Тень и ночь

XI. Непокорность

Это было слишком неправильно. Это было слишком неправильно, потому что в погоне за самым старым чувством во вселенной они нарушали законы и запреты. И неправильным было не то, что они нарушали их, а то, что им их установили.

— Это не реальность, так? — безумно шептал Сомбра в покрывшуюся следами его зубов и жарких поцелуев шею Луны, гладя всё её тело нежно, но с такой настойчивостью, что она граничила с принуждением. Хотя им владела похоть, исходящая из любви к прекрасному, хрупкому, но сильному, самому удивительному существу во всём подлунном мире, живой и цепкий ум не мог игнорировать не столько плавно меняющиеся фоны и декорации вокруг них, сколько излишнюю идеальность момента.

Они были одни. Одни в целом свете, одни друг у друга, и ни у кого и ни у чего не было власти помешать тому, чего им обоим хотелось. Твёрдое и счастливое это осознание подстёгивало не торопиться, растянуть кипучую сладость церемониальной части, исследовать все изгибы и проверить, насколько они совмещаются с впадинами на теле партнёра. Они были глиной в копытах друг друга и свободно лепили из другого всё, что им было нужно.

— Я делаю всё, чтобы это изменилось, — клятвенно прошептала в серые губы Луна. Её копыта блуждали по свободному от вечного плаща телу единорога, исследуя островатые лопатки, волнующий подъем холки, удивительно объёмную, несмотря на свою исключительную густоту, гриву, сужающийся переход спины в крепкий узкий круп.

Они обменивались ощущениями, даря и забирая, впитывая и испуская. Оба понимали, что находятся в осознанном сновидении, созданном магией Луны. Что мозг каждого создаёт в ощущениях то, о чём привык думать, то есть, по сути, их близость наполовину являлась подделкой, фантазией, вольными и наивными домыслами о том, каково это — когда тебя касаются так. Но в их душах не было такого разброса. Бывшие практически едиными и до этого, их сознания окончательно сплелись тугими узлами. На самой поверхности, не пытаясь прятаться, плавилось острое, бесконечное одиночество, а над ним у обоих витала и возможность, и необходимость залечить его друг у друга. Это сочетание одну за другой рождало волны горькой, щемящей нежности, побуждающей углублять поцелуи, прижиматься ближе, вжимать в себя объятьями, стремясь создать как можно больше точек соприкосновения двух жадных, сильных тел.

Однако никто не зашёл дальше. Не хотели ни лишать себя той непринуждённой невинности, что ещё сохранялась между ними в разговорах, спорах и играх, ни обманываться трюками воображения. Чтобы заглушить боль и несправедливость резкого расставания, хватит и сна.

Чтобы стать одним целым, покажется мало и реальности.

— Сон скоро закончится, — язык и губы Луны едва шевелились, всё ещё потрескивая от неистовых, отчаянных ласк, что обрушивались на них и что обрушивали они сами.

— Мы ласкали друг друга так мало? — нежно ероша носом мягкую светлую гриву, проскулил Сомбра.

— Весь сон?

— Мне нужна вся жизнь.

Закрыв глаза, аликорночка поцеловала его в горло.

— Будь осторожен. Пока ничего не ясно.

---

Советники уже давно перестали обращать внимание на поморщивание короля и взволнованно прерывать свои доклады. К концу долгого совещания даже нервный тик и клацанье зубов не нарушали бесстрастности кристальных пони, а вот самому Дженезису действовали на нервы. Он то и дело косился за окно, где по защитному куполу изнутри разлетались ударные волны.

Аликорн изменил свойства грандиозного щита, переведя его в глухую оборону. Ни входа, ни выхода. Он был уверен, что Луна понимала это со всей рассудительностью, а пытаться пробиться продолжала из чисто подросткового упрямства и ради мести, чтобы своими попытками принести ему ещё один острый приступ мигрени.

Терпеть её удавалось с всё меньшим успехом.

Для полноты картины его младшей сестре не хватало только брызгать слюной и по-жеребячьи топать ногами, потому что яростные крики «Верни меня обратно!» уже были. Равно как и…

Шантаж, правда, слишком быстро закончившийся, потому что у Луны не нашлось достаточно грозных аспектов для обмена.

Истерики, оказавшиеся предсказуемо стабильным и доступным, но очевидно неэффективным средством.

Попытки поговорить конструктивно, разбивавшиеся о справедливую тяжесть преступления Сомбры и нависающую над королевством угрозу.

Поползновения на запрещённую или высокоуровневую магию, закончившиеся неудачей.

Разговоры с Кристальным Сердцем, в которых было слишком много слёз и аргументов в стиле «Ты же создано из существ, которые первыми воплотили любовь».

Дежурства у постели крепко спящей Анимы Кастоди и одёргиваемые гневным шипением стражи робкие попытки разбудить ту раньше времени.

И, наконец, шедевр мысли отчаявшейся влюблённой кобылы в виде инициирования похищения Селестии и угрозы заколоть её вилкой для торта, если купол сейчас же, сию же минуту снова не сделают проницаемым. Время от времени Селестия бросала изображать на лице ужас, брала вилку от своей шеи телекинезом, цепляла кусок тортика и, вернув оружие сестре и прожевав, снова пищала от неподдельного, чистого, концентрированного страха.

