая пыль и трепля наши гривы. Полицейская смотрела на нас без злобы, с интересом ожидая нашего ответа, но дуло пистолета продолжало смотреть в нашу сторону.

— Но так этот шоколад и должен быть на вкус как дерьмо, — кротко начала я. — Как он будет вкусным, если в нём вообще нет сахара и молока? – полицейская недоумевающе наклонила голову. — Я не шоколатье и, может, чего-то недопонимаю, но вкус шоколада зависит не от того сколько в нём какао, а скорее от качества ингредиентов. Вам в детстве просто приносили качественный шоколад, тётя у вас что-то потом напутала.

Полицейская убрала пистолет в сторону, продолжая смотреть на меня.

— Ты хочешь сказать... Все эти годы...

Она отошла от автоповозки. Взгляд её провалился в землю.

— Где мне теперь найти в резервации качественный шоколад? – тихо прошептала она.

— Я знаю место, – прошептала я.

Уговор составили почти такой же, как на ночь кошмаров имени Найтмер Мун. Сладости или гадости. Офицер могла нам такую гадость выхлестнуть, что лучше найду для неё сладость. Полицейская меня считала бандитом, а себя Паломинским Рейнджером, но на самом деле она скорее Уайт Эрп, а я Док Холидей, которые скончались в резервации год назад. Для неё не будет большой удачей убить меня. Ни награды, ни похвалы. Каким бы убийство ужасающим не было, поимка убийцы — это лишь одна галочка в долгом списке по очищению Эквестрии. Никто не узнает, что она позволит мне скрыться, и вскоре нас с Малышкой всё равно поймают... Нас поймают, если мы вдруг не окажемся в старой Эквестрии.

Наш рейнджер уселась на заднее сидение рядом с малышкой и постоянно болтала без умолку. Про то, как жестоко принцесса обращается с едва провинившимися стражами закона и виноваты в этом такие идиоты, как я – она всё ещё не подозревала, что это малышка разорвала башку тем ублюдкам, – да и вообще надо бы по-хорошему пристрелить меня, но слишком уж хочется шоколада.

— Это государство бросило меня... Твари. Я ведь всякого повидала. Убийцы, буттлегеры, наркодилеры, воры, контрабандисты, торговцы оружием, и ни к одному из них я не отношусь. Маленькая оплошность, хватают меня, ведут к принцессе, и она лично сообщает, что я могу искупить свою вину только одним способом – отправившись в резервацию. Капелланы Лунной церкви благословили, и ближайшим поездом меня доставили до полицейского отделения в кандалах, будто какую-то преступную шваль. Маленькая оплошность, блин. И что за странная политика, а? Чтобы попасть на небеса после смерти, мне нужно отправится в пекло при жизни. Бред какой-то. Не так всё должно быть. Как думаешь, малышка?

— А что такое церковь?

Это место, где молятся пони. Говорю я ей.

— Это место, где одни пони диктуют другим, что делать а что нет, и говорят, что так небеса велели, – вклинивается в разговор рейнджер. — Молиться? Молиться и дома можно.

Малышка. Говорю я. В церкви могут найти помощь даже те, кто отчаялся и сбился с пути. Там можно найти утешение и прощение.

— Ну, не знаю. Меня вот назвали воплощением греха, а после этого отправили грешить ещё более тяжко, и всё это даст мне спасение. То есть, снеси я башку тебе, то я праведница, а сейчас я грешница и преступница, попрала честь порядка и закона, отказываясь убивать тебя на глазах у этой маленькой кобылки. То есть, важны, получается, не поступки, а намерения? Почему мы тогда убиваем всех убийц без разбора? Вот давеча лично пришлось забить на смерть кобылку – пистолет не прихватила с собой. Пони превысила самооборону, её обнаружили в одной комнате с дохлым жеребцом, у которого в башке нож торчал. Как выяснилось, сожитель избивал свою ненаглядную, та не стерпела, и вот мои копыта врезаются в её морду... Она даже не сопротивлялась. Какая-то странная гармония.

Рейнджер покряхтела и, усевшись поудобней, замолчала.

— Тогда почему вы стали полицейской? — спросила Малышка.

И тут началось.

— Так говорю же. Обосралась, меня и скинули сюда. Всех стражников и полицейских Эквестрии отправляют в резервацию при любом подозрении на не гармоничное поведение. За убийство нас, конечно же, убивают, как и всех остальных убийц, но вот если своровать или сжульничать в казино старой Эквестрии, то тебя прощают и дают шанс искупить вину. Мол, когда все преступники, совершившие тяжкие преступления, будут мертвы, ворота старой Эквестрии распахнутся перед нами. Поэтому все полицейские так поначалу и рвут крупы, лишь бы упиздошить подобных вам. Но со временем понимаешь, что единственные ворота, которые перед тобой распахнутся, находятся на небесах.

Тут она улыбнулась и слабо посмеялась, а после запела слегка с хрипотцой.

— Мама, брось моё оружие на землю.
Я больше из него стрелять не буду.
Тук-тук в небесные врата.
Тут-тук в небесные врата.

За мной на хвосте была полиция и та банда агентов Матрицы, так что я решила заправиться, пока была возможность. Энергокристаллы разрядились не полностью, но будет обидно, если я заглохну, не доехав километра до Меридиана. Нас очень долго и муторно обслуживали. Полицейской пони стало не по себе, так как причина задержки крылась в ней – все ненавидели полицейских в резервации. Но эта показалась мне вполне ничего. Наверное, из-за того, что она решила не убивать меня.

Малышка игралась с кошкой, что обитала на заправке. Одноглазое создание наверняка было целым заповедником для блох, но не забирать же у дитя минутку радости. Пока никто вокруг не собирается подавать жалобу в органы опеки, пускай хоть целует этот клубок шерсти, если ей это так нравится.

Я стояла около кассы, ко мне подошла наша рейнджер.

— Она уникальная, да?

— Да. И не только для меня, — с грустью добавила я.

Рейнджер подобрала валявшуюся жестяную банку, на которую не раз наступили, и вытащила из мусорки пару стеклянных бутылок.

— Знаю. Те уроды приходили к нам в полицейское отделение. Мы бы на ваш след месяц выходили, не принеси они нам фотографии. Они знали всё. Они следили за вами. И они преследуют какую-то выгоду. Пытаются забрать твою приёмную дочь. Но ты ведь им не позволишь?

— Нет.

— Тогда слушай сюда, — она расставила бутылки на земле. — Там, в отделении, мне всё стало очевидно. Ты невиновна и никого не убивала, а если убила, значит, были на то причины. Но я должна знать, куда ты направляешься.

— К Меридиану. В старую Эквестрию.

— Разве ты сможешь пройти через врата? Если ты преступница, ты знаешь, что тебя ждёт.

— Я смогу.

— Ну, тогда ладно, — кивнула она, вытащила из-под куртки пистолет, но уже другой, прицепила к нему приклад и затем протянула мне. — Я провожу вас дотуда. Моя ложь спасёт вас от полиции, а моя власть защитит от всего остального, но я не знаю, что могут выкинуть те уроды в чёрных костюмах. Так что... – я взяла пистолет. — Я, конечно, не Оукли, но у нас и не шоу Буффало, да? – усмехнулась она. — Так что попробую научить тебя стрелять.

Рейнджер молчала. Она вместе с Малышкой глядела на бескрайнюю равнину пустыни. Юкка, Ларрея и бесчисленные Ферокактусы вносили разнообразие в однотонную пыльную плоскость. Солнце было высоко над головой и нещадно палило на нас. Малышка обмотала голову своей кофтой, рейнджер слегка сдвинула шляпу, прикрывая глаза, а я изнывала от жары. С глупыми мыслями в голове я смотрела на кактусы. С обеих сторон бескрайнее море кактусов. Вода, вода, одна вода, мы ничего не пьём.

Мы направлялись на бесконечную вечеринку одного пижона, он был знакомым Патриции и давно звал меня жить в его особняке, но помимо меня он позвал чуть ли не всю резервацию. Я не совсем уверена чего было ожидать от скопления кучи народа, добровольно отправившегося в резервацию, запасшись при этом алкоголем, сигаретами и кучей дилдо. Я проезжала мимо них пару раз – светошоу под музыку пони Дилана – сразу ведь понятно, что они все там в запредельном угаре обретают нирвану, которую путают с кратковременным экстазом.

Я называю своё имя.

Я Лэйт.

Охранница с болтающимся между ног страпоном улыбается игре слов и говорит, что моя мама знатная шутница. В ответ я отвечаю, что эта кобыла после моего рождения разучилась смеяться. Охранница звякает по телефону – они тут повсюду. У того, кто организовал этот вечер, куча битов. Он Гэтсби местного разлива, правда, свою миссис Бьюкен он окучивает каждый день. Вместо того, чтобы её зачаровывать огнями дорогостоящего представления, он просто-напросто накачал её продукцией «Чейс инкорпарайтед», этим полуалкоголем-полунаркотой, из-за которой у Патриции были проблемы. А огни... Это так. Он оставил их для себя.

С телефона раздаётся радостный вопль. Разумеется, ему похуй на меня, но, раз я почти родственница Патриции, не принять меня – очень глупое решение.

Рейнджер проходит вперёд после того, как нас пропустили. Все смотрят на неё с лёгким неодобрением. Хотя нет. Брехня это. Для них бедная рейнджер — как мишень. Наговнить ей, обосрать, нахамить — желанное дело. Но, бля. Не будешь же ты хамить больной на голову пони, которая забьёт на смерть любого правонарушителя при всей миллионной толпе.

Рассказывают, что южнее были поселения в пустынях. Смешанных рас – пони и зебры в основном, но остальное население было ещё колоритней. Так вот, они добывали сок местной агавы и затем гнали бухло. Ну, это не суть вообще. Поговаривают, что поселения эти были ещё до великого переселения и остались после раскола Эквестрии. Так вот. Чтобы там ни случилось – Вендиго, Тирек, Старлайт, любое другое магическое дерьмо, цунами, торнадо, блять, да если бы у них в пустыне лавина появилась, я думаю, им было бы глубоко плевать, потому что веками они тусили и называли это карнавал.

Здесь было нечто похожее. Пони бухали и трахались прямо во дворе, но при этом вели себя куда цивильней большинства жителей резервации. Тут куда спокойней, чем снаружи. Я спотыкалась о пустые бутыли, а копыта покрылись сигаретным пеплом. Он тут горами был навален, вместе с тлеющими бычками. Здесь была куча разных напитков, начиная сидром, заканчивая ромом от которого у меня буквально копыта отнимаются. Ничейные пачки сигарет принадлежали всем, и табак найти легче, чем огонь. Большинство прикуривали от мангала, на котором жарились булочки для сенбургеров, их пожирали с удовольствием, но набивать брюхо не торопились, и едой чаще кидались, чем наслаждались; поодаль от основной массы народа устроили перестрелку пищей. Фу, блять. Конечно же, тут повсюду валялись кандоны с семенем, а большинство пони бродили обмазанными в сперме. Только что мимо меня проскочил довольный жеребец с засохшей белой жижей на крупе, на покрышках перепивший единорог тушил сигарету об свою залупу и громко смеялся, в изнывающей жаре трахались все подряд, потные тела елозили, извивались, как в каком-то там кругу преисподней, кобылка с пеной изо рта качалась на качельке, а подле неё расположились свингеры, пегаска всё никак не могла получить удовлетворение, она только за эту пару минут, что я шла ко входу в особняк, перепробовала четыре члена, несколько бутылок и парочку вибраторов. Из окна особняка наполовину высовывался накренившейся диван – на нём началась лесбийская оргия, и звали всех желающих. Они нежно засмеялись, когда одна земнопони закатила глаза от удовольствия.

— Если хочешь — можешь идти, — сказала Малышка, — мы подождём тебя.

Она же здесь. Совсем забыла о ней, да и вообще, похоже, о многом, я наблюдала за этими молодыми и красивыми шаловливками. Вот. Я чудесный родитель, просто квинтэссенция педагогики. Привести дочь в место, где мораль разлагается трупом под палящим солнцем, где классические представления о крепкой семье ебутся в жопу и чинарятся бычками, где будущие матери губят свои яичники в алкоголе и никотиновой смоле. Нет, я не против никаких извращений, просто хочу чтобы моя дочь выбрала свой путь. Я лояльна ко всему, но если моя дочь пришьёт себе член, то я хочу чтобы она эта сделала потому что ей хотелось, а не потому что в детстве в её сознание закралась картина – кобыла со страпоном шпорит жеребца. Я понимаю, что мы сформированы под воздействием окружающей среды, но я хочу быть главным фактором, формирующим её сознание, более того — как та, кто придерживается идеалистического мировоззрения, я не могу не хотеть, чтобы Малышка сделала свой собственный выбор. Или мне хочется, чтобы она просто была похожа на меня.

Нет, Малышка. Говорю я. Я туда не пойду.

Она возражает и просит не стесняться.

Я, конечно, стесняюсь, но это не та причина по которой я не иду туда. Говорю я ей.

— Тогда в чём причина?

Я однолюб, Малышка. Только одна лишь кобылка. На всю жизнь.

Она задумывается и сама начинает уводить меня от этой красивой, но пустой картинки.

Можно подумать, что это замечательное воспитание, но НЕТ. Мне всё ещё нужно увести её отсюда, но на хвосте у меня придурки в костюмах тройках, и спасти от них меня собирается коп-сладкоежка, для которой нужно отыскать шоколадку. В особняке треша было поменьше, но поразнообразней. Жеребец пихал себе в анус расчёску, кобыла ебала брюкву, напротив них сидел пегас, который на всё это дело наяривал, лишь грифон мудро раскуривал тыкву в бульбуляторе, залив её при этом своей кровью – крыло всё ещё кровоточило, бедняга-единорог блевал сахаром, около него валялось четыре пустых упаковки прессованного песка белоснежной сахарозы, а его блевоту, как котёнок, слизывал другой единорог, громко при этом посмеиваясь. Может, он пьян или что-то ещё, но блевота ему определённо нравится, такое вот расположение дел.

А вот и хозяин благопристойного заведения. Его спутница молчаливо пыталась вспомнить, кто она и где находится, ломка от продукции «Чейс» жестока и уродлива. Бедная Кэли долго мучилась.

Он мне кричит "Здравствуй!", будто мы давние знакомые, но для него теперь каждый пони, вошедший сюда, лишь элемент его бесконечной вечеринки, а свою вечеринку он обожает. Мы с ним немного говорим. Немного о Патриции, немного об Эквестрии старой и её бунтующей дочке – резервации. Слегка касаемся элементов дружбомагии. И я затем наконец-то спрашиваю о том, что мне нужно. Слегка стыдно, не люблю ни у кого ничего просить, но, поскольку я бомж в отчаянной ситуации, приходится выкручиваться.

Он говорит, что знает, где достать шоколад, но просит и нас о помощи. Отказать мы конечно не можем. Спрашиваю о своей дочери. Он говорит что она может сесть за спокойный стол. Там и вправду сидят тихие пони, хозяин вечеринки быстро представляет Малышку остальным и просит её оберегать, все спокойно соглашаются.

Малышка, ты побудешь тут? Спрашиваю я. Она говорит – да.

Ну ладно, говорю я. Поешь, говорю я. Тебе нужно подкрепиться.

— Проблема в том, что у нас тут один торчок затесался. Я вот уверен и, думаю, госпожа полицейская может помочь в этом.

— Ух ты, как вы заговорили, — выдаёт рейнджер. — Откуда такой трепет к представителям власти?

— Послушайте, — лебезятничает он. — Возможно, к вам относятся с пренебрежением, но мы тут все законопослушные граждане резервации. Мы все добровольно пришли сюда.

— Именно поэтому как раз-таки меня и ненавидят. Вы считаете, раз вы припёрлись дрочить и нажираться в обитель дерьмища по собственной воле, вы лучше тех, кто оказался здесь из-за проступка. Одного, блять. Единственного. Проступка.

Повисло молчание. Ну, как молчание. На заднем фоне кто-то громко оргазмировал, и звуки рвотных позывов не прекращались не на секунду, но рейнджер и хозяин вечеринки замолчали.

— Так или иначе, мы надеемся на помощь хранителей порядка в резервации, — наконец произнёс хозяин вечеринки, а затем оглянулся на охранницу, которая подозвала его. — Думаю, каждому пора заняться его делом, кажется, слишком агрессивные посетители хотят войти к нам.

Он удалился, а рейнджер направилась к торчку. Я уже упоминала, что единственная вещь, о которой беспокоятся полицейские в резервации это насилие. Так вот, как ни странно, наркотики относились туда же. Потому что они убивали. Из-за этого и было столько срача вокруг «Чейс инкорпарайтед». Полубухло-полунаркотик. Все известные наркотики Эквестрии убивали пони. ВСЕ. Медленно и не сразу. Слезть с них было невероятно сложно и удавалось пару раз за всю историю. Стоит вдохнуть пыльцы бризи — и ты хладный труп, пусти радужную сыворотку по венам — и вскоре твоё холодное тело с кучей пролежней вынесут из гостиницы, как кучу мусора. Вонючего мусора. И ты будешь дышать после того, как вдохнешь пыльцы бризи, и ещё несколько месяцев будешь искать очередную дозу радуги. Но поверь. Рано или поздно. Ты станешь кучей гнилого мусора, который угробил сам себя.

Так что наркош гасят ещё на стадии ненасилия. Единственная возможность предотвратить преступление ещё до его свершения – мечта каждого честного полицейского. Потому что рано или поздно наркоманы попытаются подсадить другого или убьют ради дозы, своруют, да и вообще они совершают пакости. Так почему бы их не убить, пока они не наделали бед, раз они всё равно скоро станут гниющим мусором. Как говорится, чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят.

— Я могу пойти позвонить? – спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает она, — самое веселое начнётся не сразу.

Тут была куча телефонов, как я говорила. Тот же самый номер и то же самое волнение. Из раза в раз копыта дрожат, нажимая кнопки. Цифры, гудки, скрежет в трубке, прочее дерьмо — и так каждый раз. Она ответит мне. Я сомневаюсь, конечно, но её голос прозвучит сейчас. Стандартное телефонное приветствие в одно слово, которое заставит меня бросить трубку. Проскрежетало.

— Алло.

Телефон звякнул – звонок оборвался. Ко всем злачным местам, в которых я слышала её "Алло", можно добавить особняк.

Вокруг рейнджера собралась толпа. Её ненавидели и, вроде как, в таких случаях пони нуждаются в поддержке, но только не она. Ей было весело. И в тоже время это была её работа. Она остановила вечеринку, которая длилась непрерывно, и у неё на это есть полное право. Она будто невероятный кайфолом, и это служба родине. Она сейчас убьёт другого пони, и лунная церковь это одобрит.

— Не-не-не-не-не-не-не. Ты мне объясни. Вот для чего тебе наркота? Разве жизнь тебя не впечатляет, или, может, тебе тяжело, и ты бежишь от мира сего? Нет, я ведь тоже эскапист. Но почему именно наркотики?

Она не наставляла на него пистолет, она не избила его, а торчок сжался и не знал куда ему деться. Пони, стоявшие вокруг, терпеть не могли копов, но при этом создали клетку для правонарушителя. Ему некуда было ринуться, нечем отмахнуться. Сквозь толпу не пробиться, а полицейского ему не победить, а если он убьёт ее, то его дни сочтены.

— Ты ведь мог научиться играть на укулеле, заняться вязанием, сёрфингом, трахать шлюх, бухать, совершить прыжок со стратосферы и преодолеть скорость звука, ты мог нажраться пастилы и умереть от слипшейся ректальной кишки. Есть тысячи способов избежать встречи с реальностью, и ты выбрал самый уёбищный. Да мало того — хуй с тобой, ты уёбище, а как же остальные? Вот сколько, скажи мне, сколько же пьяных пони употребили психотропные вещества по твоей вине? Наверное, ты у них ещё и деньги взял. Да ты, кусок гнусного дерьма, ответь мне уже, блять, хоть что-то!

— Пошла нахуй.

— Ясно. Всё предельно ясно с такими личностями, подобными тебе... Я ведь так долго училась, чтобы стать следователем. Хотела разгадывать загадки, будто Шерлок Холмс. Думала, у меня будет удивительная жизнь с опасностями и благородными поступками. И что в итоге, — она раскинула копыта указывая на толпу. — Меня медленно убивают в котле с кучкой преступных тварей, которые не осознают, что каждый. Каждый поступок влияет на мироздание. Гармония была разрушена хулиганами и мелкими воришками, они взрастили насильников, грабителей и убийц. Ты можешь сказать, что твоя наркота всего лишь шалость и убивает она только тех, кто сам этого захотел. А я тебе скажу, что это первородный грех изо дня в грёбаный день. Мы расплачиваемся не за грехи первых пони. Мы просто уёбки, которые не могут остановиться. Мы восклицаем. Как так! Зачем же они ели это яблоко из небесного сада?! Зачем?! Мы бы уж точно не стали его есть, мы бы не поддались искушению, мы восклицаем это. Мы восклицаем и пережёвываем яблоко из сада небесного, — она шмыгнула носом. — Скольким ты продал? Сколько пони употребило наркоту по твоей вине?

— Много.

Она достала пистолет и приставила к его лбу.

— Ты хоть сожалеешь?

— Нет.

Она стрельнула. Кровь с мозгами брызнула на позади стоящий народ, на мордочку рейнджера, на её пистолет и асфальт. Она продолжила стрелять, и кровь продолжала хлестать. Она стреляла не по нему, как мне кажется, а по самой природе греха. Или, быть может, она просто больная сука. Одна из особо сумасшедших пони, которые уверены, что своей кровавой бойней смогут сделать мир лучше. Одна из особо сумасшедших пони, которые уверены, что своими действиями могут сделать мир хоть чуточку лучше. Она была уже не той блаженной в неведении, коих полно в старой Эквестрии. Она отчаявшаяся. Она видела всё. Дерьмо, грех, убийство, растление малолетних и все те вещи из-за которых ненавидишь зло. НО. При всём это она не сдалась. Она свихнулась. И вот такие больные продолжают упорствовать в попытках сделать мир лучше, несмотря ни на что и осознавая свой проигрыш, они идут на меры запредельные и неожиданные.

Прибежал хозяин особняка. Начал пиздеть на нас и на то, что мы тут устроили. Рейнджер спокойно спросила, где тут шоколад. Хозяин особняка начал пиздеть ещё больше. К нему опять пристала охранница, потому что её всё спрашивали те, кому так хотелось войти сюда.

— Ты, бля, хоть видишь что-нибудь?! У меня тут проблема есть! – орал он.

— Блять, — тихо выругалась охранница. — Они вошли без спросу. Вон идут.

По дорожке к нам шли пони в костюмах.

— Мисс Лэйт, всё-таки у вас не получилось скрыться, — произнёс седой пони в костюме. — И тут как раз представители правопорядка. Офицер, прошу вас. Арестуйте эту опасную преступницу. Вы должны знать её по наводкам.

Толпа начала потихоньку съёбывать. Труп — нелицеприятное зрелище, и осталось лишь пара пьянчуг, которые решили потыкать в мёртвую плоть копытами, остальные спрятались подальше и наблюдали за происходящим.

— Стойте, — полицейская уставилась на меня. — Так это та опасная преступница, совершившая два зверских убийства?

— Правильно, мэм. Также она удерживает в заложниках маленькую кобылку, так что прошу вас, сначала допросите её.

— Вы хотите сказать она удерживает дитя против её воли?

— Правильно, мэм.

— Какой ужас. Только истинный зверь способен мучить ребёнка, не давать ему родительского тепла и использовать в своих целях.

— П-правильно мэм, — занервничал седой пони. — Может, уже арестуете её?

— Конечно. Сию минуту. Только один вопрос к вам. Вы правда думаете, что пони, который похитил малютку пони, мучает её, использует её, заставляет грешить и при этом грешит сам, врёт и изворачивается и пудрит головы официальным представителям власти, заслуживает смерти?

Она перезарядила пистолет.

— Ну... Разумеется. После того, как спасём маленькую кобылку.

— Да будет так.

Пара пуль в грудь старика — и тот отлетел в прихвостней, стоявших позади. Сплит. Осталось сбить кегли по бокам. Рейнджер толкает меня в сторону, когда агенты достают своё оружие. Они почти все единороги и медлить не собираются. Но когда они достают свои пушки, её пули уже убивают их. Глаз — пуля вонзается в него и пролетает насквозь. Слепота — хуйня, когда у тебя мозгов нет. Ещё одному разрывает щёку, он хватается за неё – она целится чуть левее — и агент ловит пулю промеж глаз. Она стреляет, не прекращая — багряный фонтан для фондю. Кровавый Рэйнбоу Фоллс. Пульверизатор с алым соком – всё это они. В это она превращает их. Непрекращающееся конфетти из форменных элементов крови. Пули пролетают насквозь и остаются в теле. Она стреляет в мёртвых и живых, тут не разберёшь, кто есть кто.

Она стреляет и стреляет, и они сделали пару выстрелов, но мимо, конечно. Это была часть их агонии, как последний вздох — так и случайный последний выстрел, когда оружие направлено чуть ли не в противоположную от нас сторону. Всё это произошло на самом деле за пару мгновений. То есть – бах-бах-бах-бах. Кто-то орёт и затем затыкается, кто-то до сих пор стонет и шевелится. Есть огромная лужа крови и испачканный в ней газон. Кандоны и блевота теперь покрыты тонким слоем багрянца. Тёплого багрянца. Все стояли, заткнувшись, глядя на это, как вдруг сквозь ворота, отпихнув кобылу-охранницу со страпоном, вбежала куча агентов.

Мы отступали в особняк. Она шла спиной и продолжала стрелять. Один выстрел — одно ранение, повезёт – смерть. Они не успевали стрелять, просто гурьбой валились на нас и умирали, об трупы соратников запинались, сквернословили, и вообще было месиво. Натуральное такое месиво, то есть обыденное, без красоты. Просто много крови и трупов. Каждый из них — пони, которого дома ждут и каждый из них умеет стрелять, просто удача сегодня на стороне рейнджера, или, быть может, она соврала, когда сказала, что она не Оукли.

Наконец в доме. Рейнджер захлопывает дверь и говорит пьяной шатающейся кобыле встретить гостей. Та подходит к двери начинает орать, и я лишь краем глаза заметила её тело, отброшенное выстрелом, а потом и звук дробовика послышался. В доме обеспокоены, а за спокойным столом до сих пор спокойно сидят.

Они нашли нас, кричу я Малышке.

— Мама, я не смогу защитить нас.

— Спрячьтесь, блять! – кричит рейнджер и переворачивает спокойный стол, чтобы укрыть нас за ним.

