Тень и ночь

V. Кристальные земли

Селестия сглотнула и вслед за о’Мажине обвела таверну взглядом. Каждое из присутствующих в нём существ выглядело напружиненным, настороженным и будто выжидающим. Было ясно, чего они ждали, и Килхол не заставил себя ждать, перегнувшись через стойку:

— Значит так… о’Мажине, — его рот пренебрежительно скривился, дёрнувшись уголками вниз. — Когда-нибудь твоё позёрство тебя погубит, и я надеюсь, что это случится прямо во время этого задания… — взгляд тёмно-розовых глаз прострелил Селестии затылок, — и прямо от копыт твоей подопечной.

— Потише, папочка, — развязно ответила единорожка, и аликорница, моргнув, быстро повернулась поочерёдно к о’Мажине и Килхолу. Ох, ну конечно. Хотя бы схожий оттенок шерсти намекал на их родство. — Уже ухожу. А это, — она кивнула на поверженного земнопони, который, кажется, не собирался брать реванш и только злобно посматривал на единорожку, принимая помощь от своих друзей, — допустимая жертва.

— В любом случае, забирай всех своих допустимых жертв и проваливай, — рыкнул Килхол, забираясь обратно за стойку. — Ты мне и так две недели глаза мозолила.

— Я возьму только недопустимые. Ну, что застыла? — повернулась о’Мажине к аликорнице. — Как зовут?

— Селестия… — тихо произнесла в ответ кобылка. Она не доверяла всем присутствующим настолько, что даже не была уверена, стоит ли распространяться о своём имени. Если подумать, вызвавшейся сопроводить её и Луну единорожке она не доверяла ровно столько же, но свои навыки та продемонстрировала одним-единственным приёмом, сделанным походя, непринуждённо, а такая защитница сейчас была как никогда кстати.

— Пойдём тогда. К слову, куда надо топать? — бесцеремонно поинтересовалась о’Мажине, выходя из таверны. Селестия шагала следом за ней, на ходу оправляя и удобнее надевая плащ.

— Кристальные Земли, — собравшись с духом, ответила она, и о’Мажине вдруг затормозила. Аликорница сделала то же самое, испугавшись, что единорожка испугалась такой далёкой цели с такими сложными и непредсказуемыми подопечными.

— Так, — бормотала она себе под нос, — это даже лучше.

— Лучше? — не поняла кобылка, равняясь с телохранительницей. — Чем лучше?

— Для начала, я там ещё никогда не была, — наконец-то в бахвальском голосе мелко задребезжали нервозные интонации, пусть о’Мажине и упрямо выправила его: — но дорогу я знаю. И потом, Кристальные Земли, ха. Это подразумевает кучу кристаллов прямо под ногами, правильно?

— Я гарантирую, что ты не останешься без достойной награды, — облегчённо выдохнула аликорница.

— Да-да, если бы… Не знаю, когда ты в последний раз общалась с пони или хотя бы подслушивала сплетни, но там ещё сор… до моего рождения стояло Кристальное Королевство.

— Королевство? — моргнула Селестия.

— Да, королевство. Килхол свою таверну основал после того, как вернулся оттуда, нахватавшись всего умного у кристальных пони.

— Но главенствуют там по-прежнему аликорны? — понадеялась Селестия.

— Да, но я бы на твоём месте не надеялась так сильно на их помощь, — сузила глаза о’Мажине. — Ты, конечно, тоже аликорн, но они властью вряд ли будут делиться.

— Мне не нужна власть, — заверила аликорница так отчаянно, будто уже стояла перед правителями, сурово ждущими от неё ответ, — я просто хочу спокойно жить, не ощущая себя опасной для всего живого. Я могу жить, как обычная пони, занимаясь своим ремеслом и ни на что не покушаясь — меня это устроит.

— Это их волнует в последнюю очередь, в первую ты для них будешь соперницей.

— Тебе не кажется, что на фоне истерии со всеми аликорнами в целом это утверждение можно назвать сомнительным? — подняла бровь Селестия. Единорожка, проморгавшись, мотнула головой:

— Аргх, ладно, дело твоё. Если хочешь туда попасть — значит, надо, меня не волнует. Но оплату я выберу сама. Кстати, сколько тебе лет?

— Ты же знаешь, что аликорны могут жить очень долго? — аккуратно ответила вопросом на вопрос аликорница.

— Наслышана. Мне больше интересно, какой срок годности у их доверчивости.

— Слушай, не путай доброту с доверчивостью, — почти посоветовала Селестия, отправляя себе в рот обнаруженный на дне корзинки сухарь — ей почему-то показалось, что он будет жестковат для молочных зубов Луны.

— Слушай, давай лучше я буду устанавливать правила, — ткнула в её сторону копытом единорожка.

— Я — твой наниматель.