Она была на стороне Луны. Дженезис был на стороне Луны. И оба говорили ей, что как пони, живые, чувствующие и способные к любви и дружбе, они целиком и полностью её понимают, сочувствуют ей и никогда бы не разлучили с жеребцом, которого она будет помнить, пожалуй, и после смерти. Но как правители, на плечах которых лежит тяжкий груз ответственности за королевство и подданных в нём…

— Принц Харц Еро мёртв, — объяснял Луне на перьях король, — я знаю, кто его убийца, и по законам устанавливающихся с гиппогрифами отношений должен был пленить его на месте. Но я не могу это сделать ради твоего же блага, потому что Сомбру, попадись он, неизменно предадут смерти! Я даже не могу сообщить о трагедии и сделаю вид, что удивлён и шокирован, когда мне о ней сообщат, чтобы не поставить его под удар! Я пошёл тебе навстречу — почему ты не можешь сделать то же самое и просто посидеть тихо, делая вид, что ты не при чём, пока всё не уляжется? Убийство наследника не прощается просто так, да и гиппогрифы — не грифоны, от них ничем не откупишься. Сама посуди, если принц решил соблюсти традицию и, подвергнув свою жизнь опасности, лично отправиться в поход до невесты, чтобы доказать ей серьёзность своих намерений, что для гиппогрифов значат клятвы и принципы.

Умом Луна понимала всю разумность таких доводов, но сердце чувствовало беду, не давая успокоиться и выждать. Она не находила себе места, мечась от одного пони к другому, и внутренне была благодарна Селестии, которая забросила свои традиционные вечерние гулянья со смертными и каждую свободную минуту теперь проводила вместе с сестрой. Гибель жениха, похоже, её совсем не трогала — она лишь для приличия иногда напускала на себя печальный вид, но в целом не собиралась искренне горевать по гиппогрифу, которого никогда не видела, больше скорбя о смерти Осени, с которой ей так и не довелось встретиться.

Но, разумеется, гораздо сильнее аликорницу заботило состояние Луны. Та истощала себя попытками пробить купол и вырваться на волю, в вечной истерике принимая цель защитить её за цель ограничить, лишить свободы, запереть навсегда в кристальной сияющей клетке. Селестия поражалась паранойе своей сестрёнки и без устали отговаривала её от бесконечных навязчивых идей вроде тех, что теперь-то Анима и Дженезис попробуют выдать за кого-нибудь уже её, чтобы восполнить пробел в обзаведении новыми связями и заставить её забыть Сомбру.

— А я не забуду, — одержимо шипела аликорночка, горбатой всклоченной волчицей семеня вдоль границы купола, — я буду помнить! Я помнила и всегда буду помнить!

Селестия тайком закатывала глаза.

Поначалу Луна спала лишь для того, чтобы увидеть возлюбленного и убедиться, что он жив (хотя краем сознания она интересовалась, отдыхает ли дух Анимы вместе с телом или по-прежнему водит души к загробному миру, не давая Смерти отпуска?). Но затем, словно истратив все силы, впала в столь же продолжительную спячку, как её наставница. Аликорночка много спала по ночам, утрам, дням, вечерам, пробуждаясь лишь ненадолго, чтобы удовлетворить свои первичные потребности, и снова отправлялась в кровать.

— Тебе нельзя столько спать! — умоляла Селестия каждый раз, встречаясь с сестрой в коридорах. — Твои мышцы совсем атрофируются такими темпами!

— Во сне я вижу Сомбру, — бормотала Луна. — Скажешь мне, если станет известно что-нибудь о покойном принце.

— Тогда остановись, — схватила за копыто уже собравшуюся скрыться в опочивальне сестру аликорница. — Гиппогрифы прислали письмо о том, что принц не подаёт о себе никаких вестей слишком долгое время. Дженезис ответил встречным беспокойством, но тело уже начали искать.

---

Сон о какой-то незначительной белиберде, удивляющей лишь в первые секунды после пробуждения и после безболезненно забывающейся, заколебался и пошёл трещинами. Пейзаж и персонажи обваливались, как крупные куски рассохшейся глины, обнажая безликий фон неопределимого цвета. Он оживлялся только мелкими всполохами искр и решительно приближающейся фигурой Луны.

— Тебе нужно затаиться, — сходу сказала она, лишь коснувшись копытом небритой щеки Сомбры, чтобы привлечь его внимание и заставить понять, что эта часть выходит за рамки того, что можно безнаказанно и без ущерба выбросить из головы. — Спрячься так хорошо, как можешь, потому что гиппогрифы ищут своего принца.

— Не стоит так беспокоиться… — начал единорог, но Луна практически злобно прервала:

— Гиппогрифы, несмотря на свою самоуверенность и самоубийственные традиции, — не идиоты. Они не просто рыщут по Эквусу в поисках тела, они во всеуслышание объявляют об этом и сулят награду любому, кто может хоть как-то помочь. Одни только единороги с радостью сдадут тебя за неё.

— Ты намекаешь на мою свору?

— А ты считаешь, что разбойникам можно доверять? — горько воскликнула аликорница.

— Я — разбойник.

— Нет. Ты — всего лишь озлобленный и напуганный жеребёнок.

Сомбра отвернулся, нервно поджав губы. Луна мягким движением вернула его голову на место, заставив посмотреть себе в глаза:

— Обещай, что спрячешься. Не надо было тебе выставлять напоказ своё бессмертие — сейчас легче всего было бы притвориться мёртвым.

— Хорошо, Луна. Я обещаю, — поцеловал её в лоб единорог.

— Даже от своих пони! — надавила аликорночка, заставив Сомбру нахмуриться. — Ох, только не говори, что доверяешь им.

— У меня нет причин им не доверять, но да, ты права — не доверяю, как не доверял никому.

— Среди них есть кто-нибудь, кому продать тебя выгоднее всего? — заглянула в рубиновые глаза Луна.

Единорог вспомнил Виктори Край.

Они встретились, когда она была жеребёнком, а он был пьян. Проходил, залихватски сверкая бриллиантом серьги сквозь редкую черноту гривы, мимо неё, просящей милостыню у храма солнца бледной сироты, копытом мимолётно приласкал щеку, назвав крошкой, а затем к ногам кобылки упал кусок сверкающего жёлтого металла. Шокированная такой щедростью, она упорно бежала за довольно громко напевающим себе под нос богатым господином, искренне полагая, что он ошибся и собирался дать ей обычную медяшку, пока не попала в логово его подельников. Так она лишилась выбора и осталась.

