Тень и ночь

XVIII. Жажда мести

Сомбра знал, что облик Луны перед ним — не больше, чем иллюзия, подсознательная попытка не сойти с ума. Но он не мог удержаться от того, чтобы протянуть к ней копыто и молча приласкать рельеф знакомой щеки.

— Я реальна, — прошептала аликорночка, накрывая его переднюю ногу копытом, словно все его мысли были для неё прозрачны и очевидны. — Я клянусь тебе, любовь моя, я настоящая. Я вытащила тебя.

— Ложь, — горько усмехнулся единорог без толики обвинения. — Ты — плод моего воображения. Они дали мне заснуть здоровым сном, и мой разум поспешил к своему единственному утешению. Жаль, что оно поможет лишь моей душе и не затянет тело.

— Твои раны заживут, — горячо пообещала Луна. — Лучшие лекари Кристального королевства трудились над тобой, шесть медицинских талисманов ушло на то, чтобы облегчить твою боль. Твоё дыхание наконец выровнялось, и мне разрешили войти в твои сны.

Сомбра замер, неверяще глядя на кобылку. Его копыто скользнуло в недлинную шёлковую гриву, вплетаясь в пряди и проверяя осязаемое на реальность, словно сон мог выдержать эту проверку. Луна зажгла рог.

— Я клянусь тебе, — пространство вокруг них пошло мелкими волнами и, успокаиваясь, оставляло после себя незнакомую картину, — ты в безопасности.

Сомбра ощутил, как его тело мягко падает на пол, и лишь сейчас осознал, что всё время до этого он стоял в невесомости. Копыта прочно коснулись кристального пола под ними, и точно такая же сияющая и гранёная обстановка выдала одну из комнат дворца северного королевства: всем, даже тем, кто никогда не видел это грандиозное строение, было известно, что оно высечено из цельной драгоценной скалы со всеми своими помещениями. Конкретно это было обставлено особенно эффектно, выдавая действительно королевские покои. Резьба на стенах и высоком потолке делала их больше похожими на лазурный светящийся в ночи лес, но многочисленные предметы роскоши всё же не давали сравнить плод цивилизации с повсеместной средой Эквуса. На столь же искусно выполненной кровати из чистых самоцветов Сомбра увидел самого себя.

Лекари подлатали его, как могли. Все вывихи были вправлены, переломы — зафиксированы, а на рог и задние ноги, пострадавшие больше всего, вообще наложили медицинские талисманы в чистом виде, и паутина их заклинаний опутывала повреждённые части тела, заживляя их и унимая боль. Луна всё равно не оставляла единорога: Сомбра увидел её на полу рядом с кроватью, прижимающуюся во сне щекой к безвольно лежащему на покрывале копыту.

— Почему ты на полу? — только и спросил жеребец.

Луна удивлённо моргнула. Она ожидала ужаса, сокрушений о том, как страшно он выглядит — а в особенности — его лицо после того, как с него смыли кровь и следы пота и грязи, одни только в мясо разбитые губы чего стоили — или ярости, но никак не этого пустякового замечания.

— Я не хотела бросать тебя снова, — сглотнула аликорночка. — Но очевидно, что ложиться рядом с тобой — лишний раз тревожить и причинять боль. Поэтому я устроилась на полу.

— Это сон, так? — серьёзно спросил Сомбра.

— Уверяю тебя, я реальна, и всё происходящее…

— Это сон?

— Д-да, это сон.

— Значит, я могу делать здесь всё, что захочу.

Единорог отошёл от Луны и подошёл к спящей её версии, которую отражала вариация столь легко дающегося аликорночке заклинания. Рог Сомбры, вернее, его проекции, поскольку был целым и невредимым, засветился, и плечи примостившейся у постели кобылки мягко обняло одеяло. Это было всё, что жеребец сделал, и Луна, справившись с удивлением, ласково усмехнулась от разлившегося в груди тепла. Она подошла к ненормально спокойно смотрящему на самому себя единорогу и приласкалась носом к его шее, избегая смотреть туда же, куда он.

— Мне пообещали, что ты поправишься, — пролепетала Луна, стремясь заполнить жуткую тишину. Сон прекрасно передавал реальное безмолвие её покоев. — Это будет не так уж и быстро, но ты останешься жив.

— Мой рог восстановят? — только и спросил Сомбра.

— Отвечали, что восстановят, но придётся смириться с тем, что он навсегда останется кривым.

— Однако он всё равно будет пригоден для магии? — надавил единорог, и Луна только сейчас осознала, что в каждом его слове бренчала злость. На немой взгляд аликорночки Сомбра взял её лицо копытом за подбородок и тихо отчеканил: — Мне важно знать, что я смогу отомстить этой суке. Причинить ей так много боли, как только можно.

— Что с тобой делали? — прошептала кобылка, не вполне желая слышать ответ.

Единорог, захваченный ледяной яростью, выдал такую ухмылку, что у Луны поднялась дыбом шерсть. Его не слишком трогало плачевное состояние собственного тела; он не был сломан, как после рабства у алмазных псов, но сам факт свершения подобного взбесил его до небезопасного предела.

— Насиловали. Били. Издевались. Жгли. Ломали.

— Почему? — дрожащим, надломленным голосом выдохнула Луна.

Сомбра посмотрел ей прямо в глаза.

— Потому что пони ищут виноватых. Им всегда нужно знать своих врагов, даже если врагов на самом деле нет. Им нужно против кого-то сплачиваться, чтобы не перегрызть непосредственно друг друга, а если неприятеля нет — они его выдумают.