— А у меня есть кьютимарка, — показала язык о’Мажине. — По законам моего племени пони может распоряжаться своей жизнью, как только получит кьютимарку. А у тебя она есть? Не думаю. Так что слушайся старших.

Селестия, тихо вздохнув и тайком закатив глаза, ещё раз посмотрела на круп телохранительницы. Безумие, но она принципиально не носила ни доспехов, ни оружия. Её уверенность в том, что звание мастера телекинеза, подтверждённое кьютимаркой в виде сформированного в стрелку вверх рыжего телекинетического поля, защитит от любой угрозы, когда-нибудь привлечёт к ней смерть, прямо как и намекнул Килхол ещё в таверне.

Но, по крайней мере, сейчас о’Мажине жива и выглядит способной довести их в целости и сохранности до места назначения, а остальное было не важно. Хочет поиграть в главную — пусть играет.

— Итак, правило номер один! — объявила единорожка. — Всегда слушать меня. Правило два — не превозносить жеребцов. Правило… э-э…

— Три? — подсказала Селестия.

— Не умничать! — тут же рявкнула о’Мажине как-то радостно. Как же ей нравилось командовать. — Правило последнее — никакой самодеятельности. Сказали спрятаться — значит, прячетесь, сказали идти — значит, идёте.

— Так это же повторение первого правила.

— А это — нарушение третьего! Итак, кто та вторая, которую мне предстоит защищать?

— Ещё одна аликорница, маленькая.

Единорожка любопытно обернулась на ходу:

— А, твоя дочь?

— У меня нет жеребят, — покачала головой Селестия. — А даже если бы были — то они не были бы аликорнами.

— Это ещё почему? — удивилась о’Мажине, как кобылке показалось, слегка огорчённо.

— Потому что это работает так же, как у вас, — вздохнула Селестия. — Будет жеребёнок аликорном или нет — дело не крови, а магии. Я видела, как кобылам даже ощупывали животы, пытаясь найти у плода крылья и рог, но находили либо одно, либо другое, либо вообще ничего, а потом… странные вещи с природой или животными во время родов — и жеребёнок рождается крылатым и рогатым, что бы там у него ни нащупали раньше. Есть магия, которая проявляется в самый последний момент и превращает жеребёнка в аликорна.

— Жуть, — передёрнуло единорожку. — А эту магию можно как-нибудь… поймать?

— Ты же имеешь дело с магией, — осторожно заметила аликорница, — и сейчас совершенно спокойно разговариваешь со мной, даже не оборачиваясь…

— У меня хорошее боковое зрение, — прервала о’Мажине.

— …Почему же ты так боишься этого? — всё же закончила Селестия.

— Мне на это побоку, — честно ответила единорожка. — Я-то вообще рожать не собираюсь. Но это само по себе отвратительно: ждёшь земного пони, рождается это чудовище, а потом срезает тебе голову, когда у него начинает формироваться магия, и оно учится ей управлять…

Селестия резко споткнулась на ровном месте, но единорожка, демонстрируя потрясающую реакцию даже без прямого зрительного контакта, телекинетическим толчком вернула её в вертикальное положение.

— Ты что, в своих ходулях запуталась? — ухмыльнулась о’Мажине и, не дождавшись ответа, всё-таки обернулась. Увиденное её озадачило.

Она никогда не видела плачущего аликорна.

Селестия пыталась, разумеется, скрыть свои слёзы, опустив голову так, чтобы длинная розовая чёлка закрыла лицо, но зажатость и подавленность позы выдавала её с потрохами. Единорожка закатила глаза и приказала:

— Не реви. Шерсть на щеках смёрзнется.

Аликорница пробормотала что-то про то, что слёзы не могут замерзать, но послушно вытерла лицо сгибом крыла и, вернув себе самообладание, двинулась дальше. На этот раз о’Мажине пропустила её вперёд, проявив неожиданное понимание, что Селестия не сможет успокоиться до конца так же скоротечно, как дала слабину.

— Хм-хм-хм, — задумчиво протянула единорожка. — А ты зачем меня наняла? Ты же аликорн. Ты любому можешь круп надрать получше, чем я.

— Я была ранена не так давно, — ответила Селестия, тщательно контролируя норовящий дрогнуть голос. — Прямо в сердце. Рана всё ещё считается опасной, а я не одна и не хочу так рисковать. Если на нас с Луной кто-то нападёт — я не смогу защитить даже себя, не то, что её.

Глаза о’Мажине хищно сверкнули, на губах появилась ухмылочка:

— То есть, это значит, что ты полностью от меня зависима?

— А тебя возбуждает эта мысль? — внезапно ответила Селестия, но, как и ожидала, не смутила этим телохранительницу.

— Считай, что у меня обет безбрачия, — сообщила та.

