Воспоминания в Вечер Теплого Очага

0. Пролог

Обычно, принцесса Селестия просыпалась первой в замке. Только ночная стража и Луна бодрствовали в те моменты, когда она, ежась от холода, выходила на балкон и поднимала солнце над далеким, холмистым горизонтом. Но только не в этот день. Суета, разговоры, торопливые шаги разносились по сводчатым коридорам и залам замка Кантерлот. Начинался самый счастливый и долгожданный день для миллионов пони — любимый праздник детей и взрослых. Вечер Теплого Очага — символ дружбы, любви и единения, всего того, на чем стоит Эквестрия. Прекрасный праздник, бесспорно. Но только не для Селестии. Для нее этот день остался в памяти как одно из самых темных пятен в ее жизни. День, когда она потеряла все, что было ей дорого прежде. И хотя она обрела много больше, то, что ей довелось пережить, оставило немало шрамов на мягкой душе всегда внешне невозмутимой и умиротворенной принцессы. С тех пор прошло немало времени, но память жила, и каждый раз, когда все ее великолепное королевство радовалось жизни, она погружалась глубоко в свои воспоминания. Отстраняясь от мира, не замечая ничего вокруг.
Селестия шла по бурлящим жизнью коридорам замка, чувствуя, что как никогда хочет побыть в одиночестве и тишине. И понимая, что не может этого себе позволить. Ее роль в жизни королевства, особенно сегодня — была слишком велика. Зайдя в трапезный зал, она без особого желания съела завтрак, как всегда приготовленный с изысками, как всегда полный тонких оттенков вкуса. В любой другой день, она бы обязательно поблагодарила повара, ожидающего ее одобрительной улыбки у двери. Но сегодня она просто прошла мимо, погруженная в себя. Ей нигде не попадалась ее сестра, и она задавалась вопросом — а как она себя чувствует в этот день? Они вместе, бок о бок прошли через события двухтысячелетней давности, хотя Луна не видела многое из того, что навсегда въелось в память Селестии.
Кое-что, тем не менее, снимало тяжелый камень грустных воспоминаний со спины принцессы. Сегодняшний день был первым праздником Теплого Очага после возвращения ее сестры. Первый год после возвращения Элементов Гармонии. И их носители, во главе с ее любимой ученицей, сегодня будут участвовать в театральной постановке о тех временах. Селестия никогда прежде не смотрела ее до конца. Но сегодня она поклялась не уходить сразу после открытия. Хотя бы ради них, ради шести лучших пони Эквестрии.
Может быть, этот день не так уж и плох, как она привыкла считать. Может быть... В конце концов, тогда, две тысячи лет назад произошло и немало прекрасного, о чем действительно стоило помнить.
Зимний холод и фиолетово-розовый тон морозного рассвета привлекли внимание Селестии, и она, на секунду забыв дела, которые должна успеть сделать до начала церемонии, застыла у окна тронного зала, который уже начали заполнять рядами матов для сидения сотен зрителей. Сцену начали устанавливать еще вчера, и сейчас она чужеродным массивом досок и ткани возвышалась вместо привычного трона.
Ветерок за окном сдул несколько блестящих в лучах рассветного солнца снежинок с карниза.
Зима... Когда-то давно этот праздник был праздником весенним, и был частью Уборки Зимы. Что вполне соответствовало событиям тех времен, память о которых этот день должен был символизировать. Но этот день так же должен напоминать о надежде. О тепле и дружбе. Когда, если не в середине зимы, в самую долгую ночь, когда ледяные ветры завывают в щелях окон и трубах каминов, не вспоминать о самых теплых и прекрасных вещах в мире? Так, традиция, обрастая новыми легендами, нравоучениями для юных жеребят, сменила время своего действия. Незаметно для всех, но к всеобщей радости. Всеобщей, кроме принцессы. Холод зимы лишь будил в памяти самые страшные детали из тех, что она так отчаянно пыталась забыть, но не могла.
Мысли ее блуждали и путались, тонули в неумолимо накатывающих волнах воспоминаний.

1. Неслышная поступь тигра

Золотистый свет утреннего солнца скользил по острым заснеженным вершинам Ближнего Ветренного Хребта. Пятна яркого света, приобретавшие особую прелесть на фоне не по-весеннему темного синего, безоблачного неба, заставляли играть тенями и искрами золота, серебра и лазури изрезанные ущельями и трещинами ледников вершины.
Недавно позавтракав в компании своей матери, леди Аврисии, Селестия умиротворенно наблюдала за стаей птиц, сбившихся в стройный клин, и готовящихся броситься в жестокие объятия ледяных горных ветров. Стояла ранняя весна, восхитительно сочетавшая в себе свежую прохладу воздуха и ласковое тепло Солнца. Птицы, остановившиеся в благословенной долине Трех Рек передохнуть, покидали ее, что бы отправиться в свои родные места, где-то на севере. Жаль. Через эту землю держали свой путь птицы с невероятными голосами, прекрасными, как и их яркое оперение. Но им на смену придут другие. Отличаться будет только песня, и это хорошо, ведь цикличность и разнообразие — это первооснова всей жизни, как учили мудрые старые аликорны.
Тихо шумел в отдалении водопад, и гул его возвращался эхом от высоких стен Зала Совета, чей стеклянный купол горел сейчас ослепительным солнечным сиянием, отражая встающее за спиной Селестии светило.
Она любила этот водопад, как, впрочем, и каждый уголок этой долины. Каждый вечер, она засыпала под его приглушенный гул, и каждое утро просыпалась с восходом, чтобы первой увидеть луч солнца, преображающий серую стену падающей воды в захватывающее дух зрелище и буйство красок, кричаще яркое, и при этом невесомо-воздушное.
Ее младшая сестра по имени Луна, совсем еще ребенок, хотя и на 20 лет, то есть в два раза, ее младше, совершенно не разделяла ее восторгов относительно красоты радуг, солнца и сияющих горных вершин. Она была влюблена в ночь, как и их отец, Фенгарион, во многом на нее похожий. Столь же беззаботный и веселый, невысокого роста, но поистине высоких манер, достойных императора. Впрочем, когда в доме не было гостей, он мог превзойти Луну в количестве глупостей и несерьезностей, совершенных за одну минуту. Их имена, Фенгарион и Луна, вполне очевидно указывали на их страсть к ночным светилам, звездам и гипнотизирующей черноте. Часто, сидя бок о бок, они вглядывались в эту жутковатую, на вкус Селестии, бездну, пытаясь разглядеть новые звезды, новые клочки светящихся вуалей, и другие удивительные явления. И каждый раз находили. Луна могла сутки напролет потом тараторить, как заведенная, об удивительных спиралях холодного огня, о красочных прозрачных тканях одеяний неведомых небесных существ. Селестии оставалось лишь кивать в ответ, недоумевая, как можно увидеть столько всего, глядя в черное ничто. Ее взгляду небо свои секреты не раскрывало, даже не смотря на ее имя.
Что было удивительно, ведь имя ее имело непосредственное отношение к небесам. Так уж сложилось среди аликорнов, что имена даются не просто так. Имя дает мудрец из числа Древнейших, чьему взору открыто бесконечное ажурное плетение грядущего. И никто не может оспорить озвученное решение. Равно как и раньше времени понять, что же в действительности означает это имя-предсказание. Древнейшие никогда не делились своими знаниями по запросу, они всегда приходили и уходили и говорили только тогда, когда они считали нужным. Да и поди пристай к такому с расспросами. Селестию передернуло от воспоминания — прямо перед ее носом однажды возник один из этих загадочных аликорнов, прямо из воздуха, окруженный завитками черноты. Даже не бросив взгляд своих клубящихся черным глаз на запутавшуюся в собственных копытах от волнения маленькую девочку, он прошел, в прямом смысле сквозь нее, и, пока Селестия приходила в себя от внезапно нахлынувших смешанных чувств страха, дурных предчувствий и ощущения веса всего мира на своей спине, двинулся по тропинке к залу Совета.
Порыв холодного ветра, налетевший со стороны гор, заставил юную Селестию поежиться. А может быть, это все воспоминания о том моменте? Закрыв глаза, она тряхнула головой, изгоняя этот жуткий образ, и снова окинула взглядом залитую волшебным золотистым светом долину. Красота ее быстро успокоила взволнованное сердце.
И все же, Селестия не переставала гадать, что же означало ее имя. Имя всегда являлось предзнаменованием Метки, и часто, даже не расшифровывая истинное значение имени, можно было предсказать, какую Метку стоит ждать, когда предназначение начнет исполняться. У Селестии же, как и у Луны, единственных двух детей Долины и расы аликорнов на данный момент в целом, Меток еще не было. Они часто представляли себе их образ, делились идеями друг с другом, и подшучивали друг над другом, если идеи были глупыми. У двух сестер были только они сами, никаких сверстников, но нельзя сказать, что бы это их тяготило. Они просто не задумывались об этом. Раса, живущая десятки и сотни тысяч лет, нуждается в пополнении своих рядов очень редко, и поэтому ребенок в сообществе аликорнов, не говоря уж о сразу двоих — это настоящее событие, случающееся раз в тысячелетие. Возможно, именно благодаря этому, Селестия и Луна не чувствовали себя чужими рядом со взрослыми. Они были равными, по согласию обеих сторон. Естественный путь, которым жила Долина уже не поддающееся счету количество лет.
И так же было естественно, что у них было множество своих секретов, и мыслей, которые они предпочитали оставлять исключительно для себя. А потому, ни Селестия, ни Луна даже не пытались поделиться своими соображениями по поводу своего предназначения со взрослыми.
Отбросив все уже обсужденные с сестрой идеи, она снова и снова возвращалась к этому вопросу, сидя на шелковистой траве, под теплым солнцем. Определенно, она любила небо. Горные вершины и ветер в лицо, шумящий в ушах и треплющий длинную гриву. Все свое раннее детство она провела, исследуя Долину и окрестные земли по воздуху, иногда не касаясь твердой земли неделями, питаясь лишь солнечным светом и особой материей облаков и небесных радуг, существовавших только над Долиной, и, говорят, в Вольных Небесах Пегасов. Крайне специфической на вкус, к которому, впрочем, можно привыкнуть. В отличие от капель воды, что составляли основу этих явлений в других землях, они состояли из чего-то иного, природы чего она не знала.
Недели эти она проводила, перелетая от одной вершины к другой, делая многочисленные открытия, потрясающее юное воображение. Будь то высокогорная пещера с волшебным светом грибка на стенах, и звонкими ледяными ручьями, возводящими своим потоком величественные сталактиты, или гнездо орла в расщелине, заполненное серым пухом и таящее в себе пару пятнистых яиц, ожидающих своего часа. Все это было каждый раз в новинку для Селестии, все интересовало молодую первооткрывательницу. Она прожила на этом свете сорок весен, что уже возраст вхождения в серьезность для аликорнов, и практически вечность для остальных обитателей земли, кроме, пожалуй, драконов, но все еще смотрела на мир широко открытыми глазами маленького ребенка с душой поэта. Она не уставала удивляться красоте этого мира, и она дала себе клятву, что сохранит эту восторженность всю свою жизнь. Немыслимо длинную жизнь, с точки зрения тех, кого аликорны называли «смертными». Пони, грифоны, даже драконы — все они были бабочки-однодневки, по сравнению с теми, кто пришел в этот мир первыми. Нет, они не были бессмертными, несчастный случай и даже старость — они все еще угрожали этим могущественным созданиям. Но эти понятия были столь далеки, столь эфемерны, что никто даже не задумывался об этом.
Желая утолить свою жажду исследований, Селестия мечтала повидать мир. За все то время, которое она провела, исследуя окрестности, она ни разу не удалялась от дома дальше, чем на несколько сотен миль — до Дальнего Ветреного Хребта. С не-угасающим энтузиазмом она штурмовала родителей, прося разрешения отправиться в дальнее путешествие, иногда превосходя в настойчивости и детской непосредственности свою сестру. И каждый раз она получала твердый отказ в ответ на просьбу отправиться в земли пони или грифонов. Родители стояли неприступной скалой, парируя ее жалостливые просьбы утверждением, что там слишком опасно даже для взрослого аликорна, и что она еще не готова увидеть, как живет остальной мир. Картина эта, как они говорили, может глубоко ее поразить и навсегда пошатнуть здоровье.
Каждое утро Селестия бросала полный решительности и сомнений взгляд на ледяные зубцы хребта, и каждый раз она в итоге останавливала свое рвение. От безрассудного побега ее предохраняло безоговорочное доверие к родителям, и любовь, глубокая и чистая. Даже если разумом она не могла принять туманных доводов о неведомых опасностях, сердцем она понимала — их беспокойство имеет твердую почву под ногами. И потому, ее часто посещали мысли, что неплохо бы найти способ натренировать себя в магии и физической силе больше, чем позволяли ее учителя, что бы получить возможность действительно постоять за себя.
От легкой полудремы и роящихся в голове мыслей Селестию отвлек скрип двери их маленького летнего домика на берегу быстрого ручья, текущего от водопада. Из темного проема показалась не менее темная голова Луны, чьи взъерошенные голубые волосы представляли собой невероятное подобие разоренного гнезда. Зевая так, будто она собралась проглотить Солнце в небе, Луна, последовательно потягиваясь каждой ногой и крыльями, двинулась к ручью. Похоже, она абсолютно не выспалась, что совершенно неудивительно, для ее образа жизни.
Рухнув на колени передних ног, она с громким плеском сунула голову в ледяной поток. Представив себе ее ощущения, Селестия почувствовала, как у нее сводит мышцы челюсти, будто она съела целый лимон. С пронзительным и жизнерадостным взвизгом, Луна вскочила на ноги, изящно махнула головой, и темная волна длинных мокрых волос блеснула на солнце, разбрасывая искристый дождь из капель. Буквально через долю секунды, она со всех ног бросилась к своей старшей сестре, и с разбегу воткнулась мокрым холодным носом ей в шею. Острый тонкий рог проскочил буквально в волоске от нежного ушка Селестии, и та вся сжалась, а шерсть вдоль спины встала дыбом, то ли от запоздалого страха пораниться, то ли от обжигающего холода на разогретой солнцем шее, от облепивших ее мокрых волос Луны.
Стараясь не вкладывать сил больше чем требуется, Селестия отпихнула сестру копытом. Та, неуклюже взмахнув крыльями, уселась на зад, и радостно улыбнулась, в буквальном смысле до ушей.
— С добрым утром, старушка! Что было на завтрак?
Эта фраза была практически ритуальной, на протяжении последних нескольких лет, с тех пор как Луна в полной мере раскрыла свою страсть к ночным прогулкам с отцом, и потому начала просыпать завтраки с Селестией и матерью. Что же до отца, Селестия не помнила ни одного дня, когда бы он встал раньше полудня, а то и позже. Большинство дней он спал до самого позднего вечера, и потом уходил на всю ночь. Похоже, Луна мечтала так же перейти окончательно в ночную жизнь, но еще совсем молодой организм было невозможно переспорить. После трех часов после полуночи ее неизменно бросало в пучину сна, буквально сшибало с копыт.
Селестия, неопределенно поведя передней ногой, ответила:
— Ммм, ну, сегодня вроде бы были блинчики с черникой. Но все уже съели.
— Как съели?! — возмутилась Луна. Она была известным фанатом черники, и когда дома выходил запас свежих ягод, или варенья — она долго еще не могла в это поверить, заглядывала во все кладовые, но, в итоге, успокаивалась до начала следующего сезона.
— Надо было раньше вставать. Остались вчерашние ванильные сухарики. Или им уже две недели? Никто не ест эту гадость.
— Так нечестно! — обиженным голосом ответила Луна. — Я тоже хочу блинчиков с черникой!
— Ну, сходи к маме, может быть сделает еще.
— Ага, как же, она такая же вредина, как и ты.
Селестия фыркнула с улыбкой. На самом деле, на кухне в их доме было еще много чего вкусного, что можно было бы съесть на завтрак — в том числе и почти полная банка черничного варенья. Но Луне она об этом не сказала. Сама догадается. Луна, тем временем, не дожидаясь ответа на свое обвинение, быстрой трусцой вернулась к дому и нырнула в кухню-веранду.
Послышался радостный возглас. «Ага. Догадалась» — подумала Селестия. Через минуту, из двери выплыл длинный-длинный кусок хлеба, с целой горой источающих сок черничных ягод на нем. Луна выбежала следом, и ее предвкушающую широкую улыбку было видно с разделявшего сестер расстояния.
Добежав до Селестии, Луна вцепилась зубами в бутерброд, уронив целый град ягод на землю. Тряся головой, как собака, она оторвала здоровенный кусок хлеба, и толком не прожевав, затараторила:
— Ты сфыфала, фефоня прыфыфыф, кх, ой. Приезжают пони! Делегация! Королева какая-то там, не знаю. С толпой народа. Чего-то хотят от Совета, я даже представить себе не могу что. Что им тут делать? Мы маленькая долина, а у них там целое... королевство, или не знаю что. Правда, говорят, они совсем беспомощные, у них нет, представляешь, ни рога, ни крыльев! Как они вообще живут? Мне такое даже в кошмаре не приснится! Может они хотят, чтобы мы им приделали рога и крылья? Я вчера приделала крылья зайцу. Так смешно! Он с ума сошел сразу же, начал прыгать сразу под два метра, кусаться, визжать. Ужас. Я ему больно не делала, клянусь! Крылья убрала — он успокоился. Ну, не сразу. Потом тихий сидел, не шевелился. А потом отошел и убежал. Надеюсь с ним все в порядке! Всю ночь волновалась.
— Делегация? Нет, не слышала. — Селестия покачала головой, пытаясь вспомнить, упоминалось ли что-то такое в ее присутствии.
— Ну как же?! Где ты была? Весь город только об этом и говорит! Вчера на Совете открыли письмо, папа рассказывал. Там эти самые пони просили а-у-у... денции. Какое-то дело у них важное, короче. К нам же уже вроде приезжали пегасы, да? Тоже чего-то хотели.
Селестия кивнула. Пегасы действительно приезжали, год или два назад. Сам Базилей пришел, с невероятной помпой, отрядом гвардейцев, все в золоте и пурпуре. Говорил громко, требовал главного. Но у аликорнов нет главных. Есть Древнейшие, но Древнейшие не говорят с мотыльками. Этот базиле пришел от такого отношения в ярость. Рычал и плевался. Гордо улетел, ничего не добившись, и, рисуясь, перешел звуковой барьер над вершиной Пика Радуги. От звукового удара началась лавина, но она не прошла и половины склона — случайному, мимо проходящему аликорну хватило взгляда, что бы остановить снежный поток. Пролетавшие мимо отставшие гвардейцы чуть не уронили щиты и копья от такой демонстрации силы, и припустили с удвоенной скоростью.
— У них то ли война, то ли другой подобный кризис. Ищут поддержки. — сказала Селестия.
Луна недоумевающе взглянула на нее исподлобья, и затолкала в рот остатки бутерброда.
— А что такое война? И к-кризис? — спросила она
— Ну... — Селестия вздохнула, прикидывая, как облечь в понятные сестре слова то, что она читала в десятках и сотнях книг по истории окружавшего их мира. — Это когда все плохо. Когда есть неразрешимый спор, и единственный способ из него выйти — это силой взять свое. Это свойственно смертным расам, увы. Они быстро живут, у них нет времени подумать и договориться.
— О... Кошка отобрала у меня мою плюшевую пони и не отдавала. Ну, я взяла силой. А она мне в ответ когтем по лицу. Ну, помнишь, та царапина. Это и есть война, да?
— Точно. Только там, у них, все куда серьезнее и больше. А кризис — это когда ты увидела что кошка играет с твоей пони, а ты захотела ее обратно и потребовала вернуть. А та не вернула.
— Ясно... Глупости какие, что же они такое там не поделили? А мы здесь причем?
— Не знаю. Возможно, они хотят, что бы мы встали на чью-то сторону.
— А мы встанем? Уж точно не на сторону пегасов, они глупые!
— Нет, нас это совершенно не касается. Все считают, что то, что они делают — это суета и бессмысленная жестокость. И я так считаю. Это их дела, и если мы влезем в них — мы только все испортим.
— Почему?
— Наша сила слишком велика. Одно неверное движение — и наша помощь обернется кошмаром. К тому же, откуда мы знаем, кто достоин помощи, а кто нет?
— Ну как же, есть хорошие, и есть плохие. Злодеи строят козни, хорошие бьют плохих! Поможем хорошим, и все будет здорово! — заявила Луна, таким тоном, будто объясняла прописную истину тупице.
— Жизнь — это не сказки, дурочка. — Селестия ласково улыбнулась наивности своей сестры. — Эта война длится уже не один десяток лет, точнее, десятки лет идет кризис. Иногда то там, то здесь вспыхивают мелкие драки. И все это продолжается и продолжается, без остановки. Уже никто не помнит, из-за чего все началось, но каждый раз все три стороны — земные пони, пегасы и единороги, находят новый повод для конфликта. И все начинается сначала. Проблема в том, что правы все три стороны, но никто не хочет уступать. Нет ни хороших, ни плохих.
— Ну как же! А этот базилей? Он такой глупый, и явно злодей. Он, наверное, все и начал.
— Глупый? Это точно. Но злодей — вряд ли.
— И что же нам делать? — растерянно спросила Луна.
— Ничего, просто жить дальше, и не беспокоиться ни о чем. У нас своя жизнь, у них своя. Ты еще будешь помнить, что сегодня ела на завтрак, а там, за горами, уже забудут, как звали этого базилея. Они быстро живут. Ну, так говорят взрослые.
— Ужас какой — не могу себе это представить. Как это вообще, взять и... забыть? Ну и ладно, и не буду думать, вот еще. Ты будешь их встречать? — Луна кинула взгляд на солнце. — Они должны быть уже через час.
— Конечно. Ни за что не пропущу такое зрелище.
— Ураа! — Луна радостно завопила, и то ли убежала, то ли упорхнула, не поднимаясь высоко от земли, куда-то в сторону западных ворот Долины.
Селестия вздохнула, прислушиваясь к басовитому гулу водопада. После звонкой и громкой речи сестры, уши ее еще долго воспринимали окружающие звуки как ватную тишину. Нельзя сказать, что бы она была так рада приходу гостей в Долину. Аликорнов было мало, а территория их края — огромной. Комфортная тишина и возможность побыть наедине со своими мыслями была неотъемлемой частью их жизни, и любое вмешательство в нее раздражало. Селестия предпочла бы провести весь сегодняшний день, читая очередную книгу из обширной библиотеки при Совете, или даже сочиняя чего-нибудь самостоятельно. Может быть небольшой лирический стих, а может быть целую поэму. В последнее время в ее сердце росло неведомое чувство, заставляющее ее творить. Писать, рисовать, неважно что. Предаваться акту творения как такового — это вызывало в ней невероятное наслаждение. Днями и неделями она размышляла об окружающей ее природе, о характерах ее знакомых, к некоторым из которых ее влекло то же неведомое, смутное чувство, что, похоже, лежало в основе ее жажды творить. Из этих характеров она составляла затем персонажей для своих фантазий, помещала их в необычные условия. Иногда эти размышления ничего не порождали, утихая, или же оказываясь перекрытыми новыми впечатлениями и фантазиями. Иногда же она буквально взлетала в потоке вдохновения, как в потоке горных восходящих ветров. Чувство, которому невозможно сопротивляться, как и ветру, скользящему вдоль склонов гор, способному вознести на небывалые высоты, или переломать крылья.
В такие моменты, Селестия хватала все, что ей могло понадобиться — обычно небольшой деревянный планшет с набором карандашей или кистей с красками, стопку бумаги, и улетала куда-нибудь подальше от обитаемых мест, в один из своих тайных уголков. Например — разогретая солнцем скала, нависающая над лесистыми предгорьями, окруженная двумя быстрыми горными потоками ослепительно бело-голубого цвета. Она любила эту скалу больше всего. На ее вершине был мягкий ковер из сухого мха, а рядом, на склоне из которого она выступала, росли древние раскидистые и перекрученные

ветрами кедры. Возможно, они даже помнят детство ее матери — настолько старыми они казались. Многие дни она провела там одна, не найденная и не потревоженная никем, читая, рисуя, или наблюдая за жизнью небольшого муравейника. Часто забывая о еде и сне. И когда она возвращалась домой, мать каждый раз отчитывала ее за неряшливый вид, за кедровые иголки и смолу в волосах, и голодную слабость. Но никогда за то, что она так долго отсутствовала. Аликорны ценили одиночество больше всего на свете, а Долина была абсолютно безопасна даже для маленькой девочки, еще совсем недавно научившейся летать.
Что ж, похоже, сегодня придется отложить такие планы. Как бы ни сильна была досада от ожидания бессмысленно пропавшего дня, любопытство все равно было сильнее. Окончательно приняв решение, Селестия раскрыла свои крылья и взмыла навстречу небесной синеве. Полет, с самого первого дня, когда она поднялась буквально на пару метров над землей, всегда вызывал у нее ни с чем несравнимый восторг. Казалось бы, незаметный на земле воздух, внезапно становился упругим и даже жестким, и крылья опирались на него, как копыта о твердый камень, когда опускались вниз, и чувствовали подхватывающую, струящуюся силу, когда поднимались для следующего взмаха. Сердце радостно замирало, когда она ловила восходящий поток, позволявший ей расслабиться и парить, легко и непринужденно, и когда она отталкивалась от ветра и неслась вперед, как по невидимому гладкому желобу, разгоняясь до головокружительных скоростей.
Возможно, однажды она научится разгоняться до сверхзвуковых скоростей, которыми так гордятся пегасы. Хотя ни один аликорн, на ее памяти, таким талантом не похвалялся. Впрочем, аликорны вообще мало чем похвалялись — в этом просто не было нужды, равно как и не было благодарных слушателей. Что если она будет первая? Улыбнувшись, она начала взмахивать крыльями энергичнее, становясь самим потоком воздуха, что свистел в ее ушах. Деревья, далеко внизу слились в одно смазанное зеленое марево, а холмы и скалы впереди, неслись навстречу, увеличиваясь в размерах буквально на глазах, и проносились под ней в мгновение ока. На такой скорости она бы достигла ворот в Долину уже через несколько минут, но у нее была еще куча времени, а потому она описала несколько больших кругов над обширными землями центрального поселения, забравшись по спирали еще выше в небо. Так высоко, что земля под ней начала будто изгибаться, и открылись виды далеких земель, лежащих за горными хребтами. Длинные тени гор и холмов резали ландшафт на вытянутые параллельные куски, похожие на шкуру тигра. Селестии однажды довелось видеть тигра. С безопасного расстояния. Страшный зверь, она бы не хотела столкнуться с ним лицом к лицу. Впрочем, в тот же момент она подумала, что он все равно не смог бы сделать ей ничего плохого. Но какие-то древние чувства заставили ее тогда затаиться от страха в ветвях дерева, и, не дыша, ждать, пока он не уйдет.
Вспоминая тот эпизод, Селестия внезапно заметила далеко-далеко на горизонте ряд столбов дыма. Так похожих на те же полосы тигриной шкуры. Она недоуменно прищурила глаза, пытаясь разглядеть получше. И снова ее сердце кольнул тот самый первородный страх. Что-то было не так. Это не простой лесной пожар, явление страшное само по себе, но совершенно невозможное в землях аликорнов, а потому ни разу ранее не виданное Селестией. Судя по расстоянию и плотности дымов, а так же гигантских языков пламени, огонь бушевал там, в масштабах совершенно невозможных, сравнимых разве что только с огнем самого Солнца. Только магия способна была на такое, да и то не всякая, а лишь магия Пустоты. Она изучала ее, на протяжении уже некоторого времени. Мало что понимала, но что отложилось в сознании, так это то, что это магия, которой владеют немногие, и принесли ее в этот мир аликорны. Магия, текущая извне пределов мира, основа мироздания, способная вызывать к жизни чудовищные силы, сокрытые в материи, пространстве и времени. Никто не знал, насколько разрушительной эта сила может быть, так как аликорны даже и не представляли себе, что кому-то придет в голову использовать ее во вред другим. Но по свидетельствам некоторых ученых-единорогов оказалось, что для разрушения она подходит даже лучше, чем для сотворения нового, зарождения жизни и управления пространством и временем.
Селестия зависла на месте, наблюдая за тем, как влекомые ветром клубы дыма и яркие языки пламени танцуют свой жуткий танец. Если не считать этого зрелища, мир выглядел таким мирным и светлым... Оглянувшись, она увидела, что там, далеко внизу, на тонкой ниточке дороги появилась группа черных точек, вынырнув из тени деревьев. Делегация? Они пришли раньше, или Селестия так увлеклась, что не заметила, как пролетел час?
Сложив крылья, она камнем рухнула вниз, и ветер взревел в ее ушах, грозясь вырвать ее роскошную гриву с корнем. Последние несколько метров, она аккуратно спланировала на полностью расправленных крыльях, с удовольствием чувствуя, как тянутся напряженные мышцы под невероятным давлением ветра.
В клубах дорожной пыли она затормозила, прямо перед богато украшенным паланкином, в котором ехала королева пони. Многочисленная свита и гвардейцы с удивлением и ужасом уставились на нее, ястребом рухнувшую с небес, с, очевидно, пугающим выражением лица.
— Селестия... — окликнул ее голос матери из-за спины. — Извинись перед гостями за столь грубое вторжение в церемонию приветствия! Сейчас же!
— О... Простите меня великодушно, дорогие гости. — Селестия низко поклонилась, и быстро, пока никто не заметил, поправила спутавшиеся волосы, свалившиеся водопадом ей на нос. — Я не хотела прерывать этот важный момент... Простите меня королева.
— Ваше извинение принято, юная леди. — величественно ответила королева, выглядывая из паланкина. — Вас что-то тревожит? Лицо, с которым вы явились сюда, способно заставить волноваться камень.
— Я уверена, что ничего особенного. — торопливо ответила мать Селестии. — Дорогая, пожалуйста, иди к своей сестре.
— На... — начала Селестия, но голос ее сорвался. — На самом деле, есть кое-что, о чем я хочу сказать. Но наверно, это может подождать... Если вы возражаете.
Мать нахмурила брови, и хотела уже повторить приказ, теперь уже в более серьезной форме, но королева ответила раньше.
— Я с нетерпением жду, что вы хотели нам рассказать, дитя мое. — королева величественно кивнула, но тут же смешалась, и проговорила с улыбкой: — Впрочем, ты, наверное, старше меня, несмотря на твой юный облик.
— Спасибо, ваше величество! — ответила Селестия, и бросила нервный взгляд себе за спину, где сгрудились старейшины аликорнов, а из-за их спины выглядывала удивленная Луна, неуклюже подпрыгивая на еще не слишком хорошо работающих крыльях. — Дело все в том, что я... Летая высоко в небе, буквально несколько минут назад — я увидела на горизонте дым. И огонь. Очень, очень много дыма и огня! Просто ужас сколько! Там, на западе.
В подтверждение своих слов, она округлила глаза, и ткнула копытом по направлению дороги, по которой пришли пони.
— Дым? — королева вскинула бровь. — Ты уверена, что видела дым на западе?
По рядам свиты пробежался шепот, все заозирались друг на друга, задавая друг-другу один и тот же вопрос — «Они напали? Уже? Я не верю, как они могли!», слившийся в единый встревоженный гул голосов.
— Тишина! — рявкнула королева, поистине королевским голосом. Шепот и причитания стихли, как обрезало. — Приведите древовидца.
Смешавшаяся толпа расступилась, и вперед выступил пожилой пони, с седой клочковатой бородой, увешанный сумками и склянками.
— Жду вашего повеления, Ваше Величество. — глубоко поклонился он.
— Ты уже слышал тревожные вести, что прозвучали здесь. Теперь подтверди их, или опровергни. Обрати свой взгляд к деревьям у столицы.
— Слушаюсь, Ваше Величество.
Старик взял одну баночку, откупорил ее, и выпил залпом чернильно-черную жидкость. Сморщился от очевидно неприятного вкуса. Через мгновение, его глаза начало заволакивать зеленым светящимся туманом. Он закрыл веки и склонил голову, сосредоточившись. Все вокруг напряженно молчали, даже, казалось, птицы на деревьях звучали приглушенно, и как-то неуверенно.
Что-то пошло не так. Древовидец затряс головой, застонал, и вдруг повалился на землю, заходясь в жутком крике. Из-под век полилась кровь, он бился в агонии, поднимая тучи пыли. Сразу несколько пони бросились к нему, попытались его удержать, но он с легкостью отбросил их ударами копыт. С третьей попытки его удалось прижать к земле, подбежавший врач из числа свиты влил ему в рот белую жидкость. Захлебываясь, он проглотил ее, и через несколько секунд судороги сошли на нет, сменившись лишь жалкими подергиваниями. Кровавые слезы продолжали течь рекой, образовав целый ручеек в дорожной пыли. Оглушительный крик сменился на тихий стон, перемежаемый словами «огонь... боль! Огонь, огонь, везде огонь... Ничего не вижу, ничего...». Через несколько минут он затих, и лишь судорожно дышал, подрагивая ногами. Гвардейцы, руководствуясь указаниям врача, бережно отнесли его к фургонам в хвосте колонны.
Жуткая тишина стояла над дорогой. Аликорны переглядывались, обмениваясь удивленными и встревоженными взглядами, а пони смотрели в одну точку перед собой, или стояли, опустив взгляд. Селестия, ощущая мерзкое чувство у себя в животе, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, глядя то на королеву, то на своих родителей.
Наконец, королева нарушила тишину.
— Похоже, подтвердились наихудшие наши ожидания. Мы пришли сюда, чтобы просить о защите, но мы опоздали. Очевидно, это единороги. Больше никто не способен на такую бессмысленную жестокость. Масштаб разрушений не ясен, но, похоже, роща у ворот города уничтожена полностью. Говоришь, ты видела дымы огромных размеров, дитя мое?
— Д-да, и там было несколько столбов дыма.
— Значит, бесконечные споры и глупые дрязги перешли наконец в войну на уничтожение. Что же мы сделали, что бы заслужить такое? Отказались платить им дань! Клянусь соками земли, они пожалеют. Принесите мне древовидческое зелье. Я хочу найти уцелевшие деревья и посмотреть на это вблизи.
Свита взволновалась, начав наперебой отговаривать свою повелительницу от столь необдуманного шага. Та прервала их грубым окриком.
Когда установилась тишина, и несколько учеников древовидца пошли к королеве с бутылкой зелья, внезапно из ряда аликорнов вышел отец Селестии. Глубоко поклонившись, он обратился к ней:
— Ваше Величество, мы будем счастливы помочь вам увидеть все своими глазами, без лишнего риска. Я, и несколько моих друзей — мы можем поднять ваш паланкин в воздух, и вы сами все увидите.
Мать подошла к нему, и начала шептать ему раздраженно что-то на ухо, но тот лишь решительно отстранил ее копытом. К нему подошли несколько рослых молодых аликорнов, и они выжидающе застыли, глядя на королеву.
Немного подумав, она величественно кивнула, и велела пони-носильщикам передать рукояти аликорнам. Луна, увязавшаяся было за отцом, оказалась быстро оттеснена от паланкина взрослыми, и прибилась к Селестии.
— Я тоже хочу посмотреть! — заявила она, кольнув Селестию рогом в грудь. — Подними меня!
— Даже и не думай. Ты слишком тяжелая.
— Ой, да как же.
— Тренируй крылья, и меньше ешь черничного варенья. — Селестия потрепала копытом голубые волосы Луны, устало улыбнувшись.
Группа аликорнов, вызвавшаяся поднять королеву в небо, тяжело взмахнув крыльями, поднялась в воздух. Паланкин на момент перекосило, и пони хором охнули, не отрывая глаз от своей королевы, но он быстро выровнял свой полет, и начал подниматься все выше и выше.
К сестрам подошла их мать и, постояв молча рядом с ними, сказала:
— Ну, спасибо тебе, леди-торопыга. Ты только что лишила нас нейтралитета. С отцом будет, конечно, разговор отдельный. Но нам теперь так просто не отделаться от помощи им.
— И что же я должна была делать? Это ведь важная новость, они должны были о ней услышать.
Закусив губу, мать задумалась.
— Что ж, действительно. И все равно мы не должны были вмешиваться.
— То есть как, позволить королеве тоже выпить эту гадость и плакать кровью? — возмутилась Луна.
— Это ведь не мы сами вливаем ей в глотку зелье. Она сама хотела его выпить. А теперь, если мой излишне энергичный муж ее уронит — нам обеспечено веселое времяпровождение на десяток поколений этих быстро-живущих малышей.
Мать говорила тихо, чтобы никто не услышал, но несколько стоящим рядом пони повели ухом и дернули хвостами, будто услышали все в подробностях.
— Вот что, дети. Лучше идите домой, нечего вам здесь делать. Мне и другим членам Совета предстоит разбираться со сложной дипломатической ситуацией, а вы, похоже, будете только путаться под ногами.
Сказав это, мать подтолкнула сестер в сторону дома, а сама повернулась к пони:
— Дорогие гости! Пока королева оглядывает горизонт, я осмелюсь предложить вам проследовать за нами, к гостевому корпусу при зале Совета. Там вас будут ждать пища, напитки и отдых. Когда королева вернется, вы все будете приглашены на Совет. Я понимаю ваше волнение и беспокойство, но, я не хочу показаться грубой, заставив вас ждать здесь на жарком солнце и в пыли.
Молча, без каких-либо возражений, пони побрели вслед за гордо вышагивающими аликорнами. Они были глубоко опечалены, и от их грусти, казалось, травы и деревья теряли яркость своей зелени. Возможно, так оно и было на самом деле. Селестия читала, что Пустота наделила земных пони способностью управлять живой природой. Смерть, жизнь, рождение и рост — все это подчинялось их воле. На старых гравюрах она видела изображения столицы страны земных пони. Прекрасный город-лес, где дома живые, растут самостоятельно как обычные деревья, но имеют нужную форму... И если этот огонь на горизонте — это действительно все что осталось от этого великолепия... Селестия почувствовала слезу, скатившуюся по щеке. Странный, жестокий мир. Объяснения этому в книгах она так и не нашла. Войны упоминались в них, и не раз. Но всегда в виде сухих записей о причинах, всегда казавшихся вполне логичными, о датах, не значащих ничего... Были, конечно, еще героические романы, но и они даже близко не показывали то, что сейчас почувствовала Селестия. О какой романтизации может идти речь, когда уничтожается красота, вместе со своими создателями?
Моргнув пару раз, очищая помутившийся взгляд, Селестия отправилась к дому. Нет, она не собиралась отсиживаться там, ожидая новостей о том, чем все закончится. Когда мать зайдет в зал Совета, она попробует пробраться вслед, что бы быть в курсе событий. Главное, проделать это незаметно. А потому она сделала вид, что пошла по тропинке к дому. Стоило группе пони и аликорнов скрыться за пышными кустами, Селестия оглянулась на свою сестру, и, подмигнув ей, бросилась напрямик через заросли.
Ободрав шкуру о многочисленные колючки, оставив несколько перьев на корявых ветках, она наконец продралась с другой стороны. Высунув нос из глухих зарослей, она увидела, как процессия пони заходит в большую пристройку, а ее мать и другие члены совета с тревогой и ожиданием смотрят на небо. Наконец, наверху показалась быстро растущая точка — паланкин возвращался, чтобы опуститься на землю прямо во внутреннем дворе Зала Совета. На Селестию, и даже на с жутким треском продирающуюся сквозь кусты Луну никто не обратил внимание. Как раз рядом возникла ее голова, с рваным листочком, приклеившимся к губе.
— Где будем прятаться? — спросила она, выплюнув листок.
— Можно попробовать залететь на галерею... Там точно никого не будет сегодня. — Селестия неопределенно качнула головой.
— Залетееть... Я не могу. — разочарованно протянула Луна.
— А ты попробуй. Ты же хочешь за мной успеть?
— Хочу, но... Злая ты, неужели даже не поможешь?
— Рано или поздно тебе придется научиться летать. Подходящий шанс, по-моему.
— А если я упаду? Шуму наделаю еще. Не хочу падать.
— Ну, раз не хочешь — значит, и не упадешь. Как, думаешь, я научилась летать? Меня родители позвали на пикник на вершине горы. Думаю, скоро они провернут такое и с тобой. Лучше быть готовой. В общем, давай, не отставай.
Селестия выпуталась из колючих зарослей, оставив пару волосков с хвоста. Луна какое-то время обиженно глядела ей вслед, но потом сдавленно то ли простонав, то ли шепеляво прорычав, побежала следом, расправляя непослушные крылья. К тому времени, старшая сестра уже одним изящным прыжком взмыла на высоту в почти двадцать метров, и, бесшумно опустившись на деревянный настил балкона, нетерпеливо уставилась вниз, на медлящую Луну.
Изобразив на своем лице все градации сомнения и отчаяния, та, наконец, старательно замахала крыльями, заставив траву и кусты вокруг волноваться как воду в море. Оттолкнулась, поднялась немного над землей, судорожно молотя крыльями по воздуху, и тут же неуклюже плюхнулась обратно. Селестия закатила глаза. Похоже, пока она дождется ее, Совет уже закончится, и они так и ничего не узнают. Начав разворачиваться, чтобы выйти на галерею над залом Совета, Селестия услышала сдавленный полушепот-полукрик: «Да подожди же меняя!», и обернулась обратно. Луна, на этот раз гораздо спокойнее и без спешки взмахивала крыльями, поднимаясь с каждым взмахом все выше. Но силы уже оставляли ее. Последние метры она преодолевала с нарастающей паникой в широко распахнутых глазах, задыхаясь и теряя ритм взмахов. Оставалось всего ничего, как крылья ее вдруг напряглись и застыли раскрытыми — сведенные от усталости мышцы не желали больше работать в таком напряженном режиме. Луна начала падать.
Не успев даже пискнуть от страха, она вдруг почувствовала, как воздух вокруг нее затвердел. Сверкающее маленькими яркими искорками облако магии подхватило ее, и бережно перенесло на балкон, и тут же развеялось, возвращая свободу движений и оставляя запах грозовой свежести.
— Ты ешь слишком много черничного варенья, сестрица. — сказала с улыбкой Селестия, утирая пот со лба.
На галерею внутри Зала они вышли вместе, ступая настолько тихо, насколько возможно. Совет шел в самом разгаре. Королева, и ее свита, стояли полукругом перед равным полукругом аликорнов. В воздухе, подобно дыму витало напряжение. Звучал голос королевы, серьезный и полный стали:
— ...положение критическое. То, что я увидела благодаря вашей помощи, похоже, превосходит самые худшие наши ожидания. Единороги перешли в открытое наступление, и они ведут войну на уничтожение. Я не могу представить, что послужило причиной таких действий. Последний дипломатический спор с представителями их стороны закончился скандалом, но едва ли обычный обмен оскорблениями и обвинениями мог привести К ЭТОМУ. Единороги, считая себя высшей расой (очевидно, даже выше пегасов, ведь они считают высшая раса как раз они) требуют от нас наших территорий и пищи, которую мы выращиваем. А еще они обвиняют нас в многочисленных диверсиях на их территории. Якобы, наши агенты применяют неизвестное оружие, уничтожающее растения и животных, путем их замораживания...
Королева выделала голосом слово «замораживания», и холод ее голоса наглядно иллюстрировал заявление. Сделав короткую паузу, она продолжила:
— Но это абсурд! Земные пони не управляют воздухом и температурой — это область магии доступная лишь пегасам. Они делают тоже самое и на нашей территории! Тысячи гектар посевов замерзают за одну ночь! И потом они, как ни в чем не бывало, приходят к нам, и буквально отбирают задарма наши припасы. Так было, по крайней мере, пока мы окончательно не перекрыли все торговые отношения. Они сбивали цены, ссылаясь на недостаточное качество для их возвышенных небесных желудков, требовали компенсаций за ожидание. Ну конечно, пусть жрут свою радугу, или что там у них. Теперь мы не пускаем этих наглецов на нашу территорию, и они решили, что могут заморить нас голодом, и еще сильнее начали морозить посевы. Месяцами наши земли закрыты облаками, со снегом! Летом тоже! Это возмутительно. И на наши протесты и обвинения они отвечают лишь презрительными взглядами со своих облаков!
Но то, что сотворили единороги... У них всегда была в каждой бочке затычка. Всегда влезали в каждое дело, пытались даже установить свою власть на нашей территории просто придя туда, и взяв на себя обязанности полиции. Вы представляете себе такую наглость? Мы прогнали их, и это была страшная битва. И хотя это было давно, они до сих пор считают себя нашими хозяевами.
Откуда мы знаем, что это именно они? Они угрожали нам. Говорили, что у них есть особое, сверхъестественное оружие. Сжигающий

свет. Наши разведчики подтвердили — действительно, в их замках скрыты странные машины, состоящие из линз и катушек медной проволоки. Из тех документов, что удалось добыть, мы узнали, что эти устройства управляют Солнцем. Пришлось несколько раз проверить эти донесения — слишком уж похоже на дезинформацию ради запугивания. Как это вообще возможно? Откуда у них такая сила и такие знания? Осмелюсь предположить... А не почерпнули ли эти знания они от вас?
— Это невозможно. — твердо ответила мать Селестии и Луны, тогда как остальные аликорны тревожно перешептывались за ее спиной. — Мы никогда не делились ни с кем своими магическими знаниями и силой. Но, в тоже время, не могу не признать — управление Солнцем выходит далеко за пределы возможностей единорогов. И, заявляю с должной степенью уверенности, едва ли это подвластно и аликорнам. Эта новость поистине тревожит нас.
— В таком случае, я молю вас о покровительстве и защите! — вскричала королева, опускаясь на передние колени. — Вы должны помочь нам! Я знаю, вы древний и мудрый народ, которому открыт путь добра и справедливости. Отберите у единорогов их неестественное оружие! Пока еще не поздно.
— Мы... подумаем над вашим предложением. Но мы всегда соблюдали нейтралитет. Мы можем предоставить вам убежище в Долине, но мы не имеем права вмешиваться в дела, происходящие за ее пределами.
— Как же так?! Тысячи, миллионы жизней сгорели в огне, и самодовольные дураки управляют энергиями, которых не понимают, все ради ненависти и наживы! Неужели вы не понимаете? Вы должны вмешаться! Вы можете все исправить!
— Да. Мы можем. — подал голос один из старейшин Совета, седой аликорн, проживший на свете, похоже, дольше чем все цивилизации на земле вместе взятые. — Мы можем испепелить единорогов и их чудовищные изобретения, мы можем сдуть воинственных пегасов с их хрупких облачных замков, или свернуть пространство вокруг их воинов, как делают их Мастера Бурь. А вас мы можем превратить в червей и слизняков. Заставить ваших боевых големов пожрать вас самих. Это ведь то, что вы делаете — это ваш дар, который принесла вам Пустота. Земля и жизнь в вашей власти, и о, вы пользуетесь этой властью с превеликим удовольствием. Ставя безумные эксперименты, порождая чудовищ, искажая изначальное Творение. Мы принесли силу Пустоты в этот мир, и мы жалеем об этом с тех самых пор. Лучше бы пусть этот мир жил без магии вообще, развивался, как ему положено. Скорее всего, вы бы тогда даже не обрели бы разум. Щипали бы травку, мирно и счастливо. Но наш род был молод, и мы были полны желания творить. И вот одно наше творение стоит перед нами, требуя от нас уничтожить другое. Это совсем не то, о чем мы мечтали. Но вы уже давно вне нашего контроля. Вы выросли, наши дети, пора покинуть гнездо. И решить ваши проблемы самостоятельно. Таково мое мнение.
Аликорны вокруг согласно закивали, возгласы одобрения пробежали по их рядам. Королева стояла перед ними, дрожа от злости.
— Что ж. Я вижу, вы решили играть в богов. Великомудрых и непогрешимых. Я понимаю. Равно как я понимаю, что нам не добиться согласия. Отлично. Мы уйдем, и мы решим наши проблемы самостоятельно. Смерть тысяч наших соплеменников будет отомщена, я гарантирую это. Я готова пойти на все, ради восстановления справедливости. А вы храните свой возвышенный нейтралитет, пусть будет так. В вашем распоряжении, как-никак, целая вечность. А мы... черви и слизни. У нас нет столько времени. Но если вы вмешаетесь хоть как-то в происходящее, если хоть один аликорн будет замечен на стороне единорогов или пегасов — клянусь печатью Земли на своем копыте — мы выступим и против вас.
С этими словами, королева решительным шагом двинулась из Зала, и свита ее, суетливо путаясь в копытах, проследовала следом.
— Мир определенно встал на покатый склон. Что-то странное я чувствую в ней. — задумчиво сказал отец сестер. — Этот холод. Он сидит в ней, и будто заставляет ее говорить такие вещи. Что-то чужое витает в воздухе.
Мать кивнула, бросив долгий взгляд вслед уходящей свите.