Единорог впервые посмотрел на самого себя, бессознательно лежащего на кровати, с неподдельной жалостью без толики агрессии.

— Или создадут. Если бы Сильвер Рэйзор решила отомстить мне за то, что я отверг Виктори Край — я бы это принял. Но она придумала себе, что я погубил следующего её возлюбленного. Из ревности, потому что он был как две капли воды похож на меня, и я решил, что не может существовать замены мне, такому великолепному и могущественному!

Истеричный хохот только сморозил внутренности Луны ещё крепче. Во рту у аликорночки пересохло, и она не смогла бы ничего сказать, даже если бы хотела. Сомбра запустил призрачное копыто в прореженную после издевательств гриву избитого себя, вдавливая слова в сознание помертвевшей от осознания кобылки:

— Хотя, конечно, это было наполовину издевательством. Она пыталась заставить меня признаться, что я убил его, чтобы не отвечать перед гиппогрифами. Я снова и снова повторял, что не делал этого… — единорожье копыто скользнуло, не оставляя ни единого ощущения, по шее и груди его спящей версии. — И меня наказывали за ложь. Она хотела, чтобы я признал то, чего не совершал, признал, что каждая сносимая пытка производится на законном основании, признал, что происходящее — справедливая кровная месть, — Сомбра пытался храбриться, но воспоминания захлёстывали его, и он ускорял свою речь, боясь без этого начать задыхаться от заново переживаемых мук. — Кажется, только мысль, что я приму на душу не свой грех, приносила ей больше удовольствия, чем избиение, прижигание или… или… — единорог медленно обхватил себя копытами, дрожа от бессилия и отвращения. Луна бросилась к нему, укрывая крыльями, целуя в шею и практически не понимая, о чём он пытается, но не находит в себе сил рассказать.

— Замолчи, — чуть не плача, умоляла аликорночка. — Замолчи, я уже жалею, что спросила об этом! Мне невыносимо видеть твою боль!

— Тем не менее, ты остаёшься рядом со мной, — пронзительно прошептал Сомбра, спасительно хватаясь за неё и утопая лицом в шёлковой вуали голубой гривы. — О звёзды, Луна. Они угрожали тебе.

— М-мне? Как они…

— Она удивительно хорошо знала меня, — копыта единорога до боли впились в плечи кобылки. Он почти не владел собой; только аликорнья прочность не давала костям сломаться под отчаянным натиском. — И знала о единственном существе, которое важно для меня. Она сказала, что, если я настолько бессовестен, что не желаю признаваться в содеянном, она заставит меня почувствовать то же самое, что чувствовала её бабушка. Она пообещала сделать всё то же самое, — одна из передних ног Сомбры неровно махнула в сторону его изувеченного тела, — с тобой. А затем отдать на растерзание самым грязным рабам, которых только сможет отыскать, чтобы они резвились с тобой до тех пор, пока ты не задохнёшься под слоем их семени, — слова Сомбры сорвались на яростный змеиный присвист; будь его ударившее в пол копыто реальным — по гладкому кристаллу непременно брызнули бы трещины.

Единорогу потребовалось время, чтобы отдышаться. Он убрал с глаз опавшую с вздыбленного состояния гриву, сокрушённо извиняясь вполголоса:

— Примерно так же я был взвинчен в тот момент после всего, что со мной сделали. Мне не давали отдыхать от боли и от времени, меня запугивали всеми известными способами, и я уже был достаточно надломлен, чтобы поверить в эту их угрозу. Ты всегда была единственным, за что я боялся, и это сработало. Я решил… сам показать Сильвер, что такое страх. Рог был ещё одним местом, которое не калечили, и… я… я устроил ей настоящий террор в её собственном сознании.

Садистская улыбка, острозубая и совершенно убийственная, задержалась на его лице надолго.

— Эта тварь корчилась и кричала в агонии, вертясь на полу, как негодная собака, бросаясь на стены и избивая копытами саму себя. Я сделал так, чтобы она вдыхала самые страшные свои кошмары вместе с воздухом, чтобы они текли по её венам, чтобы они заполнили каждую извилину её мозга. Я вкладывал все свои силы в её ужас, чтобы успеть как минимум свести её с ума до того, как её прихлебательницы поймут, как именно я это делаю. Я угадал, что на это не потребуется много времени… но решил рискнуть. И ни о чём не жалею.

— Это было больно, — утвердительно произнесла Луна, сглотнув. Слёзы выступили у неё на глазах, и она отвела взгляд, пытаясь скрыть их. — Это было больно, когда тебе разбили рог.

— Да, но они знали, что Сильвер Рэйзор было важно не убить меня, а причинить как можно больше страданий. Они сохранили стержень, разбив только то, что его окружало. Но даже так они не давали мне потерять сознание. Они… сменяли друг друга. Палачи всегда были бодрыми и свежими, поддерживая мои мучения, но не давая мне умереть. И я чувствовал, что они боялись меня из-за того, что я не могу умереть без их помощи, но их власть над этим кружила им голову. Они… переступали даже то неограниченное, что им было дозволено, просто потому, что были в тот момент сильнее, чем я. Они знали, что раньше я разгромил бы их всех, не шевельнув ни единым мускулом, и… и… ты когда-нибудь видела пьяную злую радость у пони в глазах? Когда они даже трясутся от осознания собственного превосходства и безнаказанности, настолько обширных, что даже переходят в плотское возбуждение?