Ангельская невесомость и полупрозрачность её внешности, малый возраст и милый голос делали её самым неподозрительным участником банды, а хрупкость телосложения и низкий рост позволяли пролезть в любое окно, в любую щель, в любую прореху. Несмотря на свою воздушность, она с самого первого дня вела себя, как телохранительница Сомбры, исполненная благодарности и восхищения к нему. Единорог поощрял подобные выходки, и Виктори стала для него компаньоном, который не избавляет от больших опасностей, но подчищает мелкие: он ненавидел, когда кто-то касается его даже самым невинным и случайным образом.

Однако когда это пыталась сделать сама подросшая телохранительница, выросшая в жеребячьей влюблённости в своего покровителя, он отшвырнул её телекинетическим ударом. «Не вздумай повторять это, — холодно бросил он кобылке, чьи минуту назад готовые поцеловать его губы скривились и дрожали от обиды и страха. — Я убивал и за меньшее». Она просто была не той.

И до сих пор не вернулась, когда та пришла.

— Есть, — наконец глухо ответил Сомбра.

---

— Просыпайся, Луна.

Аликорночка распахнула глаза, услышав знакомый голос, и моментально вскинула голову, чтобы встретиться взглядом с Анимой Кастоди. В уголках её глаз жила улыбка, хотя губы не улыбались.

— Доброе утро, — хрипло поздоровалась Луна и зевнула, прикрыв рот крылом. — Рада, что ты выспалась. Что, тренировка? Или снова теория?

— Визит в Орлиное гнездо, — был ответ. — Вы с Дженезисом и Селестией выдвигаетесь уже завтра.

Луна моментально стряхнула с себя остатки сна.

— Ты остаёшься?

— В королевстве должен оставаться хоть один аликорн, — приспустив веки, кивнула Анима. — И, к тому же, я всё ещё могу быть медлительной после сна. Дженезис уже объяснил тебе нашу политику?

— Так и есть, — кивнула аликорница, поднимаясь с постели. — Не волнуйся, сестра, я не подведу.

— Очень надеюсь, — многозначительно протянула королева, покидая покои Луны и тем самым давая ей безмолвное разрешение начать сборы.

Они, в отличие от приготовлений Селестии, вышли даже чересчур лаконичными. Старшая сестра же собирала чемоданы и саму себя, как положено порядочной овдовевшей невесте (вернее, за неё это делали служанки), но говорила так беззаботно, словно была простой крестьянкой, выходящей замуж по любви.

— Я хотела украсить гриву этими перьями, чтобы подражать оперению гиппогрифов, и надеть самую лёгкую из своих туник. Было бы неплохо нарядиться в мою любимую, но она мешала бы главному брачному ритуалу: ловле костей, — сидя перед зеркалом между двумя кристальными кобылками, что хлопотали над её причёской, сообщила аликорница. С её почему-то обзаведшейся бирюзовой полоской гривой, гладкой и струящейся, словно шёлк, было сложно справиться в одиночку.

— Ловле костей? — покоробило Луну.

— Гиппогрифы, в отличие от пони, полностью всеядны, — с удовольствием объяснила Селестия. — Мы можем ограниченно есть рыбу и изредка — мясо, но они вкушают это ежедневно и не видят в этом ничего обычного. Поэтому с древности повелось так, что гиппогриф делает своей избраннице предложение, скидывая ко дну пропасти крупную кость. Чем крупнее и вкуснее животное, которому эта кость принадлежала — тем лучшим добытчиком показывает себя жених. Гиппогрифы умеют определять кости на расстоянии, но мне подсказали, что на моей свадьбе будет череп птицы рух. Вернее, был бы, — она инстинктивно прикрыла глаз, когда гребень из зелёного кристалла подошёл слишком близко к линии роста волос на лбу.

— Ловить… чью-то голову… — скривилась её сестра ещё сильнее, не обращая внимания на присутствие служанок. — Да они же недалеко ушли от грифонов!

— А что ты ожидала от тех, кто и так наполовину грифон, да ещё и живёт недалеко от драконов? — хихикнула Селестия, изменив своей привычке не шевелиться во время любых процедур, чтобы не усложнять слугам работу. — Кстати, от драконов они переняли то, что во время ловли кости жених и невеста пикируют со сложенными крыльями и закрытыми глазами, сцепившись копытами… то есть, когтями.

— Это проверка на доверие, да?

— Да.

— И сколько таких свадеб заканчивалось погребениями?

— История знает на удивление мало случаев, — задумчиво ответила старшая из сестёр. — Обычай же не требует расцепляться лишь у самой земли. Это происходит в произвольный момент, чтобы один из супругов смог поймать кость. Кто поймал — тот и будет главным в доме, и первому потомку его пола перейдёт власть в семье, когда поймавший кость родитель умрёт. До свадьбы этого самого потомка, конечно — потом первенство снова придётся определять этим ритуалом.

— А если не поймает никто? — с ехидной пытливостью поинтересовалась Луна.

— Это считается очень дурной приметой, говорящей о том, что семья распадётся. Правда, отменяют свадьбу после этого только обычные гиппогрифы, власть имущие вроде нас с Харц Еро не могут позволить себе такого.

— Вернее, не могли бы, — внятно поправила аликорночка и получила в ответ беззаботный кивок, а затем к ней подлетело две пары серёг траурной расцветки:

— Эти или эти?

