Тень и ночь
I. Свобода
Когда они впервые встретились, таких, как она, душили ещё в колыбелях.
Их рождалось немало. В грозу с радужными молниями, в дождь из густой и сладкой тёмной воды, в массовое сумасшествие одомашненных и диких животных — любая аномалия, начавшаяся вместе с родовыми схватками какой-либо кобылы, намекала на то, что нужно держать наготове тяжёлый камень или смертельно заточенную острогу. Существо, что выкатится из несчастной в комьях крови и слизи, не будет отличаться от обычных жеребят ничем, кроме дополнительного комплекта конечностей на спине да рога во лбу, присутствующих одновременно.
Они внушали ужас по многим причинам.
Появление аликорна в семье указывало из племени в племя на разное: на супружескую измену, на проклятье или наказание за неведомые страшные магические ритуалы, на страшную болезнь и самый позорный дефект одного из родителей. Межрасовые браки осуждались и порицались теми самыми присущими каждому древнему обществу, что только-только начало самоидентифицироваться, предрассудками. Пони жили на одном стойбище, ели из одного котла и спали на одной подстилке, мешая копыта, рога и крылья, но в делах репродуктивных такой фривольности не было места. Нечистая кровь сулила болезни, слабость и деградацию. Самый слабый чистокровный пегас имеет шансов на выживание больше самого сильного земнопони-полукровки.
Стоит ли упоминания, что среди пони, получивших социальный статус нормальных и тем более респектабельных, носителей одновременно крыльев и рогов не было, а случайно выживших и подросших жеребят неизменно убивали если не в родном племени, то где-нибудь ещё. Избавление мира от мутанта, инстинктивно внушавшего трепет, страх и преклонение при одном взгляде на него, считалось достижением выше многочисленного, здорового и сохранённого потомства.
А она родилась под ураганный ветер из лёгкого бриза, шепчущего на неизвестном языке, из которого ей в момент рождения было понятно каждое слово. Просто — она, потому что мать, молодая пегаска, выветрившаяся из памяти быстрее послания воздушной стихии, догадалась спрятаться от племени, родить свою крылато-рогатую дочь в одиночестве под жуткое пение ветров, и солгать, что жеребёнок родился мёртвым — частое явление при первых родах, — но при этом сперва от шока, а потом от отсутствия в этом необходимости забыла дать ей имя.
Материнский инстинкт велел ей часто приходить в тайное логово и кормить своё дитя, не давая ему погибнуть. Она даже сумела научить жуткую из-за своих крыльев и рога кобылку говорить, и та, едва освоив слова, самозабвенно перевела нашёптанное ветром. Она пыталась рассказать матери про большую яркую драку между чудовищами и пони; про то, как искры прокатились по земле, затапливая деревья и выжигая океаны, словно хотели, чтобы они поменялись местами; про то, как только одно чудовище и три пони остались в живых, но потом пони стало девять, а дальше — ещё больше, только по-другому…
И пегаску каждый раз забавлял этот лепет жеребячьих небылиц из снов или воображения, и она не стремилась найти в словах дочери нечто большее, чем они, не видела сокровенного послания из Предревней истории, память о которой последним вздохом умирающего унесётся тем же ветром, что её принёс, потому что малышка забывала. Она обижалась на материнскую безалаберность в этом отношении больше, чем на её реакцию на вопрос: «Мы выйдем на улицу, когда твой рожок отрастёт обратно, да, мама?».
В такие моменты мать бледнела, замирая с выражением потешного недоумения, словно сама была жеребёнком и встретилась с чем-то, что её, в общем-то, не пугает, но явно не должно случаться в этом мире, и в её глазах читалось жеребячье: «Ну надо же, неужели это правда происходит со мной?» — не несущее той предостерегающей угрозы, которая должна быть перед ужасающей по своей скорости сменой этой забавной гримасы на лютую ярость, хлёсткую пощёчину, валящую с ног, и отлёта без возвращения вплоть до следующего утра безо всякого внимания к громкому обиженному плачу.
Со временем, в течение которого осанка пегаски горбилась и кривилась, ноги и крылья всё чаще давали дрожь, а лицо становилось дряблым и будто бы грустным, малышка, остававшаяся почему-то малышкой и не выраставшая ни на полкопыта, приучилась смирять своё любопытство и нетерпение и принимать вещи такими, какие они есть. Мир в её глазах был тёмным земляным сводом с проглядывающим через круглый выход кусочком чего-то небольшого, что циклично сменяло цвет в четыре захода — крохотную кобылку это вполне устраивало. Из частых истерик матери она знала, что зовётся аликорном, проклятым чудищем и наказанием рода понийского — тоже кое-что, не возникало вопросов о том, кто она такая. Для жизни ей требовалось тепло, немного воздуха и молоко, которое пегаска приносила в своём вымени вплоть до странной ворчащей фразы: «С этого года ни братьев, ни сестёр у тебя больше не будет», — после которой пришлось с трудом перейти на доставляемую ей теперь вместо животворящей влаги твёрдую пищу — пусть так. Щедро изливаемые, но во многом непонятные рассказы давали какое-никакое представление о внешнем мире, в который жеребёнку был путь закрыт из-за врождённого уродства — сама того не сознавая, малышка обладала разумом не младенца, коим оставалась физически, а подростка, и сумела удивительным образом приспособить и сохранить узнанное.
Но она не так старалась обдумать и применить нехотя передаваемые матерью знания, как не забыть то, что знала с самого рождения. Величайшую битву между аликорнами и существами, собранными из тел разных животных — в логово часто заползали змеи, залетали птицы и по ошибке заглядывали робкие кролики, поэтому кобылка знала, кто это и какими они бывают. Раз за разом прокручивая эти видения в памяти и применяя на них элементы рассказов пегаски, как примеряют лиственные платьица на куклу из коры, малышка пришла к выводу, что была война между теми самыми гротескными чудовищами и аликорнами, чьё количество было столь велико, что они могли зваться не только отдельной расой, но и отдельным народом, видом. В результате неё мир умер — или, по крайней мере, видоизменился настолько, что вода и земля поменялись местами, — а от каждой стороны осталось меньше горсти: один у чудовищ и трое у аликорнов. Судьба выжившего монстра ей была неизвестна, судьба же троих пони была ясной и оттого удивительной: каждый из них распался на три сущности, дав в итоге начало трём пегасам, трём земным пони и трём единорогам. И уже их дальнейшие пути были сокрыты от малышки той же загадочной амнезией, что, приподняв свой саван, позволила взглянуть на пролог к Древней Эпохе.
В последние несколько смен цветов за логовом мать приходила всё реже и реже, и с каждым визитом выглядела всё хуже и хуже. Она слабела и высыхала, приносила меньше и меньше еды и совсем забывала про воду, так что кобылке приходилось боязливо высовываться из укрытия и ловить языком капли дождя, прорывающиеся сквозь лиственный полог сросшихся густыми и запутанными коридорами кустов.
Однажды пегаска не пришла и больше не возвращалась. Приученная сидеть тихо и не подавать голос, малышка лишь тихонько скулила от страха, одиночества и голода. Когда последний стал нестерпим, она осмелилась осторожно выйти из логова на поиски съестного. Ей повезло, что мать исчезла изобильным летом, когда в лесу полянами наливаются ягоды, а растения вбирают в свои стебли и листья самый щедрый и питательный сок — каждый раз удавалось наесться досыта и послушно вернуться обратно, в темноту норы, чтобы не быть замеченной, обнаруженной и схваченной. Но время шло, мать не появлялась, а скребущая в подреберье боль от её отсутствия стушёвывалась и исчезала, как питательные дары природы вокруг убежища, а также былые наказы и запреты, поэтому в одну из ночей малышка решилась на отчаянный шаг: уйти отсюда навсегда и либо найти свою родительницу, либо…
…Второго варианта кобылка так и не нашла, поэтому отправилась в путь только с первым.
Она кралась по залитому лунным светом лесу, одетому во все оттенки мистического серебра. Широкие листья клонились к земле под собственной тяжестью, и кобылка пробиралась под ними не столько ради маскировки — в такой мёртвой тишине она услышала бы любое приближение. Её больше забавляло задеть спиной, крупом или торчащими от волнения крылышками матово-восковые края и насладиться щекочущим прохладным дождём из росы, ощутить лицом тонкое сухое касание паутины, заставляющее смешно фыркать носом, понаблюдать за игрой бледного света и кружевных теней.
Ночь здесь отличалась от унылой и мрачной темноты логова. Если там была бесхитростная чернота, в лесу луна высвечивала особенную, хрупкую, трепетную, драгоценную красоту. Всё обретало фетровые контуры, мелкой пушистой бахромой отражающие падающий на них звонкий в своей полупрозрачности свет, и каждый луч служил нитью, на которой бусинами была нанизана жизнь: призрачный вальс пыльцы и пыли, комариная возня, гибкое порхание светлячков, упругий и тяжёлый взмах крыльев огромного бражника, округлый блеск улиточной раковины.
Чуть не наступив на сонно бредущих куда-то рыжих муравьёв, кобылка загарцевала на месте и засмотрелась на движения своей тени. Внезапно к ней подтекла ещё одна, сходная по очертаниям, но никаких шагов или порхания не было слышно. Малышка тревожно вскинула голову.
Тень тянулась из черноты, совсем не затрагиваемой лунными лучами. Кроме того, облака ограничивали радиус, который она заливала, и эта странная тень падала в противоположном логическому направлении. Внезапно она улыбнулась, позволив свету вырезать тонкую дугу в своём плоском теле, дёрнулась и шустро втянулась в чёрные деревья.
Кобылка, не чувствуя страха перед этим явлением, которое непременно напугало бы до чёртиков знакомых с внешним миром пони, поскакала прямо в глухую, непроглядную тьму. Она, кряхтя, спотыкалась о грубые корни, задранные так высоко, будто деревья разом подняли ноги, чтобы встать из дёрна и куда-то пойти, путалась в свисавших с нижних ветвей моховых лианах и тревожила целые маленькие насекомые миры ровно до тех пор, пока не столкнулась с чем-то высоким, тёплым и… живым.
Она инстинктивно зажгла рог.
Перед ней стоял по-милому удивлённый жеребёнок-единорог, смутно похожий на неё саму, но смотрящий на неё буквально сверху вниз. В полумраке нельзя было разобрать цвет его шерсти и стоящей дыбом гривы, но они явно были не ярче её собственных.
Жеребёнок сказал что-то, и кобылка несколько раз переспросила, но так и не смогла понять ни слова, как бы медленно незнакомец ни пытался выговаривать чудные, искорёженные слова. Малышка уже начала злиться на это чудачество, как вдруг он сказал что-то другое, причём с совершенно различающейся интонацией: она усмирила поднявшееся в груди недовольство и внесла какую-то подсознательную, но успокаивающую ясность. Чувство это выражалось в понимании того, что единорог тоже её не понимает.
— Сомбра, — чётко произнёс он, ударяя себя копытом в грудь. — Сом-бра.
— Сом-бра? — озадаченно повторила его жест кобылка. Жеребёнок в ответ моргнул.
— Сомбра, — увереннее и быстрее сказал он снова, касаясь копытом полочек торчащих костей у себя между грудью и шеей, а потом медленно перевёл копыто в сторону меньшей пони и вопросительно наклонил голову набок.
— Сомбра, — ткнула в него копытом кобылка и получила кивок и какую-то фразу на родном языке нового — первого — знакомого.
Её смысл остался такой же загадкой для неё, как и для Сомбры — имя странной кобылки, что не побоялась приблизиться к управляющему тенями существу, пусть и выглядел он как простой семилетний жеребчик. Единорог практически не ассоциировал себя с пони — слишком силён был страх перед ним и его необъяснимыми способностями в родном племени.
На счастье или на беду, магическим вспышкам мира совсем чуть-чуть не хватило, чтобы сделать его аликорном.
Довольно скоро Сомбра понял, что новая знакомая не понимает не только ни единого его слова, но и ни единого его жеста, однако ему не хотелось махать на неё копытом и оставлять здесь в одиночестве. Ночной лес, конечно, явно не вызывал в ней никакого ужаса… но и он сам, Сомбра, тоже. Это было необычно, странно и едва ли не пугающе само по себе, но жеребёнок вдруг почувствовал, что его одиночество после расставания с иноязычной кобылкой станет слишком острым для юного существа. А языковой барьер станет не такой проблемой, как повсеместное и массовое бегство ровесников прочь.
Единорог после короткого раздумья улыбнулся, сморгнув из уголков глаз бисерины слёз при неприятных воспоминаниях, и призывно махнул младшей пони копытом.
Они скакали по лесу, смеясь каждый на своём наречии. Что-то показывали друг другу, пытаясь рассказать, донести, чертили палочками в чёрной плодородной земле, криво рисуя образы, а, поняв, кивали с таким счастьем и радостными возгласами, какие иной раз не издаст прижимистый скряга, обнаружив в подполе заначенный давным-давно сундук с золотом.
Им обоим было достаточно голосов и тепла друг друга рядом, живого, заинтересованного взгляда и искреннего хохота. Обоим кружило голову от невинной жеребячьей близости, от новой дружбы и тех уз, что чувствуют совсем юные пони, не научившиеся ещё лгать и обманывать и принимающие всё одновременно как должное и как удивительное. Они были счастливы в своём наивном, счастливом мировоззрении, забыв в какой-то момент про то, что говорят на разных языках, и черпая друг в друге понимание, которого не знали никогда раньше.
Сомбра показал ей не теневую магию, но обычную, и она в ответ сумела нарисовать бирюзовой аурой картинки, преследующие её с рождения, а маленький единорог восторженно вздыхал, но, кажется, тоже не слишком верил её визуальному рассказу, восхищаясь не масштабом и трагичностью истории, а скорее создавшим её воображением. Кобылке было достаточно и этого. Мать никогда не смотрела на неё с такой счастливой теплотой, как этот жеребёнок, и малышка не была уверена, могла ли она в принципе так смотреть.
Эйфория достигла пика, когда Сомбра вывел новую — первую — подругу ведомыми ему тропками на широкую поляну, поросшую крупными белыми цветами, часто предваряющими скорый подъём в неплодородные горы. В волшебном свете луны они казались чем-то совершенно необыкновенным, прекрасным в своей сияющей снежной красоте, но единорог, не в силах сдержать счастливую улыбку, от которого даже начинали болеть уголки рта, и ему было всё равно, указал широко раскрывшей глаза малышке на небо.
Высокая чёрная бездна была усеяна звёздами.
Сверхновые вспыхивали и гасли с нестабильностью, присущей совсем молодым мирам, и из-за их вспышек, переливов и блистания небесное полотно казалось флагом под касанием ветра, северным сиянием острой, ослепительной красоты. Кобылка, видевшая это впервые, потеряла дар речи, очарованная, а Сомбра, казалось, захлебнулся от одной её молчаливой реакции, сказавшей больше любых слов. И звёзды, отражавшиеся в заключённых в чистые бирюзовые радужки зрачках, казались ему прекраснее мерцавших в небе оригиналов.
Он заговорил — быстро, пылко, так, что его энергичный говор, полный сочных громогласных звуков и переливчатых, как птичья трель, переходов, стал особенно необычен и прекрасен. Кобылка по-прежнему не понимала слов, но прекрасно различала суть, понимая друга по интонациям, выражению лица, жестам. Он рассказывал о звёздах — вдохновенно, очарованно, самозабвенно.
Только почему-то — о звёздах в её глазах.
И, повинуясь неясному порыву, но ни на секунду не сомневаясь в его правильности и уместности, кобылка обняла его.
Она угодила прямо в робко поднявшиеся для точно такого же действия передние ноги. Сомбра успел узнать пони, заразиться от них предрассудками, сомнениями и комплексами, но его подруга знала лишь мать, стремительно забывающуюся, да это новое чувство, делающее её счастливее, чем когда-либо в жизни — и она просто бросилась в объятие, как в водопад. Смотрела открыто, широко улыбаясь, открыто и с аномальной нежностью глядя и улыбаясь, ничуть не стыдясь своего порыва, не поддаваясь неловкости, которая должна бы прийти после него.
Маленький единорог, трепетно выдохнув, крепко обнял её в ответ и зарылся копытами в пуховое оперение на крыльях.
Моргнув, он немедленно отстранился.
Увлечённый жеребячьим вальсом по красотам и прелестям ночного леса, Сомбра, конечно, замечал некие очертания на боках кобылки, но принимал их или за пятна, или за игру неверного лунного света, но теперь сомнений не осталось: его новая подруга была аликорном.
Он всего лишь удивился, не успев подумать ничего дурного, но малышка уже вспомнила всё, что кричала ей о её уродстве мать. Пролепетав оправдание, она отшатнулась из копыт серого единорожка, сломав объятие, и разом сникла, готовая заплакать, горько сожалея о своей чудовищной природе. Сомбра, прыгнув за ней, заговорил так же жарко, как прежде, но теперь — с таким сокрушением и скорбью в голосе, что у малышки сердце сжалось сильнее, чем за саму себя.
Единорог что-то пытался донести ей, путаясь в словах, нервно сжимая маленькие копытца своими, не глядя ей в лицо, но определённо разговаривая именно с ней. И кобылка поняла, что его горечь направлена на что-то другое, но не на пару крыльев на её спине.
Живой и бойкий темп речи Сомбры стих, и некоторое время жеребята сидели молча. Малышка раздумывала, будет ли хорошо вернуться в объятья друга, но он сам притянул её к себе и сгрёб в охапку даже до того, как она, подумав об этом, успела посмотреть на него. Словно все её мысли были очевидны и прозрачны для него, словно у них на двоих билось одно сердце, посылающее одинаковые импульсы им обоим, словно они знали друг друга всю жизнь, а не одну ночь.
Они молчали до рассвета, стеревшего своим светом ночную красоту и расчистившего дорогу утренней. Персиковые и розовые лучи подсветили перистые облака, в ночи казавшиеся пушистыми дуновениями снежного серебра, и кобылка впервые в жизни увидела восход. Терпеливо дав подруге насладиться зрелищем, которое она увидит ещё бесчисленное множество раз в своей жизни, Сомбра поднялся на ноги, не выпуская копыта малышки из своего, и заставил все тени вокруг разом взбеситься, плетями изогнувшись на земле и сделавшись похожими на занесённые для удара когти. А затем они разом исчезли, со скоростью света разбежавшись во все стороны.
Кобылка встревоженно наблюдала за замершим другом, глядя, как на его лице появляется то складка между бровей, то морщинки под зажмуренными сейчас красными глазами, то след от островатых зубов на нижней губе. Его рог окутывался тонким, невесомым слоем жидкой тьмы, от которой мелкими травяными корнями время от времени отлипало множество нитей, судорожно извивавшихся в воздухе, прежде чем присоединиться обратно к равномерно текущему чёрному полотну, поглощающему свет. В отличие от фокусов в лесу, этот приём явно давался Сомбре тяжелее, что бы он собой ни представлял.
Наконец, выглядя очень уставшим, единорог открыл затуманившиеся глаза, но нашёл силы тряхнуть головой, слабо, печально улыбнуться подруге и поманить её за собой. Она пошла, не раздумывая.
В свете дня мир был обширнее, ярче и громче. Он тоже нравился маленькой кобылке своим масштабом, разнообразием и буйством красок и звуков, пусть и был лишён ночной недосказанности, которая так пришлась ей по душе. Сомбра провёл полностью доверяющую его тёмному дару подругу через весь лес, через открытую поляну, пока они оба не скрылись в высокой траве, жёлтой, будто выгоревшей под солнцем, и вдруг, легонько ударив кобылку в плечо и задорно что-то крикнув, легконогой ланью унёсся в заросли. Лишь чёрный хвост его мелькал то справа, то слева, показывая, куда уносится юный единорог.
Малышка поняла, что это — не страх, а игра, и её задорный, беззаботный дух быстро захватил её. Смеясь и перекрикиваясь двумя разными наречиями, они ловили друг друга, убегали, искали жертву или охотника глазами среди сухих качающихся стеблей, ориентируясь на хруст, шорох и хихиканье, пока Сомбра вдруг не замер, позволив подруге врезаться в его плечо и упасть на землю. Она засмеялась, но быстро оборвала себя, заметив, с какой серьёзностью и напряжением, часто беззвучно сглатывая, жеребёнок смотрит вдаль. Осторожно поднявшись и отряхнув с крыльев солому, кобылка посмотрела туда же, куда и он.
Золотым сиянием магии осторожно раздвигая выжженную траву, к ним шла белая крылато-рогатая кобылка с тихой настороженностью во взгляде. Увидев жеребят, она осмотрелась по сторонам, но Сомбра что-то коротко сказал ей, и она, успокоившись, подошла к ним немного смелее.
Несколько минут они говорили на одном языке, и кобылка никак не могла понять, о чём, словно магическая нить взаимопонимания разорвалась, стоило только Сомбре обратиться не к ней. Белая кобылка, по высоте, наверное, догнавшая её мать, внимательно слушала рассказывающего что-то молодого единорога, часто ободрительно посматривая на малышку, а затем кивнула и вдруг обратилась к ней:
— Сомбра хочет сказать, что с удовольствием взял бы тебя в своё племя, как сестру, потому что у них нет недостатка ни в пище, ни в жилье, но это может быть опасным для тебя, ведь пони, как правило, боятся нас, аликорнов. Он считает, что нам с тобой лучше держаться вместе. Меня зовут Селестия. У тебя есть имя?
— Имя? — озадаченно повторила кобылка и помотала головой: — Н-нет, наверное, нет… Ты говоришь не так непонятно, как он.
— Его язык называется мунвайни, — ласково улыбнулась Селестия, — и я владею им достаточно хорошо, чтобы понять, что он мне говорит. Пойдёшь со мной?
— А Сомбра пойдёт с нами? — жалобно почти попросила малышка.
— Ему нужно вернуться к родителям и семье, — печально ответила аликорница. — Но, я думаю, вы ещё сможете встретиться… и вы определённо можете дружить. И, по-моему, он хочет тебе что-то сказать.
Заговорщицки улыбаясь, она посмотрела на жеребёнка. Тот слегка покраснел, нервно зарывшись копытом в густую торчащую гриву, и что-то вполголоса пробормотал, а потом робко улыбнулся подруге в глаза.
— Он говорит, что хочет, если ты не против, подарить тебе кое-что напоследок, — перевела Селестия, безмятежно и ласково глядя на обоих жеребят. — Имя — такое, какое он видит подходящим для тебя. Ты напомнила ему луну в ночи. Так он и хочет запомнить тебя.
— Луна? — моргнула малышка. — Моё имя — Луна?
Селестия и Сомбра в ответ кивнули.
— Мне… мне нравится, — покивала кобылка, улыбаясь. С её щёк сорвалась пара прозрачных капель. — Почему только… почему только я плачу?
— Это — знак того, что пора расставаться, — мягко ответила Селестия, покровительственно раскрыв крыло. — Но вы ещё обязательно увидитесь, даю слово.
Луна шагнула под сень белоснежных перьев, но вдруг замерла на секунду, а потом бросилась к Сомбре, крепко обвив его шею передними ногами.
— Помни, — шепнула она на прощание. — Помни меня, Сомбра, пожалуйста, помни.
Разорвав объятие и несколько секунд посмотрев в глаза своему другу, она медленно отошла от него и пошла за Селестией. Ещё многие шаги, пока стоящий на месте провожающий её взглядом жеребёнок не превратился в неразличимую точку, она оборачивалась, стремясь с тоской в груди продлить зрительный контакт, а затем посмотрела туда же, куда всё это время почти царственно устремлялась её новая покровительница.
Пытаясь завязать знакомство и заслужить дружбу, она начала рассказывать единственное, что знала наверняка и твёрдо — хранившиеся в памяти ещё с рождения истории о величайшей войне между чудовищами и аликорнами, такими, как она и Селестия…
II. Кристаллы и тени
Луна рассказывала о себе все те скудные истории, что только могла поведать. Они все были похожи одна на другую, демонстрируя невыносимую серость и скуку жеребячества кобылки, и по-настоящему выделяющиеся можно было перечесть по копытам, но и они, в общем-то, были ничем не примечательны с точки зрения имевшего хоть немного более яркую жизнь пони.
Селестия, однако, всегда слушала свою названую младшую сестру. Они остановились именно на таких отношениях, потому что старшая аликорница не могла зваться её матерью ни физически, ни психологически. Луна, однако, не отказалась бы от такой мамы. Она восторженно смотрела на изящное тело с потаённой силой, на длинный рог и пушистые крылья, не вызывавшие ни страха, ни отвращения, а вкупе с ласковыми и мудрыми лавандовыми глазами нежность и благодарность к покровительнице и вовсе переполняли малышку. Селестия была для неё признанным локальным божеством.
— Ты самая красивая, самая добрая, самая умная, — щебетала аликорночка, подпрыгивая рядом с чинно не идущей даже, а плывущей по лесу сестрой. — Пони обязательно тебя полюбят!
— Сомневаюсь, — грустно улыбнулась в ответ Селестия. — Пони боятся нас.
— Почему?
— Потому что мы отличаемся от них. А для пони «не похожий» значит «опасный».
— А мы с тобой — пони?
— Разумеется.
— Тогда почему пони боятся нас, если мы тоже пони?
— Потому что мы, в отличие от них, способны задать такие вопросы, — загадочно ответила Селестия, щекотно коснувшись пером нежно-синего носика.
Луна озадаченно затормозила, прислушиваясь к гипнотическому шороху листьев. Она, однако, в своей задумчивости не выпускала из виду мерно ступающие длинные ноги и покачивающийся над ними хвост сестры, по мягкости и гладкости превосходящий даже самые шёлковые и нежные травы. С недавних пор волосы Луны стали точно такими же: Селестия играючи научила её правильно мыть их и расчёсывать. Старшая аликорница вообще обладала безграничным, воистину материнским запасом терпения, что так отличалось от биологической родительницы Луны. Снова переполнившись любовью к сестре, она подпрыгнула на месте и бросилась догонять её на своих коротких ножках.
— А пони помнят про ту битву, из которой появились? — снова открыла поток бесконечных вопросов малышка. Она спрашивала всё и обо всём, познавая мир любопытно и жадно, навёрстывая то, что упустила во время своей изоляции.
Селестия сделалась печально-задумчивой.
— Боюсь, Лулу, только ты о ней и помнишь. Я тоже помнила, когда была в твоём возрасте, но теперь я выросла, и от моих воспоминаний осталась только способность верить тебе.
— Я тоже забуду? — испугалась младшая кобылка.
— К сожалению, — кивком подтвердила Селестия.
— Я не хочу забывать. Я чувствую, что это важно — помнить об этом. Только я помню почему-то не всё.
— Откуда ты знаешь?
— А зачем бы я попросила Сомбру тоже помнить?
— О, так ты просила его запомнить это? — чуть приподняла брови старшая аликорница. — Я думала, что ты просишь запомнить себя.
— Это тоже, — беззаботно ответила Луна, прыгая на ходу из стороны в сторону с присущей жеребятам озорной непоседливостью, и голос её от весёлых скачков прерывался резкими выдохами. — Просто, если я забуду, я правильно сделала, что попросила его помнить. А когда я забуду?
— Не знаю, — спокойно ответила Селестия и оживилась: — Но я могу сделать так, чтобы мы не забыли.
— Правда? — восхищённо захлебнулась воздухом малышка и наверняка упала бы, перестав контролировать своё тело в середине прыжка, но была поймана золотым телекинезом, как тёплой и вязкой подушкой.
— Правда, — поставила её на землю старшая, — но ты должна пообещать быть терпеливой, усердной, сосредоточенной и аккуратной.
— Хорошо, Селестия, я буду!
И, придя на берег погружённой в позолоченный солнцем сумрак реки, старшая кобылка принялась учить её писать. Луна удивлённо, мило раскрыв рот в едва ли не фанатичном интересе, внимала рассказу сестры о буквах, словах и предложениях. Для неё были поразительными открывавшиеся знания о том, что обычно произносимое и слышимое можно было передать совершенно другим способом.
Вычерчиваемые палочкой на песке штрихи превращались в гранёные клинья с точками, засечками и завитками. Луна старательно выводила знаки, чуть высунув от усердия язык.
— Молодец, — одобрительно улыбнулась её наставница, когда малышка выпрямилась и оторвала палочку от песка. — Теперь прочитай, что получилось.
— Л… Лу-у… Лу-на… Луна! Моё имя! — восторженно затрепетала крыльями аликорночка. — А что это такое?
— Кристаллопись, — был ответ. — Это письмо родом из Кристальных Земель. Туда я и направлялась, пока тени не сказали мне следовать за ними и не привели к тебе.
— А что такое Кристальные Земли?
— Это удивительное место, — вздохнула Селестия, подняв глаза к небу, и они засияли как-то по-особенному. — Место, где аликорнов не гонят, а почитают, как богов. Силой своей магии они вырастили среди снежной пустыни траву и куполом сохранили тепло, чтобы собрать пони под своими крыльями и вести их со всей мудростью и заботой.
— Ты так много знаешь, сестра, — восхищённо выдохнула Луна и получила слабую улыбку.
— Я никогда не видела этой земли. Я узнала о ней из рассказов путешественника, решившего посмотреть мир и возвращавшегося обратно. Он звал меня с собой, но… я не могла пойти.
— Почему? — опустила уши аликорночка.
— Потому что пони, когда-то спасший меня, постарел и ослаб, — впервые голос Селестии горько дрогнул. — Слепой и беспомощный, теперь он нуждался во мне так же, как я некогда — в нём. Оставить его было бы неблагодарностью, а долгой дороги в Кристальные Земли он ни за что не осилил бы…
— А где он теперь? — тихо и осторожно спросила Луна.
— Умер, — просто, но невесело ответила старшая сестра.
— Что такое «умер»?
Кристаллописью Селестия начертала на песке слово «смерть».
— Это значит, что он прекратил жить. Закрыл глаза, уснул и больше не проснулся.
— Он видит сны?
— Надеюсь. И я надеюсь, что сны эти светлые и счастливые. Он заслужил это.
— Я обязательно буду оберегать его сны, когда вырасту.
— Спасибо, малышка, — нежно погладила её по гриве Селестия. — Можешь прочитать, что я только что написала? Хотя, нет, давай лучше возьмём слово повеселее…
За словами пошли предложения, а за ними — цифры и вычисления. Каждый день с Селестией сулил новые открытия и знания, Луне не приходилось скучать ни минуты. Но ещё более радостным, чем получать знания, оказалось делиться ими. Учить Сомбру кристаллописи и счёту было даже увлекательнее, чем учить их самой. Пока что они не могли освоить языки друг друга. Мунвайни со своим однообразным строем любых слов оказался слишком зависим от интонаций, мимики и жестов, требуя отдаваться себе всем существом. Тарпан же, на котором изъяснялись Селестия и Луна, был разнообразен, не терпел такой горячности и содержал множество ловушек, в которые можно было попасться и исказить смысл всей фразы, ошибившись всего в одном месте.
Луна вдохновенно рассказывала старшей сестре об успехах друга, радуясь за них даже больше, чем за собственные.
— Мы ведь пойдём в Кристальные Земли, правда? — повисла она однажды на шее у Селестии.
— Пойдём, — легко согласилась аликорница. — Как только ты достаточно подрастёшь и окрепнешь.
— А Сомбра пойдёт с нами?
Старшая кобылка замялась, прикусив губу и отведя взгляд от взирающей на неё с неисчерпаемой надеждой сестры. Как она может сейчас разбить светлые жеребячьи мечты, эту невинную уверенность в том, что всё всегда будет ровно так, как сейчас, что всегда будет юность и живой и здоровый друг рядом?
— Луна, — деликатно ответила она, по-прежнему не глядя в сияющие бирюзовые глазищи, — я буду только рада, если он сможет составить нам компанию.
Кристальный стал для Луны и Сомбры и общим языком, и способом весело показать друг другу мир. Группы неаккуратных пиктограмм кристаллописи теснились везде, где они только бывали: были выведены в пыли, оттиснуты во влажной земле, выцарапаны на стволах деревьев, вырваны из огромных низких листьев. Причём носитель языка, разобрав каракули, озадачился бы, потому что они даже не были предложениями. Кристаллописью жеребята вразнобой обозначали конкретные предметы и абстрактные понятия, но и впрямь больше для развлечения, чем в стремлении донести друг до друга мысль. Для последнего им было достаточно просто пересечься взглядами.
Тон их дружбе, несмотря на лидирующую роль Сомбры, неосознанно задавала Луна. Именно её невинность, не подвергшаяся порче жестокого мира, определяла царящие между этими двумя отношения — полная открытость, откровенность и понимание любых вещей безо всяких слов. Нежность жеребят друг к другу трогала часто наблюдавшую за ними Селестию, согревая сердце одним фактом существования такой искренней, неиспорченной, неопошленной любви. Они не стремились прикоснуться друг к другу нигде, кроме жеребячьих игр, и не видели нужды выпытывать мысли и желания друг друга, вместо этого довольствуясь ощущением дыхания друг друга, взглядами на улыбающиеся губы и редкими объятьями под светящимся от звёзд небом, когда собирались расходиться по домам. Вернее, домой уходил только Сомбра, а Луна возвращалась под заменяющий хижину купол, созданный магией Селестии.
Старшая аликорница объяснила, что всегда пользовалась им во время путешествий. Он не только не пропускал ни дождь, ни любую угрозу, но ещё и делал своих обитателей невидимыми, внушая любому проходящему даже в двух шагах мысль, что идёт он мимо пустого места. Только это спасло сестёр, когда однажды зимой мимо их ночлега пробирались грифоны.
Луна проснулась даже не от скрипа снега под их ногами, а от ноющего в груди чувства тревоги, заставляющего сердце заходиться в немыслимо бешеном темпе. Она открыла глаза и ощутила, как сохнет глотка при взгляде на огромных существ, одетых в кое-как сшитые из грубой кожи одежды. Пернатые создания с мускулистыми львиными лапами шли молча, даже не бренча оружием, которым в изобилии был обвешан каждый из них.
— Селестия, — зашептала малышка, забыв о звукоизоляции заклинания, и растолкала видевшую пятый сон сестру. — Селестия, кто это?..
Мычаще выдохнув, аликорница подняла голову и, проморгавшись, сменила снисходительно-благодушное выражение лица на встревоженное, острое и почти испуганное.
— Грифоны, — вполголоса ответила Селестия, обнимая дрожащую Луну и прижимая её к своему тёплому молочному боку. — Разбойничий народ, держащийся своей земли лишь затем, чтобы грабить караваны, которые через неё проходят. Видимо, они устали ждать новых торговцев и пошли на охоту самостоятельно…
— На охоту?!
Аликорница помолчала немного, размышляя, стоит ли маленькой кобылке знать, что грифоны и впрямь не брезгуют мясцом, в том числе — пони.
— Это воители, — аккуратно подобрала слова Селестия, — которые считают признаком слабости вырастить или сделать что-то своими копытами… или лапами. Если ты не можешь отнять это крыльями и когтями — ты слаб, и тебя следует заклевать.
Некоторое время аликорницы молчали, наблюдая за длинной вереницей грифонов. Селестия с тревогой подмечала, что несомое ими оружие — не чета понийскому, из которого самым грозным была разве что погружённая в землю часть плуга. Опасения только утвердились, когда Луна дрожащим от страха голосом спросила:
— Если они заберут у пони всю еду, то её уже негде будет вырастить, потому что сейчас зима, да?
Старшая не ответила. Она уже догадалась, что в этот раз грифонов интересует вовсе не пища.
— Давай спать, — попросила Селестия, посмотрев себе под крыло, но не пытаясь скрыть своего испуга. — Нас это не касается.
— А как же Сомбра? — проронила Луна, и глаза её болезненно наполнились слезами. — Они идут прямо к его деревне…
— Мы… мы ничем не поможем им, — бессильно ответила аликорница, роняя голову. — Грифонов слишком много, а нас всего двое.
— Но в деревне же есть пони! — отчаянно воскликнула младшая кобылка, забыв про страх быть услышанной. Весь её разум был отдан страху за лучшего друга, и больше ничего не могло волновать её в тот момент. — Если бы мы объединились…
— Если бы мы могли объединиться с ними, мы уже давно сделали бы это, — твёрже прервала Селестия. — А если мы сейчас попытаемся помочь, то не только не преуспеем, но ещё и найдём себе бед от соплеменников Сомбры. Уж я-то знаю.
— Они будут благодарны нам за помощь, — нервно предложила Луна, бегая взглядом по сухому сену под собой, словно оно могло подсказать ей все аргументы. — Ты же сама говорила о…
— Луна, — почти сорвалась на крик Селестия, и малышка отшатнулась не столько от страха, сколько от того, что не ожидала увидеть на безмятежном и ласковом лице столько горя и отчаяния, — они будут благодарны кому угодно, но не нам! Они не будут благодарны нам, даже если бы могли победить, потому что пони просто не верят аликорнам! Любой благородный порыв они воспринимают как ловушку, и это только потому, что нам не повезло появиться с рогом и крыльями сразу!
— Сомбра не воспринимал ни один из моих порывов, как ловушку! — выкрикнула ей в лицо младшая аликорночка, и её глаза сверкнули так страшно, что зрачок на мгновение почудился узким и вертикальным. — И только это я считаю достаточным, чтобы спасти всё его племя!
Селестия шире распахнула глаза.
Защитный купол с оглушительным в ночном тишине звоном разлетелся осколками во все стороны, заставив прошедших мимо него грифонов обернуться и рефлекторно выхватить оружие. Селестия, на миг дав рогу погаснуть, снова разожгла его с такой силой, что волна света всколыхнула заснеженные нагие ветви.
— Держись позади меня! — жёстко приказала старшая кобылка перед тем, как взмахнуть головой и, встав на дыбы и заслонив крыльями жмущуюся к её задней ноге сестру, утопить четверть грифоньего отряда в солнечном жаре магической атаки.
В отрывистых возгласах каркающего языка разбойников замелькало общенациональное «аликорн» — одно из немногих слов, в которых были солидарны все народы. Аликорны были такой опасностью и бедой, которую не пожелаешь даже врагу и о которой даже врага немедленно предупредишь. Название могущественного и редкого вида передавалось из уст в уста, из клюва в клюв, во избежание страшной трагедии не претерпевая никаких изменений. И если кто-то само название уже считал оберегом и защитой от трагедии, Селестия прямо сейчас доказала бы, насколько он не прав.
Задетые её огнём грифоны, едва высвободившись из жидкого пламени, протекающего сквозь перья и подшёрсток к коже и выдувающего на ней болезненные волдыри, со страшными криками бросились в сугробы в попытках потушиться. Эхо щедро разнесло их страдания по всему лесу.
Селестия телекинезом закинула Луну себе на спину, взмахнула исполинскими крыльями и взмыла в небо, виляя, уворачиваясь от частоколом полетевших в неё стрел. Она обогнала ушедший вперёд, к самой деревне, отряд, заодно отрываясь от воздушной погони, и обрушила прямо перед ними шквал бурлящей лавовыми пузырями магии. Грифоны, закричав и заслонившись от волшебного огня лапами, попятились было от поселения, но вскоре сориентировались и бросились врассыпную, затерявшись в ночном мраке.
Широко взмахивая крыльями, аликорница вращалась вокруг своей оси и пыталась поймать взглядом хоть одного. Оплавленный снег внизу начинал медленно схватываться морозом.
— Мы их отпугнули? — робко понадеялась Луна, обнимая сестру за шею.
— Сомневаюсь, — тихо ответила та и слабо кивнула, не глядя в том направлении: — Но мы явно привлекли внимание.
Малышка посмотрела, куда коротко указала её покровительница. Из хибар на холод нехотя высовывались пони и, жмурясь и зевая со сна, заторможенно рассматривали статную фигуру Селестии прямо над их деревней. Рассматривание белоснежного, почти сияющего аликорна в кромешной тьме не продлилось слишком долго.
— Нас заметили, — мрачно констатировала аликорница, — улетаем.
— Нет! — взмолилась Луна, вцепляясь в её гриву. — Мы не прогнали грифонов! Как же эти пони? Как же Сомбра?
Названный, тоже выглянув на улицу, увидел парящую над поселением знакомую и в узнавании широко раскрыл глаза. Он тревожно осмотрелся: соплеменники незаметно, но уверенно готовились обороняться… или, вернее сказать, атаковать. Сомбра не верил, что Селестия может причинить кому-то вред — тем более, его родне. Он выскользнул наружу, от беспокойства совсем не замечая щиплющего тёплое тело холода, и принялся бегать от одного пони к другому, пытаясь уговорить оставить эту затею и просто вернуться в дома. От него отмахивались. Заметавшись на месте после нескольких неудач и признав все последующие очевидными, единорожек призвал свою магию, и Луна обратила внимание на метание теней внизу. Они настойчиво складывались раз за разом в кристаллописные символы.
У.
Ле.
Тай.
Едва тени вернулись на свои места, и Селестия развернулась, чтобы последовать совету, в её грудь со свистом вонзилась из темноты стрела. Болезненно вскрикнув, она неровно взмахнула только одним крылом и полетела к земле. Луна закричала и попыталась телекинезом остановить падение, но не смогла даже замедлить его.
— Сомбра! — в небывалом отчаянии закричала аликорночка, и к бирюзовому сиянию моментально прибавилось красное, но рослое тело раненой старшей сестры всё равно прорвало телекинетические силки и утонуло в снегу.
Из-за облаков, из-за деревьев, даже из-за домов торжествующе выглянули грифоны. Но Луна могла смотреть только на кровь, сочащуюся из раны вокруг застрявшей в груди Селестии стрелы. Когда же шокированная малышка смогла отвести от пропитавшегося красным снега взгляд, она впервые в жизни столкнулась с адом.
Деревня горела. Соломенные крыши поверх стен из толстых деревянных прутьев вспыхнули в мгновение ока, и ветер понёс пылающие искры дальше. В жадный треск оранжевого огня вплетались крики пони, пытающихся спасти себя и свои семьи, но они были ничем против подготовленного грифоньего отряда и собственной паники. Луна заплакала от смертельного страха, то безостановочно зовя Сомбру, то умоляя Селестию очнуться.
Едва старшая сестра с трудом приоткрыла затуманенный болью лавандовый глаз, аликорночка стремглав обернулась на пожарище. Почти все пони были связаны и построены в опутанную верёвками колонну, а пленение остальных, загнанных в угол, становилось лишь вопросом времени. Причём очень недолгого.
Луне не сразу удалось отыскать взглядом Сомбру. Он, игнорируемый пока захватчиками, стоял среди догорающего остова дома, и слёзы чертили дорожки по застланным копотью щекам. Чёрная грива была густо посыпана пеплом, что местами всё ещё тускло тлел, и Луна боялась, что сейчас угольки прожгут густую шевелюру насквозь и больно доберутся до кожи, но вдруг лицо её друга исказилось яростью, которую невозможно встретить у жеребят.
Он поднялся на дыбы, как недавно — Селестия, будто на самом деле был одной с ними кровью и плотью.
Обилие света, пляшущего и кривляющегося адским пламенем на том, что было дорого Сомбре, дало такое же обилие теней. Они все разом забесновались гуще* пожара, потянувшись к жеребёнку и окутав его поглощающим свет коконом. Луна сипло вдохнула, прижимаясь к ослабевшей шее Селестии, но не оторвала глаз от скрывшегося во тьме друга.
Грифоны содрогнулись от тянущихся к ним по месиву талого снега когтистых теневых лап, отшатнулись от пленных, позади которых выросли из мрака извращённые чудовища, но первое же брошенное копьё доказало, что это — всего лишь представление, игра жеребёнка, у которого не хватает сил облечь свой гнев и страх в физическую форму.
Обман был с позорной лёгкостью раскрыт, и тени моментально сгрудились в одном месте. Засмотревшись на них, Луна заметила, что Сомбра вплотную подошёл к ней с сестрой, в самый последний момент. Теперь хоровод ночных силуэтов бродил вокруг двух аликорнов, закрывая их ото всех глаз.
Единорожек произнёс несколько коротких и безнадёжных фраз на своём языке, а затем внятно сказал заставившее сердце Луны сделать перепад:
— Помни меня.
Тени погребли под собой сначала аликорнов, а следом — их сознание.
III. Возрождение
Последним воспоминанием Луны стала маленькая, но яркая вспышка в очертании скрывшегося за пожирающим свет пологом Сомбры. Затем она очнулась в незнакомом месте леса.
А Селестия — нет.
В жизни младшей аликорночки были два периода, одинаково показательных. Первый был наполнен чувством несправедливости и смирения, второй — дружбой и всепоглощающим счастьем. Ни один из них не нёс ей знаний о болезнях, поэтому состояние названой сестры повергло её в глубочайший ужас. Луна не понимала, что происходит, вернее, почему не происходит ровным счётом ничего: почему Селестия лежит в снегу безо всякого движения, почему не открывает глаза, почему её рот страдальчески приоткрыт, и из него изредка можно услышать тихие хрипы, почему вечный белый свет от её шерсти померк, сделав ту какой-то обычной, ассоциирующейся с обыкновенными пони…
Малышка даже не смогла довести свою мысль до конца словами «которым тоже свойственно умирать», потому что ей было страшно от этого. Действительно страшно — остаться одной. Она с нарастающей паникой взирала на торчащую из груди Селестии стрелу и делала единственное, что могла, сидя полностью парализованной от растерянности: думала. Отчаянно пытаясь найти решение, она раз за разом приходила в тупик. В попытках принять какое-либо решение забывала о своей жеребячьей сущности и вспоминала о ней только когда беспомощность и страх накатывали со всей силой, заставляя рыдать и теребить бездыханное тело:
— Селестия! Пожалуйста, вставай! Я обещаю, я всегда буду тебя слушаться, я буду самой лучшей младшей сестрой и никогда не буду тебе перечить, только, пожалуйста, проснись! Не оставляй меня одну, пожалуйста, Тия, мне страшно! Только не засыпай навсегда!
— Сердце стучит совсем рядом со стрелой… — смогла, не открывая глаз, слабо выговорить Селестия, когда Луна сорвала голос, но не замолкла, и её обезумевший хрип мешал старшей аликорнице лететь к манящему её свету, каждый раз возвращая обратно, в боль и немощь. — Ничего не чувствую… но мне больно… должно быть больно…
— Что мне сделать? — задыхаясь, держала её оледеневшие щёки копытами заплаканная малышка. — Что мне сделать?
— Свет…
Луна, до крови закусив губу, беспокойно осмотрелась. Зимой светлеет слишком поздно. Сомбра каким-то чудом перенёс их в безопасное место, подальше от грифонов — и от самого себя! — но явно не ближе к рассвету, чем хотелось бы, так хотелось в этот момент. Маленькая аликорночка вперила взгляд в величественно застывшую на небе луну, в первый и последний раз ненавидя её за то, что она не хочет уступать дорогу солнцу.
— Уходи, — дрожащим голосом приказала Луна светилу, в честь которого была наречена. — Уходи, немедленно убирайся! Моей сестре нужно солнце! Ты достаточно там сияла!
Но луна оставалась такой же, какой была столетия до этого — прекрасной и холодной. Её серебряный лик обнимал ночной лес задымлённым белым светом, но и он малодушно возвращался к ней, отражаясь от снежного покрывала и высветляя чёрное небо. Луна медленно сложила расправившиеся в решимости крылья, опустив уши, но из её насупленного взгляда не ушла упрямая решимость:
— Ладно. Ну и пожалуйста. Если не хочешь сама — я тебя заставлю!
Светило казалось ей чем-то очевидно небольшим, чем-то вроде белого агата идеальной шлифовки. Она смело зажгла рог и потянулась к луне магией, намереваясь опутать её телекинетическими тисками и сдвинуть за горизонт: в сознании жеребёнка небесные тела виделись двумя концами одной палки. Но в реальности Луне уже приходилось скалить зубы и толкать простейшее заклинание уже много дальше испытанных пределов. Тёмный рожок окутался вторым слоем ауры.
— Давай же… — скрипела аликорночка, встав на задние ноги в попытке хоть как-то стать выше и помочь своей магии. — Хватит… убегать от меня…
Её рог оборачивался новыми и новыми слоями, зубы, кажется, дробились друг о друга, а кости начинали дрожать от резонирующей вниз по рогу натужной вибрации. Кобылка начала понимать, что до луны было бесконечно, немыслимо далеко, но она могла позволить себе сдаться, только будучи уверенной, что сделала всё, что было в её силах. И пока у неё останутся силы — она будет пытаться.
Седьмой по счёту кокон ауры заполыхал, как недавний пожар, до слёз слепя свою создательницу. Тщетно расходуемая магия светочем рассыпала кругом мерцающие, беспокойные блики. Мистический ветер завыл и закружился над парой аликорнов, спускаясь ниже и сильнее трепля тонкие гривы и хвосты, потому что Луна не желала отступать, и в это настырное стремление вложила всё, что осталось в душе после выжигания страхом.
Налившееся свинцом белое веко, не зарытое в снег и открытое миру, медленно приподнялось. Только отдохнув от непрекращающейся мольбы младшей сестры, Селестия, уже собравшись дальше двигаться к зовущему её свету, не могла не посмотреть, что творится вне того тёмного пространства, в которое она проваливалась. Гул и моргание привлекли её сильнее ровного стабильного огонька где-то вдалеке, и через мгновение лавандовый глаз распахнулся шире.
— Луна! — из последних сил воскликнула аликорница, и пусть это всё равно получилось негромко — этого хватило, чтобы напряжённая до предела малышка переключилась на неё.
И разогнанное до износа телекинетическое поле — тоже.
Стрела была вырвана им с такой скоростью, что Селестия не поняла, что произошло, даже когда вслед за наконечником брызнула короткая и бледная струя крови, словно успела застояться и выцвести возле инородного тела. Магический ветер сделал физически невозможный зигзаг, с недовольным рыком поднимая ближайший сугроб, и обрушил его на сестёр плотной лавиной.
Луна проснулась, потому что не могла больше спать. Она разлепила полностью отдохнувшие глаза, сонно осмотрелась и моментально подскочила, вспомнив всё предшествующее обмороку. Ночной — уже следующий — холод обдал разогретое тело, на несколько секунд дезориентировав и внушив новую панику, но любые страхи были разогнаны знакомым мягким голосом:
— Спи, сестрёнка. Ещё слишком рано вставать.
Кобылка прыжком развернулась, широко раскрытыми глазами глядя на лежащую на животе Селестию, усталую, измождённую, но живую. Её рог слабо горел, но Луна не стала рассматривать, какое заклинание та колдует, со счастливым визгом бросаясь в объятья:
— С тобой всё в порядке!
Обняв, аликорница всё же деликатно придержала малышку, не позволяя ей тесно прижиматься к своей раненой груди.
— Ох… осторожнее, Луна. Я всё ещё… восстанавливаюсь.
Младшая сестра поспешно отстранилась от неё, вспомнив, что совсем недавно из хрупкой белоснежной груди, снова начинавшей чуть заметно светиться, торчало тонкое смертоносное тело стрелы.
— Ты теперь не умрёшь? — испуганно заглянула Луна сестре в глаза. — Я всё сделала правильно?
Селестия умолчала, что поднялась лишь из-за осознания того, что малышка не проживёт долго под толстым пластом снега. Не было отверстий для дыхания, и им обеим грозило задохнуться. Для неё самой всё было решено, а Луна?.. Поднявшись из-под снега и выкопав сестру, аликорница на адреналине принялась исцелять себя. Но улыбнулась и сказала:
— Да, Лулу. Ты спасла меня, благодарю.
— Не надо, — замотала головой аликорночка, сдерживая слёзы радости и снова обнимая старшую сестру, но теперь намного бережнее. — Я просто… я просто счастлива, что ты теперь в порядке.
— Я не совсем в порядке, — осторожно поправила Селестия. — Я всё ещё восстанавливаюсь.
— Как?
— Своей магией… но, по большому счёту, моё тело всё делает само, — задумчиво ответила Селестия. — Мы, аликорны, во всём крепче и сильнее любых других пони. От такого ранения земной пони, пегас или единорог был бы уже мёртв, но я лишь… — она опомнилась, посмотрев в перепуганные бирюзовые глазёнки. — Одним словом, просто дай мне несколько дней — и я поправлюсь. Заодно узнаешь, на что способны наши тела.
— На что? — любопытно подняла уши Луна.
Селестия перестала улыбаться и с грустью задрала голову к небу.
— Я пока не смогу находить для нас еду, мне нужен покой, поэтому придётся поголодать.
— А, всё хорошо, — расслабилась аликорночка, махнув копытом. — Когда моя мама исчезла, я несколько дней обходилась только дождём… — она замерла на секунду, а потом робко посмотрела на старшую сестру. — Селестия…
— Да?
— А может быть такое, что моя мама… умерла?
Старшая кобылка грустно посмотрела на младшую.
— Рано или поздно ты должна была об этом узнать, но — да. Пони умирают, когда приходит их время. Ты рассказала мне кое-что о себе, и, насколько я поняла, в последний раз пегаска, что заботилась о тебе, была совсем дряхлой. Полагаю, Луна, тебе уже больше пятидесяти лет. Твоей маме повезло прожить так долго.
— И она… не пришла… потому что…
Луна содрогнулась. Пережитый несколько часов назад страх вернулся с новой силой. Она снова могла остаться одна, но теперь, в свете открытого обстоятельства, это переживалось ещё острее. Если бы Селестия осталась лежать под сугробом, оставив свою младшую сестру безо всякой опеки, в полном одиночестве и безоружности…
— Не думай об этом, — торопливо, но ласково попросила аликорница, обняв притихшую малышку крылом и провезя по снегу к себе под бок, в самое безопасное для сознания Луны место. — Теперь мы вместе, и я точно не уйду так.
— Ты могла, — бирюзовые озёра слёз поднялись на неё, голос срывался и дрожал, — ты могла умереть прямо здесь, потому что я… потому что я… — кобылка стиснула зубы, глотая комки в горле. — Потому что я не послушалась тебя!
Селестия подавила в себе порыв утешить сестру. В обучении не обходится без жестоких уроков, а жизнь — самый жёсткий и непримиримый наставник. Пусть лучше Луна сейчас поймёт последствия своей импульсивности и капризности, равно как и то, что не все благие поступки оканчиваются благом.
— Надеюсь, нам больше не придётся к этому возвращаться, — зарылась носом в светло-голубую макушку аликорница.
Луна украдкой покосилась в сторону, надеясь, что примерно там находится разграбленное, выжженное и опустевшее поселение. Как ей хотелось спросить у мудрой и всезнающей сестры про Сомбру, как ей хотелось просто побежать туда, броситься искать его везде, пока не найдёт, как ей хотелось надеяться на чудо, что друг останется жив…
Но откуда-то из желудка расползся болезненный холод, когда Луна поняла, что Сомбра, как и её мать, не был аликорном. Единорожек никогда не говорил своего возраста, но она, будучи пятидесятилетней или даже старше, выглядела младше, чем он. Сколько ей понадобится времени, чтобы внешне стать его ровесницей? Будет ли он жив к этому моменту?
Чувство одиночества впилось не в сердце, а в душу, заставляя ныть и болеть всё существо Луны. Она бы охотнее признала Сомбру плодом своего воображения, состоящим из обрывков кристаллописи, складывающимся в слова, перетянутым тугими строками — лишь бы он продолжал жить вместе с ней, в её голове. Одна мысль о возможной кончине лучшего и единственного друга, как ни удивительно, причиняла столько боли, что аликорночка малодушно испугалась, предпочтя подумать о чём угодно, кроме этого, и выпалила:
— А ты видела других аликорнов? Кроме нас с тобой?
— Трёх, — просто ответила Селестия, пожав плечами.
— И почему они не пошли с тобой? — несмело поинтересовалась Луна.
— Они были старше, чем я, и один хотел меня убить. Он был безумен. Такой, из-за кого подтверждается миф о чудовищной сути аликорнов.
— Убить — это что-то плохое?
— Убить — это худшее, что может сделать пони, Луна. Сознательно и намеренно лишить другое существо жизни, а ведь даже его кьютимарка предрекала, что его жертвами станут все живущие. Ему было всё равно, кого и как убить. Он видел во мне не сестру, а очередную жертву.
— И как тебе удалось спастись? — прошептала аликорночка, будто маньяк из рассказов сестры мог быть где-то неподалёку.
— Я спряталась, — просто ответила Селестия. — Я была слишком мала, чтобы вступать в битву, но зато тогда я придумала тот купол, под которым мы с тобой спали каждую ночь. Я спряталась на самом видном месте, и он просто пронёсся мимо.
— Умно, — восхитилась Луна, но старшая сестра покачала головой:
— Я собой не горжусь. Из-за моей трусости могло погибнуть ещё много пони. Я открыла заклинание, прячущее меня от мира, но даже под ним я не могла спокойно уснуть ещё несколько ночей. Я так распереживалась, что, летя к Кристальным Землям, повернула назад и пустилась разыскивать того аликорна, чтобы бросить ему вызов и очистить свою совесть. Но мне так и не удалось его найти.
— У моей мамы была кьютимарка в виде облачка, — неуверенно сказала младшая кобылка.
Взгляд Селестии упал в пустоту.
— А кьютимарку своей я уже не помню… Я даже не скажу, какой моя мама была расы и был ли у меня отец. Но он определённо был тоже единорогом, тоже пегасом или тоже земным пони, как мать.
— Почему ты так уверена?
— Потому что у пони не бывает по-другому. Они не заключают браков и не заводят жеребят с кем-то, кто отличается от них.
— Я думала, что это касается только аликорнов! — чуть ли не задохнулась от удивления Луна, и Селестия лишь грустно усмехнулась:
— Видишь, как глубоко заходит их страх перед различиями? Они не доверяют даже тем, у кого всего один набор «лишних» частей тела.
— А кьютимарки?
— Что — кьютимарки?
— Они доверяют пони, если его кьютимарка отличается от их?
— Кьютимарка у всех пони отличается. Не существует, я думаю, двух одинаковых кьютимарок — разве что похожие.
— А у тебя нет кьютимарки?
— Нет, — обернулась аликорница на свой девственно-чистый круп. — И я делаю всё, чтобы она не оказалась подобной той, что была у того жеребца. Знаешь, если я всю жизнь прохожу с чистым боком, я буду считать это достижением, потому что, по крайней мере, тогда я не стану убийцей.
— Я тоже, — широко улыбнулась Луна, вдохновлённая этой фразой. — А даже если я не стану убийцей, но ты не получишь кьютимарку, я свою тоже получать не буду.
Селестия, усмехнувшись, благодарно поцеловала кончик её рога:
— Спасибо, это лучшее, что я могла услышать.
Близилось короткое время рассвета. Кобылки затихли, наблюдая за поднимавшимся над заснеженными елями солнцем. Глаза Луны моментально выхватили взвивающиеся вместе с ним тонкие столбы дыма. Именно там находилась сожжённая грифонами деревня.
Именно туда всё это время рвалось сердце и взгляд. В нужном направлении.
В священной утренней тишине звонко разлилось пение какой-то жизнелюбивой птицы, которая и зимой преданной не покинула родные края. Луна слышала его каждое утро, если не спала, но всё равно аккуратно поинтересовалась:
— Скоро весна?
— Скоро, — кивнула Селестия. — Солнце с каждым днём греет теплее.
— Я не замечаю.
— Ты просто не умеешь этого замечать. Но я тебя научу.
— Как думаешь, весной будет безопаснее?
— Весной будет легче, — мягко улыбнулась Селестия. — Ты не мёрзла?
— Нет, твои крылья тёплые. А… мы сможем сходить туда и посмотреть, когда будет безопасно?
Луна покраснела, стыдясь своих порывов. Её сестра недавно была при смерти, а она печётся о том, что послужило этому причиной. Селестия тяжело вздохнула, отведя взгляд.
— Давай сначала доживём до того момента, — попросила она. — Ведь, если там будет опасно, я даже не смогу быстро унести нас оттуда.
— Сомбра смог, — нахмурилась младшая сестра, вспоминая. — Взял и перенёс нас сюда своими тенями.
— Он может делать с ними впечатляющие вещи, — вежливо подтвердила Селестия. — Жаль малыша. Из него мог получиться выдающийся маг.
Луна не могла не уловить чёрствости в голосе старшей кобылки.
— Ты сердишься на него? — прошептала аликорночка, боясь ответа.
— Нет, — сдержанно мотнула головой Селестия. — Я не сержусь даже на тебя. Ты сделала то же самое, что и я когда-то: повернула назад в попытке спасти чью-то жизнь, даже если это было бесполезно. Ты не дала мне струсить и пустить всё на самотёк. Ты поступила правильно, Луна, потому что лучше потерпеть неудачу, совершая доброе дело, чем преуспеть, замышляя зло.
— Но тебе было больно.
— У всего есть цена, — пространно ответила аликорница. — Так устроена жизнь. Даже у знаний, моя любимая сестрица, есть своя плата: узнавая что-то новое, ты утрачиваешь часть той наивности, что позволяла тебе открыто и счастливо взирать на мир. И из-за этого ты не всегда будешь рада тем знаниям, что получишь.
— А это работает… с воспоминаниями? — неуверенно спросила Луна.
— Воспоминания — это единственное, что остаётся у тебя, когда всё остальное потеряно, — Селестия подняла глаза в бледно расцветающее тусклым зимним солнцем небо. — То, что было раньше, определяет то, кем ты являешься сейчас, и это важно, Луна, это хорошо… Потому что ты, живя, не становишься лучше или хуже. Ты становишься собой. Поэтому ты никогда не должна корить себя за воспоминания. Они нужны, чтобы знать, кто ты такая, и ты должна научиться жить с ними, какие бы ошибки ни совершала и каких бы поступков ни стыдилась. Но самое забавное, — усмехнулась она, — что ты можешь изменить свои воспоминания, если не сможешь себя простить. Всего лишь добавь в них капельку лжи.
— Это будет правильно?
Аликорница помолчала, словно не знала ответ и разыскивала его в лабиринтах своего мозга. Наконец она посмотрела на Луну добрыми глазами и ответила вопросом на вопрос:
— А как думаешь, легче ли станет жить, если у тебя не будет воспоминаний, что потревожат среди ночи?
Некоторое время Луна молчала, а потом подняла на сестру взгляд:
— Ты помнишь, что я сказала Сомбре, когда мы с тобой встретились? Когда думала, что мы куда-нибудь уйдём, и я больше его не увижу?
— Нет.
— А он — да. Я попросила его помнить меня, и, когда он нас спас, он повторил эту фразу… на моём языке. Не на своём родном, иначе я не поняла бы это, а на нашем с тобой. Почему? Что, если он на самом деле понимал меня?
— Верно, он понимал тебя, — кивнула Селестия. — И ваше взаимопонимание всегда уми… удивляло меня. У некоторых многолетних пар не случается такого, что было у вас за эти месяцы. Но это хороший вопрос, Луна: почему он запомнил именно это?
Луна закрыла глаза, вспоминая. На внутренней стороне век раз за разом проносились все разы, все те редкие разы, когда были сказаны эти сакраментальные слова. Аликорночка, словно на цитаты, разбивает эти моменты на взгляды, жесты, эмоции, она готова расщепить свою память до соприкосновения серых и синих шерстинок, лишь бы добраться до её ядра. До того, что, как она уверена с не-жеребячьей стойкостью, стало теперь ядром её памяти.
Она должна помнить о Сомбре, потому что они сами просили друг друга об этом. Потому что он дал ей имя. Он дал ей возможность быть самой собой и обретать воспоминания. Он дважды спас ей жизнь.
И если она не сумела отплатить ему тем же, она хотя бы выполнит его последнюю просьбу, чего бы то ни стоило.
— Хочешь, мы сразу пойдём в Кристальные Земли? — взяла копыто Селестии своим Луна, искательно заглядывая ей в лицо. — Сразу, как только тебе станет лучше, хочешь?
— Но ты ещё слишком маленькая для такого путешествия, — медленно и неуверенно возразила аликорница, подняв брови. — И, к тому же, я думала, что ты захочешь…
— Ничего, — горячо заверила Луна, перебив. — Я справлюсь. Я же буду с тобой, а вместе мы всегда справимся… всегда и со всем… правда?
Пушистое белое крыло любовно прижало кобылку теснее. Некоторое время Селестия молчала.
— Спи, — наконец повторила она. — Завтра тебе потребуется много сил, ведь ты будешь учиться летать. Если не будет страшно — над тем пепелищем, где жил Сомбра.
IV. Уход
Селестия сдержала своё обещание научить Луну летать, но, не переоценивая свои способности к регенерации и опасаясь того, что рана откроется, делала это с земли и помогала сестре телекинезом, формируя из золотой ауры подобие облака и заставляя Луну хихикать от ощущения, очень похожего на невесомость.
— Воздух — это практически вода, — степенно объясняла аликорница, лёгкими толчками подбрасывая малышку выше, когда она от слабости или неумения опускалась ниже требуемой высоты. — Ты ничего не добьёшься, если будешь просто махать крыльями. Ты должна загребать ими воздух, как при плавании, чтобы двинуться с места.
— Но я не умею плавать!
— Поверь, тебе не захочется учиться в проруби. К тому же, ползать на крыльях ты точно умеешь — попробуй сделать эти движения более размашистыми.
Младшая кобылка, каламбуры или нет, схватывала всё на лету. Сказывались явно пегасьи гены. Уже к моменту, когда Селестия с присущей ей осмотрительностью решилась вернуться к физической активности, Луна уверенно держалась в воздухе и могла медленно закладывать повороты, нерешительно заваливаясь на одно из крыльев. Вся её гордость от собственных успехов тут же скукожилась, когда истощённая заживлением раны сестра одним слитным, грациозным взмахом крыльев оторвалась от земли и действительно поплыла по воздуху, безмолвно зовя за собой Луну.
За Селестией хотелось следовать само по себе. Белоснежный окрас, длинные пушистые перья, неизменно ласковый взгляд — всё это отсылало её облик к полумифическим ангелам, дающим надежду заблудшим душам и оберегающим невинных жеребят. Луна зачарованно следила за её величественным полётом. Божественная царственность, казалось, была стержнем, вокруг которого сформировалось во всём совершенное тело старшей аликорницы, и искрящийся снежным убранством лес создавал для него исключительно подходящий по своей чистоте фон.
Очень плавно в пышную лесную чащу вклинивались жалкие, грубо обломанные стволы. Луна проморгалась, словно в её дивный благоговейный сон вползали прыщавые щупальца кошмара — полосы выжженной земли с почерневшими после пожара пнями. Очнувшись, она сумела оторвать взгляд от по-прежнему слабо сияющей Селестии и начала напряжённо всматриваться.
Пепелище выглядело совершенно заброшенным. На краю, поджав одну из передних лап и подозрительно втягивая морщащимся носом воздух, присела готовая к прыжку в обоих направлениях лиса. Непонятно, выискивала она обгоревшие трупы для своего пиршества или примеривалась к охоте на воронов, занятых тем же самым. Их отрывистая хриплая ругань заставляла вибрировать стылую тишину, а матовый блеск крупных оперённых смолью тел резко выделялся на безжизненной серости льда.
Это был застывший снег, растаявший после того, как огонь выкосил здесь следы обитания пони. Не было намёка не то, что на Сомбру — хоть на кого-то выжившего. Селестия огорчённо опустила брови, поняв, что разжиться едой здесь не получится. Луна мужественно голодала полторы недели до её выздоровления, ограничиваясь, как догадывалась старшая сестра, обгладыванием коры деревьев тут и там, чтобы заглушить резь в животе, но аликорница больше не хотела заставлять малышку терпеть это испытание.
— Можно мне приземлиться? — робко подала та голос. Прошли недели после трагедии, Луна успела смириться с тем, что Сомбру за то время, что она охраняла раненую сестру, утащили бесконечно далеко. Но у неё всё равно не получалось отпустить его. Пусть даже это причинит ей боль — она хочет прикоснуться к тому, что так прочно связано с потерянным другом.
Селестия скользнула взглядом по земле, но ничего опаснее охотящейся лисы найти не смогла и кивнула.
Луна практически спикировала вниз, и аликорница успела испугаться, но малышке повезло, и посадка вышла на зависть мягкой. Тем не менее, она не обратила внимания на свой успех и очертя голову побежала заглядывать в остовы обгоревших домов. У Селестии на миг сжалось сердце при виде лица младшей сестры, на котором смешались два самых беспощадных чувства — надежда и отчаяние. До последнего избегая встречаться с тяжело дышащей Луной взглядами, она опустилась на неслышно зашуршавший под копытами пепел и пошла следом за кобылкой, успевшей добраться до дальних домов поселения. Она долго не выходила из хижины, и аликорница, встревожившись, осмелилась подойти к порогу, чтобы заглянуть внутрь.
Луна уже сидела, оборачиваясь через плечо, будто только и ждала сестру. В её глазах переливались мелкие слезинки, а копыта бережно удерживали перед грудью длинный кусок алой ткани.
Огонь пощадил его, лишь немного подпалив края и закоптив. В остальном находка выглядела практически первозданной.
— Это дом Сомбры, — прошептала аликорночка, изо всех сил стараясь шёпотом скрыть то, как рвётся наружу плач. — Я помню, он выглядывал отсюда, когда мы прилетели… — Луна, отвернувшись, туго прижала ткань к груди. — Значит, эт-то принадлежало ему… И это всё, что от него осталось…
Селестия пригнула увенчанную длинным рогом голову, входя внутрь, и без слов заключила тихо плачущую сестрёнку в объятья. Та прижалась к ней, но лицо спрятала не в шерсти, а в найденном ярком лоскуте.
— Скажи честно, — глубоко дыша от слёз, негромко попросила Луна. — Что с ним стало? Где он?
Аликорница прикусила губу и беспокойно завертела головой, будто надеялась найти решение в скудной закопчёной обстановке, но ослабевший и безнадёжный голосок:
— Только честно… — не позволил ей даже пытаться юлить.
— Я не знаю, — быстро ответила Селестия вполголоса, теснее обнимая Луну крылом. — Он может быть где угодно, если не здесь, но… Луна, мир устроен так, что более сильные существа подчиняют слабых. Страхом, болью или угрозами, — голос аликорницы задрожал, не желая раскрывать сестре тёмную сторону этого мира. Не здесь, не сейчас, не когда она так мала… — …сильные добиваются повиновения, и слабые становятся их вещами. Рабами. В этот раз… пони оказались слабее.
Луна боязливо подняла на сестру глаза. Она страшилась правды, но желала услышать её прямо в лицо.
— Сомбру угнали в рабство, Луна. И я не знаю, куда. Я не знаю, что с ним будет, я не знаю, жив ли он. Я не знаю даже, где его искать, и не знаю… будет ли это… осмысленно.
— Я хотела бы быть с ним, — сдавленно призналась малышка, вытирая копытами нос и глаза, но оберегая испачканную ткань, как драгоценность. — Я хотела бы… жить с ним, как обычные пони, и играть, не таясь… Почему, Селестия? Это всё оттого, что я родилась аликорном?
Слова ослепительно-больно резанули по памяти.
— Почему мне нужно было родиться аликорном?!
Слёзы смешиваются с вымачивающим шерсть ливнем, всхлипы и вой сливаются с рёвом падающих на и без того размытую землю водных масс. Если бы не колоссальный по своей мощи и обильности дождь, удерживающие лавандовое тело копыта уже давно сделались бы багряными.
Селестия закрыла глаза, запрокидывая голову в заново переживаемых страданиях.
— Это нужно для того, чтобы хоть кто-то смог понять боль этого мира, — прошептала аликорница вымученное, затверженное оправдание несправедливому року. — Чтобы кто-нибудь, помня о том, какое горе можно принести ближнему, не допускал того, чтобы оно его достигло. Чтобы кто-нибудь помнил о том, каково это — срывать голос в попытке докричаться о помощи…
Селестия придержала готовый опуститься подбородок сестры кончиком копыта.
— …и не проходил мимо, услышав этот зов.
Малышка молчала несколько долгих минут, лишь медленно моргая, но слёзы уже не выливались из её глаз, держась в ограждении век и ресниц. Наконец Луна совсем по-взрослому взглянула сестре в глаза — по-настоящему, в самую глубину, добираясь до сокровенности души — и почти спокойно спросила:
— Селестия… как долго ты пытаешься добраться до Кристальных Земель?
Аликорница почему-то не смогла выдержать этот разом помудревший, проницательный взгляд. Но она нашла в себе силы ровно ответить:
— Больше четырёхсот лет.
— Это настолько далеко отсюда?
— Если честно, путь можно осилить за год.
Они сидели в молчании долгое время, прежде чем Луна вполголоса, будто стесняясь нарушить тишину, сделала вывод:
— И ты четыреста раз не могла пройти мимо.
— Больше, — рассеянно проронила Селестия, поднимая голову к дырявому потолку хижины. — Намного больше.
— У тебя получалось? — с надеждой посмотрела на неё аликорночка. — Ты же не жалеешь о том, что разворачивалась обратно?
— А что ты чувствуешь, глядя на то, что осталось от этой деревни, несмотря на то, что ты попыталась всех спасти?
Луна даже не задумывалась.
— Что сделала бы это снова.
Селестия подняла уши, не удивившись ответу сестры. Но в следующий момент её тело напряглось.
— Нужно уходить.
— Да.
— Нет, Луна, ты не поняла… — от тихого твёрдого голоса аликорницы веяло тревогой. — Прислушайся.
Малышка послушно напрягла слух, прорезаясь сквозь гробовую тишину. Было слышно даже ленивое движение воздуха и далёкое полумистическое завывание ветра, но больше ничего.
— Куда-то улетели вороны, — ещё тише произнесла Селестия, видя, что младшая сестра не догадывается о происходящем. — Они не насыщаются так быстро и не уносят добычу с собой. Что-то спугнуло их.
— Лиса?.. — неуверенно понадеялась Луна. Аликорница в ответ только подозрительно прищурилась.
— Оставайся здесь.
Селестия осторожно, пригибаясь к снегу, вышла наружу. Она передвигалась полубоком, в любой момент готовая отскочить, взлететь, броситься в галоп. Её сосредоточенные глаза сканировали местность, скользя по шапкам сугробов, руинам хибарок и обломанным стволам. На последнем взгляд аликорницы наконец-то невольно застыл, заставив её напрячься и лихорадочно подумать: «Здесь был пожар, но огонь пожирает деревья, а не ломает и не раскалывает их посередине. Кто же тогда…».
Ответом стала искореженная горбатая фигура, испещрённая сучками и разномастными годовыми кольцами. Древесный волк обозревал пространство под лапами зловещими огнями глаз под густыми лиственными бровями и нюхал снег, не чувствуя себя на охоте уверенно из-за пропитавшего всё запаха гари. Селестия тяжело сглотнула и бесшумно отступила назад, думая, что её светлая окраска — благословение в зимнее время.
— Нужно уходить, — едва слышно сообщила аликорница, вернувшись, — и быстро. Древесные волки вышли на охоту. Нет, брось этот шарф. Нас заметят из-за него.
— Но Селестия! — слезливо мяукнула Луна, прижимая к груди последнее, что осталось от друга. Быстро найдя выход, она скомкала ткань и сунула себе под крыло.
Селестия торопливо кивнула и телекинезом подняла сестру на спину, а при выходе из хижины подняла крылья, чтобы тёмный окрас не выдал их обеих на фоне снежного ландшафта. Аликорницы бросили взгляд на волка. Он оглянулся и открыл поленообразную пасть, приветствуя ещё нескольких особей, что поднимались к нему из-за холма. Кобылка воспользовалась их отвлечением и рысью побежала прочь.
Холкой она ощущала яростные удары испуганного сердца сестры.
— Что они могли нам сделать? — неровно спросила Луна, изо всех сил вцепляясь копытами в лебединую шею.
— Я не знаю способа их уничтожить, — мотнула головой Селестия, не замедляясь. — Как бы я ни старалась разрубить их или взорвать — они каждый раз просто собираются обратно, а то и ломают деревья, чтобы вырастить из щепок новых союзников в стаю. Легче сбежать, чем пытаться с ними подраться.
— А как у них с огнём?
— Вот этим, пожалуй, побить их получится, но ты же не хочешь возвращаться, чтобы посмотреть?
— Ну уж нет, — согласилась Луна, обернувшись, но облегчённо выдохнула, не обнаружив погони.
Селестия остановилась лишь на их стоянке и по крылу позволила сестре скатиться на землю. Несколько минут она приводила в норму дыхание и магией подлечивала начавшие опасно гореть после бега края раны на груди. Малышка всё это время рассматривала унесённый из сгоревшей деревеньки трофей.
— Шарф? — повторила она недавно услышанное название.
— Да, — кивнула аликорница, поднимая ткань телекинезом и завязывая бантик на шее Луны. — И обычно его носят вот так.
— Тепло, — довольно распушилась Луна.
— Обычно его носят вот так, — повторяя, продолжила старшая сестра, — но у нас с тобой будет другой случай.
Селестия магией развязала красивый узел, сняла шарф с шеи аликорночки и обернула вокруг её головы, завязывая затем на манер банданы и в петле ткани пряча торчащий из нежно-голубой чёлки рог.
— Хорошо, что твой рог ещё маленький, — выдохнула аликорница, довольно осматривая свою работу. Луна закружилась с поднятыми кверху глазами, тоже пытаясь посмотреть. — Так мы будем привлекать меньше внимания. Ты же не передумала идти к Кристальным Землям?
— Нет, — помотала головой аликорночка после короткой заминки. — Зато ты будешь привлекать внимание.
— Я раздобуду себе накидку, — пообещала Селестия. — Маленькая пегаска вместе с взрослой единорожкой, конечно, вызовут вопросы, но не столько, сколько было бы к двум аликорнам. Оставайся здесь. Я поищу для нас еды… и, пожалуй, проводника.
— Проводника?
— Да, какого-нибудь пони покрепче, который согласился бы нас проводить. Я пока не могу сражаться, а в пути нам встретится множество опасностей. Лишние копыта никогда не помешают.
Луна боязливо поцокала собственными копытами:
— А он не попытается нам навредить?
— Лучше беспокоиться об опасности, исходящей от одного пони, — вздохнула Селестия, — чем об опасности, исходящей от всего, от чего этот пони будет нас защищать.
— Селестия…
— Да?
— А… может быть такое… ну, вдруг… что он поможет нам найти и спасти Сомбру?
Аликорница опустилась перед Луной на колени, обнимая её крыльями.
— Я обязательно поспрашиваю об этом, обещаю, — прошептала она. — Но может быть такое, что Сомбру угнали в другую сторону. Или вообще мимо всех, кто мог увидеть это…
— А куда ты пойдёшь, чтобы найти помощь? — встрепенулась Луна.
— Далеко, — ответила Селестия. — И не возьму тебя с собой не столько из-за того, что это далеко, сколько из-за того, что… в общем, то, что там творится — не для твоих глаз и ушей.
— Мне больше пятидесяти лет, ты сама сказала, — заупрямилась аликорночка.
— Да, но за всё это время ты видела меньше, чем Сомбра за свои семь-десять лет, — привычным ласковым жестом тронула носик той пером Селестия, заставив её вымученно хихикнуть. Аликорница поднялась на ноги. — Оставайся здесь и жди меня, хорошо? Я обязательно вернусь. Максимум — через два дня. Не забоишься остаться одна так долго?
— Нет. Мама пропадала и дольше.
— Но я не пропаду, — пообещала Селестия и, поцеловав сестру в лоб под шарфом, пошла прочь с последним напутствием: — Спрячься в сросшихся кустах, они защитят тебя от ветра и снега.
— Х-хорошо, — откликнулась Луна, испытав волнение от вида всерьёз оставляющей её сестры. — Возвращайся скорее!
— Не беспокойся.
Аликорночка долго смотрела Селестии вслед. Луна знала, что аликорница обязательно вернётся, но в её душе неизменно возилось беспокойство, что они могут больше не увидеться. Испытывал ли жеребёнок, чей шарф теперь согревал ей голову, те же чувства, что и она сейчас, когда сам отпускал её с сестрой по духу?
При воспоминании о весело и ласково глядящих на неё красных глазах кобылка тихо всхлипнула, впервые за долгое время ощутив одиночество. Она осторожно, стараясь не нарушить форму, сняла импровизированный головной убор, воровато огляделась и ноздрями втянула запах. Она никогда не нюхала, чем пахнет шерсть друга, но была уверена, что точно не гарью. Дымком, серым, как шерсть — возможно, но обоняние от неуловимого аромата точно никогда не щипало.
Луна прижала к груди единственное, что теперь, когда она временно осталась одна, связывало её с одним из двух самых дорогих ей пони. Она скучала и, не давая тоске одержать верх, занимала мысли воспоминаниями. Её разум настойчиво обращался раз за разом к тому моменту, когда Сомбра нашёл Селестию при помощи своей магии.
«А что, если..?» — робко понадеялась Луна и, прикусив губу, попыталась вспомнить, что именно делал жеребёнок.
Она не была властна над тенями, и ей в принципе плохо давалась магия. Селестия говорила, что всё придёт со временем, но сейчас, не в состоянии осознать то заклинание поиска, к которому в своё время прибег Сомбра, Луна готова была захныкать оттого, что этого времени у неё на самом деле нет.
— Я всё равно тебя не забуду, — обняв шарф и зажмурившись, пообещала малышка. — Даже если мы больше никогда не увидимся… я всегда тебя буду помнить. Даже в Кристальных Землях и даже через четыреста лет. И дальше буду помнить. Всегда, понимаешь?
Опалённая красная ткань не ответила.
Эквус, служа домом многим пони и другим существам, ежедневно напоминал о своей безжалостности тем или иным способом. Чтобы задержаться в этом мире подольше, нужно было одолеть хотя бы часть бескрайнего материка в жестокой борьбе за выживание, обмануть естественный отбор и любые козни судьбы, но ради чего? Только лишь для того, чтобы на следующий день начать то же самое, только в этом находя стабильность сурового существования? Именно эта мысль давным-давно побудила пони сбиваться в табуны во имя облегчения своей жизни, обретения хоть какой-то иллюзии на спокойствие и защищённость. Семья была тем, что оберегает от бед и внушает ужас недоброжелателям, потому что сокрушить одиночку было легко, но когда против тебя выступает целый клан — лучше бежать и никогда не возвращаться. Поэтому желание редких пони уйти из племени без цели основать собственное встречалось непониманием и насмешками.
Однако существовало олицетворение «пошли вы в Тартар, трусливые невежды» любому неверию в силы одиночки. Одного конкретного одиночки, который так же, как и любой пони, обладал жаждой социального взаимодействия, но при этом не мог долго терпеть при себе одни и те же лица. Эта тяга к полуодиночному существованию, а также хитрая предпринимательская жилка вкупе с пугающе острым умом натолкнули его на мысль построить таверну на пересечении больших торговых дорог.
Караванщики, работорговцы, наёмники и просто путешественники, кочуя от одного места к другому, со смехом рассказывали байки о чудаке, предлагающем порцию наливки — добротной, тем не менее, наливки, и добротную, тем не менее, порцию — за помощь в укреплении своего жилья и возведении к нему пристроек. Затем смех сменялся невольным уважением, когда анекдот дополнялся рассказом о том, как рьяно и мастерски тот пони защищает себя и свою собственность от любых покушений, сколько бы неприятелей ни пыталось на него напасть. Позднее рассказы изменили помощь в строительстве на абсолютно любую помощь в организации работы таверны и снедь, из которой предприниматель стряпал блюда для нового витка обмена.
Успех затеи, взращиваемой и пестуемой этим пони, как собственное дитя, убедил даже самых жестоких шутников, и безымянная таверна, которой, тем не менее, хватало даже этого обобщённого и скупого упоминания, чтобы быть узнанной, стала своему хозяину надёжным и сытым уголком стабильности в буйном мире. Помимо выпивки и еды пони организовал на невиданном доселе втором этаже спальные места, и высокая посещаемость клиентов, превратившаяся в их зависимость от горячего ужина и постели, дала ему возможность устанавливать правила, которые неукоснительно всеми соблюдались: никакой вражды и разборок в стенах заведения по какому бы то ни было поводу и неизменная платежеспособность. Нечего дать взамен — даже не заходи.
По образу и подобию были выстроены и другие таверны в других местах, но эта благодаря толковой организации и легендарному упорству создателя считалась первой, главной, базовой. Удобство, еда и питьё, защищённость, а также выгодное местоположение сделало её постоянным местом обитания разнообразных странствующих наёмников. Даже если выполнение взятого заказа у них заканчивалось в отдалённом месте — возвращались неизменно сюда и дожидались нового задания.
Правило о неприкосновенности любых гостей поддерживалось самими гостями. Столы занимали и пони, и грифоны, и драконы-подростки, и алмазные псы, и диковинные создания из далёких земель, похожие на переросших и обретших разумность животных, невесть как добравшихся до Эквуса. Они не всегда пили вместе, играли в настольные игры или хотя бы разговаривали, но драки здесь бывали разве что пьяные. Тем не менее, существовала отдельная и редчайшая категория гостей, которую с трудом терпели даже флегматичные и безразличные к остальным посетители. Поэтому, когда Селестия, не пригибая головы, скользнула через высокую добротную дверь в пропахшее всеми сортами пота и алкоголя атмосферно-сумрачное помещение, на неё, скрипя от неприязни и отвращения, медленно переползли все взгляды.
— И океан этот непростой, — взахлёб продолжала сидящая спиной к вошедшей рыба с парой ног, — в нём не вода плещется, а тот свет, что с самих звёзд проливается, и этот свет может…
Встревоженная тем, что густой гул приглушённых голосов перестал колебать спёртый воздух, отчего её похлюпывающая речь стала звучать до необычного отчётливо, она повертела головой по сторонам и наконец посмотрела прямиком на аликорницу.
Та старалась подавить изготовившуюся дрожь. Светящиеся, тусклые, круглые, кошачьи — все глаза уставились на неё в тщательно сдерживаемой ненависти, сгущая душное пространство ещё больше. Продираясь сквозь стену предрассудков, боязни и злобы, Селестия подошла к стойке владельца таверны. Тот, как обычно, трудился, перемешивая содержимое перетянутой железными обручами бочки толстой палкой, и морозный аромат зимних ягод смешивался со жгучестью спирта.
— Здравствуй, Килхол, — тихо поздоровалась Селестия, украдкой скашивая глаза на повернувшийся вслед за ней контингент. Пусть и ничего не нарушало теперь тишину таверны, кроме почавкивания наливочного сусла, от дружно пылавшего в ней подозрения не было слышно собственного голоса.
— Давно тебя не было видно, — поднял брови крепкий голубой земной пони. Нутро зимних ягод было густым и смёрзшимся, даже если кинуть их в огонь, но, похоже, перемешивание желейной льдистой массы вообще не вызывало у Килхола затруднений. — Я уже думал, что ты не смогла уйти от аликорноборца.
От упоминания наёмников, показывавших свою специальность целиковыми плащами из пернато-рогатых шкур, Селестию передёрнуло, но она переборола ненависть во имя беспокойства за оставшуюся в одиночестве сестру:
— Меня кто-то пытался найти?
— Пытались, — кивнул земнопони. — Пару недель назад. Но я тебя не выдал, не волнуйся. Мы же друзья.
Аликорница одарила его мрачным взглядом, молчаливо сообщающим, что всё о его дружбе она знает.
— Как думаешь, не мог тот аликорноборец, что меня искал, услышать обо мне вместе с новостью об угнанных грифонами в рабство пони? — вскоре сориентировалась Селестия. У вечно невозмутимого Килхола, которого и аликорны погрознее этого подростка не могли впечатлить, любопытно поднялись уши:
— Мог. Он на это и ориентировался. Похоже, Селестия, тебя нашли, как ты ни пыталась спрятаться.
— Не вижу поводов для веселья.
— Прости-прости. Ты же знаешь, как у меня плохо с состраданием. Но позволь мне попробовать исправить это: где же ты была всё это время, раз не улетела в тёплые края?
— Как раз улетала, — весело прощебетала аликорница, но выдвинула левое плечо, чтобы Килхол обратил внимание на тусклый блеск раны у неё на груди.
— Хорошо отдохнула? — понимающе поинтересовался жеребец.
— Да, камень с души… — рассеянно ответила Селестия. — Килхол, мне нужно что-нибудь, что безопасно для… изнеженного за время отдыха желудка, хороший плащ и надёжный наёмник для охраны.
— Ах, хоть бы раз ко мне пришли просто потому, что соскучились по моей компании! — трагически вздохнул земнопони, прекращая толочь упрямые ягоды. Он оперся запястьем на разделяющую их стойку. — Цену моих услуг ты знаешь, а вот с наёмником договаривайся сама. Интересно, что ты ему предложишь. Кусочек гривы?
— Это ты падок на такую валюту, — сквозь вежливую улыбку скрипнула Селестия. — Так у тебя есть то, о чём я прошу?
— Чтобы чего-нибудь не нашлось у старины Килхола! — всплеснул копытами земной пони и скрылся на кухне. Селестия с деланной непринуждённостью обернулась на напряжённо наблюдавших за ней существ. Каждый из них держал копыто, когти или щупальце на своём оружии. Следили в оба, готовясь нарушить главный закон таверны и распороть ей грудь, если она хотя бы дёрнется слишком резко и неожиданно.
— Только выйди за порог, — угрожающе прошептал чёрный минотавр, глядя аликорнице в глаза, и она поняла, что без телохранителя ей сегодня уходить никак нельзя. — Я разделаюсь с тобой так быстро, что не успеешь крылья раскрыть…
Вдохновлённые смелостью монстра, несколько гостей тоже ощетинились и в открытую взялись за дротики и копытояти кинжалов, но тут с демонстративным радостным:
— Конечно же, ты всегда можешь на меня положиться! — к стойке едва ли не подгарцевал Килхол и положил перед повернувшейся обратно к нему Селестией большой плащ с капюшоном, на спине запачканный кровью, и корзину с нехитрой, но питательной пищей вроде сушёных яблок, овса и силоса.
Следом он, улыбаясь, вытащил нож.
— Приятно иметь с тобой дело, — остриём поманил аликорницу земной пони, и она, шумно сглотнув, покорно положила голову на стойку.
Нож с характерным скрежетом загулял по длинному белому рогу, счищая с него искрящуюся пыль. Собирая летящие магические чешуйки на переднюю ногу, Килхол неискренне восторгался:
— Ты — удивительный аликорн, Селестия. С частицы твоего живого рога пользы больше, чем с целикового мёртвого! К тому же, не так уж часто встретишь нераздербаненный аликорний труп. Ваши тела — чудо, и мне так везёт обладать крохами их могущества, не беря на себя тяжкий грех убийства! Секрет моего успеха, сусло божественного нектара, дар небесный!
Аликорница, больше не в состоянии сдерживаться, скривилась от скребущей голову мигрени. Каждое движение ножа вибрацией отдавалось в многострадальный мозг, от вида соскребаемого ороговевшего слоя, перхотью осыпавшегося на голубую шерсть жеребца, тошнило. Сверлящие спину взгляды существ, ждущих, что Килхол вот-вот сделает резкое движение ножом и отсечёт рог кобылки, дав разрешение на бойню, тоже никак не облегчали положение.
— Ну, вот и всё, — довольно сообщил земной пони. Селестия от облегчения слишком резко вскинула голову, и перед глазами всё закружилось, двоя аккуратно, чтобы не потерять ни крупинки, ссыпающего добытую пыль в глиняную вазу Килхола.
Селестия больше не допускала глупости пользоваться телекинезом после такой процедуры. Она зубами взяла плащ и осторожно накинула его себе на спину, заботясь в основном о том, чтобы тяжёлая грубая ткань спрятала крылья. Повесив корзину себе на переднюю ногу, словно Красный Капюшончик — хотя в её случае скорее Бурый — она повернулась к гостям таверны и громко сообщила:
— Я ищу сильного и смелого жеребца, способного осилить путь до Кристальных Земель и сопроводить нас туда в целости и сохранности. Вознаграждение будет щедрым.
— «Нас»? — визгливо осведомился алмазный пёс с другого конца таверны. Селестия поругала себя за глупость, подумав также, что не ожидала от туповатого существа вроде него такой наблюдательности, и исправилась:
— Меня.
Она не хотела, чтобы кто-нибудь из посетителей бросился рыскать по округе в поисках её сестры. Некоторым даже аликорноборцами быть не нужно, чтобы пожелать себе трофей вроде крылато-рогатой жеребячьей шкурки.
— Чтобы мы защищали монстра вроде тебя? — заклокотал грифон, резко вскочивший из-за стола с луком наготове, но замер, остановленный, очевидно, взглядом Килхола из-за аликорньей спины.
— Нам бы самим от вас защититься, — рыкнул единорог из центра таверны. — Лично убил горящую тварь, палившую деревни от делать нечего!
— Эй, слышь, — больше похожий хихиканьем и дрожью на психа пегас поднял копытом длиннорогий череп, украшавший его шею, словно талисман. — Мне совсем не тяжело будет носить два таких.
«Вот и аликорноборцы, — безрадостно подумала Селестия, поморщившись от продемонстрированной ей кости. — Да осветят небеса твою душу, если ты был благородным аликорном, брат мой».
— Так мы тебе и поверили, — кивнул один из грифонов, гордо и обособленно сидящих в стороне ото всех. — Заманишь в глушь и убьёшь забавы ради. Для вас нет большей радости, чем засунуть рог от глотки до хвоста. Твой вон что-то подозрительно длинным выглядит.
— Его никогда не окропляла кровь, — сдвинула брови аликорница, расправляя плечи.
— Даже если так, вы можете и в камень взглядом обратить! Кровь для этого проливать действительно ни к чему!
«Что за ужасные небылицы», — устало подумала Селестия. Её взгляд лениво прошёлся по плюющимся ядом лицам, вдруг остановившись на совершенно отличающейся от всех гримасе.
Самоуверенная, даже ироничная улыбка хищно прорезывалась на губах молодой и красивой единорожки голубой масти с синими отметинами на ногах, мордочке и ушах. Коротко остриженная грива, лихим гребнем травяного цвета дыбящаяся от холки до лба, совершенно не закрывала лицо, но и сама её обладательница не стремилась скрывать эмоций. Судя по расслабленному взгляду из-под полупрезрительно приспущенных ресниц, она от души наслаждалась происходящим.
— Да, да, да, большой и страшный аликорн, — наконец подала она певучий голос, небрежно поднимаясь с лавки и пружинистым шагом пересекая таверну, чтобы встать перед Селестией. Она смело повернулась к ней спиной, чтобы проверить, все ли взгляды собрала за время своего дефиле. Все. — Аликорн, большой и страшный, который имеет наивность просить покровительства у такого бесполезного стада, как яйценосцы.
— Придержи язык, шмакодявка! — рявкнул богатырского вида земной пони, так ударяя копытом стол, что тот чуть не раскололся даже при всех пройденных испытаниях на прочность. — Мои копыта весят по пуду каждое, но это не помешает им залезть тебе в членососку и навести в ней порядок!
Короткой вспышкой рога, столь неуловимой и быстрой, что привела в ужас даже Селестию, единорожка отправила в полёт ближайший стул, совершенно не обратив внимания на занимающего его дракона и просто сбросив того на пол мимолётным, слаженным движением.
Боковая часть сиденья ударила несдержанного земнопони в край челюсти, сломав пару зубов, но не прекратила вращаться и мало того, что снесла жеребца на пол — ещё и застряла ножками на его плечах, вывернув шею и зафиксировав голову в неудобнейшем положении. Одно движение перекаченных плеч решило судьбу стула, разнеся его на части, но сама успешность манёвра заставила сквернослова ограничиться лишь оскалом прореженных челюстей.
Единорожка самодовольно обвела таверну взглядом, не скрывая вызова в огненно-рыжих глазах, но никто его не принял. Она с хмыканьем гордо вздёрнула подбородок и, высоко поднимая передние ноги, пошла по образовавшемуся после показательного полёта стула коридору, отчётливо говоря:
— Если хочешь, чтобы о деле только говорилось — доверь его жеребцу. Если хочешь, чтобы дело было сделано — доверь его кобыле.
Она обернулась на оторопевшую Селестию, ослепительно улыбнувшись.
— Моё имя — о’Мажине, и я беру это задание, ангел. Но имей в виду, что если мы с тобой не поладим, твои крылышки сгодятся называться так только в качестве блюда.
V. Кристальные земли
Селестия сглотнула и вслед за о’Мажине обвела таверну взглядом. Каждое из присутствующих в нём существ выглядело напружиненным, настороженным и будто выжидающим. Было ясно, чего они ждали, и Килхол не заставил себя ждать, перегнувшись через стойку:
— Значит так… о’Мажине, — его рот пренебрежительно скривился, дёрнувшись уголками вниз. — Когда-нибудь твоё позёрство тебя погубит, и я надеюсь, что это случится прямо во время этого задания… — взгляд тёмно-розовых глаз прострелил Селестии затылок, — и прямо от копыт твоей подопечной.
— Потише, папочка, — развязно ответила единорожка, и аликорница, моргнув, быстро повернулась поочерёдно к о’Мажине и Килхолу. Ох, ну конечно. Хотя бы схожий оттенок шерсти намекал на их родство. — Уже ухожу. А это, — она кивнула на поверженного земнопони, который, кажется, не собирался брать реванш и только злобно посматривал на единорожку, принимая помощь от своих друзей, — допустимая жертва.
— В любом случае, забирай всех своих допустимых жертв и проваливай, — рыкнул Килхол, забираясь обратно за стойку. — Ты мне и так две недели глаза мозолила.
— Я возьму только недопустимые. Ну, что застыла? — повернулась о’Мажине к аликорнице. — Как зовут?
— Селестия… — тихо произнесла в ответ кобылка. Она не доверяла всем присутствующим настолько, что даже не была уверена, стоит ли распространяться о своём имени. Если подумать, вызвавшейся сопроводить её и Луну единорожке она не доверяла ровно столько же, но свои навыки та продемонстрировала одним-единственным приёмом, сделанным походя, непринуждённо, а такая защитница сейчас была как никогда кстати.
— Пойдём тогда. К слову, куда надо топать? — бесцеремонно поинтересовалась о’Мажине, выходя из таверны. Селестия шагала следом за ней, на ходу оправляя и удобнее надевая плащ.
— Кристальные Земли, — собравшись с духом, ответила она, и о’Мажине вдруг затормозила. Аликорница сделала то же самое, испугавшись, что единорожка испугалась такой далёкой цели с такими сложными и непредсказуемыми подопечными.
— Так, — бормотала она себе под нос, — это даже лучше.
— Лучше? — не поняла кобылка, равняясь с телохранительницей. — Чем лучше?
— Для начала, я там ещё никогда не была, — наконец-то в бахвальском голосе мелко задребезжали нервозные интонации, пусть о’Мажине и упрямо выправила его: — но дорогу я знаю. И потом, Кристальные Земли, ха. Это подразумевает кучу кристаллов прямо под ногами, правильно?
— Я гарантирую, что ты не останешься без достойной награды, — облегчённо выдохнула аликорница.
— Да-да, если бы… Не знаю, когда ты в последний раз общалась с пони или хотя бы подслушивала сплетни, но там ещё сор… до моего рождения стояло Кристальное Королевство.
— Королевство? — моргнула Селестия.
— Да, королевство. Килхол свою таверну основал после того, как вернулся оттуда, нахватавшись всего умного у кристальных пони.
— Но главенствуют там по-прежнему аликорны? — понадеялась Селестия.
— Да, но я бы на твоём месте не надеялась так сильно на их помощь, — сузила глаза о’Мажине. — Ты, конечно, тоже аликорн, но они властью вряд ли будут делиться.
— Мне не нужна власть, — заверила аликорница так отчаянно, будто уже стояла перед правителями, сурово ждущими от неё ответ, — я просто хочу спокойно жить, не ощущая себя опасной для всего живого. Я могу жить, как обычная пони, занимаясь своим ремеслом и ни на что не покушаясь — меня это устроит.
— Это их волнует в последнюю очередь, в первую ты для них будешь соперницей.
— Тебе не кажется, что на фоне истерии со всеми аликорнами в целом это утверждение можно назвать сомнительным? — подняла бровь Селестия. Единорожка, проморгавшись, мотнула головой:
— Аргх, ладно, дело твоё. Если хочешь туда попасть — значит, надо, меня не волнует. Но оплату я выберу сама. Кстати, сколько тебе лет?
— Ты же знаешь, что аликорны могут жить очень долго? — аккуратно ответила вопросом на вопрос аликорница.
— Наслышана. Мне больше интересно, какой срок годности у их доверчивости.
— Слушай, не путай доброту с доверчивостью, — почти посоветовала Селестия, отправляя себе в рот обнаруженный на дне корзинки сухарь — ей почему-то показалось, что он будет жестковат для молочных зубов Луны.
— Слушай, давай лучше я буду устанавливать правила, — ткнула в её сторону копытом единорожка.
— Я — твой наниматель.
— А у меня есть кьютимарка, — показала язык о’Мажине. — По законам моего племени пони может распоряжаться своей жизнью, как только получит кьютимарку. А у тебя она есть? Не думаю. Так что слушайся старших.
Селестия, тихо вздохнув и тайком закатив глаза, ещё раз посмотрела на круп телохранительницы. Безумие, но она принципиально не носила ни доспехов, ни оружия. Её уверенность в том, что звание мастера телекинеза, подтверждённое кьютимаркой в виде сформированного в стрелку вверх рыжего телекинетического поля, защитит от любой угрозы, когда-нибудь привлечёт к ней смерть, прямо как и намекнул Килхол ещё в таверне.
Но, по крайней мере, сейчас о’Мажине жива и выглядит способной довести их в целости и сохранности до места назначения, а остальное было не важно. Хочет поиграть в главную — пусть играет.
— Итак, правило номер один! — объявила единорожка. — Всегда слушать меня. Правило два — не превозносить жеребцов. Правило… э-э…
— Три? — подсказала Селестия.
— Не умничать! — тут же рявкнула о’Мажине как-то радостно. Как же ей нравилось командовать. — Правило последнее — никакой самодеятельности. Сказали спрятаться — значит, прячетесь, сказали идти — значит, идёте.
— Так это же повторение первого правила.
— А это — нарушение третьего! Итак, кто та вторая, которую мне предстоит защищать?
— Ещё одна аликорница, маленькая.
Единорожка любопытно обернулась на ходу:
— А, твоя дочь?
— У меня нет жеребят, — покачала головой Селестия. — А даже если бы были — то они не были бы аликорнами.
— Это ещё почему? — удивилась о’Мажине, как кобылке показалось, слегка огорчённо.
— Потому что это работает так же, как у вас, — вздохнула Селестия. — Будет жеребёнок аликорном или нет — дело не крови, а магии. Я видела, как кобылам даже ощупывали животы, пытаясь найти у плода крылья и рог, но находили либо одно, либо другое, либо вообще ничего, а потом… странные вещи с природой или животными во время родов — и жеребёнок рождается крылатым и рогатым, что бы там у него ни нащупали раньше. Есть магия, которая проявляется в самый последний момент и превращает жеребёнка в аликорна.
— Жуть, — передёрнуло единорожку. — А эту магию можно как-нибудь… поймать?
— Ты же имеешь дело с магией, — осторожно заметила аликорница, — и сейчас совершенно спокойно разговариваешь со мной, даже не оборачиваясь…
— У меня хорошее боковое зрение, — прервала о’Мажине.
— …Почему же ты так боишься этого? — всё же закончила Селестия.
— Мне на это побоку, — честно ответила единорожка. — Я-то вообще рожать не собираюсь. Но это само по себе отвратительно: ждёшь земного пони, рождается это чудовище, а потом срезает тебе голову, когда у него начинает формироваться магия, и оно учится ей управлять…
Селестия резко споткнулась на ровном месте, но единорожка, демонстрируя потрясающую реакцию даже без прямого зрительного контакта, телекинетическим толчком вернула её в вертикальное положение.
— Ты что, в своих ходулях запуталась? — ухмыльнулась о’Мажине и, не дождавшись ответа, всё-таки обернулась. Увиденное её озадачило.
Она никогда не видела плачущего аликорна.
Селестия пыталась, разумеется, скрыть свои слёзы, опустив голову так, чтобы длинная розовая чёлка закрыла лицо, но зажатость и подавленность позы выдавала её с потрохами. Единорожка закатила глаза и приказала:
— Не реви. Шерсть на щеках смёрзнется.
Аликорница пробормотала что-то про то, что слёзы не могут замерзать, но послушно вытерла лицо сгибом крыла и, вернув себе самообладание, двинулась дальше. На этот раз о’Мажине пропустила её вперёд, проявив неожиданное понимание, что Селестия не сможет успокоиться до конца так же скоротечно, как дала слабину.
— Хм-хм-хм, — задумчиво протянула единорожка. — А ты зачем меня наняла? Ты же аликорн. Ты любому можешь круп надрать получше, чем я.
— Я была ранена не так давно, — ответила Селестия, тщательно контролируя норовящий дрогнуть голос. — Прямо в сердце. Рана всё ещё считается опасной, а я не одна и не хочу так рисковать. Если на нас с Луной кто-то нападёт — я не смогу защитить даже себя, не то, что её.
Глаза о’Мажине хищно сверкнули, на губах появилась ухмылочка:
— То есть, это значит, что ты полностью от меня зависима?
— А тебя возбуждает эта мысль? — внезапно ответила Селестия, но, как и ожидала, не смутила этим телохранительницу.
— Считай, что у меня обет безбрачия, — сообщила та.
— Поэтому ты так ненавидишь жеребцов?
— Не поэтому. Не надо думать, что я страдаю от собственного решения и отыгрываюсь на других, — огрызнулась о’Мажине. — Они нужны только чтобы делать новых кобылок — вот и вся от них польза. Никчёмные, тупые, да ещё и имеющие наглость закрывать на это глаза! С луны свалиться, как они живут с таким самомнением! И самое отвратительное, что так много кобыл им подыгрывает. Да, конечно, ты самый-самый. Самый умный, самый сильный, самый знающий. Так боятся остаться одни? — единорожка с неизмеримой степенью отвращения сплюнула на снег. — Особенно хороши в этом земнопони. Следуют за мужьями, словно забитые овцы, глаза поднять боятся…
— Как ты тогда терпишь своего отца, который жеребец, да ещё и земнопони? — не выдержав, перебила яростный монолог о’Мажине Селестия.
Ответом ей служил ироничный взгляд, под которым аликорнице показалось, будто она чего-то не знает.
— Деловые отношения, — пропела единорожка. — Надо, видишь ли, поддерживать контакт с тем, кто тебя вырастил. Держу пари, у тебя так же.
— Меня растил не он, — мрачно ответила аликорница и замолчала на весь остаток неблизкого пути.
Она вынырнула из своих мыслей и смогла стряхнуть со спины нанесённый ветром сугроб, только когда сквозь слабую, но надоедливую метель прорезались очертания леса, служившего им с Луной домом несколько месяцев.
— Значит, ты оставила жеребёнка здесь на два дня? — язвительно заметила о’Мажине. — Довольно безответственно.
— Как будто лучше было взять её с собой, — устало отмахнулась Селестия, и единорожка не нашлась с ответом. Она приложила копыто ко лбу козырьком над глазами, высматривая что-нибудь похожее на свернувшуюся в снегу аликорночку, но её подопечная вдруг целенаправленно отправилась куда-то, и о’Мажине лишь пошагала за ней.
Аликорница уверенно скользнула под полог сросшихся и смёрзшихся кустов, но для о’Мажине места не осталось. Она терпеливо ждала снаружи, переминаясь с копыта на копыто, и уже поверила, что за время отсутствия Селестии жеребёнок успел отдать душу небу, однако тут белая кобыла выбралась из природной хижины, неся на спине тёмно-голубую. Вернее, о том, что младшая аликорночка носит именно такой окрас, говорила высовывающаяся из-под плаща её старшей сестры голова, обмотанная красным шарфом. В сонно чмокающий рот регулярно залетали кусочки пищи из висящей на передней ноге старшей аликорницы корзины.
— Никогда не видела жеребят аликорнов, — с интересом рассматривала Луну о’Мажине, — и судя по тому, как она запрятана во всей этой ткани, положение дел особо не поменялось.
— Она спала, — коротко ответила Селестия. — Было бы и жестоко, и бесполезно требовать от неё идти своим ходом.
— Хорошо, мне всё равно, — закатила глаза единорожка, — не я же её тащу. Итак, дорога будет сложна только в двух местах: перед хребтом и на ледяной пустоши. Ваша…
— Как снег не причиняет тебе неудобств?! — почти возмутилась Селестия, закрываясь крылом от надоедливых белых хлопьев.
Недовольно подняв бровь оттого, что её прервали, о’Мажине пресно ответила:
— Мой талант позволяет мне искажать поле вокруг меня, и снег просто летит мимо. Я как бы в невидимом пузыре. Ещё вопросы?
— Нет, — буркнула аликорница. — Прости. Продолжай.
— Так вот: ваша магия может это быстро преодолеть?
— Луна не умеет колдовать, — был ответ, — но я могу попытаться.
— Насколько ты сильна?
— Прямо сейчас я не могу тебе этого показать, — сконфуженно опустила уши Селестия, — но к первому серьёзному препятствию я восстановлюсь достаточно. Пошли. Не будем терять времени.
О’Мажине послушно тронулась за аликорницей:
— Эй, важный момент. Вы умеете спать? Просто так вышло, что пони от сна до бесящего зависимы…
— Мы тоже пони, — терпеливо ответила её подопечная. — И нам тоже нужно спать, пусть и реже. Я буду брать тебя на спину, когда тебе потребуется отдых, чтобы не задерживаться.
Единорожка ошарашенно посмотрела на неё:
— Ты шутишь?
— Нисколько.
— Э… спас… в смысле, ещё чего не хватало! Я буду двигаться так, что вы ещё подивитесь моим темпам!
Она сдержала слово и показала себя на редкость выносливым ходоком. Успела закончиться метель, взойти и зайти солнце, а о’Мажине, только то ли сосредоточенно, то ли сдержанно пыхтя, продолжала хрустеть настом, всё так же высоко задирая неутомимые ноги. Селестия следила за ней краем глаза, изумляясь её упорству: единорожка не только двигалась вперёд подобно ледоколу, но ещё и успевала старательно сканировать взглядом пространство, высматривая опасность.
Несколько раз аликорница порывалась поднять сопровождающую на спину, чтобы та смогла отдохнуть, потому что уже начинала через раз спотыкаться и путаться в ногах, но на каждую из этих попыток получала гневное:
— Я могу идти! Здесь опасно оставаться ночевать, открытая местность, а под снегом ворочаются василиски! Откроешь глаза спросонья — и больше не встанешь никуда. Потерплю.
Поэтому преимуществами спины Селестии пользовалась только Луна, да и то, явно вдохновляясь целеустремлённостью и верностью делу о’Мажине, через раз. Старшая сестра придумала, как младшей двигаться наравне со старшими — сначала на крыльях, затем, когда они устанут, приземляться и идти ногами, а перед сном снова лететь, пока хватит сил. Такая тактика работала, и все двигались в одном темпе, пока в какой-то момент единорожка с опухшими от недосыпа глазами не напружинила ноги, застыв на месте:
— Медведица.
Селестия дико заозиралась по сторонам.
— Где?!
— Вон там, — зловеще прохрипела единорожка. — Прикрой меня. Я возьму её на себя.
— …о’Мажине, это пенёк. Полезай уже спать.
Единорожка, брыкнувшись пару раз в телекинетическом поле для проформы, провалилась в сон, едва её живот коснулся окровавленного плаща. Никто не решился отстирывать пятно: грязь была бы не такой проблемой, как мокрая ткань в лютый мороз.
Селестия нашла укромное место с заветренной стороны скалы, опустилась на землю и раздвинула от рога знакомый Луне купол. Под его теплом растаял и испарился снег, обнажая жухлую траву и чёрную землю под ним. Младшая сестра тут же подставила магически согретому воздуху озябшие копытца, словно огню.
— Мы скоро придём? — в который раз спросила она.
— Мы прошли только четверть пути, — ответила старшая, заворачивая крепко спящую о’Мажине в свой плащ, как жеребёнка, и собирая ногава ей под голову в качестве подушки. — Но, кажется, всё идёт благополучно.
— Как твоя грудь?
Аликорница посмотрела на рану.
— Скорее всего, останется шрам. Как думаешь, мне пойдёт платок, чтобы прятать его?
Луна стушевалась, опустив уши и нос:
— Прости. Это моя вина.
— Всё хорошо, маленькая, — поцеловала её в скрытую шарфом макушку Селестия. — Мы уже обсуждали, что ты поступила правильно, помнишь?
Кивнув, Луна перебралась сестре под крыло, и очень скоро дыхание всех троих под защищающим их от ветра, снега и холода куполом выровнялось.
За ночь метель закончилась, и их уши могли отдохнуть от бесконечного свиста и воя. О’Мажине даже позволила себе ахнуть от удовольствия, сладко потягиваясь — после хорошего сна и обеда, которым они затарились в очередной попавшейся на пути таверне пару дней назад, у неё было хорошее настроение. Луна почувствовала это и, обычно побаиваясь грубую и напористую единорожку, стала теперь приставать к ней с вопросами. Она была увлечена новой пони в своём круге знакомств и явно собиралась выжать из этого случая максимум.
— А почему твоё имя начинается на «о»? — поинтересовалась аликорночка, успевшая заметить повсеместную крохотную паузу между этой приставкой и основным именем.
— В моём племени есть традиция приставлять к именам кобылок «о», а к именам жеребцов «д», — автоматически ответила о’Мажине.
— Значит, если бы ты была жеребцом, тебя бы звали д’Мажине?
— Что?! — скривилась единорожка, и Селестия поблагодарила судьбу, что в данный момент Луна преодолевала путь, порхая над головами взрослых. Хотя против впечатляющего телекинеза о’Мажине это не стало бы хорошей защитой. — Чтобы я была жеребцом — ты в своём уме?! Будь я жеребцом, вы бы погибли за первым же поворотом!
— Но нам пока не встречалось ничего опасного, — неосторожно заметила малышка.
— Это потому, что оно меня боится, — заявила в ответ телохранительница.
— А ты можешь магией сдвинуть гору?
— Гору? — задумалась о’Мажине. — Не пробовала. Дойдём до хребта и узнаем. Но что я точно могу, так это…
Она вдруг обернула себя телекинезом и оторвала от земли. Селестия удивлённо расширила глаза: за имением крыльев ей не приходило это в голову, а у других пони она такого никогда не встречала. Единорожка же просто раздувалась от произведённого на аликорниц эффекта, а затем поплыла так вперёд, набирая высоту и лавируя в полёте. Луна, повизгивая, припустила за ней, и Селестии пришлось со смехом перейти на галоп, чтобы успевать за ними.
— Ты не сможешь меня обогна-ать, — пропела единорожка, с весёлой улыбкой проплывая вниз спиной под Луной.
— Да? Я просто ещё не полетела в полную силу! — и та рванула вперёд, громко хлопая крылышками.
Селестия с улыбкой следила за их гонкой, поддаваясь безмятежной радости сестры и телохранительницы, пока их обеих не накрыла быстрая тень. Луна, заигравшись, не придала этому значения, а вот о’Мажине сразу перестала смеяться и насторожилась, озираясь по сторонам. Единорожка снизилась и, погасив телекинез, ловким переворотом очутилась на ногах. Аликорница рысью подбежала к ней:
— Ты тоже видела это?
О’Мажине хмуро кивнула, взглядом окидывая небосклон — тень упала именно сверху. Селестия делала то же самое, и тот факт, что на небе не было даже облаков, заставлял её тревожиться.
— Луна, — взволнованно позвала аликорница, — ко мне. Скорее.