Сомбра поёжился, отчаянно вжимаясь в Луну и шепча в её плечо:

— Я видел… я так много…

Аликорночка шокированно молчала, не отвергая единорога, а лишь крепче обнимая его. Она позволяла заливать слезами свою шкуру, терзать скребущими копытами спину и впиваться зубами в кожу, она бы позволила даже вытащить сердце из своей груди, если бы это облегчило страдания Сомбры, помогло забыть то, что он пережил.

Отчасти — по её вине. Практически полностью — по её вине.

Она хотела спасти его. Но она сумела лишь отсрочить неизбежное.

— Теперь я убью её, — внезапно жалко дрожащее тело Сомбры стало подобно закалённой стали. Это был ненормально быстрый переход от парализующего страха до неистовой исступлённости, свидетельствующий о том, что всё это время единорог держался лишь на шоке, на адреналине, всё ещё выбрасывающемся в кровь после пережитого. — Если не за каждую нанесённую мне рану — то за каждое брошенное против тебя слово. Я убью её.

— Сомбра, — осторожно выговорила Луна, но не сумела продолжить, не смогла найти в себе силы начать отговаривать единорога от мести, которая будет обладать всей изощрённостью бессмертного долгоживущего жеребца. Она лишь поцеловала его в губы, прежде чем вкрадчиво прошептать: — Они накажут себя сами. За свою слепую глупую ненависть, за свою узколобость, за эгоизм и тщеславие — они получат сполна. Их заморозит насмерть лёд в их же сердцах. Они ответят, душа моя, за каждый свой грех и порок. И пока они не изменятся, пока не осознают всё, они будут собственными копытами впрягать своих потомков в ту же кабалу. Я позаботилась об этом. Зима своим поцелуем передала мне часть своей власти…

Сон завершился плавно и мягко, без единого неровного, грубого толчка. Аликорночка подняла голову, щурясь на рассветные лучи. Сомбра по-прежнему спал глубоко и здорово, мерно дыша и восстанавливая вычерпанные до дна силы. Луна с нежной улыбкой погладила его гриву, в которой недоставало многих прядей, позволила одеялу соскользнуть с плеч на пол и прервала круглосуточное дежурство, чтобы впервые за долгое время полноценно поесть.

Выдох облегчения пронёсся над столом, когда аликорночка присела к Дженезису, Аниме, Селестии и двум гостям — Серпент Гланс и Патрилуму.

— Приятного аппетита, — радостно пожелали Луне, и та, степенно кивнув, полила оладушки мёдом. Старшие сёстры тихонько подложили ей ещё тайком не только от неё, но и друг от друга.

— Как состояние Сомбры? — поинтересовалась Серпент. — Насколько я понимаю, ты связалась с ним во сне?

— Откуда ты знаешь, что я умею путешествовать по снам?

— Анима рассказала мне, что ты — талантливая преемница, — улыбнулась драконовидная аликорница, — и ваши с ней предназначения лежат в смежных областях, отличаясь лишь тем, что ты сопровождаешь живых, а она — мёртвых.

«Умело же ты завуалировала то, что она готова растрепать всё подряд, когда это не нужно», — подумала Луна, на деле лишь улыбнувшись и даже не сломав вилку телекинезом. Аликорночка очень не любила, когда о ней говорят за спиной — даже хорошее. А уж о своих способностях она тем более старалась молчать.

К посмертной деятельности Анимы Кастоди пони относились терпимо и даже благодарно — какой бы сильной ни была вера в жизнь после смерти, покойнику уже всё равно, известны кому-нибудь его тайны или нет. А ото сна, во время которого подсознание может выдать астральному наблюдателю нечто слишком сокровенное, обычно пробуждаются и больше не живут спокойно, подозревая, что его проступки и грехи теперь кому-то известны.

— Да, так и есть, — дважды кивнула Луна.

— Он, должно быть, очень травмирован произошедшим.

Аликорночка невольно поёжилась, вспомнив одержимую ярость в глазах единорога, хриплым от нервов голосом рассуждавшего о мести.

— Травмирован… но не то, чтобы очень. Те пытки, которым он подвергся, не могут не оставить равнодушным, но он сильный. Он справится, — снова кивнула Луна.

— В такой ситуации не помешает одна хорошая новость, — пристально посмотрела на сестру Селестия, улыбаясь. Ответом был непонимающий взгляд. — …Ты не сказала ему?

— Ох, — опомнилась младшая из кобылок, прикладывая копыто к щеке. — Я… я забыла, я совершенно забыла.

— Забыла о том, что беременна? — удивлённо вскинула брови Серпент. Патрилум на её восклицание лишь беззвучно усмехнулся.

— Сомбра рассказал мне слишком страшные вещи, чтобы сходу об этом вспомнить, — оправдывалась Луна.

— Я так понимаю, потому он тебе их и рассказал, что не знал, в каком ты положении, — задумчиво заметила Селестия.

— Я бы ни на секунду не забывала о таком, что бы там ни происходило, — грустно вздохнула Серпент Гланс.

— Уверена, Патрилум тоже, — улыбнулась Луна.

— Конечно, — уже в открытую хохотнул аликорн. — Я бы даже увековечил это событие, если бы моей дочери-гибриду удалось зачать.

— Дочери?! — вскинулась аликорночка, краснея. — Но… но…

Её взгляд скользил по драконьим зрачкам, драконьим броневым пластинам, драконьим клыкам и какой-то общей кожистости и заострённости каждой черты аликорночки, сравнивая их с обликом Патрилума, начисто лишённым любых признаков рептилии. Луна хлопнула ртом, беспомощно посмотрев на Аниму.

— Это были по-настоящему вольные времена, — сочно подтвердила её немую догадку Анима, не скрывая своего удовольствия.