2. Добрые намерения

Сестры ошеломленно застыли за мраморной колонной галереи. Они услышали странные, ужасающие вещи. И если Луна не до конца понимала происходящее, Селестия чувствовала, что ее родители правы — какое-то чужеродное зло проникло в этот мир, и толкает его вниз, в пучину войн на уничтожение. Внутри Долины было тихо и спокойно — ничто не могло проникнуть сквозь купол защиты, окружавшей дом аликорнов. Но за пределами этого купола мир трещал по швам.
Внезапно, Селестию озарило. Она вспомнила об одной древней книге, написанной в эпоху, когда аликорны участвовали в жизни пони более плотно, фактически приняв на себя роль правителей. Странный и непонятный текст, написанный невероятно архаичным языком. Она помнила, что там было несколько заклинаний... Дальновидение и дальноречие — назывались два из них. Безумная идея билась в ее голове. Что если она может исправить нанесенный ущерб, что если она может привести этот мир к гармонии? Вмешаться в мысли, убрать агрессию. Она слабо представляла себе этот процесс, а потому еще больше возбудилась от этой замечательной идеи. Все представлялось таким простым и очевидным! И почему старшие не понимали этого?
— Луна! Извини, но мне надо бежать. Иди домой, и никому ничего не говори, хорошо? — Селестия повернулась к сестре, взволновано тряхнув гривой. — Не смотри так на меня, тебе действительно будет за мной не успеть. Мне надо будет далеко и быстро летать.
— Но куда? Зачем? — Луна смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
Старшая сестра бросила взгляд вниз, на скрывающихся в проходе пони. Один из них, бурый жеребец очень маленького, почти детского роста, с неразборчивой прямоугольной желтой меткой, на мгновение задержался в проходе и оглянулся. Похоже он просто пропускал вперед престарелую даму, шедшую позади, а не почувствовал на своей спине взгляд Селестии. Ее присутствие на галерее по-прежнему оставалось незамеченным. Вздохнув, она, наконец, ответила сестре:
— Понимаешь... Кажется я могу помочь этим пони. Вообще всем пони. Но для этого мне придется позаимствовать кое-что из библиотеки, после чего я полечу туда, где меня никто не потревожит. Это высоко в горах, так что ты туда попасть не сможешь.
— Ну пожалуйста! Я постараюсь! Не отстану! — встрепенулась Луна.
— Нет, такую высоту тебе не взять пока что. Так что иди домой. Я могу тебе доверить, что ты ничего не скажешь родителям?
— Ну... Ладно... А что тебе надо в библиотеке? Я могу принести! Я хочу полетать, у меня же получается! А над землей я делаю это очень быстро — никто и глазом не моргнет.
— Хорошо. Это старая, большая и очень тяжелая книга, так что держи ее крепче. Она называется «Наставления в магии Власти и прикладной эквинизм». Надеюсь, запомнишь такое название.
Судя по выражению лица Луны — она уже забыла его. Селестия вздохнула.
— В общем, она самая большая на дальней полке у левой стены. И обита синим бархатом. Очень потертым и выцветшим. Думаю, не пропустишь.
— Хорошо! Ну, я скоро!
— Подожди... Никому не попадайся на глаза с ней, хорошо? Ругать наверно не будут, но мы вроде как не должны читать такие книги. И принеси ее в сад у дома.
Луна унеслась подобно вихрю, не касаясь ногами пола, перемахнула через ограду балкона и камнем рухнула вниз. Селестия внутренне сжалась. Но вроде обошлось. Единожды обретя уверенность, ее маленькая сестренка быстро училась. А получив такое ответственное задание, она буквально засветилась энтузиазмом. Вот, ее темный силуэт взмыл над вершинами деревьев, и следом донесся восторженный писк. Такими темпами, она, похоже, скоро сможет обогнать даже личную гвардию Базилея Вольных Небес Пегасов, легендарный корпус Мастеров Бури, известный как Вондерболты.
Неторопливо и степенно, сама Селестия спланировала с галереи, и пошла по тропинке к дому, сберегая силы для дальнего и быстрого полета к ее любимой скале в предгорьях. Красота ухоженных садов Долины больше не радовала ее глаз, хотя деревья по-прежнему покрывала нежнейшая, буквально светящаяся зелень молодых листьев, а теплый, но свежий воздух звенел от многочисленных пчел, вьющихся над яркими и головокружительно пахнущими цветами. Сады были прекрасны, но мир за их пределами оттенял эту красоту в сознании юного аликорна, никогда не сталкивавшегося ранее ни со злом, ни со страданиями. Невероятное чувство несправедливости, обида на ее собственных родителей, которые бросили на произвол судьбы пришедших к ним с просьбой беззащитных пони, все это грызло ее сердце, сжимало его подобно цепким веткам колючих кустов. Она искренне верила, что способна исправить это зло, что жестокие единороги и глупые пегасы прислушаются к ней, и наконец, прекратят этот кошмар. Конечно, до нее и раньше доходили тревожные вести о том, как неспокойно во внешних землях. О том, что там идут нескончаемые войны, одна за другой, приносящие смерть и разорение городам. Но все это было очень туманным, неочевидным. Не воспринималось ей как что-то реальное, имеющее последствия. Особенно с учетом существования всех этих романтических легенд, которые столь тщательно маскировали кошмар под налетом увлекательных приключений, достойного восхищения героизма и прочих банальных вещей. И только сейчас она действительно оценила масштаб, когда лицом к лицу столкнулась со страхом и отчаянием в глазах реальных живых существ, увидела настоящую боль, и, возможно, смерть. Селестия молила все известные ей силы, что бы с тем несчастным древовидцем было все хорошо. Но она понимала, что то, что с ним произошло — в любом случае оставит жуткий шрам как на душе, так и, похоже, на теле. Сама она не могла представить, что бы испытала на его месте. Но одно можно было сказать точно — это заставило ее содрогнуться.
Все эти свидетельства буквально умоляли Селестию предпринять попытку все исправить. Она по-прежнему не имела ни малейшего представления, что ей придется сделать, но уверенность лишь крепла. Уверенность крепла, а колени дрожали, и завтрак просился наружу.
Наконец, впереди показалась золотистая черепица крыши их дома. В саду неподалеку, уже слышалось нетерпеливое цоканье маленьких копыт. Луна ходила по дорожке туда-сюда, выписывая сложные восьмерки, иногда переходя на бег вприпрыжку. Рядом, на траве лежала целая гора книг. Самых разных цветов, размеров и форм. Недоуменно подняв бровь, Селестия подошла поближе. Чего только в куче не было. Книги по истории, приключенческие повести, литература, написанная как аликорнами, так и пони и даже грифонами. Было несколько приключенческих историй пегасов про храброго и мудрого лавагета Пегафитриона. Луна обожала эти истории, но Селестии они казались излишне пафосными, хотя и не лишенными некоторого очарования. Было даже несколько единорожьих любовных романов, к которым Селестия испытывала целую гамму сложных чувств, переходящих от брезгливого неприятия к жадному любопытству.
— И где же книга, которую я просила? — спросила она, когда Луна, заметив ее, бросилась навстречу.
— Да вот же она! — сверкнув рогом, она махнула головой, и из кучи книг, разбросав их шумным дождем, вырвался огромный том. Судя по его цвету (уже совсем не похожему на насыщенное индиго, каким было изначально, из-за частого обращения и выгорания на солнце), Луна все-таки справилась со своим заданием.
— А... зачем вот это все?
— Ну... Я подумала — может быть тебе тоже понадобится! Ты всегда возвращаешься из библиотеки с целой охапкой. А еще я вчера у тебя нашла под кроватью одну смешную книжку, «Яблочный гамбит» называется, и вот, видишь — принесла второй том! Это вроде приключения, только я многих мест совсем не могу понять — пони такие странные! Эй... Ты чего?
Селестия почувствовала, что краснеет. Если об этой книжке узнает мать...
— С-спасибо... Луна. Что ты делала у меня под кроватью? И зачем все-таки ты все это притащила?
— Ну, на самом деле я не хотела все это тащить, но меня заметили, когда я собиралась брать ту книгу! А ты сказала, чтоб я никому ее не показывала. Ну и вот... Набрала. Библиотекарь так на меня смотрел, будто я в дракона превратилась, и сейчас сожгу ему там все. Странно, в общем, посмотрел. Ну, и я быстро оттуда сбежала. — протараторила Луна и широко улыбнулась, довольная собой. На первый вопрос она так и не ответила.
— Знаешь, мне кажется, стоит все это вернуть на место. Мне, правда, это не нужно, спасибо. — Селестия улыбнулась так тепло, как только смогла, хотя больше всего ей хотелось расхохотаться. Но это бы наверно обидело ее маленькую, полную энтузиазма сестренку.
— Тащить это... назад? Но... А можно я про эти яблоки почитаю?..
— НЕТ! — выдохнула Селестия и замотала головой. — Все неси обратно. Ну или... ладно, положи в доме, в мою комнату. Потом сама отнесу. Спасибо тебе за помощь! А... А теперь мне пора. К вечеру постараюсь вернуться. Не попадайся на глаза родителям, если они будут меня искать. Ну и библиотекарю тоже. На всякий случай.
Подхватив бережно книгу зубами, Селестия с силой оттолкнулась от земли и полетела на юг, к своей скале, предвкушая ломящий зубы холод горного потока, из которого так хочется напиться после столь напряженного и долгого утра. На этот раз она не стала забираться высоко, то ли боясь нарваться на сильный поток ветра, который может помешать ее полету, с изменившейся из-за книги в зубах формой тела, то ли боясь снова увидеть эти дымы и вихрящееся пламя.
Скала встретила ее ласковым теплом нагретого камня, головокружительным ароматом источающих смолу кедров, и мягким гулом и журчанием ручьев. Холодная вода, к которой она, наконец, припала, утомившись после долгого полета, буквально обожгла ей горло, заставив закашляться. Язык онемел, а зубы заболели невероятно. Этот поток тек из-под ледников, начинавшихся в паре километров дальше и выше от скалы, и в почти непрозрачной молочно-бирюзовой воде неслись вереницы маленьких ледышек. И все равно, Селестия не могла остановиться. Сделав еще десяток более осторожных глотков, она, наконец, почувствовала удовлетворение. Подхватив аккуратно положенную рядом книгу, она подошла к краю скалы, открывавшему захватывающий дух вид на холмистую, поросшую сосновыми и осиновыми лесами Долину. Уютно устроившись на мягком сухом мхе, чувствуя, как легкий теплый и ароматный ветерок теребит ее волосы, нежно проводя их по ее ушам, она принялась за чтение.
Язык книги был невероятно сложным, полным терминов, заковыристых оборотов и старомодного стиля. Трудно было сказать, сколько столетий этому тому. Аликорны жили долго, и книги, что они писали, имели свойство жить как минимум не меньше. Плотной, нервущейся бумаге, явно магического происхождения, могло быть и меньше сотни, и больше пяти тысяч лет.
Буквы плясали перед ее глазами, слова бессмысленно звучали наперебой в голове, а фразы перекрывали друг друга, путаясь и переплетаясь. Неоднократно Селестия чувствовала, что засыпает, теряла нить фраз, перескакивая из начала абзаца в конец.
Стиснув зубы, Селестия пыталась прорваться сквозь стройные ряды символов и их ускользающих значений. В итоге, не выдержав, чувствуя как ее голова раскалывается от отчаянных попыток понять написанное, она вскочила на ноги, и принялась беспокойно кружить по узкому пяточку скалы. В это мгновение ее посетило осознание полной своей беспомощности, а так же абсолютной бессмысленности затеи.
Но, дав себе время успокоиться, положившись на свое природное упрямство, толкнувшее ее на эти действия изначально, поймать ускользающие нити мыслей и идей, которые пыталась донести до нее книга, она поняла, что неправильно подошла к вопросу. Как и все магические книги, равно как и учебники по другим областям точных наук, это пособие обладало теми же общими свойствами. И заключалось оно в том, что книги такого рода были слишком заточены под автора, и то существо, кем бы оно ни было, аликорном ли, пони ли, драконом или грифоном, что постигло изучаемый предмет достаточно для написания собственного научного труда, обычно имело весьма неординарный склад ума. Кто-либо неподготовленный, не научившийся еще мыслить теми же категориями и стереотипами, столкнувшись с таким текстом, часто оказывался лишенным всякого понимания прочитанного.
И единственным способом прорваться сквозь канцеляризмы, термины, неудачные и слишком абстрактные примеры, и прочие перегружающие сознание вещи, является отказ от чтения научного труда от пролога до конца. Даже можно сказать более — чтение по порядку, для сознания не столь одаренного, грозило только больше запутать.
Тогда как для того, чтобы разобраться в конкретном предмете, такие книги надо использовать как справочник, ища в нем лишь те места, что соответствовали конкретной проблеме.
Решительно перевернув всю увесистую массу страниц и найдя оглавление в конце, Селестия жадно впилась взглядом в ровные ряды заголовков тем. Не прошло и секунды, как она уже отсчитывала страницы, ища заветный заголовок «Дальновидение в примерах практических, настройка и применение душевных струн».
Глава эта встретила Селестию не менее заковыристым языком, заставив ее собрать все силы и держать глаза на тексте. И все же, чтение пошло легче. Конкретные примеры, практические советы, диаграммы — все это значительно облегчало положение. Уверенность в том, что она на верном пути начала расти и крепнуть.
В тексте вперемешку шли алхимические рецепты для земных пони, ритуалы мысленного ветра для пегасов, заклинания мыслерезонанса для единорогов. К слову, среди алхимических рецептов автором было особенно отмечено зелье древовидения, как наиболее экстраординарный способ дальновидения. Обычно магия этого типа опирается на разум мыслящего существа в качестве маяка или передатчика, или, в крайнем случае, высшего животного. Силами единорога же, на дерево настроиться невозможно — оно ничем не отличается от фоновых материй и энергий мира. И если это зелье будет выпито единорогом или аликорном — возможны тяжелые галлюцинации, потери ориентации, амнезия и даже потеря магических способностей. Если же выпьет пегас — он имеет шанс увидеть мир чувствами дерева, но при этом рискует потерять свою телесную оболочку безвозвратно. То есть, грубо говоря, стать деревом. А дерево станет пегасом. Гибельное для обеих сущностей событие, наинеприятнейшим образом.
Способ, доступный единорогам, и, следовательно, аликорнам, был широко известен в народе под названием «Телепатия». Это не прямое чтение мыслей или передача собственных слов на расстояние, но перехват контроля над телом, или отдельными его частями. Проще всего — воспользоваться глазами и ушами, так как тогда не почувствуется никакого сопротивления. Воздействие на двигательные функции — потребует уже некоторых усилий. Попытка вмешаться в сознание и память доступна лишь единицам из числа единорогам, и дается далеко не всем аликорнам.
Проще говоря, это было как раз то, в чем Селестия нуждалась. Заклинание состояло из двух этапов, в первом из которых происходило покидание собственной телесной оболочки, и переход в особое пространство, в своем роде границу между материальным миром и Пустотой. В этом удивительном месте время и пространство выглядели совсем иначе, а единственной материей являлась информация. Магию Пустоты Селестия как раз недавно начала изучать, и потому это было ей не в новинку. И она была рада, что забралась в столь труднодоступное место, где ее никто не увидит. Практикующий эту древнюю и невероятно мощную магию производил ужасающее впечатление на наблюдателя, заставшего его за сотворением заклинания. Глаза окрашивались черным, фигура теряла очертания, становясь прозрачным, дрожащим темным пятном. Такое зрелище породило немало легенд и суеверий, по большей части совершенно необоснованных, например, о том, что магия Пустоты в чистом виде — это магия зла.
И все же, несмотря на то, что Селестия была знакома с особенностями магии Пустоты, она никогда на самом деле не погружалась в нее так глубоко, как требовали эти заклинания. Ожидание удивительных чудес, а так же страх перед неизвестностью терзали ее душу, заставляя одновременно и нетерпеливо подгонять свое медлительное сознание, и метаться в сомнениях. Для неподготовленного мага, Пустота была невероятно опасна, как опасен арктический мороз для незащищенной шкуры. Во многом, она была подобна морозу, равно как и тьме. Она была великим ничто, и при этом — всеобъемлюща, и включающая в себя весь мир и сознания всех живущих и когда-либо живших. Она была жадным поглотителем информации, а, следовательно, и душ и сознаний, подобно тьме поглощающей свет и морозу — тепло. Только тот кто действительно знает что делает, может заставить ее работать на себя, отдавая искомое, вместо того чтобы забирать. Единожды открытая аликорнами, сотни тысяч лет назад, она привела их в этот мир, проведя сквозь бесконечность, позволила начать жизнь сначала. Она дала им их долголетие, могущество и величие, способность создавать жизнь и управлять высшими материями и энергиями так же легко, как и собственным телом. Сделала ли она их богами? Возможно. Но все равно совершенство было бесконечно далеко, и Древнейшие, дюжина первородных аликорнов, открывших дорогу между мирами, показали, что расти в могуществе можно бесконечно, удаляясь от нынешней силы аликорнов так же далеко, как сами аликорны превзошли других разумных существ на этой планете.
Селестии было страшно, но она твердо решила не поддаваться сомнению. Задача, лежащая перед ней, стоила риска. Остановить войну, загладить вину аликорнов перед своими детьми. Ведь именно аликорны открыли им тайны Пустоты, навсегда изменив их, разбив их тем самым на три столь непохожих расы, для которых единственной формой существования осталась лишь постоянная борьба. Бескомпромиссная, отчаянная борьба за то, что было необходимо одним, но имелось только у других. Замкнутый круг, в последнее время начавший странным образом сужаться все стремительней. А то, что каждая из трех сторон нашла для себя в новых знаниях, сделала эту борьбу грозящей стать гибельной для мира. Пони стали невероятно могущественными аспектами Пустоты, а точнее, не ее самой, а эффектов, которые она оказывает на материальный мир. То, что изначально задумывалось как гармония сосуществования, обернулось разрушительной войной амбиций и зависти. Трудно сказать, что пошло не так, но древние мудрецы предсказывали такой исход как один из вариантов. Селестия не слишком интересовалась древней историей своего народа, а потому не углублялась детально в эту область. И все же, сейчас она пожалела об этом, размышляя о причинах происходящего.
Сделав пометку у себя в памяти, она решила отложить философские вопросы в сторону, и вернуться к стоящей перед ней задаче. Подойдя к вопросу прагматически, она начала целенаправленно искать указания по проведению ритуала. И едва дочитав до начала детального описания диаграмм потоков сил и стихий, она уже была готова действовать.
Первое действие было достаточно простым. Найти источник силы. Он всегда состоит из двух частей. Одна из них — это природный талант мага, то щекочущее чувство в груди, тот жар, что всегда поднимается по венам к голове и сосредотачивается в роге. Другая же — это проекция Пустоты на материальный мир. Точка прогиба пространства. Если закрыть глаза и представить перед своим внутренним взором простую руну поиска, природа все сделает сама. Через мгновение, красноватую темноту под веками расчертит сетка из тысяч светящихся голубых линий сходящихся в скрученные канаты, как ветки бесконечного дерева, и они, если оглядеться, достаточно точно следуют невидимому закрытыми глазами ландшафту вокруг, выделяя отдельные его фрагменты четче, и обходя стороной другие. Стоит лишь задуматься о ближайшей из них, сосредоточить на ней свое внимание, и она задрожит и запоет нежным звуком, и начнет приближаться, разматываясь. Самый сладостный момент, о повторении которого каждый раз мечтает любой маг, и молодой и старый. Гибкие нити оплетают тело подобно лозам, и из них начинает изливаться магия. Она похожа на вспененный поток воды, обволакивающий, пузырящийся, колющийся тысячами воображаемых иголочек. Тело наполняет тепло и энергия, от которой сладостно и нетерпеливо дрожат колени и крылья, как от ожидания радостного сюрприза.
Следующий этап. Селестия осторожно выдохнула, готовясь ступить на территорию, на которой бывала доселе лишь всего пару раз. Переход в пустотную форму. Не открывая глаз, она вызвала из памяти символы и диаграммы, так же легко, как и символы более простых и обыденных заклинаний. В начертании таких диаграмм важно быть уверенным в своих силах. Ошибка может стоить дорого. Отразиться как неожиданным эффектом, так и более серьезными проблемами вроде неконтролируемой утечки силы, или даже окончательного выпадения в Пустоту, что, по сути, означает уничтожение физического тела. Нужно сохранять

хладнокровие и точность действий, как бы от этого не отвлекали сладкие ощущения от вливающейся в тело магии. Селестия ввела последний символ в правый полукруг диаграммы, и еще раз внимательно оглядела, прежде чем напитать силой тускло светящиеся в багряной темноте серебристые знаки. Все выглядело правильно. Передача силы заклинанию похожа на выдох, долгий, заставляющий голову закружиться. Но сила идет не через легкие, она проходит по шее, проявляясь мурашками и стоящими торчком волосками, проходит сквозь голову, подобно настойчивому горячему ветру в затылок, и вытекает из рога, заставляя его тихо вибрировать, отдаваясь зудом по всему телу.
Символы ярко засияли, залили белым светом все вокруг, так нестерпимо ярко, что Селестия открыла глаза, вскрикнув. Это было нормально, все шло по плану. Мир вокруг нее невероятно преобразился, он стал черно-белым, темным, но контрастным, и стремительно гас, удаляясь как-бы в черный длинный тоннель.
Пустота встретила ее пронзительным холодом, от которого сводило суставы и стучали зубы. Здесь было холоднее, чем раньше, когда Селестия заходила в Пустоту под контролем своего учителя, одного из самых меланхоличных аликорнов, согласившихся поделиться с ней своими знаниями, сдавшись под ее давлением. Гораздо холоднее, хотя, надо признать, холод был неотъемлемым свойством этого места. Холод, клубящаяся бесцветная мгла, ощущение падения в бездну. И взгляда в спину. Злого, жестокого взгляда. Как будто здесь был кто-то еще. Но где, это здесь? Пустота не имела ни верха, ни низа, ни видимого пространства, ни объема. Это клубящееся марево могло быть прямо перед ее несуществующим бестелесным носом, а могло быть бесконечно далеко, в миллионах километров. Осознав это, Селестия ощутила укол паники, и рефлекторно расправила крылья... Точнее, захотела расправить крылья. Как можно расправить то, чего нет? Ужасное ощущение, осознать вдруг, что тела на самом деле не существует, хотя вот оно, дрожит от холода.
Это чувство сводило с ума, о нем предупреждали каждого новичка, и все равно, даже опытные старики признавались — Пустота слишком жестокое место для живого существа. Ужас потери телесности невозможно забыть и невозможно к нему привыкнуть. Но с ним надо бороться, иначе можно остаться здесь навсегда.
Собравшись с духом, чувствуя, что замерзает все больше и больше, теряя драгоценную силу, она приступила ко второй части заклинания, ради которой она все это и затеяла. Диаграмма ее была не менее сложна, чем диаграмма входа в Пустоту, к тому же, она чертилась впервые. Что бы сделать все правильно, Селестия вызвала окно в материальный мир, что бы взглянуть из Пустоты своими глазами на книгу, и удостовериться в правильности начертания. На это ушла целая живительная искорка теплого света — частица ее магической силы, и она почувствовала, как холод усилился еще больше. Материальный мир был так же черно-бел, а еще он был застывшим, как залитый в стекло. Время остановилось в нем, свет стал похож на тягучие волны стекающего с неба желе. Они накатывались подобно прибою на мир вокруг, и он озарялся таинственным свечением, расходящимся кругами. Замершие деревья, повисшие в воздухе птицы, обволакивались густыми тенями, следующими за неторопливыми приливами солнечного света. Книга плыла в этом странном свете, то теряя, то обретая очертания снова. Символ за символом, Селестия перенесла диаграмму со страницы книги на свою воображаемую чертежную доску. После чего послала поток силы, почти последние капли из того, что она успела накопить.
Мир мгновенно взорвался ярким светом, все вокруг задвигалось и зажило нормальной жизнью на нормальной скорости. Таинственный образ странного желейного морского дна исчез. Закрыв окно, Селестия вернулась в Пустоту, и увидела, что та преобразилась не меньше. Теперь она, все еще бестелесная, как будто стояла по колено (по предполагаемый уровень колена, пожалуй, можно выразиться так) в тускло светящемся синим цветом мареве. Наконец-то цвет в этом царстве мрака! В синем тумане у нее в ногах, сияли тысячи крохотных созвездий оранжевых огоньков. Или может у нее над головой? Сбоку, сзади? Невозможно было определить, так как не было головы, чтобы ее повернуть. Только сейчас, Селестия осознала, что видит так, как бы она видела, будь у нее все триста шестьдесят градусов обзора.
Каждая из искорок была живой душой на земле. Заклинание было рассчитано на пони, и потому ни единого другого существа увидеть было нельзя. Среди этой тесной россыпи Селестия каким-то шестым, а может быть и более старшим по номеру чувством, определила и свое местоположение, и Луну, и своих родителей. Все они, а так же все аликорны на планете сгрудились тесной группкой, окруженные пустым пространством. Вдалеке (рядом? Здесь?) виднелись другие плотные скопления сверкающих звездочек, в которых она распознавала пегасов, единорогов, земных пони. Стоило ей сосредоточить внимание на отдельной звездочке — та приближалась, оставаясь на месте. Пустота шутила жестокие шутки с теми, кто привык видеть глазами, а не всем своим существом. И в тоже время, это было странно удобно. Особенно если не задумываться о своих действиях, а просто позволить себе непринужденность в движениях. Но главным чувством здесь было не зрение — а слух, и то самое шестое чувство, похожее на ускользающее из сознания сочетание знакомого запаха, чувства предвкушения встречи со старым знакомым, и чего-то еще.
Селестия слышала каждую звездочку — их голоса, рассказывающие свою историю. «Вспоминала» их, узнавая тем самым имя, внешний вид, характер. Чувствовала запах их эмоций. Дух вишневой косточки панического страха. Запах пепла и дыма ненависти. Нежный апельсиновый аромат любви. Их было столько... Ни одна не похожа на другую, в этом так легко запутаться!
Увы, страх и ненависть разносились над миром ядовитым смрадом, почти не оставляя места для других эмоций. Одна за другой, то здесь, то там — маленькие искорки ярко вспыхивали и гасли навсегда, оставляя после себя лишь пепел воспоминаний и последних мыслей. Нетерпеливо бросившись к одному плотному скоплению, где искры гасли чаще остальных, Селестия содрогнулась от сложных и неназываемых ощущений, нахлынувших на нее. Запахи дыма и вишневой косточки. Смутный хор голосов, кричащих в гневе, страхе, в безумии и отчаянии.
То была битва между большим отрядом пегасов и целой армией единорогов, заставших их, очевидно, врасплох. Десятки душ гасли ежесекундно, сотни заставляли Пустоту вибрировать от их боли и страха. Селестия искала кого-нибудь, чтобы взять контроль и увидеть происходящее в материальном мире. Она обнаружила, что гнев — это сильный щит от вмешательства в разум. Она просто не могла приблизиться к отдельным искрам, к тем, что особенно ярко пылали ненавистью, разнося вокруг себя запах гари. Ее отбрасывало в сторону, это было все равно, что попытаться поймать копытом упавший в ледяную воду листочек. Невозможно сделать быстро, а если делать это медленно — можно отморозить ногу. Страх и отчаяние же — наоборот, притягивали к себе.
Решительно начертив нужный символ, держа в фокусе своего внимания маленькую, яркую искру молодого пегаса, Селестия устремилась в его сознание. Пегасу по имени Виндхуф было страшно. Его мужественное имя требовало от него соответствовать, но он лишь хотел к маме, в Небесный Город. Которого больше не существовало уже почти год... Некуда отступать, он засел в импровизированном облачном укреплении, созданным на скорое крыло, вместе с еще одним рядовым, тяжело раненным осколком остекленевшего воздуха, и командиром его сотни — покрытым шрамами угрюмым ветераном-ипосминагием.
Пегас почти не сопротивлялся, когда Селестия, слегка переборщив с усилиями, захватила полный контроль над телом. Она по-прежнему осознавала себя, как аликорна, по-прежнему чувствовала канал в Пустоту, тянущийся от нее как привязь. И в тоже время, она чувствовала все, что чувствовал этот солдат. Страх, плохая еда, усталость после двух бессонных ночей. Старая рана в крыле, ноющая при неловком движении. Все движения Селестии-Виндхуфа сейчас были неловкими, так как пони был существом куда более неуклюжим, чем аликорн. Командир покосился на своего странно двигающегося подчиненного, но ничего не сказал.
Селестия подошла к раненному рядовому. Он лежал на боку, на мягком сгущенном облаке, из которого, в принципе, состояло все укрепление, и тихо стонал. Большое пятно крови просачивалось сквозь криво намотанные и плохо затянутые бинты. Селестия содрогнулась от этого зрелища, в ее глазах потемнело, как если бы она проваливалась обратно в Пустоту. Она поспешно отвернулась, и, пошатываясь, вернулась в тот угол, в котором изначально сидел Виндхуф.
— Зачем все это происходит? — сказала она, ни к кому не обращаясь, и вздрогнула от столь странно прозвучавшего чужого голоса.
— Ты еще поплачь, птенец. — грубо ответил ипосминагий. — Так приказал Базилей, мы подчиняемся. Долг. И честь. Слышал о таких штуках?
— Я... я имею в виду, почему единороги нападают на нас? Что мы им сделали?
Ветеран громогласно расхохотался.
— Ты идиот, птенец. Всего-то разнесли в ядрено болото половину их городов. А они — наших. Лучше заткнись, ветром тебя заклинаю, иначе огребешь копытом, за тупые вопросы.
Старшина зашелся в тяжелом кашле, и отвернулся, невнятно бормоча что-то вроде «Откуда они вообще берутся, проклятые птенчики».
Селестия ощутила укол стыда, и сильно пожалела о действительно глупом вопросе. Как же разобраться в происходящем?
Не успела она додумать эту мысль, как внезапно ее толкнуло воздушным ударом в сторону, прямо на раненного пегаса. Взмахнув крыльями, отозвавшимися острой болью, она удержалась от падения, и оглянулась — стены укрытия не было. В нескольких метрах внизу, на холме, покрытом выжженной травой, стояли два единорога в темной броне. Их глаза отливали тьмой, говорящей об активном пустотном заклинании. Оба, точнее, обе, как разглядела Селестия, разом припали к земле и принялись сгущать темноту вокруг их рогов.
Командир подскочил в воздух, поднимая щит и колчан с дротиками.
— К оружию! Хватай щит, остолоп! — заорал он, указывая копытом на сложенные у ног Селестии позолоченные железные предметы, которые надо было надеть себе на ноги. Она не представляла, как это делать без магии — хотя это было, похоже, проще простого, судя по скорости, с которой это проделал ветеран.
Замешкавшись, она буквально в последний момент заметила всплеск темноты на краю зрения. Поток черных частиц пронесся по воздуху и разбился о засветившийся круглый щит старшины.
— Чего ты копаешься, тупица! — рявкнул он еще громче.
Следом полетел следующий сгусток, прямо в лицо, в расширенные от страха глаза Селестии. Старшина подобно молнии в небесах, метнулся наперерез, стараясь закрыть ее своим щитом. Но не рассчитал скорость, перелетел чуть дальше, и заряд угодил прямо в его неприкрытый живот. С криком он рухнул на мягкое облако. Селестия застыла в ужасе, видя черный дым, тянущийся от его шкуры и перекошенное от боли лицо.
— Не надо! — закричала она, размахивая передними копытами и крыльями. — Остановитесь! Мы сдаемся, мы не желаем вам зла!
— Дурак... — прошипел старый пегас. — Девы Звезд не берут пленных. Никогда. Кидай дротик... Хоть одну проклятую сволочь уложишь.
В подтверждение его тихих слов, оба единорога оскалились в жуткой ухмылке, и одновременно послали в Селестию сгустки черного пламени. Она не успела увернуться. Жуткая, невозможная боль пронзила ее грудь, она почувствовала, как жизнь начала стремительно утекать из тела Виндхуфа. Рухнув на бок, она оказалась лицом к лицу с ветераном. На его лице застыла ухмылка, в духе «я же говорил», но его глаза уже были неподвижны. Не имея возможности ничего сделать от накатывающей волнами боли и холода, она могла лишь наблюдать, как гаснет мир. Через мгновение, ее как пробку из бутылки выкинуло в обжигающе холодное пространство Пустоты, и вслед за ней, в яркой вспышке ушла последняя мысль Виндхуфа. «Мама... Не уходи.» — гласила она. И вишневый запах печали. И вереница ярких образов из прошлого этого молодого жеребца, который, возможно, прожил бы долгую и счастливую жизнь, если бы не весь этот кошмар.
Боль не уходила. Фантомная боль уже умершего тела прочно, как заноза засела в сознании Селестии, и холод вокруг делал ее еще хуже. Не выдержав этих ужасных ощущений, она торопливо начертила руну возврата. Пустота растворялась, уходила, открывая медленно обретающий краски мир. Боль и холод утекали вслед за ней, по мере того, как Селестия обретала материальность. Твердый, нагретый солнцем камень под животом, на котором она лежала, подогнув ноги. Теплый, нежный ветерок, овевающий лицо, треплющий волосы. Боль мертвого пегаса стала лишь ноющим воспоминанием, черным пятном на памяти, все еще слегка отдающимся в место ранения. Селестия все еще дрожала от продирающего до костей холода, но солнечные лучи постепенно приводили ее в чувство.
Неуверенно поднявшись на дрожащие от пережитого ноги, она попробовала поразмяться, чтобы скорее изгнать из себя этот холод. Мрачные мысли клубились в ее голове, и, по мере того, как она ходила кругами по мягкому мху, прислушиваясь к шуму воды, впитывая солнечное тепло развернутыми крыльями, она обдумывала увиденное.
Мир был болен, неизлечимо болен ненавистью. Эта жестокая улыбка на лицах единорогов... То, с какой легкостью они убивали. Сама концепция убийства не умещалась в голову Селестии. Это было что-то выходящее за рамки ее представления о мире. Живое, мыслящее, чувствующее существо внезапно перестает жить исключительно по чьей-то прихоти? Селестия понимала, что в природе существуют хищники, понимала, что природа и тот естественный баланс, на котором она стоит — это нормально. Но когда разумное существо убивает другое... Неужели, в момент отбирания этой ценнейшей драгоценности, убийца не чувствует ничего? Даже обычная травма, полученная кем-то по несчастной случайности, заставляла сердце Селестии противно сжаться в груди, когда она сталкивалась с этим. О том, чтобы ранить кого-то целенаправленно — она даже не могла подумать. Как непреодолимая стена в ее сознании воздвигался протест против такого. А теперь, после того как она ощутила прожигающее кожу холодное пламя, поток жизненной силы, сродной силе магической, уходящий из нее как вода из сита, ощущение сбивающегося с ритма и останавливающегося сердца... После всего этого она вообще сомневалась, что сможет когда-либо вообще навредить даже комару.
А те единороги, и прочие пони... Они не испытывали по этому поводу никаких проблем. Убийство стало для них нормой, а для некоторых — способом получать удовольствие. Селестия еще больше содрогнулась от этой мысли, вспомнив безумные ухмылки Дев Звезд.
Что же послужило причиной? По созвездиям в Пустоте было понятно, что эта болезнь поразила не всех, но большинство. И, похоже, лидеры государств были подвержены ей в наибольшей степени. Она видела их, там, среди искр сознаний. Они пылали холодным голубым огнем, нестерпимо ярким, но мысли их были черны. Их поразило безумие? Селестия не могла сказать этого с точностью. У нее было слишком мало опыта. Может быть — то, что она увидела — это нормально для пони имеющих власть и повод для демонстрации силы? Но в этом она сильно сомневалось. Что-то было еще, ускользающее от внимания.
Извлекая из памяти образы, ставшие в материальном мире невероятно неуклюжими и труднодоступными для понимания, Селестия внезапно вспомнила о потоке мыслей, истекавших из сознания военного лидера единорогов. Некоего генерала, или кого-то в этом духе. Они ей показались настолько безумными и бессмысленными, что она сначала не обратила на них внимания. По сути, все, о чем он думал было — «Из огня в лед. Из огня в лед. Горите со мной, горите!». Причитания сумасшедшего. Но с ними шли и образы. Причудливая, гигантская машина, построенная из множества деталей из разного сплава металлов. Трубки, решетки, нагромождения кубов и цилиндров, громадные, сверкающие линзы.
Очевидно, это было то самое оружие, о котором говорили земные пони. И оно находилось во власти безумца, мечтающего об огне. Страшное предчувствие, а так же осознание собственной губительной невнимательности пронзило Селестию.
Буквально автоматически, не задумываясь, она вызвала потоки силы, и, даже не взглянув в книгу и не вспомнив о возможности ошибки, начертила диаграмму входа в Пустоту.
Ее снова встретил холод. Лютый мороз, от которого болят кости... Если бы в Пустоте существовало понятие костей. Но ее душа помнила об их существовании, и услужливо дарила ей эту фантомную боль. Холод был страшнее, чем в прошлый раз, на порядок. Но она списала это на свою усталость. Ведь, в конце концов, она ни разу еще занималась магией так долго за один день. Стиснув фантомные зубы до фантомного хруста, она принялась вглядываться в клубящуюся тьму. Запах дыма усилился многократно, он теперь затмевал собой все.
Тысячи, десятки тысяч искр душ пони-единорогов теперь горели голубым огнем. Не всего лишь десяток, как прежде. И волна этого огня катилась по созвездиям, захватывая все больше и больше. Все прочие голоса начал затмевать нестройный, пока неуверенный, но невероятно сильный хор голосов, скандирующих одно и то же — «Из огня в лед! Гори со мной!». Селестия ужаснулась, не в силах понять произошедшей перемены. Пустота как будто издевалась над ней, решив во что бы то ни стало помешать ей найти того безумного генерала. Она принялась вглядываться в искры, ориентируясь по своим знаниям о географии мира. Созвездия повторяли своей формой города и дороги, а потому, найти столицу страны единорогов, не должно было составить труда. Но кто же из присутствующих в столице — тот самый генерал? И где же находится эта машина?
Панически заметавшись от одного созвездия к другому, Селестия перебирала взглядом одну искру за другой. Масштаб этого «воспламенения», оказался на поверку не столь уж и ужасающим — только каждый десятый пони стал сияющей голубой звездой, посылающей в информационное пространство те бессмысленные, исполненные ненависти фразы. Остальных же все больше поглощал страх, но они оставались собой. Преображенные пони, впрочем, не были абсолютно одинаковыми заводными машинами, повторяющими одно и то же. Мысли их, глубинные и поверхностные, все-же были индивидуальны. Но все они сходились на одном. На ненависти. На желании убить своих врагов. Причем, концепции врага как таковой не было. Просто пони другой расы. Грифоны, драконы, все. Якобы они — единственное, что удерживает священное королевство единорогов от величия. Так же были замешаны упоминания грязных копыт земных пони, вонючих пегасов, самовлюбленных аликорнов... и так далее. На всех находился свой презрительный эпитет. И желание уничтожить, любой ценой. И мечты о собственной славе и великой силе. Безумие и одержимость охватили всех единорогов, занимающих сколько-нибудь высокие посты в государстве.
Провал дипломатической встречи трех сторон, на которую, во многом, вопреки желаниям своих правителей, отправились высокопоставленные члены правительств единорогов, земных пони и пегасов, похоже действительно окончательно расшатал фундамент мира. Быстрый, бессмысленно жестокий ответ в виде сегодняшнего уничтожения столицы земных пони показал, что назад пути больше нет. Но, тем не менее, не смотря на все это безумие, кто-то сохранил свой рассудок, в том числе некоторые высокопоставленные чиновники правительств. Они покинули место встречи, и, совершенно независимо друг от друга, приняли решение не возвращаться домой. Новости о провале встречи донесут другие, решили они, и отправились в добровольное изгнание, пытаясь найти другой, альтернативный выход из отчаянного положения. И сейчас, Селестия видела их, все три группы, идущие след в след, но не подозревающие о том, что идут в одном направлении. Их мысли были черны и печальны, но воинственность оставила их почти без остатка. Только усталость и желание что бы все закончилось, двигало ими.
Не желая отвлекаться более, она продолжила свой поиск. Среди ярких огней обезумевших фанатиков должен был быть источник. Самый яркий, возможно. Тот самый генерал. Вот ей на глаза попался начальник городской стражи столицы. Этот грубоватый и туповатый жеребец мечтал о сотне девственных кобылок. Которая его якобы ждет, когда он сотрет в кровавую кашу армию пегасов, единолично. Селестия содрогнулась от отвращения. Неужели, это может двигать кем-то? А вот начальница тайной службы королевы. Томная немолодая дама. Она... мечтала о сотне жеребцов. Одновременно. Как неожиданно. Кажется, эти двое стоят друг друга. Что произошло с ними со всеми? Какая напасть поглотила их разум? Селестия отказывалась верить, что это для них нормально.
Наконец, после сотни ускользающе-быстро перебранных перед глазами вариантов, она нашла его.