— Поэтому ты так ненавидишь жеребцов?

— Не поэтому. Не надо думать, что я страдаю от собственного решения и отыгрываюсь на других, — огрызнулась о’Мажине. — Они нужны только чтобы делать новых кобылок — вот и вся от них польза. Никчёмные, тупые, да ещё и имеющие наглость закрывать на это глаза! С луны свалиться, как они живут с таким самомнением! И самое отвратительное, что так много кобыл им подыгрывает. Да, конечно, ты самый-самый. Самый умный, самый сильный, самый знающий. Так боятся остаться одни? — единорожка с неизмеримой степенью отвращения сплюнула на снег. — Особенно хороши в этом земнопони. Следуют за мужьями, словно забитые овцы, глаза поднять боятся…

— Как ты тогда терпишь своего отца, который жеребец, да ещё и земнопони? — не выдержав, перебила яростный монолог о’Мажине Селестия.

Ответом ей служил ироничный взгляд, под которым аликорнице показалось, будто она чего-то не знает.

— Деловые отношения, — пропела единорожка. — Надо, видишь ли, поддерживать контакт с тем, кто тебя вырастил. Держу пари, у тебя так же.

— Меня растил не он, — мрачно ответила аликорница и замолчала на весь остаток неблизкого пути.

Она вынырнула из своих мыслей и смогла стряхнуть со спины нанесённый ветром сугроб, только когда сквозь слабую, но надоедливую метель прорезались очертания леса, служившего им с Луной домом несколько месяцев.

— Значит, ты оставила жеребёнка здесь на два дня? — язвительно заметила о’Мажине. — Довольно безответственно.

— Как будто лучше было взять её с собой, — устало отмахнулась Селестия, и единорожка не нашлась с ответом. Она приложила копыто ко лбу козырьком над глазами, высматривая что-нибудь похожее на свернувшуюся в снегу аликорночку, но её подопечная вдруг целенаправленно отправилась куда-то, и о’Мажине лишь пошагала за ней.

Аликорница уверенно скользнула под полог сросшихся и смёрзшихся кустов, но для о’Мажине места не осталось. Она терпеливо ждала снаружи, переминаясь с копыта на копыто, и уже поверила, что за время отсутствия Селестии жеребёнок успел отдать душу небу, однако тут белая кобыла выбралась из природной хижины, неся на спине тёмно-голубую. Вернее, о том, что младшая аликорночка носит именно такой окрас, говорила высовывающаяся из-под плаща её старшей сестры голова, обмотанная красным шарфом. В сонно чмокающий рот регулярно залетали кусочки пищи из висящей на передней ноге старшей аликорницы корзины.

— Никогда не видела жеребят аликорнов, — с интересом рассматривала Луну о’Мажине, — и судя по тому, как она запрятана во всей этой ткани, положение дел особо не поменялось.

— Она спала, — коротко ответила Селестия. — Было бы и жестоко, и бесполезно требовать от неё идти своим ходом.

— Хорошо, мне всё равно, — закатила глаза единорожка, — не я же её тащу. Итак, дорога будет сложна только в двух местах: перед хребтом и на ледяной пустоши. Ваша…

— Как снег не причиняет тебе неудобств?! — почти возмутилась Селестия, закрываясь крылом от надоедливых белых хлопьев.

Недовольно подняв бровь оттого, что её прервали, о’Мажине пресно ответила:

— Мой талант позволяет мне искажать поле вокруг меня, и снег просто летит мимо. Я как бы в невидимом пузыре. Ещё вопросы?

— Нет, — буркнула аликорница. — Прости. Продолжай.

— Так вот: ваша магия может это быстро преодолеть?

— Луна не умеет колдовать, — был ответ, — но я могу попытаться.

— Насколько ты сильна?

— Прямо сейчас я не могу тебе этого показать, — сконфуженно опустила уши Селестия, — но к первому серьёзному препятствию я восстановлюсь достаточно. Пошли. Не будем терять времени.

О’Мажине послушно тронулась за аликорницей:

— Эй, важный момент. Вы умеете спать? Просто так вышло, что пони от сна до бесящего зависимы…

— Мы тоже пони, — терпеливо ответила её подопечная. — И нам тоже нужно спать, пусть и реже. Я буду брать тебя на спину, когда тебе потребуется отдых, чтобы не задерживаться.

Единорожка ошарашенно посмотрела на неё:

— Ты шутишь?

— Нисколько.

— Э… спас… в смысле, ещё чего не хватало! Я буду двигаться так, что вы ещё подивитесь моим темпам!

Она сдержала слово и показала себя на редкость выносливым ходоком. Успела закончиться метель, взойти и зайти солнце, а о’Мажине, только то ли сосредоточенно, то ли сдержанно пыхтя, продолжала хрустеть настом, всё так же высоко задирая неутомимые ноги. Селестия следила за ней краем глаза, изумляясь её упорству: единорожка не только двигалась вперёд подобно ледоколу, но ещё и успевала старательно сканировать взглядом пространство, высматривая опасность.