Выстрел дробовика. Один из гостей ударяется об стену – у него в груди дробь и он мёртв. Рейнджер выхватывает ещё один пистолет – сколько ж их у неё там – и шесть раз подряд беспрерывно стреляет. Я выглядываю – шесть агентов с простреленной головой.

— Мама, они убьют тебя! — причитает Малышка.

Я обнимаю её и с надеждой смотрю на рейнджера. Она не смотрит на меня. Она перезаряжается. Вся прихожая теперь красная. Забегают ещё агенты, ломают окна, и с улицы на нас сморят пистолеты. Рейнджер хватает два своих пистолета, направляет в разные стороны и жмёт поочерёдно на спусковые крючки. Её голова поворачивается влево-вправо. Она целится, внимательно целится, куда стреляет. У неё кончились патроны. Рядом с ней взрывается от выстрела ваза. Она кидает пистолет в морду агенту и подхватывает их пистолеты с пола. Они липкие, наверное, и с них стекает кровавая жижа, всё вперемешку. Она подхватывает пистолеты и пока тянет их к себе начинает стрелять. Жеребец, получившей копытояткой по виску, получает вдобавок пулю в ногу. Он падает в лужу крови, пока рейнджер отстреливает его товарищей. Он барахтается в крови, а рядом с ним умирают его товарищи – кому-то мозги разнесло, кому-то прострелили лёгкое. Он смотрит в глаза жеребца с дыркой в груди. И ужасается. Зачем он здесь? Ему заплатили? Или это какая-то идеология? Быть уёбком — это не идеология. Может, он думает об этом же. А может, нет. Я не знаю.

Рейнджер перезаряжается, а в окно заскакивает пегас. Он крепко держит один пистолет в копытах и неуклюже стреляет, при этом паря в воздухе. Рейнджер слегка приподнимает брови от удивления и бросается за тело мёртвого спокойного гостя, до которого добралась дробь. Ему уже всё равно, а она жизнь спасёт. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. Едва получается различить звук, с которым пуля входит в тело. Угрюмый хлюп. Хлюп. БАХ. БАХ. БАХ. БАХ. Пушка пегаса перестала звучать, он с трудом делает вдохи выдохи – до усрачки паникует, как и все в этой комнате, кроме рейнджера. Она нацеливает перезаряженный пистолет ему в морду. Он с глухим звуком падает на землю, но перед этим буквально секунды его голова запрокидывается, и из дыры хлещет кровь. Он невольно запрокидывает голову и, словно рокер с ирокезом, бахается со сцены в толпу. В прихожей ещё шевелится пони с простреленной ногой. Он смотрит на рейнджера с долей ужаса и с ещё каким-то странным выражением. Что-то в его глазах. Неуловимое для тех, кто ещё притворяется живым. И она оставляет его. Хоть он преступник. Она оставляет его.

— Съёбываем, – коротко говорит она.

Берёт меня за шкирку, а Малышка тянется за мной. Весь дом в кровавой ебзде. Вообще везде. Все уёбывают, кроме самых бухих и ёбнутых. Мы обходим дом. Там всё ещё стоят агенты и караулят окна. Рейнджер, слегка расслабившись, уже не целится, но всё равно убивает их. Не всех — кто-то остался жив и истекает кровью. По долгу она должна бы добить тут всех, и можно подумать, что ей уже плевать, но это не так. Просто у неё теперь свой кодекс.

Мы бежим к ограде, агентов ещё слишком много, и пара из них догадывается, что к чему. Стреляют и, разумеется, мажут, потому что рейнджер уклонилась. Ой. Блять.

Нет.

Она не уклонилась.

Она орёт, и у неё прострелен круп. У неё пуля в жопе. В мясе. Всё кровоточит, как от геморроя, но, так или иначе, её жизнь и так геморрой. Она стреляет куда попало. Ей уже плевать. Пули едва касаются агентов, она больше занята тем, как отползти и, как бы у неё не случился ректальный пролапс. Хотя у неё теперь вся жизнь один сплошной ректальный пролапс. Выбегает агент с дробовиком. Стреляет. Дробь странным образом. Чудесным образом. Таким же чудесным, как точная стрельба рейнджера. Короче говоря, дробь долетает до её брюха и разрывает его, слегка, но кишочки видно. Тогда я хватаю её и тащу отсюда. Она орёт и истекает кровью. Её подстреленный круп оставляет кровавый след, он тянется от ограды и выходит за неё, всё следуя за нами. Малышка помогает положить её в автоповозку на заднее сидение. Мы прыгаем на переднее и гоним отсюда. Наша перестрелка у корраля О-Кей закончена.

Но жизнь ведь продолжается.

— Бляяяяя! АААААААААА! СУКА! БЛЯТЬ. БЛЯТЬ! Блятьблятьблятьблять... Ах... АААААХ! Я умираю блять... УМИРАЮ! УМИРАЮ, БЛЯТЬ! Как тебяяяя... Аааааа... Как тебя зовут?! Лэйт. Да? Так тебя зовут.

Она окровавленным копытом пытается дотянуться до моего плеча. Она перемазала все задние сидения и теперь перемазывает передние. Кровь ведь тяжело оттирается. Как там? Кашица из крахмала? Она наконец коснулась меня копытом, кровавым и трясущимся и ещё больше разбрызгивающим кровь.

Да, говорю. Меня так зовут.

Она просит меня гнать дальше и не останавливаться. Я говорю, что мы доедем до города, и её спасут. Она стонет и постоянно сквернословит. И затем выдаёт, что я лживая сука, которая знает, что никакого города поблизости нет. Затем она кричит, что умрёт.

Ты врач, спрашиваю я. Ты врач?

Она говорит, что нет, и снова стонет.

Тогда, говорю, заткнись и тоже не лги. Ты об этом нихрена не знаешь.

Она начинает громко смеяться... После чего начинает плакать.

Тут Малышка громко произносит:

– Я нашла шоколад.

Она держит телекинезом шоколад и рассказывает, что за тем столом он был в избытке. Малышка даёт его рейнджеру. Кобыла окровавленными копытами держит плитку.

— Это он, — произносит она. — Это он. Вот он. Его я искала. Искала столько лет, — она уже не кричит, хоть из крупа и живота до сих пор течёт кровь, но рейнджер даже не хочет прижать рану. — Тогда, в магазине, я тогда не расплатилась за шоколад. И начала его есть. Я ела -открывала упаковку за упаковкой. И не платила. Пони переживали меня, а я, словно оголодавшая, рычала и зубами потрошила упаковки с шоколадом. А он был на вкус, как дерьмо. Меня в резервацию отправили именно из-за этого поступка. И сейчас, когда у меня в копытах самый вкусный шоколад на свете. Я осознаю. Это моё яблоко из небесного сада.

Она выкидывает плитку шоколада. И продолжает сквернословить. И причитать о том, что жизнь её загублена зря, она так и не стала той, о ком мечтала, из-за шоколада. Но я ей возражаю:

— У тебя изумительные философские речи. Столько наговорить перед, тем как мозги разнести – это уметь надо. Так даже Шерлок Холмс не делал.

— Да ладно?

У неё сепсис и вскоре начнутся околосмертные переживания, а её волнует соответствует ли она своему кумиру.

— Конечно! И ты, как он, не стала уподобляться своим коллегам из полицейского отдела и выбрала свою судьбу. Ты анализируешь происходящее и идёшь к цели даже когда шансов нет. Шерлок Холмс бы гордился тобой.

Она плачет.

Я хочу умереть, как он. Заявляет она. Доктор Ватсон не видел, как он умер. Попытки отыскать трупы были тотчас же признаны безнадежными, и там, в глубине этого страшного котла кипящей воды и бурлящей пены, навеки остались лежать тела опаснейшего преступника и искуснейшего поборника правосудия своего времени. Хочу, чтобы было также...

Я остановилась у зарослей Фацелии. Алая жидкость смешивалась с пылью пустыни и превращалась в ужасную кашицу, в которой перевозюкались кишки. Рейнджер стонала, но она стоически выдерживала это испытание, старалась выглядеть красиво и спокойно – будто контролирует ситуацию. Она ворочается, чтобы глянуть нам вслед намокшими глазами. Там, в траве, мы оставили лежать истекающую кровью кобылу, которую я буду считать самой благородной и самой мудрой из всех известных мне пони.

Мы уезжали как можно скорей оттуда. Вся автоповозка была перемазана в крови, и, останови нас кто-нибудь, мы немедленно будем арестованы. Но ветер, ласкавший гриву, и мягкое солнце успокаивали. Кровь запекалась. Малышка была со мной. Всё прекрасно. И с этим трудно поспорить. Сегодня мной была обретена чудесная мудрая мысль – правильнее сказать, рейнджер подарила мне её.

— Мам?

Да, доченька?

— Так вы так и не сказали точно. Церковь это хорошо и же плохо?

Стена Меридиана тонкой серой полоской сверкала под лучами солнца вдалеке.

Всё слишком неоднозначно, говорю я. Вот как думаешь, спрашиваю я, убивать это плохо?

Малышка колеблется.

Невинных пони, которые просто хотят жить и помогать другим. Как думаешь? Ведь плохо будет, если убить их?

— Да, — уверенно отвечает Малышка.

А если убивать агентов. Злых пони, которые хотят забрать тебя, если убивать, чтобы спасти невинных пони? Это хорошо?

— Да, — уверенно отвечает Малышка.

Так же и с лунной церковью. Она — не хорошо, да и не плохо. Всё зависит от пони. И от их намерений. Желаний и действий. Есть, дочка, хорошо, и есть плохо. Добро есть и зло. Так вот, хорошее не зря хорошим зовётся. Как ты думаешь? Не знаю, кем ты вырастешь, кем захочешь стать, но так уж случилась, что твоя мама из тех, пожалуй, идиотов-пони, которые верят, что однажды добро победит.

Удобрение для утопических цветов

Есть ли в аду ад? Ну, правда. Ведь, если собрать в одном месте ублюдков, они рано или поздно организуют какие-нибудь правила. И кто-нибудь обязательно их нарушит. То есть, среди самых мерзопакостных тварей появятся твари ещё большие. Куда же их отправят?

Что будет в аду, не знаю, но в резервации было такое местечко. Квает-Спрингс. Нихрена не квает, конечно, это просто такая ирония у местных жильцов. Ну, типа… Они же конченные ублюдки, и тут — Квает. Ох…

Копы сюда не сувались. Они просто ждали, пока там все сдохнут. Оттуда никто и никогда не выходил, поэтому постепенно оцепление было снято, а те идиоты, что рискнули туда сунуться, объявлялись без вести пропавшими, и если вдруг эти идиоты были невероятно везучими у них были близкие пони, которые беспокоились и приходили в участок, то их заявления о пропаже пропускали через шреддер.

Предупредительный знак, изготовленный из прибитых конечностей, гласил — «АД ПРЕД ВАМИ».

— Аутентичненько, — провозгласила Малышка. — Ну что, идём туда?

Ты точно сможешь нас защитить? Спрашиваю я её.

— Да.

Я вздыхаю.

Вся автоповозка выглядит как разбитая банка аджики, а на заднем сидении и вовсе вишнёвая мафия пристрелила сеньора помидора, предварительно пытав его и стучав по яйцам, перевязанным канатом. Отмыться от крови необходимо, иначе нас поймает первый же патруль или бдительный житель. Нам бы потребовался бассейн крахмальной кашицы, чтобы смыть кровь. Но в Квайет-Спрингс было кое-что получше.

Здешняя дорога была в прекрасном состоянии. Немного пыльная, только и всего. Затишье перед бурей? Возможно. Несмотря на то, что Малышка могла разнести мозг каждому ублюдку, было неспокойно. Будто опасность придёт совершенно с другой стороны. Это как надевать солнечные очки посреди пожара.

Малышка нервно осматривалась по сторонам. Тишь да гладь напрягли не одну меня. Она уже приготовилась превратить местное население в мёртвые души, оставив после себя склеп с трупами, которых боятся, как живых мертвецов, все вокруг. Для того, чтобы доставить её в безопасное место, мне пришлось по пути заехать в деревушку каннибалов и насильников. Чтобы уберечь своё дитя от ужасов этого мира, я сказала ей, что нужно взять грех на душу.

— Мама! — испуганно позвала Малышка. — Смотри.

Справа в тонких и редких зарослях валялись нагромождения тел. Поля гнили. Палящее солнце сотворило с ними то же самое, что огонь с зефирками. Но это блюдо я точно не рискну пробовать. Мухи огромной пеленой нависли над осквернёнными трупами, а животные сновали между разбитыми сосудами для душ, пожирая их осколки. Чем дальше мы ехали, тем больше надкусаны они были. Так продолжалось, пока за обочиной не появился частокол из одних лишь костей.

Не смотри туда. Говорю я Малышке. Прости, что привезла тебя сюда.

— Нужно… Прекратить это.

Нет. Сказала я. Просто моем автоповозку и уезжаем.

Так вот.

Она насупилась. В зеркале заднего вида сверкнули её обиженные глаза и затем предпочли глядеть на тухлую плоть, чем на маму.

— Мы могли сделать мир лучше.

Должны. Я не стала говорить это Малышке.

Мама и её приемное сверхоружие. Мы уже несколько дней скрываемся от полиции и убили уже двух извращенцев. Удача и судьба ведёт нас через пустоши, переполненные отбросами. Отбросами, которые, по мнению моей дочери, не имеют права жить. Они представляются ей как балласт, который тянет нас в ад: стоит его сбросить — и мы вознесёмся в небеса. Точно так же считает и принцесса. Но если моя дочь храбрая малютка, что готова сама барабаться в гнили, спасая нас, Твайлайт Спаркл — сволочь, которая просто закрыла нас и ждёт, пока мы друг друга поубиваем или попросту захлебнёмся в оставляемых после себя зловониях. Но она допустила ошибку. Такие твари, как жители Квайет-Спрингс, только в зловониях и чувствуют себя как дома.

Мы подъехали. Над поселением струилась тонкая струйка дыма, как из дамских сигарет. Осталось отыскать лишь след помады кровавого цвета. Похоже, они жарят кого-то заживо. Я готовилась к худшему, но чем ближе мы были, тем сложнее было сосредоточится. На дороге стоял огромный баннер. Милое семейство пони улыбались и зазывали нас в Квайет-Спрингс. «На небесах найдётся место и для вас».

Быстро они сменили пиар компанию. Причем посыл её стал диаметрально противоположным. Милые ворота с розочками из металла довольно убедительно разубеждали в том, что это пристанище каннибалов. Скорее здесь живёт правительница Троттингема с двумя пёсиками породы корги.

— Добрые граждане! — крикнул нам со сторожевой вышки постовой. Он был совершенно безоружен, а улыбка его и вовсе разоружающей. Он сдвинул свою копполу и добавил: — В гости в наш городишко заехали?

— Да, — ответила я.

Доброжелательность среди каннибалов это… Нет, нельзя быть, конечно, такой предвзятой, но обычно те кто пожирают пони, предварительно их убив, не отличаются особой вежливостью, наверняка есть исключения, но как по мне, наткнуться на такой случай — это уж слишком. Эдакий Плезантвиль, который не успеет стать цветным, потому что сожрут вас милые жители. Глядишь, они ещё и погоду с тобой обсуждают, пока жарить будут.

— Так вы, наверное, на автомойку? — крикнул он. — Краска? — спросил он заулыбавшись ещё сильнее.

— Да, — уверенно ответила я, смахивая кусочек тонкой кишки с заднего сидения.

— Ну, заезжайте, — он махнул нам копытом и крикнул кому-то: — Откройте ворота! К нам посетители!

Уж не знаю, как так я угадала с Плезантвилем, но сравнение удачное. Жеребята бегали по ровному асфальту во дворе деревянных домиков, топча маленькими копытцами благоухающие гортензии. Гортензии в пустыне. Пони в ухоженных платьях ходили по улицам, смеясь и не обращая на нас особого внимания. Лишь те, что оказались рядом, широко улыбнулись нам и помахали копытами. Бабочки порхали над цветами. Пыльца попадала на их крылья и жизнь делала ещё один круг. Безумный танец из гаметофитов, тычинок, пыльников, коробочек и прочего. Солнце перестало изнурять и приласкало нас в этот день.

Будет смехопонарамой, если нас всё-таки сожрут.

— Мама ты же сказала…

Да я сама в шоке. Сказала я.

— Что тоже на вас краску вылили? — крикнул сверху постовой.

— Что?

— Краска. Сзади.

— Да! Точно. Так всё и было.

— Хах. Приезжал недавно один в повозке кабриолете, красная такая. Говорит, ехал по трассе 60 и затем на тебе! Кто-то вылил целое ведро белой краски ему на повозку, пока он остановился у заправки. Ну, вы езжайте вдоль улицы и затем направо, потом уж не пропустите.

— Так потому и раскидали, — хрюкнула кобылка с мойки в мешковатом комбинезончике. Она так увлечённо рассказывала, что не заметила, как я пожираю её взглядом. — Нам то чаго хочетса. Шоб спокойно было. Та впринципе всем тагож охото. Просто ктот убивает, а ктот — вот! Какую штуку прядумали. Трупов то тут в избытке у нас в резервации. Бери не хочу, чу ХАХ! На дороге валяются, ХАХ! Ну мы их и прятащили на нашу дорогу. Никто и не совался больше. Так, изредка заезжают. Вроде тебя. Отбитые вы, видать! Но все кто приехал, остаются. Ещё ни разу никто отсюда не уезжал… А зачем! Это же будто рай на земле. Так и есть… Вы, это. Сходите к нашему мэру. Ненененене. Ты не думай, я не уговариваю. Прост подумай. Таких условий для твоей малютки ты нигде не найдёшь. Даже в старой Эквестрии. А битов не надо, — она умиротворённо вздохнула. — Не биты нужны нам.

Малышке тут не нравилось. Столь приветливых пони она видела в первый раз и это ей казалось подозрительным. Мне это напоминало старую Эквестрию. Все улыбаются. Все милые. Но ты знаешь, что мир сошёл с ума и у каждого за улыбкой может скрываться натужная гримаса, призванная скрыть кровавое безумие, что засело у них в голове. Там, в Эквестрии, пони сходили с ума от осознания того, что они преступники, и с пенной из-за рта бросались на толпу. Волк, бессильный в толпе овец. Но что, если целый городок в овечьей шкуре наткнётся на овечку? Они будут улыбаться. С удовольствием. Ведь они знают, что у каждого за улыбкой. Слухи появились не просто так. Да и неужели эти граждане солнечного города в состоянии натаскать трупов и раскидать их внутренности вдоль дороги и остаться при этом в своём уме? Что-то было здесь не так. И мне было сложно догадаться э, что именно. И мне от этого хотелось рычать.

— Мам, — позвала меня Малышка. — Я кушать хочу.

Ну конечно, нам приветливо помахали из кафе.

Зелень. Свежая. Хрустящая. Это вам не чибонные кабачки с пеплом с любовью от шефа. Да и назвать кафе забегаловкой язык не поворачивался. Такое милое заведение я в последний раз видела в Лас-Пегасусе. Когда ещё резервации и в помине не было. Мама… Мама возила.

В общем, давно такого не ела. Это было выращено здесь. Как они это делают? Как они растят еду в ебучей пустыне? Как, бля? Рядом ни реки, ничего. Это юг. Здесь даже фацелия увядает порой.

— Наверное, сразу увидали дым, когда подъезжали? — нас вышла встретить хозяйка кафе. Ну конечно. Сама доброжелательность. Она прощупывала почву. Ну уж нет, если кто из нас блядская мисс Марпл, так это я, и я вас раскрою. Я узнаю, что вы тут задумали. — - Жарим сен-бургеры. Может, закажете один? — Малышка уплетала сочную зелень, и ей было не до булочек, так что она помотала головой, когда я вопросительно на неё посмотрела.

Тогда займёмся другим.

— Слушайте у вас такой чудесный городок! — улыбнулась я. — Хотелось бы и мне тут остаться!

— Ох, как это здорово!!! — запищала хозяйка кафе.

— Только вот сначала мне хотелось бы побеседовать с теми, кто заезжал сюда раньше.

В кафе все притихли. Малышка ещё недолго чавкала, но потом оглянулась, поперхнулась и выплюнув траву напряжённо заоглядывалась. На нас пялились все. Точнее на хозяйку кафе. Злым взглядом. Улыбка на их мордочках слегка угасла и была готова превратиться в волчий оскал. Все ждали, как она выкрутится.

— То есть…

— Ну, мне сказали, что к вам порой заезжали путники вроде нас и оставались, увидев за кровавыми полями тихий уголок. Мне бы хотелось поговорить с ними.

Она замялась. Если на кого эти звери и готовы были кинуться сейчас, то на неё. Она дала брешь в обороне. Это у неё треснула маска. Жирный вторник подошёл к концу. Марди Гра пора сворачивать.

— Эм… Ну… Как бы вам сказать, это немного сложно… Потому что…

— Ну почему же сложно? — в дверях показался силуэт единорога. Он вышел из тени и улыбнулся. — Ведь я уже здесь.

— Я, наверное, первый из путников, кто сюда забрёл. Раньше здесь был пустырь. Знаю сложно поверить, но это так. Тут рос один жгучий перец, который жрать просто невозможно. Мало того, что вкус отвратный, так он обжигает и в прямом, и в переносном смысле. Короче, долгая история. Не знаю, что случилось потом… Но дела пошли в гору. Они пытаются построить тут утопичный городок. Чтобы было лучше, чем в старой Эквестрии.

— Но вас найдут. Рано или поздно. Сюда забредут мародёры. А полиция сюда даже не сунется, потому что они боятся вас.

Единорог рассмеялся.

— Так вот почему мы патрулей не видели. Ох… Всё хуже, чем я думал.

— В смысле?

Он оглянулся на мойку, около которой мы внезапно очутились. Он довёл нас сюда, под предлогом просто прогуляться.

— Ваша автоповозка уже готова, — он снизился до шёпота. — Вам лучше отсюда уехать. Как можно скорей. Просто залезайте в автоповозку и скорее уезжайте. Как вас зовут?

— Лэйт.

— Так вот, скорее уезжайте, Лэйт, пока ещё не поздно.

Он был зол на меня. За то что я привела сюда дитя. За то что сунулась в этот город. Дура. Я поняла всё сразу, как только здесь оказалась. Это сказка, которая не может быть правдой. Уж точно не в резервации.

Малышка, уходим. Сказала я.

Все жители подошли к окнам и выглянули из своих жутких пряничных домиков. Маленькие пони побросали мячи и скакалки, а качели перестали раскачивать, и они жутко заскрипели в тишине волчьего города. Опустись сейчас туман — и я не удивлюсь появлению треугольников. Они все открыто пялились на нас. Будто мы зверушка, которую загнали в вольер и перед тем, как прикончить, сначала рассматривают поближе. Мы диковинка, которую они заманили в свои сети. Если они и выпустят нас, то сначала насмотрятся вдоволь.

— Ваша повозка, — кобыла в мешковатом комбинезоне облизнула губы. — Оттёрла до блеска. Она прост блястит теперь, — она ещё облизнула губы. — Я была ну прост мега-усердна. Если ты сечёшь… ХАХ! — Она откровенно пялилась на меня и была жутко близко ко мне. — Что-то не так? Я думала тебе понравится, если и я на тебя полюбуюсь… ХАХ! — Она медленно начала скидывать с себя комбинезон. — Оставайся. Я знаю, чем нам с тобой заняться.

— Спасибо, но, пожалуй, откажусь я.

Автоповозка завелась. Могли ведь повредить управление, но всё в порядке. Ещё и полный энергокристалл зарядили. Что за хрень? Я втопила по улице и пронеслась до ворот, резко завернув. Пони вышли на улицу и перекрыли дорогу. Весь грёбаный город. Поди я и с Марди Гра не прогадала. Пони не отступали. Они облепили повозку, и мне приходилось разрезать толпу медленно давя на рычаг. Они расступались. Но пялились. Все. Дети — держа красные шарики в зубах. Взрослые — с инструментами, которыми работали в саду. Вооружившись секаторами и косами, они были небольшой провинциальной армией в ухоженных одёжках.

— Мама, я не смогу убить их всех разом… — прошептала Малышка.

Мы подъехали к воротам. Они были открыты. Нас отпускали. Мы могли уехать. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Я почувствовала прикосновение копыта на плече. Слева. Снаружи!

— Уже уезжаете? — милая старушка в бледном платьишке в горошек мило улыбалась.

Народ начал расходиться.

А старушка всё смотрела на меня свои старыми высыхающими глазами.

— Мой дорогой, — она обняла того самого единорога, что предупредил нас. Он смотрел на меня с сожалением. — Что же ты не пригласил путников к нам в дом?

— Я думал дорогая, — он был достаточно молод. Весьма молод. Неужели они… — Просто побоялся задерживать их.

— Ох вздор! — засмеялась она. — Милочка, не окажете мне честь присоединиться к обеду? И хорошенько подумайте! Не хочу показаться заносчивой, но, наверное, вас не каждый день приглашает мэр на обед к себе домой.

Ворота начали закрываться. Видимо, выбора у нас не было.

Роскошный дом с деревянной резьбой, с которой тут явно переборщили. Такое чувство, будто на корабле викингов, а не в доме мэра. Хотя нет. Драккары имеют мало общего с местным интерьером. Сравнение с Катти Сарк было бы куда уместней.

Нам подали чай.

— Любимый! Ты не хочешь посидеть с гостями?!

Мне, конечно, приятно думать, что кто-то ради любви смог преодолеть разницу в возрасте сорок лет, но, боюсь, тут что-то неладное.

— Скоро приду, дорогая!

— Ох, он у меня такой рассеянный, — она потеребила копытами маленькую дамскую сумочку. — Постоянно опаздывает.

— Это мне знакомо, — улыбнулась я.

— Странно. Ведь вы прибыли как раз вовремя, но об этом позже, — она обратилась к Малышке. — Милая моя, тебе нравится фантастика?

— В смысле?

— Фантастика.

Малышка испуганно повернулась на меня.

Это такой жанр в искусстве. Сказала я. В кино, в литературе. Ты ведь смотрела кино?

— Нет.

Во имя небес…

— Но книжки ты ведь читала?

— Да.

Так вот. Если в книжке рассказывается про космические приключения, про параллельные миры, про удивительные места, которые ещё никто не видел, про летающих китов и говорящие звёзды, про влюблённые планеты и героев, что, не проливая ничьей крови, останавливают армады зла, про влюблённых, что перед самым концом встречаются вместе, чтобы напоследок посмотреть в любящие глаза и найти там любовь. Это фантастика.

Малышка долго на меня смотрела.

— То есть, фантастика — это то, чего не бывает?

Я ничего не сказала Малышке.

— Думаю, тогда… — старушка была слегка удивлена. — Мне лучше задать свой вопрос вам.