После короткого раздумья Луна посоветовала ей те, что будто состояли из хрустящих лиловых снежных хлопьев. Образ Селестии вскоре был завершён, и эти серьги, не скрываемые гривой, что имитировала собранные наверху кудри по пошедшей от шевелюры Анимы Кастоди моде, были единственным, что отражало, а не поглощало свет, подчёркивая её глаза. Привычные жемчужные бусы на крыльях же сменились скромными лентами тяжёлой тёмной ткани, слегка провисавшие красивыми драпировками, украшения ограничились медными браслетами выше локтей и широким ожерельем, мрачно нагромождённом узорами, а кричащую белизну тела укрыл строгий, но вместе с тем свободный крой закрытого чёрно-бордового наряда с отделкой под браслеты.

Луна, жадно рассматривая сестру, убедилась, что та будет божественно-красива даже в траурном наряде, и внезапно занервничала из-за ощущения едва ли не наготы рядом с ней. Усевшись в колесницу, запряжённую невероятно лохматыми существами, представляющими собой нечто среднее между волком и яком, аликорночка поинтересовалась у Селестии, не может ли позаимствовать пару мелочей из её сундуков. Та на это лишь широко улыбнулась и словно из-под крыла вытащила сестре её личные украшения, которые она совсем не надевала:

— Я знала, что тебе тоже захочется.

— Спасибо, — самостоятельно пристроив их на рог, волосы и крылья, кивнула Луна. — Ты очень предусмотрительна… в отличие от меня. На каком языке мы будем говорить?

— На кристальном, разумеется. Наши глотки не приспособлены к речи гиппогрифов, в которой много звуков из арсенала орлов.

— Значит, даже переводчика не будет? — тоскливо проводила аликорночка взглядом процессию советников, дипломатов, министров и так далее, направлявшихся к собственным колесницам, не таким роскошным, как та, в которой сидели сёстры. И уж точно не настолько богатым, как та, в которой должен был в одиночестве полететь Дженезис.

— Будет, но он знает их язык только в теории и физически не может показать свои знания на практике. Или, как вариант, на письме… Ты волнуешься?

— Немного, — поёжившись, призналась Луна. — Ты же знаешь, что я еду лишь для того, чтобы убедиться в безопасности Сомбры.

— Поверить не могу, что он жив, — рассеянно ответила Селестия, погрузившись в какие-то размышления.

— Я надеюсь, что так и останется, — прошептала аликорночка, положив голову на бортик колесницы. С появлением Дженезиса пришлось выпрямиться, и вскоре диковинные существа пустились в дальний бег.

Королевство прибегло бы к помощи морских драконов, но на океане всё ещё бушевали шторма, вынудившие воспользоваться пешим способом передвижения ещё принца гиппогрифов. Аликорны могли преодолеть весь путь несколькими телепортациями, но с ними были придворные, слуги и многочисленные дары, чтобы выразить своё соболезнование, а с таким багажом не вышло бы даже одно перемещение. Оптимальным выходом стало обращение к полуволкам-полуякам, крайне замкнутому народцу, выживающему на непроглядных просторах морозного севера. Они были для Кристального королевства кем-то вроде грифонов для Эквуса, но их наёмничество было построено не на кровожадности, а на исключительной проходимости, которая, наверное, не имела аналогов.

Луна не раз видела, как состоятельные горожане, перед кем возникла нужда преодолеть дальний и опасный путь, в мгновение ока уносятся на кажущихся из-за своей шерсти неповоротливыми гигантах, но всё-таки не смогла сдержать удивления, ощутив на себе всю скорость северных наёмников. Их не могли остановить ни снег, ни ветер за куполом — словно не замечая жесточайшей непогоды, полуволки преодолели вечно заснеженную равнину в считанные минуты и вырвались к бесплодной каменистой гряде, где уже заметно снизили энергозатраты и двинулись вперёд в более спокойном темпе. Риск быть опрокинутым метелью остался позади.

Сёстры озирались по сторонам, вглядываясь в пролетающие мимо пейзажи. Постаревшие листья на деревьях и кустарниках побурели и иссушились, съёжившись на своих ветках, но больше некому было сорвать их с насиженных мест и дать вторую жизнь в виде многоцветного шелестящего ковра. У Луны упало сердце, и она только через несколько месяцев после трагедии осознала весь ущерб отсутствия Осени. Зима придёт в положенный срок, но не станет выполнять чужую работу — уложит снежное покрывало поверх мёртвых рыжих одеяний, Весна растопит её подарок природе, но вряд ли капель смоет хоть часть прошлогодних листьев. Не пробьются новые почки, не распустятся новые листья, и птицы не совьют своих гнёзд без их зелёных укрытий. Клочок за клочком земля начнёт беднеть флорой и фауной и тихо, бесславно умирать.

Аликорночка осмелилась посмотреть на сестру. Та сидела с идеально прямой спиной, выдавая свою боль лишь увлажнившимися глазами и крепко поджатыми губами, силящимися удержать рыдания в горле, а рог светился ярким золотым светом. Луна не могла понять, что это за заклинание, пока не обернулась: на землю с исстрадавшихся деревьев планировал ненужный уже шелестящий груз. Селестия выполняла долг умершего аликорна и пыталась не плакать.

Её младшая сестра не могла удержаться от объятий, выражая всю свою благодарность и преклонение перед таким великодушием и добротой ко всему живому. Она словно вновь была жеребёнком, восторженно глядящим на аликорницу, которая казалась воплощением божественности.

К вечеру они доехали до первой деревни, своими укреплениями и масштабами всё-таки больше похожей на молодой город, нежели на первобытное поселение, и обе сестры были всерьёз взволнованы мыслью о том, как же теперь солнце уйдёт за горизонт. Может, просто, столкнувшись с ним и не найдя утягивающей его в Сонную расщелину магии, поплывёт по небосводу в обратном направлении? Однако ответ был дан Селестии и Луне практически мгновенно: на возвышающийся над всеми зданиями широкий помост взошло примерно полсотни единорогов и синхронно зажгли рога.