Несколько раз аликорница порывалась поднять сопровождающую на спину, чтобы та смогла отдохнуть, потому что уже начинала через раз спотыкаться и путаться в ногах, но на каждую из этих попыток получала гневное:

— Я могу идти! Здесь опасно оставаться ночевать, открытая местность, а под снегом ворочаются василиски! Откроешь глаза спросонья — и больше не встанешь никуда. Потерплю.

Поэтому преимуществами спины Селестии пользовалась только Луна, да и то, явно вдохновляясь целеустремлённостью и верностью делу о’Мажине, через раз. Старшая сестра придумала, как младшей двигаться наравне со старшими — сначала на крыльях, затем, когда они устанут, приземляться и идти ногами, а перед сном снова лететь, пока хватит сил. Такая тактика работала, и все двигались в одном темпе, пока в какой-то момент единорожка с опухшими от недосыпа глазами не напружинила ноги, застыв на месте:

— Медведица.

Селестия дико заозиралась по сторонам.

— Где?!

— Вон там, — зловеще прохрипела единорожка. — Прикрой меня. Я возьму её на себя.

— …о’Мажине, это пенёк. Полезай уже спать.

Единорожка, брыкнувшись пару раз в телекинетическом поле для проформы, провалилась в сон, едва её живот коснулся окровавленного плаща. Никто не решился отстирывать пятно: грязь была бы не такой проблемой, как мокрая ткань в лютый мороз.

Селестия нашла укромное место с заветренной стороны скалы, опустилась на землю и раздвинула от рога знакомый Луне купол. Под его теплом растаял и испарился снег, обнажая жухлую траву и чёрную землю под ним. Младшая сестра тут же подставила магически согретому воздуху озябшие копытца, словно огню.

— Мы скоро придём? — в который раз спросила она.

— Мы прошли только четверть пути, — ответила старшая, заворачивая крепко спящую о’Мажине в свой плащ, как жеребёнка, и собирая ногава ей под голову в качестве подушки. — Но, кажется, всё идёт благополучно.

— Как твоя грудь?

Аликорница посмотрела на рану.

— Скорее всего, останется шрам. Как думаешь, мне пойдёт платок, чтобы прятать его?

Луна стушевалась, опустив уши и нос:

— Прости. Это моя вина.

— Всё хорошо, маленькая, — поцеловала её в скрытую шарфом макушку Селестия. — Мы уже обсуждали, что ты поступила правильно, помнишь?

Кивнув, Луна перебралась сестре под крыло, и очень скоро дыхание всех троих под защищающим их от ветра, снега и холода куполом выровнялось.

За ночь метель закончилась, и их уши могли отдохнуть от бесконечного свиста и воя. О’Мажине даже позволила себе ахнуть от удовольствия, сладко потягиваясь — после хорошего сна и обеда, которым они затарились в очередной попавшейся на пути таверне пару дней назад, у неё было хорошее настроение. Луна почувствовала это и, обычно побаиваясь грубую и напористую единорожку, стала теперь приставать к ней с вопросами. Она была увлечена новой пони в своём круге знакомств и явно собиралась выжать из этого случая максимум.

— А почему твоё имя начинается на «о»? — поинтересовалась аликорночка, успевшая заметить повсеместную крохотную паузу между этой приставкой и основным именем.

— В моём племени есть традиция приставлять к именам кобылок «о», а к именам жеребцов «д», — автоматически ответила о’Мажине.

— Значит, если бы ты была жеребцом, тебя бы звали д’Мажине?

— Что?! — скривилась единорожка, и Селестия поблагодарила судьбу, что в данный момент Луна преодолевала путь, порхая над головами взрослых. Хотя против впечатляющего телекинеза о’Мажине это не стало бы хорошей защитой. — Чтобы я была жеребцом — ты в своём уме?! Будь я жеребцом, вы бы погибли за первым же поворотом!

— Но нам пока не встречалось ничего опасного, — неосторожно заметила малышка.

— Это потому, что оно меня боится, — заявила в ответ телохранительница.

— А ты можешь магией сдвинуть гору?

— Гору? — задумалась о’Мажине. — Не пробовала. Дойдём до хребта и узнаем. Но что я точно могу, так это…

Она вдруг обернула себя телекинезом и оторвала от земли. Селестия удивлённо расширила глаза: за имением крыльев ей не приходило это в голову, а у других пони она такого никогда не встречала. Единорожка же просто раздувалась от произведённого на аликорниц эффекта, а затем поплыла так вперёд, набирая высоту и лавируя в полёте. Луна, повизгивая, припустила за ней, и Селестии пришлось со смехом перейти на галоп, чтобы успевать за ними.