Он был по-прежнему на месте, рядом со своей чудовищной машиной, и разум был его по-прежнему затуманен тем же бредом. О, его мечты, его жестокость уподоблялись в своей чистоте высокогорным ледникам. Только огонь, всеочищающее пламя — занимало его мысли. И та мерзость, которую солнце в гневе своем сотрет с лица земли. И единороги воцарятся в мире, подтвердив тем самым высший замысел богов магии и Пустоты.
Богов магии и Пустоты? Селестия заинтересованно оглядывала проносящиеся сквозь ее разум образы и мысли. Никогда прежде она не слышала таких слов. Концепция божественности вообще была чужда как аликорнам, так и пони. В диких племенах земных пони и зебр иногда возникали стихийные культы, откуда и пришло само понятие «бог». Но все это было столь непостоянным и не выдерживающим давления реальности, что никем, знакомым с магией не воспринималось в серьез. И тем не менее. Боги магии. Может ли быть так, что аликорны что-то упустили в своих научных изысканиях?
Селестия приблизилась к душе генерала. Долгий, утомительный поиск наконец подошел к концу... Но, по мере того, как она все глубже и глубже ныряла в источаемый душой свет, она все больше и больше чувствовала промораживающий до самого нутра холод. И запах корицы и мяты. Запах... аликорна? Но как это возможно? Все аликорны были в долине, всегда были в долине. Да и аликорну было проще умереть, чем причинить кому-то столь ужасное зло, что засело в сознании генерала единорогов. Тем не менее, этот запах Селестия не могла не узнать. Он исходил от нее самой, от обитающих в Долине аликорнов... И все же, он был немного иной. Генерал источал не запах даже, а скорее вонь. Приторную вонь, из числа тех, что надолго остаются в послевкусии, которую ни за что не выдохнуть просто так. Как если бы это были не настоящие корица и мята, а подделки, сделанные неумелым алхимиком.
Она приблизилась к нему настолько близко, насколько смогла. О том чтобы коснуться его и занять его тело не могло быть и речи. Непреодолимый барьер могильного холода остановил ее, грозя высосать последние силы и навсегда растворить в равнодушной бездне. Селестии пришлось отступить. Может быть, ей просто недостаточно сил? Может быть, ей стоит вернуться назад, в себя, отдохнуть, напитаться энергией под завязку, и тогда она сможет все исправить?
Страх реальной, настоящей смерти, начал сгущаться в ее сознании. Доселе она относилась к этому как к, в своем роде, игре. Все эти ответственные миссии, все эти решительные подвиги... Но теперь она поняла — если она сглупит — назад дороги не будет. Больше всего сейчас ей хотелось вернуться, пустить все на самотек, избавиться от груза тех ужасов, что она познала за сегодня. И она уже начала чертить руну выхода, как вдруг резко остановилась. Во внутренней, душевной борьбе, победила фракция сознания, которую терзали дурные предчувствия. Что-то готово было случиться.

3. Холод и жар

Решение принято. Селестия должна остаться. Она должна сделать то, ради чего она вошла в Пустоту. Это решение, как только было сформулировано, пришло так же легко, как пришло бы решение о том, что съесть на завтрак. Оптимальный путь, когда нужно на что-то решиться. Выдохнуть, очистить сознание, и сделать. И будь что будет. Глупость это, или нет, но иногда единственный шанс не утонуть на идущем ко дну корабле — это прыгнуть в воду, расслабившись и забыв обо всем.
Она даже почувствовала, что стало будто бы немного теплее. Или она просто привыкла... Ее всеобъемлющий взгляд быстро нашел рядом, в том же зале что и генерал, душу пони, не пораженную этой странной болезнью ненависти. Юный единорог был напуган, он жался у дверей, его золоченые капитанские доспехи, полученные совсем недавно в награду за заслуги, придавливали его к земле и страшно жали. Он боялся своего командира, он чувствовал, что ним что-то не так, и ничего не мог с этим поделать. С ужасом он пытался сфокусировать взгляд на генерале, но у него ничего не выходило. Глаза слезились, постоянно норовили пойти в хаотичный обход по комнате. Генерала как будто не существовало, сознание единорога будто отказывалось принять его существование в материальном мире. Страх, тошнотворный запах страха исходил от него. Селестия коснулась его, настолько нежно, насколько смогла, шепча утешительные слова.
Единорог вздрогнул от неожиданности, и тут же расслабился, впуская в свое тело душу Селестии. Несмотря на весь его ужас, лишающий ясности мышления, он принял ее безоговорочно, соскучившись по самой мысли о том, что кто-то может быть добр к нему. Селестия замерла на секунду от восторга, ощутив силу молодого тела, и экстраординарный для пони магический талант. Токи волшебства текли по его жилам, изгоняя замогильный холод Пустоты из души Селестии.
Глядя его глазами, Селестия осмотрела зал. Раньше он был, очевидно, залом для пышных аристократических приемов и балов. Мрамор и гранит, изящные золотые украшения стен, зеркал и люстр. Высокий, тускло подсвеченный рассеянным, отраженным светом солнца, потолок. Он был расписан прекрасными картинами, изображавшими утонченных и изящных единорогов — кобыл и жеребцов на залитых солнцем лугах. Их тела образовывали композицию из плавных и текучих линий, настоящая поэзия форм и цвета... Зал был прекрасен, но его гармония была нарушена. Почти весь объем занимала собой гигантская машина из стали и меди. Цилиндры и трубки, черные кабели, змеящиеся по полу, висящие гирляндами по стенам и под потолком. Уродливое, омерзительное чудовище, заслонившее собой произведения искусства далекого прошлого.
У подножия машины стоял он. Генерал, в золоте и лиловых одеждах. Рог его был украшен затейливой золотой ковкой, имеющей, помимо эстетического эффекта, очевидно и эффект практический. По расположению нитей, опоясывающих завитушками рог, Селестия предположила, что это усилитель магического потока.
Селестия растерялась. Она не имела ни малейшего представления о том, что же ей нужно делать теперь. Очевидно, она должна найти способ уничтожить машину и остановить генерала. Неважно, в какой последовательности. Но разум отказывал в предоставлении идей, а степень страха и возбуждения была столь высока, что колени ее нового тела подгибались, а челюсть судорожно сжималась до боли.
Тело, в которое она вселилась, принадлежало настоящему мастеру в сфере магии. Его талант был огромен, а знания находились в соответствии ему. Именно это и привело молодого единорога к столь высокому посту — боевому магу и эксперту Высших Сфер при военном штабе, причем не последнему. Душу его давно терзали сомнения о целесообразности войны, о мерах и методах ее ведения, но он был верен своей стране и не спорил с командованием никогда, заслуживая одно поощрение за другим. Но в последнее время его сомнения переросли в твердую уверенность. Все было неправильно, все шло не так. Командиры казались безумцами, их глаза стекленели, жизнь, казалось, утекала из них. Отдавая приказ, один бессмысленнее другого, они все больше и больше теряли облик нормальных пони, становясь чем-то вроде деревянных кукол-марионеток. От которых веяло холодом. И пока мог, молодой маг избегал конфронтации, следовал приказам, если их было реально выполнить. Но в сознании его рос план. Мятеж, решительный мятеж — набрав боевых и защитных амулетов, прорваться в штаб и дворец и остановить все это пока не поздно. Но план этот был раскрыт, буквально в последний момент. По крайней мере, так ему показалось. Его внезапно вызвали к генералу, и стражники смотрели на него так странно и страшно... Стеклянными глазами. И вот он стоит здесь, в полной неизвестности. Чего ожидать? Генерал не сказал еще ни слова, лишь посмотрел на него — тем же самым жутким взглядом. И тут, внезапно, он получил шанс. Лучик нежного тепла пробился в это безумное королевство, скованное холодом как физически ощутимым, так и холодом духовным. К нему пришло существо божественной природы. Что бы спасти его? Но, несмотря на всю мощь, что стояла за этим гостем, несмотря на все это тепло — оно боялось не меньше его. Оно было в растерянности. И тогда, молодой маг понял, что нужно сделать. Осторожно, не борясь но прося, он вернул контроль над собой. Сделав глубокий вдох, он успокоил тело и ту могущественную, но неопытную душу, что пришла к нему. Зрение прояснилось, а разум подсказал — получив в свое распоряжение эту новую силу, он может осуществить задуманное.
Перед внутренним взором Селестии замелькали мысли и образы из сознания единорога. Атаковать генерала сейчас, пока он не смотрит и беззащитен, уверен в своей безопасности и своем превосходстве. Пламя и молнии, телекинетический молот и даже жуткая по своему эффекту сила, выжигающая саму душу. Все это мелькало перед ней в виде диаграмм, ожидая ее согласия. Селестия отчаянно воспротивилась этим предложениям. Она не могла! Совершить убийство? Пусть даже истинного злодея, что бы остановить его навсегда, как она и собиралась. Это невозможно! Образы пламени, срывающегося с ее рога, приводили ее в ужас, а образы того, что это пламя делало с живой плотью, толкали ее на грань потери сознания. «Давай же! Не теряй время!» кричал в ее сознании хозяин тела. «Нет! Так нельзя!» — упорно повторяла Селестия, как мантру. «Тогда уходи. Я справлюсь без твоей силы, хотя и не добьюсь этим многого» — отвечал он. Селестия не могла и уйти. Бросить несчастного пони на смерть из-за наивной надежды, данной ему своим появлением? Это было выше ее сил.
Они, два сознания в одном теле, увлеклись своим спором. И потому прошло немало времени, прежде чем они увидели, что момент потерян. Был ли, этот момент вообще, для начала?
Генерал смотрел на них. Неотрывно, не моргая. Он весь казался покрытым инеем, хотя может быть это просто седина в голубоватой гриве и шкуре. И все же, он оставлял впечатление глыбы льда. Небольшая близокопытность единорога скрывала детали лица командира, но отстраненную, неестественную улыбку нельзя было не заметить.
— Вы. Закончили? Свои. Глупости. — странный, неподобающий пони голос резанул слух, скрипя, скрежеща и шелестя подобно ледорубу по слежавшемуся снегу. Его речь была абсолютно чуждой не только из-за голоса. Каждое слово он выделял отдельно, меняя интонации, громкость, акценты... Как будто речь нормального пони давалась ему с трудом. Или одним ртом одновременно пытались говорить сотни разумов.
— Я. Хотел. Разобраться. С. Тобой. ПОЗЖЕ. Мальчик. Но. Обстоятельства. ИЗМЕНИЛИСЬ. Привет. СЕЛЕСТИЯ. Ты. Аликорн. Удивительно. Не. Думал. Вы. ВМЕШАЕТЕСЬ. Так. СКОРО. Или. Вообще. Когда-либо. Не. Ваш. СТИЛЬ.
Селестию сковал ужас. То, что демонстрировал этот единорог, явно превосходило все ее представления о возможностях пони. Узнать ее имя, тогда как о ее присутствии вообще не должен был знать никто? Как это возможно?
— Это. Невозможно. ДЛЯ. Вас. — ответил на ее мысли генерал. — Мы. ЖИВЕМ. В. ПУСТОТЕ. Мы. Знаем. Ее. Пути.
Селестии захотелось запищать от страха и повалиться на землю без чувств. Никогда она еще не ощущала себя настолько испуганной. Единорог крепился, отказываясь верить в происходящее, просто заслонив свой разум от всего лишнего. И все же он не мог не бояться. Его разум лихорадочно искал пути решения, перебирал боевые заклинания, даже порывался броситься вперед, рогом врагу в грудь.
Кто они, эти «мы»? Селестия пыталась сосредоточиться, вспоминая все, что знает о Пустоте, а так же о единорогах и прочих магических сущностях. Ответом на ее беспорядочные мысли снова прозвучал равнодушный скрежет голоса:
— Ты. Не. Учила. Историю. СОБСТВЕННОГО. Народа. Мы. Аликорны. Другие. Аликорны. Мы. Это. Вы. Но. Под. Другим. Углом. Брошенные. Давно. Но. Мы. Не. В. ОБИДЕ. Нам. Лучше. БЕЗ. Вас. Глупые. Пони. Называют. НАС. Виндиго. Бессмысленное. СЛОВО. Не. Отображает. СУТЬ. Язык. Не. Отображает. СУТЬ.
«ВИНДИГО?!» закричал единорог мысленно. «Нет! НЕТНЕТНЕТ! Я знал..! Мы должны...» Страх, животный, заслоняющий разум охватил доселе более-менее державшегося мага. Паника придала ему сил, слепых, но достаточных, чтобы своей волей пробить контроль Селестии над его телом. Он не стал ничего объяснять, образы его мыслей заволокла пелена. Только страх оставался на поверхности. Из числа тех, что зарождаются в раннем детстве, всю жизнь считаются глупостью, и внезапно становятся реальностью. Он был готов поверить в реальность своего страха. Она даже не успела ничего понять, не успела увидеть, как он собирает магический заряд, ни как чертит диаграмму заклинания. Все произошло слишком быстро, она лишь почувствовала как его сила, и, самое главное, ЕЕ сила ударила в затылок, подобно порыву горячего ураганного ветра. С рога сорвался огромный, слепящий шар белого пламени, и устремился к захваченному Виндиго генералу. Селестия, отчаянным рывком, вернула контроль над телом, лишь для того чтобы то ли в страхе, то ли предохраняясь от слепящего света, закрыть глаза. Зажмурившись, она застыла в напряжении. Тишина, лишь потрескивают воспламенившиеся от чудовищных энергий портьеры на окнах зала. В носу стоит вонь подгоревшей шерсти. Пламенем обожгло лицо единорогу, но несильно, боли практически не было.
Осторожно открыв глаза, Селестия увидела картину, подогревшую ее и без того бушующее отчаяние. Генерал был невредим. Он смотрел также неотрывно, не моргая, и ни единый волосок на его теле не был поврежден огнем. К нему вела черно-белая дорожка из пепла все еще тлеющего паркета, обрывающаяся буквально в метре перед ним. Свинцовые трубы, ведущие от машины куда-то в глубину зала, оплавились над этой дорожкой, а портьеры у окна к которому эта машина прилегала, догорали, опадая на пол хлопьями серой сажи.
Как ни в чем не бывало, генерал повернулся к машине и пошел, неуклюже переставляя ноги, будто они были скованны судорогой. При движении раздавался тихий хруст, будто он шел по битому стеклу.
— Я. Так. Понимаю. Вы. Хотите. Меня. Остановить. НАС. Остановить. Благородная. ЦЕЛЬ. Как. Раз. Для. УМА. САМОНАДЕЯННОГО. Юноши. И. Маленькой. Глупой. ДЕВОЧКИ. Это. Нормально. Я. ТОЖЕ. Бы. Поступил. ТАКЖЕ. И. ТЫ. Селестия. ТЫ. Хочешь. Разрушить. Оружие. ЕДИНОРОГОВ. Согласен. Оно. Ужасно. По. Своей. СУТИ. Холодная. Война. ПРИНЕСЛА. Омерзительные. ПЛОДЫ. Как. Раз. НАМ. По. ВКУСУ. Холодная. Ха. ХА. Ха. Это. Не. СМЕШНО.
Генерал подошел к машине, снял одну из решетчатых панелей, и широко размахнувшись, ударил копытом в открывшийся проем. Послышался звон стекла, повалили искры и дым. «Что...» — одновременно подумали Селестия и молодой маг. «Он задумал что-то другое...» — мысль эта зажглась огнем в сознании, и трудно было установить ее авторство.
— Машина. УНИЧТОЖЕНА. В. Ее. Задуманной. ФОРМЕ. А. Сейчас. Я. Создам. Нечто. Новое.
Генерал поднял телекинезом маленький фиолетовый кристалл, и вставил его куда-то в недра машины.
«Телепатический усилитель!» — пронеслось в голове, и мысль эта, определенно, принадлежала единорогу. «Теперь ВСЕ единороги будут питать своей энергией машину, а не только Круг Магов».
— Мы. Против. Прямого. ВМЕШАТЕЛЬСТВА. Как. И. ВЫ. Аликорны. Это. Портит. ИГРУ. Но. ВАШИ. Творения. Плохие. ИГРУШКИ. А. ВЕЧНОСТЬ. Нам. Надоела. Хотим. СОБЫТИЙ.
Проскрежетав эти слова, генерал-Виндиго решительно нажал на рубильник. Машина взревела, засветилась голубым сиянием. Ее вибрация, казалось, заставила дрожать весь мир. Дрожь и гул столь жуткие, что они чуть ли не лишали сознания. Через секунду все стихло, но дрожь в костях осталась. Теперь от нее будет, похоже, не избавиться еще очень долго.
— Вот. И. ВСЕ. Задача. ВЫПОЛНЕНА. Я. Чувствую. УДОВЛЕТВОРЕНИЕ. Да. Это. Слово. Подходит. Через. ВОСЕМЬ. Минут. Сигнал. Достигнет. СОЛНЦА. А. ЕЩЕ. Через. ВОСЕМЬ. МИНУТ. Мы. Узнаем. РЕЗУЛЬТАТ. Идеальное. ВРЕМЯ. Все. ВОВРЕМЯ.
«Он разрушил систему безопасности и увеличил мощность в миллионы раз! Все единороги сейчас превратились в детали машины... Такой мощности хватит, чтобы дестабилизировать солнечное ядро. Это уже не просто притяжение одиночного протуберанца. Это... Конец.» — сказал мысленно единорог, демонстрируя свои высокие познания.
— ЗАЧЕМ?! — заорала Селестия, и тонкий, почти мальчишеский голос юного единорога, хозяина тела, эхом пробежался по залу. Она приняла к сведению, что Солнце будет уничтожено. Но отказывалась осознавать этот факт. Это были просто слова... Которые так страшно облекать в образы, настолько, что ее сознание отказывало ей в этом. Все что ей оставалось — это задавать один и тот же вопрос — Зачем вам это?! Зачем... Зачем? ЗАЧЕМ?
Селестия повторяла этот вопрос как мантру, неспособная думать другими словами.
— Если. Бы. ТЫ. Была. ВЗРОСЛЫМ. Аликорном. Ты. БЫ. Знала. Бессмысленно. Объяснять. ТЫ. Не. Поймешь. Да. И. Зачем. Беспокоиться. СКОРО. Ты. Станешь. Просто. ТЕНЬЮ. Памятью. Нашим. ДОМОМ. Кирпичиком. В. Стене.
В панике, на ум Селестии не пришло ничего лучше, кроме как бежать. Бежать назад, в свое тело, броситься к своим родителям и поведать им эту страшную новость. Быть рядом с ними, в последний момент. Каким бы абстрактным и не умещающимся в ее картину мира он не был бы. Но у нее не было ни единого шанса — покинуть скалу, на которой ее тело сейчас лежало, долететь до дома — она не успеет.
«Нет! Не уходи! Не бросай меня с ним...» — взмолился единорог. Он боялся потерять внезапно обретенный в своей душе лучик добра и нежности. В отличие от Селестии он в полной мере понимал, что означает то, что сделал Виндиго. Он понимал. И боялся.
— Да. НЕ. Бросай. Его. Мальчику. Страшно. А. ТЫ. Такая. Хорошая. НЕ. Бросай. — бездушно проскрежетал Виндиго, приближаясь по пепельной дорожке к Селестии.
По мере того как он подходил ближе, его черты обретали четкость. Его лицо было застывшим в той же жуткой улыбающейся гримасе, а волоски его шкуры действительно не были седыми. Они были покрыты инеем. Кожа его потрескалась в местах сгиба суставов, на шее и щеках, обнажая полосы розовой плоти. И с каждым новым шагом, с тем самым жутким хрустом, эти трещины расширялись. Он подошел вплотную, и от его холода заныли кости. В застывших стеклянных глазах отражалось лицо юного мага, охваченное ужасом и отвращением, но все равно очень приятное взгляду.
Селестия зажмурилась. Она не могла вынести этого жуткого зрелища, оно вызывало омерзение ни на что не похожее. Решительно вызвав поток магической энергии, она на секунду задумалась. Удрать? Дадут ли ей это сделать? Бросить его... здесь. Что-то нужно было придумать, пока не поздно. Предупредить всех. Она знала — аликорны достаточно могущественны, чтобы остановить трагедию, если буду действовать все сразу и сообща, и не задавая вопросов. Но как этого добиться? Необходимо заклинание родственное тому, что привело ее сюда. Способное передать сообщение всем. Она принялась судорожно рыться в своей памяти и в памяти хозяина тела, которое она одолжила. Ничего подходящего, увы. Но... Кое-какие знания юного мага давали представление о теории магии. Стоило попробовать. В конце концов, терять больше нечего. Если она ошибется в заклинании — это лишь лишит ее этих последних 16и минут, а не целого долгого века аликорна, в конце концов.
Следуя советам, извлеченным из памяти единорога, Селестия приступила к созданию первого своего собственного заклинания. В круговую диаграмму, являющуюся фигурой магии духа, она вложила последовательно руны «все живущие», «слушать», «мысли», «мое», «сознание». И добавила столько усиливающих знаков, столько смогла. Заклинание выглядело неуклюже, звучало еще хуже, но оно должно было сработать, привлечь к себе внимание всех, и транслировать ее мысли. Подумав немного, она добавила несколько символов, дублирующих и удерживающих сигнал ее мыслей достаточно долго. Оглядев в последний раз получившуюся композицию, она собрала всю свою оставшуюся силу, уже порядком подисчерпавшуюся за этот долгий день. «Виндиго вернулись! Солнечное оружие единорогов выстрелило! Солнце не выдержит! Восемь минут до взрыва! Шестнадцать до конца всего!» — мысленно закричала она, стараясь вложить в послание максимум, как эмоций, так и информации. Импульс энергии, посланный сквозь диаграмму, отозвался почти сладострастной болью во всем теле. Поздно беспокоиться о правильности, поздно бояться. Что сделано, то сделано.
Широко распахнув глаза, она буквально увидела, как волна света прокатилась по залу, бликуя на полированной меди, зеркалах и натертом уцелевшем паркете. Генерал подался назад, его выражение лица наконец-то изменилось! На мгновение, Селестии показалось, что она видит испуг, впрочем, быстро сменившийся отвлеченно-равнодушным любопытством.
— Ты. Умна. Девочка. Хороший. ШАГ. Но. ОН. Бесполезен. Аликорны. Сильны. Но. Не. ВСЕМОГУЩИ. Они. Расслабились. К. ТОМУ. Же. Они. Едва. Ли. Поймут. Твое. СООБЩЕНИЕ. Ты. Допустила. Несколько. Ошибок. Они. Будут. Слышать. Твои. Мысли. И. Твоего. Друга. В. ЭТОМ. Теле. Они. Запутаются. Прослушают. ГЛАВНОЕ. Ты. Неопытна. Это. Нормально.
До Селестии начало доходить. Первое послание просто потеряется в потоке ее сознания, что сейчас обрушивается на головы ВСЕХ пони в мире. По крайней мере, она надеялась, что энергии хватило для этого. Одновременно с этим осознанием, к ней пришли и голоса. Тысячи, сотни тысяч, миллионы голосов, слившихся в единый неразборчивый шум. Как ветер в лесу. Мысли всех пони, во всем мире заполнили ее голову, и она полностью потеряла ориентацию. Мир закружился вокруг нее, и она, задним числом, заметила, как ноги ее, точнее, ноги тела в котором она гостила, подкосились. Больно ударившись боком об твердый пол, она могла лишь безвольно лежать и глядеть перед собой, чувствуя, как ее накрывает серой волной скрипящей на зубах пыли. Так в ее воображении представлялся этот бесконечный шум и шорох голосов в своей голове. Теряя связь с реальностью, она напрягла последние свои силы, и принялась повторять свое послание, надрывно крича его в пустоту. Глупо было даже надеяться, что ее услышат. В общем прибое голосов ее тонкий отчаянный вопль не значил ничего.
— Бедняжка. Давай. Я. Тебе. ПОМОГУ. — проскрипел голос над ее ухом, перекрывший какофонию в ее голове.
Селестия открыла глаза и посмотрела наверх. Над ней нависал генерал, поблескивающий иголочками инея в волосах. Рог его светился призрачным светом. Внезапно, Селестия почувствовала что летит. Как во сне. Легко и плавно. Вот она пересекла проем открытого окна. Вот сила, удерживающая ее в воздухе, пропала. В панике она попыталась развернуть крылья, но мгновенно вспомнила, что крыльев у нее нет. Но она летела. Страха не осталось, он весь выгорел. Прохладный ветерок ласкает спину, шум ветра почти не слышен за хором голосов. Сладкий сон, парение в невесомости, где лишь синева и вершины гор. Единороги любят строить города в горах, будто завидуя пегасам в их стремлении ввысь.
Это красиво.
А потом красота исчезла.
Свет выключили внезапно, и вместо легкого освежающего ветра, ее встретил леденящий холод. Клубящаяся тьма. Прямо перед ней горит яркая искра. Единорог. Он жив? Нет... Это лишь его отражение. Отпечаток. «Я лечу. Я хочу спать. Я лечу. Я хочу спать» — повторяла маленькая яркая звездочка, равнодушно и однотонно. От живого сознания не осталось ничего. Только память. Странный эффект, так не должно быть. Мертвый пони не может сиять в Пустоте как живой, будучи всего лишь отголоском. Каким-то образом Селестия обрекла душу единорога на вечный дрейф в ледяной бездне, без осознания своего я. Взаперти у одной и той же эмоции и мысли. Вечность ли, или пока приливы Пустоты не смоют ее как отпечаток копыта на песке...
Она так и не узнала его

имени. Казалось бы, она была с ним в одном теле, пережила столь многое с ним, он помогал и поддерживал ее... А она не удосужилась обратить внимание на его имя. Может быть, что-то отложилось в памяти? Нет... Память Селестии меркла, как звезды закрываемые тучами. Она превращалась в такую же маленькую, бессмысленную искорку, вслед за ним. Ей хотелось плакать, но она не могла. В Пустоте нет такого понятия. Она хотела вернуться в свое тело, но руны ускользали от нее, растворялись во мгле. Абсолютная, всепоглощающая тоска накатывала на нее подобно прибою, и она ничего не могла с этим поделать, сдавая позиции своего сознания одну за другой.

... она — источник...
...Он не обманул...
...Осторожнее, она вплетена...

Тьма озарилась светом. Заполнилась запахом. Вишневый запах страха разносился вокруг скоплений ярких искр. Сквозь сонное оцепенение тоски и отчаяния, Селестия чувствовала этот страх. Он пришел отовсюду, он, казалось, пробивал пространство и время. Ярчайшими вспышками засияли аликорны, и нежнейший запах корицы и мяты перекрыл на мгновение запах вишни. Они сияли подобно полуденному солнцу, подобно сверхновым, о которых взахлеб рассказывала Луна за поздними обедами. Ее сообщение было услышано, с усталым облегчением подумала Селестия, теряя контакт с Пустотой и проваливаясь глубже во тьму.

...заблокируйте ей рог!...
...жет вернуться!...

На мгновение, Селестия вынырнула из обжигающе холодной бездны. Она вынырнула в яркий свет, но такой странный... Северное сияние на все небо, безумных, стремительно сменяющих друг друга расцветок, сплошными лучами, которые, казалось, метили в глаза как копья. Черные силуэты голов с длинным тонким рогом на каждой нависали над ней. Они что-то говорили, оглядываясь друг на друга, но смысл слов ускользал, сливаясь с общей кашей голосов, ныне буквально воющих от ужаса.
Ледяная Пустота снова приняла ее с распростертыми объятиями, но ненадолго. Образы заполонили ее сознание, так плотно, что они накладывались друг на друга. Селестия перестала воспринимать реальность как последовательность событий, больше время не имело значения. Разум ее был не способен обработать такой поток, и потому все что она видела, казалось ей чем-то на грани между путаным сном и ложной памятью. Как послевкусие, надолго остающееся во рту, приобретающее новые оттенки на выдохе, так и те картины, что мелькали перед ней, сливались, переплетались, нарушая законы причины и следствия самим своим существованием.
...Битва между пегасами и земными пони зашла в тупик. Обе стороны сидели в окопах, друг против друга. Земные хорошо защищенные дощатыми щитами с воздуха, пегасы — окруженные облачными башнями. Солдаты обменивались скабрезными шутками, деря глотки, чтобы докричать до противоположной стороны. Один из земных внезапно завопил — «Смотрите! Небо!». Все устремили взгляды наверх. Полуденное небо сияло не голубым обычным светом, оно подернулось невероятно яркими радужными разводами, что колыхались, стремительно складываясь в волнистые фигуры. Гипнотизировали, притягивали взгляд. Яркость росла, расходясь белым пятном от солнца в зените. Продолжая перебрасываться шуточками и восхищенно вздыхая, пони даже не почувствовали, как обратились в пепел. Искры их душ моргнули на секунду ярким светом, но не погасли. Шепотки восхищения и скабрезные шуточки продолжали разноситься по Пустоте, зациклившись навечно, впечатавшись в самую ткань пространства и времени, как пепел их хрупких тел впечатался в дно кипящего моря жидкого камня...
... Юный пегас и пегаска сидели под деревом, с нежностью глядя друг к другу в глаза. Мир застыл вокруг них, и война не имела значения, когда они были рядом, чувствуя дыхание и тепло друг друга. Она не хотела отпускать его на войну, она хотела остановить его от этой безрассудной глупости, ведь что по-настоящему значат эти красивые слова «родина», «долг», и прочее, когда есть настоящая, чистая любовь? Он знал, что она права, но он не мог противиться тому, как устроен этот мир. И потому он жадно, с упоением смаковал каждый миг с ней. Они не заметили, как солнце стало горячее. Они не заметили криков удивления и страха вокруг. Они смотрели друг другу в глаза. И когда их заслонила пелена огня, они все еще чувствовали присутствие друг друга. То ли не успевая понять происходящее, то ли не желая. Их искры мигнули в Пустоте, отдавая в бездну два чистых голоса, одновременно и в лад говорящих: «подожди меня»...
... Пожилой земной пони, давно нашедший пристанище в нейтральной стране, вдалеке от ужасов войны, пробудился ото сна, от того что лучи солнца коснулось его век. «Еще должна была быть глухая ночь», подумал он, прислушиваясь к своим чувствам. Он буквально только что лег, и плотный ужин еще отягощал ему желудок. Но за занавесками был розовый рассвет. Он протер глаза, и вытер пот со лба. Жарко... Откинув занавески, он уставился в окно. Солнца не было. Была неумолимо катящаяся стена жидкого огня и волшебные разводы радужных волн на небе. «Как красиво. Надо обязательно добавить на мою картину такой контраст красного и зеленого, всех этих оттенков...» — думал он, завороженно глядя на жуткое зрелище, как кролик смотрит на удава. Не выдержав жара от приближающегося огня, загорелись занавески. Пахло горелыми волосами. Пожилой художник мечтал о своем шедевре, мелькнув яркой звездочкой в Пустоте...

...держите ее крепче...
...ты видел?..
...не сейчас!..
...ойся...

Образы сменяли один другой, каждый начинаясь сначала. Селестия умирала десятки, сотни тысяч раз подряд. Ее «я» окончательно растворилось в этом кошмарном водовороте, не оставив ни единого шанса на самосознание. Каждая смерть проходила сквозь нее, и милосердная память начала отказывать, не справляясь с таким потоком.
...Бежавшие в своем желании построить все заново делегации встретились на новой территории, и снова разгорелись споры. Они продолжали говорить и говорить, пытаясь убедить другие стороны в правильности своих претензий на новую землю, но никто никого не слушал. Знакомые образы и голоса зацепили внимание Селестии, на секунду вернув ее в сознание. «Бегите, прячьтесь в пещеры, идиоты!» — пыталась сказать она им, но они не слышали. И когда мир залило белое сияние, они продолжили свой спор, но уже в Пустоте. То ли тот факт, что Селестия обратила на них свое внимание, то ли по каким-то другим причинам, они не потеряли своего самосознания. Они не осознавали свою смерть, но они продолжали спорить, аргументировать. Пустота представлялась им все той же землей, на которой они только что стояли, но теперь эта земля стремительно теряла в цвете и свете, ее закрывало тучами, и холод начал ощущаться этими удивительными немертвыми пони. Спор стих. Они почувствовали, что случилось что-то экстраординарное, но не могли понять что именно. Селестия отдала последнюю крупицу своей силы, возможно, ту единственную песчинку жизненной энергии, что удерживала ее в сознании, частичку любви и доброты, пожелания обрести мир, чтобы оградить этих несчастных от ужасной судьбы — быть поглощенными Виндиго. Глупая надежда, едва ли ее жалкая попытка колдовства остановит этих могущественных существ, но нужно было сделать хоть что-то. Сделав это, Селестия провалилась в черноту полного ничто. Даже Пустота была лишь метафорой, густонаселенным, пронизанным энергией местом, по сравнению с этим абсолютом мрака и тишины.