— Да. — ответила я. — Мне нравится жанр фантастики.

— А вы когда-нибудь задумывались над пришельцами?

— Кто такие пришельцы? — поинтересовалась Малышка.

— Это те, кто живут на других планетах, — ответила мэр. — В других мирах. Их частенько показывают в фантастике.

— Они, наверное, странные.

— Ох, да. У них порой бывают щупальца, порой множество ног или всего две. Иногда они владеют телепатией. Иногда воинственны, иногда невинно беззащитны. Дикари и удивительные учёные. Пришельцы бывают разными, — она медленно расстёгивала и застёгивала замочек на своей сумке. — Но вот о чём я вас и спрашиваю. Вы когда-нибудь задумывались над пришельцами?

— Нет, — ответила Малышка, — Но сейчас очень сильно над ними думаю.

— А вы? — тут мэр обратилась ко мне.

— Над чем именно задумывалась?

— Над тем, что, может быть, не так уж и сильно они отличаются от нас. Если так подумать, то уж слишком уж они похожи на пони. Вам так не кажется.

— Это… Естественно. Пришельцы из фантастики придуманы пони, следственно в них вложены черты тех, кто их придумал, что-то у них своё, что-то от создателя.

— Нет, моя милая, — мягко возразила она, — подумайте о небесах. Ведь сказано в древних писаниях, что созданы мы по образу и подобию небес. Так же авторы придумывают и создают пришельцев по образу и подобию своему. Вкладывая в них разные черты, которые свойственны пони. Есть пришельцы добрые, которые стремятся помочь всему окружающему возвысить их, расы их внешне необычны и странны для нас, а есть те, кто желают лишь причинять боль. Их расы уродливы на вид и отвратительны в побуждениях, — она сильно сжала сумочку, при этом продолжая мило улыбаться. — Авторы — демиурги. Внутри них есть и доброе и злое. Как и во всех пони. Мы наполовину ужасны и отвратительны, но есть ли в этом наша вина? Подумайте. Небеса создали нас по образу и подобию своему. Так значит…

— Что значит? — осведомилась я.

— Небеса злые? — спросила Малышка.

Это не так! Крикнула я.

— А как иначе? — спокойно спросила старуха. — Откуда в нас столько злости и ненависти, как не от нашего образа, как не от нашего подобия? Всё что вы видите, всё, что мы принесли с собой, придя на землю — это щедрое наследие небес. Все бедствия и грехи. Они выгнали нас оттуда, чтобы только очистившиеся смогли прийти обратно. Но какой смысл приходить безгрешным туда, откуда грех и появился?

— Спасибо за чай, — я отодвинула кружку.

Пойдём, Малышка. Я взглядом поторопила её. У нас ещё много дел, не будем злоупотреблять гостеприимством.

— Уже уходите? — в комнату вошёл единорог, держа телекинезом старый дробовик.

— Вы даже не видели десерт, — улыбнулась старуха.

— Мы опаздываем. Не хотели задерживаться.

— О нет, нет, — отмахнулась карга, она достала из своей маленькой сумочки пистолет. — Я же вам говорила. Вы как раз вовремя.

— Что это было? — спросила я у единорога.

— О чём вы?

— Удар часов. Я слышала его в городе. Один, два три, четыре, пять, шесть семь и сейчас восемь. Что это?

— Ох, милочка, скоро вы всё увидите своими глазами.

— Отпустите нас, — холодно сказала Малышка. — Иначе никто из вас не уйдёт живым отсюда, вы можете засомневаться или удивиться, вам может стать смешно от того что вам угрожает маленькая пони, вы можете подумать, что я делаю это от ужаса, одним словом: если вы сомневаетесь в моих словах — посмотрите на уши вашего ёбыря.

На белую шкуру единорога стекала кровь. Глаза его были полны крика боли, но Малышка не позволяла ему кричать. Старуха в испуге направила на неё ствол.

— Стойте! — я встала между свинцом и Малышкой.

Отпусти его. Жалостливо я попросила Малышку.

Единорог схватился за ухо и закричал. Старухе было неудобно, но она копытом взвела курок, не похоже, чтобы до этого момента она действительно собиралась стрелять.

— Отпустите нас, — спокойно попросила я. — Мы уйдём. Она может разорвать ваши головы в одну секунду, и вы ничего не успеете сделать. Просто отпустите нас.

— Вам не справится со всем городом! — единорог прикрикнул на нас от боли, но он не был зол.

Мэр успокоилась и сложила пистолет в сумку.

— Безвыходная ситуация. Но ведь мы вас тут не удерживаем. Просто взгляните на то что мы хотим вам показать, а затем уезжайте, — она вытерла кровь на мордочке своего любовника и сочувственно ему улыбнулась. — Правда, вы вряд ли откажетесь от того, что мы предложим.

Стена из металла. Не из ржавого хлама от старых автоповозок, а из настоящего металла, какой в резервации не найдёшь. Будто по коридорам Дискавери Один бродим. Платье мэра в горошек и белый хлопчатый костюм единорога нелепо смотрелись в футуристической обстановке.

Двери позади нас захлопнулись. Точнее, буквально съехались вместе.

«Процесс обеззараживания».

Объявил чей-то голос — не успела испугаться тому, что нас поймали в ловушку, как меня обдало паром, воняющим хлоркой и белизной. После этого двери с обоих сторон… «разъехались», и мы продолжили двигаться. Малышка прижалась ко мне поближе. Вид у неё был серьёзный, но я-то уже знала, что это Малышка так боится.

— Раньше, как вам уже рассказал мой дорогой, тут был пустырь. Но если у тебя под копытом команда ведущих умов Эквестрии, среди которых инженеры, социологи, экономисты, медики и два ботаникаботаника, с которыми нам невероятно повезло, тогда создать процветающее общество можно хоть на луне. Химиков не хватало, но и без них обошлись.

Под землёй располагался склад, по которому сновали два пони в костюмах химзащиты. Завидев мэра они отчитались.

— Мы погрузили удобрения.

— Отлично. Идите по домам, подготовьтесь сами, — она повернулась к нам. — Чудесные пони. Когда мы высадились на пустыре, они первые приметили единственное растение, что тут росло. Жгучий перец настолько жгучий, что есть его было опасно для здоровья. Но именно они выяснили, что перец после тоготого, как его употребят в пищу и обратно выработают наружу, превращает органические отходы в удобрение, которое поможет растить овощи даже в пустыне.

Платяной шкаф в доме у ебанутой бабули был до отказу забит жгучими фекалиями. Огромные столбы коробок, в которых пряталось органическое удобрение. Его тут была целая куча, уж извините за каламбур, хватило бы, чтобы устроить в резервации елисейские поля и ещё бы прилично осталось. Город держался в буквальном смысле на дерьме, если бы не оно, то ничего бы этого не было. Это было гениально и отвратительно одновременно. Они зафигачили себе Терру Претта из навоза и сидели довольные, выращивая свежие овощи, пока остальные в пустыне давятся консервированной кукурузой и магазинской бурдой.

Малышку вырвало. Деконтаминайшен ин прогресс? Видимо её совсем не прельщала мысль о том, что свежая зелень появляется из того, что она брезгает бумагой вытирать. Наверное, ей стоит рассказать об органических удобрениях и мягко намякнуть, что в мире даже спокойном не всё так шёлково и чудесно, как нам бы хотелось.

— Странно. Вид крови вас не очень пугает, — цыкнула старуха. — Но это ещё не все наши достижения.

— Что команда лучших умов Эквестрии делает в резервации без охраны и поддержки? За что вас всех сюда выгнали?

— Это забавно, — мы прошли дальше по коридору. — Твайлайт Спаркл собрала нас всех для решения проблемы резервации. Поставлена была задача искоренить зло во всей Эквестрии и, в частности, в резервации. Мы долго бились над этим — именно мы построили Меридиан, именно мы сконструировали поле, которое не позволяет телепортироваться отсюда, именно мы придумали, как избавляться от пегасов, что решили перелететь Меридиан! — она злостно плевалась нам в морды, разбрызгивая своё негодование с лизоцимом. — И когда мы задумались о коренном решении проблемы, мы перепробовали всё, и если исключить невероятно сложное и запрещённое Твайлайт Спаркл зомбирование, то единственный способ покончить с резервацией и грешниками внутри неё — это полное тотальное уничтожение всего, что есть на этом пустыре!

— Принцесса испугалась, что в лучших умах Эквестрии превалируют мысли об убийстве…

— И она скинула нас с небес во мрак, забыв, что резервация когда-то была частью Эквестрии. Она провела черту, думая, что огораживает себя от бед, а вместо этого просто появилось два одинаковых по своей сути места, просто в одно над облаками, а мы торчим внизу, пытаясь уловить лучи солнца из-за туч.

— И я в первый раз согласна с её решением.

— Твоя дочурка готова истребить весь город, а ты обвиняешь нас в мыслях об убийстве?

— У нас благие цели.

— У нас тоже! Мы хотим создать утопию, настоящую, без жертв, без виноватых и без грешных.

— Кто ел перец? — мрачно спросила Малышка.

Повисло молчание. Стоило оглянуться назад на склад увидеть тонны дерьма и задаться вопросом, если перец так обжигает, то кто же высрал столько полезного материала.

— Ещё никто не возвращался из этого городка, — прошептала я.

Малышка, будь осторожней. Сказала я ей.

Спешно прошла в следующую комнату и ох, блять…

Измученные глаза заключённых высохли и источали неподдельный ужас. В комнате была тишина, но каждый, кто находился в ней кричал, кричал беззвучно, ибо каждому заткнули рот. Подвешенные за решётками тела кровоточили в тех местах, где верёвки впивались в их шкуру. Но не это повергло меня в ужас. Это зрелище ещё хуже, чем в сраном проекте «Повелитель».

— Вы, блятьблять, ебанутые!!! — я выхватила тот, подаренный кобылкой-рейнджером, револьвер из куртки. И сразу же взвела курок, я больная, может, но не тупая всё-таки, и лишние телодвижения могли стать моими последними движениями в этой ситуации.

— Мама, что там? — серьёзность на её мордочке на секунду пропала. Я ненавидела себя за то что притащила её сюда. Надо было просто бросить автоповозку дойти на своих четырёх. Но только не заезжать в это отвратительное место. — Мама? — голос у неё уже стал жалобным.

— Все. Они. Просто. Грешники, — процедила старуха.

— Вы же говорите, что мы все грешники! — я трясла револьвером во все стороны, от нервов, неопытности и ярости, но это даже производило нужный эффект, странная парочка и весь персонал жутко шугались пушки, хотя целилась я только в мэра.

— Они ужасней, чем мы. У нас были благородные цели, создание утопии…

Вся их утопия была в соседней комнате, которая была куда красноречивей, чем речь мелкого политикаполитика, заигравшегося в строителя нового государства. Заключённые, связанные, были там не просто в заключении. По факту они не были узниками, скорее средой для производства удобрений. Каждому там в рот запихнули пластиковые трубки намертво всунутые в их глотки. Вся в слюнях и блевоте туба была проводником. В пищевод тех ублюдков стекала красноватая масса — перемолотый перец — они обрабатывали его, чтобы на выходе получилось столь желаемое, многофункциональное, ультрафантастичное, смертельное дерьмо. К жопам была подсоединена точно такая же трубка. Разве что побольше. По данному самому что ни на есть проктопическому приспособлению стекала дрисня жизненно необходимая для постройки куда лучшего общества как считала старуха. Из задниц также хлестала кровь, у некоторых заключённых жопа была настолько прожжена, что трубка болталась.

— Поэтому вы решили построить блядский инкубатор, для производства дерьма, пихая в связанных пони огонь в виде овоща?! Трупы, что валяются около города… Это всё они, пони, что вы поймали для производства удобрения, да? Их кишки буквально обжигались горячим говном и они умирали, умирали от жжения в крупе! Умирали от того, что их глотку содрало! Вы, блять, прожигали им желудки, а затем выбрасывали их трупы в пустыню, чтобы запугать других!!! И всё это ради нано-технологичного навоза?! — теперь слюной брызгала уже я. — Освободите их. Развяжите немедленно.

— Освободить насильников? Может, ещё и вашу дочь к ним в клетку посадить?

— Заткни, бля, ебало! Заткнись, бля, сразу, говна кусок!

— Вы хотите их развязать?

— Иди ты нахуй, блять! Мы уезжаем отсюда.

— Нет! — она встала между нами и выходом. — Ради вашей дочери дослушайте до конца. Мы можем дать вам лучшую жизнь даром.

— Мы не будем тут жить.

— Вам не надо жить здесь. Помните о чём я говорила вам. О фантастике, о том, что те, кто пришёл с небес всё равно грешны, так как мы созданы по образу и подобию, так вотвот: мы знаем, что с этим делать. Ответ в следующей комнате, после, как выразились, «инкубаторов».

Мне не хотелось, чтобы Малышка это видела. Я, наверное, самая худшая мать во всей вселенной, наверное, всё ничтожное что есть в цивилизации пони, собралось в моей тушке. Малышка заслужила лучшего. Она хоть и видела столько крови и сама разрывала плоть на части… Целью нашего путешествия было обезопасить её от ужасов мира, я затащила в самый бля пиздец. В соседней комнате была отстроена целая ферма для выращивания фекалий, в клетках сидели пони и в рот по прозрачным трубкам поступала красная смесь — перемолотый перец — а в анусы вставлены такие же прозрачные трубки, по ним стекали удобрения для утопических цветов.

— Все эти инопланетяне, созданные фантастами, как бы они качественно нни были проработаны, это всё те же пони. Но это выдумка. На самом деле настоящие инопланетяне на нас совсем не похожи. Они с других планет, созданы по другому образу и подобию. Они могут быть добрыми. Только добрыми.

Когда вышли из помещения с говняными фермами, послышался тяжёлый стук и гул сварочных работ.

— Поле, подавляющее телепортацию представлено в виде прозрачного купола, а вот пегасы получают мощный удар магией и откидываются назад в резервацию только тогда, когда пересекают меридиан, но если бы они поднимались всё выше и выше к звёздам, туда, куда их крылья долететь не могут, то они бы спокойно покинули пределы резервации. Мы не могли разрушить свои же собственные приспособления для защиты старой Эквестрии и поэтому воспользовались лазейкой. Мы построили аппарат, который унесёт нас к звёздам.

— Не может быть…

Но это было перед моими глазами. Фантастика перетекала в повседневную жизнь. Как однажды вновь появятся суперконтиненты, так и две несовместимые области жизни соединялись вместе — выдумка и реальная возможность.

— Как я говорила, мы можем построить процветающее сообщество хоть на луне. Подумайте: никаких преступлений, никаких грехов, даже понятия греха не будет, мы смоделируем лучшую мораль для народа, какую только сможем подобрать.

Это была не просто ракета, это был нравственный межпланетный титаник на тяге из малинового желе.

— Нет. Вы не можете…

— Можем, милая. Можем.

— Но все проблемы перетекут обратно. Рано или поздно появится классовый конфликт и пони опять начнут грешить. Вас не просто так сюда скинули!

— Не будет классов. Мы позаботимся об этом.

— Социализм, сохраняемый тоталитарным режимом? Чудесно. Знаете, что… Вы сегодня сравнили авторов с небесами, будто и те, и те в состоянии создать мир, и винить себя в своих грехах бесполезно,ведь мы созданы такими, так вот: я, может, удивлю тебя, но ты, ебанутая старая карга, ошибаешься. Только последний долбоёб сравнит автора с демиургом. Автор — кристалл, который чувствует свет окружающего мира и пропускает его через себя, пропускает всё, что есть в мире, через себя, всё дерьмо и гниль и всё светлое, доброе, искреннее, что есть в этом мире, и направляют искажённый свет на нас, чтобы мы лучше увидели, что же есть в нашем мире. И между небесами и автором, к счастью, есть великое различие. Небеса могут сделать то, на что авторы никогда не будут способны. Небеса просто очень добры и наделили своих созданий, созданных по чудесному образу и подобию, они наделили, наделили нас волей.

Я помолчала.

— А вы решили построить утопию, забрав волю. Вы — полная противоположность небесам. Вы ад. Вы сатана.

— Уезжайте отсюда, — процедила она.

— Да что это, блять, за дерьмо?

Старуха подошла к консоли, нажала на кнопку. Её дряхлый голос кряхтел здесь и гремел снаружи. По системе громкоговорителей она объявила, что начинается обратный отсчёт и все жители Квайет-Спрингс должны занять свои места на корабле.

— Мы вознесёмся. От греха. И добродетели. Так далеко вверх, где нас никто не найдёт. Мы наконец-то станем свободны. Мы вознесёмся, пока вы гниёте здесь! А теперь проваливайте отсюда! Проваливайте!

— Стойте, единорог впервые перечил своей любовнице. — Вы ведь не врали насчёт вашей дочери? Она сможет уничтожить город?

— Дорогой, это совсем…

— Заткнись, бля! — он нацелил дробовик в её сторону, а затем обратился к нам. — Это так или нет?

— Если они не окружат нас так быстро и не будут так организованы… — Малышка призадумалась. — Да я смогу убить каждого.

Больше единорогу и не понадобилось. Он развернул пушку в сторону персонала — костюмы химзащиты протекли подобно пакету с дешёвым вином. В конце концов он отбросил дробовик.

— Дорогой… — только и успела вымолвить она.

— ЗАТКНИСЬ, СУКА!!!

Он швырнул этот старый мешок — у меня дурное чувство юмора — с дерьмом в другую сторону комнаты, она рассыпалась моментально, но была слишком злой сволочью, чтобы сдохнуть сразу, не попытавшись наговнить ещё больше.

— Дорогой…

Она произносила это и пыталась открыть сумочку, где был спрятан её личный пистолет, но единорог выхватил пушку телекинезом и начал толочь кости рукояткой.

— За твою СЛАДЕНЬКУЮ пизду…

В ней даже не было крови, слишком слабая, чтобы умереть, она приходила в шок от монументальных ударов.

— За каждый раз, как ты лапала мой круп!

Как только она свыклась с рукояткой он пнул её, чтобы убедиться в том, что ей больно. Она буквально сдувалась, лишь скелет потряхивал, да воздух выходил из неё со старческим пердежом.

— За все унижения!

У власти этого никчёмного города стояла ещё более никчёмная старушенция. Но, тем не менее, из всех жителей резервации они добились самого высокого технологического развития. Падение состоялось за пару секунд. Чем быстрее гоните, тем лучше нужны тормоза. Тормозов в этой комнате ни у кого не осталось.

— ЗА ТО, ЧТО НАСИЛОВАЛА МЕНЯ!!!

Малышка вопросительно посмотрела на меня.

Всё было очень просто — ему опизденел кислый крыжовник.

Единорог не остановился, пока не оторвал её голову. Кожа на шее порвалась, как старая сухая тряпка, а кровь была лишь на белом костюме единорога. Он отдышался. Подошёл к консоли.

— Жители Квайет-Спрингс, с глубочайшим сожалением сообщаю вам, что наш мэр мёртв от копыт двух приезжих пони. Они сейчас пытаются покинуть город. Помешайте им любой ценой.

— За что?!

— Я повредил топливные баки несколько дней назад, и несколько тонн топлива превратились в взрывчатку; как только обратный отсчёт закончится — этого города не станет.

— Нас-то тогда зачем было подставлять?!

— Я решил, что мгновенная смерть от взрыва слишком милосердна к тем ублюдкам.

— Там дети…

— Теперь это ваши проблемы.

Нужно спасти детей, чьи родители пытаются проткнуть нас вилами. Половина населения ломится на ракету — вторая половина ломится сквозь деревянные ставни дома мэра, чтобы распотрошить нас. При этом под землёй находится несколько килодерьмотон фекальчатки. Малышка вышла на середину комнаты. Оглядела ситуацию…

Скальп не разлетался повсюду — окровавленные гривы цеплялись за перила, ставни, решётки, а порой застревали между половицами. Народ всё полз и полз с ужасом осознавая, что та странная тёплая жижа под их копытами — это мозги из соседей и членов семьи. Центры дыхания, поля Бродмана и та маленькая штука, ответственная за желание сношаться. Всё было у их ног. Весь мир пони был у их ног. Мир этот состоял из пудинга.

Из дома нужно было выбираться. Спасти детей оставалось всё меньше шансов. Можно побыть сукой и посоветовать им забраться в холодильники — авось прокатит. В нас пару раз кинули ножами, но Малышке это жутко не понравилось.

После того, как жеребец не смог достать нож из ануса, он отступил. Многие испугались в этот момент. Пара упёртых ринулись с пеной изо рта сквозь двери. Малышка разорвала их колени — тряпичные куклы продемонстрировали чудеса инерции и впечатались в стеклянный шкаф с сервизом. Такой у бабулек всегда есть. Фарфор из глаз, интересно, сложно выковыривать? Народ, вроде, расходился, как вдруг мы услышали звук цепной пилы…

БЕГИ СКОРЕЙ. Кричу я Малышке. А сама при этом позади неё.

Больные, блять, уроды. Больной, блять, коммунистический строй! Десяток единорогов, перехватывающих пилу телекинезом, гнал нас по городу. Убей одного — вкрутят другой винтик. Моя короткая стрижка и солнечные танцы моей Малышки намекали на то, что, похоже, здесь мы и встретим конец, но нет уж. Мы-то точно переедем в страну, где живут кенгуру.

А Малышка просто остановилась.

БЕГИ СКОРЕЙ. Повторяю я.

— Мама, ты мне веришь?

Все хотят изменить мир. Все хотят сделать его лучше. Все хотят попробовать. Но никто не хочет умирать.

Да. Говорю я Малышке.

— Тогда беги на них и не останавливайся. Не останавливайся, а то умрёшь.

Ох, БЛЯТЬ…

Их глаза выстреливали, как старый лёд из пневнопушки. С брызгами. Кровавыми брызгами. Слепые сумасшедшие с цепными пилами спотыкались и втыкали своё орудие в самих себя, в своих товарищей. Малышка не могла их всех убить, но маленькие шарики, обеспечивающие девяносто процентов информации об окружающем мире, она лопала на раз-два, будто пузырчатую упаковку. Мы проскочили сквозь всё это. Сквозь ад и пламя, сквозь искры и расколотые черепа, сквозь чужой гнев зомбированного стада. Ослеплённые гневом, они уходили вбок и натыкались на оружие своих же товарищей. Лезвия с ужасным стоном проникали в черепные коробки, и, поверьте мне, это их убило. Они не встанут и не попытаются угнать «Перехватчик». Кишки проматывались и застревали, а если повезло, то их интестинум выстреливало с лезвия, как из тенисной пушки, и день был особо удачным — один придурок умудрился выжить после соприкосновения с инструментом для распила древесины, потерять свой чулок с дерьмом, а затем запутаться в нём, запнуться и угодить башкой всё на ту же пилу. А после я закрыла глаза. Животные крики и звуки сырого мяса, накинутого на острый вентилятор, ох да, а ещё тактильные рецепторы… То же самое мясо с вентилятора, только у меня на шёрстке.

— Мамочка, всё в порядке.

Я так устала и смогла получить небольшую передышку.

Огляделась.

Посреди ухоженной улочки, покрытой теперь кровью и дерьмом, расположилось кладбища долбоебизма с надгробиями в виде цепных пил.

Это она и называет "в порядке"?

Нас больше не трогали. Похоронный марш проходил сквозь нас. Огромная толпа пони, таща за собой раненных и убитых, все они шли к ракете. С кровью на красивых старомодных платьях. С изодранными шкурами, все в пыли, волоча за собой трупы старых грехов. Все они шли к ракете. Словно рассекая поле кукурузы на старом пикапе, мы кричали о том, что их это убьёт. Но кто будет слушать, когда видит лестницу на небеса? Мы старались увести детей. Но никто не отдал своё чадо. Брать силой мы их не решились. И, наверное, зря. А может, и нет. Куда мы их денем? Как я буду смотреть в их глаза, пока в них отражается пламя, где гибнут их родители?

Это вторая соната. Вторая. Запомни. Лэйт. Пока не поздно. Прошу тебя.

Мне оставалось лишь закрыть глаза и слушать. Их шёпот. Их мысли. Свобода и добро. Добродетель и освобождение. Туманность Андромеды не была враньём, но указательные знаки перевернули, как в глупых комедиях, и это привело к самым трагичным последствиям. Мне остаётся лишь втайне радоваться, что этот экспресс пустили под откос.

— Теперь мы будем с тобой резвиться! Ночь и ночь, и ночь, и ночь и ночь…

Откуда у автомойщицы гарпун? Нахрена ей гарпун. Она что, охотник на китов?! Охотник на блядских китов?! Отъебись, я ведь не Моби Дик!!! Я скорее блядский Сиа Шеферд!!!

Цепь потихоньку сматывалась, и меня тащило к ней. Малышка свернула за угол, когда меня подкараулила эта жопа. И честно сказать, меня всерьёз волновал сепсис. Мне, вроде, кость раздробило, или я преувеличиваю? Было адски больно. Будто в гипоталамус тыкали иголкой, били при этом ногами по промежности, а викинги опускали меня в бочку с мочой. Я выхватила пистолет. Автомойщица на секунду сдрейфила.

— Ты не выстрелишь, — вдруг произнесла она шёпотом, а затем крикнула. — Ты не выстрелишь!

Гарпун продолжал пытаться намотать цепь.

Блять.

Я убрала пистолет, это была не та ситуация, в которой стоит сжигать заживо свой шанс на счастливую жизнь с Малышкой. Честно сказать, и в старуху-то я не выстрелила бы. Автомойщица тем временем скинула комбинезон и расставила ноги. Ну, начинается… В последнее время пошла какая-то мода на дряблые вагины, чесслово. Поди, раз в год все их обладательницы собираются на пуддингокон и хвалятся, чья пизда обладает бо´льшими способностями к дрЯблингу. Это, блять, просто отвратительно.

— В этот раз тебе придётся почистить кожаную обивку!

О нет… Я схватилась копытами за асфальт в попытках удержаться, как увидела маленькие ножки своей дочери.

Резким движением она выдернула гарпун из моей ноги. Как дуплетом в упор стрельнули — мою ногу буквально разорвало. От неё осталось кровавое месиво, и теперь от кости точно ничего не осталось. Я корчилась на окровавленном асфальте от животной боли, а моя дочь прошла мимо, не обращая внимания. Телекинезом выхватила гарпун. Перезарядила. Автомойщица не догадалась сдвинуть ноги. В одно отверстие вошёл — в другое вышел. Автомойщица была похожа на неопытного факира шпагоглотателя, который всё сделал через жопу. Малышка стояла подле — изо рта капала пена.

Только потом услышала её плачплач.

— Мама, я… Прости меня…

Всё в порядке. Сказала я.