— Ты не сможешь меня обогна-ать, — пропела единорожка, с весёлой улыбкой проплывая вниз спиной под Луной.

— Да? Я просто ещё не полетела в полную силу! — и та рванула вперёд, громко хлопая крылышками.

Селестия с улыбкой следила за их гонкой, поддаваясь безмятежной радости сестры и телохранительницы, пока их обеих не накрыла быстрая тень. Луна, заигравшись, не придала этому значения, а вот о’Мажине сразу перестала смеяться и насторожилась, озираясь по сторонам. Единорожка снизилась и, погасив телекинез, ловким переворотом очутилась на ногах. Аликорница рысью подбежала к ней:

— Ты тоже видела это?

О’Мажине хмуро кивнула, взглядом окидывая небосклон — тень упала именно сверху. Селестия делала то же самое, и тот факт, что на небе не было даже облаков, заставлял её тревожиться.

— Луна, — взволнованно позвала аликорница, — ко мне. Скорее.

Кобылка послушно развернулась и полетела на зов. Единорожка напряжённо всматривалась в небо над ней, держа зажжённый рог на изготовке, и в какой-то момент над Луной мелькнуло нечто похожее на кожаную змею, чёрной извилистой щелью прорезавшую горизонт. Селестия смогла лишь испуганно втянуть воздух ртом, но о’Мажине с коротким жёстким криком:

— Фестрал!* — отправила в атаку мощную телекинетическую волну, деформировавшую воздух. Луна догадалась сложить крылья и упасть, пропуская её над собой, и та, вибрируя, пролетела, явно не задев цель, но сумела вызвать раздосадованный троящийся рык из ниоткуда.

— Что это?! — воскликнула Селестия, бросаясь к сестре и на ходу скидывая со спины плащ.

— Существа, похожие на обтянутые кожей скелеты пони, — рыкнула единорожка, мечась взглядом по снова безупречно-чистому небу. — Особенно сильны ночью, зато днём могут становиться невидимыми, но в любое время суток не откажутся от понятинки… берегись! — следующая волна угодила в цель, отбросив спикировавшего на старшую аликорницу фестрала и на мгновение показав его облик: уродливая лысая кобыла, как будто разложившаяся ещё месяц назад.

— Он хочет нас съесть? — испугалась Луна, прячась под животом сестры.

— Нет, что ты, — успокоила о’Мажине, — конечно же, не съест. Просто сдерёт с вас кожу, снимет мышцы и прилепит вместо своих, которые уже износились, чтобы прожить ещё несколько лун.

Младшая аликорница озадаченно моргнула, впервые замечая ещё одно значение своего имени, но резкий вскрик и заново мелькнувшее взмахивающее крыло из костей и гнили вернули её мысли к более насущным вещам.

— Почему он иногда показывается? — ощетинилась Селестия, вертя головой, чтобы не пропустить очередной прокол монстра. — Играет с нами?

— Вряд ли. Скорее всего, солнечные лучи иногда высвечивают тот или другой его… — о’Мажине с впечатляющей реакцией послала на сей раз телекинетическую верёвку, которой захлестнула шею фестрала, и безжалостно приложила его о землю со всей высоты. Кажется, всё произошло даже до того, как увенчанное когтем крыло снова было выхвачено обличающим солнцем. — …бок. Так себе хамелеон.

— …Кто — он?

— Хамелеон, — отмахнулась единорожка, — невидимая ящерица из моих родных земель.

— Так, подожди. Он не может одурачить солнечные лучи? — расплылась в улыбке Селестия.

— Похоже на то, но что ты…

Рог аликорницы запылал, и единорожке в первую секунду пришлось защитить глаза копытом. Сверху раздался душераздирающий рёв, и о’Мажине поспешила заставить себя привыкнуть к нестерпимо-яркому свету, чтобы увидеть, как фестрал во всей своей отвратительной красе мечется по небу, тут и там ловимый нестабильно мерцающей аурой Селестии.

— Мне хорошо даются трюки с теплом и светом, — безмятежно сообщила она.

— О, это восхитительно, — оскалившись, расщедрилась на похвалу телохранительница. — А теперь опусти крылья. Как я поняла, ты заботишься о своей… сестре.

— Что? Почему?! — возмутилась Луна, но тут же оказалась отрезана от мира белоснежными перьями, слишком длинными и прочными, чтобы суметь посмотреть сквозь них.

Финальный рёв монстра закончился звуком рвущихся сухожилий.

— Извини, Луна, — сложила крылья Селестия, выпуская сестру; она морщилась. — Это даже для меня было неприятное зрелище.

Аликорночка, сглотнув, смотрела, как на снег некротическим пеплом опускаются ошмётки шкуры и пыль костей.