4. Порог

Трудно сказать, были ли это считанные секунды или вечность, необъятная для разума. Ни память, ни сознание не способны удержать такое переживание. Просто, в один какой-то момент, в тишину начали робко пробиваться звуки, запахи и прочие чувства. Шум листвы, беспокойная муха под потолком. Тихий шорох колышущихся на ветру занавесок, тончайший свист сквозняка в каких-то неведомых трещинах стен. Вся жизнь состоит из миллиардов таких маленьких частиц, складывающихся в единую картину мира. И только побывав в настоящем ничто, чем бы оно ни было — просто отсутствием сознания или настоящей смертью, можно разглядеть эти частицы как отдельную сущность, разглядеть границы между одним и другим, узреть все полутона.
Тот самый легкий ветерок из окна нежно перебирал волоски гривы, щекоча ухо. Селестия чувствовала холодок несколько более сильный, чем было дозволено приносить ветру в Долину весной.
Полная невесомость и бестелесность, точнее, память о ней, таяла в сознании, сдаваясь под натиском реальности, замещающей чувство полета на незыблемую тяжесть тела. Возможно с непривычки, но тело казалось невероятно массивным. Матрас кровати позволял утопать в себе, что говорило о его мягкости, но Селестию не покидало чувство, что она лежит на каменной плите. Или, даже, делая скидку на то, что перина буквально обволакивала ее — В каменной плите. А на ее груди уселся еще один аликорн, а то и два. Если ее поразила такая слабость — проблемы ее действительно велики.
Продолжая прислушиваться к своим ощущениям, Селестия чувствовала, как она пробуждается от смертного оцепенения. Как деревья выступают из тумана, обретали чувствительность разные уголки ее тела. Ноги ее, безвольно лежащие на столь удивительно жестких перинах, казалось, были залиты в гипсовую форму. Если бы она могла посмотреть на себя сверху и видеть сквозь одеяло, она бы увидела себя неким подобием статуи скачущего аликорна. Крылья ее, столь же безвольно развернутые за спиной, дополняли картину, будто бы она собиралась взлететь, одним коротким и мощным взмахом крыльев, как она всегда делала. Мысленно позабавившись такой аналогии, она попыталась избавиться от той воображаемой гипсовой оболочки, что стискивала ее суставы.
Напрягшись, она попробовала сдвинуть одно копыто. Но вместо этого, рефлекторно дернулись все ноги, будто мышцы ее были заржавелым часовым механизмом, заводимым нетерпеливым часовщиком. Она почти услышала скрежет и стук переклинившихся шестеренок. Ощущение гипсового плена пропало, но желание двигаться, размяться — осталось, и только усилилось.
Вернув себе осознание собственного тела, Селестия убедилась, что она в материальном мире и является самой собой и никем иным более. Тем не менее, она не спешила открывать глаза. Под веки будто насыпали целые дюны песка, и даже мысль об их открытии причиняла ей дополнительную боль.
Так что, пока что она могла полагаться только на остальные чувства. Ветерок, что тянул из открытого окна холодом, нес с собой ароматы цветущих садов Долины, свежесть с вершин гор, и... запах гари. Он отличался от обычного, уютного дымка из каминных труб, спутать было невозможно. Он был ближе к тому тревожному запаху, витавшему там, в Пустоте, и сопровождавшему поля битв.
Воспоминания кольнули ее сердце. Самые страшные воспоминания ее жизни оставили глубокие шрамы, если только... Что если это был всего лишь сон? О, как бы она хотела, чтобы это был всего лишь страшный, реалистичный сон, из числа тех, что часто посещают на рассвете, в сладкие минуты перед пробуждением навстречу Солнцу. И вот сейчас она встанет со своей уютной постели, и все будет как раньше... Но нет. Она лежала в постели чужой, не дома. Не слышен был шум водопада, не пахло жасмином, растущим под окном ее комнаты. И пробудилась она не от рассвета. Солнце... Стена ужасающего, всепоглощающего пламени стояла перед глазами Селестии и не желала уступать любимым образам мягкого светила. Нет, то не могло быть сном. Виденное ею тогда, выходило за все пределы ее воображения, было слишком чудовищным. А то что она слышала... Как теперь забыть эти голоса, как заставить уйти этот ужас? Ответ на это Селестии был неизвестен, и ей оставалось лишь страдать, или закапывать поглубже эти воспоминания.
Так или иначе, но под веками ее было черно, а значит, кругом была темнота. Сейчас ночь?
Она попыталась открыть глаза. Ресницы спеклись от какой-то засохшей колючей мерзости и не поддавались обычному усилию. Рефлекторно дернув ушами, она напрягла веки. Никогда раньше она и не могла даже представить, что можно приложить столь большие усилия для всего лишь поднятия век. Мгновение борьбы, и она почувствовала, что ресницы разлепляются, нехотя, неровно, но дело пошло. По глазам будто провели куском древесной коры. Резкая боль... Не выдержав ее, она зажмурила глаза, ища силы чтобы попытаться открыть их снова.
Маг, пользуясь заклинаниями Пустоты, вынужден держать глаза открытыми, так как они являются проводником магической энергии не меньшей важности, чем рог. Глаза являются окном в Пустоту, и потому стороннему наблюдателю они кажутся бездонными провалами в густую, матовую тьму. Отсюда и растут корни суеверных страхов пони-обывателей и юных учеников, только-только начавших изучать магию. Вот оно, еще одно доказательство реальности того, что с ней случилось. Глаза высохли за долгие часы неподвижности. И хоть нематериальная форма, в которой ее тело пребывало все это время, и способствовала некоторому облегчению, урон был нанесен.
На этот раз, Селестия попыталась заморгать, чтобы вызвать хотя бы одну единственную слезу. Но все было тщетно. На несколько долгих секунд она смогла открыть глаза полностью, но не более того.
К ее ужасу, она увидела лишь туже черноту. «Я ослепла?» — пронеслась отчаянная мысль в ее сознании, и сердце ее сжалось и будто неуклюже провернулось в груди. Но стоило ей подумать об этом, как очертания комнаты начали проступать из мрака. Смутные силуэты богато обставленных интерьеров формировались из черных и темно-зеленых пятен. Завешанные портьерами стены, высокие потолки. Изящная мебель растительных мотивов. А так же маленький силуэт пони с длинным тонким рогом аликорна на одной из кушеток, возвышавшихся у стены над кроватью Селестии. Кровать ее была встроена в пол, и потому она смотрела на комнату снизу вверх.
Торопливо обведя взглядом помещение, она не смогла более бороться со скребущей болью и, застонав, закрыла глаза и зарылась носом в подушку, как будто стараясь спрятаться от этой рези.
Мгновенно, будто ее тихий стон был громче боевых горнов пегасов, комната наполнилась суетой и движением.
— Она очнулась! — завопил тоненький голосок. По паркету звонко простучали копыта, и волна воздуха с запахом бергамота бросилась в лицо Селестии.
Мягкая перина кровати качнулась, одеяло натянулось, зажимая ее вытянутую вперед ногу, и Селестия почувствовала радостно возбужденное дыхание над своим ухом.
— Луна... — тихо прошептала она, улыбаясь плохо слушающимися губами.
— Тиа! Наконец-то! Ты как? Все нормально? Оооо, тут такое было! Такое! Впрочем, ты наверное и сама видела... Когда загорелось небо, Клариникс, Стеллантаре и этот... как его... Короче, отшельник из Ежевичного ущелья — они поднялись наверх над всей Долиной. Молнии, гром, свет — они сияли ярче, чем эта жуткая радуга и раздувшееся Солнце!.. Так красиво!
— Подожди, подожди, Луна, не тараторь... — Селестия приподняла голову над подушкой, но тут же повалилась обратно, от невероятной слабости. — Принеси, пожалуйста, воды. Мне надо промыть глаза.
— Ой. Прости... — торопливо сказала Луна, явно смутившись. — Я сейчас!
И она убежала, звонко цокая копытами по коридору за дверью. Дом, тем временем, наполнялся звуками. Хлопали двери, доносился топот и возбужденные голоса. Не прошло и нескольких секунд, как в комнату вошло несколько аликорнов. Они нетерпеливо прошествовали к кровати, и Селестия чувствовала их присутствие волосками своей шкуры.
— Селестия! Как ты себя чувствуешь? — над ухом раздался нежный теплый голос матери.
— Ох... Жуткая слабость. И глаза... Мам? Прости меня пожалуйста за то, что я влезла в такое... Все ведь из-за меня произошло, да? — Селестии было страшно стыдно за свою выходку, она любила свою мать и знала, как она ценит разумность поступков и честность. Все это буквально гарантировало неизбежное наказание.
— Ну что ты, девочка моя. — голос матери был столь же тепл и мягок, ничто не говорило о том, что она в обиде на свою своевольную дочь. — Все что произошло — произошло само по себе, но зато тебе удалось вовремя предупредить нас. Мы услышали твой зов, увидели удивительные вещи, что творились с Пустотой в тот момент. Но... Это было глупо. Невероятно глупо, совершенно недостойно аликорна, и самое главное, то состояние в котором мы нашли тебя... Это было ужасно. Я боялась за твою жизнь, как ничего другого когда-либо.
— Я не хотела тебя пугать, мам. Я... — голос, и без того слабый, сорвался, и Селестия уткнулась носом в подушку, не в силах совладать с собой.
— Все прошло, все нормально, милая. — сказала мать и поцеловала ее в висок. Чувство этого нежного касания было самым лучшим, что Селестия когда-либо ощущала. Именно в этот момент, именно с этими словами — это замещало собой все. — Луна! Не стой в дверях, давай сюда чашку.
Луна, прибежавшая назад, похоже, только что, нетерпеливым, но осторожным шагом подошла ближе.
— Не расплескай! О! Ромашковый настой. Моя маленькая умница! — с легким потрескиванием магическое поле матери перехватило чашку у Луны, и перенесло поближе к лицу Селестии. В нос сразу же потек приятный аромат настоя, смешанный с легкими нотками озона от магии.
Прохладная ароматная вода коснулась век, стекая с платка, или просто какой-то тряпочки, которую использовала мама для смачивания. Блаженное чувство наполнило Селестию, щипучая, горящая боль в глазах уходила, утекала струйками ромашкового настоя, по щекам, на подушку. Селестии хотелось плакать от облегчения после всего того ужаса что она пережила, и вот, ее слезы наконец-то явились. Пусть они были холодны и пахли ромашкой, но это не имело значения. Они приносили облегчение, и другого не требовалось.
Наконец, она смогла открыть глаза, когда процедура закончилась. Их все еще щипало, но они уже были почти в норме. «Какого жуткого красного цвета они сейчас наверно» — подумалось Селестии. Наконец-то она смогла снова увидеть столь любимые лица, память о которых, казалось, смыло разрушительной волной ужаса того дня. Комната теперь была озарена рассеянным голубым светом от левитирующих шаров под потолком. Свет этот скрадывал детали, но не напрягал глаза, позволяя видеть главное. Полную бликов шелковистую гриву Луны и искры в ее больших прекрасных глазах, радостно смотрящих на Селестию. Изящные строгие линии лица и шеи матери в обрамлении идеально причесанной рыжей гривы, кажущейся в этом свете почти черной. Она с улыбкой смотрела на свою старшую дочь, и в глазах ее, казалось, сиял собственный, особый свет. Рядом с ней, нетерпеливо переминался с ноги на ногу отец, с такой же волшебно бликующей гривой как и у своей младшей дочки. Он тревожно вглядывался в лицо Селестии, и когда поймал ее взгляд — облегченно улыбнулся.
— Я так рада вас видеть... Как будто прошла целая вечность... Пожалуйста, расскажите, что здесь произошло? Что в мире? — Селестии нетерпеливо выдохнула эти вопросы, и тут же пожалела о такой поспешности, так как голова ее закружилась.
— Не сейчас, моя дорогая. Ты слишком слаба, тебе надо еще поспать немного. — сказала мама, опускаясь на колени перед ее ложем.
— Я не хочу больше спать. Не могу. — Селестия попыталась снова подняться, но шея предательски задрожала, и она снова позорно плюхнулась в мягкую подушку, принявшую ее в свои нежные объятия.
— Я тебе помогу. Тебе придется поспать еще десяток часов. Трое суток было недостаточно для восстановления твоих сил. — мать засветила свой рог мягким оранжевым сиянием и коснулась им плеча Селестии, сквозь одеяло. Мгновенно, мир начал вращаться и терять четкость.
— Трое суток... Как же так... — пробормотала Селестия, и голос ее прозвучал как из-под воды. Она была без сознания трое суток? А как же пони? Что с ними? Что с теми пони в Пустоте? А другие...
Мир уплыл в бархатную темноту, убаюкивающие теплые волны лечебного сна подхватили Селестию и унесли ее в мир грез. На этот раз она действительно видела сны, хотя и не запомнила почти ничего. Яркие образы, радость, счастье... Солнце. Но Солнце теплое, ласковое и доброе, неспособное причинить то зло, свидетельницей которого ей пришлось стать.
Пробуждение от целебного сна было совсем не похожим на то, что Селестии пришлось пережить в прошлый раз. Каждая частичка ее тела пела от наполняющей ее энергии, дрожала в предвкушении рассветных солнечных лучей, которые омоют ее подобно теплому речному потоку, и она будет потягиваться в них, любуясь собой и своей тенью.
Сейчас она откроет глаза, встанет... Или может еще чуть-чуть полежать, понежиться? Она перевернулась на спину, ловко подогнув крыло, будто они и не были еще вчера безвольными хрупкими веточками.
— Ну ты и соня, радость моя. Ты должна была проснуться еще час назад. — послышался тихий голос матери почти у самого лица.
Селестия распахнула глаза и увидела маму, сидящую в той же позе что и тогда, когда она коснулась ее рогом. Ее глаза по-прежнему таинственно посверкивали в синем полумраке, а контур ее тела почти сливался с фоном. Комнату освещал лишь одинокий шар, висящий над входом, и тусклый его свет скорее добавлял тени, чем освещал.
Никакого рассвета. Ночь. Совпадение? Селестии хотелось верить в это, но надежда эта была глупа и наивна. Бессмысленно отрицать реальность.
— Привет мам! — сказала она, придав своему голосу столько энергичной веселости, сколько смогла. — Ты просидела здесь все это время, пока я спала?
— Конечно. Целебный сон требует подпитки. Ты хорошо себя чувствуешь? Глаза, голова, ничего не болит?
Селестия прислушалась к своим ощущениям. Она была совершенно здорова, это она могла сказать с уверенностью. Некоторая слабость еще осталась, впрочем. Но вполне можно жить.
— Все в полном порядке. Спасибо, мам! Правда, большое спасибо. Ты столько сил потратила на меня, наверное... — Селестия тревожно заглянула в глаза матери. — Ты сама нормально?
— Конечно, Тиа. Это было не так уж и трудно. — мать улыбнулась еще шире, и, откинув волосы движением головы, встала на ноги. — Давай, пора вставать. Через несколько часов, сегодня... ночью, должен состояться Совет. Мне кажется, вам с Луной необходимо будет там присутствовать.
— Ночью? Через несколько часов? — Селестия вскинула бровь.
— Сейчас вечер. Примерно пять часов... Короче говоря, тебе стоит взглянуть на небо.
Селестия на мгновение замерла в процессе выпутывания из одеяла. Значит, ее ужасные предположения подтвердились? Вечная ночь... Родина аликорнов была утрачена именно из-за наступления Вечной Ночи... Сказки, мифология, вот во что это событие превратилось, пройдя сквозь поколения пони, когда они об этом узнали от кого-то из аликорнов. Сами же аликорны предпочитали не вспоминать об этом вообще. Расспросы взрослых не приносили внятных плодов, а книги были слишком расплывчаты.
Продолжая вылезать из-под одеяла, Селестия чувствовала, как ее ноги подгибаются, и она будто пытается подняться с огромным грузом на спине. Но то была не слабость, и не нервная ее реакция на мрачные мысли. К тому же, одеяло еще зацепилось за что-то, и не поддавалось дальше. Селестия дернула посильнее, и услышала, как кто-то тихо ойкнул рядом. Из вороха теплой ткани вылезла, зевая, Луна, и уставилась на свою старшую сестру заспанными глазами.
— Ооо... Ты уже проснулась! — воскликнула она. Одним из талантов Луны была непосредственность — способность в любой ситуации оставаться беззаботным жеребенком, излучая целые потоки жизнерадостной энергии. Даже только что со сна. И вот, она уже вскочила на ноги и радостно заговорила: — О, ты сейчас такое увидишь! Такое! Упадешь просто! Только осторожнее, если соберешься падать. Не падай на колени, расшибешь. Сейчас вообще прыгать и падать нельзя совсем. И летать не получается. Когда вся эта красота жуткая тут случилась — все изменилось. Сначала все такое легкое-легкое стало, а потом вдруг как потяжелело!
— Погоди... Луна. Не спеши. Опять. — Селестия помотала головой, будто пытаясь утрясти весь этот поток информации.
— Ой. Извини. Ну, короче, я не знаю, как это объяснить. Там какие-то еще слова умные говорили по этому поводу, но я ничего не поняла. Маам? Расскажи ей ты лучше. А то я все напутаю. — уже медленнее сказала Луна, и посмотрела на мать выжидающе.
Та, качнув головой, поведала:
— Это гравитация. Когда Солнце уничтожило луну во время вспышки сверхновой, планета потеряла гравитационное равновесие, и потому начала вращаться в два раза быстрее. Это усилило гравитацию, нет, не в два раза, а меньше, но ощутимо. А еще, взрывной волной нас отбросило с орбиты, и теперь мы несемся сквозь пространство... В неизвестном направлении, с неизвестной скоростью, и нам остается лишь надеяться, что мы не столкнемся ни с чем-то уже в самое ближайшее время. Благодаря твоему предупреждению мы успели вовремя установить щиты, и тем самым спасли ночную сторону и Долину от полного уничтожения, и не дали земле расколоться... Но планета потеряла половину атмосферы, почти всю воду...
— Воот, видишь, ты чего-нибудь поняла? Я ничего не поняла, но звучит круто... ммффрр. — заявила было Луна, но тут же была заткнута копытом Селестии. — Ммммфрррффф!
У Селестии в ушах стоял звон, ее подташнивало. Половину атмосферы? Дневная сторона стерта до скал и открытой магмы? Что же наделали эти... чудовища? Как они вообще могли пойти на такое? И... что теперь будет? Этот мир мертв, то, что они вдыхают прохладный воздух и чуют ароматы цветов — лишь фикция, все это уже обречено.
— И... Что теперь будет? — дрожащим голосом спросила она, убирая копыто от лица Луны, и невидящими глазами глядя куда-то в сторону матери.
— Я не знаю. Мы не знаем. Потому и должен собраться Совет. Мы не сможем долго удерживать щиты над Долиной. С минуты на минуту должны вернуться последние аликорны с эвакуированными оленями, грифонами, драконами и прочими выжившими расами, которым повезло находиться на ночной стороне. Нам придется отдать почти всю планету ледникам и вакууму, что бы сэкономить силы на Долине. Все должно решиться в ближайшие несколько дней.
— А что же пони? Что с ними? — спросила Селестия, наконец сойдя с постели и ступая на твердый пол. С усиленной гравитацией каждое движение давалось с огромным трудом. Легкий шаг по твердому паркету, отдавался в костях как прыжок с большой высоты. И как только Луна могла бегать в таких условиях? Она оглянулась на свою младшую сестру, хранящую обиженное молчание, и двинулась к окну.
— Выжили десятки. Может быть, сотни. Но не более того. — тяжело вздохнула мать. — Может быть и к лучшему. Хотя, что я говорю... Я не должна так думать. Но ничего не могу с этим поделать. Это их жуткое оружие, эта их война... Они обрекли себя на такое.
— Это были не они, мам. — ответила Селестия, нащупывая копытом край занавеси на окне. — Это были Виндиго. Я видела их, я говорила с одним из них.
— Да... Мы знаем. Мы видели их после этого — они перестали прятаться. И сейчас они ликуют, в своей Пустоте, мерзкие твари. Но оружие сотворили не они, это было от начала и до конца изобретение пони. Кстати, вот что странно. Души пони будто бы продолжают жить. Виндиго сожрут их, в итоге, но может быть, они станут чем-то большим. Смогут жить в Пустоте.
— А мы можем им помочь? Хоть как-то. — Селестия отказывалась верить, что надежда утрачена навсегда.
— Может быть, спрятать их от Виндиго. Но ненадолго. Большего ожидать не приходится, увы. — мать вздохнула. — Ты не думай, мне жалко их, многие из них были совершенно невинны, да чего уж там говорить — невинны были практически все. Но были и те, кто держал в своем сердце слишком много ненависти.

Зависти и жадности. Все это давало дорогу для Виндиго. И это-то и привело к катастрофе.
— А кто... ох. — начала было Селестия, но осеклась, выйдя на балкон. Зрелище открывшееся ей превосходило всякое ее представление о реальности.
Небо было иссиня-черным, с яркими, до боли в глазах, сияющими звездами. Они не мерцали, как обычно, они казались каплями раскаленного добела металла, и если закрыть глаза, этот свет никуда не уходил. Среди ярких точек звезд по небу протянулись красные и зеленые призрачные нити и волокна мерцающего тусклого света. Они закручивались причудливыми завитками и находились в постоянном движении, как дым на сильном ветру. Подобно щупальцам медузы они охватывали собой весь небесный свод и сходились в одной точке. Над западными горами, озаренными голубым свечением по контуру, расположилось нечто, похожее на голодное чудовище с разверстой пастью. Зелено-красная масса почти осязаемого светящегося тумана. Он был похож на причудливое грозовое облако, по своей структуре, если бы грозовое облако можно было представить в виде сложно оформленной вырезами, ажурной неровной сферы. Темная и бурая снаружи, она светилась зеленым светом внутри, создавая захватывающую дух, циклопическую объемную фигуру, которая была готова поглотить все в Долине, раздавить своей чудовищной массой. Структура эта находилась так же в постоянном движении, медленно вращаясь, закручиваясь и перестраиваясь. Из одной прорехи, настолько огромной, что планета наверно могла поместиться в ней несколько тысяч раз, выглянула маленькая, но нестерпимо яркая белая звездочка. Все что осталось от Солнца — злой белый свет в буро-зеленой сфере, как жемчужина в жуткой раковине. Лучи неестественного белого света коснулись вершин гор, озарили Долину, сделав ее похожей на мифологическое царство мертвых. Земля казалась источающей ядовитый туман пепельной пустошью, а деревья — неказистыми уродами, опутанными светящейся белесой паутиной. Ужасная иллюзия, и в тоже время, завораживающая, захватывающая взгляд и не отпускающая его.
— Красиво, правда? — раздался тонкий голосок Луны за спиной. Продолжая говорить, она протиснулась между Селестией и косяком балкона. — Теперь ты понимаешь, о чем я говорила тебе каждый раз? Ну, про все эти цветные туманности в небе. Вот, теперь ты видишь все сама. И я хотела бы поменяться с тобой местами! У меня устают глаза от этой штуки... Так ярко... Оно прямо таки жжется.
Селестия не чувствовала ничего серьезного, она, впрочем, почти и не слушала свою сестру. Неспособная оторвать взгляд от невероятного зрелища в небе, она лишь стояла и смотрела. Туманность не грела, свет ее был холоден, но неприятное ощущение, будто шкура нагревается, действительно присутствовало. Странное чувство, будто тепло идет откуда-то изнутри, из-под кожи.
Мать подошла к краю балкона, и повернув голову, сказала:
— Извините, девочки. Мне придется вас покинуть раньше времени. Мне только что передали, что вернулся последний аликорн. Приходите в зал Совета, когда будете готовы.
Она развернула свои крылья широко, и они засветились голубоватым светом. Призрачный контур возник вокруг них и раздался в стороны, сохраняя форму. Таким образом, ее крылья стали в три раза длиннее за счет новых перьев, будто сотканных из тончайшей голубой светящейся паутины. Тяжелый взмах поднял могучий поток воздуха, овеявший лицо Селестии. Мама, оттолкнувшись от гранитного пола, взмыла высоко в воздух и тут же начала долгое плавное планирование к роще внизу.
— Ухтыы! — выдохнула Луна, растопырив собственные маленькие крылышки. — Я тоже так хочу! Я даже подпрыгнуть толком не могу из-за этой дурацкой гра-ви-таации.
— Придется идти пешком... Зал Совета отсюда не близко. Сегодня я пройду самое большое расстояние по твердой земле с тех пор как научилась летать... — задумчиво произнесла Селестия, обращаясь скорее к самой себе. И когда она сказала это, она почувствовала, как ее ноги наливаются свинцом, в предчувствии невероятной усталости. Она бросила тревожный взгляд на Долину, в поисках Зала. Найти его несложно, даже в таком неверном свете как сейчас. Его громада, крытая высоким стеклянным куполом, сложенным из органично струящихся длинных пластин-полос, была видна из практически любой точки. Сейчас, освещенный тусклым, но контрастным белым сиянием, он четко выделялся на общем фоне, порождая причудливые текучие блики. Между высокой башней, на балконе которой стояли сестры, и залом пролегали обширные просторы когда-то прекрасных, ухоженных садов, ныне изрядно поредевших стараниями беженцев, нуждающихся в огне для обогрева в стремительно холодающем мире. Их костры, казалось, повторяли собой созвездия над головой. Тысячи ярких, трепещущих точек, распространяющих запах гари. Внезапное воспоминание об ужасах ледяной Пустоты, заставило Селестию содрогнуться.
— Мама не разрешает мне ходить к беженцам, она говорит, что они могут быть опасны... — печально сказала Луна, заглядывая сестре в глаза. — Они действительно плохие?
— Не знаю... — покачала головой Селестия. — Мир там, за пределами Долины очень опасен. Был... Но я не думаю, что их стоит бояться. Они сами напуганы и беззащитны сейчас, и мы их единственная надежда. Но ты права, мне, признаться, не хочется спускаться туда.
— Может, пойдем окольным путем? — спросила Луна.
Селестия перегнулась через перила, и поглядела по сторонам башни. Везде, куда только хватало глаз — были огни. Ни одного свободного места.
— Мы пойдем напрямик. — она покачала головой, с усталым разочарованием на лице. — Кстати, Луна, а почему мы в гостевой башне, а не в нашем собственном доме?
Луна, прежде чем ответить, на секунду замялась, переминаясь с ноги на ногу.
— Знаешь... А наш дом сгорел. Все те книжки, что я притащила для тебя — тоже. И моя плюшевая пони! — она шмыгнула носом и отвернулась.
— А что случилось? — Селестия не ожидала такого поворота и даже замерла на месте, только начав двигаться к выходу с балкона.
— Ну, когда Солнце начало сгорать, и когда эта радуга на небе появилась — был поздний вечер, и почти вся Долина была в тени от гор. Кроме нашего дома. И соседнего. Нумисий даже сгоряча двинул копытом одному колдуну, который поднимал наш сектор солнечного щита, в общем, ну, там где его дом и наш. За то, что отвлекся, напутал чего-то. Никогда его таким нервным не видела. Даже не подумала бы, что он так может. Все такие странные были тогда, орали на меня, мол, под ногами путаюсь. И ничего я не путаюсь!
Селестия вздохнула, и решительно двинулась через комнату, в коридор. Ее сестра мелкой дробной рысью поспешила за ней. Дом было безусловно жалко, но бессмысленно горевать о такой незначительной потере, пережив в тот же день то, что пережила Селестия. Детскую же непосредственность Луны было, похоже, не переломить ничем. Оставалось надеяться, что все эти переживания, обрушившиеся за последние несколько дней, не настигнут ее когда-нибудь в будущем. Она читала о таких вещах в разных книгах написанных пони, о том, что дети переживают то что с ними случилось относительно легко, но эти незаметные в начале раны, болят потом со все нарастающей силой, грозя горечью и замкнутостью в зрелости.
Сестры шли по коридорам и крутым винтовым лестницам, спускаясь все ниже по запутанному лабиринту, а мысли Селестии все возвращались к бесконечным рядам вопросов, толпящихся в ее голове. Она так и не успела задать матери свой вопрос о Виндиго, о том, кто же они на самом деле, зачем им все это... Ответы же на такие вопросы как «что же делать дальше?» или «Можно ли вернуть все на свои места», она даже не пыталась искать. Просто повторяла их про себя, как мантру, почти не вникая в смысл.
Луна нарушила молчание, ответив как раз на один из вопросов, который терзал сознание ее старшей сестры, пусть и не самый важный:
— Слушай, а ты знаешь, как мы тебя нашли? О, это целая история. Я честно-честно не болтала ни слова, да никто и не интересовался. Все думали, что к ужину ты вернешься, как обычно. Мама с папой лежали в саду, читали там что-то, или я не знаю, чем занимались. И тут вдруг треск! Ветки хрустят, листья летят — из кустов вылезает пони! Маленький, совсем не такой как обычные взрослые пони. С меня ростом, может чуть больше. Земной пони, бурый такой, с растрепанной гривой и смешным выражением лица. Как у тебя, когда мама начинает клубничный пирог готовить. И вот с этим же выражением он орет папе прямо в ухо, что ты в большой опасности, что мы должны прислушаться к Пустоте, и что от этого что-то там зависит. Какая-то фиксированная точка, в которую он, говорит, вляпался, и стал ее частью. И еще сказал, что если мы хотим разорвать круг, мы должны остаться. После чего с таким же треском убежал обратно в эти свои дурацкие кусты. Мама была такая напуганная. Папа тоже, но виду не подал. Побежал вслед за тем пони. А у мамы почернели глаза! Я прямо так и села где стояла. Представляешь, наша красивая мама — и с черными глазами, и туман из них черный струится. Как в страшных сказках! А потом стала нормальной обратно. Только печальной, и даже заплакала немного. Я было подошла к ней, но вернулся папа, сказал что не смог догнать даже на крыльях, как сквозь землю провалился этот смешной пони. А потом они вместе улетели за тобой. Я хотела за ними полететь, но отстала. Так что ходила тут вокруг, беспокоилась. А тут еще небо начало ломаться! Я так запаниковала, почти не помню, как все началось даже. Огонь, свет кругом. А у меня глаза много света не любят, ну я и спряталась куда-то в кусты, страшно, кругом ужас что творится, и не видно ничего! Потом вылезла, хотела помочь кому-нибудь, а на меня все орут. И пинаются. Не путайся под ногами, говорят, мелочь. Ужас какой. А тут еще мама с папой возвращаются! И тебя несут за собой. Тебе на рог надели смешную шапку из проволоки, но все остальное совсем не смешно было. На маму и папу было страшно смотреть, а ты была вся в грязи и плакала кровью...
Луна прервала свою тираду и хлюпнула носом. Сестры тем временем покинули башню и шли под открытым небом, ступая по контрастным, почти осязаемым пестрым теням деревьев, а заходящий за горы белый злобный зрачок в гигантской радужке, казалось, неотрывно глядел в самую душу, заставляя содрогаться при каждом случайном взгляде в его сторону. Поймав дыхание, Луна закончила:
— В общем, я так рада, что с тобой все в порядке! В следующий раз бери меня с собой, хорошо? Я тебя защитю. Защи... Защищу, вот.
— Спасибо, Луна. — сказала Селестия нежным голосом.
Тем временем, сестры уже подошли к границе временного поселения, и шум голосов, звон металлической походной посуды, стук топоров и молотков достиг пика. В нос ударил острые запахи дыма, готовящейся еды, перемешанные с куда менее приятными запахами крупного и плотно заселенного лагеря стоящего на одном месте уже 3 дня.
Яблони, посаженные десятилетия назад, равно как стройные и светлые березы — все это исчезло, пошло на нужды огромной толпы выживших, и аликорнам ничего не оставалось, как смириться с этим. Вопрос о том, что же будет, когда не останется дерева для костров, тогда как воздух будет только становиться холоднее и холоднее не просто с каждым днем — с каждым часом, нависал над душами обитателей лагеря, и можно было слышать везде вокруг беспокойные обсуждения дальнейшей судьбы.
Когда Селестия и Луна проходили мимо чьего-то костра, сидящие у него озирались на них, прерывая разговор, или то дело, которым занимались. В глазах их, больших и малых, наделенных обычными или вертикальными зрачками, было одно и то же. Помимо бликов от костра и злого выгоревшего солнца, в них было ожидание. Мольба к проходящим мимо двум маленьким аликорнам, как к богам. О помощи, о совете и об утешении. Но сестры ничего не могли им дать. Они лишь испуганно жались друг к другу, ускоряя шаг и озираясь вокруг, везде видя тысячи глаз, устремленных на них.
Больше всего в лагере было оленей, так как их земли были ближе всего, и аликорны-спасатели эвакуировали их первыми. Немало было и бизонов, грифонов и драконов, чей раскатистый рык перекрывал время от времени общий гам. Было и несколько пони, хотя число их исчезающе мало, и глаза их были безжизненны. Долина была огромна, но обитаемый континент был еще больше, и потому здесь присутствовали не все... Кто-то оказался за границей щита, и был накрыт взрывной волной, или что ужаснее, выкинут в космос сокрушительным потоком убежавшего воздуха. Кто-то так и не дождался эвакуационных групп и был обречен вмерзнуть в ледники, по мере того как дальние щиты слабели, пуская космический холод в и без того ледяной от разреженности воздух. Катастрофа поражала своей чудовищностью, и даже то, что душа Селестии была обессилена до полного безразличия свидетельством гибели миллионов пони, не делало открывшееся перед ней зрелище и мысли о судьбе остальных легче.
Селестия просто шла вперед, стараясь глядеть себе под ноги, а на глаза ее наворачивались слезы. Их было мало, так как у нее во рту не было и маковой росинки уже, получается, несколько дней, но достаточно, чтобы сделать зрение размытым, превратить вопрошающие и умоляющие лица вокруг в смутные пятна, а острые блики костров в мягкие лучистые звезды. Слух, тем не менее, лишить обычной остроты было сложнее, и до нее доносились разговоры, вырванные из общего фона то более сильным голосом, то временным затишьем вокруг.
«... бедная Джинни... Она так хотела повидать Пегасополис, даже несмотря на войну. Она отправилась туда неделю назад, всего лишь неделю назад я смотрел на ее уверенное лицо, а она говорила мне, что с ней все будет хорошо, ведь король грифонов подписал союз с пегасами...»
«... Я хочу домой, мама!
Мы обязательно вернемся, детка, только подожди немного...»
«... Я не чувствую своего дерева. Я не чувствую своего дерева. Я не...
Успокойся, Орешник. Мастер-друид говорит, что мы можем прожить и без наших деревьев, это просто привычка.
Я НЕ ЧУВСТВУЮ СВОЕГО ДЕРЕВА!!»
«...Единороги, самовлюбленные ублюдки, если хоть один из них выжил в том аду что сотворил — он пожалеет что у него есть рог. Я найду ему много применений!..»
«...Это все аликорны. Они это задумали, мы им зачем-то нужны, они хотят принести нас в жертву и смыться!
Не неси чушь. Они нам помогли, спасли твою никчемную жизнь, будь ты хоть немного благодарен!»
«... Виндиго, ты слышал? Кто-то говорил о Виндиго...
Это всего лишь бабушкины сказки. Не существует их, и не было никогда. Иди спать.
Но пророчества же существуют! И про то, что все это было прежде и повторится вновь, и красный огонь с белым холодом, и знамением конца будет раздор и долгие зимы. Все это было! Не отрицай очевидное!
Пророчества — чушь. Даже тупой олений шаман... э, извини, без обид, без обид... Так вот, любой, кто разбирается в магии знает, что они не работают.»
«...Я... Я принес тебе немного яблок, Энаи.
Спасибо! Но... зачем? Это ведь твой личный рацион.
Сейчас, наверное, уже слишком... поздно. Что ж, я привык делать все в последний момент. Я... люблю тебя Энаи...»
«Мама! Кто-нибудь видел мою маму?»
Внезапно Селестия остановилась, почувствовав, что Луна отстала. Обернувшись, она увидела свою сестру, смотрящую на маленького-маленького жеребенка-пони, крохотного пегаса с шарфом, намотанным на лицо, видимо, чтобы защититься от запахов или согреть нос в стремительно остывающем воздухе. К слову, дыхание уже давно парило, а холод пробирался сквозь тонкую, хоть и плотную шерсть на теле, заставляя вздрагивать при каждом дуновении ветра.
— Где моя мама? Ты моя мама? — спросил жеребенок, глядя огромными глазами на Луну.
Подойдя ближе к нему, Селестия обратила внимание, что грива на голове у него поредела по сравнению с нормой, и шерсть казалась слегка потертой. Похоже, он был чем-то болен. Оглянувшись по сторонам, она приметила, что многие вокруг выглядели так же. У грифонов и рухов выпадали перья, у оленей и бизонов редела шерсть. Все они были больны, но чем? Прошло всего три дня, как какая-то эпидемия могла так быстро настичь их? Прислушавшись к себе, она со страхом заметила, что тот зуд от света солнца никуда не делся, и даже, казалось бы, усилился. Кожа горела, ощущения были похожи на то, как если зайти с мороза в жарко натопленный дом. Причем холод никуда не делся и только усиливался.
Луна осторожно коснулась облезлого виска маленького пони и тихо сказала:
— Я не твоя мама, малыш. Но мы ее обязательно найдем, правда, Тиа? Пошли!
Селестия вздохнула. Им не стоило бы задерживаться, но устоять перед грустными, но полными надежды глазами ребенка было невозможно. Они пошли вместе, между рядов импровизированных шалашей и лежбищ, ища пони, спрашивая окружающих, не знают ли они, не ищет ли какая-нибудь пони своего ребенка. Но никто ничего не знал. Кто-то искренне сожалел и сочувствовал, касался жестом утешения малыша. Кто-то не мог выговорить ни слова, дрожа от страха перед аликорнами, о которых прежде слышали лишь в сказках. Кто-то бросался к ним в ноги, хватаясь за копыта и моля о помощи, захлебываясь слезами. Кто-то просто молчал, глядя в пространство, не реагируя ни на что. Кто-то злобно глядел исподлобья, и от таких сестры старались отойти как можно скорее. Особенно популярны последние настроения были среди драконов и грифонов, никогда не отличавшихся особой любовью к пони.
Описав немалый крюк по лагерю и практически заблудившись, Селестия и Луна столкнулись с одним огромным, крепко сбитым драконом, который еще прежде чем они задали свои вопросы, с глухим рыком навис над ними.
Селестия застыла в ужасе, чувствуя раскаленное дыхание огромного змея на своей холке, Луна и маленький пони с писком прижались друг к другу, обнявшись передними ногами.
— Ооо, маленькие, хрррррупкие аликорррррнчики к нам пожаловали. Прррривет вам, крррррошки. Вы-то мне и нужжжжны. У меня, видите ли, к вам деловое пррррредложжжжение, в своем рррроде. — с этими словами он резко выбросил когтистую лапу вперед, и выхватил из объятий Луны испуганно запищавшего жеребенка. Зажав его в кулаке, он поднес его к своим гипнотизирующим зеленым глазам, и пригляделся внимательно. Морда его, украшенная множеством рогов и шипов, хищно ощерилась. — Ищщешшшь маму, малышшш? А эти добрррые девочки тебе помогают, дааа? Вот скажжжжи мне, дрррружжок. Может быть, эти добрррые девочки помогут и мне? И тогда твоя маленькая глупая головка оссстанется на месссте. Я не о многом пррошшшу. Всего лишшшь маленькая поблажжжжка, которрррую большшшие и серрррьезные аликоррны нам не поззволяют. Пррраво на охоту. Мы, конечно, едим камни и все такое, но нам нужжжны и раззные... витамины. Мы пррривыкли так жжить, а олени и овцы всегда были нашшшей добычей. А эти мягкие, нежжжжные ммм... аликоррны, наложжжжили на насс какое-то ссвое гнуссное ведовсство. Оно нам мешшает. Как только мы ххотим позволить ссебе что-нибудь... ссразу жже сстановится очень больно. Нам это не нррравится. Ты, девочка, пойдешшь к большшому и умному аликорррну, и передашшь ему нашши сслова. Мне ххватит сссил, чтобы оторррвать этому малышшу голову, если ответ будет «нет». Я уссспею, прежжде чем его ззаклинание подейссствует и оссстановит меня. Мне будет немножжжко больно. На такую жжжертву я вполне могу пойти. Ну так что жжже ты скажжжешь?
Лагерь вокруг затих, и гул голосов отдалился куда-то за деревья и кусты. Все вокруг устремили свои взгляды к происходящему. Луна испуганно попятилась за спину Селестии, дрожа всем телом, а она, в свою очередь, чувствовала, как в ее сердце растет гнев, буквально заставляющий ее задыхаться. Она превратилась в сжатую пружину, готовую в любой момент распрямиться в ударе. Ее былой страх причинить кому-то боль вмиг куда-то улетучился, но разумом она понимала, что действовать в лоб она не может. Это будет стоить жизни жеребенку и наверняка ей самой. Сделав глубокий вдох, она попыталась успокоиться. Особого эффекта