Полуяки стремительно пронесли королевский кортеж мимо города, но каждый из свидетелей этого ритуала, после которого солнце медленно и тяжело, но всё-таки ушло на покой, а вместо него с другой стороны плавно поднялась луна, понял, что впервые увидел у магических пони Эквуса организованное коллективное заклинание.

— Это невероятно! — восклицала Селестия, восторженно подпрыгивая на месте, и Луна догадывалась, что виной тому не отвратительные дороги, больше достойные зваться тропинками. — Очевидно, светила слишком долго не сменяли друг друга, и пони, встревожившись, решили исправить это самостоятельно! Ах, хотела бы я посмотреть на единорога, придумавшего такое первым! Он определённо настоящий гений!

Младшая не разделяла её энтузиазма, обурённая смешанными чувствами от радости и печали того, что не обнаружила среди повелителей светил Сомбру:

— Держу пари, это явление доказало им не то, что не нужно убивать всех аликорнов подряд, а то, что они и без них славно справляются.

— Всему своё время, Луна, — воодушевлённо взмахнула копытом Селестия. Каким-то образом пара полуволков, тянущая их колесницу, увидела этот посылающий вперёд жест и ускорилась. Охнув, старшая из аликорниц чуть не потеряла равновесие, а младшая не удержала смех, когда тягловые создания, неверно воспринявшие жест пони, нарушили иерархическое построение кортежа и обогнали изрядно удивившегося Дженезиса.

Они увидели ещё два захода солнца, не считая двух рассветов, и Луна встревожилась, косясь на ни разу не замедлившихся полуяков:

— Селестия?.. Разве эти яквольфы не должны отдыхать? Они не сделали ни одной остановки, не считая тех редких, чтобы именно мы могли позаботиться о своих потребностях, но не они.

— Не волнуйся, сестрёнка, всё хорошо. Они спят на ходу.

— Чего?! — чуть не проглотила собственный язык аликорночка, вскинув голову. — Ты же шутишь, правда?!

— Обычно они спят просто стоя, — с лёгкой улыбкой поведала Селестия, — но некоторые учатся спать прямо во время бега. В этот момент у них открыты глаза, не беспокойся.

— То есть, ты знала об этом, но не знала, что взмах передней ногой они воспринимают как команду ускориться? — проворчала Луна.

— Дженезис не учил меня управлению другими существами, — повела плечом аликорница. — Он учил меня сосуществовать с ними в уважении и понимании.

Во время любых последующих бесед с сестрой Луна всё размышляла, подшутила над ней Селестия или нет, но, так или иначе, яквольфы действительно не сделали ни единой остановки, благодаря чему примчали кортеж Кристального королевства к Морю Облаков в поразительно короткие сроки. Даже Зима не успела выйти из своих ледяных владений.

Пони сошли с колесниц, чтобы размять до невозможности затекшие ноги, морщась и кашляя от здешнего воздуха. Море Облаков было отвратительным местом. Цвет, собственно, облаков, из которых оно и состояло, не навевал никаких эстетически приятных ассоциаций, и было такое впечатление, будто сюда мир свалил все неудавшиеся погодные — хотя больше, естественно, облачные — эксперименты.

— Наверняка вместо дождя из них идёт пыль, — брезгливо смотря на клубящиеся невдалеке от них грязные клочья спрессованного воздуха и воды, предположила Селестия.

— Или камни, — согласилась Луна. — Взялось же откуда-то плато, которое будет дальше.

Сёстры, прохаживаясь из стороны в сторону и потягиваясь, смотрели, как пара казначеев расплачивается с особо крупным яквольфом: именно ему выпала честь — или скорее обязанность, потому что гордые существа не выказывали никакого трепета перед аликорнами, и это не вызывало удивления — тянуть колесницу Дженезиса.

— Сейчас они отправятся отдыхать в здешние пещеры, — пояснила на всякий случай Селестия, — и будут ждать нашего возвращения, чтобы доставить всех обратно. А через океан нас перенесёт кортеж от гиппогрифов.

— Что-то он задерживается? — неуверенно заметила Луна и посмотрела на короля.

Он подошёл к границе омерзительных облаков, поднял голову и послал в небо яркий пульсирующий столб фиолетового света. Простояв в пространстве несколько секунд, он скрутился с рога аликорна, щупальцами спрута взвился ввысь и взорвался ярким сигнальным фейерверком.

— Вот теперь уже можно судить, насколько, — хихикнув, поцеловала сестру в щеку Селестия.

Тем не менее, ждать практически не пришлось. Луна даже заподозрила, что гиппогрифы, гибкие, но мускулистые, ночевали на скрывавшемся под Морем Облаков плато: они вынырнули из-под мерзкой, но, как выяснилось, бесплотной массы всего через минуту после заклинания Дженезиса, запряжённые во что-то отдалённо похожее на колесницы Кристального королевства, но с полозьями вместо колёс. За ними с небольшим запозданием вылетело ещё несколько подобных саней.

Дженезис первым уселся в свой транспорт и первым же унёсся вперёд, не удержавшись, однако, создать вокруг себя защитный пузырь, когда гиппогрифы бесстрашно нырнули в грязную облачную пелену. Луна и Селестия, сани которых утянули следом за старшим братом, осмелились не пользоваться какой бы то ни было защитой и выяснили, что она всё же не была бы излишней: в гривы и одежды тут же набился песок.

— Я была права, — платком очищая язык, недовольно заметила Селестия.

— Что-то тебя это не радует, — тоже безо всякой радости ответила Луна, вытряхивая пыль из ушей.

— Зато не камни!