— Вот что значит действительно запланированный жеребёнок, — подхватил Дженезис, дружески толкнув Луну сгибом крыла в плечо.

— Ох… п-простите, я бы не подумала, — прижала уши Луна. — Вы выглядели очень близкими, и я… не так это поняла.

— Не извиняйся, всё хорошо, — добродушно улыбнулась Серпент. Драконьими клыками. — Ты не первая.

Аликорночка кое-как сумела взять себя в копыта и собраться. Она вернулась к завтраку, поглядывая на странную маленькую семью.

— Подождите! — всё же не вытерпев, вскинулась она. — Анима совсем недавно рассказывала мне, что аликорн может родиться только по воле матери-аликорна, но не отца-аликорна! Как же так вышло, что у Серпент есть и рог, и крылья?

— Но нет магии, — безмятежно пожала плечами та. — И рог — всего лишь декоративный нарост, а долголетие обеспечивается кровью матери-дракона. Так что я не аликорн. Я гибрид, мутант, полукровка.

Что-то резко кольнуло Луну между глаз. Она с судорожным натужным вдохом болезненно схватилась копытами за виски, жмурясь от боли по всему черепу. Селестия поднялась из-за стола, двигаясь к сестре:

— Лулу? Что такое, тебе плохо?

Приступ отпустил так же быстро и внезапно, как начался. Аликорночка отняла копыта от головы и растерянно посмотрела на сестру ясными глазами.

— Нет, уже прошло. Просто как будто что-то знакомое вспомнилось.

Патрилум настороженно поднял уши и обменялся с Анимой туманными взглядами.

— После слова «гибрид»? — уточнил он, но вторичного укола боли не последовало.

— Давайте поставим все эксперименты потом, — ревностно повернулась к жеребцу Селестия, обнимая Луну крылом. — Сестрёнка, не хочешь прилечь? Ты всю ночь провела на полу, полусидя, тут у кого угодно начнётся мигрень. Ты наверняка пережала себе все сосуды за время сна.

— Возможно, — неуверенно согласилась Луна.

— И, предрекая твои вопросы, спать ты отправишься в свою постель. Не беспокойся, я сообщу тебе самой первой, если Сомбра очнётся, но тебе нужно нормально выспаться.

Сомбра очнулся лишь через шесть дней. Луна каждую ночь приходила к нему во сне, но тяжесть травм настигала единорога и там. Болезнь словно сопротивлялась лечению и рунам, отравляя разум жеребца новыми и новыми волнами агонии; его сны превратились в психоделическую мазню, похожую на холст убогого сумасшедшего на городской площади, и он даже в подсознании больше не был способен поддерживать с аликорночкой нормальный диалог. Луна перестала мучить его ещё интенсивнее и больше не проникала в его грёзы, но совсем перестала отходить от постели. Она держала бредящего и мечущегося Сомбру за выздоровевшее быстрее всех переднее копыто, вытирала холодный пот, ручьями скатывающийся по телу и наверняка щиплющий раны, и отчаянно разговаривала с ним вполголоса, умоляя терпеть, бороться и помнить, что она всегда рядом с ним.

Через неделю после спасения единорог открыл глаза. Он протянул переднюю ногу к лежащей головой на краю постели Луны, но копыто пролетело мимо, несмотря на то, что зрение пыталось убедить его, что оно коснулось потускневшей от переживаний гривы.

— Луна… — умоляюще выдохнул Сомбра, и его сердце дико сжалось от мысли, что галлюцинацией может оказаться не только его возлюбленная, но и вся комната в целом, что вот-вот вместо аликорночки вернутся палачи, и зверства продолжатся. Но Луна моментально вскинула голову; в её запавших глазах не было ни следа сна.

— Сомбра! — воскликнула с облегчением аликорночка, хватая бессмысленно висящее в полпути от неё копыто и горячо покрывая его поцелуями. — О небо и звёзды, я так боялась, что ты больше никогда не узнаешь меня!

— Как я мог тебя забыть, когда ты столько раз просила помнить? — нежно прошептал единорог, превозмогая боль, и Луна затрепетала: он терпел немыслимую боль, чтобы успокоить её, чтобы она перестала нервничать. Даже не зная о жеребёнке под сердцем, Сомбре спокойствие аликорночки было важнее собственного здоровья. Его копыто слабо обернулось вокруг её. — Ты спасла меня… Я вышел из тьмы на твой голос…

— Не разговаривай, — одёрнула кобылка, запутавшись в радости и остаточном страхе. — Я позову лекаря, — слабая хватка единорога внезапно причинила ей боль, и, несмотря на то, что единорог идеально контролировал выражение своего разбитого лица, в его глазах засверкал животный ужас. — Я не уйду и не исчезну, — проникновенно убеждала Луна, глядя ему в глаза. — Я всего лишь дойду до этой двери и отдам приказ.

Сомбра судорожно кивнул и медленно, нехотя, со второй лишь попытки отпустил аликорночку.

Вместо одного лекаря пришло три, но Сомбра лишь приподнял брови, не собираясь придираться к тому, что Луна в каком-то роде принижает и обобщает своих подданных. Кристальный единорог покачал головой, магией проверив талисманы:

— Очень странно, такого никогда не случалось. В какой-то момент магия вступила в конфликт с зачарованием рун — поэтому ему так резко стало хуже. Травмы, однако, выглядят хорошо, выздоровление проходит нормально. Стало быть, ухудшение задело только психику, — лекарь озадаченно нахмурился, вычленяя один из магических камней, а затем обратился к Сомбре: — Вы использовали какую-либо сильную магию?

Сомбра непонимающе посмотрел на единорога, прищурившись.