Кобылка послушно развернулась и полетела на зов. Единорожка напряжённо всматривалась в небо над ней, держа зажжённый рог на изготовке, и в какой-то момент над Луной мелькнуло нечто похожее на кожаную змею, чёрной извилистой щелью прорезавшую горизонт. Селестия смогла лишь испуганно втянуть воздух ртом, но о’Мажине с коротким жёстким криком:
— Фестрал!* — отправила в атаку мощную телекинетическую волну, деформировавшую воздух. Луна догадалась сложить крылья и упасть, пропуская её над собой, и та, вибрируя, пролетела, явно не задев цель, но сумела вызвать раздосадованный троящийся рык из ниоткуда.
— Что это?! — воскликнула Селестия, бросаясь к сестре и на ходу скидывая со спины плащ.
— Существа, похожие на обтянутые кожей скелеты пони, — рыкнула единорожка, мечась взглядом по снова безупречно-чистому небу. — Особенно сильны ночью, зато днём могут становиться невидимыми, но в любое время суток не откажутся от понятинки… берегись! — следующая волна угодила в цель, отбросив спикировавшего на старшую аликорницу фестрала и на мгновение показав его облик: уродливая лысая кобыла, как будто разложившаяся ещё месяц назад.
— Он хочет нас съесть? — испугалась Луна, прячась под животом сестры.
— Нет, что ты, — успокоила о’Мажине, — конечно же, не съест. Просто сдерёт с вас кожу, снимет мышцы и прилепит вместо своих, которые уже износились, чтобы прожить ещё несколько лун.
Младшая аликорница озадаченно моргнула, впервые замечая ещё одно значение своего имени, но резкий вскрик и заново мелькнувшее взмахивающее крыло из костей и гнили вернули её мысли к более насущным вещам.
— Почему он иногда показывается? — ощетинилась Селестия, вертя головой, чтобы не пропустить очередной прокол монстра. — Играет с нами?
— Вряд ли. Скорее всего, солнечные лучи иногда высвечивают тот или другой его… — о’Мажине с впечатляющей реакцией послала на сей раз телекинетическую верёвку, которой захлестнула шею фестрала, и безжалостно приложила его о землю со всей высоты. Кажется, всё произошло даже до того, как увенчанное когтем крыло снова было выхвачено обличающим солнцем. — …бок. Так себе хамелеон.
— …Кто — он?
— Хамелеон, — отмахнулась единорожка, — невидимая ящерица из моих родных земель.
— Так, подожди. Он не может одурачить солнечные лучи? — расплылась в улыбке Селестия.
— Похоже на то, но что ты…
Рог аликорницы запылал, и единорожке в первую секунду пришлось защитить глаза копытом. Сверху раздался душераздирающий рёв, и о’Мажине поспешила заставить себя привыкнуть к нестерпимо-яркому свету, чтобы увидеть, как фестрал во всей своей отвратительной красе мечется по небу, тут и там ловимый нестабильно мерцающей аурой Селестии.
— Мне хорошо даются трюки с теплом и светом, — безмятежно сообщила она.
— О, это восхитительно, — оскалившись, расщедрилась на похвалу телохранительница. — А теперь опусти крылья. Как я поняла, ты заботишься о своей… сестре.
— Что? Почему?! — возмутилась Луна, но тут же оказалась отрезана от мира белоснежными перьями, слишком длинными и прочными, чтобы суметь посмотреть сквозь них.
Финальный рёв монстра закончился звуком рвущихся сухожилий.
— Извини, Луна, — сложила крылья Селестия, выпуская сестру; она морщилась. — Это даже для меня было неприятное зрелище.
Аликорночка, сглотнув, смотрела, как на снег некротическим пеплом опускаются ошмётки шкуры и пыль костей.
— Он мёртв? — тихо спросила она.
— Он и не был жив, — ответила о’Мажине, дёрнув коротким хвостом. — Важно то, что он нам больше не навредит. Пойдёмте дальше.
— Рядом не может оказаться ещё? — телекинезом вернула себе на спину плащ Селестия.
— Фестралы не стайные, — хохотнула единорожка. — Им нет нужды искать себе друзей. Они размножаются примерно как аликорны — когда над трупом мерцают подобные вспышки. Тогда у него отрастают крылья, и он превращается в эту бестию. Зачем? Да не знаю. Магия просто рехнулась.
Селестия несколько километров шла молча, не участвуя в завязавшемся между Луной и о’Мажине диалоге. Аликорница даже не могла сказать, что именно они обсуждают, что заставляет их спорить и ссориться, а что — смеяться. Она чувствовала, что упускает какую-то деталь, причём деталь эта не осталась в пепле разорванного на части фестрала, а отправилась вместе с ними. В её параноящей голове или…
— А ты хороша в обнаружении невидимого, — заметила Селестия, пристально глядя на о’Мажине.
— Невидимого не существует, — отмахнулась единорожка. — Мы называем вещь невидимой, когда не понимаем, почему мы её не видим. На самом деле она всего лишь очень хорошо маскируется.
— Да, но ты всё равно хороша в обнаружении таких вещей, — настояла аликорница.
О’Мажине в ответ подняла бровь:
— Разве плохо? Будь я плоха — кому-нибудь из вас пришлось бы погибнуть, чтобы мы заметили фестрала.
— Потому что ты не дала бы себя убить? — насмешливо уточнила Луна.
— Ну, знаешь ли, до сих пор это вызывало у всех известные затруднения!..
Аликорница снова погрузилась в себя, доверив единорожке охранять пространство. Она возвращалась к реальности лишь от резкого голоса, предупреждавшего об опасности, но группа благоразумно избегала схваток. То ли эта предусмотрительность сыграла свою роль, то ли фортуна просто была на их стороне, но самой большой опасностью к середине пути стала широкая река с крутыми берегами.
О’Мажине тронула копытом лёд, надавила на него несколько раз, затем сильно ударила и наконец, собравшись с духом, прыгнула. Тот даже не треснул.
— Мы можем пройти прямо по нему, — объявила единорожка.
— Смотрите… — растерянно позвала взрослых Луна, и они посмотрели, куда она указывала копытом.
На противоположном берегу реки стоял аликорн.
— Поглоти меня земля… — прошептала о’Мажине, медленно пятясь. — Селестия, ты можешь отсюда сказать, как легко его победить?
— Её, — мягко ответила аликорница, улыбаясь. — И нам не нужно с ней сражаться, потому что она не собирается нападать.
— Зачем она тогда там стоит?
— Просто смотрите, — всё так же улыбалась Селестия, потеплев. — Такое редко увидишь.
Луна прищурилась и ступила на лёд передними ногами, надеясь, что так сможет рассмотреть незнакомку лучше, и поняла, что никогда не видела такой длинной и густой гривы, как у неё. Аликорница, чья масть напоминала смесь тёмного песка и сухой земли, подошла вплотную к мёрзлой реке и медленно коснулась её кончиком длинного рога. От той точки медленными рывками расползлись трещины, и Селестия поспешила втянуть сестру обратно на землю до того, как лёд вскроется, и вода с радостным журчанием вырвется на свободу.
Кобыла на другой стороне выпрямилась и горделиво расправила крылья. Волны тепла окатили всё вокруг, вынудив Селестию снять и сложить под крыло плащ, а снег — начать оседать и таять.
— Это Весна! — торжественно и радостно объявила старшая из сестёр. — Мы были в пути весь остаток зимы, и она вернулась, чтобы принести тепло обратно.
— То есть, откуда-то она его унесла? — восторженно спросила Луна, и Селестия кивнула в ответ, вызвав восторженный визг сестры. — Ух ты! Здорово! Значит, Весна путешествует по миру, как мы, только вечно, принося и унося вместе с собой тепло! Как здорово! А какие ещё времена года ты встречала?
— Ну… — вдруг покраснела Селестия, смутившись и запустив копыто в свой загривок. — Однажды меня поцеловал Лето… И я очень хотела бы встретиться с Осенью.
— За смену времён года отвечают аликорны?! — схватилась за голову о’Мажине, игнорируя румянец и откровения нанимательницы. — С ум-ма сойти! Пони убивают тех, кто потенциально способен управлять этим миром?!
— Они считают, что любую силу нужно подчинить, — грустно ответила Селестия, провожая взглядом идущую вдоль по берегу Весну. За той шлейфом тянулись воскресающие травы и зацветающие бутоны. — А ту силу, которую подчинить не удаётся, следует уничтожить.
— Это невероятно, — заикаясь, буравила взглядом оттаивающую землю единорожка. — Чем тогда можешь управлять ты?!
Селестия вместо ответа показала лишённый кьютимарки бок.
— Получается, я сейчас нахожусь в обществе двух богов, способных… — о’Мажине выкинула копыто в сторону перелетающей разбушевавшуюся реку Весны, — менять мир?! Это, знаете ли, порядочно выбивает из колеи!
— Мы не хотим тебе зла, — прижала ушки Луна.
— Как только ты поможешь нам добраться до Кристальных Земель, ты больше никогда не услышишь о нас, — кивнула Селестия, кладя копыто телохранительнице на плечо. — Но, если хочешь, можешь возвращаться прямо сейчас. Моя рана достаточно зажила.
Единорожка колебалась несколько секунд.
— Нет уж, — проворчала она, оборачивая себя и часть провизии телекинезом и летя через реку. — Если это была попытка спровадить меня без оплаты — она провалилась.
По её лицу, несмотря на то, что та пыталась его спрятать, Селестия поняла, что ей теперь тоже есть, о чём подумать. Это знание наполнило её странной ехидностью и злорадством, которые ещё раз дали о себе знать, когда о’Мажине подкатилась к ней во сне и, явно смущаясь, шепнула:
— Эй, я просто хотела уточнить… Ты точно, ну, это… не расплавишь меня во сне?
Аликорница подавила хихиканье и оглянулась на Луну. Та спала, наигравшись с камушками, которые мимоходом достала при помощи телекинеза со дна преодолеваемой реки. Селестия снова посмотрела единорожке в глаза и пообещала:
— Ни во сне, ни наяву.
О’Мажине заёрзала:
— Что это ты так на меня смотришь?
— У Весны необычная аура, — хихикнула Селестия, — так что, может, ты мне просто нравишься?
Единорожка жарко вспыхнула, заикаясь:
— Значит, эта аура на меня не д…
Аликорница запечатала её губы своими.
— Что ты творишь? — громко прошептала о’Мажине, когда недолгий поцелуй закончился, но у неё не получилось даже спародировать крик — глаза так и норовили опьянело скосить.
— Твой румянец говорит об обратном, — снова хихикнула Селестия, одним копытом лаская щеку телохранительницы, а другой притягивая её за талию ближе к себе. Но в белоснежную грудь упёрлась передняя нога:
— Эй. Никаких служебных романов. Это мой принцип.
— Как насчёт романа после службы? — мурлыкнула аликорница, ласково куснув ухо о’Мажине и спровоцировав шквал колких мурашек по её спине.
— Ты ещё безответственнее, чем я думала, — проворчала единорожка, через силу выпутываясь из объятий. — Оставляешь жеребёнка одного на двое суток, заваливаешься в таверну, которая ненавидит аликорнов, будучи при этом аликорном, а теперь пытаешься залезть под хвост пони оттуда, вызвавшейся сопровождать тебя!
— Я же тебя просто поцеловала! — с невинным видом похлопала ресницами Селестия и хитро проурчала о’Мажине в спину: — Кстати, у тебя прекрасный язычок.
От раздавшегося верещания аликорница смеялась про себя ещё неделю.
Луна же принялась отчаянно высматривать произошедшие в отношениях между ними перемены, которые замечала, но не могла осознать. Вконец осмелев и привыкнув к непростому характеру о’Мажине, аликорночка напрямую спросила:
— Вы от меня что-то спрятали?
— С чего ты взяла, да и что мы от тебя можем прятать? — ухмыльнулась единорожка, пребывавшая на тот момент в приличном расположении духа и забавлявшаяся извиваниями любопытствующей Луны.
— Ну, не знаю, например… а-а-ах! — малышка вдруг чего-то до смерти испугалась и, судя по всему, была готова упасть в обморок — даже выронила из телекинетического поля венок, который развлечения ради плела прямо на ходу. — Я забыла свои записи! Я оставила их дома!
— Она лес домом называет? — иронично посмотрела на Селестию о’Мажине. — Ответственно, ничего не скажешь.
— Что за записи? — проигнорировала колкость аликорница.
— Об аликорнах и чудовищах!
— Никогда не слышала, чтобы эти два слова разделялись, а не использовались в связке, — заинтересовалась о’Мажине. — Ну-ка расскажи.
— Ух, я уже так мало помню из этого, — сморщила лоб Луна, сосредотачиваясь изо всех сил. — Когда-то на земле жили аликорны, очень много аликорнов, и других пони не было. А ещё жили существа, у которых много-много частей разных животных на теле, ни одно не было похоже на другое. И вот между ними случилась война, в которой… угх…
— Переходи к тому месту, которое помнишь, — посоветовала Селестия.
— Да… Осталось только три аликорна и одно чудовище, против которого они сражались. Но эти три аликорна всё равно готовы были умереть после войны, поэтому они превратились в девять пони — троих пегасов, троих земных пони и троих единорогов.
— А куда делся драконикус? — вдруг спросила о’Мажине серьёзно, не подвергая сомнению ничего из рассказанного малышкой. Аликорница, навострив уши, быстро взглянула на единорожку.
— Кто?
— Чудовище из частей тела разных животных зовётся драконикусом, — был ответ.
— Очередное поверье твоего племени? — вкрадчиво поинтересовалась Селестия, и о’Мажине нетвёрдо кивнула.
«Она не та, за кого себя выдаёт», — думала аликорница, с всё большим подозрением наблюдая за телохранительницей изо дня в день. Она даже пыталась спровоцировать ту на очередной прокол, но после неосторожности с названием исчезнувшего вида единорожка будто стала предусмотрительнее и больше ни словом, ни делом не вызывала лишних вопросов. Теперь всё, что Селестия могла делать — хранить в памяти все несостыковки и следить, чтобы о’Мажине не обернулась против них с сестрой.
Но, если даже единорожка и играла роль, она делала это идеально.
— Эй, да выброси ты уже это рваньё, — насмешливо посоветовала единорожка парящейся в шарфе Луне. — Мне жарко смотреть, как ты потом обливаешься.
— Ничем я не обливаюсь! — обиделась аликорночка и вскрикнула, когда телекинез потянул красную ткань с её шеи. — Нет! Отдай!
— Чего ты как вцепилась в этот позор? — чуть ли не возмутилась о’Мажине.
— Это не позор, — почти прорычала Луна и погрустнела, опустив взгляд. — Это подарок моего друга. Даже не подарок, а… я взяла последнее, что от него осталось.
— Он умер? — напрямик спросила единорожка и айкнула, когда Селестия ощутимо ткнула её рогом в круп незаметно для младшей сестры.
Аликорночка опечалилась ещё больше, трепетно прижимая конец шарфа копытом к сердцу:
— Надеюсь, что нет… И я надеюсь, что он смог сбежать, и у него всё хорошо. Тогда… тогда мне даже хочется вернуться.
— Что, грифоны в рабство угнали?
— Ты видела их?! — прыгнула к о’Мажине Луна.
— Возможно, — уклончиво ответила она. — Как выглядел этот твой друг, который совершенно не заставляет твоё сердце биться чаще и точно не заставляет глаза блестеть, как в лихорадке?
— Единорог, — проигнорировала наблюдение аликорночка, — без кьютимарки, на вид чуть старше меня, серого цвета, а грива и хвост — чёрные. Очень чёрные.
— Не терпится послушать, как ты будешь петь о нём, когда войдёшь в подростковый возраст, если не забудешь.
— Не забуду! — вспыхнула Луна. — Так ты видела его?
— Вряд ли это был он. У того была кьютимарка.
Аликорночка перестала дышать.
— Какая?
— Думаешь, я запоминаю всяких бедолаг в стреноженном караване?
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — чуть не плача, повисла на шее о’Мажине Луна.
— Слезь с меня! — возмущённо заверещала единорожка. — Я прямо так пойду и всю тебя испинаю!
— Пинай, только скажи, какая у него кьютимарка!
— Она от тебя не отстанет, — солгала Селестия, решив помочь сестре.
О’Мажине проворчала что-то неразборчивое и не слишком приличное, но послушно зарылась в глубины памяти, отведя сосредоточенный взгляд.
— По-моему… — протянула она. — Какая-то мешанина. Как огонь, только чёрный.
Луна сглотнула.
— Это… было похоже на… тени?
Единорожка, найдясь, моргнула и закивала:
— Да, точно. Это определённо были тени, сразу и не догадаешься.
— Это он, — прошептала Луна, сползя с шеи телохранительницы. — Это точно был он. А ты видела, куда его увели?
— Не придала значения. Не надо снова на меня прыгать! — выставила копыта О’Мажине. — Я правда не смотрела.
Аликорночка обняла себя передними ногами, беспокойно грызя нижнюю губу.
— Луна, — осторожно сказала Селестия, — Сомбра жив. Если он жив сейчас — вероятнее всего, его не убьют и в дальнейшем. Он — умный жеребёнок и найдёт способ выбраться и счастливо прожить жизнь. Мы не можем развернуться после такого пути. Не удивлюсь, если у него уже всё хорошо.
— Да, — тихо ответила малышка, вытирая копытами глаза раньше, чем из них прольются слёзы. — Я понимаю… Я… я буду надеяться… И помнить…
— Ладно, — стушевавшись, неуверенно согласилась единорожка. — Шарф можешь оставить, он… он нам совсем скоро пригодится.
VI. Первое королевство
Случилось это, когда троица приблизилась к последнему рубежу, отделявшему их от заветной цели, и любые намёки на тёплую летнюю погоду остались позади. О’Мажине, впервые ёжась от холода и ветра, прокричала сквозь весь сопутствующий бурану шум:
— А нельзя ли позвать сюда Весну?
— Не думаю, что она вообще заходит в этот край, — ответила Селестия, крыльями закрывая устроившуюся у неё на холке Луну от непогоды. — Тут, похоже, угодья самой Зимы!
— Тогда не верится, что она так же любит путешествовать.
— А это, случаем, не её охрана? — дрожа, промямлила куда-то в сторону Луна.
— Я даже не буду смотреть, что ты там увидела, — рыкнула о’Мажине. — Давайте просто галопом преодолеем всё это. Видите, куда идти?
Селестия отчаянно прищурилась. Нечто, что не являлось снежными завихрениями, пульсировало вдалеке голубым светом.
— Похоже, что да, — кивнула она единорожке.
— Тогда вперёд!
Еле волоча ноги через непролазные сугробы, сцепляя леденеющие зубы, они двинулись к цели. Селестия как могла сдерживала буран заклинанием купола, но беспощадные ледяные плети раз за разом пробивали в нём бреши, и внутрь со свистом залезали ветер и снег.
— Неужели… — кряхтела от натуги о’Мажине, пытаясь сделать шаг вперёд и при этом удержаться на ногах. — Нельзя было… Построить это дурацкое королевство… В месте потеплее?
Аликорница не отвечала. Снежные хлопья залепляли глаза, вмерзали сосульками в гриву и шерсть, кололи горло. Луна глубже залезла под плащ сестры, потому что та сложила крылья — ветер становился таким сильным, что рисковал унести Селестию, как на парусах. В её хвост вцепилась телохранительница, которую такая участь из-за меньшего роста и веса могла настигнуть даже быстрее, и двигаться стало почти невозможно — приходилось тащить на себе сразу двоих.
На снегу за ними оставались тут же заметаемые позёмкой пунктирные линии капель крови. Аликорница и единорожка изрезали себе ноги о ломающийся об них наст.
— Селестия! — вдруг закричала о’Мажине, освободив её хвост, и указала в непроглядный снежно-чёрный вихрь. — Там сверкнули чьи-то глаза!
— Я сомневаюсь, что смогу утащить на себе ещё кого-нибудь, — прошипела себе под нос Селестия, снова ледоколом ползя вперёд. Медленно, но упрямо.
Единорожка, поминутно сглатывая, еле успевала за нанимательницей, постоянно осматриваясь по сторонам. Миндалевидные жёлтые огни мерцали вокруг всё чаще, всё чётче, что могло говорить лишь об одном: их окружали. Но кто? Доведя нервозность до напряжения, о’Мажине вслепую метнула невидимый бумеранг и тут же узнала, что те существа медлили вовсе не из-за метели.
На её спину обрушился прицельный бросок пумы. Истерично визжа, задетая хищница вонзила клыки в шею единорожки и когтями вцепилась в её бока, стремясь добраться до глотки и не дать себя скинуть. Словно по команде, из снежной тени выступила остальная стая.
Селестия с криком выпустила пульсирующую дугу пламени, заставив бросившихся на неё пум зарыться в снег, чтобы потушить затанцевавший по их гладким шкурам плазменный огонь. Она лихорадочно обернулась на о’Мажине: та тщетно брыкалась, увязая ногами в глубоком снегу и постоянно рискуя завалиться набок, в попытках стряхнуть рвущую её плоть пуму, пока не догадалась взять себя в копыта хоть ненадолго и телекинезом с мясом вырвать той клыки и когти. Пума с диким воплем боли отступила, разбрызгивая кровь; такое зрелище напугало остальных, и те ретировались, порычав и шарахнувшись от ещё одной волны жидкого пламени Селестии напоследок.
— Ты ранена? — испуганно подбежала к единорожке аликорница. О’Мажине, рыча, выдёргивала из тела то, что осталось от искалеченной и опозоренной пумы:
— Ерунда. Пошли, пока они не решили вернуться и надрать-таки мне круп!
Селестия не могла не согласиться.
Как наконец-то ввалились под лазурную сень купола — не помнили. Даже Луна, весь остаток пути просидевшая у сестры на спине, сползла на дорожку, не в силах восстановить дыхание. Она видела, как пума атаковала о’Мажине, и понимала, что выбери та своей целью Селестию — всё закончилось бы плачевно и быстро.
— Тепло! — блаженно взвыла единорожка, откатываясь в высокую изумрудную траву. — И ничто не пытается нас сожрать! Тепло и ничто не пытается нас сожрать! Разве можно придумать лучшее сочетание?
— Тепло, никто не пытается нас сожрать и кормят, — тоскливо откликнулась Луна, оглядываясь на мерно пульсирующий купол. Всю их провизию разметало бураном. Если бы они вдруг заблудились там без еды…
Единорожка окинула младшую из своих подопечных взглядом.
— Серьёзно? — нервно хихикнула она. — Ты позволила улететь еде, но мёртвой хваткой вцепилась в потрёпанный кусок шарфа?
— Здесь будет полно еды, — утешила Селестия насупившуюся сестру, восстанавливая дыхание.
— Если мы найдём, на что её выменять, — кивнула о’Мажине. — Всю дорогу было интересно, когда настанет момент, и мы обменяем еду на Луну.
Малышка вскинулась.
— О’Мажине шутит, — успокоила её аликорница, бросив на единорожку тяжёлый взгляд. — Я никому тебя не отдам.
Они валялись без движения ещё несколько минут, наполняя воздух глухими хрипами сбитого дыхания, пока не наступила тишина.
— Идём? — поднялась на ноги Селестия. К ней молча присоединилась Луна, а о’Мажине всё восторгалась:
— Я иду, и ничто не пытается сбить меня с ног. И, о чудо, ничто эти ноги не задерживает! А воздух! Воздух, не раздирающий лёгкие! Я не знаю, о чём ещё можно мечтать!
— Это сойдёт за оплату?
— Нет уж!
Группа практически триумфально вошла в город. Грунт сменился полированным кристаллом, и Луна была очарована и возможностью весело проехать по нему, как по льду, и отражениями. Отражения были везде. Даже дома были вырезаны внутри кристаллов — правда, больше похожих на камни отсутствием привычного ослепительного блеска и грубой огранкой, словно выращенных искусственно. Перед многими строениями были высажены цветы, установлены кристальные фигурки.
— Слишком много кристаллов, — поёжилась о’Мажине.
— Это же Кристальные Земли, — укорила её Луна. — Чего ещё от них ожидать, железа?
Селестия смотрела на другое. Она украдкой скашивала глаза на местных жителей, выглядывавших в окна, выходивших на улицу, чтобы удивлённо проводить взглядом странную компанию, забредшую в их королевство.
Удивлённо…
— Очень непривычно идти и чувствовать по отношению к себе любопытство, а не страх, — несмело поделилась она с Луной и о’Мажине.
— Угу, — согласилась последняя, — я и то жду, что они сейчас факелы будут жечь.
Селестия остановилась, но не от этих слов, а из-за того, что к ней осторожно подошёл жеребец. Такого тела, как у него, аликорница не видела и не ожидала увидеть. Бликующее, словно гранёное, оно производило впечатление полупрозрачного. Приглядись — и увидишь внутренние органы под защитой скелета. Селестии потребовалось немало секунд, чтобы избавиться от этого впечатления и перестать грубо пялиться, и лишь после этого она осознала, что всё это время земной пони говорил с ней.
На языке, которого она не понимала.
— Это кристальный? — влезла о’Мажине. — Кто-нибудь тут знает кристальный?
— Все они подойдут? — обвела Луна копытом подтягивающуюся к ним толпу.
Пони коротко приглушённо переговаривались, повторяя нечто явно одинаковое, но слишком сложное, чтобы слёту воспроизвести это. Вслед за одной и той же фразой они один за другим закивали головами. Несколько кобыл поманили гостей копытами.
— Нам стоит им доверять? — чуть ли не вздыбилась единорожка, напрягаясь. — Есть какой-нибудь универсальный жест «только дёрнитесь — и вам конец»?
— Я думаю, что у нас нет другого выхода, — осторожно возразила Селестия, — кроме как поверить им.
— Не поворачивать же назад! — согласилась её младшая сестра.
Компания нерешительно двинулась за добровольными проводниками.
Пони уверенно шествовали по гладкой кристальной дороге, и дома по мере продвижения вглубь города становились презентабельнее. Их материал всё сильнее походил на тот, из которого была… выкатана? Вымощена? Выложена? Выплавлена? Может, и вовсе выращена? Что это вообще за технология? …дорога. К моменту приближения к дворцу здания уже полностью состояли из чистейших лазурных самоцветов.
Впрочем, дворец находился на стадии строительства, от которого у путников пропал дар речи.
Его вытёсывали из кристальной горы, самой высокой, чья вершина даже здесь была покрыта морозной бронёй. Первые десять-пятнадцать ярусов невиданного строения были уже готовы, и по лесам, паутиной опутавшей сияющую скалу, ловко сновали туда-сюда и вверх-вниз пони с самыми разнообразными инструментами в копытах и зубах.
— Ох ты ж ё… — Селестия заткнула о’Мажине рот копытом. — …жик, жик! — цензурирующее копыто исчезло со рта единорожки. — Рехнуться! Я видела караваны отсюда с кристальной крошкой, но думала, что это из шахт каких-нибудь, а они просто продают отходы со стройки! Они… они… они серьёзно… сколько лет это у них заняло?!
— Сорок, ты говорила? — прищурилась аликорница. — Мне больше интересно, откуда здесь свет. Снаружи — буран и облака, солнцу просто неоткуда светить, но, тем не менее, есть и свет, и тепло. Откуда они?
Луна молчала, осматриваясь по сторонам и знакомясь с обстановкой. Одна из пожилых кобыл, таких же кристальных, как поведший их сюда жеребец, с доброй улыбкой предложила ей что-то жёлтое, вытянутое и зернистое. Оно переливалось, словно золотой кристалл — зачем же старушка предлагала его, как что-то, что можно съесть?
Аликорночка натянуто улыбнулась и решила рискнуть, чтобы не обижать добрую кобылу. Она зажмурилась и аккуратно приложилась зубами к странному угощению, боясь сломать их об него… Вкус глазированной кукурузы наполнил её рот райской амброзией, нектаром, который вкушали ещё правители рода аликорнов, память о которых еле теплилась в её памяти на уровне инстинктов и снов. Луна замычала от удовольствия и уверенно цапнула лакомство зубами ещё и ещё раз, с удовольствием хрустя крупицами сахара, жмурясь и совершенно непрезентабельно наслаждаясь.
— Луна? Что это у тебя? — обратила внимание на странные звуки Селестия и тут же столкнулась со следующей кристальной кукурузой — предложенной той же старушкой уже ей. — Спасибо?..
Аликорница обернула угощение телекинетическим полем, попробовала и застыла на месте, чуть не уронив его.
— Эй? — глядя в остекленевшие глаза Селестии, помахала копытом перед её лицом о’Мажине. — Ты жива?
— Попробуй, — прохрипела аликорница, — и убей меня, если это не самое вкусное, что ты пробовала в своей жизни.
Единорожка с подозрением покосилась на кукурузу и, скривившись, помотала головой:
— Я не люблю… чем бы это ни было.
— Нет, правда, попробуй, это нереально вкусно!
— Селестия, отвали, — процедила о’Мажине. — Я не хочу.
— Да ты почти не ела весь путь! Полгода на каких-то крохах! Как ты вообще не потеряла вес?
— Я ела, пока вы спали. Крысятничала. Объедала вас! Теперь отстань!
— О’Мажине…
— Приветствуем вас, — деликатно произнёс чужой голос. Спорщицы, вздрогнув от неожиданности, обернулись. Им тут же пришлось поднять глаза много выше.
О’Мажине, кажется, впервые в жизни испытала истинный трепет перед аликорнами.
Пара правителей Кристальных Земель была выше любых когда-либо виденных ей пони. Их тела искрились и переливались, как у их подданных, но они отличались и от них, и от друг друга.
Исходящая от обоих энергетика опьяняла, как поцелуй Селестии, и валила с ног на передние копыта и грудь, в поклон, покорный и восторженный. Жеребец был светлее, и от него веяло счастьем и спокойствием. Его спутница же носила более тёмный окрас, и несмотря на то, что его нельзя было назвать мрачным, весь её облик заставлял волоски на загривке тревожно приподниматься. Их лбы украшали чёрный и персиковый камни.
— Хотелось бы встретить вас, как подобает, но мы совсем не ждали гостей, — ровно произнесла кобылица. — Мы помогали подданным со строительством нашего будущего дома.
«Так это… ещё и с помощью аликорнов…» — сглотнув, окинула взглядом строящийся дворец за их спиной о’Мажине.
— Меня зовут Дженезис, король Кристальных Земель, — представился аликорн. — А это — королева Анима Кастоди.
— Селестия, — замешкавшись, поклонилась аликорница.
— А я Луна, — помахала копытом её младшая сестра, застенчиво улыбаясь. — Здравствуйте.
— О’Мажине, — еле слышно буркнула единорожка.
— Вы проделали долгий путь, все трое, — светло улыбнулся Дженезис. — Пожалуйста, воспользуйтесь нашим гостеприимством и примите комнаты в нашем временном доме.
— Да, спасибо, — кивнула Селестия с мольбой. — Мы появились бы в более надлежащем виде, но, похоже, нам удастся привести себя в порядок только там.
— Вы можете воспользоваться ванной, а повара приготовят вам обед, если вы не успели уже перебить аппетит, — Анима внезапно для произведённого впечатления безэмоциональной скалы улыбнулась, посмотрев на облизывающую копытца от золотых крошек Луну. — Мы выслушаем вас вечером. Си Лайтхаус проводит вас, — вперёд выступил кристальный единорог в почтенных летах, но хитро закрученные усы, призванные придавать ему ещё больше солидности, смотрелись скорее комично.
— Спасибо, Ваши Величества, — вновь поклонилась Селестия, пряча улыбку. Её сестра и телохранительница с опозданием сделали то же самое. Когда с формальностями было покончено, Дженезис и Анима кивнули друг другу и взлетели практически к самой вершине горы, широко кружа вокруг неё и соприкасаясь крыльями, когда им случалось пересечься. Аликорница полюбовалась на это зрелище, прежде чем пойти за Си Лайтхаусом и своими спутницами.
— Не знаю, почему, но я уже ощущаю себя дома, — восторженно поделилась Селестия с ними; о’Мажине была мрачнее тучи.
— Да, и кормят вкусно! — подтвердила Луна, всё ещё млея после первого в жизни гастрономического оргазма.
— И не было никаких подозрений на то, что мы хотим захватить власть, — злорадно напомнила о’Мажине Селестия.
— Это пока что, — ощетинилась единорожка, — я всё равно им не доверяю. Они выглядят, как…
— Леди, я владею тарпаном, — вдруг предупредил до этого невозмутимо шедший перед ними жеребец. — А ещё я безоговорочно верен королю и королеве. Моя династия служила им поколениями.
— Простите, — торопливо извинилась Селестия, — пожалуйста. Наша подруга… немного нервничает после встречи с правителями.
Си Лайтхаус выровнял голову, не увидев, как о’Мажине глумливо показала язык его затылку.
— Поколениями? — заинтересовалась Луна, нагнав кристального пони. — А сколько это?
Жеребец, надувшись от гордости, пустился в рассказ о своей длинной и запутанной родословной, главная ветвь которой сформировалась из пони, преданных Дженезису, и пони, преданных Аниме, и с тех пор неизменно, во все времена обвивалась вокруг соединившейся королевской четы. Малышка слушала с искренним интересом и задавала вопросы, чем растопила породистое сердце Си Лайтхауса.
Вырезанная из цельного кристалла, как и всё здесь, резиденция правителей представляла собой особенно роскошное зрелище. Жители не поскупились на украшения: резные стены, статуи, прекраснейшие цветы неземной красоты, атласные флаги на сверкающей крыше — всё, чтобы подчеркнуть важность и почитаемость обитателей этого строения. Внутреннее же убранство заставило распахнуть рот даже о’Мажине.
— Ванна? — не верила единорожка, стоя на бортике вмонтированной в пол мраморной чаши, которую наполняли горячей водой и разнообразными маслами две кристальных кобылки. — Четыре ванны? Они же живут вдвоём! Зачем им столько? Почему вообще не десять?
— Видимо, на случай гостей? — скромно предположила Селестия. — Луна, пожалуйста, расстанься с шарфом. Обещаю, я прослежу, чтобы его никто не выбросил, но у тебя не выйдет намыться прямо в нём.
Свой окровавленный и поношенный плащ она благополучно выбросила в ближайшую урну, лишь завидев издали хоромы, в которых им предстояло остановиться.
К моменту наполнения трёх ванн и непереводимого, но понятного приглашения слуг войти в них, Луна всё же согласилась оставить шарф около раковины и до последнего не спускала с него глаз, а затем блаженство тепла и благовоний мраморной чаши заставило её расслабиться и забыть обо всём, пока слуги распутывали и мыли её давно… впрочем, никогда не знавшую такого ухода гриву.
О’Мажине, презиравшая даже доспехи из боязни прослыть трусливой неженкой, развязно сообщила, что попробует все эти штучки ради интереса, а потом прикладывала максимум усилий, чтобы не расплыться в довольнейшей гримасе от умелых копыт, массирующих кожу головы.
Селестия же просто в первый раз за невыносимо долгое время чувствовала себя счастливой. После ванной её шерсть, кажется, засияла ярче не только от качественного мытья.
Их уже ждал горячий и — надо ли упоминать — вкусный обед за сервированным столом, и — опять же: надо ли упоминать — даже посуда и столовые приборы могли зваться произведением искусства.
— Сто лет так вкусно не ела! — восторженно простонала Луна, до отказа набив животик. Она, нацепившая сразу после ванной свой любимый шарф обратно, смотрелась возле роскошной обстановки законченной нищенкой.
— Только не бросайся вылизывать тарелку, — хихикнула чинно черпающая суп ложкой в виде незнакомой длиннохвостой птички Селестия. — Я уверена, что на кухне ещё полно еды.
— И те жёлтые штучки?
— Кукуруза — еда бедняков, леди Луна, — снисходительно поведал Си Лайтхаус. — Вам принесут более изысканные десерты.
Все повернулись к о’Мажине. Она смотрела на нарядный овощной суп, как на лужу мерзкой протухшей слизи, но стоило ей почувствовать на себе взгляды — мина сменилась на более благожелательную.
— Или, полагаю, тем, кто их захочет, — жеманно добавил кристальный пони перед тем, как удалиться.
— Может, поешь? — надавила Селестия. — Я бы с удовольствием накинулась на него с такой же скоростью, с какой и Луна.
— Накидывайся, я никому не расскажу.
— О’Мажине. Что происходит? Я ни разу не видела, как ты ешь.
Единорожка хотела ответить что-то колкое, но в этот момент пара швейцаров-единорогов торжественно распахнула двери, разом выпрямившись, и в столовую вошли Анима и Дженезис.
Теперь, очевидно, они были в том самом надлежащем виде. Их рога обвивались золотой проволокой, от которой расходились к ободам вокруг голов тончайшие драгоценные цепочки. Переходя на виски, они перетекали хрупким каркасом на всё тело и благодаря тонкой работе мастера казались сияющими узорами, отлитыми прямо на коже. Гривы короля и королевы были убраны в сложные причёски, хотя линии узоров из волос Анимы прослеживались чётче и не вызывали такого восхищения: сказывалась непокорность тёмно-лиловых кудрей.
— Мы прервали какой-то спор? — поинтересовался Дженезис, и они с королевой сели за противоположные концы стола.
— Вы же обещали прийти вечером? — удивилась Луна.
— Так и есть, — кивнула Анима Кастоди, вновь вернувшись к первоначальной серьёзности. — Но Кристальное Сердце сообщило нам, что что-то не так.
— Кристальное Сердце? — переспросила Селестия.
— Священная реликвия, — пояснил Дженезис, — без которой мы с Кастоди не смогли бы создать Кристальные Земли посреди ледяной пустыни. При строительстве дворца было решено перенести его туда, в самое основание… жители устроили чудесную ярмарку по этому поводу… но из-за лесов его пока что трудно заметить.
— Тем не менее, оно зрит, — зловеще и торжественно продолжила Анима Кастоди. — Мы лукавили. Мы узнали о вашем визите даже до того, как увидели вас, потому что оно забило тревогу. Луна сразу оказалась вне подозрений: жеребята чисты и невинны и не могут нести зло. Мы подумали о Селестии, как о самой старшей и сильной среди вас… но первый же взгляд помог нам определить истинную причину беспокойства Сердца. Скажи нам, о’Мажине. Тебе не по нраву суп? — единорожка не отвечала, насупившись. Анима посмотрела на Луну. — Скажи теперь ты, Луна. Ты когда-нибудь видела, чтобы эта пони ела?
— Нет, Ваше Величество, — бесхитростно призналась малышка.
Селестия расширила глаза, чувствуя желание защитить о’Мажине. Она на дрожащих ногах поднялась с подушки и сказала:
— Ваши Величества, может, наша телохранительница и вела себя подозрительно время от времени, но точно не делала ничего плохого и не вызывала сомнений в своей верности.
— Существует вид, — прикрыл глаза Дженезис, — который не может наслаждаться привычной для всех нас пищей, но для которого не является проблемой сколько угодно притворяться для собственной выгоды. Главной слабостью этого вида, помимо вечного голода, является обличение, и я прибегаю к ней, — аликорн посмотрел в глаза ужаснувшейся о’Мажине, — чейнджлинг.
Огненно-рыжие радужки объялись огнём совсем другого цвета. Спину единорожки выгнуло дугой, а лицо исказилось от страданий, как только всё тело прострелил разряд из мозга, а затем она взорвалась массивным зелёным гейзером, заставившим Луну с криком спрятаться под стол и наблюдать дальнейшее из-за свезённой вниз скатерти.
Всё тело о’Мажине сохло и чернело, искривляясь и искажаясь под напором бьющего прямо из-под кожи пламени. Живот прилип к спине, подтверждая отсутствие пищеварительной системы, на глаза набросило фасетку, объясняя блестящее боковое зрение, рог переломался зигзагами, демонстрируя, как именно она манипулировала сразу столькими магическими потоками при телекинезе, а из лопаток вырвались два полупрозрачных стрекозиных крыла, не оправдывая больше ничего, а лишь придавая этому существу законченный насекомоподобный вид.
— Вы правы, Ваше Величество, — изменившийся до неузнаваемости голос чейнджлинга сам от себя отдавался эхом. — Такая мелочь, как неспособность усваивать еду, нередко служит причиной провала даже для меня, высокоразвитой Кризалис.
— Как же ты питалась? — ужаснулась Селестия. — Твой голод же… вечный!
— Эмоции, дорогуша, эмоции! — прошипела чейнджлинг, демонстрируя раздвоенный язык, сам собой стрельнувший вперёд между мелких клыков. — Которые были особенно сладки, когда ты целовала меня.
— Серьёзно?! — с ненормальным интересом и восторгом выдвинулась вперёд Анима.
«Небеса, я действительно это целовала, — скисла аликорница. — Я действительно целовала… вот это. …Мне нравилось».
— Скажи, Селестия, испытываешь ли ты любовь к этому созданию? — спросил Дженезис. Та в ответ неопределённо покачала копытом, вдруг испытав боязнь и стыд обидеть Кризалис:
— Эм… она нравилась мне… как пони. Но вряд ли что-то серьёзное.
— Это облегчает дело, — удовлетворённо кивнул король. — Анима, успокойся, пожалуйста, — он вновь посмотрел на Кризалис. — Итак, для чего ты пришла?
— Сначала я просто хотела научиться принимать вид аликорна, чтобы получить доступ к большему могуществу, — подняла подошвой вверх дырявое копыто Кризалис. — Видите ли, я встречала взрослых аликорнов ранее, но они быстро раскрывали меня. Эти же выглядели неопытными подростками, что так и оказалось. Но когда я узнала, куда они, Селестия и Луна, отправляются, решила, что получу больший куш, чем простой навык, которому я могла научиться и за время дороги с ними.
— Ты говоришь о Кристальном Сердце, — мрачно произнесла Анима Кастоди, выпрямляясь и снова закрываясь глухой скалой.
— Мне не нужно Сердце, — жарко возразила чейнджлинг, — оставьте его себе. Всё, что мне нужно — несколько кристаллов, которые оно зарядит.
— Зачем? — нахмурился Дженезис.
Кризалис запнулась, нервничая, но открыла свою душу:
— Потому что мне невыносимо чувствовать себя единственной. Я не знаю, почему пережила своих собратьев, почему переросла их в каком угодно смысле и вообще получила способность пойти в развитии дальше, чем они, но быть такой уникальной так же невыносимо, как всё время притворяться, чтобы жить с кем-то равным мне по разуму. Никто, кто выглядит так, — она горько махнула копытом в сторону оставшихся за дверями швейцаров, — не станет знаться с тем, кто выглядит так, — она вернула копыто к своей груди. — А всего горсть заряженных от Сердца кристаллов дала бы мне возможность наделить душой и разумом нескольких верных соратников, разве не так? — зелёные глаза блестели, словно от слёз. — Разве не позволила бы мне эта сила забыть об одиночестве в толпе и обрести равных товарищей?
Луна шевельнула ушами, выглянув из-под скатерти смелее.
— Всё так, — без улыбки подтвердила Анима.
— Это и будет платой, которую я хочу, — резко посмотрела на Селестию Кризалис.
— Мы не можем дать её тебе, — поднялся на ноги Дженезис. — Кристаллизация — ритуал, который не только укрепляет Сердце, но и даёт каждому жителю королевства чувство единства и эйфории. Впустую зарядить несколько кристаллов не выйдет, потому что нужна искренняя радость граждан за появление нового члена общества, и одной вспышки хватит всего на один кристалл. А если ты предложишь отнять это у новорождённого жеребёнка, который ничего не понимает — я тоже скажу тебе нет. Это не просто игра света и блеска. Это — обряд инициации, делающий пони частью Сердца и позволяющий ему разделять его состояние и состояние своих соседей. Ни я, ни Анима не можем позволить страдать без этого чувства единения никому из своих подданных.
— Но вы можете позволить страдать мне! — выкрикнула чейнджлинг. — Мы же практически родственники! Вам безразлично моё горе? Потому что я — не ваша подданная? — последние слова она едва ли не выплюнула. — Так вы отвечаете на искренние попытки быть честной?
— Мы объяснили тебе причину, — нахмурилась Анима Кастоди, также поднимаясь с места и подходя к Дженезису. — Но ты можешь остаться в королевстве и разделить со всеми счастье и благополучие. Ты питаешься любовью? Её здесь больше, чем где-либо ещё, — король взял её за копыто, и она мягко сжала его в ответ.
— И стать вашей пешкой? — шипела от негодования и обиды Кризалис. — Вашей игрушкой, вашим собственным миньоном? Бессознательной дурой, марионеткой, опьянённой здешней магией?!
— Гордыня уже опьянила тебя, — жёстко прервал Дженезис. — Ты не ищешь понимания, любви и дружбы. Ты ищешь власти, которая достаточно удовлетворила бы твою гордыню — власти благодарности, признательности и обязанности над теми, кто был бы равен тебе или выше тебя. За то, что привела Селестию и Луну — спасибо. Но ты не достойна быть одной из нас.
— Как вы смеете!.. — захлебнулась от возмущения чейнджлинг.
— Твоей наградой будет быстрое и безболезненное перенесение обратно, за пределы снежной пустоши, — несгибаемо продолжила Анима Кастоди. — При иных обстоятельствах мы выдворили бы тебя одну безо всякой помощи, но ты привела нам двух кобылок, которых мы скоро будем рады назвать своими сёстрами. Прощай, Кризалис.
Из зелёных фасетчатых глаз хлынули слёзы.
— Вы пожалеете об этом! Вы ещё вспомните обо мне и пожалеете о… — последний выкрик чейнджлинга перекрылся коротким стрекотом телепортационной вспышки, и теперь в столовой осталось лишь четверо.
Все они молчали некоторое время, привыкая к резкому и отчётливому звону тишины.
— Извините, — опустила голову Селестия. — Мы не догадывались о том, кто она такая на самом деле.
— Однако ты упоминала, что у тебя были подозрения на её счёт? — подняла бровь Анима Кастоди.
— Вряд ли она осознавала, что именно нужно подозревать, — оправдал гостью Дженезис. — Кризалис наверняка использовала все способы, чтобы втереться в доверие. Она ведь часто называла тебя по имени, создавала имидж добросовестной наёмницы и расспрашивала о прошлых ваших жизнях?
— Почти всё так. Но она охотнее интересовалась аликорнами в целом.
Анима кивнула.
— Как она нашла вас?
Селестия честно рассказала всё, поглаживая гриву забравшейся ей под крыло сестры. Про решение уйти, про таверну, про короткий и показательный поединок, про Килхола, который показался поначалу отцом этой единорожки…
— Я подумала, что всякое бывает, — пожала плечами аликорница, — ведь, несмотря ни на что, случается пони двух разных рас полюбить друг друга. Но в какой-то момент о’Ма… Кризалис рассказала, как выяснилось, легенду про то, что в её родном племени имена кобыл начинаются на «о», а жеребцов — на «д», я вспомнила о том, что имя Килхола не подходит под это, и снова начала сомневаться…
Анима и Дженезис слушали внимательно, не перебивая и не прося пропустить обилие мелких деталей, лишь изредка обмениваясь многозначительными взглядами.
— Итак, в итоге всё ясно, — приподняла переднюю ногу королева. — Вы ушли вскоре после разбойного нападения грифонов, от которого, судя по всему, таверна вашего друга Килхола никак не пострадала. Насколько я понимаю, это случилось потому, что возможное нападение отразила Кризалис со своими миньонами — или вообще одной многочисленностью и неприглядностью отбила у грифонов желание поживиться в стенах заведения. Первоначальные её мотивы не были ясны, но кто-нибудь из работорговцев мог обмолвиться о том, что их здорово побили два аликорна. Судя по тому, что они остались в большинстве своём живы — аликорны неопытны и о чейнджлингах наверняка не знают. Тогда она, понимая, что среди зимы вам больше некуда идти за пищей, кроме как в эту таверну, затаилась и начала ждать. Этим владелец вернул ей долг за защиту. Своих миньонов она, чтобы не привлекали внимание, не могла спрятать никуда, кроме этой таверны — они и сыграли спектакль массовки, исполнив каждый свою роль, чтобы у тебя не было альтернативы и чтобы ты согласилась на её сопровождение.
Селестия, забыв о манерах, раскрыла рот.
— Невероятно…
— Аниму не зря зовут Прозревающей Тьму, — нежно потёрся о скулу королевы Дженезис. Та флегматично отозвалась:
— Так меня зовут по другой причине, но да, недостатка в хладнокровии и здравомыслии я никогда не знала.
— Одним словом, — посмотрел на сестёр аликорн, — теперь всё позади, и хорошо, что всё закончилось благополучно. Полагаю, после проделанного пути вы не захотите уходить.
— Да, — горячо закивала Селестия. — На самом деле мы шли к вам много дольше… я — уж точно. Мы хотим остаться, если позволите.
— Мы с радостью примем вас в качестве своих учениц.
— У-учениц? — запнулась аликорница. — На самом деле я не надеялась ни на что такое, всё, что мне было нужно — место под солнцем… или под куполом Кристального Сердца.
— Наша природа, природа аликорнов, опасна, — чуть шире открыла глаза Анима Кастоди, — подобно формирующейся магической энергии у жеребят, чьи взрывы могут травмировать всех, кто оказывается рядом. Каждый из нас рискует повторить подобное и в старшем возрасте, как бы, казалось, ни владели своей магией или телом. Жеребячьи приступы бесконтрольности могут повториться в любой момент, если не будет кого-то, кто смирит их и наставит на путь истинный.
— Вам, как аликорнам, — продолжал Дженезис, видя замешательство Селестии, — дана великая сила, а также дана иллюзия того, будто вы знаете, что с этой силой делать. Это вопрос не амбиций, а безопасности. Мы не запретим вам жить среди наших подданных, как равным им, но от контроля над вами мы не отступимся в любом случае.
— Иными словами, у нас нет выбора? — вздохнула Селестия.
— Нам жаль.
— Моя магия тоже кого-нибудь покалечит, когда появится? — жалобно посмотрела на сестру Луна, и этот печальный, виноватый взгляд уничтожил все её сомнения.
VII. Принятие
Что такое кристаллизация, Селестия и Луна узнали на следующий день. Их кристальниками символично стали Дженезис и Анима Кастоди — по-другому и быть не могло. Младшая из сестёр стала ученицей королевы, и здесь тоже не сложилось бы иначе: вместе с аликорницами обряд посвящения Сердцу проходил обычный кристальный жеребёнок, и когда он закапризничал во время подготовки, Анима без тени сомнения взяла его на переднюю ногу и успокоила. Затем, когда вдруг малышу кристалл из причёски укачавшей его аликорницы пришёлся по душе больше того, что заготовил для ритуала его кристальник, королева просто вытащила этот самый элемент, оказавшийся в вавилонах на её голове ключевым. Когда причёска рассыпалась непокорными вьющимися прядями у всех на виду, а Анима лишь с одобрительным кивком поднесла в телекинезе к совершенно ошарашенному таким нежданным великодушием кристальному пони, Селестия чуть не забыла, где находится. Она не ожидала такой чуткости и слабости к жеребятам от такой внешне холодной и неприступной кобылы. На неё даже накатило слабое чувство стыда за то, что она побоялась за судьбу Луны под её копытоводством.
— Да, я очень люблю малюток, — охотно засмеялась Анима Кастоди на выраженное сёстрами за праздничным ужином, на который были приглашены все придворные и друзья королевской семьи, изумление. Она, пусть и не выглядела пьяной, раскрылась от сладкого мягкого вина из кристальных ягод и живо вступала в разговоры.
Луна не участвовала в застолье и играла вместе с жеребятами приглашённых кланов, наскоро покапризничав над первыми блюдами и управившись с уступчиво поданными сразу после «всего трёх ложечек рагу» десертами. Прямо как Сомбра когда-то, они не владели её языком, но и не боялись свою новую подругу и с жаром поддерживали любое её предложение, участвуя в каждой игре и легко уступая победу. Малышке от этого быстро стало скучно. Она улучила момент, позволив видимым сверстникам больше увлечься друг другом, чем ей, и выскользнула из шумного зала, затерявшись в пути среди грациозно кружащихся в танце пони.
Вздохом скинув тяжесть проведённого марш-броска, Луна украдкой подобралась к тайнику, устроенному на перекладине под одним из многочисленных столиков, служащим подставкой для ваз, кристальных композиций или цветов. Выудив оттуда сбережённый красный шарф, аликорночка повиновалась необъяснимой тихой тоске и ушла куда потемнее, где просто сидела в углу, прижимая памятную вещь к груди.
Анима Кастоди, тем не менее, нашла её быстро.
— Почему ты ушла, сестрица? — мягко спросила аликорница, просто садясь на пол рядом с новой воспитанницей. — Не смогла договориться с жеребятами наших подданных? Или же они нанесли тебе какую-то обиду?
— Никаких обид, — крепче прижала шарф к себе Луна. — Они просто… не те.
— Не те, что были на твоей родине, потому что не понимают тарпана? — королева ненавязчиво посмотрела на невзрачную красную ткань.
— Мой друг тоже не знал, что я ему говорю, — покачала головой аликорночка.
В открытую показав шарф, она рассказала о том, как познакомилась с Сомброй, как он не испугался её, как свёл с Селестией и дал имя, а затем через месяцы дружбы исчез вместе со своей деревней, угнанный грифонами.
— Я не знала мунвайни, — закончила Луна с тяжёлым вздохом, — а Сомбра не знал тарпана, но нам это и не нужно было… ведь мы понимали друг друга… ну… просто потому, что это были мы.
— И ты скучаешь по нему.
— Да. Очень сильно.
— Дай это мне, — протянула копыто Анима и подняла брови на то, как малышка боязливо убрала шарф за спину. — Обещаю, ничего плохого не случится. Ты доверяешь мне?
Луна прикусила губу, но всё же осторожно положила ткань в переднюю ногу королевы. Та засветила рог, и его красное сияние с утягивающимися к центру частицами тьмы было так похоже на инфернальные угли, что аликорночка успела пожалеть о своём решении, но внезапно шарф словно блеснул лепестком мака.
— Это тот же самый шарф, — с улыбкой вернула его Луне Анима, — я всего лишь убрала обугленные края и восстановила текстуру ткани. Так он будет дольше напоминать тебе о Сомбре.
— Спасибо… — растерянно прошептала малышка. — Но, получается… это всё, что мне осталось от него?
— Не грусти. В твоей жизни будет ещё много пони, много друзей, но ты всегда будешь помнить своего первого друга. Просто вышло так, что ваши пути разошлись раньше, чем хотелось бы. Даже мы с Дженезисом не можем изменить это. Так будет лучше, Луна. Ты запомнишь его молодым и здоровым, а не увидишь его смерть от старости. С этим ты не смогла бы жить точно.
Луна некоторое время молчала, глядя на шарф, гладя его копытами и перьями. Она усмиряла бушующее в душе упрямство и принимала слова наставницы, но это происходило так медленно и тяжело, что Анима, устав ждать, поднялась на ноги и посоветовала:
— Окунись во что-нибудь, чтобы было легче привыкнуть. Совсем скоро начнётся ваше с Селестией обучение. Кристальный язык, этикет, политика, танцы, музыкальные инструменты, магия и полёты… Скучно не будет. Ты обязательно найдёшь то, что отвлечёт тебя от грустных мыслей и займёт без остатка.
Луна, шмыгнув носом, несколько секунд решалась, прежде чем поднять копыто и сказать:
— Вообще-то… одна такая вещь уже есть.
И она, заикаясь от неуверенности и воспоминаний обо всех случаях, когда её словам не желали верить, в который раз пересказала стоящей к ней вполоборота королеве являвшееся ей во снах с самого рождения видение о финальной битве между драконикусами и аликорнами, давшее начало всем живущим сейчас пони.
— И… — неловко водила копытом по полированному полу перед собой Луна, — раз уж это так долго п-преследует меня… вдруг оно что-нибудь значит?
Анима Кастоди долго молчала, не показывая поначалу никакой реакции. Аликорночка занервничала.
— Тебе открыт путь в глубины подсознания, — наконец ответила королева, — подобно тому, как мне ведомы дороги к самой Смерти, чтобы провожать пони в их последний путь, утешая их самих и вытирая слёзы их близким. Ты видишь истину. Только аликорнов было не три, а пять.
— П-пять?
— Жизнь и Смерть, прямыми преемниками которых являемся мы с Дженезисом, Небо и Аморе с Ледом, которые не захотели расставаться даже после того, как пожертвуют собой, и смешали свои сущности в то, что с годами окрепло и выросло в Кристальное Сердце. Нам известны только имена последних, потому что мы провели достаточно времени рядом с ним, и оно успело войти в наши сны. Остальных же нам с Дженезисом пришлось называть по ощущениям. Идём со мной.
Анима Кастоди через коридоры и залы привела Луну в помещение, занимающее весь подвал. Стоило им открыть двери, как по стенам магически вспыхнули факелы, осветив помещение. Библиотека. Вся мудрость, когда-либо открытая кристальным родом или его соседями, простиралась вниз полками с бесчисленным количеством свитков.
— К концу строительства дворца эти труды переедут в более достойную обстановку, — пообещала королева будто сама себе, летя между туго забитых полок. — Сейчас этот склад — единственный, где им не может навредить время, и выбирать не приходится.
Рог аликорницы засветился тем же засасывающим частицы тьмы мелким иглистым светом, и несколько свитков, охватившись с концов тем же сиянием, последовательно выдвинулись с мест, а затем разом вернулись обратно — и под недовольный грохот плиты пола под Луной и Анимой начали смещаться. Аликорночка носилась вокруг королевы, неотрывно глядя на переворачивающуюся и перестраивающуюся конструкцию.
— Кристальное Сердце дало нам мудрость, какую редко встретишь у других народов, — величаво вися среди впрыскивающихся в воздух струй пыли, произнесла аликорница. — Летописи в том или ином виде существуют у каждого из них. Но только Кристальная проливает свет на то, что было до того, как зажглось солнце.
Анима стала снижаться, и Луна, порхая от волнения, последовала за ней. К идеально выверенному моменту, когда копыта королевы коснулись успокоившегося пола, посреди временной библиотеки торчала трибуна с лежащим на ней фолиантом из монолитного платинового кристалла.
— Это, — с благоговением провела Анима копытом по украшенной невиданным орнаментом сияющей обложке, — вместилище самых сокровенных тайн мира, которое не должно попасть в дурные копыта. На золотых его страницах начертано прошлое, серебряные скажут о настоящем, а запретные медные хранят секреты будущего. Это — Инскриптум, и сейчас я раскрою тебе тайну того, как была создана эта вселенная.
Смертный сошёл бы с ума, попытавшись понять устройство пространства, что было полно парадоксов и противоречий, оправдывающих друг друга в запутанной и перекрученной последовательности, столь длинной, что к её концу доживаешь до старости и забываешь о её начале. Пони было легче назвать это первозданным хаосом, и среди всех его аномалий и безумия лишь два существа были способны чувствовать себя живыми — Время и Пространство, не считая вечно витающей вокруг них Тьмы, что была не вреднее и не самостоятельнее дуновения ветра. Они не имели формы аликорнов, несущих в своих костях осколки звёздной пыли своих прародителей и не имели формы вообще, они были везде и нигде одновременно, были разумны и безумны сразу, поэтому их порождения так резко отличались друг от друга.
Пространство своей щедростью, широтой и многоликостью дало начало Жизни. Время неумолимостью, однообразностью и линейностью могло создать только Смерть. Жизнь пошла по первородному хаосу, замораживая его чудеса в стабильных образах, существах и явлениях. Смерть отправился следом, завистливо забирая у созданий своей Сестры оставленные ею дары, обращая всё в прах, пепел и тлен. Существование вселенной обрело прямую цикличность и, выпрямляясь из прежнего запутанного состояния, вытолкнуло из своего чрева то, что должно было хранить исчезающий хаос — драконикусов, мешанину из разных существ и даже предметов.
Драконикусы нарушили привычное молчаливое противостояние Жизни и Смерти, не поддаваясь законам первой и отрицая власть второго. Установленный ими двумя порядок грозил рухнуть под натиском непредсказуемости и безумия населивших новорождённый мир существ. А в него было вложено слишком много усилий и воспоминаний — чего только стоит шутка Жизни в создании медузы, животного, не способного умереть, или насмешка Смерти над её усилиями, выраженная тем, что он научил многих существ вечно воевать против других. Но медуз было мало, чтобы отразить натиск возвращавшегося вместе с драконикусами хаоса. Тогда Жизнь и Смерть решили единственный раз объединить силы.
Плодами их союза стали три аликорна. Первый, бесполый, олицетворял божественность, самую суть магии, мудрости и талантливости, и имя ему было Небо, и он славил прародителя-Время. Небо создал светила, начав отмерять их движением дни, недели, месяцы, годы и века. Вторая, Аморе, была самой мягкой и нежной из них, полная доброты и сострадания ко всему живому. Она не выбрала ни одного из прародителей, воплощая суть любви: сохраняла и оберегала созданное матерью, смирялась с сущностью отца и защищала его право на это. Третий, Лед, свято поклонялся прародителю-Пространству и своей родной сестре. Он был создан воином и защитником, как главное оружие против драконикусов, и долг его состоял в том, чтобы сдерживать их силу, не нарушая установившийся баланс. Он был честен, горяч и верен, но его преданность не находила отклика у брата. Небо посвятил себя нейтральному и беспристрастному судейству, отсчёту секунд противостояния двух божественных сил, и не сопереживал ни одной из них. Поэтому Лед свято и прочно полюбил Аморе, став её стражем и помощником.
От них двоих пошли все остальные аликорны, прекрасные и бессмертные. Следуя за родителями или оставаясь на местах, где были рождены и выросли, они набирались сил и опыта, постоянно возрастая численно и производя себе подобных. Не так уж медленно их число сравнялось с драконикусами, и аликорны стали силой, с которой требовалось считаться. Они имели врождённое стремление к саморазвитию, одно за другим открывали новые ремёсла, искусства, науки. У драконикусов же была лишь необузданная мощь да стохастичность. Когда оба вида достаточно повзрослели, они смогли собрать Воплощённый совет и разделить мироздание. Драконикусам и аликорнам досталось поровну пространства, с которым каждый вид был волен поступать на своё усмотрение.
Драконикусы превратили вверенные им территории в бал хаоса и абсурда. Жестокость казалась им весёлой, сосредоточение же было мукой. Они бесновались то в нескончаемых оргиях, то в междоусобных битвах, причём и то, и другое устраивалось для развлечения. Непредсказуемость и отсутствие покоя напрямую связывались у них с весельем, а тишина — со скукой, которую не переносил ни один из них и делал всё, что угодно, лишь бы над землёй снова носился демонический хохот.
Аликорны выстроили на собственных землях города, проложив дороги, наладив торговлю и взрастив культуру. Каждый из многочисленных талантов нашёл свободное применение. Мудрость и развитость были главными союзниками аликорнов. Они создали собственный рай и стали лелеять его, взращивая и возвеличивая. Каждый вносил свой вклад, и никто не оставался в стороне. У аликорнов была общая цель — познать пределы своего сознания, потенциала и могущества.
Общими силами появилась Гармония.
Это встревожило драконикусов, чья разгульная и привольная жизнь создавала лишь путающиеся друг в друге завихрения, искажающие пространство и сотрясающие воздух. Стройная песнь Гармонии вызывала в них ужас, отвращение и ненависть. Вскоре драконикусы обнаружили, что они, являясь противоположностями аликорнов, всё же обладают возможностями взрастить нечто подобное созданному ими. Благодаря тысячелетиям разврата, кровопролития и безумия равная по силе Дисгармония была создана быстро.
Между двумя видами началась холодная война.
Гармония и Дисгармония подпитывались от своих создателей одинаково интенсивно. И в один ужасный день они своей мощью переросли рамки, в которых драконикусы и аликорны могли удерживать их под контролем.
Первый же случайный удар двух сил спровоцировал нарушение баланса. Вымотанные и взвинченные до предела виды подняли оружие друг против друга. Страшная война богов, равной которой не видел ни один мир и о немыслимом оружии которой запрещено упоминать вслух, искалечила все стихии до неузнаваемости. Мир больше не существовал в своём изначальном виде и вернуться к нему никогда не мог.
Два равных по силе вида, находящиеся по разные стороны добра и зла, рано или поздно должны столкнуться, и тогда их битва будет длиться до последней капли крови. Так было и здесь.
Драконикусы и аликорны истребили друг друга в перекрестном огне. Последние их представители остались на изменившейся до неузнаваемости земле, чужой и холодной, настолько вымученные, что им было безразлично, кто одержал победу. От драконикусов остался дезертировавший детёныш. От аликорнов осталась горстка умирающих от страшных ран родоначальников. Лишь показавшись напоследок, последний драконикус бежал в щель между измерениями, а затем брешь закрылась, и пятеро, Жизнь, Смерть, Небо, Аморе и Лед, остались ожидать свой конец.
Они печально обозревали уничтоженный мир, не в силах пошевелиться от боли и неотвратимости судьбы. Однако Жизнь из последних сил подняла голову и сказала, как они могут избежать подобной участи. Этот момент стал началом рас земных пони, пегасов и единорогов — Жизнь, Смерть и Небо распались на них, чтобы освободиться от мучительной боли и когда-нибудь дать себе новое воплощение. Аморе и Лед же не хотели расставаться. Их любовь перед лицом гибели стала сильна, как никогда, и мысль о том, что они могут больше не встретиться или навсегда разойтись после разделения на шесть новых тел, вызывала у них ужас. И вместо того, чтобы расщепить себя, они слились в одно существо, слишком совершенное, чтобы быть живым. Заботливость Аморе и протекция Леда, слитые воедино, дали начало одному из могущественнейших артефактов — Кристальному Сердцу.
Жизнь, Смерть и Небо же были слишком изнурены и ослаблены, чтобы правильно разделить свои тела. Они оказались здоровы и сильны, но совершенно лишены разума. Только остатки былого величия чудом смогли удержаться где-то в глубине их подкорок, став потенциалом пони к развитию, и, к счастью, они начали реализовывать его — пусть и не так быстро, как их божественные предки. С уровня животных они вырастали ещё несколько сотен лет.
Чудовищная война затронула даже не привязанных к определённым телам Пространство и Время. Слишком мощные практики использовались в битвах обеими сторонами, изменив не только видимый ландшафт мира, в котором они обитали, но и то, что давным-давно дало ему начало. Время и Пространство находились на грани распада, в них появились бреши, установленный аликорнами порядок безвестно канул. Две предсуществующие субстанции долго и мучительно залечивали сами себя, сопровождая своё выздоровление зачастую губительными для всего живого аномалиями и реверсиями.
Находящийся за завесой драконикус восстанавливался вместе с ними. Настал момент, когда он начал предпринимать попытки вернуться в родной мир через какую-либо из заживающих ран в границе между измерениями. Его возвращение посулило бы возрождавшейся из праха вселенной хаос, ведь известно, насколько жестоки и эгоистичны драконикусы и как сильно они стремятся переделать всё под себя, вернув к состоянию того хаоса, из которого возникли и который составляет их тела. Время и Пространство боялись новой войны, и на этот раз у пони не было бы тех, кто смог защитить их от наверняка сохранившего все блестящие знания прошлых эпох драконикуса. Тогда они сделали единственное, что могли теперь в своём беспомощном положении.
Едва радужные молнии, шоколадный дождь или лающие кошки возвещали о приближении драконикуса и его попытке пробраться в восстающий мир через одну из трещин, мироздание посылало в то же место достойного защитника. Завеса между измерениями не давала чётко рассмотреть противника, но драконикусу каждый раз казалось, что по ту сторону его ждёт могущественный и полный сил аликорн, и он, пугаясь, отступал.
Ему неоткуда было узнать, что в могущественных и полных сил аликорнов экстренно трансформировали ближайшего рождавшегося жеребёнка, с первым вдохом податливо втягивающего в себя энергию, что посылали Время и Пространство.
И у мира был бы шанс на возрождение, если бы те эмоции, которые жеребята-аликорны транслировали на вторгающегося драконикуса, только ему и доставались. Родители, повитухи, а порой даже и все соплеменники непременно узнавали о рождении аликорна по той самой специфической ауре. Трусов она побуждала бежать как можно дальше, храбрецов — бить как можно сильнее. Малыши-аликорны успевали лишь отпугнуть первичную угрозу, обратив захватчика в бегство, но сделать больше они были не в силах, панически затаптываемые копытами собственной родни.
С каждым веком сбежавший драконикус растёт и становится всё сильнее. Однажды он не побоится ждущего за завесой отпора и проникнет в свой родной мир, чтобы найти уже наверняка затоптанного жеребёнка, каждый из которых раньше казался ему несокрушимой преградой. И тогда…
Едва взгляд Анимы перешёл на первые символы секретных медных страниц, она закончила читать и переводить и резко захлопнула книгу. Инскриптум одобрительно полыхнул обложкой.
— Теперь ты знаешь правду, — тяжело сказала королева, зажигая рог и пуская плиты пола в обратный тяжёлый пляс, чтобы все они встали на место и спрятали свою тайну. Луна успела взлететь за аликорницей. — И теперь ты будешь хранить её вместе со мной, служа пони так же, как это делаю я. Долг, который наложила на тебя судьба, требует от нас хладнокровия, твёрдости и ответственности. Перед тобой откроются такие двери, что ты поймёшь, что никогда на самом деле не хотела в них входить, но я буду рядом, чтобы направить и защитить тебя. Идём же, моя верная ученица. Я вижу в тебе верность, честность и оптимизм.
Анима вряд ли поступила правильно и честно, открыв малышке тайну, о которой та не просила, но которая наложила на неё безвыходный обет посвятить себя служению Потустороннему, однако Луна не упрекала свою новую наставницу. Тьма невиданного и неизведанного манила аликорночку, и эта мания даже не позволяла ей испытывать страх, когда королева посвящала её в далёкие от света искусства на их закрытых занятиях. Луна знала, что у Селестии с Дженезисом проходят подобные занятия, только их род ни для кого не был секретом. Целительство, медитации, защита и прочие светлые практики никогда не были тайнами за семью печатями.
Иным были дисциплины тёмной магии. Как ни странно, ими Анима Кастоди владела в совершенстве, но это не было удивительным, ведь Луна знала потаённую сторону призвания наставницы: провожать умерших в последний путь.
— Тебе нравится это делать? — однажды спросила королеву аликорночка. — Давать душам пони надежду, успокаивать их страх и смягчать боль их близких, как ты говорила?
— Если бы всё было так радужно, Луна, — покачала головой Анима. — Мне приходится быть не только проводницей, но и судьёй. Если Дженезис — наследник Пространства и Жизни и ведает землю, я — наследница Времени и Смерти и ведаю историю. Как только тело перестаёт защищать душу, я могу увидеть весь путь, что она прошла, — она расправила крылья. — Все хорошие поступки, все плохие, все подвиги и провалы — всё это лежит передо мной, так близко, будто на каждом из моих собственных перьев. И я должна решить, будет ли всё так, как ты сказала… или по-другому.
— А как бывает по-другому?
— Я обличаю, — аликорница не скрывала того, как трудно ей говорить это, но она, показывая пример твёрдости, отвечала честно и прямо. — Я называю каждый из грехов, который заставляет меня теперь хмуриться, грозно рубить словами и повергать растерянную душу в чистый ужас. Я провожу покойного через все события, в которых он навредил другим пони, сломал их жизни и разрушил их веру. Каждое воспоминание кладёт камень на его спину, и чем их больше — тем тяжелее ему шагать в последний путь… оканчивающийся в Тартаре.
— Это… — поёжилась Луна, — не делает тебя саму плохой пони?
— А сделало бы меня хорошей преуменьшение их злодеяний? — строго посмотрела на Луну Анима Кастоди. — Прибавило ли бы мне чести знание того, что обиженные не отмщены?
— Нет, — признала в ответ аликорночка. — А ты возьмёшь меня с собой как-нибудь?
— Я не смогу сделать этого при всём желании. Туда я каждый раз отправляюсь не телом, а душой, и я не сумею позвать тебя и взять с собой в этой форме.
— Тогда, — выдохнула Луна, решительно поднимая взгляд, — у меня к тебе есть просьба.
— Ты достаточно часто упоминаешь этого пони, чтобы я начала догадываться о таких просьбах. Ты уверена, что захочешь это знать?
— Да, — уронила голову аликорночка, собираясь с духом. — Я хочу знать, когда ты поведёшь его душу. Можешь не говорить, куда именно. Просто… скажи мне, что его время пришло, чтобы я перестала ждать и надеяться.
Анима Кастоди ответила согласием, но однажды случилось так, что Луна отправилась в путь с Сомброй лично.
VIII. Ложь во спасение
Звёздный свет ходит ходуном от хохота, шутки льются рекой вместе с алкоголем, от смеха болят рёбра, и из-за этого приходится совершенно не аристократично ползти вслед за толпой, плюнув на расу и титул. На это сейчас никто не обращает внимания; двое жеребцов из компании, время от времени огрызаясь друг на друга, совсем не смотрят на крылья и рог и пристают к ней, как к обычной кобылке, лишь пуская очередные шутки в ответ на её делано-возмущённый визг. Она пьяна, её голова приятно кружится от алкоголя и куража, смех и беззаботность полнят молодую грудь, и это всё совершенно не работает.
— Ты стремишься уберечь меня, не так ли?
Анима Кастоди подняла усталые персиковые глаза на Луну, чей облик — поза, мимика, дыхание, сбившаяся вбок причёска — с трудом балансировал между обидой и гневом. Её тело стало выше и тоще, напоминая обыкновенного смертного подростка, совсем недавно. В отличие от характера, который подобные ассоциации навевал уже сравнительно долго, но при этом не позволял отходить от витиеватых и претенциозных норм кристального языка, выученного, как родной.
Шёлковая бровь королевы сдержанно приподнялась:
— Обратись в памяти своей к тому, как долго и мучительно заживало твоё неблагодарное тело, стоило тебе проявить слабость на тренировках со мной и допустить ошибку мольбы о пощаде. Или к тому, какие горькие слёзы ты проливала над пони, за которыми я отправляла тебя в надежде на то, что ты стала взрослее и твёрже. Ты истинно веришь, что мне есть резон лукавить с тобою?
— Тебе ведомо, что сей пони значит для меня.
— А тебе ведомо, что я думала по сему поводу. Не убоюсь повторить и ныне: сентиментальная жеребячья привязанность, что, перенесшись в текущий возраст, превратилась из милой в раздражающую. Неразумно для бессмертного аликорна так привязываться к пони, встреченным ещё во младенчестве, когда теперь они давно мертвы…
— Мертвы? — клещом вцепилась в это слово Луна.
— Но, как ни удивительно, — дёрнула уголком рта Анима, — мне не попадалась душа Сомбры. Он всё ещё жив.
— Прошло без малого сто пятьдесят лет с нашей разлуки, и ты алчешь убедить меня, что не сопроводила его в загробную жизнь самое малое семьдесят лет назад?
— Мне некогда было убеждать тебя в этом, ведь все эти годы ты осаждала меня обвинениями и подозрениями, как непоколебимую старую крепость.
— Сколько раз твоей дипломатичности сыграло на копыто умение совместить самолюбование и самокритику.
Резкое сужение глаз королевы подобно удару хлыста.
— Могу сказать, сколько раз излишняя прямота сыграет в дипломатичности против тебя, дорогая сестра! Не смей поворачиваться ко мне хвостом, пока разговор ещё не закончен!
— Он закончен, — флегматично констатировала Луна и самостоятельно захлопнула врата магией, не дожидаясь степенных и аристократичных телодвижений постовых.
На следующей тренировке Анима безжалостно накажет её за дерзость, но ей было всё равно.
Луна бесцельно побрела по коридорам, залитым нежно-оранжевым светом. Кристальное Сердце имитировало вечер, вот уже сколько веков отмеривая течение часов, недель и лет вместо светил. Юная аликорница вышла на свой любимый балкон, открывающий вид на главную площадь, что озарялась близким голубым сиянием главного королевского артефакта. Лениво трогаемый нежным ветром воздух наполнялся приглушённым гулом голосов и редким звонким смехом. Наслаждаясь не столько погодой, которая сменялась под защитным куполом разве что для полива полей, сколько постоянной для Кристального королевства атмосферой безмятежного счастья, вокруг дворца гуляли влюблённые парочки, шумные компании друзей и задумчивые одиночки. Луна увидела Селестию в числе вторых групп и вежливо ответила на её изящное помахивание копытом, которое наверняка издало мелодичный перезвон полых браслетов.
Селестия от души наслаждалась жизнью в королевстве и с радостью соблюдала любую традицию. Её великолепные белые крылья были перевиты крупнотелыми чёрными бусами, покоясь в величественном и прекрасном бездействии, лебединую шею подчёркивали сложные ожерелья, и в целом коллекции украшений втайне завидовали все королевские модницы. А стоимости — все королевские скряги.
Луна могла понять её. Она несколько веков грезила о жизни здесь, а, попав сюда наконец, не могла насытиться. Всё свободное от обучения время Селестия посвящала общению с видимыми сверстниками, всей душой вплетаясь в их переживания, интриги и потрясения. Скандалы и радости менялись из поколения в поколение незначительно, но аликорницу это не заботило. «Потому, что это для нас так мелочно, это для них так важно», — восторженно говорила она, и этого Луна уже не понимала.
С каждым десятилетием, в которое отмечался её день рождения — отмечать выбранную за незнанием истинной дату каждый год вечной жизни быстро бы наскучило, поэтому праздник проводился с таким значительным интервалом — мысли Луны всё настойчивее возвращались в их с Селестией первый день в королевстве. Она вспоминала дорожки слёз на чёрном лице Кризалис и её пламенную речь о вечном и непреодолимом одиночестве в толпе. Почему тогда всем казалось, что она притворяется, а не говорит о том, что действительно тревожит и заставляет болеть душу, какой бы дырявой та ни была?
Уж не это ли отсутствие понимания проело эти самые дыры, хоть в душе, хоть в теле?
Луна начинала верить, потому что чувствовала, что те же самые дыры просверливаются на ней самой.
Селестия была популярна среди подростков, её хвалили старики, провожали восхищёнными взглядами жеребята и одобрительными — Анима и Дженезис. С ней советовались в незначительных вопросах министры и всегда щебетливо звали на дегустации и пробы слуги. Она была подобна белоснежной святой голубке. Её сестре же больше подошла бы ассоциация с летучей мышью.
Летучая мышь, случайно залетевшая в золотую клетку: тёмная, чужеродная, бьющаяся о прутья, плюющаяся ядовитой слюной и обраставшая колючками в только-только начавшемся переходном возрасте. Традиционные украшения мешали каждому движению, словно созданные, чтобы сдерживать её непокорный дух. Они ощутимо цеплялись за кожу, стягивая её, позвякивали при каждом движении, лишая Луну незаметности, и напоминали о марше зависимости, который задорно отзванивал бубенчик на кошачьем ошейнике. Грива отказывалась расти, никак не желала становиться длинной, потому что знала: достигни хотя бы плеч — и тут же свяжут, пленят заколками и шпильками в красивую декоративную причёску, такую же, как вся здешняя аристократия и её ужимистые манерки. Каждый волосок Луны жаждал свободы.
Свободой казалась возможность гулять с обычными пони, вместе с необузданными и безбашенными подростками забывая и о своём бессмертии, и о своей исключительной избранности. На деле же это оказалось пошлостью, грубостью и протестом, но совершенно лишённым всякого благородства и искренности. Все действия жеребцов и кобыл, с которыми столь охотно зналась Селестия, исходили из желания завоевать как можно большую популярность да урвать заодно последние огрызки свободы, которая останется по ту сторону их собственных золотых клеток, стоит им только вступить в право наследства или просто достаточно вырасти, чтобы вокруг копыт кандалами обернулись обручальные браслеты.
По крайней мере, это поясняло, почему старшая сестра с такой лёгкостью расставалась с друзьями хоть по причине их взросления, хоть после их смерти.
Ни во дворце, ни за его пределами Луна не находила того, чего искала. И там, и там нужно было притворяться, играть свою роль и соблюдать определённые правила. Селестия, живая и восприимчивая, идеально вписывалась в любое действо. Её сестричка, задумчивая и печальная, везде смотрелась пресловутой летучей мышью, и это ощущение собственной неуместности роднило её с Анимой Кастоди, не давая двум упрямым и непокорным натурам перегрызть друг другу глотки в любой из многих ссор.
— Я чувствовала то же самое, что и ты, — успокаивала королева свою ученицу в редких приватных беседах, не связанных с наставничеством и обучением. — Кажется, мне приятнее было бы разговаривать не с пони, а с их костями. Великая ирония, это недалеко ушло от истины.
— И как же тебе удавалось бороться с этим?
— Я не боролась, — безразлично посмотрела в лиственный чай Анима Кастоди. — Когда живёшь в обществе, что всей душой ждёт от тебя привычного ему и соответствующего твоему статусу поведения, гораздо разумнее и легче притвориться те несколько часов, что находишься у него на виду, чем пытаться переиначить порядки раз и навсегда.
— И кто же их утвердил? — с воинственной язвительностью осведомилась Луна, готовясь оспорить любой авторитет.
— Поколения до нас. Традиции нерушимы, поскольку объединяют прошлые и будущие поколения. Каждый пони учит старые привычки, проникаясь духом прошлого, и вкладывает в привычные ритуалы что-то своё, чтобы передать дальше. Традиции — это то, что делает народ народом, народом единым и дружным, что-то, что исчерпывающе рассказывает о нашей истории и призывает не забывать и не забрасывать её. Не нам тягаться с таким явлением.
— Короли делают, что хотят.
— Это безумцы делают, что хотят. Короли делают то, что лучше для их народа. А что лучше для народа — быть сплочённым любовью и дружбой или грызться из-за вопроса, с какой стороны от тарелки идеологически правильно класть вилку? Но, если хочешь, попробуй переиначить что-либо. Я с предвкушением буду ждать этого зрелища.
Апломб аликорночки испарился перед нерушимостью аргументов и угрозой прямых действий, но жажда независимости и свободы побудила её искать их в других местах.
Тело охватывалось жаром первой охоты, не такой, как у смертных, но очень хорошо ей подражающей. Молодая аликорница видела, как Селестия нередко, якобы шутя, поддаётся настойчивым приставаниям популярных жеребцов, чтобы экстремально насладиться их бесстыдными касаниями и тисканьем на виду у всех, а затем с притворно-возмущёнными воплями, не удерживая, однако, возбуждённого смеха, начать яростно отбиваться. Луна пыталась воспользоваться той же тактикой, но во снах ей упорно продолжало являться одно лицо.
Она сама уже начинала злиться на себя. Сама признала свою жеребячью привязанность затянувшейся и больной, но Сомбра словно пророс в неё кровью, кровавым отсветом своих ясных и умных глаз. За тот короткий срок, что им довелось быть вместе, и за годы, проведённые в её памяти, смертный единорог опутал аликорночку цепями взглядов из-под прикрытых ресниц, оплёл сетью мимолётных жестов и вплавил в себя редкими, но тёплыми объятьями. Теперь, кто бы в ночных грёзах ни целовал её до дрожи в крыльях, ни оставлял на шее багровеющие знаки принадлежности с неровными краями, ни оставлял на внутренних сторонах бёдер вспыхивающие пламенем следы поцелуев — это неизменно была проекция размышлений о том, как Сомбру изменили годы.
Отросла ли у него щетина, чёрная, как смоль гривы? Возмужали ли хрупкие жеребячьи плечи? Оставил ли погонщицкий кнут шрамы на окрепшей спине? Подсознание упорно отвергало мысль о том, что он постарел и одряхлел, что рот его беззуб, а волос осталось меньше, чем ушей.
— Как я хотела бы, — шептала Луна в очередном сне, целуя бархатные серые губы и плавясь от нежно бороздящих шерсть на её боках и груди копыт. — Как я хотела бы узнать, где ты… Что с тобой случилось…
Аликорница таяла, теряя себя в гипнотических ощущениях зубов на своих губах, чужого языка вокруг собственного, мимолётной колкости жеребцовой щетины на подбородке. Тело покорно трепетало под ласкающими его копытами, сжимавшими каждую попадавшую под них наливающуюся окружность, спиной Луна ощутила полуреальную мягкость перины, принимавшей её в себя, когда Сомбра осторожно оказался сверху… и всё происходящее неуловимо затерялось в безликой густоте и размазалось, мешая вздохи, стоны и влажные сочленения ртов в неблагозвучную какофонию. Луна открыла глаза и обнаружила, что всё ещё спит.
Миражами, возникающими и тут же рассыпающимися на нелогичные фрагменты, над её спящим телом проносились декорации и образы из сна. Луна стыдливо покраснела, увидев, что её всё ещё предававшаяся сну версия лежит в гнезде из скрученных простыней, обнимая себя крыльями и недвусмысленно запустив одно из копыт между задних ног, пока губы обхватывали второе. На её собственные ощущения, ощущения формы, в которой она пребывала сейчас, паря над физическим воплощением, накладывались те же самые ощущения, что сейчас испытывала клопающая аликорночка. Она поняла, что каким-то образом пребывает в двух реальностях сразу.
Луна захотела вернуться, инстинктивно нырнула своему сладострастно свернувшемуся облику в область груди — и сейчас же оказалась в том же сне, разве что действие продвинулось до любимой части, в которой щетина Сомбры оставляет незаживающие царапины на нежности внутренних сторон её бёдер. Мысленно «вынырнув», аликорница снова зависла над покоящимся в неге телом и поняла, что явление, напугавшее и смутившее её поначалу, на самом деле полностью поддаётся её контролю. Но всё же перед тем, как «вылететь» из комнаты, она немного поколебалась.
Тело, в котором она теперь находилась, копировало то, что она оставила на кровати, разве что было оно полупрозрачным, совсем не чувствовалось и, как выяснилось, не могло касаться предметов, зато могло проходить сквозь них. По жеребячьей привычке Луна «влетела» в покои ничего не подозревающей Селестии. Многочисленные драгоценности в беспорядке лежали на туалетном столике старшей сестры, выдавая, что пришла домой она в таком состоянии, что раскладывать и развешивать их по местам не было ни времени, ни желания. Сон её был крепок, поэтому Луна, не опасаясь разбудить, на пробу «нырнула» уже в неё.
Аликорночка не удивилась ничему — ни сну Селестии, ни тому факту, что сумела в него проникнуть. Также не удивилась она собственной невидимости, поняв, что находится в пекарне, где её сестра в поте лица пыталась успеть сделать леденцы для всех жеребят, только на правах наблюдателя. Сон претендовал бы на звание кошмара, если бы аликорница не получала от него удовольствие: не успевала-то она оттого, что тут же съедала как минимум половину приготовленного. Луна, закатив глаза, «вынырнула». Её разгорячённое собственным сном и гормонами тело… или то, что его в данный момент имитировало… требовало чего-то более интересного.
Правда, опрометью вылетая из покоев Анимы и Дженезиса с пылающими от стыда голографическими щеками, Луна подумала, что ей хватило чего-нибудь и не настолько интересного. По крайней мере, хотя бы не в реальности. «Впрочем, чего я ожидала, — думала Луна в пути обратно к своему телу, вытирая копытом воображаемый пот с нематериального лба, — подлетая ночью к кровати аликорнов, каждый из которых воплощает по одной составляющей любви? …Звёзды, мне нужно выпить. На протяжении недели».
После привычных утренних процедур и завтрака был спарринг с королевой. Как Луна и ожидала, в наказание за вчерашнюю дерзость Анима Кастоди даже не пыталась сдерживаться, и аликорночка надолго забыла об атаках, пытаясь увернуться от беспощадного града ударов шестом или, если повезёт, даже отразить их своим. Аликорницы с криками кружили по арене, изредка перестреливаясь магией и высоко вздымая крыльями пыль. Несколько прислуживающих здесь жеребят остановились на зрительских местах, глядя на поединок с раскрытыми ртами.
— Ты уже несколько минут дышишь, словно собака! — торжествующе заметила королева, осыпая ударами бока и крылья Луны; её шест превратился в очередь смазанных росчерков вокруг сильно запаздывающего шеста избиваемой ученицы. — А я могу продержаться так хоть до вечера!
— После такой-то ночи в такой позе? — прорычала Луна, раздосадованная несколькими особо унизительными попаданиями. — Не переоценивай свою выносливость!
Королева на секунду впала в ступор, но этого хватило, чтобы шест её ученицы с эффектным свистом приземлился ей прямо между глаз всей поверхностью.
— Ой! — остыв, тут же испугалась аликорночка и, выронив оружие, закрыла рот обоими копытами. — Прости, я не хотела!
— Ерунда, — пробормотала Анима и замотала головой, стряхивая удивление. — Откуда ты про это проведала?
— Эм… ну… — замямлила совсем не по-королевски Луна и, краснея, рассказала про своё ночное приключение.
— Так-так-так, — расплылась в улыбке королева после её рассказа, — интересно, и что же снилось твоей легкомысленной и падкой на плотское веселье сестре?
— Я не собираюсь потчевать твой вуайеризм! — рыкнула в ответ аликорночка. — Лучше скажи, что это было.
— Ты научилась принимать астральную форму, — пожала плечами Анима Кастоди. — Я была права, когда предположила, что род наших предназначений схож, но твоей деятельностью, по всей видимости, являются сны и грёзы, а не загробный мир. Скорее всего, ты очень близка к получению своей кьютимарки.
— Если продолжу совершенствоваться в этом, я получу свою метку? — оживлённо уточнила Луна. — Но… раньше Селестии?
— Дженезис младше меня, — легко ответила Анима, — так же, как любовь младше похоти, но свой особый талант он нашёл первым.
— А как это свершилось в твоём случае? — поинтересовалась аликорночка.
— Вместе с ним, подобно тому, как он осознал своё предназначение рядом со мной. Мы всегда были вместе, и связь наша очень сильна.
«Да, ваша с Дженезисом связь действительно очень сильна, — размышляла Луна позже перед сном. — И может ли быть такое, что, расти вы порознь, вы не смогли бы забыть друг друга? И может ли быть такое, что вы не смогли бы забыть друг друга, даже если бы… один из вас был смертен?..».
Юная аликорница быстро провалилась в сон, и на сей раз она не позволила грёзе оформиться самой, своими копытами… или своей магией взявшись за её создание.
Она воссоздала лесной ручей в сумраке близящегося вечера, нескольких уже наверняка вымерших бабочек, стайку птиц и несколько слов неуклюжей кристаллописи на влажном песке. Луна прошла по берегу, лелея взглядом всё то, что осталось в её памяти самым тёплым и драгоценным воспоминанием. «Теперь… теперь я хочу увидеть Сомбру», — зажмурившись, сосредоточилась она.
Получилось не сразу. Она отвергала и запомнившийся жеребячий образ, и любой из обликов, ублажавших её во сне. Болела голова, потрескивал рог, наливались усталостью ноги, но Луна не сдавалась. Она верила, что не просто так помнит какого-то смертного единорога вот уже полтора с лишним века, помнит клятвенно и свято, и даже осознанные попытки оставить воспоминания не приносят успеха. Если это была связь, она просто не могла быть совпадением или капризом.
Аликорница сквозь неизвестность и сопротивление пространства пыталась нащупать суть этой связи, позвать в сон именно настоящего Сомбру, если только он был каким-то чудом до сих пор жив.
Повеяло холодом. Луна открыла глаза.
Образ не просматривался. Он словно был занесён снегом и туманом, подёргиваясь нечёткими очертаниями, когда те ненадолго отступали. Аликорночке стало жутко, но она ощущала: это — именно то, что она искала и звала.
Именно тот.
— Сомбра? — несмело позвала Луна с чего-то опустившимся на пару октав голосом. Образ не ответил, не сверкнул рубинами глаз, не шагнул ей навстречу. — Это ты? Ты… жив?
Ответа не было, а границы сна начали опасно рябить, угрожая исчезнуть от перегрузки. Не собираясь с духом, аликорница приняла астральную форму и ринулась прямо в неясные морозные очертания друга детства.
Кожу словно пропустили через мясорубку снежиночного шквала.
Луна закричала от боли, рванулась обратно, но в наказание все её мышцы перекрутились жгутами, обвиваясь вокруг костей и лопаясь, а заодно ломая их и позволяя белым осколкам вспарывать сухожилия. Первый же в её жизни сложный магический прыжок показал себя во всей красе, убедительно доказывая, что не стоит прибегать к таким техникам сгоряча. Аликорница верила, что вот-вот умрёт, и готовилась это сделать, как вдруг всё закончилось, и её весьма больно выбросило на неровный каменный пол. В следующую секунду астральная суть вернулась, и все мучения остались только в воспоминаниях. Невыносимо красочных и демонстративных воспоминаниях.
Постанывая по инерции, Луна ощупала копытами свои бесплотные крылья и убедилась, что они на месте; а ведь она успела поверить, что их вырвало с корнями. От саможаления её отвлёк свистящий звук и хлёсткий удар.
Звуки прорывались в структуру сна стонами, звоном цепей и царапаньем копыт о камни. Луна огляделась, промаргиваясь и приспосабливая зрение к существующему в этой версии реальности освещению. Она увидела подземелье, бредущих по нему рабов, запряжённых в тяжёлые скрипучие телеги, и алмазных псов, визгливо обругивающих их за медлительность и угрожающе потрясающих кнутами, но всё же чаще пускающих их в ход.
Аликорница закричала, не боясь разоблачения, когда один из взмахов закончился на знакомой серой спине. Сомбра, совсем ещё жеребёнок, каким его забрали от неё, вскрикнул от боли, но покорно рванулся с телегой в несколько раз больше него.
Сердце Луны билось, затмевая бешеным ритмом зрение. Этого не может быть. Даже если отбросить мысль о том, что этот жеребёнок — Сомбра, это было немыслимо само по себе. Возопив от очередного удара так, словно он пришёлся по её собственному хребту — она была готова поклясться, что почувствовала! — Луна в ярости обрушила на погонщика самое беспощадное из своих заклинаний. Но оно прошло и через алмазного пса, и через телегу, и через стену пещеры…
Она снова была здесь только на правах наблюдателя.
Каждую следующую ночь Луна беспомощно наблюдала за всеми несчастьями бесправного раба, обрушившимися на невинного жеребёнка. Иногда у неё не было сил смотреть, и она слушала крики наказываемого за попытку побега или истязаемого забавы ради друга, развернувшись к действу спиной, накрыв голову крыльями и позволяя ручьям слёз стекать по её лицу, капая в лужицу у ног. Аликорница плакала над жеребёнком, а затем — подростком, пытаясь укрыть его крыльями, утащить с собой в реальность или, по крайней мере, покарать его обидчиков, но всё было тщетно. Она лишь просыпалась в слезах, полностью разбитая и уничтоженная.
Сомбра выворачивал копытами раздробленные взрослыми камни, и Луна чувствовала болезненную ломоту в собственных, что никогда не касались тяжёлого и унизительного труда. Сомбра промывал добытые драгоценности и золото в ледяном ручье, а затем не мог уснуть от раздирающего горло сухого кашля, и Луна каждый раз мучительно просыпалась вместе с ним. Когда Сомбра пытался сбежать, и каменные когти настигающего надзирателя вонзались глубоко в его спину, Луна слышала этот лязг по собственному позвоночнику. Те порезы, которые наносили Сомбре на рог, чтобы он испытывал боль при колдовстве, бледными, едва заметными полосами появлялись и на роге Луны, но они, по крайней мере, никак не влияли на течение её магии.
Сомбра же чах на глазах. То ли это была логика сна, то ли отображение реального положения дел, но его кьютимарка в заточении побледнела до нечитаемой, словно блокировка магии стирала саму его суть, закрывала не волшебство, но душу. Луне больно было смотреть и на его калечный рог, и на туго обтянутый вытертой кожей частокол рёбер, и на водянистые, больные глаза, почти ослепшие от пребывания в вечном полумраке псовых подземелий.
Спокойные сны, в которых Сомбра давится язвительной пародией на суп или пытается потеплее устроиться на голой земле, оказывались даже тяжелее пыточных своей обречённой, безразличной тишиной. Запертая вместе с другом жеребячества в этом смрадном аду, Луна на протяжении целой ночи слушала монотонное зубодробительное капанье протекающей в пещеры воды и смотрела на серые стены, начинавшие гримасничать со своими пленниками, если те имели наглость сосредотачиваться на них слишком долго.
Аликорница ощущала, как единорог медленно, год за годом сходит с ума. Эти события происходили не прямо здесь и прямо сейчас — они возвращались из его памяти даже спустя годы. Сомбра мучился от этих кошмаров, даже будучи глубоким стариком.
Ему никак нельзя было сохранить рассудок, ведь алмазные псы даже не позволяли пони общаться, опасаясь бунта. Будто бы у изнурённых рабов хватило сил противостоять здоровым владельцам, живущим в сытости благодаря продаже золота и самоцветов! Луна не чувствовала нужды в общении, каким оно было у остальных пони — с объятьями, поцелуями и долгими разговорами. Но она не представляла, что значит быть лишённой всего этого не отсутствием, а запретом.
Луна сопровождала своего друга на всём пути его горького одинокого взросления, лишённого радостей и удобств. И вдруг яркими серебряными красками взорвалась ночь, вернулся вольный ветер, ласкающий лёгкое молодое тело, беззаботно летающее над сочным зелёным лугом на сильных, не покрытых мозолями и синяками ногах. Аликорница с удивлением обнаружила, что на сей раз является не просто наблюдательницей, а обладательницей, пусть и беспомощной, своего собственного физического воплощения, каким оно было в первую встречу с Сомброй. В их первую ночь.
Наконец-то ему приснился не кошмар, а счастливое воспоминание о жеребячестве, когда он нашёл в залитом лунным светом лесу маленькую наивную аликорночку. Они снова носились между исполинских стволов, сминая папоротник и сбивая росу с гибких травяных стен, снова к далёким россыпям звёзд взмывали их смех и разноязычные разговоры, а затем сны перестали сниться.
Похоже, разум Сомбры наконец попытался справиться с действительностью и хотя бы ночью не воспроизводить дневные ужасы, как и какие-либо другие сны. Легче отдохнуть в стерильной пустоте, когда ничего не давит на усталый, воспалённый мозг.
Но неизвестность заставляла Луну метаться раненой птицей. Что, если это — обман, проекция, повторение засевших в канве мира событий? Что, если Сомбра на самом деле умер от очередных побоев после последнего сна, ненадолго дарующего облегчение и иллюзию свободы? Что, если он не выдержал пробуждения на голых камнях и с резью в животе после вспомненного счастья?
Она, всклоченная и обезумевшая, штудировала книги, пытаясь найти хоть одного пони со схожим даром в истории, спроецировать его образ во сне и выпытать все секреты, но тщетно. Луна стала одержимой. Её не интересовал никто и ничего, кроме фолиантов, хоть намёком способных пролить свет на её странный дар или странное проклятье. Анима Кастоди, глядя на вялость и мучения ученицы, хмурилась, качала головой, бранила её, пыталась заставить спать и есть, пока спустя несколько месяцев властно не вскинула крылья:
— Достаточно, Луна. Узри, во что ты превратилась! — она резко брошенным заклинанием материализовала перед шатающейся от усталостью аликорночкой зеркало.
— Ух ты… что в этих мешках?.. — заплетающимся языком поинтересовалась Луна, разглядывая глаза своего ни на что не похожего отражения.
— Сны, которые ты должна была увидеть за этот год, — накрыл лицо копытом сидящий рядом с Анимой Дженезис.
— Я видела сны… О да, я видела сны…
Луна подумала, не для того ли Анима скрывала судьбу Сомбры? Чтобы не рассказывать, как именно он погиб, о какой страшной и мучительной жизни поведала ей его душа?
— Молчать, — раздражённо дёрнула ухом королева и испарила зеркало, чтобы младшая сестра взглянула на неё с Дженезисом. — Мы требуем от тебя выспаться, ибо хотим дать тебе первое важное задание. Не знаю, что с тобой происходит, но тебе необходимо заняться делом и отвлечься.
— А, да, без проблем, — взмахнула копытом Луна и чуть не упала, когда опор у её тела стало три, а не четыре. — Что там у вас?
— Несколько наших караванов до сих пор не вернулись с Эквуса. Ты владеешь достаточным мастерством и силой, чтобы возглавить поисково-спасательный отряд и вернуть наших подданных.
— А почему бы Селестии не заняться этим? — попыталась задремать на плече у ошарашенного таким поворотом событий стража аликорночка.
— Если бы ты иногда поднимала свой ясный бирюзовый взор от книг, — заметил король, — ты бы знала, что она занята подготовкой к свадьбе.
— К чьей свадьбе?
— К своей свадьбе!
— Ого, — без энтузиазма отозвалась Луна.
— Немедленно отправляйся в постель, — прикрыла глаза Анима Кастоди, борясь с желанием тоже накрыть лицо копытом. — Терять время уже недопустимо, ты должна уже завтра быть в форме.
— А с кем свадьба?
— Династический брак с принцем гиппогрифов.
— Хе-хе-хе, старая ты ксенофилка…
— В ОПОЧИВАЛЬНЮ СИЮ ЖЕ СЕКУНДУ!!!
Ну что же, по крайней мере, Луна желала свободы…
IX. Король
Луна выполнила требование своих покровителей и предстала перед Дженезисом в тронном зале посвежевшей и отдохнувшей. Озадаченно поморгав, она пошарила взглядом вокруг:
— Где Анима?
— Она спит, — ответил аликорн.
Луна кивнула. Она знала, что королева может не спать месяцами, но однажды наступает момент, когда она просто отключается, и её нельзя будить до тех пор, пока она сама не проснётся.
— Направлять тебя ныне буду я, — продолжил король.
— Так тому и быть, — согласилась кобылка, подходя ближе к трону. — Что было грузом? Есть догадки, где следует искать пропавших торговцев?
— Груз был… в достаточной мере необычен, — ответил Дженезис, нервно поводя крыльями. — Мы не продавали ни кристаллов, ни яств, ни тканей. Мы даже не рассчитывали на какую-либо выгоду или бартер.
Луна озадаченно моргнула.
— Вы просто отправили караван пони вхолостую? — недоверчиво прищурилась она. — Что за увеселительные прогулки на землю дикарей, как бы ни прискорбно было характеризовать так свою родину?
Аликорн тяжело вздохнул, закрывая глаза в искреннем чувстве вины:
— Это были добровольцы. Они отправились по Эквусу с целью нести знания — о нашей культуре, о чтении и письменности, медицине, архитектуре… и, что самое главное, об аликорнах.
Луна в ужасе ахнула.
— Да, — мрачно кивнул Дженезис. — Лучшие умы королевства собрали всё, что знали о нас, и отправились с этим к обычным пони, чтобы доказать, что мы не опасны. Что не нужно убивать наших братьев и сестёр, едва их увидев. Анима рассказала тебе о роли аликорнов в этом мире, и, думаю, ты понимаешь, почему мы вынуждены были согласиться на это: когда драконикус вернётся, нам может не хватить имеющихся у нас сил даже с учётом тех братьев и сестёр, что, научившись всему у нас, отправились в свой собственный путь по миру. Поэтому мы с Анимой снабдили экспедицию всем необходимым, в том числе — выделили им наш собственный отряд стражи, лучший отряд во всём королевстве, и благословили на выполнение миссии.
— И дальше экспедиция и все выделенные караваны пропали?
— Истинно так. Некоторое время заклинания посланий доходили до нас, и в них учёные отчитывались о своих успехах. Они поступали мудро, начиная издалека и лишь спустя время подводя к тому, что аликорнов глупо бояться и считать врагами, что каждый из нас рождается таким же невинным, как обыкновенный жеребёнок, а озлобляется лишь от одиночества и вездесущего гонения… процитированное должно было стать темой следующего урока. Но ни я, ни Анима Кастоди, ни кто-либо из ответственных за почтовую магию не получал никаких вестей уже больше двух недель, и лишь вчера почтовая руна ожила, чтобы передать всего два слова: Котлован Холмов.
Луна замерла в тревоге и страхе за самоотверженных, преданных короне грамотеев, знатоков и мудрецов, которых запросто могли затоптать насмерть за подобную ересь. Несколько секунд в тронном зале висела давящая тишина, столь густая, что мозг, испугавшись такого совершенного отсутствия звуков, сам был готов начать заполнять её галлюцинациями.
— И вы просто так отпустили их? — дрожащим от негодования голосом пророкотала юная аликорница, расправляя крылья и прижимая уши. — Вы позволили им так рисковать одним вместо того, чтобы пойти с ними и подтверждать их слова делами?!
— Мы должны охранять Кристальное Сердце и наш народ, — прижал копыто к груди в знак искренности своих слов король.
— Вы могли послать с учёными меня или Селестию, но нет, вы почему-то делаете это только сейчас!
— Это было бы слишком опасно уже непосредственно для вас. Мы и сейчас считаем это опасным, но никто из тех, кто не подвержен такой угрозе, не обладает аликорньей скоростью и силой, чтобы проделать этот путь быстро, тем более — твоей скоростью, скоростью аликорна, вышедшего из рода пегасов. Так что от тебя требуется всего лишь найти их, но ни в коем случае не вступать в бой. Тебе нельзя собой рисковать. Если они живы — мы с Анимой бросимся им на помощь, но делать это сгоряча крайне глупо. Котлован Холмов — очень далёкое от королевства место. Нас могут держать в неизвестности относительно судеб учёных в надежде выманить от Кристального Сердца, оставив его без защиты, и завладеть им.
Луна, дрожа, снежной пумой шипела от негодования:
— Кто отважится на такое?! У кого хватит смелости, наглости и силы, чтобы противостоять самому Кристальному Сердцу?! Я благодарна вам с Анимой за спасение, да, но прямо сейчас я вижу только двух привыкших прятаться за спинами подданных трусов! Аликорнов, воспринимающих собственное могущество как что-то, что следует беречь, как зеницу ока, вместо того, чтобы показать его миру и заставить любого из негодяев трепетать от страха!
Дженезис резко поднялся на ноги с гневным ударом копыт, заставившим содрогнуться голубые стёкла. Распахнувшиеся крылья прогнали по тронному залу волну ветра, снесшую разошедшуюся кобылку назад и напомнив ей, что, несмотря на кажущуюся мягкость, доброту и весёлость, аликорн является прежде всего королём, способным красноречиво доказать свой авторитет.
— Кентавры, — прошипел жеребец, и его лопатки пугающе острыми холмами поднялись над холкой, когда он низко наклонился к Луне, глядя на ту матовыми глазами. — Властелины Бесплодных земель, а знаешь, почему они стали так называться? Потому что кентавры готовы поглотить любую магию, которую встретят. Раньше Бесплодные земли такими не были, они были сплошь покрыты одной из волшебных разновидностей асфоделей. Вплоть до того момента, как туда не пришли кентавры… И с тех пор их аппетиты скромнее не стали.
Луна сглотнула. Король медленно выпрямился, не складывая, однако, зловеще согнутых крыльев.
— Представь, с какой благодарностью они встретят бесконечно генерирующее магию Кристальное Сердце, оставленное без защиты, — продолжал аликорн. — И как бы мы сами ни были благодарны взявшимся за это нелёгкое дело учёным и как бы их умы ни были важны для королевства, мы не можем так рисковать.
Убедившись, что младшая сестра больше не будет допускать такой глупости, как бунт и беспочвенные обвинения, Дженезис позволил чернеющим к концам перьев крыльям облечь свои бока.
— Так вышло, что из всех, кто способен быстро преодолеть путь туда и обратно, — спокойно подытожил аликорн, — свободна только ты. Всё необходимое уже собрано. Помни: ты должна быть такой скрытной, как только сможешь. Не ввязывайся в конфликты, даже когда найдёшь наших пони. Я даю тебе почтовую руну; просто сотвори заклинание, если учёные живы.
В копыто молодой аликорницы опустился увесистый шестигранный камень с простеньким на первый взгляд символом в середине, сочетанием и порядком начертания линий зашифровавшим в себе действие талисмана.
— Я поняла, — кивнула Луна, магией сотворяя бечёвку и вешая руну себе на шею.
— Тогда отправляйся, — повелел Дженезис. — И пусть солнце осветит твой путь.
«Предпочту звёзды», — невольно подумала кобылка, уверенно кивая на прощание провожавшей её обеспокоенной толпе и покидая купол. В лицо моментально ударила холодная шрапнель снега и льда, и Луна поспешно закрыла рот и нос верным красным шарфом. Бураны и метели были вечными за пределами королевства, хотя конкретно в этот раз полоса жестокой непогоды была значительно короче — похоже, Луна повзрослела и стала достаточно сильной, чтобы преодолеть всё действительно быстро.
Или, например, ей не попалось стаи пум, которая своими атаками растянула время для пытающегося выжить тела и разума.
Юная аликорница вылетела из зоны мерзлоты к вечеру. По привычке слишком сильно взмахнув крыльями, будто не ожидая, что север так резко останется позади, она на удивление гладко поднялась выше в рыжеющее садящимся солнцем небо, покачала крыльями, приучаясь по-новому чувствовать своё тело, больше не сдерживаемое шквалом ледяной крупы, и мягким нырком вернулась на прежний воздушный поток.
Она плыла в воздухе, лениво работая лишь кончиками маховых перьев, и с умиротворением осматривалась. В королевстве редко случалось отлетать от центра, где растительность была лишь в аккуратных клумбах и в геометрических узорах между монолитными кристальными дорогами. Луна с удовольствием втянула ноздрями воздух, наполненный ароматами цветочной пыльцы и трав — забытыми запахами, душистость которых практически опьянила её. Хотелось навернуть несколько широких кругов над цветущей долиной, играючи ныряя в воздушных потоках, но почтовая руна, выпроставшаяся из складок шарфа магической тягой, непременно потянула бы её вперёд настойчивее. Ей было приказано вести носительницу к месту, из которого пришло последнее послание от учёных, и она делала это с неумолимой исправностью, поэтому аликорнице оставалось любоваться видами лишь побочно.
Достаточно отдохнув после сумасшедшего прорыва сквозь морозные ветра, Луна начала бросать на себя одно заклинание за другим, чтобы преодолеть путь быстрее. Какие-то участки она перескакивала прыжками, которые организовывала энергичным взмахом крыльев вместе с соответствующим заклятьем — этот способ нравился ей больше остальных, потому что, подлетая таким образом до того, что земной ландшафт становился совсем неразличимым, она ещё долго могла веселиться в стремительном свободном падении, но использование его, по сути дела, не слишком экономило время. Поэтому более частыми приёмами аликорночки были банальное ускорение и более сложные телепортационные скачки.
С приходом ночи, однако, Луна вернулась к заклинанию прыжков, потому что под светом звёздного неба этот способ превратился из весёлого в романтичный. Забавный пружинистый звук — и космос упруго падал на неё, восторженно задравшую голову и широко распахнувшую глаза. Протяни копыто, погладь.
Аликорночка вдруг поняла, как сильно соскучилась по звёздам. Сердце в королевстве могло имитировать ночи, приглушая своё сияние, но подделать звёзды оно было не в силах. Луна, сдерживая непрошеные слёзы счастья, прошептала старинным друзьям приветствие на тарпане.
Уже к утру она, изрядно вымотавшись за так долго прикидывающийся релаксационным и тихим полёт, достигла места, где тянущая её вперёд руна безжизненно опала, повиснув на бечёвке и упокоившись в петлях ослабившегося красного шарфа. Луна замечала проплывающие под ней деревни, сильно изменившиеся за время её отсутствия — скажем, в расположении домов появились закономерности, а сами деревни обнеслись довольно хорошими заборами — но самих пони не видела. Все до единого спали перед очередным трудовым днём. Запахи цветения и влаги намекали на самый разгар полевых работ.
Котлован Холмов не блистал ни оригинальностью, ни загадочностью. Это в прямом смысле было дно среди холмистой местности, причём дно очень глубокое: склоны, ведущие к нему, казались вертикальными, и нелетающие расы непременно скатились бы кубарем, попытайся спуститься по ним хоть боком, но для них непосредственно между холмами были протоптаны узкие тропинки. Не подумав о том, что стратегически выгоднее будет устроиться на ночлег — вернее, дневку, ведь звёзды уже растушевались вышедшим из-за горизонта солнцем — на вершине одного из холмов, Луна устроилась прямо в центре Котлована.
Она проснулась с красными от недосыпа глазами, когда установленный купол противно замерцал, оповещая о тревоге. В зону действия его стражи, в самый Котлован, забрёл посторонний.
Юная аликорница сняла заклинание, справедливо полагая, что в высокой траве оно только служит неприятелям маяком, перевернулась на живот и начала ждать, напряжённо вслушиваясь.
Трёхтактные шаги по плодородной земле говорили о том, что у приближавшихся четыре ноги. Четыре копыта. Приближавшийся был один, и после того, как купол исчез, он сделался осторожнее.
Трава с тихим шорохом гладила пришельца по бокам и, похрустывая, расступалась перед его грудью. Луна, закрыв глаза, осязала копытами идущую через землю вибрацию от его передвижений с чуткостью, которой обладают зачастую разве что слепые, но она была аликорном, и подобный уровень восприятия не был для неё фантастической величиной.
Полностью доверившись своим чувствам, Луна ждала.
Телекинез в такт её глубокому сердцебиению завязывал ремни перемётных сумок, надетых на спину с целью спрятать крылья. Выросший до нормальных единорожьих размеров рог запеленать в шарф, как в жеребячестве, уже не получится.
Трава вокруг аликорночки ещё не поднялась после того, как оказалась примята защищавшим её дрёму куполом, поэтому она свободно увидела въехавшее в ровное поле вокруг неё копьё с неожиданным для здешних мест двойным наконечником из великолепного чёрного кристалла, а затем — рогатую голову жеребца, что держал его телекинезом.
Сердце кобылки перестало биться.
Копьё с глухим стуком рухнуло вниз.
Сомбра и Луна неподвижно уставились друг на друга широко раскрытыми глазами, не смея даже моргать.
Оба были рады друг друга видеть, оба не верили в эту встречу и оба не понимали, как им теперь вести себя. Все эти эмоции складывались в, как ни странно, совершенно нейтральное выражение, будто это было лучшим, что могла предложить им мимика, и только взгляды передавали истинную глубину и сложность их чувств.
Да и те были откровенно глуповатыми, так что Луна очень скоро начала хихикать над выражением лица друга жеребячества.
Жеребячества…
— Как ты можешь быть жив? — нервно посмеиваясь, осведомилась аликорночка и отключилась.
Пришла в себя она в соломенной хижине от звуков родной речи.
— Да, допустим, аликорн, — горячилась громким шёпотом какая-то кобыла, — но нести её на своей спине!
— Успокойся, Край, — ответил голос Сомбры так устало, будто ссора длилась уже который день.
Да, это был голос Сомбры. Сломавшийся, низкий и самую малость похрипывающий, но кобылка узнала его самим сердцем. От звука речи единорога оно затрепетало, учащая свои удары, и Луна невольно шевельнула ушами, удивляясь, что её старый — во всех ли смыслах? — друг выучил тарпан, но после возмущённого:
— Ты даже мне не позволяешь прикасаться к тебе, а тут расщедрился на целую спину для впервые встреченного аликорна! — поняла, что, притворяясь отключившейся, узнает намного больше интересного, чем присутствуя при разговоре в сознании.
— Мы встретились… не впервые, — неохотно рыкнул в ответ Сомбра. — Эта кобылка спасла мне жизнь давным-давно.
— И какой была эта жизнь? — ревностно прошипела Край.
— Замолчи немедленно.
Единорог сказал это почти шёпотом, но его голос так сочился подавляемой ненавистью, что Луна, вздрогнув всем телом от передавшихся ей эмоций, открыла глаза. Будто почувствовав её взгляд, Сомбра обернулся.
Увидев его впервые за полтора века, аликорница не рассматривала, как он изменился. Она только сейчас поняла, что узнала скорее душу, чем тело. Всё её существо чувствовало, что перед ним — тот, о ком годами грезили разум и сердце, и плевать было на тело и лицо от радости встречи. Но теперь, когда первичная эйфория от воссоединения прошла, Луна смогла рассмотреть единорога.