У меня получилось хреново озвучить эту фразу, потому что меня корчило от боли и мне, признаться честно, хотелось умереть, лишь бы прекратить эти страдания.

Малышка подбежала ко мне.

— Когда она подстрелила тебя, я… Мне хотелось её страданий… Прости, мама…

Я знаю. Сказала я ей. Ты умница.

Она ревела над моей жутко выглядящей раной и слёзы дитя смешивались с кровью матери в реку, которой быть не должно. Ни в одной стране, ни на одной планете. Она тяжело дышала… «Я… Я… Я… Я…» Отрывисто набирала воздух и не выдыхала. Истерика посреди города каннибалов и насильников. Моральных. Моральных каннибалов и насильников. Мы знали, куда направляемся, только не знали, насколько верно было подмечено.

Самое страшное? Я не врала. Я считаю её умницей.

Грязная тряпка, что обмотала мою ногу, была чем-то вроде крышки от кетчупа — вроде, и не даёт красной жиже вылиться, но сама уже вся испачкана. Город выглядел по-жуткому опрятным, если говорить о тех местах, где нас не пытались убить. Вполне возможно, что теперь здесь можно устроить.

Малышка вышла открыть ворота, чтоб скорей убраться отсюда.

Возможно, странно это слышать, но я ведь не верю в ерунду про то, что если что-то построено на костях, то это ждёт ужасный конец. Просто если ты пытаешься колонизировать Луну с помощью дерьма, которое высрали пленённые тобой ублюдки, то вполне ожидаемо, что такая цивилизация обречена захлебнуться в экскрементах. А если просто прийти на землю, где подохла куча пони, и попытаться начать жить, то почему бы и нет. Эта земля не проклята, не будьте идиотами, тут не витают духи раздора и прочего-прочего. Да, я, конечно, верю в высшие силы, но нельзя постоянно сбрасывать с себя ответственность. Иногда дерьмо происходит, потому что есть больные ублюдки, обладающие полным набором безнравственного говноеда, и они идут на любые мерзости по одной простой причине — они ублюдки. И винить в этом небеса зазорно. Есть ублюдки. Они так воспитаны и их можно пристрелить, если вам от этого легче.

А бояться строить город на чужих костях и трупах, в чьём умерщвлении вы не виноваты, это глупо. В конце концов, наша планета — это одна большая могила.

На кости, лежавшие по бокам, будто обратно нарастало мясо. Животные, чуя беду, удирали вместе с нами, единственными, кто ещё имеет шанс спастись из того ада. Койоты бежали наравне с автоповозкой, пересекая наш путь.

— Мама смотри!

Огромная ракета взмывала в воздух. Что за хвост?..

Автоповозка скрипнула, очертив на дороге чёрную полосу наших неудач. Мы вышли из повозки, глядя на поднимающуюся к небесам колонию недостойных пони с ещё совсем невинными детьми.

У него не получилось. Сказала я Малышке.

Все они заселят Луну и, что хуже всего, вряд ли они там останутся. Ужасно злые на старую Эквестрию, они вернутся, и тогда… Ох, блять!

В повозку! Крикнула я Малышке. Она уже залезала на заднее сидение.

Блядские животные. Вообще не ошибаются, если вам хоть ректор МИТа пытается доказать, что всё будет оки-доки-локи, а животные сваливают — СЪЁБЫВАЙТЕ ОТТУДА НАХУЙ!!! Огромный корабль, который вместил в себя целый город и кучу топлива и невероятное количество оборудования для колонизации, превратился в динамитную шашку размером с самомнение самого Чехонте. Только вот вместо нитроглицерина она была нашпигована дерьмом, которое, в отличие от летательного аппарата продолжало стремительный полёт. В нашу сторону! Топить энергию было бесполезно. Над нами повисли тучи, огромные ненастные тучи фекалий, готовые обрушиться в любую секунду. Я остановилась, сняла куртку и укрыла ей Малышку.

— Мамочка, осторожней!

Накрыла голову своими копытами…

Когда тьма отошла и засияла солнце — всё вокруг было в дерьме. Знакомый плакат теперь был виден с обратной стороны — измазанное в черкашах счастливое семейство махало копытами и желало нам «Удачного пути».

Съездила, блять, повозку помыть.

Сказала я это вслух.

Малышка поникла.

Кроме смеха: как бы много раз я ни произнесла "дерьмо" — всё было правда дерьмово — ведь в этом дерьме была примесь разорванных взрывом тел маленьких пони, которые умерли из-за ложной надежды, нежелания жить в мире ультранасилия и, как следствие, тупости своих родителей. Именно от родителей дети страдают больше всего. Ужасное желание уберечь их. Всё из-за него.

Ну, нас теперь хотя бы за своих примут. Сказала я Малышке, скидывая какашечный шматок с зеркала заднего вида.

Я слегка усмехнулась. Мы двинулись дальше.

— Зато мы выбрались из ада, — робко сказала Малышка.

Я помолчала.

Только из одного круга. Сказала я Малышке.

Малышка помолчала.

— Мама, ты на меня злишься? — вдруг спросила Малышка.

Нет, милая. Сказала я Малышке.

— Я тебя расстроила? — спросила она.

Нет, милая. Сказала я Малышке. Просто мне жаль, мне правда жаль, что я притащила нас сюда. У меня была мысль… Была мысль просто ограбить кого-нибудь. Забрать чужую повозку. Я осознавала, что это менее опасно и куда быстрее, но мне хотелось показать тебе правильную сторону. Думала… Думала, будем ехать сейчас, не сделав не единого выстрела, думала, ты сожмёшь кишки самому главному и прикажешь вымыть нашу повозку, а затем мы уедем. Мы бы ехали здесь и я бы сказала. «Хэй. Смотри, как здорово получилось. Никто не пострадал, потому что мы не струсили и проявили храбрость. Не стали отбирать чужое, а ринулись в пекло и проявили храбрость. А ведь могли угнать чужую повозку у добрых пони. Но мы поступили по-доброму. Именно так и надо поступать». И посмотри, что теперь! Они все умерли… Весь город и все превратились в фекалии. Это глупая метафора? Это метафора о том, что всё насилие скатывается в дерьмо и тянет за собой невинных пони, детей… Это метафора?! Метафора?! В этом есть какая-то мораль? В дерьме, неужели есть какая-то мораль, мораль во всём произошедшем?! И ты это всё видела и сама убивала, а я ведь… Я…

Она обняла меня.

— Прости меня. мама, — она ревела вместе со мной, и мне было так стыдно, что она чувствует себя виноватой. — Я правда… — Малышка постоянно шмыгала. — Пытаюсь быть доброй, но в резервации, даже когда не хочется убивать, всё равно приходится, в резервации так сложно быть доброй…

Дикий приступ боли в ноге заставил прикрыть на секунду глаза и повернуться в сторону. Затем открыла глаза. Передо мной поле. Пустое поле без единого растения, лишь колючки да жестокие сухие ветки. Здесь ничего не растёт. Ничего.

Так как здесь должна расти Малышка?

У тебя всё будет замечательно. Сказала я Малышке. Ты будешь самой доброй пони. Я тебе обещаю это.

Она успокоилась у меня на плече. Редкие оставшиеся слёзки высыхали в солнечных вспышках не то злости, не то милосердия, а уставшие красные от лопнувших капилляров детские глаза отдыхали от окружающего мира — вскоре так она и уснула.

Смешанные чувства. По сути, мы тоже стремимся к своей луне. Револьвер в кармане моей куртки был холодным. У меня был проход в старую Эквестрию, а Малышка… Она всего лишь маленькая пони, её ещё можно было спасти.

Стараясь уйти в другое место… Нужно смотреть и чувствовать, что в твоём сердце. Именно это ты возьмёшь с собой. Что бы ни говорила мэр она, имея такую невероятную поддержку в виде самых умных пони, не придумала ничего лучше, чем старое злое «отбери у других под красивым предлогом». Маленькая кобылка поступила лучше неё, даже под угрозой смертельной опасности. И самое главное — Малышка сожалела. Когда она уйдёт отсюда, выберется из резервации — её доброе сердце расцветёт.

Но повозка да поля вокруг всё ещё были в говне, самой мне тоже не мешало помыться. Я оглянулась и улыбнулась.

Земли теперь стали плодородными. Здесь вскоре будет прекрасное место.

Деконструкция

Иногда она называла сукой. Ей нравилось меня так называть. Сука. Сука. Сука. Сука. Ох, и это было искренне, занятно. Представьте самого дорого пони в вашей жизни – вы влюблены, вы чувствуете поддержку, чувство защиты, знаете, что вас не подведут и готовы умереть. И вдруг эта самая пони говорит вам – СУКА. В морду, без церемоний и злобы. Сука. Спокойным уверенным тоном. Сука. Несколько дней назад я познакомилась с её семьёй. Родителями, сестрой по имени Патриция. Мы ели этот крутой салат с ананасами, да, именно с ними, и это было так потрясно. Это примерно как обеды в одинокой страсти Джудит Хёрн, если бы там все не были такими засранцами – то есть... Эм... Получается, у нас была почти полная противоположность обедам в одинокой страсти Джудит Хёрн. Она трогает меня копытом под столом, пока её мама рассказывает мне о достижениях своей дочки в юные годы. Вот она в бассейне – плохие мысли прочь, ей тут всего девять – тут она на концерте у Депеш Мод – так, а здесь ей шестнадцать... Ну. Самое то. Она молодая такая... Грустная. Может, в тот момент пели «Всё, что я хотел, всё, что я хотел...», но даже с расчётом на это грустные глаза на фоне бунтарского наряда выглядят, как мим на похоронах. А потом автоповозка заглохла. Вроде бы, почти, почти, но что-то не то. Она гладит мою ногу копытом и прерывает маму – вежливо – говорит, что нам надо выйти. Затаскивает меня в туалет, усаживает на старенькую стиральную машину с вертикальной загрузкой и просто обнимает, голова её падает мне между ног и... И тогда... Она тихонько плачет.

А потом, уже у нас дома, она назовёт меня сукой. И поцелует. И мне это так понравилось – откликаться на суку, когда она зовёт.

— У тебя жар, мамочка.

Нога всё ещё кровоточила. Солнце жарило нас, чтобы подать затем под соусом маринад. Солнце так и сказало мне.

— Хэй, Лэйт, как думаешь, понина вкусная?

— Я... Я не знаю, солнце.

— Мама, это так — у тебя жар.

— Нет, Лэйт, я думаю, что понина — это очень правильное решение, но я бы всё-таки лучше готовило мясо более лучшего качества. Ну, знаешь, например, из старой Эквестрии. Они ведь там едят чистые овощи и веганами становятся, всё такое, знаешь, посты держат.

— Нам нужно вылечить тебя!

— Это такая тупая идея! Нет, ну правда, солнце... Посты! Посты! Будто небеса действительно переживают, что вы съели на обед. Это ведь всё придумано в те времена, когда откровенно жрать нечего было. Не знаю. Такой бред.

— И не говори, Лэйт! Вот пройдёт немного времени, пять миллиардов, и тогда я слезу с диеты. Начну есть, есть, есть, есть и сожру вашу тупую никчёмную планету со всеми блядскими убийцами, наркоманами, выродками, насильниками и уёбищными личностями. Вы нихуя нормального не сделали за всё своё существованиеУВАСВСЁПОШЛОПОПИЗДЕ. Вы сгорите в моей утробе!

— Тупая дрянь. Пони придумали самую великую вещь на свете – Супер-метроид. Иди нахуй, тупое солнце.

Мою дискуссию с астрономическим объектом прервала резкая боль в ноге. Около меня сидела Малышка, рог её светился. Всё на долю секунды прояснилось.

У меня сепсис. Сказала я Малышке.

— Молодец, Лэйт! – около повозки стоял пони и радостно цокал копытами. – Так держать!

— Марк Абрахамс? Что вы здесь делаете?

— Ну, ты поставила самой себе диагноз, но всё равно сдохнешь. Это как если бы Балто доставил лекарство от дифтерии, когда все детишки Аляски нашли покой в холодных гробиках. Ты ведь осознаёшь каламбур, да? Ты подтвердила диагноз слишком поздно. Ты ОПОЗДАЛА! ЛЭЙТ ОПОЗДАЛА! – он громко засмеялся надо мной, и мне стало так обидно.

— Мама! – Малышка ещё раз надавила на мою ногу – гарпун конкретно разодрал мои кости.

Прости, солнце. Сказала я Малышке.

— Что с тобой, мамочка?

Послушай внимательно. Сказала я ей. Я заболела. Очень тяжело. То, что со мной сейчас происходит, называется инфекционный психоз. Сколько мы уже едем?

— Не знаю... Часа четыре.

Надо найти аптеку. Сказала я ей.

— Мама... У нас...

Что случилось? Спросила я.

Она огляделась и шёпотом сказала:

— Чигур.

Что? Переспросила я.

— Он идёт за нами. Самый беспощадный агент. Я не уверена... – она опять выглянула из автоповозки. — Но мне кажется, он преследовал нас. Его боятся даже сами агенты. Он неуправляем. Как и у других агентов, у него иммунитет к моей магии. И пони ещё ни разу не уходили от него, если он им не позволял.

Сзади раздался выстрел. Я выхватила револьвер из куртки и выскочила из повозки, готовая стрелять, но держать ствол в одном копыте скакать на двух здоровых и волочить за собой больное — неудачная идея. Шлёпнулась на дорогу, солнце в глаза – иди нахуй, солнце! — пушку выронила. В поле моего зрения показались копыта жеребца. Он шёл, спокойно приближаясь к револьверу. Я с трудом поползла в сторону, стараясь опередить его и схватить оружие первой, но он уже нагибался за револьвером. Я сразу сделала попытку развернуться градусов этак на сто пятьдесят три, чтобы прямёхонько к повозке, но жеребец окликнул меня.

— Леди, это не ваш револьвер?

Я оглянулась и едва могла устоять – а учитывая, что я и так валялась на дороге, эффект двойной.

— Эли Паркер?! Что вы здесь делаете?

— Эх... – его усы забавно приподнялись когда он вздохнул. — Да что ты будешь делать! Разминулись вот с Улиссом. Думал вот он услышит мой выстрел, а он только вас напугал, — он передал револьвер. — Скверно выглядите.

— Да, есть такое, — согласилась я, глянув на грязную окровавленную тряпку, которая развязалась и волочилась. — А что вы будете делать?

— Без понятия. Покличу Гранта ещё немного...

— Нет. С резервацией.

— Ха! – он оглядел пустоши, раскинувшиеся вокруг нас, лихо крутанул телекинезом свой собственный револьвер и, уложив его в кобуру, начал говорить, опустив глаза вниз. — Вы ведь осознаёте, что полиция никогда не перебьёт всех жителей резервации. И уж поверьте мне, полиция сама не лучше жителей резервации. Когда не останется преступников, произойдёт раскол — опять появится два лагеря, но с одним весомым отличием. ВСЕ будут в полицейской форме. Все будут кричать наперебой, что закон на их стороне... Хотя кого я обманываю. Никто и не вспомнит про закон, а просто попытаются навязать свой порядок – и те, у кого это получится, запишут свой порядок в книжечку, назовут законом — и пошло-поехало по новой. Полиция и преступники, а между ними — обычные граждане, которым попросту не куда деваться. Им либо в один из лагерей, либо смерть.

— А если открыть резервацию? Пропустить этап с бессмысленной бойней и навязать им свой порядок. Ведь старая Эквестрия как ни крути права.

Он рассмеялся.

— Ну, это нам кажется, что она права. А бойня... Бойня будет в любом варианте развития событий. Твайлайт поступила мудро, но при этом создала бесконечно бурлящий котёл ненависти, и всё из-за чего — из-за гуманистических позывов. И ведь правильно. Уничтожь она всё разом каким-нибудь заклинанием, допустим, с целью спасти всех невинных пони старой Эквестрии, то осталась бы старая Эквестрия самой собой или превратилась бы в нечто, что ещё хуже резервации? Да. Вопрос именно в этом.

— Но тогда как уничтожить гуманистическими методами зло во всём мире?

Он помолчал немного.

— Кажется, я вижу Гранта. Извините, леди, но мне пора в путь. А отвечая на ваш вопрос, скажу так. Уничтожение никогда не увяжется с гуманистическими методами. Поэтому, дабы проявить радикальный гуманизм, нужно просто сдаться резервации и позволить им учинить любые злодеяния с невинными жителями старой Эквестрии. Нужна ли такая гуманность? Думаю, нет.

Он помог мне подняться и усадил в повозку.

Ладно, Малышка, поехали. Сказала я ей. И, кстати, будь готова к тому, что у меня возникнут галлюцинации. При инфекционных психозах это основной симптом.

Додж Сити. То есть, то, что от него осталось. Руины руинами, но вы ведь знаете пони. Если это — их малая родина, то они ни за что не покинут этот клочок земли, каким бы гадостным он ни стал. Тут есть даже старожилы, которые не стали покидать городок, когда резервация образовалась. По сути, абсолютно законопослушное население добровольно осталось в тюрьме.

Как же мне хреново. Я сейчас сдохну.

Зато те пара домиков, что тут остались, населяют отличные пони. Хоть и ворчливые. Заправки тут не сыскать, но аптека то должна быть. Ну, хоть знахарка какая-нибудь. Один из стариков подозрительно глянул на нас, когда мы заезжали. Явно намекнул, чтобы мы отсюда убрались как можно быстрей. Но, если честно, то я думаю, что старикам тут не место.

Неоновый знак с надписью «Медицина» явно плевал на нормы и этикет и вообще на чужое мнение – парень горел зелёным цветом даже при палящем солнце, которое удобно уселось в зените и до самой ночи вряд ли оттуда слезет.

— Мамочка, будь осторожней, — попросила она, когда я вышла из повозки. Видеть её напуганной непривычно. Сразу появляется чувство ответственности за неё. Процесс воспитания мной явно просран. Чтобы уж по полной сломать детскую психику и вырастить юного маргинала, мне осталось только напиться у неё на глазах.

Ладно, Малышка. Сказала Малышке я. Что мне стоит знать о Чигуре?

Револьвер был у меня под курткой всё ещё. Но я ведь не могла стрелять. Просто не могла позволить себе убить кого-нибудь, когда мы так близко к меридиану.

— От него ещё никто не уходил... Только если он сам не решал отпустить кого-нибудь.

Со мной это вряд ли произойдёт.

Что нужно для того, чтобы он нас отпустил. Спросила я.

— Когда он тебя впервые увидит, если ты не будешь угрожать ему, он спросит тебя что ты выбираешь. Луна или солнце. Ответишь ты или нет — он подкинет бит. И если он будет согласен с битом, то тогда он отпустит тебя.

Эм...

— То есть, он может безжалостно убить нас вне зависимости от мнения монетки.

На демократию похоже.

Не переживай, Малышка. Сказала я улыбнувшись. Я мигом туда и обратно.

Вылезла из повозки и упала на землю. Да ебись ты в рот, блять. Как же эта нога болит. Мне не хотелось брать с собой туда Малышку, но другого выхода не было. Вариант "быстро туда и обратно" не пошёл с первого раза. Я и ходить-то с трудом могла. С опорой дочери таки доковыляла до аптеки. Захожу. Музыка ветра брякнула на весь магазин, но продавца не было, а затем послышался звук слива бачка. Хватаю перекись, антибиотики коллоидные растворы и валю отсюда. К сожалению, на самом видном месте валялись контрацептивы, препараты для похуданаебания и эти модные коробочки с аспирином и витамином C, вдобавок с лимонным вкусом. О, солевые лампы. Солевые лампы мне нравятся. Но найти нужные вещи так и не удалось. Чего я вообще ожидала? Выторговать медикаменты за пушку – вот точно. Как же мне плохо. Мы спрятались за стойкой с энтеролом от продавца, когда я вспомнила, что воровать не собиралась. Только хотела уже вылезти, как вдруг музыка ветров раздалась вновь. Я смутилась, а Малышка задрожала и всем своим видом показывала, что надо сидеть на месте и молчать. Мне ничего не было видно, но после медленных цоканий раздался голос.

— Здравствуйте! — голос был весёлым и слегка подрагивающим. – Знаете, к нам тут частенько заглядывают путники. Но сегодня чего-то пустовато.

— Ваша повозка у аптеки, вся измазана в дерьме? – голос был медленным, как бы то ни звучало. Меня слегка шатнуло, и я всё думала — это опять карусели бессознательного или всё взаправду.

— Что?

— Вы не услышали или вам просто нужно время на обдумывание вопроса?

— Что простите?

Несколько секунд было молчание, затем весёлый голос начал было говорить.

— Нет, не моя пово...

— То есть, просто время подумать?

— Что, простите?

— Ты издеваешься?

Опять повисло молчание.

— Ты меня не слышишь, что ли?

— С-слышу.

— Так ответь на вопрос.

— На какой?

— Ты издеваешься?

— Нет, сэр.

— Тогда почему бы просто не подумать вместо того, чтобы притворяться, что ты не услышал?

— Не знаю это как-то само на автомате вышло, бывает так.

— У меня нет. Если мне нужно подумать я думаю.

Молчание.

— Сэр, вы будете что-нибудь покупать?

— Подожди, я думаю.

Опять.

— Если это не твоя повозка и клиентов здесь нет – тогда чья это повозка?

— Я не знаю.

Вдруг послышались неторопливые шаги в нашу сторону. Цок. Цок. Медленно и неторопливо. Не будь у меня жара из-за которого в своей куртке я и так была как употевший мамонт в котле зебринской шаманки, тогда, наверное, с меня покатились бы первые капельки пота от волнения. Стараясь не шуршать и не издавать не каких звуков достаю револьвер из кармана. Стрельну – обратной дороги не будет. Останусь в резервации навсегда. Цок. Цок. Между нами было не большое расстояние. Может быть и не промажу. Он единорог? Цок. Цок. Может он уже увидел нас в какое-нибудь зеркало. Огляделась. Краем глаза зацепилась за отражение в витрине с мочегонными лекарствами. Тёмная куртка, тёмная нелепая грива, тёмная шерсть. Фигура быстро ушла из поля зрения и в отражение показалась дверь выхода. Цок. Цок. Зажмурила глаза. Может удастся только ранить. И валить. Или...

— Эй! – владелец весёлого голоса окрикнул. Голос кстати больше не был весёлым.

Замолчали.

— К тебе обращаюсь.

Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок. Цок.

— Покупай что-нибудь или оставь меня в покое.

— Ни то, ни другое я делать не буду.

— Тогда...

— Знаешь, я бы оставил тебя в покое. Возможно. Не обещаю, но вполне возможно. Но сейчас, знаешь, ты ведь поставил абсолютно всё на кон, когда окликнул меня. Теперь у меня не остаётся выбора – выбор теперь за тобой. У меня есть бит. Сыграем с тобой в Луну и Солнце. Выбирай. Луна или Солнце.

— Ты идиот, что ли? Оставь меня в покое!

— У тебя есть возможность выиграть свою жизнь, но ты можешь её и проиграть. Я убью тебя, если ты...

Резкий звук прервал беседу. Дробь пролетела у Малышки и над головой, и по бокам. Стойка нас защитила. Склянки разбились, и фармацевтическая радуга дженериков смешалась в одну странную мерзкую растёкшуюся на полу жижу. Полки между нами и кассой повалились, будто их толкнули. Малышка закричала. Выхватив револьвер, я наобум стрельнула. В нас ещё раз прилетела дробь. Раздробленное стекло, только что успокоившееся – стекло что растрескалось на тысячи кусочков — так вот, эти самые кусочки – каждый из них – треснули ещё раз на тысячу кусочков.

Тишина.

— Кто вы, блять, такие?! Я шлёпнул вашего дружка и вас шлёпну! Как вы меня все заебали! Вы! Полиция! Живу, дрожа в страхе! Пошли вы все в пизду! Жить хотите — тогда выходите с поднятыми ногами.

Как мы с поднятыми ногами-то выйдем? Бедолага совсем от адреналина ебанулся. Нет, зрелище то было бы фееричным. С поднятыми передними ногами и одной разодранной задней – фантастично – если говорить фразами Девятого.

— Стой, это ведь не Чугур, — сказала Малышка.

Она спокойно вышла и вздохнула. Я бросилась за ней. Распластавшееся тело жеребца с чёрной шёрсткой, выпачканное в белом порошке, свалилось со стойки и неуклюже загнулось в неестественной позе, мёртвой позе – на груди отчётливо виднелись последствия выстрела в упор.

— Мы не с ним. Мы купим лекарства и уйдём, — сказала Малышка.

— Точно? – перепуганный аптекарь держал телекинезом двустволку. Не перезаряженную. – Вы похожи на него, юная леди. Ну, знаете. Манерой поведения.

Малышка поперхнулась.

Наступило молчание.

— Точно. Мы не с ним, — выпалила я.

Затем перечислила список препаратов и спросила, возьмёт ли он револьвер в качестве оплаты.

— Зачем вам столько барахла и кто вам кровь перельёт?

— Ну, я смогу провести гемотрансфузию...

— Небес ради, справочников начитаетесь, потом считаете себя специалистами, — он пошарился под прилавком и достал оттуда всего лишь одну склянку. – Выпьете и всё пройдёт. Всё-таки в век магии живём.

— Побочные эффекты?

— Конечно. Хромой останетесь. Но всё лучше, чем умереть в этой дыре. Револьвер оставьте себе, у меня уже есть всё, что мне нужно.

Положила лекарство в правый карман, револьвер положила в левый. Аптекарь взял баночку с красными таблетками. Заглотнув их чуть больше, чем требуется, он сразу опустился в мир галлюцинаций. Забавно, что в месте, где наркотики запрещены, у него был целый магазин по их продаже, и до нашего появления он не разу не переступил закон резервации. Ну или, по крайней мере, не попадался.

Малышка меня смогла выволочь из аптеки. Уже сидя в автоповозке, мы смогли мордозреть наряд полиции, врывающийся в разрушенную аптеку в разрушенном городе. К нашей повозке, измазанной дерьмом, они даже подходить не стали, так что вымазались мы очень кстати. Спустя несколько минут послышался выстрел. После чего они вышли и разъехались, так и не вынеся тела и не осведомив немногочисленных местных жителей.

— Мне казалось, у нас целый день на это уйдёт, — вдруг сказала Малышка. – Почему-то думалось, что тебя долго будут мучать галлюцинации, а он будет за нами гнаться, и в конце ты от него оторвёшься, с трудом вылечишь себя, и во всём этом будет какая-то мораль или философский подтекст.

Да, всё неожиданно быстро разрулилось. Согласилась я с Малышкой. С другой стороны – нам легче. Сейчас приму лекарство и рванём к Меридиану.