— Он не знает кристального языка, — пояснила Луна лекарю. — Вам знакомо какое-нибудь из наречий Эквуса?

Такое нашлось в арсенале единорога, и он повторил свой вопрос. К счастью, выбранный язык Сомбра знал в совершенстве, и пони повели речь на нём.

— Как? — ответил вопросом на вопрос пациент. — Я был без сознания всё это время, помните?

— Очень странно…

Луна едва не уронила челюсть, внезапно вспомнив первый свой визит в сон Сомбры. Он укорил её за то, что она лежит на полу, сотворил одеяло и укрыл. А затем она проснулась, и одеяло, без которого она засыпала, упало на пол.

— Да… очень странно…

— Ваше Высочество? — встревожился лекарь, не переключаясь обратно на родной язык. — Вы бледны. Я принесу Вам молочный отвар.

— Не нужно, — слегка взмахнула копытом Луна — повелительный жест не удался из-за смятения, в котором она пребывала. — Всё хорошо, я всего лишь переживаю за Сомбру.

— Я определённо приготовлю Вам молочный отвар, — настойчиво упрекнул взглядом лекарь. — В Вашем положении это — первейшее лекарство против любого недомогания.

Сомбра приподнялся на постели, но был тут же уложен обратно помощниками единорога.

— В каком положении? Луна? Ты здорова?

— Замените повязки и талисманы — и оставите нас, — не ответив на вопросы жеребца, приказала аликорночка на кристальном столь твёрдо, что лекари с краткими поклонами быстро и слаженно принялись за работу, а Сомбра, хоть и не понял ни слова, не стал возражать и подчинился действиям медиков. Луна отвернулась и отошла к окну, чтобы не смотреть лишний раз на раны возлюбленного, а также выиграть себе немного времени и одиночества, чтобы подготовиться.

Волноваться, как несмышлённой смертной кобылке, было странно и ново. Аликорночка закусила нижнюю губу, чтобы не захихикать при слугах от необычной, но в чём-то даже задорной щекотки под ложечкой.

Лекари управились, как и намекалось, так скоро, как было возможно. Чистые бинты обтянули самые широкие и упрямые ранения, а те, что уже схватились заживляющей коркой, были оставлены открытыми; новые медицинские талисманы лили свои благодатные лучи на искалеченные задние ноги. Дыхание жеребца сбилось: из-за замены одних на другие стабильное действие рун прервалось, и лютая боль мгновенно потекла по конечностям снова, пусть и начала утихать под свежим дыханием магии. Он выжидающе смотрел на вернувшуюся к нему Луну, превозмогая это.

Аликорночка со вшитым в подкорку изяществом опустилась перед кроватью, мягко беря оставленное копыто жеребца. Сказать простую и сокровенную фразу вдруг оказалось слишком сложно.

— Луна? — осторожно поторопил Сомбра, погладив переднюю ногу кобылки. — Пожалуйста, скажи, что с тобой всё хорошо.

— Со мной всё хорошо, — повторила Луна, как попугай. Она собралась с силами и выдохнула перед тем, как выпалить: — Даже молочный отвар не требуется. Я достаточно здорова, чтобы выносить нашего жеребёнка без подобных вспомогательных средств.

Единорогу потребовалось так мало времени, чтобы принять и переварить эту новость, что Луна почти обиделась.

— Ты беременна? — глухо произнёс он фразу, которая аликорночке так и не далась. Та уверенно кивнула.

— Пять месяцев.

Брови Сомбры наконец вскинулись. Он скользнул по фигуре кобылки взглядом.

— Ты уверена? Ты стройна, словно тростинка.

— Аликорны живут дольше, и все процессы у них тоже проходят дольше. Наш жеребёнок появится только через полтора года. Ох, Сомбра, — тихо застонала Луна, наконец впервые выплёскивая наболевшее и утыкаясь рогатым лбом в постель, — я совершенно не знаю, что мне делать! Я до сих пор не свыклась с этим настолько, что никак не могла тебе сказать всё это время, потому что просто не помнила об этом! Если бы доктор не напомнил — я бы забыла об этом и на этот раз. Это неожиданно даже для меня, не говоря уже о тебе!

Серое копыто успокаивающе гладило её по макушке. Добрый чуть насмешливый голос уточнил:

— Неожиданно? О чём ты?

— Об этом, — резко вскинув голову, указала на плоский пока живот Луна без какого-либо негодования и осуждения — чистая растерянность. — Ни один из нас не хотел, чтобы так вышло!

Сомбра озадаченно посмотрел на Луну и поманил её к себе копытом.

— Н-нет. Я не пойду к тебе. Я боюсь сделать тебе больно.

— Ты сделаешь мне больно, только взяв дубину.

— Я могу накренить кровать, и…

— Ты это серьёзно? Лезь в грёбаную постель, Луна.

Аликорночка сглотнула и выполнила приказ, улегшись под боком Сомбры. Его сломанные рёбра были заключены в корсет, и он сам избегал прижимать кобылку близко к себе, но всё равно касался её так тесно и полно, как это было возможно. Пони посмотрели друг другу в глаза, и единорог мягко сообщил:

— Я догадывался, что это произойдёт. Мы, драконикус побери, миловались друг с другом, как одержимые. Было бы странно уповать на обратное.

— Но я же совсем подросток…

— И что?

— …и мы не женаты.

— А это легко исправить, просто дай мне выздороветь.

Луна ошеломлённо моргнула. Ответы Сомбры были такими быстрыми и лёгкими, что он успевал вставлять их до того, как та вообще завершит свои подозрения.