К счастью, они успели привести себя в порядок к тому моменту, когда тягловые гиппогрифы совершили мягкую посадку на горы Арис, зовущиеся также Орлиным гнездом. Дженезис, однако, посматривал на сестёр с неприкрытым ехидством, явно зная об их непредусмотрительной и самоуверенной оплошности.

Дворец королей гиппогрифов представлял собой вертикальный белый шпиль из неизвестного камня, увенчанный тяжеловесного вида шаром на самом верху. Три невнятных стелы на его макушке, изображавших, видимо, каких-то значимых для истории гиппогрифов, придавали этому элементу законченный вид луковицы. По случаю траура высотные украшения были то ли выкрашены в чёрный цвет, то ли отделаны ещё одним слоем тёмных камней. Луне было непривычно смотреть на такую лаконичность, нарушающую, кажется, несколько законов физики, после богато украшенного кристального дворца с его тонкой архитектурой и резными украшениями. Больше строений вообще не было видно, но Селестия, неприметно потолкав сестру сгибом крыла, взглядом указала на стены крутых гор. Аликорночке потребовалось основательно присмотреться, чтобы различить любопытно выглядывающие из пещер и расщелин клювастые лица.

Город был выстроен внутри скал, а дворец правителей становился местом, видимым из любой его точки.

Гостей встретила королева гиппогрифов, всем известная как Элсен Сайхан. Её фисташковое тело и длинный гребень голубых перьев на голове почти целиком скрывала большая чёрная вуаль, и даже сквозь оперение было видно, что глаза опухли от пролитых слёз. Тем не менее, мать погибшего поприветствовала аликорнов и их подданных тепло, стойко выслушав соболезнования, и лишь на Селестии её голос дрогнул.

Элсен взяла копыта молодой аликорницы своими тёплыми орлиными лапами, прерывисто вздохнув и посмотрев в сочувствующие лавандовые глаза из-под вуали:

— Мой дорогой Харц был очарован тобой. Он влюбился с первого взгляда на портрет. Он был… таким достойным гиппогрифом… ты была бы очень счастлива быть его женой. Прошу всех следовать за мной. Я покажу покои, в которых каждый из вас сможет отдохнуть с дороги, пока мой м… король Хурай Зурх не закончит неотложные дела.

Очевидно, на её собственной свадьбе кость поймала не она.

Луна шла по замку гиппогрифов и осторожно осматривалась. Камень обязательно был скрыт для тепла под коврами, мехами и шкурами — ими в изобилии были увешаны все стены, и зачастую были единственным предметом комнаты: сказывалась любовь этого народа к лаконичности и простору для полётов и жизни. По понятным причинам не было ни единой лестницы, но специально для бескрылых пони были сооружены временные варианты из дерева, красиво украшенные резкой. Среди изредка встречавшейся скромной мебели выделялись своеобразные круглые очаги по центру некоторых помещений, дым которых тут же вбирали свисавшие прямо с потолка гигантские каменные трубы.

— Как они их сделали? — шёпотом допытывалась до сестры Луна. — Вырезали прямо в скале, как мы — из кристаллов? А куда тогда ведут дымоходы? Или они как-то хитро собирали всё это с нуля, а потом… — она осеклась, наконец обратив внимание на то, к чему был прикован взгляд Селестии.

На каждом из слуг была хотя бы одна траурная вещь, даже лента вокруг оперённой головы. Это вряд ли было следствием слепого подчинения приказу: у многих гиппогрифов стояли в глазах слёзы, бессильно волоклись по коврам на полу крылья, некоторые даже всхлипывали и когтями утирали клювы, пока, как им казалось, никто не смотрит.

Все жители искренне скорбели о трагически погибшем принце.

Аликорночка поёжилась, разом стихая. Для Селестии вся жизнь была увлекательным приключением, она, думалось, мало к чему относилась серьёзно, и Луне следовало бы отнестись внимательнее к тому, что после приветствия Элсен относящаяся ко всему с любопытством и задором сестра вдруг присмирела и погрузилась в задумчивость. Теперь, после долгого шествия по замку гиппогрифов, наполненного разделявшими горе своих правителей подданными, её состояние и вовсе можно было смело назвать подавленным.

Когда Хурай Зурх, низкорослый для гиппогрифа, но угрожающе крепкий король в чёрной меховой мантии с широкими острыми плечами, закончил со своими таинственными обязательствами и вышел поприветствовать аликорнов, уверенно проигнорировав их свиту, гостям было позволено взглянуть на обнаруженное тело. Оно покоилось на монолитном каменном смертном одре в самом центре шарообразной части замка, и Луна была шокирована, когда ей пояснили, что эта самая часть, самая примечательная с улицы и приковывающая взгляды, служит королевской семье склепом. Однако окончательно похолодела аликорночка, узнав, что обычно покойных не запеленовывают так туго в белые полотна.

И пара мрачных гиппогрифов начала снимать с трупа наслоения ткани.

Слабонервные предпочли отвернуться. Аликорны были вынуждены, не дрогнув, смотреть, как, лишившись поддержки в виде бинтовки, расходятся в стороны половины рёберной клетки.

— Ему разодрали грудь, — прохрипел Хурай Зурх, изменяя своей манере держаться властно и отстранённо, и прикоснулся пальцами к ледяному клюву единственного сына. — Ему разодрали грудь и продолжили избивать, пока он не умер от кровопотерь и боли. Какая силища нужна, чтобы сотворить подобное? Каким монстром нужно быть, чтобы так повергнуть того, кто был лучшим бойцом горы Арис и взлетал стремительнее любого орла? — чёрные глаза уставились прямиком на Дженезиса, полыхая всеми оттенками ярости и скорби. — Кто убийца моего сына?