Он, разумеется, вырос. Но настолько, что рядом с ним аликорница, бывшая, в общем-то, старше как минимум на пять декад, почувствовала себя крохотной. По стоящей перед Сомброй единорожке Луна поняла, что жеребец примерно на полголовы перерос своих собратьев, и, словно этого было мало, сложен он был очень крепко. Под грязным чёрным плащом, скрывающим большую часть его тела, угадывались мощные ноги, поджарые бока и узкий круп. Открытая взглядам грудь, широкая и крепкая, иррационально создавала впечатление растлевающей греховности такого облика, и Луна краснела, но не могла перестать рассматривать выросшего друга.
Рубиновые глаза не могли не заметить пылающий на её лице румянец. Левое ухо Сомбры украшала серебряная серьга с контрастно выглядящим на фоне плаща чистым крупным бриллиантом, и она придавала единорогу лихой и самоуверенный вид. Того и гляди — покрутится перед Луной с кривой ухмылкой и дерзким взглядом, спрашивая: «Нравится то, на что смотришь?». Но вместо этого он, перестав слышать продолжавшую что-то говорить спутницу и напрочь забыв о её существовании, медленно пошёл к лежащей на другом плаще аликорнице.
Сомбра не моргал, но его широко раскрытые глаза не внушали Луне страха, и их взгляд оттенял общий грозный вид. Это были глаза жеребёнка, что восторженно, благодарно смотрел на неё в звёздной ночи, задыхаясь от счастья и единения. Если у аликорночки мелькали мысли, что это на самом деле не Сомбра, а лишь поразительно похожий на него потомок, этот взгляд стёр и сомнения, и мир вокруг.
— Я сохранила твой шарф, — лишившись обычно уверенного и властного голоса, прошептала кобылка на тарпане, с непривычки прозвучавшем искажённо, и робко протянула единорогу ткань, стянув её со своей шеи. Не разрывая зрительного контакта, Сомбра прикоснулся к шарфу, и на секунду, когда жеребец замер так, Луна подумала, что он сейчас возьмёт свою вещь, но вместо этого серые копыта скользнули дальше.
Зачарованная немигающим взглядом и звуком дыхания единорога, аликорница замерла от ощущения копыт, мягко блуждающих по её передним ногам сквозь тонкую вязку шарфа, и почувствовала, как пространство внутри неё сжимается невероятно сладкой дрожью, а кожа под шерстью покрывается крупными мурашками. Вдруг стало легко. Словно боль в каждой клетке, с которой Луна, сама того не подозревая, жила все эти годы, разом стихла, успокоилась и пропала от этих эфемерных, бережных касаний.
Сердце щемило от нежности.
— Ты сказала что-то на кристальном перед тем, как отключиться, — низкий голос бальзамом умастил сознание Луны, и она едва не поплыла, но усилием воли заставила себя сосредоточиться на том, что хотел сказать ей Сомбра. Однако задача оказалась практически невыполнимой, когда единорог неспешно коснулся одного из её копыт губами.
Луна содрогнулась от импульса, пронзившего разом все её мышцы.
Даже сквозь опутывающий копыта шарф она почувствовала нежность и жар этого прикосновения. Дыхание юной аликорночки участилось, когда мозг, не подчиняясь плавящейся в безвольное и податливое желе владелице, услужливо подкинул ей картинки того, как эти потрясающие губы касаются её в других местах.
— Я слишком плохо знаю язык, чтобы суметь перевести, — шёпотом закончил Сомбра, словно стыдясь своего незнания.
Луна чуть было не ответила, что непременно поможет найти применение его языку, но, поспешно опомнившись, вспыхнула ещё жарче и тихо ответила:
— Я спросила, как ты можешь быть жив. Прошло больше ста пятидесяти лет, а ты… — она высвободила копыто из-под шарфа и протянула к его лицу. Борода, которую он явно самостоятельно подравнивал, росла странно: сбоку ото рта были девственно-чистые полосы, на которых чёрная растительность даже не пробивалась, и всё делилось на бакенбарды и собственно бородку.
Единорог, словно освобождаясь от транса, скосил глаза на тянущееся приласкать его щеку копыто и вдруг отшатнулся, но Луна не успела удивиться, потому что на пороге хижины появились во всех планах сияющие лица, и кристальные пони воскликнули:
— Леди Луна! Вы в добром здравии, мы так тревожились!
Аликорница, моментально вспомнив о своей миссии и поразившись тому, как легко и быстро та закончилась, вскочила с места.
— Что вы здесь делаете? — выпалила она, не успев от неожиданности переключиться на кристальный язык. Один из учёных, игравший роль переводчика с тарпана, донёс своим соратникам вопрос Луны и ответил ей:
— Не извольте беспокоиться, нас встретили на удивление душевно даже с учением, что мы несли в своих устах. Можно сказать, нам даже обрадовались больше, только узнав, о чём мы хотим рассказать их. Наружность этих разбойников оказалась обманчива, и в груди их атамана бьётся действительно большое сердце…
Аликорночка вдруг поняла, почему учёный выбрал витиеватый слог кристального языка.
— Разбойников? — осторожно повторила она. — Атамана? Олсинг, ты сказал это в стремлении придать своему монологу поэтичности?
— Боюсь, что нет, леди Луна, — печально отозвался кристальный пони и тут же приободрился: — Но посмею заверить, что мы встретили самый тёплый приём, как только речь наша зашла об аликорнах. От нас даже потребовали послать весть домой, но, как вижу, нас за сие время успели хватиться. Отрадно сердцу знать, что наши возлюбленные король и королева так дорожат нами, что отвлекли одну из своих сестёр от забот.
«Да каких там забот», — уныло подумала аликорница, но вслух ответила, величественно приосанившись:
— Что же, если все вы так же находитесь в добром здравии и не имеете ко мне ни просьб, ни жалоб, вы вольны продолжать своё миссионерство. Да будет так.
Луна добросовестно коснулась висящей на шее руны телекинезом, но, взглянув на отошедшего к терпеливо ждущей его Край Сомбру, решила, что не будет преступлением задержаться здесь подольше.
И всё выяснить.
— Сомбра? — позвала аликорница с потаённым страхом, что единорог не откликнется и удивится этому имени, но тот мгновенно повернулся к ней. Луна была уверена, что хоть на секунду, но его сердцебиение ускорило свой бег.
— Луна.
— Мой подданный назвал вас с…
— Виктори Край, — с некой враждебностью, заставившей кобылку удивлённо моргнуть, представилась тенью следовавшая за Сомброй единорожка. Её голубые глаза смотрели на Луну с такой яростью, что были готовы испепелить… или заморозить.
— …с Виктори Край, — вежливо продолжила Луна, игнорируя враждебность, — разбойниками, а тебя — её атаманом…
— Не только её, — слабо улыбнулся единорог и поманил аликорночку копытом. Она вышла из просторной хижины, очевидно, принадлежавшей лично ему, и обомлела, увидев целый передвижной лагерь.
Он располагался на примыкающей к лесу поляне, и хижины были так хитро замаскированы в пограничных стволах, что, если бы не расхаживающие туда-сюда вместе с кристальными гостями единороги, которых было не больше дюжины, экипированные и вооружённые кто во что горазд, был бы совершенно незаметен. Разномастность оружия и доспехов кричала о том, что добыто всё это добро было далеко не честным путём.
— Ты… ты занялся тем, что грабишь себе подобных? — обомлев, пробормотала Луна. Её взгляд раз за разом подмечал всё новые и новые детали разбойничьего кочевого быта: котлы, разнообразные крепления, сумки и корзины, даже такого вида, что верилось, будто в них может проехаться и пони.
Верилось даже, что не по своей воле. Или вообще не живой…
— Пони я не трогаю, — остановил поток страшных догадок Сомбра, поморщившись, как от отвращения. — Мои жертвы — грифоны, минотавры, алмазные псы…
— Все те, кто мучил тебя, пока ты был в заточении? — выпалила Луна, не успев подумать, и резко захлопнула обоими крыльями рот.
Единорог смотрел на неё сдержанно. Былая теплота и невероятное счастье ушли из его взгляда, сделав истинным атаманом.
— Да, — коротко ответил Сомбра. — А где была всё это время ты?
— В Кристальных землях. Вернее… в Кристальном королевстве, — исправилась аликорночка. — Мы с Селестией всё же смогли до него добраться. Она заботилась обо мне всё это время.
— Я бы не доверил тебя тому, кто не сумел бы с этим справиться. Виктори Край, жди меня здесь, — обернулся он на недовольно нахмурившуюся от приказа единорожку. — Нам с Луной нужно многое друг другу рассказать.
Уголок рта Виктори задёргался от желания возразить, но она лишь кивнула и отступила обратно в хижину. Соломой, как выяснилось снаружи, было покрыто только нутро временного жилища.
Сомбра и Луна отходили от лагеря по неприметной лесной тропке молча, вдруг натолкнувшись на взаимную отчуждённость. Быт и посторонние пони вмешались в установившуюся было между ними ностальгическую связь, и между ними обвалилась пропасть из размышлений об упущенном времени. Времени, проведённом врозь.
Между этими тезисами стоял знак равенства. Он мостом пролёг над образовавшейся бездной, проведя двух разлучённых и нашедших друг друга обратно.
— Мне нечего рассказывать о себе, — пожала плечами аликорночка, первой нарушив молчание. — У меня была скучная, безопасная и совершенно не насыщенная юность.
— «Была», — засмеялся Сомбра.
— Да, была, — обиделась Луна, уклоняясь от ветки дуба, склонившейся вниз под собственной тяжестью. — Я повзрослела.
— С момента нашей последней встречи — определённо.
— Да-да, вот именно, с момента нашей последней встречи, с момента, с которого прошло больше ста пятидесяти лет, — судорожно рассматривала спокойно шагающего единорога кобылка. — Я представляла тебя в самом лучшем случае морщинистым усохшим стариком без ума и памяти, но посмотри на себя! Ни единого седого волоса, полный комплект зубов и словно самый расцвет сил!
— Ты представляла меня стариком? — поднял брови Сомбра.
— Чего тебя удивляет?
— То, что ты представляла меня.
Поджав губы, единорог отвёл взгляд. Луна озадаченно наклонила голову набок:
— Что ты имеешь в виду? Конечно же, я помнила тебя.
— Столько лет? — недоверчиво посмотрел на неё вновь жеребец.
— Всегда, — горячо ответила юная аликорница.
— Я тоже думал о тебе, — признался Сомбра, понизив голос, будто их могли подслушивать в звенящем от пения птиц лесу. — Я беспокоился и гадал, как ты там без меня. Страшно боялся, что что-то пойдёт не так, и ты закончишь, как большинство аликорнов, — он сделал круг глазами, скользя взглядом по молодым листьям, — в каком-нибудь лесу, с обломком древесины в горле, груди или затылке. Это доводило меня до безумия… Но потом я убеждал себя, убеждал раз за разом, что Селестия не даст этому случиться, что она умна и опытна. В итоге я успокоился на том, что ты где-то вдали от меня, но счастлива и в безопасности. Мне этого хватало.
— Даже в рабстве ты не переставал думать обо мне? — прошептала Луна и побоялась, что её не было слышно за гулом затрепетавшего сердца. — Даже переживая все те мучения и боль, ты волновался о моём благополучии? Глупый, как ты мог подумать, что я могу быть счастлива вдали от тебя?
— По крайней мере, ты была в безопасности, — мрачно отозвался Сомбра. — Много ли ты знаешь о том, что я пережил в рабстве?
— Только то, что показывали мне твои сны. Я… я случайно пробралась в них… и многое увидела. Это повергло меня в шок, — аликорночка сглотнула, возвращая самообладание.
— Как много ты увидела? — надавил единорог. Кончик его рога напряжённо стрельнул красной искрой, резко выделившейся в сочной солнечно-зелёной гамме рощи.
— Я видела, как тебя бьют, унижают и изнуряют работой. Видела, как швыряют в стены ради забавы и передаривают, словно вещь, — ответила Луна, наблюдая за тем, как эта искра медленно опускалась к земле. Облегчённый выдох Сомбры испарил её. — Как ты выбрался из того ада?
— Я смог достаточно окрепнуть, — голос единорога стал ещё зловещее, — и вспомнил, как получил свою кьютимарку. Нигде нет столько теней, как в месте, где пони вынуждены постоянно освещать себе дорогу фонарями и собственными рогами. Нигде нет столько тьмы, которая благодарно сожрёт каждого, кого я в неё толкну.
— Я никогда не могла рассмотреть твою метку во снах, — сказала Луна, но жеребец прервал её:
— Кстати, как ты пробралась в мою голову?
— Анима… королева Кристальных земель, — торопливо пояснила аликорночка, — сказала, что так пробуждается моё предназначение. Особый талант, если тебе так привычнее. Я могу ходить по снам пони.
— Не очень-то вежливо с твоей стороны, — беззлобно отметил Сомбра.
— Ты… что-то скрыл от меня, так?
— Не только от тебя, но и от себя самого. Я заблокировал некоторые… вещи из своей памяти, чтобы перестать просыпаться от кошмаров. Прости, — прижал уши единорог, глядя, какой эффект произвели на подругу детства его слова. — Обычно я не так разговорчив, но ты… ты просто побуждаешь откровенничать. Ты всегда на меня так действовала.
— Почему ты назвал меня Луной? — внезапно спросила аликорночка. Она хотела отвлечься от темы, которая была неприятной и пугающей для Сомбры. Единорог такой резкой перемене хода беседы слегка удивился и ответил не сразу.
— Я был очень одинок, — тон жеребца смягчился почти до неузнаваемости, но и он понравился Луне. Взгляд рубиновых глаз опустился к прошлогодней листве и желудям, шуршащим под переступающими копытами. — В моей жизни был только страх, я ощущал его, куда бы ни пошёл. Нигде и никогда мне не было покоя от молчаливых или открытых напоминаний о том, что я не такой, как все пони. Другой. Темнее и, не знаю, необъяснимее, что ли, остальных. И вдруг появилась ты. Ты не боялась меня, а ещё ты была с общественной точки зрения даже страннее и жутче, чем я. Ты привлекала меня, как подобная мне, но вместо того, чтобы сгустить черноту моей жизни ещё больше, ты пролила на неё свет. Не уничтожающий, но поддерживающий. Подобно… лунному свету, который лишь чётче очерчивает тени, делая их глубже, насыщеннее и сильнее. Ты и меня делала глубже, насыщеннее и сильнее. Я был тенью. Ты была моей луной. Я ни в кого не влюблялся сильнее, чем в тебя.
Признание слетело с языка легко и непринуждённо и не смогло никого удивить, потому что оба об этом знали. Два пони остановились, встав лицом друг к другу.
— Я тоже, — тепло улыбнулась Луна. — Я тоже ни в кого не влюблялась сильнее, чем в тебя.
— Нам стоило сказать друг другу об этом ещё бесконечно давно, — мягко усмехнулся единорог.
— Мы говорили на разных языках.
— И это нам никогда не мешало.
Некоторое время они стояли в лучах послеполуденного солнца, греясь в бархате ласковых взглядов.
— Вернуться к этому уже поздно? — глухо спросила Луна, делая шаг к Сомбре.
Единорог посмотрел на неё потемневшими глазами, но заставил свои губы сложиться в хитрую улыбку:
— Я всё ещё не услышал твою историю.
Луна, закатив глаза и невольно улыбнувшись в ответ на его гримаску, рассказала о приключениях в пути до Кристальных земель, о кристаллизации, об ученичестве у Анимы Кастоди, об узнанной из Инскриптума истории мира, об открытии дара, о том, как пыталась освоиться с ним на протяжении последнего года.
— Ты только этим и занималась? — удивился Сомбра.
— Что такого? — развеселившись, поинтересовалась Луна с сияющими глазами. Ей было до одури приятно говорить с жеребцом, и с каждым рассказом расстояние между ними неизменно сокращалось.
— Ты же молода. Разве ты не должна была… делать разные молодые вещи с разными молодыми пони?
Аликорночка не смогла удержаться от мелочного удовлетворения, расслышав в хрипловатом голосе тщательно и тщетно скрываемую ревность.
— Мне не нравилось общаться с теми, — категорично заявила она, — кому приходилось разъяснять каждое десятое слово, потому что их взгляды чаще обращались к моим фланкам, чем к моим глазам. Теперь твой черёд. Как ты связался с этой разбойничьей братией?
— Связался? — разыграл оскорблённость Сомбра и ударил себя копытом по груди чуть ниже ключиц: — Я её основал!
И, заставляя Луну смеяться над необычными выражениями и проскальзывающими кое-где и к месту ядрёными ругательствами, единорог рассказал о своих похождениях после побега от алмазных псов, которые привели его к главенству над шайкой обычных разбойников, под его предводительством пришедших в итоге к высшему авторитету среди других преступников большой дороги. Организованностью они не славились, но с шайкой Сомбры старались не связываться, а при встрече всецело считались.
— Так, значит, ты стал королём разбойников? — весело подытожила Луна и посерьёзнела. — Нет-нет-нет, стой.
— Что такое?
— Нет, я задам ещё более… ранний вопрос. Каким образом ты не только не умер, но ещё и не постарел?!
Сомбра почесал у себя в затылке.
— Наверное, — задумчиво предположил он, — это потому, что я никогда не верил по-настоящему в то, что могу умереть.
— Но одной веры мало, — уверенно возразила Луна, открыто глядя единорогу в глаза. — Это как-то, но объясняется.
— Вера — это уже многое, — назидательно сообщил ей жеребец. — Я всегда верил в то, что ты будешь в безопасности, я верил в успешность своего побега, я верил в то, что смогу добиться всего даже со своими жутковатыми способностями, я верил, что когда-нибудь снова встречу тебя, живую, невредимую и счастливую. И я рад, что всегда помнил об этом. Я рад, что всегда помнил о тебе.
— Но это не отменяет того, что есть и логическая сторона вопроса, что-то, что подкрепляется и обосновывается голыми фактами без примеси чувств и надежд!.. — настояла аликорночка, и они начали спорить.
Спор стремительно и неуловимо перетёк на другую область, затем — на третью и четвёртую. Они спорили о магии; о том, что красивее — закат или полнолуние; о преимуществах и недостатках боевых искусств и о том, чего они стоят против элементарной, но искренней и чистой ярости; о том, как лучше готовить пищу и не является ли попытка придать трапезе эстетики элементарным позёрством; о том, что надёжнее и достовернее — книги, которых, правда, Сомбра никогда не видел, или устные предания, и если книги — то всамделишные фолианты или свитки; о душах, реинкарнациях и судьбе. Они спорили увлечённо, яро, до хрипоты, активно жестикулируя, осыпая друг друга аргументами, подкреплёнными личным опытом, историческими фактами и даже фольклором. Они спорили увлечённо, смеясь, утомляясь, будучи не слишком хороши в нахождении компромиссов, но одинаково упёртыми, прямолинейными и дерзкими.
Парный смех наполнял вечерний воздух, вторя заключительным трелям птиц, в телах кипела молодая, текучая лёгкость, заставляя их, как жеребят, которыми они были, казалось, не так уж и давно, прыгать по покрывшимся росой лугам, где одному обогнать другого считалось за дополнительный аргумент и увеличение шансов на победу в очередной словесной перепалке. Они толкались на бегу, шутя кусали друг друга в плечи и бодались рогами, забыв про свой исключительно почтенный возраст, и звёзды салютовали им искристыми лучами, вторя их взаимному счастью.
Луна могла вспомнить только одно время, когда ей было так хорошо.
Сомбра мог обратиться только к тому же времени, чтобы снова почувствовать себя живым.
Усталые, мокрые от ночной росы и собственного пота, они повалились в приятную прохладную траву, всё ещё задыхаясь от смеха и долгого игривого бега. Они перекатились на спины, вдыхая холодный звёздный свет и улыбками отражая лучи ликующей в чёрных небесах луны.
— Я никогда так не смеялся, — искренне поделился Сомбра, глядя на аликорночку с чистейшим счастьем, и от этого взгляда у неё вновь перехватило дыхание. Внезапно глаза единорога соскользнули ниже. — О нет.
— Ч-что?
— Твоя руна, — единорог провёл копытом по опустевшей груди. — Видимо, мы, бесясь, порвали верёвку. Где теперь её искать?
— А так ли это надо? — пронзительно прошептала Луна, и раньше, чем Сомбра смог поднять взгляд обратно к её лицу, обвила его шею передними ногами и притянула к себе для поцелуя.
X. Крах
Сомбра не ощутил от поцелуя ни фейерверка в глазах, ни каких бы то ни было искр — только удушающую волну, прессом давящую на грудь и пережимающую шею кольцом аликорньих передних ног.
Он боялся прикосновений. Единственным физическим контактом в рабстве, когда кожа одного существа соприкасается с кожей другого, для него было насилие. Освободившись, он убивал и за меньшее, чем попытка поцеловать, но пошедшая по телу лихорадочная дрожь была убрана одним нежным движением копыт, скользнувших по острым и колючим скулам в чернейшую гриву, что казалась концентратом беззвёздного неба. Прохлада кожи Луны словно достигала воспалённой, израненной души, и бальзамом на все раны проливалось святое осознание, что это она. Луна. Это она касается его приоткрывшихся от волнения губ своими.
И единорог понял, что, прямо как когда-то в жеребячестве, страх обидеть её, отвергнув искренний порыв, сильнее страха перед собственным прошлым.
Более того — ему нужно было принять этот порыв.
Сомбра застонал от облегчения, разом сбрасывая весь горький груз проведённых в неволе лет, и ответил на поцелуй. Он прикоснулся к плечам Луны, приласкал шею и ворвался копытами в ароматную вуаль её гривы, притягивая ближе к себе, заставляя слегка запрокинуть голову.
Единорога вело. Он впитывал поцелуй маленькими глотками, боясь опьянеть от одних только нежных, бархатных губ. Как иронично было осознавать, что ни у одного из них, несмотря на прожитые десятилетия, не было в этом опыта, и как пронзительно было чувствовать, что хватало всего одного взгляда глаза в глаза, чтобы их тела моментально находили нужный ритм самостоятельно! Они не сомневались в том, что кто-то свыше разлил в их тела одну и ту же душу, но теперь, убедившись, что и их тела идеально подходят друг для друга, и вовсе потеряли и счёт времени, и желание ощущать и знать что-либо, кроме этого абсолютного, гармонического единства.
Сомбра льнул к аликорночке снова и снова, вбирая в себя всё то, чего был лишён и чего жаждал, а она счастливо отдавала всю нерастраченную нежность и внутренне смеялась над Селестией, которая недоумевала, почему её младшая сестрёнка отказывается от мимолётной любви со смертными, от фальшивых чувств из подтасованных романов.
Селестия дарила свою любовь всем подряд и помнила каждого пони на своём пути. Она была солнцем, щедро и безвозмездно раздаривающим могучие ласковые лучи. Луна же была очевидной противоположностью. Её свет не задерживался на том, что исчезнет со вспышкой следующего рассвета.
Лучи этого светила грели только тех, кто мог постичь их тепло.
Сомбра и Луна пропитывались дыханием и прикосновениями друг друга долго, но совершенно не отдавали себе в этом отчёта, пока их губы не начало колоть от сладкой влажности. Приходя в себя и возвращаясь на грешную землю, они не могли сдержать улыбок и целовались уже ими, потираясь носами и навсегда запечатлевая свои образы у партнёра на сетчатке.
— Сколько прошло времени? — вполголоса спросил наконец Сомбра.
— Целый день, — удивилась Луна и лукаво усмехнулась: — Ты о чём-нибудь жалеешь?
— Нисколько, — поводил носом по её шее единорог. — Я поступил как настоящий атаман, просто бросив своих пони и исчезнув, да. И как же мне на это наплевать… Но ты, наверное, уже голодная и не спала как минимум сутки? — спохватился Сомбра.
— Я аликорн, — напомнила в ответ кобылка, взмахнув крыльями; они лишь шваркнули по траве — Луна умудрилась забыть не только о времени, но и о том, в каком положении находится. — Это для меня пустяки.
— В любом случае, нам уже пора вернуться, — нехотя поднялся с земли единорог и подал копыто подруге. — Не могу же я каждый раз врать, что ухожу купаться в озере вечной молодости.
Луна, усмехнувшись, поднялась:
— Неужели работает?
— Я не скрываю своё бессмертие, а некоторые особенно одарённые убеждены, что под плащом я скрываю ещё и крылья аликорна. Так меня больше боятся, а значит — слушаются.
— Но ты единорог, — усомнилась аликорночка.
— А ты очень наблюдательна.
— Правда, Сомбра! Зачем тебе тогда плащ?
Единорог на мгновение остановился, снова закрываясь в себе. Красное поле телекинеза поправило накидку, чтобы она вновь хорошо закрывала тело.
— Я не хотел бы об этом говорить, — как можно мягче ответил жеребец, и Луна, стушевавшись, на ходу положила голову ему на плечо в знак примирения.
Лагерь встретил их умиротворённым сонным молчанием. Догорали поленья в костре, уже не горя даже, а ярко тлея рыже-кровавым в темноте, а от оставленного над ними большого походного котла лениво взвивался невидимый пар. Внезапно около одной из хижин что-то зашевелилось, и Виктори Край выпрыгнула на обозримое место фигурой кричаще-льдистой расцветки.
— Сомбра, мы уже думали, что ты умер! — вычитала единорожка атаману, глядя, тем не менее, исключительно на Луну. Цепкий кобылий взгляд остановился и на задержавшемся на щеках слабом румянце, и на припухших губах, выдававших всю сладость произошедшего. Голос Виктори задрожал к концу фразы от увиденного.
— Я не могу умереть, — безразлично напомнил единорог. — Почему ты не спишь?
— Я ждала тебя! — обиженно ответила кобылка. Она только-только вышла из возраста подростка, но в её поведении и голосе всё ещё сохранялись жеребячьи интонации, несмотря на то, что она уже не хотела, чтобы Сомбра относился к ней только как к дочери.
— И вот я здесь, — ласково потрепал короткую чёлку единорожки атаман. — Бегом спать. Это приказ.
— Я уже не маленькая, — многозначительно посмотрев жеребцу в глаза, напомнила Виктори.
— Может, вас наедине оставить? — раздражённо цокнула языком Луна, устав наблюдать за этим жеребячеством.
— Серьёзно, Тори, иди, — жёстче посмотрел на единорожку Сомбра, и против этого взгляда она уже выступать не стала, позволив себе лишь грустно шмыгнуть носом на грани слышимости.
Единорог не обратил на это никакого внимания, провожая Луну к котлу:
— Это вряд ли сравнится с тем, что ты ела во дворце, но смело скажу, что это лучшее, что можно найти в округе. Хотя бы потому, что оно горячее.
— А что это? — заглянула в лениво булькающее варево аликорночка.
— Что-то, — серьёзно ответил Сомбра. — Но гарантирую, что оно съедобно. Единороги — не самые лучшие кашевары, но у нас ещё никто не отравился.
— Кстати, почему среди твоих пони нет ни единого пегаса или земного? — попробовав что-то похожее на суп, но, в принципе, съедобное, поинтересовалась Луна. — Хотя бы для таких целей, — она кивнула на котёл.
— Потому что мир изменился, Луна. Времена, когда на одном стойбище жили все три расы пони, ушли в прошлое. Вижу, ты озадачена, но это не должно помешать тебе есть — тогда я буду рассказывать. Итак, Кристальное королевство, конечно, заявляет о своём нейтралитете, но оно всё-таки влияет на мир, до которого дотрагивается. Те караваны, которые оно отправляло к далёким землям, по мелочи торговали и с пони на Эквусе, и тех товаров, что предлагали торговцы, даже те безделушки, что не жалко было выменять на еду, здесь отродясь не водилось. Первыми этим заинтересовались мы, единороги. Мы начали совершенствовать свою магию в попытке повторить ту тонкую работу, что наблюдали у кристальных пони, и у некоторых делать гребни, сети, одежду, украшения и прочее получалось так хорошо, что у них отпала необходимость заниматься собирательством и запасом пищи вместе с остальными. Зачем, если можно потратить время на любимое, приносящее удовольствие дело, а потом просто обменять результат трудов на собранную другими еду? Появились те, кого низменное и лишённое фантазии мельтешение начинало раздражать — тогда они просто снимались с мест и организовывали собственные деревни. По большей части рядом с горами, где можно добывать кристаллы, самоцветы и прочие материалы для вещей, пригодных к мену. Следом смешанные общины начали покидать пегасы. Их и без того всегда тянуло в небо, а если уж бескрылые единороги смогли так запросто уйти, нарушив привычный уклад — что мешает им? Если мы предлагали на обмен что-то сделанное, вырезанное или собранное своей магией, то пегасы выменивали еду на то, что находили в далёких краях. Пожалуй, они преуспели в чём-то даже больше единорогов: стали строить деревни не на земле, а на облаках — додумались же! — и свободно передвигали их вслед за собой, возвращаясь из далёких краёв с товарами, которые могли заинтересовать каждый вид. Нам, единорогам, они приносили материалы, что не водились поблизости. Земным пони же они пригоняли животных, которых те одомашнивали и делали ещё больше пищи и одежды. Каждая раса нашла себя в своём ремесле, и держаться всем вместе, как привязанным, было просто не выгодно.
— А аликорны? — осторожно спросила Луна, перестав жевать. — Как теперь относятся к ним?
— Так же, как и раньше, — грустно пожал плечами Сомбра. — Разве что они стали рождаться меньше, как только племена разделились окончательно, а умирать — чаще. За пару дней до нашей с тобой встречи я нашёл умирающую аликорницу, просто невероятно большую. Она была выше меня как минимум вдвое — трудно сказать про пони, лежащую на земле. Но знаешь, что меня поразило больше всего? У неё была кьютимарка. До этого я не видел аликорнов с кьютимарками. Пожелтевший кленовый лист.
Аликорночка уронила деревянную ложку. Упав в котёл, та с бульканьем потерялась в нарубленных овощах, но Луне до этого не было никакого дела.
— А… что ещё удивительного было в той аликорнице, кроме кьютимарки и размера? — сглотнула кобылка. Сомбра пристально посмотрел на неё.
— После того, как она умерла, её ярко-рыжая грива поседела за несколько мгновений, а сама она вдруг рассыпалась, как будто… сама была тем жёлтым листом со своей метки…
Луна метнулась к единорогу, нервно вцепляясь копытами в его плечи:
— Не может быть. Этого не может… от чего она умерла?
— От ран, — ошарашенно посмотрел на до боли и до треска плаща сжимающие его тело копыта Сомбра. — Её как будто рубили целой армией; я уже думал облегчить её страдания, но у меня не поднялось копыто… Луна, что с тобой?
— Это была Осень, — севшим голосом произнесла аликорночка, с дрожью оседая на землю. — Это была Осень, пони убили Осень…
— Осень? В смысле — осень? — вконец растерялся жеребец.
— Существуют аликорны, управляющие временами года, — ёжась так жалко, что Сомбра притянул её к себе, нервозно объяснила Луна, — Зима, Весна, Лето и Осень. Я видела Весну, когда мы с Селестией шли к Кристальным землям — такая большая аликорница, что её можно было рассмотреть в подробностях с другого берега широкой реки. И она оставляла за собой след из цветов и оживающей травы, поэтому… признаки таких аликорнов ни с чем не спутаешь.
— Аликорны управляют временами года?! — повторил реакцию Кризалис единорог.
— Не думал же ты, что всё происходит само по себе!
— Вообще-то, думал! Может, ещё и солнцем с луной кто-то владеет?
— Аликорны времён года и владеют! Они встречаются в конце каждого сезона, чтобы передать друг другу светила. А теперь пони убили одного из них, убили Осень! Ох… что же теперь будет… Селестия так хотела встретиться с ней…
— Может, это не была Осень, и я перепутал? — отчаянно предположил Сомбра, но его попытка осталась бесплодной, и он мог только гладить затихшую в горе Луну копытами по спине, плечам и крыльям, утешающе целуя в макушку.
— Кто теперь будет выполнять её обязанности? — прошептала аликорночка. — Кто будет сменять день и ночь в её время?
— Может, у неё есть последователи? — неуверенно понадеялся единорог, но Луна покачала головой, едва не ткнув его в глаз рогом:
— Аликорны времён года выше простых смертных, они даже выше аликорнов. Они — те, кто достиг высшей точки своего развития и слились со своим предназначением всецело, взяв себе их имена, забыв свои личности и отрекшись от бренного земного мира. Им не нужны ни власть, ни богатство, ни слава, ни даже признание — они испытывают вечное блаженство, неся на своих копытах снежинки, цветы, жару или дождь. Но теперь больше некому приносить дождь…
— Как пони вообще могли убить такое… божество? — задумался Сомбра, насторожившись и почти испугавшись. — Аликорноборцы возвели свою деятельность в культ и решили играть по-крупному?
— Пони не могли, — медленно согласилась Луна, поднимая голову и заглядывая единорогу в глаза. — У них не хватило бы на это сил. У них не хватило бы на это даже скорости, вздумай Осень убежать. Но в этот раз она не смогла убежать, и я сомневаюсь, что это было от недостатка мощи.
— На что ты намекаешь?
— На одну очень нехорошую вещь, но мне нужно убедиться. Где ты нашёл Осень?
— На пустыре, — моргнув, ответил Сомбра. — Я искал отдалённое уединённое место, чтобы подумать кое о чём, и увидел её там, истекшую кровью.
— Тогда всё ясно. Это были не пони, а драконикус. Она пожертвовала собой, чтобы сдержать его и загнать обратно — другого выхода нет.
— Загнать кого и загнать куда? — тряхнул косматой вороной гривой единорог, и Луна пустилась в рассказ о предревних временах.
Сомбра слушал её, не перебивая, и лишь в конце спросил:
— Это — полная версия того, что ты показывала мне в жеребячестве?
— Да. Я помнила об этом с самого рождения, не совсем понимая, о чём именно помню.
— Что же нам теперь делать?
— Я не знаю, — обречённо выдохнула Луна, роняя голову в копыта Сомбры. — Похоже, нам всё-таки придётся найти руну, чтобы послать сообщение Аниме, моей сестре и наставнице. Она разбирается в этом больше меня.
— Может быть, завтра? — нежно огладил её шею и щёки единорог. — Никаких признаков драконикуса здесь нет и не было. Тебе не помешало бы выспаться. Пошли.
Луна, послушно кивнув, отправилась за жеребцом по спящей стоянке. Не удержавшись, она осторожно ласкалась к нему на ходу; им пришлось даже остановиться пару раз для поцелуя.
— Ты останешься со мной? — попросила аликорночка, улегшись на прикрытой одеялом соломе в хижине Сомбры. Он, подумав, осознал, что исцеляющее действие её присутствия всё же не всемогуще.
— Буду сторожить твой сон снаружи, — оставил влажный отпечаток на её губах единорог. — Всё ещё не выношу замкнутых пространств.
— Тогда я лягу ближе к порогу, — улыбнулась Луна и получила ответную благодарную улыбку.
Они легли, разделённые входом в палатку, тесно прижимаясь друг к другу спинами.
— Сомбра?
— Что?
— А как тебе так спится в дождь?
— Луна, — не удержался от смешка единорог, — засыпай уже.
Просьба была выполнена быстро благодаря пережитым впечатлениям. Уже через несколько минут Сомбра без сна вслушивался в едва уловимое посапывание, кожей впитывая присутствие аликорночки, пока не уловил в темноте слишком знакомое мельтешение.
В тусклом свете последнего угля показалась светлая фигура Виктори Край. Она успела до того, как последний источник света погас, дать Сомбре знак подойти.
Единорог тяжело вздохнул, тоскливо оглянулся на Луну и укрыл её одеялом, поцеловав между ушей перед тем, как подойти к нетерпеливо переминающейся с копыта на копыто у потухшего кострища кобылке.
— Это она, не так ли? — голос единорожки дрожал от обиды. — Это она, та кобыла, которую ты звал во сне?
Сомбра сдержанно помолчал несколько мгновений.
— Не думал, что я говорю во сне.
— Видимо, только когда это особенно приятно.
Виктори отвернулась от его делано-удивлённого взгляда, справляясь с желанием завопить во весь голос и разбудить всех подельников. Утихомирив бурю внутри себя, она повернулась к атаману с дрожащим от несправедливости взглядом:
— Почему она? Почему она, а не я, что в ней такого особенного — крылья и рог сразу?
— Она спасла мне жизнь.
— И я уже сказала, какой эта жизнь была! — прошипела Край, болезненно жмурясь вниз. — Сомбра, почему? Почему она, а не я? Я была с тобой всегда, сколько себя помню, я была верна тебе, как никто другой! Почему ты вознаграждаешь Луну, а не меня? Она была где-то там, купаясь в роскоши, а я разделяла с тобой все лишения и невзгоды, ни на что не жалуясь — и кого ты одаряешь ласками и поцелуями?
Единорог обнял её взглядом, от сочувствия и жалости в котором влажнел воздух. Наконец он прикрыл глаза и, выдохнув, изрёк:
— Ты была со мной всю свою жизнь, но не всю мою. Ты не знаешь, что мне пришлось пережить, а Луна переживала это вместе со мной. Ты помнишь меня только на протяжении своих двенадцати лет, а Луна помнила меня в разы дольше, равно как и я — её. Что бы у нас ни происходило, куда бы ни заводили нас наши бесконечные жизни — мы помнили друг о друге, потому что для нас не было ничего важнее. У жизней смертных есть срок, и их любовь ограничена и им, и бытом, к которому их жизнь пришита обязательствами, условностями и правилами. Она даже имеет всего две ипостаси — духовную и телесную.
Сомбра посмотрел Виктори Край в глаза серьёзно и почти угрожающе:
— Случись вашим тленным душам и телам познать то, что испытывают те, которых поцеловала вечность, вы бы сгорели не столько от силы, глубины и сложности этого чувства, сколько от того, что не смогли бы найти взаимности и ответа на него в этом мире.
Единорожка потрясённо смотрела на него, плача без единого звука, а он безжалостно продолжал:
— Ты не выдержала бы силы моей любви. Таким, как ты, выходить замуж и рожать жеребят. Строить дом, заводить скот, торговаться с караванщиками и ходить на праздники по случаю урожая или возвращения пегасов из очередного рейда. А со мной ничего из этого не выйдет. Со мной — сгорать и молиться, что не выгоришь. А ты, дитя, выгоришь.
— Неужели лёд моих глаз так легко сумел тебя обмануть? — пророкотала Виктори Край, дрожа уже от ярости, а не от обиды.
— Не сумел, — начал было Сомбра, но ему пришлось прерваться, чтобы телекинезом перехватить летящее к его лицу для пощёчины копыто. Оно, сопротивляясь охватившей его магической водянистости, дрожало, изо всех сил стремилось прорвать красное поле, заставляя то тихо и гулко вибрировать. Единорог смотрел на её тихую истерику спокойно, не двигаясь, лишь поддерживая заклинание на стабильном уровне.
Сдавшись, Виктори Край с пронзительным всхлипом уронила копыто и зашаталась, растеряв половину своих сил.
— Тебе вовсе не нужен твой дар, чтобы превращать жизнь других в кошмар! — выкрикнула она единорогу в лицо, не сдерживая таких горячих слёз, что, казалось, были способны проплавить снежную шёрстку. — Но поверь, что мне твой дар не потребуется тоже!
Закусив губу и безумно замотав головой, кобылка убежала в ночь, но ещё долго не могла раствориться в ней, рябя и мелькая белым пятном. Сомбра провожал её тяжёлым виноватым взглядом, чувствуя, как скребёт в подреберье, уговаривая броситься следом, уговорить, извиниться. Пересилив себя, жеребец развернулся и снова лёг спина к спине с завозившейся во сне Луной. Ощутив родное тепло, аликорночка почти сразу затихла.
Утром Виктори Край не вернулась, но кому-либо не было до этого дела. Сомбра, подгоняемый напряжением вокруг версии о появлении драконикуса совсем рядом, разогнал своих пони по всем местам, где были они вчера с Луной, приказав искать упавшую с её шеи руну.
— Невер Лайинг, как идут дела? — осведомился он у коренастого единорога. Тот подошёл ближе к атаману и доверительно шепнул:
— Руна уже у меня в копыте.
— Ладно, продолжай искать.
Луна, наблюдавшая за этим, ошарашенно моргнула:
— Что-то я не поняла. Он же сказал, что нашёл руну!
— А, — засмеялся Сомбра. — Он врёт.
— Но… ты же назвал его никогда не лгущим!
— В жеребячестве Невер Лайинг повстречался с аликорном, который весьма своеобразно над ним подшутил — теперь в его словах не было ни слова правды, как бы он ни пытался быть искренним, — весело пожал плечами единорог. — Ему можно безоговорочно верить, потому что он всегда врёт.
Аликорночка думала над этим несколько секунд, водя глазами по земле:
— То есть, достаточно всего лишь перевернуть его слова, чтобы узнать правду?
— Да, он всегда лжёт, поэтому ему физически трудно не верить, — ещё шире улыбнулся Сомбра, обнажив слишком длинные для пони клыки. — Никогда не устану над этим смеяться.
— Подожди, но как же… вы же разбойники! Разве вам не вредит такой пони?
— А ты видишь, с какой искренностью он мелет ерунду? Ты сама поначалу купилась. Пони с большим даром убеждения только поискать, а ведь только его друзья знают, в чём подвох.
— Ох… — выдохнула Луна, окинув взглядом находящихся поблизости приспешников единорога. — И много у тебя таких особенных?
— Только Невер Лайинг. С остальными всё по-нормальному.
Один из «нормальных» пропажу и отыскал — Нотиз Слайт, единорог зелёной масти с красноречивым широко раскрытым глазом на кьютимарке. Поблагодарив его и собравшись с духом, Луна заложила в руну телепатическое послание, и в следующий момент оно с неяркой вспышкой отправилось по адресу.
— Сколько теперь ждать? — поинтересовался Сомбра через несколько мгновений.
— Не знаю, — пожала плечами Луна и хлопнула себя копытом по лбу: — Ох, Тартар! Анима же легла спать!
— Э…
— Нет, ты не понимаешь, — не дала единорогу и слова сказать аликорночка, — она спит очень редко, но если уж ложится спать, то восстанавливается за всё время, что бодрствовала! А это может быть долго!
— Кажется, я понял, откуда пошла сказка о спящей кобылице… Кхм, то есть, и что теперь делать? Там есть ещё кто-то, к кому можно обратиться?
— Дженезис, — с сомнением ответила Луна, снова берясь за руну. — Скорее всего, он и получит моё послание.
— Я смотрю, ты очень надеешься на свою наставницу, — мягко прищурился Сомбра. — Или просто не выспалась.
Юная аликорница показала довольному единорогу язык, но торопливо втянула его обратно, как только Нотиз Слайт торопливо подбежал к атаману и что-то прошептал ему на ухо. Жеребец, посерьёзнев до пугающей мрачности, кивнул.
— Луна, отправляйся в лагерь, — посмотрел он на аликорницу. — У нас намечается… работёнка.
— Я могу помочь, — с готовностью вскинула крылья Луна, но Сомбра остановил её, выставив перед синей грудью копыто:
— Нет. Аликорнов и так не жалуют. Ты не должна сама же подтверждать их негативный образ, участвуя в грабежах.
Кобылка, поджав губы, сложила крылья и коснулась носом шеи вздрогнувшего от неожиданности единорога:
— Тогда просто будь осторожен.
— Со мной ничего не случится, — ласково пообещал Сомбра и, стерев с лица улыбку и вернувшись к облику зловещего короля воров, повёл свою банду по наводке Нотиз Слайта.
Луна проводила ушедших на дело единорогов взглядом и отправилась к лагерю, но не успела она пройти и пары шагов, как перед ней в телепортационной вспышке возник Дженезис.
— Ты помутилась рассудком? — поинтересовался жеребец вместо традиционного «Я прибыл, как только смог».
— Что? — опешила аликорночка, даже забыв перейти на кристальный. Аликорн, вздохнув, пояснил на тарпане:
— Какие ещё разбойники?
— Я не виновата, что учёные оказались именно у них! — нахмурилась Луна.
— И как же именно они оказались у тех, кто зарабатывает себе на жизнь грабежом и разбоями? — поднял бровь король.
— Не… не знаю… — мгновенно остыла аликорночка, боязливо опустив взгляд. — Но им абсолютно точно не вредили, каждый из них здоров и весел.
— Это ещё нужно выяснить, — бесцветно заметил Дженезис. — Где они?
У Луны засосало под ложечкой, но она покорилась и провела брата к лагерю через лес. Кристальные пони заметили их не сразу и ещё несколько секунд продолжали разговаривать и сверять записи, пока один из них радостно не бросился к королю. Дженезис отцовским жестом развернул гигантские крылья, и его подданные, испытывая чуть ли не осязаемое успокоение и восторг, тесно собрались под градиентными перьями. Они вмиг стали похожи на жеребят перед доверительной аурой аликорна, и только накрепко вбитые в них нормы этикета, воспитание и образование удерживали их от того, чтобы наперебой начать галдеть о впечатлениях.
— Какими темпами продвигается миссионерство? — поинтересовался король.
— Ваше Величество, мы увидели много диковинного и невероятного, но дикие племена оказались не готовы к такой информации именно из-за своей… самобытности, — учтиво ответил самый старший из мудрецов. — Красноречие и дипломатия не раз сохранили нам жизни, но наше учение не встретило здесь отклика. Только в, как ни иронично, приютившей нас разбойничьей братии мы нашли понимание и даже восторг.
— Радость ваша была так велика, что вы на четырнадцать дней забыли об отчётах? — ласково улыбнулся Дженезис.
— На самом деле, Ваше Величество, каждый из нас затрудняется сказать, почему мы медлили с посланием столь долго. Пожалуй, если хорошо подумать, ни один из нас даже не вспомнит, что происходило в эти две недели.
Аликорн сохранял добрую улыбку, но глаза его прошивали каждого из учёных насквозь, когда он пристально рассматривал их каким-то потаённым, недоступным простым смертным зрением. Луна поёжилась от пробежавшего по фиолетовым радужкам мерцания.
— Кристальный блеск ваших тел поблек, — негромко заметил наконец Дженезис.
— Должно быть, сказывается удалённость от родины…
— Нет, — мягко прервал король, — это здесь не при чём и не может быть при чём. Кристальное королевство возведено на центровом пересечении лей-линий; излучение Сердца охватывает всё, чего касается солнечный и лунный свет. Даже на другом конце земли оно будет защищать вас… если только его защиту не попытаться разрушить искусственно.
— Вы считаете, — замялся учёный, — что кто-то здесь пытался навредить нам?
— И это странным образом увязывается с вашей двухнедельной амнезией, истинно так.
Кристальные пони, вполголоса переговариваясь, боязливо переглянулись. Луна растерянно посмотрела по сторонам, ища что-то, что может дать ей поддержку, но потом, тряхнув головой, решительно возразила:
— Сомбра не мог причинить им зла. Он не нападает на пони, только на иных существ, отличных от них с первого взгляда.
— В любом случае, я хотел бы выслушать его объяснения, — прикрыл глаза Дженезис и, наколдовав одну из так популярных в королевстве подушек, устроился ждать. Его золотая грива блестела на солнце, создавая полуреальный ореол, в тёплом свете которого грелись повествующие о своих приключениях знатоки.
Луна не слушала ни звука из их перегруженной средствами выразительности речи. Плохое предчувствие, болезненно подводящее желудок, сосущим паразитом угнездилось в животе и с каждой проведённой в ожидании минутой только росло, заставляя аликорночку ёрзать на месте, а затем и вовсе начать нарезать круги вокруг лагеря. Она то и дело оглядывалась на совершенно спокойного Дженезиса, судорожно начинала подбирать в мыслях слова, чтобы уговорить его или уйти, или просто не проводить никаких расследований, ведь видно же, что учёные живы, здоровы, сыты и в целом пребывают в славном расположении духа. К чему вся эта гнетущая обстановка, запрятанная в декорациях дружеского визита?..
Разбойники появились из-за деревьев, гружёные явно богатой добычей. Двое последних единорогов несли в телекинетических полях раненого товарища, перебинтованного на груди первым, что попалось под копыто, и потерявшего сознание от боли или кровопотери. Сомбра шёл впереди всех, и его серая шерсть от смытой потом крови казалась грязно-розовой. Пыльный взгляд его, наткнувшись на огромного белого аликорна, прояснился.
— Король Дженезис, — приблизившись, сказал единорог и торопливо откашлялся, чтобы пересохшее горло не так сильно царапало речь, — я полагаю?
— А ты, выходит, и есть тот самый Сомбра, о котором годами грезила моя сестра? — Луна за его спиной жарко вспыхнула, но не возмутилась. — Я ожидал чего-то большего.
— Клянусь, Ваше Величество, обычно я больше похож на пони, — криво улыбнулся единорог, скидывая на землю свёртки со спины, — но сегодня подвернулась работёнка.
Он обернулся на недоверчиво топчущихся чуть поодаль подельников и гневно рыкнул:
— Вас никто не собирается испепелять! Живее! Эфемералу требуется помощь!
Подгоняемые приказом атамана, разбойники мигом зашевелились активнее, но лишь для того, чтобы от греха подальше скрыться с глаз аликорна в одной из палаток, которая, видимо, использовалась, как медицинская. По крайней мере, Луна надеялась, что это не первая попавшаяся палатка, лишь бы спрятаться.
— Как я была бы счастлива, если бы переданное нами искусство врачевания помогло этому бедняге, — разделила её надежды единственная кобыла в группе миссионеров. Луна знала её, Радиант Хоуп, талантливая целительница.
— Не будешь ли ты так любезна проконтролировать, чтобы так и вышло? — ласково коснулась её плеча аликорница.
— Если меня просите об этом Вы, то с удовольствием, леди Луна.
— Останься, Радиант Хоуп, — мрачно запретил Дженезис, и кристальная единорожка бросила на его младшую сестру виноватый взгляд. — Эти… пони не стоят твоего труда и времени.
— Но чем ей ещё заниматься? — саркастично заметила аликорночка, и Радиант Хоуп потихоньку отползла к раненому, тем более, внимание перетянул на себя Сомбра.
— Кристального не знаю, — устав слушать чужеземную речь, поднял копыто он, — но суть уловил. Ваше Величество, помощь Радиант Хоуп нам действительно пригодилась бы, равно как и одного из переводчиков. Мой добрый друг получил очень тяжёлое ранение.
— Добрые друзья среди разбойников? — бесстрастно поднял брови Дженезис. — Лицемерие. Такое же, как теперь пользоваться услугами пони, которую ты совсем недавно сводил с ума.
Луна, яростно фыркнув, подскочила к Сомбре и закрывала его воинственно расправленными крыльями:
— Клевета!
— Отойди, сестра, — низко пророкотал аликорн, медленно и угрожающе щурясь. — Ни один из учёных не может сказать ровным счётом ничего о том, что они делали здесь столько времени. Они не могут даже вспомнить последнего момента перед тем, как потеряли память — только максимально размытые и обобщённые эпизоды, которые применимы к любому другому месту и времени. Кристальный блеск их тел практически сошёл на нет, а в глазах читается страх, который они тоже забыли. Я знаю своих подданных, но ещё лучше я знаю признаки психического воздействия. И здесь его было столько, что пони, не защищённый магией Кристального Сердца, уже через час сошёл бы с ума. Но учёные были защищены, и эту защиту нельзя было пробить так просто — поэтому Сомбра или кто-то из его единорогов затратил столько времени, чтобы отыскать лазейки к их разуму. Теперь я хочу знать, — Дженезис посмотрел в упор на Сомбру, игнорируя злобное лицо Луны, — какие у тебя были на то причины.
— Единственная причина сейчас готова пожертвовать собой ради моего спасения, — ни на секунду не задумавшись, ответил единорог.
Ощетинившаяся шерсть аликорночки пригладилась, встопорщенные перья улеглись от этих слов. Она с непониманием во взгляде посмотрела на Сомбру, но не встретила ответного взора.
— Я видел, что эти пони пришли с Кристальных земель, — твёрдо вбивал слова в сознание Дженезиса единорог, не боясь сурово смотреть ему в глаза, будто обвинитель и осуждённый поменялись местами, — с земель, о которых так много говорила Луна, когда мы были жеребятами. Я предполагал, что она находится именно там, но ваши пони показывали завидную верность, не выдавая больше, чем положено знать чужеземцу вроде меня. Такая преданность сохранению тайн королевства вызывала уважение, но мне необходимо было точно знать, находится ли Луна среди властвующих над ними и жива ли она. Узнав это, я немедленно отпустил их и, как мог, убрал следы своего пребывания в их умах.
— А смог ты это только тем, что стёр им память, — обличительно выпрямился Дженезис.
— Мои методы не самые светлые, — ровно ответил Сомбра. — Но мне было важно знать, что Луна в безопасности.
— Поэтому ты вызвал её через весь Эквус, за милую душу убивающий аликорнов, даже если они являются божествами, что регулируют мир?! — от яростного выдоха короля паром вскипел воздух.
— Я не думал, что кто-нибудь придёт, и разве это не Вы лично отправили её сюда в одиночку? — повысил голос единорог. — В памяти учёных не было ни единого фрагмента, чтобы кто-либо прилетал проведать их после каждого отчёта, а отчёты были обычной практикой, и я позволил им послать очередной.
— Ты совершил психическую атаку на моих подданных, — свирепо подвёл итоги Дженезис, — и подверг Луну опасности, не говоря уже о том, что… — он внезапно смолк, обратив внимание на свёрток, который Сомбра сбросил со своей спины.
Пурпурный телекинез объял мелкий предмет, выкатившийся на траву. И без того белый, аликорн словно побледнел ещё больше, прежде чем повернуть к Луне и Сомбре ритуальную корону с печатью гиппогрифов. Аликорница обмерла, резко сев на землю; единорог же не понял её реакции и лишь обеспокоенно перевёл взгляд с Дженезиса на неё и обратно.
— Что ты сделал с гиппогрифами? — потусторонним голосом спросил Дженезис.
— Гиппо… так, значит, они называются. Они мертвы, Ваше Величество. Так уж случается с теми, кто проходит через мои территории с ценным грузом на спинах и не желают с ним расставаться при знакомстве.
— По-хорошему тебя следовало бы казнить, — сквозь зубы прорычал аликорн.
— Это же… Это же корона принца гиппогрифов… — пролепетал один из учёных, забыв и об этикете, и о пышных оборотах, которыми всегда по кристальному обычаю украшал свою речь.
— Того, за которого леди Селестия должна была в скором времени выйти замуж?
— Других не осталось, только принцессы!
— Не думаю, что для леди Селестии это станет большим огор…
— ЧШ-Ш-Ш!!! — зашипели со всех сторон на чересчур забывшегося жеребца.
Сомбра тяжело сглотнул, глядя на висящую в телекинетическом поле корону. Он посмотрел на Луну, не понимая, о чём говорят кристальные пони, и та кратко перевела суть почти онемевшим языком.
— …Полагаю, я нечаянно сорвал гулянку по случаю свадьбы?.. — нервно и виновато улыбнулся во всю пасть единорог.
— И именно поэтому тебя следовало бы казнить! — вскричал Дженезис так страшно, что у Луны замёрзла в жилах кровь. — Благодари две вещи: то, что моя младшая сестра до безумия влюблена в тебя и погибнет вслед за тобой и то, что ты не принадлежишь к Кристальному королевству, чтобы это стало безоговорочным поводом для войны! И, чтобы никогда не стало… тебе запрещается даже приближаться к нему… — аликорн метнул взгляд на Луну, — и ко всему, что к нему относится!
— Нет! — разом вскинулась молодая аликорница. Перед угрозой разлуки с Сомброй её тело с рёвом наполнилось кровью и жаром, побуждающим её броситься вперёд с мольбами о пощаде, но Дженезис даже не начал слушать её.
Безошибочно найдя Радиант Хоуп в одной из палаток по кристальной гранёности ауры, аликорн телепортировал её в Кристальное королевство вместе с собой, учёными и закричавшей от почти физической боли Луной.
XI. Непокорность
Это было слишком неправильно. Это было слишком неправильно, потому что в погоне за самым старым чувством во вселенной они нарушали законы и запреты. И неправильным было не то, что они нарушали их, а то, что им их установили.
— Это не реальность, так? — безумно шептал Сомбра в покрывшуюся следами его зубов и жарких поцелуев шею Луны, гладя всё её тело нежно, но с такой настойчивостью, что она граничила с принуждением. Хотя им владела похоть, исходящая из любви к прекрасному, хрупкому, но сильному, самому удивительному существу во всём подлунном мире, живой и цепкий ум не мог игнорировать не столько плавно меняющиеся фоны и декорации вокруг них, сколько излишнюю идеальность момента.
Они были одни. Одни в целом свете, одни друг у друга, и ни у кого и ни у чего не было власти помешать тому, чего им обоим хотелось. Твёрдое и счастливое это осознание подстёгивало не торопиться, растянуть кипучую сладость церемониальной части, исследовать все изгибы и проверить, насколько они совмещаются с впадинами на теле партнёра. Они были глиной в копытах друг друга и свободно лепили из другого всё, что им было нужно.
— Я делаю всё, чтобы это изменилось, — клятвенно прошептала в серые губы Луна. Её копыта блуждали по свободному от вечного плаща телу единорога, исследуя островатые лопатки, волнующий подъем холки, удивительно объёмную, несмотря на свою исключительную густоту, гриву, сужающийся переход спины в крепкий узкий круп.
Они обменивались ощущениями, даря и забирая, впитывая и испуская. Оба понимали, что находятся в осознанном сновидении, созданном магией Луны. Что мозг каждого создаёт в ощущениях то, о чём привык думать, то есть, по сути, их близость наполовину являлась подделкой, фантазией, вольными и наивными домыслами о том, каково это — когда тебя касаются так. Но в их душах не было такого разброса. Бывшие практически едиными и до этого, их сознания окончательно сплелись тугими узлами. На самой поверхности, не пытаясь прятаться, плавилось острое, бесконечное одиночество, а над ним у обоих витала и возможность, и необходимость залечить его друг у друга. Это сочетание одну за другой рождало волны горькой, щемящей нежности, побуждающей углублять поцелуи, прижиматься ближе, вжимать в себя объятьями, стремясь создать как можно больше точек соприкосновения двух жадных, сильных тел.
Однако никто не зашёл дальше. Не хотели ни лишать себя той непринуждённой невинности, что ещё сохранялась между ними в разговорах, спорах и играх, ни обманываться трюками воображения. Чтобы заглушить боль и несправедливость резкого расставания, хватит и сна.
Чтобы стать одним целым, покажется мало и реальности.
— Сон скоро закончится, — язык и губы Луны едва шевелились, всё ещё потрескивая от неистовых, отчаянных ласк, что обрушивались на них и что обрушивали они сами.
— Мы ласкали друг друга так мало? — нежно ероша носом мягкую светлую гриву, проскулил Сомбра.
— Весь сон?
— Мне нужна вся жизнь.
Закрыв глаза, аликорночка поцеловала его в горло.
— Будь осторожен. Пока ничего не ясно.
Советники уже давно перестали обращать внимание на поморщивание короля и взволнованно прерывать свои доклады. К концу долгого совещания даже нервный тик и клацанье зубов не нарушали бесстрастности кристальных пони, а вот самому Дженезису действовали на нервы. Он то и дело косился за окно, где по защитному куполу изнутри разлетались ударные волны.
Аликорн изменил свойства грандиозного щита, переведя его в глухую оборону. Ни входа, ни выхода. Он был уверен, что Луна понимала это со всей рассудительностью, а пытаться пробиться продолжала из чисто подросткового упрямства и ради мести, чтобы своими попытками принести ему ещё один острый приступ мигрени.
Терпеть её удавалось с всё меньшим успехом.
Для полноты картины его младшей сестре не хватало только брызгать слюной и по-жеребячьи топать ногами, потому что яростные крики «Верни меня обратно!» уже были. Равно как и…
Шантаж, правда, слишком быстро закончившийся, потому что у Луны не нашлось достаточно грозных аспектов для обмена.
Истерики, оказавшиеся предсказуемо стабильным и доступным, но очевидно неэффективным средством.
Попытки поговорить конструктивно, разбивавшиеся о справедливую тяжесть преступления Сомбры и нависающую над королевством угрозу.
Поползновения на запрещённую или высокоуровневую магию, закончившиеся неудачей.
Разговоры с Кристальным Сердцем, в которых было слишком много слёз и аргументов в стиле «Ты же создано из существ, которые первыми воплотили любовь».
Дежурства у постели крепко спящей Анимы Кастоди и одёргиваемые гневным шипением стражи робкие попытки разбудить ту раньше времени.
И, наконец, шедевр мысли отчаявшейся влюблённой кобылы в виде инициирования похищения Селестии и угрозы заколоть её вилкой для торта, если купол сейчас же, сию же минуту снова не сделают проницаемым. Время от времени Селестия бросала изображать на лице ужас, брала вилку от своей шеи телекинезом, цепляла кусок тортика и, вернув оружие сестре и прожевав, снова пищала от неподдельного, чистого, концентрированного страха.
Она была на стороне Луны. Дженезис был на стороне Луны. И оба говорили ей, что как пони, живые, чувствующие и способные к любви и дружбе, они целиком и полностью её понимают, сочувствуют ей и никогда бы не разлучили с жеребцом, которого она будет помнить, пожалуй, и после смерти. Но как правители, на плечах которых лежит тяжкий груз ответственности за королевство и подданных в нём…
— Принц Харц Еро мёртв, — объяснял Луне на перьях король, — я знаю, кто его убийца, и по законам устанавливающихся с гиппогрифами отношений должен был пленить его на месте. Но я не могу это сделать ради твоего же блага, потому что Сомбру, попадись он, неизменно предадут смерти! Я даже не могу сообщить о трагедии и сделаю вид, что удивлён и шокирован, когда мне о ней сообщат, чтобы не поставить его под удар! Я пошёл тебе навстречу — почему ты не можешь сделать то же самое и просто посидеть тихо, делая вид, что ты не при чём, пока всё не уляжется? Убийство наследника не прощается просто так, да и гиппогрифы — не грифоны, от них ничем не откупишься. Сама посуди, если принц решил соблюсти традицию и, подвергнув свою жизнь опасности, лично отправиться в поход до невесты, чтобы доказать ей серьёзность своих намерений, что для гиппогрифов значат клятвы и принципы.
Умом Луна понимала всю разумность таких доводов, но сердце чувствовало беду, не давая успокоиться и выждать. Она не находила себе места, мечась от одного пони к другому, и внутренне была благодарна Селестии, которая забросила свои традиционные вечерние гулянья со смертными и каждую свободную минуту теперь проводила вместе с сестрой. Гибель жениха, похоже, её совсем не трогала — она лишь для приличия иногда напускала на себя печальный вид, но в целом не собиралась искренне горевать по гиппогрифу, которого никогда не видела, больше скорбя о смерти Осени, с которой ей так и не довелось встретиться.
Но, разумеется, гораздо сильнее аликорницу заботило состояние Луны. Та истощала себя попытками пробить купол и вырваться на волю, в вечной истерике принимая цель защитить её за цель ограничить, лишить свободы, запереть навсегда в кристальной сияющей клетке. Селестия поражалась паранойе своей сестрёнки и без устали отговаривала её от бесконечных навязчивых идей вроде тех, что теперь-то Анима и Дженезис попробуют выдать за кого-нибудь уже её, чтобы восполнить пробел в обзаведении новыми связями и заставить её забыть Сомбру.
— А я не забуду, — одержимо шипела аликорночка, горбатой всклоченной волчицей семеня вдоль границы купола, — я буду помнить! Я помнила и всегда буду помнить!
Селестия тайком закатывала глаза.
Поначалу Луна спала лишь для того, чтобы увидеть возлюбленного и убедиться, что он жив (хотя краем сознания она интересовалась, отдыхает ли дух Анимы вместе с телом или по-прежнему водит души к загробному миру, не давая Смерти отпуска?). Но затем, словно истратив все силы, впала в столь же продолжительную спячку, как её наставница. Аликорночка много спала по ночам, утрам, дням, вечерам, пробуждаясь лишь ненадолго, чтобы удовлетворить свои первичные потребности, и снова отправлялась в кровать.
— Тебе нельзя столько спать! — умоляла Селестия каждый раз, встречаясь с сестрой в коридорах. — Твои мышцы совсем атрофируются такими темпами!
— Во сне я вижу Сомбру, — бормотала Луна. — Скажешь мне, если станет известно что-нибудь о покойном принце.
— Тогда остановись, — схватила за копыто уже собравшуюся скрыться в опочивальне сестру аликорница. — Гиппогрифы прислали письмо о том, что принц не подаёт о себе никаких вестей слишком долгое время. Дженезис ответил встречным беспокойством, но тело уже начали искать.
Сон о какой-то незначительной белиберде, удивляющей лишь в первые секунды после пробуждения и после безболезненно забывающейся, заколебался и пошёл трещинами. Пейзаж и персонажи обваливались, как крупные куски рассохшейся глины, обнажая безликий фон неопределимого цвета. Он оживлялся только мелкими всполохами искр и решительно приближающейся фигурой Луны.
— Тебе нужно затаиться, — сходу сказала она, лишь коснувшись копытом небритой щеки Сомбры, чтобы привлечь его внимание и заставить понять, что эта часть выходит за рамки того, что можно безнаказанно и без ущерба выбросить из головы. — Спрячься так хорошо, как можешь, потому что гиппогрифы ищут своего принца.
— Не стоит так беспокоиться… — начал единорог, но Луна практически злобно прервала:
— Гиппогрифы, несмотря на свою самоуверенность и самоубийственные традиции, — не идиоты. Они не просто рыщут по Эквусу в поисках тела, они во всеуслышание объявляют об этом и сулят награду любому, кто может хоть как-то помочь. Одни только единороги с радостью сдадут тебя за неё.
— Ты намекаешь на мою свору?
— А ты считаешь, что разбойникам можно доверять? — горько воскликнула аликорница.
— Я — разбойник.
— Нет. Ты — всего лишь озлобленный и напуганный жеребёнок.
Сомбра отвернулся, нервно поджав губы. Луна мягким движением вернула его голову на место, заставив посмотреть себе в глаза:
— Обещай, что спрячешься. Не надо было тебе выставлять напоказ своё бессмертие — сейчас легче всего было бы притвориться мёртвым.
— Хорошо, Луна. Я обещаю, — поцеловал её в лоб единорог.
— Даже от своих пони! — надавила аликорночка, заставив Сомбру нахмуриться. — Ох, только не говори, что доверяешь им.
— У меня нет причин им не доверять, но да, ты права — не доверяю, как не доверял никому.
— Среди них есть кто-нибудь, кому продать тебя выгоднее всего? — заглянула в рубиновые глаза Луна.
Единорог вспомнил Виктори Край.
Они встретились, когда она была жеребёнком, а он был пьян. Проходил, залихватски сверкая бриллиантом серьги сквозь редкую черноту гривы, мимо неё, просящей милостыню у храма солнца бледной сироты, копытом мимолётно приласкал щеку, назвав крошкой, а затем к ногам кобылки упал кусок сверкающего жёлтого металла. Шокированная такой щедростью, она упорно бежала за довольно громко напевающим себе под нос богатым господином, искренне полагая, что он ошибся и собирался дать ей обычную медяшку, пока не попала в логово его подельников. Так она лишилась выбора и осталась.
Ангельская невесомость и полупрозрачность её внешности, малый возраст и милый голос делали её самым неподозрительным участником банды, а хрупкость телосложения и низкий рост позволяли пролезть в любое окно, в любую щель, в любую прореху. Несмотря на свою воздушность, она с самого первого дня вела себя, как телохранительница Сомбры, исполненная благодарности и восхищения к нему. Единорог поощрял подобные выходки, и Виктори стала для него компаньоном, который не избавляет от больших опасностей, но подчищает мелкие: он ненавидел, когда кто-то касается его даже самым невинным и случайным образом.
Однако когда это пыталась сделать сама подросшая телохранительница, выросшая в жеребячьей влюблённости в своего покровителя, он отшвырнул её телекинетическим ударом. «Не вздумай повторять это, — холодно бросил он кобылке, чьи минуту назад готовые поцеловать его губы скривились и дрожали от обиды и страха. — Я убивал и за меньшее». Она просто была не той.
И до сих пор не вернулась, когда та пришла.
— Есть, — наконец глухо ответил Сомбра.
— Просыпайся, Луна.
Аликорночка распахнула глаза, услышав знакомый голос, и моментально вскинула голову, чтобы встретиться взглядом с Анимой Кастоди. В уголках её глаз жила улыбка, хотя губы не улыбались.
— Доброе утро, — хрипло поздоровалась Луна и зевнула, прикрыв рот крылом. — Рада, что ты выспалась. Что, тренировка? Или снова теория?
— Визит в Орлиное гнездо, — был ответ. — Вы с Дженезисом и Селестией выдвигаетесь уже завтра.
Луна моментально стряхнула с себя остатки сна.
— Ты остаёшься?
— В королевстве должен оставаться хоть один аликорн, — приспустив веки, кивнула Анима. — И, к тому же, я всё ещё могу быть медлительной после сна. Дженезис уже объяснил тебе нашу политику?
— Так и есть, — кивнула аликорница, поднимаясь с постели. — Не волнуйся, сестра, я не подведу.
— Очень надеюсь, — многозначительно протянула королева, покидая покои Луны и тем самым давая ей безмолвное разрешение начать сборы.
Они, в отличие от приготовлений Селестии, вышли даже чересчур лаконичными. Старшая сестра же собирала чемоданы и саму себя, как положено порядочной овдовевшей невесте (вернее, за неё это делали служанки), но говорила так беззаботно, словно была простой крестьянкой, выходящей замуж по любви.
— Я хотела украсить гриву этими перьями, чтобы подражать оперению гиппогрифов, и надеть самую лёгкую из своих туник. Было бы неплохо нарядиться в мою любимую, но она мешала бы главному брачному ритуалу: ловле костей, — сидя перед зеркалом между двумя кристальными кобылками, что хлопотали над её причёской, сообщила аликорница. С её почему-то обзаведшейся бирюзовой полоской гривой, гладкой и струящейся, словно шёлк, было сложно справиться в одиночку.
— Ловле костей? — покоробило Луну.
— Гиппогрифы, в отличие от пони, полностью всеядны, — с удовольствием объяснила Селестия. — Мы можем ограниченно есть рыбу и изредка — мясо, но они вкушают это ежедневно и не видят в этом ничего обычного. Поэтому с древности повелось так, что гиппогриф делает своей избраннице предложение, скидывая ко дну пропасти крупную кость. Чем крупнее и вкуснее животное, которому эта кость принадлежала — тем лучшим добытчиком показывает себя жених. Гиппогрифы умеют определять кости на расстоянии, но мне подсказали, что на моей свадьбе будет череп птицы рух. Вернее, был бы, — она инстинктивно прикрыла глаз, когда гребень из зелёного кристалла подошёл слишком близко к линии роста волос на лбу.
— Ловить… чью-то голову… — скривилась её сестра ещё сильнее, не обращая внимания на присутствие служанок. — Да они же недалеко ушли от грифонов!
— А что ты ожидала от тех, кто и так наполовину грифон, да ещё и живёт недалеко от драконов? — хихикнула Селестия, изменив своей привычке не шевелиться во время любых процедур, чтобы не усложнять слугам работу. — Кстати, от драконов они переняли то, что во время ловли кости жених и невеста пикируют со сложенными крыльями и закрытыми глазами, сцепившись копытами… то есть, когтями.
— Это проверка на доверие, да?
— Да.
— И сколько таких свадеб заканчивалось погребениями?
— История знает на удивление мало случаев, — задумчиво ответила старшая из сестёр. — Обычай же не требует расцепляться лишь у самой земли. Это происходит в произвольный момент, чтобы один из супругов смог поймать кость. Кто поймал — тот и будет главным в доме, и первому потомку его пола перейдёт власть в семье, когда поймавший кость родитель умрёт. До свадьбы этого самого потомка, конечно — потом первенство снова придётся определять этим ритуалом.
— А если не поймает никто? — с ехидной пытливостью поинтересовалась Луна.
— Это считается очень дурной приметой, говорящей о том, что семья распадётся. Правда, отменяют свадьбу после этого только обычные гиппогрифы, власть имущие вроде нас с Харц Еро не могут позволить себе такого.
— Вернее, не могли бы, — внятно поправила аликорночка и получила в ответ беззаботный кивок, а затем к ней подлетело две пары серёг траурной расцветки:
— Эти или эти?
После короткого раздумья Луна посоветовала ей те, что будто состояли из хрустящих лиловых снежных хлопьев. Образ Селестии вскоре был завершён, и эти серьги, не скрываемые гривой, что имитировала собранные наверху кудри по пошедшей от шевелюры Анимы Кастоди моде, были единственным, что отражало, а не поглощало свет, подчёркивая её глаза. Привычные жемчужные бусы на крыльях же сменились скромными лентами тяжёлой тёмной ткани, слегка провисавшие красивыми драпировками, украшения ограничились медными браслетами выше локтей и широким ожерельем, мрачно нагромождённом узорами, а кричащую белизну тела укрыл строгий, но вместе с тем свободный крой закрытого чёрно-бордового наряда с отделкой под браслеты.
Луна, жадно рассматривая сестру, убедилась, что та будет божественно-красива даже в траурном наряде, и внезапно занервничала из-за ощущения едва ли не наготы рядом с ней. Усевшись в колесницу, запряжённую невероятно лохматыми существами, представляющими собой нечто среднее между волком и яком, аликорночка поинтересовалась у Селестии, не может ли позаимствовать пару мелочей из её сундуков. Та на это лишь широко улыбнулась и словно из-под крыла вытащила сестре её личные украшения, которые она совсем не надевала:
— Я знала, что тебе тоже захочется.
— Спасибо, — самостоятельно пристроив их на рог, волосы и крылья, кивнула Луна. — Ты очень предусмотрительна… в отличие от меня. На каком языке мы будем говорить?
— На кристальном, разумеется. Наши глотки не приспособлены к речи гиппогрифов, в которой много звуков из арсенала орлов.
— Значит, даже переводчика не будет? — тоскливо проводила аликорночка взглядом процессию советников, дипломатов, министров и так далее, направлявшихся к собственным колесницам, не таким роскошным, как та, в которой сидели сёстры. И уж точно не настолько богатым, как та, в которой должен был в одиночестве полететь Дженезис.
— Будет, но он знает их язык только в теории и физически не может показать свои знания на практике. Или, как вариант, на письме… Ты волнуешься?
— Немного, — поёжившись, призналась Луна. — Ты же знаешь, что я еду лишь для того, чтобы убедиться в безопасности Сомбры.
— Поверить не могу, что он жив, — рассеянно ответила Селестия, погрузившись в какие-то размышления.
— Я надеюсь, что так и останется, — прошептала аликорночка, положив голову на бортик колесницы. С появлением Дженезиса пришлось выпрямиться, и вскоре диковинные существа пустились в дальний бег.
Королевство прибегло бы к помощи морских драконов, но на океане всё ещё бушевали шторма, вынудившие воспользоваться пешим способом передвижения ещё принца гиппогрифов. Аликорны могли преодолеть весь путь несколькими телепортациями, но с ними были придворные, слуги и многочисленные дары, чтобы выразить своё соболезнование, а с таким багажом не вышло бы даже одно перемещение. Оптимальным выходом стало обращение к полуволкам-полуякам, крайне замкнутому народцу, выживающему на непроглядных просторах морозного севера. Они были для Кристального королевства кем-то вроде грифонов для Эквуса, но их наёмничество было построено не на кровожадности, а на исключительной проходимости, которая, наверное, не имела аналогов.
Луна не раз видела, как состоятельные горожане, перед кем возникла нужда преодолеть дальний и опасный путь, в мгновение ока уносятся на кажущихся из-за своей шерсти неповоротливыми гигантах, но всё-таки не смогла сдержать удивления, ощутив на себе всю скорость северных наёмников. Их не могли остановить ни снег, ни ветер за куполом — словно не замечая жесточайшей непогоды, полуволки преодолели вечно заснеженную равнину в считанные минуты и вырвались к бесплодной каменистой гряде, где уже заметно снизили энергозатраты и двинулись вперёд в более спокойном темпе. Риск быть опрокинутым метелью остался позади.
Сёстры озирались по сторонам, вглядываясь в пролетающие мимо пейзажи. Постаревшие листья на деревьях и кустарниках побурели и иссушились, съёжившись на своих ветках, но больше некому было сорвать их с насиженных мест и дать вторую жизнь в виде многоцветного шелестящего ковра. У Луны упало сердце, и она только через несколько месяцев после трагедии осознала весь ущерб отсутствия Осени. Зима придёт в положенный срок, но не станет выполнять чужую работу — уложит снежное покрывало поверх мёртвых рыжих одеяний, Весна растопит её подарок природе, но вряд ли капель смоет хоть часть прошлогодних листьев. Не пробьются новые почки, не распустятся новые листья, и птицы не совьют своих гнёзд без их зелёных укрытий. Клочок за клочком земля начнёт беднеть флорой и фауной и тихо, бесславно умирать.
Аликорночка осмелилась посмотреть на сестру. Та сидела с идеально прямой спиной, выдавая свою боль лишь увлажнившимися глазами и крепко поджатыми губами, силящимися удержать рыдания в горле, а рог светился ярким золотым светом. Луна не могла понять, что это за заклинание, пока не обернулась: на землю с исстрадавшихся деревьев планировал ненужный уже шелестящий груз. Селестия выполняла долг умершего аликорна и пыталась не плакать.
Её младшая сестра не могла удержаться от объятий, выражая всю свою благодарность и преклонение перед таким великодушием и добротой ко всему живому. Она словно вновь была жеребёнком, восторженно глядящим на аликорницу, которая казалась воплощением божественности.
К вечеру они доехали до первой деревни, своими укреплениями и масштабами всё-таки больше похожей на молодой город, нежели на первобытное поселение, и обе сестры были всерьёз взволнованы мыслью о том, как же теперь солнце уйдёт за горизонт. Может, просто, столкнувшись с ним и не найдя утягивающей его в Сонную расщелину магии, поплывёт по небосводу в обратном направлении? Однако ответ был дан Селестии и Луне практически мгновенно: на возвышающийся над всеми зданиями широкий помост взошло примерно полсотни единорогов и синхронно зажгли рога.
Полуяки стремительно пронесли королевский кортеж мимо города, но каждый из свидетелей этого ритуала, после которого солнце медленно и тяжело, но всё-таки ушло на покой, а вместо него с другой стороны плавно поднялась луна, понял, что впервые увидел у магических пони Эквуса организованное коллективное заклинание.
— Это невероятно! — восклицала Селестия, восторженно подпрыгивая на месте, и Луна догадывалась, что виной тому не отвратительные дороги, больше достойные зваться тропинками. — Очевидно, светила слишком долго не сменяли друг друга, и пони, встревожившись, решили исправить это самостоятельно! Ах, хотела бы я посмотреть на единорога, придумавшего такое первым! Он определённо настоящий гений!
Младшая не разделяла её энтузиазма, обурённая смешанными чувствами от радости и печали того, что не обнаружила среди повелителей светил Сомбру:
— Держу пари, это явление доказало им не то, что не нужно убивать всех аликорнов подряд, а то, что они и без них славно справляются.
— Всему своё время, Луна, — воодушевлённо взмахнула копытом Селестия. Каким-то образом пара полуволков, тянущая их колесницу, увидела этот посылающий вперёд жест и ускорилась. Охнув, старшая из аликорниц чуть не потеряла равновесие, а младшая не удержала смех, когда тягловые создания, неверно воспринявшие жест пони, нарушили иерархическое построение кортежа и обогнали изрядно удивившегося Дженезиса.
Они увидели ещё два захода солнца, не считая двух рассветов, и Луна встревожилась, косясь на ни разу не замедлившихся полуяков:
— Селестия?.. Разве эти яквольфы не должны отдыхать? Они не сделали ни одной остановки, не считая тех редких, чтобы именно мы могли позаботиться о своих потребностях, но не они.
— Не волнуйся, сестрёнка, всё хорошо. Они спят на ходу.
— Чего?! — чуть не проглотила собственный язык аликорночка, вскинув голову. — Ты же шутишь, правда?!
— Обычно они спят просто стоя, — с лёгкой улыбкой поведала Селестия, — но некоторые учатся спать прямо во время бега. В этот момент у них открыты глаза, не беспокойся.
— То есть, ты знала об этом, но не знала, что взмах передней ногой они воспринимают как команду ускориться? — проворчала Луна.
— Дженезис не учил меня управлению другими существами, — повела плечом аликорница. — Он учил меня сосуществовать с ними в уважении и понимании.
Во время любых последующих бесед с сестрой Луна всё размышляла, подшутила над ней Селестия или нет, но, так или иначе, яквольфы действительно не сделали ни единой остановки, благодаря чему примчали кортеж Кристального королевства к Морю Облаков в поразительно короткие сроки. Даже Зима не успела выйти из своих ледяных владений.
Пони сошли с колесниц, чтобы размять до невозможности затекшие ноги, морщась и кашляя от здешнего воздуха. Море Облаков было отвратительным местом. Цвет, собственно, облаков, из которых оно и состояло, не навевал никаких эстетически приятных ассоциаций, и было такое впечатление, будто сюда мир свалил все неудавшиеся погодные — хотя больше, естественно, облачные — эксперименты.
— Наверняка вместо дождя из них идёт пыль, — брезгливо смотря на клубящиеся невдалеке от них грязные клочья спрессованного воздуха и воды, предположила Селестия.
— Или камни, — согласилась Луна. — Взялось же откуда-то плато, которое будет дальше.
Сёстры, прохаживаясь из стороны в сторону и потягиваясь, смотрели, как пара казначеев расплачивается с особо крупным яквольфом: именно ему выпала честь — или скорее обязанность, потому что гордые существа не выказывали никакого трепета перед аликорнами, и это не вызывало удивления — тянуть колесницу Дженезиса.
— Сейчас они отправятся отдыхать в здешние пещеры, — пояснила на всякий случай Селестия, — и будут ждать нашего возвращения, чтобы доставить всех обратно. А через океан нас перенесёт кортеж от гиппогрифов.
— Что-то он задерживается? — неуверенно заметила Луна и посмотрела на короля.
Он подошёл к границе омерзительных облаков, поднял голову и послал в небо яркий пульсирующий столб фиолетового света. Простояв в пространстве несколько секунд, он скрутился с рога аликорна, щупальцами спрута взвился ввысь и взорвался ярким сигнальным фейерверком.
— Вот теперь уже можно судить, насколько, — хихикнув, поцеловала сестру в щеку Селестия.
Тем не менее, ждать практически не пришлось. Луна даже заподозрила, что гиппогрифы, гибкие, но мускулистые, ночевали на скрывавшемся под Морем Облаков плато: они вынырнули из-под мерзкой, но, как выяснилось, бесплотной массы всего через минуту после заклинания Дженезиса, запряжённые во что-то отдалённо похожее на колесницы Кристального королевства, но с полозьями вместо колёс. За ними с небольшим запозданием вылетело ещё несколько подобных саней.
Дженезис первым уселся в свой транспорт и первым же унёсся вперёд, не удержавшись, однако, создать вокруг себя защитный пузырь, когда гиппогрифы бесстрашно нырнули в грязную облачную пелену. Луна и Селестия, сани которых утянули следом за старшим братом, осмелились не пользоваться какой бы то ни было защитой и выяснили, что она всё же не была бы излишней: в гривы и одежды тут же набился песок.
— Я была права, — платком очищая язык, недовольно заметила Селестия.
— Что-то тебя это не радует, — тоже безо всякой радости ответила Луна, вытряхивая пыль из ушей.
— Зато не камни!
К счастью, они успели привести себя в порядок к тому моменту, когда тягловые гиппогрифы совершили мягкую посадку на горы Арис, зовущиеся также Орлиным гнездом. Дженезис, однако, посматривал на сестёр с неприкрытым ехидством, явно зная об их непредусмотрительной и самоуверенной оплошности.
Дворец королей гиппогрифов представлял собой вертикальный белый шпиль из неизвестного камня, увенчанный тяжеловесного вида шаром на самом верху. Три невнятных стелы на его макушке, изображавших, видимо, каких-то значимых для истории гиппогрифов, придавали этому элементу законченный вид луковицы. По случаю траура высотные украшения были то ли выкрашены в чёрный цвет, то ли отделаны ещё одним слоем тёмных камней. Луне было непривычно смотреть на такую лаконичность, нарушающую, кажется, несколько законов физики, после богато украшенного кристального дворца с его тонкой архитектурой и резными украшениями. Больше строений вообще не было видно, но Селестия, неприметно потолкав сестру сгибом крыла, взглядом указала на стены крутых гор. Аликорночке потребовалось основательно присмотреться, чтобы различить любопытно выглядывающие из пещер и расщелин клювастые лица.
Город был выстроен внутри скал, а дворец правителей становился местом, видимым из любой его точки.
Гостей встретила королева гиппогрифов, всем известная как Элсен Сайхан. Её фисташковое тело и длинный гребень голубых перьев на голове почти целиком скрывала большая чёрная вуаль, и даже сквозь оперение было видно, что глаза опухли от пролитых слёз. Тем не менее, мать погибшего поприветствовала аликорнов и их подданных тепло, стойко выслушав соболезнования, и лишь на Селестии её голос дрогнул.
Элсен взяла копыта молодой аликорницы своими тёплыми орлиными лапами, прерывисто вздохнув и посмотрев в сочувствующие лавандовые глаза из-под вуали:
— Мой дорогой Харц был очарован тобой. Он влюбился с первого взгляда на портрет. Он был… таким достойным гиппогрифом… ты была бы очень счастлива быть его женой. Прошу всех следовать за мной. Я покажу покои, в которых каждый из вас сможет отдохнуть с дороги, пока мой м… король Хурай Зурх не закончит неотложные дела.
Очевидно, на её собственной свадьбе кость поймала не она.
Луна шла по замку гиппогрифов и осторожно осматривалась. Камень обязательно был скрыт для тепла под коврами, мехами и шкурами — ими в изобилии были увешаны все стены, и зачастую были единственным предметом комнаты: сказывалась любовь этого народа к лаконичности и простору для полётов и жизни. По понятным причинам не было ни единой лестницы, но специально для бескрылых пони были сооружены временные варианты из дерева, красиво украшенные резкой. Среди изредка встречавшейся скромной мебели выделялись своеобразные круглые очаги по центру некоторых помещений, дым которых тут же вбирали свисавшие прямо с потолка гигантские каменные трубы.
— Как они их сделали? — шёпотом допытывалась до сестры Луна. — Вырезали прямо в скале, как мы — из кристаллов? А куда тогда ведут дымоходы? Или они как-то хитро собирали всё это с нуля, а потом… — она осеклась, наконец обратив внимание на то, к чему был прикован взгляд Селестии.
На каждом из слуг была хотя бы одна траурная вещь, даже лента вокруг оперённой головы. Это вряд ли было следствием слепого подчинения приказу: у многих гиппогрифов стояли в глазах слёзы, бессильно волоклись по коврам на полу крылья, некоторые даже всхлипывали и когтями утирали клювы, пока, как им казалось, никто не смотрит.
Все жители искренне скорбели о трагически погибшем принце.
Аликорночка поёжилась, разом стихая. Для Селестии вся жизнь была увлекательным приключением, она, думалось, мало к чему относилась серьёзно, и Луне следовало бы отнестись внимательнее к тому, что после приветствия Элсен относящаяся ко всему с любопытством и задором сестра вдруг присмирела и погрузилась в задумчивость. Теперь, после долгого шествия по замку гиппогрифов, наполненного разделявшими горе своих правителей подданными, её состояние и вовсе можно было смело назвать подавленным.
Когда Хурай Зурх, низкорослый для гиппогрифа, но угрожающе крепкий король в чёрной меховой мантии с широкими острыми плечами, закончил со своими таинственными обязательствами и вышел поприветствовать аликорнов, уверенно проигнорировав их свиту, гостям было позволено взглянуть на обнаруженное тело. Оно покоилось на монолитном каменном смертном одре в самом центре шарообразной части замка, и Луна была шокирована, когда ей пояснили, что эта самая часть, самая примечательная с улицы и приковывающая взгляды, служит королевской семье склепом. Однако окончательно похолодела аликорночка, узнав, что обычно покойных не запеленовывают так туго в белые полотна.
И пара мрачных гиппогрифов начала снимать с трупа наслоения ткани.
Слабонервные предпочли отвернуться. Аликорны были вынуждены, не дрогнув, смотреть, как, лишившись поддержки в виде бинтовки, расходятся в стороны половины рёберной клетки.
— Ему разодрали грудь, — прохрипел Хурай Зурх, изменяя своей манере держаться властно и отстранённо, и прикоснулся пальцами к ледяному клюву единственного сына. — Ему разодрали грудь и продолжили избивать, пока он не умер от кровопотерь и боли. Какая силища нужна, чтобы сотворить подобное? Каким монстром нужно быть, чтобы так повергнуть того, кто был лучшим бойцом горы Арис и взлетал стремительнее любого орла? — чёрные глаза уставились прямиком на Дженезиса, полыхая всеми оттенками ярости и скорби. — Кто убийца моего сына?
— Мы этого не знаем, Ваше Величество, — ответил аликорн. — Нападение было совершено в землях, где царит анархия. Вероятнее всего, это были разбойники, и…
Луна в ужасе вздрогнула, испугавшись, что король сейчас выдаст Сомбру, но раньше, чем она сумела среагировать, Хурай Зурх окончательно потерял самообладание:
— Мне плевать на род их занятий! Мой единственный наследник должен быть отомщён!
— Прошу Вас, успокойтесь. Мы прилагаем все усилия, чтобы найти след тех, кто повинен в случившейся трагедии, но нам не хватает войск, — прибегнув к магии своего успокаивающего голоса, Дженезис смело ввернул намёк на то, что по-прежнему не откажется от союза.
— В этом я Вам с удовольствием помогу. Даже несмотря на то, что Вам гибель моего сына была с определённой стороны выгодна…
Младшая из сестёр в очередной раз испугалась того, что Дженезис вот-вот скажет правду, увидев, как гневно сверкнули его глаза:
— Как Вы смеете?
— Я ничего не утверждаю. Но и отказываться от подозрений не собираюсь. Найдите этих мерзавцев, кто бы они ни были, и принесите сюда их головы. Хотя нет, — медленно протянул король гиппогрифов с истинно грифоньей кровожадностью, полубезумным взглядом скользя по развороченным внутренностям принца, — лучше доставьте живьём. Мои солдаты будут вам помогать. Но предупреждаю, — он внезапно оторвался от тела Харца, — если расследование чересчур затянется — я восприму это как утайку.
Угроза пульсировала в голове Луны, затмевая и все остальные мысли, и какие бы то ни было попытки мира достучаться до неё. Она провела ночь без сна, опасаясь, что снова скользнёт в мир снов, отыщет Сомбру и будет предаваться любви с ним, как они всегда оба хотели, пока в это время…
Принц Харц Еро был для неё всего лишь именем на свитке истории. Посторонним персонажем жизни, допустимой жертвой их с Сомброй любви на фоне праздного обладания друг другом, камнем преткновения между их отношениями и обществом. Теперь в траурных лентах на головах слуг, в слезах безутешной матери, в тихих разговорах сестёр, в воспоминаниях горожан, в отчаянно стискивающей дверную ручку фамильного склепа лапе силящегося сдержать горестный рык короля Луна видела в умершем личность. Личность добрую, благодетельную, унаследовавшую лучшие родительские черты, личность — некогда! — живую и дышащую, в самом расцвете сил и красоты, с надеждой на счастливое будущее и с нерастраченной способностью любить. Возможно, с ним Селестии было хорошо. Возможно, именно с ним она должна была обрести ту связь, что была у Луны и Сомбры.
Все присутствующие давили рыдания, чтобы сказать принцу последнее «прощай», а перед глазами Луны стояли затерявшиеся в траве у окровавленных копыт серого единорога золотые безделушки.
— Беги.
Сомбра сонно проморгался. Он и так спал, но не ожидал, что это слово так сразу вобьётся ему в сознание, вобьётся голосом, который подходит скорее погонщику-рабовладельцу, чем его возлюбленной. Тем не менее, это была именно она. Это она стояла перед ним, сгорбившись, смешав в своём взгляде гнев, разочарование и бескрайнюю скорбь.
— Луна? — растерянно позвал единорог и протянул к аликорночке копыто, но вместо того, чтобы шагнуть к ней, отступил назад.
— Беги, прячься и молись, чтобы тебя не нашли, если у тебя не было весомой причины убивать этого беднягу, — тело кобылки била крупная дрожь. Она с равной вероятностью была готова разрыдаться и перегрызть Сомбре глотку. Ей потребовалось время, чтобы, сжимая челюсти и прерывисто втягивая носом воздух, собраться и продолжить срывающимся голосом: — Принц Харц Еро был жизнелюбивым и милосердным, гиппогрифом с широкой душой и мягким сердцем, он был, в конце концов, просто живым, и если ты сейчас же не назовёшь мне хоть один повод не называть твоё имя королю Хурай Зурху, тебя не спасёт никакая тёмная магия.
Единорог шокированно смотрел на роняющую на яростный оскал слёзы Луну.
— Ну?! — вдруг взревела она, и жеребец инстинктивно пригнулся, готовясь избежать удара, но его стегнуло лишь волной ненависти. Тело же аликорницы оставалось неподвижным, застыло карающим изваянием синей стали. — Это было ради наживы?! Зачем ты вообще совершал все эти убийства?! Зачем нужно было совершать их с такой жестокостью?! Тебе не хватило того, как ты отомстил своим владельцам?! За их грехи должны отвечать совершенно другие существа только потому, что они не пони?! Так ты совсем недавно доказал, что пони могут быть ещё хуже!
Сомбра медленно выдохнул, сдвигая брови.
— А ты всё ещё считаешь меня пони?
Луна захлебнулась новой гневной тирадой, во все глаза глядя на единорога. Она внезапно поняла, насколько тот изменился со времён их жеребячества. Тот род занятий, что он выбрал, аликорночка всегда пропускала мимо сознания, не допуская ни единой порочащей друга мысли. Она не думала о том, что случалось с его жертвами и их жизнями, не думала о чувствах семьи, друзей и соратников этих самых жертв, не думала о том, зачем Сомбре вообще нужно грабить караваны и одиночек. Луна считала его решение нападать только на тех, кто не относится к пони, благородным и красивым жестом, выражением вечной непримиримости со своим прошлым и местью всему роду беспощадных мучителей. Словом, что бы тот ни делал — у неё находилось для этого оправдание, потому что до сих пор его злодеяния не представали её глазам и оставались чем-то абстрактным, чем-то, что можно проигнорировать просто потому, что этого не существует в поле её зрения.
Столкновение с другой стороной реальности выбило розовые очки стёклами внутрь. Но неужели мало страшных открытий?..
— Кто же ты? — потерявшим всю свою силу голосом просипела Луна.
— Я не знаю. Но от меня явно не случайно бежали всю жизнь, явно не случайно мои черты внушали другим пони отвращение и страх, не случайно моя магия не вписывалась ни в одну из школ и не находила ни собратьев, ни преемников. Не случайно я не могу умереть и выживаю после самых тяжёлых испытаний и травм. А ещё я не случайно чувствую и помню тебя, сколько бы времени ни прошло. И сейчас ты терпишь крах идеалов. Я прав? — наклонил голову вперёд Сомбра, сверля аликорночку немигающим взглядом.
— Это очевидно, — бессильно осела она на круп. — Ты стал одержимым убийцей и психопатом, лишь выставляющим наживу в качестве мотива… но пользовался ли ты когда-нибудь награбленным? Пытался ли построить дом, завести семью, даже сделать жизнь других лучше?..
Единорог долго молчал, отведя взгляд.
— Я — монстр, Луна. И я знаю, когда я им стал: во время своего побега. Страх, который исходил от погонщиков, когда я расправлялся с ними, с одним за другим… — Сомбра помедлил, подбирая слова. — Он словно входил в меня, как воздух. Делал сильнее. Я столкнулся с самым большим страхом во Вселенной — страхом перед смертью, страхом, завязанным на инстинкте выживания, бегства и самосохранения, вшитом в каждое живое существо. И чем больше я вбирал его — тем сильнее становилась моя магия, тем беспощаднее — дух…
Телекинезом он стащил с плеч и спины свой грязный, затасканный плащ. Аликорночка тяжело сглотнула подступившую к горлу тошноту, глядя на то, что он скрывал: уродливое глянцевое месиво застарелых шрамов, покрывавших спину и плечи сплошным рубцовым полотном.
— Ярость питала меня, — продолжал Сомбра. От раскаяния его голос звучал ещё более хрипло, чем обычно. — Они нашёптывали, что всё, что я делаю — правильно, я — лишь кинжал в копытах справедливости. Я даю всем то, что они заслужили, потому что если они, ни на что не смотря, рабскими оковами лишают пони мечтаний и надежд, почему я, тоже пони, не могу отвечать им тем же? Я развивал своё умение обращаться с тенями, я научился делать их осязаемыми, а затем придал им остроту, превосходящую любой меч. Однако было то, что сдерживало меня. И это единственное, что удерживало меня от падения во тьму — память о тебе. Я боялся, что потеряю себя и при встрече с тобой не сделаю разницы, убив тебя точно так же, как и остальных… подумай, сколько страха я мог бы получить от тебя. Ты блефуешь, говоря, что выдашь меня королю гиппогрифов. Ты никогда не сможешь причинить мне вред, потому что любишь — и не смогла бы, даже начни я убивать тебя. Но есть могущество выше этого. Есть сила, которая превосходит и потенциальную мощь твоего страха, и мою мстительную агрессию: то, что я люблю тебя тоже.
Единорог приблизился к застывшей в ужасе Луне, умоляюще глядя ей в глаза:
— Я давно перебил бы половину Эквуса, а затем подчинил бы вторую. Я погряз бы во тьме собственных теней, не свети ты мне сверху и не освещай истину, не служи маяком в беспросветной жестокости, которую я своими копытами возвёл вокруг себя. Если ты откажешься от меня сейчас — я потеряю последнюю причину сохранять в себе хоть что-то от пони.
— Ты лжёшь, — тихо прошептала аликорночка, закрывая глаза от непреодолимой внутренней боли. — Ты всего лишь пытаешься спасти свою жизнь. Будь это так — Харц Еро сейчас был бы жив. Ты бы бросил убийства, едва увидев меня.
Сомбра замолчал, нервно сглатывая, глядя в непроницаемое лицо, чтобы понять, казнён он сейчас будет или помилован.
— Ты нужна мне, — прошептал единорог. — Вне зависимости от того, какое решение ты примешь — просто помни о том, что ты действительно мне нужна.
Луна отвернулась, стараясь справиться с собой и подрагивая. Сомбра протянул к ней копыта, желая обнять, утешить аликорницу, но она вырвалась, не глядя на него. Время для единорога будто замедлилось, и тем отвратительнее было ощущение, как внутри него что-то медленно умирает. Снова.
— Уходи.
Слово больно ударило и засело в мозгу, точно стрела. Она… отвергла его? После того, что было? После того, что узнала о нём?
— Ты… ты отказываешься?.. — безжизненно прошептал Сомбра. Луна развернулась к нему. Даже прекрасная шёрстка не могла скрыть её бледность, и тем страшнее казались полные отчаянной решимости глаза, заставившие оробеть даже психопатичного убийцу.
— Ты так и не понял? Политика вкупе с родительским горем — беспощаднейшее из орудий! Подозрение в убийстве теперь падёт на Дженезиса, а значит, и на всех нас! — сердце снова пустилось в свой галоп. Она не отвергает его. Она изгоняет его, чтобы спасти. — Ты рискуешь начать войну между двумя королевствами!
— Если они только осмелятся… — начал было единорог, но аликорница грозно зарычала на него:
— Тебе мало зла, которое ты причинил?! Мало боли, мало крови и страха?! В одном ты был прав — я люблю тебя больше жизни. И посему заклинаю — уходи. Беги, прячься по крайней мере четыре десятка лет, пока всё не уляжется, пока мы не придумаем, что делать. Спаси свою жизнь…
Голос Луны сорвался. Сомбра, точно оглушённый, завернулся обратно в свой плащ. Аликорночка старалась не смотреть на него, чтобы не разрыдаться, не броситься в его объятия, не удержать, но усилием воли смогла заставить их последний совместный сон распасться.
А затем — не разбудить акустикой своих рыданий всех в замке.
XII. Опустошение
Страх за судьбу Сомбры, напряжённость политической обстановки и молчаливое, но явное осуждение старших аликорнов медленно сводили Луну с ума. Она перестала быть похожей на саму себя настолько, что приобщилась к суевериям, больше подходившим смертным, но это говорило лишь о том, что она отчаянно стремится помочь своему другу, не подав вида, что это происходит.
Словно король гиппогрифов мог читать мысли, Луна контролировала свой разум, не допуская ни единой мысли о Сомбре. Словно он мог делать это и на расстоянии, она перестала думать о единороге и дома, и стоит ли говорить, что её безумие оказалось загнано ещё глубже. Селестия, чувствуя боль младшей сестры, стремилась оградить её от всех новостей, отвлечь и хотя бы ложью убедить, что её вины нет, что ей нужно успокоиться и просто подождать. Гиппогрифы не живут вечно, со смертью их короля его указ утратит силу. Но тот ждать был не настроен, поэтому, когда угроза войны стала столь явной, что бросила тень на тела кристальных пони, Луна снова ринулась по снам.
Она искала не Сомбру, но любого похожего на него единорога. Король, разумеется, не имел ни единого представления о том, как выглядит убийца его сына, но это сходство нужно было самой Луне. Она думала об этом последние два года, переживая внутренние истерики и ненавидя себя всей душой за свою идею, но все сроки подходили к концу, а выхода лучше так и не нашлось.
Караванщики. Вот кто видел больше всего пони благодаря своим странствиям по дальним землям. Сознательно они не запоминали большинство встреченных, но подсознание бережно хранило каждое лицо, и Луне было об этом известно лучше многих. На самом деле пони не забывали ничего, никого, никогда, и аликорночка пользовалась этим вовсю, перескакивая изо сна в сон через обличья и отпечатки, через любые воспоминания и мысли. Она делала это так одержимо, что в какой-то момент её астральное тело раздвоилось, и клоны помчались в разных направлениях, но Луна и не думала что-либо менять, исправлять или даже задумываться над таким пугающим и странным явлением. Ведь так было быстрее.
Аликорночка наконец-то отыскала красноглазого серого единорога с чёрной гривой, и единственным его отличием от Сомбры, помимо причёски и метки, был нормальный рост. Не медля, чтобы не начать колебаться, задумываться над этичностью этого поступка и грызть себя из-за попрания всех законов совести и морали, Луна погрузилась в его подсознание. Языки кошмаров мягко расшатали черепные швы и проникли в стрекочущую импульсами мозговую массу, насаждая всё, что было нужно злоупотребившей своей властью аликорночке, вылизывая дочиста стенки черепа и оставляя налёт сумасшествия, заставивший беднягу думать, что он совершил то, чего на самом деле не совершал.
Луна возненавидела себя всей душой. Она часто улетала в морозную пустошь, где выла раненой волчицей, и её полный раскаяния и самоуничтожения крик впитывался метелью, уносясь в тёмные небеса. И снова от её пронзённого горечью расколотого существа ускользало, что кричит она двумя разными голосами, вступавшими друг с другом в яростные дебаты. Кому было бы лучше, если бы Сомбра погиб? Вернуло бы это к жизни покойного принца, есть ли вообще ритуал обмена одной смерти на другую? Но почему в играх богов должен пострадать смертный, который даже не подозревает об их страшных делах? Вправду ли разрушается путь смертных, стоит бессмертному поставить на него своё копыто? Неужели пони были правы в своём страхе перед аликорнами, раз они и вправду могут так легко перекроить их сознание в своих низменных, трусливых, эгоистичных интересах?
Она прервала свои душераздирающие стенания, завидев медленно приближавшуюся к ней пони. Льдистой расцветки фигура преодолела шквал ударов снежных плетей удивительно резко, представ перед Луной во всей красе: это была сама Зима. Она смотрела на разом прекратившую истерику и даже испугавшуюся аликорночку безразличными бледными глазами, чей прищур добавлял им холодной презрительности. Их белки, казалось, состояли из бушующей пурги; то же колючее трепещущее полотно выткало её хвост и гриву. Луна моментально замёрзла ещё сильнее, особенно при взгляде на рог и крылья Зимы, бывшие не чем иным, как чистым льдом, а когда полубожественная аликорница низко наклонилась к ней, и вовсе застучала зубами.
Но дрожащий рот был внезапно запечатан поцелуем.
Поначалу Луне казалось, что все нервные окончания, живущие в её теле, и все импульсы, огненно кричащие на них, воспалились докрасна, а затем стремительно начали белеть от жара, но вдруг подёрнулись инеем вместо истеричного писка раскалённой стали. Смертельный холод потёк по жилам аликорночки, замораживая её мышцы в стальные жгуты и притупляя любые понийские чувства практически до полной чёрствости. Когда Зима оторвалась от посиневших губ и величественно, с грацией, которой наделяют богов, удалилась в снежную черноту урагана, её сверхъестественный холод окутал Луне само сердце.
Только этот лёд удержал смятенный рассудок от окончательного распада. Только этот лёд, когда наперерез готовым схлестнуться в битве армиям гиппогрифов и кристальных пони бросился одурманенный ею лже-Сомбра с криками о признании и раскаянии, позволил аликорночке бесстрастно сыграть свою роль и вынести приговор. Король гиппогрифов не желал верить единорогу до тех пор, пока тот в красках не описал все травмы покойного, внушённые Луной его несчастному разуму. Война была предотвращена, поскольку все думали, что виновник наказан, но Аниме Кастоди не составило труда догадаться о том, что сделала её сестра на самом деле.
— Ты считаешь, что любовь даёт тебе право сметать всё и всех на своём пути?! — кричала аликорница в страшной ярости, когда все вернулись домой, и она оказалась с Луной наедине.
— Разве же не должны мы бороться за неё?
— Должны, — прорычала Анима, — но самостоятельно, не подставляя никого под удар, тем более — смертных! Вместо вечной жизни им даровано счастье; ты оборвала не жизнь этого пони, а его возможность быть счастливым! Кем он был? Кого любил сам? О чём мечтал? Были ли у него жеребята, которые теперь остались сиротами? Знала ли ты хотя бы его имя?!
— А велика ли разница? — холодно приподняла бровь Луна, глядя Аниме прямо в глаза. Этот взгляд куда-то прогнал злобу, теперь она уступала место мерзкому, сковывающему тело ужасу. Ужасу за то, что стало с Луной.
Она никогда не была излишне милосердна, и её доброту нельзя было поставить рядом с сострадательностью Селестии. Но она никогда не позволяла себе подобного цинизма, так что такая скупая реакция озадачила Аниму, заставив в растерянности повторить:
— Велика ли?
— Да, именно. Велика ли? Позволь, я напомню тебе две вещи. Первая — мы здесь говорим о политике. Не поступи я так — началась бы война. Несколько тысяч загубленных жизней. Я обошлась всего одной. Это как играть в шахматы — иногда приходится жертвовать пешкой, чтобы выиграть партию.
Анима Кастоди нахмурилась, не веря своим ушам — так спокойно и холодно звучал голос той, кого она любила не меньше родной сестры. А Луна меж тем продолжала:
— Вторая — вспомни, как смертные относятся к таким, как я и ты. Они же убивают нас, Анима! В жеребячестве, сотнями, проламывают головы, топят, затаптывают! Нас, способных менять само мироздание!
— И, осознав эту способность, ты тут же решила пустить её в ход? — рявкнула королева. — Ты возомнила себя богиней, Луна? Поверила, что, имея крылья и рог, можешь делать всё, что тебе заблагорассудится? Этот пони даже не был твоим подданным! Он не обязан был отдавать за тебя жизнь!
— Свою жизнь я отдала бы сама, не колеблясь! — выпалила аликорночка, и на зал накатила тишина. По виску одного из стражников у трона распахнувшей бордовые крылья Анимы медленно сползла капля пота.
— Конечно, — тихо улыбнулась королева, элегантно садясь на место. — Ты сделала это не ради себя, а чтобы спасти Сомбру. Но это совсем не делает тебе чести. Ты пошла на поводу у своего подросткового эгоизма и перепутала, кого на самом деле нужно защищать. Сомбра бессмертен.
— Он не может умереть только от времени, — упрямо сверкнула глазами Луна. — А казнь от лап гиппогрифов его убить в состоянии! И да, я пошла на поводу у своего подросткового эгоизма, но можно подумать, что ты не пошла бы!
— О чём ты говоришь?
— Что бы случилось с твоей душой, не стань вдруг Дженезиса? — решительно пошагала к королеве аликорночка. — Как смогла бы ты созерцать вечность без того, кто мог бы разделить её с тобой? После какого по счёту умершего друга ты лишилась бы рассудка, не имея никого, за кого могло бы схватиться сердце?
Анима Кастоди выпрямилась, стискивая зубы. Луна продолжала:
— Ты права, мы бессмертны, и мы выше смертных страстей. Но «выше» не значит «чужды»! Это лишь значит, что нам непременно мало будет того, что испытывают простые пони. Мало власти, мало любви, мало ненависти, но мало в том виде, в каком это есть у них, потому что оно ограничено рождением и смертью. Тебе повезло встретить Дженезиса, и ты знаешь, что ни за что не откажешься от него и что будешь держаться за него любой ценой. Почему же ты думаешь, что я смогу поступить по-другому с Сомброй, с единорогом, с которым душевное и телесное смешивается в такой совершенной манере, какой не достичь ни одному смертному? Будет стоить моё горе и одиночество жизни, которая и так рано или поздно оборвалась бы? И, что самое главное, не является ли эта смерть оправданной альтернативой кровопролитной войне?
Аликорночка замолчала, в ожидании вердикта вкладывая все силы в то, чтобы у неё не дрожали колени. Наконец глаза королевы вдруг прищурились, а губы выгнулись в ироничной ухмылке:
— Ты и впрямь достойная ученица. Пони правы, говоря, что любовь — светлое чувство… но всегда забывают о тьме, что высветляет его так ослепительно. Из гордости и солидарности я спущу твою афёру тебе с копыт, но ты будешь наказана за самоуправство.
— Как?
— И когда, — мурлыкнула Анима. — Но я не отвечу. Ожидание и страх будут тебе дополнительной расплатой за содеянное. Ты можешь идти.
Луна больше не чувствовала ни ожидания, ни страха. Она не ощущала даже радости за то, что спасла Сомбру, потому что поцелуй Зимы как будто заморозил все её чувства.
Выяснилось также, что она больше не чувствует холода, но когда группа шебутных жеребят покинула безопасность купола и заблудилась в морозной пустоши, и Луна отправилась искать их вместе с жителями, стало понятно, что низкие температуры по-прежнему способны причинять ей ущерб, причём более опасный, чем прежде. Так и не заметив, что её перья склеила колкая масса снега и льда, аликорночка рухнула на землю и не подавала сигналов тревоги сквозь вечную метель до тех пор, пока не смогла пошевелить ни единым мускулом: все мышцы окоченели до состояния ледяной статуи, а она даже не чувствовала этого.
— После поцелуя Лета я тоже не замечала, что жарко, — рассказывала Селестия, неустанно укутывая упрямо избегающую тепла спасённую сестру пледами и подливая в её чашу горячий ягодный пунш. — Но солнечных ударов мне удавалось избежать.
— Интересно, что будет, если кого-нибудь поцелует Весна.
— Хм… не будет замечать цветения?
— Прощай, пыльцовая хворь*! — наигранно-радостно воскликнула Луна, и сёстры рассмеялись. — И через сколько у тебя прошла эта… невосприимчивость к жаре?
Селестия ненадолго задумалась, поглаживая бирюзовую полосу в своей шёлковой розовой гриве, а затем мягко улыбнулась:
— Знаешь, по-моему, не прошла.
У Луны, однако, нормальное восприятие температур вернулось через каких-то шесть лет. Обычно аликорны практически не замечают течение времени, но на этот раз всё было по-другому. Поцелуй Зимы словно был ядовитым, и его жертва со всей пришедшей вместе с отравой хладнокровностью ощущала перемены в себе. Медаль о двух сторонах. Подчиняясь вылизывающему сердце холоду, личность аликорночки медленно менялась до неузнаваемости, ориентируясь на бездушие и жестокость полубогини, что это помешательство породила, и Луна со всей ясностью ощущала эти метаморфозы, но не видела ровно никакого смысла им противостоять. Яд холодности паразитировал в её душе, отодвигая и замораживая всё, что только могло ему помешать. Аликорночка добровольно гнала прочь мысли о Сомбре, сначала убеждая себя, что, несмотря на казнь того несчастного единорога, страсти ещё не улеглись, а затем — попросту не желая ещё хоть что-либо чувствовать. И именно друг жеребячества вызывал в ней больше всего эмоций, чему необходимо было помешать.
Разум стал во главу угла. Лёд отрезал Луну и от способности испытывать эмоции, и от надобности в этом. Она не стала ни жёстче, ни злее — лишь равнодушнее, и ей это нравилось. С каждым месяцем становилось сложнее вызвать у неё улыбку или смех, она стала настоящим паладином в доспехах из отрешённости. Селестия смотрела на сестру печальным взглядом, но не могла грустить по-настоящему. Аликорница не понаслышке знала, зачем аликорны времён года одаряют других — Лето она сама встретила в час нужды, отчаяния и потерянности. Если Зима сделала с Луной именно это — значит, так оно и нужно. Так было легче провести время в разлуке с любимым, уберегая его от того внимания, какое может привлечь разве что отважно пересекающая Эквус и расхаживающая бок о бок с единорогом аликорночка.
Несколько раз она пыталась прийти к нему во сне, но у неё больше не получалось. То ли в каждую из попыток Сомбра бодрствовал, то ли душевные перемены уже не позволяли Луне оставаться кобылкой, что была так свободно вхожа в его мысли и сны…
Эффект поцелуя улетучивался, но не тратил зря ни единой секунды, захватывая разум своей жертвы. Он пользовался её согласием на решение подождать несколько лет для безопасности Сомбры, чтобы проникнуть в глубины сознания и заставить забыть единорога насовсем — тогда ни единое чувство не омрачит совершенный ум, холодный, расчётливый и невозмутимый в своей молчаливой благодетельности.
Разрыв между попытками связаться с ним прежними способами увеличивался от раза к разу.
Луна начала забывать.
Вечная её любовь, однако, всё ещё теплилась посреди холода, что пытался её заглушить, пусть аликорночка поразительно скоро и забыла, что значат все терзающие её чувства, смутные, как шустрые светлячки в сыром тумане. Образовавшуюся в душе щемящую пустоту Луна заполняла обучением.
Она жадно поглощала знания, с отличительной яростью набрасываясь на те, что всегда давались ей с большим трудом — магию и гуманитарные науки. На арене дралась так, будто всерьёз хотела нанести Аниме столько травм, чтобы та умерла от разрыва всех внутренних органов и переломов всех костей; королева едва успевала отбиваться, не находя времени ответить на атаки и поражаясь ярости, с которой Луна сражалась с ней на спаррингах. Тем страннее было смотреть на аликорночку потом, когда она садилась за музыкальные инструменты. Лишь их звуки теперь выражали то, что она на самом деле чувствовала под защитным мёрзлым панцирем: исполненные потаённой болью мелодии пробирали слушателей до костей, заставляя шкуру покрываться мурашками, а слёзы — ручьями литься из глаз, и тогда Луна начинала петь. Глубокое контральто взлетало под самые недостижимые потолочные своды дворца, отражаясь от кристальных стен. Музыка вводила каждого пони в резонанс с собой, и струны его души начинали дрожать, дополняя невыносимо прекрасную в своей печали песнь личными трагедиями. Случайные свидетели творчества аликорночки уходили с таких концертов опустошённые катарсисом, подобный которому вряд ли ещё встретится на их жизненном пути.