Откинув крышку и взглянув на приободряющую этикетку с невинной зеброй, которая стоит около котла и варит подозрительную жижу, похожую на хаггис, если бы он был жидким, я выпила снадобье. Стоит признать, боль моментально ушла. Как бы эта дрянь нервы не задела, теперь, когда меня не мучили сигналы о неисправности организма, я смогла спокойно подумать и испугалась, как бы это средство не оказалось псевдомагическим дерьмом, которое...

Вот сука!

Улыбнулась она и оттолкнула подушку от себя.

Мисс Лэйт. Вы себе стали много позволять с тех пор как я познакомила вас со своими родителями.

Как пони образованная, я прекрасно осознаю, что означал данный социальный жест. Говорила я ей, стараясь сохранять невозмутимый вид, всё-таки это сложно было – её задние ноги были между моих, а копыто её проявляло поразительную ловкость. Я, компенсируя недостаток общения с живыми пони знаниями из справочной литературы, добилась не плохих успехов в изучении современных методов... Ох... Ухаживания.

Продолжайте, профессор. Сказала она. Что такое? Она ускорила движение. Слова излишни?

Думаю, да. Сказала я. Посмотри, что там сказано о побочных эффектах?

Яркое солнце на секунду закралось в комнату из воспоминаний. Моргнула один раз – очутилась в реальном мире. Дерьмовом реальном мире.

— Тут сказано, что средство активирует мозговую деятельность...

Ну, это уже не плохо. Сказала я.

— ...Что приводит к такому явлению, как флэшбеки. Вы будете вспоминать самые тревожные моменты вашего прошлого. Также возможны диарея и тошнота.

Блядский пиздец!

В библиотеке раздался оглушительный матюк. Библиотекарь куда-то удалилась, поэтому в зале чтения сидела лишь я одна. Как появилась ещё одна пони. Она запнулась о бордюр на входе и её это сильно раздосадовало. Так сильно, что пара чрезвычайно древних книг рассыпались в пыль. Конечно, ни один вменяемый пони, даже самый отчаянный законченный персонаж из старых фильмов про жеребцов в одинаковых чёрных костюмах не будет так глупо материться. Но это была молодая кобылка, которой ну очень хотелось казаться взрослей. Панковский наряд, ясен дуб, выделялся на фоне библиотечного... Библиотечного всего. Деловито пройдясь около шкафа с книгами, будто это её дом, она растерянно огляделась. Библиотекарь имела тупую привычку трещать по телефону весь день, поэтому дождаться, пока она выйдет — занятие не из лёгких, та ещё проблемка, надо бы сказать, кстати. Но кобыла, что так нелепо и смачно выругалась, поступила умнее – и её вполне устроило неверное решение – она приняла меня за библиотекаря, хоть мы с ней и были, судя по всему, ровесницами.

— Здравствуйте. Мне тут надо одну... Ну, вы знаете.

— Что вам нужно?

— Да так, одну книжку ищу. Биографию Патти Смит.

— Пф-ф. Тут её нет.

— Как это нет?! У вас нет биографии той, кто положила начало панк-року?

— Конечно, нет, хоть оглянись. Ты эту библиотеку видела? Здесь до сих пор считают «Ловца во ржи» книгой, которую нельзя выставлять на полки.

— Да ладно! Вы читали «Ловца во ржи».

— Да, — без энтузиазма признала я.

— Ты охрененно крутая.

— А про Патти Смит вообще есть биогра...

— Я слышала там даже была сцена с... – она огляделась по сторонам. У меня закладывались серьёзные сомнения на счёт уровня её бунтарства. – Проституткой, — шёпотом произнесла она.

— Эм. Да, она там есть.

— Обалдеть, — она села и опёрлась мордочкой об копыта. – И Холден с ней спит? — опять шёпотом.

— Нет.

— А он там хоть с кем-нибудь спит?

— Нет. Если тебя так волнует тема...

— Мне он охрененно нравится. Настоящий бунтарь.

— Ты ведь даже не читала...

— Я такая же. Ну, то есть, хотела бы быть такой же, — увидев мой взгляд. Охуевший. Честно признаться, она быстро бросила. – Ну, тебе-то, конечно, далеко до бунтарства, вот ты и куксишься.

— Что? Далеко до бунтарства? Кого – Холдена? Он ничего такого не сделал, у него битов было как грязи, и шлялся он по Мэйнхеттену, где баров, как блох на бездомном грифоне, что подыхает от гепатита. В нашем захолустье он бы и получаса не провёл, как домой бы уехал.

Похоже, она восприняла это серьёзно.

— Да ты просто завидуешь его бунтарскому духу!

— Да срать мне на Холдена.

— Нет, ты завидуешь, ты бы ничего не смогла сделать из того, что сделал он!

— Нажраться с кучей битов? Вот это подвиг.

— А как ты купишь алкоголь, а? Разве сможешь? У тебя-то нет потрясной седины...

— Есть у меня седина! – у меня она действительно есть. Небольшой, едва заметный клочок на гриве. — А ещё есть бутылка водки в сумке.

Вот тут моя бунтарка и обомлела.

— Да ладно.

Она меня конкретно так раззадорила, и я бахнула стеклянную бутылку с этанолом прямо на стол в библиотеке.

— Обалдеть. Как?..

— Что там ещё у этого Холдена?

— Но как ты? – всё удивлялась она.

— Шлюху вызвать? Да легко!

Мы собрались и прошли вдоль улицы. Бунтарка всё не унималась и пыталась разведать, где бы и ей достать пойло. Раскрывать все карты разом пока не хотелось, и я отмалчивалась. Шёл дождь, и мы промокли, но её вызов меня раскипятил. Было со мной такое в первый раз. Обычно пони со мной контактировать не очень желают, как и я с ними, но в этот раз... На самом деле мне нравился «Ловец во ржи», так что даже не знаю, как я увязалась в эту авантюру. Мне тогда лет пятнадцать было. Да-да, Коулфилд, кобылка тебя сделала по полной. С другой стороны, он-то пил виски в элитных заведениях, а я палёную водку купила в относительно легальном магазине. В него же зашла опять. Взяла бесплатную газету и потопала к телефонному автомату. Выбирали, кому будем звонить. Решили, что будет звонить кобыле, мотивировали это тем, что и Коулфилд именно кобылу вызвал, на самом деле мне совсем не хотелось даже звонить жеребцу, хотя отыскать шлюху-жеребца куда легче. Потом стали выбирать, кому именно. Крим Пай в объявлении уверяла, что её пироженки дадут фору даже Вили Вонке. Потом был просто разнообразный именной бред с одним лишь телефоном. Маргаритка ждёт в гости. Бла-бла-бла-бла... Зрелая кобыла ждёт в гости состоятельных... Так, это не про нас.

— Вот! – обрадовалась я. – Нежное удовольствие для чувственных пони от очаровательной кобылки. Самое то. Звоним.

Недолго телефон погудел. Как вдруг со скрежетом кто-то взял трубку. Панк кобылке тоже хотелось услышать разговор, поэтому она вплотную прижалась к моей мордочке. Дыхание в трубке слышно было отчётливо, но никто не отвечал, тогда вступила я.

— Алло.

— Да, — сухо ответили мне сразу же.

— По объявлению, — вышло так будто я коврик покупаю, но делать кокетливый тон не хотелось.

— Ну.

— Вы работаете сегодня?

— Да.

— Мы бы хотели встретиться с вами, если есть такая возможность.

— Мы? – переспросила она. – Так дороже будет и не больше двух, — голос был не такой уж нежный, чувственный и очаровательный.

— Эм... Ладно.

— Сразу предупреждаю без резинки не работаю...

— Вообще-то, нас тут две кобылки, — на конце провода эта фраза вызвала недолгое замешательство.

— За секс-игры и бондаж доплата, копро и золотой дождь — тоже отдельная стоимость. Страпон есть свой, два фаллоимитатора. Какие-нибудь пожелания? Давайте заранее обговорим, чтобы вы зря не ехали в случае отказа.

— Например?

— Да хотите, к примеру, если есть желание, могу посмотреть, как вы занимаетесь сексом, могу на это поклопать или фотки сделать. Могу притвориться вашей мамой. Могу жеребцом одеться. Кстати, есть костюм Селестии.

— Правда?

— Да, там рог съёмный, туда можно поставить один из фалосов.

Она назвала адрес и цену. Через час с лишним проститутка ждала нас к себе, я попросила её быть слегка взмокшей к нашему приезду. Разумеется, никуда мы не поехали. Панк-кобылка была в восторге от этой глупой проделки, но дальше ни одна из нас не желала продолжать эту шалость. Но она сразу же придумала другую и предложила выпить моей водки. Я её потихоньку в чай добавляла и сейчас устроила такое чаепитие с этой взбаламученной кобылкой в дешёвой пекарне. Сквозь большие стеклянные окна мы глядели на унылую серую погоду и таких же проходящих мимо пони. Для крутой бунтарки она восприняла эти маленькие шалости с каким-то чрезмерным восторгом. Без конца говорила про костюм Селестии и наконец когда она спросила меня:

— Слушай, мне всё интересно, — она наклонилась поближе. – Что такое страпон?

Тогда мне стало видно, насколько моя бунтарка бунтующая.

Проводив её дома засветло, чтобы бедолагу не наругали родители, я обещала обязательно как-нибудь показать ей, что такое страпон.

— Подожди, — окликнула она, когда я уже уходила. — Ты часто в библиотеке бываешь?

— Каждый день там торчу.

— Клёво! – она отвернулась, но я уже не стала отводить от неё взгляд. — Подожди, — вдруг обернулась она. — Как тебя зовут?

— Лэйт.

Она улыбнулась.

— Вэйт.

— Да я и жду.

— Нет. Это моё имя. Вэйт.

Подожди.

Меня вырвало. Еле дверцу повозки успела открыть. Уже начало смеркаться. Малышка всё это время была рядом. Отлично. Лекарство меня и прикончит. Магия, блять. Лихорадка схватила и не выпускала. Стало совсем хреново. Пони после налёта полиции не решались из домов даже вылезать. Все были уверены, что имел место полицейский беспредел, которого, надо признать, в резервации вообще нет. Болело всё. Казалось, что до этого мне было даже лучше. В следующий раз, когда мне предложат магическую медицину, я, блять... Сука... Даже, блять, метафора не лезет в голову. Блять. Пфе-е... Блевать-то, собственно, было почти нечем. Живот у меня недовольно поуркивал в течение дня, расстроенный тем, что теперь я даже алкоголь в чрево не заливаю. Надо сходить до аптеки. Все эти мысли о собственном голоде навели меня на другую – Малышка тоже ведь голодна. Надо поискать ей съестного в аптеке.

— Да ладно тебе, щас мама, поди, нам притащит печенье, — Вэйт аккуратненько снимала плакат в своей комнате. Её бежевенькие обои с маленькими розочками были усеяны всякой панковской шушерой ещё месяц назад, но теперь она решила всё снять. В углу валялось банджо. Что, блять, вообще никак не связано ни с её увлечениями, ни с родительскими предпочтениями. Кстати, о них.

Каждый раз, когда её мама стучалась в комнату и приносила нам печеньки это просто... Ну, не знаю. Мило. Она постучалась опять.

— Дорогушенька?

— Чего, мам?! – крикнула она.

— Мы с папой уезжаем проведать Патрицию, — сестра Вэйт – Патриция – училась в Мэйнхеттене.

Короче, мы остались с ней вдвоём – на эту возможность Вэйт намекала целый день – и теперь дом был в нашем распоряжении, и владелица жилища достала из-под кровати бутылку водки. Покупать спиртное — это пока что единственное, чему за год я смогла научить её. Но не всё потеряно, у меня были большие планы на кобылу, беззаботно улёгшуюся в моих объятиях на широкой кровати под потолком, увешанным звёздами – они, картонные, свисали на ниточках – не сияющими в ночи, к сожалению. С тех пор, как она сняла со стен все дурацкие и неуместные плакаты с её панковскими группами, комната обрела более солидный вид.

И да, мы просто лежали. Вот и всё. Мои большие планы действовали ужасно медленно, к слову.

Она говорила на перебой о всякой ерунде. Наподобие того, как её раздражает отношение её родителей к ней и то, что никто не воспринимает её всерьёз, как ей хочется всё всем доказать... Откровенно даже я не воспринимала лепет этого подростка всерьёз. Но духу не хватало рассказать ей о том, что у неё счастливое детство и потрясающие родители, чья опека — лишь проявление бесконечной любви. Моя мать действительно меня не воспринимала, по большей части, потому что не слушала.

— Ты идёшь на бал в конце года?

— Нет.

— Почему?

— Почему изгой не пойдёт на балл? Не задавай глупые вопросы.

— Эй. Я разговаривала о тебе с другими...

— Да ты что.

— Не кипятись. Никто о тебе плохого не думает. Ну да... Ты немного скрытная. Чересчур. Но это не повод считать себя изгоем, тем более, что тебя никто таковой не считает и если бы ты пришла...

— Пойду, налью себе.

Маленькая стопочка наполнилась наполовину. Стакан рядом перестал быть пустым – содержимое зашипело и запузырилось.

— А я пойду на бал.

— Хм, — я выдохнула. — Повеселись там.

Опустошила стопку, еле удерживая её копытцами. Запиваю.

— Буду танцевать с тем жеребцом из параллели. Кустоном.

Я поперхнулась.

— Плохо идёт? – осведомилась она.

— Да нет. Нормально, — я откашлялась и села на край кровати.

— У него есть друзья и, если бы ты пришла, то вполне...

— И ты правда пойдёшь?

— В смысле?

— На бал. Ты же ещё недавно говорила, как тебя раздражают все, кроме меня.

— Ну да. Просто с тех пор как ты уговорила меня снять мой «псевдо-панковский» прикид и рассказала, как вести себя в обществе... В общем, знаешь... Оказалось, что другие-то пони — не такой отстой.

— Нет, они отстой! Вообще отстой!

— Да нет же, — мягко возразила она. – Ты так много знаешь об общении с пони, но сама с ними не общаешься. Может, тебе порой вылезать из библиотеки...

— Кустон!? – завопила я на всю комнату. – Ты сейчас серьёзно. Кустон.

Она помолчала.

— Это, блять, ведь самое ебанское имя. Ты видела, какой он тупой? Он ведь недавно заявил, что для спасения Эквестрии во время всемирного бедствия от голода можно просто будет разводить собственное дерьмо в моче и жрать его. Мол, тогда дерьмо разбухнет, его станет больше, и оно продезинфицируется. Я бы вообще к нему не подходила на твоём месте, его долбоебизм, похоже, передаётся воздушно-капельным путём. Уж молчу, что можно подхватить от него, если ты разрешишь ему сунуть в себя член. А ещё он трахнул Салли Симпл, и она чуть не забеременела. Ты представляешь, они переспали и просто разошлись.

— Я знаю, — спокойно ответила она. – Вообще-то, поэтому я и хотела бы пойти с ним, — она виновато уставилась в сторону, а затем весело сказала. – Эй! Да ладно тебе. Это же просто секс, в конце концов. Не собираюсь я с ним жить или вроде того.

— Но... Ты, — уровень громкости понизила до шёпота, — девственница.

— Да, и меня это беспокоит! Тебе самой это не надоело? – на этот вопрос я промолчала. – Все нас считали какими-то лохушками а теперь у нас есть реальный шанс показать, какие мы на самом деле. Представь, как поднимется наш авторитет, когда все узнают насколько мы развязные. Это будет настоящий бунт.

Она потянулась ко мне, но не успела поймать меня, ускользающую за очередной стопкой, которую я моментально приговорила – наверное, именно так раньше отправляли невиновных на казнь из-за плохого настроения – и мне стало так... Я пошла к выходу, но не то, чтобы собралась домой. Куда угодно, только не домой. Этот день я собиралась провести здесь, так что в слезах убегать мне не хотелось. Я взяла пачку сигарет её отца, а зажигалку всегда с собой носила – просто так – вышла на улицу. Там был дождь, точно так же, как и год назад. Дрожащие копыта с трудом открыли пачку – мне кажется, её отец знал, что мы воруем у него сигареты, и поэтому специально покупал хорошие, лёгкие и оставлял их в заметном месте. Здесь он был прав — мы бы всё равно купили сигареты, просто вместо нормальных какую-нибудь дрянь, такого же качества, как и выпивка. Да, именно об этом я думала, когда дрожащими копытами пыталась прикурить. Только не о Кустоне и не о том, как он кончает на Вэйт, и только не о том, как она стонет и елозит где-нибудь в кустах около танцевального зала на сырой грязной земле. Да блять! Как же, блять, поджечь сигарету, если я земнопони!

— Давай помогу, — она поёжилась от холода и поморщила носик. Так невинно.

— Не надо.

— Ну ладно, — она села рядом. – Что-то не так, да?

— Да ты у нас сама мисс догадливость, — бросила эту затею с сигаретами, тем более, что курить не умела. — Тебя, наверное, на «Сто к одному» зовут каждый день. Знаешь, если бы ты была кроликом, тебя звали Черничка — это я тебе точно говорю. Если так дело и дальше пойдёт, может, и теорему Ферма докажешь, — тогда она ещё не была доказана.

— Я... Отлично. Спасибо. Правда, Лэйт. Теперь когда ты напомнила, какая ты замечательная и умная пони расскажи мне, твоей скромной тупице, чем ты так недовольна.

— Тем, что твоя Вирджиния скоро превратится в Calida Fornax, и ты этому только рада.

— С тобой очень сложно, — она сказала это глубоко, разочарованно, и я вдруг подумала, что перегнула. – Если выражаешь суть своей претензии, то пускай она хотя бы будет на языке, который известен мне.

Я помолчала. Ёбаный звук дождя, блять, и холодно ещё. Зябко так. И чем она ближе, тем более одиноко я чувствовала себя. Ещё несколько минут назад всё было чудесно в её объятиях.

— Даже Коулфилд считал, что секс без любви — это полная ебатня и шляпа.

Она усмехнулась. Фраза произвела совсем не тот эффект, на который я надеялась.

— Опять книги. Ты только по ним и узнаёшь жизнь. Оглянись! Да если бы тут была любовь, я бы к ней кинулась. Если бы хоть одно живое существо в этом мире подошло ко мне, поцеловало и пообещало никогда не бросать и вечно любить меня. Эх... Я бы была верна и преданна до конца жизни, не задумываясь ни о горестях, ни о бедах, что выпадут на нашу долю, на нашу судьбу, — она вышла под дождь. – Где, Лэйт? Покажи мне, прошу! Нету любви в этом мире, нет её и никогда не было! И ты ещё имеешь наглость вспоминать Холдена Колфилда, когда сама объясняла мне, что Джэйн Галаххер – это мечта. Невозможная девчонка и единственная, которую он мог полюбить, но её не существует. Мечта. Настоящая любовь, которой у Холдена в жизни не будет, и именно поэтому он одинок. Он звонит ей и никак не дозвонится. Потому что она мечта, а мечте дозвониться нельзя.

Ну да. В тот день я совершила глупость. Грива её измокла и слипающиеся пряди прикрывали глаза. Она слегка дрогнула, когда я подошла.

— Ты плачешь? – только и успела спросить она.

Я поцеловала, точнее чмокнула её в губы – только это и успела – как она, опешившая, отодвинулась от меня и, боязливо обойдя, ринулась к дому под крыльцо. Остановилась у двери, обезумевшие её глаза смотрели на меня, и о да. Сколько бы вы раз ни читали это в книгах — это правда. Вкус губ остаётся. Это правда. Сердце у меня у самой бешено колотилось, ясное дело. Ну, и она жаждала объяснений, а я жаждала развязки этого всего.

— Так ты... Ты лесбиянка.

— Да.

— Ох. Блин. Ведь я...

Да пару раз она просила потрогать её круп, мол... Ладно, долгая история и, в общем, там не только круп.

— Пожалуйста, Вэйт, подожди.

Там было ещё пару междометий, пару её ахов, вздохов и прочего дерьма — в общем, не того, что мне бы хотелось услышать после того, как я выразила свои чувства пони, в которую влюблена. Она не выгнала меня. Нет. В конце концов, у неё были чувства ко мне хоть какие-то. Да и она знала, как мне не хочется идти домой. Мы были уже у неё в комнате обе промокшие. Она извинилась за свои слова и сказала, что ей нужно серьёзно подумать. И это было глупо, будто бы я ей предложение сделала. И в конце она мне выдала.

— Дело в том, что... Я не такая. Ну, ты знаешь, о чём я.

Это разбило мне сердце окончательно. Она предложила мне остаться только с условием, что я буду спать в гостиной на диване. И любая бы на моём месте ушла бы, но идти домой к моей больной матери, которая бы устроила мне разнос на тему «Я же говорила, что ты будешь жалкой и одинокой» мне совсем не хотелось. Мы сидели в разных комнатах. Бутылку поставили на пороге. Такой вот бы уговор. Разумеется, сидеть в полном молчании невозможно – у неё у первой лопнуло терпение. Пару вопросов ни о чём. Попытка притвориться, что наш крохотный мирок не перевернулся в одно мгновение. Я... Мне было неизвестно, каково это, когда твоя лучшая подруга оказывается лесбиянкой и признаётся в любви к тебе. Для меня подобное было бы в порядке вещей, да и сейчас я лишь с трудом осознаю, что это такое. Но, видимо, для неё мысль о том, что подруга... Ну, вы ведь знаете пони. Они сразу всё переводят на секс, и, уверена, она сейчас думала о том, что каждую минуту нашего общения я вожделела её. Мне бы такое только польстило, а её пугало – шокировало. Бредятина. Да, не буду врать, я, всё-таки, тоже живое существо и была куча моментов, когда я оставалась наедине и представляла, что нахожусь не одна, а рядом с ней, а у меня под копытом душ, и... Но ей и в голову не пришло, что каждую секунду, не минуту, а именно секунду я пылала любовью к ней и думала как же это будет прекрасно — узнать о взаимных чувствах от неё.

— Так ты и вправду хочешь пойти на бал с этим клоуном?

— Да успокойся ты, — буркнула она из-за стены. – Он даже и не знает об этом.

Мне на душе и вправду сразу стало спокойней.

Я потянулась за бутылкой и нащупала её копыто. Ну, блять, это уже что-то запредельно тупое из романтических комедий, что были популярны лет десять назад. За такой позорный ход Вуди Аллен бы покраснел.

— Бери, наливай.

— Да я подожду, — сказала я.

— У меня там просто копыто лежало.

— Зачем ты его туда положила?

— Думаю, это мне сейчас нужно быть подозрительной.

Отлично. Вот так сразу и бывает. Чуть что — сразу теряешь право на жизнь и свободу выбора. Пара слов способна сделать из пони нечто меньшее, чем мы являемся на самом деле. В этом не было никакой логики и уж тем более справедливости. Фраза «мне нравятся пони того же пола, что и я» сразу убивает всё, что в тебе было от мира сего. И никто и задумываться не станет, что буквально несколько мгновений назад все разговаривали с тобой точно так же, как и с остальными. Она стала бояться меня. Как боятся заразного зверя. Будто любимый питомец заболел чумой. И убить не можешь, но и обнять, как в старые добрые боишься. Чумной пёс. Чумная сука. Вот кто я.

— И долго бы ты скрывала это? – спросила она.

— Я не скрывала это. Просто ухаживала за тобой.

Она усмехнулась.

Ну, может, стоило заранее расставить акценты. Мои робкие попытки намекнуть о романтических намерениях, похоже, были чересчур тихими.

— Что мне было делать? Подойти и спросить «Слушай, Вэйт – просто хочу удостовериться – тебе ведь очевидно, что у меня к тебе тут шуры-муры, а не просто дружелюбные позывы?»

Она опять усмехнулась.

— Ну, это бы всё облегчило.

— Нет. Было бы как сейчас, только хуже.

— И что бы было?

— Ты бы меня выгнала, а мне пришлось бы сплести шалаш у твоей двери, чтобы взывать к тебе, слагать песни о верной и отвергнутой любви.

Она не усмехнулась.

— Я ведь люблю тебя, — вдруг сказала она, и я притихла. Сердце забилось сильней – это вполне нормальная реакция на подобные заявления, да плюс сосуды расширены. – И много раз тебе об этом говорила, — ах. Так ты про это.

— Как подругу? — уточнила я.

— Моя мама говорит, что они с папой самые лучшие друзья, — она сделала паузу. – Но они при этом всё равно трахаются.

Тут усмехнулась уже я.

Она вышла ко мне. Солнце прокрадывалось через тучи. Искажалось каплями воды и лишь немного света достигало окна комнаты. Стоя в его лучах, тёмный силуэт казался загадочным и мистически незнакомым. Но она приблизилась, наклонилась около моего опьяневшего тела и спросила:

— Ты поцеловала меня, услышав мою речь, о верности и о просьбе всегда быть рядом, ты правда на это согласна?

Я кивнула. Бессильно и отчаянно. Так кивают, когда других ответов просто нет. Когда выбирать не из чего, и вся горечь, навалившаяся из-за секретов и необходимости делать выбор, уходит, когда ты выбираешь там, где выбора и не было.

Она прикрыла глаза. Постояла в нерешительности несколько секунд около меня и затем взяла бутылку водки, пошла за рюмками. Налила две до самого края и сказала пить. Она впервые пила так много – ей было очень тяжело. Но она не останавливалась. Четыре рюмки подряд и я с трудом осилила. Водка почти закончилась.

Вэйт шепнула, чтобы я пришла в её комнату. После она встала и пошла к себе. Посидела около минуты. Водка уже вторглась в кровь и, буду надеяться, ацетальдегиддегирогеназа справится. Рыгнула — тихо. Начало тошнить. Также было стойкое желание узнать причину её поступка.

Она задёрнула шторы и попросила закрыть дверь, когда я зашла. Я закрыла. Она попросила закрыть на замок. Я закрыла. Серый полумрак. Слегка напряжённая, и в то же время Вэйт будто хотела заплакать; от этого уловить её настроение было бы сложно, даже не будь я пьяна. Её, кстати говоря, тоже начало штормить.

— Ложись, — сказала она.

Проявлять остроумие в данной ситуации казалось неуместным. Я была в очень шатком положении, так что просто сделала, как она просила. Знаете то чувство, когда ваше подсознание или, может, сознание предлагает какой-то вариант развития событий, но вы сразу отвергаете эту линию событий по различным причинам – слишком маловероятно – и в конце концов чаще всего именно этот вариант, почему-то именно этот вариант, и происходит. И более того, позже, оглядываясь в прошлое и рассматривая эту уже произошедшую линию жизни в ретроспективе – именно она и оказывается самой очевидной возможной линией жизни. И промелькнувшая мысль про занятие любовью была у меня той самой возможной линией развития событий.