— Мы этого не знаем, Ваше Величество, — ответил аликорн. — Нападение было совершено в землях, где царит анархия. Вероятнее всего, это были разбойники, и…

Луна в ужасе вздрогнула, испугавшись, что король сейчас выдаст Сомбру, но раньше, чем она сумела среагировать, Хурай Зурх окончательно потерял самообладание:

— Мне плевать на род их занятий! Мой единственный наследник должен быть отомщён!

— Прошу Вас, успокойтесь. Мы прилагаем все усилия, чтобы найти след тех, кто повинен в случившейся трагедии, но нам не хватает войск, — прибегнув к магии своего успокаивающего голоса, Дженезис смело ввернул намёк на то, что по-прежнему не откажется от союза.

— В этом я Вам с удовольствием помогу. Даже несмотря на то, что Вам гибель моего сына была с определённой стороны выгодна…

Младшая из сестёр в очередной раз испугалась того, что Дженезис вот-вот скажет правду, увидев, как гневно сверкнули его глаза:

— Как Вы смеете?

— Я ничего не утверждаю. Но и отказываться от подозрений не собираюсь. Найдите этих мерзавцев, кто бы они ни были, и принесите сюда их головы. Хотя нет, — медленно протянул король гиппогрифов с истинно грифоньей кровожадностью, полубезумным взглядом скользя по развороченным внутренностям принца, — лучше доставьте живьём. Мои солдаты будут вам помогать. Но предупреждаю, — он внезапно оторвался от тела Харца, — если расследование чересчур затянется — я восприму это как утайку.

Угроза пульсировала в голове Луны, затмевая и все остальные мысли, и какие бы то ни было попытки мира достучаться до неё. Она провела ночь без сна, опасаясь, что снова скользнёт в мир снов, отыщет Сомбру и будет предаваться любви с ним, как они всегда оба хотели, пока в это время…

Принц Харц Еро был для неё всего лишь именем на свитке истории. Посторонним персонажем жизни, допустимой жертвой их с Сомброй любви на фоне праздного обладания друг другом, камнем преткновения между их отношениями и обществом. Теперь в траурных лентах на головах слуг, в слезах безутешной матери, в тихих разговорах сестёр, в воспоминаниях горожан, в отчаянно стискивающей дверную ручку фамильного склепа лапе силящегося сдержать горестный рык короля Луна видела в умершем личность. Личность добрую, благодетельную, унаследовавшую лучшие родительские черты, личность — некогда! — живую и дышащую, в самом расцвете сил и красоты, с надеждой на счастливое будущее и с нерастраченной способностью любить. Возможно, с ним Селестии было хорошо. Возможно, именно с ним она должна была обрести ту связь, что была у Луны и Сомбры.

Все присутствующие давили рыдания, чтобы сказать принцу последнее «прощай», а перед глазами Луны стояли затерявшиеся в траве у окровавленных копыт серого единорога золотые безделушки.

---

— Беги.

Сомбра сонно проморгался. Он и так спал, но не ожидал, что это слово так сразу вобьётся ему в сознание, вобьётся голосом, который подходит скорее погонщику-рабовладельцу, чем его возлюбленной. Тем не менее, это была именно она. Это она стояла перед ним, сгорбившись, смешав в своём взгляде гнев, разочарование и бескрайнюю скорбь.

— Луна? — растерянно позвал единорог и протянул к аликорночке копыто, но вместо того, чтобы шагнуть к ней, отступил назад.

— Беги, прячься и молись, чтобы тебя не нашли, если у тебя не было весомой причины убивать этого беднягу, — тело кобылки била крупная дрожь. Она с равной вероятностью была готова разрыдаться и перегрызть Сомбре глотку. Ей потребовалось время, чтобы, сжимая челюсти и прерывисто втягивая носом воздух, собраться и продолжить срывающимся голосом: — Принц Харц Еро был жизнелюбивым и милосердным, гиппогрифом с широкой душой и мягким сердцем, он был, в конце концов, просто живым, и если ты сейчас же не назовёшь мне хоть один повод не называть твоё имя королю Хурай Зурху, тебя не спасёт никакая тёмная магия.

Единорог шокированно смотрел на роняющую на яростный оскал слёзы Луну.

— Ну?! — вдруг взревела она, и жеребец инстинктивно пригнулся, готовясь избежать удара, но его стегнуло лишь волной ненависти. Тело же аликорницы оставалось неподвижным, застыло карающим изваянием синей стали. — Это было ради наживы?! Зачем ты вообще совершал все эти убийства?! Зачем нужно было совершать их с такой жестокостью?! Тебе не хватило того, как ты отомстил своим владельцам?! За их грехи должны отвечать совершенно другие существа только потому, что они не пони?! Так ты совсем недавно доказал, что пони могут быть ещё хуже!

Сомбра медленно выдохнул, сдвигая брови.

— А ты всё ещё считаешь меня пони?

Луна захлебнулась новой гневной тирадой, во все глаза глядя на единорога. Она внезапно поняла, насколько тот изменился со времён их жеребячества. Тот род занятий, что он выбрал, аликорночка всегда пропускала мимо сознания, не допуская ни единой порочащей друга мысли. Она не думала о том, что случалось с его жертвами и их жизнями, не думала о чувствах семьи, друзей и соратников этих самых жертв, не думала о том, зачем Сомбре вообще нужно грабить караваны и одиночек. Луна считала его решение нападать только на тех, кто не относится к пони, благородным и красивым жестом, выражением вечной непримиримости со своим прошлым и местью всему роду беспощадных мучителей. Словом, что бы тот ни делал — у неё находилось для этого оправдание, потому что до сих пор его злодеяния не представали её глазам и оставались чем-то абстрактным, чем-то, что можно проигнорировать просто потому, что этого не существует в поле её зрения.

Столкновение с другой стороной реальности выбило розовые очки стёклами внутрь. Но неужели мало страшных открытий?..