Она не искала ни признания, ни славы, ни даже благодарности. Единственной её целью было лишь забыть о чём-то, что уже не было важным, кажется, очень давно. Луна доводила себя до истощения, думая, что ещё немного усилий, ещё немного работы — и эта пропасть в промёрзшем сердце тоже затянется прочной коркой наста. Идеальный комок отполированного льда, сияющего, как окружавшие её кристальные стены. Анима Кастоди гордилась её успехами, говоря, что аликорночка превзошла её саму в таком возрасте и похвально быстро нагнала даже Селестию, которая была старше и от природы сильнее и умнее. Селестия и Дженезис же тревожно переглядывались и хмурились тайком, беспокоясь за младшую сестру.
— Выглядит так, будто всё хорошо, — тихо делилась с наставником аликорница, — но я знаю, что это не Луна. Она молчит, но выглядит вполне счастливой, особенно беря новую высоту, но мне было спокойнее, когда она таранила купол в попытке безрассудно выбраться к Сомбре.
— Это словно уже не совсем Луна, — кивнул Дженезис.
Селестия с беспокойством заглянула брату в глаза:
— Мы можем как-нибудь поговорить с Зимой, чтобы узнать, как вернуть прежнюю Луну?
— Боюсь, что нет, — покачал головой аликорн. — Ты же помнишь, что Зима из всех погодных аликорнов — самая суровая, непредсказуемая и одинокая. Думаю, она и Луну поцеловала лишь для того, чтобы та своими криками больше не нарушала её уединение.
— Сомбра погубил её, сам того не зная, — разозлилась Селестия и ушла в окружавший дворец сад быстрым шагом, не дав королю ответить.
Случайно подслушавшая последнюю фразу этого разговора Луна лишь шевельнула ушами на смутно знакомое имя, значившее для неё не больше фамилии стражника у дверей её спальни, что лет через сорок сменится на другое. Но, говоря о годах, вслед за упомянутым «Сомбра» попросилась цифра в шесть десятков. Аликорночка не смогла объяснить ни это, ни то, что через пару недель решительно согласилась на миссию, едва услышав в её сути название «Эквус».
Он претерпел изменения за те шестьдесят лет, что Луна провела в Кристальном королевстве. Гибель Осени, о которой как о причине осенней беспомощности светил никто так и не узнал, стала точкой переворота в мирке трёх племён.
Способные двигать солнце и луну единороги моментально получили право требовать больше привилегий за меньшую цену. Конечно, нельзя сказать именно так, учитывая, что при подъёме и спуске светил как минимум один маг погибал от перегрузки, но предприимчивые рогатые стали использовать это на полную катушку. Теперь они могли получать различные блага не только за ювелирные изделия, одежду и прочие традиционные для себя товары, но и за смену дня и ночи при помощи магии. Если кто-то начинал противиться — достаточно было лишь на трое-четверо суток оставить солнце на небосклоне. Единорогам это самим доставляло массу неудобств, но они всё равно не мучились, как земнопони, при вечном свете дня не отдыхающие как следует после полевых трудов, или пегасы, которые жили на облаках, где и вовсе было светлее, а в некоторых местах ещё и жарче, чем на земле.
Осень стала называться рогатым произволом. Через тысячи лет, должно быть, жеребята будут наивно сравнивать оголённые ветви деревьев с рогами оленей или единорогов, захватившими аллеи и парки, и именно этим объяснять такое прозвище, но на деле это значило лишь то, что рогатые требовали за смену времён суток плату, от которой встали бы дыбом волосы у Креза. Все прекрасно понимали, что от единорогов не убудет не опускать солнце или, наоборот, луну, и всю осень. Они почти всегда жили богаче остальных племён, опережая их в развитии, а теперь ещё и стали грозной военной силой благодаря тому, что им пришлось первыми в кратчайшие сроки забыть о междоусобицах и объединиться для удобства нахождения достаточно сильных магов. К грубой силе единороги, тем не менее, прибегали крайне редко, предпочитая действовать под благовидным предлогом, разговаривая вкрадчиво, много улыбаясь и ещё больше думая. Может, они и могли двигать светила, но их магия пока что была ничем против добротно выкованного земными пони меча или невероятных боевых искусств пегасов, что уворачивались от любого заклинания.
Но судорожно меняться пришлось и этим двум племенам.
Первое, что потребовали единороги за свою работу — именно еда, причём явно столько, сколько они не смогут съесть: умники строили амбары и сохраняли излишки на чёрный год. Племена земных пони забыли о своих резко ставших незначительными разногласиях в религии и территориальных спорах и объединились, чтобы лучше организовать работы по выращиванию, сбору и хранению урожая. Появились хорошо организованные дружины различных видов — нужно было охранять границы от возможного покушения единорогов и деревни от набегов грифонов, алмазных псов и прочих грабителей, у которых не хватало мозгов или способностей организовать безотказную систему, по которой почти без напряжения действовали рогатые. Земные не отставали от них, изобретая новые виды оружия и орудий, простейшие механизмы и улучшенные доспехи.
Пегасов при таком раскладе теперь вообще ничего не стоило вышвырнуть на обочину истории и дать умереть с голоду, потому что у них не было чего-либо настолько серьёзного для обмена, чтобы делиться пищей, остатки которой после обязательной дани единорогам и без того слишком скудны. Какие-то крылатые племена пробовали перейти на мясную диету, какие-то улетали в поисках лучших мест и не возвращались явно не из-за того, что сумели их найти, а третьи стали отчаянно соображать, как приспособиться к новым условиям. Ответ пришёл не сразу, но, найдя его, пегасы возликовали. Погода. После того, как солнце и луна стали замирать в небе на осеннее время, дождь тоже начал забредать на Эквус довольно редко. Пегасы могли двигать безобидные облачка, чтобы сооружать себе небесные жилища, витиевато украшая их благодаря лёгкости и лепкости стройматериала — почему бы не попробовать пригнать грозные грозовые тучи, чтобы обеспечить благоприятный график дождей для полей земных пони?
Совладать с чем-то, что непредсказуемо бьёт безумно опасными молниями, в лучшем случае оставляющими внешние ожоги, а в худшем — опаляющими внутренние органы и заставляющими погибать от их кровотечения, не получится так просто. Кьютимарки некоторых пони указывали на их родство со смертоносными зарядами, но это было либо символически, либо слишком мало для того, чтобы обуздать погодную стихию. Отсюда и пошли боевые искусства пегасов, их строгий милитаристический строй, лёгкая и гибкая броня, что позволяет маневрировать среди искрящих гибелью зигзагов, и не проводит электричество и магию — всё для того, чтобы суметь с минимальными потерями доставить фронт на нужное место. Очищенные от дождей белые облачные массивы доставлялись в воздушные деревни и либо растаскивались на стройматериалы, либо крыльями редких умельцев становились твёрдыми, как камень, и превращались в стены вокруг небесных поселений: грифоны были не прочь нажиться не только на земных пони.
Те оценили новинку, поскольку теперь можно было своими копытами обеспечить для посевов наиболее благоприятные условия. Урожай вырос достаточно, чтобы его можно было делить между всеми тремя племенами. Грандиозный праздник был устроен после того, как пегасы получали плату за свои труды, и этому стали случайными свидетелями единороги. Их жадные глаза увидели, сколько пищи уходит в чужие копыта, и они потребовали себе и эту долю. Земные пони и пегасы синхронно развернули против рогатых оружие, в очень сходных, несмотря на разницу культур и диалектов, выражениях разъяснив, куда тем следует идти, причём без дополнительного пайка. Единороги, решив, что пищи им и так хватит, а связываться с двумя неожиданно воинственными расами сразу будет себе дороже, отступили, а пегасы и земные пони на волне ликования и злорадства устроили большой пир и даже на короткое время заключили союз, не принесший, правда, ничего особенного — ни хорошего, ни плохого.
С этого момента Кристальное королевство и перестало снисходительно воспринимать три расы как три вида играющих в племена дикарей-жеребят. Дженезис и Анима, наблюдая за событиями на Эквусе, справедливо полагали, что наблюдают за рождением новых государств: и у земных пони, и у пегасов, и у единорогов появлялись угодья с собственными именами и со сравнительно богатыми столицами, предпринимались попытки ввести общего вида деньги, организовывались армии, расслаивались на классы общества. Казалось, даже гармония между племенами была достигнута, но со временем недовольство земных пони стало медленно вырастать, стоило им дойти до мысли, что пегасы и единороги тратят свои силы, чтобы получить пищу, а они, земные пони, — чтобы отдать её. И что взамен?
Поэтому они стали постигать кораблестроение. Пони уже знали лодки, паромы, шаланды и прочие небольшие судна, использовавшиеся для переправы через реки и в рыболовецких целях, но всё существующее было недостаточно надёжным и большим, чтобы перевезти целый народ. Земные вознамерились переплыть океан в поисках новых плодородных земель, чтобы избавиться от единорожьего гнёта. Пегасы, конечно же, могли последовать за ними на крыльях, но насчёт такой компании кораблестроители не переживали: во-первых, с этой расой они вполне могут жить в справедливом симбиозе; во-вторых, у многих из них вообще не хватит сил осилить такой большой перелёт без возможности приземлиться для отдыха и сна, а это значит, что, прибыв на место назначения сильно прорежённым, племя пегасов может оказаться у племени земных пони в зависимости, и последних это более чем устраивало. А что насчёт единорогов — так каково им самим будет три месяца жить без еды под палящим солнцем или холодом луны?
— И земные пони, — заканчивал рассказ Дженезис, чертя дугу через изображённый на карте океан, — поплывут ровно через мировую брешь. Мы с Анимой обнаружили её ещё задолго до Кристального королевства. Эта брешь, грубо говоря, проходной двор между всеми измерениями, узловая развязка, находящаяся везде и нигде одновременно. Она объединяет все существующие вселенные: если наслоить одну на другую — именно в этом месте и будет находиться эта брешь. Беглый драконикус мог бы беспрепятственно просочиться к нам через неё, если бы мы с Анимой не запечатали её, но запечатали тем способом, который нам, неведающим, на тот момент казался самым хитрым: открыть замок может только существо, которое обладает только примитивнейшей магией. Сначала мы хотели сделать так, чтобы замок открывался существом, которое магией не обладает вообще, но догадались: первая же миграция каких-нибудь рыб — и брешь раскроется.
— А там проплывёт целая флотилия обладателей примитивной магии, — подняла брови Селестия, и Анима кивнула.
— Ваша миссия, — сказала она, — будет заключаться в том, чтобы заставить земных пони уплыть через другую сторону континента. Её сложность в том, что горный перевал, через который это можно будет сделать, находится во власти единорогов. Мы снабдим вас редкими рунами, меняющими расу на время. Луна отправится в Тайар, столицу земных пони. На Селестию же ложится задача уговорить единорогов разрешить тем проход через перевал в городе Мэйрлорд. Придумайте себе новые имена и легенды, чтобы расположить к себе жителей каждой страны и заслужить доверие вождя земных пони и княгини единорогов. На это мы даём вам неделю, подумайте обо всём, что вам для этого понадобится.
Сёстры кивнули и с поклоном покинули тронный зал. Селестия заметила, что Луна нахмурилась, как только повернулась к старшим аликорнам спиной.
— Что такое? — обеспокоилась она. — Мы можем поменяться, и в Хорниогию поедешь ты, если хочешь…
— Нет, — мрачно оборвала ту Луна. — Мне что-то не верится в тот замок, о котором говорил Дженезис. Как вообще работает эта магия? Есть куча способов обойти её, я сходу придумала как минимум четыре. Закрывать таким ненадёжным способом целую брешь — безумие. Он сказал, что они с Анимой сделали это по наивности, но… неужели нельзя сменить тип печати за такое количество веков? И они хотят сказать, что к нам никто не прорвался за это время?
Аликорница в ответ ненадолго задумалась, глядя на полированные полы у себя под шагающими копытами.
— Возможно, мы просто чего-то не знаем.
— Возможно, Дженезис и Анима хотят, чтобы так оно и оставалось.
Селестия недоумённо распахнула рот, но Луны рядом с ней в коридоре уже не было.
XIII. Кораллы и власть
Хорниогия, обнесённая толстыми стенами и рвом, протянулась узкой полосой между древними горами и Дроблёным океаном, получившим своё название из-за обилия рифов и частокола торчащих из воды скал. Пусть даже это опасное водное пространство никому не было нужно, единороги с присущим им пороком алчности контролировали его ревностно и безраздельно, и в пользу такой тактики выступало также то, что среди рифов можно было найти жемчужины, да и кораллы становились прекрасными украшениями.
Их было много. Можно было найти целый коралловый остров, если проплыть дальше, но единороги не задумывались, как задумались бы земные пони, сколько столетий ушло у природы, чтобы создать такую красоту — они привыкли брать от природы всё, что им нужно, и преобразовывать под свои нужды. Поэтому изделия из прекрасных подводных ветвей и вееров были везде; особенно богатые жители применяли их, как наличники вместо окон, а королевский дворец и вовсе выкладывал из кораллов, причём самых редких и дорогих, мозаику на наружных стенах.
Мэйрлорд вообще был похож на иллюстрацию к сказке. Наличие магии избавляло его жителей от необходимости в дверных ручках, верёвках и прочих вспомогательных приспособлениях, поэтому гладкую, глянцевую картинку не портила ни единая лишняя выпуклость, ни единый лишний предмет. Весь город имел аккуратный сахарный вид художественного нагромождения башенок-домов, ряды которых сужались с юга и севера к центральной части побережья, примыкая к роскошному высокому дворцу.
Кое-где единороги даже попытались облагородить дороги, умащая их магически спрессованным песком, гравием или даже целиковыми каменными плитами, плотно подогнанными друг к другу, как гигантская мозаика. Копыта, привыкшие к полированной гладкости кристальных путей, не могли по достоинству оценить такого рвения к комфорту и прогрессу, но, так или иначе, дороги Хорниогии были не в пример лучше дорог, что строили земные пони. Ирония в том, что единороги крайне редко пользовались ими так, как безрогие собратья: у них не было ни тяжёлых телег, ни такого количества двигательной активности, ни таких плотных и суетливых потоков, в которых при плохом качестве дорог можно лишиться всех колёс у телеги. Мэйрлордцы попросту заботились о внешнем лоске.
Правительственные учреждения вроде сборщиков налогов и обслуживающих население контор, а также масштабные родовые постройки вроде Семейных школ магии, этот самый лоск поддерживали особенно усердно. Они украшали подоконники цветами и тканями, а с конических крыш свешивали разнообразные гирлянды, в основном имевшие отношение к космосу и созвездиям.
«Луне бы понравилось», — думала Селестия, заинтересованно осматриваясь на пути к дворцу. Она была замаскирована под нежно-коричневую единорожку с рыжевато-медовой гривой, но жители обращали на неё даже меньше внимания, чем планировалось. Лекторски шагающая по аудитории одной из Семейных школ немолодая кобыла, не переставая с расстановкой диктовать:
— …таким образом, силу телекинеза должно считать определяющей величиной общей магической мощи… — лишь скользнула из окна по страннице взглядом и тут же вернулась к своим делам.
Не присмотрелась к Селестии и кобылка помоложе, что, набросив подчёркивающий густые тени на глазах шарф, степенно шла к своему дому, и рогатый жеребёнок, что нёс на себе её покупки, а, сгрузив их к порогу и получив плату в виде крошки кристалла, галопом помчался в обратный путь. Мелодичный звон колокольчика поднял ощутимый радостный гул из оставшейся немного позади школы, но его немедленно успокоил короткий и резкий звук голоса преподавательницы — и через пару минут все ученики степенно вышли, не толкаясь в широких дверях и храня на лице примерно ту же маску высокомерной отчуждённости, с которой прошла мимо Селестии единорожка с покупками. Впрочем, присмотревшись, коричневая единорожка не нашла среди учеников ни единого жеребёнка, так что весь контингент смело можно было звать ученицами.
Само название города намекало на преобладание кобыльего населения, но разве жеребята не должны ходить в школу? В королевстве Анимы и Дженезиса пони обоих полов имели равные права, но в Хорниогии, судя по тому, что успела подметить Селестия на пути ко дворцу, молодые жеребчики занимались чем угодно, кроме учёбы. Жеребцов постарше кобылка вообще не встретила. «Похоже на то, что сведения о несколько матриархальном внутриполитическом устройстве несколько устарели», — заметила про себя шпионка, невольно ёжась. Её радовало такое обилие кобылок вокруг, но без привычной доли не так интересующего населения было неуютно.
Такой исход был закономерен. Здания, специализирующиеся на магии, были облагорожены так же тщательно и изысканно, как и точки сосредоточения власти. Чары на социальном рынке единорогов были ценнейшей валютой; если ты нищ, но талантлив в колдовстве — скоро ты уже не будешь нищ. Волшебные науки требовали сосредоточенности, которой не достичь буйным головам жеребцов — тем, какой бы расы они ни были, необходимо куда-либо стремиться, драться, соревноваться. Усидеть за учебником, грызя гранит науки — зачастую нереальная задача для них. Более усидчивые и терпеливые от природы кобылки были способны достичь высот в магии быстрее и эффективнее сильной половины пони, а затем и подавить эту самую сильную половину полученными знаниями и навыками.
У единорогов просто не осталось шансов. Единорожки получали доступ к возможностям, востребованным среди других рас за неимением у тех рога, сколачивали состояние, с присущим кобылам коварством и гибкостью плели интриги, взбирались на высокие посты — и жеребцы им становились нужны исключительно для того, чтобы делать новых кобылок. Хотя Селестия знала, что некоторые школы магии уже ищут способ безопасно и надёжно провернуть этот процесс и вовсе без участия жеребца.
Войдя во дворец, шпионка убедилась в своей догадке относительно того, где в разгар дня, пусть он и проходит спокойно и степенно в этом чопорном месте, находятся все жеребцы: натирают полы, сметают пыль, готовят пищу. Самое ироничное, что даже работу стражников не доверили сильной половине — в блестящей обманчиво-тонкой броне около богато украшенных врат стояли на посту две невозмутимых, суровых кобылки.
— Моё имя — Мидоу Дроп, — мелодично представилась изменённым силами рун голосом Селестия, — я вернулась на родину из далёкого путешествия в Кристальное королевство и желаю поделиться с нашей королевой теми бесценными знаниями, что я получила.
Стражницы проявили гораздо больше интереса, когда перед ними в буром телекинезе повисла пара чистейших кристаллов. Внешне — доказательство пребывания в означенном месте; по сути — взятка за проход. Они для порядка присмотрелись к кьютимарке в виде круглого сосуда, из которого змеёй вилась густая золотистая жидкость.
— Из какой ты Семьи? — подозрительно спросила одна из единорожек.
— Моё происхождение неказисто, — скромно наклонила голову Селестия, — но знаете, что говорят о таланте в Кристальном королевстве? Капризная птица, сама выбирает, где гнездиться: может — в парке подстриженном, может — в лесу безжизненном.
Стражницы коротко переглянулись, а затем моргнули друг другу, и вторая из единорожек крикнула:
— Старсвирл, проводи нашу гостью Мидоу Дроп к королеве Цикрумсайд!
Молодой жеребец галантного вида, с тщательно расчёсанной гривой и белыми лентами на копытах, после молчаливого разрешения Селестии переместил её перемётные сумки на свою спину и вежливо позвал:
— Пройдёмте со мной, я отведу Вас к матушке.
— Ты — её сын? — спрятала удивление замаскированная аликорница. — И всё равно находишься среди прислуги?
Старсвирл тихо усмехнулся, обнажив жемчужные зубы:
— Королева Цикрумсайд так добра, что даёт мне доступ ко всем интересующим книгам и обещает позволить самому выбрать Семью, которой я перейду в услужение.
— И есть ли такая на примете? — поинтересовалась Селестия несмотря на то, что ответ ей вряд ли бы что-то сказал.
— Семья Спаркл, — без заминки мечтательно ответил жеребец и, спохватившись, вернул лицу нейтральное выражение. — Прошу простить мою несдержанность. Мне нечасто удаётся поговорить с кем-нибудь по душам.
«Бедняжка», — подумала с искренним сочувствием «Мидоу Дроп», но тактично не стала возвращаться к этой теме. Возвращение к ней, тем не менее, произошло, причём не с самой ожидаемой стороны.
— И кого же ты тогда посадишь на трон? — позвякивал из тронного зала насмешливый голос. Старсвирл моментально остановился, навострив уши и расширив глаза, и Селестия замерла вместе с ним. — Своего старшего сына? Или будешь умнее нашей матери и выберешь младшего?
— Я не так стара, как ты думаешь, — ответила ей кобыла ощутимо взрослее. Этот голос, несмотря на заверение, лишённое всякой нотки оправдания, уже подбирался к старческой низости и заедающей хрипотце.
— Я и не думаю о возрасте! Пока что. По крайней мере, я вкладываю всё своё сердце в молитвы о том, чтобы, когда — если — ты наконец родишь дочь, ты сумела продержаться на этом свете достаточно, чтобы малышка достигла совершеннолетия, а не просто пяти месяцев, хе-хе-хе…
— Сильвер Рэйзор, ты говоришь не только с королевой, но и со своей первой по старшинству сестрой! — отрывисто, едва ли не лязгая зубами, осадила Цикрумсайд. — Мне категорически не нравится твой тон! Имей в виду, я могу расшифровать твои слова как намёк на грядущее предательство.
— Ничего подобного, Ваше Величество, — тон голоса Сильвер Рэйзор вновь сделался обманчиво-шёлковым. — Мои слова — лишь беспокойство за судьбу короны. Я в свои годы уже принесла ей двух дочерей, а ты за свою жизнь не осчастливила и одной.
Некоторое время в зале грудилась, медленно ворочаясь дыханием пони, тишина. Кобылка помоложе кашлянула, переходя к деловому стилю:
— Тебе предстоит встреча с вождём земных пони.
— Неужели? — усомнилась королева, явно принявшись перебирать в памяти свой график. — Я провела недавно одну… красноречивую.
— Вернее, с его женой, — глумление вновь вернулось в голос Сильвер Рэйзор; она шла к дверям. — Говорят, земные пони ближе к природе, чем мы можем себе представить; если уж она плодит своему муженьку-тирану одних только жеребцов, явно в вопросах зачатия есть то, что категорически нельзя делать, чтобы не родилась кобылка. Тебе пригодится эта информация!
И с громким смехом она открыла двери, выходя из тронного зала.
Это была красивая единорожка благородного холодно-серого цвета, чья тёмно-сизая грива оживлялась частыми мелкими полосами жёлтого оттенка. Удивительнее всего в ней были глаза: с такой тёмной радужкой, что её изначальный цвет терялся в тени и мог смело зваться чёрным. Тем больше высокомерия и жестокости излучал её взгляд, особенно когда презрительно скользил по застывшему Старсвирлу. Не обратив никакого внимания на незнакомку, Сильвер Рэйзор с небрежным хмыканьем прошла мимо молодого жеребца и взмахом хвоста, закрывая кьютимарку, как бы случайно больно ударила его по лицу.
Старсвирл инстинктивно оскалился ей в спину, но быстро взял себя в копыта и, успокаиваясь, выдохнул. Он снова вернул на лицо вежливую улыбку и жестом пригласил Селестию пройти вперёд, а затем вошёл следом и объявил:
— Ваше Величество, Мидоу Дроп только что вернулась из путешествия в Кристальное королевство и жаждет поделиться с Вами знаниями, которые там получила.
— Я не слышала ни о какой Мидоу Дроп, — раздражённая недавней беседой, отрезала Цикрумсайд, немолодая белоснежная кобыла с красивой изумрудной гривой. Её брови сдвинулись ещё сильнее, а серо-розовые глаза сузились, но Селестия не собиралась отступать даже из чувства такта — у неё была миссия, которую необходимо было выполнить во что бы то ни стало.
Шпионка почтительно склонила голову, мягко возражая:
— Подлинная цель магии — самоотдача и редкое трудолюбие, способ найти пути к преображению окружающего мира, а не пути к шумихе, славе и известности. Постыдно, ничего из себя не представляя, быть притчей у всех на устах.
Королева заинтересованно навострила уши.
— Не хочешь ли ты сказать, что все известные и легендарные маги не представляют из себя ничего лишь потому, что о них говорят, ибо «гремит лишь то, что пусто изнутри»? — спокойно спросила Цикрумсайд.
— Ни в коем случае, — смиренно ответила «Мидоу Дроп», — но, обладая вспомогательными преимуществами и упражняя их, даже самая плохая голова может перещеголять самую лучшую, подобно тому, как жеребенок может провести по линейке линию лучше, чем величайший мастер от копыта. Те навыки, которым я научилась в Кристальном королевстве, открывают азы заклинаний столь простые, что до них никто не мог додуматься.
— Речь твоя красива и мудра, — уселась поудобнее стареющая кобыла. — Ты заинтересовала меня, Мидоу Дроп. Покажи то, что умеешь, но если выяснится, что гремит и впрямь лишь то, что пусто изнутри, тебе придётся ответить за напрасную трату моего времени.
Селестия кивнула, пряча улыбку. Она прекрасно знала, что не придётся.
Замаскированная аликорница показала самое простое из того, что умела на самом деле. Она заколдовала два деревянных бруска, чтобы они приклеились друг к другу, и предложила Цикрумсайд разделить их; у той получалось, но с трудом, поскольку дерево приобрело магнитное поле, как у настоящего магнита. Схватила телекинезом пласт воздуха и проявила составляющие его частицы, заставив королеву пошатнуться на троне и потянуться ближе, чтобы лучше рассмотреть. Превратила воду в виноградный сок, а затем — в вино. Создала огонёк на кончике своего рога, а затем заставила его застыть рыжим кристаллом, вечно излучающим тепло.
— Какие же это азы? — удивилась Цикрумсайд после всех фокусов. — Это похоже на высшие уровни магии, к которым даже самые талантливые маги подбираются лишь в последней трети жизни.
— Вы удивитесь ещё больше, когда узнаете, насколько просто объяснение этих «высших уровней», — ласково засмеялась Селестия, и через полчаса королева сама повторяла все эти трюки безо всяких усилий, от удивления радуясь, как жеребёнок.
— Это великолепно, — щедро оценила единорожица. — Если это — простейшее из того, что тебе известно, я не представляю, какие ещё ценности скрывает твой разум. Старсвирл… Старсвирл!
От укоризненного выкрика матери единорог вздрогнул всем телом, уронив позабытые кобылами бруски, с которыми он увлечённо проводил трюки с намагничиванием и размагничиванием. Поняв, что королева и гостья были не так увлечены диалогом, как ему думалось, жеребец покраснел и стыдливо задвинул деревяшки за вазу копытом задней ноги.
— Старсвирл, — повторила Цикрумсайд, закончив сердито хмуриться, но больше не улыбаясь. — Проводи Мидоу Дроп в лучшие покои. Она будет нашей дорогой и желанной гостьей столько, сколько пожелает.
— Ты интересуешься магией? — спросила Селестия, когда проводник отвёл её от тронного зала достаточно, чтобы их разговор не слышали.
— Это моя жизнь, — вздохнул единорог, взглядом стреляя на свою кьютимарку. — У меня в ней два смысла: магия и любовь, и оба в Хорниогии недостижимы, если ты жеребец.
— Но ведь ты говорил, что твоя матушка проявляет к тебе благосклонность, — осторожно напомнила Селестия, и Старсвирл, окончательно расслабившись с ней, отмахнулся:
— Дело не в матушке, а в тёте. Сильвер Рэйзор, Вы её видели. Она считает, что гораздо больше подходит на роль королевы, чем её старшая сестра. Всех своих старших сестёр, кроме королевы, она убила, а единственного сына оставила в живых исключительно для того, чтобы досадить мне в случае чего. Об этом, конечно же, не принято говорить, но, думается, не осталось ни единого единорога во дворце, которому об этом не было бы известно.
— И ты считаешь, что она может предложить своего сына для семьи Спаркл, лишь бы туда не отправили тебя?
— И то, что Рипост на двадцать три года младше меня, её не смутит, — мрачно кивнул Старсвирл и невольно усмехнулся: — Эх и слетела же с неё спесь, когда она вдруг родила его два года назад после двух дочерей и всего бахвальства, что и третий жеребёнок будет кобылкой!
— Получается, Сильвер Рэйзор здесь не очень любят? — поинтересовалась Селестия, уже прикидывая, как это можно будет использовать.
Старсвирл остановился на секунду в раздумьях.
— Разве что пара пони, — неохотно признал единорог. — Её ближайшая фрейлина, Эмери Пэйпер, и отец её жеребят… правда, его доверие к ней было подорвано. Когда родился Рипост, Сильвер Рэйзор была в ярости и угрожала казнить бедолагу за дурное семя, что он в неё посадил. Но, учитывая, что это — обычное дело, вряд ли Минт сильно на неё обиделся.
«Да, и вправду, ничего необычного», — мысленно закатила глаза «Мидоу Дроп».
У неё в запасе был ещё как минимум месяц.
Селестия не рисковала спешить, втираясь в доверие к королеве и заодно наблюдая за тайными или явными её перепалками с младшей сестрой. «Так драться из-за какой-то власти, — печально думала аликорница, глядя на гневные и злорадные лица после очередного вербального поединка. — Я готова в случае необходимости уступить Луне корону, лишь бы между нами сохранялся мир».
Она не подумала, что легко отказываться от того, чего у тебя нет, потому что была сосредоточена на передаче опыта магам Семейных школ. «Мидоу Дроп» не хотелось давать единорогам слишком много передовых преимуществ перед другими расами, поэтому приходилось фильтровать информацию, а любое явление оборачивать в спецэффекты. Тягу к роскоши и внешнему лоску имело даже Кристальное королевство — что уж говорить о единорожьем.
Но от чего государство Дженезиса и Анимы безоговорочно ушло — так это от рабства. Селестия тайно, под видом простой беседы, обучала Старсвирла магии за столиком на его балконе, и была, как и единорог, вся в предмете. Когда по широким улицам Мэйрлорда вдруг дробно загрохотали копыта вернувшихся из похода воительниц, заглушая понурые шаги захваченных пленников, «Мидоу Дроп» в самый последний момент спохватилась, не дала удивлению прорваться наружу и как можно безразличнее провела по процессии взглядом. Подобрав подходящий вопрос, она поинтересовалась:
— Это была война специально ради пленников?
— Ага, — тон голоса единорога звучал так, словно они по-прежнему обсуждали нечто не слишком сложное, что могут обсуждать только два увлечённых делом и понимающих необходимость обговорить это пони. — Рабы или сбегают, или возвращаются на родину законно… или заканчиваются.
— Только земные.
— Мы пока не доросли, чтобы идти на пегасов, — лениво отмахнулся хвостом единорог. — Да и нам без надобности пленять их. А земные пони с конца осени не могли отдать то, что задолжали.
В интонацию Старсвирла прокралось злорадство:
— Теперь у них будет шанс лично отработать всё утаённое на огородиках позади домов.
— У вас есть огороды?
— Да, некоторые семьи решили самостоятельно выращивать овощи, чтобы экономить на продуктах. Но единороги — совершенно никчёмные земледельцы, а растения, выращенные магией, отвратительны на вкус. Поэтому нам не обойтись без земных рабов.
— Ох… они же вернутся на родину?
— Как только их вождь соизволит отправить нам долг, да, — пожал плечами жеребец и вновь ухмыльнулся. — Но я не уверен насчёт жеребцов.
— А что случится с ними?
— Останутся в рабстве до конца своих жизней. Сильвер Рэйзор уговорила королеву попробовать эту систему хотя бы на жеребцах-чужеземцах.
Селестия присмотрелась. Названная кобылка ходила вдоль выстроенных в ряд рабов, внимательно рассматривая каждого. Заметив в рядах единорога, она подходила, заговаривала с ним, а затем шла дальше, и оба после беседы были ещё более недовольными, чем до неё.
— Разве жеребцы-единороги и так не в рабстве? — усомнилась замаскированная аликорница.
— Нет, — мотнул головой Старсвирл. — Наши права ограничены, но мы не рабы. Да, мы не можем покинуть Хорниогию и полностью свободно распоряжаться своей судьбой, но подразумевается срок отработки, по достижении которого каждый жеребец получает свободу. Пока этот срок не достигнут, тоже есть, где развернуться: например, нас нельзя калечить и убивать, ещё можно отказать в паре, но нельзя навязать нам её, или…
— Подожди, — навострила уши Селестия. — Вас нельзя убивать, но разве ты не рассказывал о том, как Сильвер Рэйзор грозилась казнить своего мужа?
— Уволь, — фыркнул единорог, переводя взгляд на распоряжавшуюся рабами тётушку. — Своих сестёр «казнить» она тоже не имела права. Просто это один из минусов того, чтобы быть жеребцом: пока доказательства не отмечены на твоём теле, твоё слово в суде или в полиции — ничто. Ты можешь пожаловаться на угрозу расправы, только если придёшь туда с перерезанной глоткой, иначе — не трать время жандармов и не порочь имена добропорядочных кобыл.
Сестра королевы подошла к единорожке в богато украшенной броне, видимо, одной из главнокомандующих, сдержанно кивнула, бросив пару слов, и медленно пошла обратно во дворец. Оставшееся обострённым зрение помогло Селестии увидеть, насколько хмурым было лицо Сильвер.
— Ей что-то не понравилось? — нахмурилась «Мидоу Дроп».
— Ей каждый раз что-нибудь не нравится, — бормотал Старсвирл, сосредоточенно перебирая свитки, но потом встрепенулся: — О, ты об этом? В общем-то, тут дело тоже не меняется: ей каждый раз что-нибудь не нравится. Но в список её недовольств касательно новой партии рабов всегда входит одна и та же вещь. Ты заметила, что она пристальнее присматривалась к единорогам?
Селестия кивнула.
— Официально это — переговоры, чтобы выяснить, является пони перебежчиком или просто пленённым ранее, которого грязетопталки послали в бой против его воли. Но я столько об этом слышал на протяжении своего взросления, что могу с уверенностью сказать: ей плевать на лояльность или нелояльность этих вольных хвостов. Она ищет одного конкретного жеребца, ненависть к которому переняла от своей матери, моей бабушки.
— Интересно, — пробормотала «Мидоу Дроп», начиная смутно догадываться, — а его имя она упоминала?
— Не просто упоминала, а выкрикивала с яростью, когда забывалась в каком-либо из спаррингов. Все уже давно выучили: слышишь от Сильвер Рэйзор имя Сомбры — любой ценой утаскивай её соперника из-под удара, главное, сам под него не попади.
«Ну надо же», — подумала замаскированная аликорница.
— И кто же этот Сомбра? — улыбнулась Селестия.
— Бабушка была влюблена в него, — перекладывал телекинезом грузики Старсвирл. — Любила всей душой, как никогда не любила ни до, ни после. А он просто взял и предпочёл другую. Да не кого-нибудь, а… — единорог сглотнул, собираясь с силами, и на всякий случай тайком огляделся вокруг, прежде чем шепнуть с дрожью в голосе: — Аликорна.
— Оу, — тут уж «Мидоу Дроп» не могла продолжать играть свою роль, так сильно перебивал любую нужную эмоцию скептицизм по отношению к застарелому страху смертных пони.
«Столько лет прошло, а всё трясутся. Бьюсь об заклад, они на самом деле не вспомнят, когда в последний раз видели не то, что аликорна, причиняющего вред — просто живого аликорна», — подумала Селестия и внутренне порадовалась иронии. Жеребец тем временем взахлёб продолжал:
— Да-да, но бабушка всё же смогла справиться. Хотя, конечно, не до конца: во второй раз она полюбила жеребца, который был похож на её первую любовь, как две капли воды. Только, как сначала думали, единорог ей попался сумасшедший. Сначала просто говорил во сне, потом уже начал хвататься за голову средь бела дня, крича о голосах в голове, а в последние свои дни вообще говорил вслух небылицы о том, что убил какого-то принца…
Расслабленная ухмылка сползла с лица Селестии. Она тут же соскучилась по своей белой шерсти. Сквозь неё не просвечивала бледность.
— Бабушка, конечно, пыталась его спасти, — продолжал жеребец, — но когда он с последним криком умчался куда-то вдаль, даже не заказав повозку — стало ясно, что уже поздно. Много времени спустя до нас дошли новости, что он добежал до битвы между гиппогрифами и… то ли кристальными пони, то ли сразу аликорнами, где и сгинул. Все сначала думали, что случайно попал под стрелу, но бабушка это дело раскопала глубже, и её чуть удар не хватил. Не сразу смогла рассказать, что её муж обезумел не просто так, а чтобы взять на себя вину за преступление Сомбры. Бабуля-то своими глазами видела, как Сомбра растерзал того принца гиппогрифов, грех за которого её муж взял на свою душу.
В памяти замаскированной аликорницы ещё были слышны крики Анимы и спокойные, выверенные парирования сестры.
— Поэтому, когда бабушка стала королевой, — закончил Старсвирл, ставя последний грузик на вершину сложной фигуры, что он построил за время рассказа, — первым же указом закрепостила всех жеребцов. Она знала, что Сомбра живёт в Хорниогии, и хотела взять его тёпленьким, но он, видимо, уже тогда почувствовал, что дело плохо пахнет. Как только реформы начали вести к тому, чтобы окончательно лишить его свободы — готовился к принятию закон, запрещающий жеребцам заниматься магией, а именно это и было его основным занятием, он даже луну поднимал единственный среди кобыл — он быстро куда-то сбежал. И его до сих пор ищут. Мы с мамой успели простить и забыть, а тётушка в вопросах семейной ненависти оказалась слишком ревностной. Возможно, это — единственное, что у неё на самом деле хорошо получается.
— А разве этот Сомбра не должен быть уже дряхлым стариком? — автоматически поинтересовалась Селестия омертвевшим языком.
Старсвирл пристально посмотрел ей в осоловевшие глаза, списав шок на впечатление от истории, и ехидно прищурился:
— Вот здесь самое интересное. Сомбра должен был быть дряхлым стариком ещё до рождения моей бабушки. Но на деле он даже к моменту её старости был так же свеж и бодр, как когда они познакомились.
— Это одна из самых удивительных историй, о которых я только слышала… — пробормотала «Мидоу Дроп», и жеребец зарделся от гордости, что смог впечатлить такую умную и выдающуюся единорожку. Он воодушевлённо заговорил о чём-то дальше, но мозг Селестии уже работал в другом направлении.
«Значит, Сильвер Рэйзор — наследная мужененавистница. Хоть где-то она наследная… Кхем, Старсвирл уже упоминал, что она просит ужесточения условий содержания жеребцов другой расы именно в тестовом режиме — значит, хочет сделать рабами и единорогов… просто на случай, если среди них окажется Сомбра? Несносный жеребёнок, и тут наследил. Надеюсь, у тебя получается разбивать кобыльи сердечки нечаянно и походя, и в твой список целей не входит Луна, иначе у нас с тобой будет неприятный разговор. Итак, надеюсь, не все жеребцы относятся к этому так спокойно, как тот, что сидит напротив меня, поэтому они будут сопротивляться нововведению с полномасштабным их порабощением — на этом можно сыграть. Поднять восстания во всей Хорниогии к тому моменту, когда земные пони будут подплывать к их перевалу, и убедить королеву — не важно, кто будет сидеть на троне — что последнее, что нам нужно среди таких социальных пожарищ — ещё одна война, и легче пропустить безобидные караваны, а пока разобраться с насущными проблемами… Хотя, конечно, Старсвирл упоминал также и долг по провизии. Надеюсь, земные пони будут достаточно мудры, чтобы лишний раз задобрить жадных единорогов его возвращением. Технически, это самый простой и закономерный вариант, но я не хочу кровопролития. Мне нужно придумать, как вывернуть дело самым мирным из возможных способов… — внезапно поток рассуждений со свойственной мыслям беспорядочностью вернулся к исходной точке. — Стоп. Сомбра был разбойником, когда убил Харца Еро. Вряд ли в свидетелях так легко могла оказаться целая королева!».
— Прости, что перебиваю… — Селестия успешно сделала вид, что всё это время вместо слушания очередного рассказа Старсвирла внимательно рассматривала коралловую мозаику на стене. — У вашей семьи, наверное, очень богатая история и интересная династия?
— Наверное… — растерянно согласился единорог. «Мидоу Дроп» перевела на него пристальный взгляд:
— Ты разве не знаешь, как твоя семья пришла к власти? — она нацепила озорную улыбку. — Уверена, уж об этом тебе прожужжали уши лучше похождений бессмертного единорога.
— На самом деле этой темы стараются избегать, — нехотя ответил жеребец, неловко поведя плечом. — Бабушка действительно стала королевой, да… после того, как пошла к гиппогрифам и получила от короля и королевы вознаграждение за информацию о том, что убийца их сына на самом деле жив. Эти дары открыли ей дорогу к власти.
Сердце замаскированной аликорницы ускорило свой бег, когда она лихорадочно пыталась вспомнить, отразилось ли как-нибудь это событие на Кристальном королевстве, но не смогла отыскать ничего конкретного. Только какие-то размытые дипломатические и торгово-рыночные причины поддерживать нейтралитет. И впрямь, гиппогрифы к кристальным пони и их правителям больше никогда с теплотой не относились.
— Они просто дали ей вознаграждение, даже не потребовав выдать Сомбру лично? — усомнилась Селестия.
— А кто сказал, что они не пытались его найти? Бабушка получила своё, когда привела наёмников гиппогрифов прямо к нему и доказала его существование. Но он сумел ускользнуть, а затем поменял свой облик магией. Настолько талантливым и сильным магом он был… — с лёгким оттенком зависти добавил Старсвирл перед тем, как продолжить рассказ. — Бабушка разоблачила его гораздо позже именно по этому могуществу, но не стала сообщать гиппогрифам, потому что у неё самой уже были средства, чтобы ему отомстить. И, я думаю, если она действительно хотела сделать это — ей не стоило печься о своей репутации и просто сделать это. Но своими политическими танцами она только снова дала ему улизнуть.
Старсвирл холодно посмотрел «Мидоу Дроп» в глаза, заглядывая в самую душу, и с особой циничностью сказал то, что заставило замаскированную аликорницу невольно поёжиться:
— И сами звёзды не знают, под какой личиной он ходит теперь.
XIV. Земля и вода
Иногда, чтобы выжить, приходится чем-то жертвовать. Волки выгрызают лапы, оставляя их в капканах, ящерицы отбрасывают хвосты, грызуны в голодное время съедают собственное потомство. Успокаивая себя тем, что не приходится делать ничего из подобного, Сомбра маскировал свой рог буквально в тени от надвинутого на глаза капюшона и старательно подражал обычному земному пони. Вернее, двум, однажды исчезнув на какое-то время, а затем вернувшись в новом обличии и назвавшись сыном предыдущего.
Он знал, что его будут искать. Также он знал, что всё это время благоразумно сдерживал истинную мощь своей магии, а потому искать его будут лишь среди единорогов. Никто не заподозрит в простом земледельце опального мага Хорниогии.
Притвориться земным пони в полной мере Сомбре не удалось ни в одной из попыток. Все растения из-под его копыт, лишённых той самой особенной магии, выходили чахлыми, плоды на них были мелкими и сочились непонятной и совершенно неаппетитной слизью. Угрюмо глядя на результаты своих отчаянных, но тщетных усилий, жеребец взял себе очень подходящее ситуации имя Терра Кёрс. Но, как известно, жизнь любит иронию, поэтому именно после такого решения новая жизнь Сомбры пошла в гору.
Он оставил в покое выращивание растений, взявшись за тупое, но безотказное занятие: распашку земли. Это могло получиться у кого угодно и без специфической магии, которую не подделаешь ни одной иллюзией. Однако односельчане не могли не заметить того, как Терра Кёрс избегает работы непосредственно с зеленью и плодами, что у них, фермеров до мозга костей, начало ассоциироваться с его неполноценностью как земного пони, а потом и как жеребца.
Ведь он не пользовался властью патриархального строя земнопоньей страны Киннлаот и не пробовал взять себе даже одну кобылку, не то, что табун.
Сохранившееся после единорожьего общества высокомерие помогало не замечать шепотки и шуточки за спиной, но фоновый шум не мог вечно там и оставаться. В ночь после одного из праздников, на которые полагалось пить сок из забродивших фруктов, жеребцы племени пришли лично разобраться с новичком, который так вызывающе нарушает все их традиции. Вся толпа оказалась разбросана, а хмель не позволил им вспомнить, как именно это случилось. Просто за Терра Кёрсом закрепилась репутация редкого силача, способного в одиночку выстоять против нескольких, и претензии к его образу жизни больше не возникали. Себе дороже.
Когда после одной из битв с единорогами вождь племени земных пони погиб, большинство выдвинуло именно кандидатуру Сомбры, к его несказанному удивлению. Логика этого народа так и осталась для самозванца тайной, но он уже успел заскучать, живя ничем не выделяющимся полуотшельником, поэтому не стал отвергать предложение. В традиционном бою устранив других немногочисленных претендентов, самозванец взял пародию на корону, которая одним своим видом вызвала у него внутренний истерический смех, и водрузил себе на голову под радостные крики соплеменников.
«Тьма тьмущая, — то ли сокрушался, то ли смеялся про себя Терра Кёрс. — Эти дикари безнадёжны».
Правя ими, Сомбра веселился от души. Единороги с их культом магии имели какое-никакое представление о науке; земные пони же всё обосновывали неведомыми магическими силами, духами, божествами и просто горой суеверий, являвшихся разными подмеченными совпадениями. Сомбра мог иногда, вооружившись пониманием каких-либо процессов, славно подшутить над вверившимся ему народом, но гораздо охотнее использовал их неведение, чтобы укреплять собственную власть и обеспечивать свою безопасность.
Он отрастил длинную гриву, чтобы всегда иметь от неё тень для сокрытия рога, и объяснил такое немужественное решение позаимствованной из некого свитка легендой о жеребце, чья сила зависела от длины волос. Чтобы подкрепить верование подданных в это, вместе с отрастающей гривой Сомбра продлял к земле и корни древа на фальшивой кьютимарке. Тем же самым оказалось крайне легко обосновать то, почему вождь не стареет и не умирает.
Впрочем, внушаемость и доверчивость земных пони не отменяла того, что они также являлись грозной силой. Некоторые жеребцы были способны лбом расколоть камень, мешавший проходу, и как ни в чём не бывало пойти дальше, не придав своему подвигу никакого значения. Сомбра внутренне содрогался каждый раз, видя это, и избегал повторять подобные трюки под любым предлогом, но иногда приходилось. Земнопони уважали силу настолько, что не признавали престолонаследие и считали интеллектуальный метод решения проблем признаком болезни. Терра Кёрс слишком часто стоял перед необходимостью доказывать свой авторитет понятными этим жеребцам методами, и ему пришлось экстренно учиться прятать кровавое касание магии, а про случайные искры шутить, что это из глаз. Жеребцы покатывались со смеху. Это не было обыденной в Хорниогии раболепностью — у земных пони даже чувство юмора оказалось непритязательное.
В остальных же случаях от Терры Кёрса требовалось в основном несиловое решение проблем. По крайней мере, он решил так сам для себя, разрешая споры жителей и верша суды над преступниками, а этому никто не препятствовал. Вообще нрав земных пони оказался совершенно противопоставлен той пасторали их родной страны, которая встретила в своё время Сомбру. Беглый единорог увидел равнины с лёгкой холмистостью, девственную лазурь реки да низко летающих над разбитыми дорогами ласточек, чей свистящий полёт прошивали ноты отдалённого петушиного пения. И эту благодать населяли трудолюбивые, но очень вспыльчивые и принципиальные создания.
Конфликтов было много. Терра Кёрс пытался поначалу создать свод законов, но любой спор решался единственным приемлемым для земных пони способом — по совести. Необходимо было вникнуть во все стороны дела, да так, что узнать родословную обоих оппонентов, выявить все обиды между их предками и решить, есть ли место кровной вражде и можно отправить драчунов разбираться самостоятельно или необходимо наказать обоих. У Сомбры от такого жилы во всём теле вспухали.
Не легче были и советы между вождями. «Городами» каждую область Киннлаота самозванец называл для собственного удобства; на деле же это были скорее города-государства, каждый из которых имел собственного правителя. Но, что интересно, между этими общинами не было феодальной раздробленности, что непременно возникла бы у единорогов с их гонором и жаждой власти: одно племя земных пони ничем не отличалось от другого, они имели одинаковые ценности и преследовали одинаковые цели, молились одним и тем же богам и жили по одной и той же идеологии. Тем не менее, внешне контакты этой слаженной системы напоминали едва ли не революционное побоище — так по праву занявшим свои места сильнейшим, вспыльчивым и агрессивным жеребцам было интереснее, так удовлетворялся вечный соревновательный дух. Сомбра в такие моменты просто мрачно размышлял, не будет ли большой наглостью отсидеться в стороне с «какие же вы грифоны»-лицом, а не участвовать в варварском месиве.
Расслабляли его после долгого дня вдумчивые и размеренные исследования, но земнопони поверили бы скорее в то, что вождь, которого они выбрали своей волей, жуёт ежей диаметрально противоположным рту отверстием, чем занимается таким болезным занятием. Поэтому любую работу над магией Сомбра начинал под прикрытием изнасилования. Стоило пограничникам поймать чужеземную единорожку или пегаску — вождь непременно решал «допросить её лично» и прятал в подвале своего дома, а сам спокойно занимался тем, чем хотел, сколько требовалось. Земнопони ничего не подозревали, считая Терра Кёрса просто чудаком и извращенцем, которому нравятся исключительно иноземки. Случайно подслушав такую теорию, Сомбра внутренне заржал и приучился окутывать свой дом в такие моменты иллюзией звуков извращённого и болезненного для кобылы соития.
Даже репутация насильника-изврата была в Киннлаоте лучше, чем слава учёного-кудесника. Политика единорогов так сильно претила грубой и простой душе земных пони, что хуже рогатых они считали только тех, у кого в придачу к рогу ещё и растут из спины крылья.
Недолго думая, а ещё по-прежнему тайно опасаясь пленения и возвращения в Хорниогию, но больше — из желания досадить единорожкам и урвать из-под их носа вкусный и плодовитый кусок, Терра Кёрс предложил подданным революционную идею: уплыть от обирающих их до нитки обжор и спокойно обосноваться на другом материке, возможно, захватив с собой пегасов — не считая кое-каких разногласий, они с земными пони более-менее терпели друг друга, да и помощь с погодой не окажется лишней. А единороги пусть подыхают. Что-что, солнце и луна? Только осенью. Да и самим-то им каково будет жариться днём или мёрзнуть ночью больше недели подряд?
Едва увидев тягу своего нового народа к кораблестроению, Сомбра начал думать, как это можно использовать. Придуманный способ в итоге привёл единорога в восторг. Перед угрозой голода помешанные кобылы и думать о нём забудут: гораздо важнее будет найти новый источник пищи. А поскольку он находится в копытах того, кого королевская семья жаждет разорвать всей толпой…
На этом месте самозванец не выдерживал и дьявольски хохотал от злорадства. Этот звук, добавляющийся к иллюзии жарких и развратных утех плоти, заставлял проходящих мимо дома вождя холодеть и вздрагивать.
Жеребцы, даже с особым презрением относящиеся к кобылам, начинали жалеть своих соотечественниц и радоваться, что симпатии кровавого вождя не распространяются на них. А поскольку Сомбра не был обременён желанием казаться хорошим в глазах своих внезапных подданных, ситуация его полностью устраивала.
Тем не менее, он глубоко в душе радовался такому сочувствию привилегированного слоя общества к непривилегированному — всё-таки он имел на земных пони хоть какое-то влияние, всё-таки они хоть как-то становились лучше… Поэтому крах идеалов стал особенно ощутим, когда на ежедневный суд ему привели кобылу.
Терра Кёрс вопросительно-иронично поднял брови. Слабый пол здесь, конечно, не почитался настолько, что иной раз за кружкой алкоголя велись споры о том, есть ли у кобылок душа и не считать ли их просто передвигающимся предметом обихода, но вместе с тем к нему никогда не относились серьёзно. Все поголовно считали, что обременять вождя кобыльими делами можно лишь исключительно тогда, когда этого потребует его плоть, а наказывать жён и дочерей предпочитали самостоятельно. Никто даже не разбирался, что происходит за закрытыми дверями или даже во дворах домов, а не остывшие воспоминания о Хорниогии и Сомбру вынуждали смотреть на это из-под копыта. Тем более, крайне редко находились опьянённые властью садисты, доводящие дела до калечения или смерти.
— Это что? — полупрезрительно спросил вождь, скользя взглядом по лбу и бокам незнакомки. Бирюзовая пони с короткими лохматыми голубыми волосами не носила ни рога, ни крыльев, поэтому её появление нельзя было объяснить провалившимся шпионажем.
Тем не менее, кобылка была не отсюда — по крайней мере, не из Тайара. То, как располагалась признанная столица Киннлаота, приводило всех в ступор. Обычно пони и не-пони стремились назначить столицей город, находящийся в окружении всех остальных, чтобы все новости оттуда равномерно и своевременно облетали страну. Центр Киннлаота же был скорее окраиной, и это было так непривычно для Сомбры, что каждый раз, думая о своих угодьях, как о столице, он невольно подозревал у себя манию величия, но все факты и признаки указывали на странную, непривычную, но довольно убедительную всё же реальность.
Ещё одной версией появления незнакомки был обмен невестами, происходивший время от времени между отдалёнными племенами. Это делалось во славу генетического разнообразия. Земные пони это инстинктивно чувствовали, а вот Терра Кёрс — не совсем. Но, так или иначе, неужели его подданные решили навязать ему жену, чтобы зачать наследника?
Сказал бы ещё «и тем самым положить начало монархии».
— Она приплыла из океана, — ответил один из приближённых к нему жеребцов. — Выловили прямо ф деревяфки. Фто фсять с этих кобыл — дазе лодку нормальную пофтроить не могут…
— Я могу тебе нормальный прикус построить, хорёк-переросток, — внезапно огрызнулась кобылка, и Сомбра настолько отвык слышать от слабого пола такой тон и такие слова, что не удержал глаза в нормальном размере.
Жеребцы возмущённо загудели; кто-то положил копыта на плети, чтобы наказать беспримерно дерзкую незнакомку. Она определённо не из Тайара.
— Оставьте нас, — сдвинув брови, поднялся с места Терра Кёрс и добавил фирменным зловещим и похотливым тоном: — я хочу допросить её… лично.
Соплеменники удивлённо переглянулись, но затем обменялись туманными улыбками. В кои-то веки их вождь пожелал хоть и языкастую, но обладавшую весьма понятной всем остальным красотой кобылку.
Упирающуюся изо всех сил и стремящуюся укусить, лягнуть или вмазать копытом земную пони потащили к дому вождя. Тот шёл первым, не обращая внимания на гневные повизгивания и порыкивания позади себя. Кобылку демонстративно бросили в дверь так, чтобы она, не удержав равновесие, прокатилась по полу и врезалась в стену, а затем Сомбра запер дверь.
Он подошёл к незнакомке, снимая уже успевшую прилипнуть к лицу маску, и протянул ей копыто с тихим:
— Не бойся. Я не такой, как они.
— Ага, поверила, — самозванец не удивился, когда его копыто оказалось грубо отбито, а земнопони самостоятельно поднялась на ноги. — Если ты, гнилой урод, ко мне прикоснёшься…
— Не собираюсь, — скучающе перекатил на языке Терра Кёрс. — Как тебя зовут?
Кобылка удивлённо моргнула. Она молчала несколько секунд, даже не завершив угрозы, а потом осторожно ответила:
— Сиасонг.
— Я — Терра Кёрс. И всё, что я хочу от тебя — знать, что произошло. Ты явно не из Киннлаота, с таким нравом, как у тебя, здесь долго не проживёшь. И гораздо меньше я бы удивился, приди ты с материка, но нет: тебя выловили именно в океане. Поэтому скажи мне. Что произошло?
Земная пони снова несколько секунд недоверчиво изучала вождя взглядом, но он оставался спокоен, не делал попыток никак напасть на неё, и Сиасонг заговорила:
— Несколько поколений назад моя семья убежала в открытый океан от тирании тогдашнего пра-пра-пра-прабабушкиного мужа. Она была сильной и свободолюбивой кобылой, угнать лодку для её оказалось более лёгким делом, чем терпеть нелюбимого и неласкового жеребца рядом с собой. Вместе с ней убежало несколько её подруг и тайный возлюбленный одной из них — это был их шанс быть вместе, ни от кого не скрываясь. Эта маленькая община обосновалась на острове, над которым постоянно пролетали пегасы с погодным грузом. Что-что, да откалывалось от грозовых или снежных туч, зависая над островом и создавая там климат. Было нелегко, но мои предки сумели разбить там сад и огород, построить дом и начать исследовать и застраивать остров.
— Остров? — нетерпеливо перебил Сомбра, задумчиво потирая копытом подбородок. — Там всего лишь остров, и он занят вами? Дальше нет никакой земли?
— Именно это я и решила выяснить, — пожала плечами Сиасонг. — Иногда на острове вдруг вырастали совершенно незнакомые растения, и однажды я увидела, как диковинное семечко опускается в землю, принесённое ветром. Ветер дул вовсе не от Киннлаота, а со стороны океана. Я поняла, что где-то там вдалеке есть земля.
«Умна, — напевал про себя замаскированный единорог, ликующе покачиваясь. — Почти так же умна, как я. Ведь я вычислил это ещё раньше!».
— Я взяла одну из лодок, положила в неё запас еды и питьевой воды и отправилась на поиски ещё одного острова. Самонадеянно, — усмехнулась Сиасонг, словно стыдясь своей наивности и непредусмотрительности. Но она вдруг стала серьёзной. — Потому что я встретилась с чем-то ужасным через несколько дней своего путешествия.
Сомбра перестал внутренне предаваться радости и самолюбованию и навострил уши.
— Сначала это было похоже на отдалённые раскаты грома, а вода закачалась буйнее, и я испугалась, что сейчас будет шторм, о котором я даже не вспоминала вплоть до того момента, — поёжилась земнопони. — Но… то, что произошло на самом деле… ещё более странно. Присмотрись ко мне внимательнее. Не видишь ничего необычного?
Вождь послушно пробежал по ней взглядом. Конечности целы, шрамов, конечно, намного больше, чем у типичной кобылки, голова не разбита, никаких признаков того, что с ним каким-то образом беседует оживший труп… ответ пришёл внезапно и оказался прозаичным и жутковатым.
— Метка, — прошептал Терра Кёрс. — Ты взрослая, но у тебя по-прежнему нет метки… — он прищурил глаза перед тем, как снова медленно поднять брови: — «По-прежнему» ли?
Сиасонг кивнула.
— Я потеряла память. Я не знаю, что там произошло на самом деле; последнее, что я помню — это чудовищная слабость и то, как я валюсь за борт, потому что что-то раскалывает моё судёнышко снизу. Я не знаю, как спаслась, почему очнулась на совершенно спокойной воде, лёжа на одном из обломков, но…
Самозванец медленно прошёл вперёд-назад по дому, напряжённо обдумывая слова кобылки.
— Есть способ вернуть мою кьютимарку?
Сомбра поднял уши, оборачиваясь на дрожащий от сдерживаемых слёз голос. Сиасонг, отчаянная, смелая и сумасшедшая, была похожа на жеребёнка, лишённого своей любимой игрушки.
— Есть способ… всё это предотвратить?
Терра Кёрс медленно подошёл к ней поближе.
— Я обязательно это выясню. Ты хочешь вернуться домой или останешься у нас?
— Я никуда не уйду без своей метки, — решительно топнула Сиасонг и снова привычно ощетинилась: — Но, если хоть одно из ваших грязных копыт до меня дотронется…
— Свои копыта я мою, — устав от непривычных из уст кобылы оскорблений и требований, не удержался жеребец и насладился сдувшейся бравадой гостьи. — Но тебе ничто не угрожает, особенно — в моём доме. Просто… не особо прислушивайся к тому, что тебе покажется снаружи, хорошо?
Ночью, когда пока ещё не находящееся во власти единорогов солнце ушло за горизонт, Сомбра беззвучно вывел с пристани лодку покрепче. Он умело и мощно загребал вёслами воду, толкая судно дальше в океан, а потом, когда очертания материка растворились вдали, сотворил два заклинания, одно из которых самостоятельно двигало вёслами, а другое добавляло подводной части лодки ещё одну движущую силу. Замаскированный единорог понёсся вперёд, внимательно присматриваясь и вслушиваясь в каждое из своих ощущений.
В какой-то момент инстинкты приказали посмотреть вверх.
Он даже не сразу заметил, что искал. Тёмно-синяя шкура и чёрная грива совершенно сливались с ночным небом, но так и было: какой-то пегас кружил высоко в небе над водой. «Морской разбойник? — усомнился Сомбра, с прищуром рассматривал фигуру под звёздами. — Какая же у него силища и ловкость, что он может один расколоть лодку снизу?».
Самозванец прервал действие заклинаний, и внезапно пегас начал снижаться. Взмахнув крыльями в последний раз, он смело и нагло сел на нос лодки, но та практически не покачнулась. Морской разбойник показал свои карие глаза, и подобная лёгкость тела очень просто объяснилась: это оказалась кобыла.
— Уходи, если жизнь дорога, — бесцеремонно заявила пегаска. — Здесь творится что-то неладное в последнее время.
— Я приплыл, чтобы тоже выяснить это, — спокойно ответил Сомбра и получил в ответ насмешливое фырканье:
— Земной пони, что ты сможешь противопоставить тому, что скрывается на глубине?
— А ты, пегаска? — тонко улыбнулся самозванец, получая удовлетворение от неосведомлённости незнакомки о козыре в его ногаве. — Я могу сдуть тебя с моего судна одним выдохом.
— Ты называешь это судном? — иронично осмотрела днище лодки с мотком верёвки пегаска.
— Как называть это корыто — моё дело, — отмахнулся Сомбра. — Расскажи мне, что ты здесь ищешь.
— Не твоё дело, — буркнула пегаска. — Плыл бы ты домой, к семье и жеребятам? Тебе ещё жить да жить.
— Уже пожил, — ответил самозванец так мрачно, что взгляд кобылки удивлённо сосредоточился на нём. — Может быть, я развлекаюсь так? Недавно мы спасли земную пони, которая даже не в состоянии вспомнить, что с ней произошло. И самое странное, что у неё после этого приключения не осталось на память вообще ничего. Ни переломов, ни ушибов, ни шрамов… ни даже собственной метки.
Сомбра усмехнулся.
— Какой ветер тут дует, что срывает рисунки с фланок?
Пегаска помрачнела, став похожей на тучу из-за своей внешности. Мрачная, закрытая, ни единого яркого цвета. Единорог невольно залюбовался ей.
— Я сама не уверена, хочу ли это знать, — пробормотала в ответ кобылка. — Но ту пони спасла я.
— Как? — настойчиво спросил жеребец.
— Поплыли дальше, — раздражённо поднялась с лодки та, — и выяснишь это лично!
Сомбра, ухмыльнувшись, послушно взялся за вёсла. Пегаска молча летела рядом.
— Как тебя зовут?
— Ты всё равно не вспомнишь моё имя.
— Но до тех пор мне нужно думать о тебе как-то иначе, чем «она».
Каряя радужка стрельнула на него из уголка глаза.
— Шетани.
— А от того, какое имя я назову тебе в ответ, зависит то, кто ты такая.
Шетани иронично посмотрела в его глаза:
— Земнопони, ты считаешь, что мне интересно твоё имя?
— Неужели ты спасла уже стольких, что давно перестала считать?
— Не начинала.
Сомбра молчал некоторое время, а затем осторожно начал:
— Хорошо, давай предположим, что я умею кое-что, чего ты даже не ждёшь, или у меня есть… скажем, таинственный и магический амулет, делающий меня не совсем уж бесполезным. Тогда мне нужно знать, против чего мне его применить.
— Даже я не знаю этого, — был ответ. — Я не уверена, что знает кто-нибудь вообще. То существо вытягивает из тебя всё. Магию, жизненную силу, а в конце концов ещё и пожирает твою пустую, бессмысленную оболочку.
— Безжизненное, должно быть, местечко вокруг такого обжоры.
— В том-то и дело, — развернулась пегаска, теперь летя вперёд спиной. — Он не интересуется рыбами и тем более — водорослями. Ему подавай только пони.
— Интересно, — протянул Сомбра. — Но как ты узнала всё это и осталась в живых? И могу ли я посмотреть на твою кьютимарку?
— Это такой дешёвый трюк, чтобы увидеть мой круп?
— Когда это чудовище поглотит меня, я буду лишён такого удовольствия.
Немного поколебавшись, Шетани развернула одну из задних ног так, чтобы показалось бедро. Что-то дёрнулось внутри Сомбры при виде лука, на который была наложена стрела, что носила звезду вместо наконечника.
— Ты стал счастливее, земнопони?
— Немного, — тихо ответил тот, пытаясь разобраться в том, что так знакомо его кольнуло. — Кто ты?
— Шетани Пайн, младший член Ордена Аликорноборцев, — гордо отрапортовала пегаска.
— Вот как, — с прохладцей усмехнулся самозванец. — Уже и Орден появился?
— И я — потомок лучших его пони.
— У вас и доска почёта там есть?
Между перьев пегаски с лязгом блеснули клинки.
— Хватит паясничать. Это — дело всей моей жизни, и я буду кровью отстаивать честь своей семьи.
— Кьютимарка говорит о том, что ты лучница, — мгновенно заметил Сомбра.
— А мои глаза говорят мне, что ты вообще не озаботился тем, чтобы взять оружие.
— Я сам — оружие, — изобразил самую ослепительную свою улыбку жеребец и ухмыльнулся ещё шире, когда тёмно-синие щёки опалило коротким, но заметным румянцем. — К тому же, это даёт неплохие бонусы. Например, ты не станешь нападать на безоружного.
Немного подумав, Шетани втянула клинки.
— Ты прав, — отрывисто бросила она, разворачиваясь и летя вперёд по-нормальному. — Но лишь потому, что ты мне кое-кого напоминаешь, выскочка.
Они двинулись вперёд молча. Сомбра размеренно работал вёслами, невольно подстраиваясь под взмахивающие крылья своей внезапной спутницы. Что-то глодало его изнутри, раздражая, как раздражает очевидное, которое всё никак не можешь заметить.
Волны накатывали на борта лодки с мягким плеском. В лениво ворочавшейся поверхности океана, путаясь и искажаясь, отражались бесчисленные звёзды, рассеянно сверкавшие в небе без присмотра белоснежного лика луны. Единорогу под личиной земного пони однажды случалось побывать в открытом океане под лучами ночного светила, и он знал, что тогда они с пегаской выглядели бы для воображаемых наблюдателей, как два сплошных чёрных силуэта. Представить же их со стороны сейчас, в тусклом неверном свете, он не мог.
Когда каскад воды, перемахнув бортик, вкатился в лодку, Шетани чутко дёрнула ухом и остановилась. Сомбра перестал взмахивать вёслами и, по инерции проехав ещё немного вперёд, замер тоже. Лодку медленно начало разворачивать боком.
— Оно? — тихо спросил самозванец и получил в ответ кивок. Отрывистый, резкий. В движениях пегаски не было страха.
Сомбре захотелось посмотреть ей в глаза.
— Ближе подходить опасно, — негромко прокомментировала Шетани. — Даже для меня. Даже я не знаю, как справиться с этим… и что это такое.
— Что же ты тогда тут делаешь?
— Охраняю. Это единственное, что я сейчас могу.
Жеребец нахмурился и положил копыта на вёсла.
— Что ты делаешь?
Он начал грести.
— Остановись, безумец! Ты погубишь нас обоих!
Сомбра лишь равнодушно обернулся на неё:
— Ну, ты-то до сих пор жива.
— Ты пока тоже! И я не хочу, чтобы это изменилось!
— Это так трогательно прозвучало. Побольше бы надрыва!
— Ты можешь быть серьёзным? — сузила глаза Шетани, упираясь передними копытами в нос лодки, но единорог полностью был уверен, что так шатает её не от пегаскиных усилий. — Ты приближаешься к тому, что не подвластно даже мне!
— А ты не переоцениваешь своё значение? — тоже прищурился Сомбра, в конфронтации почти сталкиваясь с кобылкой лбами. — Сколько тебе там лет, пятнадцать?
— Юнец здесь только ты!
— Надо же, не знаешь моего имени, зато точно можешь сказать о возрасте, — осклабился самозванец.
— Ну и как же тебя зовут?!
Лже-земнопони мог назвать своё настоящее имя, не успевшее выветриться из сознания ни одной из рас, но не рисковал делать этого даже здесь, в окружении воды и космического света. А выдавать личность вождя одного из племён земных пони ему не хотелось, поэтому он выдал первое, что, как ни странно, пришло ему в голову:
— Дженезис.
Глаза пегаски широко распахнулись после того, как глубоко из-под воды раздался нарастающий рёв.
— Берегись! — возопила она, обхватывая земного пони копытами за грудь и рывком поднимая с лодки.
В следующее мгновение та разлетелась в щепки, а из воды чёрной касаткой вылетел аликорн такого гигантского размера, что даже многое повидавший Сомбра почувствовал себя мелким. Одержимые смоляные глаза, прорезанные отчего-то белыми сосудами, следили за жертвами со злобой, лишённой любого следа разумности, когда разъярённо распахнутые крылья своей тяжестью утягивали владельца обратно на дно. Перед тем, как пучина поглотила аликорна, жеребец успел заметить, как загорается его рог.
Океан, на мгновение замерев, вдруг завозился воронкой.
— Бежим! — закричал Сомбра, с ужасом глядя на разверзающуюся под болтающимися задними копытами бездну.
— А то я не знаю! — рванула вперёд пегаска; паники в её голосе было не меньше. — Это что, аликорн?!
Этот шокированный возглас удивил и самозванца.
— Эй, ты разве не за ним охотилась?!
— За ним, но я понятия не имела, что это аликорн!
— Как так?! Ты же потомственный аликорноборец! — Сомбра обернулся, чтобы увидеть, как отстаёт от них движущееся под водой с чудовищной скоростью чёрное световое пятно. — И… удивительно сильная для молодой пегаски!
Шетани не ответила, лишь пыхтя и лихорадочно загребая крыльями воздух. Ревущая в ярости смерть под ними время от времени выпрыгивала из воды, показывая себя во всей гигантской и чудовищной красе, а затем слишком резко обрушивалась обратно, словно не по своей воле, а из-за чего-то, что изо всех сил утягивало её обратно.
— Невероятно… — прошептал себе за спину лже-земнопони, впечатлённый всем: скоростью, силой и выносливостью Шетани, неестественно огромным — как минимум в шесть раз больше обычного пони! — аликорном, мощью его магии и колоссальной мощью того, что эту магию и его самого сдерживало.
Ещё более невероятным оказалось то, что пегаска сумела оторваться от того чудовища.
Она подлетела к острову, расположение подобных которому, видимо, успела хорошо изучить, и очень неласково сбросила Сомбру вниз. Ухнув, самозванец покатился по земле, а когда сумел остановить своё кувыркание, обнаружил, что к его горлу плавно прилегло крыльевое лезвие.
— А теперь я сотру тебе память, и ты ничего об этом не вспомнишь, — спокойно объявила Шетани.
— Как ты собираешься это сделать? — с нервным смешком поинтересовался замаскированный единорог.
— При помощи амулета.
— Да на тебе даже во время полёта ничего не болталось!
— Может, я их съела? — с вызовом ответила пегаска. Сомбра несколько секунд смотрел ей в глаза, а потом серьёзно спросил:
— А разве они будут в таком случае работать? — но по движению магии понял, что его уловка не сработала, и отчаянно затараторил: — Понял, будут! Но подожди! Послушай, я умён. Я очень умён, я просто до гениальности умён! Аликорн не может покинуть ту зону из-за пре-мифического квази-ментального гримуарка, — лезвие ослабило давление на его горло, а воздействие на разум вдруг прекратилось. Мысли потекли ещё свободнее. — Никаких амулетов не хватит, чтобы обеспечить это, никакой магии, ни одно живое существо не способно на это! Даже коллективно! И вот эта защита начинает ослабляться — из-за чего?
— Из-за того, что он высасывает до дна каждого, кто к нему приблизится, — моргнула Шетани.
— Да, и он был совершенно спокоен до того, как я произнёс имя, — пробежался копытом по длинной гриве Сомбра. — Значит, они встречались. Значит, у чёрного аликорна есть повод ненавидеть Дженезиса, и повод очевидный…
— Кто такой Дженезис?
— Старый знакомый. Даже не представляешь, насколько старый. Итак, значит, прямо на пути к нашему предполагаемому дому находится тюрьма крайне опасного аликорна, замок на которой расшатывается каждый раз, когда он пожирает хотя бы одну жизнь пони.
— О чём ты говоришь? — моргнула пегаска.
— Думаю вслух. Вождям племён это простительно.
Шетани, резко вдохнув, вскинула крылья:
— Ты — вождь?!
— А что, я недостаточно харизматичен? Да, я — вождь Тайара, и я собирался подбить всех сбежать на другой материк. Он ведь есть там, намного дальше?
Пегаска кивнула, но тут же замотала головой:
— Вы не можете. Вы все погибнете и утянете за собой весь мир. Отмени приказ!
Сомбра грустно улыбнулся:
— Я бы рад. Но я — не единственный вождь. Все остальные уже тоже заразились этой идеей, и для каждого племени уже построен ковчег. Мы специально выбрали именно это время, чтобы сразу разбить поля на новой земле. А остальные вожди так упрямы и… мотивированы… что их ничто не остановит от переселения. И уж тем более они не поверят в магию, а новость об аликорне только усилит их задор, ведь эти глупцы непременно захотят его голову!
Последние слова замаскированный единорог воскликнул уже в отчаянии, сокрушённо обхватывая копытами собственную. Шетани нетерпеливо перемялась на месте:
— Ну так предложи им проплыть другим путём! Через ту же Хорниогию расстояние будет точно таким же!
Сомбра скривился и аккуратно ответил:
— У меня с Хорниогией… очень сложные отношения. К тому же, они определённо потребуют за проезд такую пошлину, что легче будет сразу поворачивать назад. Они — не идиоты, и знают, чем им грозит массовый переезд земных пони. Те огородники, которых они держат в рабстве, их аппетиты никак не утолят.
— Тебе необязательно плыть туда вместе с ними.
— Знаю, но… — Сомбра тяжело вздохнул. — Меня разорвут, если я откажусь от собственной идеи.
— Сбеги, — настаивала Шетани. — Что-то мне подсказывает, что твоё племя тебе не так уж дорого.
— Мне теперь дорога только на облака открыта, — пожал плечами лже-земнопони. — Только среди пегасов я ещё не прославился. Но, учитывая, что с тобой я уже познакомился, начало положено!
Пегаска невольно усмехнулась на фальшивый оптимизм в голосе земного.
— Вообще-то, не познакомился. Как же тебя всё-таки зовут?
— Терра Кёрс.
Он посмотрел на светлеющий горизонт.
— И мне пока не очень хочется возвращаться на материк.
Шетани должна была ответить, что ей нужно снова нести свой караул, охранять зону заключения аликорна от случайных любопытствующих и путешественников, но вместо этого она ответила:
— Да. Мне тоже.
И они сидели на острове, отдыхая после опасного инцидента, наслаждаясь безопасностью и наблюдая за рассветом. Океан снова стих, над ним сонно зазвучали крики просыпающихся узкокрылых птиц.
— Ты не хочешь рассказать мне о своей жизни, раз уж мы тут засели?
— Мне нечего рассказывать.
— Мне тоже.
И чем больше они общались молчащей недосказанностью, тем твёрже Сомбра уверивался в том, что правды в жизни этой пегаски ровно столько же, сколько в его собственной. Когда фетровый солнечный свет осветил недвижный профиль кобылки с повёрнутым к земному пони карим глазом, жеребец был готов поклясться, что путь до прикрытого чёрной гривой лба рассветный луч проделал по фрагментарно скошенному острию рога.
Повёрнутый к нему глаз кобылки смотрел ровно в то же место и на теле жеребца тоже.
И если у «Шетани Пайн» действительно был внутри амулет, помрачающий сознание, в этот раз он сработал против неё.
И двое спасшихся переплелись на одиноком острове.
XV. Облачная диверсия
Разгорался рассвет, и беспокойные чайки приветствовали солнце, прыгая по воздуху над ленивыми волнами. Их тени часто и мелко накрывали двух пони на песчаном берегу, и из-за этой игры света и тьмы невозможно было понять: расцветка кобылы и жеребца рябит на самом деле или же это обман зрения?
Терра Кёрс и Шетани Пайн даже не задавались этим вопросом. Лучше не открывать глаза. Лучше не открывать глаза — и тогда мираж, гораздо более ценный, чем зрительный, мираж прикосновений — не развеется. Тогда и дальше можно будет ощущать серыми копытами жестковатый пух тёмно-голубых крыльев. Тогда и дальше можно будет обхватывать губами длинный гладкий рог. Тогда и дальше можно будет в ответ на это слышать знакомый, родной голос вместо выдуманного: «Луна», — а в ответ выдыхать: «Сомбра».
В каждом толчке было «это ты?», в каждом сжатии чувствовалось «да». «Я знаю это тело», — говорили обнимающие рельефную спину крылья, и узкие жеребцовые бёдра, вжимаясь в хрупкие кобыльи, отвечали: «Я наконец узнал твоё».
Главное — не открывать глаза. Они лгут. Им не обмануть глубинное чутьё, то самое, что верховодило всем миром, лишь бы снова и снова столкнуть двух бессмертных существ, но они могут разбить все ощущения перед грядущей разлукой, колоссально долгой, горькой и одинокой. Оба знали, что она непременно наступит, и это вынуждало их, всхлипывая, всё жарче переплетаться друг с другом, ускорять бег поцелуев, страстнее делиться своими телами…
И ни в коем случае не открывать глаза, чтобы не увидеть, что тела вовсе не их.
Но сейчас можно было забыть о навязанных самим себе обязанностях. К чему вечность, если не можешь урвать несколько часов только для себя и своей любви? Они наслаждались друг другом раз за разом, пока не выпили до дна и не рухнули на песок, дрожащие, мокрые и полностью опустошённые. Только тогда Шетани решилась разомкнуть веки.
Солнце уже было высоко, испаряя своим жаром пот с замаскированных тел. По песку распустились цветы, которых ещё ночью здесь не было…
Терра Кёрс лежал на боку, глубоко дыша ртом и носом одновременно. Его зеленоватая грива разметалась, став похожей на струи водорослей, вынесенные приливом. Ничего от облика Сомбры, настолько чужой жеребец, что Луна невольно поёжилась под иллюзией. Ей едва удавалось сидеть, но она всё равно воздержалась от того, чтобы положить голову на незнакомую грудь. С трудом поднявшись, Шетани пошла прочь. Жеребец открыл глаза и взглядом отыскал уходящую пегаску по плеску воды.
— Куда ты?
— Нам нужно закончить это, — тихо сказала кобылка, едва обернувшись на него. Под таким углом, на грани слепой зоны, она видела именно Сомбру. И не могла насмотреться. — Тогда мы сможем перестать прятаться. Это ведь ты, правда?
Замаскированный единорог уверенно кивнул и открыл рот, чтобы ответить, но Луна перебила его, не дав даже начать:
— Я организую достойный предлог плыть через Хорниогию. Даже самые узколобые и упрямые вожди примут его.
— Но единороги…
— Это я тоже возьму на себя, — твёрдо прервала Шетани Пайн.
— Хорошо, — нахмурился Терра Кёрс, поднимаясь. — Но что же делать мне?
Кобылка обернулась полностью, показав безмятежную и в то же время шаловливую улыбку. Глаза Сомбры невольно уцепились за тонкие белесые ручейки, стекающие в океан по её задним ногам.
— Придумывать себе алиби.
Она распахнула изрядно помятые крылья и поднялась высоко в небо по широкой дуге. Терра Кёрс, тяжело вздохнув, посмотрел на виднеющийся вдали материк. Теперь туда точно придётся добираться своими силами.
Земной пони доплыл туда только к вечеру. Все его мышцы гудели и стонали от перенапряжения, которого не случалось уже очень давно, но в душе было странное ощущение спокойного счастья и уверенность в том, что теперь всё будет хорошо. Он лишь, поддерживая свой имидж, рявкнул на все вопросы соплеменников, что это они должны отчитываться перед ним, а не наоборот, и ухитрился устроить пару разносов на тему допущенных в его отсутствие оплошностей. После этого он с чистой совестью повалился спать в своём доме, отмахнувшись от нетерпеливых и нервных расспросов Сиасонг.
Во сне к нему пришла Луна. Она лишь окинула его с ушей до копыт и лукаво улыбнулась. Опустив глаза вниз, Сомбра увидел свою родную серую шерсть и послал ответную улыбку, но сон уже закончился. «Ты хотела убедиться, — тепло подумал он спросонья, обнимая себя копытами и до сих пор улыбаясь, как идиот. — Не бойся, любовь моя. Мы не изменяли друг другу и никогда не станем».
Теперь она приходила к нему только во сне, и Сомбра был в восторге от этой способности: отдыхая по отдельности, они проводили время вместе. Очевидно, силы Луны возросли с их последней встречи, и теперь их подсознательные приключения происходили не на абстрактных бесконечно-белых фонах, а в поле, на облаках, на судьбоносном острове, даже в Кристальном Королевстве… Не то, чтобы они каждую ночь исследовали эти пейзажи, в самом-то деле…
Но ночи всё равно стали на удивление приятнее — хотя бы потому, что им двоим не приходилось прятаться за выдуманными фасадами.
— И всё же, как ты собралась убедить вождей отправиться в путь через Хорниогию? — спросил однажды Сомбра, перебирая копытом пряди гривы отдыхавшей у него на груди Луны. Та обняла его передней ногой крепче, коротко и довольно замычав. Вокруг них реалистично и живописно колыхалась пшеница, изредка роняя перезрелые зёрна им в шерсть.
— Не скажу, — игриво ответила аликорночка. — Иначе ты не сможешь всё достоверно сыграть.
— Как пожелаешь, — поцеловал её за ухом Сомбра. — Но знаешь, что меня беспокоит?
Луна перевернулась, улегшись ему на грудь подбородком, чтобы внимательно посмотреть в глаза. Их рога мягко скрестились.
— Что это был за аликорн, от которого мы улетали?
— Формально это я тебя тащила, — проворчала кобылка и вздохнула. — Сдаётся мне, это тот аликорн, о котором мне рассказывала Селестия. Она еле спаслась от него, когда была ещё жеребёнком, и говорила, что… как же это звучало… — Луна коротко наморщила нос, стараясь вспомнить. — Что-о… сама его кьютимарка предзнаменовала ему уничтожить всё живое в мире — примерно так.
— И, надо думать, Дженезис заточил его в океане, чтобы предотвратить это. Иначе с чего бедолаге было впадать в ярость от одного его имени? — кивнул Сомбра.
— Кстати, почему ты назвал именно его имя?
— Не знаю, — пожал плечами единорог в растерянности, укрывая спину Луны своими передними ногами. — Просто взглянул на тебя, и оно… само собой попросилось на ум?
— Хе-хе, забавно… Звучит так, будто ты всегда чувствовал меня.
— Так и было, — целомудренно соприкоснулся с ней губами Сомбра, чтобы лишь почувствовать их бархат: сны передавали ощущения… так хорошо, что порой приходилось просыпаться в собственном семени.
— Но, получается, Дженезис послал нас с Селестией, — продолжала Луна, — чтобы мы не дали этому чудовищу вырваться из заточения и уберегли пони? Но почему он прямо не сказал о том, что нас ждёт?
— Селестия тоже здесь?
— Нет, Селестия в Хорниогии. Я иногда связываюсь с ней так же, как с тобой, чтобы узнать, как у неё идут дела. Она вся погрязла в придворных интригах. Королева беременна, и, если она снова произведёт на свет жеребца, трон точно достанется её деспотичной сестре. На самом деле довольно интересно, я с нетерпением жду каждого нового сна.
— Если Сильвер Рэйзор придёт к власти, — неуютно поёжился Сомбра, — на облака я сбегу уже любой ценой.
— Да, Селестия уже рассказала мне о твоих похождениях, — невесело кивнула Луна, и единорог поднялся на локтях:
— Похождениях? Да я ничего не делал, драконикус побери. Это была моя попытка жить, как нормальный пони, не грабя и не убивая никого.
— И, конечно, любой нормальный пони живёт вечно и не прибавляет серебра в гриве с годами.
— Хватит ёрничать, — тюкнул её копытом по носу Сомбра, улыбаясь в ответ на весёлое хихиканье. — Ну, сейчас я создал видимость смерти своего «предка» — и что теперь? Меня всё равно достали, — он погладил аликорночку по холке, тяжело смотря вдаль.
Луна думала недолго.
— Пойдём со мной?
Единорог посмотрел на неё.
— Пойдём со мной, когда всё закончится? В Кристальное Королевство? — мягко сжала его копыта своими кобылка. — Там лояльно относятся даже к аликорнам, не говоря уже просто о бессмертных единорогах. Мы можем быть счастливы там, и никто не будет стараться тебя убить. Я обещаю, — Луна приласкала скулу с краешком бакенбард копытом.
— Это я обещал защищать тебя, помнишь? — тепло принял поглаживание Сомбра.
— Нет, — удивлённо моргнула Луна.
— Ах, верно, — тихо засмеялся единорог. — Мы были жеребятами, говорящими на разных языках.
Сон растаял. Сомбра недовольно нахмурился на шум, разбудивший его, и вспомнил, что именно сегодня племена отправляются в путь. Он нервно прикусил копыто, всё ещё словно хранившее тепло тела Луны, и заставил себя успокоиться: она сказала ничего не предпринимать и делать вид, что всё идёт по плану. У единорога не было причин не доверять его аликорночке.
Корабли спустили на воду. Клан пегасов возбуждённо кружил над океаном, как стая стервятников. Терра Кёрс презрительно прищурился на них, делая вид, что смотрит на солнце, но промолчал. Не было причин отказываться от помощи пони, поставляющих погоду на поля. Вместо недовольства он выкрикивал команды, и вскоре корабль его племени первым разрезал своим носом океанскую гладь, а за ним потянулись остальные. Молодые пегасы, играя, садились на самые высокие мачты, чтобы вспорхнуть с них и снова броситься в весёлую воздушную борьбу. До вод доносились приглушённые расстоянием одёргивания старших кобыл и жеребцов из поднебесья. Лже-вождь по привычке отпустил пару шуток, связанных с тем, что слабый пол у пегасов имеет столько же прав, сколько сильный, и его пони громогласно расхохотались, а затем передали сказанное по цепочке, чтобы и другие могли повеселиться. Терра Кёрс лишь раздражённо повёл челюстью, когда отошёл от них.
Он уже подумывал развернуть корабли любой ценой, чтобы не попасться под раздачу зловещего чёрного аликорна, как вдруг главнокомандующий пегасов спустился на уровень носов кораблей и громогласно закричал, повелительно подняв переднюю ногу:
— Стойте! Мои разведчики заметили что-то странное впереди!
Все вожди, оскалившись в сосредоточении, напрягли своё зрение. Сомбра сделал то же самое, воспользовавшись тем, что никто на него не смотрит, и усилив свои глаза заклинанием.
Огромный пласт грозовых туч пролёг впереди, настолько тяжёлый и неповоротливый, что охотно верилось: он не сдвинется с места и через месяц.
— Что они здесь забыли? — удивлённо воскликнул один из вернувшихся пегасов, стряхивая с гривы дождевые капли.
— Под ними вовсю бушует буря, — подтвердила чуть отставшая пегаска, поёжившись от всё ещё владевшего телом холода.
— Да мы видим, — тихо заверил их Терра Кёрс, старательно хмурясь, а не улыбаясь. Он едва сдерживал клокочущую, адреналиновую радость. — Воздух там тёмен, как ночью. Держу пари, не видно ничего дальше собственного копыта.
Разведчики испуганно закивали. Вождь Тайара вскочил на борт корабля, балансируя на широкой стенке, и крикнул:
— Придётся плыть другой стороной! Через Хорниогию это будет даже быстрее, учитывая, что нас ждёт впереди!
Вожди криком, чтобы донести свою мысль даже до самых отдалённых кораблей, вступили в бурное обсуждение. Но гордость земных пони не могла позволить им сдаться. Наконец, кто-то крикнул:
— Наш род никогда не сдаётся! Мы не можем набить морду шторму, но с единорогами такое точно выгорит! — и после оглушительного одобрительного шума корабли развернулись на противоположный курс.
Перед тем, как облегчённо выдохнуть, Сомбра поискал взглядом по небосводу. На фоне залитой солнцем голубизны резко выделялась пегаска с тёмно-синей шкурой и чёрной гривой. Она издалека отсалютовала вождю, и Терра Кёрс на сей раз не смог сдержать почти коварной улыбки.
Корабли земных пони разрезали материк по контурам широких рек и пунктирам мелководий, где приходилось тянуть колоссальные сооружения на пешей тяге. Встречавшиеся на пути земные пони и единороги одинаково шокированно провожали оба зрелища: и гордо плывущие по воде корабли, и неуклюже тащащиеся по илу громадины. Безрогие часто присоединялись, рогатые почти всегда атаковали, и физически не всегда получалось вырезать все поселения подчистую, чтобы не оставалось свидетелей, и вести о приближении земных пони не достигли столицы единорогов. Сомбра не надеялся застать их врасплох, но всё равно не был доволен лишним шумом.
Он часто посматривал на Луну, мистическим образом безошибочно находя ту в любой толпе. Замаскированная аликорночка качала головой, почти не скрывая своего недовольства из-за количества проливаемой крови и битв, но Сомбра при всём желании не мог ничего с этим сделать: иногда бой попросту навязывался.
Они рисковали, уединяясь в каюте и сбрасывая свои маски, наслаждаться истинными друг другом тайком ото всех. Это не всегда было бурно и страстно. Иногда Сомбра и Луна достаточно смелели, чтобы растягивать наслаждение. И тогда они не торопясь смаковали поцелуи, касались каждого участка кожи друг друга всеми поверхностями копыт, двигались размеренно и полновесно, находя удовлетворение в насыщенной медлительности ощущений. Они вбирали друг друга до последней частицы, запоминая вкусы, запахи, прикосновения, стоны, выражения лиц и изгибы тел. Оба жадно запечатлевали в памяти рифмовку их сладострастных вздохов, призванных спрятать слишком громкие выкрики в моменты экстаза. Это доводило Сомбру до исступлённого, ревностного восторга, и он был свято уверен, что убил бы любого, кто осмелился помешать им в такие минуты — не важно, успел тот увидеть что-нибудь или нет.
На корабле количество конфликтов, требующих вмешательства вождя, существенно уменьшалось, но единорог и так откровенно пустил всё на самотёк. Он чувствовал скорую свободу от любых своих личин и почти всё время проводил с Луной, навёрстывая с ней то, что всю жизнь отнимали долгие десятилетия одинокой разлуки. Они лишь показывались время от времени на палубе или в коридорах, конспирируясь скорее по привычке, чем из реальной в этом необходимости, и снова утекали обратно.
Другие пони почти не вмешивались в их праздное обладание друг другом, но однажды, возвращаясь в их каюту, Сомбра услышал знакомый голос замаскированной Луны и отвечающего ей жеребца:
— Я никогда не видел тебя среди клана. Ты прибилась откуда-то ещё?
— Да, что-то вроде того, — Шетани отвечала раздражённо и односложно, не пряча очевидного стремления быстрее закончить разговор.
— А какие у тебя дела с этим земным пони?
— Сугубо межплеменные.
— Они, очевидно, требуют частого уединения в его комнате.
— На корабле слишком шумно, не думаешь?
— Согласен, — Сомбра услышал смешок, от которого ощетинилась шерсть на загривке. — Настолько ли ты озабочена межплеменными делами, что не имеешь ни семьи, ни мужа?
— Семья у меня есть, а муж — это сугубо моё дело.
— Зачем же так категорично? — в незнакомый голос просочилась ласка. — На самом деле я давно наблюдаю за тобой, и ты пришлась мне по нраву. Если это вдруг каким-то чудом взаимно…
— Абсолютно точно нет, — отрезала замаскированная аликорночка. — Так уж вышло, что… ты не в моём вкусе.
Сомбра не стал дожидаться ответа, а вышел из-за угла, демонстративно взбугривая мышцы на груди и плечах.
— Извиняюсь за долгое отсутствие. Очевидно, Вы успели заскучать и обзавестись компанией. Надеюсь, я ничему не помешал? — Терра Кёрс сверлил взглядом высокого пегаса, который оказался бы очень хорош собой для заинтересованных в здоровом и сильном жеребце кобылок.
— Не беспокойтесь, я вся Ваша, — кротко улыбнулась Шетани, с чистой совестью отвязываясь от приставшего к ней незнакомца и ускользая в каюту.
Земной пони, проходя мимо пегаса с надменно поднятой головой, обронил, вкладывая в голос критическое количество скрытой угрозы:
— Мне казалось, что крылатые чувствуют себя вольготнее, находясь снаружи.
Он помедлил на входе, следя, чтобы жеребец понял скрытый намёк и точно поднялся по лестнице, оставляя шпионов наконец в покое. Лишь после этого Сомбра зашёл в каюту и закрыл за собой дверь, заодно сбрасывая маскировку. Луна сделала то же самое и тут же прижала его к двери, жарко целуя в губы.
— Ты был готов перегрызть ему глотку, — до странности довольно мурлыкнула аликорночка, шаря копытами по телу, что с прекращением действия заклинания отнюдь не утратило своей рельефной мощи.
— Он посягал на тебя, — едва слышно рыкнул Сомбра, отвечая на поцелуй и валя кобылку в постель. Его острые клыки прошлись по её скулам, чтобы деликатно, но возбуждающе впиться в шею. Луне потребовалось взять в долг несколько пауз, чтобы не задохнуться от затрещавшего по нервам ощущения.
— Не на меня. На Шетани Пайн.
— Я хочу безраздельно обладать всеми твоими обличиями, — прошептал единорог и не удержал тихого стона, ощутив, что кобыльи ноги покорно развелись перед ним. Он отточенным движением скользнул в её нутро, вобрав блаженный стон ещё более бесстыдным, глубоким поцелуем.
— Обладай… — похотливо прошептала Луна, обвивая Сомбру всеми конечностями. Не разобрать было, приказ это или мольба, но единорог просто начал двигаться в аликорночке, возбуждённо осыпая её шею следами своих зубов.
…Когда земные пони добрались до перевала, преграждающего выход в океан, никто не удивился, что их уже ждали. Дозорная на башне, едва увидев вдали армаду кораблей, ярко зажгла рог, посылая кому-то сигнал, и Сомбра невольно стиснул зубы. Его уверенность, что всё теперь будет хорошо, начала медленно таять. Он скосил глаза на Луну, а затем посмотрел на неё в упор, чтобы проследить направление загипнотизированного и будто напуганного взгляда.
Замаскированная кобылка неотрывно смотрела на нехарактерное для этих мест северное сияние странных чёрно-белых цветов.
Как Терра Кёрс и ожидал, явившиеся во главе с Сильвер Рэйзор высокопоставленные единорожки после непродолжительных обманчиво-лояльных переговоров запросили такую пошлину, что вожди побагровели от ярости.
Ни у кого, даже у всех вскладчину, не было такого колоссального количества запасов. Сомбра уже был готов открыть рот для чего-то явно резкого или пораженческого, но тут услышал тихий голос себе на ухо:
— Соглашайся. Пусть выносят всё, что нужно этим жадобам, из трюмов на берег, но быстро. Чтобы не присматривались, откуда всё берётся…
— Мы согласны на это, — объявил Терра Кёрс безо всякой твёрдости в голосе, и по остальным кораблям пронёсся поражённый гул. Вождь Тайара добавил увереннее, пряча то, как колотится его сердце: — Вы получите то, что просите, хотя мы сами рассчитывали существовать на это как минимум пять поколений.
Не давая другим вождям отойти от шока и возразить, жеребец громогласно велел выполнять приказ, взглядом суля гибель каждому, кто попытается сопротивляться.
Пот градом катился по лбу и вискам, желваки мотылялись под кожей подобно вёслам, когда Сомбра наблюдал за земными пони, хмуро выносящими единорогам всю снедь. Но постепенно суженные глаза, причём не только отдавшего такой приказ, расширялись всё больше и больше. Еда не заканчивалась. Грузчики сами были шокированы таким поворотом событий; они уже начинали уставать, а провизия не дошла и до половины затребованного. И по-прежнему не кончалась!
— Именем всего сущего, — прошептал Сомбра онемевшими губами. — Луна, как тебе это удалось?
Единорожки были удивлены не меньше. Сильвер Рэйзор, судя по всему, вообще назвала заоблачное число, чтобы поиздеваться, и никак не ожидала, что требование будет так легко выполнено. По её лицу было заметно, что она даже не знает толком, как относиться к такому.
— Однако, — только и смогла вымолвить кобылка. — Если уж и моя сестра сегодня разродится… долгожданной, — с существенным подъёмом в голосе, — кобылкой, я больше никогда не удивлюсь ничему в этой жизни.
А солёные гроздья пота продолжали течь по шее, скапливаться блестящим бисером в ложбинке хребта. Сомбра понимал, что что-то не так; подвох был готов проявиться где угодно, и это осознание заставляло трястись поджилки. Но, несмотря на полную готовность к чему угодно, жеребец всё равно вздрогнул, когда из толпы подсчитывающих выносимое единорожек вырвалась нежно-коричневая кобылка с рыжевато-медовой гривой и бросилась скакать из трюма в трюм, слишком быстрая и проворная, чтобы её смогли поймать и остановить.
Да и как? Логично, что хоть кто-нибудь захочет проверить реальность такого богатства!
— Кто это пролетел? — недоумённо поинтересовалась Сильвер Рэйзор.
— Наша почётная гостья, Мидоу Дроп, — ответили из рогатой толпы.
— Оу, — холодное лицо странно заострилось в специфической, злобной радости. — А разве она не должна сейчас принимать роды у нашей возлюбленной королевы? Неужели что-то пошло не так… снова?
Никто не ответил на довольное посмеивание.
Мидоу Дроп, не обращая ни на что и ни на кого внимания, металась с корабля на корабль, кое-где жульничая руной телепортации, лишь бы получилось быстрее. Она искала тёмно-синюю пегаску, чей маскировочный маяк пугающе молчал, и вскрикнула от неожиданности, увидев сестру в её истинном облике. Затаившись в самом тёмном углу трюма с провизией, она магией иллюзии генерировала новые и новые партии, причём это по определению отнимало у неё массу сил: обман транслировался не только в этот трюм, но и во все остальные.
— Луна! — шёпотом завопила Мидоу Дроп, быстро метнувшись к сестре, и получила в ответ сосредоточенное шипение:
— Так надо! Это единственный способ провести их всех, раз ты не нашла способа договориться и уменьшить пошлину!
— Да забудь про пошлину! Королева рожает аликорна!
Обнимающее рог Луны сияние, коротнув, погасло. Но кобылка сумела справиться с шоком и торопливо возобновила заклинание.
Вот к чему было чёрно-белое сияние в небе. Аномалия.
— Это значит, что… — похолодела Луна.
— Да, да, именно, — закивала Мидоу Дроп, задыхаясь не то от истерики, не то от долгого и напряжённого бега. — Драконикус пытается прорваться к нам прямо сюда.
— Мы можем дать ему бой? — усомнилась Луна. — Стой, как… как ты оставила королеву, рожающую аликорна, в обществе, которое ненавидит аликорнов?!
— Роды очень тяжёлые, я успею вернуться, — пробормотала Мидоу Дроп, потирая копытом взмокший лоб, и горько усмехнулась. — Ну надо же… долгожданная кобылка — и нужно было драконикусу сунуться именно в этот…
Глаза замаскированной единорожки вдруг остекленели.
— …Селестия?
— Что-то сейчас пыталось сорвать мою иллюзию, — перестав шептать, ошарашенно произнесла Мидоу Дроп. — Мощная разоблачающая волна, даже руна… кажется… чуть не треснула…
— Разоблачающая вол… о нет! Сомбра! — вскрикнула Луна, перемахивая тюки с настоящей провизией. На её счастье, в этот момент происходила смена грузчиков, и трюм был пуст.
— Руна! Луна, именем солнца, активируй руну! — оглушительно прошипела Мидоу Дроп, и это было услышано: уже следующий бросок наверх её младшая сестра совершила в образе тёмно-синей пегаски.
Две замаскированные аликорночки выбежали наружу как раз к немой сцене, ко всеобщему шоку. Не было ни наколдовываемых всё это время Луной поддельных съестных припасов, ни поддельного облика на Сомбре.
— Ты, — прорычала Сильвер Рэйзор в безумной радостной ярости. Она пошагала вперёд, в то время как серый единорог начал отступать. — Ты, ничтожный мошенник, так глупо попался!
Шетани Пайн безрассудно ринулась вперёд, готовая даже убить одержимую кобылу, но Мидоу Дроп в последний момент смогла удержать её за хвост.
— Ну, я-то никого не обманывал, — угрюмо прохрипел единорог.
— В следующий раз, когда будешь создавать иллюзию горы из еды, — сладко пропела Рэйзор и вдруг рявкнула: — позаботься о том, чтобы она не вздумала мерцать в какой-то момент! Взять его!
Сомбра кроваво-красным хлыстом, упруго рассекшим воздух, сбросил в океан едва взявшихся за оружие воительниц, но вдруг получил вероломный удар копытом в рог и с болезненным криком потерял равновесие.
— Сомбра! — снова бросилась к нему Шетани, но её рвануло обратно. — Отпусти меня! Отпусти, я должна ему помочь!
— С ним всё будет в порядке, ему не впервой! У нас есть дело поважнее! — Мидоу Дроп потащила пегаску на берег. — Я не могу так сильно полагаться на удачу и оставлять королеву, разрешающуюся от такого бремени, одну!
Луна задохнулась от противоречий. Она метнулась было за сестрой, но тут же затормозила копытами в палубу, увидев, как на корабль стягиваются вожди племён земных пони.
— Ты всё это время был одним из палкоголовых! — раздался рёв одного из них, от которого младшая из аликорниц похолодела. — Ты заманил в ловушку нас всех!
— Наш клан не был заодно с ним, — торопливо вставил главнокомандующий пегасов. — Наша честь чиста, мы всё это время поддерживали общую идею, а не одного этого самозванца!
— Даже не знаю, убить тебя лично или дать растерзать толпе, — ядовито проклокотала Сильвер Рэйзор.
— Всё, — жарко шепнула Луна, мысленно касаясь руны. — С меня хватит!
Мидоу Дроп взвизгнула, осознав, что собирается сделать её сестра, и не нашла лучшего способа прекратить это, чем рвануться к ней и дать пощёчину.
— Не смей! — зашипела Селестия. — Появление аликорна, несомненно, переключит их внимание с Сомбры…, но не забывай, что тут целых три народа в полном составе! Сначала разорвут нас с тобой, а потом примутся за него! Почему он не бежит, драконикус его побери?
Луна взлетела. Сомкнувшееся вокруг серого единорога кольцо разгневанных земных пони больше не давало свободно обозревать происходящее, но с высоты теперь было видно, что он зажат в угол. Взгляд разъярённых глаз метался с одного лица на другое, пока Сомбра не посмотрел вверх и не увидел Шетани Пайн.
Тогда его взор смягчился.
— Я, — глухо ответила на вопрос Селестии сама себе Луна. — Он не хочет бросать меня.
Она посмотрела на захватившее уже полнеба северное сияние и рухнула обратно к Мидоу Дроп, мелко гарцующей на месте в готовности броситься на помощь Цикрумсайд.
— Беги и спасай жеребёнка, — выпалила младшая из сестёр. — Я тебе там никак не пригожусь. А я попробую вытащить Сомбру!
— Луна, забудь про него! — простонала Селестия. — Неужели ты не понимаешь? — северное сияние моргнуло, на мгновение погрузив весь город в ночную мглу. — До сих пор не было никаких вестей о драконикусе. Если он вырвется сейчас… это только подтвердит, что он копил силы для битвы! Тогда не выживет никто, не только твой Сомбра!
— Заткнись! — огрызнулась Луна, не выдержав напряжения. — Беги и спасай жеребёнка, говорю!
Она вырвалась из попытки сестры в очередной раз удержать её и нырнула прямо в зажавшее Сомбру кольцо, чтобы тут же взмыть обратно, утягивая того за передние ноги. Земные пони закричали друг другу держать беглецов, и до них обоих моментально допрыгнули, возвращая вниз и пришпиливая к палубе.
— Эта пегаска не из нашего клана! — надрывался главнокомандующий, паря над бешеной вознёй: Сомбра сопротивлялся изо всех сил, откидывая снова и снова набрасывающихся на него жеребцов то копытами, то магией. Тени густо затанцевали на корабле, но очередной удар в рог заставил их под болезненный вскрик вернуться на место. — Они сообщники, можете убить их обоих!
— Убивайте только пегаску! — взвизгнула Сильвер Рэйзор, магией выдёргивая оглушённого головной болью Сомбру из месива тел. — Единорог отходит Хорниогии! Мы пропустим вас за одну его шкуру!
— А пегаску, между прочим, можно не просто «убить»…
На этот раз город накрыла не темнота, а свет, но причиной тому было вовсе не мистическое северное сияние.
Мидоу Дроп не видела иного выхода, кроме как сбросить маскировку и моментально взорваться ослепительной белоснежной яркостью, лишая всех вокруг зрения. Она проморгалась от остаточных эффектов собственного заклинания, телекинезом схватила дезориентированную и стонущую вместе со всеми сестру и на всей мощности своих крыльев помчалась с ней обратно к дворцу.
— Селестия? Селестия, это ты сделала?
Аликорница не отвечала, лишь напряжённо хмурясь и стремительно сокращая расстояние. Когда она достигла дворца, оставив позади разрываемый воинственными криками перевал, зрение вернулось к её сестре, и они вместе могли взглянуть на ужасающую картину.
Королева лежала мёртвая на своей кровати. Кинжал, облегчивший мучения, торчал из её груди. Маленькое крылатое тельце несчастной новорождённой кобылки валялось неподалёку на полу. Его голова была раскрошена, как орех, тяжёлой вазой, а шея жутко сплющивалась под краем её днища.
— Нет… — поражённо выдохнула Луна.
Селестия угрюмо обошла спальню. Никаких следов возни, никаких лишних брызгов крови и жидкостей — всё было сделано чётко и выверено. Но, даже если бы что-то обстояло по-другому, это не изменило бы того факта, что они проиграли.
В дверях раздался истеричный визг. Селестия резко повернула голову и поймала телекинезом рванувшуюся было прочь служанку; она обронила половые вёдра с водой, и те с грохотом разлились по полу.
— Я не убивала вашу сестру! — отчаянно верещала единорожка, брыкаясь в несущем её к похолодевшей аликорнице телекинетическом поле. — Я не убивала вашу сестру! Это сделала не я! Отпустите!
— Кто это сделал? — спокойно потребовала Селестия.
— М… Минт… — проскулила кобылка имя фаворита Сильвер Рэйзор. — Он… приказал…
Аликорница уронила единорожку на пол, потеряв к ней интерес. Луна прижимала передние ноги к груди, силясь унять бешено колотившееся сердце. Ещё никогда она не видела сестру такой холодной, отрешённой и…
Злой.
— Чёрный аликорн, значит.
Луна боязливо кивнула, не зная, чего ждать от Селестии в таком состоянии.
— Да. Но почему ты вспомнила о нём?
— Потому, что мы должны теперь спасти хоть кого-то, — раздражённо припечатала аликорница. — Сильвер Рэйзор сказала, что пропустит земных пони в обмен на Сомбру.
Зрачки её младшей сестры в ужасе сжались.
— А это будет значить, — обречённо подвела итог Селестия, — что земные пони не повернут назад и не будут искать другого пути до новой земли. Это будет значить, что мы взамен спасём целую расу.
XVI. Будущее
Так и быть. Луна расстанется с Сомброй — в очередной раз. У них просто нет другого выхода. Но перед этим она скажет своё слово.
Когда Мидоу Дроп и Шетани Пайн вернулись к роковому перевалу, корабли земных пони в сопровождении пегасов уходили прочь. Единорожки, держа Сомбру на прицеле оружия и заклинаний, уводили его в темницу; Луна поймала его взгляд. Никакой загнанности, ни капли страха — лишь озлобленность и торжествующая, мрачная решимость.
— Поулыбайся мне тут! — Сильвер Рэйзор с нескрываемым удовольствием пнула его в рёбра, заставив пошатнуться в магических путах.
Шетани издала едва ли не звериное рычание, увидев, как болезненно зажмурился Сомбра, но не потерял столь же по-животному яростного оскала. Его вели в уздечке, переделанной в намордник, словно прямо для него. Не нужно было присматриваться, чтобы увидеть чуть ли не возбуждение в радости единорожки, что теперь возглавит страну после смерти своей старшей сестры. И это извращённое ликование заставило пегаску броситься вперёд, еле затормозив перед четырьмя развернувшимися к ней стражницами.
— Копыта прочь от него, ты! — пророкотала замаскированная Луна, грудью уперевшись в сдерживающие её перекрестья копий, но не успела выговорить оскорбление, потому что Сильвер Рэйзор насмешливо зацокала языком:
— А, а, а, этот раб вернулся Хорниогии в результате официальной сделки. Это больше не твоя игрушка.
— Плевала я на любые сделки, — пегаска едва не тряслась от ярости, — потому что этот пони покидал Хорниогию вовсе не рабом!
— Теперь всё изменилось, — садистски пропела Сильвер и резко выкрикнула в сторону приказ: — Подготовьтесь к моей коронации. Моих племянниц арестуйте по подозрению в лояльности запрещённому режиму, а чтобы он действительно стал запрещённым…
Густую чёрную гриву Сомбры схватило телекинезом и рвануло вниз, заставляя жеребца захрипеть от резкой боли и униженно поклониться, чтобы не лишиться внушительного клока волос и кожи. Его щека вжалась в пыль мощёной дороги.
— Издайте указ, лишающий каждого жеребца всех прав. Они будут закрепощены окончательно и навечно.
Сильвер Рэйзор наклонилась к скалящему острые клыки Сомбры, совершенно беспомощному после стольких болезненных ударов в рог и в таком вооружённом окружении, и почти нежно провела копытом по его скуле, нараспев воркуя:
— И ты — в первую очередь…
Луна ощутила, как её разум заволакивает непроглядная чёрная пелена.
— Слушай меня, и слушай внимательно.
Потусторонний голос, являющийся слиянием настоящего её голоса, придуманного сопрано Шетани Пайн и чего-то незнакомого, но поднявшего шерсть дыбом и повергнувшего в гипнотический кошмар всех присутствующих, заставил Сильвер Рэйзор обмякнуть и испуганно метнуть взор на пегаску.
— Создавай любые указы, какие захочешь, пиши законы, если хватит духу, но знай, что за всё это тебе придётся заплатить очень большую цену — цену гораздо большую, чем ты сможешь вынести или даже представить. Я отравлю ужасами каждую твою ночь, наполню чистой паранойей каждую тень твоего дня, ты лишишься сна и покоя, и воспалённые кошмары будут петь двадцатью двумя голосами в твоей жаждущей освобождения голове. Но когда я вернусь, я обращу в пепел твою власть, я растопчу твою корону и вдохну несокрушимый мятеж в дух презираемых и унижаемых тобой; нагую и беззащитную провезут тебя по жирной грязи площадей, оплёвывая и выдирая клочья твоей гривы. И ты проведёшь остаток своих дней в смрадной яме с отбросами, питаясь тем, что скинут глумливые жеребята, и больше никогда выколотыми глазами не ощущая солнце.
Сильвер Рэйзор, похолодев, смотрела в бирюзовые глаза с матовыми драконьими зрачками.
— Достаточно, — еле произнесла единорожка.
Зрачки пегаски расширились, снова округлившись и заблестев светом жизни.
— Отдай мне Сомбру — и я избавлю тебя от этой судьбы, — предложила Луна.
— Убирайся, пока можешь это сделать, — был ответ. — Мидоу Дроп, пойдём.
— Гори ты в синем пламени, — проскрежетала та, и брови Сильвер Рэйзор вскинулись, но замаскированная Селестия не обратила на неё никакого внимания. — Сомбра. Мы вернёмся за тобой, я обещаю.
Луна несколько секунд справлялась с неосуществимым сейчас желанием хотя бы поцеловать единорога на прощание, читая в его глазах точно такую же жажду. Но в конце концов оба заставили друг друга отвернуться. Сомбра поплёлся дальше, понукаемый погонщицами. Шетани Пайн пошагала за Мидоу Дроп.
— Нам надо было принять истинный облик и задать им жару, — раздражённо произнесла пегаска, гневно заложив уши, когда они с сестрой вышли за пределы Мэйрлорда. — Дельные мысли всегда приходят, когда всё закончилось. Хотя подожди, мы всё ещё можем…
— Нет, не можем, — тихо и устало осадила Селестия. — Если ты не хочешь, чтобы единороги в ужасе забили Сомбру, мотивируя это тем, что он связан с аликорнами и оттого становится ещё более опасным и нечестивым. Я жила там несколько месяцев, Лулу. Сильвер Рэйзор развернула целую кампанию, очерняющую его имя; она просто одержима родовой местью Сомбре.
— Местью? Но за что? Он клялся, что ничего не делал.
— Так оно и было, но в своё время ему якобы следовало ответить на любовь одной пони, матери Сильвер Рэйзор и Цикрумсайд, примите небеса её душу.
— Я… смутно помню эту единорожку… — нахмурилась Луна и обеспокоенно подняла голову: — Они же убьют его там!
— Нет, — успокаивающе положила копыто пегаске на плечо Мидоу Дроп. — Не убьют. Родовая месть родовой местью, но он слишком могущественный маг и будет более полезен для королевства живым, чем мёртвым.
— Надеюсь, ты права, — без энтузиазма отозвалась Шетани Пайн, поникнув.
— Мы вернёмся за ним, Луна, — поклялась Селестия. — Но нам нужно восстановить силы, а ещё — получить некоторые ответы. Ты была права, Анима и Дженезис что-то скрывали от нас, и настало время узнать, что именно и зачем.
— Мы правда вернёмся? — Луна посмотрела на сестру с надеждой своего раннего, наивного жеребячества. — Мы правда вернёмся и спасём его?
— Я клянусь тебе, сестричка.
Две аликорницы развеяли маскировочные чары и поднялись в небо. Телепортационные руны успели разрядиться за время их миссии, и теперь требовалось пролететь пару сотен миль, чтобы те снова почувствовали, куда следует перенести своих хозяек. Замысел сработал, и, снова загоревшись, когда Луна и Селестия взяли уверенный курс на королевство, артефакты на ура выполнили свою работу, а затем рассыпались в моментально исчезнувшую пыль, как и должны были. Шутка Шетани Пайн не была шуткой: все необходимые талисманы действительно были магически вживлены прямо в тела шпионок.