это не произвело, но какое-то воздействие все же было. Она смогла сконцентрироваться, хоть немного, и вовремя остановить себя от слепого броска на дракона. Твердо стоя на копытах, она наклонила голову, выставив рог вперед. Со стороны она наверняка выглядела угрожающе — развернутые и поднятые вверх крылья, длинный рог с бегущими по нему искрами... Черные, клубящиеся мглой глаза. Почти инстинктивно уже она вызвала Пустоту, не ощущая и следа усталости от переизбытка колдовства три дня назад. Память, оставшаяся от того единорога в тронном зале дворца, подкинула ей несколько неизвестных ранее заклинаний, боевой направленности. Выбрав удар молнии, и начертив диаграмму, Селестия вернулась в реальное время, и, не убирая Пустотное зрение, по большей части для эффектности, сказала твердым, дрожащим не от страха но от злости голосом:
— Ну что, попробуй, ящерица. Давай, махни когтями. Хватит ли у тебя на это сил?
— Тиа?! — закричала Луна, стуча копытами ей по бедру. — Что ты делаешь?!
Жеребенок, плакавший все это время в когтях дракона, залился слезами еще сильнее.
— Ну?! Что же ты ждешь? Давай! Я никогда позволю тебе того, что ты просишь. Никто здесь не получит ничего больше чем то что они имеют! НИКТО!
Дракон испустил утробный рык и занес лапу. И в этот момент его скрутило судорогой. Он был слишком самоуверен, считая, что может преодолеть заклинание, наложенное опытным аликорном, и Селестия знала это. Хотя до последнего момента сомневалась в успехе. Но у нее не было выбора. Дракон разжал лапу, и жеребенок, размахивая ногами и куцыми крылышками начал падение в грязь. Но тут же был подхвачен мягкой подушкой телекинеза, и осторожно перенесен к ногам сестер. Отвлекшись на эту магическую манипуляцию, Селестия тем не менее, не сводила взгляда с дракона, отходящего от припадка, а внутренний же взгляд она держала на диаграмме заклинания удара молнии.
Дракон взревел так, что листва посыпалась с деревьев и земля под копытами сестер задрожала. Он бросился вперед, разбрасывая комья грязи из-под своих жутких лап, но мгновенно был остановлен яркой вспышкой. Прямо в морду ему ударила молния, с сухим треском, заставив его попятиться, зажмурившись и размахивая передними лапами.
Селестия, же, не теряя времени, снова обратилась к Пустоте и быстро начертила диаграмму щита полной изоляции. Воздух вокруг сестер загустел, захрустел как тонкий ледок под копытом, и образовал сферу из ажурных белых нитей. Через мгновение нити потускнели и стали прозрачными, позволяя видеть мир вокруг беспрепятственно. А мир вокруг потерял равновесие. Тишина взорвалась криками возмущения. Часть была направлена против драконов, часть же, большая часть — против сестер. Требования увеличить рационы, выдать лекарства от странной болезни, объяснить хотя бы что будет дальше — посыпались со всех сторон на двух маленьких растерянных аликорнов и напуганного пегаса-жеребенка.
Они попятились, отступая от напирающих масс грифонов, драконов, медведей и прочих, чьи крики страшно звенели в ушах, даже приглушенные стенкой сферы-щита.
Щит надежен, он выдержит любую атаку, даже несдержанную наложенным на хищников заклинанием — это Селестия знала. Но паника перед наседающими толпами охватила ее, и она, поторапливая Луну и жеребенка, бросилась к уже виднеющемуся вдали Залу Совета.
Толпа позади росла, ряды беженцев спереди расступались, чтобы пропустить их и, возможно, присоединиться к погоне. Или остаться на месте, сокрушаясь о растоптанных вещах и разрушенных шалашах.
Так бежали они, поскальзываясь в жидкой грязи, помогая друг-другу подняться после падений, пока впереди, наконец, не забрезжило зеленоватое сияние щита, окружавшего Зал. Всего несколько десятков метров отделяли его от стен из желтоватого мрамора одного из крыльев Зала. Аликорны отдали в распоряжение беженцев столько пространства, сколько смогли, почти не оставив ничего для себя самих. Щит, на мгновение задержав их подобно вязкому желе, пропустил сквозь себя, и Селестия, вздохнув с облегчением, убрала свою сферу, и наконец, позволила себе моргнуть и зажмуриться. Это было совершенно невозможно, пока заклинание было активно. Глаза, все еще не отошедшие от прошлого раза, жгло немилосердно, и в темноте под веками плясали белые круги. Толпа, по ту сторону щита, накатилась подобно морскому прибою на вязкую стену, и остановилась. Тысячи лиц разных очертаний и размеров, тысячи глаз разных цветов и форм, неотрывно смотрели на сестер. Голодным взглядом, полным вселенской обиды на несправедливость.
Селестия и Луна помогали друг-другу отряхиваться от липкой грязи, которая, впрочем, только размазывалась и втиралась глубже в мягкие перья крыльев. Они боялись глядеть на толпу за барьером, боялись смотреть на небо, на котором медленно угасало сияние, по мере того как останки Солнца скрывались за горным хребтом, а звезды затягивало тяжелыми облаками, подсвеченными зеленым. Глядя только друг на друга и на землю, они не обратили внимания как к ним подошло несколько аликорнов. Услышав покашливание, Селестия отвлеклась от грязных перьев Луны, и взглянула на подошедших. То была их мать, и еще двое, имен, которых Селестия не знала, или не помнила. Несмотря на то, что аликорны жили все на одной земле и были тесным и закрытым сообществом, они, тем не менее, ценили одиночество, и потому больше половины из тех, кто сегодня соберется на Совете, Селестия даже никогда не видела.
— Ох, девочки, похоже вам необходима ванна. — улыбнулась мама. — Но боюсь, у нас нет на это времени. Извините меня, пожалуйста, что мне пришлось бросить вас... Я правда сожалею что так получилось. Но мне надо было спешить — последние аликорны вернулись в Долину, и вернулись с плохими вестями — энергия, что мы отдаем на щиты окружающие планету — иссякает. Виндиго пожирают ее с ужасающей скоростью. У нас всего несколько дней, прежде чем последние щиты в Долине падут, и... Все. Каламарктус и Люминар не выдержали утечки силы... Пустота поглотила их.
Селестия ахнула, сердце ее замерло. Двое аликорнов погибли... Бессмертные, мудрые, всемогущие — даже они не устояли под натиском врага. У них у всех есть шанс не пережить ближайшие три дня. Селестия больше не боялась смерти, она видела и чувствовала ее слишком много даже для крепкого разума аликорна. Страх просто смыло этим потоком, смерть обесценилась в ее сознании, растеряла свою жуткую тайну. Но мысль о смерти родителей, Луны, тех немногих аликорнов-друзей, которых она обрела за свою жизнь — ужасала ее невероятно, буквально примораживала к земле. Которая, к слову, уже хрустела тонким ледком под копытами.
— Не бойся милая, мы справимся с этим. Успеем. А пока, позволь мне представить Флориана и Лаврита. Это наши лучшие алхимики, именно они научили в свое время земных пони многим вещам, которые они умеют... умели. Они как раз собирались отправиться в лагерь, чтобы испытать лекарство на добровольцах. Лекарство от той самой странной болезни, терзающих народы, и, что самое неприятное, нас в том числе. Но, похоже, сейчас входить в лагерь опасно... Придется организовать все как-то иначе.
— О, этот маленький пегас... Он, похоже, показывает весьма запущенные симптомы болезни. — подал голос один из алхимиков. — Можно попробовать лекарство на нем, если вы не против экспериментов над детьми.
— А это опасно? — тревожно спросила Селестия, на всякий случай прикрывая малыша крылом.
— Нет, что вы. Под вопросом исключительно эффективность единичной дозы, а не токсичность или побочные действия.
— Ну... В таком случае... Дайте это лекарство и мне тоже. Я тоже чувствую себя не очень хорошо — Селестия подошла к алхимику, и подтолкнула жеребенка за собой.
— Подождите, она только что отошла от сильного магического истощения после столкновения с Виндиго! Тиа, дорогая, не рискуй! — громко сказала мама, переводя взгляд от алхимика к своей дочери.
— Не стоит волноваться, миледи Аврисия. Организм молодого аликорна крепок, и, на самом деле, даже не нуждается пока что в этом лекарстве — потому мы дадим половинную дозу. Исключительно для проверки функциональности в организме аликорна.
С этими словами, алхимик вытянул из сумки на боку плоскую коробочку с жидкостью внутри. Ухватив зубами маленькую крышечку с одной стороны, он явил свету пучок из десятка коротких, тонких иголок, выглядывающий из одного угла этой коробочки. Которая, к слову, выглядела специально созданной для использования с простейшим копытным телекинезом, доступным земным пони и пегасам. Видимо, это было одно из изобретений пони — скорее всего земных, как наиболее сведущих в медицинских вопросах. Коробочка легла на бедро жеребенка, и иголочка воткнулась в кожу. Маленький пегас пискнул и заплакал, но второй алхимик держал его магией, когда первый осторожно нажал копытом на чуть выпуклую полупрозрачную стенку коробочки. Жидкость внутри с коротким пшиком исчезла.
Затем, убрав коробочку, алхимик коснулся затихшего, и лишь коротко всхлипывающего жеребенка рогом, изливая на него целебную силу. Покрасневшая кожа видная в проплешинах на шкуре мгновенно вернулась к норме и сразу же подернулась тонким пушком. Жеребенок захихикал, чувствуя щекотку от быстро растущих волос, и принялся яростно чесаться.
Теперь они подошли к Селестии, и достали еще одну такую же коробочку. На мгновение, она почувствовала себя очень неуютно — похоже это было весьма болезненно. Она тут же одернула себя — бояться таких глупостей просто смешно, после всего что произошло, и все равно она ничего не могла с этим поделать. На всякий случай она зажмурилась и напряглась в ожидании.
Укол практически не ощутился, и лишь легкое касание и тихий пшик свидетельствовал о том, что процедура закончилась.
Чтобы скрыть свое нервное облегчение, она быстро спросила:
— А что же это за болезнь такая? Откуда она?
— О, это интересный вопрос, юная леди. Мы считаем, что во всем виновато Солнце. Его останки светят совсем в другом спектре, в который в том числе входит и так называемый «Мертвый свет». Природа этого явления еще очень плохо изучена, хотя мы регулярно сталкиваемся с ним в магических экспериментах, а так же при занятиях алхимией. К примеру, особые, очень тяжелые по весу и редкие металлы светятся этим смертным светом очень сильно. Все алхимики мира ценят их на вес радужного вещества, так как они могут быть страшным ядом и великим лекарством, а магическая энергия в них заключенная превосходит все природные источники многократно. К сожалению, если дать этому свету разгореться слишком ярко, можно получить болезнь, похожую по своим симптомам на то, что мы наблюдаем здесь. Мы смогли создать вещество, способное заставить тело сопротивляться этому свету, не разрушаться под потоком этих энергий. Но эффективная длительность его не так велика, как мы надеялись, а ингредиенты редки и дороги, особенно в сложившихся обстоятельствах.
— Что снова заставляет нас торопиться. Все должно решиться в ближайшие дни, иначе будет слишком поздно. — твердо сказала мать, тревожно оглядываясь на толпу за барьером. Многочисленные беженцы там наблюдали сцену исцеления жеребенка безмолвно, но сейчас по рядам бежал ропот, нарастающий как звук морского прибоя в приближающийся шторм. Через мгновение толпа взорвалась криками и требованиями немедленно раздать лекарства, исцелить больных. Матери воздевали своих больных детей над головами как флаги, демонстрируя свою нужду. Остальные кричали и напирали на вязкую стену барьера, и барьер дрожал и колебался под давлением. Кое-где связные слова перекрывались криками боли, когда кто-то невысокий ростом оказывался задавленным толпой.
— Нам надо уходить, мы не можем их так провоцировать — выдохнула мать, подходя к барьеру.
— Я понимаю вашу нужду! — закричала она, используя особый, усиленный магией голос. — Я знаю, что вам нужна наша помощь! Вы получите лекарство и исцеление, как только будет изготовлено нужное его количество! Пожалуйста, разойдитесь по своим местам, не создавайте давку! Не усугубляйте свое положение ненужными конфликтами.
Толпа чуть поутихла, почувствовав нотки истинной, благородной властности в ее голосе, но расходиться не торопилась.
— Миледи, вы правы, мы должны идти. Нас ждут наши обязанности. Они уйдут сами, когда увидят что никого не осталось перед барьером. — сказал один из алхимиков.
— Да, конечно... Господа, я считаю, что вам пора приступить к созданию такого количества лекарства, какое вы сможете. — мать отвернулась от барьера, и поманив сестер за собой, пошла к Залу. — Вы же, девочки, отправляйтесь в Зал. Совет вот-вот начнется. Кстати, на окончательное заседание я жду вас так же, Флориан и Лаврит.
— Безусловно, миледи. — почти хором ответили алхимики, и, кивнув головой, быстрым шагом двинулись куда-то в мрак ночи.
— Ой, смотрите — снег! — внезапно подала голос Луна, скосив глаза на быстро тающую большую снежинку у нее на носу. Скоро такие снежинки, одна за другой, заполнили собой все, мгновенно приглушив звуки лагеря за спиной. Большие белые хлопья падали как дождь, быстро и хлестко, а не как подобает нормальному снегу, плавно кружась... На планете с нормальной гравитацией.
— Внешние щиты слабеют. — вздохнула мать, устало покачав головой. — Снова спешка, столько спешки... Идемте скорее, мы не можем терять ни минуты.

5. Слова и страхи

Снег глухо стучал по высокому стеклянному куполу над полутемным Залом Совета, подсвеченным едва ли десятком голубых светящихся шаров, что было очень мало света для такого огромного помещения. Но, нельзя было не признать — это навевало атмосферу некоторой таинственности и мистической торжественности — все эти теряющиеся в сумраке гобелены между толстыми гранитными колоннами, натертый до зеркального блеска пол из разноцветного камня, образующего текучий растительный узор. И сотни, может быть даже тысячи аликорнов, стоящих плотными рядами, сливающимися в единую темную массу, потерявшую все разнообразие цветов свойственных этому народу из-за скрадывающего оттенки синего полусвета. Почти ни единого звука не издавала эта толпа. Все были погружены в свои мысли, все молчали, следуя традициям этого места.
Селестия и Луна, с матерью и маленьким пегасом, которого теперь, похоже, никакие силы не способны разделить с младшей из сестер, прошествовали сквозь ряды расступившихся аликорнов в центр зала. Там их уже ждал отец, занятый тихим, но напряженным разговором с одним из старых аликорнов, имени которого Селестия не знала.
— Селестия! Малышка моя, я так рад, что с тобой все хорошо! — воскликнул отец, прервав свой разговор, как только они вошли в центр зала. Подмигнув и улыбнувшись Луне, он повернулся к матери: — Аври! все в сборе, все готово к началу Совета. Кроме держащих щиты. Я так понимаю, они не будут участвовать?
— Да. Они, и следующая смена. Я так же отослала Лаврита и Флориана работать над лекарством — но они должны вернуться к заключительному голосованию.
— Не хочу показаться бессердечным, но... Ты уверена, что это имеет смысл?
— Я согласен с мастером Фенгарионом, миледи. — степенно кивнул старый аликорн. — Смысл в эвакуации смертных народов и в обеспечении их пищей и лекарствами ускользает от меня.
— Да что вы такое говорите! — возмутилась мать. — Мы должны были им помочь, обязаны! Потому что мы можем помочь, и это главное, разве нет? Мы итак потеряли слишком многое... Наших детей, наши творения... Остальные народы должны иметь право на существование, ведь мы ответственны за них. Они пострадали от наших детей, в конце-концов. И даже больше того — они пострадали из-за наших прошлых ошибок.
Слова эти заставили старика поморщиться. Оглядевшись на окружающую их безмолвную толпу, он ответил:
— Они в любом случае обречены, я убежден в этом благодаря всему своему опыту и опыту предков, к коему прислушиваюсь со всей серьезностью. Я воздержусь от высказываний, которые могут нарушить порядок совещания, и как Эквилибриат Совета, я не имею права на собственное мнение, и все же, я уверен, что единственный способ разрешения ситуации — поступить как прежде.
— Как прежде?! Но это и была та самая ошибка!.. — начала мать, но была прервана ударом невидимого гонга, обозначающего начало Совета. Гонг этот был в Зале с незапамятных времен, расположенный на балконе верхнего яруса, где-то под самым куполом. И у этого гонга не было била. Он звучал самостоятельно, управляемый какими-то древними силами, возможно, самим Залом. Звучал только тогда, когда это было нужно, и никто не мог извлечь из него ни звука по собственной воле.
Старый аликорн высоко поднял голову, и его сколотый у вершины рог уставился точно в зенит. Изменившимся, усиленным голосом, изгоняющим всякую постороннюю мысль из сознания слушающего, он объявил:
— Вольный вечный народ! С этой минуты начинается Совет, созванный под истинным светом звезд в час нужды и отчаяния. Сегодня решается наша судьба и судьба тех, кто зависит от нас. Древний враг настиг нас и застал врасплох, а Древнейшие, наши мудрые предки и покровители не отвечают на наш зов, и посему мы полагаемся друг на друга в это тревожное время. Высказывайте свои мысли. Оценивайте чужие. Будьте мудры и терпеливы.
Пока Эквилибриат говорил, Селестия взглянула наверх. Никаких звезд не было — только зеленоватые низкие тучи и подсвеченные голубым пятна снега, что пока не засыпал купол окончательно, но собирался это сделать в ближайшее время. Глухие шлепки тяжелых хлопьев снега заполняли зал эхом, на равных споря с голосом аликорна. От холодного камня пола ломило копыта, и маленький, так никем и не замеченный пегас дрожал, то ли от страха, то ли от мороза, тесно прижавшись к Луне. Мать и отец, тем временем, вышли из центрального круга, и поманили сестер за собой, чтобы встать в первых рядах аликорнов, бок о бок.
Первым высказать свое мнение осмелился энергичный аликорн ярко оранжевого цвета, с закручивающимся спиралью огнем в качестве метки, вылетевший на собственных, не усиленных магией крыльях, откуда-то из задних рядов. Встав в самом центре зала, под самым ярким пятном голубого света от целой гирлянды шаров, тянущейся к вершине купола, он заговорил:
— Наверняка я выскажу общее мнение о сложившейся ситуации. Наш древний рок настиг нас, и мы оказались в той же ситуации, что и наши предки в том, старом мире. Они бежали оттуда, после долгой, полной боли и потерь битвы. Враг изгнал их из их дома, не оставив никакого шанса на сопротивление. И... Мне кажется, мы должны последовать их примеру. Виндиго могущественны, они неуязвимы для нас, но мы уязвимы для них. Единственный шанс на спасение — это найти новое место. Это, конечно, всего лишь отсрочка, но это гарантия нашего выживания.
По Залу пробежался шепот одобрения. Действительно, страх точил сердца аликорнов. Страх перед врагом, который сильнее их — что еще оставалось делать, кроме как бежать? Аликорны не были воинами, несмотря на полное сражений прошлое, а когда идет война против того, кто считается неуязвимым — о каком шансе на победу может идти речь? И все же, согласны были не все. В том числе и Селестия. И ее мать. Она выступила вперед, с возражением:
— Я понимаю ваш страх перед Врагом. Виндиго пугают меня не меньше чем вас, но я верю, и, может быть моя вера наивна, в то, что они не неуязвимы. Все в этом мире имеет свой предел, все смертно. Значит, смертны и они. Мы можем нанести им поражение, если будем уверены в своих силах. А потом мы сможем возродить жизнь здесь. Я знаю, созидательной силы аликорнов хватит на то, чтобы исправить, если не все, то многое.
— Осмелюсь напомнить, миледи, что смертны так же и мы! — сказал ее оппонент, со снисходительной улыбкой. — И как помнит история — наша смертность намного превышает их. Мало того, наша смерть делает их сильнее, ведь они смерть и есть, в некотором роде. Их целью является уничтожение всего живого, и, особенно, нас, так как момент гибели и растворения души в Пустоте является источником огромной энергии. Но это не просто пища для них. Это нечто большее. Это строительный материал для их собственного мира. Противоестественного явления, которое старые книги зовут Некросферой. Все магические и жизненные энергии известные нам изменены там на полностью противоположные по знаку. Это невозможно представить, наверное, никому, кроме Древнейших, но таким является их мир. Такой стала наша родина, после того как мы покинули ее. А теперь, похоже, она стала для них тесна, или ресурсы ее истощились. И вот, они здесь, у нашего порога. Существа, сотканные из материи смерти, ненависти, холода и отрицания. И потому я хочу задать вам вопрос. Как же вы собираетесь убивать смерть?
Мать задумалась, пытаясь придумать достойный ответ. В это время, сверкая искристыми голубыми бликами магически усиленных крыльев, в круг вылетела кобыла-аликорн, невысокая ростом, с черной кудрявой гривой. Будто не веря собственной смелости, она на мгновение замялась, собираясь с мыслями и тревожно ковыряя передним копытом гладкий гранит пола. Когда на нее уже начали коситься с нетерпением, она наконец сбивчиво заговорила дрожащим голосом:
— И-и-извините, ч-что я п-прерываю вас, но я к-кажется знаю ответ. Я п-прочитала об этом с-совсем недавно. Вчера, если т-точнее... Впрочем, это... это наверно не-не-неважно. Я могу р-рассказать, если вы хотите...
Мать улыбнулась мягко, и приободрила ее:
— Конечно-конечно, мы очень хотим узнать все, что кто-нибудь знает по текущему вопросу. Пожалуйста, продолжай.
— С-с-спасибо, леди А-Аврисия. Я п-прочитала в одной с-старой к-к-книге, о т-том, что с-смерть п-побеждают т-т-только две вещи. Л-любовь, и с-с-смерть во имя л-люб-бви. Ой, н-наверное это з-звучит как с-сущие г-глупости...
— Вообще-то это действительно звучит, как полный бред. — заявил аликорн, призывавший к исходу. — Это абсолютно не имеет никакого смысла. Мы говорим сейчас о серьезных вещах, а не о поэтических метафорах.
— Требую соблюдать вежливость и терпеливость. — Эквилибриат произнес это ровным, строгим голосом, звонко ударив по полу копытом.
— Ой. П-п-простите меня п-пожалуйста. — кобылка зажмурилась, и в уголках ее глаз блеснули слезы. — Я п-п-п-пожалуй п-пойду.
— Погоди, дитя. — остановила ее мать. — мы выслушаем тебя, если ты раскроешь значение этих метафор.
— Я... Я т-точно не знаю, я не уверена... — развернувшая уже крылья чтобы улететь, кобыла остановилась, и переведя дыхание, продолжила: — В-все очень запутано... Т-там написано, что к-каждый В-в-виндиго связан с ж-живущим аликорном. Если В-виндиго убьет с-с-своего аликорна — он обретет огромную с-силу и м-м-материализуется в ф-физическом мире. Если аликорн п-п-пожертвует с-собой, т-то это уничтожит В-виндиго, и п-пробьет б-брешь в Н-некросфере.
— Но это же бессмыслица! Мы говорим о выживании нашей расы как таковой! Мы не можем просто взять и покончить с собой, это не имеет никакого смысла! — выкрикнул оранжевый аликорн, оппонирующий ей.
— Д-да, д-действительно. Извините п-пожалуйста, ч-что я отняла в-ваше в-в-время.
— Подожди еще немного, дорогая. — снова остановила ее мать. — Что ты имела в виду, когда говорила про любовь?
— Это наверное просто ради метафоры вставлено, не обращай внимание. — шепнул ей на ухо отец, но тут же получил толчок бедром в бок.
— Н-ну... Я н-не с-совсем п-п-поняла ч-что там имелось в виду, н-но п-похоже, если жертва п-принесена в-во имя д-детей или т-т-творений, т-то аликорн не п-погибает п-п-пока живы эти т-творения, и с-становится д-духом навроде В-виндиго и м-может б-бороться с н-ними н-наравне. И с-сможет п-победить не т-только «с-своего» В-виндиго, но и л-любого другого.
Эта новость принесла некоторое оживление в ряды аликорнов. По залу прошла волна шепота — каждый обсуждал с соседом услышанное. Могло ли это быть надеждой? Но все было не так просто. Откуда-то с балкона второго яруса зала раздался голос:
— Но все наши творения погибли! Выживших пони не хватит для восстановления популяции!
— Но мы можем попытаться хотя бы ради них. — ответил ему голос с другой стороны Зала. — Если мы сможем восстановить атмосферу и воду на планете — пони и другие народы могут выжить в пещерах...
Говоривший не успел закончить свою речь, как его заглушил чудовищный, оглушающий грохот и низкий гул, от которого, казалось, крошились зубы. Сверху посыпались стекла, и подул ледяной ветер, а пол под ногами встал на дыбы. Все повалились друг на друга, крики заполнили Зал. Селестия почувствовала, как кто-то навалился на нее, а сама она больно получила о чьим-то копытом в бок. Чей-то острый тонкий рог прошел буквально в миллиметре от ее глаза, чиркнув о почти вертикально стоящий пол. Мгновение, заполненное целой вечностью ужаса и паники закончилось, и пол вернулся на место, заняв законное горизонтальное положение. Грохот, скрежет и гул не стихали, земля дрожала, то тонко вибрируя, то раскачиваясь как гибкая ветка, оттянутая и отпущенная. Почти все стекла купола выбило, и металлические рамы, повторяющие своей формой гибкое плетение побегов ирисинской осоки, чьи заросли образовывали причудливые нагромождения ажурных сфер на берегах южных рек, погнулись, потеряв свое изящество. По мраморным стенам Зала бежали трещины, гранитные плиты пола разошлись, превратив его в подобие дна скалистого ущелья.
Селестия медленно поднялась на ноги, чувствуя, как сила тяжести возросла еще больше, по сравнению с тем, что было. Или причина была в многочисленных ушибах и растяжениях, которые она заработала, летя через весь Зал, окруженная целой толпой лягающихся в панике аликорнов? Быстро оглядевшись, она оценила ущерб — всех отнесло к одной стене Зала, и сложило там в большую шевелящуюся кучу. Несмотря на столь катастрофическое событие, на первый взгляд все были живы, и более-менее целы. С криками, ругательствами и стонами аликорны вставали на ноги и начинали разбредаться по Залу. Поискав глазами Луну и родителей, Селестия быстро нашла их совсем рядом. Отец помогал матери магией подняться на ноги и удержать помятое крыло в развернутом положении. Она морщилась от боли, но в остальном выглядела нормально. Луна лежала у их ног, прикрывая собой испуганно пищащего малыша. Свернувшись клубком, и зажав его между всеми своими четырьмя ногами, она заняла самое безопасное положение, и потому не получила ни царапины.
— Что произошло? Кто-нибудь знает, что случилось? — крикнул кто-то, дрожащим голосом. Но никто не ответил — все задавали этот вопрос друг-другу, и никто не знал ответа.
Некоторое время спустя, видимость порядка была восстановлена — все аликорны заняли свои места, многие раненные, многие с трудом стоящие на ногах, с кровоточащими ранами, и их причинами — окровавленными рогами. Но никто не держал на друг-друга зла, мысли о возможных причинах произошедшего — вот что было у всех на уме. Тяжелый холодный снег из разбитой крыши засыпал искореженный пол, но был остановлен призрачно мерцающим силовым полем, воздвигнутым Эквилибриатом. Рог его светился зеленоватым светом, и сам он стоял незыблемо как скала в самом центре зала, и оглядывал аликорнов.
— Сохраняйте спокойствие. — сказал он. — Господин Фенгарион отправится к мастеру Петригнису, что дежурит сейчас, поддерживая поле литосферной стабилизации. Я подозреваю, что произошедшее связано с его областью.
Отец коротко кивнул, и исчез в яркой вспышке света. Напряженное безмолвие, полное глухого подземного гула и дрожи пола под ногами установилось в Зале. Все затаили дыхание.
Считанные секунды спустя, повторная вспышка явила вернувшегося отца, с безвольно перекинутым через спину длинноногим жеребцом темно-красного окраса. Его тонкий рог слабо искрил.
Одновременно с ним, возникли еще две вспышки, из которых выступили двое алхимиков, со шкурами, залитыми какими-то разноцветными жидкостями. Они и отец заговорили также одновременно:
— Лаборатория...
— Лекарство...
— Я нашел его...
Все трое замолчали, посмотрев друг на друга недоуменно.
— ... разрушена. Мы...
— ... без сознания. Он...
И снова слова были произнесены в один момент, ставя говорящих в неловкое положение.
Эквилибриат стукнул копытом по полу, и хоть удар соскользнул с качнувшегося разбитого камня, нужный эффект достигнут был. Все взгляды устремились к нему.
— Прошу вас, господа, сохраняйте очередность. Пожалуйста, Фенгарион, говорите первым, ибо вижу я, вы принесли поистине дурные вести.
— Спасибо. Да, именно так и есть — я нашел его в таком состоянии. Он, по-видимому, истратил всю свою энергию без остатка, но не стал прерывать заклинание, ожидая своей смены.
— В высшей степени благородный поступок. — кивнул Эквилибриат. — Но его смена должна была прийти только через час. И все же, сила покинула его раньше времени. Каковы могут быть причины этого прискорбного явления?
— Это Виндиго. — заявил оранжевый аликорн, призывавший к исходу, выступая из толпы. — Больше никаких объяснений быть не может. Они перешли в наступление, и если падут атмосферные щиты — мы уже не отделаемся парой синяков! Нас просто высосет в звездную бездну, и мы ничего не успеем сделать!
— Похоже, вы правы. — задумчиво сказал Эквилибриат. — Падение литосферного щита привело к мощным извержениям на дневной стороне. В таком случае, я призываю немедленно организовать поддержку для держащих щиты мастеров, участить смены. Это так же означает вынужденное завершение Совета. Будет ли вынесено окончательное решение, или оно будет отложено?
— Да. Обстоятельства вынуждают нас отступить. Мы должны покинуть эту планету, пока не поздно. — сказал оранжевый жеребец твердо, и обвел Зал взглядом, ожидая поддержки.
По рядам пронеслись возгласы одобрения. Ситуация действительно была пугающей, и даже Селестия почувствовала, что она больше не в состоянии терпеть этот кошмар. Простое решение лежало перед носом, надо было лишь шагнуть к нему и забыть все это, прожить долгую и интересную жизнь где-нибудь далеко, в безопасности, в другом мире. Как поступили ее предки когда-то.
— Я протестую против этого решения! Мы еще можем бороться! — заявила мать. — Неужели вы не понимаете — ведь то, что случалось прежде повторится и вновь! Убежав сейчас, мы лишь отложим эту ситуацию, и неужели вы хотите, чтобы наши дети...
Говоря это, она указала копытом на Селестию и Луну, и продолжила еще более уверенным голосом:
— Неужели вы хотите, чтобы им снова, второй раз в жизни пришлось столкнуться с этим? Подумайте о том, что будет потом. Это не выход, это просто не может быть решением!
— Но как мы сможем бороться, если наши творения — почти все пони — мертвы, а выживших не хватит, для того чтобы это сработало? — возбужденно спросил оранжевый.
— На самом деле, это не совсем соответствует истине. Все мы знаем, что душа после смерти распадается, будучи поглощенной Пустотой. И, тем не менее, пони все еще каким-то образом сохраняют целостность. — мать победно оглядела толпу. — Давайте, взгляните сами. Зайдите в Пустоту и удивитесь зрелищу.
Аликорны тревожно переглядывались, ища объяснений, но не находили их друг у друга. Один за другим они создавали заклинание пустотного зрения, их глаза чернели на мгновение, и затем светлели обратно, уже на лице полном удивления. Возбужденные голоса начали звучать по всему Залу. Селестия сама решила взглянуть на то, как чувствуют себя те души пони, с тех пор как она оставила их почти пол-недели назад. Ледяной омут Пустоты встретил ее жутковатым мраком, и ярким светом. Огромная многорукавная спираль вращалась у ее невидимых ног. Яркие искры сливались между собой в единые светящиеся вуали, плавно кружащие вокруг ярко сияющего триединого центра. Сияющего столь ярко, что туда было больно смотреть, и этот свет грел. Жуткий холод Пустоты отступал перед этим мягким теплом. Селестия завороженно смотрела на это чудо, ощущая приливы любви, сострадания и надежды, исходящие из центра спирали. Пони были живы, и за то время, которое они провели в Пустоте — они изменились. Зло и страх покинули их, сменившись умиротворением.
Несмотря на этот греющий свет, холодная Пустота оставалась холодной, голодной бездной, пожирающей силы неосторожного мага, и потому Селестия поспешила вернуться назад, в свое тело.
В полумраке Зала, гораздо более холодном чем сама Пустота, она видела улыбки на лицах. Синие осветительные шары отражались в них, блестели в глазах полных слез радости и надежды.
— Как видите, нам не обязательно бежать. Нам есть за что бороться. — заявила мать.
— Но... Они же нематериальны. Им не попасть в этот мир. Мы можем взять их с собой, при переходе, хотя не думаю, что они это переживут. И, опять же, они все равно останутся нематериальными. Даже несмотря на весь этот яркий свет и все такое. Мне кажется, этого недостаточно для столь серьезного решения как развоплощение. Слишком много неизвестных факторов, слишком все неочевидно. — оранжевый аликорн был непреклонен в своем убеждении. Но значительную часть поддержки он потерял.
— Послушайте, мне кажется, мы получили достаточно доказательств того, что мы можем преуспеть в нашем деле по борьбе с Виндиго. — подала голос одна из кобыл, откуда-то из дальних рядов. Она проталкивалась между плотно стоящими аликорнами, охающими от боли, когда она касалась их многочисленных синяков, порезов и перебитых крыл. Наконец, выбравшись в центр Зала, она продолжила:
— Леди Аврисия говорила, что перед началом инцидента ее посетил загадочный земной пони, и сказал, что единственный шанс на выживание и разрыв круга у нас — это остаться здесь. И так же он указал весьма точно, где искать пропавшее дитя — Селестию, что оказалась в страшной опасности.
— Земной пони? — фыркнул оранжевый. — А почему бы нам не прислушаться к ежам, или ужам? Может быть, они тоже

что-то полезное скажут. Смертные, развязавшие эту войну, не могут быть нам указом.
— Это был не простой земной пони. — твердо сказала мать. — Я могу сказать это с уверенностью. Он точно знал, что произойдет, и хоть он вел себя странно, он не был сумасшедшим. К тому же, он выглядел иначе, чем остальные земные пони. Мы знаем, что пони были созданы по нашему подобию, они с нас ростом, имеют схожее строение. Этот же был в два раза меньше ростом, и, будто, круглее. Мягче. Подобные ему рождаются при многократном кровосмешении, но такая практика запрещена во всех трех королевствах пони уже не одну сотню лет. Чистота крови высоко ценилась ими, особенно единорогами, считающими себя нашими наследниками. Без объединения всех трех генных групп, рождение пони подобного ему невозможно. Но это все второстепенно. Что действительно немаловажно — его метка. Песочные часы.
Вздох удивления прокатился по рядам. «Метка Древнейших!» — раздавались возгласы то там, то здесь.
— Это может быть просто совпадение. Он может быть... часовщиком. Метки у пони значат куда меньше чем у аликорнов, и они практически не резонируют со струнами вероятностей, в отличие от наших. — махнул головой оранжевый, сохраняя свой скептицизм.
— Эй, Тиа! — шепнула Луна, подойдя поближе к сестре. — А что значит эти песочные часы? Они что, у всех-всех Древнейших имеются, да?
— Ага. Я точно не знаю, что это значит. — кивнула Селестия. — Но это вроде как означает, что они могут управлять временем. И именно так они дали возможность аликорнам уйти из старого мира — что-то сделав со временем. Я читала что-то про Печать Времени, что была оставлена у границ нашего мира, чтобы никто не мог ни войти, ни выйти. Видимо, это было сделано против Виндиго. Но дальше я не дочитала — и, похоже, зря. Еще правда говорят, что их метки изменились, после того как они привели нас в этот мир... Я, если честно, ниразу не видела их меток — каждый раз когда я с ними сталкивалась — мне не удавалось ничего рассмотреть.
— А как они получили эти метки? Или они были Древнейшими всегда?
— Нет, не всегда. Когда-то они были обычными жеребятами, как мы. А потом, один за другим, они вдруг стали получать эти метки и обнаруживать у себя особые способности. Аликорны с такими метками возникли там по всему миру, в разных уголках, и всего их было двенадцать. Говорят, что само мироздание предчувствовало катастрофу и сотворило их.
— Ухты! — выдохнула Луна, и тут же принялась внимательно изучать свое бедро. Селестия усмехнулась, и, не удержавшись, тоже бросила взгляд себе за спину. Ее бедро было по-прежнему чистым и белоснежным. Даже пятна грязи из лагеря уже осыпались.
— ... и все равно я не склонен верить. — говорил тем временем оранжевый.
— Похоже, Совет зашел в тупик. — провозгласил Эквилибриат. — Нам необходимо больше информации перед проведением заключительного голосования. Пожалуйста, если кому-то есть что сказать по этому поводу — выйдете в круг.
Нерешительно топтавшиеся все это время рядом с Эквилибриатом алхимики переглянулись, и Флориан заявил:
— Извините что вмешиваюсь, но нам так и не дали договорить. Если позволите, я бы хотел донести до вас неприятную новость — лаборатория сильно пострадала при землетрясении, и основная партия лекарства оказалась уничтожена. Нам удалось спасти один баллон на несколько ведер лекарства, но, боюсь, этого недостаточно. Нам очень жаль, что мы провалили это поручение. По обсуждаемому делу же, мы ничего сказать не можем.
Сказав это, он указал копытом на стальной блестящий цилиндр у его ног. Не встретив никакой явной реакции, алхимики смешались и отступили к краю круга. Эквилибриат же вздохнул, услышав эту новость, и лишь кивнул устало.
Взгляды аликорнов бродили по Залу, но тишина была нерушима. У всех на лицах было написано сомнение, и никто не мог ничего предложить для их разрешения.
Эквилибриат занес копыто над полом, готовый закрыть заседание, как раздался возглас «Подождите!». К центру Зала проталкивался молодой аликорн, толкающий перед собой уже знакомую кудрявую скромную кобылку. Та затравленно озиралась, и похоже, была готова расплакаться.
— Вот! Она знает! Давай, Моджения, расскажи им, что ты еще прочитала!
— Я... Я не знаю... Это н-н-наверное н-не т-так уж и в-важно...
Мать, похоже, взявшая покровительство над этой стесняющейся девушкой, подбодрила ее:
— Не бойся, расскажи нам, пожалуйста, все, что ты знаешь.
— Н-ну... Т-там... — начала была она, но запуталась в мыслях, и замахала передней ногой, как бы заставляя мысль раскрутиться. — П-п-после того к-как я увидела, что п-п-пони еще живы, я в-вспомнила, что мы м-можем, в-вернуть их в м-м-материальный м-мир. К-как обычное з-заклинание м-материализации информации. Н-неодушевленный п-п-предмет, или р-растение или ж-животное м-материализовать н-н-н-несложно, а с-создать из н-ничего р-разумную л-личность — н-нельзя. Н-н-но если есть н-нетронутая, б-бестелесная д-душа, т-то все д-должно п-п-получиться. Д-душа с-сама п-п-поможет с-создать с-себе т-т-тело, б-без усилий с н-нашей с-стороны. Н-но м-материализация в т-т-таких объемах п-п-потребует жертвоп-приношений. Я имею в виду р-развоплощение аликорна. Иначе н-не п-п-передать н-нужное к-к-количество энергии к-к-куда н-нужно. Аликорн с-станет с-свободным д-духом, к-как я и г-говорила. С-самопожертвование во имя л-любви к-к с-своему творению. Если же оставить их т-там, к-как они есть, т-то П-п-пустота в итоге п-поглотит их б-без остатка.
— Все это чудесно. — отрезал оранжевый, развернув крылья в подтверждение возбуждения в своем голосе. — Но мы не можем рисковать. То, что вы предлагаете, означает конец нашей расы, мы, по сути, сделаем всю работу за Виндиго. Пони и остальные выживут, но что они будут делать на мертвой планете? Вы об этом подумали? Солнца больше нет. Здесь нет воды, почти не осталось воздуха. Это конец, и мы уже ничего не можем сделать. Нам остается только уйти. И начать все сначала, на этот раз, помня о наших промахах, чтобы быть готовыми, в следующий раз. Я призываю вас всех подумать об этом, и вместо этих мечтаний заняться куда более практическими вопросами, в которых у нас уже есть опыт. И этот опыт мы можем использовать во благо.
— То есть вы предлагаете бежать от Врага? — подала голос Селестия, сначала неуверенно, но по мере того, как она формировала свою мысль, уверенность ее крепла. Она вышла из общего ряда и двинулась к центру Зала, чувствуя, как взгляды всех обратились на нее. В первую очередь, взгляды ее родителей и сестры. — Ведь покинуть этот мир можем только мы, аликорны, ведь так? Все остальные останутся здесь, брошенные умирать во льдах, под лучами Мертвого света. Может быть, я еще слишком молода, чтобы говорить такое, но я считаю, что вы неправы. Наш народ всегда славился мудростью, добротой и любовью ко всему существующему. Можем ли мы просто так взять и махнуть копытом на это и просто уйти?
Селестия обернулась назад, и подняла телекинезом жеребенка-пегаса, сидевшего под боком у Луны. Сначала он испуганно захлопал крыльями, но потом понял, что ему ничего не угрожает и расслабился, принявшись зачарованно разглядывать собравшихся вокруг аликорнов. Те, в ответ, внимательно разглядывали его, переглядываясь и перешептываясь. Селестия могла представить, о чем они говорят — ни один пони никогда не имел права присутствовать на Совете под звездами. И тем не менее, маленький несмышленый жеребенок затерялся здесь в толпе, и теперь служил своеобразным флагом, воздвигнутым во имя идеи.
Подняв его повыше, Селестия продолжила:
— Неужели вы способны бросить собственные творения, невинных существ, пострадавших за наши же ошибки, заплативших чудовищную цену, за тот наш прошлый побег? Вы все заглядывали в Пустоту, и вы все видели, что души пони живы, что они, находясь там, очистились от всего зла, в которое мы их невольно погрузили. Они стали уже чем-то большим, чем прежде. Возможно даже, чем-то большим, чем мы сами. Они все еще наши дети, но они уже другие, и, возможно, они могут чему-то научить и нас. Той любви и надежде, что греет их сейчас во мраке. Они должны жить, они должны быть защищены от Виндиго, любой ценой. Если я правильно поняла леди Моджению, мы можем возродить не только самих пони, но сотворить другую жизнь, растительную, животную. А так же, все вы знаете, что воздух и вода — это такая же материя, как и любая другая, которую можно сотворить, черпая энергию из Пустоты. Просто ее нужно очень много, но мы справимся. Нас много, мы сильны, мы копили силу и знания тысячелетиями, не используя ее ни для чего, кроме как для того чтобы управлять ледниками в горах. Настало время найти истинное применение нашим силам. Да, пони придется, скорее всего, жить в пещерах или куполах из камня и железа, но они будут жить, а мы тем временем выиграем время и найдем способ сделать их жизнь лучше. И если это потребует жертв с нашей стороны — я готова. К тому же, судя по всему, развоплощение это не так уж и страшно. Особенно после того как я видела смерть каждого из миллионов этих пони. Да, каждого, можете не верить мне, но я не лгу. И эта память навсегда въелась в мое сердце. И если есть шанс избавиться от нее, и дать пони обрести шанс на спасение — я с радостью сделаю все что необходимо.
— Селестия... Дорогая, что ты такое говоришь! — заговорила мать обеспокоенно, подходя к ней. — Я знаю, то, что ты пережила — это ужасно, но ни к чему так самоотверженно бросаться своей жизнью. Мы можем что-нибудь придумать.
— Тиа, девочка моя, тебе нужно успокоиться, не делай глупостей, я тебя прошу. — сказал отец, поддерживая мать.
— Я с тобой Тиа! Я всегда буду там же где и ты! — выкрикнула Луна, подбегая к ней.
— Нет, Луна! — отец повысил голос, нависая над своей младшей дочерью. — Я не прощу себя, если вы обе сделаете это.
— Тогда присоединяйся к нам, пап! — с улыбкой полной непосредственности ответила она. Отец не нашелся, что и ответить, и уселся на пол, в задумчивости.
— Никто не предлагает разбрасываться жизнью. Ведь это просто переход в новую форму, не более того. Может быть, я чего-то не понимаю, но мне кажется это пойдет нам только на пользу. В конце-концов, я не знаю, что мы еще можем предпринять. Ведь побег тоже будет отказом от всего того, что мы имели прежде. Чем он будет отличаться от развоплощения? Разве что только наличием тела. Которое можно ранить и убить по-настоящему. А духу нельзя сделать ничего. — Селестия говорила уверенно, хотя и опиралась лишь на предположения. Оглянувшись на Моджению, она убедилась, что во многом угадала — та с улыбкой кивала ее словам.
— Что ж. Как мать, я всей душой против этого, но в твоих словах есть смысл, дорогая. В таком случае, я иду с тобой. Это был самый тяжелый выбор в моей жизни, так и знай. — вздохнула мать.
— Кх... Да, девочка права. — раздался тихий голос с пола, с того места куда был положен Петригнис, пребывавший без сознания. Теперь он очнулся, и неловко приподняв голову, неотрывно смотрел на Селестию. — Я тоже видел эти искорки душ, и я готов смотреть на них целую вечность. Они должны жить, потому что они что-то новое, что Пустота еще не видела. Они больше, сильнее Пустоты. Какая-то новая форма магии, уж поверьте мастеру. Если есть шанс им помочь — я сделаю это. Стабилизирую землю энергией своей сущности, чтобы вернуть все как было. Моя физическая форма все равно больше никуда не годится... Лучше развоплотиться и сделать хорошее дело, чем просто бессмысленно умереть.
Сказав эту длинную речь, он сбился с дыхания и повалился обратно на подстилку из сорванных портьер, что предусмотрительно положили на ледяной пол.
Следом выступили Флориан и Лаврит. В глазах их была решимость, а так же яркое сияние идеи, посетившей их разум. Лаврит успел на этот раз открыть рот раньше другого алхимика:
— Мы тоже готовы стать энергетической основой для возрождения мира. Наши знания в алхимии и медицине помогут нам сотворить тела для пони. А наше лекарство, при правильно подобранном заклинании, может стать мощнейшим катализатором биологических процессов не только для пони, но и для всех форм жизни на планете. Придется немного попотеть, но изготовленного количества вполне может хватить.
— В-вам п-п-потребуется т-третий. Д-двух т-телесностей б-будет недостаточно. Я с вами. — совладав с собой, настолько быстро, насколько смогла, выдохнула Моджения. Она удивилась собственной смелости, и заозиравшись, чуть было не забилась в панике за спины других аликорнов. Но остановилась, и решительно встала рядом с алхимиками.
Возбуждение в Зале нарастало, со всех сторон доносились споры, кто-то призывал последовать примеру, кто-то скептически высказывался о смысле этой затеи. Единого мнения не было, но судя по все чаще и чаще звучащим аргументам, перечисленным Селестией, ее матерью и Модженией, сторона, выступающая за то чтобы остаться и попробовать спасти мир, находилась в большинстве.
— Тишина! — громко рявкнул Эквилибриат, и эхо его голоса прокатилось дважды меж каменных стен Зала. — Объявляется голосование. Каждый по очереди выкрикнет «Исход» или «Бой», и голоса будут подсчитаны самим Залом. Правила вы знаете — не говорить ничего кроме этих слов, соблюдать тишину.
Над его головой загорелось два огромных нуля, и все затаили дыхание, готовясь к ответственному моменту. Ударил гонг, и Эквилибриат создал столб голубого света над аликорном стоящим перед ним в первом ряду. Тот сразу же выкрикнул «Исход!», и левый ноль над головами сменился на единицу. Столб света двинулся по спирали вокруг центра зала, и один за другим раздавались выкрики, цифры росли. Сначала вперед вырвался вариант «исход», но вариант «бой», вскоре начал доминировать.
Луч прошел почти половину Зала, когда вдруг Селестия почувствовала головокружение. По ее волосам пробежал могучий сквозняк, больше похожий на ураганный ветер. Он не сбивал с ног, но заставил пригнуться и задрожать от холода. Стало трудно дышать, заложило уши. Она в страхе заозиралась, и увидела, что все точно так же переглядываются широко распахнутыми глазами, а последний выкрик «бой!» прозвучал как-то жалко, и голос его произнесший был тонок как комариный писк.
— Атмосферные щиты рухнули! — закричал отец, и его обычно весьма зычный голос звучал жалко, как голосок маленького жеребенка.
— Как мы могли об этом забыть! Срочно, отправляйтесь к Мастерам, кто знает нужные заклинания! — крикнул кто-то далеко-далеко, почти неслышно.
Селестия теряла сознание. Краем глаза она увидела яркую вспышку справа от себя — кто-то воспользовался телепортом, но кто это был, она не была в состоянии понять. Мир крутился волчком, и все мысли были вокруг дыхания. Каждый вдох надо было заставлять себя делать, и каждый раз он давался с все возрастающим трудом. Холод проник в каждую частичку ее тела, и все усиливался.
Внезапно погас свет. «Вот и все» — подумала Селестия, не чувствуя своих ног, своего тела от лютого холода. Но до ее слуха донесся далекий-далекий тонкий голос, сказавший: «И что теперь?» — значит, свет погас в самом Зале, а не в сознании Селестии.
Через мгновение она почувствовала, что ветер стих. Ее накрыло тепло, и невероятно сладкое чувство, что ее легкие наконец-то снова заполняются воздухом. Настоящее блаженство растеклось по ее телу, и она снова чувствовала, что стоит на своих ногах, медленно возвращаясь в сознание.
Зал снова заполнили возбужденные голоса, звучащие теперь не как комариный писк, а как обычно. Воздух вернулся? Тот, кто телепортировался, успел вернуть щиты и восстановить давление?