— Но мне рано иметь жеребят, — уточнила аликорночка.

— В каком смысле — рано? — удивился единорог. — Ты ведь уже понесла от меня, разве нет?

Тут кобылка поняла, что они снова разговаривают на разных языках. Только не как в жеребячестве, а на уровне культурных различий.

— Подожди, — повела крылом Луна, выдохнув, и рассказала Сомбре о принятых в королевстве порядках. В ответ единорог, слегка удивившись, поведал об их толковании на Эквусе.

Так выяснилось, что на диком материке, особенно среди патриархальных племён земных пони, кобылка считается взрослой с момента наступления первой течки, а значит — способности зачать и родить жеребёнка. В Кристальном королевстве на наступление зрелости зачастую не влияло даже обретение кьютимарки — был ещё и вариант с определённым возрастом. На Эквусе кобылам даже в Хорниогии требовалось оставить после себя потомство, а в Кристальном королевстве они имели право распоряжаться телом и жизнью так, как хотели, если не имели такого рода обязательств перед династией — например, по старшинству или принадлежности к какому-либо знатному роду. Рождаемость контролировалась не погодными условиями, которые в королевстве были стабильно наиболее предпочтительными благодаря Сердцу и всегда обеспечивали хороший урожай, а непосредственно самими пони; существовали понятия о благоприятных и неблагоприятных периодах обзаведения потомством — в очередное отличие от Эквуса. Также в Кристальных землях делали ставку не на количество, а на качество — в этом согретом теплом любви и магии раю не было нужды рожать много жеребят, чтобы выжил хоть кто-нибудь, потому что выживали в подавляющем большинстве случаев все рождённые пони. Их, к слову, на семью было максимум три или четыре за всё существование ячейки общества — у кобыл ещё и отпадала необходимость рожать по жеребёнку каждый год, они могли регулировать темп воспроизведения так, как хотели.

— Это… очень странно, — оценил Сомбра, не в силах опустить брови. — Хорошо, я могу принять мысль о том, что исчезает необходимость в десятке жеребят на семью, потому что здешнее общество более развито, и всё такое, но… пить зелья и даже чем-то оборачивать член, чтобы избежать беременности вовсе?

— Да, это странновато, — согласилась Луна, — но, по крайней мере, подростки, с которыми гуляет Селестия, этим охотно пользуются.

— Подростки? — вытаращил глаза единорог.

— Многие из них повенчаны с тем, кого уже выбрали родители, и им всего лишь разрешили догулять молодость, поэтому, чтобы избежать позора в случае…

— Я не об этом, — потряс головой Сомбра. — Что Селестия делает среди подростков?! Ты сказала — гуляет?!

— Да.

— Пони, которой я некогда вверил тебя, как старшей и взрослой, спустя столетия играет с подростками и, должно быть, заводит с ними легкомысленные отношения?

— Да-а?..

— И ей самой сотни лет, но такое считается совершенно нормальным только потому, что у неё нет метки?

— Д-да?

— И, значит, — с трудом выговорил Сомбра, — существует некое понятие… э-э… незрелости, и именно сейчас ты таковой считаешься, но мы зачали жеребёнка «случайно», то есть, не планируя его, при этом не будучи в браке.

— Да, — с терпеливым вздохом кивнула Луна.

— Итак, для кристальных пони эта история будет выглядеть примерно так: я незаконно обесчестил жеребёнка.

— Да.

Единорог очень надолго замолчал, неотрывно и немигающе рассматривая аликорночку так, будто у неё выросла вторая голова.

— Прости, я, должно быть, слишком заразился от земных пони нетерпимостью, но тебе не кажется, что… ох, ладно, — он раздражённо взмахнул зажившей передней ногой и успешно подавил желание поморщиться и зашипеть от пронзившей другое плечо боли. — Я просто приму правила. Это же важно для тебя, не так ли?

— Абсолютно нет.

Сомбра наклонил голову набок, лаская копытом щеку Луны. Кобылка принимала нежность, потираясь о исцарапанную подошву, невзирая на её грубость и незажившую шершавость:

— Я сказала тебе то, что меня гложет, потому что не могла больше молчать. Но мнение всех этих пони мне не важно. Мне важен только ты.

Единорог мягко потянул аликорночку к себе. Подчинившись этому крохотному движению, она поцеловала Сомбру и старательно проигнорировала медный привкус, собранный со всё ещё треснутых серых губ.

— И всё же мы сделаем всё, как нужно, — потёрся с ней носами жеребец. — Подумай: нашему жеребёнку придётся жить здесь. Важно, чтобы его принимали хорошо, не оглядываясь на безалаберность родителей.

Луна беззащитно прижалась к его плечу носом.

— Родителей… — эхом повторила она и слабо улыбнулась. — Он будет звать меня мамой?

— Должно быть, — с усмешкой кивнул Сомбра, борясь со слипающимися глазами.

— Представить не могу… я забыла…

— Что именно?

Ответа не последовало. Единорог некоторое время вслушивался в размеренное глубокое дыхание заснувшей аликорночки, прежде чем прикрыть веки, а затем окончательно сомкнуть их, отправляясь следом за Луной.

Однако они не попали в общий сон. Аликорночка, получив возможность контактировать с Сомброй в реальности, перестала нагружать его разум. Хотя причина прекращения их астральных встреч состояла больше в страхе. Поняв, что Сомбра не так давно, находясь при смерти, сумел скорректировать реальность через сон, через иллюзию, которую Луна создала собственным разумом и в которой была хозяйкой, она напугалась до полусмерти. Это было ненормально, жутко и… едва ли не необъяснимо. Аликорночка решила подождать с какими бы то ни было расследованиями и экспериментами и просто дать единорогу спокойно восстановиться.