Кристальные пони встретили их счастливыми возгласами. Селестию тут же окружила её компания, наперебой пересказывая события, что она пропустила в своей миссии, и недвусмысленно намекая, что подростки были бы не против послушать встречную историю. Зловещая тихая ярость испарилась без следа, и юная аликорница снова стала добродушной собой, так что Луна не решилась мешать её общению, пусть и хотела побыстрее выяснить, свидетельницей чему стала на роковой развязке океана.
А ещё она хотела перестать думать, какая из Селестий настоящая — та, что убедительно была готова испепелить молчаливым бешенством любую пони, даже не причастную к преступлению, или эта, что теперь с нежной улыбкой уверяла, как ей важно, чтобы никто из её друзей не нервничал.
Селестии, по видимости, и самой не терпелось задать своим покровителям несколько вопросов, поэтому она как могла быстро завершила первую после долгой разлуки встречу со своими приятелями и торопливо пошла вместе с Луной к тронному залу. Анима и Дженезис уже ждали их там, улыбаясь так слабо, что это казалось надменностью.
— Мы поняли, что вы вернулись, по радостным возгласам подданных, — поприветствовал их король. — Надеюсь, нам удастся встретить вас так же.
Луна кипела под маской бесстрастности. Ей хотелось кричать, рушить, требовать, но она предоставила говорить менее взвинченной Селестии. Аликорница мудро начала с хорошего:
— Наша миссия увенчалась успехом. Земные пони совершили миграцию через земли единорогов с минимальными потерями. Нам пригодились все руны, что вы нам дали.
Королевская чета ответила довольными кивками.
— Вы обе показали себя с лучшей стороны. Теперь мы знаем, что всегда можем положиться на вас, как на сестёр.
— А у нас в этом возникли сомнения, — пророкотала Луна. — Я летала к тому месту в океане, что нам следовало оберегать.
Анима медленно нахмурилась.
— Тебе было велено принять облик земной пони.
— То, что я стала пегаской, никак не повлияло на успех кампании, — решительно выдвинулась вперёд Луна. — Кроме одного: я узнала о ней немного больше, чем планировалось. Почему вы лгали нам?
— Вы прекрасно знаете, что Луна там нашла, — поддержала Сестру Селестия. — Вернее, кого. Аликорна, который в своё время чуть не убил меня и вырезал неисчислимое количество пони!
— Никакой лжи не было. Этот пони действительно заключён на пересечении нескольких межмировых порталов, — сухо отозвался Дженезис.
— Как ты можешь называть это чудовище пони?! — возмутилась Селестия.
— Потому что он был таким не всегда, — резко ответила Анима. — Он был нашим другом и возлюбленным до того, как сошёл с ума.
Младшие сёстры оторопели.
— «В-вашим»?
Дженезис прикрыл глаза, сжимая губы. Анима более стойко продолжила:
— То были гораздо более вольные времена, когда понятия морали определялись не обществом и традициями, а лишь нравственностью конкретного индивида. Для меня, Дженезиса и Витаэра не казалось зазорным делить любовь на троих.
Королева тяжело вздохнула, погружаясь в воспоминания.
— Мы с Дженезисом всегда были слишком разными друг для друга. Витаэр был тем, что связывало и уровновешивало нас. Я — преемница Смерти, Дженезис — преемник Жизни; для меня любовь — течения похоти и слияние тел; для него — душевное созидание и отклик умов. Витаэр был невероятно мудр. Его великодушие позволяло ему видеть то, чего не видели мы, и он охотно делился этим с нами, доказывая, что, будучи вместе, мы с Дженезисом станем несокрушимыми. Витаэр показал, что мы скорее идеально дополняем друг друга, чем боремся один против другой. Наш тройственный союз был всесторонне прекрасен и гармоничен, и каждый его член получал максимум удовольствия как физического, так и душевного. Но насколько Витаэр был мудр — настолько же он рисковал стать безумным. Тот внутренний компас, что направлял его… возможно, указал направление слишком сложное, чтобы его можно было осознать и вынести даже такому аликорну, как Витаэр. Его агония была немыслима. Он терял понийский облик и прекрасно это осознавал. Он хватался за голову и кричал о двадцати двух голосах, что раздирали на части его душу. Он бросался к нам и умолял спасти его, а когда мы спрашивали, каким образом, готовые сделать всё для нашей общей любви… Витаэр приказывал убить его. Мы с Дженезисом холодели от одной мысли об этом, просили его взять себя в копыта и сражаться…
— Или, по крайней мере, объяснить, чего он так боится, что хочет найти спасение в смерти, — бесцветно подхватил Дженезис, поняв, что из-за дрожи голоса королева больше не способна говорить, — Витаэр лишь ещё глубже впадал в панический ужас. Он пытался покончить с собой, но каждый раз в такие моменты кто-то словно перехватывал контроль над его телом, и он прекращал любые действия со смехом, который до сих пор, бывает, звучит в моих страшных снах. В конце концов Витаэр просто сбежал в лес, как дикий зверь, подальше от нас. Мы пытались найти его, не теряя надежды вернуть, но каждый раз он, дрожа, во всю глотку заклинал нас не подходить ближе и спасаться от него. Мы не слушались до тех пор, пока он не попытался меня убить. Это была финальная точка его сумасшествия: он перестал быть собой и потерял все инстинкты, кроме одного: очистить землю от жизни. Мы никогда не узнаем, что он нашёл в лабиринтах своего мозга, где оставил душу во время одной из медитаций или что увидел своим прозорливым взором. И тогда, и сейчас нам ясно только одно: мы не в силах его убить.
— Конечно, дело не только в приблизительно равных силах или угрозе нарушения баланса, — кое-как совладала с собой Анима, но в поисках поддержки взяла мужа за копыто. — Но ещё и в том, что у нас элементарно не хватало духу убить того, кто так много значил для нас и кто подарил нам самые яркие чувства, что мы испытывали. Но мы не могли бездействовать, потому что, не найдя нас, Витаэр пустился убивать всех без разбору. Хотели мы того или нет — мы больше не могли отсиживаться в стороне и оплакивать душевные раны друг друга. Собравшись с силами, мы вышли на бой и одержали верх. Пленив Витаэра, мы заточили его в Тартар, где уже томились самые опасные для мира злодеи. Через несколько дней там никого не осталось в живых, а наш несчастный друг сбежал. Из его сокамерников мы не нашли никого. От них остались лишь пустые оболочки, как сморщенные шкурки яблок, высосанные фруктовым вампиром. Нам с Дженезисом стало понятно, зачем Витаэр устраивал массовые геноциды — теперь это стало для него способом получения энергии и мощи. При желании он мог высосать магию и жизнь и из нас тоже.
— Хотя это мы поняли уже позже, — поправил аликорницу король. — Когда он почти сделал это с тобой через несколько стычек. Именно тогда я придумал план — самый эффективный и милосердный способ пленить друга, превратившегося в одержимого монстра. Я собирался обтрясти несколько яблонь одним ударом: защитить брешь в ткани пространства и времени, создать защиту от проникновения драконикуса в том месте, где невозможно появление аликорна привычным способом, обеспечить Витаэра пищей, что не давала ему умереть, но и не напитывала бы достаточно для побега, и отучить другие формы жизни пробираться в наш мир через ту червоточину — поверьте, в те времена это было нередкое и неприятное явление.
— План был прекрасен, — слабо усмехнулась Анима. — Но на его реализацию ушло столько сил, что мы оба просто впали в беспробудный анабиоз на несколько лет. Это был… очень интересный период для королевства. Уверена, через пару сотен лет появятся сказочные интерпретации этих событий.
— То есть, вы держите того аликорна, как сторожевого пса? — скептически уточнила Селестия.
— Очень злого сторожевого пса вселенского масштаба, одержимого жаждой убийств и явно обладающего раздвоением личности, если не раздвадцатидвоением. Мир в надёжных копытах, — закатила глаза Луна. — Был. До того, как пони не сунули свои носы за безопасные пределы. Жеребяткам надоело сидеть в манеже, они хотят изучать мир. Как бы ни был вам дорог Витаэр — от него придётся избавиться. Если не хотите убивать его — не пробовали выбросить в эту червоточину?
— Очень злого сторожевого пса вселенского масштаба, одержимого жаждой убийств и явно обладающего раздвоением личности, если не раздвадцатидвоением? — саркастично процитировала Анима. — Я не уверена, что хочу отчитываться об этом перед хозяевами миров, в которые попадёт такая машина для убийства, которая может ещё и вернуться с новыми силами, потому что брешей, если ты не понимаешь, слишком много, чтобы их можно было закрыть.
— Мы можем очистить вашу совесть и попытаться убить его, — решительно предложила Селестия.
Дженезис внимательно окинул младших сестёр взглядом.
— Мы с Анимой неслучайно запрещали вам приближаться к тюрьме Витаэра лично, — проговорил он. — Он высосет вас до дна. В вас слишком мало сил, чтобы противостоять ему, но достаточно, чтобы хорошо его насытить. Хотя, судя по тому, что Луна увидела его и вернулась живой и невредимой, он уже довольно ослаб без полноценной еды. К слову, Луна, ты что-то не то съела на Эквусе?
— О чём ты?
Луна настороженно следила за тем, как старшие брат и сестра ощупывают её взглядом с ушей до копыт. Селестия делала то же самое, но в её глазах было больше обеспокоенности и недоумения, чем проницательной наблюдательности Анимы и Дженезиса.
Причина открылась у лекаря. Проведя краткий осмотр и задав несколько вопросов, немолодая кобыла мягко улыбнулась и поздравила юную аликорночку с тем, что та скоро станет матерью.
Дальнейший час выпал из памяти оглушённой Луны, оставив только изумлённые выкрики старшей, разведённые копыта лекаря и Аниму с Дженезисом, лишь поджавших губы и отпустивших сестёр пока отдыхать с дороги. Только в своих покоях, из которых не желала уходить вцепившаяся в неё объятьями Селестия, Луна пришла в себя и медленно проговорила:
— Я правда беременна? Как это могло случиться?
— Вероятно, для этого нужно было заняться любовью, да не один раз, — нервно ответила её сестра, крепче, но осторожнее прижимая ту к себе. — Встретилась с Сомброй, называется.
Луна не нашлась с ответом, покраснев и зарывшись носом в белоснежную шерсть. Селестия, постучав розовым с бирюзовой полоской хвостом, немного спокойнее спросила:
— Как ты вообще не заметила прихода охоты?
Румянец на щеках младшей сестры стал ярче, но по губам растеклась идиотски-счастливая улыбка:
— С Сомброй каждый раз был, как в охоте.
— Хотела бы я испытать это, — завистливо вздохнула аликорница, целуя Луну в висок. — Каково это — быть с тем, кого так долго любишь?
Луна хотела рассказать о чувстве чистоты, сопровождавшем её всё время, какие бы грязные вещи они с Сомброй ни делали. Она хотела рассказать о счастье, вызывающем зависимость, каждый раз, когда один конкретный серый единорог касался её мыслей. Она хотела бы рассказать о трепете, когда в очевидно холодную для лишённого крыльев существа ночь Сомбра вставал и укрывал её вторым одеялом, как уступал самые вкусные кусочки и не всегда знал, что нужно сказать, но очень старался.
Луна не знала, как описать, насколько ценит то, что у неё был Сомбра.
Луна не знала, как описать, насколько это взаимно.
— Потрясающе, — лишь сказала она Селестии. Старшая сестра мечтательно вздохнула:
— Знаешь, я никогда не была достаточно смелой, чтобы привязаться к кому-либо. Кроме тебя, естественно, потому что ты никуда не уйдёшь, и я сделаю всё, чтобы ты не погибла. Но… остальные…
— Ты же влюблялась в… нескольких кобылок? — осторожно возразила Луна.
— Ах, в том-то и дело, что лишь влюблялась, — повела плечом аликорница. — Мне нравится беззаботное чувство того, когда всё только начинается, и я, всласть нацеловавшаяся, возвращаюсь во дворец под утро, воспринимая незначительный недосып во имя встречи с очередной пассией за великую жертву во имя нашей любви. Сама жертва компенсируется в следующую же спокойную ночь, а сама любовь закончится в следующем же жизненном этапе, когда реальность напомнит каждой из нас, кто мы есть и что нас ждёт позже. Я запоминаю имена тех, с кем это прошла, чтобы иметь хоть какую-то иллюзию, что это что-то значило.
Селестия дала Луне паузу — осмыслить слова. Именно в неё угодило вежливое покашливание Анимы, и разоткровенничавшаяся аликорночка густо покраснела:
— О-оу, привет… ствую? Ка-ак давно ты тут стоишь… наверное?
— Достаточно, чтобы тоже иметь возможность рассказать свою историю, — улыбнулась королева, проходя к сёстрам и укладываясь напротив них. — Но — немного позже. Луна, что ты планируешь делать? — она бросила красноречивый взгляд на выглядящий совершенно нормально живот.
Младшая аликорночка инстинктивно обняла себя копытами, но спокойный и понимающий взгляд персиковых глаз успокоил её. Она немного расслабилась.
— Спросить, как Дженезис понял это — для начала.
— Очень просто, — пожала плечами Анима. — У нас с ним, разумеется, уже были жеребята, и мы видели немало беременных кобыл, чтобы научиться отличать их от остальных даже инстинктивно.
— А почему ничего не заметно, хотя лекарь сказала, что уже четвёртый месяц? — недоверчиво осведомилась Луна, и королева улыбнулась чуть шире.
Её крылья заговорщицки развернулись, и она подмигнула Селестии:
— Похоже, пришло время для внеочередного общего урока.
Переглянувшись, сёстры придвинулись под сень бордовых перьев. Анима удовлетворилась реакцией на её жест и удобно сложила крылья:
— Как и жизнь, беременность аликорнов длится несколько дольше, чем у обычных пони. Соответственно, и все телесные изменения появляются и проявляются значительно позже. Четыре месяца в переводе на понятный смертным срок — это всего лишь два на аликорньем.
— То есть, в два раза дольше? — мгновенно сосчитала Луна и распахнула глаза. — О небеса. Я принимала рвоту за морскую болезнь, а не за токсикоз.
— Кто бы мог подумать, что от соития жеребца и кобылы беременеют, — с абсолютно серьёзным видом кивнула головой Анима. — И ты, как я услышала, просто не распознала свою первую охоту по неопытности и… гормональному коктейлю. Весна могла бы тобой гордиться — выполнила своё природное предназначение с первой же попытки. Повторю вопрос насчёт него: что ты собираешься делать?
Луна снова обняла отсутствующий живот, напряжённо думая.
— Я не знаю. Я слишком растерялась, Анима, Селестия.
— Это значит, что ты хочешь оставить этого жеребёнка, — подытожила её заминку королева. — Я должна тебе кое-что сказать: даже десять черногривых сорванцов не съедят бюджет королевства, но, несмотря на твой возраст и внешность, твоё развитие всё ещё стоит на уровне молодого подростка. Это опасно для тебя — вынашивать потомство так рано. Мы не можем предположить, что пойдёт не так и какие последствия это возымеет.
— Особенно если малыш будет аликорном, — важно кивнула Селестия, но старшая аликорница задумчиво возразила:
— Если Луна не смогла даже определить у себя начало охоты, не думаю, что она смогла бы определить расу своего жеребёнка.
Все замолчали.
— В каком смысле — определить расу? — озадаченно уточнила Луна.
— Продолжаем урок, — весело улыбнулась Анима. — На чём зиждется наше долголетие?
Младшие удивлённо переглянулись, явно впервые задаваясь этим вопросом, а не воспринимая всё как должное.
— На чём же? — сдалась Селестия.
— На энергии. Очень просто, не так ли? Мы с Дженезисом уже рассказали вам сегодня про Витаэра. Он нашёл путь продления своей жизни, получая энергию ценой чужих страданий и вампиризмом их жизней. Но так изворачиваться и так мучительно искать источник приходится только жеребцам. У нас, кобыл-аликорнов, он уже есть внутри, — младшие любопытно придвинулись ещё ближе. — Эта энергия не возобновляется, но при единичном использовании способна полностью омолодить организм, и вы вернётесь к моменту своего физического расцвета. Неплохо, правда? Лично у меня это ощущается, как несколько сфер в области матки. Разумеется, «ощущается» — примерно так же, как мы с Дженезисом догадались о положении Луны, исключительно инстинктивно и краем сознания, но я при желании в любой момент могу сказать, остались ли они там и в каком количестве, — королева визуализировала маленький шарик приятного магматического вида, чьё свечение плавно и равномерно угасало до белого и разгоралось до розового. — И ещё, естественно, воспользоваться ими при желании. Я могу сделать это, чтобы продлить собственную жизнь, подарить кому-нибудь ещё — разумеется, тому, кто способен воспринимать этот вид магии, то есть, такому же аликорну, или — самый интересный и редкий вариант — при зачатии сделать двойное слияние тройным, отправив такую сферу к сперматозоиду и яйцеклетке.
— И что получится?
— Жеребёнок-аликорн, — просто ответила Анима. — Но, учитывая, что Луна даже о собственной охоте узнала только сейчас, даже мечтать о таком не приходится. И скажу на будущее: используйте ваши дары с умом, чего бы это ни касалось. Урок окончен, обдумайте всё, что я вам поведала.
Аликорница элегантно поднялась и направилась к выходу.
— А сколько у тебя осталось таких сфер? — вскинула уши Селестия, и её глаза повлажнели от беспокойства. Она догадалась, сколько раз наставница её сестры продлевала жизнь своему мужу.
Анима Кастоди обернулась у двери, одарив младших сестёр беззаботной улыбкой:
— Одна, — перед тем, как выйти.
Снова установилось нелёгкое молчание, полное немых размышлений.
— Значит, — чуть дрогнувшим голосом подытожила Луна, — Анима может всего один раз продлить свою жизнь, всего один раз омолодить Дженезиса или всего один раз — последний! — родить аликорна.
— Это только доказывает, что наша королева — большая девочка, которая в состоянии о себе позаботиться, — мягко взяла сестру за плечо Селестия. — А что сейчас можешь делать ты? — она помедлила. — Луна, эта беременность грозит стать тяжёлой. Тебе нельзя рисковать, отправляясь на Эквус — даже ради Сомбры. Пожалуйста, позволь мне спасти его и роди вашего жеребёнка здоровым. Прошу. Сделай это ради всех нас.
Луна тревожно облизнула губы.
— Но я точно не обещаю не нервничать, сестра, — наконец выговорила она, и Селестия облегчённо обняла её крыльями.
Обе сестры сдержали свои обещания. Через проведённую на иголках неделю заслуженного отдыха Луна и Селестия пошли за помощью к Аниме и Дженезису. Каждый вечер они обсуждали план высвобождения Сомбры, отвергая один и тут же изобретая другой, пока не пришли к выводу, что ничего не смогли бы сделать даже вдвоём, не говоря уже об одиночной работе. Им необходима была поддержка, и поддержка существенная.
Король и королева, вздохнув, подняли брови в такой успокаивающей манере, что Луна сразу поняла: сейчас придётся очень много злиться.
— Нет. Простите, но мы не можем ничем помочь Сомбре, — заговорил Дженезис.
— У нас есть боеспособная армия, которая ржавеет без дела, — напомнила в ответ аликорночка.
— Это международный конфликт. Если Хорниогия утвердила маскулинное рабство — это её личный устав, нарушать который мы не можем.
— Разве это нормально? — возмутилась Селестия.
— Зебры ритуально убивают себе подобных на регулярной основе, и этот факт не вызывает у тебя такого неприятия.
— Да, но… — пылко начала было аликорница, но лишь кинула извиняющийся взгляд на Луну. Та не отступила:
— Сомбра — отец моего жеребёнка.
— Как мне кажется, свою часть работы он уже сделал, — презрительно сузил ненадолго глаза аликорн.
— Ты думаешь, что он одноразовый?! — выпалила младшая из сестёр первое, что пришло ей в голову. — Я люблю его, и он томится в неволе, где обезумевшие от передающейся по наследству — по наследству, это даже не их личное решение! — ненависти кобылы делают с ним неизвестно что! Нам необходимо спасти его как можно быстрее!
Король не ответил. Но Анима Кастоди, перестав походить на изваяние, поднялась с трона и снизошла по ступеням к отчаянно хорохорящейся Луне. Та не потеряла воинственной решимости, распахнув крылья и распушив шерсть, однако что-то зловещее во взгляде королевы всё же заставило её внутренний стержень дрогнуть.
— Ты ещё не забыла Инскриптум? — вполголоса поинтересовалась аликорница. Луна медленно пригладилась и покачала головой — неохотно, боясь продолжения. — Я читала бронзовые страницы. Сомбра будет тем, кто низвергнет Кристальное королевство и будет хохотать на его руинах.
Анима развернулась и величественно поднялась обратно на трон, оставив аликорночку застывать и мёрзнуть в небывалом шоке.
— Мы можем пойти и проверить прямо сейчас, если ты не веришь мне, — во всеуслышанье объявила королева, — но нашей помощи в этом предприятии вы не получите в любом случае.
XVII. Марш-бросок
Селестия была среди веселящихся подростков, ушедших далеко от королевства, чтобы не мешать спящим жителям весельем своих лютней, только телом. Да и оно приняло позу сгорбленную и подавленную. Аликорница, стиснув зубы, уставила в землю такой взгляд, словно несчастная почва была и предметом первобытной ярости, и главной причиной вселенского разочарования молодой кобылицы в жизни, пони и смысле бытия.
Селестия с удовольствием осталась бы во дворце, качала бы в объятьях безутешно всхлипывающую в подушку сестру, но была изгнана, изгнана с такой отчаянной злобой и горьким упорством, что вокруг синего рога в момент надрывного «Вон!» против контроля Луны затрещали молнии.
Луна даже в малолетстве не плакала в открытую. Показывать другим свои слёзы было унизительно для неё. Даже сейчас она пыталась скрыть своё горе, разрывая зубами уголки подушек в покоях, глуша крики одеялом и покрывая стены поглощающими барьерами, прежде чем ударить в них так, чтобы завибрировали, угрожая раскрошиться, кости ног. Селестия коротко, но резко ёжилась каждый раз, когда думала об этом, но вмешиваться означало только усугублять страдания сестры.
Вороная единорожка, новая и очередная фаворитка, была в нужной мере самодостаточна и умна, чтобы её беспокойство не шатало и границы Селестии тоже. Она весь вечер и большую часть ночи чутко следила за не меняющимся состоянием аликорночки, а когда все начали расходиться по домам под утро, прильнула к белоснежному крылу:
— Что гложет тебя, душа моя? Как бы я ни любила твои пушистые ресницы, мне не радостно вместе с тобой, когда ты прячешь за ними слёзы на своих глазах.
Селестия слабо улыбнулась. Это не было лестью — Ривер Силк была известна экстремальной для круга, к которому она принадлежала, честностью. Однако, вопреки расхожему мнению, её прямолинейность ни в коем случае не была оскорбительной — сказывалось тонкое воспитание, полученное в богатой и просвещённой семье. Эта пони всегда знала, что и когда сказать, но не всегда могла усмирить своё всепроникающее любопытство. Ривер Силк обосновывала порой доходящий до фанатизма «сбор информации» тем, что хочет владеть максимально точными сведениями во избежание невольного обмана, но иногда род нарываемых ею сенсаций не позволял компрометированным лицам лояльно отнестись к такому оправданию.
— Я не собираюсь как-либо использовать это, — словно прочитала мысли Селестии Ривер. — Я всего лишь хочу помочь, если это в моих силах. Вы с сестрой были мрачнее тучи после своей миссии.
— Сомневаюсь, — вздохнула аликорночка. — Да и характер нашей беды чересчур… приватный. Мне нужно вернуться на Эквус, чтобы спасти и забрать одного жеребца, но король и королева отказались поддерживать меня в этом.
— Почему же? — Ривер Силк изо всех сил старалась скрыть голод в золотых глазах.
Селестия на миг закусила губу, думая, что единорожке необязательно знать о пророчестве из книги, которая никогда не ошибается.
Она сама колебалась из-за предсказания о том, что Сомбра разрушит Кристальное королевство. Сейчас это не виделось возможным, но времена имеют свойство меняться, а у серого единорога есть все шансы увидеть каждую из этих перемен. Если вообще не поучаствовать в них, не посодействовать и не приобщиться. Единственная причина, которая противоречила этому утверждению и которая не позволяла Селестии махнуть на проблему копытом, состояла в любви Сомбре к Луне и ответном чувстве. Сколько бы ни прошло веков, как бы дороги между ними ни сплетались в тугой клубок влюблённых змей, стремясь отдалить, запутать, разлучить — эти двое встречались, несмотря ни на что. Этот феномен был столь сильный и значимый, что стоил противления Инскриптуму.
Но Ривер Силк не знает обо всех хитросплетениях судеб бессмертных. Слово Инскриптума будет для неё законом и непреложной истиной.
— Анима и Дженезис злы на этого пони, — осторожно подбирая слова, ответила Селестия, — как были бы злы любые родители, чью дочь обесчестили самым неоспоримым образом.
Все мышцы единорожки титанически напряглись так, словно она провела всю жизнь на королевских турнирах, а не за поэзией и музыкой. Из горла вырвался вовремя пойманный писк. Селестия даже забавлялась бы, глядя на попытку этой отъявленной вуайеристки сдержаться и продолжить вести себя в рамках приличий, если бы не общая подавленность состояния. Тем не менее, Ривер Силк с честью выдержала испытание будоражащей радостью сенсации.
— Это правда? — только и спросила она.
— Истинная. Но Луна и Сомбра, это имя того жеребца, любят друг друга, и всё произошло по обоюдному согласию, но судьба развела их раньше, чем они вместе узнали бы, что их любовь принесла плоды.
— Это… невероятно захватывающая история.
— Жеребёнку нужен отец, — тихо акцентировала Селестия, — но не столько, сколько Луне нужен Сомбра. Сейчас он находится в плену у королевы Хорниогии, и за это время она наверняка ввела в силу закон о безоговорочном рабстве для жеребцов. При этом вряд ли его держат где-то на видном месте или выгнали работать в шахту. Найти его быстро и без сильной поддержки не получится, а Дженезис и Анима отказались её предоставлять.
— Не беда, — повеселела Ривер Силк.
— Что ты хочешь этим сказать?
— О, неужели ты забыла, с кем дружишь?
Селестия озадаченно посмотрела на свою пассию. Она медленно вспомнила каждого подростка из их компании и медленно просияла, даже распушившись на груди и шее и взволнованно приоткрыв крылья:
— Дефенс — сын капитана королевской стражи!
— А у Эрис дядя занимается руническими талисманами, — довольно кивнула единорожка и ласково засмеялась. — Ты настолько чистосердечна в своих привязанностях к нам, что это иногда даже грустно.
Селестия счастливо засмеялась, хватая Ривер Силк в объятья и взмывая с ней в невысокий воздушный вальс чистого ликования.
— Как мне тебя отблагодарить?
— Рано. Но одного из сладких поцелуев моей принцессы будет достаточно.
Благодарить и вправду было рано. Ни один из друзей не достиг успеха ни в попытке достучаться до взрослых напрямую, ни в авантюре добиться желаемого хитростью. Анима и Дженезис под страхом низложения с должности запретили выполнять чьи-либо приказы, кроме их личных, и даже добыть несколько талисманов стало нереально — каждая выдача проходила через них. Селестия втайне мрачно поблагодарила свою предусмотрительность за то, что не стала радовать Луну наметившимся вариантом выхода из-под королевского запрета, потому что предпринятые меры раздавили и её, не говоря уже о взвинченной и вместе с тем вялой сестрёнке.
В поисках решения аликорночка обратилась к своей памяти, и в ней нашлась одна кобыла, что могла бы осуществить что угодно. Что угодно, если оно связано с задачей прикинуться кем-то другим и отдать приказ чужим голосом… Этой не-пони можно было бы выиграть всю партию. Но какую цену она запросит за свою помощь? Забыла ли уже нанесённое ей оскорбление? Где её, в конце концов, теперь искать?
— Даже твоя шерсть того и гляди почернеет от мыслей в твоей безутешной головке, — тихо заметила Ривер Силк, когда они вместе лежали в стогу сена в их тайном месте. Селестия не в состоянии была принимать участие в их обычных ласках, но верная единорожка всё равно была рядом, поддерживая возлюбленную нежными объятьями. Её рог ярко засветился, покрыв чёрный бархат жидким плавленым золотом. — Не удивлюсь, если матушка выдерет меня за это, как низкородную крестьянку, но смотреть на твои терзания у меня больше нет сил.
На грудь аликорночки опустилась одна из самых прекрасных вещей, которые той доводилось видеть. То ли цветок, то ли звезда, она испускала из твёрдой гладкой круглой сердцевинки бесчисленное множество лучей настолько тонкой работы, что возникали сомнения в их материальности, пока не дотронешься копытом. Селестия не верила, что такую изысканную, кружевную красоту можно создать даже с помощью магии — пони такое явно сделать не могли.
— Это — подарок аликорнов, — подтвердила её догадку Ривер. — Отец рассказывал, что когда-то давным-давно наша семья спасла их от гибели, и в благодарность они дали нам заклинание призыва, заключённое в этот кристалл.
«Кристалл!» — ещё больше поразилась изяществу работы аликорночка.
— Наверное, это не совсем сказки, раз мать не позволяла мне даже приближаться к тайнику с ним, — неловко усмехнулась единорожка. — Но, пожалуй, это — тот случай, когда стоит воспользоваться этим даром.
Селестия завороженно подняла артефакт телекинезом, а затем бережно прижала Ривер Силк к себе.
— Спасибо, — прошептала она. — Большое тебе спасибо…
— Спасибо в гриву не вплетёшь, — шутливо проворчала единорожка и серьёзно добавила с ноткой боязни: — А если серьёзно… пристроишь во дворце, когда меня выгонят из дома, ладно?
Аликорночка еле выждала положенное для свидания время. По понимающей ухмылке Ривер Силк она догадалась, что её нетерпение было раскрыто, и единорожка специально завершила их встречу раньше, сославшись на срочную репетицию дома, но она была слишком взволнована, чтобы придавать этому больше значения, чем считалось приемлемым. Селестия с колотящимся сердцем вылетела за пределы купола, обещая себе, что, если родители не простят её кобылке воровство — хоть возьмёт ту в жёны, и плевать, что по этому поводу скажут Дженезис и Анима.
Вихри холода и снега предсказуемо встретили её снаружи, сделали попытку злорадно закружить в своём вечном смертельном танце. Сильные белоснежные крылья одним взмахом разогнали в стороны бесчисленные снежинки, на мгновение разломав круговорот их строя перед тем, как тот снова сомкнулся. Отлетев от королевства достаточно, Селестия создала вокруг себя защитный купол и слегка подсветила на всякий случай.
Аликорночка, переведя дух под его защитой, влила в принесённый с собой артефакт магию и инстинктивно распутала нить заклинания. Слоистые лепестки цветка-звезды пришли в движение, приподнимаясь друг над другом и раскручиваясь в разных направлениях; с тихим взвизгом магический механизм исторг из своей сердцевины несколько искр, а затем пропеллером медленно поднялся в небо, невзирая на снег и дичайший ветер. Его взлёт был ровным и мерным, практически ленивым, но лопасти лепестков крутились всё быстрее, ярко сияя и искрясь в вышине. Селестия следила за артефактом так взволнованно и завороженно, что даже вздрогнула, когда он взорвался с высокой нотой, и во всех направлениях разлетелись тлеющие всполохи, исчезая в снежной темноте.
Селестия ожидала немедленного появления тех, кого призывало это явление. Но она бесплодно кружила над ледяной пустошью до такой степени, что даже её тело, до сих пор согреваемое изнутри поцелуем Лета, начало коченеть от холода, а помощь всё не прибывала. Молодая аликорница разочарованно вздохнула и полетела назад, потирая озябшие копыта: «Может, с течением времени эта штука потеряла свою силу? Или аликорны, которые дали её, уже мертвы? — она погрустнела. — Я не видела никого, кроме Дженезиса, Анимы и Луны, уже долгие столетия…».
В коридоре дворца она столкнулась с сестрой, пошатывающейся, с нервным взглядом и дрожащими челюстями. Под бирюзовыми глазами провалились густые, нехорошие тени.
— Л-Лулу? — окликнула Селестия старым жеребячьим прозвищем и протянула к кобылке крыло. — Почему ты не спишь?
— Потому что он не спит тоже, — надрывно прошептала Луна, едва ли не падая в объятья. — Я пыталась войти в его сны на протяжении всей недели. Каждую ночь, потом — каждый час, теперь — каждые десять минут…
Старшая аликорночка не услышала бы следующей реплики, если бы сестра не взглянула ей пронзительно в глаза, а истерика не взвивала её шёпот до предела:
— Сомбре просто не позволяют заснуть там!
Селестия сцепила челюсти в беспомощной ярости. Она гладила спину еле слышно рыдающей ей в ключицы Луны, не зная, чем ещё помочь. Тоскливый взгляд за окно не принёс никакой надежды: призывный артефакт оказался бесполезен.
— Луна, тебе нужно поспать, — бесцветно сказала аликорночка. — Рано или поздно Сомбре дадут уйти в твоё царство, но что же с того, если у тебя самой не будет сил, чтобы прийти туда?
— Они не дают ему спать, — задыхалась Луна, ощущая мучения единорога даже на расстоянии. — Какой зверь лишит пони сна?! Что ещё выпадает на долю моей любви у тех безумных, одержимых мразей?!
Аликорница тяжело выдохнула, утешая сестру и даже не думая приказать ей следить за языком. Бессмысленно. Глупо.
Луна не вышла к завтраку. Служанка пыталась выманить её ласковыми увещеваниями и уговорами, что жеребёнку в чреве нужно питание — Селестия в последний момент успела выдернуть ту из-под ринувшейся в неё молнии, оставившей на нескольких кристаллах чёрные следы. Пришлось утешать и эту кобылку, действовавшую из лучших побуждений, преданности и искреннего беспокойства за свою госпожу. Аликорница не чувствовала усталости из-за того, что в последнее время ей приходится быть источником утешения для столь многих пони во дворце, но злилась на королевскую чету за то, что она спокойно остаётся в стороне от собственного решения и не желает принимать ответственность за его последствия. К столу Селестия пришла в снизившемся настроении.
На середине молчаливой трапезы — Анима и Дженезис всё же ощущали атмосферу, и у них хватило совести не раздражать воспитанницу ещё больше — все столовые приборы и бокалы коротко звякнули, как от толчка землетрясения. Аликорны озадаченно посмотрели на тут же замерший хрусталь и серебро, пытаясь понять, что это было. Явление оказалось слишком быстрым, чтобы можно было уловить и проанализировать его шестым чувством, но оно и не пригодилось: через несколько минут в королевскую столовую влетел ошарашенный стражник. Увидев, до какого размера распахнулись глаза жеребца, Селестия вскочила со своего места, готовая хоть в следующую секунду надеть доспехи и пойти защищать королевство против яков-кочевников или кого похуже, но известие заставило её с размаху уронить круп обратно на подушку.
— Ваши Величества! Прибыли четыре аликорна!
Да и челюсть, в общем-то, тоже упала следом.
Анима и Дженезис переглянулись не менее удивлённо.
— Ты пригласил гостей в зал? — спокойно осведомился король. Стражник тут же залился краской, а затем так же стремительно побледнел и, спотыкаясь на поворотах, помчался обратно. Он только недавно заступил на пост, старшими сослуживцами использовался, как жеребёнок на побегушках, но плошать не переставал.
— Четыре аликорна, — задумчиво повторила Анима, шёлковой салфеткой вытирая с губ яблочный соус. — Как ты думаешь, что случилось, если они вернулись?
— А вас удивляет, что к вам ещё кто-то может наведаться? — выпалила Селестия, не подумав, но смущаться своих слов не стала. Даже предупредительно поднявшаяся бровь Дженезиса не смогла её охолонить.
Они прошли в тронный зал, усевшись на своих местах за минуту до того, как запыхавшийся, но изо всех сил выдавливающий улыбку новобранец привёл четырёх аликорнов. Селестия невольно наклонилась вперёд, чтобы рассмотреть их получше.
Самым высоким был гнедой жеребец с тёмно-сизой гривой, от которой остались лишь несколько прядей, тянущихся к затылку и завязывающихся на нём в простой узел — все остальные волосы были выбриты. Хвост остался в целости, но был туго перевязан у репицы грубой тканью, подчёркивающей своим цветом жёлтые глаза аликорна, и ниспадал до кристального пола строгой косой.
Рядом с ним, подчёркивая контраст, стояла самая низкорослая кобылка из вошедших, но недостаток роста она с лихвой компенсировала причудливостью внешнего вида: в её облике словно перемешались черты пони и дракона. И мягкая шерсть, и броневые пластины на внутренних частях тела были окрашены в пастельные оттенки зелёного один чуть темнее другого, а короткая ярко-синяя грива сама собой стояла, словно ирокез огнедышащего ящера. Но удивительнее всего оказались крылья: начинающиеся в виде кожистых складок с причитающимся им когтем на локте, они вдруг заканчивались длинными нежно-голубыми перьями.
Третья пони обладала распространёнными огненными цветами, из которых выбивались разве что фиолетовые глаза, и носила самое большое количество аксессуаров. Седельные сумки, прижимающие крылья, невероятно частые серьги, усеявшие все хрящевые поверхности ушей и даже нашедшие место на брови и в одной из ноздрей, а также шнурок с самыми различными безделушками на шее — от ярких перьев невиданных птиц до осколков метеоритов. Селестия подумала о страшной непрактичности такого вороха побрякушек, но не стала развивать эту мысль — она не знала, откуда прибыла такая нарядная кобылка.
Последнюю аликорницу Селестия не замечала до последнего, потому что она среди пришедших не выделялась практически ничем: стройное тёмно-серое тело с такими большими крыльями, что они даже не складывались до конца, завязанная в хвост непослушная грива трёх оттенков зелёного и невнятного синего цвета глаза, словно подёрнутые наркотической дымкой. Кобыла, выглядевшая самой старшей из-за того, что текстура её волос была похожа скорее на бесконечно колышущуюся тину пруда, чем на привычные пряди, из всех украшений носила только венок, который составляли необычные, но притягательно светящиеся голубые цветы.
— Патрилум, Серпент Гланс, Темпори Вортекс! — обрадованно назвала Анима имена всех, кроме последней. Она, забыв о манерах, взмахнула крыльями и спланировала к самому высокому аликорну, крепко обняв его. — Мой любимый ученик!
Дженезис не отстал от неё, обняв двух кобылок, и Селестия удивилась теплоте произошедшей встречи. Она украдкой посмотрела на оставшуюся аликорницу, видевшуюся самой старшей, даже старше, чем Анима: на её лице по-прежнему была безмятежная, почти отрешённая улыбка.
— Долго же вы не заглядывали в гости, — с шутливым укором подмигнул Дженезис и потрепал драконовидную аликорницу по колючей гриве, получив в ответ столь же притворное рычание, а затем — смех. Селестия присоединяться не стала: зубы у Серпент Гланс оказались устрашающе острыми.
— Дела, дела, — улыбчиво вздохнула та, которую Анима Кастоди назвала Темпори. Даже от такого маленького движения серьги на её ушах тихонько забренчали. — Угадайте, где я нашла пристанище.
— Зебринские племена? — прищурился король.
— Да, приносят мне ништяки, чтобы я их не схавала, — она ударила жёлтым копытом по когтю какого-то крупного хищника на своём ожерелье, вдруг изменив стиль речи так неожиданно и странно, что Селестия моргнула. — Неудобняк говорить, что я не собиралась, лол.
— Не удивляйся, — бросил своей ученице Дженезис. — Разум Темпори до однородности размешан в потоках времени. Она не может запоминать то, что увидит, но та временная зона, в которую она попадает своими мыслями, влияет на её характер, поведение и… речь. Темпори, просто покажи ей.
Огненная аликорница подняла крыло, и Селестия в самый последний момент удержалась от удивлённого вздоха: метка на её крупе постоянно менялась, демонстрируя различные приборы для измерения времени. Некоторые были знакомы, о принципе действия других приходилось только догадываться.
— «Ей» — это кому? — заинтересованно рассматривал Селестию Патрилум.
— Селестия, — представил король, — моя ученица. Мы встретились не так давно.
— А я обучаю Луну, самую младшую из нас, — Анима погрустнела, прижав уши. — Но сейчас у неё… сложный период в жизни.
— Что случилось? — обеспокоенно потянула носом воздух Серпент, и искреннее беспокойство в её голосе никак не вязалось со столь явной «драконистостью» облика. Драконы были жадными, безжалостными существами, совершавшими налёты на поселения пони только ради забавы — самое главное бедствие для любой расы, самая ужасная трагедия.
Селестия заинтересовалась, каково приходилось гибриду дракона и аликорна при встрече с пони, но сумела подавить этот порыв и опередила Аниму:
— Думаю, я расскажу об этом лучше, равно как и о том, зачем вы все пришли сюда.
Дженезис осуждающе посмотрел на неё:
— А я думаю, что наши гости сами в состоянии рассказать об этом.
— На самом деле Селестия права, — пожала плечами до сих пор молчавшая старшая из аликорниц; под её приятный грудной голос хотелось впасть в транс. — Мы все были призваны, но никто из нас не знает, для чего.
Анима вдруг свирепо сузила глаза и угрожающе повернулась к ней, несмотря на ощутимую разницу в возрасте и, должно быть, могуществе. Догадка Селестии о силе неназванной кобылы получила подтверждение с её реакцией на выпад королевы: спокойное пренебрежение любой опасностью.
— Вы враги? — осторожно поинтересовалась Селестия.
— Идеологические, — ответила вместо Анимы Темпори Вортекс и зачем-то коротко, но сильно надавила себе на переносицу, словно поправляла что-то невидимое или видимое ей одной. — Эверфри принято считать фрагментом наследия драконикусов в теле аликорна.
Селестия придирчиво осмотрела тёмно-серую кобылицу.
— Я… ничего такого не чувствую, — сконфуженно призналась аликорночка.
Эверфри вместо ответа засветила рог. Его сияние было похоже на ворох пылинок, кружащих в свете проникшего между сумрачных лесных ветвей солнца, и из-за спины Анимы коротнула вспышка. Все повернулись на звук и увидели, как трон Дженезиса приподнимается над полом, искажает своё кристальное тело, словно разминаясь, а затем уходит из зала, с грохотом переваливаясь на крохотных ножках-полозьях.
— …верни мой трон, — отойдя от шока, неубедительно потребовал король.
— Это не то, чем он хотел бы заниматься всю оставшуюся жизнь, — флегматично отозвалась Эверфри, и ничто не могло повлиять на наличие доброй улыбки у неё на лице.
— Л-ладно, — заикнулся Дженезис, нервно поведя правым крылом. — Но, так или иначе, Селестия, ты сама можешь ощутить, как неприятно её магия влияет на психику.
— Она сеет хаос, — подтвердила Анима сквозь зубы.
— Нет, я всего лишь оживляю вещи и даю им свободу воли, — пожала плечами Эверфри. — Но мы по-прежнему не узнали, зачем прилетели сюда.
— Подождите, один момент, — подняла копыто Селестия. — Ты управляешь предметами, ты можешь видеть время, а что умеете вы двое?
— Ничего, — тут же ответила Серпент Гланс. — Я всё ещё в поиске.
Патрилум же приоткрыл крыло, показывая свою кьютимарку: белый драгоценный камень в виде шестерёнки, от центра которого взметнулся шлейф чёрного пламени.
— Да, я изобрёл шестерню, — кивнул аликорн, — но мой талант намного сложнее этой игрушки. Я изобретаю артефакты и создаю руны, благодаря которым рогатые могут использовать продвинутую магию. Итак. Для чего же мы…?
— У вас там… — ошарашенно проронила Луна, задом наперёд входя в зал и тыча копытом в дверной проём, — действительно стулья по коридорам ходят, или мне всё же пора спать?
— Эверфри! — возмущённо повысил голос Дженезис.
— Я не могу обращать эффекты своей магии вспять, — пожала плечами аликорница с совершенно невинным видом. — Тот трон мечтал поднять восстание.
Анима, застонав, накрыла лицо копытом.
— Поэтому, я полагаю, у вас теперь есть более приоритетные дела, — продолжила Эверфри. — Не беспокойтесь, мы пока познакомимся с младшими.
Дженезис и Анима посмотрели друг на друга, обменявшись одинаково смятенными взглядами, но их сомнения разрушил появившийся в дверях новобранец, крайне близкий к тому, чтобы поседеть:
— Ваши Величества!
— Да, мы знаем, — всё же решилась королевская пара, и оба аликорна полетели за рванувшимся обратно к центру событий «гонцом».
— Я не училась у них, — повернулась к Селестии Эверфри, как ни в чём не бывало, — но знаю, как они иногда могут быть зациклены совсем не на тех вещах.
— Хороший план, — кивком одобрил Патрилум, подходя ближе и кладя копыто самой старшей из присутствующих на плечо. — Я люблю Аниму всем сердцем и уважаю её, но её внутренний кодекс просто не сломить. Если Бутон Созыва оказался у тебя, малышка — потомок пони, которая спасла нас когда-то, отдал его тебе добровольно. Поэтому всё-таки расскажи нам, зачем ты им воспользовалась?
— Луна расскажет вам лучше, — указала на сестру Селестия.
Младшая аликорночка глядела на незнакомцев, ничего не понимая, и лишь изредка переводила взгляд на свою старшую сестру.
— Расскажи им о том, что случилось с Сомброй, — подбодрила та, — эти аликорны могут согласиться помочь нам.
— Но… но…
— Луна, пожалуйста. Я сомневаюсь, что… раз-одушевление взбесившейся мебели займёт много времени.
Луна через силу кивнула, выдохнула и, сосредоточившись, чтобы не скатываться в плач и проклятия, как могла спокойно рассказала о миссии, дворцовых интригах Хорниогии и жертвенном пленении своего возлюбленного. Аликорны слушали, не перебивая, разве что Темпори Вортекс изредка вставляла странные комментарии, словно на неизвестном языке.
— Досадно, — согласился Патрилум. — Я бы даже сказал, что трагично. Но почему Анима и Дженезис не хотят помогать вам? Вряд ли всего лишь из вредности.
Луна тревожно посмотрела на Селестию и получила ободряющий кивок.
— Анима прочитала медные страницы Инскриптума, — неохотно ответила аликорночка, — и они сказали ей, что Сомбра разрушит кристальное королевство.
Сердца двух сестёр пугливо сбились с ритмов, когда между бровей высокого аликорна пролегла строгая складка.
— Если так написано в Инскриптуме — так оно и будет, — изрёк он. — Инскриптум никогда не ошибается.
— Но ошибаются пони, — наконец подала голос Эверфри. — Будущий Сомбра, может быть, и не заслуживает спасения, но пока он таким не стал.
Луна яростно закивала.
— К тому же, — посмотрев на Эверфри, кивнула вслед за Луной Серпент, — чему быть — тому не миновать, а зачем бедняге мучиться за то, чего он ещё не совершил?
— Он вообще ничем не заслужил такого, — уронила пару слезинок младшая аликорночка. — Он томится в Хорниогии только из-за сумасшедшей прихоти её новой королевы, из-за навязчивой идеи, выросшей на ложных убеждениях.
— В высшей степени несправедливо, любезнейшая, — согласилась бархатным голосом Темпори.
— Я так полагаю, голос меньшинства не учитывается? — пресно подытожил Патрилум. — Вам не кажется, что не так уж Сомбра нуждается в спасении, если Инскриптум считает, что у него есть будущее?
— И что же теперь, оставлять его страдать? — ощетинилась Луна, не стушевавшись под жёстким взглядом жеребца. — Ты сам упомянул, что и вы однажды были спасены! Смертным пони! И ваша благодарность была так велика, что ты посчитал нужным однажды вернуть долг! Чем этот случай отличается?
— Пригладь перья, — вдруг улыбнулся краем рта Патрилум. — И впредь будь осторожна с такой слепой преданностью, она не ведёт тебя до добра. Но конкретно сейчас такая верность меня подкупила. В каком из городов Хорниогии томится твой прекрасный принц?
— Мэйрлорд, — пропустила колкость мимо ушей Луна, обнадёженно посмотрев аликорну в глаза. — Так вы поможете?
— Да. Мы все поможем его спасти, — кивнул Патрилум.
— Тогда не будем терять времени, — робко сказала Селестия, и после всеобщего одобрения распахнула крылья.
— Нет, — остановила её Луна, взяв за одно из копыт. — Пожалуйста, останься вместо меня. Я хочу спасти его.
— Луна! Ты же…
— Пожалуйста, — тихо прервала кобылка, крепче стиснув переднюю ногу сестры. — Я не буду спокойной, пока лично не вытащу его оттуда.
— Кому-то из вас всё равно придётся остаться, — заметила Эверфри. — Кто-то должен будет объяснить Аниме и Дженезису, куда все делись, когда они вернутся.
Селестия, сомневаясь, окинула взглядом ожидающих её решения аликорнов. В конце концов она посмотрела в умоляющие глаза сестры и с тяжёлым вздохом сдалась, закрыв глаза.
— Обещайте, что будете беречь её, — попросила она у Патрилума, Серпент, Темпори Вортекс и Эверфри. — Проследите, чтобы ни один волосок не упал с её гривы.
Луна тихо ахнула от восторга и сдавила шею сестры в объятьях. Она практически скакнула к старшим аликорнам, забыв о недосыпе, депрессии и всех невзгодах.
— Летим! — радостно сказала им аликорночка и услышала смешок сверху.
— Как иногда говорит Темпори, «прошлый век», — легкомысленно улыбнулся жеребец и создал из воздуха пять телепортационных рун. Луна широко улыбнулась.
— Но нам всё равно потребуется затаиться и подождать ночи, — прошипела Темпори, параноически озираясь по сторонам и вздыбливая шерсть на загривке. — Опасность ждёт на каждом шагу.
— Пять аликорнов, какая опасность? — легко пожала плечами Луна.
— Если бы мы считали приемлемым убить всех — действительно, никакой, — невесело подтвердила Серпент. — Но я лучше кого бы то ни было знаю, насколько пони боятся аликорнов. Если нас заметят — драки не избежать, а значит — и жертв. Мы должны быть максимально незаметными.
— Для этого тоже есть средство, — ещё пять рун, маскировочных, возникли в воздухе.
«Ох, как же я рада, что мне не пришлось разыскивать Кризалис, — облегчённо прислонилась к одной из колонн Селестия, глядя, как каждый аликорн меняет свой облик, а затем телепортацией исчезает из зала. — Ривер Силк, я озолочу тебя и весь твой род, подарю любые земли и плантации, которые ему только приглянутся. Твою жертву я оценю по достоинству».
Дженезис и Анима вести о массовом аликорньем побеге не удивились: догадались к концу подавления восстания стульев. Они даже предпочли обсудить это, чем самоволие своих учениц, и смеялись до самого вечера, генерируя новые и новые шутки и каламбуры. Селестия всё же пересказала доводы, произнесённые во время обсуждения уместности спасения Сомбры, и, несмотря на то, что король и королева не высказали ничего за — но они также не смогли выразить ничего против! — наконец-то наслаждалась душевным равновесием, осыпая свою кобылку благодарностями и ласками. Она была уверена, что всё будет хорошо.
Уже к закату следующего дня четверо аликорнов вернулись. Сердце Селестии сделало радостный кульбит, когда она увидела, что Луна телекинезом ревностно прижимает к себе завёрнутого в простыню единорога, но затем глаза выхватили абсолютно все детали.
На ткани виднелись широкие росчерки кровяных полос, столь яркие и густые, что в некоторых местах кровь просачивалась и капала на пол с гулким звуком. Полнейшая неподвижность единорога, даже, кажется, дыхание напрочь отсутствовало, не предвещала ничего хорошего. Но больше всего пугало выражение лица Луны. Та уже не заботилась о том, как выглядит, её не волновал ни имидж, ни манеры: широкий бешеный оскал перекраивал лицо до неузнаваемости, а стоящие в уголках глаз слёзы красноречивее всего говорили о том, сколько усилий ей приходится прикладывать, чтобы сдерживаться.
Несмотря на владеющую ею ярость, аликорночка нашла в себе выдержки повернуться к опасливо взирающим на неё аликорнам и почти спокойно произнести:
— Благодарю вас за помощь. Несмотря на то, что вы остановили меня, знайте: они все умрут.
И, телекинезом прижав Сомбру к груди, она широким шагом ушла с ним к своим покоям.
— Лекарь! Позовите лекаря! — крикнула было опомнившаяся Селестия, но Луна ревниво обернулась на неё, рявкнув:
— Нет! — и через секунду снова совладала с собой, пояснив спокойнее: — Я сама займусь его ранами. Он должен знать, что я рядом.
Широко распахнутыми глазами Селестия проводила решительно удалившуюся сестру. Дженезис повернулся к вытащившим серого единорога аликорнам:
— Что произошло? Где Эверфри?
— С ней всё хорошо, — успокоила Серпент. — Вернув долг, она вернулась в угодья, которые сделала своими.
— Как всё прошло? — спросила Анима.
— Мы придумали план довольно быстро, и он, как и всё гениальное, был прост, — мягко улыбнулся Патрилум. — Поэтому всё время до ночи мы просто общались между собой. Луна — славная кобылка. Но, когда мы смогли выяснить, где держат Сомбру, и добрались до него… Её словно парализовало. Это было неудивительно, учитывая, в каком состоянии… и положении… мы нашли этого несчастного. Я решил, что у Луны шок, и не стал её трогать, но когда мы стали снимать Сомбру со… — аликорн вдруг замялся и беспомощно посмотрел на Серпент. Та накрыла его копыто своим:
— Не думаю, что им нужно это знать. И я рада, что ты начал думать о чувствах других.
Патрилум благодарно кивнул и продолжил:
— В общем, он пришёл в сознание, посмотрел на Луну, позвал её по имени перед тем, как отключиться снова — и она словно перестала быть собой. Более того: она как будто перестала быть пони! По душевной энергии она была ближе скорее к демонам, чем к кому-либо ещё. Я никогда не видел, чтобы пони, аликорн это или нет, впадали в ярость так неистово. Она и вправду была словно одержима кем-то, изрыгала такие проклятия, которых я не ожидал услышать от кобылки в столь юном возрасте. И она действительно собиралась убить всех в городе, не важно, причастны они к травмам Сомбры или нет — скинула маскировку и подняла такой шум, взорвав добрую треть темницы, что нам пришлось срочно бежать, пока на нас не напали. Смотрите за ней в оба, эта малышка не так проста, как кажется.
— И вы же знаете о её положении, правда? — серьёзно осведомилась Серпент. — Я почувствовала это сразу, как только она вошла, но решила отложить до более подходящего момента.
— Мы знаем, — кивнула Анима, — потому что мы можем чувствовать это и без драконьих чувств. Но спасибо за бдительность. И за то, что заглянули — тоже спасибо. Не останетесь погостить?
— Мне нужно вернуться к моему племени, — пожала плечами Темпори Вортекс. — Я неплохо устроилась, не хотелось бы заставлять полосатиков нервничать в моё отсутствие.
— А я с удовольствием останусь, — вздохнула Серпент. — Меня, к сожалению, даже в таких специфичных местах не хотят почитать — что говорить обо всех остальных. В Кристальном королевстве, по крайней мере, можно отдохнуть…
Решение Патрилума Селестия пропустила, потому что выскользнула из зала и рысью побежала к покоям Луны. Достигнув цели, она поправила растрепавшуюся гриву и перья и постучала в дверь:
— Сестричка, это я. Можно войти?
— Да, — без раздумий, — пожалуйста.
Едва переступив порог, Селестия чуть не задохнулась от пропитавшего покои металлического запаха крови.
Едва кинув взгляд на постель Луны, Селестия исторгла такое слово, какого, как ей казалось до этого, не было не то, что в её словарном запасе, а в арсенале какого-нибудь бывалого моряка-земнопони.
Сомбра лежал на спине, и все раны были выставлены на обозрение. Огромные тёмные кровоподтёки покрывали его тело целиком, в некоторых местах явно были видны следы от подков. Его самозабвенно избивали ногами, и в дополнение ко всем синякам и разрывам кожа под серой шкурой была иссечена мелкой сеткой. Селестия не удивилась бы, узнав, что у него сломано как минимум четыре ребра; более того — она была в этом уверена. Страшнее всего выглядела правая передняя нога, в целых двух местах вывернутая под неестественным углом — Луна как могла удобно и безболезненно уложила единорога на кровать, но не могла собраться с духом, чтобы вправить конечность.
— Я боюсь смотреть, что они сделали с его спиной, — отчаянно прошептала аликорночка, глядя Селестии в глаза через всю комнату, и та могла догадаться о глубине владевшей ей совсем недавно злобы по той же интенсивности ужаса, кипевшего на днищах колодцев зрачков.
Подойдя ближе, аликорница увидела на груди, шее и скулах Сомбры совсем свежие следы от ожогов — настолько страшные, что на мгновение почувствовала запах палёного мяса и жжёной шерсти. При взгляде на задние ноги единорога Селестию замутило; ей пришлось спешно зажать копытом рот и нос и отвернуться, часто дыша: кости целенаправленно дробили как можно мельче. Область вокруг каждого перелома была сильно опухшей, от неё веяло жаром и пульсацией, не требовалось даже прикасаться, чтобы узнать, что это так.
Но чего точно не требовалось — так это задумываться, насколько мучительную боль это причиняет.
Только ярость давала Луне продолжать смотреть дальше.
— О нет, — прошептала она, срываясь на свисты и дрожа от бешенства, — они сдохнут намного мучительнее.
— Луна, ты нужна Сомбре, вот сейчас ты действительно ему нужна! Оставайся здесь. Я всё же позову лекарей, — борясь с тошнотой, Селестия телекинезом рванула створку окна, чтобы её открыть, и бросилась прочь из покоев.
— Да, — запоздало кивнула аликорночка, не в силах оторвать взгляд от того, что палачи сделали с рогом Сомбры. — Я недооценила их жестокость…
«Это немыслимо, — вибрировали в её голове мысли, путаясь от негодования и шока, — они же сами носят то же самое у себя во лбу, они могут представить, что это такое — когда рог рассекают сверху донизу, а потом разбивают основание! Они могли бы не делать этого хотя бы из солидарности, но нет! Они сделали! Они сделали!».
Вместе с лекарями пришла Анима, чтобы молча поддержать аликорночку. Пока Луна, не моргая, напряжённо следила за работой медиков, наставница держала её копытами за окаменевшие плечи. Королева чувствовала, что малейший полустон бессознательного единорога — и ещё одного сноса стен не избежать. Она также внимательно следила за Луной, пытаясь уловить то, о чём предупреждал Патрилум — признаки одержимости или демонологии.
А следить следовало за темнеющим небом, по которому в сторону Эквуса, предвкушающе резвясь и змеясь в воздухе, летели призрачные фигуры остромордых ледяных коней.
Но никто среди снежной пустыни не удивится случайному дуновению морозного ветерка.
XVIII. Жажда мести
Сомбра знал, что облик Луны перед ним — не больше, чем иллюзия, подсознательная попытка не сойти с ума. Но он не мог удержаться от того, чтобы протянуть к ней копыто и молча приласкать рельеф знакомой щеки.
— Я реальна, — прошептала аликорночка, накрывая его переднюю ногу копытом, словно все его мысли были для неё прозрачны и очевидны. — Я клянусь тебе, любовь моя, я настоящая. Я вытащила тебя.
— Ложь, — горько усмехнулся единорог без толики обвинения. — Ты — плод моего воображения. Они дали мне заснуть здоровым сном, и мой разум поспешил к своему единственному утешению. Жаль, что оно поможет лишь моей душе и не затянет тело.
— Твои раны заживут, — горячо пообещала Луна. — Лучшие лекари Кристального королевства трудились над тобой, шесть медицинских талисманов ушло на то, чтобы облегчить твою боль. Твоё дыхание наконец выровнялось, и мне разрешили войти в твои сны.
Сомбра замер, неверяще глядя на кобылку. Его копыто скользнуло в недлинную шёлковую гриву, вплетаясь в пряди и проверяя осязаемое на реальность, словно сон мог выдержать эту проверку. Луна зажгла рог.
— Я клянусь тебе, — пространство вокруг них пошло мелкими волнами и, успокаиваясь, оставляло после себя незнакомую картину, — ты в безопасности.
Сомбра ощутил, как его тело мягко падает на пол, и лишь сейчас осознал, что всё время до этого он стоял в невесомости. Копыта прочно коснулись кристального пола под ними, и точно такая же сияющая и гранёная обстановка выдала одну из комнат дворца северного королевства: всем, даже тем, кто никогда не видел это грандиозное строение, было известно, что оно высечено из цельной драгоценной скалы со всеми своими помещениями. Конкретно это было обставлено особенно эффектно, выдавая действительно королевские покои. Резьба на стенах и высоком потолке делала их больше похожими на лазурный светящийся в ночи лес, но многочисленные предметы роскоши всё же не давали сравнить плод цивилизации с повсеместной средой Эквуса. На столь же искусно выполненной кровати из чистых самоцветов Сомбра увидел самого себя.
Лекари подлатали его, как могли. Все вывихи были вправлены, переломы — зафиксированы, а на рог и задние ноги, пострадавшие больше всего, вообще наложили медицинские талисманы в чистом виде, и паутина их заклинаний опутывала повреждённые части тела, заживляя их и унимая боль. Луна всё равно не оставляла единорога: Сомбра увидел её на полу рядом с кроватью, прижимающуюся во сне щекой к безвольно лежащему на покрывале копыту.
— Почему ты на полу? — только и спросил жеребец.
Луна удивлённо моргнула. Она ожидала ужаса, сокрушений о том, как страшно он выглядит — а в особенности — его лицо после того, как с него смыли кровь и следы пота и грязи, одни только в мясо разбитые губы чего стоили — или ярости, но никак не этого пустякового замечания.
— Я не хотела бросать тебя снова, — сглотнула аликорночка. — Но очевидно, что ложиться рядом с тобой — лишний раз тревожить и причинять боль. Поэтому я устроилась на полу.
— Это сон, так? — серьёзно спросил Сомбра.
— Уверяю тебя, я реальна, и всё происходящее…
— Это сон?
— Д-да, это сон.
— Значит, я могу делать здесь всё, что захочу.
Единорог отошёл от Луны и подошёл к спящей её версии, которую отражала вариация столь легко дающегося аликорночке заклинания. Рог Сомбры, вернее, его проекции, поскольку был целым и невредимым, засветился, и плечи примостившейся у постели кобылки мягко обняло одеяло. Это было всё, что жеребец сделал, и Луна, справившись с удивлением, ласково усмехнулась от разлившегося в груди тепла. Она подошла к ненормально спокойно смотрящему на самому себя единорогу и приласкалась носом к его шее, избегая смотреть туда же, куда он.
— Мне пообещали, что ты поправишься, — пролепетала Луна, стремясь заполнить жуткую тишину. Сон прекрасно передавал реальное безмолвие её покоев. — Это будет не так уж и быстро, но ты останешься жив.
— Мой рог восстановят? — только и спросил Сомбра.
— Отвечали, что восстановят, но придётся смириться с тем, что он навсегда останется кривым.
— Однако он всё равно будет пригоден для магии? — надавил единорог, и Луна только сейчас осознала, что в каждом его слове бренчала злость. На немой взгляд аликорночки Сомбра взял её лицо копытом за подбородок и тихо отчеканил: — Мне важно знать, что я смогу отомстить этой суке. Причинить ей так много боли, как только можно.
— Что с тобой делали? — прошептала кобылка, не вполне желая слышать ответ.
Единорог, захваченный ледяной яростью, выдал такую ухмылку, что у Луны поднялась дыбом шерсть. Его не слишком трогало плачевное состояние собственного тела; он не был сломан, как после рабства у алмазных псов, но сам факт свершения подобного взбесил его до небезопасного предела.
— Насиловали. Били. Издевались. Жгли. Ломали.
— Почему? — дрожащим, надломленным голосом выдохнула Луна.
Сомбра посмотрел ей прямо в глаза.
— Потому что пони ищут виноватых. Им всегда нужно знать своих врагов, даже если врагов на самом деле нет. Им нужно против кого-то сплачиваться, чтобы не перегрызть непосредственно друг друга, а если неприятеля нет — они его выдумают.
Единорог впервые посмотрел на самого себя, бессознательно лежащего на кровати, с неподдельной жалостью без толики агрессии.
— Или создадут. Если бы Сильвер Рэйзор решила отомстить мне за то, что я отверг Виктори Край — я бы это принял. Но она придумала себе, что я погубил следующего её возлюбленного. Из ревности, потому что он был как две капли воды похож на меня, и я решил, что не может существовать замены мне, такому великолепному и могущественному!
Истеричный хохот только сморозил внутренности Луны ещё крепче. Во рту у аликорночки пересохло, и она не смогла бы ничего сказать, даже если бы хотела. Сомбра запустил призрачное копыто в прореженную после издевательств гриву избитого себя, вдавливая слова в сознание помертвевшей от осознания кобылки:
— Хотя, конечно, это было наполовину издевательством. Она пыталась заставить меня признаться, что я убил его, чтобы не отвечать перед гиппогрифами. Я снова и снова повторял, что не делал этого… — единорожье копыто скользнуло, не оставляя ни единого ощущения, по шее и груди его спящей версии. — И меня наказывали за ложь. Она хотела, чтобы я признал то, чего не совершал, признал, что каждая сносимая пытка производится на законном основании, признал, что происходящее — справедливая кровная месть, — Сомбра пытался храбриться, но воспоминания захлёстывали его, и он ускорял свою речь, боясь без этого начать задыхаться от заново переживаемых мук. — Кажется, только мысль, что я приму на душу не свой грех, приносила ей больше удовольствия, чем избиение, прижигание или… или… — единорог медленно обхватил себя копытами, дрожа от бессилия и отвращения. Луна бросилась к нему, укрывая крыльями, целуя в шею и практически не понимая, о чём он пытается, но не находит в себе сил рассказать.
— Замолчи, — чуть не плача, умоляла аликорночка. — Замолчи, я уже жалею, что спросила об этом! Мне невыносимо видеть твою боль!
— Тем не менее, ты остаёшься рядом со мной, — пронзительно прошептал Сомбра, спасительно хватаясь за неё и утопая лицом в шёлковой вуали голубой гривы. — О звёзды, Луна. Они угрожали тебе.
— М-мне? Как они…
— Она удивительно хорошо знала меня, — копыта единорога до боли впились в плечи кобылки. Он почти не владел собой; только аликорнья прочность не давала костям сломаться под отчаянным натиском. — И знала о единственном существе, которое важно для меня. Она сказала, что, если я настолько бессовестен, что не желаю признаваться в содеянном, она заставит меня почувствовать то же самое, что чувствовала её бабушка. Она пообещала сделать всё то же самое, — одна из передних ног Сомбры неровно махнула в сторону его изувеченного тела, — с тобой. А затем отдать на растерзание самым грязным рабам, которых только сможет отыскать, чтобы они резвились с тобой до тех пор, пока ты не задохнёшься под слоем их семени, — слова Сомбры сорвались на яростный змеиный присвист; будь его ударившее в пол копыто реальным — по гладкому кристаллу непременно брызнули бы трещины.
Единорогу потребовалось время, чтобы отдышаться. Он убрал с глаз опавшую с вздыбленного состояния гриву, сокрушённо извиняясь вполголоса:
— Примерно так же я был взвинчен в тот момент после всего, что со мной сделали. Мне не давали отдыхать от боли и от времени, меня запугивали всеми известными способами, и я уже был достаточно надломлен, чтобы поверить в эту их угрозу. Ты всегда была единственным, за что я боялся, и это сработало. Я решил… сам показать Сильвер, что такое страх. Рог был ещё одним местом, которое не калечили, и… я… я устроил ей настоящий террор в её собственном сознании.
Садистская улыбка, острозубая и совершенно убийственная, задержалась на его лице надолго.
— Эта тварь корчилась и кричала в агонии, вертясь на полу, как негодная собака, бросаясь на стены и избивая копытами саму себя. Я сделал так, чтобы она вдыхала самые страшные свои кошмары вместе с воздухом, чтобы они текли по её венам, чтобы они заполнили каждую извилину её мозга. Я вкладывал все свои силы в её ужас, чтобы успеть как минимум свести её с ума до того, как её прихлебательницы поймут, как именно я это делаю. Я угадал, что на это не потребуется много времени… но решил рискнуть. И ни о чём не жалею.
— Это было больно, — утвердительно произнесла Луна, сглотнув. Слёзы выступили у неё на глазах, и она отвела взгляд, пытаясь скрыть их. — Это было больно, когда тебе разбили рог.
— Да, но они знали, что Сильвер Рэйзор было важно не убить меня, а причинить как можно больше страданий. Они сохранили стержень, разбив только то, что его окружало. Но даже так они не давали мне потерять сознание. Они… сменяли друг друга. Палачи всегда были бодрыми и свежими, поддерживая мои мучения, но не давая мне умереть. И я чувствовал, что они боялись меня из-за того, что я не могу умереть без их помощи, но их власть над этим кружила им голову. Они… переступали даже то неограниченное, что им было дозволено, просто потому, что были в тот момент сильнее, чем я. Они знали, что раньше я разгромил бы их всех, не шевельнув ни единым мускулом, и… и… ты когда-нибудь видела пьяную злую радость у пони в глазах? Когда они даже трясутся от осознания собственного превосходства и безнаказанности, настолько обширных, что даже переходят в плотское возбуждение?
Сомбра поёжился, отчаянно вжимаясь в Луну и шепча в её плечо:
— Я видел… я так много…
Аликорночка шокированно молчала, не отвергая единорога, а лишь крепче обнимая его. Она позволяла заливать слезами свою шкуру, терзать скребущими копытами спину и впиваться зубами в кожу, она бы позволила даже вытащить сердце из своей груди, если бы это облегчило страдания Сомбры, помогло забыть то, что он пережил.
Отчасти — по её вине. Практически полностью — по её вине.
Она хотела спасти его. Но она сумела лишь отсрочить неизбежное.
— Теперь я убью её, — внезапно жалко дрожащее тело Сомбры стало подобно закалённой стали. Это был ненормально быстрый переход от парализующего страха до неистовой исступлённости, свидетельствующий о том, что всё это время единорог держался лишь на шоке, на адреналине, всё ещё выбрасывающемся в кровь после пережитого. — Если не за каждую нанесённую мне рану — то за каждое брошенное против тебя слово. Я убью её.
— Сомбра, — осторожно выговорила Луна, но не сумела продолжить, не смогла найти в себе силы начать отговаривать единорога от мести, которая будет обладать всей изощрённостью бессмертного долгоживущего жеребца. Она лишь поцеловала его в губы, прежде чем вкрадчиво прошептать: — Они накажут себя сами. За свою слепую глупую ненависть, за свою узколобость, за эгоизм и тщеславие — они получат сполна. Их заморозит насмерть лёд в их же сердцах. Они ответят, душа моя, за каждый свой грех и порок. И пока они не изменятся, пока не осознают всё, они будут собственными копытами впрягать своих потомков в ту же кабалу. Я позаботилась об этом. Зима своим поцелуем передала мне часть своей власти…
Сон завершился плавно и мягко, без единого неровного, грубого толчка. Аликорночка подняла голову, щурясь на рассветные лучи. Сомбра по-прежнему спал глубоко и здорово, мерно дыша и восстанавливая вычерпанные до дна силы. Луна с нежной улыбкой погладила его гриву, в которой недоставало многих прядей, позволила одеялу соскользнуть с плеч на пол и прервала круглосуточное дежурство, чтобы впервые за долгое время полноценно поесть.
Выдох облегчения пронёсся над столом, когда аликорночка присела к Дженезису, Аниме, Селестии и двум гостям — Серпент Гланс и Патрилуму.
— Приятного аппетита, — радостно пожелали Луне, и та, степенно кивнув, полила оладушки мёдом. Старшие сёстры тихонько подложили ей ещё тайком не только от неё, но и друг от друга.
— Как состояние Сомбры? — поинтересовалась Серпент. — Насколько я понимаю, ты связалась с ним во сне?
— Откуда ты знаешь, что я умею путешествовать по снам?
— Анима рассказала мне, что ты — талантливая преемница, — улыбнулась драконовидная аликорница, — и ваши с ней предназначения лежат в смежных областях, отличаясь лишь тем, что ты сопровождаешь живых, а она — мёртвых.
«Умело же ты завуалировала то, что она готова растрепать всё подряд, когда это не нужно», — подумала Луна, на деле лишь улыбнувшись и даже не сломав вилку телекинезом. Аликорночка очень не любила, когда о ней говорят за спиной — даже хорошее. А уж о своих способностях она тем более старалась молчать.
К посмертной деятельности Анимы Кастоди пони относились терпимо и даже благодарно — какой бы сильной ни была вера в жизнь после смерти, покойнику уже всё равно, известны кому-нибудь его тайны или нет. А ото сна, во время которого подсознание может выдать астральному наблюдателю нечто слишком сокровенное, обычно пробуждаются и больше не живут спокойно, подозревая, что его проступки и грехи теперь кому-то известны.
— Да, так и есть, — дважды кивнула Луна.
— Он, должно быть, очень травмирован произошедшим.
Аликорночка невольно поёжилась, вспомнив одержимую ярость в глазах единорога, хриплым от нервов голосом рассуждавшего о мести.
— Травмирован… но не то, чтобы очень. Те пытки, которым он подвергся, не могут не оставить равнодушным, но он сильный. Он справится, — снова кивнула Луна.
— В такой ситуации не помешает одна хорошая новость, — пристально посмотрела на сестру Селестия, улыбаясь. Ответом был непонимающий взгляд. — …Ты не сказала ему?
— Ох, — опомнилась младшая из кобылок, прикладывая копыто к щеке. — Я… я забыла, я совершенно забыла.
— Забыла о том, что беременна? — удивлённо вскинула брови Серпент. Патрилум на её восклицание лишь беззвучно усмехнулся.
— Сомбра рассказал мне слишком страшные вещи, чтобы сходу об этом вспомнить, — оправдывалась Луна.
— Я так понимаю, потому он тебе их и рассказал, что не знал, в каком ты положении, — задумчиво заметила Селестия.
— Я бы ни на секунду не забывала о таком, что бы там ни происходило, — грустно вздохнула Серпент Гланс.
— Уверена, Патрилум тоже, — улыбнулась Луна.
— Конечно, — уже в открытую хохотнул аликорн. — Я бы даже увековечил это событие, если бы моей дочери-гибриду удалось зачать.
— Дочери?! — вскинулась аликорночка, краснея. — Но… но…
Её взгляд скользил по драконьим зрачкам, драконьим броневым пластинам, драконьим клыкам и какой-то общей кожистости и заострённости каждой черты аликорночки, сравнивая их с обликом Патрилума, начисто лишённым любых признаков рептилии. Луна хлопнула ртом, беспомощно посмотрев на Аниму.
— Это были по-настоящему вольные времена, — сочно подтвердила её немую догадку Анима, не скрывая своего удовольствия.
— Вот что значит действительно запланированный жеребёнок, — подхватил Дженезис, дружески толкнув Луну сгибом крыла в плечо.
— Ох… п-простите, я бы не подумала, — прижала уши Луна. — Вы выглядели очень близкими, и я… не так это поняла.
— Не извиняйся, всё хорошо, — добродушно улыбнулась Серпент. Драконьими клыками. — Ты не первая.
Аликорночка кое-как сумела взять себя в копыта и собраться. Она вернулась к завтраку, поглядывая на странную маленькую семью.
— Подождите! — всё же не вытерпев, вскинулась она. — Анима совсем недавно рассказывала мне, что аликорн может родиться только по воле матери-аликорна, но не отца-аликорна! Как же так вышло, что у Серпент есть и рог, и крылья?
— Но нет магии, — безмятежно пожала плечами та. — И рог — всего лишь декоративный нарост, а долголетие обеспечивается кровью матери-дракона. Так что я не аликорн. Я гибрид, мутант, полукровка.
Что-то резко кольнуло Луну между глаз. Она с судорожным натужным вдохом болезненно схватилась копытами за виски, жмурясь от боли по всему черепу. Селестия поднялась из-за стола, двигаясь к сестре:
— Лулу? Что такое, тебе плохо?
Приступ отпустил так же быстро и внезапно, как начался. Аликорночка отняла копыта от головы и растерянно посмотрела на сестру ясными глазами.
— Нет, уже прошло. Просто как будто что-то знакомое вспомнилось.
Патрилум настороженно поднял уши и обменялся с Анимой туманными взглядами.
— После слова «гибрид»? — уточнил он, но вторичного укола боли не последовало.
— Давайте поставим все эксперименты потом, — ревностно повернулась к жеребцу Селестия, обнимая Луну крылом. — Сестрёнка, не хочешь прилечь? Ты всю ночь провела на полу, полусидя, тут у кого угодно начнётся мигрень. Ты наверняка пережала себе все сосуды за время сна.
— Возможно, — неуверенно согласилась Луна.
— И, предрекая твои вопросы, спать ты отправишься в свою постель. Не беспокойся, я сообщу тебе самой первой, если Сомбра очнётся, но тебе нужно нормально выспаться.
Сомбра очнулся лишь через шесть дней. Луна каждую ночь приходила к нему во сне, но тяжесть травм настигала единорога и там. Болезнь словно сопротивлялась лечению и рунам, отравляя разум жеребца новыми и новыми волнами агонии; его сны превратились в психоделическую мазню, похожую на холст убогого сумасшедшего на городской площади, и он даже в подсознании больше не был способен поддерживать с аликорночкой нормальный диалог. Луна перестала мучить его ещё интенсивнее и больше не проникала в его грёзы, но совсем перестала отходить от постели. Она держала бредящего и мечущегося Сомбру за выздоровевшее быстрее всех переднее копыто, вытирала холодный пот, ручьями скатывающийся по телу и наверняка щиплющий раны, и отчаянно разговаривала с ним вполголоса, умоляя терпеть, бороться и помнить, что она всегда рядом с ним.
Через неделю после спасения единорог открыл глаза. Он протянул переднюю ногу к лежащей головой на краю постели Луны, но копыто пролетело мимо, несмотря на то, что зрение пыталось убедить его, что оно коснулось потускневшей от переживаний гривы.
— Луна… — умоляюще выдохнул Сомбра, и его сердце дико сжалось от мысли, что галлюцинацией может оказаться не только его возлюбленная, но и вся комната в целом, что вот-вот вместо аликорночки вернутся палачи, и зверства продолжатся. Но Луна моментально вскинула голову; в её запавших глазах не было ни следа сна.
— Сомбра! — воскликнула с облегчением аликорночка, хватая бессмысленно висящее в полпути от неё копыто и горячо покрывая его поцелуями. — О небо и звёзды, я так боялась, что ты больше никогда не узнаешь меня!
— Как я мог тебя забыть, когда ты столько раз просила помнить? — нежно прошептал единорог, превозмогая боль, и Луна затрепетала: он терпел немыслимую боль, чтобы успокоить её, чтобы она перестала нервничать. Даже не зная о жеребёнке под сердцем, Сомбре спокойствие аликорночки было важнее собственного здоровья. Его копыто слабо обернулось вокруг её. — Ты спасла меня… Я вышел из тьмы на твой голос…
— Не разговаривай, — одёрнула кобылка, запутавшись в радости и остаточном страхе. — Я позову лекаря, — слабая хватка единорога внезапно причинила ей боль, и, несмотря на то, что единорог идеально контролировал выражение своего разбитого лица, в его глазах засверкал животный ужас. — Я не уйду и не исчезну, — проникновенно убеждала Луна, глядя ему в глаза. — Я всего лишь дойду до этой двери и отдам приказ.
Сомбра судорожно кивнул и медленно, нехотя, со второй лишь попытки отпустил аликорночку.
Вместо одного лекаря пришло три, но Сомбра лишь приподнял брови, не собираясь придираться к тому, что Луна в каком-то роде принижает и обобщает своих подданных. Кристальный единорог покачал головой, магией проверив талисманы:
— Очень странно, такого никогда не случалось. В какой-то момент магия вступила в конфликт с зачарованием рун — поэтому ему так резко стало хуже. Травмы, однако, выглядят хорошо, выздоровление проходит нормально. Стало быть, ухудшение задело только психику, — лекарь озадаченно нахмурился, вычленяя один из магических камней, а затем обратился к Сомбре: — Вы использовали какую-либо сильную магию?
Сомбра непонимающе посмотрел на единорога, прищурившись.
— Он не знает кристального языка, — пояснила Луна лекарю. — Вам знакомо какое-нибудь из наречий Эквуса?
Такое нашлось в арсенале единорога, и он повторил свой вопрос. К счастью, выбранный язык Сомбра знал в совершенстве, и пони повели речь на нём.
— Как? — ответил вопросом на вопрос пациент. — Я был без сознания всё это время, помните?
— Очень странно…
Луна едва не уронила челюсть, внезапно вспомнив первый свой визит в сон Сомбры. Он укорил её за то, что она лежит на полу, сотворил одеяло и укрыл. А затем она проснулась, и одеяло, без которого она засыпала, упало на пол.
— Да… очень странно…
— Ваше Высочество? — встревожился лекарь, не переключаясь обратно на родной язык. — Вы бледны. Я принесу Вам молочный отвар.
— Не нужно, — слегка взмахнула копытом Луна — повелительный жест не удался из-за смятения, в котором она пребывала. — Всё хорошо, я всего лишь переживаю за Сомбру.
— Я определённо приготовлю Вам молочный отвар, — настойчиво упрекнул взглядом лекарь. — В Вашем положении это — первейшее лекарство против любого недомогания.
Сомбра приподнялся на постели, но был тут же уложен обратно помощниками единорога.
— В каком положении? Луна? Ты здорова?
— Замените повязки и талисманы — и оставите нас, — не ответив на вопросы жеребца, приказала аликорночка на кристальном столь твёрдо, что лекари с краткими поклонами быстро и слаженно принялись за работу, а Сомбра, хоть и не понял ни слова, не стал возражать и подчинился действиям медиков. Луна отвернулась и отошла к окну, чтобы не смотреть лишний раз на раны возлюбленного, а также выиграть себе немного времени и одиночества, чтобы подготовиться.
Волноваться, как несмышлённой смертной кобылке, было странно и ново. Аликорночка закусила нижнюю губу, чтобы не захихикать при слугах от необычной, но в чём-то даже задорной щекотки под ложечкой.
Лекари управились, как и намекалось, так скоро, как было возможно. Чистые бинты обтянули самые широкие и упрямые ранения, а те, что уже схватились заживляющей коркой, были оставлены открытыми; новые медицинские талисманы лили свои благодатные лучи на искалеченные задние ноги. Дыхание жеребца сбилось: из-за замены одних на другие стабильное действие рун прервалось, и лютая боль мгновенно потекла по конечностям снова, пусть и начала утихать под свежим дыханием магии. Он выжидающе смотрел на вернувшуюся к нему Луну, превозмогая это.
Аликорночка со вшитым в подкорку изяществом опустилась перед кроватью, мягко беря оставленное копыто жеребца. Сказать простую и сокровенную фразу вдруг оказалось слишком сложно.
— Луна? — осторожно поторопил Сомбра, погладив переднюю ногу кобылки. — Пожалуйста, скажи, что с тобой всё хорошо.
— Со мной всё хорошо, — повторила Луна, как попугай. Она собралась с силами и выдохнула перед тем, как выпалить: — Даже молочный отвар не требуется. Я достаточно здорова, чтобы выносить нашего жеребёнка без подобных вспомогательных средств.
Единорогу потребовалось так мало времени, чтобы принять и переварить эту новость, что Луна почти обиделась.
— Ты беременна? — глухо произнёс он фразу, которая аликорночке так и не далась. Та уверенно кивнула.
— Пять месяцев.
Брови Сомбры наконец вскинулись. Он скользнул по фигуре кобылки взглядом.
— Ты уверена? Ты стройна, словно тростинка.
— Аликорны живут дольше, и все процессы у них тоже проходят дольше. Наш жеребёнок появится только через полтора года. Ох, Сомбра, — тихо застонала Луна, наконец впервые выплёскивая наболевшее и утыкаясь рогатым лбом в постель, — я совершенно не знаю, что мне делать! Я до сих пор не свыклась с этим настолько, что никак не могла тебе сказать всё это время, потому что просто не помнила об этом! Если бы доктор не напомнил — я бы забыла об этом и на этот раз. Это неожиданно даже для меня, не говоря уже о тебе!
Серое копыто успокаивающе гладило её по макушке. Добрый чуть насмешливый голос уточнил:
— Неожиданно? О чём ты?
— Об этом, — резко вскинув голову, указала на плоский пока живот Луна без какого-либо негодования и осуждения — чистая растерянность. — Ни один из нас не хотел, чтобы так вышло!
Сомбра озадаченно посмотрел на Луну и поманил её к себе копытом.
— Н-нет. Я не пойду к тебе. Я боюсь сделать тебе больно.
— Ты сделаешь мне больно, только взяв дубину.
— Я могу накренить кровать, и…
— Ты это серьёзно? Лезь в грёбаную постель, Луна.
Аликорночка сглотнула и выполнила приказ, улегшись под боком Сомбры. Его сломанные рёбра были заключены в корсет, и он сам избегал прижимать кобылку близко к себе, но всё равно касался её так тесно и полно, как это было возможно. Пони посмотрели друг другу в глаза, и единорог мягко сообщил:
— Я догадывался, что это произойдёт. Мы, драконикус побери, миловались друг с другом, как одержимые. Было бы странно уповать на обратное.
— Но я же совсем подросток…
— И что?
— …и мы не женаты.
— А это легко исправить, просто дай мне выздороветь.
Луна ошеломлённо моргнула. Ответы Сомбры были такими быстрыми и лёгкими, что он успевал вставлять их до того, как та вообще завершит свои подозрения.
— Но мне рано иметь жеребят, — уточнила аликорночка.
— В каком смысле — рано? — удивился единорог. — Ты ведь уже понесла от меня, разве нет?
Тут кобылка поняла, что они снова разговаривают на разных языках. Только не как в жеребячестве, а на уровне культурных различий.
— Подожди, — повела крылом Луна, выдохнув, и рассказала Сомбре о принятых в королевстве порядках. В ответ единорог, слегка удивившись, поведал об их толковании на Эквусе.
Так выяснилось, что на диком материке, особенно среди патриархальных племён земных пони, кобылка считается взрослой с момента наступления первой течки, а значит — способности зачать и родить жеребёнка. В Кристальном королевстве на наступление зрелости зачастую не влияло даже обретение кьютимарки — был ещё и вариант с определённым возрастом. На Эквусе кобылам даже в Хорниогии требовалось оставить после себя потомство, а в Кристальном королевстве они имели право распоряжаться телом и жизнью так, как хотели, если не имели такого рода обязательств перед династией — например, по старшинству или принадлежности к какому-либо знатному роду. Рождаемость контролировалась не погодными условиями, которые в королевстве были стабильно наиболее предпочтительными благодаря Сердцу и всегда обеспечивали хороший урожай, а непосредственно самими пони; существовали понятия о благоприятных и неблагоприятных периодах обзаведения потомством — в очередное отличие от Эквуса. Также в Кристальных землях делали ставку не на количество, а на качество — в этом согретом теплом любви и магии раю не было нужды рожать много жеребят, чтобы выжил хоть кто-нибудь, потому что выживали в подавляющем большинстве случаев все рождённые пони. Их, к слову, на семью было максимум три или четыре за всё существование ячейки общества — у кобыл ещё и отпадала необходимость рожать по жеребёнку каждый год, они могли регулировать темп воспроизведения так, как хотели.
— Это… очень странно, — оценил Сомбра, не в силах опустить брови. — Хорошо, я могу принять мысль о том, что исчезает необходимость в десятке жеребят на семью, потому что здешнее общество более развито, и всё такое, но… пить зелья и даже чем-то оборачивать член, чтобы избежать беременности вовсе?
— Да, это странновато, — согласилась Луна, — но, по крайней мере, подростки, с которыми гуляет Селестия, этим охотно пользуются.
— Подростки? — вытаращил глаза единорог.
— Многие из них повенчаны с тем, кого уже выбрали родители, и им всего лишь разрешили догулять молодость, поэтому, чтобы избежать позора в случае…
— Я не об этом, — потряс головой Сомбра. — Что Селестия делает среди подростков?! Ты сказала — гуляет?!
— Да.
— Пони, которой я некогда вверил тебя, как старшей и взрослой, спустя столетия играет с подростками и, должно быть, заводит с ними легкомысленные отношения?
— Да-а?..
— И ей самой сотни лет, но такое считается совершенно нормальным только потому, что у неё нет метки?
— Д-да?
— И, значит, — с трудом выговорил Сомбра, — существует некое понятие… э-э… незрелости, и именно сейчас ты таковой считаешься, но мы зачали жеребёнка «случайно», то есть, не планируя его, при этом не будучи в браке.
— Да, — с терпеливым вздохом кивнула Луна.
— Итак, для кристальных пони эта история будет выглядеть примерно так: я незаконно обесчестил жеребёнка.
— Да.
Единорог очень надолго замолчал, неотрывно и немигающе рассматривая аликорночку так, будто у неё выросла вторая голова.
— Прости, я, должно быть, слишком заразился от земных пони нетерпимостью, но тебе не кажется, что… ох, ладно, — он раздражённо взмахнул зажившей передней ногой и успешно подавил желание поморщиться и зашипеть от пронзившей другое плечо боли. — Я просто приму правила. Это же важно для тебя, не так ли?
— Абсолютно нет.
Сомбра наклонил голову набок, лаская копытом щеку Луны. Кобылка принимала нежность, потираясь о исцарапанную подошву, невзирая на её грубость и незажившую шершавость:
— Я сказала тебе то, что меня гложет, потому что не могла больше молчать. Но мнение всех этих пони мне не важно. Мне важен только ты.
Единорог мягко потянул аликорночку к себе. Подчинившись этому крохотному движению, она поцеловала Сомбру и старательно проигнорировала медный привкус, собранный со всё ещё треснутых серых губ.
— И всё же мы сделаем всё, как нужно, — потёрся с ней носами жеребец. — Подумай: нашему жеребёнку придётся жить здесь. Важно, чтобы его принимали хорошо, не оглядываясь на безалаберность родителей.
Луна беззащитно прижалась к его плечу носом.
— Родителей… — эхом повторила она и слабо улыбнулась. — Он будет звать меня мамой?
— Должно быть, — с усмешкой кивнул Сомбра, борясь со слипающимися глазами.
— Представить не могу… я забыла…
— Что именно?
Ответа не последовало. Единорог некоторое время вслушивался в размеренное глубокое дыхание заснувшей аликорночки, прежде чем прикрыть веки, а затем окончательно сомкнуть их, отправляясь следом за Луной.
Однако они не попали в общий сон. Аликорночка, получив возможность контактировать с Сомброй в реальности, перестала нагружать его разум. Хотя причина прекращения их астральных встреч состояла больше в страхе. Поняв, что Сомбра не так давно, находясь при смерти, сумел скорректировать реальность через сон, через иллюзию, которую Луна создала собственным разумом и в которой была хозяйкой, она напугалась до полусмерти. Это было ненормально, жутко и… едва ли не необъяснимо. Аликорночка решила подождать с какими бы то ни было расследованиями и экспериментами и просто дать единорогу спокойно восстановиться.
Но, видимо, Сомбра за две жизни перенял от земных пони слишком много. Едва травмы перестали тревожить его, он потребовал соорудить коляску, которая позволила бы передвигаться по дворцу и дала бы возможность что-либо делать. Выслушав блестящую аргументацию в стиле «чтобы кровь не застаивалась и лучше заживляла раны», Луна мысленно разбила себе лицо копытом, но выход из положения нашла. Она понимала, что, несмотря на её заботу и постоянное присутствие, единорог скучает. Его страстная и деятельная натура не могла выдержать ада вечной неподвижности. Осознав это, аликорночка ещё сильнее возненавидела Сильвер Рэйзор, потому что стало понятно, зачем она приказала так сильно раздробить задние ноги Сомбры: лишить его возможности двигаться, бежать вперёд; приковать к одному месту и оставить сходить с ума от бездействия.
Луна, справившись с гневом, мягко напомнила возлюбленному о временах их жеребячества, когда она пересказывала, как могла, уроки кристального языка от Селестии, и два молодых полубога мечтали о том, как он станет их общим наречием. Сомбра улыбнулся в ответ на это воспоминание и охотно согласился повторить жеребячью задумку; аликорночка вздохнула с облегчением — по крайней мере, теперь он будет напрягать свои мозги, а не своё многострадальное тело, и даст последнему шанс по-настоящему зарасти.
Вместе с языком Луна, как могла, объясняла прописные истины и неписаные законы кристального общества, а также делилась теми знаниями, что давала ей Анима. Их уроки прекратились на время беременности аликорночки и не продолжатся ещё несколько лет после рождения жеребёнка, но та достаточно усердно училась, чтобы преподаваемое не выветрилось из её памяти даже за сотню лет, не то, что за такой ничтожный отрезок времени. Больше всего Сомбру интересовала чёрная магия — Луна не говорила этого прямо, но единорог был слишком умён, чтобы не понять, что этот раздел колдовства — лучший способ причинить максимальное количество боли и страданий. Сомбра не говорил о своей мотивации прямо, но Луна понимала всё слишком хорошо, чтобы не понять, зачем он с такой жадностью вгрызается в чудовищные практики, проклятья и способы подавления сознания.
Она знала, что у Сомбры ничего не дрогнет, чтобы воспользоваться каждым из этих аспектов, когда придёт время, а его рог заживёт. Аликорночка испытывала угрызения совести и снова боялась единорога, но продолжала его учить, разделяя его невероятную злобу на палачей. Кобылка сама желала им гибели — как можно более мучительной, и в своей жажде мести снова игнорировала тот факт, что вершит её, по сути, чужими копытами, как в прошлом. Замыкания круга она не чувствовала.
Тем не менее, она, практически не допуская до Сомбры, пока тот не поправится, всегда скептически относившихся к нему Аниму и Дженезиса, достаточно доверяла Селестии, чтобы рассказывать ей о своих беспокойствах. Она практически никогда не делала этого открыто, предпочитая в силу своего характера использовать намёки и аллегории, лишь бы не признавать свои сомнения, страхи и слабости, но старшая сестра уже выучила все её уловки. И прочтённое по жестам, взглядам и языку тела Луны взволновало молодую аликорницу не меньше.
Патрилум и Серпент Гланс, попрощавшись, улетели за несколько дней до того, как лекари официально разрешили Сомбре начать передвигаться, но — со специальной коляской, чтобы пока сохранять задние ноги, пусть и стабильно заживающие, в максимальном покое. Залежавшийся единорог с радостью принял это условие и быстро освоился со своим средством передвижения, отказавшись от помощи Луны в изучении дворца и начав делать это самостоятельно. Ему было сложно ориентироваться в практически идентичных кристальных коридорах, но упрямство оказалось сильнее.
В одну из своих вечерних прогулок он встретил Селестию. Та заходила к нему время от времени, и они водили между собой дружбу, продолжая начатое много-много лет назад, когда Сомбра только привёл Луну к белоснежной кобылке, знакомство. Хотя проницательный разум жеребца больше подозревал в визитах аликорницы мягчайшую форму контроля, он закрывал на это глаза.
— Рада, что тебе лучше, — тепло улыбнулась жеребцу взглядом Селестия после обмена приветствиями. — Луна прямо-таки стала спокойнее спать, когда ты встал на ноги и перестал мучиться во сне.
— Умолчим, что ради этой благой цели она приказала принести ещё одну кровать и поставить её рядом с моей, — усмехнулся в ответ единорог.
— Должно быть, это, вопреки задумке, не так уж облегчает положение? — двусмысленно приподняв брови, мурлыкнула кобылка.
— Не надо держать меня за животное только потому, что я жеребец, — шутливо проворчал Сомбра, отмахиваясь, но аликорница вдруг стала серьёзной:
— Хотя у меня есть поводы беспокоиться об этом. И я сейчас не о твоём влечении к Луне говорю.
Единорог вопросительно пожал плечами.
— В своей жажде мести ты превращаешься в монстра.
Глаза Сомбры, и без того словно впитавшие в себя всю увиденную когда-либо кровь, сурово блеснули. Селестия же продолжала:
— Я понимаю, что тебе причинили боль, которой ты не заслуживал, что их ошибка слишком страшна, чтобы её прощать, но ты должен. Сомбра, прошу, откажись от мести. Жестокость порождает только жестокость, всё новую и новую, пока злоба врагов не уничтожит не только всё, что дорого им, но и всё, что дорого тем, кого они любят.
— Ты шутишь? — тихо прорычал единорог. — Ты разве не видишь, что они сделали со мной? Не представляешь, что мне пришлось перенести в той камере?
— Эти вещи уже произошли, — настояла аликорница, прижав уши. — А ты хочешь сотворить новое зло!
— А как насчёт того, что они угрожали сделать с Луной, скажи, пожалуйста? — пророкотал Сомбра. — Гнев Сильвер Рэйзор был направлен и на неё!
— Хорниогия в месяцах пути от Кристального королевства, — отрезала Селестия. — Сильвер Рэйзор может ни разу и не столкнуться с Луной за всю свою недолгую жизнь! Луна вне опасности, ради чего же ты собираешься мстить?
— Ради самого себя.
— Луна рассказывала мне, что ты беспокоишься о вашем жеребёнке. Ты учишь кристальный язык и наши обычаи не чтобы лавировать в высшем обществе, как рыба в воде, а чтобы дать своему будущему сыну или дочери такую жизнь, какую он или она заслуживает. Ты хочешь, чтобы этого жеребёнка принимали? Ты хочешь, чтобы он жил в мире?
— Естественно!
— Единственный способ этого добиться — уметь прощать!
Сомбра ошеломлённо смотрел на Селестию. Она отчаянно и страстно продолжала:
— Тень твоих поступков ляжет на каждого из твоих потомков, разве ты этого хочешь? Да, ты хочешь отомстить, но ты вряд ли удовлетворишься справедливым решением — ты хочешь устроить самосуд, определить меру ответных страданий для Сильвер Рэйзор самостоятельно. Но разве она будет адекватной, разве она будет такой, чтобы сказания о твоём отмщении не передавались остаток истории из уст в уста, как пример самой невероятной, изощрённой жестокости?
— С чего бы ей вообще такой быть? — ощерил клыки единорог, неизменно раздражаясь от этого разговора. — Неужели существует милосердное и справедливое наказание за то, что она сделала с моими ногами, моим рогом, моей честью, наконец? Разве всё это было само по себе милосердным и справедливым?!
— Но что это изменит?! — распахнула крылья Селестия. — Это перепишет время, исцелит твои раны, вернёт тебя к первоначальному состоянию?! Что это принесёт, кроме очередной боли и страданий, которые потом снова к тебе вернутся?!
— Покой моей душе, — рыкнул Сомбра. — Я буду спать спокойно, зная, что Сильвер сполна усвоила урок. Я буду спать спокойно, зная, что она прочувствовала то, что сделала!
— Ты просто трус, Сомбра! И ты хочешь напугать её ещё сильнее, чтобы удостовериться, что она не придёт за тобой снова, так?!
Жеребец был похож на чейнджлинга, когда в момент обличения по его позвоночнику прокатилась дрожь, а сам он судорожно отступил назад. Луна, наблюдавшая за ними из укромного места, при звуке колёс по кристальному полу тоже инстинктивно отшатнулась.
— Это не твоё дело, Селестия, — приглушённо ответил единорог и метнул в лавандовые глаза яростный взгляд: — Бессмертная пони, которая, будучи на равных с богами, продолжает цикл за циклом мешаться со смертными, у которых в голове дури больше, чем мозгов, уподобляющаяся им и считающая это правильным и нормальным, не может учить меня жизни!
Аликорница не ответила, сцепив зубы.
— Что ты вообще понимаешь в этом? — яростно напирал на неё Сомбра. — Ты это меня называешь трусом? Ты, всю жизнь мечтавшая очутиться в раю для аликорнов и больше носа из него не кажущая! Тебе разве приходилось когда-нибудь страдать по-настоящему? Приняла ли ты близко к сердцу хоть одну потерю, пыталась ли спасти кого-нибудь, не равного тебе, а не использовала их, как игрушки для собственного развлечения?!
— Почему мне нужно было родиться аликорном?!
— Это не относится к делу, и ты ничего не знаешь обо мне, — пронзительно прошептала Селестия, сдерживаясь из последних сил; её копыта вдавились в полированный пол так, что едва не сломали верхний слой кристалла. — Ты не можешь понять, как именно я пришла к такой философии, потому что не знаешь, что мне на самом деле довелось пережить!
— И не горю желанием узнать, — резко развернулся к ней спиной Сомбра. — Мне достаточно знать о том, что пережил я. Мне этого достаточно. И в чужие дела, — обернувшись, единорог угрожающе блеснул глазами, — я не лезу.
Селестия лишь остервенело прищурилась ему вслед. Луна так и осталась в своём укрытии, так и не решившись, на чью сторону встать; сестра и возлюбленный были одинаково дороги для неё. Но с этого момента разлад прочно поселился между ними, и аликорночка не могла найти себе места, хоть и не показывала этого. Равно как и того, что вообще стала невольной свидетельницей их ссоры. Обдумывая обвинения Сомбры и размышляя о них, она невесело подумала: «Возможно, ты прав. Мы и вправду слишком часто думаем слишком много вместо того, чтобы просто начать действовать. Общая черта всех аликорнов?..».
Сомбра умел думать, и Луна это прекрасно знала. Но проведённое в Тайаре время сильно сказалось на нём: его острый и смертоносный ум обрёл жёсткий направленный вектор, дав единорогу силу и решимость осуществлять задуманное. Единорожий интеллект в сочетании с земнопоньей целеустремлённостью делал из жеребца действительно грозное оружие в равнодушных копытах рока, но вскоре произошло то, что обнаружило более изощрённого противника на этом поприще.
XIX. Определяющий бой
Урок Луны и Сомбры был прерван самым неожиданным образом. Дворец наполняли типичные для разгара дня звуки: топот копыт по кристальным полам, резкие и чёткие приказания управляющих, редкая ругань слуг и звон бесконечной посуды. В жилой зоне, тем более, рядом с покоями правителей, такой суеты не было, поэтому Сомбра специально отправился в служебную, чтобы научиться сосредотачиваться в самых невообразимых условиях. Луна приказала замершим и поклонившимся было при её появлении слугам вернуться к работе — и круговерть немедленно возобновилась.
Но в какой-то момент всё замерло на мгновение, а затем вдруг раздался звук сотен копыт, галопирующих чётко в левую половину дворца — слишком единый, чтобы быть совпадением и тем, что можно спокойно проигнорировать. Луна, подняв уши, выглянула из подсобки, в которой они с Сомброй обосновались на время урока — она находилась в сердце шума, гомона и хаоса.
— Что произошло? — громко и требовательно спросила аликорночка, увидев, как все пони, чуть ли не стоя друг на друге — хотя местами встречалось и такое — прилипли к окнам.
— Аликорны! — не отрываясь от некого зрелища, выкрикнули с разных концов.
— Аликорны пришли!
— Снова? — удивилась Луна, выходя из подсобки; за ней, непонимающе озираясь, вышел Сомбра, таща задние ноги на своём целительном транспорте.
Перед аликорночкой нехотя расступились, сгрудившись теснее у остальных окон, чтобы освободить ей одно. Единорога же с чистой совестью бы не пропустили, но Луна провела жеребца вместе с собой под крылом, пусть и пришлось для этого высоко то поднять и расправить во всю ширину. Все обитатели дворца знали, что Сомбра — с ней, но были так взволнованы вторым появлением полубожеств за короткое время, что совершенно забыли обо всех прочих персонах грата.
Однако, увидев гостей, Луна сама забыла о ком угодно, совершенно не по-королевски тряхнув головой с расширившимися до предела глазами и мгновенно распушившись от шока. Двух забредших в королевство аликорнов сложно было с кем-либо спутать.
Одну из них она уже видела. В жеребячестве, когда Селестия рискнула повести её сюда, спасая от угроз и жестокости Эквуса. Весна собственной персоной, ни капли не изменившаяся за эти столетия — Луна была готова поспорить на что угодно, что даже цветы в её гриве и хвосте, развевающихся по ветру ароматом молодой травы, росли на прежних местах.
Второй был ей не знаком, но было нетрудно догадаться, что это Лето. Тот оказался, без преувеличения, одним из самых красивых жеребцов, которых Луна когда-либо видела — высокий, статный, с гордой посадкой гранёной головы. Сам его облик словно состоял из граней, предельно родня аликорна с кристальными пони, и особенно это было заметно по гриве, похожей на горсти огненных кристаллов — пряди не завивались, а преломлялись геометрическими углами.
— Быть не может, — прошептала аликорночка, во все глаза глядя на гостя. Однако все сомнения развеялись, когда откуда-то с верхних ярусов, забыв про всё и всех, бросилась вниз Селестия.
Луна рванулась за ней, но — по лестнице. Сомбра остался у окна, прекрасно понимая, что не угонится за здоровой и владеющей всеми четырьмя ногами кобылкой, и стал оборонять своё законное место. Поделиться окном он был согласен, уйти от него — нет.
Селестия приземлилась перед Летом, не дыша от волнения. Аликорн времени года явно узнал её, и взгляд медово-янтарных глаз потеплел. Он наклонился к широко улыбнувшейся от его признания кобылке и коснулся её носа своим, шепнув:
— Привет, солнышко.
Юная аликорница крепко обняла божество за шею.
— Твоя аура? — легко поинтересовалась у Весны Анима, подходя к визитёрам по одной из многочисленных кристальных дорожек. Дженезис, пытливо изучая аликорнов взглядом, шёл по правое копыто от неё.
— Нет, — ласково смотрела на обнимающихся Лето и Селестию Весна. — Моего влияния здесь самый минимум.
— Однако это явно изменится в самое ближайшее время, — заметил Дженезис. — Вы двое в одном месте — я не знаю, чем это может кончиться.
— Останетесь подольше? — игриво предложила королева.
— Нет, Анима Кастоди, — строго посмотрел на неё в ответ муж, — тебе нельзя вернуть времена оргий, извращений и беспорядочных половых связей.
— О-оу, — разочарованно опустила уши та и перестала играть, повернувшись к временным аликорнам. — Однако это действительно дельное замечание. Не думала, что Кристальное королевство с его стабильным климатом входит в ваш маршрут, а ещё не думала, что вы можете оставлять свои посты и романтически разгуливать вместе. Насколько я знаю, на Эквусе сейчас должно быть лето?
— Именно это нас и беспокоит, — поворошил носом гриву чуть ли не тающей Селестии Лето, прежде чем выпрямиться. — На Эквусе должен властвовать я, но сейчас там хозяйничают духи Зимы, отказываясь нам подчиняться. Я не хотел калечить питомцев нашей подруги, поэтому решил пойти к ней и разобраться.
Луна гулко сглотнула, раздумывая, стоит ли говорить, что Зима не даст ищущим аликорнам времён года внятного ответа.
— А что они делают? — осторожно осведомилась она.
— Нагоняют метель и пургу, понижают температуру и губят всё, что пытается пробиться из земли, — печально ответила Весна, подняв копыто, и из ямки в его центре расправила листочки новорождённая календула.
— По пути я встретил Весну с похожей проблемой, — кивнул Лето, — и уже вместе мы подумали: «А почему бы не заглянуть к ещё одним нашим друзьям?». Заодно посмотрел бы, как устроилась моя маленькая солнечная кобылка, — почесал ласкающуюся к нему аликорницу за ухом жеребец, и, несмотря на шуточный жест, та даже вскинула крылья от счастья:
— Ты беспокоился обо мне?!
— И следил, чтобы с тобой всё было хорошо.
Улыбка Селестии была такой не по-королевски широкой, что незаметно притулившейся ко всем Луне пришлось с каменным лицом закрыть радостно распахнувшийся рот аликорницы копытом. Лето обошёл остолбеневшую от восторга кобылку и её бесстрастную сестру, чтобы поприветствовать Дженезиса и Аниму.
— Вы поступили весьма разумно, не став вредить миньонам Зимы, — осторожно сказала королева после приветствия, отведя взгляд. — Она практически полностью потеряла себя в своём предназначении и вряд ли смогла бы отличить врагов от друзей или поинтересоваться причинами их поступков. Разумеется, она здесь, недалеко от королевства, там же, где и всегда. Кроме времени, когда исполняет свой долг.
— Вы заглянете на обратном пути? — обнадёженно спросила Селестия, в упор глядя только на Лето. Тот лишь ласково усмехнулся и мягко коснулся её губ своими.
Яркий румянец вспыхнул на белоснежных щеках. Поцелуй был совсем лёгким, простое соприкосновение, но молодая аликорница закрыла глаза так сладко, как Луна ещё никогда у неё не видела. Лето скоро отстранился, а Селестия инстинктивно слабо качнулась вслед за ним.
— Да, — шепнул он, глядя в подёрнувшиеся жаркой дымкой глаза, и с неизменной чуть заметной улыбкой двинулся дальше в путь. Весна улыбнулась плывущей покрасневшей аликорнице более явно и отправилась за своим братом.
Луна посмотрела на словно загипнотизированную Селестию и вполголоса заметила:
— Я никогда не видела тебя… — пришлось выкинуть слово «такой», — влюблённой.
— Так и есть, — аликорночка даже моргнула, осознав, что никогда не слышала от сестры голоса слаще этого. — Лето невозможно не любить.
— Э… технически… — неловко почесала копытом загривок Луна.
— …возможно, — закончила за неё Анима, с хитрым взглядом потираясь щекой о шею короля.
— Это практически то же самое, что у вас с Сомброй и Дженезисом! — легкомысленно распахнув крылья, влюблённая аликорница широко покрутилась по траве между дорожками в танце собственного сердца.
— Ну-ну, Селестия, — нежно осадил Дженезис. — Лето нельзя любить так, как тех, кого ты назвала. Он, несомненно, симпатизирует тебе, но… причина — в чём-то большем, чем простое «потому что это ты». Нам этого не постичь.
— А какой смысл постигать счастье? — зажмурилась от этого чувства его ученица. — Пренебрежение здравым умом — верный путь к нему!
— Это уже перебор, — закатил глаза король и, взяв её телекинезом за прядь гривы, повёл за собой во дворец. Даже «на поводке» Селестия слегка пританцовывала, рассуждая:
— Может быть, я понимаю в этом даже больше, чем вы, потому что вы рядом со своими любимыми, вы можете в любой момент прикоснуться к ним, сказать, как сильно любите, и любить их на самом деле…
— …если вас не разлучают на десятилетия, в которые вы сходите с ума и боретесь со всем миром, считая, что свист меча и тишина острожной тьмы — не цена за долгий взгляд короткой встречи… — раздражённо пробормотала себе под нос Луна.
— …в то время как я люблю, действительно люблю недостижимое божество, которое может лишь удостоить меня своим тёплым, ласковым взглядом, но ничего более! И остаётся лишь платоническое чувство, отголоски того, чем мы могли бы стать вместе, если бы не наши долги, которые разводят нас друг от друга!
— Интересно, а Лето вообще знает, что ты о нём думаешь? — осведомилась младшая из сестёр с долей ехидцы.
Селестия назидательно подняла в ответ копыто:
— Ты привыкла думать, что настоящую любовь надо заслужить, надо преодолеть все препятствия. А если препятствий нет, означает ли это то, что чего-то не хватает? Неужели драма так нужна? Почему нельзя наслаждаться тем, что уже имеешь?
— Но ты не наслаждаешься. Ты буквально минуту назад доказала, что ты — та ещё любительница нагнать драматизма!
— Ах, Луна, нельзя же вечно следовать логике! Однажды это может тебя убить!
— Но тебе явно следует посмотреть в её сторону, — проворчал Дженезис, везя за собой расплывающуюся в кисель от счастья Селестию — настолько довольную от всего бытия, что не замечала боли в перетянутой гриве. — В прошлый раз его поцелуй на тебя так же подействовал?
— А-ага!
— Тогда хорошо, что я никогда не интересовал Лето в этом смысле.
— Скажи ещё, что ты уже начал было комплексовать, — подколола Анима.
Вернувшись во дворец, Луна даже не знала, как адекватно пересказать Сомбре случившееся. Было бы легче, если бы он не видел ничего из окна и не успел придумать объяснение самому себе, но он видел, поэтому…
«Ох».
Аликорночка застыла на месте, уже собравшись разминуться с остальными членами королевской семьи, но вдруг зацепилась за эту мысль. К окнам приникал весь дворец, причём так качественно, что ему было бы впору покоситься на эту сторону под тяжестью и слаженностью переметнувшихся понийских тел. Где гарантии, что среди пони не было Ривер Силк? Где гарантии, что после этого представления между Летом и Селестией не появится её персональная Виктори Край?
Луна ощутила невольную дрожь по своей спине. Сомбра заразил её своим страхом. Они отчаянно не хотели признавать, что боялись эту безумную кобылу — не её труп, а влияние, что она оставила после себя, её продолжение в лице не менее сумасшедшей Сильвер Рэйзор, — но, тем не менее, её личность пугала их. Особенно — после того, что серому единорогу пришлось перенести по воле их семейного помешательства.
Аликорночка не любила думать об этом, но… виной тому помешательству была также и она. Не было никаких гарантий, что эта же история не повторится у Селестии. Луна содрогнулась снова. Она не желала такого своей сестре, а потому, бросив всё, отправилась на поиски её нынешней пассии. Родители не выгнали ту из дома за кражу фамильной ценности, но всё своё время кобылка всё равно на всякий случай проводила во дворце, пока домашний гнев не уляжется.
— Что с тобой? — столкнулась она с Сомброй в дверях. Он преодолел лестницу и сам отправился на её поиски, когда толпы во дворце растворились, и пони отправились по своим делам.
— Мне нужно найти кобылку Селестии, — выпалила аликорночка и наконец заметила, как задыхается от долгого бега.
— Она уже с ней, — пожал плечами Сомбра.
— Что? — оторопела Луна. — Хочешь сказать, она не видела… того, что случилось?
— Отчего же, видела. Луна, бабушка Ривер Силк сама в молодости встречалась с Селестией. Неужели ты думаешь, что её можно чем-то шокировать по этой части? Она знала о том, что Селестия не хранит своим партнёршам пожизненную верность, и была готова к этому.
— Ох… — облегчённо выдохнула аликорночка, но тут же настороженно подняла бровь: — А откуда ты так хорошо знаешь и её имя, и историю её семьи? Даже я этого не знаю.
— А что ты вообще знала хоть об одной кобылке Селестии, кроме того, что ни одна из них не была жеребцом? — усмехнулся Сомбра.
Луна недовольно хмыкнула. Ревность всё ещё подгрызала ей сердце, и бирюзовые глаза смотрели на единорога с укоряющим подозрением. Тот выдохнул.
— В общем, мы случайно познакомились с Ривер Силк несколько дней назад. Она заинтересовалась… э… м, мне нужно было признаться раньше. Мы с Селестией не так давно повздорили.
— Правда? — сыграла удивление Луна. — Что ты такого сделал? Не помню ни единого пони, которому это удавалось, моя сестра — само терпение и добродушие.
— Расхожесть взглядов, — процедил Сомбра. — Одним словом, Ривер Силк сначала выпытала у Селестии причину упадка её настроения, а затем пришла ко мне. Переубеждать.
Луна невольно хихикнула оттого, как страдальчески прозвучало последнее слово.
— Но, несмотря на это, Ривер Силк оказалась… довольно интересной пони. Мы хорошо поладили.
— Она же единорожка, — жадно намекнула Луна. — Тебе не вспомнилось ничего плохого при взгляде на неё, она не отпустила никаких шуточек, которые тебя задели и заставили подсознательно испугаться?
Сомбра иронично посмотрел на хлещущую себя хвостом по пустым бокам аликорночку.