— Он мёртв? — тихо спросила она.

— Он и не был жив, — ответила о’Мажине, дёрнув коротким хвостом. — Важно то, что он нам больше не навредит. Пойдёмте дальше.

— Рядом не может оказаться ещё? — телекинезом вернула себе на спину плащ Селестия.

— Фестралы не стайные, — хохотнула единорожка. — Им нет нужды искать себе друзей. Они размножаются примерно как аликорны — когда над трупом мерцают подобные вспышки. Тогда у него отрастают крылья, и он превращается в эту бестию. Зачем? Да не знаю. Магия просто рехнулась.

Селестия несколько километров шла молча, не участвуя в завязавшемся между Луной и о’Мажине диалоге. Аликорница даже не могла сказать, что именно они обсуждают, что заставляет их спорить и ссориться, а что — смеяться. Она чувствовала, что упускает какую-то деталь, причём деталь эта не осталась в пепле разорванного на части фестрала, а отправилась вместе с ними. В её параноящей голове или…

— А ты хороша в обнаружении невидимого, — заметила Селестия, пристально глядя на о’Мажине.

— Невидимого не существует, — отмахнулась единорожка. — Мы называем вещь невидимой, когда не понимаем, почему мы её не видим. На самом деле она всего лишь очень хорошо маскируется.

— Да, но ты всё равно хороша в обнаружении таких вещей, — настояла аликорница.

О’Мажине в ответ подняла бровь:

— Разве плохо? Будь я плоха — кому-нибудь из вас пришлось бы погибнуть, чтобы мы заметили фестрала.

— Потому что ты не дала бы себя убить? — насмешливо уточнила Луна.

— Ну, знаешь ли, до сих пор это вызывало у всех известные затруднения!..

Аликорница снова погрузилась в себя, доверив единорожке охранять пространство. Она возвращалась к реальности лишь от резкого голоса, предупреждавшего об опасности, но группа благоразумно избегала схваток. То ли эта предусмотрительность сыграла свою роль, то ли фортуна просто была на их стороне, но самой большой опасностью к середине пути стала широкая река с крутыми берегами.

О’Мажине тронула копытом лёд, надавила на него несколько раз, затем сильно ударила и наконец, собравшись с духом, прыгнула. Тот даже не треснул.

— Мы можем пройти прямо по нему, — объявила единорожка.

— Смотрите… — растерянно позвала взрослых Луна, и они посмотрели, куда она указывала копытом.

На противоположном берегу реки стоял аликорн.

— Поглоти меня земля… — прошептала о’Мажине, медленно пятясь. — Селестия, ты можешь отсюда сказать, как легко его победить?

— Её, — мягко ответила аликорница, улыбаясь. — И нам не нужно с ней сражаться, потому что она не собирается нападать.

— Зачем она тогда там стоит?

— Просто смотрите, — всё так же улыбалась Селестия, потеплев. — Такое редко увидишь.

Луна прищурилась и ступила на лёд передними ногами, надеясь, что так сможет рассмотреть незнакомку лучше, и поняла, что никогда не видела такой длинной и густой гривы, как у неё. Аликорница, чья масть напоминала смесь тёмного песка и сухой земли, подошла вплотную к мёрзлой реке и медленно коснулась её кончиком длинного рога. От той точки медленными рывками расползлись трещины, и Селестия поспешила втянуть сестру обратно на землю до того, как лёд вскроется, и вода с радостным журчанием вырвется на свободу.

Кобыла на другой стороне выпрямилась и горделиво расправила крылья. Волны тепла окатили всё вокруг, вынудив Селестию снять и сложить под крыло плащ, а снег — начать оседать и таять.

— Это Весна! — торжественно и радостно объявила старшая из сестёр. — Мы были в пути весь остаток зимы, и она вернулась, чтобы принести тепло обратно.

— То есть, откуда-то она его унесла? — восторженно спросила Луна, и Селестия кивнула в ответ, вызвав восторженный визг сестры. — Ух ты! Здорово! Значит, Весна путешествует по миру, как мы, только вечно, принося и унося вместе с собой тепло! Как здорово! А какие ещё времена года ты встречала?

— Ну… — вдруг покраснела Селестия, смутившись и запустив копыто в свой загривок. — Однажды меня поцеловал Лето… И я очень хотела бы встретиться с Осенью.

— За смену времён года отвечают аликорны?! — схватилась за голову о’Мажине, игнорируя румянец и откровения нанимательницы. — С ум-ма сойти! Пони убивают тех, кто потенциально способен управлять этим миром?!

— Они считают, что любую силу нужно подчинить, — грустно ответила Селестия, провожая взглядом идущую вдоль по берегу Весну. За той шлейфом тянулись воскресающие травы и зацветающие бутоны. — А ту силу, которую подчинить не удаётся, следует уничтожить.