Вэйт залезла на кровать, потом на меня и поцеловала. Без языка. Просто надолго прижала свои губы к моим. Было это неудобно и странно, поэтому я попыталась исправить положение. Обхватила её верхнюю губу, облизнула, но Вэйт не открывала рот, поэтому и совать язык дальше я не решилась. Фантастика. Да. Вдруг отстранилась и спустилась по моему телу вниз. Тогда-то меня и включило.

— Подожди, Вэйт, — она приподняла голову. Было такое чувство будто она держала фальшфейер над океаном мазута. – Я не могу так.

Прозвучало жалобно в купе с моим частым от возбуждения дыханием.

— Добавить музыки? – коротко спросила она и, даже не дожидаясь ответа, телекинезом щёлкнула кнопку магнитофона – они тогда такие здоровые были.

Но всё равно — любя и сомневаясь, мы проводим ночи вместе
И заставляем наш порочный круг
Вертеться и пылать.
Я не смогу жить без тебя.
Прости мне страсть, испепеляющую меня.
Я верю, то, что я испытываю сейчас — это и есть любовь.

После она опять начала опускаться, и тогда я чуть не завопила. Ситуация просто дурацкая, блять. И мне теперь предстоит долго объясняться.

— Не так быстро? Я неправильно что-то делаю, попробовать копытом?

— Нет. То есть, не так. Дело не в этом...

Так возьми же меня, возьми же, возьми!
Потому что ночь принадлежит влюбленным...
Потому что ночь принадлежит влюбленным,
Если мы верим, мы должны довериться ночи,
Потому что ночь принадлежит влюбленным...

— Так ты любишь меня или нет?! – вскипела она.

— Да!

Я сжала ноги. Она чуть ли не насильно их раздвигала, не обращая внимания на мои брыки и лягания. Мы изрядно вспотели и помяли простыни. Моё сопротивление было скорее пассивным – половина меня всё-таки хотела того же, чего и Вэйт. Но вторая половина меня – слабая и совершенно больная – держалась, как могла и, похоже, уже готова была одержать очередную победу над здравым разумом.

— Я не хотела, чтобы это было так!

Кнопка магнитофона щёлкнула под давлением телекинеза – дальше молчание. Она положила голову мне на живот, и глаза её, преисполненные тоски, уставились на меня.

— Я не готова сейчас, — объяснилась я. – Нельзя ведь так.

Пуританским воспитанием это сложно назвать. Просто кобылки все мечтатели по природе своей. И у меня мечты были слегка странными. Мне бы пошло приталенное свадебное платье.

— Я тоже представляла это по-другому, — сказала она. – Совсем не с тобой. Совсем не так. Но...

Она поднялась по моему телу вверх, медленно и неторопливо. Я ждала. Она опаздывала. Устроившись рядом и уткнувшись мордочкой в мою, Вэйт произнесла:

– Мы получили нечто большее, о чём могли мечтать. Но сейчас нам нужно выбрать, чего мы хотим. Мы можем сломать самих себя и обрести любовь. С другой стороны, можем оставить себе свои мечты и этим самым признать, что никогда на самом деле обрести их не желали. Мне противно думать о том, что я занимаюсь с тобой сексом, прости, но это так — мне тошно даже прикасаться к тебе теперь. Тем не менее, я хочу любить тебя и быть любимой тобой, для этого... Нужно просто упасть в воду. Сразу с головой. Ринуться в неё раз и навсегда. И обратного пути не будет, что бы мы ни предприняли. Мне не легче, а подчас и сложнее, чем тебе сейчас. Мне нужно сломать свою природу, тебе — предубеждения, — она помолчала, опустив глаза, спросила. – Так что ты выбираешь?

Тебя. Сказала я.

Теперь. Сказала она. Я готова на всё, только ради твоей любви.

Поцелуй. Она соскальзывает вниз, и я жмурю глаза.

Всё равно всё было плохо. Я дрожала и лёгонько продолжала лягаться. Порой сжимала её голову ногами. Её природа. Мои моральные устои. Всё это стенало и взвизгивало. Огонь сметал на своём пути всё, что не нырнуло в океан. И была в этом некая справедливость – не знаю уж, почему мне так казалось. Это была победа любви в довольно-таки грязном её проявлении. Вэйт была вся сухая. Лежала спокойно, лишь слегка подогнула ноги. Она не жмурилась, в отличие от меня, холодно наблюдая за тем, что я с ней делаю. Копыта не помогли тоже. Я была так неловка, что боялась ей сделать неприятно. Хотя, я думаю, ей в любом случае не было приятно. До завершения не дошла ни одна из нас. Мы просто легли, прислонившись спинами, и молчали. Она была совершенно спокойна, а меня бросало то в жар, то в холод, как при лихорадке. Я тяжело дышала, не зная, куда деться, и казалось, что всё стало другим. Или я стала другой. Или что-то внутри меня. Или, мне кажется, стало обидно от того, что ничего не изменилось, хотя, вроде, должно.

Вэйт повернулась и обняла меня.

Сходи в душ. Прошептала она на ухо.

Я так сильно пахну? Спросила я.

Нет. Усмехнулась она. Ты сильно напряжена. Тебе бы расслабиться – до конца.

Встала с кровати. Вэйт расслабленно легла и мечтательно уставилась вверх.

В душе всё произошло чрезвычайно быстро. Мысли о том, что только что было между мной и Вэйт, да и вода, сделали своё дело как надо. Вся мокрая – от воды – я всё-таки помылась после, пошла в комнату, где меня ждала она. Укутавшись в мятых простынях, она казалась свежей и отдохнувшей, она улыбнулась, когда я зашла, и в её взгляде появилось то, чего не было раньше. Нежность, с которой она глядела, заставляла чувствовать себя так странно – с сырой шёрсткой и взъерошенной гривой я стояла перед ней и вызывала в ней восхищение, что было отчётливо видно.

Иди ко мне. Сказала она.

После этого дня она повзрослела, до сих пор оставаясь самой старшей из нас двоих.

Становилось значительно легче. Я, конечно, теперь хромаю, но хотя бы лихорадка уходит. В аптеке, кажется, был холодильник с биомороженым, что, может, не самый лучший обед, но зато хоть вкусный. Уже завтра у Малышки закончатся проблемы, главное дотерпеть до Меридиана. Я споткнулась около лестницы в аптеку. Услышала Малышку, которая побежала ко мне на встречу. Вэйт была чем-то недовольна.

Доктор нас уже давно позвала.

Я зачиталась. Сказала я.

Что это? «Биржа для чайников». Ты собралась играть на бирже?

Нет, это так... Для кругозора.

Я уж думала, ты решила начать работать. А не лучше ли всё-таки попробовать самой поиграть на бирже? Хотя бы ради опыта.

Зачем мне опыт, если у меня есть знания?

Потому что опыт куда лучше, чем знания.

Ты так и не почитала Метафизику?! Я же... Я ведь подарила её тебе.

У меня не было времени.

Не было времени. Да ладно! И почему же?

Потому что я работаю, в отличие от тебя.

Мне хотелось возразить, но уж очень она властно развернулась и целеустремлённо пошла в кабинет к врачу. Все эти радостные морды жеребят и маленьких кобылок на плакатах, наверное, нагоняют жуткую тоску на пары, которые не могут зачать дитя. Это всё равно, что развесить плакаты с едой в кабинете диетолога... Они так делают. Точно.

Доктор была как не доктор, будто бы атташе Эквестрийского посольства накинула сверху белый халат. Накрашенная и с завивкой. Небес ради. Настоящий медик должен сидеть с закрывающимися глазами и пятнами от кофе на сером дырявом халате. И не надо мне тут про концентрацию внимания заливать. Я лучше к такому специалисту пойду, чем к Марго Робби в косплее медсестры.

— Ну, пожалуй, сразу перейдём к делу: вижу, как вам не терпится.

— Да, конечно, — поддержала Вэйт. Я решила молчать до тех пор пока не произойдёт что-то, что мне радикально не понравится.

— У меня, к сожалению, не самые благоприятные для вас новости, — тут она всплеснула передними ногами. – Но ничего такого, чего нельзя было бы решить.

— Что-то не так? – Пфф... Вэйт, конечно, что-то не так! Она ведь... Она об этом и говорит. Ой.

— Да. После осмотра и анализов я пришла к выводу, что вы, мисс Вэйт, не подходите на роль роженицы. У вас замечательные гены, но слабое сердце и очень узкий таз. Патологически узкий.

— Вы, наверное, хотели сказать "анатомически узкий таз", — это дерьмо невозможно стерпеть.

— Я рада, что вы подкованы в данном вопросе, — она с трудом выдавила из себя улыбку.

— Лэйт, наверное, врачу лучше известно...

— Я знаю, что вы обе подумали. Ваши мысли идут в ключе о том, что вот опять пациентка начиталась всего подряд, занялась самолечением и считает себя умнее врача, но дело немного не в этом. Я не хамлю специалистам, но когда я вижу, что врач акушер и теперь представляющаяся как, внимание, эксперт по искусственному оплодотворению на самом деле закончила стоматологический факультет, то у меня появляются сомнения, а после подобных ошибок ещё и вопросы.

— Как ты узнала... – спросила шёпотом Вэйт.

— Прочитала, — съязвила я и после обратилась к зуботехнику. — Вы вообще в курсе, что ниже челюсти что-то есть?

— Лэйт! – Вэйт кричит так тогда, когда я делаю в обществе что-то оскорбительное.

— Ничего страшного, — успокоила её врачиха. – Раньше был недостаток кадров на узкие специальности, а стоматологов переизбыток, оттого появилась возможность быстро переквалифицироваться. Я знаю, что вы сейчас очень взволнованы, и я признаю свою неточность. Однако уверяю вас, что я сделаю всё возможное, чтобы помочь вам.

— Действительно, — согласилась я. – Стоматолог, ну и ладно. Как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят.

Вэйт закатила глаза.

— Так во-о-от, — начала врач. – В свете недавно полученных результатов я предлагаю, чтобы вы, — она указала на меня передней ногой, правой. – Стали биологической матерью.

— Я?

Да, на мне тоже провели пару тестов. На самом деле я просто поддержала Вэйт, которой это не очень нравилось. Ну, не любит она медицинские процедуры – да и кто их любит, будучи в роли пациента? Как выяснилось, у меня охрененно широкий таз и дитятки оттуда как пробки из шампанского будут вылетать. Кроме смеха — помимо этого у меня ещё и здоровье бизона, несмотря на злоупотребление алкоголем с тринадцати лет. А худощавость у меня не из-за генов, а по причине собственного нарушения всех предписаний пресловутых диетологов.

Короче, в какой-то момент мне просто сказали: "Лей сперму себе в пизду". Да, звучало это по-другому, но мне всё равно не понравилось.

— Предлагаю провести процедуру искусственной инсеминации вам.

— Эм. Нет.

— Почему?

— Эх. Я при мыслях о конском семени поёживаюсь, а тут ещё залить его в себя. Бр-р...

После непродолжительного спора врач намекнула, что нам лучше определится, чего мы хотим, и приходить после. Когда Вэйт вышла врач показала мне фото своей семьи. С картинки на меня глянуло счастливое семейство. Весёлые дети, которым взъерошивают гриву их родители.

— Дети – это ответственность. Умение делать выбор, порой не в свою пользу и даже не в пользу вашего чада, но зато на его благо.

Я хмыкнула.

— А бесплодным парам вы тоже эту фотку показываете? – врачиха замялась. — Это, блять, жестоко.

Мы стояли на улице. Около дома её родителей присели на крыльце, собирался дождь. Столько лет прошло, но у меня мало что изменилось в жизни. Изо дня в день один и тот же маршрут. Полулегальный магазин, потом библиотека, после сижу на крыльце. Жду Вэйт. После — дом её родителей. Судя по нашему разговору, многое должно поменяться.

— Ты бросаешь сразу пить. Как только в нашей жизни появится дитя. Если решимся, то бросаешь с сегодняшнего дня. Запомни: как только у тебя появляется дитя – ты не пьёшь.

Она уже сделала выбор за меня.

И реальность не заставила себя ждать.

К слову говоря, у жизни странное чувство иронии. ЭКО, которое могло бы решить все наши проблемы, появилось в массах через несколько месяцев после зачатия.

К тому времени, как научишься следовать за собственными мыслями, они могут увлечь в самые странные места. Малышка тянула меня за собой обратно к автоповозке. Я была слишком слаба, чтобы с ней спорить, хоть самочувствие моё и улучшилось. Вдруг в аптеке что-то лязгнуло.

Когда полицейские зашли в аптеку, раздался лишь один выстрел. Вопрос. В кого именно они стреляли?

Малышка испуганно задрожала. Револьвер наизготовку и прошу Малышку открыть дверь. Музыка ветра. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался, какой стиль? Или у каждой побрякушки он разный? Наверное. Хотя, я думаю, всё же нечто близкое к джазу. Это в стиле природы. Хах.

Около Чигура валялись четыре склянки зебринского зелья. Всё ясно. Спрятала револьвер. Успокоила Малышку и попросила довериться – пойти в автоповозку. Медленно проковыляла стараясь не встать в осколки.

— Я умру, – сказал Чигур.

— Это вопрос?

— Отражение глаз – сразу видно, что ты разбираешься в этом. Ты моментально успокоилась. Обладание такой уверенностью признак самодовольства или психической неуравновешенности. В тебе нет и капли самодовольства. Было раньше. Но теперь испарилось.

Не стала отвечать. Направилась нагребать мороженное.

— Значит, ошиблась. Психическая неуравновешенность не означает ошибку, скорее наоборот, это... – он закашлялся, я обернулась на всякий случай. Изо рта текла кровь. Не пытайтесь отрастить себе внутренние органы при помощи передозировки палёным зебринским зельем. — Означает маниакальную дотошность. Просто порой дотошность применяется не к тому, что находится в нашем мире, а к тому, что обитает в мире фантазий сумасшедшего. Отсюда и появляются «ошибки», но нет... В своём мире сумасшедшие не ошибаются.

Ну всё это нахуй. Спешно пошла в сторону выхода.

— Я знаю, как ты хочешь провести её через меридиан! – выкрикнул он, давясь собственной кровью. – Тебе придётся сделать сложный выбор. Выбор, который ты в прошлом сделала неправильный или не смогла его сделать вообще, — с трудом он достал бит. – Луна или Солнце.

— Луна.

Он подкинул. Бит закружился в воздухе, оборачиваясь вокруг своей оси. Бит поднимался всё выше и выше, к яркой жгучей звезде и тёмному небу, усеянному холодными далёкими отблесками. Она зависла. Как и время в этом тайнике медикаментов. Шплам. Бит рухнул вниз, и брызги крови сплеснули.

— Что там? – спросил Чигур.

— Там Луна или Солнце. Чтобы ни выпало, я переверну это в ту сторону, которую мне нужно.

Он громко выбранился на меня и начал кричать, что агенты нас нагонят. Думаю, он умрёт не скоро — будет вспоминать всю свою жизнь, которая переполнена чужим выбором.

Я рухнула на сидение. Это был очень тяжёлый день. Малышка нехотя принялась за мороженое. Ей бы нормального салата. Ладно. Салат. Совсем скоро.

— У нас мало времени. Нужно добраться до меридиана.

Я отложила книгу.

— Ты действительно туда поедешь?

— Да. Это ненадолго. Только один месяц.

— Зачем?

Старая библиотека, в которой мы встретились много лет спустя. Она ласкает мои копыта и хочет попрощаться. Она едет туда одна. После родов мы редко разговаривали, и такой тревожный сигнал расстроил меня. Библиотекарши опять не было. Мы сидели одни и в пыльном тёмном здании, обсуждали нас.

— Мне просто нужно это. Ты прячешься здесь – в книгах. Мне тоже нужно где-то спрятаться.

— Ты не любишь меня?

Люблю. Сказала она.

— Просто мне нужно уехать, — говорит она. – Но перед этим осталось небольшое дело... Ты знаешь чего я хочу.

— Не надо...

— Не увиливай! Жить с тобой — как в тумане. Никаких ответов. Постоянные загадки и недомолвки! Расскажи мне правду. Сейчас. Что случилось во время родов?!!

Она опёрлась копытами о стол. По её мордочке стало ясно, что больше скрывать это нельзя.

Я попросила её успокоиться. Села с ней рядом. Взяла за плечи. После приобняла.

Когда ты потеряла сознание, врачи старались привести тебя в чувство. Но, видимо, естественные роды и без этого шли с трудом. Твои схватки были бесполезны, тогда решили делать кесарево. Мне подумалось тогда, что это и есть конец. Что наша маленькая кобылка этого не переживёт. Вся жизнь перед глазами прошла. Кассеты, что мы ей записали. Вспомнились все УЗИ. Все исследования магией. Наше дитя было слабым. Но она смогла. Она... Её крик раздался такой громкий и живой. И ох. В нём было всё. Она кричала и говорила со мной об этом мире. Все книги, что я ей успела прочесть, музыка, что она слушала у тебя в животе. Всё это она выдала миру. Воздух наполнился тихим покалыванием, и всё содрогнулось, ибо родилась самая невероятная кобылка на свете.

Вэйт утёрла мои слёзы, хотя сама не ревела.

Знаешь, есть такая теория о том, что при кесареве нужно восполнить тактильные ощущения у дитя – я прочла об этом – поэтому только что родившихся пони кладут на живот матери. Поскольку ты была не в лучшем состоянии эта честь выпала мне. Я была очень напугана. Её дрожащее тело прижалось ко мне ещё в остатках слизи. Она приподняла голову и... Посмотрела на меня. Твоими глазами. Ей было так жаль... И затем она их закрыла. Сопротивляясь. Ресницы, её маленькие реснички дрогнули, перед тем, как свет угас для неё. Акушеры не сразу во всём разобрались. А мне стало ясно. Я почувствовала. Вместо того, чтобы закричать, позвать на помощь – продолжала гладить её по сырой гриве. Напряжение обострило всё до предела — её дыхание и маленькое сердечко ощущались телом.

Тихий ветерок просквозил сквозь мою шёрстку, становясь с каждым разом слабей, а каждый удар сердца, как раскат грома – бешеный импульс, шторм, и я на корабле наблюдаю всё со стороны. Паруса начали опускаться. Волны бьются о борт и захлёстывают меня, стараются утянуть в океан. Выдержу, подумала я. Я всё выдержу, я переживу этот шторм! Буду стойкой до конца, и океан не победит в этот раз, в этой бессмысленной, заведомо проигранной войне, мною будет одержана знаменательная победа в сражении. Вдруг паруса поникли. И молнии били всё реже и реже. Всё тише. Всё спокойней. Я бросилась с корабля в воду – в океан – навстречу шторму. Утихает. Умирает.

Уже хотела, собиралась окликнуть врачей. Она раскрыла свои глаза и посмотрела на меня ещё раз с просьбой. Не надо. Она просила. Просила... Хотела умереть у меня на копытах. Умереть в моих объятиях. Она умерла, прижавшись ко мне! Она считала, что я защитила. Защитила её.

Я вырвалась из объятий и дрожащими копытами достала бутылку из сумки. Отпила из горла и уткнулась головой в раскрытую книгу.

— Ты не сможешь найти в книгах способ спасти её, — сказала Вэйт.

— Ты винишь меня в этом! – сдавленно прокричала я.

— Нет.

— Да! Поэтому ты уезжаешь в Меридиан!

— Нет. Я приеду к тебе уже через месяц. Это я виновата, — я подняла голову. — Это был мой выбор. Не твой. Это моя вина. И я должна понести наказание.

В библиотеке воцарилась тишина.

— О, милая. Ты даже не представляешь, куда придётся уехать мне, чтобы заглушить мою вину.

— Ты сегодня грустная, мам.

Автоповозка медленно пересекала дорогу от руин Додж Дженкшена до Мередиана. Тяжёлый день подходил к концу. Нога не болела. В небе летело полчище пегасов. Они могли везти медикаменты, могли наркотики, может, группа защитников, а может, бандиты, но чаще так двигаются переселенцы на юг. Как ни странно, не имея пути на север, спускаясь всё ниже и ниже, они пытаются найти себе спокойное местечко. Может, в самом низу этого кошмара есть тихие регионы, не освоенные ужасом. Но мне было поздно. Пройдя сквозь огонь и грязь, остаётся лишь одно. Вырваться и в отчаянной попытке пробиться туда, куда Малышке нет прохода по ужасной несправедливости. Мы были двумя крайностями одного и того же. Сюда попадают те, кто совершил преступления. Я пришла добровольно. Она родилась в этом месте против своей воли.

Воспоминания. Сказала я Малышке. Голова её склонилась мне на плечо. Она тоже была поникшей. А ты почему взгрустнула?

— Мам. Я правда похожа на Чигура?

А сама ты хочешь быть таким, как он?

— Нет.

Тогда не будь. Мало ли, кто что говорит. Даже если ты на него похожа — это не так плохо. Главное — используй это ради того во что веришь. Ты во что веришь? В зло или добро?

— В добро, — сказала она.

Ну вот видишь. Главное — во что веришь.

Она помолчала, глаза её начали закрываться. Я напела ей колыбельную, как смогла.

Скажи своему сердцу, что я одна такая
Скажи своему сердцу, что это я
Я хочу, чтобы ты
Танцевала в моем сердце
Я хочу, чтобы ты
Танцевала в моем сердце
Танцевала в моем сердце
Скажи своему сердцу, что ты заставляешь меня плакать
Скажи своему сердцу, не позволяй мне умирать

Глаза её закрылись, и я почувствовала её дыхание. Почувствовала пульс её сердца. Она прижалась ко мне. Моя Малышка. Грива её трепетала в порывах ветра. Небо покрывалось красным багрянцем с одной стороны, с другой высыпали светлячки на холодной темноте. Уже виднелся Меридиан. Скоро всё уже закончится. Проваливаясь в сон, Малышка сказала:

— Приятные воспоминания. И тебе ведь есть, что вспомнить.

«И когда никто уже не мог его видеть, Муми-тролль пустился бежать. Он бежал по тающему снегу, а солнце жгло ему спину. Он бежал только потому, что был счастлив и вообще ни о чем не думал.

Он добежал до самого берега, выбежал на причал и промчался через пустую купальню, где гулял ветер.

Потом он уселся на крутую лесенку купальни, к которой подкатывали волны весеннего моря.

Сюда уже едва доносились звуки шарманки, игравшей далеко-далеко в долине.

Муми-тролль закрыл глаза и попытался вспомнить, как это было, когда море, покрытое льдом, сливалось с темным небом».

Конец. Сказала я и поцеловала её живот.

Ей понравилось. Сказала Вэйт. Ха-ха. Она пинается и просит продолжения.

Нет уж, моя юная леди. Сказала я. Истории тем и прекрасны, что имеют свойство заканчиваться, но при этом каждый конец указывает нам на бесконечность. Ведь на самом деле ничто не имеет конца. Это лишь выдумка пони. Некая точка путешествия, до которой необходимо добраться. Пути назад уже нет. Мы оглядываемся и слёзы капают из глаз. Да. Потому что уже не вернуть того что было. Остаётся идти лишь вперёд и вспоминать как это было прекрасно.

Я люблю тебя, моя малышка. Сказала я и опять поцеловала живот. Люблю тебя, моя Малышка.

Колыбельная

Ты видел губительный огонь тленности
и спасительное пламя вечности;
ты достиг места, где я не могу более
служить тебе путеводителем.

В пустыне стоял столб. Одинокий столб. На нём был телефон.

Если кого-то правда удивляет во всей этой истории, как тут оказался столб, то с вами что-то не так. Удивиться можно было многому. Например почему моя дочь так и не рассказала мне, кто она, откуда она? Кто её биологические родители? Почему агенты охотятся за ней? Как она к ним попала? И кому я, блять, звонила на протяжении это путешествия?

Ну что же, на один вопрос я могу ответить – этот ёбаный столб тут стоит, потому что раньше это был билборд, но, насколько можно судить, непосредственно рекламный щит был разъёбан неизвестно кем.

Снимаю трубку. Набираю номер. Улыбаюсь Малышке, которая ждёт в повозке. Она смотрит встревоженно. Призналась с утра, что у неё плохое предчувствие. В трубке скрежет. Или это в моей голове.

— Алло.

Кобыла на конце провода до сих пор не взволнована. Ни разу не изменилось её приветствие. И номер до сих пор доступен.

— Привет, мам.

Вздох. Не мой. Кто-то там. По ту сторону связи. Жестокий поворот судьбы, о котором нас предупреждали многочисленные знаки. Перед тем, как свернуть в кювет, мне было необходимо закончить это. Добраться до конечной точки в этом вопросе. Я не знаю, сказала бы она мне хоть что-то, но после стольких лет моего молчания, думаю, будет справедливо, если теперь настанет моя очередь.

— Я в резервации. До сих пор. Не уверена, знаешь ли ты вообще, что я там, но это так. У меня есть дочь. Приёмная. И мне наплевать, что ты там думаешь — я люблю её, а она любит меня. Я не собираюсь сейчас выговаривать тебе свои претензии, нет. Прости меня. Я не виновата ни в чём, но прости меня... У меня... Мама, я сегодня умру. Это точно – это не угроза и не попытка разжалобить тебя, просто обстоятельства требуют моей смерти.

После этого запал кончился. Речь виделась более объёмной и эпической, но хватило лишь на это. Более того, всхлипывания начали прерывать в конце. Жутко нервничала. Был один страх. Страх того, что она бросит трубку.

— Ты воспитываешь дочь в резервации? – спокойно спросила она.

Всхлипнула.

— Да.

— М-да...

— Я пыталась вывезти её отсюда, как только удочерила!

— Может, стоило к вопросу серьёзней подойти? Ты схватила первое попавшееся под копыто дитя посреди тартара и теперь пытаешься выставить себя матерью-героиней. Надо было поискать солидную контору в большом городе. Просмотреть каталог детей, чтобы...

— Это, знаешь ли, не так делается! Дети это не продукты. Это просто случается, когда ты этого не ожидаешь!

— Не надо меня поучать, юная леди. Я, в отличие от тебя, рожала.

— Началось. Вот поэтому так тяжело было начать с тобой говорить!

— Так это ты постоянно названивала? Я думала, это извращенец-сантехник.

Копыто само потянулось к морде.

— Ладно, мама это... Я люблю тебя, просто. Хотела тебе сказать это напоследок. Всё, давай...

— Не бросай трубку, — холодно сказала она.

— Нет, мама...

— Не бросай трубку и послушай меня. Требуют обстоятельства или нет, тебя никогда не волновало. Иначе ты бы жила сейчас по-другому. Но всё детство ты противилась тем обстоятельства, в которые я ставила тебя. И с трудом верю, что сейчас, когда кто-то или что-то там поставило перед тобой препятствие, угрожающее твоей жизни, ты просто взяла и сдалась. Ты слишком своевольна для этого. Так что у меня два вывода. Либо ты сама захотела умереть. Либо, умерев ты получишь нечто большебольше, чем жизнь. Я права?