— Ты что, ревнуешь и ищешь повод бросить её в темницу?
— Ты сказал, что она интересная! Не просто милая — интересная! В каком же плане она тебя заинтересовала?!
Единорог смотрел на нахохлившуюся кобылку с умилением, которое ему плохо удавалось скрывать, как и рвущийся наружу смех:
— Можно подумать, назови я её милой — ты бы сейчас не изводилась от желания выгрызть мне глаза.
— Ей!
— Без разницы. Так всё же ты ревнуешь и… у вас тут есть темница?
— Нет, — буркнула Луна, пригладив перья и шерсть. — Анима и Дженезис не видят смысла обустраивать тюрьму, когда преступников можно просто выбросить за купол — время, за которое они будут пытаться вернуться обратно из места ссылки, и станет сроком их «заключения». Под дворцом только секретные отсеки библиотеки.
— Секретные отсеки библиотеки, значит? — довольно прищурился Сомбра.
Аликорночка распахнула глаза, поняв, что проговорилась, и тут же приняла нарочито небрежный вид.
— Даже не мечтай. Обычным пони туда путь закрыт, тем более — таким инвалидам, как ты. Только аликорны могут проникнуть в секретные архивы.
— Моё бессмертие намекает на то, что я недалёк от аликорнов, — промурлыкал единорог, ласкаясь к Луне, словно кот, и увидел, как она красноречиво взмахнула крыльями несколько раз. Потирания головой о тёмно-голубую шею прекратились. — Я так понимаю, меня ждёт некая полоса препятствий.
— Угу, — довольно ответила Луна.
— Возможно, с ловушками.
— Угу.
— И даже попав внутрь, я не смогу беспрепятственно выйти обратно, и мне останется куковать там остаток жизни и учиться, прямо как я и хотел.
— Ты удивительно сообразителен.
— Но недостаточно для того, чтобы ты отвела меня туда?
— Ты снова поразил меня своим интеллектом.
— Хорошо, хорошо, можешь не показывать — государственная тайна, я понимаю. Но хотя бы скажи, что там!
Луна закатила глаза, тихо неразборчиво проворчав.
— Библиотека запретных заклинаний. Лаборатория зачарования рун. Полигон для их испытания. И… летопись. Думаю, это всё, что тебе безопасно знать.
— Летопись? — поднял уши Сомбра. — Почему ты так отдельно выделила летопись?
— Потому что она особенная. Самая достоверная, истинная история, артефакт в виде книги, в которую пишет само мироздание. Легенда гласит, что она уже написана…, но не каждый может прочитать её.
— То есть, если ты забыл что-то о своей жизни — можно просто посмотреть?
— Нет, конечно же! Там появляется чистая правда, но только о событиях, касающихся глобальных областей — мира, народов, стран. Не думаю, что что-то, следящее за жизнью каждого конкретного пони, имело бы такую ценность.
— Ты просто мало контактировала с пони, чтобы осознать ценность такого артефакта, если бы он существовал. Значит, в этой летописи есть легенда о сотворении мира?
— Не легенда, а подлинник.
— Невероятно! И она рассказывает все секреты аликорнов?
— Сомбра, если честно, я спускалась в подземелье и видела книгу от силы пару раз в жизни — когда Анима водила меня туда. И каждый раз это было немного пугающе, поэтому меня не тянуло возвращаться, — неохотно призналась Луна.
— Но там, например, считаются достойными упоминания разного рода войны и битвы?
— Да, — осторожно подтвердила аликорночка. — Ты хочешь узнать о стычке аликорнов и гиппогрифов в начале Времён Разногласий?
— Именно к той эпохе Сильвер Рэйзор относила помешательство своей бабки, — мрачно кивнул Сомбра. — Я задумался над теми словами, что сказала мне Селестия. Мне нужно узнать, кто меня подставил. Мне нужно узнать, кому я обязан всем, что перенёс.
Луна приложила весь свой самоконтроль, чтобы не прикусить губу в панике.
— Ты сможешь поискать ответ в этом артефакте?
— Я… я попробую, Сомбра. Попробую, — пробормотала она.
Несколько дней промучившись с совестью, аликорночка выждала наименее загруженный делами момент и поплелась к Аниме Кастоди. У неё выдалось окно перед советом с кураторами Кристального Сердца — в то время как Дженезис обсуждал с министрами возможности расширения границ королевства и финансирование этого шага.
— Анима, нам нужно поговорить.
— У тебя есть двадцать минут, и всё это время я внимательно тебя слушаю, — благосклонно ответила аликорница. Луна подумала, что момент вполне подходящий: спину и плечи королевы массировала пара миловидных массажисток, расслабляя мышцы, а тяжёлые роскошные регалии лежали на столике рядом с массажным столом.
— Я не знаю, как сказать Сомбре о том, что это из-за меня Сильвер Рэйзор так искалечила его.
— Можешь объяснить подробнее?
Младшая тяжело выдохнула, пряча румянец стыда.
— Помнишь, ты гневалась на меня за то, что я свела с ума похожего на Сомбру единорога, чтобы он взял на себя ответственность за убийство принца гиппогрифов? Он оказался жеребцом Виктори Край, бабушки Сильвер Рэйзор. В нём была её последняя надежда на любовь, но… я отняла её, чтобы спасти Сомбру.
— Похоже, твоё наказание тебя только что настигло, — бесцветно промурлыкала Анима Кастоди. — Левее, Пашсквиз. Эта мышца у меня всегда побаливает, пора бы избавиться от привычки наклонять сюда голову… Если ты помнишь, я не стала назначать тебе наказание, пообещав вместо этого, что ты получишь его в неизвестный момент. Он наступил, и мне даже не пришлось ничего делать. Понимаешь, к чему я клоню?
— Каждое действие имеет свои последствия.
— Ох, слишком заученно и неискренне, — пожурила аликорница. — Нет. Я намекала на то, что история возьмёт своё. Ты можешь отдалить это событие, но не изменить его; более того — обвесить его отягчающими, страшными обстоятельствами, которые повлекут за собой новые беды. И когда тебе будет казаться, что я слабовольна, жестока или безразлична… вспомни о том, как страстно ты пыталась спасти Сомбру любой ценой вместо того, чтобы довериться судьбе, — персиковые глаза повернулись к Луне лениво, но взгляд их был твёрд. — Ты запомнила это, моя верная ученица?
— Да, — медленно кивнула аликорночка. — Значит, мне нужно признаться ему в содеянном?
— Определённо. Бывает, конечно, что обман приносит успех, но тот всегда кончает жизнь самоубийством.
Анима Кастоди замолчала и прикрыла веки, показывая, что разговор окончен. Луна и сама чувствовала бы себя неловко, продолжая его — настолько жеребячьим ей показался урок, который приходилось усваивать.
— Спасибо, — больше по привычке слегка поклонилась она перед тем, как уйти.
Однако потом, увидев Сомбру, полностью погружённого в одну из книг, аликорночка подумала, что всегда сможет найти более подходящий момент для того, чтобы признаться. Но, как известно, если слишком часто откладываешь признание — наступает миг, когда оно вовсе становится неуместным.
Скажем, к чему отвлекать его, когда он, изучив аспекты кристального дворцового этикета в теории, пустился применять их на практике, с лёгкого копыта возлюбленной или её сестры знакомясь со знатными пони и заводя с ними дружбу?
Впрочем, «дружба» была чересчур оптимистичным прогнозом. Перенятая от земных пони прямота всё ещё была сильна, и пони чувствовали, что высокомерию Сомбры позавидовала бы половина элитного общества. Единорог вряд ли стремился попасть в их ряды, но никогда и не был бы туда допущен, ведь острота его языка могла разрезать любой сплав каждой маски. Он порой, отравляясь ядом иронии, вызванной излишне твёрдо засевшим в голову пониманием «как должно быть», был слишком честен, и все единодушно считали: эта честность однажды приведёт его либо к статусу мессии, либо в безымянную могилу. Сомбру ни то, ни другое не прельщало, но и идти против самого себя ему казалось идиотизмом.
Пони, не зная их с Луной историю, говорили, что такое знакомство замкнутой и холодной аликорночки и бесстрашного, дерзкого единорога могло привести только к катастрофе. Но вскоре Сомбра опроверг все эти чопорные доводы: избежав каких-либо форс-мажоров и даже ничего не взорвав, наконец самостоятельно сошёл со своей коляски и сделал несколько удивительно твёрдых шагов на всех четырёх ногах.
Целебные руны сделали своё дело. Несколько месяцев после чудовищных пыток — и его задние конечности полностью восстановились. Рог зажил даже раньше, и поддерживающую магическую сетку сняли. Он больше не был прямым и теперь рос, загибаясь назад, но Сомбре, кажется, это не доставляло ровно никаких неудобств. Единорог разве что переписал под себя несколько заклинаний — да и то в предельно короткие сроки. Луна вздохнула с облегчением, а буквально через день поняла, насколько рано это сделала.
Потому что Сомбра пошёл к Дженезису.
Аликорночка не могла понять, почему, но идея того, что эти двое будут контактировать, заставляла её внутренности нехорошо ворочаться в тяжёлой, сосущей тревоге. Король, разумеется, знал о присутствии самовольно вытащенного Луной Сомбры во дворце; он даже дважды приходил к нему — пока тот был без сознания и когда уже очнулся. Но всё же их разговор, как казалось кобылке, не предвещал ничего хорошего.
Сомбра остановился в дверях тронного зала, чтобы обернуться и ободряюще позвать Луну за собой. Кобылка послушалась, но подобающе выпрямиться перед входом в вытянутое ярко освещённое помещение ей стоило больших усилий. Стражники приосанились и приветственно брякнули оружием. Серый единорог никак не отреагировал на этот жест, словно, как и аликорночка рядом с ним, вырос, видя его ежедневно.
Анима и Дженезис были каждый на своём троне, глядя на посетителей с массивного кристального возвышения. Сомбра смотрел на них без какого-либо заискивания, явно самоуверенно ощущая себя на равных с каждым из аликорнов, даже когда выполнил необходимый по этикету поклон. Луна успела рассказать ему о многих традициях Кристального королевства.
— Сомбра, — спокойно и величественно назвала имя единорога королева. — Рада, что твои раны зажили. Поздравляю.
— Благодарю, — кивнул Сомбра.
— Есть ли некий символизм в том, что ты специально встал в очередь на аудиенцию с нами и при этом привёл с собой Луну? — легко улыбнулся Дженезис.
— Вы увидели всё правильно, Ваше Величество, — единорог подал копыто, не отрывая уверенного взгляда от короля, и Луна, не думая, вложила своё. — Волей судьбы любовь Луны уже принадлежит мне, но я не заблуждаюсь о Вашем с королевой ко мне отношении и хочу устранить все возможные разногласия. Моё происхождение утеряно в глубине веков, но с тем временем, что мне отпущено в неограниченном количестве, я заставлю своё имя греметь на устах у каждого. Моё имущество представлено лишь знаниями, умом и силой, но на своём веку я видел примеры того, как эти задатки превращались в фундамент могущественных государств. Я говорю об этом, потому что мне не нужно ни богатство, ни власть, но нужна лишь Луна и всегда была нужна лишь она. Наши отношения проверены временем, множеством поступков и пони. Я считаю, что мы с ней — идеальная и предначертанная пара, а потому мы можем существовать, как семья, и теперь прошу вас, как пони, что помогли в её взрослении и становлении, дать разрешение на этот брак.
Луна взволнованно повела плечом, но крепче переплела их копыта и выжидательно посмотрела на своих опекунов и учителей. Те обменялись до странности спокойными, а оттого заговорщицкими взглядами.
И кивнули друг другу.
— Среди грехов твоего прошлого, — объявил Дженезис, строго глядя на Сомбру, — значится занятие разбоем и образование успешной и грозной группировки. Это не противоречит твоим словам о том, что ты всего сможешь добиться самостоятельно, — он насмешливо усмехнулся, — но что случится с Луной, если вершиной твоей карьеры снова станет убийство какого-либо принца?
— Каждому пони свойственно ошибаться, но только глупец будет упорствовать в своей ошибке, — процитировал в ответ единорог, не моргнув. — Похож ли я на глупца, чтобы ошибиться дважды?
— Однако то убийство было не ошибкой, — прищурился король, — а твоим сознательным выбором. Или ты не считаешь зазорным убивать обыкновенных жителей, и, именно уповая на неказистое происхождение Харца Еро, без раздумий лишил его жизни?
— Я называю ошибкой не только это, но весь тот период своей жизни, Ваше Величество. Однако то были суровые времена на жестоком Эквусе. Если эпоха требует таких мер — я иду на них. Нравится мне это или нет, но стратегии выживания часто идут вразрез с любыми моральными принципами.
Дженезис и Анима быстро переглянулись снова, общаясь одними только глазами, как они умели. Аликорны поднялись со своих мест, расправляя крылья. Они готовы были вынести решение.
— Сомбра, — твёрдо объявил король, — несмотря на то, что Луна не касается политики напрямую, она не перестаёт быть политической фигурой и лицом Кристального королевства. Гиппогрифы так долго помнят нанесённые им обиды, что лишь сравнительно недавно мы вернули с ними отношения былого процветания и дружбы. Мы не можем рисковать не только репутацией страны, но и жизнями подданных, выдавая нашу сестру за убийцу наследника горы Арис.
Несколько капилляров лопнуло в глазах Луны, но Сомбра, не отрывая уверенного взгляда от Дженезиса, удержал её на месте крохотным движением соединённых копыт.
— Этот вопрос можно решить лишь поединком, — вполголоса закончил аликорн с намёком на милость во взгляде. Он опустился на трон, и Анима последовала его примеру, складывая крылья. — Ты и я. Через три дня. Победитель выберет судьбу Луны: быть ей с тобой или же найдутся более достойные кандидаты.
— Я принимаю вызов, — громко ответил Сомбра, высвобождая копыто и жёстко ударяя им в кристальный пол; его голос, тем не менее, не источал ни капли ярости. — Я воспользуюсь своим шансом одержать верх.
Анима и Дженезис синхронно кивнули, и после отрывистого прощального поклона Сомбра угрюмо направился прочь.
— Ты сошёл с ума? — воскликнула Луна за дверью, сбрасывая маску бесстрастного самообладания, что быстро начала трескаться ещё в тронном зале. — Ты всего пару дней назад смог самостоятельно пойти, а через трое суток собрался драться? С аликорном? С Дженезисом?! Тебе надоело жить?!
— Я должен попытаться, — чуть заметно хрипя, отрезал Сомбра. Аликорночка обогнала его и умоляюще взяла его лицо копытами.
— Прошу тебя. Я уже и так твоя. Тебе не нужно убивать себя, чтобы доказать это.
— Чтобы стать обладателем чего-либо, нужно завоевать это трижды, — убрал её копыта со своего лица единорог, напоследок, однако быстро поцеловав одно из них. — Это будет всего лишь первый раз.
Луна в растерянности осталась на месте, тревожно смотря удаляющемуся жеребцу в спину. Только это она и позволяла себе следующие три дня, глядя на то, как Сомбра возвращает своим ногам пружинистость, ударам — твёрдость, а магии — точность. Аликорночка кусала губы и впивалась копытами в стены, подавляя желание остановить единорога, но она поклялась, что нарушит все законы и плюнет на все доводы, но в случае опасности не даст Дженезису покалечить его вновь — пусть хоть сама примет своей грудью удар любой силы и опасности.
Каким-то образом о предстоящей схватке узнало полкоролевства. И Селестия, и Ривер Силк клялись, что они здесь не при чём, но, когда набралась целая арена желающих посмотреть удивительный поединок, было поздно что-либо выяснять.
Аликорницы и Ривер Силк, непременная спутница Селестии, устроились в самой лучшей ложе, дающей наиболее качественный обзор пока пустого поля брани. Луна смотрела то на один, то на другой отмеченный выход, слушая раздающиеся сквозь возбуждённый гул толпы голоса:
— Что происходит?
— Ха-ха, только ты мог прийти просто потому, что пришли все остальные. Тебе бы жить в стаде овец, а не в роду Эйджемспичей!
— Да помолчи ты уже, остряк. Какой-то безумец осмелился попросить копыта принцессы Луны.
— Ты прекрасно знаешь, что официально она не принцесса.
— О, вот и умник подоспел. Конечно, знаю. Но Ривер Силк всегда звала Селестию принцессой! Чем Луна хуже?
— Видимо, тем, что её копыта можно попросить.
— Знал бы — сам бы так сделал, да?
— Вот ещё! Нет, она, конечно… — голос замялся, заставив Луну самолюбиво усмехнуться на долю секунды, прежде чем вернуть своему лицу прежнее выражение. — Но, судя по тому, что кого-то сегодня будут бить, игра вряд ли стоит свеч.
— Да, причём бить будет лично Его Величество!
— …ох. Я определённо рад, что меня помолвили не с дочерью Дженезиса.
— Луна ему не дочь! — явственный звук подзатыльника.
Аликорночка, тихо засмеявшись в копыто, запоздало укорила себя за глупость — и за то, что подслушивала, и в принципе за нелепость этого полилога, пусть в том её вины и не было. Однако это помогло ей скоротать время до торжественного и быстрого звучания флюгельгорна, оповещающего о начале схватки.
Все зрители моментально бросили разговоры и повернулись к арене, приковав к ней всё своё внимание.
Оба оппонента были обмундированы легко. Дженезис прикрыл пластинами крылья, а Сомбра — сердце Луны сжалось от острого и внезапного приступа вины — ноги. Несколько слуг вынесли на выбор каждому из них оружие, буквально выращенное из кристаллов, и по рядам пони прошлись краткие быстрые шепотки обсуждений, кто что возьмёт.
Сомбра, взглянув на варианты, удивился. Каждый предмет выглядел, словно действительно образовывался самостоятельно, а не высекался стараниями пони: в оружии порой сочеталось несочетаемое, чего только стоил некий гибрид лука и то ли серпа, то ли бумеранга. Сразу отринув такую экзотику и подумав, что об обычаях и истории здешних земель он знает ещё меньше, чем думал, единорог выбрал что-то среднее между алебардой и булавой. Кивнув принесшим всё жеребцам и паре кобыл, Сомбра развернулся к Дженезису. Тот стоял на противоположном конце немаленькой арены, держа в телекинезе богато украшенную косу со слишком сильно загнутым самоцветным лезвием, в петле которого, нарушая законы гравитации, висел и вращался заострённый диск. Серый жеребец мрачно подумал о том, что аликорн-то уж точно имеет представление о том, как обращаться с каждым из представленных предметов, но всё же не дрогнул, уверенно идя тому навстречу с ровной спиной.
Они остановились на расстоянии десяти корпусов друг напротив друга. Флюгельгорн исчез, но появились барабаны и бубны. Под их пока ещё робкий, но медленно нарастающий шёпот Сомбра и Дженезис по кругу мерили ногами песок, присматриваясь друг к другу. Единорог жадно следил за тем, как ведёт себя диковинный острый диск, когда аликорн демонстративно прокручивал косу на ходу, и одновременно примеривался к собственному оружию. Когда внезапно грянул удар гонга, остальные ударные рывком бросились в азартный бой, и одновременно с ними Дженезис рванулся вперёд, взрывая копытами песок.
Сомбра чудом отразил копытоятью булавы-алебарды серию атак косы, а затем, не жалея сил, толкнул своё оружие вперёд, как молот, метя аликорну прямо в грудину. Каждый удар сопровождался реакцией со стороны невидимых музыкантов — и без того зрелищный бой стремились сделать ещё увлекательнее. Единорог заметил, что это работает не только в сторону наблюдавшей за сражением толпы, но и на него самого, когда он поймал волну бойкой гремучей музыки и рванулся в атаку с полной уверенностью.
Это было даже проще, чем управлять двумя видами оружия одновременно, потому что здесь были слиты в одно целых три, и под ритмичный грохот барабанов, который, казалось, помогал ему в бою, Сомбра с каждой секундой орудовал им всё умелее, быстрее и точнее. Дженезис по-прежнему отражал все атаки, но уже начал отступать, а его снисходительно-довольная ухмылка, с которой он взирал на неопытного гладиатора, всё чаще давала дрожь и уступала место сосредоточенной, жёсткой линии сжавшихся губ.
Крики сражающихся рифмовались с фоновым барабанным боем, и не понять, кто под кого подстраивается, но это было и не важно: трибуны взревели в восторге. Схватка разгорелась в полную мощность, песок цунами взлетал от отталкивающихся копыт, летели искры и осколки кристалла от сталкивающихся косы и алебарды, воспламеняла кровь игра света на покрывшихся плёнкой пота телах. Ни один из жеребцов ещё не получил ранение, но пони наслаждались не кровью: техника, динамика и азарт пьянили их не хуже багряного вина. Бесконечные хитрые и ловкие манёвры взметнули на арене стену пыли, и в какой-то момент всё происходящее там превратилось в бешеный театр разъярённых теней, мечущихся под рычание, рёв ударных и визг оружия.
Внезапно оно хором звякнуло в последний раз, а затем проехалось по песку. В одну сторону покатилась шипастая голова алебарды, в другую улетело и глубоко вошло в развороченное покрытие острие косы. Трибуны замерли вместе с музыкой, ошеломлённые: единственным оставшимся звуком, кроме падающих и укладывающихся песчинок, было единое лихорадочное сердцебиение переставших дышать зрителей.
Пыль успокоилась, осев на телах сражавшихся, что умудрились сломать своё оружие, но так и не подпустить противника к себе и не дать коснуться себя никаким ранящим образом. Дженезис и Сомбра полубоком стояли друг напротив друга на расстоянии изначальных десяти корпусов, тяжело дышащие, напряжённые до дрожи в готовности снова рвануться в бой, но с чем? Их взгляды то и дело растерянно метались от одной половинки своего оружия к другой, а затем принимались изучать обломки чужого.
— Ничья? — затаив дыхание, спросила Селестия, и тут арена взорвалась кровью.
Трибуны оглушительно вскрикнули и инстинктивно бросились вперёд, едва ли не наваливая один ряд живых тел на другой, но это всего лишь Сомбра атаковал первым на сей раз, выпустив в аликорна колоссальной мощности магический луч, что и дал столь мощную цветовую волну. Закричав в адреналиновом запале, Дженезис ответил такой же вспышкой пурпурного — и два заклинания столкнулись ровно между противниками, фонтанируя искрами и силой своего гула создавая неистовый ветер.
Сомбра до невозможности резко вскинул голову, открывая для атаки всё горло, но аликорну было не до этого: ему нужно было справиться сразу с двумя лазерными столпами, что теперь полетели в его сторону объединённой мощью. И он сумел, эффектным широким взмахом рога-копья превращая эту силищу в лассо, захлёстывая ею воздух за своей спиной и после обманчиво-неповоротливого круга, который та очертила, меча её прямо в своего противника. Луна захлебнулась в немом крике, но Сомбра оказался быстрее, заклинанием прыжка взметнувшись высоко в воздух и уйдя из-под удара, но вдруг Дженезис моментально сделал ещё один ход. Взлетевший от сотрясшего всю конструкцию взрыва песок вдруг мановением аликорньей магии обрёл каменную структуру и смертоносными пиками рванулся ещё выше, намереваясь зажать возносящегося на заклинании единорога, пронзить его и стереть в порошок своими остриями. Жуткий оскал разрезал лицо обречённого, казалось бы, Сомбры — и все густые, мощные тени, что родились от такого обилия всего, что могло бы их отбрасывать, змеями ринулись к Дженезису. Они в мгновение ока обвили все его четыре ноги, перевернули в воздухе и распяли так на земле, нарушив концентрацию и прервав заклинание. Единорог с грохотом бронированных копыт приземлился на остановившиеся пики, и трибуны завопили в исступлённом экстазе, давно не балованные настолько зрелищной схваткой.
Сомбра, стоя на фоне солнца и своей тенью накрывая пришпиленного к песку аликорна, высокомерно взирал на него, заодно переводя дух и остужая рог после такой спринтерской скачки по высокоуровневым заклинаниям. Но Дженезис не дал ему отдыхать слишком долго, раскочегарив оставшийся свободным рог так, что даже стоящему на значительном возвышении единорогу пришлось зажмурить глаза и защитить их копытом от яркости. Тени исчезли под ослепительным затапливающим светом на несколько мгновений, что тот удерживался, и этого клочка времени аликорну хватило, чтобы выскользнуть из их медвежьих объятий. Когда мощность заклинания угасла, тени снова схватили лишь пустое место, склочно переплетясь и запутавшись между собой. Сомбра перестал поддерживать заклинание, и они расползлись по местам, а затем единорог почувствовал под копытами совершенно нехорошую возню.
Заглушив возобновившуюся музыку нашедшихся музыкантов, каменный пьедестал серого жеребца буквально ушёл из-под копыт, рассыпавшись в первоначальное состояние песка, и Сомбра отправился в свободное падение. У него не осталось даже каменных пластин, на которые он худо-бедно мог бы прыгать и тем самым смягчить приземление, не расходуя магию, но нет: Дженезис не собирался давать ему такую фору и испарил своё творение без каких-либо стадий распада, сразу в пыль и пепел.
Потерявшийся от резкой потери опоры Сомбра получил первое ранение, когда заклинание Дженезиса достигло цели, и обе передние ноги единорога обросли панцирем чёрных кристаллов, сначала лишая их подвижности, а затем и вовсе сращивая между собой, когда гранёные отростки переплелись и сцепились между собой под мускулистой грудью. Аниме пришлось наступить распахнувшей крылья Луне на хвост, чтобы та не наделала глупостей, и не зря: Сомбра нашёлся в этой ситуации до пугающего быстро, не став развеивать заклинание, а обретя над ним контроль. Светопоглощающий кристальный панцирь в считанные мгновения распространился на всё его тело, сковывая его многослойной бронёй, и единорог грохнулся всей возросшей массой прямо на спину Дженезиса. Тот попытался защититься заклинанием щита, но Сомбра обрушился на него до полного закрепления.
От жестокого удара аликорн, растянувшись на песке с жутким хрустом костей, далеко харкнул кровью. Анима Кастоди осталась на месте, но Селестия не могла не заметить, как, дрогнув, расширились в испуге её глаза.
Чёрные кристаллы неуклюжими кусками обвалились с тела Сомбры, стоило тому лишь пошевелиться. Лишь с изначально наложенными Дженезисом на передние ноги оковами пришлось повозиться, и, пока единорог соображал, как разрушить заклинание, не лишив себя заодно ещё одной пары конечностей, его создатель поднялся с песка на ноги.
Рог аликорна коротко засветился, и сочащиеся из уголков рта струйки крови иссякли и испарились. Противники под явно подуставший аккомпанемент барабанов, звучащий теперь не динамично, а нагнетающе, вновь принялись кружить друг вокруг друга, изучая один второго, подбирая следующее заклинание и пытаясь, как в шахматной партии, предугадать, как именно то изменит ход боя. Из взгляда, позы и улыбки Дженезиса ушла вся самоуверенность; теперь он воспринимал Сомбру как серьёзного, находчивого и в достаточной мере безжалостного противника. Смотря тому прямо в глаза, он думал, что теперь не будет жалеть «юнца», но единорогу только этот огненный зрительный контакт и нужен был для следующей атаки.
Пусть барабаны тихо сопровождают каждый их круг тревожной композицией, пусть параноически позванивают бубны, отмечая каждое резкое движение и каждую смену направления, призванную запутать сражающихся и наблюдающих за ними пони — шоу закончилось.
Зрачки Дженезиса расширились до размеров чёрных бездн, открывая окно прямо в его душу, и Сомбра скользнул туда, стремясь найти самые слабые, уязвимые места для незримой атаки. Аликорн сам не осознает, что происходит — нервозность и страх возьмут над ним верх так, что это будет казаться ему совершенно естественным. Однако, сколько Сомбра ни сновал в подсознании, ему не удавалось распутать ни единой нити, ведущей к ночным кошмарам короля, впитывающей всю слюну из его рта и оставляя лишь наждачную сухость. Будто шоры, что должны были опуститься на остекленевшие от страха лавандовые глаза и показать им то, что они больше всего страшились увидеть, прочно защищали чистоту их взора от самого Сомбры.
«Полное бесстрашие?» — не поверил единорог, сам втягивая воздух в судорожно сократившуюся грудь.
— Нет, — мягко протянул вдруг Дженезис, улыбнувшись совсем как в начале битвы.
Кадык Сомбры заблудившимся челноком прокатился под кожей шеи.
— Страх — это лжец, из-за которого ты перестаёшь верить собственным глазам, из-за которого ты путаешь сам себя, подкармливая его, помогая дробиться и множиться, со временем захватывая твой разум полностью.
Осевшая на сером теле пелена пыли подпиталась бисеринами пота, когда сердце, ударив в рёбра, ускорило свой бег. Дженезис, не таясь, подходил к единорогу. Тот остолбенел во внезапной парализации, наполовину внимая словам аликорна, наполовину — коченея от проносившихся перед невидящим взором видений.
— Это то, что ты знаешь о нём. Но вот что известно мне… Страх — это суперсила. Он делает тебя быстрее, выносливее, сильнее, и порой — сильнее настолько, что ты вдруг обнаруживаешь в себе смелость. Но смелость — не противоположность страха, нет. Встретившись, они не могут самоуничтожиться. Смелость — это память о том, что есть что-то более важное и первостепенное, чем страх.
Крылья ноздрей широко раздвигались, с судорожным присвистом и хрипом втягивая в себя рваные порции воздуха, но они совершенно не помогали беспорядочно скачущему сердцу. Сомбра ощутил, как его шерсть поднялась дыбом, как густая отросшая грива шевелится в агонии ужаса, как беспощадная дрожь, звенящая металлом ногавок, искажает мощные столбы его ног. Единорог отчаянно желал рвануться с места, разорвать путы чистейшего страха, перебросившиеся на него самого, но ни единая мышца, к ещё большему его испугу, не желала подчиняться. Сомбра весь был во власти вернувшихся прямо на его сетчатку кошмаров.
— А для тебя нет ничего важнее страха, потому что именно его ты используешь, как средство, чтобы выжить… — шёпотом закончил Дженезис, а следом завершил и бой, метнув в жеребца комету пурпурного огня.
Заклинание средней мощности лишь спалило Сомбре шерсть; оно было направлено больше на ослепление и оглушение, но единорог, прокатившись по песку, больше не встал. Он наконец дышал полной грудью, но в голове у него всё равно мутилось и мутилось, словно лёгкие уже приспособились получать крохотные клочки кислорода, а теперь сами задыхались в той массе, что на них вновь обрушилась. Единорог стал жертвой того, чем пытал других сам.
Это было слишком новое ощущение, чтобы придавать значение мелочам вроде того, как Дженезис демонстративно поставил копыто на его поверженную, сгорбленную холку.
Анима Кастоди наконец сумела выдохнуть. Она отточенным вскидыванием подбородка вернула себе самообладание и поднялась с ложи, подходя к её краю и усиливая свой голос заклинанием:
— Правитель Кристального королевства, король Дженезис… одержал уверенную победу над чужеземцем!
Толпа счастливо засвистела, аплодируя громом ударов копыт по полу. Сомбра закрыл мутные от пережитого глаза, пытаясь абстрагироваться от унижения.
— И, — один звук вкупе с призывающим к тишине движением копыта спустя некоторое время оваций снова вернул спокойствие, — как и было условлено, наградой является определение судьбы Луны, нашей сестры, ученицы и воспитанницы.
Дженезис надолго замолчал, задумчиво обводя взглядом притихших, застывших в ожидании его решения подданных. Древние лавандовые глаза, кажется, прошлись своим взором по каждому, словно испрашивая мнения.
— Сомбра храбро сражался, — наконец произнёс король во всеуслышание, убирая переднюю ногу с холки проигравшего. — Несмотря на моё превосходство, очевидно большую опытность и мастерство, он проявил смелость, находчивость и целеустремлённость и до самого конца использовал все средства, чтобы прийти к победе. Он не преуспел…, но показал себя достаточно храбрым и твёрдым, чтобы произвести на меня впечатление и доказать серьёзность своих намерений и искренность своей любви. Сомбра, единорог с Эквуса… поднимись и возьми мою сестру, Луну, в свои законные жёны!
Аликорночка громко запищала вместе со счастливо вскрикнувшей толпой, закрывая лицо копытами, чтобы скрыть слёзы облегчения и радости.
— Что?! — вскочил Сомбра, окрылённый и шокированный одновременно. — Я же проиграл!
— Можно подумать, ты бы смирился с этим и не выкрал её потом вместе с замком, — подмигнул Дженезис, похлопывая единорога по спине железным крылом, и увлёк его за собой вверх по трибунам, улыбаясь подданным и втайне потешаясь над всё ещё ошарашенным видом изрядно побитого жеребца.
«Ну, может, не совсем изрядно, — подумал король, у всех на виду, в королевской ложе, вкладывая копыто Луны в запылённое и содранное копыто Сомбры. — До свадьбы точно заживёт».
Уже после того, как тот смыл с себя пот и песок, ему — за общим семейным столом — рассказали о древней традиции кристального народа.
— В начале нашей истории мы были воинами, искусными и изобретательными. Нам приходилось сражаться с другими народами, с погодой, земледелием и, в конце концов, с самими собой — стойкость и мужество были залогами нашего выживания. Огнём и мечом мы отвоевали своё место под солнцем, отражая бесчисленные набеги и доказывая свою обороноспособность. Военное дело стало ремеслом множества семей и поколений, мы достигли в этом небывалых высот, в какой-то момент получив право задавать планку ратного дела всему миру. В последние века наша политика изменилась, мы стали миролюбивыми и просвещёнными, но буйная кровь славных предков всё ещё играет в нас. Да, мы больше не воюем и давно оставили любые походы, но на королевскую армию до сих пор выделяется значительная доля бюджета, обязательным элементом воспитания жеребят является обучение их хотя бы одному боевому искусству и владению хотя бы одним оружием, до сих пор совершенствуются все военные области, а основную массу развлечений представляют бои и турниры в том или ином виде. Среди традиций тоже немало от былых сражений. Так, например, пришедший просить копыта кобылки жеребец обязан сразиться с её отцом. Хоть схватка и обставляется как «до последней капли крови», на самом деле никто не собирается никого убивать. Она нужна лишь для того, чтобы проверить решимость жеребца, его жизнестойкость и отвагу. Как только отец убеждался в том, что отдаёт дочь за достойного пони — бой прекращался.
— Вот как, — облегчённо рассмеялся Сомбра, пригубливая кружку королевского хмельного нектара. — Интересный же у вас народ, разносторонний.
— Мы, конечно, знали все обстоятельства ваших отношений, — деликатно заметила Селестия, прикрыв глаза, — но лично мне было интересно посмотреть, как ты отреагируешь на эту тайную традицию. Луна не признается, но ей тоже.
— Сестра! — шипением возмутилась аликорночка, насупившись и покраснев.
Анима засмеялась, но в её глазах не было веселья.
— Спокойнее, Луна. Несмотря ни на что, Сомбра, я рада, что ты стал членом нашей семьи, — вежливо сказала она и не удержалась. — Хотя это и случилось из-за того, что Луне твой собственный член понравился так, что она не захотела с него слезать, когда было нужно, так что чего терять, давайте дадим ей и дальше играться с…
— АНИМА!!!
XX. Жизнь взамен на жизнь
Свадьба аликорна и внешне простого единорога взволновала общественность Кристального королевства. Подростковый полилог, что подслушала Луна на сражении между Сомброй и Дженезисом, обернулся серьёзными дискуссиями среди взрослых и состоятельных пони. Аликорночка, в отличие от сестры, мало контактировала со смертными, предпочитая им общество тех, кто был равен ей или мудрее неё — одним словом, королей и книг — но была уверена, что подданные относятся к своим властителям если не как к равным себе, то как к таким же пони, как они сами. Подкреплению этого мнения способствовало и услышанное о королевстве в жеребячестве от Селестии, и то, что та совершенно свободно и легко общалась с кем угодно.
На деле же оказалось, что в Кристальных землях аликорнов обособляли так же, как на Эквусе, только другой стороной спектра.
Эквусские пони боялись крылато-рогатых, копытоводствуясь сразу тремя вещами, которые не так-то просто победить — инстинктами, суевериями и разумными выводами. Первое проявлялось ещё при первом взгляде на новорождённого аликорна. Второе проистекало из сохранившихся с древности поверий о несчастьях и свидетельствах супружеских измен. Третье, как ни досадно, выглядело наиболее правдоподобным: история Витаэра доказала правоту смертных в потенциальной опасности аликорнов. Мало того, что их способности далеко превосходили силы обычных пони — достигнув определённого уровня развития и зрелости, обладатель рога и крыльев мог попросту сойти с ума. По крайней мере, так выглядело для всех. Луна после долгих размышлений на эту тему была склонна предполагать, что аликорн в какой-то момент просто достигал иного уровня восприятия реальности, начиная видеть то, что всегда скрывалось от прочих существ. Сумасшествие не было конечной целью его развития — оно было лишь побочным продуктом, потому что, видимо, Витаэр при всей своей мудрости сам не был готов к тому, что ему откроется, и это нечто шокировало его до предела, повредив рассудок. Или, возможно, он оставался в своём уме — просто не мог донести до пони свою мотивацию, как слепому от рождения невозможно описать и объяснить, что такое цвета и чем один отличается от другого. Последней теорией Луны на этот счёт было то, что, достигая вершины одного уровня, аликорн оказывался в самом низу следующего, и эта ужасающая, безумная стадия была лишь первой ступенью к чему-то по-настоящему великому, истинным крещением огнём перед чем-то воистину непостижимым. Неизвестно, был ли у аликорнов потолок физического, умственного, психического и магического развития, потому что ещё никто не находил в себе сил, чтобы переступить этап проверки силы духа и чистоты сердца кровавым сумасшествием. Луне, как части этой расы, не нравилось думать, что оно и было тем самым потолком. Она предпочитала думать скорее о том, что Витаэр был слаб, чем о том, что это ждёт и её с Селестией тоже.
Жители Кристального королевства же не видели этой подоплёки. Исторически сложилось так, что они не видели от аликорнов шокирующего зла — напротив, те спасли их от ледяного плена и снежных вихрей, объединили под своими крыльями и дали им процветающий и счастливый дом. Аликорны защищали их от метелей, чудовищ и катаклизмов, решали их споры и останавливали распри, они установили закон и справедливость, чтобы ни один из их подданных вне зависимости от своего происхождения и благосостояния не чувствовал себя ущемлённым. Под их властью была и нищета, и преступность, но — в дозах, необходимых и здоровых для общества в целом, и редко когда случались настоящие организованные разбои и вопиющая несправедливость. Однако, даже если это и происходило, пони были беспрецедентно уверены в добросовестности и верности своих правителей; они искренне ждали от них защиты и справедливости, наказания всех виновных и утешения всех пострадавших. Вряд ли было в королевстве много абсолютно счастливых пони, ведь никто не застрахован от бед, болезней или смертей, к тому же, новые достижения порождали и новые трудности, но Анима и Дженезис делали всё от них зависящее, чтобы страдания их подданных не перевешивали их благосостояние. Аликорны показывали пример мудрости, служили образцом мастерства и становились эталонами красоты. Однако такое возведение на пьедестал порой доходило до того, что пони обожествляли своих правителей целиком и полностью, не веря, что тем не чужды страхи, слабости, пороки и страсти. Отныне аликорны виделись многими только как живые гарантии всеобщей безопасности и радости, и смертные были готовы почитать их именно за это, практически не способные принять мысль о том, что те, кто виделся им совершенными, на самом деле так же близки к ним, как они, простые пони, от них далеки. Однако, когда с виду непримечательный единорог опустил на основание рога Луны кольцо, получив такое же от неё тоже, и скрепил свою с первого взгляда быстротечную жизнь с её бессмертием, возобладавшие в умах многих кристальных пони устои получили смачный плевок в лицо.
Принося молодожёнам поздравления, знать между собой рассуждала о возмутительности такого богохульного мезальянса. Каждый злой шепоток рождался или из попранных религиозных убеждений, или из-за корысти и горечи по упущенному шансу породниться с королевской семьёй, или из злорадной надежды. Без рогового кольца всё ещё осталась очень привлекательная Селестия! И, поскольку все знали о гендерных предпочтениях юной аликорницы, в обществе назревал точно такой же перекос, когда в расчёте на присоединение к кругу аликорнов семьи начинали делать ставку не на сыновей, а на дочерей.
Луна не замечала негласных и тихих революций. Она с удовольствием забыла обо всех политических и культурных нюансах, практически паря от счастья — их с Сомброй союз был закреплён перед пони и небесами, теперь весь мир знал, что они связаны. Весь мир, а не они лишь двое, мечущиеся в круговороте бед и напастей в стремлении найти друг друга и никогда не отпускать. Аликорночка заглядывала в глаза единорога и, читая в них те же облегчение и умиротворение, чувствуя, как его копыто крепко сжимает её под столом, ощущала, как её переполняет блаженство, так сильно, что ему не находилось места в теле. Перья и шерсть пушились сами собой, будто пытаясь и дать лучащемуся наружу счастью больше места, и удержать его у кожи вечным солнечным теплом.
Хотя и свет северного сияния грел их двоих не хуже, когда Луна и Сомбра, отгуляв первый день торжества, перебрались в свою уже брачную постель. Простыни сбились в сиротливый перекрученный ком, одеяло за ненадобностью и жаром было сброшено на пол, каждая подушка оказалась пропитана смесью их смазок и пота, а звёзды и радужное эфемерное полотно в посветлевшем небе сменились солнечным светом, но Сомбра всё ещё, стоная и рыча от наслаждения, двигался в обвившейся вокруг него Луне, что теряла голову в перешедшей все границы страсти. Единорог и аликорночка не могли насытиться и приникали друг к другу снова и снова, изголодавшиеся друг по другу за проведённые рядом месяцы без соития, вымученные всеми приготовлениями и исцелившиеся, когда всё уже свершилось. Они не придавали значения церемониальной части своей свадьбы, для них была важна лишь сама суть того, что теперь они связаны так крепко и так много, что переплетение их уз не выйдет ни развязать, ни распутать. Они были счастливы и хотели, чтобы весь мир радовался с ними.
Гуляли месяц. Лучшие менестрели пришли во дворец, чтобы сыграть и спеть на торжестве, развлекая гостей и веселясь вместе с ними, музыка и танцы гремели до поздней ночи, рекой лились вина и ломились столы от изысканных угощений. Улицы сверкали ярче обычного стараниями вычистивших к празднику все дорожки и дома жителей, и их радость становилась ещё светлее оттого, что простых пони в честь королевской свадьбы угощали кристальной наливкой и ягодными пирогами. Кристальное Сердце, впитывая всеобщий позитив, практически слепило своим сиянием на близком расстоянии. После первой недели веселящиеся в круглосуточном угаре подданные уже перестали замечать, что по большей части Луны и Сомбры на пирушках вообще нет. Впрочем, поднимать тосты за их здоровье можно было и без их присутствия.
Единорог и аликорночка быстро поняли, что общество друг друга им интереснее любого другого, даже если это не касалось занятий любовью. Сбив режим, они спали целыми днями, а ночью выходили гулять на проредевшие улицы, держась в тенях и таясь ото всех подряд не из необходимости, а забавы ради. Оба были очарованы спокойствием темноты, диском луны высоко в небе, особенной, свежей прохладой воздуха и друг другом. Сомбра — центр внимания, точка притяжения, пестрящая и искрящая энергетикой. Они оба обаятельны и безупречны в плане манер, их шутки остроумны и никогда не переходят за грань, кто бы там что ни думал. Как бы ни воспринимали единорога по-прежнему за дикаря из-за его пронзительного, тяжёлого взгляда и тела, по-прежнему слишком развитого по меркам здешних аристократов. Как бы ни смотрели на Луну, как на высокомерную затворницу, потому что та редко общается с низкородными и ценит уединение — порою чрезмерно.
Но, несмотря на утопичность проводимого в спокойствии времени, Луна не заблуждалась относительно того, что это — затишье перед бурей. Наблюдая за Сомброй в приватные моменты, она замечала тень тяжёлых размышлений на его лице, сведённые в напряжении скулы, раздражённое шарканье копыт. Аликорночка безмолвно бралась копытами за его плечи, целовала, глядя в глаза, и бессловесно умоляла передумать. Его мысли, как и всегда, были прозрачны и очевидны для неё.
— Я пойду с тобой, — тихо произнесла она.
Нарушив все запреты, они забрались в тот день на самую высокую крышу дворца. Луна и Сомбра удерживались на гладчайших кристаллах при помощи магии и осматривали далеко распростёршийся пейзаж королевства. Из этой заоблачной точки он был виден, как на копыте, а пони казались крохотными, чуть различимыми муравьями. Несмотря на внезапность сделанного заявления, единорог не удивился.
У них ни один не удивился бы готовности другого пойти за ним в огонь и в воду.
— Тебе нельзя, — так же спокойно ответил единорог, гладя плечо приникшей к нему кобылки и демонстративно опускаясь ниже. Копыто ощутимо приподнялось на внушительно округлившемся животе. — Ты не можешь рисковать так, и ты прекрасно это знаешь.
— И всё же я не могу тебя бросить.
— Это только моё дело.
— Не только.
Сомбра заинтересованно посмотрел на неё, и Луна внезапно поняла, зачем столько времени откладывала признание в своей вине по части сумасшествия жеребца Виктори Край.
— Я расскажу тебе, если ты возьмёшь меня с собой. Я могу не сражаться, а быть в тени, и поддерживать тебя оттуда.
— Нет. Это безумие. Я ценю твою преданность и знаю, что ты готова разорвать за меня весь мир, Луна, но скоро в этом мире буду не только я, и ты должна об этом помнить.
Аликорночка не ответила и не стала упорствовать, но это не значит, что она успокоилась — лишь решила подождать подходящего момента. И долго ждать не пришлось.
В одно утро жители привели во дворец незнакомого единорога. Не то, чтобы Анима и Дженезис знали абсолютно каждого своего подданного — конкретно этот всего лишь был очевидно не местным. Помимо того, что шерсть жеребца не блестела как у любого достаточно долго прожившего здесь, его тело было измождённым, а взгляд — загнанным. Но страх, который источался при взгляде на терпеливо ждущих, когда он соберётся с силами и с мыслями, аликорнов, явно был меньше, чем тот, что заставил несчастного бежать на север через весь Эквус в одиночку. В одиночку ли?..
Анима обратилась к нему на самом распространённом единорожьем языке:
— Успокойся, маленький пони, — сложила крылья она, чтобы не казаться ещё больше, чем она была; Дженезис последовал её примеру, — мы не причиним тебе вреда. Несколько тысяч жителей с всё ещё бьющимися сердцами не дадут нам солгать.
По глазам задыхающегося жеребца было видно, что он понял её речь, но дрожать не перестал. Король повелел топчущемуся рядом слуге-жеребёнку принести бедняге молока. Обычно чужеземцу полагалась приветственная некрепкая чарка, но организм, у которого кожа обтянула каждую кость, вряд ли сказал бы за такое «спасибо». Шумно выхлебав подношение, единорог через несколько секунд окончательно перевёл дух.
— Ты шёл сюда один? — спросил аликорн.
— Н-нет, — всё ещё дрожа непонятно от чего, помотал головой единорог. — Я сбежал из Хорниогии, я сбежал оттуда вместе с тринадцатью смельчаками. Мы работали на кухне, и шесть из них решились на восстание, вооружившись кухонными ножами. Нам надоело терпеть произвол королевы и её фрейлин, как и всех других кобыл, поэтому бунт поддержали все, но он был жестоко подавлен, а когда это случилось, пообещали в наказание казнить каждого третьего. Судьба, тем не менее, п-повернулась к нам лицом, и мы, четырнадцать, сумели сбежать, но за побег нас точно отправили бы на плаху без разбора. Поэтому мы приняли решен-ние сбежать так далеко, как возможно. Двое умерли ещё в путешествии по Эквусу, а все остальные — уже в той ст-трашной метели снаружи. Спасибо вам! — бросился он вперёд, не выдержав и разрыдавшись от облегчения; стражникам пришлось удержать единорога перекрестившимися копьями, не давая приблизиться к своим повелителям. — Спасибо, я думал, что умру там, на пороге, и никто не пустит меня в тепло!
— Тебе следует благодарить пони, которые привели тебя к нам, — мягко, но в то же время строго осадил Дженезис. — Как тебя зовут и из чьего ты рода?
— Шивер Тэйл из рода Кауэрдлай, Ваше Величество.
«Как обычно, выживают самые трусливые», — подумал Сомбра, наблюдая за всем от дверей. Он незримо шёл за единорогом со своей относительной родины, как только услышал о нём и увидел его лично.
— Я так понимаю, ты не захочешь возвращаться домой. Не переживай, мы не собираемся выгонять тебя, если ты согласишься с нашими законами и будешь соблюдать их, не нарушая порядок и покой в королевстве, — поставила условие Анима.
— Спасибо, Ваши Величества, спасибо Вам! — низко поклонился единорог и прокричал в пол: — Ох, мой рог, должно быть, издевается надо мной, раз аликорнам я доверяю больше, чем соплеменникам!
Аликорны пропустили расистское высказывание мимо ушей, принимая во внимание шоковое состояние Шивер Тэйла. Тот внезапно вскинул голову, одержимо смотря на них:
— Прошу, освободите нас. В Ваших силах освободить Хорниогию и спасти каждого из томящихся там жеребцов!
— Хорниогия — отдельное государство со своей политикой, которая не касается дел Кристального королевства, — отказал Дженезис, но единорог снова бросился на перекрестие копий:
— Умоляю! Приказы день ото дня всё более нелепы, но также всё более жестоки! Мы подняли бунт из-за… из-за… э… — его глаза растерянно уставились на Аниму, и стало очевидно, что причина заминки лишь в её поле. Королева, посмотрев на стражников, которые всё равно не понимали ни слова на этом наречии, уверенно кивнула Шивер Тэйлу. Тот сглотнул и пробормотал еле слышно: — Из-за приказа… гхм… туго перевязывать наши тестикулы, когда мы не пользуемся ими по назначению…
Королева изо всех сил стиснула челюсти и чуть слышно заклокотала, но это была не ярость.
— Если ты над этим засмеёшься — будешь «голодать» три недели, — безэмоционально сообщил Дженезис на кристальном, находя такое гораздо менее забавным. Но не слишком. Аликорн перешёл на язык выходца из рода Кауэрдлай: — Несомненно, это кощунственная прихоть, но моё решение неизменно. Задача Кристального королевства — сохранять мир, а не нести войну.
— Разве же это можно назвать миром!.. — отчаянно возмутился единорог, но тут же прервался, стоило королеве совладать с собой и заговорить о чём-то на кристальном с одним из удерживающих его стражников. После быстрой и краткой речи Анимы копья опустились, а Шивер Тэйла деликатно, но непреклонно повели из тронного зала.
— Тебе предоставят комнату и учителя языка до кристализации, — кратко перевёл Дженезис, завершая внеплановый визит. — После этого будет сделано всё, чтобы помочь тебе влиться в общество.
— По крайней мере, — потёрлась о его шею щекой Анима, когда слабо сопротивляющегося единорога увели, — купол Сердца с ещё одним кристаллом расширится ещё немного.
Сомбра уже знал, что покрываемая защитным заклинанием артефакта область зависит от проживающих в Империи и привязанных к ней ритуалом кристализации пони. Сам он воздержался от прохождения этой процедуры, опасаясь, что пройдущая при этом прямо сквозь него волна света и искр подточит его привыкшую к темноте и теням сущность. Дженезис и Анима не настаивали, и единорогу было не слишком интересно, почему.
Он смело двинулся вперёд. Аликорны заметили его, стоящего в дверях, уже давно, и не удивились появлению.
— Однако вы же не считаете такую жестокость нормой, пусть даже и для Эквуса? — сходу осведомился Сомбра.
— Разумеется, нет, — ответил Дженезис. — Но мы не имеем права вмешиваться. Это значит, что мы нарушим собственные догмы и принципы. Одним словом, если королева Хорниогии решает, что приемлемо перетягивать тестикулы своих подданных жгутами, то так тому и быть, пока это не коснётся непосредственно наших.
— Тестикул? — вполголоса подколола Анима.
— Подданных! — рявкнул на неё Дженезис, сопя от возмущения.
Сомбра усмехнулся и продолжил:
— Но, если правосудие буду вершить я — политики Кристального королевства это никак не коснётся, верно?
— Да, — подтвердила королева. — Разве что лично у тебя будут проблемы, если ты провалишься.
— У меня в жизни ещё не было периода, когда у меня не было проблем. Но считаюсь ли я хоть частично гражданином вашего королевства?
Анима Кастоди шевельнула ушами:
— Учитывая, что ты взял в жёны одну из влиятельнейших его жительниц — более чем частично.
— Я клоню к тому, что собираюсь в скором времени… наведаться на Эквус, — глаза Сомбры нехорошо блеснули. — И, весьма вероятно, после этого королева Хорниогии вряд ли захочет дальше оставаться на троне и выполнять свои обязанности. Эта страна, может, и далеко от Кристального королевства, но земли мало когда бывают лишними.
— Ты предлагаешь забавную авантюру, — улыбнулся краями губ Дженезис. — И наверняка попросишь что-нибудь в награду за свои… услуги.
— Самую малость.
— Это была бы неплохая сделка, если бы нам нужна была Хорниогия, — перестал улыбаться аликорн. — Жемчуг, кораллы и золото — звучит хорошо, если у тебя нет такого количества кристальных рудников, что из самоцветов сделаны даже дома. Те ресурсы, что эта земля принесёт нам, не окупят расходов на её удержание и обустройство. Племена земных пони и пегасов разной степени дикости, не говоря уже о шайках алмазных псов, минотавров и прочих охотников за ресурсами, а ещё сирены с океана — вот лишь малая часть препятствий и сложностей, и я даже не упомянул тотальную дремучесть и непросвещённость населения, всё ещё дрожащего перед аликорнами. И уж тем более я молчу про доклады разведчиков о том, что появились культы, предрекающие скорое появление драконикуса и жаждущие поклоняться и служить ему, когда он вернётся! Ни я, ни Анима не желали единорогам такой судьбы, которая их настигла, но жертвовать собственными ресурсами из сочувствия мы тоже не желаем.
— Однако Хорниогия может стать отправной точкой к преображению всего Эквуса, — пожал плечами Сомбра. — Поверьте мне: единороги — объективно самая прогрессивная раса среди всех пони, обитающих на нём, к тому же, тесно контактирующая со всеми остальными. Если я стану королём, я не только спасу всех жеребцов Хорниогии от произвола, но и зароню нужные вам идеи и распространю их на достаточное количество областей, чтобы к Кристальному королевству присоединилась большая часть материка.
Аликорны надолго замолчали, обдумывая перспективы, перебирая ресурсы, которые придётся на это затратить, и пути, которыми затраты окупятся. Но Анима в какой-то момент тихо вздохнула и устало осведомилась:
— Ты же знаешь, что в данный момент на Эквусе свирепствуют вендиго?
— Нет, — моргнул Сомбра, и впервые его уверенность в этом предприятии поколебалась.
— Духи, замораживающие землю и засыпающие её снегом, — продолжала аликорница, — которые, вопреки ожиданиям, вовсе не принадлежат Зиме. Все её питомцы находятся рядом с ней… в то время как весну и лето на Эквусе всё равно заметает метелями. Весна и Лето пытались уговорить Зиму призвать тех вендиго к себе, но ей больше не нужно ни слуг, ни друзей, а лгать эта богиня точно не станет. Она выше таких глупых розыгрышей или жажды безграничного влияния… но, так или иначе, чем больше Весна и Лето пытались сражаться с вендиго, тем сильнее сносило их с ног ветром. Ты собираешься попытаться справиться с тем, с чем не совладали аликорны, приносящие целые сезоны с каждым их природным явлением.
Она помолчала, давая единорогу обдумать услышанное.
— Мы прекрасно знаем, зачем ты отправишься в Хорниогию, и не собираемся препятствовать твоей мести, равно как и любым другим планам, идущим после неё. Но не рассчитывай ни на нашу поддержку, ни на какое-нибудь вознаграждение.
— Справедливо, — кивнул Сомбра. — Ну что же, я осведомился, не нужна ли вам Хорниогия. Если не нужна, то я смело могу… ладно. Но я всё равно попрошу у вас кое о чём. Присмотрите за Луной. Нам всем меньше всего нужно, чтобы она увязалась за мной туда.
Эта его просьба была удовлетворена, и к аликорночке, уже находящейся на последних месяцах беременности, приставили стражницу. Та была благоразумно замаскирована под простую сиделку и была обязана выполнять всё, чтобы облегчить Луне жизнь и быт, но основной функцией земной пони по имени Адамант Релайнс была именно защита беременной кобылки от самой себя. Сомбра с той же целью терпеливо выжидал, считая дни и оттачивая свои навыки. Его тело налилось прежней мощью земных пони, а магия стала разить ещё точнее.
Луна родила в то же время, на которое выпадала самая большая её активность — глубокой ночью. Сомбру по бытовавшему тогда обычаю не хотели пускать в покои, в которых свершалось таинство, но он лишь насмешливо усмехнулся и поинтересовался, кто именно будет его останавливать. Так что синего цвета единорожку с серой гривой они с аликорночкой встретили в этом мире вместе.
Вопреки неблагоприятным прогнозам и опасениям старших аликорнов, Луна перенесла её появление с минимальными осложнениями и через пару часов после родов уже уплетала за обе щеки, восстанавливая силы. Сомбра лежал на постели рядом с ней, позволяя почти сразу же уснувшей дочери держаться за его копыто своими крошечными передними ножками.
Блюнесс Флит. Такое имя ей дала на кристализации через несколько дней Ривер Силк, которую выбрали кристальником малышки. Сначала эту роль хотели отдать Селестии, но та указала, кого на самом деле нужно благодарить за пожертвование артефакта призыва. После такой оказанной королевской семьёй чести единорожку, конечно же, позвали обратно в дом, сняв все безмолвные обвинения в её сторону. Многочисленные слуги, няня и даже кормилица сняли с Луны и Сомбры все те хлопоты и неудобства, что непременно преследуют более бедных молодых родителей: оба нормально высыпались, ели, всё так же общались и получали от общения с вечно сытой, чистой и здоровой дочерью только положительные эмоции. Должно быть, именно это несколько расслабило единорога.
Он был готов отправляться мстить. Все необходимые дела были сделаны, сроки — выжданы, события — прожиты, тело — залечено. Под утро одного прекрасного дня он выкрал несколько рун и смело отправился в путь, забыв только о такой вещи, как то, что в столь благоприятных условиях Луна тоже восстановилась похвально быстро.
Головокружение после телепортационной руны удалось подавить очень скоро, и Сомбра ощущал довольство своей подготовкой всё время вплоть до того, как осмотрелся. Проклятый рассыпавшийся после использования в пыль камень перенёс единорога ровно в его камеру пыток.
Луна взорвала её в припадке ярости, но всё восстановили с такой щепетильностью и даже любовью, словно ждали, что пленник вернётся сюда для новых истязаний, и думали, что ему приятно будет обнаружить всё на своих местах — разве что кровь со стен, пола и потолка исчезла. Зато на месте были и многочисленные крюки на стенах и потолке, где его подвешивали за рёбра и спину, и станки со скобами или верёвками для закрепления копыт, и обнесённое крупной решёткой горнило, ныне пустое, но с намекающе опущенными в золу металлическими формами для клеймления, и…
Сомбра зажмурился, втягивая воздух сквозь сцепившиеся зубы, когда воспоминания лавиной погребли его под собой. «Конечно, — с раздражением и злобой подумал он, — руна принесла меня именно сюда, в это место, которое я запомнил лучше всего и где оставил большую часть от себя! Знал бы кто, насколько это буквально…». Заныли шрамы на спине, и многолетние, и новые. Единорог в конечном итоге всё же смог взять себя в копыта и открыть глаза. В них зелёными отблесками пламени горело бешенство. Теперь он не мог отказаться от того, зачем пришёл — память была его лучшей мотивацией.
— Каков план?
Жеребец подпрыгнул до потолка и резко развернулся, приземляясь обратно. Луна с потрясающим спокойствием полулежала на дыбе, вполне комфортно на ней устроившись — слишком комфортно, чтобы не издать ни звука, пока укладывалась в теоретическом присутствии Сомбры. Значит, была здесь уже давно и ждала его. Как только узнала?! Но в её глазах не было ни крупицы того, что она находит ситуацию или реакцию мужа удивительной либо комичной.
— Что ты здесь делаешь? — прошипел он, подрагивая от ярости и страха за аликорночку. Эта дыба не навевала ни единой светлой ассоциации.
— Помогаю тебе.
— Отправляйся домой немедленно!
— Вот беда, я забыла захватить ещё одну руну.
Сомбра, не растерявшись, вытащил из нагрудного мешочка свою. Луна распахнула глаза в ужасе, хватая её телекинезом в намерении вырвать, но единорог тоже оказался не лыком шит в вопросе магии: красная и бирюзовая ауры воинственно смешались в центре талисмана, извиваясь в стремлении перебороть друг друга.
— Убери её, глупец! — настала очередь аликорночки шипеть от испуга. — Если ты меня телепортируешь, ты останешься здесь, с ними!
— Я, если ты не заметила, этого и добивался!
— Нет, Сомбра! Пожалуйста, нет! Позволь мне тебе помочь, ты не должен делать это в одиночку!
— Это ты не должна была приходить сюда сразу после родов! Как ты обошла Адамант Релайнс?!
— Она добросовестно выполняет свои обязанности и неусыпно бдит за мной, — Луна сделала паузу, — у себя во сне.
Сомбра в отчаянии застонал, накрывая лицо обоими копытами и обречённо выпуская руну из телекинетического захвата. Та резко скакнула к аликорночке, стукнув её по подбородку.
— Пожалуйста, — пряча руну под крылом, взмолилась вполголоса она, — дай мне помочь тебе. Вдвоём мы можем сделать больше!
Единорог устало посмотрел на свою неугомонную и преданную жену.
— И каков план?
…Сомбра расплавил заклинанием замок, и, когда его механизм стёк на пол, без скрипа открыл новенькую дверь. Сырость и острота запаха более старой в целом темницы тут же ударила в ноздри; Луна, привыкшая за века вдыхать лишь благовония и аромат пищи, и вовсе брезгливо поморщилась, но это не продлилось долго. Неровно, но крепко сделанные стены тюрьмы щербато изгибались коридором в оба направления, демонстрируя ряды таких же дверей, как и сломанная единорогом, только старых и ржавых. Сомбра прислушался, не услышал шагов охраны и вышел наружу. Луна беззвучно последовала за ним.
Оба подкрались к первой попавшейся клетке и коротким шиканьем заставили блеснуть в темноте пару измождённых глаз. Увидев жеребца-единорога, разгуливающего на свободе, пленник раскрыл веки шире и, звеня цепями, подполз ближе. Угрюмый и недружелюбный свет факелов осветил его лицо, но не давал никакой возможности определить расцветку.
— Сколько здесь стражниц? — тихо спросил Сомбра.
— Четверо, — так же негромко ответил заключённый. — Патрулируют по половине коридора; пока две доходят до середины, две других ждут на его концах, встречаясь, меняются местами — ходившие ждут, ждавшие ходят.
Единорог кивнул на немного невнятное объяснение и понял, что попал ровно на расхождение кобыл и что нужно будет сразу убрать двух. Луна коснулась его копыта своим, привлекая внимание, и прошептала:
— Прибереги свою злобу. Помни, ты должен будешь убить их быстро и бесшумно.
Сомбра кивнул, поджав губы. Аликорночка коротко и быстро поцеловала их и, телекинезом найдя нужную комбинацию для штифтов внутри замка, зашла в камеру. Следовало бы поинтересоваться, за что горемыку посадили сюда, прежде чем снимать с него цепи, но, учитывая действующий в Хорниогии режим, жеребцов вполне могли бросать в темницу просто от скуки.
— Что это значит? — подозрительно спросил единорог, отползая от Луны, когда его оковы спали на пол с коротким шепчущим звоном.
— Ты свободен, — блеснула глазами аликорночка. — Мы устраиваем переворот.
Вера в зрачках освобождённого зажглась довольно быстро. Ему в его ситуации больше ничего не оставалось, кроме как поверить.
— Благодарю тебя, — горячо прошептал жеребец, пожимая копыто Луны. Кобылка смогла не скривиться, ощутив, как по её передней ноге поползло вверх какое-то быстрое и шустрое насекомое, но срочно сожгла то искрой магии. — Чем я могу помочь?
— Ходи вместе со мной и объясняй, кто я и что делаю. Дело займёт слишком много времени, если я буду успокаивать и уговаривать каждого.
— А кто ты? Как твоё имя? — единорог не был готов заплакать от счастья, но определённо смотрел на аликорночку, как на божественную спасительницу.
— Луна, — был ответ, и аликорночка быстро пошла к следующей камере. Сомбра напряжённо патрулировал коридор, заглядывая за изгибающиеся стены в ожидании стражниц.
Коридор, видимо, числился одним из самых длинных в темнице, потому что Луна, пусть и действовала быстро, возложив на внезапного помощника обязанность разъяснений, сумела освободить каждого жеребца в обозримой зоне. Её деятельность уже стала заметной среди заключённых: они, если были способны дотянуться, прильнули к решёткам своих камер и протягивали к кобылке копыта, скуля мольбы об освобождении. Опасаясь шума, Луна уже открывала по две-три камеры сразу, демонстрируя, что взаперти не останется никто, а вот с расковкой пленников из-за этого начиналась путаница.
Увлекшись своей миссией, кобылка забыла об одном очевидном и весьма досадном в этих краях факте.
Один из освобождённых жеребцов внезапно уставился на бока Луны, а его зрачки сузились до размеров кончика волоса.
— Это… это же… — лепетал единорог, поднимая трясущееся, как в лихорадке, копыто, чтобы указать на крылья спасительницы. — Аликорн!!!
Сомбра, резко развернувшись к завопившему жеребцу в короткой вспышке паники, пропустил удар в шею от так некстати вернувшейся охранницы. Луна рефлекторно поразила ту молнией прямо в рог, вызвав то ли контузию, то ли предсмертные конвульсии, в которых кобыла свалилась на пол, но, так или иначе, трюк оказался слишком эффектным и метким: добрая половина освобождённых с единым вскриком отшатнулась и помчалась прочь.
Перед ними возникло непробиваемое красное экранирование, в которое все до единого вписались рогами и носами — в зависимости от того, как низко опускали голову при беге. Преграждающий путь щит растворился, вздувшись пузырями и лопнув, но на его месте оказался внушительного вида серый единорог, скалящий клыки.
— Этот аликорн спас ваши трусливые жизни, — прорычал Сомбра, наступая на струхнувших ещё больше жеребцов. — И она может сделать так, что вас больше не придётся вытаскивать из этого клоповника, так что отбросьте свои тупорылые предрассудки и проявите немного уважения!
Ещё один короткий звериный рык прервал начавшиеся было возражения, каждое из которых единорог мог с лёгкостью предугадать. Знает, жил среди этого бреда.
— Луна не причинит вреда никому из вас. Это скорее сделаю я, если вы будете вести себя, как умственно отсталые сукины дети. Стойте тихо, выполняйте указания — и можете лично набить морды каждой сволочи, что вас сюда засадила.
— И трахнуть? — раздался робкий вопрос из притеснённой толпы.
«Насколько же навязчивая идея!» — подумал Сомбра, но ответил:
— Да хоть расчленить. Луна, продо… — он метнулся взглядом к выплывшей из-за поворота тени и бросился навстречу раньше, чем стражница смогла выглянуть за изгиб стены. Спустя мгновение её голова, вырванная с частью позвоночника, уже стукнулась об потолок, а затем грохнулась на пол. С тупым звуком и не менее тупым выражением недоумевающего недоверия на лице.
Сомбра, недолго думая, снял с её задней ноги ножны и вырвал из них меч, сразу повернув его к толпе выпущенных на волю жеребцов копытоятью:
— Если обещаете не набрасываться с этим на нас — держите, — не дожидаясь ответа и сразу вынося вердикт, единорог метнул оружие вперёд. Один из ловких заключённых поймал его на лету и даже сделал им мельницу в воздухе. — Вам понадобится оружие.
Следующие несколько минут в темнице превратились в слаженную работу многих рогатых. Луна открывала двери и цепи, Сомбра бесшумно и быстро, как и было условлено, устранял стражниц, а единороги обчищали их, забирая оружие и пытаясь напялить доспехи. Если у кого-то не получалось — следовал гогот, если получалось — ещё больше гогота. В крайнем случае, элементы обмундирования несли перед собой щитом.
— Я думала, что их будет больше, — опечаленно заметила аликорночка, рассматривая жеребцов.
Небольшая армия освобождённых во главе с Сомброй и Луной подошла к выходу из темницы. Больше не стесняясь и не таясь, аликорница попросту вынесла железную дверь, судя по звуку, заодно убив ею слонявшуюся туда-сюда по посту стражницу. Следующая, увидевшая судьбу соратницы и в ужасе распахнувшая рот, оказалась нейтрализована издалека метким попаданием молнии.
Диверсия шла по плану. Оружие и доспехи, пусть и в роли щитов по большей части, были уже у всех.
— Где покои королевы? — громко спросил Сомбра, повернувшись к вооружённой тюремной братии.
Вперёд выступил самый ободранный из единорогов. Свежие и давние ушибы, порой кровоточащие, покрывали всё его тело, а из носа непрерывно текла кровь; Сомбра невольно заинтересовался, чем провинился этот юнец, что его избивали почти так же сильно, как заклятого врага рода Сильвер Рэйзор.
— Средний ярус, самая вычурная дверь, — ответил он, хрипя перебитыми голосовыми связками. — Передайте привет от Старсвирла, господин.
— Веди их, Луна, — приказал Сомбра без заминки, посмотрев аликорнице в глаза. — Этот бой будет моим.
Единорог рысью убежал вверх по лестнице, на ходу зажигая рог.
— Ага, конечно, — прошептала аликорночка ему вслед, доставая из-под крыла горсть рун. Она обратилась к жеребцам: — Видите эти вещи? Кричите «Взрыв!» и кидаете в скопление врагов. Убивайте только тех, кто представляет реальную угрозу для вас! Не думаю, что к этому причастны все единорожки без исключения…
Сомбра не слышал хитрости своей жены, одержимый лишь кровожадным стуком в ушах. Он мчался по коралловому дворцу, и портреты былых правителей на стенах сливались в безликое пунктирное полотно по краям зрения. Нужные покои обнаружились не сразу, но не заметить их было трудно: непонятно, как дверь вообще не падала на пол под весом такого количества дорогих украшений. Не колеблясь, единорог зашёл внутрь.
В свете рассветного солнца покои едва ли не слепили. Золотые узоры покрывали стены от пола до потолка, заливали резную мебель и даже были разбрызганы по тканям драгоценными нитями. Покои Сильвер Рэйзор были, безусловно, самым роскошным и дорого обставленным, что Сомбре только доводилось видеть.
Он оправился от рябящих в глазах искр и бликов и осмотрелся. Королева угадывалась на постели, она всё ещё безмятежно спала, укрывшись тяжёлым одеялом: холод снаружи проникал в замок, медленно, но верно промораживая его до основания. Сомбра, бесшумно ступая по ковру из какой-то мохнатой шкуры, подкрался к кровати и сдёрнул одеяло.
Ему в лицо мгновенно полетел ворох ледяных игл. Вонзившись в кожу, они моментально покрыли ту плотной коркой инея; холод сковал глаза, мешая видеть, и заморозил основание рога. Сомбра вскрикнул и пропустил болезненный удар задними ногами в грудь, швырнувший его в стену. Панцирь льда треснул от удара и осыпался на пол осколками, и, открыв глаза, единорог увидел перед собой не только готовящего следующее заклинание Минта, но и пятерых пегасок-наёмниц.
Те окружили его, и, стоило Сомбре их заметить, набросились все скопом, не говоря ни слова, а лишь лязгнув перьевыми клинками. Они были матёры и быстры, и им удалось застать единорога врасплох, но в изобилии разбросанные по покоям тени оказались быстрее. Оторвавшись от пола и стен, они чёрными лезвиями пронзили Минта, оставив его хрипеть наколотым на пики и брызгать искрами сбитого, угасающего заклинания; окутали пегасок, перекрывая тем доступ к свету, а затем резко расползлись по своим местам — и пять бездыханных, словно высушенных тел упали на пол перед копытами Сомбры. Их оружие осталось торчать из плеч, груди и спины единорога — тому не удалось избежать всего. Но, с тихим рычанием выдернув клинки и посмотрев на места, в которые они успели войти их, жеребец немного подумал и забрал у теней всё, что тем удалось высосать. Отобранная у кобыл жизненная сила влилась в глубокие раны, и они затянулись. Сомбра одобрительно ухмыльнулся, думая, что это была неплохая идея, и способность определённо окажется полезной.
Нашпигованный теневыми копьями единорог при их исчезновении грузно упал на пол, истекая кровью. Сомбра подошёл ближе, смотрел на его всё ещё тёплый труп, у которого даже по-прежнему медленно опадала грудная клетка, пока воздух безвольно выходил через замирающие ноздри, и тяжело размышлял о том, что этот ублюдок умер слишком легко и слишком быстро. О, Сомбре было, что ему сказать и что вернуть. Минт оставался одним из немногих, кто разгуливал на свободе, прячась под платьем королевы, и под её защитой творил непростительные вещи… в том числе — с её пленниками. Сомбра в бессильной, напрасной ярости плюнул прямо в гаснущий глаз.
— Где же ты, дрянь, — прошептал Сомбра, осматриваясь и одновременно готовясь к очередной атаке. — Сколько ещё воинов ты здесь прячешь?
Всё указывало на то, что Сильвер Рэйзор знала о том, что он придёт. Минт в её постели, эти пять наёмниц — она возложила все надежды на то, чтобы убить своего бывшего пленника. Но где же она сама? Неужели… сбежала, пока Сомбра и Луна были заняты освобождением жеребцов и организацией восстания?
Путаясь в переднике, молодая служанка убегала на самые верхние ярусы, чтобы или спасти свою жизнь, или выброситься из окна, чтобы не дать грязным жеребцам из темницы прикоснуться к себе. Внезапно её спазмирующее в рыданиях горло было захлёстнуто красным телекинетическим полем, чтобы пришпилить её спиной к стене. Совершенно дикого вида окровавленный единорог с загнутым назад рогом вышел из тени, готовый зарычать, как разъярённая пантера.
— Где твоя королева? — потребовал он.
Кобылка зажмурилась, скуля в удушающем захвате. Телекинез тряхнул её в воздухе и изо всех сил приложил о стену.
— Говори!!!
— Уплыла! Она уплыла! — заголосила единорожка. — Сильвер Рэйзор уплыла туда же, куда полтора года назад ушли земные пони!
— Когда она сбежала?!
— Этой ночью!
— Мы опоздали…
Сомбра с раздосадованным рыком отбросил вскрикнувшую от боли кобылку, загнанно посмотрев в окно. «Конечно. Сильвер не стала терпеть холод и голод и просто бросила своих подданных, уплыв к сытой жизни. Не всех, конечно — вот почему было так мало заключённых и вот почему они сравнительно на равных сражаются с теми, кто остался во дворце! И, разумеется, она не стала дожидаться меня лично! Но почему она оставила Минта, именно Минта, она же всегда была готова круп этому щенку вылизать?» — лихорадочно размышлял Сомбра, сбегая вниз по лестницам и постреливая магией в пытавшихся сунуться к нему единорожек.
Столкнувшись с Луной, единорог едва не опалил её заклинанием по привычке, но сумел удержать и погасить заряд.
— Сильвер Рэйзор нигде нет, я ничего не понимаю, — растерянно замотала головой аликорночка.
— Потому что она сбежала, как настоящая крыса, — раздражённо ответил Сомбра, глядя в сторону моря.
— Мы сумеем догнать её!
— Это было ещё ночью, Луна!
— Корабли единорогов сильно уступают кораблям земных пони, они не такие быстрые и маневренные. Это не корабли даже, — возразила кобылка. — Мы сможем догнать её, и именно поэтому я здесь! — она эффектно распахнула крылья.
— Ты родила не настолько давно, чтобы тебе уже можно было тащить меня, — огрызнулся Сомбра.
Луна широко ухмыльнулась на его негодование и зажгла рог.
Через несколько секунд из окна единорожьего дворца вылетела аликорночка, шнурками от штор запряжённая в зачарованный ковёр. Сомбра, держась копытами за импровизированные поводья из тех самых штор, шлейкой обвязавшихся вокруг груди и плеч жены, поведал ей, перекрикивая ветер:
— Чтобы ты знала, я ничего абсурднее в своей жизни не вытворял! Как ты вообще до такого додумалась?
— Верь мне, я инженер! — весело смеясь, пошутила Луна. Она взмахивала крыльями, безо всяких усилий утягивая Сомбру за собой: заклинание, с которым он соприкасался, сидя на ковре, частично обнуляло его вес.
— Ты всё ещё помнишь, где находится тот материк, которым грезили земные пони?
— А иначе куда мы летим?
Единорог хмыкнул, устраиваясь поудобнее и глядя на проносящиеся внизу массивы воды.
— Вообще это довольно самоуверенно с её стороны — отплывать туда. И я сразу представил, как земные пони встречают её словами: «Ну вот, опять», — и по миру начинается их миграция-бегство с единорогами на хвосте.
Луна с хихиканьем кивнула и предупредила, полуобернувшись:
— Сейчас будет рывок.
— Я готов, — был ответ, и Сомбра крепче вцепился копытами в края ковра.
Кобылка посмотрела вперёд, на линию горизонта, и азартно облизнула губы. Её рог зажёгся, плетя паутину магии и свивая её в плотный комок на кончике рога.
— Пожа-а-алуйста… — протянула Луна, жмуря один глаз в сосредоточении, и заклинание сработало. Очередным взмахом крылья бросили её и Сомбру на ковре на добрый десяток метров вперёд, и аликорночка, довольно вскрикнув, уверенно рванулась дальше, преодолевая колоссальное расстояние за единицу времени.
Единорогу пришлось держаться действительно крепко. Было бы крайне глупо, если бы его просто сдуло от скорости, но слёзы уже убегали к уголкам глаз, срываясь с краешков век и оставаясь висеть в воздухе позади, прежде чем присоединиться к океану внизу. Земля появилась в поле видимости не так уж много минут спустя, но Сомбра заметил другое.
— Единорожий корабль! — крикнул он Луне, указывая вниз, несмотря на то, что у неё не было глаз на затылке. — Снижа-а-а-а!!!
Вот теперь, когда аликорночка азартно заложила вираж на снижение, Сомбру и вправду чуть не сдуло. Он вцепился зубами в край ковра, с ужасом глядя на приближающуюся палубу и осознавая, что сейчас его, болтающегося в воздухе, размажет прямо по ней, но кричать об этом прямо сейчас было как минимум самоубийственно глупо.
Луна затормозила в воздухе, и Сомбра получил шанс втащить себя на зачарованный ковёр телекинезом. Посадка вышла практически мягкой. На корабле стояла тишина. Возможно, потому, что почти историческое появление аликорночки и единорога лишило всех присутствующих дара речи.
— Королева дома? — не оправившись после экстремального полёта и всё ещё чувствуя головокружение и лёгкую тошноту, осведомился Сомбра. В ответ — единый растерянный кивок. — Хорошо. Можно её на пару снов… слов?
Пара единорожек бочком ушла к трапу. Луна шепнула мужу на ухо:
— А как же скрытность?
— А куда она денется с корабля среди океана?
— Я бы всё-таки просматривала область вокруг на случай, если у неё есть лодка, и она захочет по-тихому сбежать от нас, как она любит это делать.
— Займись этим, — кивнул единорог и потряс головой, прогоняя муть из уголков глаз. Кажется, у него начиналась лёгкая морская болезнь.
Луна с кивком отошла от Сомбры и стала прогуливаться вдоль бортов.
— Да, спасибо, я знаю, — вежливо кивнула кобылка шарахающимся от неё пони, уже готовым заорать привычное и, надо сказать, опостылевшее за все события название её расы. Единорожки изумлённо переглянулись и закрыли рты, но не перестали потихоньку отползать от Луны каждый раз, когда та приближалась. Кобылка только ухмылялась про себя на такое, следя, тем не менее, чтобы никакой металлический предмет не украсил ненароком её затылок.
Следила она также за серым единорогом, который за утро напряжения, беготни и битв, похоже, растерял часть своего бессмертного гнева и вёл себя достаточно спокойно, ожидая посыльных и осматриваясь. Не брызгал пенной слюной, не сверкал зловеще глазами, не тренировался, разрушая корабельное имущество — создавалось впечатление, что Сомбра выгорел, даже не начав по-нормальному мстить.
Тем не менее, как только Сильвер Рэйзор, презрительно щурясь то ли от солнца, то ли от присутствия чужаков на своём корабле, вышла на палубу, его тело едва заметно напряглось.
— Это даже мило, — вкрадчиво заметила королева, — что вы приложили столько усилий, чтобы найти меня.
— Есть один должок, — глухо ответил Сомбра. Он подошёл почти вплотную к единорожке. — Ты прекрасно знаешь, зачем я здесь. Я убью тебя. А после уничтожу твои владения.
— Они больше не важны, — тонко улыбнулась Сильвер Рэйзор. — Скоро туда придут голод, запустение и разруха. Будет разумно переселиться в тепло и сытость.
— У тебя не получится, — ядовито подсказала Луна, прищурив глаза. — Ты забыла о моём проклятии? Куда бы ты ни пошла — несчастья будут следовать за тобою.
Единорожка прижала уши, неприязненно щурясь на кобылку:
— Мы встречались? Ты… ты! — чёрные глаза распахнулись при взгляде на развернувшиеся крылья.
— Луна. Так же известная как Шетани Пайн, — любезно подсказала аликорночка. — Это я разрушила твою темницу и освободила Сомбру.
Напускное спокойствие и безразличие Сильвер Рэйзор моментально лопнуло, как и капилляры в её глазах. Белки налились кровью, а грудь заходила туда-сюда в участившемся от бешенства дыхании.
— Это ты! — зарычала единорожка. — Это всё случилось из-за тебя! Моя бабушка, королева Виктори Край, лишилась всего из-за тебя!
— Она вряд ли лишилась из-за неё всего, раз оставалась королевой, — закрыл Луну собой Сомбра, ударяя копытом по палубе. Подданные Хорниогии расползались кто куда: атмосфера на корабле стремительно накалялась.
— Да если бы ей нужна была власть, ты бы уже давным-давно был мёртв! — рявкнула Сильвер Рэйзор. — Власть была лишь средством достижения цели, а её целью всегда был ты! Только ты! Она делала ради тебя всё, она любила тебя так, как никто и никогда не смог бы любить и как никогда никого больше так и не смогла полюбить, но ты предпочёл ей это чудовище! И разве же из любви?! Разве возможно любить аликорна?!
— Возможно! — отрезал Сомбра так жёстко, как никогда прежде, но королева уже окончательно потеряла над собой контроль.
— Ты лжец! Ты лжец и всегда был лжецом! Ты ещё и захотел поиздеваться над её горем, ты с самого начала делал всё лишь ради развлечения! Ты отнял у неё того, кем она заменила тебя, бросив его в пекло, к которому он не имел никакого отношения!
— Я не делал этого, безумная идиотка! — глаза Сомбры на мгновение полыхнули красным.
— Да, он не делал этого. Это сделала я.
В установившееся мгновение тишины стало слышно дуновение ветерка.
— Что? — одновременно повернулись к Луне два единорога.
— Это сделала я, — тяжело призналась аликорночка, нагибая голову и глядя на Сильвер Рэйзор исподлобья. — Я свела жениха твоей бабушки с ума, чтобы он взял на себя вину Сомбры. Я проникла в его сны и изменила его подсознание, заставив думать, что убийца принца гиппогрифов — именно он. Я не ставила целью навредить именно Виктори Край, я искала максимально похожего внешне единорога! Но, так или иначе… именно я должна была стать целью твоей мести, — виноватый её взгляд стал твёрдым. — Не Сомбра. Сражаться тебе нужно именно со мной.
— Луна, это правда? — тихо, практически уничтоженно прошептал единорог. — Это всё случилось из-за тебя?
— Я хотела спасти тебя, — проскулила Луна, закусывая нижнюю губу. — Я больше ни о чём не думала, кроме как спасти тебя! Не только тебя, но ещё и множество жизней! Поставив под удар того жеребца, я предотвратила войну!
— Ты сделала это зря, — Сильвер Рэйзор тряслась от злости, шипя, как ошпаренная кошка. — Может быть, гиппогрифы одержали бы верх, и всю твою аликорнью братию стёрли бы с лица земли, чтобы вы больше не отравляли пони жизни!
Главным её врагом оказался аликорн. Родовая одержимость, помножившись на предмет исторической ненависти и страха, толкнула единорожку за грань безумия: роняя клочья пены, она с непонийским рёвом бросилась в атаку.
Сомбра встал на дыбы, готовясь защитить Луну и отразить удар, но в этот момент всё его тело пронзило тысячей игл, и он не сумел пошевелиться. Сильвер Рэйзор резким изгибом туловища обогнула его, и за спиной парализованного единорога прогремело столкновение двух магических аур.
— Прости, Сомбра, — услышал он голос аликорночки, в котором явно звучали слёзы. — Так нужно! Это мой бой!
Единорог пытался пошевелить хоть одним мускулом, пока сзади звучали бросаемые двумя кобылами друг в друга заклинания и их крики — ярости или боли. Каждый раз, когда Сомбра слышал шипение опаляющего шерсть и плоть луча, а затем — вскрик Луны, все его внутренности сжимались в комок и леденели.
Ему было страшно. Он застыл на двух задних ногах, не имея возможности заглянуть себе за спину, где разгоралось сражение его возлюбленной и кобылы, которая перед лицом безумия сломала все свои предохранители и дралась теперь на пределе ярости, не боясь боли и не принимая поражения. Сомбра ощущал катящиеся по телу бисерины нервного пота, но не мог сделать ровным счётом ничего. Парализующее заклинание сковало даже магию. Зачем она это сделала?! Зачем?!
Когда спину опалил остаточный жар взрыва, волной взметнувший гриву, а единорожки наконец перестали стоять столбами и бросились на подмогу своей королеве, Сомбра отпустил свой разум работать на пределе его возможностей. Время словно замедлилось, пока единорог лихорадочно соображал, что делать, и искал в подсознании способ преодолеть парализацию.
Он не знал о том, что не так давно материализовал одеяло в реальность через созданный Луной сон, но, перебирая опутавшие его незримые цепи, обнаружил, что их с аликорночкой магия связана некой закономерностью. Их силы родственны и близки, как если бы Сомбра был тенью, а Луна — ночью. И, если они были единым целым вместе, у них явно было что-то общее, что помогало им так тесно сосуществовать. А значит, через эту общность можно было управлять заклинаниями в обе стороны…
Воображаемые оковы очередью защёлкали замок за замком.
Время снова пошло.
Сомбра, зарычав, с грохотом обрушил передние ноги на палубу, и вместе с тем создал магией ударную волну, что, разлетевшись от копыт, снесла ринувшихся на подмогу Сильвер Рэйзор единорожек. Несколько перевалились через борт и полетели в воду, но единорогу уже было всё равно: он не смотрел на них, разворачиваясь и кидаясь в бой на стороне жены.
Перья на половине одного из её крыльев были выжжены, оставив после себя только обугленные стержни среди бугристых ожогов, сочащихся сукровицей. Рог опасно стрелял искрами даже при малейшем движении магии, предвещая скорое выгорание: Луна чересчур полагалась на заклинания до этого, непонятно, переоценила она себя или просто не думала о последствиях. А ещё она избегала наступать на правое переднее копыто, несмотря на то, что все её ноги выглядели целыми, и в прыжках, которыми она уходила из-под атак Сильвер Рэйзор, участвовали полноценно. Сомбра, однако, не занимался рассматриванием долго, сперва бросая перед кобылкой щит, что поглотил атаку сумасшедшей королевы, а затем бесцеремонно снося ту сплошным потоком жуткого чёрного огня.
Сильвер Рэйзор, несмотря на все причинённые Луне травмы, была уже вымотана безумным разборосом высокомощных заклинаний; к тому же, её уровень существенно не дотягивал до того, что умели они с Сомброй. А вся ярость единорога вернулась; он сыпал ударами безо всякой жалости, чередуя огонь, лёд, плазму, механику и при этом постоянно сверля свихнувшийся разум паническими атаками и ужасом. Краем глаза он заметил, что Луна не осталась в стороне: распахнув крылья и крайне убедительно рыча, она изрыгала проклятья в сторону пытающихся прийти Сильвер Рэйзор на помощь кобыл и успешно пользовалась дурной славой своей расы, чтобы держать пони в страхе более прямым и очевидным образом.
Сомбра чувствовал, что от королевы под его бешенством остаётся мокрое место. Психически, физически. Она таяла под напором бесконечных атак, становясь ничем; количество целых костей в её теле и неизмученных отделов в её мозге сокращалось с такой скоростью, что это можно было вводить, как новое определение боли. От злости единорог потерял способность к осмысленной речи, но ввинчивающаяся в голову Сильвер Рэйзор телепатия обосновывала каждый разрыв её мышц, перечисляя даже малейшую вещь из тех, что она делала с серым мстителем в той отсыревшей и затхлой камере пыток.
Луна смотрела на избитый кусок мяса с аномальным безразличием. Когда Сомбра остановился, задохнувшись и почти выбившись из сил, и вытер с копыт ошмётки королевской шкуры, Сильвер Рэйзор, как ни удивительно, смогла прохрипеть:
— Наша… дочь…
Единорог перестал дышать, чтобы услышать.
— Что?
— Наша дочь… — чёрные глаза закатывались под распухшие от ударов веки. — Позаботься…
Сомбра замер, не понимая, что имеет в виду умирающая, но со следующим хрипом последнее дыхание жизни покинуло её. Единорог пихнул сломанное плечо.
— Эй… — он схватил раздробленную кость телекинезом и тряхнул всё распухшее от синяков, разрывов и переломов тело. — Что ты такое несёшь? Это правда? — он повернулся к замершим в ужасе на другом конце палубы единорожкам. — Скажите мне: это правда или предсмертный бред?
— Отвечайте же, — угрожающе потребовала Луна, свысока глядя на кобыл. Одна из них сглотнула.
— Это п-правда… Девять месяцев назад королева Сильвер Рэйзор родила дочь после связи с В-Вами…
— После связи со мной она могла лишь превратиться вот в это, — с ненавистью пнул задней ногой труп Сомбра. — Но забеременеть — нет!
— Принесите жеребёнка, — приказала аликорночка, похолодев.
Единорожки замялись, лихорадочно переглядываясь.
— Я не причиню вреда невинному жеребёнку, — поторопила Луна. — Несите кобылку.
— Нам нельзя ей верить! — трясясь от страха, крикнула своим товаркам одна из кобыл. — Мы должны защитить каждую из принцесс!
— Каждую? — непонимающе подняла брови аликорночка, и та единорожка добавила, сжавшись в ужасе:
— У к-королевы… были ещё дочери… старшие…
— Принесите младшую, — прикрыла глаза Луна. — Мы всего лишь хотим на неё взглянуть, мы не причиним вреда ни одному жеребёнку на корабле. Ну же!
Ещё несколько секунд колебаний — и несколько кобыл откололись от табуна, чтобы спуститься на нижние уровни корабля и вернуться с маленьким свёртком в красиво расшитом одеяльце. Луна поманила несущую жеребёнка единорожку копытом, и та не стала подходить сама, а лишь понесла спелёнутую малышку магией вперёд. Аликорночка бережно переняла свёрток своим телекинезом. Сомбра подошёл ближе и взглянул на альбиноса с прозрачными глазами, через бесцветные радужки которых просвечивали кровеносные сосуды.
— Этого… этого не может быть, — растерянно посмотрел он на Луну. — Это всё, всё это от начала до конца… этого просто не может быть! З-значит, в тот раз, когда она принудила меня…
Единорог, пошатываясь, подошёл к борту корабля. Луна была готова и к тому, что он прыгнет, и к тому, что его вырвет, но он просто стоял и вдыхал солёный воздух так долго и глубоко, что начала кружиться голова. К океанским запахам стремительно примешивалась кровь. Сомбра повернулся к аликорночке с помутившимся взглядом; тот остановился на тихо вертящей глазами кобылке в её передней ноге.
— Дай мне её.
— Сомбра?
— Дай мне её, я просто выброшу её за борт.
Кобылка мгновенно прижала жеребёнка к груди, закрывая здоровым крылом.
— Ты не посмеешь. Мы обещали! Эта крошка здесь не при чём!
— Мы просто убьём её и закончим это! — прорычал Сомбра, топнув копытом. — Мы накормим ей рыб и вернёмся в королевство, забудем этот кошмар, как страшный сон, и будем жить спокойно и счастливо!
— Ты думаешь, что ты говоришь?! — Луна заплакала. — Это же твоя дочь! С Блюнесс Флит ты поступил бы так же?! Тоже предложил бы убить её?!
— Я предлагаю убить случайное, незапланированное недоразумение!
Аликорночка с тихим сипением выпустила воздух из лёгких, и Сомбра осознал весь смысл сказанного.
— Сомбра…
— Я не хотел так говорить, — отчаянно заверил единорог. — Я ни в коем случае не стал бы делать такое с Блюнесс!
— Я знаю.
— Просто… Блюнесс — от тебя, а эта — от неё! Я ненавидел её больше всех в этом мире!
— Я понимаю.
— Луна, пожалуйста, прости. Я был… я был не готов к тому, что всё повернётся именно так.
— Да, — вымотанно кивнула Луна, нежно прижимая жеребёнка к груди. — Как её зовут?
— Платина, госпожа, — неуверенно пробормотала одна из кобыл. Аликорночка посмотрела на неё с болью и усталостью, не в силах решить, что она думает об озадаченности во встречном взгляде.
— Поворачивайте назад.
— Н-но, госпожа…
— Пожалуйста, поворачивайте назад. Я просто хочу отдохнуть.
— До новой земли земных пони осталось совсем немного, Вы можете отдохнуть там! — отчаянно протараторила единорожка. — К-к тому же… в Хорниогии совсем не осталось еды. Мы надеялись… выторговать хоть немного.
— Хорошо, — обречённо согласилась Луна, бредя к трапу. — Сомбра?
— Да? — моментально и нервно отозвался единорог.
— Присмотри, чтобы нас не убили во сне. Мне нужно многое очень хорошо обдумать.
Луна спустилась по лестнице в темноту трюма. Мягкий звук её шагов рифмовался с дыханием малышки, столь похожим на то, которое она слушала от собственной дочери… внезапно в этот умиротворяющий, льющийся на перенапряжённые нервы бальзамом звук канонадой прохрипел чей-то уставший от рыданий голос:
— Подождите минутку… «госпожа».
Аликорночка остановилась и пошарила взглядом по тёмным уголкам прохода, гадая, откуда может идти голос. Он тем временем продолжал:
— Вы убили мою мать. Не важно, что не своими копытами — Вы убили её.
— Выйди на свет, — тихо попросила Луна. — Мои глаза ещё не привыкли к темноте.
— О, им придётся это сделать, — в голос неизвестной кобылки просочился материнский маниакальный смешок. — Скоро в Вашем мире будет лишь тьма и ничего больше.
— О чём ты говоришь, дитя? — нахмурилась аликорночка.
— Королева была готова к покушению, и вы совершили достойную диверсию. Но она свою начала ещё раньше. Жизнь взамен на жизнь — справедливый обмен.
— О чём. Ты. Говоришь.
— Я уже послала весточку. Когда она дойдёт — Блюнесс Флит уже не будет среди живых.
Привыкнувшие к темноте глаза Луны успели выхватить из темноты две лиловых радужки, но, как только аликорночка рванулась вперёд, исчезли и они, и их обладательница.
XXI. Завязка истории
Луна моментально метнулась назад, в инстинктивном порыве разогнаться до невероятной скорости распахивая крылья и обивая их об узкие стены трапа. Короткая тупая боль не заставляла её даже поморщиться: важнее было одним прыжком перемахнуть все ступени. Аликорночка едва ли не прыгнула на спину говорящему что-то единорожкам Сомбре и крикнула:
— Беда!
Единорог вильнул в сторону, когда Луна начала сваливаться с него, поймал жену и встревоженно ощетинился:
— Что такое?
— Блюнесс Флит что-то угрожает, какая-то кобылка сказала мне об этом! Мы должны срочно вернуться!
— Стой-стой-стой, подожди, — поморщился Сомбра и стащил аликорночку на палубу рядом с собой. — Тебе не кажется, что для такой паники многовато неизвестных переменных? Что за кобылка?
Луна сглотнула, в первую секунду лишь бессмысленно хлопнула ртом.
— Она… — уже не так уверенно промямлила аликорночка. — Она была в темноте, я видела лишь фиолетовые глаза. И она сказала, что Сильвер Рэйзор начала… подстраивать что-то ещё раньше нас. Какая-то весточка отправлена, и скоро Блюнесс Флит не будет в живых.
— Это всё?
— Нет, она называла Сильвер Рэйзор своей матерью…, но я не помню точно, — хмурясь, Луна раздражённо помассировала висок и топнула копытом. — Я слишком сосредоточена на сути, чтобы запоминать всё дословно, мы должны спасти нашу дочь!
— Это звучит абсурдно, — скривился единорог. — Я думала, ты догадалась, что все в роду Сильвер Рэйзор — сумасшедшие, и не будешь так зацикливаться на их подзуживаниях…
— Подзуживаниях?! — вскипела Луна. — Ты говоришь о покушении на Блюнесс, как о жеребячьей шалости?!
— Потому что это и есть жеребячья шалость! — повысил голос Сомбра. — Купол, сотни стражников, слуги, из-за которых ты так легко оставила Блюнесс и до текущего момента о ней не беспокоилась, три, драконикус подери, аликорна — это покушение обречено на провал в самом начале! — он выдохнул, пригладив шерсть. — Луна, я понимаю, что это для тебя очень волнительно, но в тебе говорит скорее материнский инстинкт, чем здравый смысл. Подумай: ты потребовала, чтобы я взял на воспитание своего жеребёнка от другой кобылы!
Аликорночка стушевалась, обиженно отведя взгляд и инстинктивно прижав Платину ближе к груди. Единорог смягчился.
— Можешь связаться с кем-нибудь из дворца во сне, если хочешь.
— Я не смогу уснуть сейчас, — буркнула Луна.
Сомбра помолчал.
— Ты не шутила про то, что не взяла с собой обратных телепортационных рун?
— Взяла, конечно, но… — она магией вытащила названный предмет из неведомого тайника. — Осталась только одна. Я потеряла другую за все эти погони и битвы.
— Тогда иди.
— Сомбра!
Единорог ласково посмотрел в тревожно засверкавшие бирюзовые глаза и поцеловал жену в губы.
— Иди. Не волнуйся за меня. Проверишь, всё ли хорошо — и вернёшься за мной. Если, конечно, не сердишься на меня настолько, что оставишь здесь, как в ссылке.
Луна невольно усмехнулась, но заволновалась вновь, прошептав:
— Ты уверен, что справишься? Эти кобылы готовы убить тебя хотя бы из мести, ты убил их королеву у них на глазах.
— Уверен, в качестве гребцов у них далеко не кобылы, — лениво отозвался Сомбра. — Добрая весть о свержении тирании и обещание свободы — и я обрету с три-четыре десятка верных и благодарных друзей. Не беспокойся обо мне, моя душа. Я удерживал в подчинении не такие… шайки.
Луна благодарно улыбнулась ему, поцеловала, передала жеребёнка и, не мешкая, активировала руну. Единорожки отшатнулись от искр, что, лишь очертив силуэт исчезнувшей кобылки, плавно опустились и растаяли при соприкосновении с палубой.
Сомбра осмотрелся. Каждый раз, когда аликорночка исчезала, удалялась от него на многие мили, из его жизни словно вырывали что-то. Оно было не настолько всеобъемлющим, чтобы начисто убивать единорога или делать его другим пони, но… при исчезновении этот процесс определённо начинался на низких оборотах, своим предельно медленным раскручиванием повергая жеребца в подобие кратковременного ступора. Следовало привыкнуть вдыхать воздух, не разделяемый с Луной, осознать, что теперь бесполезно оглядываться в её поисках…
— Итак, — выдохнул он наконец, сдерживая неприязнь при взгляде на альбиноса у себя в передней ноге. — Отнесите её в колыбель и продолжайте плыть прямо по курсу, — в глазах единорожек угадывалось неподчинение. — Надо же нам похоронить Сильвер Рэйзор, например? А пока покажите мне мою каюту.
— Вашу каюту? — смущённо уточнила одна из единорожек.
— У королевы же были покои? — поднял бровь Сомбра. — Ну так теперь они мои. Ах, да, препроводите туда всех её жеребят, мне нужно разобраться в произошедшем инциденте.
— Позвольте, Вы полностью нарушаете регламент.
Сомбра обернулся на тёмно-зелёную кобылку с белой гривой, чьё розоватое магическое поле струилось по завиткам рога в боевой готовности. Она была сложена намного крепче обычных единорожек, а огонь в жёлтых глазах мог испепелить бывалых воинов-пегасов. «Явно не телохранительница, что странно, — рассудил Сомбра, — иначе битва с Сильвер Рэйзор шла бы по другому сценарию».
— Изволишь представиться? — спокойно спросил он.
— Главнокомандующая армии Хорниогии, Уиллоу Пойнт, — отрапортовала воительница. — По законам я — регент страны после смерти королевы, и именно я буду отдавать приказы, пока наследница не достигнет совершеннолетия.
— Мило, — сухо оценил Сомбра. — Только перед тем, как ты попытаешься вспороть мне брюхо, позволь прояснить пару вещей. Первая: королеву убил я. И да, я ставлю себе это в заслугу. Вторая я — отец наследной принцессы.
— Наследная принцесса — не Платина, а старшая дочь Сильвер Рэйзор, Варминг Харт!
— Ненадолго, — кровожадно блеснули глаза единорога. — И третья вещь. Я только что прибыл из Кристального королевства, места, которое по развитию обгоняет эти болота, как кролик — черепаху, и я немало оттуда почерпнул. Попытка бросить мне вызов равноценна прыжку в кипящее масло, и вам это лучше не проверять. Скажу только, что я дрался наравне с аликорном.
— Ты — аликорноборец? — во взгляде Уиллоу Пойнт мелькнуло уважение.
— О. Кстати, насчёт этого.
Сны такого рода Сомбра научился различать с первого вдоха. Тело ощущалось точно так же, как в реальности, и не было ни зернистости, ни размытости, ни даже чувства траты энергии — напротив, она напитывала тело, и единорог осознавал себя сразу в двух реальностях, никак не конфликтующих друг с другом. Астральная и физическая.
Луна появилась быстро, буквально выпрыгнув из пустоты, и мгновенно обвила копытами шею мужа.
— Ты жив.
— Разумеется, если только Анима не научила тебя и пути в царство мёртвых.
— Нет, не учила, — с усмешкой покачала головой Луна. — Ты принял меры по безопасности?
Кивок в ответ.
— Сплю под щитом. Я устроил всё таким образом, что если кто-то попытается разрушить его — я моментально проснусь.
Аликорночка кивнула.
— С Блюнесс Флит всё в порядке?
— Да, ей ничего не угрожало, — облегчённо выдохнула кобылка. — Ты был прав. Но… кое-что странное всё же случилось. Несколько месяцев назад в королевство пришёл эквусский единорог по имени Шивер Тэйл. Он просил убежища от тирании правительницы Хорниогии, и ему его предоставили. Вчера, когда я телепортировалась обратно, он успешно сдал экзамены на знание языка и культуры и был готов пройти кристализацию, а в самый ответственный момент вдруг выхватил кристалл из копыт своего кристальника и был таков. Все были так удивлены, что никто и не подумал его поймать, но Шивер Тэйл убежал с выкраденным кристаллом за пределы купола и больше не вернулся.
Сомбра озадаченно моргнул.
— Да-да, — закивала Луна, — у меня было такое же лицо, когда мне всё это рассказали. Были случаи отказа от кристализации, но никогда не было… воровства.
— Но это же бессмысленно, — поморщился единорог. — Даже если попытаться продать кристалл — ты скорее потеряешься в метели и умрёшь, чем доберёшься с ним хоть до самой захудалой торговой точки. Да и терять шанс на благополучную и спокойную жизнь… кому это нужно?
— Всё верно. Анима и Дженезис тоже не могут понять логики этого поступка, но он однозначно не понравился им. И из-за этого они, — аликорночка сделала паузу, прижав уши, — запретили кристализировать кого-либо ещё, кто не был рождён в королевстве.
Единорог вскинул брови. Он не придавал этому значения, но знал, что случаи бегства из Эквуса в Кристальное королевство участились. Возможно, Шивер Тэйл был первым только в его глазах — после десятков тех, кого Сомбра не замечал.
— Однако это будет значить, что новым пони не хватит места? — медленно проговорил он.
— Это будет значить только то, что территория королевства не будет увеличиваться. Если беженцы сумеют найти друзей, семью и работу — без жилья они не останутся. Но ты можешь представить, как им будет сложно сделать это, не считаясь полноценными членами общества… да ещё и после такой выходки одного из их соплеменников.
— Потому что ещё никто из кристальных пони не крал у себя самого же, и что будет стоить беженцам украсть у другого — так все будут думать?
— Именно! На Селестию возложили задачу, правда, решить эту проблему и интегрировать их в кристальный народ без такого ритуала… и это скорее внесло трудности, чем избавило от них.
— Уровень преступности среди новичков превысил все допустимые нормы? — невольно ухмыльнулся Сомбра, но под взглядом Луны притих.
— Если бы. Эти пони по большей части совершенно невинны! Они точно заслуживают того, чтобы жить наравне со всеми, особенно после всего, что им пришлось вынести на Эквусе, а это… то, что им пришлось перенести — просто ужасно, Сомбра. Из-за отбытия земных пони пегасы и единороги терпят тотальную нехватку пищи, причём паёк распределяется крайне неравномерно — правящие верхушки берут себе больше, чем могут проглотить. Пока они жируют — простые пони терпят голод и болезни, воины ослабли, и Эквус стал раздольем для захватчиков других видов. Алмазные псы, грифоны, драконы и минотавры атакуют племя за племенем, порабощая, насилуя и даже убивая!
Сомбра поджал губы, утешающе гладя Луну по плечу. Она напряжённо потёрла копытом лоб, её глаза нервно бегали:
— Анима и Дженезис по-прежнему не хотят вмешиваться. Но ты, Сомбра! Ты же должен понять пони! Ты тоже был в таком положении, как они!
— Хочешь сказать, я должен положить этому конец? — поднял брови единорог.
— Мы вместе должны положить этому конец.
— Ты и Селестия — аликорны. Оставшиеся на Эквусе твердолобые скорее сами будут собачками для алмазных псов, чем поверят вам. А о своей репутации, если мне приходится спать под защитным куполом, и говорить не приходится.
— Это и не может произойти за пару недель, — вкрадчиво начала Луна. — Понадобится много лет, а у тебя есть и это время, и доступ к трону Хорниогии.
Жеребец помолчал несколько секунд.
— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь. Это же означает, что мы будем порознь как минимум полвека! К слову, послушай мои новости, чтобы понять, в чём ты меня бросаешь. На Эквусе — северный холод, не меньше, но это ты и сама знаешь. Сегодня мы высадились на соседнем материке… и я даже рад, что не попал на него, потому что его назвали Чахоточным.
Луна в ужасе закрыла копытом рот:
— Эпидемия?!
— Вряд ли. Причина скорее в странном газе, источники которого здесь на каждом шагу. Да, зелень, как и преполагалось, цветёт и колосится, но для лёгких тех, кто пытается её культивировать, эти испарения действуют хуже яда. Единственный отпор, который земные пони смогли дать единорогам — ненавидящие взгляды, да и это было смазано тем, что они постоянно кашляли. Некоторые — с кровью. Пегасов вообще не было видно поблизости: то ли уже все переумирали, то ли улетели от греха подальше.
— Это ужасно! — хлопнула крыльями Луна. — Но почему сами земные пони не ушли оттуда?
— А ты разве не знаешь этих баранов? — пренебрежительно фыркнул Сомбра. — Они не могут признать, что идея плохая, даже если её инициатором был я. Ещё бы — это же означает вернуться под гнёт единорогов, из-под которого они так эффектно сбежали! И да, они узнали меня.
— О звёзды, — крепко прижала его к себе кобылка. — Ты не пострадал?
— Я уже упоминал, что они еле на ногах держались?
— Верно, — сконфуженно улыбнулась аликорночка. — Пожалуйста, продолжай.
— Хороших новостей всё же больше: их ряды поредели не сильно и никто не сошёл с ума от голода, потому что даже диких растений хватало для пропитания. Единорожки, увидев такое изобилие, чуть не бросились собирать всё, что видели — пришлось отгонять их, чтобы не занесли себе в организм и не привезли в Эквус заразу, осевшую на листьях. Я, конечно, видел гейзеры этого коричневого газа, но не хочу рисковать, сваливая всё на него. Изучать, что это такое, я пока тоже не рискну, поэтому утром мы грузим земных пони на корабли и отчаливаем обратно. Единорожек я убедил, что мы забираем всех в рабство. По прибытии их ждёт большой сюрприз.
— Ты отменишь рабство?
— Нет, не так сразу, — поморщился единорог. — По факту, мне подчинялись, потому что я дьявольски харизматичен и обладаю божественным даром убеждения… хорошо-хорошо: потому что я говорил громче и увереннее всех, а ещё не обошлось без магии страха, превращающей всех несогласных в дрожащих и растерянных овец, которым громкий и уверенный голос — что воля небесная. Но я не настолько силён, чтобы всё время полагаться на магию. Придётся обращаться и к силе.
— Без чрезмерного насилия, Сомбра.
— Луна, — обманчиво ласково сказал жеребец, — ты говоришь о диком материке, где я застрял между двух народов, каждый из которых просто спит и видит, как бы меня растерзать. Один — за то, что я заманил его в газовую камеру, другой — за то, что я убил их правительницу и всех её приближённых. Да, Луна, я убил всех её приближённых и всех её жеребят. Кроме Платины, — презрительно фыркнул он, — раз она тебе так понравилась.
Он приложил всю свою силу воли, чтобы не умереть под разочарованным и ужаснувшимся взглядом Луны. Единорог отчаянно захотел броситься ей в копыта и умолять о прощении, лишь бы она поняла его. Её осуждение, противоречащее вечному оправдыванию его, убивало быстрее стрелы между глаз.
— Ты мог дать им выбор, — тихо сказала аликорночка. — Ты мог склонить их на свою сторону, ты мог попробовать как минимум пять вещей вместо того, чтобы убивать их всех.
— Вообще-то, я предложил им варианты, — потёр копытом затылок Сомбра, коротко прикусив губу. — Или они принимают моё союзничество, или они шагают за борт. Они выбрали свой вариант и напали на меня. Тут — уж прости — у меня другого выхода не было. И ещё раз прости, Луна, но после такой жизни у меня появилось правило. «Никаких первых шансов».
— Ты рискуешь прослыть тираном, — прошипела кобылка сквозь зубы.
— Это не Кристальное королевство! — повысил голос единорог. — Тут не выйдет разводить демократию, здешние народы, не важно, насколько они хитры и развиты, понимают только позицию силы! Думаешь, Сильвер Рэйзор пришла к власти законным путём? Нет — она всего лишь застращала тех, кто был способен ей помешать! Страх — самый надёжный мой союзник теперь, а в том, чтобы нагнать его, я всегда был очень хорош!
— А как же я?!
— Ты уютно устроилась в безопасном сиянии Кристального Сердца!
— А как же я в качестве твоего союзника?!
— Что? — обомлел единорог.
Луна всхлипнула. Она шагнула к нему и уткнулась носом в его грудь.
— Неужели ты думаешь, что я брошу тебя там одного? Оставлю расхлёбывать всё в одиночку, брошу сражаться против всех монстров, а сама в это время буду пить вино и смотреть игрища в тепле?
Растерянно дрогнувшее копыто Сомбры нежно легло ей на холку:
— Л-Луна…
Аликорночка подняла голову, заглядывая ему в глаза.
— Я иду к тебе. Ты проснёшься рядом со мной.
Сомбра беззвучно захлебнулся воздухом. После того, как он показал лицо своего зверя, предав значительную часть её идеалов, Луна продолжала быть ему верной, и от этого сердце единорога застучало быстрее. Но он не был бы собой, если бы счастье затопило и его разум.
— Но как же наша дочь?!
— Мы обе будем с тобой, — вымученно улыбнулась Луна.
— Сумасшедшая! — тряхнул её за плечи единорог. — Ты собираешься обречь Блюнесс Флит расти среди жестокости, холода и разврата! Приноси в жертву себя, но оставь нашу дочь на попечение сестры!
— Так мы оба будем помнить, за что сражаемся, — накрыв его копыта своими, крепко сжала их аликорночка. — Так у нас обоих будет стимул превратить Эквус в процветающее место, так мы не дадим ни грифонам, ни драконам, ни псам поработить наших собратьев!
— Не безумствуй, — процедил Сомбра, обвивая аликорночку копытами. Их тела переплетались, пока их умы сталкивались в битве. — Останься там. Останься с нашей дочерью и вырасти её счастливой пони. Я сделаю всё остальное.
— Я больше не расстанусь с тобой, — закрыв глаза, Луна позволила их носам и губам почти столкнуться. — Я больше не позволю никому причинить тебе боль. Я всегда буду защищать тебя.
— Нет, это я буду тебя защищать, — они целовались не губами, а улыбками. — Я намекнул им на то, что убийства аликорнов отныне под запретом. Как только они признают меня королём — а у них не будет другого выхода — я буду карать нарушение этого закона смертной казнью.
— Тогда мне придётся стать той королевой, которая заставляет своего жестокого мужа иногда быть милостивым…
И он был. Его грубая страсть обжигала, когда они наконец встретились в настоящем поцелуе, глубоком, смешивающем дыхания; но нежность, собственническая, безумная и покровительственная, заставляла сдерживать себя, выражать любовь не укусами, а зарывшимися в голубую гриву копытами. Луна покорялась ласке, трепетно раскрываясь перед копытами, губами и языком, что пустились путешествовать по её телу в поисках самых чувствительных уголков, но вместе с тем она сама овладевала телом и мыслями Сомбры. Тот словно одичал, он с тихим рыком обволакивал собой её всю, подминая под себя, мелко подрагивая и не думая скрывать своё желание. Аликорночка чувствовала приятную тяжесть на животе и вымени, вздрагивала от прохладных капель смазки, что просачивались сквозь шерсть и растворялись на горячей коже.