— Это невероятно, — заикаясь, буравила взглядом оттаивающую землю единорожка. — Чем тогда можешь управлять ты?!

Селестия вместо ответа показала лишённый кьютимарки бок.

— Получается, я сейчас нахожусь в обществе двух богов, способных… — о’Мажине выкинула копыто в сторону перелетающей разбушевавшуюся реку Весны, — менять мир?! Это, знаете ли, порядочно выбивает из колеи!

— Мы не хотим тебе зла, — прижала ушки Луна.

— Как только ты поможешь нам добраться до Кристальных Земель, ты больше никогда не услышишь о нас, — кивнула Селестия, кладя копыто телохранительнице на плечо. — Но, если хочешь, можешь возвращаться прямо сейчас. Моя рана достаточно зажила.

Единорожка колебалась несколько секунд.

— Нет уж, — проворчала она, оборачивая себя и часть провизии телекинезом и летя через реку. — Если это была попытка спровадить меня без оплаты — она провалилась.

По её лицу, несмотря на то, что та пыталась его спрятать, Селестия поняла, что ей теперь тоже есть, о чём подумать. Это знание наполнило её странной ехидностью и злорадством, которые ещё раз дали о себе знать, когда о’Мажине подкатилась к ней во сне и, явно смущаясь, шепнула:

— Эй, я просто хотела уточнить… Ты точно, ну, это… не расплавишь меня во сне?

Аликорница подавила хихиканье и оглянулась на Луну. Та спала, наигравшись с камушками, которые мимоходом достала при помощи телекинеза со дна преодолеваемой реки. Селестия снова посмотрела единорожке в глаза и пообещала:

— Ни во сне, ни наяву.

О’Мажине заёрзала:

— Что это ты так на меня смотришь?

— У Весны необычная аура, — хихикнула Селестия, — так что, может, ты мне просто нравишься?

Единорожка жарко вспыхнула, заикаясь:

— Значит, эта аура на меня не д…

Аликорница запечатала её губы своими.

— Что ты творишь? — громко прошептала о’Мажине, когда недолгий поцелуй закончился, но у неё не получилось даже спародировать крик — глаза так и норовили опьянело скосить.

— Твой румянец говорит об обратном, — снова хихикнула Селестия, одним копытом лаская щеку телохранительницы, а другой притягивая её за талию ближе к себе. Но в белоснежную грудь упёрлась передняя нога:

— Эй. Никаких служебных романов. Это мой принцип.

— Как насчёт романа после службы? — мурлыкнула аликорница, ласково куснув ухо о’Мажине и спровоцировав шквал колких мурашек по её спине.

— Ты ещё безответственнее, чем я думала, — проворчала единорожка, через силу выпутываясь из объятий. — Оставляешь жеребёнка одного на двое суток, заваливаешься в таверну, которая ненавидит аликорнов, будучи при этом аликорном, а теперь пытаешься залезть под хвост пони оттуда, вызвавшейся сопровождать тебя!

— Я же тебя просто поцеловала! — с невинным видом похлопала ресницами Селестия и хитро проурчала о’Мажине в спину: — Кстати, у тебя прекрасный язычок.

От раздавшегося верещания аликорница смеялась про себя ещё неделю.

Луна же принялась отчаянно высматривать произошедшие в отношениях между ними перемены, которые замечала, но не могла осознать. Вконец осмелев и привыкнув к непростому характеру о’Мажине, аликорночка напрямую спросила:

— Вы от меня что-то спрятали?

— С чего ты взяла, да и что мы от тебя можем прятать? — ухмыльнулась единорожка, пребывавшая на тот момент в приличном расположении духа и забавлявшаяся извиваниями любопытствующей Луны.

— Ну, не знаю, например… а-а-ах! — малышка вдруг чего-то до смерти испугалась и, судя по всему, была готова упасть в обморок — даже выронила из телекинетического поля венок, который развлечения ради плела прямо на ходу. — Я забыла свои записи! Я оставила их дома!

— Она лес домом называет? — иронично посмотрела на Селестию о’Мажине. — Ответственно, ничего не скажешь.

— Что за записи? — проигнорировала колкость аликорница.

— Об аликорнах и чудовищах!

— Никогда не слышала, чтобы эти два слова разделялись, а не использовались в связке, — заинтересовалась о’Мажине. — Ну-ка расскажи.

— Ух, я уже так мало помню из этого, — сморщила лоб Луна, сосредотачиваясь изо всех сил. — Когда-то на земле жили аликорны, очень много аликорнов, и других пони не было. А ещё жили существа, у которых много-много частей разных животных на теле, ни одно не было похоже на другое. И вот между ними случилась война, в которой… угх…

— Переходи к тому месту, которое помнишь, — посоветовала Селестия.