6. Первые места в зрительном зале

Ответы на эти вопросы пришли со светом, что медленно разгорался, по мере того, как тускло мерцающие магические шары, висящие в воздухе, набирали яркость. В центре зала стояло двенадцать новых аликорнов. Шесть жеребцов, шесть кобыл. Жеребцы все единого темно-серого цвета, кобылы же весьма разнообразных, хоть и сильно приглушенных оттенков. В них необычным было все — на груди их сияли металлические украшения изысканной ковки, из золота, серебра, меди и кобальта. Глаза жеребцов были черны как ночь, глаза кобыл — белы как солнце. Но самое главное — это их гривы и хвосты. Ничего похожего на волосы в привычном понимании у них не было — вместо них клубились струящиеся, вихрящиеся облака темно-серого сумрака. Каждый из них имел метку на бедре — черные песочные часы, сломанные пополам. Символ вечности как проклятия.
Вздох пробежал по рядам аликорнов. «Древнейшие. Древнейшие вернулись во-плоти» — прокатилась волна шепотков.
Селестия разглядывала их во все глаза. Она никогда не видела их всех, одновременно. И никогда не видела их столь материальными, настоящими, объемными. Время от времени в своей жизни она сталкивалась с одним из таинственной шестерки жеребцов, реже видела одну или две кобылы из их числа. Но никогда еще прежде всех вместе. Их величие поражало в самое сердце, заставляя врастать копытами во все еще подрагивающий в конвульсиях прошедшего землетрясения пол.
Один из Древнейших оглядел зал, и произнес:
— Мы приветствуем вас, наши дети. Время нашего невмешательства прошло, и мы явились прежде, чем закончилось голосование по причине вашей великой нужды.
Над головами снова вспыхнули цифры голосования, показывающие «сто тридцать два» за исход и «шестьсот семьдесят» за бой. В сумме получалось число, равное количеству всех присутствующих в Зале, хотя Селестия помнила, что столб света не успел пройти и половину пути по спирали вокруг Зала.
— Мы заглянули в ваши души, очистили от сомнений все ваши мысли и подсчитали ваши голоса, и ускорили тем самым этот процесс. У нас нет времени на тот примитивный способ, который вы избрали. Но я вижу сомнения на ваших лицах. Это нормально. Нам нет причин лгать вам, хотя мы не будем скрывать — в варианте, выбранном большинством, мы заинтересованы.
— Вы сделали правильный выбор. — продолжил другой Древнейший, таким же монотонным голосом. — Вариант исхода был бы удручающ, но мы бы не стали останавливать вас.
— Вы подтвердили своим выбором, что вы лучше своих предков и лучше нас. — вступил третий. — Вы готовы исправить ошибку, совершенную нами в прошлом.
— Потому мы явились к вам на помощь. — заявил четвертый. — В противном случае мы лишь дали бы вам воздух для дыхания и ушли бы обратно в Пустоту, ожидать следующего шанса.
— Мы ляжем фундаментом возрождения мира. — столь же монотонно говорил уже пятый. — Мы станем основой для преобразования энергий Пустоты в энергии творения.
— Мы сотворим новые Солнце и Луну, и вернем жизнь на эту планету. — закончил шестой. — Но вы поможете нам так, как вы и планировали. Ваше развоплощение создаст строительный материал для нового мира, и ваши духи вместе с нашими, будут хранить его целостность в вечности. Этот мир должен жить, ибо в волнах грядущего мы видели Совершенство, что будет порождено во Вселенной благодаря жизни ваших творений — пони.
— Я... Я не хочу показаться грубым, мастера Древнейшие, но... — замялся оранжевый аликорн, низко поклонившись перед стеной из живого сумрака, которой казалась эта дюжина аликорнов. — Мы благодарны вам за наше спасение, но ваш тон безапелляционен — значит вы уже все решили? Что если мы хотим просто уйти, и не хотим терять телесность? Сто тридцать аликорнов голосовали за исход.
Древнейшие устремили на него свой пустой, пугающий взгляд. Они глядели на него несколько долгих, почти вечных секунд, и за это время он как будто уменьшался в росте, опуская голову все ниже и ниже под тяжестью этого молчания. Наконец, один из них заговорил:
— Вы должны будете все равно внести свою лепту. Отдать часть себя. После этого вы потеряете не всю телесность целиком, а лишь ваше бессмертие. Вы сможете жить в новом мире, но век ваш будет короток, равен веку ваших творений. Если это устраивает вас — да будет так.
— Мм... Спасибо, о мудрейшие. В таком случае, я с радостью последую вашим указаниям. — с энтузиазмом залебезил оранжевый, показывая им натянутую улыбку. Видно было, как сильно он разочарован. Но той власти, что излучали Древнейшие, сопротивляться было невозможно.
— Только два истинных аликорна останутся на земле. — заявила бесцветным голосом одна из Древнейших, кобыла с фиолетовой шкурой. — Эти две отроковицы будут каналом, направляющим наши усилия на поддержание мира в целостности. На них будет возложена великая ответственность, ибо они единственные, кто отныне будет иметь доступ к Пустоте.
Селестия сначала никак не могла понять, кого она имела в виду. Но по мере того, как Зал оборачивался в ее сторону, до нее начало доходить. Ее мать и отец переводили взгляд с Древнейшей, на своих дочерей, не в состоянии вымолвить ни слова.
— То есть... они останутся совсем одни? — наконец нашла слова мать.
— Да. И нет. Духи аликорнов смогут общаться с ними. Посредством мира снов. Давать советы. Наблюдать. Такое устройство вещей необходимо для восстановления Гармонии и сотворения Совершенства. Только не заработавший еще метку сможет принять судьбу Древнейших. Никто другой. Они займут наше место в физическом мире, тогда как мы останемся в Пустоте и на ее границах.
— А что мы должны будем делать? — спросила Луна, не отрывая глаз от фиолетовой Древнейшей. — У нас будут такие же часы как у вас, да? Они кстати не похожи на те, ну, у того земного пони. Ни чуточки не похожи.
— Вы будете управлять небесными телами, что мы, и другие присутствующие здесь сотворим. Мы не сможем воссоздать настоящее Солнце, мы сотворим лишь... — Древнейшая запнулась на мгновение, пытаясь подобрать слово, понятное аликорнам. — Проход для света из далеких уголков Вселенной сквозь Пустоту. Он будет вращаться вокруг планеты, а не наоборот, и посему должен быть поддерживаем неустанно, чтобы не закрыться или не упасть, и двигаться с нужной скоростью.
— Мы знаем о пони, носителях золотых песочных часов. Именно поэтому мы здесь. Они — часть того Совершенства, что породит этот мир. — закончил один из Древнейших.
— Готовы ли вы приступить? — спросил другой Древнейший. Только по смыслу произнесенной фразы можно было бы предположить, что это был вопрос. Слова его, равно как и всех остальных двенадцати необычных аликорнов, текли как медленные воды великой реки. Монотонно, серо. И гривы их следовали тому же образу.
— Мы не в силах перечить вашей мудрости. — смиренно произнес Эквилибриат. — Я объявляю окончательное решение Совета — мы принимаем бой с Виндиго и возрождаем этот мир. Те же, кто пожелает остаться в физической форме, пусть выйдут вперед.
Возбужденные голоса в зале усилились, кто-то в задних рядах вставал на задние ноги, чтобы разглядеть происходящее получше. Первым вперед вышел оранжевый, уже сомневаясь в своем решении. Следом за ним пришел еще десяток аликорнов — жеребцов и кобыл, испуганно озирающихся. Их подбадривали, не желая им зла, не обвиняя их в предательстве. Остальные, проголосовавшие за исход решили все-таки остаться.
К выстроившимся в ряд аликорнам подошел один из Древнейших. Оглядев их, он на секунду закрыл глаза, и можно было видеть, как поток белого света хлынул от них к нему. Эта короткая вспышка полностью обессилила те одиннадцать аликорнов, и они повалились на колени, а затем и вовсе рухнули без сознания. Все присутствующие взолнованно переглянулись, но Древнейший пресек обсуждения:
— Они будут спать, пока мы не закончим. Их жизненная энергия передана нам, и она будет применена с пользой. Их метки гласят о том, что они не сыграют ценной роли в акте. Так было предначертано.
И снова один из Древнейших задал вопрос:
— Готовы ли вы приступить?
Нестройное «да» пронеслось по рядам.
— Тогда мы приступим. Шесть из нас лягут в основу мира. Шесть других станут замковым камнем Гармонии, последними цепями, связывающими все воедино. Двое вас, те юные девы, единственные дети вашего рода, станут сердцем нового мира. Двое из вас, их родители — станут связующей силой солнца и луны. Все остальные станут духами воздуха, земли и воды, флоры, фауны, разумных племен и прочих сущностей. Вы перейдете к новой форме существования, но она не будет сильно отличаться от того, что вы имеете сейчас. В мире духов вы все будете рядом, физическое расстояние между землей, солнцем и луной не будут иметь никакого значения. Ваши сознания построят вам ваш новый дом, если вы захотите. Или откроет вам бесконечность возможностей, о которых мы, отказавшиеся от эмоций и эстетических чувств, от скуки и радости, можем только предполагать. Каждый из вас знает свою роль, ибо так было предначертано. Ваши метки и имена подскажут вам.
— А как же Виндиго? Кто разберется с ними? — подал голос отец.
— Виндиго не потревожат вас. Акт массового развоплощения нарушит структуру Некросферы и угроза исчезнет. Мы не будем преследовать их, ибо риск велик, такова одна из причин. Вторая причина заключена в необходимости их существования. Баланс и гармония жизни и созидания невозможны без хаоса и разрушения. Без движения и циклов нет жизни. Без ненависти нет любви. Без страха нет радости. Эти механизмы выше нас. Мы изгнали зло и страх из своих душ, но вместе с ними ушла любовь и радость, сделав наше бессмертие нашим проклятьем. Сумрак и Пустота дают великую силу, но отбирают суть жизни. Только став корнями мироздания мы сможем обрести покой. В отличие от вас, наши дети, мы потеряем наши личности, станем не более чем лишь деталями машины творения.
— Совершенство что грядет, заключается в идеальном компромиссе. Абсолютном балансе. — продолжил другой Древнейший. — Наша жизнь положена во имя него. Свет первого из камней в здании Совершенства освещает Пустоту, но Пустота губительна для Совершенства, и посему должна быть изолирована навсегда.
Сказав это, Древнейшие застыли подобно статуям, и лишь их гривы таинственно струились и вихрились — кусочки материального, поглощающего цвет и свет сумрака. Прочие аликорны начали разбредаться по залу, живо обсуждая произошедшее. Они оглядывались на свои метки, искали знакомых с метками подобными по смыслу. Многих терзали сомнения, все пытались друг другу выговориться о своих переживаниях. Волнение можно было буквально чувствовать в воздухе как запах. Прошло слишком много времени с тех пор, как аликорнам уже единожды пришлось навсегда покинуть родные места. Воспоминания в деталях стерлись, но осталась память о той безграничной печали прощания с родиной. Селестия еще тогда не родилась, естественно, и она так же сомневалась, что родились тогда и ее родители, но она прекрасно представляла себе, через что проходили в душе аликорны старших поколений. А теперь их ожидало что-то совершенно иное. Переход на новый уровень сознания. Что можно ожидать от такого? Никто не мог ответить на этот вопрос. Но вопрос этот раздавался то там, то здесь в Зале, как мантра. Но шло ли это на пользу? Едва ли. Риторические вопросы никогда не работали как средство самоуспокоения. Они только делали ожидание еще хуже. Это понимала как юная Селестия, так и умудренные возрастом аликорны. Но все они ничего не могли с собой поделать. Страх, тревожное ожидание, и даже предвкушение? Все это читалось в напряженных позах, широко раскрытых глазах, подрагивающих ушах и распрямленных крыльях.
Селестия же и Луна сидели бок-о-бок на своих местах, погруженные в свои мысли. Происходящее казалось каким-то странным, глупым сном. Сестры уже смирились с тем фактом, что понятие реальности больше не имеет ничего общего с тем, к чему они привыкли. И потому они лишь сидели и наблюдали. Маленький пегас по прежнему жался к боку Луны, зачарованно разглядывая Древнейших, разинув рот.
Вот несколько кобыл и жеребцов, с целым разнообразием символов, обозначающих огонь, камни и кристаллы, собрались вокруг бессильно лежащего на полу Петригниса. Он тяжело дышал, борясь со сном, он заставлял свои глаза держать открытыми, время от времени проигрывая в этой битве. Тогда он начинал плавно опускать голову на свои сложенные передние ноги, но тут же резко вскидывал ее обратно, часто-часто моргая. Одна из кобылок опустилась рядом с ним на покрывало и коснулась рогом его рога, прильнув боком к его боку, обняв его крылом. Рог засветился, вливая в него силу, и туман сна и слабости рассеялся в его глазах. Остальные из этой небольшой группы, тихо переговариваясь друг с другом, смотрели на застывших Древнейших.
Трое жеребцов из числа последних нарушили свою неподвижность и сделали несколько шагов вперед. Двое из них закрыли глаза, и произнесли хором, действуя абсолютно синхронно:
— Мы готовы. Отныне, всякий доступ в Пустоту закрыт, кроме случаев нами разрешенных. Мы войдем в нее и не вернемся. Мы встанем на границе, и наша стража будет вечна. Никто не проникнет в этот мир извне с темными намерениями, никто не покинет его самовольно. Основа будет заложена, возведение Совершенства должно начаться.
Затем они высоко вскинули голову и развернули свои крылья. Их рога превратились в потоки чистого белого света, их грива стала клубящейся тьмой, абсолютной, как самые дальние горизонты Пустоты. Странное чувство пронеслось сквозь тело Селестии, будто из нее вынули что-то. Или наоборот, затянули дыру в душе? Она почувствовала себя жутко неуютно, ей захотелось вскочить на ноги, завопить, сделать какую-нибудь глупость. Чувства бушевали подобно океану в шторм. Связывающий по ногам страх через мгновение сменялся беспричинной радостью, чтобы еще через мгновение стать нежной грустью, и тут же перерасти в убийственную депрессию. И снова оказаться смытой эйфорией и тем особым чувством, когда осознаешь, что тебя любит кто-то важный для тебя. В порыве чувств она обняла Луну и глупо захихикала, но тут же перестала, почувствовав ее слезы на своей шее. Вскоре, эта буря утихла, оставив сумятицу в мыслях и ощущение, что чего-то не хватает. Как выпавший зуб ощупывается языком, так и это чувство маячило в сознании.
Когда она пришла в себя и взглянула на тех двух Древнейших — она их уже не обнаружила. Их не было, и никто будто и не обратил на это внимание. Оставшиеся из дюжины Древнейших по-прежнему изображали незыблемые статуи, а прочие аликорны все еще приходили в себя после этого эмоционального шторма, что, очевидно, настиг и их.
Третий из Древнейших, вышедших из ряда вместе с теми двумя, как по неслышимой команде, двигаясь подобно машине, подошел к группе окружавшей лежащего Петригниса. Они обменялись взглядами и коротко кивнули друг-другу.
— Основание заложено. Барьеры отныне обезопасят нас, и никто не помешает нам. Пришла пора для следующего шага. Земля должна быть успокоена, раны ее залечены, бег ее — замедлен. Готовы ли вы, те, чья судьба лежит на пути огня и камня, стать частью целого, стать душой ранее бездушного? — проговорил монотонно и безэмоционально Древнейший.
— Мы готовы. — нестройным хором ответа группа аликорнов.
Древнейший повторил действия, проделанные его предшественниками, и аликорны старались делать так же. В потоках света и тьмы они растворились один за другим и, став призрачными сгустками серой материи, провалились сквозь пол, оставив оранжевые пятна раскаленного гранита на тех местах, где они стояли. Через мгновение, далекий низкий подземный гул начал стихать. Конвульсии, время от времени пробегавшие по земле, заставляя уцелевшие стекла в окнах и куполе хрустеть и трещать, сошли на нет. Селестия почувствовала, как страшная тяжесть сваливается с ее спины, освобождая ее. По мере того, как сила тяжести возвращалась к норме, ей казалось, что она теряет контакт с землей. Еще чуть-чуть, и она воспарит от невероятной, давно позабытой легкости.
Тем временем, брожения в Зале продолжались. Испуганно озираясь, нервно сглатывая, глядя на те места, где только что стояли их братья и сестры, аликорны продолжали объединяться в группы. Образовав весьма обширные отряды, состоящие из носителей меток связанных с водой, воздухом, растениями, животными, они обменивались печальными взглядами с теми из друзей, что оказался не с ними. Больше всего аликорнов носили метки связанные с солнцем и луной. Многочисленные варианты меток, обозначающих эти светила, мелькали сейчас перед носом у Селестии, собираясь вокруг ее матери и отца, носящих метки в виде восходящего лучистого Солнца и полной луны окруженной облаками.
— Интересно — а как там на солнце? — задал вопрос один аликорн другому, нервно переминаясь с ноги на ногу. Собеседник его, стоящий где-то за пределами видимости для Селестии, ответил:
— Не знаю... Тепло и светло, это уж точно.
— Ах, волосы моего хвоста выцветут от солнечного света — закатила глаза миниатюрная аликорнка. Селестия фыркнула, услышав такое бессмысленное заявление.
— Боюсь, что ты вообще не увидишь свои прекрасные волосы и мягкие перышки — ворчливо ответила ей другая, постарше на вид.
— Зачем вы такое говорите! Как же так! Ничто не стоит такой жертвы! — на полном серьезе возмутилась аликорнка. В ее голосе начали нарастать нотки истерики: — Это... Это же ужасно! Как вы не понимаете! Разве может достойная кобылка пожертвовать такой ценностью, в которую вложено столько сил?
— Ну что вы, леди. Я уверен, что вы получите достойную замену. — галантно ответил один из молодых аликорнов. — Представьте себе, что вы станете изысканным цветком огня и света, любая форма и оттенок будут доступны вам, и все будут приходить любоваться на вас, как приходят сейчас, не в силах оторвать взгляда от этих прекрасных сияющих волос и идеально уложенных перьев. Представьте себе, что каждый ваш волос станет лучиком света, а каждое перо — ажурным лепестком разноцветного солнечного пламени.
— О... Вы правда так думаете? — аликорнка захлопала глазами, с глупой улыбкой. Селестия обменялась взглядами с Луной, и обе синхронно закрыли лица копытами, чтоб не засмеяться в голос.
По другую сторону от Селестии слышались разговоры в стане носителей элемента луны. И если среди элементов солнца часто звучал нервный смех, шутки невпопад, громкие выкрики в жарких спорах, то лунные аликорны были настроены куда сдержаннее. И печальнее. Говорили немногие, и голоса их были тихими.
— Если нам суждено потерять наши тела, то это значит, что мы потеряем и наши чувства, разве нет? Ведь боль, волнение, страх, радость и любовь — это все чувства тела, а не души. — задумчиво размышлял один аликорн, обращаясь к смотрящей к нему в глаза стройной черной кобылке. — Все это лишь химия, и чистое сознание не подвержено таким томлениям. Я... Я не хочу потерять радость и любовь. Я даже не готов расстаться со страхом и болью. Ведь именно это все и определяет жизнь, ведь так? Получается, если мы потеряем это — то мы умрем. Перестанем существовать, в том виде, к которому привыкли. Нет ничего ужаснее, чем измениться, перестать быть тем, кто ты есть. И что самое страшное, ты даже не осознаешь своей потери. Просто в один момент тебе станет... все равно. И когда я представляю себе такое, я хочу сбежать отсюда, я хочу остаться тем, кто я есть. Со всеми моими проблемами и ошибками.
— Дурачок. — проворковала черная аликорнка. — Ты что, плохо слушал Древнейшего? Они отказались от чувств сами. И они сказали, что мы сохраним наши чувства. Просто они будут другими. И наверное, их будет больше... Но если ты прав... Что ж, мне всегда было интересно, что это значит — измениться.
— Я не хочу, чтобы ты менялась. Я слишком ценю то, кем ты являешься сейчас. Потому, я не хочу уходить.
— Хочешь я поклянусь...
— Нет, клятвы бессмысленны. — остановил он ее. — Пусть будет что будет.

От ряда неподвижно стоящих Древнейших, сейчас почти полностью скрытых

за многочисленными спинами носителей небесных меток, отделилось еще два жеребца, и направились к ним. Селестия почувствовала укол страха. «Не забирайте их от меня! Не так скоро, прошу вас!» — мысленно кричала она, глядя на свою мать и отца сквозь муть в глазах. Луна рыдала в голос, бормоча что-то неразборчивое, но очевидно, озвучивающее мысли Селестии.
Родители, видя в каком состоянии находятся сестры, склонились над ними, с ободряющими улыбками. Они говорили что-то утешающее, но Селестия не слышала слов. Она слышала голоса, но смысл произнесенного не доходил до нее, не откладывался в памяти. Только звучание голосов. Ничего больше.
Древнейшие, степенно ступая, предстали перед сестрами и прочими аликорнами. Взглянув на Селестию и Луну, один из них сказал:
— Мы не забираем ваших родителей от вас. Они всегда будут с вами, но вы должны будете учиться их слышать и говорить с ними. Все будет хорошо. — последняя фраза, произнесенная Древнейшим казалась издевательством. Безэмоциональный голос его превратил утешение в некое подобие приговора.
— Если вам будет спокойнее, они могут уйти позже остальных. Они будут лишь заключительной чертой. — сказал второй Древнейший.
— Как мило с вашей стороны. — холодно сказала мать. — Я как раз хотела вам заявить, что не покину моих дочерей. Вам придется отнимать их от меня силой.
— Ваш гнев неоправдан, хотя и ожидаем. Мы не станем прикладывать силу, по крайней мере, пока не останется более никакого выхода. Но мы настоятельно рекомендуем вам передумать. Ваша судьба не имеет других вариантов. Вы не можете пойти против нее. Таков закон мироздания, и даже мы не в состоянии спорить с ним. Вы можете остаться, но до тех пор, пока не придет момент.
— Хорошо. Будь по-вашему. Простите меня за мои эмоции, затуманившие мое суждение. Если прочие аликорны солнца и луны не против — мы желаем остаться с нашими детьми настолько долго, насколько это возможно.
Мать оглянулась на остальных аликорнов. У многих на глазах блестели слезы, многие обнимались друг с другом, или просто стояли рядом, бок-о-бок, задумчиво глядя куда-то вдаль. Услышав, что к ним обращаются, они на мгновение прояснили взгляды, и ответили кивками с рассеянными улыбками. Мыслями они уже были далеко — растущее волнение уже выплеснулось за край, превратилось в апатию. Ни разговоров, ни нервных смешков более не было слышно, когда подошли Древнейшие.
Все шесть кобыл-Древнейших присоединились к аликорнам, собравшимся вокруг Селестии и Луны. Не глядя ни на кого конкретно, они встали по обе стороны от сестер.
— Элементы Луны. — провозгласил один из двух жеребцов-Древнейших, стоявших рядом. — Следующая ступень принадлежит вам. Я помогу вам сотворить новое небесное тело, но я буду лишь направлять вас и питать энергией. Вы готовы?
— Мы готовы... — пронесся шепот по рядам аликорнов. Они закрыли глаза, напрягли тела, в ожидании неизбежного.
И их окутало сияние. Почти две сотни аликорнов поглотили ленты обжигающей глаза белизны и абсолютной черноты. Селестия зажмурилась, не выдержав потока света, а когда открыла глаза вновь, она увидела лишь легкий сгусток искрящегося дыма уносящийся ввысь. Через мгновение распался щит, который все это время удерживал Эквилибриат. Он был одним из носителей лунной метки, и потому магия его пропала, когда он пропал сам. Огромная куча снега и битого стекла устремилась вниз, потеряв опору, но была вовремя подхвачена стараниями десятков аликорнов, в том числе и самой Селестии. Поддерживая общее телекинетическое поле, она отдала бразды управления потоком своей энергии одному, наиболее опытному аликорну, носителю метки воздуха. Вскоре так же поступили и другие. Получив контроль над рогами всех аликорнов, он смог поднять огромную массу снега, провести ее сквозь покореженные рамы купола, и выбросить куда-то за стену. Когда телекинетическое поле вернулось к Селестии, она на мгновение потеряла ориентацию, и затрясла головой, стараясь вернуть мысли на место. Ее взгляд зацепился за вид, открывшийся над куполом. Жуткие останки Солнца находились в зените, освещая Зал мертвенным бледно-зеленым светом, а на фоне этого чудовища расположилось новое небесное тело. Еще бесформенная, светящаяся собственным светом расплавленного камня луна. Постепенно увеличиваясь в размере, по мере того как на ней оседал плотный рой ярких искр, она обретала правильные сферические очертания, но что-то мешало ей удерживаться в идеальной форме, и она постоянно норовила расплыться бесформенной амебой. Луна черпала материю из подобных щупальцам спрута лентам газа, пересекающим черное звездное небо, и по мере того как на ее поверхности оседало все больше ярких искр, ленты светились все тусклее и истончались, а луна росла.
— Луна, дитя. Готова ли ты принять контроль над этим небесным телом? — одна из кобыл, голубого цвета, спросила ее монотонным голосом.
— А... А что я должна делать? — ответила вопросом на вопрос Луна, тихо и неуверенно. Она глядела на метаморфозы в небе, и не способна была отвести от них глаз.
— Двигать ее вокруг планеты. Держать на одинаковом расстоянии. Ты сама поймешь, когда попробуешь. Но имеется важное предупреждение. Обращение с такими силами может быть непривычным и пугающим. Ты готова? — сказала Древнейшая, по прежнему не меняя интонации.
— Н-ну... Давайте, я... постараюсь. — Луна сидела и нетерпеливо теребила копытами шатающийся камень в гранитной кладке пола.
Древнейшая кивнула, и коснулась своим рогом ее рога. Какое-то время ничего не происходило, но тут случилось нечто неожиданное. Вскрикнув, Луна вскочила на ноги. Ее глаза остекленели, уставившись в пустоту, и в них заплясали белые огни. С ее волосами начали происходить странные вещи — ее грива и хвост перестали быть таковыми — по волосам прокатилась темная, искрящаяся волна, поднимая их в воздух будто в невесомости. Постепенно теряя материальность, исчезали ее ее светло-голубые волосы, заменяясь объемной, поглощающей свет субстанцией. Темно-синяя, искристая и полупрозрачная как вуаль материя заменила собой ее гриву и хвост, и заструилась как у Древнейших. Но если Древнейшие носили на себе клочки серого тумана и тьмы, то Луна обрела кусочек звездного неба, воздушный и невесомый, но при этом вполне реальный на вид. Материя эта была одновременно объемной и реальной, и одновременно казалась непрерывно меняющим очертания разрывом в ткани пространства, открывающим то, что скрыто за камнем стен, за деревьями и земной твердью. Великое звездное небо. Селестия зачарованно приблизила голову к Луне и увидела, что рисунок звезд в гриве изменился, как если бы она действительно заглядывала в дыру в небо.
На этом метаморфозы не закончились. По волоскам ее шкуры зазмеились тонкие молнии, сходясь на бедрах, в том месте, где должна находиться метка, и Селестия отскочила от сестры в страхе. Вскоре вся поверхность бедра оказалась покрыта яркой, искристой энергией, свет которой давал причудливые отблески на столпившихся вокруг аликорнах. Никогда прежде никто не видел, как возникает метка. Она всегда появляется когда никто не смотрит, или когда ее будущий носитель спит. Нельзя было сказать, что в этот момент чувствовала Луна, но одно можно было сказать точно — ей было плохо. Ее била крупная дрожь, в остановившихся глазах стояли слезы, она не реагировала ни на слова, ни на жесты. Касаться ее никто не рисковал. Наконец, сияние на ее бедрах утихло, являя миру магический рисунок — белый, светящийся в сумраке полумесяц, окруженный черными круглыми пятнами. И хотя молнии и искры пропали, состояние Луны не менялось.
— Отсутствие практики в магии Пустоты может быть причиной душевных расстройств, при внезапной экспозиции ее энергиям в столь великих масштабах. — констатировала Древнейшая, голосом, которым можно говорить разве что только цитаты из учебника по точным наукам, но никак не обращаясь к сестре и родителям маленькой девочки, испытывающей страдания на их глазах.
— Что ты с ней сделала?! — вскричал отец, бросившись к Древнейшей.
Та даже ухом не повела, и отец остановился, налетев на невидимую стену.
— Ситуация находится в пределах нормальных параметров. — сказала она. — Родительское беспокойство оправданно, но в данном случае, причины для него отсутствуют. Она справится с этой проблемой самостоятельно, когда научится контролировать поток.
Взглянув на невозмутимую Древнейшую с неприязнью, он отвернулся от нее, и подошел к Луне. Обняв ее передними копытами, он пытался унять ее дрожь, шепча на ухо слова:
— У тебя появилась метка, малышка. Она почти такая же, как у меня, только лучше, как ты и мечтала. Давай, взгляни на нее! Она красивая, она светится — ни у кого нет светящихся меток, только у тебя.
Бережно взяв ее лицо копытами, он стер с ее щеки слезу. Он смотрел ей в лицо, но она не видела его — ее остановившиеся, сузившиеся до предела зрачки смотрели в бесконечность. Но дрожь ее утихла — почувствовав родное прикосновение, она, похоже, обрела какую-то часть сознания. Но вся остальная ее сущность блуждала в неведомых далях. Вскоре к отцу присоединилась и мать, и заключила свою младшую дочь в нежные объятия, уткнувшись носом в ее шею. Так они и сидели рядом друг с другом, а Селестия не могла пошевелиться. Она чувствовала, что должна сделать что-то, должна присоединиться к своей семье в этих объятиях поддержки, но не находила в себе сил для этого. Она просто стояла и смотрела размытым зрением на светлый силуэт матери, плавно перетекающий в темные силуэты Луны и отца, окутанные струящимся лоскутом ночного неба.
Происходящее в Зале, тем временем, шло своим чередом. Многие аликорны все еще стояли, не в силах оторвать взгляд от Луны, но большая часть вернула свое внимание друг к другу. К тихим прощаниям, к нервным разговорам, к изливанию страхов. Группа солнечных аликорнов нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, и оглядывалась на Древнейшего, что подошел вместе с тем другим, что уже отбыл на луну. Они будто чувствовали облегчение, что первыми ушли не они, но то было лишь мимолетное впечатление. Нервозность от ожидания только нарастала, и только огромный возраст аликорнов, их образ мыслей и жизни удерживали их от открытых истерик, заставляли ограничиваться лишь нервными смешками и несмешными шутками.
Масла в огонь подкинул внезапный вопрос, заданный отцом. Отвлекшись от Луны он, какое-то время помолчав, морща лоб, спросил:
— А кто сейчас держит лагерный барьер? Эквилибриат ведь покинул нас.
Зал взорвался взолнованными криками. Аликорны засуетились, пытаясь решить, кто следующий должен поддерживать стену, огораживающую Зал Совета от толп беженцев, считающих, что с ними обращаются нечестно.
Древнейшие хранили невозмутимость, подобно скалам в бурных приливных волнах. Селестия, поддаваясь общим настроениям, чувствовала себя крайне неуютно, не зная чего ожидать. Ей хотелось верить, что ничего не случится, что беженцы даже и не заметили исчезновения барьера...
Один аликорн, не желая бессмысленно толочься среди близких к панике собратьев, одним прыжком взлетел на галерею, опоясывающую Зал и, подойдя к окну, выглянул наружу.
— Они здесь! Пока ничего не делают, впрочем, и их не так уж и много. — сказал он, прячась за стеной, и вытягивая шею, чтобы разглядеть что происходит за окном. — Подождите-ка... Все назад! От дверей!
— Не бойся, они не пройдут. — лениво отмахнулся другой аликорн, стоящий неподалеку от массивных дубовых врат, окованных бронзой — изысканными растительными завитками и силуэтами птиц. Двери были неприступными, даже чтобы просто открыть их — требовалось немалое приложение магической силы, по крайней мере — для юной Селестии. Несмотря на свой уверенный тон, аликорн все-же зажег огонек на своем роге, окутав сиянием темный массив дерева и бронзы. Невидимые обычно руны, выбитые в бронзе, засветились под воздействием магии, запечатывая двери намертво.
И только аликорны вздохнули с облегчением — страшный грохот и рев сотряс Зал. Пол качнулся и бросился навстречу глазам Селестии, но она, неловко взмахнув крыльями, удержалась на ногах, и, боясь увидеть причину грохота, медленно повернула голову ко входу. Массивных дверей больше не было. Точнее, они лежали на полу, и клубы пыли оседали, открывая огромную фигуру дракона, жестом победителя стоящего одной лапой на поверженной преграде его ярости. Могучий удар гигантского крылатого ящера не просто сорвал с петель двери. Он уничтожил целый кусок каменной стены, и зияющая рваная дыра в ночь резала глаза своей чужеродностью. Осколки гранита и мрамора разлетелись по всему Залу, и некоторым аликорнам не повезло оказаться на их пути. Сбитые с ног, истекающие кровью, они лежали на полу, без сознания, или в ужасе косясь на ворвавшегося агрессора.
Дракон был не один. Следом за ним в дыру прошмыгнуло несколько грифонов, кажущихся мышами по сравнению с ним.
— Хватайте лекаррррей! — рыкнул дракон, показывая когтистым кривым пальцем куда-то в толпу. И одновременно с этим, он двинулся по Залу, с оглушительным рыком размахивая своими жуткими шипастыми лапами, изрыгая потоки зеленого огня. Один за другим, столь хрупкие и изящные на его фоне аликорны валились на пол под могучими ударами лап — кто успевал — закрывались прозрачными сферами щитов, остальные же — получая болезненные раны. Все происходило невероятно быстро. Зал, наполненный криками, громовым победным ревом и воем, мелькал перед глазами испуганной, до потери контакта с реальностью, Селестии. Аликорны отражали атаку как могли, ставя щиты, поливая дракона потоком молний и огненных вспышек. Магия Пустоты была утеряна для аликорнов после того, как Древнейшие закрыли вход в нее для всех, кроме их самих и равных им... Потому, единственная магия, доступная некогда самым могущественным колдунам мира, была лишь жалкими фокусами, не оставляющими на кобальтовых чешуях и царапины. Сами же Древнейшие, похоже, не воспринимали происходящее как угрозу. Селестия с паникой в глазах оглядывалась на застывших как статуи шесть кобыл-Древнейших, но те лишь смотрели вдаль, недвижимые и безмолвные.
Дракон продолжал свои бесчинства. Аликорны, поняв, что им не справиться с чудовищем, начали отступать, укрываясь за слишком быстро создающимися щитами, которых едва хватало на один удар. Десятки раненных оставались лежать на полу, чудом не затоптанные. В поисках следующей жертвы, с безумной ухмылкой на кровожадной, покрытой копотью зубастой морде, дракон оглядывал Зал. Его голова, усеянная множеством рогов и шипов, на длинной, не менее шипастой шее, опустилась до уровня пола. И глаза его, встретились с глазами Селестии. Она застыла, не в состоянии оторвать взгляда от этих гипнотизирующих сфер зеленого пламени с косыми вертикальными зрачками. Дракон, увидев действительно интересную жертву, ухмыльнулся, демонстрируя ряды зубов-игл, и язычки зеленого пламени, вырывающиеся из-за них. Хриплое, рычащее дыхание раздувало пламя, делая его прямым как лучи света, и это зрелище окончательно приморозило Селестию к месту.
— Зззнакомая мааленькая девочка. — прошипел-прорычал он, окутанный волнами дрожащего раскаленного воздуха из пасти. — Я ххххочу попробовать твои ххххрустящие крылышшшки. Прошшшлый разззз ты сссссломала мне чешшуйку на носссу, и теперь я зззол. Твоя молния была куда сссильнее этих жжалких попыток твоих вззззррррослых дрррруззей. Я не зззнал, что взззрррросслые аликоррррны такииие сссслабакиии.
Подтверждая свои слова, он с легкостью поймал очередную молнию, одну из сотен, непрерывно бьющих в него из рогов почти отчаявшихся аликорнов. Подержав в кулаке извивающийся сгусток энергии, он запустил им куда-то в толпу. Крик боли был ему ответом.
— Не тооолько выы ууумеете колдовать, мои хррррупкие лошшадки. Плохххая идея огрррраничивать патррриаррха дрраконов, очень плохххая.
Дракон шел к Селестии, делая небольшие, но плавные шаги, грацией напоминая кошку.
— Оооо, твоя сесстррренка такая крррассивая. Наверррное ее кррылышшки еще вкусссснее. — дракон издал несколько отрывистых кашляющих звуков. Похоже, это был смех.
Селестия почувствовала, что ее накрывает та же волна гнева, как тогда, в лагере. Гнев мешающий дышать, мешающий думать, заставляющий действовать. Рванувшись навстречу дракону, не соображая, что делает, она встала в угрожающую позу, и заявила дрожащим голосом:
— Ну только попробуй!
Рог ее засветился, когда она призвала все доступные ей силы, до последней. И по мере того, как она вытягивала энергию по капле, ее внезапный приступ гнева таял как весенний лед. Ужас сменял его, лишающий дара речи, сковывающий сердце и суставы ледяной жгучей хваткой. Борясь с собой, она осмелилась взглянуть на морду дракона, чтобы ударить его молнией — прямо в его гипнотизирующие, жуткие глаза, а не как в прошлый раз. Но страх уже отнял последние ее силы. То, что должно было стать яркой вспышкой энергии, оказалось жалким чихом. С рога посыпался сноп искр, и больше ничего. Столь красивые искры, подумалось Селестии неуместно. Голубые. И только после этого до нее дошло осознание своего провала. Вместе с оглушительным хохотом дракона — он смеялся взахлеб, выпуская целые клубы дыма, стуча когтистой лапой по полу, оставляя глубокие царапины в граните.
— Это прекрассссно. Ты очень смешшная лошшадка. Жжаль что я ссслишком ххочу попррробовать твои жжжарррреные крррылышшки! — выговорил дракон, сотрясаясь в конвульсивном хохоте.
«Кажется это конец» — пронеслось в голове Селестии, когда она, не чувствуя ухнувшего в копыта сердца, с трудом сохраняя вертикальное положение от головокружения, безвольно уселась на пол. Ноги ее уже не могли удержать. И думая о том, что смерть от огня она уже испытывала, и ничего нового не узнает, зажмурилась. Волна жара ринулась к ней, она чувствовала, что не может вдохнуть раскаленный воздух — боль на лице и в горле перебила дыхание.
Тишина.