Страсть, которую они оба разожгли друг в друге, ударяет им в головы. Безумная сладость обоюдной агонии будоражит лучше легендарных ягодных кристальных вин, а взаимное чувствование сулит вдохновить волну статического электричества от трения серой шерсти о синюю. Никто старается не думать о том, на какие вершины вознесёт их эта удивительная связь, когда они станут единым целым, дополнив друг друга самым естественным и правильным образом, ведь времени остаётся так мало…
— Не принимай поспешных решений, — Луне сразу смешно и страшно слышать, как этот сбивающийся на рык возбуждённый шёпот, опаляющий её шею и скулы страстными подсасывающими поцелуями, пытается произносить разумные и взвешенные вещи. — Обдумай… прошу, обдумай всё… Я буду ждать тебя в любом случае, я буду ждать так долго, как ты прикажешь…
— Нет, — протянула едва ли не стоном аликорночка, обвивая напряжённое тело мужа задними ногами, и тот искристо дрожит, сдерживая себя от желания начать скользить между нежно обнявшими его ствол половыми губами. — Помни: скорее я принадлежу тебе… В моём распоряжении были свобода и вечность, но я каждый раз выбирала тебя… и я… — из её лёгких выбило воздух, когда Сомбра в отместку за её якобы случайный дразнящий жест нашёл зубами то самое место в горловой впадине, лишающее Луну рассудка. — Я… я всегда буду выбирать тебя…
Сомбра проснулся в одиночестве, со взмокшей от пота спиной и липнущей ко лбу смоляной гривой, мечущийся в простынях от не находящего выхода и разрешения блаженства. Возбуждение было так велико, так болезненно твёрдо, что единорог горько пожалел о том, что запретил Луне переноситься к нему в постель. Его красноречие сейчас обернулось против него же: фантазия так томно рассказывала о том, что можно было бы сделать с раздразнившей его кобылкой, обещала такие порочные нюансы мести за её коварство, что это не просто не помогло делу, но ещё и надолго задержало Сомбру в каюте. Он поставил себя, как без пяти минут правителя, который может делать всё, что ему заблагорассудится, но выход к без пяти минут подданным с непомерной эрекцией вряд ли будет считаться эффективным способом закрепить эту репутацию.
Удивлённый, что его корабль не отправили одиноко дрейфовать в океан от греха подальше, единорог вышел на палубу и с удовлетворением обнаружил, что к Хорниогии вся армада причалит меньше, чем через пару-тройку часов. Судя по изученным им учётным журналам, жеребцов-единорогов осталось слишком мало после проведённых репрессий, чтобы обеспечить такой бодрый корабельный ход. Значит, вдали от ядовитых испарений немного оклемались земные пони, и их под угрозой магии и оружия посадили за вёсла. Сомбра подставил лицо бодрящему ледяному ветру с материка и, протерев копытом глаза, решил обдумать дальнейшую стратегию за завтраком. Тот уже был приготовлен и дымился на вытащенном сюда же, наверх, столе.
— Своевременно, — похвалил он стоящую рядом единорожку-коха. Та улыбнулась и гордо приосанилась, будто собралась нахваливать дымящиеся на столе блюда.
Обычные моряки довольствовались сухарями и сушёными овощами, некоторые не брезговали и рыбой, но для королевских особ всегда старались приготовить что-нибудь особенное, пусть оно и выглядело так же невнятно, как предстало Сомбре. Он не мог с уверенностью сказать, из чего состоят его кушанья… кроме одного ингредиента.
— Я как раз не ел со вчерашнего дня, — продолжал единорог, неотрывно рассматривая пищу и садясь за стол. — Голоден, как алмазный пёс. Попробуй-ка ты первой.
Сдавалось Сомбре, что коха пробил холодный пот вовсе не от резкой смены темы.
— Мне не положено, — запинаясь, прошептала кобылка.
— Я настаиваю, — кровавые глаза сверлили её тяжело и гнетуще.
— Я просто повар, В-Ваше Величество…
— Пробуй.
— У меня семья!
— Ешь. Это. Немедленно, — цедил Сомбра, беря телекинезом ложку, зачёрпывая горячее, больше похожее на мелко порубленный дымящийся салат, и утыкая это в тут же сомкнувшиеся губы коха. Из-за них, сжавшихся в тугую линию, донёсся истерический всхлип, а из глаз кобылки полились слёзы. — Если ты не съешь это… я заставлю тебя выпить своё вино.
Дрожь, на которую прошибло единорожку, едва позволяла ей держаться на ногах. Твёрдо висящая перед её лицом ложка с едой лишь создавала усиливающий это впечатление контраст. Нижняя челюсть, дрожа и скрипя отчаянными рыданиями, медленно начала опускаться вниз. Когда кох открыла рот до предела и ждала, когда саму смерть загрузят ей в глотку, садистский взгляд Сомбры отметил, что теперь её благодарность будет максимальной. Он отвернул ложку в сторону лестницы вглубь корабля:
— Или. Или ты можешь угостить этим блюдом тем, кто составлял моё сегодняшнее меню.
Коху не пришлось повторять дважды. Она рванулась в указанном направлении так стремительно, что не все бегуны Кристального королевства, одержимого спортивными состязаниями, смогли бы обогнать её на старте. Сомбра провожал её ухмыляющимся взглядом. Следовало ожидать чего-то подобного. Единороги — не земные пони, они не станут бить в лоб, скорее предпочтут более тихий и незаметный способ убийства. Также жеребец не заблуждался и знал, что ему не выдадут истинного виновника заговора, но теперь эти мужененавистнические бестии поймут, с кем связались. «Я, может, и прожил среди безрогих шестьдесят лет, — размышлял Сомбра, глядя на трёх шагающих к нему бледных и трясущихся единорожек, — но своего собственного рога за это время не утратил, равно как и прилагающихся к нему мозгов».
— Значит, это вас мне следует поблагодарить за прекрасную трапезу? — радушно развёл передними ногами жеребец, но внезапно его глаза сверкнули сталью: — Не думаю.
Спустя каких-то десять минут пыток сводящим с ума страхом перед Сомброй предстали истинные заговорщики — камерарий и сенешаль покойной королевы. Пощадив всего лишь выполнявшего свою работу коха, единорог молча цедил проверенное вино и через насмешливо-презрительный прищур наблюдал, как у его копыт корчатся пять единорожек.
Три из них, приведённые первыми, съели блюда и теперь галлюцинировали в преддверии смерти от отравления.
Две истинных зачинщицы разделили бокал вина и теперь с хрипом орошали палубу кровью из рассечённых мелко натёртым стеклом глоток, смакуя незабываемые ощущения того, как острое крошево впивается во внутренние пути их тел.
Жеребец, неотличимый в своей жестокой бесчувственности от мрачной тени глухих скал, мимо которых подплывали к земле корабли, не считал нужным скрывать своё удовольстве от этого зрелища. Теперь все знали цену провала.
И всеобщий страх напитывал Сомбру несокрушимой силой.
Луна выглядела измождённой, чего не было заметно ни по единому предыдущему сну. Она могла быть подавленной морально, но физически она всегда была свежей и сильной. Сейчас даже астральное тело аликорночки терпело такие нагрузки, что рог бесконечно светился даже без её воли.
— Любовь моя? — единорог придержал её передними ногами, ловя в объятья и готовясь удержать, если она вдруг начнёт падать. — Что с тобой?
— Всё хорошо, Сомбра, — заверила та его, гладя колючие от бакенбард щёки копытами. — Причина такого моего состояния в том, что я ещё не пробовала создавать групповые сны.
— Но здесь только мы, — удивлённо огляделся единорог. Луна нахмурилась, а затем зажмурила глаза — и её рог начал искрить, но образ Селестии медленно проступил в воздухе.
— Луна, — обеспокоенно выдохнула молодая аликорница и сделала попытку зажечь рог, но сестра остановила её поспешным взмахом копыта:
— Не надо! У тебя совсем другая магия, ты не имеешь власти в этом месте, даже если хочешь помочь мне. Ты лишь перегрузишь сон — и он распадётся. Но только так мы сможем обсудить, что нам делать.
Селестия нервно сглотнула и с кивком заставила затеплившуюся было на кончике рога искру магии угаснуть. Младшая аликорночка вздохнула свободнее.
— Не обращайте на меня внимания, — предупредила она. — Физически со мной всё в порядке, но у вас всё равно мало времени.
— Да, — подчинился Сомбра и повернулся к Селестии. — Я забрал земных пони с проклятого материка и определил их во дворце до выздоровления, но что делать дальше? Сейчас зима, но на погоду явно влияет настроение народа. Как только узнали о земных пони и как только начались возмущения — холод стал злее, а снег посыпался обильнее. Не то, чтобы было не пробуриться сквозь сугробы — меня гораздо больше напрягает, что снег лежал ещё с лета.
— Неплохое начало для налаживания отношений между народами, — заметила Селестия. — Лето обосновался в месте, которое и без его вмешательства всегда было стабильно тёплым. Оно на юге перед Бесплодными землями — полоса оазисов между нормальным климатом и пустынями. Пегасы в состоянии будут долететь дотуда и поискать пищу. Также я позабочусь о том, чтобы Эквус чаще попадал в маршрут караванщиков Кристального королевства, а у торговцев всегда была лишняя пища на продажу.
— Дух торговли несовместим с войной, — кивнул Сомбра. — Из всех сил, подчиненных власти, сила нужды и денег — самая надежная, поэтому племена будут вынуждены сотрудничать. Не из высокоморальных побуждений, а ради выживания, но этого будет достаточно для начала.
— Сила метели должна уменьшиться от этого, — согласно кивнула Луна, не размыкая напряжённых в сосредоточении на удерживании заклинания век. — Уже к концу зимы можно будет надеяться на оттаивание и дальнейшее засеивание земными пони полей.
— В теории это звучит неплохо, но придётся попотеть, чтобы было хорошо и на практике, — покачала головой Селестия. — Сомбра, как у тебя дела в Хорниогии?
— Пришлось устроить — и какое-то время придётся устраивать — показательные казни, но в целом ситуация поддаётся контролю, — пожал плечами Сомбра. — Хотя теперь мне приходится следить, чтобы меня не убили, с утроенной бдительностью. Единороги двуличны и изощрённы. Я знаю это по самому себе.
— Если бы ты не убил так поспешно всех жеребят Сильвер Рэйзор, я могла бы принять облик наследницы и жить в нём, удерживая всех от необдуманных действий, — недовольно проворчала Луна.
— Тела кто-нибудь видел? — нахмурилась Селестия. Сомбра покачал головой. — Это облегчает дело. Будет сложно, но сыграть «чудесное спасение» всё же представляется возможным.
— И я, безжалостный тиран, конечно же, оценю волю несчастной кобылки к жизни и пощажу её на этот раз, — саркастично поднял бровь единорог. — На что-нибудь из двух никто не купится: либо на это, либо на образ, который я создал; а то и на всё сразу, что создаст нам ещё больше проблем.
— Тебе необязательно делать это так явно, — заметила старшая из сестёр. — «Брось в темницу». Пара месяцев промывания мозгов — и несчастная кобылка добровольно примет твою сторону, в это поверить уже легче.
— Шестьдесят дней комфортабельных единорожьих каземат, — кисло оценила Луна. — Уровень жизни, который я заслужила. Чего только не сделаешь ради родины.
— К слову, почему ты так загорелась идеей остановить раскол и уничтожение Эквуса? — поднял уши Сомбра.
— Мы не можем спокойно смотреть на мучения маленьких пони, небезразличны к судьбе нашей общей родины и не хотим, чтобы это прекрасное, в природной своей сущности, место превратилось в то, что окружает Кристальное королевство, — перечислила Селестия, загибая перья. — Неужели мало причин?
— А вот мне кажется, что это требует выхода ваш возвышенный аликорний потенциал, — заметил единорог.
— О чём ты говоришь? — приоткрыла один глаз Луна.
— Всё очень просто. Я встречал немало аликорнов, и вне зависимости от их характера или планов относительно судьбы этого мира они всегда имели что-то в подчинении: какую-то область жизни или даже явление. Они были в этом лучшими, устанавливали законы и самовольно регулировали каждый нюанс. Аликорны времён года служат прекрасным примером вашей тяги к властвованию: они подчинили себе целые сезоны.
— Наверное, ты прав, и это тоже имеет место быть, — вздохнула Селестия. — Жизнь в Кристальном королевстве предоставляет много возможностей для развития потенциала, но никаких — для его реализации. Я чувствую, как тепло, которое я накапливаю там, не давая ему выхода, сжигает меня изнутри.
— Это не выглядит немного эгоистичным, что вы вмешиваетесь в судьбу мира просто из-за прихоти? — елейно поинтересовался Сомбра.
— Выглядело бы, если бы в этом не возникало нужды, — твёрдо, несмотря на изнуряющее заклинание, отрезала Луна. — Но Эквус на пути своего развития остановился и направился к саморазрушению. Пони запутались, и некому указать им верный путь, а запутались они так безнадёжно, что мы даже не можем сделать этого прямо. Им нужно признать право других на маленькие отличия от них, прежде чем принимать мысль о том, что аликорны тоже могут существовать в мире и приносить этому миру пользу.
После даже такого недлинного монолога ей пришлось взять в долг несколько минут, чтобы отдышаться и вернуть себе былую концентрацию. Селестия и Сомбра обменялись понимающими, проникновенными взглядами.
— У нас остался ещё один вопрос, Луна, и мы больше не будем подвергать тебя риску выгорания. Как нам быть с тобой и Блюнесс Флит, как вы будете влиять на всё это мероприятие?
Никто не спешил отвечать. Этот вопрос был самым трудным и тяжёлым, потому что в нём не было ни крупицы политики, и он затрагивал лично всех участников заговора. Здесь у них не было окольных путей и нитей, за которые можно подёргать — речь шла непосредственно о родном для каждого из бессмертных хрупком существе, о его судьбе и связи с ним всех, кому оно было дорого.
— Я справлюсь здесь один, — наконец прикрыл глаза Сомбра, отводя взгляд. — Луне нет резона расставаться с дочерью или приходить с ней на Эквус и подвергать её риску.
— Но как же ты? — подняла уши Селестия. — Ты сможешь общаться с Блюнесс в подобных общих снах, но каково жеребёнку будет расти, видя отца только во сне? Так недалеко и до проблем с психикой. Попробуй малышке, только-только начинающей познавать и запоминать мир, объяснить все нюансы такой ситуации.
Единорог тяжело вздохнул. Он прошёл вперёд и назад, собираясь с духом, а затем посмотрел на Селестию с вымученной улыбкой:
— Мне придётся стать таким пони, которого Блюнесс лучше вообще не знать.
Луна испуганно распахнула глаза, шагнув к нему с отяжелевшим от мощного свечения рогом:
— Сомбра!
— Во имя всепонийского блага я собираюсь прослыть чудовищем, которого Эквус ещё не видел. Это не самый достойный пример для подражания, ведь никто не будет знать моих истинных намерений, а если узнает — не сможет понять. По крайней мере… не при жизни Блюнесс.
Аликорночка, тихо всхлипнув, уронила голову.
— Это нечестно… — прошептала она. — Не об этом мы мечтали… не этого хотели…
— Ещё не поздно отказаться от этого, — прижав уши, жалостливо воскликнула Селестия. — У вас может быть семья!
— Но что останется от пони за то время, пока мы её строим? — горько ответила младшая сестра. — Я наслала вендиго, поддавшись злобе и горечи. Я должна чем-то поплатиться за это.
Сомбра вздрогнул, обнимая Луну.
— Я не всегда буду тем, чем сказал, — прошептал он ей в гриву, вдыхая призрачный аромат. — Не всегда мне придётся шлейфом оставлять за собой смерть и править Хорниогией железным копытом. Настанет период спокойствия, когда можно будет сбросить маску тирана и когда будет достаточно лишь строгости или суровости.
Аликорночка вымученно улыбнулась.
— И всё же, как насчёт меня в роли смягчающей королевы?
Сомбра невольно усмехнулся в ответ.
— Да. Мы можем справиться с этим лишь вместе. Хотя бы ради нашей дочери.
Селестия хлопнула крыльями, быстро говоря:
— Я сумела выторговать для Луны «вечную» руну. Она будет поддерживать иллюзию нужного облика столь долго, сколько нужно, не подвергая риску внезапного и неуместного раскрытия. Также я сумею прикрыть вас перед Дженезисом и Анимой, наладить торговые пути и время от времени посылать вам какую-либо помощь. У нас всё должно получиться, мы спасём пони и от внешних угроз, и от самих себя. Луна, развеивай заклинание, больше нет нужды удерживать его.
Дождавшись кивка от Сомбры и поцеловав того в губы, аликорночка позволила сиянию улетучиться со своего рога. Все прелести резкого пробуждения серый единорог испытал на себе: его буквально вышибло из сна, и он свалился с постели на промёрзший пол. Жеребец поспешно вскочил на ноги и неприязненно посмотрел на заиндевевшие окна. «Нам предстоит действительно большая и сложная работа, — подумал он, дыханием растапливая ледяную корочку. — И я чувствую, что мне досталась самая грязная её часть».
Блюнесс Флит была представлена двору, как фрейлина маленькой Платины. Сомбра осознавал, что это имя могло остаться в памяти многих единорогов, как имя его родной дочери, и не мог так рисковать. К счастью, Луна тоже понимала это, а потому в пелёнки кобылки была завёрнута дополнительная «вечная» руна, которая меняла облик малышки так, что появлялись основания переименовать её в непримечательное и простое Кловер. Внедрение замаскированной под фиолетовую единорожку Луны прошло не так легко, потребовалось много этапов и ещё больше работы ради прикрытия — хоть при дворе, хоть среди знати, чтобы обзавестись знакомствами и нарастить мышцы на скелет новой личности, — но в конечном итоге у короля появилась королева с напоминающим кого-то именем Рэдиант Хоуп, а у народа Хорниогии — новая романтическая история.
Луна притворялась королевским лекарем, и эта роль была более чем уместна, потому что было устроено ещё немало покушений на Сомбру, пока единороги не поняли: сила его злости в той же степени разрушительна, что и разумна. Этот жеребец, словно всю жизнь державший в копытах поводья власти, отдавал приказы, ставил условия и требовал их неукоснительного выполнения; от него исходила не только магнетическая аура господства, но и опасность, пробуждающая инстинкт то ли подчинения, то ли бегства. Сомбра стал двояким мистическим символом. Шорох его отороченной белым соболем красной мантии предвещал одновременно беду и спасение, и лишь мягкая поступь супруги, шествующей рядом, могла склонить чашу весов в сторону более благополучного для провинившегося или просящего исхода.
Организованные Селестией поставки позволили наладить более-менее сносное обеспечение оружием, бронёй и пищей. Под закованным в сталь копытом Сомбры объединённые войска свободных единорожек и рабов-земнопони обрели способность давать иноземным захватчикам достойный отпор. Глубоко под землю загнали алмазных псов, дали минотаврам понять, что и без противопоставленных больших пальцев можно изготавливать качественно разящее оружие, хитростью отвадили драконов и заставили грифонов забыть дорогу на Эквус. Пони начинали понимать необходимость сотрудничества и, скрипя зубами, учились притираться друг к другу. Снежные ураганы как по волшебству пошли на убыль, и к весне сбросившие снежный панцирь поля смогли вдохнуть небесный воздух. Сомбра немедленно дал пленённым ради их же спасения земным пони свободу и позволил вернуться на исторические земли, чтобы взращивать еду и восстанавливать торговлю с остальными племенами. Вернулись отсиживавшиеся и прятавшиеся где-то от драконов пегасы, исхудавшие и полубольные, но сбросившие гонор и готовые сотрудничать. Жизнь на Эквусе вливалась в прежнее, традиционное русло.
Не знающие о помощи со стороны Кристального королевства пони были убеждены, что это новому королю Хорниогии удалось каким-то немыслимым чудом решить разом столько проблем. Это не вызывало ни у кого возмущения ровно до того, как племена не привыкли к безопасной и сытой жизни, и амбиции каждого из народов не воскресли вновь. Вожди земных пони и командующий пегасов не могли не замечать, как велико влияние единорогов. Сомбре и вправду приходилось превышать полномочия и давить не только на свою страну, но и на другие тоже, если это было необходимо ради всеобщего блага. А, учитывая упрямство земных пони или жадность пегасов, необходимость возникала достаточно часто, чтобы её не только заметили, но и вменили единорогам в вину. К тому же, Сомбра, пусть и был бессмертным и опытным существом, вовсе не являлся богом, что не исключало вероятность ошибок, а они на фоне общего недовольства его безгранично наглым вмешательством казались фатальнее, чем были на самом деле.
И порой единственным лучом света в жизни короля-тирана оказывалась его жена, потому что подрастающая Платина полностью переняла характер своей дурной матери. От капризности она была чрезмерно требовательным жеребёнком, который со временем не гнушался издеваться над теми, кто был слабее и ниже неё. Перед глазами у Платины был пример отца, а поощряли воистину барские замашки помнящие её мать и бытовавшее при ней раздолье нравов единорожки, что были в изобилии приставлены к юной принцессе Сомброй, который не горел желанием воспитывать дочь лично. Эти же единорожки нашептали, что Радиант Хоуп Платине не родная мать, и подчиняться ей совершенно необязательно, поэтому практически безнаказанная кобылка совсем отбилась от копыт. Луна честно пыталась давать ей шанс, делала внушения приставленным к ней кобылам, но не могла выходить за рамки созданного образа ни по характеру, ни по магической мощи. Они с Сомброй решили, что отвратительный характер наследницы — не такая большая проблема, как риск раскрытия истинной личности королевы, поэтому всецело сосредоточились на воспитании общей дочери.
Неудивительно, что Сомбра души в ней не чаял, а на фоне неуправляемости Платины такая привязанность к якобы сироте не вызывала ни у кого лишних вопросов. Кловер, обретшая благодаря магии руны серый оттенок шерсти и сочную зелёную гриву, росла спокойной и почтительной кобылкой, которая не была лишена разумной доли озорства и пляшущих в изумрудных глазах чертенят. Она могла чинно и благородно слушать уроки или нотации, чтобы потом задать вопрос или подметить такую вещь, которая сводила всю воспитательную работу на нет и порой надёжно ставила взрослого в тупик. Тем не менее, судя по тому, что взросление малышки доставляло минимум проблем, она делала это не из вредности, как принцесса, а из живости и любознательности ума. Луна втайне гордилась и любовалась дочерью и, когда их никто не мог видеть, не скупилась на ласку и подарки, замещая всем этим невозможность сказать: «Не слушай Платину. Ты — не сирота, не ублюдок*, не безродная кобыла. Ты — моя дочь, плод любви всей моей жизни, и я люблю тебя так же, как того, кто тебя зачал».
Однако Кловер была не так одинока, как казалось. Среди ностальгирующего по мужененавистническому режиму Сильвер Рэйзор стада нашёлся жеребец, который покойную королеву ненавидел всей душой, и её оставшееся в живых отродье презирал не меньше. Имя его было Старсвирл, и по его не по годам мудрому взгляду Луна осознавала, что понимает он намного больше всех остальных. Порой ей казалось, что сын бывшей королевы Цикрумсайд зрит под саму маскировку, видит её истинное лицо, её длинный рог и крылья… и не испытывает ни крупицы страха. Напротив, в нём самом было нечто такое, что крайне отдалённо, настолько, что почти неправдоподобно, роднило его с Сомброй: внутренний огонь, мотивация и цели, что не были достижимы для заурядных умов.
А ум у Старсвирла действительно был незаурядным. Получив свободу, а вместе с ней — такие блага, как доступ к библиотеке, свиткам и книгам, он по кончик рога закопался в знания и глотал их с такой жадностью, которую, казалось, невозможно было насытить. Луна не знала о том, что этот жеребец когда-то водил дружбу с проводившей здесь свою часть миссии Селестией, поэтому продемонстрированные Старсвиром знания и умения, внезапно превосходившие достигнутый учёными и магами Хорниогии уровень, убедили её в том, что дать согласие на становление талантивого единорога наставником дочери — хорошая идея. Старсвирл питал к Кловер нежную привязанность, делавшуюся только крепче от её полной непохожести на ненавистную Платину.
Тем не менее, несмотря на разницу характеров и положений, единорожки водили между собой что-то вроде дружбы. Нельзя говорить наверняка, потому что их отношения непременно перекашивались и уродовались из-за то и дело проявлявшихся заскоков Платины, которой, в отличие от фрейлины, не были чужды ни садизм, ни высокомерие, ни любовь к унижениям. Кловер имела достаточно уверенности в себе и храбрости, чтобы не сносить это молча, а возвращать отправительнице — иногда в такой замысловатой форме, что унижающая сама оказывалась униженной… и далеко не сразу была способна это понять. В итоге над принцессой посмеивались даже её обожатели, и они же отмечали редкую мудрость маленькой фрейлины, что могла соперничать по остроумию с львиной долей взрослых пони. Сомбру так и подмывало объявить, что благодарить за такую одарённость стоит именно кровь аликорна, но…
Их больше не рождалось. Приказ о запрете на убийство аликорнов распространялся только на территорию Хорниогии, так что её правители допускали возможность продолжения тайного убиения крылато-рогатых жеребят, но вестей об их появлении не доносилось и с земель других племён. Луна не знала, печалиться или радоваться. Аликорны, едва получив шансы на выживание и нормальное взросление в этом мире, перестали приходить в него, но также это свидетельствовало о том, что драконикус явно оставил свои попытки пробиться обратно. Временно? Надолго ли? Неизвестно. Однако радоваться, что ещё и он теперь не угрожает аликорнам, было рано. Словно оказалось мало того, что они больше не рождались, мир возобновил их истребление новой смертью одного из них.
Сомбра и Луна с ужасом осознали это, когда солнце не взошло даже к исходу первого летнего дня.
XXII. Комплекс Бога
Это случилось в самое неподходящее время. Вышедшие из-под контроля фронты непогоды затопили поля, и урожай, даже тот, что удалось спасти из ледяной воды, оказался размякшим, недозревшим и просто отвратительным на вкус. Среди зимы и так было тяжело вырастить хоть что-нибудь съедобное, а обрушившиеся на землю один за другим катаклизмы и вовсе свели все попытки на нет. Земные пони в отчаянии и ярости винили пегасов, которые недостаточно усердно обороняли границы диких земель с неуправляемой погодой. В ответ те лязгали перьевыми клинками и вопили, что трудно справляться с многотонными тучами и лезвиями дождей, когда выдаваемый «грязедавами» паёк насытит разве что мелкую пичужку, но никак не славного воина. Единороги напоминали о том, что скоро осень, и им потребуется немало сил, чтобы производить смену дня и ночи, а тупые болваны, что орут друг на друга почём зря, и представить себе не могут, что такое адские головные боли от магического перенапряжения и как трудно на голодный желудок сохранять во время ежедневного ритуала. Маг должен думать о том, как синхронизироваться со своими соратниками и опустить солнце, а не о том, сколько дней назад он ел или может ли опрокинуть дом ветер, что разрывает по швам его одежду.
Тем не менее, находились столь упорные колдуны, что работали, при необходимости всячески обманывая желудок курением или огромным количеством воды, и больше всех усердием отличался Старсвирл. Его способ борьбы с резью в животе был более чем специфичным: он отрастил бороду и время от времени пожёвывал её кончик, и это каким-то странным образом помогало не падать в обморок при разработке заклинаний. Его проекты были более чем неоднозначными. Например, в период нужды он искал способ подчинить погоду единорожьей магии, чтобы у Хорниогии отпала нужда в пегасах, и их, вопреки всем договорам устраивавшим безжалостные налёты на поселения, где ещё осталась какая-либо еда, можно было безболезненно для экосистемы уничтожить. Сумел только выяснить, что в прошлом встречались единороги, способные телекинезом захватывать облака, и пришёл к выводу, что для продолжения экспериментов ему как раз необходим геном такого погодного мага, но где же его теперь возьмёшь, когда свои таланты развивают только безумцы вроде него? Оставалось только довольствоваться зачатками заклинания для выращивания крыльев, которым заинтересовался другой маг с говорящим именем Скай Аспирэйшн.
Да, для жеребцов после короткого, но яркого периода отборных унижений открылась полная свобода, если она не ущемляет интересы других пони, и Старсвирл был рад этому больше всех, пусть и заимел репутацию ворчливого и несносного единорога, с презрительным снисхождением относящегося к любому, чьи магические способности были ниже хоть на ступень. Исключение составляли только Сомбра, Рэдиант Хоуп и Кловер — их талантливый маг смело и открыто называл семьёй, единственной, что у него осталась после убийства матери.
Старсвирл, тем не менее, в противовес своей гениальности обладал островком непробиваемого упрямства и старомодности: он признавал за магию только то, что ею выглядело — искрило, сияло и полыхало. Он был непоколебим в своём убеждении и не щадил здесь даже свою ученицу, Кловер. Два мага, придерживающиеся разных точек зрения, могли до хрипоты и чуть ли не до дуэлей спорить о том, считаются магией дружба или семья или нет.
— Дружба — это бескорыстные взаимоотношения между пони, основанные на общности интересов и увлечений, взаимном уважении, взаимопонимании и взаимопомощи и предполагающие личную симпатию! — чеканя каждое слово ударом по столу передней ноги со щётками столь же густыми, сколь его борода, настаивал жеребец. — Вид социального взаимодействия не может зваться магией, иначе по такой логике и вражду можно было бы отнести к колдовству!
— Правда? — с дерзкой усмешкой парировала Клевер. — Значит, если одинокий и озлобленный пони вдруг обзаведётся любящим другом, его аура и помыслы никак не изменятся? И как тогда объяснить, что мощь совместно творимых заклинаний выше, когда колдуют пони, состоящие в устоявшихся крепких дружеских отношениях, нежели те, кто плохо или совсем не знают друг друга? И как в этом же случае объяснить негативные побочные эффекты от наложения чар, а то и вовсе потерю контроля над заклинанием, если совместно колдующие терпеть друг друга не могут?
В их совместную лабораторию заглянула недовольно сдвинувшая брови королева:
— Вы так кричите, что вас слышно во всём замке. О чём это вы так спорите?
— Ах, не важно, Ваше Величество, — отмахнулся Старсвирл, и поклонившаяся Кловер вздёрнула голову с гневно заалевшими щеками, но ничего не сказала. — Ничего особенного. Сожалею, что нарушил Ваш покой, но, тем не менее, хорошо, что Вы заглянули. У меня есть, чем Вас порадовать.
Старсвирл открыл способ обходиться без рун и прочих усилителей при творении мощных заклинаний. Решение, как обычно, было спрятано у всех на виду, и на эту мысль, как признался маг, его вдохновила учившая его в юности Мидоу Дроп. А причина крылась в неком магическом предохранителе, который, как мгновенно поняла для себя Луна, с рождения отсутствовал у аликорнов, но присутствовал у единорогов. Именно этот предохранитель смягчал вспышки формирующейся у малышей магии, делая её безопасной или, по крайней мере, гасимой. Невероятная сила аликорньей же магии обуславливалась тем, что ничего подобного у них не наблюдалось, и они с жеребячества привыкали манипулировать большим количеством высокомощных потоков, что, однако, практически всегда приводило к несчастным случаям, потому что крохи не понимали последствий их экспериментов для окружающих. Старсвирл написал комплекс новых несложных заклинаний, которые мог понять и пошагово выполнить любой пятилетний жеребёнок, и сумел снять этот предохранитель у себя, что и продемонстрировал, выполнив несколько сложных приёмов без единой руны, а затем изобрёл способ написания заклинаний уже под новую систему. Это произвело фурор и навсегда изменило саму суть колдовства, но так и не смогло решить насущную проблему понижающейся температуры и усиливавшейся пурги.
Все три племени прожили зиму и весну впроголодь, плача над каждое утро увеличивающимися потерями в своих народах и с пеной у рта обвиняя другие расы во всех бедах.
Буря становилась сильнее, а морозы — суровее. Даже если докопаешься сквозь сугробы до земли — обнаружишь лишь намертво смёрзшуюся ледяную корку, а об отвердевшую почву ломались лопаты и плуги. Кристальное королевство наотрез отказалось отправлять свои караваны в такие условия. Селестия не пыталась настаивать, прекрасно понимая положение дел. Для Эквуса началось страшное мясоедское время, когда пони были вынуждены поднять оружие не против непогоды или естественных врагов, а против совершенно безобидных животных, потому что те могли дать мясо, способное отпугнуть голодную смерть, и мех, укутывающий замёрзшие тела убийц и спасающий их от обморожения. Переход на такую диету не мог пройти бесследно для здоровья, а на такую деятельность — для морали, и градус межплеменной ненависти только возрастал. Начались Лесные войны — единороги, пегасы и земные пони, порой полностью игнорируя приказы или запреты правящих верхушек, устраивали сражения за дрова и прочее топливо для растопки очагов. Угрозы трибунала, казней и других кар стали ничем перед перспективой замёрзнуть до смерти без еды и тепла; влияние лидеров начало ослабевать, а количество городов, объявивших о своём выходе из союзов и вознамерившихся дальше выживать своими силами, без самодурства вождей или командующих, существенно возросло.
Но не сказать, что дела у них после этого начинали идти лучше.
Казалось бы, в этой вечной пурге не различить, день или ночь, но солнце хоть немного согревало воздух, пусть и было постоянно скрыто за тучами. Оно давало мизерный, но шанс на выживание. Днём дышать становилось немного легче, воздух не так царапал слизистую морозным наждаком, а мороз кусал намного милосерднее. Отсутствие солнца не могло остаться незамеченным даже в таких непроглядных условиях.
…Два укутанных в роскошные меха единорога, только один из которых не выдавал себя за кого-то другого, стояли на продуваемом всеми ветрами балконе и смотрели в заснеженное небо со смешанными чувствами. Им обоим нравилась ночь. Они оба чувствовали себя сильнее в одетой серебром темноте, их глаза беспрепятственно смотрели сквозь мрак, ужасы мглы не были властны над ними и не могли привести их разум в смятение; напротив, тьма обостряла все их чувства, они растворялись в ней и дышали каждой своей клеткой, втягивая прохладу и звёздную свежесть. Но они были в меньшинстве. Большинству пони больше нравился день, чьи обличающие лучи высвечивали каждую деталь и прогоняли таинственное и непознанное, оставляя ту простоту, ясность и тепло, без которых невозможна жизнь.
— Ваши Величества, — позвал начавший стареть Старсвирл, остановившись далеко за спинами королей, чтобы снег не хлестал его по лицу. — Все пони давно проснулись. Солнце должно было взойти, но с ним что-то случилось… прямо как осенью. Прикажете созывать Чудотворный орден? — единорог почтительно склонил голову.
Рэдиант Хоуп поджала губы. Она знала, что внутри неё таится мощь, способная заменить как минимум половину этого ордена, но смена светил была изматывающим мероприятием. Круг единорогов, способных ворочать по небу солнце и луну, не зря получил именно такое имя — жар и могущество, к которым они прикасались, медленно сжигал их собственный потенциал. А королей от такой участи берегли, ведь именно магия была визитной карточкой единорога и его силы.
— Созывай, — отрывисто кивнул Сомбра и повернулся к жеребцу. — Мы с королевой собираемся уйти и проверить, что произошло с солнцем. Ты и принцесса Платина станете нашими заместителями, пока мы не вернёмся.
— Да, Ваше Величество.
— Войск не нужно.
Старсвирл поражённо вскинул голову:
— Н-но Ваше Величество! Вы не можете уйти одни! Это смертельно опасно! Метель достигла своего пика!
Королева не вмешивалась, не поднимала глаз. «Это моя вина. Наказание должно было настигнуть только один род; вместо этого оно выкашивает всех подчистую. Я ответила намного большими страданиями, чем были причинены мне, — думала Луна, скашивая взгляд в необозримую даль. Всё было занесено снегом, и новые ледяные вихри закрывали вид даже на этот скудный пейзаж. — И теперь мы просто сбегаем, оставляя то, что натворили. Я никогда прежде не чувствовала себя хуже».
— И помни, — услышала замаскированная аликорница голос Сомбры, когда выпала из своих неутешительных мыслей, — что об этом никто не должен знать. Мы уйдём тайно.
— Вы сбегаете! — Старсвирл был зол. Он откровенно кипел и не собирался скрывать своего гнева. — Вы просто сбегаете! У нас не хватит сил поднимать солнце ещё три месяца, и даже речи не идёт о том, скоро ли другие племена поставят его отсутствие единорогам в вину! Начинается война сразу после мора, а вы просто сбегаете! Сомбра, — его голос безнадёжно упал. — Ты был мудр. Ты всегда решал все проблемы и разногласия…
— И это привело к тому, что буря усилилась, — единорог устало обернулся на бушующий ураган. — Не заметил ли ты никакой связи между тем, как сильно ненавидят друг друга пони, и тем, как сильно дуют ветра? — Сомбра помолчал. — Мы это начали. Но не нам суждено положить этому конец. Мы относимся к другой эпохе, эпохе более давней и древней, чем ты можешь себе представить. И мы должны остаться в старом мире, пустив в новый наших жеребят.
— Это безумие! — почти взвыл Старсвирл, дрожа от холода и негодования. — Уж не хотите ли Вы сказать, что доверяете это дело принцессе Платине?
— Прежде всего — тебе. И той, в кого ты веришь.
Луна слабо вставила:
— Известно ли тебе, что Платина была оставлена в живых лишь для того, чтобы создавалась иллюзия законности новой власти? Эта кобылка не годится больше ни на что. Лишь ширма, лицо единорожьего союза. Она умна и образованна, но её врождённые качества губят всё воспитанное искуственно.
— Кловер же, — медленно произнёс Старсвирл, — мудра, находчива и от природы благодетельна. Несомненно, Ваше наследие, — поклонился Рэдиант единорог. — Никто и никогда не мог обвинить Вас в корысти или предательстве, и даже теперь Вы во всей своей верности следуете за мужем, пусть даже он совершает очевидно неправильный поступок.
— Вовсе нет, — покачала головой единорожка. — Принцесса Платина могла стать такой же, как её фрейлина, потому что даже её вздорный темперамент можно было бы направить в нужное русло воспитанием и наставлением. Но все попытки были испорчены уцелевшими приспешниками Сильвер Рэйзор, которые до сих пор мечтают о восстановлении старого режима. Пусть он и продержался всего несколько лет, некоторые кобылы успели к нему пристраститься. Гораздо больше вопросов, — Луна обменялась с Сомброй туманными взглядами и получила в ответ кивок, — у тебя должна вызывать её магическая одарённость и редкое хитроумие.
— Кловер всегда щёлкала даже сложные задачи, как орехи, — размышлял единорог. — Я выбрал её своей ученицей, потому что она единственная понимала ход моих мыслей и даже была способна дописывать мои заклинания, когда я в исследовательском азарте бросал их незаконченными. Что же может быть причиной этому, если не естественный природный дар?
Луна нежно улыбнулась ему. Её рог засветился, и аура плавно потемнела на глазах Старсвирла.
— Я снимаю трансформацию, — чётко произнесла кобылка, будто заклинание, и её маскировка спала. «Вечная» руна, ещё сохранившая немного заряда, лишь слегка померкла, не рассыпавшись в пыль, и Луна подхватила её маховыми перьями крыла, а затем посмотрела на реакцию единорога.
Тот был шокирован, но этот шок отличался от того, к какому привыкла аликорночка. Это не был «о небо, это же аликорн, несите вилы и факелы»-шок. Это было скорее «о небо, это же аликорн, который двадцать лет тайно помогал нам, лечил наши болезни, смягчал нашего короля-тирана и был образцом благодетели»-шоком.
— Это… очень многое объясняет, — наконец выдохнул Старсвирл, оглядывая Луну без каких-либо признаков страха за свою жизнь. — Значит, именно Вы освободили тогда всех единорогов?
— Да. А моя сестра под именем Мидоу Дроп в своё время обучала тебя магии. На самом деле её зовут Селестия, и она тоже аликорн. Но самая важная вещь, которую ты должен знать, — Луна понизила голос. — Солнцем и луной также управляли аликорны. Солнце остановилось в первый раз, потому что погибла Осень. Солнце не взошло сейчас, потому что что-то случилось с Летом. И мы с Сомброй не просто сбегаем, — по голосу аликорночки было понятно, что она утешает скорее себя, чем единорога, — мы собираемся выяснить, какой монстр оказался способен на это. Теперь.
— И мы не бросили бы своих подданных без защиты, — дополнил Сомбра, подходя к жене и обнимая её передней ногой, тайком вдыхая естественный запах её гривы. Как же давно он не видел её настоящего лица… — Ты и Кловер должны установить мир между племенами. Не бойся, потому что у них не останется другого выхода. Все мы, единороги, пегасы и земные пони, загнаны в угол и вот-вот замёрзнем от собственной спеси и ненависти. Именно раздор является пищей для существ, что нагоняют бурю — вендиго.
— Вендиго? — жадно шевельнул ушами Старсвирл на новое слово.
— Духи Зимы. Только они были способны создать такой лютый холод. Вендиго были посланы пони в наказание за их слепоту и нетерпимость, в надежде, что те одумаются и сплотятся перед лицом общей беды. Но пони пока не были готовы сделать этого без чужой подсказки.
— Значит, Кловер была права? — небрежно фыркнул жеребец. — Род пони должна спасти магия… дружбы?
— Наша дочь всегда была мудрой не по годам, — ответила Луна. — Верь ей так же, как верим мы.
Это заявление не вызвало у Старсвирла никаких эмоций. Он догадывался обо всём едва ли не с самого начала.
— Клянусь своим могуществом, — поклонился маг, — я сделаю всё, что от меня зависит, и даже больше, чтобы прекратить вражду меж племенами. Но теперь улетайте! — его рог с шипением засветился, и струящаяся по бороздкам жёлтая плазма сформировалась в шарик, который Старсвирл смахнул со своего рога на рог Сомбры — и аура покорно сменила цвет на красный. — Никто не должен видеть Вас здесь в таком виде. Активируйте это заклинание, Ваше Величество. Оно не было доработано так, как нам всем хотелось, но оно в состоянии даровать Вам временные крылья, чтобы быстро удалиться от дворца. Улетайте же, улетайте! Скоро здесь должен пройти патруль.
Сбегающие короли крепко обняли своего друга, советника и брата.
— Береги Кловер, — шепнул напоследок Сомбра, активируя заклинание, и два бессмертных существа бросились с балкона. Из спины единорога по велению магии вырвалась пара больших кожистых крыльев, у которых вместо когтей на локтях росли поблескивающие чёрные кристаллы.
Он быстро сумел освоиться с ними и выровнялся с явно соскучившейся по своим собственным крыльям Луной. Аликорночка, всё это время с волнением наблюдающая за мужем, облегчённо выдохнула, развернула вокруг них защитный пузырь — и оба полетели прочь, изолированные от холода, снега и ветра. Их, как намагниченный, вёл на юг пущенный вперёд маяк. Следовали в молчании, лишь Сомбра украдкой любовался вернувшимися синими перьями, уверенно загребавшими воздух.
Пегасы забыли путь сюда. Чтобы добраться до той самой оазисной зоны, требовалось преодолеть непогоду, порой ломающую крылья даже самым подготовленным и матёрым летунам. Никто не мог так рисковать своим основным инструментом выживания, поэтому Сомбра и Луна даже не всматривались по сторонам в надежде встретить кого-нибудь ещё. Они стремительно, порой пользуясь заклинаниями ускорения или скачков, преодолели бесплодные замёрзшие земли и, оказавшись в спокойствии нейтральной погоды, совершили посадку, чтобы отдохнуть. Сомбра коснулся копытами земли, и его крылья, уже и так наполовину поросшие мелкими тёмными кристаллами, рассыпались в тускло переливающуюся пыль.
— И как дальше? — риторически поинтересовался единорог.
— Наверное, надо было потерпеть и долететь до конца, — усмехнулась Луна, жестом подзывая заклинание-проводник и глядя в него. — Хотя после привала мы вполне можем доскакать своими силами.
Сомбра, с мягкой улыбкой любуясь врождённой грацией аликорночки, расстегнул застёжку своей массивной меховой мантии, и та складками сползла по его боку.
— Я не уверен в этом. Скорее всего, нам понадобится два привала, — ответил он. Кобылка в ответ подняла бровь, сдерживая собственную ухмылку.
— Что такое, любовь моя? После вечной зимы Хорниогии степь тебе кажется жаркой?
— Слишком жарко, чтобы носить меха, недостаточно жарко, чтобы не мёрзнуть совсем, — голос единорога понизился на октаву, когда он магией потянул свою мантию за края, расправляя, и простёр к Луне копыто.
— Не беда, что твои крылья исчезли, — приняла его копыто аликорночка так, словно они были готовы скользнуть в танец. — Они всё равно не могли тебя согреть.
— А твои?
Луна приблизилась к нему, обнимая перьями. Сомбра невольно заурчал от удовольствия, снова ощущая их на своём теле и отмечая, что они подросли с их последней встречи в этом её воплощении. Единорог притянул не сопротивляющуюся аликорночку к себе, обнял и заглянул в глаза, что по-прежнему оставались теми же бирюзовыми светочами звёзд среди потемневшей до синего шерсти. Серое копыто нежно накрыло щеку, и Луна тихо мурлыкнула, выпрашивая ласку. Сомбра не заставил её долго ждать, легко опрокидывая спиной на свою мантию и целуя то в губы, то в шею.
Луна блаженно прикрыла глаза, инстинктивно выгибаясь под жеребцом и потираясь о его тело. Копытца блуждали по крепкой спине низко склонившегося над ней единорога, забирались в разметавшуюся после полёта гриву, что, казалось, поглощала своей чернотой свет; даже солнце отражалось лишь от высокой жёлтой травы да былинок вокруг, но только не от неё.
— Как же, — прошептал Сомбра, прежде чем его поцелуи стали настойчивее, — как же я соскучился по тебе…
— Я всегда была подле тебя, — со смехом в понизившемся от возбуждения голосе напомнила аликорночка, и единорог выпрямился с серьёзным лицом, оглядывая жену.
Сквозь тёмную шерсть уже просветил слабый румянец, взгляд затуманился от мыслей, что были рождены ласками, а тонкий изящный мех взъерошился и распушился сам собой, переливаясь на высоко поднимающейся в сдержанном пока дыхании груди; и крылья, что единорог так любил, по-прежнему приобнимали его за плечи.
— Я соскучился по настоящей тебе, — ответил Сомбра, соскальзывая вниз и позволяя перьям полностью обнять его. — По каждой твоей части… — он щекой потёрся о сгиб левого крыла, прежде чем вдруг прикусить его и довольно улыбнуться на ошеломлённый вскрик аликорночки. Кровь моментально устремилась к укусу, будто стремясь омыть граничащую с болью щекотку — и перьевые объятья разомкнулись, когда мышцы начаи отвердевать.
— С-Сомбра… — в этом выдохе смешались и возбуждение, и смущение, и недовольство — острое, пряное сочетание, которое единорог тут же накрыл своими губами в страстном поцелуе, проникая копытами под спину Луны.
Аликорночка выгнулась с развратным грудным стоном. Натруженные после полёта крылья просто умоляли о массаже, и она не могла воспротивиться тому, как Сомбра разминает чувствительные основания, проводит по мышцам-сгибателям и зарывается в пух, щекоча кромками нежную кожу. Раздался глухой хлопок по земле сквозь мантию, когда жеребец добился полноценного стояка. По нервным окончаниям пронёсся дурманящий импульс, и Луна разорвала поцелуй ради глотка воздуха.
— Да, — протянул Сомбра так, что по спине кобылки пробежали мурашки от похоти. — Я скучал по каждой твоей части…
Он перевернул подрагивающую и разомлевшую кобылку, щекотно поглаживая копытами её талию, а затем прижался губами к чувствительному местечку между крыльями. Луна ответила громким участившимся дыханием; разгибатели, казалось, затрещали от напряжения, но когда Сомбра начал издевательски медленно вести шершавым языком по мышцам каждого крыла, бирюзовые глаза и вовсе сбились в кучку от ощущений.
Единорог всегда любил ласкать её, долго и упоительно. Но годы в главенствующем положении оставили на нём отпечаток: когда его копыта касались тела Луны, она не могла забыть, сколь крепко они удерживали поводья власти. И вот теперь она задыхалась под жарким сильным телом безжалостного зверя, что был покорён любовью к ней и которому она покорялась в ответ, будучи не менее смертоносным созданием. Он был жаден и нетерпелив. Его острые зубы дерзко смыкались на узких краях крыльев, язык шершаво зализывал оставляемые ими следы, а копыта творили нечто невероятное, то сжимая сверхчувствительные основания, то сжимая вымя с напрягшимися до боли сосками, то проверяя, насколько аликорночка намокла и можно ли добыть из неё ещё немного смазки, если приняться ненавязчиво растирать клитор…
Дрожащие передние ноги Луны упёрлись в мантию, но Сомбра разгадал её попытку встать, с собственническим рычанием скользнув вперёд. Аликорночка захлебнулась воздухом и послушно подняла круп, ощутив на загривке острозубую хватку. Жеребец потирался о её истекающую соками вульву головкой члена, подёргивающегося в идеальной твёрдости; единорог собирался взять её на шкурах среди степи, покрыть с дикостью тех времён, из которых он произошёл, и Луна не могла удержать предвкушающего стона. Она провокационно потёрлась спиной о живот мужа, позволяя навершию его члена приоткрыть горячие скользкие складки и тут же отступая, и тот с коротким гортанным хрипом ворвался в неё сразу на половину длины.
Это в какой-то мере оказалось неожиданностью для обоих, и им, дрожащим от ощущений, потребовалось несколько секунд, чтобы Сомбра намного плавнее скользнул в кобылку до упора, а она, в свою очередь, подалась ему навстречу. Ласковый жар, нежность и влажность, окутавшие ствол, смягчили единорога, и он выпустил закушенный загривок, зарылся носом в потемневшую гриву, целуя кожу шеи и головы и посылая по спине и основаниям крыльев Луны табуны мурашек. А затем жеребец начал неторопливо, основательно двигаться, и аликорночка непременно задумалась бы, может ли на грешной земле быть так хорошо, если бы могла.
Они отдавались друг другу со всей страстью, получая чисто животное удовольствие от соития. Луна, вскрикивая от нарастающей мощности фрикций, сжимала Сомбру трепещущими в наслаждении внутренними мышцами, и он, стоная в её гриву глупые нежности, признания в любви и порочные обещания, благодарил её за это умелыми ласками. Телекинез ворошил перья и потягивал кончики крыльев, горячо пощипывал соски; одно из копыт, пока другое удерживало вес единорога, сминало вымя с бесцеремонной рьяностью, доводя до сладкой, резкой, мимолётной боли, теребило клитор и даже изредка придушивало за шею, доводя аликорночку до тёмных искр перед глазами.
Зверь внутри Сомбры брал верх, ему хотелось полновесно ощутить власть над стелящейся под ним кобылкой, вдолбиться в неё до упора, до вспышек перед собственными зрачками — и на нежной коже кобыльей шеи расцветали всё новые следы принадлежности в виде укусов и засосов. Терпкие запахи слившихся воедино тел переплетались со свежестью ветра и пряной духотой полусухих трав, кружа голову и начисто лишая рассудка. О том, что Луна кончила, единорог догадался лишь потому, что стало теснее, жарче, невыносимее двигаться. Он вжался в аликорночку всем телом, пережидая её экстаз, впитывая всем существом её восторженные вскрики и сокращения её лона.
Стараясь не кончить вслед за ней, Сомбра до натужного скрипа сжимал зубы и скрёб копытами вздымающиеся и опадающие бока кобылки. В своей отчаянной концентрации он упустил момент, когда Луна оправилась и коварно оказалась сверху, по-прежнему сжимая внутри себя его член. Единорог низко замурлыкал, позволив аликорночке заблокировать его копыта над его головой и прекрасно понимая, что теперь вырываться бесполезно.
— Будешь мстить мне за то, что я с тобой сделал? — поинтересовался Сомбра и непоседливо шлёпнул аликорночку по крупу хвостом. Та хихикнула.
— Нет, милый. Благодарить…
Она оседлала его с редкой, невозможной для простых смертных грацией. Единорог прикусил губу, его кадык дёрнулся, пока он смотрел, как Луна опускается на его колом стоящий член, сверкающий от смеси их смазок. Возвращение его в тёплое и тесное нутро ознаменовалось удовлетворённым вздохом, выгнувшейся спиной и поджавшейся задней ногой единорога, и аликорночка, в контраст сияющим похотью глазам нежно улыбаясь, перехватила его копыта одним своим и очертила контуры его лица. Они разделили мгновение этой нежности, когда Сомбра ловил невесомые касания её копытца скулами и губами, прежде чем Луна начала двигаться.
Сквозь стрекочущую дымку возбуждения жеребец смотрел на неё из-под ресниц, не моргая. Он наслаждался чувственной пластикой её обманчиво-хрупкого тела, тем, как сбивалось её дыхание и крупно вздрагивали крылья, стоило кончику члена ткнуться в преграду глубоко внутри, любовался полуприкрытыми и косящими от удовольствия глазами, губами, что припухли от поцелуев и теперь не способны сдержать негромкие пока стоны. Аликорночка хотела позволить и ему кончить тоже, но Сомбра не собирался отнимать у неё наслаждение объёзжать его. Ещё бы он собирался — под ощущением горячей нежной плоти, обнимавшей его идеально туго, до негромких хлюпающих звуков при каждом новом цикле движений Луны…
Кобылка стремительно наращивала темп, и единорог больше не мог сдерживаться. Возбуждение, подхлёстываемое щедро открывшимся зрелищем беснующейся на нём возлюбленной, толкало его вперёд и в буквальном, и в переносном смысле. Сомбра, громко застонав, принялся подкидывать бёдра, вбиваясь в Луну глубже и снова зверея от похоти — своей и той, которой были густо окрашены уже не поддающиеся никакому контролю рваные вскрики кобылки. Она отпустила серые копыта, чтобы впиться в рельефные плечи — и освобождённые передние ноги немедленно обвили её талию. Сомбра рывком поднялся, чтобы заглушить их обоюдные стоны глубоким поцелуем, столь страстным, что граничил с грубостью и принуждением. Накал низведённых до мощи инстинктов эмоций был таким, что это и было бы войной, а не любовью, если бы Луна не ответила ему с той же похотью и силой, обвив его тело задними ногами и позволив не только проникать в себя как никогда глубоко, но и самостоятельно подаваясь навстречу этим глубоким, мощным толчкам.
Стоны сквозь переплетшиеся языки, яростные объятья, сильные сокращения, рифмующиеся с оглушительной пульсацией — это не могло продолжаться дольше, как бы любовники того ни хотели и как бы ни ухищрялись, продляя экстаз. Бешеное трение шерсти о шерсть рождало статические искры, скачущие по телам и с треском срывающие все предохранители. Сознания и тела, бывшие едиными и до этого, сплавились в нечто неразрываемое и неразрушимое в данный момент. Чувствуя наслаждение друг друга впридачу к своему собственному, Сомбра и Луна не могли точно сказать, в какой момент достигли столь нередкого для них одновременного пика, но это было потрясающий всё их существо взрыв, лишивший обоих разума и оставивший в выцветшем, утратившем значение мире. Они были одни, абсолютно одни, и им только и оставалось, что цепляться друг за друга ещё крепче, хотя ближе прижаться было уже попросту невозможно — между их телами не осталось ни единого просвета. Аликорночка и единорог задыхались, звали друг друга, откликались и вновь выпивали до дна через поцелуи, сцепку, объятья…
«Я могу умереть от удовольствия прямо здесь и сейчас», — подумали оба.
«Лучшая смерть», — решили они сразу после этого.
Всё было в тумане. Тумане, полном отголосков бушевавшей недавно страсти, удовлетворённого возбуждения и серо-синей гаммы запахов тел. Сомбра и Луна выбирались из него неохотно, полубессознательно. Очнулись они, раскинувшись на противоположных сторонах широкой меховой мантии и соприкоснувшись кончиками копыт на её середине. Аликорночка, всё ещё раскрасневшаяся после дикого соития, улыбнулась мужу.
— Всё проверил? — мягко уточнила она вполголоса.
Единорог разделял её хорошее расположение духа. Он с усмешкой переплёл их копыта, осторожно притянул Луну к себе по меху и сыто погладил её тело с груди до бёдер через живот и обласканное вымя, заставив кобылку довольно зажмуриться и прикусить уголок губ.
— Да. Всё та же моя Луна, всё та же кобылка, которую я люблю и желаю. Но почему ты стала темнее?
— Аликорны не умеют седеть, — пожала плечом та. — Вместо этого наши тела становятся выше, лучше синхронизируются с магическими потоками, и с каждым годом мы внешне всё больше приближаемся к тем, кем являемся на самом деле.
— Значит, у смертных — угасание, — задумчиво сделал вывод Сомбра, — у вас же — развитие.
— Развитие, которое должно быть лишено малейшей толики зависти, — горько ответила Луна. — Каждое новое достижение приближает нас к безумию, и плата за такое могущество — собственный разум.
Единорог прижал её к своей груди, утешающе гладя по спине.
— Сомбра…
— Да?
— Если я когда-нибудь начну вредить пони — обещай, что ты убьёшь меня.
Жеребец поднял голову Луны за подбородок, заглядывая ей в глаза.
— Единственное, что я могу пообещать — то, что никогда в жизни не сумею навредить тебе, даже если сам превращусь в безумца.
— Нет…
— Да, — мягко пресёк Сомбра и поскрёб аликорночку копытом за ухом. — Помни, Луна: никогда. И пообещай, что ты, в свою очередь, никогда этим не воспользуешься. Сила моей преданности тебе может покачнуть земную твердь.
— Клянусь, — легко слетел выдох с её губ. Единорог тут же запечатал обещание поцелуем, и они уже сомкнули веки, готовясь вновь обернуть друг друга в пелену томной неги и страстной агонии, как вдруг Луна услышала шаги и резко отстранилась от Сомбры.
Шумели намеренно — топали, шуршали травой, с треском ломали сухие стебли. Единорог поднялся на ноги, хмурясь, и зажёг рог, накапливая энергию для удара, но, когда гость — или скорее хозяин? — показал себя, медленно погасил заряд. К ним вышел невысокий земной пони пегого окраса с проколотым кончиком уха, но Луна засомневалась, стоит ли его с такой уверенностью относить к этой расе.
Несмотря на очевидную внешнюю схожесть и отсутствие рога или крыльев, облик пришельца существенно отличался от всех пони, которых аликорночка когда-либо видела: он был выше, его ноги были длиннее и точёнее, но вместе с тем тело было словно рубленым, мощным, воинственным; тем не менее, всё вместе смотрелось на удивление гармонично. Жеребец был облачён в лёгкий доспех из шкуры цвета слоновой кости, отороченный грубой каймой с вышитыми на ней родовыми знаками; броня, держась за счёт пущенного под животом ремня, закрывала полностью его спину и лишь частично — грудь, бока (да и то благодаря полупустым перемётным сумкам) и круп с меткой в виде недостроенного полевого шатра. Грива незнакомца была начисто сбрита, но перехваченный несколькими кожаными лентами недлинный хвост присутствовал и своим бледно-песочным окрасом уравновешивал рыже-бурую гамму его шерсти.
— Это же аргамак! — воскликнула Луна, признав встретившего их пони, и тут же захлопнула рот, устыдившись своей несдержанности. Но её удивление имело место быть: аргамаки были крайне закрытой степной расой, не ищущей контактов с остальным миром.
Жеребец остановился, презрительно прищурившись, но быстро вернул лицу нейтральное выражение со словами:
— Кровный Долг — моё имя. Вы выбрали неподходящее место.
— Кровный Долг? — шепнул Сомбра. — Серьёзно?
— Нам стоит это принять, — краем рта ответила Луна и громко ответила: — Здесь — Ваша территория?
Аргамак нахмурился. Аликорночка поспешила исправиться:
— Луна — моё имя. Сомбра — имя мужа моего.
Кровный Долг расслабился. Оружия он не носил, но весь его вид убедительно внушал чужакам, что оно ему и не нужно.
— Наши владения — вся степь, — ответил аргамак, широко проведя передней ногой. — Но мы готовы разделить кумыс с существами, что потерялись в ней и не желают никому зла.
Единорог, поначалу отнёсшийся к ответу со здравой долей равнодушия, встрепенулся и навострил уши.
— Подожди. Он сказал… кумыс?..
Луна неловко прижала уши — ей не хотелось шептаться при незнакомце, так трепетно относящемся к вербальным ритуалам. Она нырнула в телепатию: «У кочевых народов высокая смертность молодняка. Очень часто они умирают, даже не высосав положенное им молоко. А ещё аргамаки могут в этот момент оказаться очень далеко от какого-либо колодца, поэтому… выбирать не приходится. Молоко таких несчастных кобыл стало культовым и символичным напитком — потеряв одну жизнь, она может спасти десять», — «Оу. Ясно. Понятно. Спасибо», — «Хм? За что?» — «Ты только что нечаянно пополнила оптимистичный список моих благодарностей судьбе».
— У нас определённо нет воинственных намерений по отношению к тебе и твоему клану, — примирительно сообщила Луна Кровному Долгу. — Мы держим путь в оазисы за вашей степью.
Глаза жеребца блеснули, когда тот наклонил голову набок. Он развернулся и призывно махнул за собой копытом, зовя путников в гости:
— Наш лагерь расположился на полпути туда.
— Неужели мы были настолько шумными? — усмехнулся Сомбра, шагая следом за аргамаком.
Аргамак открыл было рот, чтобы ответить что-то на «л», но передумал и замолчал.
Луна и Сомбра могли только догадываться, как возможно было ориентироваться в этом не блещущем разнообразием жёлто-песочном пейзаже, способном оживляться лишь полузасохшими остатками деревьев да редкими чахлыми кустами; тем более не представляли они, какой смысл в пожизненной скачке по этим просторам, в боях за них и их обороне. Но, видимо, должна быть в этом мире раса, олицетворяющая всепоглощающую любовь к родине, суть которой — быть смыслом их жизни. Аликорночка любопытно рассматривала Кровного Долга, думая о том, что, возможно, он находит высшее удовольствие в доказательстве своей силы, в том, как ветер треплет на бегу во весь опор его гриву, в осязании солончака под копытами да в ароматах выжженных солнцем трав, и большего счастья для него не существует.
Из-за высоты зарослей стойбище аргамаков предстало перед троицей почти внезапно. Приземистые шатры из шестов и сшитых вместе шкур — Луна поражённо узнала на ближайшем драконью — пёстрым беспорядком рассыпались по вытоптанной многочисленными копытами земле. Между ними с редкими резкими воплями сновали играющие жеребята, а несущие что-то в корзинах на боках кобылы изредка прикрикивали на шалунов, когда те рисковали попасться под ноги. Жеребцы расположились в стороне, чиня и мастеря одежду, инструменты и оружие. Все они ожидаемо были земными, хотя в степи пригодилась бы хоть парочка пегасов.
— Род мой! — зычно крикнул Кровный Долг, и на него устремились настороженные взгляды. — Обратите взоры свои на гостей в нашей степи, Сомбру и жену его, Луну!
— Сомбру? — из-под отворота крыла драконьей шкуры моментально показался светло-голубой земной пони с вороной гривой.
Единорог едва не поперхнулся, невольно шагнув вперёд и прижав уши:
— Килхол?! Что ты здесь делаешь?
Племя было заверено в том, что пришедшие — дружественные, да и вовсе не чужаки вдобавок. Кровный Долг, с уважением взглянув на чуждо выглядящего среди его сопеменников Килхола, оставил гостей в покое, и те были тут же приглашены внутрь, под кров матовой драконьей кожи. Земной пони занял дальнее место за внутренним костерком; Луна и Сомбра уселись напротив него на равном расстоянии друг от друга, и им тут же были протянуты выдолбленные в дереве чаши кумыса. Гости уважительно приняли их телекинетическими полями, но пробовать не торопились.
Было жутко даже держать в копытах свидетельство чьего-то горя и утраты. У Луны сжалось сердце при мысли о том, что это могло бы быть её молоко, если бы с маленькой Блюнесс Флит что-нибудь случилось.
— Как ты сюда забрался? — нетерпеливо поинтересовался Сомбра. — Разве аргамаки — не некая закрытая секта?
— Далеко не секта, — земной пони с удовольствием сделал небольшой глоток напитка. Ещё тёплого. — Славный народ, хотя и слишком принципиальный. Прибиться к ним было той ещё задачей, но ты же должен знать, как они уважают старость… — Килхол недобро хмыкнул.
— Не я, — мотнул головой Сомбра и показал на Луну. — Это она оказалась удивительно сведущей даже в таких редких расах пони.
— Не била баклуши на королевских уроках географии, — попыталась пошутить аликорночка, сбитая с толку совершенно спокойной реакцией земного пони на неё. Килхол вдруг прищурился, а затем едва не выронил чашу с кумысом.
— Быть не может. Луна? Малышка Луна? Сколько же прошло лет с тех пор, когда я помог Селестии увести тебя с Эквуса?
Луна при упоминании имени сестры и таких далёких событий распахнула глаза. Этот пони не мог знать о таком!
— Откуда тебе это известно? — быстро и подозрительно спросила она. Сомбра усмехнулся, прикрывая глаза и с опаской пригубляя кумыс.
— Килхол знает всё обо всех. Он не только бессмертный, но ещё и древний.
— Я старше слов, малышка, — ровно подтвердил Килхол. — И не сошёл с ума лишь потому, что перешагнул из дикости в разумность вместе со всем родом понийским и вместе с ним прошёл весь путь.
— Ты старше Анимы и Дженезиса? — в голос Луны закрался страх. Ей было сложно представить, что такое количество прожитых лет и собранной мудрости заключено в тело земного пони, а не аликорна, дракона или кого-либо ещё, способного принять бремя столь долгой жизни.
— Я старше Витаэра.
Аликорночку будто поразило громом. Сомбра придержал её телекинезом, притянул к себе и спрятал её лицо на своём плече, показывая, что готов защитить от всего мира.
— Это нормально, — пресно прокомментировал Килхол. — Далеко не все готовы осмыслить тот массив лет, что я прожил. Это трудно даже осознать.
— Но как у тебя получилось? — не верила Луна. — Это невозможно! Это трудно даже представить!
— Это был долгий, тяжёлый и тёмный путь, — мрачно ответил Килхол. — И в вопросах того, как выжить, судьба не всегда предоставляла мне выбор. Но, — он мгновенно стал веселее, — гораздо интереснее, что Вы, дорогая принцесса, забыли в такой глуши. Могу представить цели этого бродяги, но Ваши?
— Лето был убит.
— Хм? — повёл бровью земной пони. — Вы думаете?
— Солнце не взошло, — кивнула Луна. — И даже то, что оно заходит сейчас — заслуга магов Хорниогии, а не признак здравия Лета. Мы собираемся найти его.
— Или, — неохотно добавил Сомбра, — его тело. В истории не было случаев, когда аликорны времён года устраивали себе выходные.
— Но и чужую работу они на себя не брали тоже, — подмигнул Килхол. — Идеальное олицетворение здравомыслия природы.
— Что ты хочешь этим сказать?
Земной пони посмотрел на Сомбру исподобья.
— Заносило ли тебя когда-нибудь в табуны гну? Если у коровы умирает телёнок, она не подпустит к вымени другого, даже если будет реветь от того, как молоко разрывает его изнутри и бродит там. Она не отступает от заложенной программы даже в случае крайней нужды. Глупые создания, — усмехнулся он в чашку с кумысом, который продолжал совершенно спокойно хлебать даже после такой аналогии, — но они олицетворяют весь смысл выживания. Излишняя благодетельность вредит. Ресурсов организма хватает только на определённое количество действий, а организм, знаете ли, эгоистичен. Его главная задача — собственное выживание. Если бы корова пристроила к себе осиротевшего телёнка, её собственный зачах бы, ведь теперь получал бы лишь половину того, что ему положено. Не выжил бы и усыновлённый малыш, потому что у него возникла бы та же проблема. Благотворительность в чистом своём виде продлевает мучения, а не решает проблемы.
Луна подняла брови. «Что-то ты поторопился с тем, что не сошёл с ума», — подумала она и медленно, но настойчиво заметила:
— Мы не гну. Мы — пони. Делиться и помогать — в нашей природе.
— Неужели? Именно поэтому Эквус разрывается на части в междоусобных войнах и сверху присыпается метелями — потому что взаимовыручка свойственна тем, кто на нём обитает?
Аликорночка хлопнула ртом. Крыть было нечем.
— Значит, ты считаешь, что пони было бы лучше заботиться каждому самому о себе?
— Такого тоже никогда не было, — протянул Килхол, довольно щурясь, словно проверял, насколько гостья умна и находчива. — В этом — самая главная ирония вашего существования, вся прелесть внутреннего противоречия всего вашего вида и основной предмет моего интереса. Испокон веков, а я уж точно могу заявить об этом со всей ответственностью, пони вынуждены взаимодействовать, чтобы выжить. Причём вы не можете брать пример с волков, которые сбиваются в стаи, но при склоках каждый из семьи способен выжить в одиночку — нет, вы не такие, вы намного более хрупкие и беспомощные, но зато у вас есть интеллект.
Земной пони отставил в сторону опустевшую чашу.
— И, милая Луна, не только у аликорнов разумность является проклятием. Интеллект даёт не только преимущество в выживании, позволяя своему владельцу изобретать и хитрить, но и такой подвох, как амбиции, устремления и вселенское любопытство. Не замечала ли ты, что все проблемы между тремя расами используют в качестве своей основы обыкновенное высокомерие и гордыню? В вашей крови — стремиться быть лучшими, главенствующими, тешить своё эго. Вы гордитесь, что возвысились над животными, но вы сделали это лишь оттого, что инстинкт власти перерос вас ещё раньше.
Кобылка молчала, не в силах отделаться от двух мыслей: ей нечего на это возразить и присутствие Сомбры несущественно. Килхол буквально был сосредоточен только на ней, он изучал её взглядом и впитывал каждую мимическую или телесную реакцию на его жёсткие, правдивые слова. Причина такого повышенного интереса открылась тут же:
— И если бы хоть бессмертные были выше этого в силу своей мудрости, но нет! Даже аликорны не лишены пороков.
— Тому полно подтверждений, — раздражённо заметила Луна, не в силах больше никак отреагировать.
— О, не думай, что я ставлю это в вину. Когда живёшь вечно, трудно не захотеть… намного большего, чем предоставлено тем, кто этой радости лишён. В конце концов, все мы, бессмертные, любим возомнить себя настоящими богами.
Сомбра заинтересованно дёрнул уголками рта:
— Знаешь, я размышлял над этим. Чем сложнее становится пони — тем больше возникает противоречий и соблазнов в его личности, а сколько их может накопиться за целую бесконечность?
— Столько, сколько не может вместить одна его сущность, — вздохнул Килхол и серьёзно посмотрел на единорога. — Взгляните на это.
Шатёр изнутри осветил резкий всполох, но вовсе не взревевший костёр был ему причиной. Сомбра и Луна рефлекторно отшатнулись, а затем вскрикнули. На месте Килхола сидело в той же позе чёрное существо намного выше коренастого земного пони. Не шерсть, а хитин покрывал его тело, глаза были лишены разделения на белок, радужку и зрачок — только сплошная мелкая розовая фасетка. Стрекозиные крылья демонстративно пожужжали над голубой броневой пластиной, больше похожей на размазанный по спине и рёбрам гель.
— Килхол? — опасливо протянул Сомбра, и на его роге с треском и рёвом взвихрилось заклинание, слишком опасное, чтобы применять в закрытом помещении. — Или что ты такое?
— По-прежнему Килхол, — ответило создание искажённым, но узнаваемым голосом. — В своей новой сущности.
Луна смотрела на него, не моргая, широко распахнутыми глазами. Дежавю овладело ею, оставив сидеть в беспомощном оцепенении.
«Сколько же прошло лет с тех пор, когда я помог Селестии увести тебя с Эквуса?»
— Кризалис! — возопила Луна, широко распахивая крылья. Воспоминания за давностью лет подёрнулись нечёткой рябью; она понятия не имела, насколько опасно это существо и чем — лишь помнила, что Анима и Дженезис не были ему рады и выдворили за пределы королевства. И вот оно вернулось! Оно ли?
Не находя больше вариантов, аликорночка объяла пламенем телекинеза столбы шатра и вырвала его из земли, отбрасывая прочь. Волна воздуха прибила костёр; заходящее солнце озарило вскочившую следом за кобылкой фигуру. В сумрачном свете Килхол или то, что им притворялось, выглядело ещё ужаснее; дыры в его ногах свободно пропускали кроваво-красные лучи.
Аргамаки повернули головы на звонкий перестук вырванных шестов о землю. Сомбра услышал крик Луны, увидел её реакцию и просто поверил ей. Не медля больше, он метнул в чудовище заготовленное заклинание, и оно, со свистом разрезая воздух, стремительно врезалось в выставленный перед Килхолом щит, словно слепленный из слюдяных крылышек насекомых. Несмотря на внешнюю хрупкость, щит лишь зазвенел на высокой ноте, пуская весь заряд заклинания по многочисленным своим желобкам и полностью гася его ещё на середине пройденной площади. Сомбра ошеломлённо поднял брови. На его памяти это заклинание было способно разрушить каменный мост, перевитый одеревеневшими за века лианами.
— Хороший совет на будущее, малыш, — спокойно свернул щит Килхол. — Не соотности хрупкость внешнего вида противника с хрупкостью его внутренней мощи. Любовью, которую вы источали там, в степи, можно было с излишком насытить целую армию. И вам не следовало относиться ко мне так враждебно, я собирался принять вас, как своих гостей, но теперь…
Спиралевидные столбы превращений заметались там и тут. Каждый из аргамаков превратился в подобное Килхолу насекомоподобное существо, но меньше ростом и не такое… индивидуализированное. Луна воинственно ощетинилась, когда с низким жужжанием крыльев не армия, но отряд пришёл в движение и закружил вокруг них с Сомброй и Килхолом.
— Удивительно, — протянул последний. — Вы даже не замечали того, сколько чейнджлингов кормятся из вас. Более того: вы генерировали столько энергии, что она почти была способна убить каждого, кто пытался её вкусить. Если бы вы целенаправленно распространяли её вокруг, как взрыв, так бы и было. Сказалось длительное пребывание около Кристального Сердца? — Килхол потёр подбородок, глядя на Луну, и стал ясен ещё один пункт его к ней интереса.
— Откуда ты знаешь… Как… — Сомбра напряжённо сцеплял зубы, крутясь вслед за хороводом хитиновых тварей. — Как ты вообще стал этим?!
— Помнишь ли ты Кризалис? — прострекотал Килхол, отвечая на вопрос единорога, но глядя при этом на аликорночку. — Твоя память — удивительный железный капкан. Если ты хорошо постараешься, то вспомнишь, что ей нужно было за помощь в вашем исходе из Эквуса.
— Кристальное… Сердце… — по наитию пробормотала Луна, погружаясь в транс воспоминаний.
— На самом деле хватило бы всего одного фрагмента.
— Который был выкран пару десятков лет назад?! — вскричала аликорночка, отрываясь от земли, словно стремилась уйти из-под удара осознания. — После которого Кристальное королевство перестало оказывать помощь иноземцам?!
— И правильно сделало, — одобрительно хмыкнул высший чейнджлинг. — Потому что каждый рогатый засланец принадлежал нам с Кризалис. Это была одна из самых удачных сделок на моей памяти. Бывшая королева Хорниогии, Сильвер Рэйзор, охотно продала нам всех своих рогатых жеребцов за сущую безделицу: убить вашу дочь. Психопатка или нет, но мстительности в ней было хоть отбавляй — умрёт, но укусит, — Сомбре почудилось уважение в голосе Килхола.
— Наша дочь жива, — твёрдо рыкнула Луна, но её сердце забилось быстрее.
Оборотни. Эти существа были оборотнями. Они могли менять облик. «Блюнесс? — в голове аликорночки набирала оборот череда щелчков. — Блюнесс Флит? Могли и они подменить мою кобылку?!».
— Наша дочь жива, — повторила она уже не так уверенно и прищурилась, взлетая выше, чтобы чувствовать себя хоть в чём-то превосходнее Килхола. — Как чейнджлинги реагируют на маскировочные руны? Разве не должен возникнуть конфликт?
— Умно, — вяло похвалил Килхол. — Да, ваша дочь жива, и она настоящая. Тут я вас успокою. Кризалис не сочла нужным рисковать, выполняя условие явно ненормальной кобылы — потребовалось бы слишком усложнить план. Её раб всего лишь выкрал заряженный любовью кристалл, — раздвоенный язык хищно мелькнул между зубов, облизывая клыки, — и за многолетнюю помощь она отдала мне почти всю его мощь, сделав тем, чем я теперь являюсь.
— Зачем?! — схватился копытами за голову Сомбра, брезгливо оглядывая бессмертного знакомого. — С какой стати тебе превращаться в такое?!
Взгляд Килхола сделался сочувствующим. Чейнджлинг покачал головой, раздражающе-быстро цокая языком: новое строение ротовой полости открывало ему новые способности по части звукового диапазона.
— Божественность, мой старый друг, — острозубо улыбнулся наконец жеребец, подойдя вплотную к Сомбре. — Та гордость, которая не позволяла тебе скрывать твою истинную личность большую часть жизни. То тщеславие, с которым ты принимал или даже отвоёвывал власть, с каждым разом поднимаясь всё выше и выше. Тот страх, который ты испытывал при мысли быть стёртым из времени и забытым.
— Я никогда не был бы забыт, — отчеканил Сомбра, и Килхол поднял голову, словно из самого сердца Луны после этих слов гуще полился нерушимый, ярчайший свет, от которого шарахались тёмные лапы временного забвения.
— О, я чувствую, — Килхол, словно плывя, неторопливо обходил замершего единорога кругом, против направления движения замкнутой вереницы чейнджлингов. Луна видела какую-то неправильную, поломанную гипнотическую спираль в сочетании их хороводов. — Но даже с такой мощной поддержкой комфортно ли ты чувствуешь себя под грузом, который взвалил на свою спину? За всю жизнь ты сделал множество ошибок и принял массу страданий, и под их гнётом пытался перестроить мир под себя. Ты ориентировался на свои прихоти, опыт и домыслы, ты сравнивал их с ограниченным мировоззрением простых пони — и вот итог: старался создать что-нибудь совершенно своё, отгораживался от действительности ради успокоения совести, извращал картину мира… и впадал в иллюзию богоподобия. Думал, что теперь тебе простительны высокомерие, жестокость и даже преступления, ведь ты вершишь судьбы во имя лучшего мира.
Килхол сделал паузу, чтобы улыбнуться едва ли не по-отечески и прикоснуться к подбородку Сомбры копытом:
— А разве же я допускал чего-то из этого… в последние несколько столетий? Разве является чем-то недопустимым создание себе условий для жизни, обзаведение семьёй и, если хочешь, подданными, культом, фанатиками, которые будут безоговорочно верны тебе и твоему режиму, которые увековечат твоё имя и будут нести твою славу, требуя взамен лишь твою родственную, покровительскую любовь?
— Что ты сделал с аргамаками и где Лето? — не поддаваясь сладкой игре голоса Килхола, прорычала сверху Луна. Её глаза ярко сверкали в тени, словно подсвечиваясь из глубины свето-бирюзовых радужек.
Лицо Килхола, задёргавшись, брезгливо скривилось.
— Это закон жизни. Слабые должны умереть. Ну… кроме некоторых, — он с кривой ухмылкой поднял голубым телекинезом пустую чашу из-под кумыса.
Аликорночка моментально спикировала на него, заставив неосознанно прижаться к земле, но не нанеся удар и лишь угрожающе зависнув над жеребцом:
— Ты уничтожил целую расу невинных пони, чтобы освободить место для своей собственной — это я могу представить, но что ты мог сделать с могущественным и древним аликорном?!
— Обустроить им это место, — маниакально прохрипел Килхол сквозь восторженную улыбку. Луна сглотнула, теряясь между яростью и страхом.
— Что ты хочешь этим сказать? — непонимающе нахмурился Сомбра, скаля зубы.
Килхол мягко прищурился. Чейнджлинги с грохотом обрушились на землю, зажимая единорога и аликорночку в кольцо. Они шипели, клацали клыками и облизывались, предвкушая, сколько любви смогут высосать. Сомбра уже захватил контроль над их ажурными тенями, собираясь устроить чёрному воинству сюрприз, как вдруг с расслабленных губ их… отца слетел небрежный приказ:
— Не трогать их, — и кольцо моментально расформировалось, а вокруг Сомбры и Луны образовалось свободное, почти уважительное пространство. Килхол растянул рот в практически ехидной гостеприимной улыбке: — Вам суждено стать одним из кючевых звеньев моего плана. Не согласитесь ли вы взглянуть на наши оазисы?
Сомбра понимал, что за предложением кроется нечто большее, чем простая экскурсия, и не был уверен, готов ли к тому, что ему может там открыться, а также — хочет ли туда идти. Также он понимал, что Килхол не психопат. Не мог двинувшийся умом жеребец прожить целую историю. Взгляды, которых он придерживался, показались бы безумием и дикостью нормальным пони, но следовало считаться, что именно благодаря этим взглядам он тысячи лет держался на плаву. Вот и теперь он был в доминирующем положении.
«Он говорил что-то про целую армию? — Луна лихорадочно пересчитывала взглядом уже не так явно, но окруживших их чейнджлингов. — Это не похоже на армию, но даже это мы заметили… далеко не сразу. Кто знает, сколько ещё их прячется поблизости… Да и до ‘их’ оазиса не так уж далеко… И, похоже, это единственный способ выяснить судьбу Лета… хочется мне того или нет». Она собралась с духом и невесело кивнула, прохрипев:
— Веди.
Шли в молчании. Мрачный конвой отряда чейнджлингов, пасший их даже сверху, не предрасполагал к разговорам. Луна не рисковала скользнуть в телепатию: ей казалось, что такие одинаковые с виду создания одинаковы и внутри, а значит, имеют доступ к некой своей общей сети, и им ничего не будет стоить коллективно проникнуть в чужой канал.
Оазисы не изменились. Не то, чтобы Сомбра и Луна видели их раньше — просто под властью таких жутких существ райское место непременно должно бы стать бесплодной пустыней, но нет. Пони и чейнджлингов ждал приятный мелкий песок на берегу вытянутого чистого озера; над кристальной водной гладью круто склонились лохматые кокосовые деревья, росшие отдельными, но многочисленными группами; количество промежутков между ними и давало этому месту название во множественном числе. Но в целом оазисы были такими, какими им полагалось быть. Всё дышало безмятежностью, и даже свежий ветерок игриво колыхал гривы и обтекал жёсткие гребни, пока Килхол вёл процессию к неприметному лазу под огромным валуном.
Сомбре до последнего не хотелось пролезать туда. Какое-то нелепое чувство клаустрофобии захватило его перед перспективой вползти в узкую тёмную щель, когда позади его круп будут сверлить взглядами — и хорошо, если только взглядами — безобразные хитиновые отродья. Но ему пришлось пересилить тебя, потому что чувствовавшая за спиной его защиту Луна пробралась за Килхолом практически без колебаний, а оставлять её наедине со странным древним жеребцом единорогу не хотелось больше, чем быть укушенным — и хорошо, если только укушенным.
У чейнджлингов было как минимум десятилетие, чтобы создать под землёй такую экосистему. Для гармоничной картины не хватало только неба, но вместо него был лишь земляной потолок, из которого сочилась какая-то отвратительная зелёная слизь. Такой же дымок, только на несколько тонов светлее, лениво клубился под ногами; летающие в нём бледные мелкие пузырики, натыкаясь на шерсть или острые края хитиновых дыр, мгновенно лопались и исчезали без следа. Неизвестная тёмно-сизая трава неприглядного вида криво росла тут и там, не поддаваясь, очевидно, вытаптыванию. Она в целом больше напоминала проволоку, чем растение.
— Следуйте за мной, — поторопил озадаченно осматривавшихся гостей Килхол, и чейнджлинги тут же подогнали их предупреждающим шипением и стрекотом. Сомбра резко обернулся, рыча в ответ и вместе с этим посылая в конвоиров волну страха.
Питавшиеся эмоциями существа, настроенные на их поиск и получение, повеселили единорога даже больше обычных пони: всё то, что он в них метнул, они ощутили в сотни раз острее, но и реакция была другого уровня. Они не заверещали в диком ужасе, не начали взрывать влажную землю пробитыми копытами в бесподных попытках убежать — вместо этого они, кажется, позеленели под хитином, а некоторые даже не сумели справиться с рвотным рефлексом. Тошнить им было нечем, но после этого комичного акта ни у кого из них уже не получилось двигаться так уверенно и дерзко, как раньше. Килхол на такое недовольно повёл длинными ушами, но ничего не сказал, хотя очертания его рта недовольно исказились.
Все прошли через множество рабочих помещений подземного логова, прежде чем остановиться в самой большой нише, невероятно ноздреватой по структуре потолка, стен и даже пола. Одна узкая дорожка разматывалась посередине сердца улья; над ней тускло светился мерзкий слизистый слепок, пускающий между отверстиями земяного свода множество извилистых нитей, врастающих в почву и незримо простирающихся, очевидно, по всему строению. А в каждом доступном углублении между ними зрели яйца.
Луна широко распахнутыми глазами пыталась хотя бы прикинуть, сколько здесь этих белесых пульсирующих чем-то живым изнутри скорлупок. Они были на разной стадии созревания: некоторые были едва ли не полужидкими, колышущимися от любой вибрации, другие приобрели устойчивый глянец и даже пустили по своим поверхностям причудливые тёмно-зелёные узоры; на последние этапы развития намекало сигментирование оболочек, делавшее яйца похожими на коротких толстых гусениц. Однако Сомбра, заторможенно тычущий аликорночке копытом в плечо, как мог пытался показать, что рассматривает она далеко не ту вещь, которую следовало бы.
Луна проследила за направлением взгляда шокированных красных глаз и смертельно побледнела. В основании кокона, прижатое его массивными желейными корнями, виднелись пришпиленные к потолку крылья и безвольно свисающая рогатая голова. От гранёных, словно вырезанных из кристалла локонов осталось только воспоминание: пряди не распрямились до конца, но всё же обвисли и утратили свой огневой блеск. Медленно выпадающие из крыльев перья будто примагничивались к нагромождениям зелёной мерзости, прилипали к её верхнему подёргивающемуся, как живой, слою, лишённые возможности даже после гибели своего владельца покинуть это тошнотворное место.
— Лето! — не своим голосом вскрикнула аликорночка и рванулась вверх, но невесть откуда взявшийся десяток чейнджлингов навалился на неё сверху, в то время как ещё десять потянули вниз, схватив за хвост с земли. Визгливо зарычав, Луна начала брыкаться, беспорядочно хлопая крыльями. — Отпустите меня, твари! Отпустите!
— Чейнджлинги не позволят постороннему приблизиться к источнику, питающему их братьев и сестёр, — нараспев сообщил Килхол и приструнил взглядом Сомбру. — Не советую пытаться бороться. Вы в меньшинстве. Я показал вам это по… старой дружбе, если хотите.
— Как ты сумел это сделать? — поражённо прошептал единорог, не в силах оторвать взгляд от трупа, но затем, чувствуя, как его потряхивает от злости, резко повернулся к Килхолу и закричал: — Как ты посмел это сделать?!
— Разве я сумел бы добиться этого один? — мурлыкнул Килхол. — То, что вы видите — это результат усердной работы двух чейнджлингов, один из которых был щедро обращён другим в благодарность за многолетнее союзничество и пособничество. Кризалис была так добра, отдавая мне львиную долю драгоценной магии из украденного кристалла, помогая мне вырваться за пределы тщедушного земного тела и открывая новые горизонты могущества, что я не мог не принять участие в очередной грандиозной идее… и не опробовать свои возросшие силы в действии, — тихо посмеяся чейнджлинг. — И, разумеется, силы своих отпрысков, — он скорбно прижал копыто к груди, опустив голову. — Нам бы не потребовалось производить новых в таком количестве, если бы большинство прежних не полегло в том славном сражении.
— Зачем ты это сделал?
Луна дрожала. По внутренним стенкам её черепа словно стучали наперебой тысячи молоточков, всё возрастая, угрожая сломать либо боёк, либо саму кость. Зрение рябило, застилаясь темнеющей с каждым лихорадочным ударом загнанного сердца красной пеленой. Аликорночка не знала этого состояния, не знала ему названия, знала только одно: она разочарована, напугана, зла и сходит с ума одновременно.
— Я всегда говорил, что тела аликорнов — величайшее чудо, — был ответ. — Если знать, как именно, можно сохранить их основные свойства даже после их смерти. Конкретно этот способен давать неограниченное количество живительного тепла и света.
Луна напряжённо перекачивала носом воздух, вдыхая и выдыхая столько, что от переизбытка или недостатка кислорода начинала кружиться голова и приливами непроглядно темнело в глазах. Аликорночка не видела ничего, кроме мёртвой аликорньей головы, свисающей из опутавшей и склеившей всё тело слизи. Она тонкими побегами проросла в ноздри, заполнила губчатое нутро лёгких, растворяла столь медленно разлагающуюся, что всё ещё наверняка тёплую, плоть, терпеливо сокрушала сопротивляющиеся кости и выходила из каждой поры, сочась мелкими зловонными каплями густого зелёного пота.
Её брат, любовь её сестры, носивший на этой некогда гордой голове незримый венец самой природы, был превращён в удобрение для чейнджлинговой слизи. В инкубатор для чейнджлинговых личинок.
— Не ищите меня, — весомо приказал Килхол, удаляясь. — Я сам найду вас.
Сомбра протянул копыто к зависшей в аффекте Луне и уже собрался позвать её по имени, но тут очередным взмахом крыльев его обдало лютым морозом. А затем единорог вместе с растерявшимися от ухода своего отца чейнджлингами содрогнулся от ударной волны шума и холода с поверхности земли.
XXIII. Душа аликорна
Луна закричала.
Вопль не выходил за границы возможностей её голосовых связок, но отчаяние и горе в нём были способны разорвать в лоскуты ткань времени и пространства. Чейнджлинги в ужасе замерли, пригибаясь к земле, прячась от транслируемых страдающей аликорночкой эмоций в зелёной дымке, но всё было тщетно. Для волн не существует преград. Они проникают сквозь любое тело, достигая глубинных структур ядра, что питает его. Крик перестал быть криком, он превратился в исполненную предназначения песнь, и Сомбра задрожал от холодом захлестнувшего его ощущения одиночества и покинутости.
Он задыхался, чувствуя, как его душой овладевает отчаяние, тянущее его в бездну и захлопывающее за собой двери, отрезая от счастливого, беспечного мира. Сомбра разделял эмоции Луны так прочно и беззаветно, что осознание, что они не являются его собственными, выражалось лишь в отчаянном сопротивлении им. Разум, смятённый выворачивающей связки тоской и невероятным страхом перед перспективой быть уничтоженным этой скорбью и забытым, молил привести в исполнение единственно верный порыв: шагнуть вперёд.
Луна висела между полом и потолком, разливая песнь своей трагической ярости во все уголки подземного улья, а из её глаз вместо слёз вырывался резкий белый свет. Он разгорался болезненными толчками раскрывающейся внутренней мощи, и на его фоне аликорночка виделась лишь темнеющим силуэтом, чьи перья слипались и загрубевали, превращая пернатые крылья в заострённые лезвия драконьей кожи. Она менялась, менялась физически, и вместе с метаморфозами преображалось и то, что она источала. Горе крупица за крупицей подменялось бешенством, но тут Сомбра левитацией протащил своё тело вверх и вцепился в аликорночку, обнимая её, как единственное, что могло спасти его, потому что и он мог её спасти. Она одинока, ей страшно и горько? Он разделит это с ней, а два одиночества уже ни одним не являются. Она жаждет уничтожить всё, что увидит, причинив тому немыслимую боль? Он подчинится её воле и принесёт себя в жертву, чтобы она знала, что существуют пони, способные на такое ради неё.
Но смерти, которую обещала бессловесная и оглушительная песнь, не наступило. Звучание резко, немелодично прервалось в одно мгновение, и чейнджлинги подняли свои измождённые, бессильно блуждающие взгляды, чтобы посмотреть, что прервало их мучения: все, как один, стелились по земле, не в силах уйти от всепроникающих волн. В полной тишине Сомбра услышал прерывистое дыхание.
— Тепло… — прошептала Луна, закрывая пылающие светом глаза, и из её рта и ноздрей вырывались клочья пара, когда она говорила. — Такое нежное тепло…
Умершие под скорлупой личинки чейнджлингов подёрнулись шершавой коркой инея, а температура в улье потрескивала морозом, но ни Сомбра, ни Луна не ощущали этого. Вслед за аликорночкой единорог обратился в создание целиком из собственных душевных порывов, и самоотверженность, которой он усмирил её отчаяние, грела их обоих посреди ударившей сверху зимы. Оборотни, шатаясь, поднялись на ноги, но энергия чужой любви была для них недосягаемой, циркулируя лишь между двумя зависшими сверху пони. Совершенная объёдинённая сила, не поддающаяся чужому влиянию и не распространяющая своё благословление на кого-либо ещё.
Демоническая сила, позволявшая Луне левитировать без крыльев и магии и зловеще менявшая её облик, исчезла. Аликорночка и единорог, не размыкая объятий, плавно опустились на пол и отрешённо осмотрелись. Чейнджлинги вновь свалились с ног, и было видно невооружённым глазом, что они умирают, не вынеся интенсивности того, чему стали свидетелями. Взгляд кобылки упал на невылупившиеся кладки, но в нём больше не было злобы. Вместо того, чтобы стереть в порошок оставшееся, Луна посмотрела вверх и заклинанием сожгла огромный кокон, расплескав его отвратительной слизистой жижей. Сомбра успел брезгливо накрыть их обоих куполом и снял его, лишь когда густые зловонные волны осели на полу, тонким слоем забрызгав совершенно не сопротивляющихся захлёбыванию чейнджлингов.
Тело Лета, более не удерживаемое корнями кокона, свалилось вниз. Луна поймала его в копыта без тени омерзения, придерживая магией — аликорн был слишком велик, чтобы хрупкая кобылка беспрепятственно удерживала его.
— Мы должны погрести его, — тихо прошептала та, рассматривая изъеденную чейнджлинговой слизью шерсть.
— Это происходит как-то по-особенному у аликорнов? — спросил Сомбра.
Луна повернулась к нему, и в её подёрнутых слезами глазах был страх.
— Мне ещё не приходилось никого хоронить.
Единорог, поджав губы, молча обнял её и поцеловал в висок. Красный телекинез бережно взял труп из бирюзового.
— Пойдём отсюда, Луна. Не волнуйся, я понесу его.
Он с благодарностью почувствовал, как крыло аликорночки укрыло его спину, и его благодарность распространялась не на сам жест, а на его причину. Луна понимала, что ему тоже страшно. Он держался, чтобы поддерживать её, но даже эфемерностью магии прикасаться к мёртвому телу того, кто должен был оставаться бессмертным, оказалось так жутко, что кровь застывала в жилах.
Оба вышли на свет. Пляжный песок был припорошен снегом, листья пальм озябли и обмякли на ребристых деревьях. Лето будто ушло отсюда с тем, кто принёс его сюда. Луна остановилась, и лёгкий заново нагревающийся воздух перебирал её синюю гриву. Сомбра вопросительно посмотрел на кобылку, и та одними губами попросила:
— Подожди.
Единорог с кивком опустил Лето в снег; тот при соприкосновении с всё ещё не остывшим телом растаял, и аликорн беззвучно провалился на песок. Ждать пришлось недолго, и через пару минут на неразличимом горизонте появилась крылатая фигура, достаточно светлая, чтобы заметить её в ночи. Ни Луна, ни Сомбра не удивились, когда она приблизилась достаточно, чтобы можно было узнать Селестию, но их сердца сжались при мысли о том, как она переживёт встречу с уже мёртвым возлюбленным.
Однако, судя по лицу, с которым молодая аликорница с новой полосой в гриве приземлилась перед сестрой и свояком, она уже знала, что ей предстоит. Знала, но упорно избегала смотреть на Лето, и при взгляде на неё, потерянную и храбрящуюся, сжималось сердце.
— Анима сказала мне, что проводила Лето, — тихо сказала Селестия, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе.
Луна опустила голову, кусая губы.
— Это сделал пони, назвавший себя Килхол, — произнесла в ответ она.
Глаза старшей сестры распахнулись.
— Этого не может быть.
— Может, — поручился Сомбра. — Он даже изменил себя, превратившись в чейнджлинга, ради этой цели.
— Он помогал мне долгое время! — закричала Селестия. — Он помог нам с Луной покинуть Эквус и нашёл проводника… который… — она поперхнулась, и остаток фразы вышло договорить лишь шёпотом: — Оказался… чейнджлингом по имени Кризалис…
— Именно из-за неё кусок Кристального Сердца был украден. Ради этого, — аликорночка кивнула на валун-тайник.
— Что там? — насторожилась Селестия.
Сомбра ответил:
— Логово чейнджлингов. Теперь… вымершее.
— Там была Кризалис?
— Нет. По крайней мере, мы её не видели, — он выдохнул. — Ты чувствуешь в себе достаточно мужества, чтобы посмотреть на Лето?
Селестия поколебалась, но кивнула:
— Только если вы оставите меня одну ненадолго. Пожалуйста.
Её просьба была удовлетворена. Сомбра и Луна без вопросов пошли под непроницаемую ночную тень пальм, не оглядываясь. Они сели рядом, глядя на стылую озёрную воду. Гребни каких-то драконовидных существ иногда беспокойно мелькали среди волн, но не более того — ничто не нарушало безмолвия. Сомбра не решался задать какой-либо вопрос. Состояние возлюбленной оказалось непривычно закрыто от него, и он оказался растерян. Его же собственные ощущения, похоже, оставались для Луны очевидными, и она обняла его. Вновь ставшие нежными и ласковыми крылья обволокли напряжённое серое тело со спины, смыкаясь на груди; тёплые губы уткнулись в макушку, а между лопаток деликатно опустился привычный вес. Но — без единого слова.
Единорог медленно выдохнул, и часть ноши с души улетучилась паром из приоткрытого рта. Нос аликорночки щекотно поелозил в вороной гриве, но никакие силы не могли заставить Сомбру хотя бы усмехнуться.
— Что нам теперь делать? — хрипло разбил жеребец тишину. — Килхол сказал, что сам найдёт нас. Это считать за угрозу?
— Не имеет значения, — бесцветно проронила Луна. — Он в любом случае умрёт. Он должен ответить за то, что сделал — не только перед нами, но и перед всем миром.
— Ты что-то задумала.
— Да. Раскрыть пони реальную роль аликорнов в мире. Это следовало сделать уже давно, и я не знаю, почему никто не пытался. Разве мир не вырос достаточно, чтобы принять тот факт, что не все из нас — монстры? — резко выскользнула вперёд Луна, посмотрев Сомбре в лицо. — Или тому было мало доказательств?
— Луна. Это слишком рискованно. И это не вернёт Лето.
— Остались Зима и Весна. Только Зима и Весна, Сомбра! Что, если из-за своих заблуждений пони позволят умереть и им, что, если они сами убьют их из-за этих заблуждений?
— Луна, — Сомбра умоляюще стиснул копытами плечи аликорночки. — Пожалуйста, подожди. Не делай того, о чём будешь жалеть. Мы все страшно вымотались, и у нас нет плана, но самое главное: то, что ты предлагаешь, ничего не решит… — его передние ноги нежно коснулись вытянувшегося лица Луны, гладя её щёки. — По крайней мере, не сейчас…
Парный крик с поверхности оставленного невдалеке убежища чейнджлингов заставил обоих вскинуться. Быстро переглянувшись и поняв, что ни под каким грузом горя Селестия не может вопить сразу двумя голосами, единорог и аликорночка рванули к ней.
Она стояла, развернув крылья и угрюмо склонив голову. Аликорница защищала лежащее у её задних копыт тело Лета; длинный разноцветный хвост всё ещё был переплетён с его неподвижными копытами. Перед ней, широко расставив ноги в надежде не потерять так и уходящую из-под них опору, стояла Кризалис. Луна сразу поняла, что это она: с момента их последней встречи изменился лишь её рост. Они с Сомброй остановились за заснеженным песочным барханом, наблюдая.
— Ты убила их! — кричала чейнджлинг вибрирующим от слёз голосом. — Ты убила всех моих детей!
— Ты огорчена? — скучно и бесстрастно сказала Селестия. С шерсти на её щеках ещё не испарились широкие влажные дорожки. — Я могу устроить так, что ты с ними повидаешься. Но это будет не сразу. Ты должна будешь ответить за то, что вы с Килхолом сотворили с Летом. Я убила твоих детей? Допустим. Но ты можешь родить их снова.
Колени молодой аликорницы крупно задрожали, когда новая волна слёз нашла себе путь из её глаз.
— А я никогда не смогу воскресить Лето. Я никогда не смогу полюбить никого так сильно, как его!
— Лето — не личность, — прошипела Кризалис. — Лето — всего лишь воплощение идеи! Мы с Килхолом специально выбрали его в качестве жертвы, чтобы его смерть не вызвала мощных негативных эмоций и не нарушила баланс…
— Баланс? — от нежданного ответного шипения Селестии отшатнулась даже чейнджлинг, у которой шипеть от природы получалось лучше и грознее. Аликорницу мелко трясло от злости, шерсть на её загривке и спине стояла дыбом. — Вы убили аликорна, воплощающего четверть природы и течения времени, и говорите, что не нарушили баланс?!
— Нас не волнует время и пространство. Наша специальность — эмоциональная сфера. Мы питаемся любовью и на её основе выращиваем своё общество.
— Ну так вы провалились и здесь, — проскрежетала зубами Селестия, и на её роге взвихрилось золотое пламя. — Потому что я обрушу на вас ярость столь лютую, что она сотрёт в пепел все капли любви, которые вам удалось собрать!
Искривлённый рог оскалившейся Кризалис ядовито запульсировал зелёным, собираясь ударить заклинанием, и Луна с Сомброй поняли, что видели достаточно, чтобы перестать прятаться. Они телепортировались чейнджлингу за спину, сбив её настрой звоном переносящих их вспышек. Заклинание Кризалис не было завершено, заклинание Селестии — было.
Единорог и аликорночка одновременно закрыли друг друга щитами, и чейнджлинг с запредельно высоким визгом врезалась в них спиной, снесённая мощью ревущего огненного потока. Селестия скалила зубы и рыдала одновременно, вливая в заклинание всю глубину и силу своего отчаяния. Неизвестно, как Кризалис оставалась живой, если жар атаки чувствовали даже защищённые двойным заслоном Сомбра и Луна, но её страдание сомнений не вызывало. Пламя, как живое, забиралось ей в ноздри, жрало хитин и плавило насквозь конечности. Когда Селестия выдохлась, а полубессознательное тело чейнджлинга рухнуло оземь, у него не осталось ни единого неповреждённого участка. Новые дыры, обширные, глубокие и сквозные, покрывали каждый его дюйм.
Сомбра поражённо оторвал взгляд от сожжённого чейнджлинга и перевёл его пони, которая, казалось, не так давно проповедовала ему ценность отказа от мести. Вряд ли она сейчас задумывалась о какой-либо морали, когда дело коснулось лично её и того, кого она любила. Её шоковое состояние, выражающееся в резком, отрывистом дыхании, распахнутых подрагивающих глазах и конвульсивной дрожи всего тела, вряд ли относилось к нарушению иллюзорных моральных норм — скорее к тому, как она переживала отдачу столь разрушительного заклинания.
А затем лицо старшей из сестёр рассекла одержимая улыбка, и единорог понял, что она не жалеет. Ей ни капли не стыдно ни за то, что она сделала, ни за то, что она предала собственные идеалы; более того — она готова сделать это снова. Склеры глаз Селестии на мгновение подёрнулись чёрным, а радужки полыхнули прожорливым рыжим огнём.
— Нет! — выкрикнул Сомбра, инстинктивно превращая нечто страшное. — Она ещё нужна нам живой! Только так мы сможем узнать, куда делся Килхол и что они замышляли, — видя, что это нисколько не убедило старшую из сестёр, а глаза Кризалис вдруг безо всяких видимых причин распахнулись от ещё более адской боли, он выкрикнул: — И отомстить за смерть Лета!
Рог Селестии тут же погас, а чейнджлинг бессильно обмякла. Луна с осторожностью подошла к сестре и прикоснулась к ней крыльями, прежде чем заключить в объятья и спрятать лицо в трёхцветной гриве. Аликорница, проморгавшись, вернула тяжёлое дыхание в норму и слабо погладила обернувшие её копыта младшей кобылки, показывая, что снова владеет собой, и её можно отпустить. Сжав ту напоследок крепче, Луна разомкнула передние ноги.
— Нам нужно привести её в чувство, — отрывисто сказал Сомбра, легонько пиная Кризалис в спину. — И надеяться, что вспышка Селестии не повредила воспоминания и разум, хотя лично я был бы не рад под неё попасть.
Дырявое тело всё ещё едва заметно дымилось.
Чейнджлинга прислонили к валуну, и единорог изменил его структуру, обеспечив рост кристаллов. Они проскочили через дыры в ногах Кризалис и оказались подпёрты теми, что выросли ниже и под углом. Пленница оказалась надёжно подвешена на гранёных рогатках и треногах, и судя по тому, как она заёрзала и заморщилась сквозь небытие, способ фиксации был выбран не самый комфортный.
— Очнись, — резко приказала Луна, плеснув той в лицо снопом льдинок с рога. Они вцарапались в хитин и растаяли, сползя по взбугрившимся в гримасе мышцам. Кризалис с явным трудом разлепила покрасневшие от боли и ожогов глаза. — Куда ушёл Килхол?
— Он ушёл? — страдальчески блуждающий взгляд чейнджлинга сделался вдруг панически цепким.
— Да, — процедила Селестия, держа рог угрожающе зажжённым. — И я не советую тебе лгать. Ты связалась с двумя аликорнами и единорогом, повелевающим страхом.
— Он не должен был бежать! — задёргалась на кристаллах Кризалис и зашипела от боли, бесполезно выстрелив раздвоенным языком. — Он не мог б-бросить гнездо…
— Смог и бросил, — разочаровал её Сомбра. — Он сознательно привёл нас внутрь, а когда Луна пришла в ярость — спокойно ушёл, как ни в чём не бывало.
— Луна? — ещё несколько сосудов лопнуло в чейнджлинговых глазах, вперившихся в названную кобылку. — Значит, вот кто уничтожил мой дом? Ты понимаешь, что тебе больше не…
Селестия прервала её, придушив раскалённым телекинезом. Запах палёного хитина заставил Сомбру и Луну отшатнуться; магия шипела и стреляла искрами, как будто была не плазмой, а водой, касающейся кипящего масла, но старшая аликорница оставалась невозмутимой и говорила нарочито медленно, не спеша избавлять Кризалис от мучений:
— Не смей угрожать моей сестре.
Перед исчезновением телекинетическая удавка так резко дёрнула голову чейнджлинга вверх, что едва не сломала шейные позвонки. Селестия села на песок, мокрый от растаявшего снега, и терпеливо повторила поверх надсадного кровавого кашля пытаемой:
— Куда ушёл Килхол?
— Я не знаю, — выдавила чейнджлинг, сжавшись. — Я не знаю! Он не должен был уходить! Его делом была охрана улья, пока я добываю для наших детей пропитание! Я бы сама хотела знать, где он сейчас!
— Зачем вы… — бесстрастный тон старшей из сестёр дал слабину. — З-зачем… — она отвернулась, подрагивая в попытке справиться с подступающими к глотке рыданиями.
— Зачем вы убили Лето? — закончил за неё Сомбра тяжёлым голосом. — И, самое главное, как вам это удалось?
— Мы взяли числом. Килхол сказал, что знает, как нам выводить ещё больше подданных — нужен лишь источник энергии. Тело аликорна, несущего тепло и жизнь, подходило в качестве основы как нельзя луч…
Она была прервана железной пощёчиной.
— Селестия! — возмутился Сомбра.
— Простите, — выпалила в ответ аликорница безо всякого раскаяния. — Я не могу спокойно это слушать.
Кризалис шумно сплюнула новый сгусток крови.
— Зачем вам нужна была армия? Что вы собирались завоёвывать? — потребовала Луна, свирепо глядя на чейнджлинга. Та прикусила и без того разбитую губу и тревожно забегала взглядом, явно не желая отвечать. — Ох. Конечно же.
Перья нежданной хваткой уцепили витающий подбородок чейнджлинга, рывком притягивая её лицо ближе к младшей аликорночке.
— Мне нет никакого дела до политики, — доверительно шепнула она. — Вы, выродки, убили одного из аликорнов времён года. Это — преступление не против Кристального королевства. Это — преступление против природы. Ради ваших жалких империалистических интересов.
— Килхол предал меня, — просипела Кризалис. — Он воспользовался мной, чтобы стать моим подобием. Даже вы — пешки в его копытах.
Луна сурово сузила глаза, но Сомбра пресёк её протест коротким:
— Продолжай.
— Он всегда был везде. Знал каждого бессмертного в мире, наблюдал за становлением аликорнов, имел рычаги влияния в любой области. Он дьявольски умён и невероятно опасен, — Кризалис судорожно сглотнула, чуть заметно затрясшись. — Но знаете, что самое страшное?
Селестия угрюмо смотрела на попытки чейнджлинга подтянуться на кристальных оковах и придвинуться ближе к своим палачам, чтобы втереться к ним в доверие.
— Он начал нуждаться в любви только с того момента, как был обращён. От него нельзя было дождаться ни единой искренней эмоции, у него не существовало привязанности даже в воспоминаниях, он психически не способен к бескорыстию и самопожертвованию, — хрипела Кризалис, выжимая из себя последние силы, чтобы продолжать говорить, и определённо боялась не успеть — тараторила, проглатывала зачастую половину звуков, сбивалась. — И, как чейнджлинг, я не могла в этом ошибаться. Я питалась только тем, что он давал мне добровольно, а не тем, что я могла вытянуть из него пассивно, как из других пони.
— Почему ты не разгадала его намерения? Ты разве не чувствуешь ложь? — придирчиво поинтересовался единорог.
— Не ложь, только любовь, — рвано замотала головой Кризалис. Её глаза уже косили от переживаемых мучений, рассудок путался в пульсации боли. — И её в ней не было, никогда не было…
— Допустим, но разве ты не могла распознать его замысел, когда обратила в такого же чейнджлинга?
— Нет. Иначе это было бы слишком просто. Мы дырявые, и эмоции у нас тоже дырявые. Мы не можем ими питаться, поэтому и считывать их друг с друга — бесполезная трата потенциала. Как только он получил желаемое, сразу стал для меня плотно закрученным свитком, — Кризалис отчаянно рванулась на подвесивших её кристаллах. — У нас общий враг! Разве вы не понимаете, что теперь у нас общий враг?
Рог Сомбры загорелся, и кристаллы втянулись обратно в валун, позволив чейнджлингу с облегчённым всхлипом упасть на землю. Единорог сделал протестующе дёрнувшейся Селестии страшное лицо, и та недовольно уселась обратно.
— Ты знаешь, что он замышляет теперь? — продолжал допрос жеребец.
— Нет, — покачала головой Кризалис, обессиленно не поднимая её с песка. — Но, если он бросил мой улей, позволив Луне его уничтожить… его планы теперь идут против моих.
— Значит, он явно не заинтересован в завоевании Кристального королевства, — мрачно потёрла копытом грудь Луна. — Чего же он может хотеть?
— Стать Богом, — перекатила на языке Селестия. Сомбра и Луна посмотрели на неё с удивлением. — Да, он дьявольски умён и невероятно опасен, как было сказано. Но он был рождён всего лишь земным пони и не мог заявлять о своём могуществе прямо — хоть словом, хоть делом. В своём естественном виде он даже роста весьма невысокого, и это лишало его тех преимуществ, что были свойственны этой расе, а раскрыть свои недюжинные умственные способности, не имея рога, он мог, лишь плетя интриги и манипулируя всеми подряд — но, опять же, тайно. Ему стало скучно и тяжело прятаться, и он захотел открыто заявить о себе, но не бояться при этом свержения. Стать Богом — единственный способ добиться этого.
— Постой, постой, постой, — забормотала Луна, сосредоточенно хмурясь. — Признаваясь в убийстве Лета, Килхол говорил что-то о… пробе сил? — она быстро посмотрела на Кризалис. — В кого он превратился первым, когда ты обратила его в чейнджлинга?
Ответ никого не удивил:
— В аликорна.
— Он хочет стать не просто Богом, а единственным Богом, — безрадостно произнесла Селестия. — Но почему именно Лето? Он планирует захватить контроль над солнцем на эти три месяца?
— Неправильный вопрос, — покачала головой Луна. — Как он вообще сумел найти Лето? Разве это знание — то, во что посвящают простых смертных?
— Килхол — не простой и не смертный.
— Не имеет значения, — отрезала аликорночка. — Он даже при таком положении дел не был тем, кому Лето охотно сообщил бы о своём новом доме. Селестия, об этом знала только ты, не так ли?
— А также Анима и Дженезис, но больше никто, — моргнула старшая из сестёр.
— А вот это уже маловероятно, потому что осколок Кристального Сердца как-то был украден. Что мешало подослать ещё несколько лазутчиков, которые собирали бы информацию? Вы вряд ли обсуждали новое место жительства Лета в Кристальном Архиве.
Селестия, осознав, закрыла лицо копытами с чуть заметным скулежом. Она краем глаза посмотрела на неподвижное тело единственного жеребца, которого любила.
— Мы должны сделать всё правильно, — прошептала аликорница.
— Просто скажи, что, — нежно положил копыто на её плечо Сомбра.
Пони встали треугольником вокруг Лета, со склонёнными головами выражая последнюю дань уважения. Они обменялись между собой печальными взглядами, прежде чем зажечь рога и исполнить заклинание. Три ауры затеплились на разных краях неподвижного тела.
Земные пони предают мертвецов земле, пегасы — сжигают, единороги — оставляют в склепах. Тело аликорна же — величайшее чудо, что может быть использовано во зло и осквернено. Лето заслуживал такой посмертной участи меньше кого бы то ни было, особенно после того, что уже былло с ним сотворено. Был только один способ упокоить аликорна, не оскорбив его память и не воспользовавшись его вечным даром в корыстных целях.
Красное, бирюзовое и золотое сияние пронзило каждую священную клетку. Оно испаряло остатки нечистой слизи, возвращая чертам Лета природную красоту…, а затем развеивая её радужными искрами, возносящимся в тёмное небо. Одна за другой зажигались звёзды над взволнованными и торжественными взглядами трёх пар глаз, несколько минут мерцая красным, бирюзовым и золотым, прежде чем обрести привычную холодную белизну.
— Звёзды… — благоговейно выдохнула Луна, раскрывая крылья. — Это частицы души аликорнов, отправившихся на небеса…
Сомбра нежно потёрся носом о её висок, не отрывая взгляда от новорождённых небесных огней. «Нельзя забывать о том, что у нас появился бессмертный враг, который одержим жаждой власти. Я даже теряюсь, можно ли называть его безумным, — размышлял единорог, — если до сих пор у него получалось обдурить всех так, что они не понимали, что отдали ему, до последнего. И это может означать… что я тоже рискую попасться в его ловушку, и я даже не буду знать, когда. Возможно, я не узнаю этого вообще, даже если станет слишком поздно. Но пока не время об этом думать. Пока…».
Селестия замерла в последних отголосках своей благоговейной страсти, беззвучно роняя на песок прозрачные, искрящиеся слёзы.
Кризалис сквозь ноющую пелену боли смогла увидеть, как Селестия, Луна и Сомбра исчезают с пляжа без следа. Кажется, те маленькие предметы, что левитировала старшая из сестёр, были телепортационными рунами — Кризалис видела их достаточно, чтобы узнать даже в таком состоянии. А чувствовала она себя просто плачевно.
Из-под валуна веяло прохладой, так манящей сожжённое магическим пламенем тело. Стоная и скрипя, чейнджлинг потащила себя по мелкому царапающему песку, чтобы неуклюжей грудой свалиться в расщелину. Родной зелёный дым, эфемерным ковром устилающий пол, приобрёл морозный голубоватый оттенок, и Кризалис яростно заскулила, кроша друг об друга клыки: низкая температура в убежище могла помочь ей оправиться от ожогов, но она же с успехом могла уничтожить все кладки.