— Да… Осталось только три аликорна и одно чудовище, против которого они сражались. Но эти три аликорна всё равно готовы были умереть после войны, поэтому они превратились в девять пони — троих пегасов, троих земных пони и троих единорогов.

— А куда делся драконикус? — вдруг спросила о’Мажине серьёзно, не подвергая сомнению ничего из рассказанного малышкой. Аликорница, навострив уши, быстро взглянула на единорожку.

— Кто?

— Чудовище из частей тела разных животных зовётся драконикусом, — был ответ.

— Очередное поверье твоего племени? — вкрадчиво поинтересовалась Селестия, и о’Мажине нетвёрдо кивнула.

«Она не та, за кого себя выдаёт», — думала аликорница, с всё большим подозрением наблюдая за телохранительницей изо дня в день. Она даже пыталась спровоцировать ту на очередной прокол, но после неосторожности с названием исчезнувшего вида единорожка будто стала предусмотрительнее и больше ни словом, ни делом не вызывала лишних вопросов. Теперь всё, что Селестия могла делать — хранить в памяти все несостыковки и следить, чтобы о’Мажине не обернулась против них с сестрой.

Но, если даже единорожка и играла роль, она делала это идеально.

— Эй, да выброси ты уже это рваньё, — насмешливо посоветовала единорожка парящейся в шарфе Луне. — Мне жарко смотреть, как ты потом обливаешься.

— Ничем я не обливаюсь! — обиделась аликорночка и вскрикнула, когда телекинез потянул красную ткань с её шеи. — Нет! Отдай!

— Чего ты как вцепилась в этот позор? — чуть ли не возмутилась о’Мажине.

— Это не позор, — почти прорычала Луна и погрустнела, опустив взгляд. — Это подарок моего друга. Даже не подарок, а… я взяла последнее, что от него осталось.

— Он умер? — напрямик спросила единорожка и айкнула, когда Селестия ощутимо ткнула её рогом в круп незаметно для младшей сестры.

Аликорночка опечалилась ещё больше, трепетно прижимая конец шарфа копытом к сердцу:

— Надеюсь, что нет… И я надеюсь, что он смог сбежать, и у него всё хорошо. Тогда… тогда мне даже хочется вернуться.

— Что, грифоны в рабство угнали?

— Ты видела их?! — прыгнула к о’Мажине Луна.

— Возможно, — уклончиво ответила она. — Как выглядел этот твой друг, который совершенно не заставляет твоё сердце биться чаще и точно не заставляет глаза блестеть, как в лихорадке?

— Единорог, — проигнорировала наблюдение аликорночка, — без кьютимарки, на вид чуть старше меня, серого цвета, а грива и хвост — чёрные. Очень чёрные.

— Не терпится послушать, как ты будешь петь о нём, когда войдёшь в подростковый возраст, если не забудешь.

— Не забуду! — вспыхнула Луна. — Так ты видела его?

— Вряд ли это был он. У того была кьютимарка.

Аликорночка перестала дышать.

— Какая?

— Думаешь, я запоминаю всяких бедолаг в стреноженном караване?

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — чуть не плача, повисла на шее о’Мажине Луна.

— Слезь с меня! — возмущённо заверещала единорожка. — Я прямо так пойду и всю тебя испинаю!

— Пинай, только скажи, какая у него кьютимарка!

— Она от тебя не отстанет, — солгала Селестия, решив помочь сестре.

О’Мажине проворчала что-то неразборчивое и не слишком приличное, но послушно зарылась в глубины памяти, отведя сосредоточенный взгляд.

— По-моему… — протянула она. — Какая-то мешанина. Как огонь, только чёрный.

Луна сглотнула.

— Это… было похоже на… тени?

Единорожка, найдясь, моргнула и закивала:

— Да, точно. Это определённо были тени, сразу и не догадаешься.

— Это он, — прошептала Луна, сползя с шеи телохранительницы. — Это точно был он. А ты видела, куда его увели?

— Не придала значения. Не надо снова на меня прыгать! — выставила копыта О’Мажине. — Я правда не смотрела.

Аликорночка обняла себя передними ногами, беспокойно грызя нижнюю губу.

— Луна, — осторожно сказала Селестия, — Сомбра жив. Если он жив сейчас — вероятнее всего, его не убьют и в дальнейшем. Он — умный жеребёнок и найдёт способ выбраться и счастливо прожить жизнь. Мы не можем развернуться после такого пути. Не удивлюсь, если у него уже всё хорошо.

— Да, — тихо ответила малышка, вытирая копытами глаза раньше, чем из них прольются слёзы. — Я понимаю… Я… я буду надеяться… И помнить…

— Ладно, — стушевавшись, неуверенно согласилась единорожка. — Шарф можешь оставить, он… он нам совсем скоро пригодится.