7. Перерождение

Прохладный ветерок откуда-то сбоку. Жадный вдох, запах паленых волос. Не решаясь открыть глаза, Селестия ждала казалось бы неизбежного конца. Но потом ей надоела неизвестность, и чувствуя себя глупо, она осторожно приоткрыла один глаз. Дракона не было. Была гора дышащих жаром углей, и медленно кружащиеся в голубом свете осветительных шаров хлопья пепла. Позади того, что осталось от дракона возвышалась серо-розовая Древнейшая, безразличным взглядом глядя перед собой.
— Что... Как... Почему вы раньше не... — пытался выговорить кто-то позади Селестии, но все никак не мог подобрать подходящие слова. Или заставить язык слушаться после увиденного.
— Прямая угроза жизни центрального элемента. Вмешательство было необходимо. — монотонно ответила розовая Древнейшая.
— А как же остальные?! — вскричал кто-то еще.
— Ранения незначительны. Прямой угрозы жизни нет. Процесс пойдет без задержек. Пожалуйста, вернитесь к своим группам.
— Флориан и Лаврит! — раздался еще один крик, с другого конца зала. — Кто-нибудь их видит? Где они?
Волна беспокойных голосов прокатилась по Залу. Но столь ожидаемого «здесь!» не прозвучало.
— Их з-забрали... — Селестия пыталась справиться с дыханием и голосом. — Их забрали грифоны, я видела... В суматохе. Мы должны что-то сделать, ведь так?
Аликорны поддержали ее бурно, стуча передними копытами. «Точно!», «Мы должны их вытащить!» — раздавались голоса вокруг.
— Ах, это так ужасно! Грязные хищники утащили их в свой грязный лагерь! — томно заявила одна из солнечных аликорнов, та, что беспокоилась о своих волосах и перьях. — Мы всенепременно должны им помочь. Ну, то есть, кто-нибудь должен им обязательно помочь!
— Они совершенно беспомощны в магии, они не смогут телепортироваться оттуда без вспомогательных кристаллов. — поддержала еще одна аликорнка.
— Участие данных индивидуумов в процессе возрождения планеты незначительно. Репопуляция пони будет успешной и при трети количества возрожденных индивидуумов.
— Мне плевать, на вашу успешную репопуляцию индивидуумов! — рявкнул отец, все это время не отходивший от Луны, а теперь вставший в угрожающую позу рядом с ней. — Они мои друзья, они НАШИ друзья. И мы их не оставим. Я иду за ними в лагерь.
— Я с тобой пап! — все еще слабым, но уже окрепшим голосом ответила Селестия. Поджилки ее еще тряслись как листок на ветру, но она чувствовала, что не может более находиться в одном помещении с Древнейшими.
— Нет, останься с сестрой. На тебя и так слишком много свалилось. Я собираюсь на весьма короткий разговор, и скоро вернусь. Тебе ни к чему вмешиваться.
Оглядев аликорнов, отец ожидал, что присоединится кто-то еще, но все прятали глаза, смущаясь своей слабости. Они не смогли защититься от дракона, их магия была слаба... Они были беспомощны без былого могущества повелителей Пустоты. Селестия не могла винить их, она теперь прекрасно понимала, что это значит — терять уверенность в своих силах, столкнувшись с реальностью.
И потому, она единственная из всех рискнула. Она решительно встала рядом с отцом, и безапелляционно посмотрела ему в глаза.
— Я иду с тобой. И точка. Мама позаботится о Луне. А я просто больше не могу здесь находиться.
Отец вздохнул, и, помедлив немного, неопределенно дернул плечами.
— Я нижайше прошу права воспользоваться магией Пустоты. — обратился он, давя гневные интонации в своем голосе, к ближайшей от него, неподвижной как статуя Древнейшей. Та, не посмотрев на него, ответила:
— В просьбе отказано. Отныне Пустота доступна только для нужд возрождения. Вы можете подождать пробуждения вашей младшей дочери, или инициации старшей. Им принадлежит доступ по праву рождения и обязанностей.
Отец фыркнул, отвернувшись.
Помедлив немного, он вздохнул, и пошел к выходу. К той дыре, что осталась вместо него. Уже под открытым небом Селестия нагнала его, идущего быстрым шагом. Он явно не хотел, чтобы она следовала за ним, но, тем не менее, ничего говорил.
Оказавшись за пределами Зала, Селестия поразилась тому, как все изменилось. Долину, залитую тусклым, противоречивым зелено-красным светом мертвого солнца и новорожденной луны, укрывал толстый слой снега. Огромные сугробы возвышались по обеим сторонам от входа, тогда как у него самого было все вытоптано и смешано с грязью.
Развернули крылья и вспорхнули в небо они одновременно, не сговариваясь. Так приятно было наконец снова лететь... Селестия уже успела позабыть это чувство. И все же, спертый, холодный воздух, удерживаемый атмосферным щитом, темнота, подсвеченная редкими кострами лагеря внизу, этот жуткий свет с небес и звезды, похожие на осколки льда — все это лишало ее привычной радости полета.
Отец же летел невозмутимо, оглядывая лагерь далеко внизу, со светящимся магией рогом. Грифоны едва ли успели уйти далеко, и потому уже скоро там, среди снегов и таящихся под опавшими древесными кронами костров, мелькнули две яркие вспышки голубого света. Рога алхимиков откликнулись на зов, выявляя их местоположение.
С рыком, совершенно казалось бы невозможным для аликорна, и более подобающим льву, отец спикировал вниз, прямо на головы грифонов-похитителей. Один из них, тащивший на своей спине бесчувственного Флоустона, оказался отброшенным мощным потоком телекинетической магии. Но больше отец ничего сделать не успел — грифоны быстро сгруппировались, и перехватили инициативу. Оседлав брошенных на землю алхимиков подобно стервятникам, они закрепили свои острые когти на их беззащитных шеях.
С развернутыми крыльями, низко опущенной головой, отец встал перед ними неподвижно. Рог его горел и струился тонкими молниями, в любой момент готовый разрядиться. Тихо, но голосом холоднее снега под копытами, он произнес:
— Отпустите их немедленно, или будете уничтожены на месте.
Грифоны подались назад, и чуть было не свалились с тел алхимиков, на которых они стояли. На секунду потеряв самообладание, они вскоре обрели его вновь.
— Ты ничего не сможешь нам сделать, лошадь. Мы успеем порвать шеи вашим друзьям. — уверенно заявил самый крупный из грифонов, с крашеными в синий перьями на макушке.
— Ну что ж, давай проверим. — таким же тихим голосом сказал отец, и опустил голову еще ниже, разжигая сияние рога до болезненной, оставляющей следы в глазах яркости.
— Стой, папа! Не надо! — Селестия, собравшись с духом, вышла вперед. Она коснулась крылом кончика отцовского, после чего обратилась к грифонам: — Зачем вам все это?
— Ты и сама можешь догадаться, девочка. Нам нужно это лекарство. На тебя, совершенно здоровую, израсходовали целую дозу — я видела. А мой ребенок потерял почти все перья, и сейчас умирает — и хорошо если только от холода. — ответил другой грифон, поменьше ростом и со шкурой на задних ногах посветлее. Голос подсказал что это оказалась грифониха, хотя по внешности совершенно невозможно было определить.
— Мы понимаем ваши нужды, именно поэтому мы вас не бросили там, за пределами Долины... — начала Селестия.
— Ну да, ну да. — прервал ее первый грифон, презрительно щелкнув клювом. — Я знаю, зачем мы вам нужны — для вашей магии. Магии смерти, с этими вашими омерзительными черными глазами. Вы заберете нашу телесность, и вытянете нашу силу, и сбежите отсюда. Я знаю, как это работает — имел дело с вашими «детишками» — единорогами.
— Нет! Вы не понимаете! — Селестия помотала головой. — Мы действительно используем магию Пустоты для восстановления мира, и нам действительно нужна телесность...
— Ага! Ты сама это признала. Уходите отсюда! И когда придете за нашими жизнями — помните — мы не сдадимся просто так.
— Да нет же... — простонала Селестия, чувствуя, как ее захлестывает отчаяние от невозможности подобрать нужные слова. — Все совсем не так! Мы не используем вашу телесность! Мы используем нашу собственную...
— Какая чушь. — фыркнул большой грифон. — В этом нет никакого смысла. Хватит дурить мою голову. Уходите. Мы заставим лекарей раздать лекарство и сварить новое, и если вы вздумаете сунуться к нам — вы их никогда не увидите.
— Моя дочь говорит тебе правду, курица. — не повышая тона и не убирая лед в голосе сказал отец. — Лучше тебе ее послушать. Она — единственное что тебя удерживает от обращения в пепел.
— Я не знаю, что вы там творите, в своем Зале, но это определенно зло. Эти землетрясения и уход воздуха — это противоестественные вещи. Вы всегда делали противоестественные вещи, и эти ваши пони — тоже. Все что случилось — это из-за вас. Один единственный единорог превратил в пепел и дым целый город грифонов, из-за того, что мы решили помочь пегасам. Моя семья превратилась в дым! Но что самое ужасное — он, этот единорог, поглотил весь этот дым — все эти жизни — вобрал в себя. И обрушил гору на укрепления герцога Ригонда. И теперь вы хотите проделать все тоже самое с нами. И угрожаете этим открыто.
— Это ужасно... Простите меня, я не знала что такое может быть... — Селестия содрогнулась. — Мы просто хотим вернуть все как было... Чтобы снова было солнце и воздух и вода. Никто не пострадает от этого.
— Мне не нужны твои извинения. Сейчас вы хотите исправить то, что сделали ваши дети, но вы делаете это тем же нечестивым способом. Я не верю, что кто-то может принести в жертву самого себя, ради какого-то там солнца. А значит, вы хотите использовать нас.
— Не примеряй свои мерки на нас. — отец сказал чуть громче чем прежде. — Это для вас нормально так заботиться о своих крашеных перышках, что вы забываете о других.
Селестия хотела было повторить, что они, аликорны, делают все для общего блага, что не пострадает более никто. Она хотела пригласить грифонов в Зал, чтобы они сами стали свидетелями, но подумала, что тем самым лишь подтвердит их подозрения, даст почву для их обвинений. Мысли путались. А еще мешал сосредоточиться разгорающийся на краю зрения свет.
Свет? Селестия вскинула глаза. Зеленоватый болезненный сумрак рассеивался, заменяясь ярко-оранжевыми, огненными пятнами света на снегу меж деревьев, на лицах грифонов. Она оглянулась по сторонам, и увидела как из Зала, возвышающегося в отдалении, к небу поднимаются вьющиеся лучи, сходясь где-то там, далеко в высоте. Там они закручивались в жутковатого вида вихрь из пламени и света. Яркий, гипнотизирующий своим движением.
Грифоны смотрели туда же, разинув клювы.
— Дракон... Драконово пламя! — проговорил один из них. — Они принесли в жертву дракона!
— Вот! Вот оно доказательство вашей злобы! — подхватил другой. — Этот кошмарный глаз в небе — это ведь ваше дело? И Патриарх... Что вы с ним сделали? Вы изъяли его душу? Его вечный огонь, и теперь играетесь с ним?!
Селестия не нашлась что сказать. Точнее, танцующие огненные струи, вырывающиеся из купола просто лишали дара речи. Что она могла ответить этому испуганному, брыжущему слюной грифону?
Открывающееся зрелище было поистине пугающим. Вихрь рос, разгорался все ярче, и можно было видеть, как к нему тянутся зеленоватые вуали от мертвого солнца. Пламя пожирало их, и разгоралось ярче.
Вместо нее ответил отец:
— Мы создаем новое солнце, вместо потерянного, и дракон тут не причем. Да, дракон мертв, я признаю это. Но он был убит в бою. Я слышал, для вас это имеет какое-то особое значение. Вы напали на нас, и нам пришлось защищаться. Но новое солнце — это сотни аликорнов потерявших телесность, и только посмейте сомневаться в моих словах. Одна из них — моя жена, и мать этой девочки, и она добровольно пошла на это.
По птичьим лицам грифонов было трудно составить представление об их эмоциях, но Селестии показалось, что сомнение закралось им в сознание.
— Пожалуйста, верните нам наших друзей. — сказала она, глядя на них большими глазами. — Мы обещаем, что с вами все будет хорошо. А лекарство вы можете оставить. Его немного, но больше все равно сделать не получится — лабораторию разрушило землетрясением, если я правильно поняла. А без нее ничего не будет.
— Лекари найдут способ. — прошипел грифон, разом обретя уверенность обратно. — Убирайтесь, иначе глотка одного из них будет вскрыта прямо сейчас. Нам хватит и одного.
Селестия зажмурилась, пытаясь понять, что она сказала не так.
— В таком случае, вы не оставляете мне выбора. — низкий, холодный голос отца перерастал в утробный рык. — Вы немедленно отпустите их, и будете бежать отсюда так быстро, что с вас будет сдувать ваши перья.
Он, раскрыв крылья на полный размах, двинулся к самому крупному грифону. Птице-львы чувствовали себя неуютно, борясь с желанием сделать шаг назад. Но отступать было некуда, и они сидели, напрягшись, смотрели на приближающегося аликорна не отрывая глаз. Пока он не приблизился почти вплотную, уставившись прямо в круглые желтые глаза самого крупного из них — их вожака. Грифон инстинктивно подался назад, чувствуя, как крашеные перья его головы начинают вставать дыбом от переизбытка электричества, танцующего молниями вокруг рога аликорна.
Грифон было восстановил равновесие, но покатый бок Флориана не дал удержаться ему на ногах. Зрачки его расширились, крылья беспомощно захлопали за спиной, а его коготь судорожно полоснул по шее плененного алхимика. Капля крови выступила из-под когтя, и Селестия ахнула, чувствуя что в который раз за сегодняшний день, ее сердце рушится в копыта.
Далее все произошло в одно мгновение. Окончательно потеряв равновесие, грифон рухнул в сугроб, его товарищи, замешкавшиеся от столь неожиданного поворота, потеряли контроль над ситуацией, и были мгновенно сметены тугой волной телекинетической энергии. С треском и возмущенным клекотом они покатились по пушистому снегу, прямо в колючие кусты.
Селестия, встряхнувшись, тут же бросилась к раненному Флориану. К ее облегчению, царапина была небольшая. Самонадеянного грифона подвели знания анатомии, и потому он держал коготь совсем не там, где на самом деле находились важные для жизни сосуды. Быстро вливая магическую энергию в рану, она смогла остановить вяло текущую струйку крови. Зажмурившись и стиснув зубы, она оторвала одно перо из своего крыла, и приложила его к ране. Простое заклинание закрепило его на шее, и сделало физическим проводником целительной энергии. Гораздо проще, чем держать несколько часов свой рог на ране. Но крыло, лишившееся одного небольшого но, все-таки, важного пера, болело и зудело — это было весьма неприятным минусом такого метода.
Грифоны, тем временем, поняв, что они проиграли, уже скрывались меж голых стволов деревьев, подсвеченных ярким небесным пламенем новорожденного солнца.
Отец не стал их догонять, хотя видел, что они успели утащить с собой баллон с лекарством. В конце-концов — оно ведь делалось для них... Пусть оно поможет хоть кому-то. Все равно, раз теперь пришли Древнейшие, необходимости в усилении заклинания сотворения жизни нет. Вздохнув, он вернулся к лежащим без сознания алхимикам. Заметив, что Селестия уже справилась с раной Флориана, он с улыбкой потрепал ее по шее.
— У тебя доброе сердце, малышка. — сказал он. — И ты настоящий лидер. Но хочу тебя предупредить. Когда ты будешь иметь дело с грифонами, драконами, или другими представителями хищных рас — не показывай им свою доброту. Они понимают только силу.
— Я не хочу с ними иметь никакого дела. — Селестия пожала плечами, и попыталась поднять Флориана магией, чтобы нести его в Зал. Но сил ее на это не хватало — взрослый аликорн был весьма тяжел. Увидев, как она пытается удержать в воздухе столь тяжкий груз, отец сотворил собственный телекинетический захват, и подхватил ее ношу. С такой же легкостью, он поднял и Лаврита, и даже осторожно провел третьим потоком энергии у того по спине, отряхивая налипший и подтаявший на шкуре снег и лед.
— Тебе придется, рано или поздно. Ты будешь править пони, как делали мы, две тысячи лет назад... А это значит, тебе придется иметь дело и со всеми остальными.
— Править?! — Селестия разинула рот в удивлении. — Как? Почему?
— А ты разве еще не поняла? Древнейшие именно так и видят твою роль во всем этом.
— Я думала моя роль — это как у Луны, только двигать светила по небу, и все... Но править? Как я пойму, что я должна делать, я же никогда ничего такого не делала...
— Мы поможем тебе, малышка. Мы будем приходить к тебе во снах, как обещали Древнейшие. И давать советы. Ты справишься.
Селестия задумалась, глядя себе под ноги, пока они шли по направлению к Залу. Править пони? А... почему бы и нет? Это звучало странно, непривычно, тысячи вопросов роились в голове у нее, пока она обдумывала эту новость. Но это было интересно попробовать. Она всегда хотела сыграть какую-нибудь важную роль в этой жизни. И ей нравилось осознавать, что от нее что-то зависит. Жажда именно этого чувства толкнула ее на тот рискованный поступок, с которого все и началось...
— Спасибо пап. Я постараюсь. — сказала она, наконец, улыбнувшись.
Отец улыбнулся в ответ, и потом, остаток пути они прошли в молчании. Лететь с такой ношей было тяжело, но и идти было непросто — всего за несколько часов снега навалило столько, что приходилось буквально плыть в нем, чувствуя, как отнимаются копыта от холода и сырости. Дорога назад заняла очень много времени, несравнимо дольше, чем занимал полет. И все это время, Селестия то и дело поглядывала на небо. Звезды таяли в наливающемся синевой небе, хотя ближе к горизонту, синева почему-то сходила на нет, в космическую черноту. Мертвое солнце почти все растеряло свою ажурную зеленую туманность. Все что осталось — потеряло форму, и стремительно утекало длинным, тонким веретеном к значительно выросшему огненному вихрю в зените. Остался болезненно белый, слепящий шарик ядра, который тоже как будто бы истончился, стал тусклее. Но смотреть на него по прежнему было больно, и один взгляд в его сторону надолго выжигал синее мерцающее пятно в глазах.
Они шли по почти нетронутым сугробам, и не встречали никого на своем пути. Только где-то в отдалении горели костры, почти невидимые в дневном свете. И чем ближе они подходили к Залу — тем меньше огней по бокам было видно. Похоже, когда аликорны начали терять контроль над землей и воздухом, все в лагере, в панике бросились куда глаза глядят. Никто не хотел находиться рядом с «нечистой» магией аликорнов, особенно когда земля уходит из под ног, а воздух утекает из легких.
В зал они вошли уже почти падая без сил. Мокрые от пота волосы отца, облепили его лоб, потеряв свой обычный таинственный серебристый блеск. Селестии же сводило зубы от холода, и она была счастлива оказаться под защитой силового купола, возведенного кем-то из аликорнов в Зале — чтобы не пускать не только холод, но и беженцев.
Зал, в свете дня, представлял собой удручающее зрелище. Разбитый, покореженный пол, выбитые, помятые ворота, лежащие в пыли. Солнечные лучи пробивались сквозь ажурный узор купола, становясь видимыми, в густом от все еще висящей в воздухе пыли и дыма воздухе. Пыль... Она была везде. Лезла в глаза, скрипела на зубах, скрежетала под копытами. То здесь то там, на полу были видны лужи уже подзасохшей крови, чешуйки с драконьей шкуры, каменное крошево, и прочий мусор, оставшийся от сражения. Полу-опустевший Зал. Когда Селестия покидала его, здесь толпилось множество аликорнов. А теперь как будто не было никого. Те, кто остались — жались в тенях, терялись в ломаных границах света и тени, в висящей в воздухе пыли. Жутковатое зрелище.
Зато здесь было тепло.
Отнеся Флориана и Лаврита на очередную небрежно сорванную портьеру, на которую уже кто-то ранее перенес одиннадцать спящих аликорнов решивших остаться, Селестия и ее отец проверили закрытую пером рану на шее алхимика. Кровь полностью остановилась, хотя перо стало полностью красно-бурым. Но, похоже, его жизни ничего не угрожало. Селестия попыталась его разбудить, но тот лишь дернулся и простонал что-то. Он просто спал — значит, все было в порядке.
Луна с матерью были на том же месте, где они их оставили — мама обнимала свою младшую дочь, все еще застывшую в прострации, гладила ее по спине,

перебирая перья сложенных крыльев. Она не заметила, как пришли ее муж и ее вторая дочь — слишком глубоко она была погружена в свои мысли. И только когда они подошли вплотную, она вскинула голову, и улыбнулась, устало:
— Вы вернулись. Я волновалась... Древнейшие говорили, что с вами все будет в порядке. В этой их жутковатой манере — «Прямая угроза отсутствует на всех линиях вероятности. В противном случае, она была бы усыплена и оставлена в Зале». Представь себе...
Селестия поежилась. Эти странные аликорны, пришедшие из бездны времен заставляли ее волосы вставать дыбом каждый раз, когда они что-нибудь говорили, или просто смотрели на нее. И вот и сейчас, она почувствовала, как по ее шее пробежала волна мурашек:
— Новое Солнце почти сформировано, хотя недостает последнего элемента. Готова ли ты взять под контроль движения небесных сфер, приняв силу Древнейших?
Бледно-лавандовая Древнейшая незаметно подошла сзади, и бесстрастно задала этот вопрос, так, будто Селестия никуда и не уходила.
Она судорожно попыталась сглотнуть пересохшим горлом. Момент неумолимо приближался. Скоро она увидит то, что увидела Луна. Почувствует то, что почувствовала она. Глубоко вздохнув, и как уже не единожды делала, решительно нырнула в омут с головой. Короткий нервный кивок был ее ответом на выжидающий взгляд белых глаз.
Рог Древнейшей засветился, и мир содрогнулся в глазах Селестии. Она почувствовала удар в затылок, почти вышибивший ее из сознания — то было цунами чистой энергии Пустоты, хлынувшей сквозь ее хрупкое тело. Обжигающий холод, бросающий в ледяной пот жар, чувство падения в бездну и невероятный вес, давящий на спину — все эти противоречивые ощущения заполнили ее сознание.
Это было, как стоять под водопадом. Оглушительный грохот масс воды полностью изолирует от внешнего мира, на голову и спину будто обрушиваются тысячи тяжелых копыт, заставляя пригибаться под ударами. Вода вымывает все мысли, забирает с собой все силы, оставляя лишь тяжелую, намокшую усталость.
С трудом найдя в себе силы чтобы сосредоточиться, Селестия попыталась взять под контроль этот водопад, помня, как проделывала подобное, формируя магический поток для заклинаний школ Пустоты. Проще было бы заткнуть дыру в плотине копытом. Борясь за каждый шаг к цели, как никогда не боролась за весь свой опыт в магическом искусстве, она, тем не менее, продвигалась к овладеванию контролем над этими сокрушительными энергиями.
Шаг за шагом, наконец, она смогла преодолеть сопротивление магии. Сокрушительный поток превратился просто в теплый ветер, непрерывно дующий в затылок. Неприятное ощущение, обычно длящееся недолго в процессе заклинаний, похоже, останется с Селестией навечно. К этому можно привыкнуть, наверное.
Она открыла глаза, когда, наконец, почувствовала уверенность. И невероятное зрелище открылось перед ней. Весь мир преобразился удивительным образом — цвет и свет были такими яркими и сочными, какие она не видела никогда прежде. Каждая песчинка на полу была четко видна за десятки метров. Камни пола были испещрены слабо светящимися отпечатками копыт, и каждый отпечаток был узнаваем, вызывая в памяти образы аликорнов что их оставили. Миллиарды новых цветов и оттенков таила в себе каждая деталь окружающего мира, и среди них были и совершенно невообразимые прежде и неназываемые свечения, лучи и блики, скользящие сквозь пространство, игнорируя камень стен и тела аликорнов.
Перед ее глазами было встревоженное лицо матери. Селестия разглядывала ее черты, и поражалась незнакомым прежде деталям. Маленькая группа седых волосков в ее шерсти нежнейшего кремового оттенка. Искорки магической энергии, струящиеся по шкуре, складывающиеся в загадочные спиральные узоры, заставляющие ее поблескивать таинственно. Все это, и многое другое было таким странным, таким удивительным... Мать что-то говорила, но Селестия не слышала ее. Ее разум отстраненно двинулся дальше изучать неузнаваемо изменившуюся обстановку. Древнейшая попала под ее взгляд, и открывшееся зрелище было прекрасно. Все ее тело было пронизано сияющими золотыми нитями, что пульсировали в такт неизвестной мелодии, свивались и распутывались, образовывали сложные, но до щемящего чувства восторга гармоничные узоры. Нити тянулись далеко назад, за ее спину и пропадали в воздухе, растворяясь до полной прозрачности. Каждая из Древнейших, что встречались на пути взгляда Селестии, имела подобное плетение нитей, но все они отличались по цвету, соответствующему цвету шкуры, и танец узоров имел собственный, уникальный ритм.
Последний жеребец-Древнейший был окутан туманом, похожим на дымку его гривы. Водовороты энергии бурлили вокруг него, заставляя воздух преломляться и дрожать как в жаркий день, распадаться на спектральные цвета. Причем цветов было в сотню раз больше чем всего лишь семь, и названий для них она не знала.
Забывая дышать, забывая о реальности происходящего, Селестия оглядывала Зал. Она видела лучи и нити энергии, связи физические и метафизические. Она видела атмосферный щит, закрывавший Долину. Прямо сквозь стены Зала, сквозь толщи гор. Ей было достаточно лишь сосредоточиться, чтобы намек на образ обрел четкость, форму и полноцветность. Щит сверкал ажурной структурой из шестиугольников, каждый размером с несколько Залов, если судить по расстоянию до них. И каждый из этих шестиугольников опирался на тонкую голубую линию. И каждая из них сходилась в венчики по шесть штук, чтобы слиться воедино. И так эти линии сливались одна в другую, соблюдая эту математически совершенную иерархию, пока не осталась всего одна — могучий ствол этого волшебного дерева, произрастающий из купола Зала. Красота этих точных и строгих форм затрагивала самые глубокие струнки души Селестии, заставляя ее замирать от восторга и восхищения.
На небе же происходило что-то невероятное. Буйство красок, текучие потоки материи и энергии — все это танцевало гармоничный танец, прядя веретено рождающегося Солнца и формируя все еще не обретшую округлую фигуру луну. Теперь она видела истинную форму нового Солнца. Оно действительно было вихрем материи, но теперь этот вихрь получил продолжение, став вьющимся и закручивающимся каналом, уходящим куда-то в бесконечность космоса. Огромные энергии текли по нему, разрывая саму ткань пространства и времени, чтобы вырваться мягким теплом и ярким светом из еще формирующейся воронки раструба.
Небеса расчертили золотистые линии, кольца и спирали, образуя строгий узор. Каждая звезда, каждое небесное тело имело свое место, и то, что раньше казалось просто хаотично разбросанными по небу блестками, оказалось выверенным, идеальным узором, восхитительной красоты и совершенства. Та самая музыка сфер, о которой читала Селестия когда-то, предстала ей во всей своей красоте. И она знала, что может дирижировать этим магическим оркестром. По ее желанию этот небесный механизм придет в движение. И именно это является целью и смыслом ее жизни.
Красота и гармония были прекрасны, но обилие информации утомляло Селестию. Собрав всю свою волю, она смогла убрать все лишнее из поля ее зрения. Первая попытка далась тяжело, но уже вторая принесла облегчение. Яркие образы ускользнули за границы ее зрения, становясь лишь намеками и предчувствиями. В любой момент отныне она могла лишь пожелать разглядеть что-то поближе — и все великолепие истинного видения мира возвращалось к ней.
Обретя контроль над своим зрением, она смогла вернуться в реальность, где ее ждали родители. Встревоженное лицо матери разгладилось в улыбке, когда она увидела, что глаза Селестии обрели осмысленное выражение и перестали блуждать отстраненно.
— Моя умница, ты справилась так быстро! Луна все еще не пришла в себя... — сперва радостно засияв, улыбка матери угасла. — Может быть, ты знаешь, как помочь твоей сестре?
— Ей надо научиться контролировать то, что она видит. И еще силу. Ты даже представить себе не можешь, мам. Это что-то невероятное... Я постараюсь помочь, хотя не уверена что смогу... — Селестия вздохнув, оглянулась на сестру. Она пребывала в том же состоянии, не сдвинувшись ни на шаг.
В этот момент ее взгляд упал на ее гриву. Прямая, аккуратная прическа из блестящих розовых волос потеряла свою былую форму и скромный размер — теперь Селестия была обладательницей длинной, до самого пола гривы из неизвестной струящейся невесомой материи, чем-то похожей на утренний туман в лесу. Смесь бледно-желтого, зеленого, розового и голубого — эти цвета Селестия обожала всем сердцем. Каждый рассвет она наблюдала эту пастельную палитру, любуясь восходом солнца в дымке водопада, утреннего холодного тумана над озером в нежно-зеленой березовой роще. «Но... все-таки у Луны грива получилась эффектнее» — усмехнулась про себя она. — «Раз я получила гриву, значит, я получила и метку. Интересно, на что она похожа...». С этими мыслями Селестия извернулась назад, чтобы осмотреть свое бедро. Угол получился не очень удачным, чтобы разглядеть все в деталях, но представление она получила. Стилизованное Солнце, золотистое, поблескивающее, будто волоски, образующие рисунок, стали металлическими. Очертания метки отчасти напоминали тот формирующийся вихрь в небесах.
Странно, но Селестия почувствовала некоторое разочарование. Когда так долго, практически всю жизнь, ждешь что-то, постоянно гадаешь и мечтаешь о том что произойдет — эффект от получения столь ожидаемого результата стирается. Наслаивается слишком много мечтаний, и когда метка наконец была обретена, Селестия думала что все могло бы быть гораздо интереснее. Хотя, скорее всего все было не так просто. Впрочем, все это неважно. Ее метка следовала метке ее матери, и это было нормально. Естественно.
Покончив с отвлеченными мыслями, Селестия сосредоточилась на поиске пути как помочь ее младшей сестре. Отец все еще обнимал ее, шепча что-то ей на ухо. Маленький пегас, с ней неразлучный, сидел рядом и, похоже, пребывал в такой же прострации. Слишком многое свалилось на него в последнее время, и его детское сознание теряло контакт с реальностью. Еще чуть-чуть и он упадет без сил, в сладкий и крепкий сон, доступный только уставшим после долгого дня маленьким детям.
Опустившись на колени перед Луной, она осторожно коснулась рогом ее виска. Касание это заставило дернуться равно как Селестию, так и Луну, когда кончик рога сверкнул искрой, дотронувшись до наэлектризованной шерсти. Этот досадный инцидент, впрочем, не навредил, но и не помог Луне выйти из ступора.
Закрыв глаза, Селестия направила тоненький ручеек от могучего магического потока, текущего через ее тело, по рогу, к сознанию Луны. Заклинание объединения разумов было знакомо всем аликорнам, но реально его применять могли только те, кто делил родственные узы или глубокую эмоциональную связь друг с другом. На незнакомце или просто приятеле это бы не сработало. Сознание Луны, хоть и полностью поглощенное магическим штормом, несущимся сквозь нее, узнало Селестию и встретило ее с распростертыми объятиями. Разум сестер стал единым, и Селестия увидела то, что держало Луну в таком состоянии.
Типичная ошибка неофитов, берущихся изучать магию Пустоты по книгам, без контроля старшего, без медитаций и тщательных подготовок к первому входу, состояла в том, что они оказывались подхвачены сокрушительной волной информации, памяти Пустоты. Образы былого, сознание всех когда-либо живших в мире разумных существ — все это обрушивалось на мага-новичка, слепо рискнувшего сунуться в эти темные воды. Голоса мертвых — так это называлось, и это был один из немногих магических терминов, в полной мере доступно описывающих суть. Некоторые философские течения считали, что познавший голоса мертвых, сможет познать душу Вселенной, и границы между мирами и временами падут, но, это все, скорее всего, были просто красивые слова и выдача желаемого за действительное.
Луна, имея огромный природный талант к магии, легко справилась с потоком силы как таковой, заставив ее течь как надо, не снося плотины сознания. Но, из-за отсутствия опыта, она оказалась поглощена чужими воспоминаниями. Хорошо, что в Пустоте еще не отпечатались воспоминания о совсем недавних событиях — Селестия не могла представить себе Луну, переживающую то, что довелось пережить ей, когда мир погибал на ее глазах. Для Пустоты, мертвые пони были еще живы, их души еще не растворились в жадном мраке.
Осторожно подхватив заблудшее сознание сестры, как подхватывают за шкирку тонущего жеребенка, Селестия выдернула ее из этого водоворота, пока он не затянул ее саму. Чьи-то давно забытые драмы и трагедии разворачивались перед ее магическим зрением, залепляли уши разговорами и размышлениями вслух, но Селестия продиралась сквозь них, как сквозь вековую паутину в древних лесах, волоча за собой безвольное, обессиленное сознание Луны.
— Луна! Отзовись! Как ты себя чувствуешь? — раздался голос отца, в момент, когда Селестия вынырнула в реальный мир и открыла глаза. Луна растерянно моргала, и оглядывала мир вокруг, столь же зачарованная как совсем недавно была зачарована ее старшая сестра. — Посмотри мне в глаза Луна. Отвлекись от того что ты видишь.
Блуждающий взгляд Луны остановился и сфокусировался на лице отца. Но тут же пошел блуждать снова. Продолжая оглядывать Зал, она тихо и отстраненно произнесла:
— Со мной все в порядке. Какое все... странное. Большое.
— Луна, сосредоточься на том, что рядом. Ты можешь заставить все лишнее скрыться, просто перестань обращать внимание, и оно уйдет. — дала совет Селестия, привлекая внимание сестры прикосновением к ее шее.
Прошло еще некоторое время, пока Луна рассматривала неузнаваемо изменившийся мир, и вот, вскоре, она вернулась в реальность. Обычную, привычную сознанию реальность.
— Спасибо, Тиа. — тихо произнесла она, улыбнувшись рассеянной улыбкой. Ее былую беззаботность и непосредственность будто смыло без остатка. Она казалась сонной и невероятно уставшей и чем-то опечаленной. — Со мной все уже хорошо. Спасибо что вытащила меня оттуда. Я хочу отдохнуть... Еще много осталось сделать, да?
— Нет, дитя. Скоро ты получишь свой отдых. — ответила ей Древнейшая, все это время стоявшая рядом. — Осталось совсем немного, и последний из моих братьев осуществит два из них. Миру необходим воздух и вода, прежде чем оставшиеся аликорны воссоздадут жизнь, и мир вернется в норму.
— Твой брат молодец... — равнодушно пробормотала Луна, устало закрыв глаза, и уткнувшись носом в отцовскую гриву. — Пусть он поторопится. Я хочу спать.
Услышав эти слова, последний из жеребцов-Древнейших двинулся к группе аликорнов, метки которых были связаны с ветром и облаками.
— Элементы Воды — подойдите сюда так же, ибо вы неразделимы. — сказал он, оглянувшись на вторую группу, внимательно наблюдающую за его передвижением.
Когда обе группы воссоединились, образовав немалую толпу, хотя и не столь впечатляющую, как группу элементов Солнца, Древнейший провозгласил:
— Я лягу в основу ветра, воды, облаков и радуг. Энергии Пустоты создадут эти материи там, где ничего нет. Готовы ли вы стать водой и ветром, духами-стражами материй, не дающими им распасться и кануть обратно в ничто? Сотворенная материя призрачна, и не может заменить природную, если нет контроля. Сможете ли вы стать гарантом ее реальности? Помните, что отныне вы зависите от обитателей этого мира. Принимайте их помощь без гордости и своеволия, иначе цикл сезонов и самой жизни будет непредсказуемо нарушен. Время придет, и сестры научат пони управлению искусственной природой, а до тех пор, вы должны учиться этой науке сами. Итак, готовы ли вы?
— Мы готовы. — раздался нестройный хор голосов, и Селестия вскинула голову желая задать вопрос — как же она может научить тому, что не умеет сама, но не успела. Древнейшего уже окутывало бело-голубое свечение.
И вновь она стала свидетельницей прощания аликорнов со своими физическими телами. Кто-то просто застыл в напряженном ожидании, зажмурившись в страхе. Кто-то отстраненно смотрел в пространство. Кто-то не сводил глаз с Древнейшего, а кто-то — с другого аликорна, с кем был близок. Последние прикосновения лиц или крыльев, и вот вокруг них заклубился и заискрился черно-белый туман. Своим новым зрением Селестия видела все в подробностях, как физические тела истончаются и растворяются, образуя таинственно мерцающую голубоватую материю. Облачка тумана хлынули во все стороны, оставляя за собой шлейфы тусклого света, и тут же Зал наполнился ароматами свежести, лета, сырой земли после дождя. Множась и разгораясь ярче, клочки тумана пролетели над Долиной и скрылись за горами. Постепенно, сияние шестиугольников атмосферного щита начало угасать, и угасание это было похоже на то, как строитель осторожно убирает опалубку, ожидая, что только что возведенный каменный купол вот-вот рухнет ему на голову. Аккуратно. Шаг за шагом, то гася щит, то возвращая его на место через мгновение. И пока оставшиеся в Зале Древнейшие — все шесть кобыл, собирались вокруг Селестии и Луны, щит, наконец окончательно погас, а светящиеся линии, что удерживали его, втянулись одна в другую и растворились в стремительно набирающем глубокий голубой цвет небе.
По началу, уши Селестии заложило, и она снова почувствовала холодный ветерок, забирающий дыхание из груди, но вскоре все вернулось в норму. Потоки воздуха, светясь и искрясь вихрились вокруг, напоминая воды бурной горной реки. Новорожденный воздух буквально заставлял дышать глубоко-глубоко, наслаждаясь ароматами свежести и дождя. Никто кроме двух сестер в Зале не видел этих метаморфоз, так как зрение обычных аликорнов не способно было воспринять происходящее во всем его великолепии.
Ветер, ворвавшийся в Зал не только приободрил Селестию, но и пробудил прежде беспокойно спящих алхимиков. Недовольно ворча и потирая затекшие шеи, они встали на ноги, и, пошатываясь, подошли к сестрам.
— Мы многое пропустили, похоже. — сказал Флориан, щурясь на огненный вихрь в небе. — Хочу сказать огромное спасибо тому, кто нас вытащил. Никогда не чувствовал себя таким беспомощным в своей жизни...
Селестия улыбнулась молча, поглядев ему в глаза.
— Мир продолжает сходить с ума... — вздохнул он, и, увидев как к ним приближается Древнейшая, оглянулся на трущего копытом глаза Лаврита. — Похоже, мы вовремя проснулись. Сейчас что-то будет.

8. Прощания и надежды

— Мир готов к возвращению жизни. — констатировала Древнейшая со шкурой бледного в юном дневном свете фиолетового оттенка. — Следуйте за нами, аликорны, впереди нас ждет последнее дело.
— А как же те, что отказались участвовать? — спросил кто-то из последней оставшейся маленькой группки, указывая копытом на одиннадцать спящих у дальней стены зала.
— Сестры позаботятся о них позже. Их судьба более не волнует нас. — ответила Древнейшая, даже не обернувшись. Устремив взгляд в небо, она развернула крылья и оттолкнулась, единым грациозным движением взмыв в небо, сквозь лишившиеся стекла рамы купола. Все прочие последовали за ней, кто-то с похожим изяществом и энергией, а кто-то, замешкавшись на взлете, пропуская остальных. Последними взлетели Селестия и Луна, в сопровождении родителей и маленького пегаса.
Селестия с наслаждением снова чувствовала, как ветер обтекает ее тело, как ее крылья отталкиваются от воздуха. Теперь, когда ее спину согревало новое солнце, голубое небо было снова над головой, она наконец-то в полной мере вспомнила, что значит — лететь. Легкость движений, которую она не испытывала уже так давно — даже усталость и голод не замедляли ее.
Один за другим они летели над Долиной, и вид ее удручал — пожелтевшие травы и деревья уцелели лишь небольшими участками — все остальное было вытоптано и выкорчевано тысячами беженцев, что сейчас все как один неотрывно смотрели в небо. До них было далеко, но Селестия могла представить, какие чувства можно прочитать в их глазах.
Отвернувшись, она посмотрела на сестру. Та летела так же легко и плавно как она сама, хотя еще какую-то неделю назад впервые поднялась в воздух. Но Луну это, казалось, совершенно не занимало. Она была все еще погружена в себя, и ничто, похоже, не могло достать ее из этого состояния. Даже ее новая прекрасная грива и метка были для нее будто бы и не новостью вовсе. Как будто все это происходило не с ней. Время вылечит все, убеждала себя Селестия. Всему свое время.
Взгляд Селестии скользнул дальше по окрестностям, и она наконец-то увидела мир после катастрофы с высоты, с которой впервые увидела признаки ее прихода. Это было так давно... Те дымы над зелеными лугами, расчерченными пятнами солнечного света и тенями от гор... Теперь же, там, за пределами Долины, пейзаж был неузнаваем. Все занимала собой ледяная пустыня — белый бескрайний панцирь сковал равнины и холмы, сравнял горы и долины. На белизну в свете солнца было больно смотреть — идеально ровная линия горизонта растворялась, закрываясь дымкой. Духи воздуха и воды, бывшие аликорны, занимались своей работой — плавили снега, разбивали льдины, заполняя воздух головокружительным ароматом свежести, заставляли его дрожать от восходящих потоков воздуха и пара.
Аликорны летели над белыми льдами, и под ними, наравне с их тенями, бежали ветвящиеся трещины. Внезапно, рога Древнейших запылали ярчайшим пламенем, и ледники внизу начали дробиться в мелкие кусочки. Они буквально взрывались фонтанами осколков, и разрушение это волной катилось впереди летящей процессии, и расходилось так же в стороны, образуя идеальный круг клубящегося хаоса из стремительно тающих осколков льда и сгустков пара. «Похоже, под обучением пони, тот Древнейший подразумевал именно что-то в этом духе» — подумалось Селестии, пока она заинтересованно разглядывала плетение магических нитей, идущих от рогов Древнейших ко льдам внизу.
Древнейшие пошли на снижение, окунаясь в теплый туман новорожденных облаков, и остальные последовали за ними. Много минут они летели в молочной мгле, не видя ничего впереди, направляемые лишь тусклыми огоньками рогов Древнейших, пока, наконец, не увидели темную земную твердь. И когда копыта Селестии коснулись ее, ей захотелось взлететь обратно в ужасе. Черная влажная почва была на самом деле зыбким слоем пепла. Угли омерзительно скрипели под копытами, заставляя стискивать зубы. Запах дождевой свежести сменился тяжелой вонью застарелой, отсыревшей гари. Остальные аликорны с таким же отвращением смотрели себе под копыта, обмениваясь печальными замечаниями об ужасной судьбе, что постигла эту планету.
— Не бойтесь того что видите, аликорны. — провозгласила бледно-желтая Древнейшая. — В ваших силах все вернуть, возродить жизнь. Не бойтесь пепла, ибо на нем произрастает всякая жизнь. Есть места на этой планете, где не осталось и пепла. Там отныне будут океаны. Страна единорогов станет морским дном, и те, чья душа лежит к морским тварям, создадут там жизнь столь же разнообразную, как и на суше. Мы не будем помогать вам в этом, так как сотворение жизни — это не наша сила. Но сила ваша. Откройте свои сердца тем уголкам Пустоты, где разносятся Голоса Мертвых. Прочтите в них жажду каждой травинки и букашки жить и радоваться Солнцу. Ваша любовь и мечты помогут им родиться, а ваша телесность даст им сил войти в этот мир. Ваши души будут держать их в этом мире, оберегать их от Пустоты, не давать им уйти раньше положенного срока. Готовы ли вы к последнему акту творения?
— Готовы. — раздался уже ставший привычным ответ. Все оставшиеся аликорны кроме Флориана, Лаврита и Моджении, хрустя пеплом под копытами, вышли на ровный участок земли и встали в круг, вокруг желтой Древнейшей. Только мать и отец остались неподвижны возле сестер.
Круг аликорнов терялся в сером тумане, скрадывающим цвета. Мир, казалось, состоял из всего двух оттенков — черного пепла на земле, и серой мглы в воздухе. Отсюда не было видно ни огненного вихря Солнца, ни горячей красной луны. Но их силуэты мутными светлыми пятнами в зените угадывались сквозь туман. Селестия могла, при желании, увидеть их во всем великолепии, так как туман был отныне не большим препятствием для ее зрения, чем камень и даже вся толща планеты, но она не хотела нарушать мистическую торжественность момента.
Рог Древнейшей засиял зеленоватым светом, и стоящие вокруг нее аликорны распались миллиардами ярких искорок. Там где еще секунду назад стояли, застыв в ожидании кобылы и жеребцы, ныне носился вихрь из ярких желто-зеленых светлячков. Вот он брызнул в стороны. Одна из лент светящихся искорок текуче пролетела мимо сестер с тихим жужжанием. Стаи светлячков летели во все стороны света, постепенно теряясь во мгле, и по земле, над которой они летели, вслед за ними побежала волна зеленого сияния. Туман начал втягиваться тонкими вихрящимися струйками в землю, а ему навстречу потянулись миллиарды нежнейших зеленых ростков. Травы, деревья и кусты — все это пробивалось из земли, стремительно распуская маленькие листочки, ветвясь и усложняясь.
Мгла уходила, втягиваясь в землю, или формируя уносящиеся ввысь облака. Снова глазам Селестии открылись солнце и луна, по-прежнему неполные, незаконченные, висящие бок-о-бок в небесах, ожидая приказа начать движение.
Под ногами кто-то испуганно ойкнул, и когда Селестия опустила взгляд, она увидела призрачного, нематериального зайца, что проскочил прямо сквозь ногу Луны и наполовину ушел в спину сидящего малыша-пегаса. Тот ойкнул еще раз, и вспорхнул на спину своей покровительницы, опасливо глядя на полупрозрачное существо, как ни в чем не бывало жующее вполне материальную травку.
Вся земля вокруг заполнилась сотнями животных и птиц, все еще похожих на бесцветные сгустки тумана, но постепенно все больше и больше обретающими плоть. Зрелище это, а так же недоумение пегаса смогло вернуть улыбку на лицо Луны, впервые за этот день. Она разглядывала возрождающийся мир своими большими, блестящими глазами, и, наконец, улыбалась. Селестия и родители вздохнули с облегчением, поняв, что младшая сестра начинает приходить в себя.