— Да.

— Какая бы ни была причина, у меня лишь один вопрос. Ты ведь не оставишь свою дочку в этом кошмаре?

— Нет.

— Тогда удачи тебе, — она помолчала. – Ты мой позор. Тебе жилось бы куда легче, если бы ты слушалась меня. Но я уважаю твоё стремление искать собственную дорогу. Про то, что я люблю тебя, я надеюсь, ты и так знаешь, — она всхлипнула. Едва слышно. – Прощай, малышка.

— Прощай, мам.

Её дыхание оборвалось, и частые гудки врезались в ухо. Я ещё постояла немного, слушая эту телефонную сирену, после чего вытерла слёзы и направилась к автоповозке.

И в пыли дорожной за нами не останется следа. Повозка гнала на всех порах. Меридиан. Тонкая линия, скрывавшая за собой бесконечный свет бренной земли. Можете что угодно говорить о хрупкости современной цивилизации, но ничего лучшего смертные пока не придумали, перед тем, как отойти в мир иной, это одно из самых спокойных мест. Старая Эквестрия. Слишком близко. Но так много предстоит пережить.

Малышка зажмурилась. На нас нацелили прожекторы. Это с заставы пасут всех подряд, кто приближается на расстояние выстрела. Малышка в недовольстве поморщила нос – её сон потревожили – столь невинно.

Глаза попривыкли к прожектору. Показалась первая стена. Их было две. Одна хрупкая – за ней деревня Меридиана. Вторая неприступная – через неё могут пройти лишь законопослушные пони, без греха за душой.

— Цель прибытия?! – грубо спросил единорог со стены. Хранители границы. Денно и нощно они следят, чтобы недостойные не попадали на территорию деревни. Они не падшие ангелы вроде полицейских. Лицензии на убийства у них нет, поэтому из оружия — лишь магия.

— Хотим попасть в старую Эквестрию.

— В старую...

— Мы без греха. Мы сможем пройти, — перебила я. Страж недовольно оглядывал меня. — У меня дитя, — Малышка уже проснулась.

— Подобные заявления тут раз в неделю, да слышим, — хмыкнул он. Поглядел на нас ещё немного, а затем кивнул головой кому-то.

К тому, что в этом ужасном месте нет выставок, ещё можно привыкнуть. Можно привыкнуть к отсутствию концертов и невозможности сходить в кино. Но чего мне не хватает, так это дождливой погоды. Лэйт. Мне этого очень не хватает. Я научилась пускать колечки. Ты всё пыталась по пьяни. Но ты и курить-то не умела. А у меня никотин уже в костях, кажется. Да. Из моих костей, после того, как я умру, нужно сделать трубку. Может, однажды появится раса более развитая, чем мы. Хоть бы мы все вымерли и всё началось с начала. И кто-то более добрый, чем мы, будет жить на этой, в общем-то, красивой земле. Мои кости найдут и сделают из них трубку. Выйдут в дождь и будут светить маленьким тлеющим огоньком вдаль. Знаешь, Лэйт... Я порой... Хах... Порой я вдруг представляю. Глупость, конечно. Но ночью. Я не сплю уже, очень давно. И вот ночью я курю, сидя у окна, и мне кажется, ты увидишь это и... Придёшь ко мне постучишься, и...

В дверь постучали. Пепел с кончика сигареты упал на пол. С трудом опомнилась и затоптала копытом. Потушила окурок в пепельнице. И подскочила к двери. Встала сбоку. Как поджидала зверя, которого необходимо поймать. Стук раздался ещё раз.

— Кто это? – дрожали губы.

— Мисс Вэйт, это стража Меридиана.

— Блять, — прошептала я.

Распахнула дверь.

— Что случилось?

— Простите, что беспокоим в такое время, просто уведомляем жителей. Сегодня, по слухам, возможен налёт, так что не беспокойтесь из-за стрельбы или криков. Полиция уже знает и в случае крайней надобности будет здесь.

— Спасибо. До свидания.

Захлопнула двери.

Одно и тоже каждый раз. Кучка сволочей штурмует деревню с палками. Небес ради. Как же ты там выживаешь среди них? В темноте гостиной зажёгся огонёк и заразил жаром сигарету.

Опять постучали.

Да что же ты будешь делать. Неужели нельзя спокойно убивать себя никотином, сидя в кресле?

Открываю дверь.

— Что случилось?

— Это долгая история.

Сигарета изо рта выпала. Сквозь дым и тьму я в бреду двинулась к силуэту. Эта дурацкая потёртая куртка болотного цвета. Туман, вышедший из лёгких, слегка рассеялся. Зелёные глаза маленькой пони с древней душой виновато смотрели на меня.

— Здравствуй, — прошептала она и опустила изумруды вниз. В полубреду коснулась её мордочки и вздрогнула, осознав, что всё это наяву. – Прости, но... Мне нужна помощь.

Позади неё сидела маленькая кобылка. Худая и уставшая, она сгорбилась и с подозрением оглядывала меня. В голове всё промелькнуло моментально. Хватило лишь одного взгляда на Лэйт. Я улыбнулась и утёрла слёзы.

— Заходите скорей, — сказала я как можно доброжелательней. – Простите за бардак. Садитесь... Ой, — у меня закружилась голова, когда я зашла в дом. – На диван. Сейчас, что-нибудь приготовлю вам.

— Вэйт, тебе...

— Нет! – весело отозвалась. – Всё в порядке. — Я улыбнулась, маленькой пони. — Ты хочешь есть, милая?

Малышка уплетала салаты один за другим. Вэйт суетилась, носясь по всей кухне от одного шкафа к другому, приговаривая, какая же Малышка худая. Здесь всё пропиталось сигаретным дымом. Это вязкое отчаяние, сквозь которое я наблюдала идиллию, разыгравшуюся на кухне. Там открыли окноокно, и свежий воздух вытянул всё дерьмо, скопившееся здесь за несколько лет. Фотографий не было. Не было ничего, что говорило бы о том, что дом обжитый. Лишь грязь, что пряталась среди пыли, редкие следы её копыт и продавленное кресло с измученной пепельницей. Малышка мягко говоря прибалдела от навалившейся заботы. Уже через несколько минут после их встречи Вэйт тискала мою дочь за щёчки. Нашу дочь. Мечта, которую мы хотели воплотить в жизнь. Умереть хотелось здесь и сейчас и затем просматривать вечно последнее мгновение своей жизни.

— Лэйт, — блять, это будет тяжело. Нельзя привыкать к её голосу. Нельзя. – Малышка сказала, что ты тоже давно не ела.

— Нет, что ты... – живот подло уркнул и сжался.

— А ну быстро к столу, — сказала она притворно строго.

В кухне зажгли лампу. Остановилась перед чертой, что разделяла тьму и горечь гостиной от света и счастья за столом. Перешагнула. Приготовления были закончены, и все сидели за столом. Малышка справа. Вэйт напротив. Сидела с полотенцем в копытах и сладко улыбалась, наблюдая, как мы уплетаем её блюда. Положила себе кусок лимона в рот. Малышка подула на горячий чай, взяла его дрожащими от холода пустыни ногами, аккуратно отпила. Вэйт грызла копыта, порой потрясывая головой с грязной и седой от пепла гривой. А на кухне свежо. Так спокойно рядом с очагом. На мордочке появились следы от слёз, которые смывали сажу, но Вэйт старалась держать себя, пока окончательно не разрыдалась и не встала из-за стола.

— Я сделала, что-то неправильно? – спросила Малышка.

Нет. Сказала я. Всё правильно. Даже слишком.

— Но так не бывает, — шёпотом сказала она.

В этом и проблема. Ответила я. В этом и проблема.

Вэйт подоткнула одеяло. Малышка внимательно смотрела на её мордочку. Видимо, такой доброты она никогда не видела. Мягкие игрушки со стеклянными глазами столпились около подушки. Мы покупали их вместе, когда обставляли детскую. Не знала, что она забрала их с собой. Вэйт гладила её по гриве, глаза Малышки слипались, но она стойко держалась, чтобы дослушать сказку.

Лисичка наконец-то добралась до дерева желаний.

Мягкий голос моей любимой звучал так незнакомо. В непривычной роли, которая ей была уготована судьбой. Роли матери.

Она стряхнула со своего меха снег. Грациозно села перед раскидистым дубом и сказала:

— О великий дуб, исполняющий желания целую вечность. Прошу, склони ко мне свои ветви и услышь меня!

Старое дерево скрипнуло. Ветви его колыхнулись без ветра, а листья с желудями посыпались на землю. Корни недовольно разворотили снег.

— Зачем ты зовёшь меня, дитя тундры? Зачем ты проделала столь долгий путь?

— О великий дуб. Вдали от этого места живёт маленькая пони, и болезнь забирает её. Она ещё даже не знает об этом, но нюх лисицы проницательнее, чем глаз пони. Вылечи её, о великий дуб.

Дерево с трудом развернулось. Ствол его закрутился, а листья продолжали погребать под собой лисичку.

— Да. Звериный нюх не подвёл тебя. Ветер донёс мне о её скорой кончине. Я могу её спасти, но мне не под силу менять мироздание, маленькая лисичка. Одна жизнь должна угаснуть. Готова ли ты отдать свою?

Лисичка приоткрыла рот, но затем поникла и опустила голову.

— Мне казалось, — тяжёлым голосом сказал дуб. – Тебе дорого это дитя.

— О да, великий дуб! – воскликнула лисичка. – Она мой восход и мой закат. В её глазах полярное сияние и изумрудный блеск снега. В её прикосновениях теплота тысяч солнц. В слёзах её горечь многих народов, а в смехе радость всего живого. Я пришла сюда сквозь снежные пустыни, мне пришлось пересечь жёсткие, но справедливые горы, переплыть ледяные реки и бродить по талому снегу, пока не показался дремучий лес, мне пришлось избегать опасность и хищных тимбервульфов, чтобы добраться до тебя. Я была готова на что угодно, но сейчас...

— Что сейчас?

— Сейчас мне кажется, что ей очень хотелось бы обо всём этом услышать. А мне — увидеть, как она вырастет. Мне хотелось бы жить ради неё, а не умереть. Но и на это я тоже готова.

Дуб повернулся обратно. Ветки плакали и, содрогаясь от рёва, роняли листья, вскоре от лисички остался один лишь рыжий хвост. Поговаривают, что однажды отец девочки нашёл его в снегах тундры и принёс малютке всё, что осталось от той, кто видела в маленькой пони свою жизнь.

Мы прикрыли дверь, аккуратно, чтобы не разбудить, но вряд ли это получится – дорога была слишком долгой и тяжёлой и, видимо, всем нам не мешает окунуться в мир грёз. Мы так и стояли около комнаты, в которой спала Малышка. Глядели друг на друга в темноте. Кажется, мы постарели. И, кажется, в этом виноват не возраст. У Вэйт, видимо, мысли были схожие.

У тебя седых прядей стало больше. Сказала она.

Улыбнуться, расплакаться, кинуться к ней в объятия. Что нужно сделать в такой ситуации? Может, просто взгляда мне хватит. Это огромное испытание напоследок. Надышаться напоследок. Хрен там был. Мне хватит лишь вечности, если говорить о времени, какое я хочу провести с ней.

Она глянула в маленький зазор между дверью и косяком. Посмотрела на Малышку.

Слова излишни? Спросила она.

Я оглядела её комнату.

Тебе могу задать тот же вопрос. Сказала я.

Мы спустились в кухню. Врата откроют лишь утром, поэтому мне придётся пробыть в Меридиане несколько часов. Несколько часов с ней. Она открыла бутылку и налила мне. Я отказалась. Она снисходительно улыбнулась.

Я тоже помню про правило. Сказала она. Но в этот раз можно.

Выпила махом. Закусила остатками ужина. Горло слегка обожгло. Неприятно. Но захотелось ещё. Вэйт протянула бутылку. Я выпила из горла. Опять закусила. Она закурила. Мы молчали. Вэйт боялась спросить, что будет дальше. Я боялась рассказать. Мы так и сидели в кухне с гаснувшей лампой, пока завывал сквозняк.

Ты меня больше не хочешь? Спросила она.

Я недоумённо посмотрела на неё. Спросила, с чего она так решила. Она улыбнулась. Ладно, это был явный намёк, но я решила повременить. Стало смешно. Я засмеялась. Небес ради, знаю, сейчас не время об этом думать, но она ведь всегда была жутко похотливой. Страшно подумать, сколько она игрушек перепробовала, чтобы удовлетворить себя. Ох, как я это сразу не заметила. Мне стало ещё смешней. Я была алкоголичкой, а она изнывала от желания.

Я очень долго ждала тебя. Сказала она с недовольной улыбкой.

Мне стало ещё смешней. Я тихонько смеялась, стараясь не разбудить Малышку.

Хочешь сказать, рада меня видеть? Улыбнулась я.

Смейся, смейся. Ответила она. Но сначала угадай, где побывала эта бутылка до твоего приезда.

Пхах. Я медленно взяла эту бутылку облизнула горлышко, чем вызвала у Вэйт непроизвольное отпадание нижней челюсти, и сделала большой глоток. Больше она ждать не могла. Было поздно говорить о том, что сейчас не лучшее время для этого. Да и чего врать. Будто я не изнывала всё это время. Она села сверху и закинула копыта мне за голову. Потёрлась о мою щёку и плавно перешла к уху, чтобы сжать его зубами. Да, я знаю, детка. Ты не отпустишь меня теперь. Никогда. Мне больше не хватало её души, нежели тела. Я фригидная? Хрен знает, мне, в принципе, пофигу, могу и течь, и кончить ради неё. Тем более — когда она так старается. Мне не хватало тепла. Не хватало нежных прикосновений локонов её гривы. Она повела меня в ванную. Как же не хватало её указаний. Не хватало её присутствия, того, как она спасала меня от одиночества. Не хватало её души рядом. Но даже в полумраке мне было страшно глядеть на её душу сквозь глаза моей мёртвой дочери.

Что же с нами всеми будет? Дерево горит, и от него остаётся пепел. Снег тает, превращаясь в воду. Для всего смерть — лишь начало новой жизни. Мы же застрянем под надгробными камнями и цветами. Она терзала меня. Тёрлась о мою плоть своей, и было в этом нечто протестующее перед бесконечным страхом смерти. Агонистический последний вздох или прерывистое дыхание при оргазме. Всё едино в этой бренной земле, наполненной кровью и прахом, зависшим в воздухе. Только её душа выделяется. Только она служит мне маяком.

Ох.

Она тяжело отдышалась, и мы умолкли в темноте. Ванна показалась сразу же тесной и холодной, но уходить оттуда не было сил. Изнемогшие не от усилий, а скорее от непривычности близости, мы прижались к друг другу в этом холодном бытие. Умерли мы давно. Очень давно. Просто не было шанса покинуть эти края. А сбежать мы себе не позволяли, так как чувствовали вину, перед дочерью и перед друг другом. Она слишком любит меня, а я люблю её. И обеим известно, как страшно умирать второй.

Я нашла, что ты просила. Сказала она.

Вэйт протянула мне кассету. Кроме мягких игрушек, она захватила почти все вещи, связанные с ней. Оставалось лишь надеяться, что она не мучила себя этой плёнкой. Мне бы духу не хватило включить её.

Солнце лениво выглянуло из-за края пустыни. Скоро врата откроются. Я положила голову на плечо Вэйт. Она стоически старалась больше не плакать. Я и не подумала, что мой план ей настолько не понравится. Обосрала я, конечно, малину. Мне и самой было приятно помечтать о том, что могло бы быть, не будь жизнь таким дерьмом, а я — такой неудачницей. Мы бы завели кошку. Я бы пинала говно. Может, научилась бы делать что-нибудь по дому, но с дочкой бы не сидела первые месяцы — это точно. Вэйт бы мне не доверила. Первый год нам бы помогали её родители, а потом бы она вышла на работу. Я бы была подругой для своей дочери. А Вэйт — и лаской, и строгостью. Я бы не смогла на неё кричать. Вэйт храбрее. Она бы смогла.

Может, просто останемся здесь? Спросила Вэйт.

Да. Не ответила я. Останемся здесь.

ЖИЛИ ОНИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО.

КОНЕЦ,

Нет. Сказала я. Однажды я пошла на компромисс. Больше так делать нельзя. Ладно. Пошли разбудим её.

Подожди. Сказала Вэйт. Дай мне ещё помечтать.

Она запустила копыто в мою гриву. Стиснула в объятиях. Небес ради, да я ведь не сбегаю от тебя, милая. Я навсегда твоя. Навсегда. Предрассветные лучи, как прожектора, подсветили пыль, танцующую в воздухе. Когда же это было? Много лет назад. Научить меня танцевать — это серьёзная вещь. Хах. На такое способно лишь воистину любящее сердце. И мы танцуем, как пылинки, что тотчас же пропадают в темноте. И этот рассвет знаменует закат нашего танца. Я хлопнула ресницами. Зевнула. Её копыто, как корабль, пробирается сквозь бурю моей гривы в жалких попытках утихомирить вздымающиеся, как волны, пряди и распутать водовороты катышков. Но в первую очередь это течение. Тихое и мирное течение. Корабль покачивается. Покачивается, как колыбель.

Серый.

Серый цвет.

Серый цвет играет.

Серый цвет играет роль.

Серый цвет играет роль спасения.

Шестеро!

Они вскричали к ним!

Шестеро.

Они вскричали к ним!

Почему не позвать шестерых?

Ведь это их земля и их забота?

Почему шестеро?

Почему не они решают проблемы?

Почему не они борются со злом?

— Садись.

Кобыла серого цвета сидела напротив в кресле зимнего цвета. И, кажется, в ней было нечто доброе. Но она была очень печальной. Печальной и осталась. Так в чём же причина её печали. Исток. Или то, что из этого получилось.

Кобыла серого цвета сидела напротив в кресле зимнего цвета. И, кажется, в ней было нечто печальное. Но она была очень доброй. Доброй и осталась. Тянулось это к истоку. Там было меньше того, что получилось. Поэтому это так прекрасно.

Я села в кресло пустынного цвета. И, кажется, во мне было нечто счастливое. Но я была преисполнена скорби. Но скорбь скоро уйдёт. Так в чём же причина моей скорби. Случайность. Или то, что она произошла.

Я села в кресло пустынного цвета. И, кажется, во мне было нечто скорбное. Но когда-то я была преисполнена счастья. И счастливой скоро стану опять. Так в чём же причина моего счастья. Его отсутствие. Или его возможность.

— Я всегда считала себя второй. Так оно и оказалось. Но. Почему же я оказалась тут одна? И была здесь до тебя?

— Ыобчвв ж ярби хбоым уацбзобз даъжды? – спросила я.

— Потому что мой друг хотел, чтобы я увидела свет.

— Рсхы зй хяърйс зэ юяъ жо уръ ёаю рйасжш?

— Она исток. Но. Это невероятно, но её ещё нет. Её ещё не существует. Мы. Нарушили последовательность. Но. Если бы мы её не нарушили, нас бы не было. Мы. Проторили ей дорогу, которую она должна была проторить нам. Но суть в самой дороге. Мы. Не сможем с тобой проторить путь, потому что нашли другие пути. Мы. Стали жить сами, так как нам захотелось, но у неё есть причина. Мы. Относительная случайность, которая стала причиной для малого. Но. Она и есть то малое. У неё есть причина и у неё есть цель. Мы. Её продолжение, но её ещё нет. Исток, которого ещё пока нет. Она любит нас, ведь мы её последствия, но мы её причина, причина, по которой она наконец проснётся. Она слишком долго грезила. Ей пора проснуться.

— К тшщъ твштнй ёвудсюь?

— У тебя нету выбора. Выбор будет только у неё, но не у нас. У нас лишь иллюзия выбора, выбор заранее предрешённый не считается выбором. Мы. Говорим не о тебе, хотя это твоя судьба. События казавшиеся столь значимыми станут пустяком по сравнению с тем, что предстоит сделать ей.

— Чиво дтьъ нощгда. Т юыаыё жрвк побо?

— Они постучат. Не вини их. В этом и дело. Они постучат, и тогда ты очнёшься. Они постучат, и тогда ты осознаешь, что тебе нужно скорее заснуть, но перед этим нужно довести дело до конца. Они не виноваты. Я осознала это слишком поздно. Я боролась со злом, а нужно было привносить добро. Я осознала это слишком поздно. А ты осознала это сразу. В этом и смысл. Она ещё спит. А нужно было проснуться, — из-под шарфа кобылы потекли слёзы. – Ночью можно проснуться по разным причинам... Да. В этом был весь смысл. Но. Теперь, когда настала её очередь, ты была уже пробуждена. Она привнесёт добро в этот мир, чтобы другие увидели и задумались. Крупица добра, но она должна затронуть их сердца.

Серая кобыла встала с кресла и ушла. Она подошла к шлюзу, он раскрылся, там я увидела свет, исходящий от двух переплетённых деревьев. Эти деревья светились.

— Любовь ждёт. Всегда ждёт меня.

Серая кобыла сняла с мордочки шарф, и я увидела её заплаканные зелёные глаза.

— Та, кто должна проснуться — причина меня, — сказала серая кобыла, — Но. Ещё она — следствие тебя.

— Гтш с вэца эдоюхбп дюокн дьу ььоыаиъуюз?

Серая кобыла указала в сторону. И ушла, шлюз за ней закрылся. Там, куда она указала, был иллюминатор. Огромный иллюминатор в целую стену, стекло отделяло меня от бескрайнего космоса. Звёзды мерцали на бескрайнем тёмном полотне. Среди них я заметила... Заметила её. Кобыла в скафандре в открытом космосе. Совершенно неподвижная, приближалась к иллюминатору. Сквозь стекло шлема я увидела её мордочку. Глаза были прикрыты. Она спала. Вдруг она коснулась стекла иллюминатора. Раздался треск. Её прибило сюда, как к берегу прибивает выживших после шторма. Она ещё раз задела стекло своим скафандром. По стеклу пошли трещины, иллюминатор вот-вот готов лопнуть, единственная преграда между безразличным смертельным вакуумом и мной. Всё больше трещин появлялось. Тут-тук. Что? Ведь должен быть треск, а не стук. Тук-тук. Они постучали... Кобыла в скафандре раскрыла глаза, и на меня взглянули два прекрасных изумруда и печальных изумруда.

Тук-Тук.

— Ну что там ещё случилось? – недовольная Вэйт направлялась к двери. Я проснулась на диване.

Стой! Крикнула я ей.

Она недоумевающе взглянула на меня, но я жестами показала быть тише. Они пришли за нами. Агенты здесь. Сказала Вэйт, чтобы она будила Малышку. Накинула куртку. Нужно проверить окно, может... Окно треснуло, и в кухню ворвалась пегаска в костюме. Я опрокинула стул и бросилась наверх. Было поздно. Было, твою мать, поздно.

— Что случилось? – спросила испуганная Малышка.

На крышу можно попасть? Спросила я Вэйт.

Коротким кивком она указала дальше по коридору. Внизу треснула входная дверь. Крикнула им торопиться. Сама встала перед лестницей и схватила первое, что попалось под копыто. Когда пони в костюме вскочил на второй этаж, его морда была разбита лампой. Да и лампа была разбита об его морду. Тело скатилось вниз, стопоря всех, кто ворвался сюда. Страйк.

— Мама!

Наверх. К выходу. Захлопываю за собой дверь чердака. Это их не остановит. Двигаем ящики с барахлом. Голубиное дерьмо сыплется сверху. Снаружи раздаются крики и пальба. На крыше становится ясно. Агенты напали на самое охраняемое место в резервации.

Но они же не смогут... Прошептала Вэйт. Это же безумие. Они не смогут захватить Меридиан.

А им и не нужен Меридиан. Сказала я, глядя на Малышку.

Врата уже были открыты. Охранять их не было причины. Каждый грешник, что рискнёт сунуться, умрёт в муках, стараясь выбраться отсюда.

На соседнее здание. Сказала я.

Малышка разбежалась. Зацепилась за соседнюю крышу, Вэйт помогла ей магией. Снизу уже напирали. Вэйт разбежалась, но около неё возник пегас. Не знаю, что именно он хотел сделать и кого бы из нас троих схватил, не помешай я ему. Он затрепетал крыльями, но среагировать не успел. Я была кошкой, что вцепилась в разъярённую собаку, кошки так делают очень редко, если собака разозлена, они стараются убежать. Но мне бежать было некуда. Несколько раз в полёте перевернулись перед тем, как упасть на землю. Пегас недурно ударился головой. Назовите это удачей — и я посмеюсь. Едва живая, с хромой ногой – да, она всё ещё болит – я с трудом поднялась и заковыляла прочь. Малышка вместе с Вэйт уже перепрыгнули на следующий дом. Агенты столпились, стараясь вылезти из окна. Один придурок порезался, а остальные замешкались из-за этого. Хромаю за дом.

— Мисс Лэйт, – окрикнул меня голос старика.

— Да ладно! – ковыляя к цели удивилась я. – Рейнджер ведь застрелила вас.

— Я такой же упёртый как и вы, мисс Лэйт, — он шёл за мной, не спеша. Какой-то он совсем ебанутый для того кто руководит сворой тайных агентов, — но при этом у меня больше ресурсов. Вы не сможете уйти на сей раз. Сдавайтесь. Мы не тронем ни вас, ни Малышку, раз она уж так полюбила вас. У нас есть на неё планы. Но это не значит, что она не может быть счастлива, — пара агентов подошли к нему, но я скрылась за углом дома.

— Я сбежала от вас уже и не единожды. И сейчас смогу.

Он рассмеялся.

— Как же вы это провернёте с хромой ногой.

— Так же, как и раньше! – крикнула я и надавила на рычаг, когда агенты вышли из-за угла дома. — На повозке!

Почти разряженный кристалл взвизгнул от такой сильной нагрузки с холодного старта. Сойдёт за угрожающий клич. Повозка нацелилась на агентов, и я почти сбила их, но, к моему счастью, они отпрыгнули в сторону. Револьвер всё ещё был со мной в куртке, но и его я в ход не собиралась пускать. Нельзя убивать. Нельзя. Иначе план мой потерпит небывалое фиаско.

Автоповозка мчалась мимо домиков-близнецов, вздымая клубы песчаной пыли. Я похлопала повозку по кузову. Ну и славные деньки у нас были, подруга. Но похоже, что мы с тобой прокатимся в последний раз.

Вэйт и Малышка преодолели немалое расстояние, но на крыше одного из домов их достали. Пегас утягивал Малышку, а Вэйт вступила в неравную схватку с ним. Твою же... Я выжала ещё немного скорости, но было поздно. Нет, нет, нет... Пегас взлетел с брыкающейся Малышкой. Сука! Я выскочила из повозки, но ничего не могла сделать.