Но, видимо, Сомбра за две жизни перенял от земных пони слишком много. Едва травмы перестали тревожить его, он потребовал соорудить коляску, которая позволила бы передвигаться по дворцу и дала бы возможность что-либо делать. Выслушав блестящую аргументацию в стиле «чтобы кровь не застаивалась и лучше заживляла раны», Луна мысленно разбила себе лицо копытом, но выход из положения нашла. Она понимала, что, несмотря на её заботу и постоянное присутствие, единорог скучает. Его страстная и деятельная натура не могла выдержать ада вечной неподвижности. Осознав это, аликорночка ещё сильнее возненавидела Сильвер Рэйзор, потому что стало понятно, зачем она приказала так сильно раздробить задние ноги Сомбры: лишить его возможности двигаться, бежать вперёд; приковать к одному месту и оставить сходить с ума от бездействия.

Луна, справившись с гневом, мягко напомнила возлюбленному о временах их жеребячества, когда она пересказывала, как могла, уроки кристального языка от Селестии, и два молодых полубога мечтали о том, как он станет их общим наречием. Сомбра улыбнулся в ответ на это воспоминание и охотно согласился повторить жеребячью задумку; аликорночка вздохнула с облегчением — по крайней мере, теперь он будет напрягать свои мозги, а не своё многострадальное тело, и даст последнему шанс по-настоящему зарасти.

Вместе с языком Луна, как могла, объясняла прописные истины и неписаные законы кристального общества, а также делилась теми знаниями, что давала ей Анима. Их уроки прекратились на время беременности аликорночки и не продолжатся ещё несколько лет после рождения жеребёнка, но та достаточно усердно училась, чтобы преподаваемое не выветрилось из её памяти даже за сотню лет, не то, что за такой ничтожный отрезок времени. Больше всего Сомбру интересовала чёрная магия — Луна не говорила этого прямо, но единорог был слишком умён, чтобы не понять, что этот раздел колдовства — лучший способ причинить максимальное количество боли и страданий. Сомбра не говорил о своей мотивации прямо, но Луна понимала всё слишком хорошо, чтобы не понять, зачем он с такой жадностью вгрызается в чудовищные практики, проклятья и способы подавления сознания.

Она знала, что у Сомбры ничего не дрогнет, чтобы воспользоваться каждым из этих аспектов, когда придёт время, а его рог заживёт. Аликорночка испытывала угрызения совести и снова боялась единорога, но продолжала его учить, разделяя его невероятную злобу на палачей. Кобылка сама желала им гибели — как можно более мучительной, и в своей жажде мести снова игнорировала тот факт, что вершит её, по сути, чужими копытами, как в прошлом. Замыкания круга она не чувствовала.

Тем не менее, она, практически не допуская до Сомбры, пока тот не поправится, всегда скептически относившихся к нему Аниму и Дженезиса, достаточно доверяла Селестии, чтобы рассказывать ей о своих беспокойствах. Она практически никогда не делала этого открыто, предпочитая в силу своего характера использовать намёки и аллегории, лишь бы не признавать свои сомнения, страхи и слабости, но старшая сестра уже выучила все её уловки. И прочтённое по жестам, взглядам и языку тела Луны взволновало молодую аликорницу не меньше.

Патрилум и Серпент Гланс, попрощавшись, улетели за несколько дней до того, как лекари официально разрешили Сомбре начать передвигаться, но — со специальной коляской, чтобы пока сохранять задние ноги, пусть и стабильно заживающие, в максимальном покое. Залежавшийся единорог с радостью принял это условие и быстро освоился со своим средством передвижения, отказавшись от помощи Луны в изучении дворца и начав делать это самостоятельно. Ему было сложно ориентироваться в практически идентичных кристальных коридорах, но упрямство оказалось сильнее.

В одну из своих вечерних прогулок он встретил Селестию. Та заходила к нему время от времени, и они водили между собой дружбу, продолжая начатое много-много лет назад, когда Сомбра только привёл Луну к белоснежной кобылке, знакомство. Хотя проницательный разум жеребца больше подозревал в визитах аликорницы мягчайшую форму контроля, он закрывал на это глаза.

— Рада, что тебе лучше, — тепло улыбнулась жеребцу взглядом Селестия после обмена приветствиями. — Луна прямо-таки стала спокойнее спать, когда ты встал на ноги и перестал мучиться во сне.

— Умолчим, что ради этой благой цели она приказала принести ещё одну кровать и поставить её рядом с моей, — усмехнулся в ответ единорог.

— Должно быть, это, вопреки задумке, не так уж облегчает положение? — двусмысленно приподняв брови, мурлыкнула кобылка.

— Не надо держать меня за животное только потому, что я жеребец, — шутливо проворчал Сомбра, отмахиваясь, но аликорница вдруг стала серьёзной:

— Хотя у меня есть поводы беспокоиться об этом. И я сейчас не о твоём влечении к Луне говорю.

Единорог вопросительно пожал плечами.

— В своей жажде мести ты превращаешься в монстра.

Глаза Сомбры, и без того словно впитавшие в себя всю увиденную когда-либо кровь, сурово блеснули. Селестия же продолжала:

— Я понимаю, что тебе причинили боль, которой ты не заслуживал, что их ошибка слишком страшна, чтобы её прощать, но ты должен. Сомбра, прошу, откажись от мести. Жестокость порождает только жестокость, всё новую и новую, пока злоба врагов не уничтожит не только всё, что дорого им, но и всё, что дорого тем, кого они любят.