— Кто же ты? — потерявшим всю свою силу голосом просипела Луна.

— Я не знаю. Но от меня явно не случайно бежали всю жизнь, явно не случайно мои черты внушали другим пони отвращение и страх, не случайно моя магия не вписывалась ни в одну из школ и не находила ни собратьев, ни преемников. Не случайно я не могу умереть и выживаю после самых тяжёлых испытаний и травм. А ещё я не случайно чувствую и помню тебя, сколько бы времени ни прошло. И сейчас ты терпишь крах идеалов. Я прав? — наклонил голову вперёд Сомбра, сверля аликорночку немигающим взглядом.

— Это очевидно, — бессильно осела она на круп. — Ты стал одержимым убийцей и психопатом, лишь выставляющим наживу в качестве мотива… но пользовался ли ты когда-нибудь награбленным? Пытался ли построить дом, завести семью, даже сделать жизнь других лучше?..

Единорог долго молчал, отведя взгляд.

— Я — монстр, Луна. И я знаю, когда я им стал: во время своего побега. Страх, который исходил от погонщиков, когда я расправлялся с ними, с одним за другим… — Сомбра помедлил, подбирая слова. — Он словно входил в меня, как воздух. Делал сильнее. Я столкнулся с самым большим страхом во Вселенной — страхом перед смертью, страхом, завязанным на инстинкте выживания, бегства и самосохранения, вшитом в каждое живое существо. И чем больше я вбирал его — тем сильнее становилась моя магия, тем беспощаднее — дух…

Телекинезом он стащил с плеч и спины свой грязный, затасканный плащ. Аликорночка тяжело сглотнула подступившую к горлу тошноту, глядя на то, что он скрывал: уродливое глянцевое месиво застарелых шрамов, покрывавших спину и плечи сплошным рубцовым полотном.

— Ярость питала меня, — продолжал Сомбра. От раскаяния его голос звучал ещё более хрипло, чем обычно. — Они нашёптывали, что всё, что я делаю — правильно, я — лишь кинжал в копытах справедливости. Я даю всем то, что они заслужили, потому что если они, ни на что не смотря, рабскими оковами лишают пони мечтаний и надежд, почему я, тоже пони, не могу отвечать им тем же? Я развивал своё умение обращаться с тенями, я научился делать их осязаемыми, а затем придал им остроту, превосходящую любой меч. Однако было то, что сдерживало меня. И это единственное, что удерживало меня от падения во тьму — память о тебе. Я боялся, что потеряю себя и при встрече с тобой не сделаю разницы, убив тебя точно так же, как и остальных… подумай, сколько страха я мог бы получить от тебя. Ты блефуешь, говоря, что выдашь меня королю гиппогрифов. Ты никогда не сможешь причинить мне вред, потому что любишь — и не смогла бы, даже начни я убивать тебя. Но есть могущество выше этого. Есть сила, которая превосходит и потенциальную мощь твоего страха, и мою мстительную агрессию: то, что я люблю тебя тоже.

Единорог приблизился к застывшей в ужасе Луне, умоляюще глядя ей в глаза:

— Я давно перебил бы половину Эквуса, а затем подчинил бы вторую. Я погряз бы во тьме собственных теней, не свети ты мне сверху и не освещай истину, не служи маяком в беспросветной жестокости, которую я своими копытами возвёл вокруг себя. Если ты откажешься от меня сейчас — я потеряю последнюю причину сохранять в себе хоть что-то от пони.

— Ты лжёшь, — тихо прошептала аликорночка, закрывая глаза от непреодолимой внутренней боли. — Ты всего лишь пытаешься спасти свою жизнь. Будь это так — Харц Еро сейчас был бы жив. Ты бы бросил убийства, едва увидев меня.

Сомбра замолчал, нервно сглатывая, глядя в непроницаемое лицо, чтобы понять, казнён он сейчас будет или помилован.

— Ты нужна мне, — прошептал единорог. — Вне зависимости от того, какое решение ты примешь — просто помни о том, что ты действительно мне нужна.

Луна отвернулась, стараясь справиться с собой и подрагивая. Сомбра протянул к ней копыта, желая обнять, утешить аликорницу, но она вырвалась, не глядя на него. Время для единорога будто замедлилось, и тем отвратительнее было ощущение, как внутри него что-то медленно умирает. Снова.

— Уходи.

Слово больно ударило и засело в мозгу, точно стрела. Она… отвергла его? После того, что было? После того, что узнала о нём?

— Ты… ты отказываешься?.. — безжизненно прошептал Сомбра. Луна развернулась к нему. Даже прекрасная шёрстка не могла скрыть её бледность, и тем страшнее казались полные отчаянной решимости глаза, заставившие оробеть даже психопатичного убийцу.

— Ты так и не понял? Политика вкупе с родительским горем — беспощаднейшее из орудий! Подозрение в убийстве теперь падёт на Дженезиса, а значит, и на всех нас! — сердце снова пустилось в свой галоп. Она не отвергает его. Она изгоняет его, чтобы спасти. — Ты рискуешь начать войну между двумя королевствами!

— Если они только осмелятся… — начал было единорог, но аликорница грозно зарычала на него:

— Тебе мало зла, которое ты причинил?! Мало боли, мало крови и страха?! В одном ты был прав — я люблю тебя больше жизни. И посему заклинаю — уходи. Беги, прячься по крайней мере четыре десятка лет, пока всё не уляжется, пока мы не придумаем, что делать. Спаси свою жизнь…

Голос Луны сорвался. Сомбра, точно оглушённый, завернулся обратно в свой плащ. Аликорночка старалась не смотреть на него, чтобы не разрыдаться, не броситься в его объятия, не удержать, но усилием воли смогла заставить их последний совместный сон распасться.

А затем — не разбудить акустикой своих рыданий всех в замке.