Несмотря на рассвет, стало темно, как ночью.

— Ънй вёэезыаоежн ряъ тйэ еяшчьаыад, — всё на секунду застыло. Серая кобыла появилась из пепельного тумана и вскинула сигнальную ракетницу. — Ьв щще ьта хушз тоуф, — она стрельнула, и вдруг опять стало светло.

Пегас вскрикнул и рухнул на землю с моей Малышкой. Я подбежала и, отопнув, гондона заключила в объятия дочку.

— Всё в порядке, мам.

Мы поспешили прочь, но перед нами возникла единорожка. Я на секунду испугалась, однако на ней блеснули доспехи стражи врат.

— Не беспокойтесь, я сбила его. Спасайтесь.

Прыгай! Крикнула я Вэйт. Она спрыгнула с дома и устроилась рядом с водительским местом. Малышка запрыгнула назад, и раздался выстрел. Страж врат упала с окровавленной головой, а позади её тела пегас, сшибленный заклинанием, рычал и целился в меня.

Пригнитесь! Только и успела крикнуть я.

Но Малышка не послушала и в полный рост встала между мной и стрелком. Выстрела так и не раздалось. Я завела повозку и старалась увезти нас как можно дальше от него. Уже когда мы уехали, он от отчаяния пару раз шмальнул в нашу сторону.

— Я им нужна живой, — горько сказала Малышка.

Мне тоже, моя милая. Улыбнулась я и быстро чмокнула её в лоб.

Не знала, что у тебя есть повозка. Сказала Вэйт. Откуда?

Скажем так. Начала я. Это был мой самый большой выигрыш в орёл и решку.

Вдруг стало темно. Не как в тот раз, но солнце кто-то заслонил. Твою же... Я хотела свернуть, но в этот раз узкие зазоры между зданиями сыграли со мной злую шутку. От парящей колесницы спасения не было. В кузов вонзился гарпун. Вэйт вскричала, железка лязгнула с её стороны. Повозку мотнуло в сторону. Нас тормозили. До врат было ещё далеко, но мы дотянем. Ещё немного, всего лишь... Блять! На дорогу спереди выехали кареты, прямо из переулка, в который я намеревалась свернуть. Повозку дёрнуло в сторону. Ещё и стражи высыпали, стараясь надавать магических пиздюлей владельцам карет. В отчаянии хотелось выхватить револьвер и пристрелить гарпунщика. Но появилась идея получше. Я потянула рычаг на себя. Кристалл опять взвизгнул – ещё пара таких фокусов и прощай, повозка – мы резко остановились, а гарпунщик вылетел из колесницы, которая устремилась далеко вперёд без него.

Отлично. Надавила на рычаг, кристалл опять завизжал и затих. Не. Рычаг на себя. Рычаг вперёд. Кристалл пискнул, но повозка не тронулась. Ещё раз. Кристалл немного поревел, а кареты двинулись на меня. Оклемавшийся гарпунщик бежал в нашу сторону. Премию им нехуёвую пообещали. Сзади догоняли агенты, которых мы оставили глотать пыль. Между молотом и наковальней, да?

— Детка, милая моя, не капризничай, — погладила я кузов.

Похоже, тебе было действительно одиноко. Прошептала Вэйт.

Мимо ушей глупые остроты. Ещё раз. Да блять!

Выскакиваю из повозки. Из багажника вынимаю бутылку виски. Агенты всё ближе. Стража врат тоже продвигается к нам, но они не успеют помочь. Откупориваю спиртное, открываю капот. Кристалл почти разряжен. Просто зарядить, и всё было бы в порядке. Но теперь придётся убить мою старую подругу.

— Прости меня, — прошептала я.

Вливаю виски. Старый трюк — видела на одной пьянке.

Дай зажигалку. Сказала я Вэйт.

Телекинезом передаёт мне источник огня. Агенты уже кричат, чтобы мы сдавались. Так ладно... Ух. Одна попытка. Хоть бы не ёбнуло. Хоть бы не ёбнуло. Поджигаю. Бросаю. Закрываю капот. Рычаг на себя. Прости меня. Прости... Рычаг вперёд!

Капот оторвало. Струя пламени устремилась ввысь. Живой механический вулкан. Вся повозка взревела в последний раз. Двинула на кареты. Гарпунщик, увидев, что мы оседлали огнедышащего дракона, поумерил свой пыл в желании схватить нас и бежал уже в обратную сторону. Кроме шуток, я видела мордочки и стражей и агентов впереди. Одна из карет развернулась опять, встала боком, а весь её экипаж бросился прочь. В другой карете сидели агенты с яйцами, небось, из титана. Уёбки гнали прямо на нас.

Мы разобьёмся! Крикнула Вэйт.

Нет. Но их мы точно угондошим. А этого допустить нельзя. Резко вправо. Струя огня описала траекторию по орбите, оставляя нам ненадолго заслонку из огня. Позади нас агенты, мягко говоря, удивлялись. Нас уже нагнали пегасы, но они не отваживались спуститься, дабы не покрыться хрустящей корочкой. Пегас табака. Неплохо.

В бешенной карете позади, небось, сидели стероидные монстры. Единороги в упряжке гнали не слабее моей разогнанной повозки. От отчаяния я достала из бардачка мятую банку из-под сидра и кинула в них. Сволочи телекинезом подобрали гарпун, всё ещё волочившийся за нами, и усиленно подтягивали нас к себе. Агенты спереди, может быть, и разбрелись бы, но стража врат дала им знатно просраться. Такого сопротивления агенты явно не ждали. Струя огня устроила ещё одно шоу. Слева показалась другая колесница. Тоже закрыла солнце. Гарпун угодил по багажнику, но лязгнул и не зацепился. Внезапно дверь справа оторвалась вместе с крюком гарпуна. Твари с кареты вырвали её с мясом. Повозка взревела пламенем. Детка умирала на ходу. Но она ещё протянет. Стероидный единорог покрылся пеной. Он заорал, как больной, в ответ на пламя моей повозки. Невероятно, но он нагнал нас. Я старалась объезжать всех пони, насколько это было возможно. Под колёсами же кареты погибли как стражи, так и агенты. Порой бедняг переламывал копытами этот ужасный единорог. Потянулась за ещё одной банкой, как вдруг Малышка закричала. Один агент перепрыгнул с кареты на повозку. Блять.

Один выстрел — он труп. Ещё один выстрел. Единорог умирает под колёсами собственной же кареты, которая перевернётся, и мы оставим преследователей далеко позади.

Но я не могла. Не могла стрелять.

Вэйт попыталась сделать, что-нибудь телекинезом. Отогнула веко агента, затем потянула и отпустила, тот вскричал, хватаясь за глаз, перематерил нас и попросил о помощи.

Впереди переулок! Карета бортанула нас. Ещё один агент собирался прыгать, они не за что не дадут нам свернуть. Ещё раз ударили бортом. Повозка взревела от обиды пламенем, и оно опалило шкуру единорога, но тот лишь сильней заорал, вильнув влево, пытаясь сбить нас окончательно. Хуй там был. Я тормознула опять. Агент перелетел через лобовое стекло. И шлёпнулся на землю, а огонь неплохо так съел его шкуру. Пони закатался по песку, стараясь сбить пламя, и ему это удалось. Мне же лучше. Колесница уже начала разворачиваться. Я надавила на рычаг, повозка было тронулась, выдав знатную порцию пламени из мотора, но пробуксовала и дальше поехать не смогла, хоть всё было в порядке. Когда стена пламени уменьшилась, я увидела горящего единорога. Его бешеные глаза ненавидели меня, а зубами он вцепился в повозку.

Вы, блять, издеваетесь.

Рычаг на себя. Кристалл завизжал в агонии, и мы поехали задним ходом в месиво из стражей и агентов. Одному из стражей слева от меня прострелили шею, и кровь брызнула мне на морду. Одно заклинание прилетело в бешеного единорога, но ему хоть бы хуй. Он всё держался за повозку.

— Мам!

Повозку окружали агенты. Я оглянулась, и мне в морду прилетело копыто. Ублюдок попытался открыть дверь, и я ему немного помогла, когда оклемалась. Ёбнула пидораса дверью со всей дури, и он согнулся ненадолго. Он бы треснул меня ещё раз в глаз, не кинься на него страж врат. Сзади пони залезали на багажник и хватали Малышку. Укусила их за копыта. Агент взвизгнул, и Малышка его оттолкнула.

— Ну всё, мне это надоело! – рыкнула Вэйт и вышла из повозки, что для неё труда не составило – дверь-то отлетела.

Она развернулась и лягнула единорога в морду задними копытами. О бампер тот сломал несколько зубов и, похоже, челюсть. Шмыгнув в повозку, Вэйт крикнула, чтобы я топила. Рычаг вперёд. Пламя. Едем! Колесница подоспела, ну что же ты будешь делать... На бреющем полёте они пытались, не знаю, впечатлить нас. Пришлось им опять разворачиваться, в то время как повозка уже объезжала перевернувшуюся карету. На соседнюю аллею. И к вратам. Давай, детка. Пламя становилось всё меньше, и порой приходилось дожимать рычаг. Обороты повозка сбавляла не так заметно, но скоро она умрёт.

На этой аллее было куда спокойней. Только мирные жители и немногочисленные стражи, выводившие их. Такого налёта никогда не было. Никто не осмеливался сюда сунуться. Да и зачем? А полиция всё не приезжала. Сукины дети. Приедут только когда всё закончится.

ЛЯЗГ! Опять гарпун. Попали в бок, но он не зацепился. Метят в колёса. Твари. Через зазоры в зданиях начали высыпать агенты с соседней аллеи. Но они уже не успевали за нами. Пара пегасов, кружившие, как стервятники, всё ещё боялись пламени, хоть оно и угасало. ФШЬЮТЬ! Над нашими головами пролетел гарпун и убил одного незадачливого агента. Им приходилось нелегко. Силы их были на исходе. Стражи потихоньку теснили их. Но нам до сих пор покоя не было. Неожиданно пламени стало немного больше. БУМ! Гарь и копоть повалили вместе с пламенем, едкий дым щипал глаза. Так как нихрена не было видно, я пригнулась, а вместе со мной — Вэйт. Она заглянула в мои глаза. И по её взгляду было видно... Идём до самого конца. Защищаем эту малютку до самой смерти.

Я поцеловала её и посмотрела на капот. Ну всё, приехали. Движок загорелся. Я надавила на рычаг, надо было выжать последнее, что можно. Как только появится фиолетовый дым, надо валить. ЛЯЗГ! Гарпун зацепился за... Бля...

Крюк угодил в движок, но фиолетового дыма пока не было. Нас приподняли и затем бросили. Ещё раз приподняли — и повозка подвисла в воздухе. Шутки про задний привод вполне уместны сейчас. Надавила на рычаг. Ну. Давай! Те, кто были в колеснице, получили неплохую дозу копоти. Я петляла так, чтобы весь дым валил на них. Пегасы и близко не приближались к этому безумству. Врата были совсем рядом. А спереди показалась та самая ссыкливая карета, не знаю, о чём они думали, но, вновь увидев нас, они опять хотели дать заднюю. Нас ещё приподняли, но повозка была достаточно тяжёлой, чтобы оставаться на земле некоторое время. Давай! ЕЩЁ! Рычаг в пол. Мотор разорвало, и наружу вырвался фиолетовый пар.

Вылезаем! Крикнула я.

Повозка укатила вдаль, а мы остались лежать на пыльной дороге. Мы поднялись, и я повела их к вратам. Повозка взорвалась и зацепила колесницу, стаявшей впереди карете досталось не меньше. Те, кто там сидели в колеснице, попрыгали вниз, а пегасы так и не смогли освободиться из своих поводьев. На мне вины за их смерть не было, но я была виновна в смерти её. Бедняжка сгорела в фиолетовом магическом пламени. Это кристалл пошипел дымом и затем раскололся с оглушительным взрывом. Прикрыла на секунду глаза. Нужно идти.

Сквозь дым ничего не видно.

— Отцепись!

За ногу Малышки хватанулось обгорелое тело пегаса, но оно было слишком слабо, чтобы остановить её. Сквозь горящие обломки – агенты уже явно сдались, и затея схватить нас им больше не кажется такой задорной. Один умник выскочил раньше остальных из колесницы и теперь сидел, разглядывал собственную кость. Закашлялась. Глазам было больно от клубов фиолетового дыма, танцующего матчиш с чёрной пылевыми облаками. У Вэйт закружилась голова, и она чуть не упала в огонь. Помогла ей перешагнуть через стальной каркас колесницы. Стража врат кричала о чём-то, и вскоре на нас полилась вода. Вёдрами вода как камень летела вниз и ударялась о пламя, брызги летели в наши стороны. Малышка исчезла из поля зрения. Оглянулась. На ощупь прошла и увидела её, закашлявшуюся, около коптящих обломков кареты. Она бормотала о том, что она плохо себя чувствует. Теряла сознание. Несмотря на пламя преисподней и воду великого потопа. Я вытащу её отсюда. Я спасу её. Взвалила её на спину и пронесла, сквозь катастрофу.

Солнце и чистый кислород. Мы выбрались с места аварии, которая отрезала от нас немногочисленных агентов. В воздухе летели твари в приталенных костюмах, удирали. Врата. Старая Эквестрия светилась изнутри. Нужно лишь забраться на холм. Мы шли выше и выше. Последние шаги, и вдруг на холме увидели старого агента в костюме. Я положила Малышку на песок.

— Ну и ну. Всё-таки вы добрались досюда, мисс Лэйт.

— Отпусти нас. Просто отъебись.

— Не могу, мисс Лэйт. Не могу, мне придётся доставить вам неудобства.

— Аааааа!!!

Я кинулась, рыча бешеным загнанным зверем, и сшибла с ног. Ещё этого, блять, не хватало. Копыта обрушились на его престарелую морду, я не могла облажаться сейчас, когда мы так близко. Эта тварь мешала мне так долго, и заставил мою дочь мучиться в этом кошмаре.

— Постойте, — закряхтел. – Остановитесь.

— ЗАТКНИСЬ! – его нос превратился в месиво. – ЗАТКНИСЬ, БЛЯ! ЗАТНИСЬ!

— Пощадите! – вопил он. — Я всё расскажу вам!

— ОТЪЕБИСЬ! ЗАТКНИСЬ!

— Я расскажу кто такая... А! Кто такая Малышка.

— ЗАТКНИСЬ! – моё копыто покрылось кровью.

— Расскажу как мы её контролировали, откуда она и зачем её нужно было удочерять!

— ПРОСТО, БЛЯТЬ, ЗАТКНИСЬ! МНЕ ПОХУЙ, ОТКУДА ОНА! НЕ СМЕЙ БОЛЬШЕ ЕЁ ТРОГАТЬ!!! НЕ СМЕЙ ЕЁ БОЛЬШЕ ТРОГА...

Он ударил меня своей окровавленной мордой и пнул по задней ноге. Только я встала, как он выхватил пушку и направил её на меня. Кровавая морда всё ещё была спокойна, но со взъерошенной гривой и измятым тёмным костюмом он выглядел измотанно.

— У вас был шанс, мисс Лэйт, — он сплюнул кровь. – Но теперь вы его лишились.

Блять... Я потянулась к револьверу в своей куртке, но старик подошёл ближе, уже готовый стрелять. Сейчас или уже будет поздно, нужно решаться...

Зажмурилась.

Выстрел.

Ловлю грудью воздух.

Ещё жива.

Жива.

Старик лежит на земле, голова разорвана пулей и больше он никого никогда не побеспокоит. Но... Револьвера в куртке не было. Оглядываюсь . Вэйт испуганно телекинезом держит револьвер. Нет. Нет. Нет. Нет. Милая моя, нет.

Вэйт поймала мой взгляд и виновато опустила взгляд вниз, также как и револьвер.

Нельзя, чтобы ты наделала глупостей. Сказала она.

Врата были так близко. Так близко. Вэйт невольно переставляла ноги и, когда подошла ко мне, передала револьвер.

Взяла его, пока ты спала. Сказала она.

Что теперь будет с Малышкой? Спросила я.

Я позвонила Патриции. Сказала Вэйт. Она вылетела сразу, как только я попросила, наверняка она уже по ту сторону врат вместе с Кэли. Пускай она вырастет в счастливой семье моей сестры, а не с убитой горем вдовой.

Прости меня. Сказала я.

Коснулась её мордочки.

Как ты узнала, что её можно будет спасти? Спросила она.

Я усмехнулась.

Прочла в книге. Сказала я, и Вэйт подарила мне свою последнюю улыбку, которая вскоре погибла. В слезах она попросила меня постараться вернуться к ней. Всё-таки я уже придумала как совершить одну невозможную вещь.

Подняла Малышку. Она беспокойно засопела у меня на спине. Провести убийцу в райские земли, куда запрещён вход грешникам. Стоит попытаться. С трудом зашагала к вратам. Малышка заворочалась и шептала в полубреду.

— Мама... Чигур нагоняет нас... Позови рейнджера.

Её встревоженная мордочка уставилась в никуда. Ресницы поддёргивались, а непослушная грива налипала на лоб. В этой маленькой пони внезапно уместилась вся моя жизнь, которая приобрела смысл. В ней и её сердце поместилось куда больше любви, чем я чувствовала за всю свою жизнь. Не волнуйся, милая. Я не позволю никому обидеть тебя. В моих объятиях ты под защитой.

Свет врат нежно обволакивал наши тела. Он звал нас к себе, безмятежный и вечный. И я шагнула. Всё прочее выветрилось, как ураганом унесло Меридиан и пустыню, что была за его стенами, грязь душ, кровь невинных — всё это исчезло, точно так же, как и ненависть пони, беспричинная вражда, безумие, порождённое невозможностью осознать, зачем мы здесь. Всё это осталось в прошлом. Всё это более не угрожало мой Малышке.

Туннель наполненный светом – на другой стороне вход в старую Эквестрию. Будет трудно перейти его. Духи справедливости, которые обитали во вратах, заметались над нашими с Малышкой телами. Они учуяли, но не знали ещё, что. Они учуяли то, чего никогда до этого не знали. На середине светлого туннеля силуэт из света ласково преградил нам дорогу. Он не говорил и медлил, а Малышке срочно нужно было оказаться там, где ей помогут. Силуэт не говорил и я не слышала его мысли, но это было особенное место – я знала, о чём силуэт думает. И он... Ему стало боязно. Я нежно положила Малышку на пол, и свет принял её в свои объятия. Она шептала о том, что не хочет, чтобы я её оставляла. Кто угодно, шептала она, но не я. Только не оставляй меня. Я прослезилась глядя на неё. Потом посмотрела на силуэт.

— Да. Это её сердце отягощено убийством. Знаю, что вы не готовы к этому. Те кто создал эти врата и вас, не думал, что на долю столь невинных созданий выпадет такая участь. Никто не думал. Мы пытаемся покарать виновных, но мы все виноваты... Каждый нас по какую бы сторону врат ты не находился. Мы все виноваты в том, что мир такой, и никто из нас невиновен... Но она ещё совсем маленькая. Вы не сможете убить её. Вы не сможете убить малютку.

Силуэт кивнул.

— Моё сердце полно греха и раскаяния, оно куда темней, чем сердце моей дочери... Но моё сердце невинно по вашим меркам.

Силуэт кивнул.

— Так пускай хоть раз всё будет правильно. Пускай свершится то, что должно. Пускай мать возьмёт ответственность за поступки своей дочери. Возьмите моё сердце и отдайте ей. Пускай она спасётся.

Силуэт с сожалением посмотрел на меня и кивнул.

Страшная боль поразила меня. Я вырвала своё сердце из груди, крича и рыдая от страданий. Старое и большое сердце билось в свете рая и засияло ярче, чем всё что тут было. Силуэт аккуратно достал сердце моей дочери, крохотное сердечко, которое едва билось от запёкшейся чужой крови, и отдал его мне. Моё же он отдал тому, кому бы я отдала всё. Я упала на землю рядом с Малышкой. Её сердце так старалось сохранить мою жизнь и упорно не сдавалось, работая на износ. Она ни за что не хотела отпускать меня. Всё шептала и шептала, чтобы я осталась. Копыто коснулось её груди – там билось моё сердце. Теперь я точно останусь с ней навсегда. Прикоснулась губами к её лбу покрытому холодным потом и вложила ей в копыта кассету.

Мама. Шептала Малышка в бреду. Можно, я ещё немного посплю?

Спи, моя Малышка. Сказала я. Пускай и вся твоя остальная жизнь будет сказочным сном.

И я тебя люблю. Прошептала она, подёргивая ресницами.

Силуэт кивнул мне, и тело Малышки воспарило над землёй. Она плавно двигалась к счастливой жизни, и вскоре от неё остались лишь очертания, укутанные светом, а вскоре и они скрылись за ним. Свет померк. Духи справедливости исчезли. Немного проползла в сторону выхода и упала на твёрдый безразличный песок Паломинской пустыни. Лучи восходящего солнца ласково коснулись меня, их теплота убаюкивала. День только начинался. Хотелось закрыть глаза. Вот он... Мой закат. Ускакать бы в него сейчас... Но сердце Малышки не могло успокоиться. Оно всё билось яростней и сильней, как повозка стараясь даже с горящим двигателем доставить меня до конечной цели. Я умру скоро это точно, но её сердце скорее разорвётся, чем остановится.

Вэйт прислонилась к кузову автоповозки. Дым поутих. Стража вдалеке металась и разгребала завалы. Что-то было не так. Я с трудом доползла дотуда. Даже смогла сделать пару шагов перед тем как рухнула рядом с Вэйт. Ах... Вот в чём дело. Она держалась копытом за пулевое ранение из которого хлестала кровь. Ранений было несколько.

Полиция? Спросила я.

Вэйт кивнула.

Неужели они не могли убить её сразу — стрелять в голову? Зачем было...

Это ты их попросила? Спросила я.

Я ждала... Сказала она и из открывшегося рта хлынула кровь, а на глазах выступили слёзы.

Я опоздала немного. Сказала я ей.

Прижалась к ней. На меня глядели глаза моей дочери. И хоть они были все в слезах, я знала, что они-то как раз спокойны. Просто просят быть рядом в последний момент... Боюсь, твоя мама не такая храбрая как ты, подумала я. Надо её успокоить. Вэйт всхлипывала и стонала от боли.

Вот бы наша дочь прожила такую же жизнь, какую сейчас проживёт Малышка. Я шептала в ухо Вэйт, покрывая заплаканную мордочку поцелуями. Было бы здорово, живи мы все вместе, у нас бы было две прекрасных дочери, и мы бы постоянно делили их любовь между собой. Можно было бы наряжать их в тупые наряды. Вэйт улыбнулась сквозь слёзы. Было бы как в твоей семье! Две красивые пони. Но знаешь... Всё сложилось иначе. Не так, как нам бы хотелось... И... Наша дочь ждёт нас там. Ей сейчас четыре годика. И она самый прекрасный ангел. Точно. Самый прекрасный ангел на небесах и самый добрый. Иначе зачем её ещё было забирать от нас? Что-что, а кадровый отдел на небесах работает как надо. Вэйт усмехнулась, но ей, видимо, стало больно. Она попыталась нащупать моё копыто, и я помогла ей. Она сжала мою переднюю ногу.

Я боюсь. Жалобно всхлипнула она, посмотрев мне в глаза.

Милая, милая. Прошептала я. Как же наша дочурка? Думаешь, ей там одной не одиноко? Как же она без нас, милая? Только подумай. Ты наконец-то сможешь убаюкать её сама. Я поцеловала Вэйт. Вспомни все те сказки и колыбельные, что мы придумывали для неё и пели, пока она ещё даже не родилась. Помнишь эту?

Мир уже спит.
И небо уснуло.
Только пони сидит.
Боится уличного гула.
Не бойся.
Боятся Малышка.
Одеялом укройся.
Спит книжка.
Спит мышка
И спит ночник.
Лишь мама не спит.
Тебя сторожит.
Мама глаза не сомкнёт.
Пока Малышка её не уснёт.

Вэйт смотрела на меня, не переставала смотреть, даже когда умерла. Кровь капала с её губ, хотя сердце больше и не билось. Я прислонилась как можно ближе к её мёртвому телу, упавшему в пыль, легла в объятия, ждать, пока и в моей груди остановится сердце. Солнце выше поднималось над пустыней. Свет был повсюду, но у меня закрывались глаза. Всё было тихо и спокойно. Всё закончилось. Лишь биение сердца, которое вскоре разорвётся от боли и печали, так и не прекращалось. Малышка старалась удержать меня подольше на земле во что бы то ни стало. Всё-таки я воспитала прекрасную дочь.

Эпилог

Вэйт. Ты идёшь? Ох ё... Ты... Небес ради. Ты серьёзно будешь это есть? Как хочешь, милая. Просто... Прости... Да, ты беременная, а не я... Не думаю, что я бы тоже стала есть сладкий перец со взбитыми сливками. Ладно. Как скажешь. Как хочешь, милая. Люблю тебя.

Хах. Прости. Это ты виновата! Вот до чего довела свою мать. Ха. Да. Эм... Ладно. У меня было желание сделать тебе пару посланий, пока ты... Пони, мало что помнят о своём детстве, тем более, когда они ещё только в животе у мамы, так что я решила немного рассказать об этом времени. Правда, я так думаю, это скорее превратится в мешанину из чувств и мыслей по данному поводу. Дело вот в чём. Я много с тобой разговариваю и... Знаешь, стараюсь научить тебя тому, как жить и думать. Не заставляю тебя, нет, просто хочу показать самые светлые стороны этой жизни и то, как на них реагировать. Но я тут подумала. Ты для меня незнакомая пони, пока что. Какая ты будешь? В чём найдёшь смысл? Я волнуюсь. Очень часто размышляю на эту тему и пришла к следующему выводу. Выбирай любую дорогу, какая понравится. Ладно. И я поддержку тебя, чтобы не случилось. Буду любить тебя, кем бы ты ни выросла. И буду всегда защищать. Но я почему-то уверена, что ты выберешь самый светлый путь, какой сможет отыскать твоё сердце, хоть он и не будет легче других.

Я люблю тебя, моя Малышка.

Одиннадцать друзей Октавии

Памятник отчаянию

Песочница

Герой эквестрийского времени

My little Scrolls: Oblivion

Достаточно времени для любви

Наблюдатель за звёздами

Потерянная душа

The Elder Scrolls : Equestria

Договор на Happy End

Малышка

Пролог

Дерьмо

Сироты Эквестрийской мечты

Удобрение для утопических цветов

Деконструкция

Колыбельная

Эпилог

Пролог

Дерьмо

Сироты Эквестрийской мечты

Удобрение для утопических цветов

Деконструкция

Колыбельная

Эпилог

Предупреждение