— Ты шутишь? — тихо прорычал единорог. — Ты разве не видишь, что они сделали со мной? Не представляешь, что мне пришлось перенести в той камере?

— Эти вещи уже произошли, — настояла аликорница, прижав уши. — А ты хочешь сотворить новое зло!

— А как насчёт того, что они угрожали сделать с Луной, скажи, пожалуйста? — пророкотал Сомбра. — Гнев Сильвер Рэйзор был направлен и на неё!

— Хорниогия в месяцах пути от Кристального королевства, — отрезала Селестия. — Сильвер Рэйзор может ни разу и не столкнуться с Луной за всю свою недолгую жизнь! Луна вне опасности, ради чего же ты собираешься мстить?

— Ради самого себя.

— Луна рассказывала мне, что ты беспокоишься о вашем жеребёнке. Ты учишь кристальный язык и наши обычаи не чтобы лавировать в высшем обществе, как рыба в воде, а чтобы дать своему будущему сыну или дочери такую жизнь, какую он или она заслуживает. Ты хочешь, чтобы этого жеребёнка принимали? Ты хочешь, чтобы он жил в мире?

— Естественно!

— Единственный способ этого добиться — уметь прощать!

Сомбра ошеломлённо смотрел на Селестию. Она отчаянно и страстно продолжала:

— Тень твоих поступков ляжет на каждого из твоих потомков, разве ты этого хочешь? Да, ты хочешь отомстить, но ты вряд ли удовлетворишься справедливым решением — ты хочешь устроить самосуд, определить меру ответных страданий для Сильвер Рэйзор самостоятельно. Но разве она будет адекватной, разве она будет такой, чтобы сказания о твоём отмщении не передавались остаток истории из уст в уста, как пример самой невероятной, изощрённой жестокости?

— С чего бы ей вообще такой быть? — ощерил клыки единорог, неизменно раздражаясь от этого разговора. — Неужели существует милосердное и справедливое наказание за то, что она сделала с моими ногами, моим рогом, моей честью, наконец? Разве всё это было само по себе милосердным и справедливым?!

— Но что это изменит?! — распахнула крылья Селестия. — Это перепишет время, исцелит твои раны, вернёт тебя к первоначальному состоянию?! Что это принесёт, кроме очередной боли и страданий, которые потом снова к тебе вернутся?!

— Покой моей душе, — рыкнул Сомбра. — Я буду спать спокойно, зная, что Сильвер сполна усвоила урок. Я буду спать спокойно, зная, что она прочувствовала то, что сделала!

— Ты просто трус, Сомбра! И ты хочешь напугать её ещё сильнее, чтобы удостовериться, что она не придёт за тобой снова, так?!

Жеребец был похож на чейнджлинга, когда в момент обличения по его позвоночнику прокатилась дрожь, а сам он судорожно отступил назад. Луна, наблюдавшая за ними из укромного места, при звуке колёс по кристальному полу тоже инстинктивно отшатнулась.

— Это не твоё дело, Селестия, — приглушённо ответил единорог и метнул в лавандовые глаза яростный взгляд: — Бессмертная пони, которая, будучи на равных с богами, продолжает цикл за циклом мешаться со смертными, у которых в голове дури больше, чем мозгов, уподобляющаяся им и считающая это правильным и нормальным, не может учить меня жизни!

Аликорница не ответила, сцепив зубы.

— Что ты вообще понимаешь в этом? — яростно напирал на неё Сомбра. — Ты это меня называешь трусом? Ты, всю жизнь мечтавшая очутиться в раю для аликорнов и больше носа из него не кажущая! Тебе разве приходилось когда-нибудь страдать по-настоящему? Приняла ли ты близко к сердцу хоть одну потерю, пыталась ли спасти кого-нибудь, не равного тебе, а не использовала их, как игрушки для собственного развлечения?!

— Почему мне нужно было родиться аликорном?!

— Это не относится к делу, и ты ничего не знаешь обо мне, — пронзительно прошептала Селестия, сдерживаясь из последних сил; её копыта вдавились в полированный пол так, что едва не сломали верхний слой кристалла. — Ты не можешь понять, как именно я пришла к такой философии, потому что не знаешь, что мне на самом деле довелось пережить!

— И не горю желанием узнать, — резко развернулся к ней спиной Сомбра. — Мне достаточно знать о том, что пережил я. Мне этого достаточно. И в чужие дела, — обернувшись, единорог угрожающе блеснул глазами, — я не лезу.

Селестия лишь остервенело прищурилась ему вслед. Луна так и осталась в своём укрытии, так и не решившись, на чью сторону встать; сестра и возлюбленный были одинаково дороги для неё. Но с этого момента разлад прочно поселился между ними, и аликорночка не могла найти себе места, хоть и не показывала этого. Равно как и того, что вообще стала невольной свидетельницей их ссоры. Обдумывая обвинения Сомбры и размышляя о них, она невесело подумала: «Возможно, ты прав. Мы и вправду слишком часто думаем слишком много вместо того, чтобы просто начать действовать. Общая черта всех аликорнов?..».

Сомбра умел думать, и Луна это прекрасно знала. Но проведённое в Тайаре время сильно сказалось на нём: его острый и смертоносный ум обрёл жёсткий направленный вектор, дав единорогу силу и решимость осуществлять задуманное. Единорожий интеллект в сочетании с земнопоньей целеустремлённостью делал из жеребца действительно грозное оружие в равнодушных копытах рока, но вскоре произошло то, что обнаружило более изощрённого противника на этом поприще.