— Мир возрожден. Наша работа подходит к концу. Осталась последняя деталь, и ответственность за нее падает на тебя, дитя. — фиолетовая Древнейшая подошла к Селестии, и ей почудилось, что в ее безэмоциональном голосе звучала торжественность и гордость за все что сделали ее братья сегодня. — Подарив свою любовь пони, ты изменила их сущности, перекроила их, и результатом этого стало их выживание в условиях, не предполагающих подобного. Их голоса не присоединились к Голосам Мертвых, они стали большим, чем просто разумные существа, подчиненные законам физического мира и Пустоты. Сама Пустота не может более вынести их присутствия, так как их преображенная магия, построенная на любви и взаимопомощи, противоречит самим принципам междумирового пространства, пространства хаоса и не-вероятности. И только ты сможешь вернуть их домой.
— Значит... Мне тоже придется стать духом? — осторожно спросила Селестия.
— Нет. Твое предназначение уже сформировано, и ты навсегда привязана к материальному миру. Ты должна лишь позвать их. Телесность же им будет подарена этими тремя оставшимися аликорнами, что вызвались еще тогда, на Совете. Таково их решение, и оно не противоречит нитям судьбы, ведущим к рождению Совершенства, а значит, будет так.
— Что я должна делать?
— Я уже сказала тебе. Войди в Пустоту и позови их. Мы поможем тебе.
— Хорошо. — неуверенно произнесла Селестия, и закрыла глаза, вызывая в памяти руны входа. И когда она погрузилась в Пустоту, она впервые не почувствовала этого убийственного холода. Тепло и яркий свет царили здесь, и вихрь душ пони все так же вращался у ее ног, окатывая ее волнами умиротворяющего чувства.
И все же, в Пустоте был кто-то еще. Шесть ярких холодных звезд стояли где-то у границы восприятия. Она чувствовала на себе тяжелые взгляды невидимых, голодных глаз. Неестественный запах неправильной мяты терзал ее фантомное обоняние, когда она смотрела на эти шесть звезд. Виндиго проиграли свой бой, уцелело всего шесть их, но эти оставшиеся были сильны. И терпеливы. Духи Древнейших сторожили ворота в этот мир, и никто не мог пройти через их печати, искажающие само Пространство и Время. Но Виндиго умели ждать. Они ждали миллионы лет, и были готовы ждать еще столько же.
С трудом отведя взгляд от этих угрожающих образов, Селестия обратила свое внимание к теплу трех пони-кобыл, что стояли в центре вихря душ. Коснувшись их, она почувствовала, как ее захлестывает невероятное чувство спокойствия и надежды. Все прочие чувства смыло под этим целительным потоком. «Пойдем. Пора возвращаться домой» — прошептала она им, потянула три ярко сияющие звездочки за собой. Весь остальной вихрь последовал вслед. И когда зрение в реальном мире вернулось к Селестии, она уже была уверена в том, что только что совершила настоящее чудо. Так легко и просто... Никто не помешал ей, хотя она ожидала удара в любой момент.
Она снова стояла в высокой, уже по грудь, шелковистой траве, а вокруг нее, среди юных, гибких деревьев, на покатых склонах холмов разгорались золотистые пятна света. Как солнечные зайчики, только имеющие форму пони. Сотни тысяч, миллионы пегасов, единорогов и земных пони — все пространство до горизонта было заполнено ими. Селестия оглядывалась вокруг, видя ее родителей, столь же пораженных открывающимся действом, счастливо улыбающуюся Луну, радостно порхающего в воздухе малыша-пегаса. Мир цвел и радовался жизни, и лишь Древнейшие возвышались над зеленой травой мрачными блеклыми тенями. И не было больше в этом мире мудрых алхимиков Флориана и Лаврита. И скромной, очаровательной Моджении. Только четыре истинных аликорна остались стоять на земле, и что самое печальное, скоро их останется лишь двое.
Почувствовав этот прилив грусти у ее дочери, мать ткнулась ей в шею носом. Она шептала поздравления, говорила, как гордится ей. Но в голосе ее была печаль, так как расставание было неизбежно.
И как бы подстегивая эту мысль, фиолетовая Древнейшая снова обратилась к сестрам:
— Пора завершить начатое. Солнце и луна должны обрести целостность и начать свое движение, пока напряжения в их телах не достигли предела.
Мать не стала ничего отвечать. Глубже зарывшись носом в гриву своей дочери, она обняла ее и прижала к себе крепко. Селестия чувствовала слезы, текущие по ее шее, и ее собственные глаза подернула горячая, жгущая веки дымка. Боковым зрением она заметила, как рядом встала Луна, прижавшись к матери, а потом к ним, в общих объятиях присоединился и отец.
Этот момент ярче всех врезался в память Селестии, не теряя своей насыщенности ни на йоту. Всю вечность, что впереди у нее — она будет помнить эти минуты. Она хотела сказать что-нибудь, мысли неслись в голове как стая птиц, но слова не шли. Тянущий комок в горле, тепло маминых объятий и дрожь в коленях. И молчание.
Тяжелое прощание, не укладывающееся в голове у существа потенциально бессмертного, вечного, рожденного для счастья. Вот объятия разомкнулись, прежде чем ситуация из проявления нежности перешла бы к натянутому, затянувшемуся неловкому молчанию. Родители отходили от своих дочерей, не сводя с них глаз полных слез. Селестия хотела закричать, остановить их, оставить их здесь, рядом с ними. Но она молчала, вытирая глаза мягкой шерсткой на переднем колене, чтобы не терять их из виду, не дать их силуэтам расплыться под потоком слез. Луна рыдала в голос, пыталась что-то выговорить, но у нее не выходило ничего связного.
Мама оглянулась на Древнейшую, и кивнула, будто чувствуя, что решимость покинет ее окончательно, если она задержится еще на секунду. Родители обнялись в последний раз чувствуя свои настоящие, физические тела.
Они покинули материальный мир быстрее всех. Короткая вспышка, и вот два ярких стремительных сгустка энергии взмыли в небеса. Один, золотистый, преследуемый хвостом из красных искр, направился к вихрю формирующегося солнца. Другой, темно-голубой, пронизанный белыми лучами и тысячами белых искр, устремился к багровому бесформенному пятну луны.
Сестры смотрели им вслед, слыша краем сознания их мысли, но не разбирая их смысл. Они были еще не готовы общаться с миром духов. Ослепительная белая вспышка на солнце — и оно из кружащегося лучистого вихря превратилось в нормальное, ярко-желтое пятно, на которое больно смотреть, но в котором не было больше жутковатых огненных оттенков. Ничто более не выдавало в светиле его суть — то, что это не звезда, и даже не объемный предмет. В обычном понимании слова «объемный», конечно же. Но Селестия еще, конечно, не знала о таких вещах. Затем — белая вспышка на луне, и бесформенный, раскаленный докрасна камень обрел аккуратную сферическую форму. Тон его начал бледнеть, и вот уже совсем скоро, взгляду сестер предстал идеально гладкий, белоснежный шар. Новорожденная луна казалась совершенно нереальной на вид, особенно, будучи так близко к солнцу, и подсвеченная им с совершенно необычной стороны — ведь они действительно находились рядом и их размеры были сопоставимы.
Сестры переглянулись, и не ожидая пока Древнейшие скажут им что делать, вызвали перед своим зрением узоры линий, расчертивших небо. Солнца и луна покоились на двух толстых золотых ободах, как модели над глобусом в библиотеке Долины. Одновременно друг с другом, Селестия и Луна привели небесный механизм в движение. Ночное светило стремительно понеслось по небу, отдаляясь от солнца, чтобы поскорее покинуть дневную сторону планеты. Луна и солнце всегда должны быть в противофазе, так, по крайней мере считала Селестия, не слишком знакомая с законами небесной механики. В конце концов, она ведь еще совсем жеребенок, и у нее еще будет время, чтобы изучить все и понять. Она двинула солнце вслед за луной, раскручивая механизм. Один обод заставлял двигаться другой, коих было сотни, разной толщины, что-то двигалось быстрее, что-то — медленнее.
Луна и солнце неслись по небу, сменяя друг-друга и увеличивая расстояние между собой. Дни и ночи сменялись за минуты, и тени метались по холмам. Луна давала немало света, но свет этот не был отраженным от солнца, как прежде. Селестия чувствовала энергию, исходящую от ночного светила, и ее серебристый свет был собственным.
— Сейчас должна быть полночь. — сказала Луна.
— Нет. Сейчас должен быть полдень. — ответила Селестия.
— Так нечестно! Солнце провисело в небе уже больше чем целый день.
— Луна провисела не меньше.
— Ну... Ладно. Только ты потом мне обязательно дашь держать луну дольше, хорошо? — Луна снова чувствовала себя слишком усталой, чтобы спорить.
— Ладно. Когда-нибудь потом. — улыбнулась Селестия.
Механизм был взведен. Солнце и луна будут двигаться самостоятельно, их надо будет только подталкивать слегка каждый час. Селестия не была до конца уверена в том, что она поняла принцип работы правильно, но по ощущениям, солнце должно остановиться, если не придавать ему больше скорости каждый раз. Она не ожидала, к слову, что двигать небесное тело будет так легко. Не сложнее, чем двигать что-нибудь не такое большое. Хотя что-то странное ощущалось относительно веса солнца — он постоянно менялся, а иногда будто и вовсе пропадал. И это требовало особой концентрации и тщательного расчета прикладываемых сил. Видимо, это придется списать на тот факт, что не обычный материальный предмет, а нечто противоположное по смыслу. Дыра? Пожалуй, верное слово.
Луна, тем не менее, напряженно закусывала губу, когда толкала свое светило, так как оно было куда как более материально.
Внимание сестер было отвлечено от неба серой тенью, павшей им на лица. Селестия и Луна опустили глаза, и столкнулись взглядами со всеми шестью Древнейшими, вставшими перед ними полукругом. Фиолетовая кобыла стояла посередине, и неотрывно глядела них своими белыми глазами, сохраняя молчание.
«Что же еще они от нас желают...» — подумалось Селестии. Грусть от расставания с родителями, боль за все утраты, что постигли ее за последние часы и дни — все это добавляло нотку раздражения в ее мысли об и без того мрачно выглядящих аликорнах.
— Теперь настал наш черед покидать этот мир. — наконец вымолвила Древнейшая. — Мы уходим последними, чтобы завершить наше творение последним камнем. Замковым камнем, ибо без нас структура, возведенная сегодня не устоит под натиском времени и Врагов. Мы уйдем, и оставим после себя шесть символов. Возьмите их с собой, храните их как самое дорогое, что у вас есть, включая и вашу жизнь. И на то есть причина. Раз в поколение, будут рождаться шесть пони. Мы не знаем, какими они будут, и в чем будет заключена их сила. Наша задача состоит лишь в том, чтобы сделать это возможным. Они будут рождаться одновременно, и смерть приходить к ним будет так же единовременно, ибо единожды найдя друг друга, они не смогут более быть разделены. Без друг друга они неполны и смысл их существования будет потерян. Ваша задача брать их под опеку как собственных детей, обучать их путям их силы, и когда они будут готовы — приобщить их к символам Гармонии, что мы оставим вам. Та магия, что перекроила в Пустоте души пони — именно она является сутью Гармонии, и именно она — их сила и ваша надежда в битве против сил хаоса. И сила эта велика. Она способна уничтожить Виндиго. Способна уничтожить Древнейшего аликорна, если тот выпадет из Гармонии, или навредит сотворению Совершенства. Но это не сила разрушения. Это сила исцеления, а посему, вам незачем опасаться их. Берегите их. Любите их, ибо это все, ради чего живут перерожденные пони. Они, и то, что движет ими — то, чего не хватало в старом мире аликорнов и в этом мире до настоящего момента. И то, что было прежде отныне не повторится вновь, и круг разорван. И так будет пока Элементы Гармонии существуют в этом мире.
Сказав эти слова, оставив сестер в недоумении и непонимании, Древнейшие исчезли в яркой вспышке. Вихри белого и черного тумана взвились под самые небеса, и тугой ветер пригнул мягкую траву вокруг того места где они стояли. Травы еще не выпрямились от отпечатков их копыт, и Селестия увидела что там, среди высоких стеблей, лежат шесть камней. Простых серых булыжников, и единственное, что отличало их от тысяч других таких же в местных предгорьях — символы древнего аликорнского языка, используемые в заклинаниях школы Пустоты. Символы «Магия», «Верность», «Доброта», «Честность», «Щедрость» и «Радость». Селестия взглянула на эти камни своим новым зрением, и чуть было не ослепла от потоков энергии, бьющих из них. Белое сияние чистой магии было ошеломляющим, даже по меркам аликорна, способного двигать небесные светила.
Не решаясь подходить к этим удивительным предметам, Селестия и

Луна сидели бок о бок, и наблюдали за тем, как в полях перед ними материализуются пони. То, что еще несколько минут назад казалось просто игрой света и тени, теперь обретало плоть. По травам мелькали туда-сюда яркие солнечные блики имеющие форму единорогов, пегасов и земных пони. А прямо позади лежащих на земле Элементов Гармонии, формировались особенно яркие силуэты. Три пони, сидящие в обнимку друг с другом. Черты их лица и другие детали тела было невозможно разобрать в виду текучести форм и призрачности линий, но можно было сказать одно — то был пегас в боевой броне, единорог в робе, и земной пони в пышных одеждах.
Сестры смотрели на возрождающихся пони, и в мысли их снова пробился лучик искренней радости. Все страдания последнего удара войны прошли как страшный сон. Вместо ледяного забвения, миллионы пони ожидали луга и холмы, залитые теплым, мягким солнечным светом. Никакого зла, никакой ненависти больше не осталось. Все сгинуло в прошлом, вместе со старой землей. И хотя воспоминания о смерти в огне будет преследовать тех из них, кто успел что-то почувствовать и заметить, милосердная память в итоге сжалится над ними, и смоет весь страх.
Троица пони перед глазами сестер обрела последние материальные черты. Три молодых кобылки удивленно озирались вокруг, не понимая, как они оказались в этих прекрасных, полных жизни холмах, если еще секунду назад они жались друг к другу во мраке ледяной пещеры, наблюдая, как над ними кружат кошмарные существа, сделанные изо льда и чистой ненависти.
Вот они увидели перед собой двух сестер-аликорнов, прекрасных как само совершенство. С сияющими гривами, стройными телами. Улыбающимися им добрейшими из улыбок, из числа тех, которыми могут улыбаться лишь матери своим любимым детям. Не сговариваясь, они упали перед ними в низком поклоне. «Спасибо за наше спасение, о прекраснейшие» — прошептала единорожка, и остальные подхватили ее слова.
Сестры огляделись вокруг, и увидели что все тысячи пони, материализовавшиеся в этот момент на поле, один за другим преклоняют перед ними колени.
— Наш разум полнится вашими образами, о прекраснейшие. — продолжила она. — Наш сон и наше пробуждение — теперь мы вспомнили твое лицо. Селестия. Ты оберегала нас, дала нам надежду и свет. Наша благодарность безмерна и мы жаждем служить тебе, дабы отплатить наш долг перед тобой. Будь нашей королевой, так как мы в завистливой суете своей растеряли наши государства равно как добро в наших душах, и мир пошел прахом по нашей вине. Накажи нас, если будет на то твоя воля. Позволь нам загладить нашу вину служением.
— Эй, я тоже хочу быть королевой! — полуобиженно-полушутливо шепнула Луна.
— В произошедшем нет вашей вины. Те, кто сотворил это зло с вами уже понесли свое наказание. — ответила Селестия максимально серьезным тоном, вспоминая для этого все старые книги с романтическими и приключенческими историями, что прочитала за свою жизнь. — Вы не нуждаетесь в наказаниях, и я не жду от вас служения. Но я могу дать вам любовь и сочувствие — и я желаю дать их вам всей душой. И потому я принимаю ваше предложение, но с определенным условием. Я не имею права зваться королевой, ибо мать и отец мои живы, и только они могут быть истинными правителями. Моя мать — это солнце, и мой отец — это луна, и пока они восходят на небе — я всего лишь их верная дочь, оставшаяся на земле. И я не одна. Луна — моя сестра — равная мне, и все что мы делаем — мы делаем вместе. Потому, я не могу зваться вашей королевой, носить это звание как символ единоличной власти.
— Это честь для нас, говорить с дочерями самого солнца и луны. И потому мы повторим наше предложение — правьте нами, и если на то ваше будет желание — мы будем звать вас принцессами.
— Этот вариант мне нравится! — выкрикнула Луна. — Принцесса Луна! Звучит прекрасно, так ведь, Тиа?
— Конечно, дорогая. — улыбнулась Селестия, и затем снова обратилась ко все еще согбенным в поклоне пони, с улыбкой еще более широкой: — Кхм... Уважаемые... подданные. Настало время строить наше королевство. Кто-нибудь знает, как это делается?
— Мы подскажем, о прекраснейшие. — улыбнулась в ответ единорожка, и две ее спутницы ее поддержали кивками полными энтузиазма.
— Прекрасно. — вздохнула Селестия. — В таком случае, если вы не возражаете — мне надо срочно что-нибудь съесть, иначе я упаду в обморок перед своими подданными, что, безусловно, станет настоящим скандалом, первым скандалом нашего нового государства.
Сказав это, Селестия направилась к таящимся в траве зарослям чего-то напоминающего дикую капусту. На вкус она оказалась вполне ничего. Немного терпковата, но после того, как у нее в животе была пустота уже в течении недели — это не имело значения. Аликорны, в принципе, не имеют столь острой потребности в физической пище как обычные пони — магией они способны наполнить свою кровь питательными веществами напрямую из Пустоты. Но Селестия предпочитала более общепринятый путь.
Вскоре она услышала, как к ней присоединился кто-то еще. Маленький пегас-жеребенок подобрался к небольшому кочану справа от нее, и увлеченно теперь его уплетал. Но эта умилительная сцена продлилась недолго. Вскинув в очередной раз голову, чтоб заглотить особо крупный лист, он подался вперед, и вдруг сорвался с места, летя низко над травой.
Селестия проследила его путь, и увидела на его конце красивую темно-зеленую пегаску, широко улыбающуюся малышу, обнимающую его своими крыльями.
— Мама! — донесся до нее его тонкий голосок. Считанные секунды он молчал, уткнувшись в гриву своей матери, но затем он выпалил на одном дыхании — Можно я стану стражником принцессы Луны? Она такая классная!
— Конечно, малыш. — ответила она. — Сначала тебе надо вырасти и стать очень сильным, чтобы защищать принцессу.
— А я хочу сейчас! — задорно ответил малыш.
Дожевав дикую капусту, аккуратно подхватив магией клейменные рунами булыжники Элементов Гармонии, и почувствовав удовлетворение, смешанное с некоторым стыдом за столь неподобающее царственной особе проявление слабости, Селестия повела своих новых подданных на поиск подходящего места для поселения. Где-нибудь у подножия гор. Она любила горы.

9. Эпилог

Принцесса Селестия сидела в тепле дворцовой оранжереи, наслаждаясь золотистым светом зимнего солнца, пением южных птиц в ветвях экзотических деревьев, и тихим журчанием маленьких фонтанчиков.
Она смотрела сквозь тонкое, кристально чистое стекло на заснеженный внутренний двор замка Кантерлот. Там, внизу резвились и играли в снежки шесть юных пони и один маленький дракончик. Их веселый смех разносился меж величественных белых стен замка, и грел сердце принцессы больше чем солнце над головой. Они были очаровательны в своей беззаботности, в своем счастье, и их настроение одновременно разгоняло и сгущало печальные мысли Селестии.
Эти шесть кобылок только что закончили выступление на театральной постановке об истории основания Эквестрии, и сейчас с огромным удовольствием сбрасывали напряжение, накопившееся за долгие дни репетиций, волнения перед первым выступлением на публике. Они валялись в пушистом снегу, кидались снежками, бегали друг за другом как маленькие жеребята... Самые храбрые пони Эквестрии, герои глядевшие в глаза Найтмэр Мун, не сдавшиеся Дискорду — чудовищному порождению Пустоты и обитающего в ней зла — боялись выступить на публике. По крайней мере, некоторые из них. Но страх был преодолен, выступление прошло идеально — никогда еще стены дворца не слышали такой страсти в игре, такой живости в образе. Костюмы были для них второй шкурой, жаркий свет софитов — новым солнцем, разгоняющим холод Виндиго. И вот, сыграв свои роли блестяще, они теперь наслаждались каждой секундой долгожданного свободного времени. И долгожданного праздника.
Селестия не могла уже и сказать, сколько раз она видела это представление. Но только сегодня перед ее глазами по настоящему ожили образы трех Матерей Эквестрии — тех самых пони, что первыми преклонили перед ней свои колени. Тех самых пони, которые принесли на землю настоящие мир и спокойствие, истинную радость жизни. Их образ был запечатлен в мраморе еще при их жизни, а потом перенесен из первого поселения, и водружен на одной из первых площадей Кантерлота, в годы его заложения — почти тысячу лет назад. Вечность? Секунда? Время спрессовалось в памяти принцессы, и когда она сегодня увидела свою верную ученицу в роли той первой пони, глазам которой открылась мудрость, она будто вернулась в те времена, почувствовала молодой ветерок в своих волосах, еще буквально светящийся от магии создавших его аликорнов. Несущий их мятный аромат. Полный восторга от свободы.
И едва успев схлынуть, прибой воспоминаний вернулся, полноводный и несущий в себе как печаль, так и радость.
Тогда давно, когда принцессы повели свой новообретенный народ к его новому дому, Селестия на самом деле не знала, куда им нужно идти. Ей не хотелось возвращаться в Долину. Это место было потеряно для нее, а для пони она никогда и не была домом. Но уходить далеко тоже не хотелось. И таким образом ее выбор пал на землю прекрасных лесов и рек, текущих меж крутых холмов и одиноко стоящих скал, похожих на огромных, безмолвных древних стражей. Их суровые, изрезанные эрозией черты сразу же пленили сердце принцессы.
За считанные годы, поселение выросло в полноценный город, сначала деревянный, а потом и каменный. В центре его возвышался дворец принцесс, может быть не столь великолепный и утонченный как Кантерлот, но все же прекрасный в своем строгом величии. Рядом с принцессами осели далеко не все пони. Сотни тысяч, даже миллионы из них — разошлись по разным уголкам незаселенных земель. И хотя правительницы сначала запрещали разделять поселения на отдельные сообщества пегасов, единорогов и земных пони, боясь новой волны разрозненности, позже они сдались перед тягой пегасов к эфемерным облачным городам, а единорогов — к утонченным горным замкам.
Если пони приняли власть аликорнов практически единодушно, то с другими народами было не все так гладко. Старые обиды у грифонов и драконов не давали толком ни о чем договориться. Олени и медведи были слишком замкнуты и традиционны в своем укладе — и не желали никакого вмешательства. Прочие народы, включая ближайших родственников — зебр — поддерживали какие-то отношения с пони и их новым правительством, но не признавали власти над собой. Селестию это устраивало. Всех остальных тоже. После того, как жизнь снова зазеленела на планете, беженцы в Долине рискнули покинуть уже давно плохо пригодную для обитания такой орды землю. Никто не желал оставаться в местах, связанных с таким количеством ужасных воспоминаний. Многие отправились искать свою родину. Другие, в основном те, кто нашел вместо нее океанские воды, отправились на поиски других подходящих земель. Как-то так само сложилось, что в распоряжении пони оказалось немалое пространство, хотя и гораздо меньшее, по сравнению с общими размерами старых империй и королевств.
Несмотря на то, что Долина теперь была полна гнетущих воспоминаний и эха от невероятных магических штормов, не все решились ее покидать. Лишенные своей высшей силы одиннадцать аликорнов проснулись в пустом пыльном Зале, под лучами теплого солнца, с чувством невероятной потери, бесконечной грусти и радостного ожидания новой жизни одновременно. Они обнаружили, что остались одни, совершенно одни, и сначала эта мысль ужаснула их. Но потом, они нашли в себе силы, чтобы жить. Обнаружили, что жизнь смертного существа отличается особым вкусом к каждой секунде бытия. Любовь и взаимопонимание, цветущие единовременно во всем мире, стали и их основой жизни. И уже через несколько лет, вновь зацветшую, отстроенную Долину заполнили голоса жеребят-аликорнов.
Селестия прилетала в Долину многократно, проведать их, понаблюдать за их жизнью, и она радовалась их счастливым лицам. Но потом, по мере того, как некогда бессмертные аликорны старели, а она оставалась юной, она начала осознавать, что не хочет более вмешиваться в дела ее бывшей родины. Некоторые вещи лучше оставлять такими, какими их удалось запомнить в их лучшие моменты.
И эта мысль заставила сердце Селестии сжаться от воспоминаний тех давних лет. Не всегда она имела возможность вовремя закрыть глаза, и это ранило ее добрую, любящую душу.
Опустив мечтательный взгляд от вида за стеклом оранжереи, от своего полупрозрачного отражения, подсвеченного вечерним солнцем, она посмотрела на пол.
У ног принцессы лежала старая, рассохшаяся от времени шкатулка, и ее содержимое было аккуратно разложено на полу. Старые рисунки, на рассыпающейся, держащейся только за счет магии бумаге. Миниатюры маслом на деревянных дощечках, потрескавшиеся и выцветшие. И на каждом из этих предметов старины были изображены по шесть пони. По шесть кобылок и жеребцов, одетых в наряды разных эпох, но делящих одинаковое выражение радости и счастья, или уверенного спокойствия на одновременно непохожих, и все равно одинаково узнаваемых лицах.
Она помнила первое поколение этих шести пони. Носителей Элементов Гармонии — так назывались они, согласно определению Древнейших. Живое оружие и щит. Или ремонтный инструмент? Или может быть лекарство. Все это были бессмысленные определения, никак не отображающие их истинную природу.
Когда принцессе доложили, что рожденные в определенный час и под определенными звездами пони обнаружены и взяты под наблюдение, ее волнение выходило через край. Она боялась их, думая, что увидит в глазах маленьких пони мертвую серую бездну разумов Древнейших, услышит их сухие голоса... Она боялась, что увидит чудовищ.
Но когда в ее дворец привели шесть маленьких жеребят, она не могла поверить своим глазам. Жизнерадостные, полные энергии, они быстро вышли из-под контроля сопровождавших их дворцовых слуг, начали носиться по тронному залу, играя в какую-то веселую детскую игру. Два пегаса, два единорога и два земных пони. Идеальный баланс. И их характеры идеально дополняли друг-друга, серьезность сочеталась с безбашенностью, великодушие и юмор со скромностью и нежностью... Они были прекрасны в своем равновесии. С невероятным облегчением принцесса посвятила их в тайну их рождения, и принялась обучать их всему, что знала.
Но... Все когда-то кончается.
День, когда старость взяла их — был самым черным днем в жизни принцессы. Даже зрелище уничтожения мира, развернувшееся перед ее глазами больше двух сотен лет назад, не шло ни в какое сравнение с горечью этой потери. Кто-то из ученых, в своих на тот момент будущих трудах освещая историю мира до основания Эквестрии, сказал — «Смерть одного пони — трагедия. Смерть миллионов — статистика.» Селестия никогда не могла собраться с духом, чтобы признаться себе, что этот ученый пони был прав. Но где-то в глубине души, она пришла к этому выводу еще тогда, получив последнее письмо от сына носительницы Элемента Магии.
Но она смогла пережить эту трагедию. И когда следующее перерождение Носителей встало у порога ее дворца, она была готова их встретить со своей обычной спокойной доброй улыбкой. Они уже были другими, но в тоже время, это были они же. И ее жизнь снова наполнилась радостью. Надолго ли? Что значат сто пятьдесят, самое большее, двести лет для полу-богини, как быстро они пролетят?

Прошло немало времени... Даже по меркам бессмертного аликорна. Чуть больше тысячи лет с тех пор, как она не выдержала своей ноши — ноши вечно юной владычицы влюбленного в нее народа. Тот факт, что она должна была становиться второй матерью шести самым лучшим пони Эквестрии, каждый раз, практически без передышки после потери предыдущих шести, только усугублял ситуацию... это было слишком для мягкого сердца принцессы. Она не успевала оглянуться, как еще вчерашние скромные и смущающиеся королевской милости жеребята, становились ее любимыми дочерьми и сыновьями, верными друзьями, наполняющими ее жизнь радостью и теплом... А потом уходили.
Селестия утешала себя, беря под свою опеку очередную «верную ученицу» и ее друзей, что они перерождаются каждый раз, что это те же первые шесть пони, родившиеся через год после основания Эквестрии. Но сама не верила своим словам. Они все были разными, уникальными, даже не смотря на то, что природа Элементов Гармонии создавала их по одному образу. Не существует двух одинаковых пони во всем мире, во всех временах, и это знание только делало ситуацию печальнее.
Большинство из поколений Носителей, конечно, проживало свою жизнь в полной мере, ни разу не столкнувшись ни с бедами, ни с печалями, ни с необходимостью применять Элементы Гармонии по назначению. Но были и исключения. Виндиго всегда были где-то рядом, всегда тщательно ощупывали барьер, отделяющий мир от Пустоты в поисках трещин. И иногда находили. Их терпение и целеустремленность не знала границ, и даже малейшее послабление в защите могло породить ужасные последствия.
Тогда, больше тысячи лет тому назад случилось ужасное, сломившее волю Селестии. Чудовищное порождение Пустоты ворвалось в этот мир, сея хаос и панику, разрушая самую основу творения, ту работу, что проделали давным-давно аликорны. Духи-стражи земли, воды, воздуха и небесных тел пали под натиском безумия Дискорда, стали игрушками в его лапах. Пали и Носители. Они были слишком молоды, слишком наивны и неопытны, чтобы справиться с силой, повергшей в ужас самих принцесс. Все произошло так быстро, что ни Селестия, ни Луна не успели ничего сделать.
Эквестрия была практически потеряна безвозвратно. Две сотни лет Хаос держал ее в своих цепких лапах. Принцессам пришлось бежать, играть с враждебными силами в прятки, искать пути выхода из этого кошмара. И Селестия, сокрушенная скорбью, пропустила момент, когда Дискорд добрался до ее младшей сестры. Но он не убил ее — он сделал нечто худшее. Он свел ее с ума, и исказил канал связующий ее с Пустотой, сделав ее равной по силе настоящим Древнейшим.
Когда Селестия, найдя в себе силы, превратила саму себя Носительницу Гармонии, и тем самым обрела достаточно могущества, чтобы нейтрализовать Дискорда и исцелить хотя бы часть пораженного Хаосом мироздания, было уже слишком поздно.
Порожденное стараниями Виндиго чудовище нельзя было убить. Его можно было лишь нейтрализовать, обездвижить тело, отрезать его душу от Пустоты — источника его магии и его родины. И жить в страхе, в ожидании дня, когда он найдет путь обратно на свободу. Хаос, принесенный им на землю, безумие, захватившее сознание духов-стражей было излечено, но не без последствий. Некоторые духи забыли о своем предназначении, о своем прошлом, объявили свою независимость от остальных. Селестия пыталась вразумить их, но потерпела поражение. А потом обнаружила, что они отступили от своих клятв не со зла. И что они стали чем-то иным. И их творения стали даже более живыми, чем обитатели каких-либо других мест. И хоть они породили немало зла и чудовищ, выудив откуда-то из дальних углов Пустоты существ, когда-то порожденных земными пони для войны, хаос, который они распространяли, не был Хаосом Дискорда. Это была другая разновидность хаоса — хаоса гармоничного, бесконечная сложность, непрекращающееся развитие и борьба за жизнь, во многом похожая на жизнь этой планеты до катастрофы. Равновесие восстановилось само. Так была потеряна старая столица — теперь на ее территории стоит темный Вечнодикий лес. Пони избегают его, Селестия предпочитает игнорировать его. Но это не отменяет его существования. И того, что он делает для поддержания Гармонии.
Мир исцелил в итоге себя сам. Но для его бессмертных обитателей настала темная пора.
Ее младшая сестра погрузилась в бездну ненависти и зависти, ничем не подкрепленной, но несокрушимой как вера фанатика. Селестия надеялась, что это пройдет, надо лишь подождать, и не оставлять попыток исцеления, но Элементы Гармонии были бессильны, а время только ухудшало эту болезнь.
И хватаясь за призрачную надежду, принцесса пошла на отчаянный шаг, прежде чем ненависть Луны к Селести и к миру не уничтожили ее саму.
Чудом застав врасплох свою сестру, а точнее, совершенно нового, не похожего на прежнюю жизнерадостную принцессу, аликорна, Селестия развоплотила ее. Невероятный риск, ужасные последствия ошибки — все это сомнениями терзало душу солнечной принцессы. Но она должна была попытаться. Телесность Луны, а точнее, Найтмар Мун, была выброшена в Пустоту, а искорка настоящей души ее младшей сестры, той, что еще оставалась напуганной собственным безумием маленькой девочкой, была отправлена на луну.
Пони, склонные к мифологизации и драматизации всего, что происходило в истории, считали «изгнание» на луну жестоким наказанием, достойной карой для монстра, которым была Найтмар Мун. Селестии пришлось поддержать это заблуждение, отчасти потому что иначе пришлось бы слишком многое объяснять ее подданным об устройстве мира, а она еще не была готова к этому. И отчасти от того, что в итоге все равно все поглотила бы гораздо более красочная мифология. На самом же деле, это было не наказание, а предоставление убежища, постельный режим для истерзанной болезнью души. Там, на луне, ее сестра была окружена духами ее старых друзей-аликорнов. И самое главное, там был ее отец, что заботился о ней, давал ей утешение. Селестия сама мечтала когда-нибудь так же оказаться в душе луны или солнца, чтобы повидаться с родителями с глазу на глаз, а не в ускользающих из памяти снах, в которых всегда не хватает времени и тем для разговоров... Но это было невозможно — слишком многое держало ее на земле, в мире материальном.
Оказавшись среди руин своего королевства, без любимой сестры, без любимых приемных детей — Селестия поняла, что больше так не может. Она спрятала Элементы Гармонии, связав их силу со своей магией, как делала прежде каждый раз, ожидая рождения и достижения зрелости следующих Носителей... и оплакивая предыдущих. Она больше не хотела слышать о Носителях, она охладела сердцем и отстранилась от мира, сосредоточившись исключительно на делах политики, экономики и магии.
Носители продолжали рождаться, находить друг-друга, проживать свою жизнь в счастливом неведении об их предназначении. Иногда, судьба играла жестокую шутку, и они рождались в противоположных уголках Эквестрии, или даже за ее пределами. И хотя невидимые силы всегда тянули их друг к другу, иногда они проживали всю свою жизнь, не подозревая, что где-то живут пони, что могут сделать их по-настоящему счастливыми. И потому жизнь их была наполнена печалью, чувством неполноценности, сокрушительным ощущением собственной ненужности.
Дворцовые чиновники исправно вели учет девочек и мальчиков, родившихся под особым знаком, и каждый раз докладывали о них принцессе, но она не желала их слушать. А когда они приносили известия о том, что Носители не смогли отыскать друг друга в срок, что они достигли совершеннолетия пустобедрыми, что их апатия и депрессия от невозможности достичь друг друга привела к их преждевременной гибели, Селестия лишь рассеянно кивала. А потом плакала недели напролет, не покидая своих покоев. Она не могла вмешиваться, как не могли вмешиваться ее родители в дела тех древних пони. Теперь она в полной мере понимала, почему аликорны отстранились от мира, заперлись в Долине и игнорировали любые просьбы. Она понимала, чего стоила такая изоляция. Но понимала и то, чего стоил отказ от нее. Малейшая слабость с ее стороны, и она растеряет последние силы, перестанет быть принцессой достойной своих подданных.
Однажды, она приказала тайно свести друг с другом Носителей, которые, рисковали пойти по тому же ужасному пути одиночества. Все было проделано с величайшей осторожностью, но даже опытные дворцовые интриганы недооценили силу Элементов. Очень быстро им стало известно, что за всеми, казалось бы, случайными событиями стоит приказ принцессы, и они пришли во дворец, узнать причину. Селестия не вышла к ним, сославшись на занятость. Она не могла пересилить себя и взглянуть в эти ускользающе знакомые лица. Она знала, что слишком быстро привяжется к ним, и неминуемое расставание будет ее самым жутким кошмаром. Обретшие друг друга пони избежали печальной участи, прожили свои жизни в полной мере, как любые другие обитатели Эквестрии, так и не узнав всей правды.
Но этот момент зародил в ее душу зерно сомнения. Она понимала, что существование Носителей, причем Носителей владеющих Элементами Гармонии — необходимость. Что она не может более играть их роль. Гармония и Пустота были несовместимы по своей природе — они являлись противоположностями, готовыми аннигилировать друг друга в любой момент, и чем дольше она держала Элементы при себе, тем больше она осознавала, что рано или поздно случится катастрофа.
Так же, ее внимание привлекли двенадцать пони, получившие метки в виде золотых песочных часов. Она видела их раньше, всех их, но всегда уже взрослыми. И всегда стоящими в тени, наблюдающими за величайшими событиями истории, незаметные никому. И только сейчас они появились, не придя неизвестно откуда, неизвестно каким образом, а родившись как обычные пони. Мир менялся, барьеры с Пустотой тревожно потрескивали от напряжения. Селестии пришлось отбросить ее страхи и принять решение, о котором она даже боялась подумать на протяжении тысячелетия. О том, чтобы взять под свою опеку талантливую юную единорожку столь знакомого лавандового цвета.
Как нельзя лучше складывалась ситуация для пришествия настоящих Носителей Гармонии. И хоть впоследствии, Селестия не раз терзала себя из-за излишнего цинизма своего решения, она не могла не признать его эффективность. Подходил к концу срок пребывания Луны с духами небесного тела, а это значит, что грядет ее рематериализация. Особенностью заклинания развоплощения является то, что тело и душа разделяются, и становятся полностью независимыми сущностями. И когда они соединяются вновь — телесная часть захватывает контроль над душевной. Селестия знала об этом, и так же она знала, что телесность Найтмар Мун истончилась, ослабла в жадной до магии Пустоте. И что она может уничтожить ее одним взмахом рога, вернув тело Луне, которая, в свою очередь в равной степени окрепла волей и духом.
Но если Селестия освободит Луну сама — нужный эффект не будет достигнут. Луна не обретет иммунитета против безумия Дискорда, а Носители Гармонии так и не овладеют Элементами. Потому ей пришлось сдаться Найтмар Мун без боя, и, не теряя настоящего контроля над ситуацией, ожидать результата. И результат превзошел все ее ожидания.
Слишком много времени прошло, с тех пор, как она в последний раз видела всю мощь Носителей Гармонии. Это зрелище поистине впечатляло. Но самое главное, что она снова почувствовала то позабытое чувство легкости, любви и надежды на прекрасное будущее, буквально осязаемыми волнами исходящее от Носителей, ставших едиными с Элементами. И теперь, когда Луна вернулась домой — она впервые за прошедшую тысячу лет

одиночества и скорби, почувствовала себя счастливой.

До этого дня она не решалась сблизиться с Носителями, помня, к каким последствиям это приводило тогда, тысячу лет назад. Она боялась полюбить их всем сердцем. И хотя она провела долгие годы в компании своей любимой, верной ученицы, она еще никогда не пыталась сблизиться с ее друзьями. И сейчас она поняла, что хочет вернуть себе хотя бы на один вечер частичку той былой радости. Этой жажде невозможно было сопротивляться.
«Тогда, в детстве, я была мудрее» — усмехнулась про себя принцесса, вспоминая теряющийся во мгле веков утренний разговор со своей сестрой. — «Рассуждала о невмешательстве, о тяжком бремени бессмертных аликорнов... А теперь я готова забыть всю ту боль, что причинил мне отказ от этой мудрости. Ради одной мимолетной радости. Я определенно была мудрее. Или наоборот? Что если мудрость — в том, что не стоит так глубоко зарываться в прошлое и так отчаянно бояться будущего? У меня есть настоящее, и если оно пройдет мимо — сожаление будет куда страшнее. Теперь я могу сравнивать.»
Положив портреты тысячелетней старины обратно в шкатулку, и захлопнув решительно крышку, Селестия вышла из оранжереи, чтобы спуститься вниз, во двор, полный смеха и радости. Она не хотела терять ни секунды, не хотела, чтобы мрачные мысли заслоняли от нее этот солнечный морозный вечер, портили этот прекрасный праздник, посвященный великой силе любви и дружбы, спасшей когда-то давно этот мир.
«Что бы ни случилось — я не дам никому причинить боль моим маленьким пони. Одна их слеза стоит слишком дорого, больше чем может позволить себе любое зло этого мира, и того что лежит за его пределами.» — думала Селестия, входя во двор. Прилетевший в лицо снежок сбил ее с мыслей, а на двор рухнула тишина и раздалось тихое «ой», произнесенное мягким голосом желтой пегаски.
Широко улыбнувшись, принцесса сбросила свою тиару, и отдала ее напрягшемуся от происходящего стражнику. Следующим быстрым движением, она слепила небольшой снежок, и запустила им в виновницу.
И снова смех зазвенел меж строгих белых стен дворца Кантерлот.