Осиротевшая Королева упрямо ползла к гнезду, туда, где раскручивался распространяющий прохладу незримый ледяной маховик. Она прерывисто дышала, с ужасом глядя на валяющиеся всюду тела, трупы её подданных. На нескольких узких проходах ей пришлось ползти прямо по ним, слыша леденящий кровь глухой и безразличный шорох потускневшего хитина. Слёзы защипали расцарапанное и разбитое лицо, но, казалось, под гнётом возобновившегося одиночества и не находящего отклика ментального зова Кризалис забыла о любом физическом уроне, намного больше страдая от душевного.
На входе в сердце логова она остановилась, приподнявшись на шатающихся передних ногах. Они были настолько обезображены, что чуть ли не надламывались под весом её тела, но Кризалис чувствовала необходимость осмотреться. Яйца, вот-вот готовые вылупиться благодаря чудодейственной энергии питающего их Лета, были безнадёжно загублены холодом и погребены под хрусткой плёнкой инея. Частые всхлипы очередью вырвались из Королевы, лишившейся сразу всех своих подданных.
— Килхол… — проскрежетала она, нетвёрдо поднимаясь ещё и на задние ноги. Удушающий жгут сдавил мозг, перед глазами потемнело, и чейнджлинг опасно зашаталась, но не упасть в этот момент было для неё делом чести. Она безысходно прислонилась оплавленным боком к стене, понимая, что никакая злоба не удержит её на ногах, и блаженно застонала от целительного холода. — Воспользовался мной… и бросил, надругавшись над моими детьми и лишив меня надежды возродиться…
Кризалис отдышалась и упрямо сделала маленький шаг по направлению к безмолвным, неподвижным кладкам. Прерывистое и неровное дыхание застывало облачками пара над покрытым легко ломающейся ледяной корочкой полом, присоединяясь к вездесущей зелёно-голубоватой дымке.
— Луна… уничтожила мой народ и превратила их колыбель в их могилу…
Шипя от лишающей зрения и разума боли, Кризалис осознала, что стена закончилась, и дальше ей придётся идти самостоятельно. Раздробленные и изрешеченные ноги готовы были отказать от перенапряжения.
— И я совершенно… никак… не могу отомстить никому из них, — прошелестела чейнджлинг, прежде чем её проливающие горькие слёзы глаза закатились, и покрытое мутными волдырями тело подрубленным деревом рухнуло на ближайшую кладку.
Кризалис с тоскливой, горькой нежностью провела немеющим копытом по крупным пузыристым буграм кладки. Она тихо запела колыбельную заплетающимся языком, упорно выводя мелодию до тех пор, пока не потеряла сознание.
Под её пылающим от ожогов телом расплавился иней, а через несколько минут по скорлупе нескольких яиц слабо ударились изнутри ожившие личинки.
XXIV. Песнь разложения
В Кристальном королевстве Селестия лишь бросила своему наставнику пару коротких фраз по делу, прежде чем на недели запереться в покоях. Она отказывалась от еды, что до определённого момента не было критично для выносливого аликорньего организма, а с оставляемых под дверью подносов брала лишь кувшины с водой. Луна запретила слугам настаивать, уговаривать, пытаться вламываться к её сестре в комнату. Младшая аликорночка прекрасно помнила, как сама переживала этот переломный момент осознания своего одиночества, но не знала, как относиться к чужому. Её скорбь была направлена на бессмертного, но всё же пони из плоти и крови, а не на природного бога из раскалённого песка и золотого зноя. Но её скорбь могла закончиться и закончилась, потому что Сомбра был жив. Лето — уже нет.
Луна пыталась дать Селестии время, пыталась хоть ненадолго забыть о её затворничесте, но Сомбра видел, скольких усилий ей стоит не пробраться к старшей сестре во сны. Как и в похожий период у самой себя, аликорночка занималась всем, что подвернётся под копыто, лишь бы не нарушать установку. Но она не могла не отметить, что эта своеобразная изоляция проходила легче благодаря тому, что серый единорог неотступной тенью следовал за нею.
Причём это было буквально. Через какое-то время после возвращения в королевство Сомбра, сдружившись с Дженезисом, открыл в себе способность не только управлять тенями, но и становиться одной из них. Не сказать, что это был лёгкий и незатратный навык, но подвижный ум единорога уже перебирал варианты его применения.
— Это жутковато, — поделилась Луна, наблюдавшая за их с Дженезисом вечерними тренировками.
— Тени сами по себе всегда внушали пони страх, — скучающе заметил Сомбра.
— Нет, — мотнула головой аликорночка. — Я о том, что ожидала таких уроков скорее от Анимы, чем от тебя, Дженезис.
Король усмехнулся.
— Мы с ней почти перемешались, Луна. Когда мы только встретились, её имя было синонимом одержимости и коварства, а я уже успел стать настоящим паладином. Но с появлением Витаэра, — его губы тронула грустная ностальгическая улыбка, — мы поняли, что дружба и любовь между нами окажутся намного интереснее споров и вражды. И, разумеется, я всегда был во всех смыслах более светлым, чем она. Перебарывая свою тёмную сторону — и это, поверьте моему опыту контакта с её наклонностями, было нелишним — ради меня, она перешла из одной крайности в другую, и теперь из боязни сорваться возвращается к своему изначальному характеру крайне редко. Зато у неё прекрасно получается не переусердствовать с добротой, что легко возможно у меня.
— Звучит невероятно, — призналась Луна. — Мне всегда казалось, что любящие друг друга пони должны быть похожи.
— Не должны, — легко пожал плечами аликорн. — Равно как и не должны быть противоположностями. В этом нет правил, в этом есть только искра. Мне, например, кажется изумительным ваш союз с Сомброй.
— Лестно, — усмехнулся единорог. — Почему же?
— Ваша аура роднит вас с тёмными существами и ваши инструменты — суть тьма. Гармонию принято делить на тьму и свет, но на самом деле у неё гораздо больше оттенков. Инскриптум почти никогда не говорит ничего прямо, но судя по тому, что он показывает, вы двое являетесь совершенным образцом необходимого зла: именно вам выпадает совершать спорные и даже предосудительные поступки ради всеобщего блага. Зло, приносящее пользу.
— Это… связано с теорией баланса? — поднял брови Сомбра.
— И да, и нет. Предположим… — Дженезис, задумавшись, соединил концы перьев перед грудью. — Небольшой городок захватила неизлечимая оспа, и ради блага всего королевства он был изолирован даже для подачи пищи. Глава семейства мощных единорогов объединил силы всей своей родни и собирается пробить магический заслон, чтобы выбраться из карантина. Что ты сделаешь?
— Боюсь, лучшим способом не допустить распространение болезни будет отразить его заклинание в него же.
— Об этом я и говорил, — удовлетворённо кивнул король. — Другой пони выбрал бы уговоры, усиление щита или вообще милосердо выпустил бы беглецов, но такие пони, как ты и Луна, имеют решимость применить кардинальные меры там, где это требуется. Во благо всей расы вы способны уничтожить клан, собравшийся заразить её хворью, и думаете вы в этот момент лишь о том, как избежать большой беды, а не о том, что вас обвинят в массовом убийстве. Я сам не считаю это хорошей тактикой, — признался Дженезис, поморщившись, — но очень часто она необходима, а мои моральные нормы и понимание священности каждой жизни сковывают меня.
— Не подумай, что хвастаюсь, но с последним у меня точно никогда не было проблем, — не удержался Сомбра и схлопотал тычок крылом от Луны и сердитый взгляд.
Аликорночка вздохнула и повела ушами.
— Селестия переняла это от тебя, — сказала она. — Но в тот момент, когда она увидела Кризалис, она была готова не просто убить её, а стереть из истории вселенной во всех мгновениях времени. Я чувствовала это и… чувствовала, что она действительно была способна на это. В том плане, что у неё бы получилось. Она и вправду любила Лето.
Дженезис тихо подошёл к младшей сестре и обнял её крыльями.
— Поцелуй — это самый верный способ стать единым целым. Поцелуй времени года — не просто вид физического контакта или красивый жест, — мягко объяснил он, — но благословение и передача части души бога тому, кого он поцеловал. Селестия целиком отдалась в его власть, потому что в тот момент у неё больше не было никого, кого бы она любила. Поэтому она привязалась к Лету так сильно. Аликорны времён года, в свою очередь, мудры, они не целуют кого попало — лишь тех, в ком видят родственные души. Грубо говоря… у Селестии не было ни единого шанса.
— Но ведь меня тоже целовала Зима, — нахмурилась Луна. — А ты говоришь так, будто это — колдовство. Я его избежала.
— Нет, ни в коем случае не колдовство — по крайней мере, не принуждение. Благословение временно, но, как я уже сказал, Селестия была очень одинока в тот момент, когда оно было ей даровано. Оно не просто воскресило её, но и показало эталон блаженства, и с тех пор она всегда тянулась к тому, кто мог дать ей больше. В случае с тобой и Зимой же другие не только обстоятельства, но и сами участники. Зима разучилась чувствовать давным-давно, а у тебя был Сомбра, к которому ты с первого дня вашей встречи привязалась сильнее, так сильно, что это не мог перекрыть ничей поцелуй. Да, Зима передала тебе часть своей власти, и ты, например, больше не могла чувствовать холод, однако она не в силах была забрать в обмен твою верность.
Аликорночка, благодарно потеревшись щекой о шею наставника своей сестры, отстранилась от него, неохотно покидая сень его доброты и мудрости.
— Как теперь изменится мир, Дженезис? — задала Луна вопрос, давно мучивший её.
Сомбра, с тихой нежностью наблюдавший за их разговором, вдруг окаменел всем телом и интуитивно догадался, что такое произошло не с ним одним. Сам воздух словно застыл под куполом гигантским густым комком, а затем через каждое живое существо прошла отвратительная дрожь, сотрясающая всё от позвоночника до глазных яблок. Но больше всего от мелко вибрирующего импульса пострадали центральные каналы рогов и те точки на макушках, в которых, по поверьям, располагались ответственные за связь с космосом чакры. «Что-то случилось с магией, — лихорадочно соображала Луна, — что-то с магией во всём мире! Драконикус пришёл?!».
Как только дробящий зубы своей частотой писк и тремор исчез, Луна и Дженезис стремглав полетели к самому высокому балкону дворца, но Сомбра опередил их, телепортировавшись туда. Он первым припал к зачарованной подзорной трубе и, поводив ею, быстро отыскал источник колоссальной волны. Над Эквусом, пульсацией проливая тёмно-розовое пламя, разгоралось огромное эфемерное сердце. От его жара, спасая свои жизни, изо всех сил улетали вендиго.
— Что это может быть? — воскликнул поражённо Сомбра, уступая трубу Дженезису и выращивая для Луне копию, менее впечатляющую, но всё же рабочую, из ближайшего кристалла.
Аликорночка, сбившись с дыхания, облегчённо улыбнулась.
— Разведчики докладывали о том, что совет трёх племён не увенчался успехом, и пони отправились на поиски новых земель, — произнесла она.
— Похоже, они нашли кое-что гораздо ценнее, — выпрямился Дженезис, тепло улыбаясь вместе с Луной, а затем спланировал с балкона к Аниме. Та стояла перед ярко светящимся Кристальным Сердцем, щурясь на голубую пульсацию и ласково касаясь середины копытом.
— Эта магия не противоречит Сердцу, — нежно произнесла аликорница, почувствовав, что муж приземлился рядом с ней. — Она дополняет его, я чувствую, как их потоки переплетаются и сливаются воедино… — Анима Кастоди повернулась к королю, робко улыбнувшись. — Время пришло.
Селестия стояла за пределами купола, не чувствуя кожей лютого холода владений Зимы. Она закрыла глаза и, приоткрывшимися губами ловя отголоски эквусского феномена, купалась в его исцеляющем тепле.
Её затворничество официально прекратилось, когда она попросилась на Эквус с Сомброй и Луной. Те надеялись на благополучный исход в виде воссоединения трёх племён, однако хотели убедиться в этом своими глазами и пусть тайно, но всё же повидаться с дочерью. Ради такого случая она даже придумала заклинание, которое не меняло их внешность, но лишало окружающих способности видеть их истинное лицо, а всё размытое и нечёткое в памяти быстро становится неважным и исчезает. Испробовав магию на знакомых и незнакомых в королевстве, изрядно повеселившаяся компания друзей телепортировалась в середину леса, где пегасы, единороги и земные пони собирались символически заложить фундамент невиданного прежде города, которому, как они надеялись, суждено будет стать столицей и оплотом их союза.
На свободных клочках стройплощадки, на тропинках и даже на ветках, уцепившись за стволы деревьев копытами, теснились пони всех трёх рас. Они, получив от своих лидеров приказ подняться сюда, послушались, но избегали чужаков, подозрительно косились на них и жались к своим. Тем больше было их удивление и тем отчётливее — неверящие шепотки, когда три властвующих особы появились одновременно и бок о бок, как друзья.
Принцесса Платина, командующий Харрикейн и канцлер Пуддингхэд торжественно вышли на середину расчищенной площадки, огороженной выломанными откуда-то камнями. Первой взошла на заранее насыпанное возвышение единорожка. Она не удержала брезгливого поморщивания из-за того, что под копытами не была расстелена дорожка с серебряной окантовкой, но в следующую секунду серьёзно нахмурилась и воскликнула:
— Три племени! С давних времён между нашими народами шла война…
— С настолько давних, что уже никто и не помнит, за что мы, собственно, воевали, — вставил Пуддингхэд, заставив некоторых присутствующих подавить и без того неуверенный смешок.
— Не важно, за что мы там воевали, — махнул копытом Харрикейн, с присущей неотёсанному вояке грубостью сплёвывая в сторону от импровизированного помоста. Платина поморщилась уже в открытую, даже состроив гримасу при виде тут же смешавшегося с каменной пылью могучего комка слюны.
— Командующий прав, это теперь неважно, — мужественно вставила единорожка, отрывая взгляд от плевка и перебарывая рвотный рефлекс. Тем не менее, ей не удалось подавить его в своём голосе полностью, поэтому следующие слова прозвучали не так помпезно, как начало её речи. — Довольно пролитой крови и бессмысленных смертей! Довольно истреблять друг друга, как дикие звери, не поделившие территорию!
— Мы все хотим жить, трудиться и быть счастливыми, — вдруг вышла из толпы земная пони совершенно простого вида, но в довольно приличной и даже нарядной одежде, что с самого начала выделяло бы её среди всех, имей Луна, Селестия и Сомбра лучший обзор. Кобылка, устало, но счастливо улыбаясь, смело обращалась ко всем пони, и властители не прерывали её, а лишь одобрительно оглаживали взглядами. — Но высокомерно считать, что чья-то работа тяжелее и требует большего почтения, было ошибкой. Труд каждого племени одинаково важен! Без могущества и разума единорогов земля заледенела бы за осень и зиму, а мы все переломали бы ноги, не видя, куда идём!
— Земные пони не имеют ни рога, ни крыльев, — при появлении следующего участника судьбоносного события толпа проявила признаки узнавания и восхищения. Это был высокий пегас, которому из-за мягких черт лица мужественности не придавала даже восхитительно развитая мускулатура закалённого воина. В его глазах не было жёсткости и огня, что так ярко полыхал в зрачках Харрикейна — напротив, взгляд жеребца выражал кротость и доброту, которые роднили его могучее тело с благонравными великанами-слонами. — Но только они во все времена умели выращивать пищу, которую можно было вломить в рот! Без обид, единороги, вы честно пытались, — на удивление галантно для своей расы приложил копыто к груди и слегка поклонился оратор, и единороги чуть смущённо засмеялись в ответ.
Смех был кобыльим.
— Но ни то, ни другое не было бы возможно без пегасов, — шестая пони появилась непосредственно рядом с Платиной, и Луна беззвучно ахнула, узнав в ней свою дочь. Ничего не подозревающая Кловер озарила собравшихся своей улыбкой. — Они самоотверженно бросали вызов ветрам, молниям и метелям, чтобы обеспечить посевам самый лучший и самый масштабный уход. Половина заслуг в каждом урожае по праву принадлежит им. Чтобы ростки не замёрзли или не сгорели, вы, отважные воины, оттачивали свои навыки и совершенствовали тела… — улыбка единорожки угасла, а уши с неподдельной горечью прижались к голове. — И остальные расы делали то же самое, чтобы иметь возможность ходить войной на своих соседей. Мы многие века жили в страхе и недоверии, лишённом всяких оснований. Вместо того, чтобы дарить дружбу и любовь, мы выдвигали обвинения и подозревали во всех смертных грехах любого, кто хоть как-нибудь отличался от нас. И не так давно, — подяла копыто Кловер, останавивая несогласный гул прежде, чем он начался, — это едва всех нас не победило. Мы трое, — она спрыгнула с помоста между расступившимися пегасом и земной пони и демонстративно обняла их обоими передними ногами, — в самый последний момент открыли друг другу свои сердца, не имея другого выхода — и наше многолетнее проклятье, чудовищная ледяная буря, отступила! Оглянитесь вокруг! Снова показалась трава, снова расцвели цветы, а на ветках опять гнездятся птицы — неужели распри так дороги вашим душам, что вы готовы снова променять всё это на снежные вихри, холод, голод и ненависть?
И пони осмотрелись, но вовсе не ожившая природа привлекла их внимание. Земные пони, пегасы и единороги рассматривали друг друга такими глазами, словно видели впервые в жизни, но впервые же в жизни в их взглядах не было презрения или недоумения. Речи ораторов достигли их сердец, и пони дали шанс морали, которую те несли — они пытались посмотреть на своих недавних врагов такими взглядами, будто те не сделали им ничего плохого… и это оказалось на удивление легко.
Каждый, глядя на соседа, видел собственное лицо. Истощённое, обветренное, искалеченное войной, холодом и мором. Три расы начали медленно смешиваться, когда пони неосознанно прохаживались, рассматривая каждого из присутствующих и с удивлением отмечая, что их сходства затмевают их отличие.
У них общие беды. И общие беды на самом деле были у них всё это время.
— Мы все — пони! — решительно топнула копытом Платина, горделиво вскидывая голову. — Не важно, в чём наши различия, мы — один народ! Отныне и навсегда! Ради лучшего будущего мы забудем все свои разногласия, чтобы объединиться и совместно разделять все невзгоды, обо всех одинаково заботясь и каждого справедливо судя!
Командующий Харрикейн открыл было рот со слишком уж широкой улыбкой, но тут Кловер резко повернулась к нему и сделала страшное лицо. Проворчав себе под нос, воин исправился и зычно, но далеко не с таким энтузиазмом, какой обещала его гримаса вначале, выкрикнул правильный текст:
— Мы вместе двинемся к новым высотам, к новым победам, с новыми великими пони!
— Мы образуем единое государство Эквестрия, — воодушевлённо закончила канцлер Пуддингхэд, высоко подпрыгнув на месте. — Наши народы соберутся под одним знаменем… и начнут новую историю!
Три лидера соединили свои копыта и крепко сжали их у всех на глазах. Тишина стояла так долго, что Селестия даже сконфуженно прищурилась в страхе, что пламенное представление не дало своих результатов. Но очень медленно пони повернулись друг к другу, а затем ещё более неуверенно открыли объятья недавним врагам.
И как только рубикон был преодолён, и первые пары передних ног обернулись вокруг тел, редкие порхающие по разношёрстной толпе облегчённые и одобрительные реплики стали учащаться, крепнуть — и вскоре обернулись единым радостным гулом. Кончилась война. Обещали остаться в прошлом лишения и паранойя.
Уставшие от вражды пони счастливо обнимали своих новоявленных союзников, и тепло их сердец медленно растапливало лёд даже в самых чёрствых сердцах, прямо как недавно случилось в судьбоносной пещере, которой грозило превратиться в бесславную ледяную тюрьму.
Ликование захлестнуло толпу. Пегасы закружили над ней, не поднимаясь слишком высоко, чтобы иметь возможность в любой момент нырнуть ниже и приветливо стукнуть протягиваемые им копыта наземных собратьев своими. Селестия засмеялась и загарцевала на месте, радуясь вместе со всеми, и Луна разделила её восторг, обняв замаскированную под единорожку сестру в своём пегасьем облике. Сомбра в роли земного пони не сумел воспротивиться всеобщему веселью и заключил обеих кобылок в могучие объятья.
Их взгляды случайно упали на возвышение, где принцесса Платина, закатывая глаза на какое-то беспечное лопотание Кловер, вдруг взяла ту за воротник мантии, притянула к себе и глубоко поцеловала в губы. Глаза единорожки распахнулись от удивления, но в следующий момент она закрыла их и ответила на поцелуй, обнимая свою госпожу за шею.
Луна уронила челюсть. Сомбра поперхнулся воздухом.
— Это… — прошептала Селестия и повысила голос, поняв, что её не услышат в таком гвалте. — Может, всё-таки рассказать им, что они сёстры?
— Да нет, — флегматично протянул невесть как оказавшийся рядом с ними тремя Старсвирл. — Кровосмесительный брак им всё равно не грозит.
Замаскированные пони посмотрели на бесстрастного мага. Через пару секунд он скосил глаза, посмотрев прямо на Селестию, и его высокомерный взгляд под тонкими вечно напряжёнными бровями смягчился:
— Спасибо тебе.
— Ты видишь нас? — осторожно уточнила Луна, постучав перьями друг о друга перед грудью в знак лёгкой растерянности.
— Смотреть сквозь иллюзии не так уж сложно, — вполголоса усмехнулся Старсвирл. — Гораздо сложнее было выяснить, кто вы такие.
Пауза.
— На самом деле я сказал так для красного словца, это тоже было просто, — заявил единорог. — Особенно когда ты открыла мне свой истинный облик и рассказала о Селестии. А что здесь действительно сложно — забыть кобылу, которая научила тебя магии.
— Самым основам, — смутилась псевдо-единорожка.
— Основам практически каждого заклинания, даже самого сложного. И из них оказалось возможным вывести формулы даже ещё сложнее.
— Не думала, что их как-то можно преобразовать, — удивилась Луна.
— Я могу тебя научить, — с превосходством улыбнулся Старсвирл. — И Вас, Ваше Величество.
— Боюсь, для моего колдовства нужен совершенно другой подход, — пожал плечами Сомбра. — Я оперирую другими материями.
— Однако я бы тоже согласилась послушать открытия насчёт… более традиционных, — оживилась Селестия, неосознанно стрельнув искрами с кончика рога. — Кристальное королевство очень удивится такому резкому скачку Эквуса в развитии.
Старсвирл взглянул на Кловер, смеющуюся в окружении земных пони. Тут и там раздавался треск вскрываемых бочек вина, три народа обменивались своими национальными блюдами и напитками и смеялись над тем, как жалко всё это выглядит без полного набора ингредиентов — готовить приходилось, импровизируя даже с самыми простыми продуктами. Праздник по случаю воссоединения был в самом разгаре, и все так устали от распрь, что охотно позволили веселью закружить их в своём задорном танце.
— Она злилась? — поинтересовалась Луна.
— Злилась? — успокаивающе ответил Старсвирл. — Нет, что ты. Она была в ярости.
— Правда? — поперхнулась ожидавшая совсем другого аликорночка.
— Самая что ни на есть. Кловер почитала вас, как своих родителей, а вы просто бросили её в час нужды. Как ещё она должна к вам относиться? Она страшно обижена.
— И не хочет нас видеть? — ровно осведомился Сомбра.
— На это отвечать не берусь, — проворчал в ответ Старсвирл. — Наш маленький договор выполнен? Я достойно подготовил её?
Кловер пронеслась мимо них в бойком хороводе под звуки пегасьих музыкальных инструментов, и жеребцу пришлось с тихим гиканьем уворачиваться от телекинетической попытки утянуть его следом.
— Это лучшее, что могло случиться, — чистосердечно похвалила его Луна. Старсвирл в ответ лишь слабо усмехнулся.
Сомбра тихо подошёл к запыхавшейся Кловер, приложившейся к чаше со всё ещё пенящимся яблочным соком. Она морщилась от кислого вкуса, но даже эти морщинки не в силах были затмить въевшуюся в черты лица радость.
— Это ты — та единорожка, что объединила нас всех? — поинтересовался жеребец. Единорожка оторвалась от напитка и посмотрела на земного пони со счастливой улыбкой.
— Я бы никогда не смогла сделать этого в одиночку, — заверила она. — Мы сделали это вместе — пегас и земная пони. Хотя… я не сомневаюсь, что не все согласны с нашим достижением, — со вздохом призналась кобылка. — Нам предстоит много сделать, чтобы закрепить его и доказать, что мы можем жить в мире. Я готова.
— Твои родители очень гордятся тобой.
— У меня не было родителей, — растерянно пожала плечами Кловер. — Лишь король и королева были мне за отца и мать, но… они исчезли не так давно.
Сомбра изобразил сочувствие, покачав головой.
— Уверен, они смотрят на тебя вниз и благодарят за то, что ты не позволила вековой слепоте захватить и тебя тоже. Ты переступила через глупые предрассудки и традиции и открыла своё сердце чему-то забытому, а оттого — новому, — замаскированный земной пони нежно коснулся плеча Кловер копытом. — Хороший урок о том, что наступает момент, когда выясняется, что прошлые поколения, даже все подчистую, даже считавшиеся золотыми и мудрейшими, ошибались всё это время, как ты считаешь?
Кловер лукаво улыбнулась.
— Я считаю, что по такому правилу когда-нибудь и наше поколение будет считаться золотым и мудрейшим, а в некий момент выяснится, что оно тоже было неправо.
— Но это будет только через много лет, — не нашёлся с ответом Сомбра. — И ты не застанешь этот момент, поэтому не думай о том, в чём ты можешь ошибиться спустя столетия. Наслаждайся триумфом со своими друзьями. Вы — герои целого вида, в первую очередь доказавшие, что пони — разумные существа, которые могут менять своё мнение.
— Жаль, что это заняло у нас так много времени… — прошептала единорожка.
— Просто нужно было подождать нужных пони. Но разве оно того не стоило? — земной пони обвёл копытом празднество.
Четверо пегасят, нерешительно повисев в воздухе, всё-таки приземлились, словно впервые в жизни, и подбежали к трём единорогам и шести земным пони, бурно о чём-то разговаривавшим. Перекрикивающие друг друга малыши разом замолкли, увидев новеньких, и Кловер показалось, что сейчас все три расы бросятся врассыпную, но через несколько сказанных белой пегаской слов улыбки вернулись на жеребячьи лица, и, оставив недавний спор, вся гурьба бросилась играть и носиться по стройплощадке с весёлыми визгами.
— Да, — с теплотой ответила единорожка, поворачиваясь обратно. — Стоило…
Её собеседник уже растворился в толпе. Она лишь с лёгкой усмешкой пожала плечами и вернулась к танцам и знакомствам. Кловер не слишком стремилась веселиться в прежние дни, и теперь ей хотелось как следует отдохнуть и зарядиться энергией перед тем, как пуститься в тяжёлую и кропотливую работу.
Подумать было над чем. Для начала, новому государству требовались новый флаг и герб, и Старсвирл предложил просто самоубийственный концепт: усыпанное звёздами полотно, в центре которого вокруг солнца и луны кружат два аликорна. Маг объяснял такой выбор необходимостью подчеркнуть единство трёх народов, и что две фигуры — всего лишь символическое объединение всех понитипов.
— Это Ваше «символическое объединение всех понитипов», — ядовито передразнил Харрикейн, ударяя копытом в луну и солнце, — не что иное, как аликорн!
— Удивительно, не правда ли? — елейным голосом протянул бородатый жеребец прежде, чем командующий завёл бы пламенную речь о том, как славно пегасы били рогато-крылатых тварей в былые времена, пока они вообще не потеряли наглость и смелость показываться на глаза.
Однако задача с обновлением герба и флага, несмотря на символическую и политическую важность, могла подождать; важнее было иное. Все три расы за время бесконечной зимы запутались, какое сейчас должно быть время года и какие работы необходимо проводить для него, если необходимо вообще. Земные пони смотрели на снег и считали, что весь год зима; пегасы были уверены в том, что на дворе осень, раз уж единороги так сильно хаяли их за погодные условия, а те, в свою очередь, поднимали солнце и луну, потому что по их календарю стояло лето. Как известно, кто платит — тот и музыку заказывает, так что ставший единым народ согласился с теми, кто движением светил отмерял день и ночь. Лето — так лето, тем более, праздник истощил и без того скудные запасы еды — требовалось срочно вырастить новую. Канцлер Пудингхэд, командующий Харрикейн и принцеса Платина воспользовались всеобщим воодушевлением и энтузиазмом и жаркими речами сподвигли три расы на ударную работу во благо всего вида. В стороне не остался никто: пегасы, что не могли сражаться с погодой, и единороги, что не могли принимать участие в смене дня и ночи, отправились помогать земным пони распахивать поля. Заботиться о растениях крылатые и рогатые не могли, но сладить с плугом не сумел бы разве что безногий. Маги, поднимавшие солнце и луну, тоже не расслаблялись и искали способ не только двигать светила, но и управлять яркостью луны и жаром солнца. Последнее было предпочтительнее, и Старсвирл нашёл способ, но цена за него была слишком высока: все участвовавшие в ритуале единороги навсегда лишились своих сил. Солнце, полыхнув от их поглощённой энергии, заполыхало жарче, и пегасы только успевали пригонять новые партии дождевых облаков, чтобы посевы не сгорели. В совместно созданных условиях жары и влажности три расы добились невиданного прежде урожая.
Даже к весне запасы не кончились, более того — оставались в избытке. Такое явление было новым для Эквуса и как по волшебству прекратило всё ещё продолжающиеся местами распри между народами; это по холоду и голоду легко поддерживать грозный вид, а попробуй найти повод для войны на полный желудок. Упрямейшие из стариков, проведшие всю жизнь, убивая каждого, кто отличался от них, и то начали признавать, что объединение племён — очень неплохая идея, несмотря на сохранение некоторых старых проблем и появление новых. Например, никуда не делись деревни и общины пони, ранее жившие только войной, а теперь, лишённые основного «честного» способа заработать на жизнь, перешедшие во фракцию разбойников. Или, опять же, слишком хорошо и прочно укоренившийся у многих народов институт рабства, сохранение и поддержание которого было даже выгодно правителям, но, в то же время, с точки новой идеологии всеобщего равенства и ценности каждой жизни противоречащий объединительной стратегии. И это — не говоря о том, что многие вопросы как в государственном, так и в бытовом устройстве снова решал единорожий класс, а это шло вразрез с обещанием дать каждой расе одинаковые права и обязанности, чтобы никто не чувствовал себя обделённым или обиженным. Простые пони были недовольны этим из-за того, что у них возникала иллюзия обмана, целью которого было тонкое манипулирование и прибирание всей власти к единорожьим копытам; верхи же возмущались из-за того, что их право вето уже, фактически, ровным счётом ничего не стоит, а от управления государством их мягко, но непреклонно отстраняют. Принцесса Платина же соловьём заливалась о том, что стоит вместо того, чтобы браться за старое и лелеять свою гордыню, посмотреть на положение дел в стране. Вендиго улетели, сезоны сменяют друг друга точно в срок и, что самое главное, исчез голод, причём исчез так, что у Эквуса появилась невиданная доселе роскошь отправлять товары на экспорт в другие страны. Вернее, появится, как только подвиг прошлого года будет повторен, а он будет повторен, ведь теперь у народа есть время поработать ещё и весной! Прельстившиеся идеей получить дополнительный доход командующий и канцлер смягчились и дали добро, а Платина, не мешкая, закрепила свою бархатную власть в этом вопросе приказом поднять солнце в первый весенний день. Оно бы поднялось само, но тогда не дало необходимой для будущих рекордных урожаев мощности, тепла и магии.
Старсвирл, скрипя зубами, усовершенствовал ритуал солнечного усиления, чтобы единороги отдавали ему свою магию более дозированно и получали шанс отдыхать и хоть немного восстанавливать её; вместе тем снизилась нагрузка на пегасов, которым теперь не требовалось гоняться за дождевыми облаками, как ужаленным ишакам. Никогда не отличавшийся тактичностью маг высказал Платине всё, что об этом думает, рявкнув напоследок, что вместо хитрости у неё в голове одни только амбиции, и таким путём она не добьётся полновластия, а лишь натворит бед. Он не собирался сдерживать себя: из-за дополнительной работы его и без того забитый график пришлось потеснить ещё больше, и так случилось, что выпала именно переписка с Селестией и Луной, которая доставляла Старсвирлу немало удовольствия. Во многом — из-за неповторимого опыта встреч с аликорнами во сне, что давало ему возможность не только обучать их на расстоянии, но и, пока они думают над его нелёгкими задачами, вырывать время для генерирования новых идей и доработки проектов из реальности. Две аликорницы и единорог выстроили хорошие отношения, и Старсвирлу не терпелось как-нибудь встретиться с ними по-настоящему — разумеется, для научных целей, потому что он по-прежнему не признавал у себя всякой чувственной составляющей бытия и жил бобылём.
Шанс встретиться с аликорном предоставился жеребцу совсем не так, как он представлял. На втором весеннем месяце Старсвирл был разбужен паническими криками, уместными как минимум при нападении на стольный город армии огнедышащих драконов. Скатившись с кровати, единорог бросился к окну и в не меньшем шоке распахнул глаза. По чисто выметенной брусчатке брела, шатаясь и почти падая, высокая аликорница, чья масть напоминала смесь тёмного песка и сухой земли.
— Не атакуйте её! — взревел единорог, заклинанием транслируя свой голос на половину города, и телепортировался наружу. — Не вздумайте нападать!!!
Он бросился аликорнице навстречу. Её грива отвратительного оттенка зелёного растрепалась и изорвалась, путалась в исхудавших, заплетающихся ногах, на дорожку к дворцу из неё опадали гнилые цветы и коренья. Старсвирл, запыхавшись от бега, попытался что-то сказать, но кобыла слабо оттолкнула его, вихляющей походкой упрямо бредя вперёд. Взгляд измождённых, будто высохших глаз был направлен вверх, на балкон, где уже собрались для подъёма солнца дворцовые маги. Появление аликорницы заставило их остановиться, и они с тревогой наблюдали за тем, как Старсвирл пытается привлечь её внимание.
Платина отодвинула их, приникая к перилам; при виде гигантской кобылы её глаза едва не вылезли из орбит. Она отыскала взглядом вылетевшего посмотреть на это зрелище Харрикейна и, убедившись, что тот, пока что колеблясь, ждёт её сигнала, зажгла было рог, но тут тонкие передние ноги обхватили её шею.
— Принцесса, — негромко попросила Кловер. — Старсвирл сказал ни в коем случае не причинять ей зла. Он мудр, я вижу смысл в том, чтобы слушаться его, — копыто погладило щеку Платины, поворачивая её лицо. Кловер смотрела нежно и умоляюще. — Пожалуйста, не нужно.
Платина кивнула, как загипнотизированная, перевела взгляд на Харрикейна и демонстративно погасила рог. Даже с такого расстояния она заметила, как пегас гневно оскалился.
— Остановитесь! — повелительно крикнула аликорница, но величественности в её голосе не осталось ни на грош. — Остановитесь, пони, ибо вы убиваете меня!
— Пока нет, дамочка, — прошептал командующий и нырнул вниз, огибая дворец.
— Как именно? — без труда догнал её Старсвирл. — Назови своё имя.
— Весна, — измученно посмотрела на единорога аликорница. — Я — Весна, и вы отняли у меня солнце.
— Весна? — моргнул потрясённо маг и замешкался, не зная, кланяться ли ему. Он не утруждал себя этим ни с Платиной, ни с кем-либо ещё, и это упрямство вдруг столкнулось с непреодолимым желанием нарушить принцип. — В прямом смысле…?
— Аликорны времён года, — тяжело дыша, Весна опустилась на передние колени, — живут только своим предназначением. И вы, пони, отнимаете его у меня, самовольно распоряжаясь природой. А когда она не чувствует в чём-либо необходимости… она… убивает это…
— Мы должны вернуть тебе власть над весной? — торопливо сделал вывод Старсвирл и кивнул. — Хорошо, не беспокойся. У тебя есть силы поднять солнце или ты хочешь для начала сделать это вместе со всеми, чтобы оно признало тебя заново?
Он смело взял копыто аликорницы, чтобы помочь той встать. Весна посмотрела на него так благодарно и тепло, что у единорога всё внутри затрепетало, как от касаний бьющих крыльев бабочек. Старсвирл на краткое мгновение поверил, что способен сейчас, в таком состоянии, выдохнуть облачко цветочной пыльцы.
— Я… — отрывистый и жёсткий голос жеребца вдруг стал тихим, почти нежным. — Почему, с какой стати я, старик, так хочу поцеловать тебя?
— Это нормально, мой маленький пони, — чуть заметно засмеялась Весна, медленно поднимаясь на все четыре ноги. Последнее слово из её уст слилось с оглушительным:
— Пли!
Старсвирл вскрикнул от ужаса и лишь чудом успел закрыть аликорницу щитом, об который в ту же секунду разбился на части ливень выпущенных в неё стрел. Единорог почти мгновенно отыскал взглядом Харрикейна, копытом указывающего на цель и злобно хмурящегося из-за того, что атака прошла безуспешно.
— Харрикейн, — зарычал маг, — я же приказал не стрелять, ты, ошибка эякуляции!
— Поднимайте солнце, хватит прохлаждаться! — рявкнул в сторону единорогов на длинном и широком балконе командующий. — Не слушайте этого сумасброда! Он доколдовался до того, что у него мозги поехали, что у твоего аликорна! Поднимать драконикусово сол… — Харрикейн замычал, шокированно пытаясь посмотреть на свой рот. Его губы растеклись желейной массой, склеиваясь друг с другом и в буквальном смысле слова закрывая своему владельцу рот.
Старсвирл раздражённо погасил рог и снял заклинание щита, чтобы вернуть аликорнице широту обзора.
— Вы будете поднимать солнце вместе с Весной, — громко объявил единорог. — И если что-то будет по-другому — клянусь, оно не взойдёт вообще!
— Старсвирл, ты рехнулся? — угрожающе сузила глаза Платина. — Расколдуй Харрикейна немедленно и не говори чепухи! Придумал — привечать аликорна и стелиться перед ним! Я — твоя принцесса, я — владычица Эквестрии!
— Ты — бесполезная марионетка в платье, — желчно выплюнул Старсвирл то, что годами рвалось с его языка, — которая была оставлена в живых только для того, чтобы была маленькая дура, за которой пойдут большие идиоты!
Единорожка застыла и похолодела, как каменное изваяние. Кловер панически посмотрела на наставника, не просто не сожалеющего о своих словах, но ещё и испытывающего нескрываемое торжество и облегчение из-за того, что они были произнесены. У него практически кружилась голова от злорадства того, что правда была произнесена, и он так упивался моментом, что не заметил, как Платина, по-прежнему не шевелясь от шока и уничтоженного самолюбия, магией подала сигнал.
Весна душераздирающе закричала за спиной Старсвирла, пронзённая перьевыми клинками. Единорог разучился дышать, глядя, как аликорница рушится на землю, словно разрушенный варварами некогда прекрасный храм. Из-за грохота сердца он не разобрал слов возмущённого и испуганного крика своей ученицы, бросаясь к Весне и ловя её нашпигованное сталью тело передними ногами.
Они не приняли никакого веса. Лишь оружие, падая, зазвенело по брусчатке и случайно оставило несколько глубоких порезов на копытах.
Тело аликорницы распалось на рой разноцветных бабочек, что, тут же захлопав крыльями, спиралями взвились высоко в небо. Старсвирл смотрел на них, роняя слёзы из широко раскрытых глаз, и чувствовал, как те, что щекотали изнутри его душу своим трепетом, присоединяются к этой стае. Как оглушённый, маг медленно обернулся на по-прежнему неподвижную Платину. Её ноздри дико раздувались, но она была растеряна собственным приказом не меньше остальных.
— Зачем? — прошептал единорог. Он чувствовал такое опустошение, что не нашёл в себе сил ни повторять вопрос громче, ни желать ответа.
Всё было ясно.
Забыв про свою клятву помешать восходу, под лучами поднимающегося солнца Старсвирл пешком вернулся к себе в комнату, собрал самые необходимые вещи и ушёл, не сказав ни единого слова. Кловер бросилась за ним, потерянная и сломленная.
— Старсвирл, — её голос дрожал, кобылка крепилась, пытаясь не плакать. — Не уходи. Не оставляй меня. Только не снова. Сначала — Сомбра и Рэдиант, теперь ты… не надо…
— Ты можешь пойти со мной, — бесцветно позволил маг, не глядя на ученицу. — На тебя здесь я зла не держу. Если ты решишь остаться с Платиной…
— Нет, — Кловер торопливо вытерла полившиеся было из глаз слёзы краем своей вечной мантии. — Я… я больше не хочу её видеть.
— Ты уверена? — всё же взглянул на неё Старсвирл. — Ты любила её.
— Я любила то, чем она могла стать. Теперь я поняла, что всё это напрасно.
— А твои друзья?
Кловер болезненно поёжилась, впервые ощущая нерешительность.
— Панси отчитывает Харрикейна так, что непонятно, кто из них командир, — пробормотала единорожка, — а Смарт Куки со своей семьёй…
— Я не вернусь в Эквестрию, — пронзительно посмотрел единорожке в глаза Старсвирл. — Никогда. Оставайся. Твои друзья дадут тебе приют.
Кловер медленно кивнула и заставила себя слабо усмехнуться.
— Может, всё это и не зря, раз ты начал полагаться на друзей.
— Не начал, — упрямо проворчал Старсвирл. — Я по-прежнему сам по себе, иначе настаивал бы на том, чтобы ты пошла со мн… — он прервался, когда единорожка бросилась к нему, заключив в объятья.
— Я буду скучать по тебе, старый дурак.
— Взаимно, маг-недоросток, — тихо вздохнул единорог, крепко обнимая ученицу в ответ. — Ну всё, достаточно.
Через силу усмехнувшись, Кловер отстранилась. Наставник и ученица долго смотрели друг на друга, запоминая в последний раз, прежде чем разойтись навсегда.
Селестия и Луна, через сон узнав о произошедшем инциденте, лишились дара речи. Они, немного оправившись от удара, предложили Старсвирлу забрать его в Кристальное королевство, но маг отказался и пока что назначил аликорницам каникулы. Он давно думал, что засиделся за свитками, и большое путешествие ему бы не повредило. С момента объединения народов в Эквусе стало намного безопаснее, а если и сунутся к нему какие-нибудь разбойники… боевые заклинания точно так же засиделись на задворках разума.
Выбирая самые забытые и заросшие тропинки вместо изъезженных торговых путей, Старсвирл копытоводствовался тем, что совсем не хотел в ближайшее время видеть кого-нибудь из пони, а никак не жаждой приключений — в его годы она мало у кого может возникнуть. Тем не менее, как назло, неприятности находили его сами. Именно в заброшенных местах импровизированного маршрута на север Старсвирл и находил странные группировки.
Если и было что-то, что объединяло их — это была сама ненормальность, а также то, что в каждом племени присутствовала лишь одна раса, словно эти пони отстали от жизни и вообще не интересовались ничем, кроме своего мирка. От раза к разу всё становилось страннее и страннее. В одном племени Старсвирл увидел вставших каждый на свою точку жеребцов, а роль соединительных линий между ними играли трупы кобыл, образуя абсурдную и кошмарную фигуру; живые же стояли в одинаковой неестественной позе на всего двух копытах, уставив пустые взгляды в пустоту и не реагируя ни на какие крики Старсвирла. Разбивать построение маг не решился, поспешив покинуть ужасное место. Наткнувшись на подобную секту в другой раз, он застал всех пони живыми, но жили они лишь для того, чтобы устраивать чудовищные оргии. Проходя через довольно большую деревню, Старсвирл вдоволь насмотрелся на извращения с кровью и нечистотами, на содомию кобыл над жеребцами, на попытки использовать для утех те отверстия в теле, которые для этого не предназначались и до подобного применения которых никто не смог бы додуматься. В третьем племени сохранилось какое-то подобие быта и иллюзия нормальной жизни, пусть даже и в лесных хижинах, но единственное, о чём могли разговаривать обитавшие там взрослые и жеребята — бессвязный бред отбросов, произносимый со всей серьёзностью и доброжелательностью. Старсвирл пытался вдумываться в их суждения, предполагать о значении нигде не встречавшихся ему ранее слов, перерабатывать тонны полученных бесполезных сведений.
Невероятно, но вскоре он почувствовал, как его голова кипит от информационной перегрузки, и усталость крайне успешно искажала ум и восприятие. Старсвирл начинал видеть силу в хаосе и терять представление о смысле ограничительных рамок, понимать, что систематизация — враг жизни, а стремление к смерти делает свободным. Единорог взял нож в намерении вырезать у себя на груди звезду хаоса, знак, который причислит его к членам культа, но вдруг чьё-то телекинетическое поле вырвало оружие из его собственного, а затем обернуло его самого и понесло прочь из проклятой деревни так стремительно, что маг не успел опомниться. Лишь щемящее чувство тоски взревело в его душе, но и оно слабело по мере того, как неизвестный похититель уносил его прочь.
Наконец полёт в чьём-то телекинезе кончился, и Старсвирла бережно опустили на землю, землю далеко от рокового тёмного леса. Единорог проморгался, избавляясь от остатков наваждения, и обернулся на чужое тяжёлое дыхание. Его освободителем оказался удивительно хилого вида серый единорог с синей двухцветной гривой, подстриженной до нелепого ровно. В целом жеребчик выглядел так жалко, что даже не относящийся к внешности слишком трепетно Старсвирл отметил про себя его уродство.
— Я, — заговорил единорог, — Стигиан. Я нашёл твой дневник.
Маг тяжело потёр копытом голову и еле вспомнил, что когда-то счёл бессмысленным продолжать вести свой журнал, равно как и понял бессмысленность жизни в принципе, и выбросил его подальше. Только вот когда?..
— Сколько времени прошло с момента моего ухода? — медленно, приучаясь говорить что-то, кроме догм хаоситов, спросил Старсвирл. — Сколько времени прошло со смерти аликорна-Весны?
— С момента нападения сирен? — решительно уточнил Стигиан. — Пять месяцев.
Старсвирл стряхнул с себя остатки вялости и лихорадочно осмотрелся. Да, он уходил весной, и всё по-прежнему было зелено. Но он был уверен, что провёл в поселении максимум неделю!
— Каких ещё сирен? — прохрипел поражённо маг.
XXV. Рождение Империи
Тонкая пластина горного хрусталя осторожно опустилась глубоко в снег морозной пустоши. Сомбра, концентрируясь на ровном вхождении чистейшего в своём роде минерала, почти не заметил того, как злобно воющие ветра сломали застёжку его любимой красной меховой накидки, но Луна успела срастить разлом обратно, прежде чем бесценная вещь оказалась бы унесена в беспросветную бушующую даль.
— Готово! — замахал копытом вверх единорог, выпустив большую прямоугольную пластину; та осталась на своём месте, как вмороженная. — Давай!
Селестия, из-за ветра парящая высоко над землёй далеко не так грациозно, как хотелось бы, кивнула на приглушённый бесконечным воплем метели крик и собрала на кончике своего рога магию. Золотое сияние сгустилось, прежде чем с почти колокольным звоном быстро пролиться вниз и точно попасть на верхнюю грань хрусталя. Безукоризненное его качество позволило свету оживить структуру минерала ещё быстрее, чем тот достиг её, и прозрачная пластина вспыхнула драгоценным магическим золотом. Сомбра несколько секунд любовался на чарующее сияние, прежде чем со вздохом осквернить его вмешательством собственной магии. Изогнутый рог вскипел, забугрился красной плазмой, и мелкие гранулы со зловещим чёрно-зелёным отливом нетерпеливо налипли на нижнюю часть хрусталя, скатываясь по гладкости полировки в снег и заражая пластину изнутри. Старшая из сестёр перестала удерживать свою часть заклинания и стремительно улетела в сторону, причём вовремя: с неприятным рёвом аура Сомбры взяла верх и выстрелила в небо гигантским перевёрнутым конусом.
Горный хрусталь опасно зазвенел от напора рвущейся через него мощи, в которой зелёные и чёрные завихрения, треща фиолетовыми молниями, подавляли и уничтожали золотой свет. Селестия не смогла не сглотнуть тревожно, глядя на закручивающий снежные облака вокруг себя локальный тёмный шторм. Несколько вендиго, как жуткая аллегория на привлечённых огнём светлячков, подлетело к невиданному явлению и с азартным гулом начало кружить в противоположную сторону.
— Проклятье, — топнула Луна, не открывая глаз и не выныривая из разведки потоков вокруг. — Мы привлекли этим кого угодно, но только не Зиму! Где она вообще изволит гулять?
— Вряд ли её могли напугать сирены, — заметил Сомбра. — Но, так или иначе, уже неделю после декабря единороги таскают солнце и луну самостоятельно. На Эквус она не пришла.
— Искать Зиму — бесполезное дело, — вздохнула Селестия, приземляясь. — Кто-нибудь из вас слышал, чтобы она вообще когда-либо осведомляла кого-то о том, что собирается делать? Можно только гадать, почему она исчезла и когда вернётся.
— Ты не рассматриваешь вариант с тем, что она может быть мертва? — наклонил голову единорог, подходя к Луне и накрывая её спину стянутой с себя мантией.
— Зима? Самое суровое время года и самый скрытный аликорн из когда-либо существовавших? Каким монстром нужно быть, чтобы убить её? — не без нервозности посмеялась Селестия. — К тому же, Анима говорила, что не провожала её в царство мёртвых. Она жива, просто… взяла отпуск? Объявила бойкот? Всячески скрывала свою привязанность к другим временам года и теперь чувствует себя одинокой, когда все они мертвы? Больше не хочет приносить свою магию на землю, где они и умерли?
Аликорница поджала губы и отвела взгляд, делая вид, что ёжится от холода, а не от чего-либо ещё.
— Словом… — пробормотала она чуть слышно в завывании метели, металлическом звоне совместного заклинания и ржания вендиго. — Забираем транслятор и уходим. Будем довольствоваться мыслью, что Зима всё ещё где-то существует. Просто вне нашего знания.
Луна и Сомбра грустно переглянулись. Аликорночка подошла ближе к горному хрусталю и почти без усилий заставила ураган чёрной магии сначала стихнуть, а потом и вовсе угаснуть да уйти глубоко под снег, втекая в промёрзшую насмерть землю. Сколько бессмертные ни экспериментировали — именно у младшей из сестёр получалось унимать побочные эффекты специфической магии Сомбры лучше и безопаснее всего.
— Творится что-то очень нехорошее, — сквозь зубы сказал единорог, придерживая балансирующую у него на хребте пластину телекинезом. — Аликорны попросту исчезают, словно их никогда и не было — почему?
— Потому что появились они примерно так же, — пожала плечами Луна. — Каждый из нас рождался, чтобы защищать мир на случай возвращения драконикусов. Может, угроза отступила?
— Вряд ли, — покачала головой Селестия. — Дженезис говорил, что мироздание мудро. Ему не свойственна паранойя или расточительность. Вряд ли угроза отступила… скорее появились новые способы её предотвратить.
— Способы, равные по могущественности и эффективности аликорнам? — нахмурился недоверчиво Сомбра. — Допустим, но зачем тогда убивать их?
— Этот вопрос был бы уместен, разлетайся мы пылью с ничего, — невесело откликнулась Селестия. — Нет, это просто несчастные случаи, стечения обстоятельств и так далее. Даже если мы не знаем всех причин — они явно были, и это не Вселенная подсылает аликорнам ассасинов. Дело не в том, что они умирают, дело в том, что они больше не рождаются.
— Оставшимся следовало бы поберечь себя, а не исчезать без хоть какой-нибудь записки, — ворчливо объявил Сомбра.
— А что, если драконикус просто умер где-то там? — вдруг остановилась Луна.
— Это было бы лучшим исходом, — немного расслабилась Селестия. — Но надо будет через Аниму попросить Патрилума дать нам что-нибудь для разведывания обстановки.
Селестия, Луна и Сомбра друг за другом прошли под защиту кристального купола и поневоле облегчённо выдохнули, когда тёплый воздух омыл их исстрадавшиеся снаружи лёгкие. Вернуться домой было приятно, и даже несущийся к ним со всех ног кристальный стражник поначалу вызвал только самые оптимистичные впечатления.
— Ваше присутствие срочно требуется в тронном зале, — сходу выпалил запыхавшийся жеребец, прежде чем пошатнуться от усталости и начать с хрипом восстанавливать дыхание.
— Просто для справки: если бы мы не вернулись так удачно — ты же не побежал бы искать нас в метель? — наклонил голову набок Сомбра с иронично приподнятой бровью, но Луна, закатив глаза, не дала ему подшутить над старательным подданным и телекинезом потянула за ухо.
— Но что случилось? — задержалась около задыхающегося стражника Селестия.
Ответом ей был столь ошеломлённый взгляд и столь растерянные бесплодные хлопки челюстью, что аликорница, заволновавшись, оставила пони разбираться с его чувствами самостоятельно и рысью помчалась за далеко ушедшими вперёд сестрой и её мужем.
Трое пытались прислушиваться к разговорам на улице. Все пони собрались группами друзей и семей и что-то обсуждали вполголоса, периодически косясь на сверкающий шпиль монолитного дворца. Кристальное Сердце вращалось на своём постаменте ровно и лило свет без напряжения — значит, ничего слишком плохого не происходило, но витающие в воздухе ажиотаж и тревога изрядно сбивали с толку в догадках о произошедшем.
Во дворце бессмертных встретила обеспокоенная секретарь Дженезиса, Хартлесс, которую все предпочитали ласково звать Лесси из-за её неожиданно мягкого и вежливого нрава, что отнюдь не составляло помеху профессионализму. Увидев троицу, кристальная пони удивилась и сразу облегчённо выдохнула, видимо, не рассчитывая, что две аликорницы и единорог найдутся так быстро. Она смахнула со лба несуществующий пот и с цоканьем копыт по кристальному полу подбежала к Луне и Селестии лёгкой трусцой, чтобы склонить голову и речитативом прошептать:
— Их Величества уже ждут Вас с… — она замешкалась. — С гостями.
Сёстры переглянулись. Это была не самая типичная формулировка; похоже, Лесси сама терялась, как охарактеризовать… причину тихого переполоха, должно быть?
— С какими гостями? — мягко уточнила Селестия.
— Вы давно ждали этого, — шепнула секретарь, улыбнувшись. — Единорог по имени Старсвирл прибыл.
Аликорница едва не распахнула крылья от радости и поспешила вперёд. Луна рванулась бы за ней, если бы не услышала тихий задумчивый голос Сомбры:
— А почему требуется, чтобы присутствовали все мы, да ещё и о гостях сказано во множественном числе?
На это справедливое замечание Луна замялась и, не найдя ответа, просто пожала плечами. В тронный зал они вошли вдвоём и там, несмотря на наблюдательность единорога, всё же удивились количеству гостей. Учитывая, что все они добирались пешком через Эквус и место, пусть и покинутое Зимой, но по-прежнему считающееся самым лютым и холодным в мире, удивляться было чему — примерно по двум десяткам единорогов, пегасов и земных пони стройными рядами стояло перед тронами Дженезиса и Анимы. Когда стражники открыли перед Селестией и Луной двери, каждая голова, рогатая или нет, повернулась к ним.
Под этими взглядами сёстры замерли на мгновение, и обеим показалось, что их гривы, шелохнувшиеся лишь от резкой остановки, на самом деле самовольно поплыли по невидимому ветру. Луна мгновенно вспомнила рассказ Анимы о прикосновении Судьбы, моменте, когда аликорн инстинктивно ощущает близость своего предназначения.
«Мы скоро получим кьютимарки», — до странности уверенно подумала она, мельком посмотрев на Селестию и увидев в её широко распахнувшихся глазах отражение всего того, что ощущала сама. Старшая из сестёр сглотнула и, гордо подняв голову, прошествовала между рядами пони к трону.
Перед ним уже находились шестеро пони, среди которых аликорницы мгновенно признали Старсвирла, но пять остальных не были им знакомы — два пегаса, два земных пони и пожилая единорожка с гривой, которая двигалась сама по себе, потому что во дворце не было ни ветра, ни даже сквозняков.
— Старсвирл, мой друг! — уважительно склонила голову Селестия, остановившись перед бледно-серым жеребцом. — Я рада видеть тебя нашим гостем в добром здравии. Но я не ждала увидеть… — она скосила лавандовый взгляд себе за плечо, — у тебя столько друзей.
— Я тоже счастлив наконец встретиться с тобой, — приветственно скрестил рога маг с ней, а затем — с подошедшей с небольшим опозданием Луной, — особенно после всего того, что мне… и всей Эквестрии… довелось пережить.
— Именно по этому поводу все пони здесь, — весомо сказал Дженезис. — Кобылы и жеребцы, которых вы, мои младшие сёстры, видите рядом со своим другом, спасли Эквус от великой угрозы и помогли Старсвирлу изгнать сирен.
— Способ, которым это было достигнуто, — шевельнула ушами Анима, — вызывает уважение, что и побудило нас выслушать и донести их просьбу до вас.
— Вовсе не магические достижения толкнули нас на это, — смело отмахнулся от королевы единорог, поморщившись. — Но понимание того, что иначе наша родная земля будет обречена, а вместе с ней — и весь понийский род. Сирены пришли, потому что для их основной пищи, ненависти, Эквус — самая благодатная и плодородная почва.
— Они стали сигналом для нас в том, что мы не достигнем никакой гармонии и никакого единства до тех пор, пока не изменимся, — заговорила старуха рядом с ним удивительно красивым голосом. Луна едва не ахнула от удивления; ей показалось, что морщины с каждой вибрацией разглаживаются, глаза яснеют, а опухшие и выбитые от старости суставы встают на свои места. Но то было даже не иллюзией, а лишь чарующим впечатлением от единственного следа былой красоты кобылицы. Та коснулась копытом дряблой груди, прикрытой красивым платьем с крупным голубым цветком, всё ещё мокрым после прохождения через снега. — Мы должны освободить свои сердца от въевшихся в них тщеславия, алчности и нетерпимости, и единственный способ сделать это раз и наверняка… — она пожевала морщинистую губу в нерешительности.
Ей на помощь пришёл песочного оттенка бравый пегас, чей потрёпанный вид вызывал лишь уважение к его воинскому таланту. Похоже, за время перехода с Эквуса в Кристальное королевство он потерял все свои защитные накопытники, кроме одного.
— Единственный способ, — продолжил он, — это признать не просто друг друга, а тех, кого мы, пони, веками стремились истребить, даже если на то не было причин. Аликорнов.
Вперёд выдвинулась симпатичная пегаска, чей головной убор, закрывающий почти всю ровно постриженную гриву, выдавал в ней уроженку далёких южных районов Эквуса. Несмотря на то, что для тепла она была одета в меховую мантию, которую теперь вне снегов и ветров держала перекинутой через переднее копыто, с национальным узорчатым платком кобылка всё равно не рассталась.
— Ваше Величество, — поклонилась она аликорнам, глядя им по очереди ровно между глаз. — Моё имя — Сомнамбула, и во имя службы своему царству я проводила дни в пыли древних свитков, впитывая их мудрость, но даже в них я находила множество заблуждений, что были вызваны излишней эмоциональностью учёных прошлого. Ибо, если отбросить все ужасные, устрашающие описания аликорнов, их убивали, едва увидев, даже не потрудившись разобраться, стоит ли это делать, — пегаска повесила голову в выражении вины. — В одном те документы были правы: один аликорн превосходил по могуществу десятки простых пони. Но вместо того, чтобы показать убийцам всю свою силу, они проявили милосердие в ответ на жестокость и просто ушли, подчинившись глупым желаниям смертных.
Анима Кастоди слегка поджала губы. Как свидетельница — и зачинщица — тех событий, она лучше кого бы то ни было могла сообщить, что вовсе не милосердие стало причиной ухода аликорнов. Оно, конечно же, имело место быть… но только к адекватным и разумным пони, согласным признать в крылато-рогатых своих друзей и отправившимся прочь вместе с ними.
Говоривший до Сомнамбулы пегас вдруг звякнул остатками доспехов, глубоко кланяясь им.
— От лица всей нашей расы я приношу неискупимые извинения. Мы были слепы, следовали заветам предков и даже не думали посмотреть, нужно ли это на самом деле… И нужно ли было когда-либо вообще.
«Он сам наверняка не убил ни единого аликорна в своей жизни, — размышлял остававшийся в тени Сомбра, с первых нот почувствовавший, что здесь ему не место. — Тем не менее, он униженно извиняется за каждый грех, который не совершал, пока его, м, подруга просто стоит рядом, хотя речь и манеры выдают в ней кого-то близкого к власти. Это… мужественно или глупо?». Он напряжённо перевёл бесплотный взгляд на Аниму Кастоди, Дженезиса, Луну и Селестию. На его глазах разрешался один из самых главных, трагических и несправедливых конфликтов мира.
Аликорны переглянулись, телепатически обмениваясь потоком мыслей. «В дипломатии это беспрецедентный случай», — зазвучал голос Селестии. «Нужен какой-то ритуал? Может, просто каждый скажет «Прощаем» — и пустим искры? А что, он же пегас, должен поверить…» — «Луна, сестра, — усмехнулся Дженезис, — чуть больше почтения, пожалуйста. Дело очень серьёзное», — «А я с Луной согласна…» — «Анима, ты-то куда?» — «Лично я бы ещё документ составил, тут толпа единорогов, которые любят подобную тягомотину», — «Спасибо, Сомбра, вот ты этим и займись».
Дженезис опустил брови и поднялся на ноги, расправляя крылья.
— Осознаёшь ли ты, смертный, что один признаёшься в самом большом преступлении своей расы и просишь прощения за него в земле, где аликорнов почитают, как богов? — мерно спросил он.
— Целиком и полностью, — не дрогнул отважный пегас. — Потому что это — меньшее, что я, Флэш Магнус, могу сделать за все убийства и боль, которые мы принесли вашему роду. И, если эта цена недостаточна, я готов искупить грехи по-другому! — его порванные, но всё ещё мощные крылья демонстративно хлопнули.
Анима Кастоди встала рядом с мужем. Её персиковые глаза строго взирали на Флэша, и он храбро выдерживал этот проникающий в душу взгляд, испытывающий его искренность.
— Того, что случилось, не исправишь, — негромко проговорила она, но молодой жеребец не дрогнул, а лишь решительно распушил грудь, уже готовясь выдвинуть новое предложение, каким бы безумным или опасным оно ни было. — Сын не должен отвечать за грехи своего отца. Взыскивать с ныне живущих за былые убийства — жестокость столь же бессмысленная, какими эти убийства и были, а потому аликорны раскрывают свои сердца, — она зажгла рог. — Мы прощаем.
— Прощаем, — подтвердил Дженезис, зажигая собственный.
— Прощаем, — вторила ему Селестия.
— Прощаем, — настал черёд Луны. Сомбра незримо для всех сделал свой ход, наколдовав свиток со светящимся гербом кристального королевства — и тот упал Флэшу Магнусу в копыта. Жеребячья радость, отразившаяся в его глазах, так резко контрастировала с былой непоколебимой, легендарной решительностью, что теневой единорог в каком-то смысле признал это… милым. Было неожиданно.
— Хорошо, что всё так закончилось, — разухабисто сказал стоявший рядом со Старсвирлом земной пони, чья лохматая медово-каштановая грива была заплетена в косы, относящиеся, напротив, скорее к северу Эквуса. Среди похожей по стилистике бороды белела улыбка, в очередной раз выдавая в жеребце коренного северянина с их фосфорной диетой. — Но мы к вам, Ваш-Величества, не ток за прощением пришли.
Он легко перекинул лопату так, чтобы она упала ему на плечо поудобнее. «Стоп, лопату?! — едва не вытаращила глаза Луна. — Кто вообще пустил… зачем ему лопата?! Он решил, что так будет удобнее через снега пробирать… ох… это даже… логично?».
— Да, Рокхуф прав, — процедил Старсвирл, словно недолюбливал этого земного пони, напоминавшего своими мускулами скорее несокрушимую скалу. — Нам было важно извиниться за былое, но гораздо важнее то, что происходит прямо сейчас. Мистмэйн, — он, напоминая, указал на пожилую единорожку, — была права. Объединение племён и тройственная власть — это хорошая идея, но совсем недавно нам было доказано, что пони не готовы воплотить её.
— Учитывая количество жертв, они вообще вряд ли будут когда-либо готовы, — недовольно крикнул кто-то из толпы пегасов.
— Проклятые летающие змеи всех пони стравили, — горько донеслось от земных пони. — Переубивали друг друга своими же копытами!
У единорогов и вовсе было столько замечаний, что, высказанные одновременно, они слились в неразборчивый ропот. Сомбра и Луна, пробежавшись по тараторящей толпе взглядами, с облегчением заметили среди пони свою дочь, которая, однако, сидела, полностью отрешившись от происходящего и никак не участвуя в этом историческом моменте.
Внезапно неприметная и скромная пони насыщенно-голубого цвета, стоящая позади всех друзей Старсвирла, перестала быть таковой, потому что надвинула на голову огромную птичью маску, до сих пор незаметно покоившуюся у неё на спине. Она резко повернулась к расшумевшимся пони и угрожающе подкинула на копыте идеально круглую склянку. В установившейся мгновенно тишине стало слышно, как мелодично поплёскивается её содержимое.
— Вм вбщлм вндь бхм… — укоризненно донеслось из-под гротескно-большого цветастого клюва.
— Голубка, — шепнул ей за копытом Рокхуф, добродушно прикрыв глаза, — маска.
Ещё более неразборчивый звук донёсся из-под названного предмета, и земная пони откинула его обратно на спину. Непослушные кудри, собранные в удивительную высокую причёску, мгновенно восстановили свою форму.
— Я говорила, — сконфуженно хихикнула кобылка, — что вы обещали быть тихими, пока герои будут говорить с аликорнами. Ох, — она, широко улыбнувшись, убрала склянку в одну из перемётных сумок на своих боках и приложила копыто к груди, приветствуя Аниму и Дженезиса. — Меня зовут Медоубрук, всего лишь скромная целительница. Прошу прощения, что прервала.
Луна тайком закатила глаза. От Селестии это не укрылось, и она вежливо подтолкнула:
— Пожалуйста, продолжайте.
— Да, — подчинился Старсвирл. — После нападения сирен и ряда крупных злоключений ещё до их нашествия мы все поняли, что никому из наших народов не хватает мудрости править тремя столь разными расами, раскиданными по большой территории. К тому же, большинство знатных династий уже мертво, кандидатов на власть не осталось, а выбирать, как в древности, голосованием случайного пони, и доверять ему огромное количество сложных проблем… — единорог раздражённо махнул копытом вместо завершения мысли и вздохнул. — Поэтому мы просим у вас помощи.
— Вы создали королевство с изумительной культурой, — поддакнула Мистмэйн.
— Процветающее среди вьюг и не знающее голода, — подхватила Медоубрук.
— С такой армией, что даже драконы не решаются напасть на вас! — восторженно рубанул воздух передней ногой Флэш Магнус так энергично, что единственный накопытник чуть совсем не слетел с неё.
— И стоит заметить, — улыбнулась ему Сомнамбула, и от Селестии не укрылось, как смягчился и потеплел её задорный взгляд, — что даже без могучих воинов в кристальных землях царит мир.
— А это уж всяко значит, что толк в управлении государственными делами вы знаете, — простодушно подхватил Рокхуф. — Кого ещё, как не вас, звать на трон?
— Мы собрали самых легендарных пони из живущих, — подытожил Старсвирл, — и оставшихся представителей знати от каждого народа, чтобы подчеркнуть важность нашего прошения. Мы просим властвовать над нами, — маг поклонился, и все моментально последовали его примеру. — Мы просим защищать нас от всех невзгод взамен на нашу безоговорочную преданность и послушание. Нам нужны именно такие вожди — сильные, опытные и, что самое главное, наглядно воплощающие в себе все три расы.
Дженезис ненадолго задумался.
— Селестия, Луна, — обратился он к своим сёстрам. — Принимаете ли вы предложение этих пони властвовать над ними, защищать их и получать взамен полную покорность и верность?
Аликорницы изумлённо переглянулись.
— М-мы? — запнулась Селестия. — Они просили вас об этом.
— Мы согласны признать Эквестрию, — степенно кивнула Анима, — как часть кристального королевства и готовы заботиться о ней, как о нашей колонии. Но мы не покинем дворец, чтобы править там. Также мы не станем расширять купол. Мы надеемся, что Зима, раз я не сопровождала её в царство мёртвых, всё ещё жива и вернётся домой, — после этого признания пони заметно напряглись. Конечно же, никто из них не осознавал в полной мере, к кому они обратились за помощью. — Вместо этого мы хотим присвоить нашим землям статус Империи, а вас сделать первыми наместницами.
— О, — резко выдохнула Луна, инстинктивно забегав глазами по всем теням. Она нашла Сомбру не по движению, но по его желанию поддержать её, и увидела его даже вне плоти и крови. — Должно быть, спасти нашу родную землю и пони, что населяют её — и есть наш земной долг. Как ты считаешь, сестра?
— Было бы жестоко бросать этих несчастных совсем одних, когда они стали достаточно мудры, чтобы усмирить свою гордыню и признать ошибки, — ласково ответила Селестия. — Мы согласны на ваше предложение. Мы будем царствовать над вами мудро и справедливо.
В присутствии аликорна, связанного с самой Смертью, радость эквестрийцев была не столь бурной, как того требовала классика.
Старсвирл незаметно отделился от обсуждающих новость или слушающих размещающих их по комнатам слуг пони, чтобы подойти к вышедшим из тронного зала Селестии и Луне. Он почти не удивился, когда Сомбра материализовался рядом с ними из тени, и заговорил:
— Я знаю, кого вы оба искали в толпе. Мне… мне тяжело приносить эту новость.
Луна похолодела.
— Анима ничего нам об этом не говорила…
— Даже если она провожает смертных, — избегал взгляда аликорночки маг, — она не может забыть ощущений от похорон собственных жеребят.
Сомбра беззвучно сглотнул, его скулы на миг окаменели.
— Как это случилось? — хрипло спросил он.
— Это моя вина, — дрожащим голосом признался Старсвирл. — Я искал заклинание, которое могло бы позволить избавиться от сирен так, чтобы они больше никому не смогли навредить, и Кловер помогала мне. Во время испытаний она… открыла такой способ, — единорог отчаянно сжал копыта, — но была не готова к его действию. Это был портал. Портал, в который она от неожиданности провалилась наполовину, прежде чем он снова закрылся.
Лицо Луны посерело, и Сомбра уже был готов поймать её передними копытами, спрятать расчерчиваемое слезами лицо у себя на груди, позволяя тихо всхлипывать, глубоко, прерывисто дыша. Однако, даже не взглянув на единорога, аликорночка мужественно стиснула челюсти, сдерживая эмоции, и без единого слова пошла прочь с идеальной осанкой. Сомбра в странном, горестном восхищении смотрел ей вслед.
В следующие три дня новоявленная Империя готовилась к коронации Селестии и Луны, как правительниц Эквестрии, и обсуждались все сопутствующие празднику и дальнейшему правлению вопросы. Старшая из сестёр, пусть и соболезновала потере младшей, по понятным причинам выглядела намного живее. Она живо участвовала в любом предприятии; ей явно было радостно быть в центре столь выдающегося события. Сыграла свою роль и возможность проявить свои дипломатические навыки задолго до этого — когда аликорница всеми путями и в обход всех проверок организовывала поставки на Эквус. Некоторые купцы, упорно дожившие с тех времён до этого момента, даже сумели признать её — и популярность будущей правительницы начала поистине стремительный взлёт.
Луне же было не до своего имени.
Бессловесным привидением она слонялась по замку, глядя на суету непричастно и отрешённо, и даже Сомбра не мог высечь из неё ни искры жизни. На исходе третьего дня после трагичной вести аликорночка словно оттаяла в одно мгновение, осунувшись, сбившись с дыхания и не удержав слёзы в чашечках нижних век. Она со щелчком замка открыла дверь в покои, в которых пытался сосредоточиться на документах от Селестии Сомбра, и, почти незаметно пошатываясь на ходу, приблизилась к нему. Единорог зачарованно смотрел на неровный шаг жены и невольно ахнул, когда она вдруг рухнула на пол рядом с ним, уткнувшись лбом ему в бедро и простонав:
— Любовь моя, как же так? Она же моя дочь! Почему? Почему мне так всё равно?
Сомбра знал, что должен был удивиться. Он также знал, что Луна должна была скорбеть. Но сейчас ему в полной мере открылось, что состояние последних дней — не горе, не печаль, даже не опустошение. Это был стыд.
Стыд, которого он сам оказался начисто лишён.
— А разве, — нетвёрдо, приучившись жить в благовоспитанном обществе, предположил единорог, — мы с самого начала не принесли свою дочь в жертву, не лишили её неприкрытого родительского тепла? Сейчас она буквально положила себя на алтарь своей расы, которую и должна была спасти с первого года жизни, и её предназначение оказалось исполнено. Ты собиралась чему-то удивиться?
Луна моргнула пару раз. Помолчала, осмысливая сказанное.
— Ну мы и уроды.
— Да.
— Конченные негодяи, — робко улыбнулась аликорночка.
— Не то, чтобы совсем, но близко, — развеселился Сомбра.
— Знаешь, я чувствовала себя очень плохо, — села рядом с ним по-нормальному Луна, заправляя растрёпанную гриву за уши. — Но тут ты произнёс всё это, и мне как-то стало легче.
— А чего ты ждала? — свёл все её старания на ноль единорог, растрепав приглаженные волосы, как маленькой. — Что я начну читать тебе нотации о морали и грехе, а потом закидаю камнями, потому что слишком увлекусь и резко вспомню, что ты творила на мне неделю назад? Я?
Луна захихикала, даже не думая краснеть. Разве что немного, от шевельнувшегося при воспоминаниях возбуждения.
— Да, ты прав, — выдохнула она, отсмеявшись. — Но всё же… мне следует хоть немного поскорбеть о ней?
— По-моему, эти три дня все за скорбь и приняли, сойдёт, — отмахнулся Сомбра. Кобылка благодарно поцеловала его в щеку, и он скривился от пришедшей в голову мысли. — Хотя…
— Что?
— Может, со следующим жеребёнком всё же будем полюбезнее?
— Договорились, — проурчала Луна. — Пойдёшь со мной на Эквус?
— Луна, ты в самом деле думала, что я останусь здесь?
— Нет. Я имею в виду… ты разделишь со мной корону?
Единорог на мгновение перестал дышать, но ему пришлось собраться с мыслями, потому что Луна с радостным нетерпением ждала его ответа.
— Я, конечно, понял, что тебе понравилось быть маргиналом, — усмехнулся он наконец, — но мне кажется, что короновать старого короля вместе с новыми — это слишком уж роскошная шутка.
— Ох, — приложила копыта к щекам аликорночка. Через мгновение она улыбнулась и игриво толкнулась в Сомбру бедром. — Однако тебе явно понравилась идея править вместе со мной.
— Развивая тему того, какие мы подонки: звучит так, будто ты предлагаешь мне свергнуть Селестию, — захохотал жеребец.
— Очень даже может быть, — задумчиво протянула Луна, и смех резко прервался. Она сама возобновила его, не в силах долго сдерживаться от выражения лица мужа.
Легкомысленный и весёлый настрой сохранился для Сомбры вплоть до переезда в город, который пегасы, земные пони и единороги отстроили вместе в надежде совместно править в нём и сделать символом своего союза. Отчасти их чаяния оправдались. Первоначально предлагаемое Старсвирлом знамя с двумя аликорнами гордо развевалось над дворцом, а сам он был забит до отказа; желающие посмотреть на новых правителей пони не умещались в просторных помещениях. Хотя, конечно, их распределение больше базировалось на том, в какой степени пришедшие сохранили страх перед обладателями крыльев и рогов. Самые трусливые смотрели на церемонию от самых дворцовых врат.
Луна ощутила, как кто-то тянет её за украшенный жемчужными нитями хвост. Она чётко знала, что сзади неё никого не может быть. Аликорночка послушно отошла в тень, и из черноты плавно проступили очертания Сомбры. По-настоящему твёрдым и осязаемым было только его копыто, на котором лежала небольшая диадема из чёрного кристалла, слишком редкого, чтобы быть чем-то иным, чем-то, что единорог сотворял с нуля собственной магией.
— Мне понравилась идея разделить с тобой корону, — с улыбкой произнёс жеребец, — но меня гораздо больше привлекло подарить её тебе одной.
Аликорночка магией подняла подарок, растроганно рассматривая его. Им с Селестией изготовили идентичные короны, подчёркивающие равность их власти и различавшиеся только расцветкой, но у Луны всё равно с самого начала сложилось впечатление, что сестра сможет носить её корону, а она корону сестры — нет. Сделанная Сомброй диадема же буквально просилась на увенчанную тёмно-синим рогом голову, обещала сесть на своём месте, как влитая, и полностью отражала суть Луны благородным, сдержанным блеском.
— Она изумительна, — прошептала кобылка, благодарно поцеловав подавшее корону копыто и потеревшись об него щекой. — Спасибо.
— Тебе пора, — в кровавом взгляде из темноты была нежность. — Сегодня твой день, Луна.
Кобылка обнадёженно кивнула и магией заменила короны. Под торжественные звуки труб она пошла на своё место. Сомбра уже хотел последовать за ней, но крадущиеся шаги остановили его.
Платина, по несправедливому недоразумению выжившая в смуте, войне и всех невзгодах, забытая и отвергнутая принцесса, брела за Луной. Красные глаза единорожки-альбиноса неотрывно сверлили удаляющуюся от неё гордую спину, но тут в темноте сверкнула оставленная корона, и безумный, как у матери, взгляд приковался к ней. Платина хищно подобралась к оставленной регалии; из-под её дёргающейся, будто в тике, верхней губы вырывалось неразборчивое бормотание. Кобылка протянула копыто к символу власти, которую она так страстно желала, и оно мгновенно оказалось схвачено чёрным бесплотным щупальцем.
Платина хотела закричать от ужаса, но в рот мгновенно забились десятки таких же теневых отростков, гнездясь в глотке, лишая кислорода и душа прямо изнутри. Задние копыта забарабанили по полу, но тщетно — её уже утягивало в непроглядную темноту, смотрящую на неё свирепо прищуренными красными глазами, так похожими на её собственные.
«Смириться со смертью одной дочери и тут же хладнокровно убить другую, — невольно подумал позже Сомбра, наблюдая за ритуальным возложением корон на головы юным аликорницам. — Мне начинает казаться, что если и существует путь превращения в монстра — его начало должно выглядеть примерно так».
XXVI. Братья
Настроения праздновать не было ни у одной из сестёр. Они прониклись торжественностью момента настолько, что на секунду даже уверовали, что именно в этот миг получат кьютимарки — может быть, даже парные, чего, правда, раньше никогда не случалось, но кто запретит стать первыми? — но вместе с тем чётко осознали, какую работу им предстоит провести. Присутствие и благословение героев Эквестрии на коронации умерило страх населения перед аликорнами, но доверия к ним не было ни у кого. Положение Селестии и Луны было шатким, и его требовалось незамедлительно укрепить.
Обязанности на первое время были разделены быстро. Старшая из сестёр была словно ожившее солнце, тянущееся ко всем и располагающее к себе пони, стремящееся обогреть и осчастливить каждого, кто обращает к нему свой лик — кому, как не ей, тесно контактировать с подданными и в будущем представлять Эквестрию во внешнем мире? Младшая же была гораздо холоднее к кому бы то ни было, уместив свой мир всего в одном существе, но её беспристрастный ум славился отточенностью и быстротой, что делало её превосходным стратегом. Ей предстояло вершить суд и организовывать армию. Работая вместе, сёстры планировали очень скоро на основе полученных своими способами сведений составить новый свод законов.
Старшей из принцесс немедленно приступить к исполнению своей части плана оказалось легко: она прямо на празднике общалась со знатью и знакомилась со всеми простыми пони, что осмеливались подойти к ней поближе. Лёд страха и недоверия постепенно растапливался под лучами обаяния и доброжелательности новой правительницы; к Селестии, видя, что никакие убийства и прочие ужасы не омрачают торжество, неспешно и осторожно подтягивалось всё больше народу. Луне же предстояло оторвать от чарок с праздничной брагой дорвавшихся до них и настроившихся на веселье воинов.
Защитники пони из земных, единорогов и пегасов уже успели прилично нализаться и, памятуя о недавних временах раздора, нацелиться устроить схватку ради демонстрации молодецкой удали. Луна с недовольством выхватила взглядом зачинщиков — Рокхуф и Флэш Магнус, ещё и приняв на грудь, не отличались ни тихостью, ни тактом. Их преувеличенная весёлость при обмене оскорблениями будто намекала на то, что такой эпизод уже имел место быть в их жизни, но история их знакомства и дружбы — последнее, что волновало новую принцессу.
Ей вообще крайне не нравилось то, как эти охламоны набросились на алкоголь. Она не была сторонницей такого развлечения настолько, что даже Сомбра, случись ему перебрать, ночевал отдельно. Сильно отдельно. А ведь он, в отличие от этих раскрасневшихся лбов, даже не был обязан защищать королевство в случае внезапной опасности!
— Воинство Эквестрии! — требовательно воззвала Луна, расправляя крылья на балконе, с которого взирала на творящееся безобразие.
Никакой реакции. Её уверенный голос потонул в разухабисто-задорном:
— Да я твою хвалёную тайарскую подкову знаешь как глубоко тебе затолкаю?!
Единорожки-воительницы демонстративно закатывали глаза, но тоже в полной готовности постреливали искрами с рогов. Луна нахмурилась.
— Ваше Высочество, — услужливо сказал кто-то, и, не меняя выражения лица, принцесса обернулась. Единорог с коротко и аккуратно постриженной бородой указал передней ногой куда-то вдаль длинного праздничного стола, на бледно-серого пегаса, беседующего с выглядящей поглощённой его словами Селестией. — Легат легиона Лайт Кнайт быстро приструнит этих неотёсанных вояк.
Луна строго покачала головой.
— Нет. Благодарю за подсказку, но я сама покажу, кому они должны подчиняться.
Аликорночка сделала глубокий вдох.
— Посмотрите на себя!
Грянувший яростный призыв был столь громок, что звуковая волна от него потушила свечи на ближайшем подвесном канделябре, но их свет успешно заменил белый огонь из глаз Луны. Солдаты от неожиданности подпрыгнули; несколько сильно перебравших даже упали на пол. Глаза, недолго пометавшись, устремились на источник оглушительного рёва.
— Вы давали присягу защищать свою страну и свой народ, и теперь, когда три расы пришли к единству под нашими крыльями, вместо того, чтобы объединить и свои силы, вы заливаете в глотки хмель и продолжаете кичиться тем, кто вы есть! А сделали ли вы хоть что-нибудь, чтобы теперь пировать столь продолжительно и весело?!
Солдаты, потихоньку трезвея, начали осознавать две вещи: их отчитывают, и отчитывают за дело. Многие, смутившись, потупились; кто-то ненавязчиво отставил кружку и задвинул её подальше. Принцесса не щадила их барабанные перепонки:
— Взгляните, во что вы превратились. Нахохлились и кричите друг на друга, как петухи на заборе! И вы гордо называетесь эквестрийской армией? С такой армией, как вы, только расчищать дорогу перед захватчиками! О какой доблести, о каком мастерстве может идти речь, если вы позабыли даже простое понятие субординации? — она прищурила пылающие глаза и издевательски понизила голос, оставляя громкость прежней и с любопытством глядя на то, как пьяницы пытаются от неё спастись. — Если вы неспособны оторваться от своих пагубных соблазнов, чтобы обратить взор на свою верховнокомандующую — вы неспособны также и защитить собственную страну. А это значит, что надобность в вас отпадает.
Поднялся возмущённый ропот. Рокхуф, чтобы изгнать из ушей эхо её голоса, мощно потряс головой, разметав разлохматившиеся косички, и смело возразил:
— Неправда! Мы достойны защищать Эквестрию, принцесса, и Вам это прекрасно известно!
— Никто не справится с этим лучше нас! — всё ещё немного заплетающимся языком подтвердил Флэш Магнус, гордо поднимая свой верный щит и торопливо смахивая с его будто надкушенного края кусок солёного огурца.
Луна пронзила всех и каждого таким взглядом, что солдаты сглотнули.
— Докажите, — приказала она просто и угрожающе.
— Но… — попытался робко возразить кто-то. — Сейчас же праздник…
Луна лениво рассмотрела свой сверкающий накопытник.
— Думаете, этот аргумент настолько весомый, что даже неприятели будут с ним считаться?
Тени вокруг воителей сгустились и пришли в движение. Каждый мгновенно схватился за оружие. Многозначительным хмыканьем Луна издевательски поощрила такое рвение к ратному делу.
— Запомните отныне и навеки: для вас не существует ни праздников, ни трауров. Ваш первый приоритет — защита страны, которой вы клялись в верности, и принцесс, которые клялись в верности вам. Вы можете смириться с тем, что мы не потерпим подобного безобразия в следующий раз, но вам никак не удастся уйти от тех, кто этой расхлябанности будет рад… — аликорночка оперлась копытами о перила и низко перегнулась через них, ярче полыхнув глазами. — Марш на плац. И забудьте о пьянстве во время своих дежурств.
Луна погасила потусторонний огонь в глазницах и с мрачным торжеством наблюдала за тем, как торопливо двинулись воины в указанном направлении. Она величественно пролетела за ними над залом, и её победный оскал дрогнул под ироничным и недоумевающим взглядом Селестии. От неё, сконфуженный и смятённый, вслед за своими пегасами уходил Лайт Кнайт.
Селестия на следующий день долго смеялась над смущённо пушащейся перед ней сестрой, объясняя той её ошибку. Обруганные и затем загнанные до полусмерти солдаты в ночь праздника не пребывали на дежурстве и потому могли надираться, сколько их душе было угодно. Немногочисленная стража, совсем незаметно на фоне веселящихся стоящая на постах, была набрана из числа трезвенников и трудоголиков, предпочитавших наблюдать за торжеством со стороны.
— Ты должна была предупредить, сестра!
— Если бы я сделала это при всех, я бы поставила под сомнение твой авторитет и осведомлённость, — пояснила Селестия, утирая копытом слёзы. — К тому же, ты права: боеспособных солдат оставалось недостаточно на случай непредвиденных ситуаций. А какое представление вдруг появилось на потеху гостям! Как я могла это пресечь!
Она легко поцеловала Луну в лоб.
— Зная тебя, хочу предупредить. Пони Эквуса проявляют активность скорее при свете дня, чем ночи. Я бы не хотела, чтобы ты устраивала свои, бесспорно, выдающиеся тренировки после заката солнца.
— Это был единичный случай, — надулась младшая из сестёр, зарумянившись под тёмной шерстью. — Можешь не подкалывать нас всё время.
— «Нас»? — удивилась Селестия с улыбкой.
Луна издала неловкий смешок.
— Мы заметили… я заметила, что пони подчиняются гораздо быстрее, когда я говорю о себе во множественном числе. Принимают за душевнобольную с раздвоением личности и боятся, наверное.
— Причина в другом, — задумчиво посмотрела за окно с цветными стёклами аликорница. — Пони воспринимают нас, как одно существо, разлитое в два тела; две стороны одного и того же; гармоничные продолжения друг друга. Они безошибочно верят в то, что мы способны читать мысли друг друга и общаться телепатически, но обуславливают это не развитостью нашей магии, а нашим исключительным, почти божественным родством. К тому же, — перевела нежный взгляд на сестру Селестия, — «мы» — прекрасный способ подчеркнуть наше единство.
— Ты очень ловко отыскиваешь во всём положительные стороны, — со смешанным чувством заметила Луна. Селестия на это лишь улыбнулась со столь же непонятной эмоцией, затерявшейся странным образом между снисхождением и чувством вины, и сёстры разошлись, безмолвно согласившись, что время разговора вышло.
Их ждали дела.
Но, едва Луна покинула тронный зал, чтобы посетить уже наверняка закончивших заказанные ею вчера отчёты советников, её обвила нежная тень. Передние ноги словно шагнули в прохладную воду, слишком густую, чтобы свободно в ней передвигаться, но не вяжущую.
— Я ревную, — сообщил Сомбра, улыбаясь в темноволосый затылок.
— О? — протянула недоверчиво аликорница, и уголки её рта сдерживаемо подёргивались.
— Это нас с тобой принято называть одним целым, разлитым в два тела.
Он материализовался полностью, но не утратил свойств своей эфемерной формы. Сильное тело обладало также завидной пластичностью, из-за которой Сомбра не шёл, а плыл; из-за которой не обходил Луну кругами, а оборачивал своим телом, нежно скользя носом по скулам или плечам.
— Чем-то придётся поступиться, моя любовь. Ради счастливой процветающей Эквестрии можно отойти от формальностей, и… ты что, подслушивал?
— Неизбежно, — низко ответил Сомбра, и Луне почудилось, что на неё упали ажурные тени невесомого, кружевного флирта. — Каждой принцессе нужен телохранитель, и, если он — тень, а не бледно-серый пегас из плоти и крови, его уже не получится отослать прочь, как лишние уши. И всё же, Луна, есть кое-что, что не является для тебя… формальностью.
— Да, — согласилась принцесса с тихим вздохом, выскальзывая из бесконтактных объятий. — Перестроиться на дневной образ жизни будет непросто.
Она остановилась около стоящей на высоком столике старинной вазы. Один из даров какого-то знатного единорожьего дома новым правителям: удивительно тонкой работы хрустальное изделие с оттисками сцен национального праздника. Луна подняла её телекинезом и медленно покрутила, рассматривая каждую из отпечатанных в гармонии мелких граней историй. Музыка и танцы, вино и фрукты, табуны и друзья — всё то, что было истёрзано и размыто свалившимися на понийский род испытаниями. Всё то, что Луна хотела вернуть и защитить.
— Но каждому из нас придётся в чём-то измениться, чтобы мир тоже смог это сделать, — произнесла она, ставя хрупкую реликвию на место.
Без изменений действительно нельзя было обойтись. Селестия и Луна больше не рисковали посвящать время своего сна совместным исследованиям и занятиям со Старсвирлом — растрачивать энергию непосредственно во время способа её получения стало непозволительной роскошью. Не то, чтобы Эквестрия, доставшаяся им, лежала в руинах, но на недостаток проблем точно нельзя было пожаловаться. Для сестёр стало культурным шоком то, что львиная их доля проистекала из совершенно глупой причины: несмотря на союз, земные пони, пегасы и единороги всё ещё пытались вести три разных экономики, и каждая раса преследовала свои цели и пробовала выстраивать индивидуальный путь развития. При этом они перешли на свои национальные валюты, поскольку общая казна уже давно опустела, и тем самым ещё больше запутали курсы, рассорились из-за возросшей невыгодности решений и сделок и, словом, налепили сверху на снежный ком ещё целую лавину.
Сомбра мужественно взял на себя задачу разобраться с этим и внезапно понял Селестию, которая возвращалась с советов, где даже принцессе было реально быть услышанной и отстоять свою позицию, лишь магически усилив голос до звона и треска витражей. Луна наблюдала достойную запечатления в веках сцену, когда они оба, похожие на восставших, но не разбуженных мертвецов, плелись навстречу друг другу по направлению к своим покоям. Остановившись, чтобы разминуться, они надолго застыли, поскольку их разварившиеся после долгой работы мозги обнаружили незапланированную преграду и никак не могли обработать, как именно её преодолеть, и лишь через пару минут безучастного разглядывания друг друга с синхронным стоном всё-таки разошлись по кроватям. Луна бы рассмеялась от души, если бы сама не была в точно таком же состоянии.
Единственным способом пополнить казну и затем провести намеченную Селестией денежную реформу было отвоевать у драконов захваченные ими золотые и драгоценные рудники. Огромные ящеры не имели ни чёткой государственной системы, ни экономики самой по себе, но блестящие металлы и камни им были нужны, чтобы привлекать внимание самок и подкупать их в брачный период. Что окажется сильнее — основной инстинкт или благие намерения? Вариантов не должно было быть. И Луна муштровала войска, подводя их к пределу возможностей в подготовке к тяжёлой и жестокой войне против превосходящего противника. Несмотря на суровость тренировок и бескомпромиссность главнокомандующей, все до единого признали, что пегас, единорог и земной пони не смогли бы так эффективно и слаженно командовать армией, как один аликорн, понимающий преимущества, недостатки и потребности каждой из рас. Воинство Эквестрии, ранее представлявшее из себя смехотворный разброд способностей, превращалось в слаженную боевую машину, что не могло не радовать ни самих солдат, ни их предводительницу.
Однажды Сомбра, явно колеблясь в своём решении и с помощью телекинеза прячущий что-то в складках достойной короля мантии, пришёл к Луне и произнёс:
— Сдаётся мне, что потребность дневных пони в сне — единственное, что заставляет делать перерывы на сон и тебя, но, — из-за ткани выплыло с два десятка идеально огранённых овальных камней, похожих на бирюзу, — я думаю, что это изобретение тебя обрадует. Только, пожалуйста, пообещай мне, что сразу после войны ты ляжешь в кровать и не вылезешь из неё, пока не выспишься! Поклянись!
— Клянусь, — заинтригованно согласилась Луна, — что высплюсь хоть на тысячу лет вперёд, если мы победим. Что ты придумал?
— Теперь должны победить, — выдохнул единорог, по-прежнему не выглядя довольным собой.
Хотя, как позже сказала Луна, он должен был гордиться собой до смертного греха. Она даже отступила от своего образа замкнутого и неприступного тёмного паладина, загарцевав и восторженно завизжав прямо перед добровольцами-пегасами, когда выведенные и зачарованные Сомброй кристаллы превратили тех в созданий ночи.
Интегрируясь в стандартные доспехи — скопированные для экономии времени, как и многое другое, с достижений Кристальной Империи, — обманчиво-незатейливого вида камни наделяли носителей вертикальными зрачками в комплекте с ночным зрением, способностью к уму не постижимой эхолокации и кожистыми крыльями, гораздо более мобильными в каком угодно смысле. Неоценимым при потенциальных огненных боях с драконами оказалось и то, что вода просто скатывалась с таких летательных органов, не пропитывая и не утяжеляя пух — поэтому при самом оптимистичном раскладе подожжённый боец мог мгновенно нырнуть, сбить пламя и тут же ринуться обратно в бой, не тратя время на отряхивание или высушивание перьев. Не говоря уже о том, что на голых крыльях нечему палиться и подводить летуна в опасном вираже рваной чёрной бахромой подгоревших перьев. Луна, несмотря на то, что сама в такой экипировке приобретала поистине демонический вид, способный обратить в бегство и союзников, была в восторге от подарка Сомбры. Она едва не подпрыгивала от возбуждения на испытаниях, забыв про усталость и сон, а жеребец смотрел на её ликование с редкой нежностью и лишь скрадывал зевоту от собственного недосыпа.
— Я помню, как ты расстроилась, узнав, что тебе навсегда придётся перестроиться на дневной образ жизни, — позже обнял он возлюбленную, бормоча ей в плечо в полусонном состоянии. — Теперь у тебя будет собственная ночная армия, а дневную оставим Лайт Кнайту…
Луна с благодарностью поцеловала сдавшегося под натиском изнурения мужа в висок и телекинезом перенесла его в постель, заботливо укрывая одеялом и оставляя отдыхать.
Собственная ночная армия у неё действительно появилась. Созданная модификация не раз поворачивала ход сражения в пользу пони — ночные диверсии проворных, почти невозгораемых и безоговорочно отважных бэт-пони оказались неоценимыми и принесли маленькому, но бойкому перепончатому крылу столь непотопляемую грозную славу, что они не захотели снимать вместе с доспехами репутацию воинов, способных справиться даже с драконами. В ходе победоносного военного парада по случаю изгнания драконов далеко за исторические земли Эквестрии они, никого не предупредив о самовольном изменении программы мероприятия, столь дружно и торжественно, что получили лишь формальные, почти шуточные наказания за самоуправство, присягнули принцессе Луне на вечную верность и отказались возвращаться к дневному свету.
Однако слова их клятвы внезапно приобрели колдовской, пророческий смысл, когда утром после окончательной победы с количеством жертв поразительно меньшим, чем ожидалось сначала, попытавшиеся поднять солнце единороги вдруг свалились замертво. Работая на износ, не жалея себя ни в зачаровании талисманов, ни в использовании целебных или боевых заклинаний, они подошли к порогу своих способностей, и солнце мгновенно выжгло эти скудные остатки до дна, едва коснувшись.
Старсвирл, заслуживший очевидное прозвище Бородатый, воскликнул в панике, завертевшись среди рухнувших на помост соратников. Легендарные по глубине и силе резервы спасли его от подобной участи, но только-только выуженное из-за горизонта солнце, лишившись направляющих его магических потоков, начало беспомощно закатываться обратно, и даже невероятные способности стареющего мага не могли удержать его на месте, не говоря уже о том, чтобы поднять дальше. Испуганный вздох толпы перекрыл шорох расправляемых белоснежных перьев и последующий их взмах — Селестия бросилась к своему старому другу инстинктивно, стремясь поддержать его и оградить от участи павших магов. Без страха, сомнения и даже взвешенного решения она позволила своему рогу запылать. Впервые в жизни её магия смело тронула солнце, задержав его на достигнутом месте.
Сомбра бросился было на помощь, но Луна, как под гипнозом, остановила его движением передней ноги. Её глаза неотрывно смотрели на сестру.
Селестия ощутила чувство неизведанное и незнакомое, но ощущавшееся самой органичной и правильной её частью. Оно разливало из самой её души свой путеводный свет, способный соперничать по яркости с солнцем, что она с удивительной, но естественной лёгкостью вела на вершину небосвода в полном одиночестве. Умиротворяющий, восхитительный экстаз, даруемый им, будоражил сильнее плотского наслаждения, пьянил больше победы, горел ярче жизни.
— Да озарит свет нового дня Эквестрию, — прошептала Селестия в неведомом доселе вдохновении и закрыла глаза, вся потянувшись навстречу светилу, отдаваясь ему так же полновесно и доверчиво, как оно позволило завладеть собой.
Золотое сияние аликорньей магии, объявшее солнце, будто придало цвету его лучей дополнительную, воистину божественную глубину. Широкие плоские столбы света простирались всё обширнее и дальше по мере того, как Селестия поднимала рассвет, обличительно высвечивали пыль, пронизывали густой многослойный туман, ликующе играли в позолоте доспехов, обрамляли клочковатым свечением деревья, кусты, камни. Небо фантастически оделось розовым, зелёным и фиолетовым, и восхищённо вздохнувшие от их переливов по бледно-голубому куполу пони не могли вспомнить утра прекраснее этого.
Когда солнце плавно достигло середины неба, толпа взорвалась ликованием, прыгая, хлопая крыльями, пуская из рогов фейерверки и топая копытами. Каждый из них, согретый первым поднятым Селестией солнцем, вдруг ощутил кипучую жизнь, которой они до сих пор были полны — после голода, холода, жара драконьего пламени; они всё ещё были живы, их глаза видели, и они сумели узреть прекраснейший из рассветов, подаренный им их старшей принцессой. Ровно светившийся рог плавно погас, и солнце не рухнуло обратно, не укатилось без поддержки её магии, а осталось победоносно сиять высоко над изумрудными холмами, воспламеняя бисерины росы червонным золотом.
Невероятный жар наполнил тело Селестии. Солнце будто провело обряд инициации, наделив её частицей своей силы, и она ощущала, как кровь превращается в жидкое пламя, бурлящее по огнеупорным венам и артериям. Магией расстегнув замки и застёжки своей богато украшенной брони, аликорница с облегчённым беззвучным выдохом скинула каждый элемент доспеха, размотала драгоценную толстую проволоку, фиксирующую свободно развевающиеся волосы — и все увидели, что принцесса обрела своё Предназначение. На её бёдрах навечно застыло стилизованное солнце, и первозданный свет от его возникновения ещё не испарился с белой шерсти, засиявшей ярче девственного снега.
Популярность Селестии возросла, и это не вызывало у Луны беспокойства, но то, что все заслуги в победе оказались причислены старшей из сестёр лишь из-за так вдохновившего Эквестрию получения ею кьютимарки сразу после последней битвы, ощутимо укололо.
— Ты же понимаешь, что в этом нет вины Селестии? — осторожно поинтересовался Сомбра, тонко улавливающий состояние любимой, несмотря на все её попытки храбриться.
— Разумеется, — отозвалась Луна с добродушием настолько фальшивым, что единорогу резануло слух, и он, поморщившись, непроизвольно рванул льющийся в зачаровываемый ночной камень магический поток. Процесс был прерван и испорчен, и Сомбра с досадливым вздохом начал его сначала. — К тому же, наша возлюбленная сестра каждый раз поправляет тех, кто благодарит за победу только её. Но, по всей видимости, после стольких раз устала это делать. А ещё, — явно сорвалась кобылка, — я осталась единственной пустобокой принцессой.
— Раньше тебя это не волновало.
— А теперь им есть с кем сравнивать!
— Вас всего две.
— И всё же!
— Луна. Что, если пойти по очевидному пути? Может, твой талант, в дополнение к таланту сестры — поднимать луну?
— В дополнение, — ядовито повторила аликорница. Сомбра сконфуженно прижал уши.
— Я не совсем так выразился. Тем не менее, прислушайся ко мне — почему бы тебе тоже не попробовать поднять светило, только ночное?
Луна медленно опустила уши. Отложила камень, над которым работала сама в их обустроенной специально для них магической лаборатории.
— Это прозвучит по-жеребячьи, — слабо усмехнулась кобылка, — и недостойно принцессы, но… это будет выглядеть так, словно мы повторяем за Селестией. И так считается, что луна лишь отражает свет солнца, и без него она была бы просто бесполезным… — Луна сглотнула, как от боли, — булыжником в небе, а теперь эта метафора ещё и получит фактическое подтверждение.
Сомбра печально смотрел на поникшую аликорницу.
— Но что, если ты действительно создана управлять луной? — тихо подбодрил её он. — Ты променяешь счастье получения кьютимарки на то, чтобы никто не подумал о тебе что-нибудь плохое?
— Держим пари, — горько выплюнула Луна, пиная передней ногой в блестящем накопытнике несуществующий камешек, — что наши подданные даже не заметят это, ведь у меня не будет такой героической прелюдии к такому событию, как у Селестии.
Единорог, поколебавшись, подошёл к печально опустившей голову аликорночке. Заколдованная драгоценность плыла в телекинезе рядом с ним. Ласково погладив Луну копытом по спине, он поднёс бирюзовый альтератор к её глазам:
— Но как же твоя личная армия, Луна? Ты сосредотачиваешься только на плохом, не вспоминая о тех пони, которые любят тебя, — он влил в камень немного магии, заставив его красноречиво вспыхнуть и плавно погаснуть. — Теперь и единороги пожелали присоединиться к тебе, а пегасы, знаешь, что сделали пегасы? Выведав, что это именно я разработал зачарование для их доспехов, они весьма жарко попросили оставить им их ночной облик навсегда, чтобы он не пропадал, если они снимут броню. Я немного подумал и ответил, что такое возможно лишь в лучшем случае у их потомков через поколение, и они согласились! Пони хотят служить тебе династически, Луна.
— Не очень хорошо по отношению к их жеребятам, — невольно усмехнулась аликорница, и Сомбра с облегчением заметил, что она больше не выглядит грустной.
— Это же Эквус, а не Кристальная Империя, — легкомысленно отмахнулся он. — В чём-то пони остались какими-то грифонами: родители распоряжаются жеребятами, а кобылы — жеребцами, и о свободе выбора речь заходит редко… Ну как, — ободряюще ткнулся носом в её скулу Сомбра, — попробуешь поднять луну, чтобы проверить?
— Поговорим со Старсвирлом, — примирительно вздохнула Луна, — он имеет большое влияние на единорогов, которые обычно этим занимаются… О, — встрепенулась аликорница, — он не рассказывал тебе, что случилось с ним, когда он собрался было посетить Империю? В смысле, когда она ещё была Королевством?
— Нет, — мотнул головой жеребец, — мне — не рассказывал.
Аликорница тяжело выдохнула, как если бы готовилась к затяжному и сложному разговору.
Эквестрия ещё была испещрена ранами древних времён. Как ответственной за безопасность страны в целом, Луне приходилось ликвидировать очаги преступлений и подчищать остатки варварства, отделяющие пони от того, что зовётся цивилизацией, и она видела вещи страшнее, чем была готова воспринять. Разоблачая рабовладение, принцесса часто обнаруживала, что жеребят безнаказанно используют для утех наравне со взрослыми кобылами. Громя грифонов, терроризировавших деревни и требовавших кровавых жертвоприношений, с удивлением находила в их рядах пегасов, которые решили встать на путь каннибализма. Изгоняя драконов и отбирая награбленные ими драгоценности, выходила на след единорогов, да и среди прочих рас негодяев хватало, что за горсть сверкающих каменьев оттуда продавали семьи и кланы. Такие предательства против собственного же вида казались аликорнице немыслимыми. Она вернулась на родину в густой темени веков из просвещённого рая, где её почитали за божество и безо всяких надрывных подвигов, чтобы обнаружить, что существа, ради которых она жертвует собой, охотно уничтожают сами себя. Ещё и способы достижения этого поражали воображение гнусностью. Даже присягнувшие ей бэт-пони, к маневренному и мощному отряду которых теперь присоединились единороги, чья сила зависела от лунной фазы, были так возмущены, что выразили яростное желание разорвать ублюдков в клочья. Сомбра, у которого порой проявлялось весьма специфичное чувство юмора, удовлетворил их просьбу, добавив к модификациям ещё и острые зубы с парой длинных клыков.
Но суть была в том, что все эти злодеяния в подавляющем большинстве случаев были объединены одним. У совершавших их пони в том или ином месте на теле была вырезана звезда, которую Старсвирл описал и нарисовал, рассказывая о его плену среди одержимых сектантов. Глубокое сумасшествие, перемежённое с кровавым безумием, расползающейся язвой пульсировало по теням и задворкам того счастливого общества, которое строили Селестия и Луна, и у него, как и у каждого явления, было начало. Был инициатор, который заражал умы пони, заставляя их переходить на мясную диету, истязать свою родню, распространять смуту дальше и при этом одержимо, с пеной изо рта и с закатывающимися от религиозного экстаза глазами, скандировать имя.
Дискорд.
Допросы ничего не давали. Преступники бормотали что-то о первозданном хаосе, убеждали присоединиться к ним и найти блаженство в дисгармонии, но никогда не рассказывали, кто же такой Дискорд. Сомбра очень скоро сформировал жуткое предположение: несчастные сами не знали ответ. Кто-то оказался столь красноречив и опасен, что свёл их с ума, даже не предоставив всей информации.
Дженезис и Анима получили длинное письмо с ходом расследования единорога и всеми найденными уликами и зацепками, чьё количество было весьма скудно, и пришли к выводу, что все признаки указывают на сбежавшего на заре веков драконикуса. Это объясняло многое, в том числе — невероятную стихийность эпидемии безумия, но никак не успокаивало.
Не было ответов на то, возможно ли вернуть пострадавших к нормальной жизни.
Не было ответов на то, с чего начинается сумасшествие, в какой момент пони берётся за нож и вырезает у себя на груди роковую звезду, а затем бросается кромсать родных и близкох.
Не было ответов на то, как близко подобрался к их измерению драконикус и как скоро он преодолеет завесу между мирами. Инстинкты Селестии, Луны и Сомбры говорили, что встреча с ним всё приближается, но им ещё предстояло выстоять против не так отличавшихся существ, прежде чем встретиться со своим главным врагом.
Несколько месяцев после того, как драконы были вышвырнуты за пределы Эквестрии, дела стабильно шли в гору. Захваченные ресурсы помогли создать надёжный фундамент для экономики, Селестия и Луна начали чеканку единой монеты и успешно восстанавливали инфраструктуры. Именно в этот момент, когда они позволили себе выдохнуть и доверить существенную часть забот советникам и министрам, отдав приказ следовать их плану, страну посетили гости.
Аликорны Кристальной Империи никогда не отзывались о них хорошо при всей своей демократичности. Они столько раз предупреждали об опасности этих существ, что Селестия и Луна признали их после первого же взгляда. Кентавры. Кентавры и их соплеменники-горгульи, чья делегация попросила аудиенции с правящими сёстрами.
Они пришли без оружия — вернее, приказали своим рабам демонстративно сложить его к двум тронам и оставили там в качестве даров. Луна, рассмотрев его с почтительного расстояния, пришла к выводу, что сойдёт оно разве что в качестве памятных экспонатов: даже единороги с их даром к тонким манипуляциям не смогли бы использовать то, что приспособлено под ловкие противопоставленные пальцы. Однако, разумеется, аликорницы не заострили на этом внимание и благосклонно встретили жест, проистекающий из причудливых в их глазах обычаев.
Сама делегация была организована по схожим причинам. Пони не стремились уничтожить драконов, их задачей было лишь прогнать их как можно дальше — и ящеры, ещё и озлобленные поражением от презираемых ими всю историю пони, переместились на земли кентавров и горгулий. Им больше нечего было терять, поэтому огненные налёты на города и деревни братских народов оказались особенно яростными и беспощадными. Устав отбиваться и вырвав передышку, представители двух народов явились в Эквестрию.
Пожилого вида горгулья, чья львиная грива заметно поредела и подёрнулась сединой, вышел вперёд, расправил болезненно-красные кожистые крылья и поклонился сидящим на троне принцессам, стоящему справа от Селестии Лайт Кнайту, слева от Луны — Старсвирлу Бородатому и, сам того не зная, скрывающемуся в тенях позади всех Сомбре:
— Принцессы Эквестрии, Селестия, Луна, Ваши Высочества. Моё имя — Ульнар, верный слуга и советник лорда Тирека и пэра Скорпана.
Манерным и претенциозным жестом разведя перед собой четырёхпалые верхние лапы, чтобы сосредоточить внимание аликорниц на разложенных перед них орудиях убийства, он поклонился ещё глубже, так, что его лицо скрылось за перевалившейся вперёд копной седых волос, и продолжил:
— Примите это оружие из наших рук, как знак самых добрых и дружеских намерений.
— Лорд Тирек, пэр Скорпан, — по быстро установившейся традиции Селестия магически усиливала свой голос, но, учитывая вкрадчивую и негромкую, пусть и чёткую, манеру речи гостей, не делала громкость слишком высокой, а лишь позволяла звуку раздваиваться глубоким и значительным эхом. — Мы принимаем ваш дар и рады приветствовать вас в Эквестрии с доброжелательным настроем. Но скажите, почему Вы не предупредили о своём визите заблаговременно?
— Срочное дело вынудило нас положиться на знаменитое дружелюбие пони и их терпимость к чужакам… — практически пропел Ульнар.
«Подхалим и льстец, — закатил глаза Сомбра. — Весь цивилизованный мир до слёз хохотал над тем, что мы веками не могли поладить и между собой».
-…срочное дело, ужасная трагедия, — продолжал горгулья подчёркнуто вежливо. — Драконы.
— Драконы? — приподняла бровь Селестия с долей насмешки во взгляде, заставившей Тирека сжать кулаки. — Боимся, мы Вас не совсем понимаем. Вы хотите о чём-то договориться с драконами? В Эквестрии их нет, а если бы и были — не лучше было бы поговорить с ни…
— Хватит, — грубым рыком оборвал принцессу лорд Тирек, начиная потихоньку заводиться. — Это вы развязали войну с драконами, из-за которой теперь страдаем мы!
— Брат, успокойся, — предостерегающе уложил когти на плечо лорду Скорпан. Его голос звучал намного приятнее, чем у кентавра. — Прошу его простить, народ моего брата всегда отличался буйным темпераментом. Однако я не могу с ним не согласиться. Ваша победа в войне с драконами, разумеется, эпохальное событие, но теперь этот народ терроризирует наши земли. Разоряет города, убивает жителей…
— Это ужасно, — степенно кивнула Луна. Недоверие к кентаврам, взращиваемое на протяжении лет ещё в Королевстве, не давало ей проникнуться бедами даже намного более привлекательно выглядящих горгулий — лишь потому, что те состояли в союзе. — Однако мы совершенно не понимаем, при чём здесь мы.
— П… при чём? — едва не лишился дара речи от такой наглости Скорпан, почти перестав удерживать готового рвать и метать брата.
— Именно так. Да, война между пони и драконами действительно имела место быть. Да, мы вынудили драконов покинуть земли, принадлежавшие нам по праву. Но! — Луне пришлось поднять копытце, чтобы инициативу не перехватил Тирек. — Но никто из нас, уж поверьте, господа, не ставил своей целью провокацию конфликта между драконами и вашими народами, равно как и устроить геноцид целой расы.
— Наша сестра права, — продолжала Селестия с той же бесстрастной вежливостью. — Ваше положение бедственно, но не мы в этом виноваты.
— Позвольте не согласиться, Ваши Высочества, — перед обращением Ульнар запнулся. Используемое сёстрами к месту и не к месту множественное число, о котором он явно не был предупреждён, слегка сбило его с толку. — Вы отбросили драконов к тем границам Эквестрии, за которыми лежит кратчайший путь к Краккагу и ничего, кроме него. Вы полностью несёте ответственность за последствия своей военной тактики и могли бы сгладить их, отправив войска в помощь.
Лайт Кнайт почтительно, но торопливо коснулся копытом плеча Селестии. Аликорница изящно наклонилась к нему, не сводя с гостей терпеливого и внимательного взгляда, и легат зашептал ей на ухо:
— Ни в коем случае не стоит этого делать, Ваше Высочество. Война с драконами прошла с минимальными потерями, но армия устала и не подчинится нам, потребуй мы от неё отправиться воевать с драконами ещё раз, да в чужие края, защищать народ, который никто никогда не видел.
Селестия кивнула и в тактичной форме переложила совет Ульнару. Тирек заскрипел клыками; в жуткой черноте его глазниц ярко разгорелись от бешенства два токсично-жёлтых угля. Скорпан, несмотря на отказ, по-прежнему пытался сдержать его:
— Стоит признать, это не лишено логики, Ваши Высочества. Я войду в Ваше положение, но тогда хотя бы примите беженцев, самых беззащитных из наших народов.
«Мы не в состоянии это сделать, он что, слабоумный? — зазвучал в головах Селестии и Луны ругающийся голос Сомбры. — Нам едва удаётся сводить концы с концами в том, чтобы прокормить три расы и удержать их от очередной тупой распри, а он предлагает усугубить положение лишними ртами и целой горой телесных различий! Да Эквестрия вслед за ним с ума сойдёт!».
Эту позицию с прежней дипломатичностью озвучила Луна, выражая согласие с мнением сестры, и терпение лорда Тирека моментально лопнуло. Хорошо, что он не мог дотянуться до принесённого в дар оружия, а когти Скорпана были способны худо-бедно удерживать его на месте. Они уже впились в обнажённое плечо над широкими родовыми браслетами и пустили по ним кровь, но кентавр даже не чувствовал этого.
— Кровь наших братьев на ваших беспалых обрубках! — взревел он в ярости.
— Брат, прошу, держи себя в руках! — прошипел его младший брат, поворачиваясь к принцессам с ничего хорошего не сулящим прищуром.
Стража моментально отреагировала на накалившуюся обстановку, где даже самый терпимо настроенный Скорпан наметился изменить своему поведению. Дневные стражники вскинули копья, ночные лязгнули лезвиями у себя на передних копытах, раскладывая их в боевое положение. Крепкие горгульи и кентавры, до сих пор лишь угрюмо поигрывающие мускулами, тоже выхватили из-под одеяний кривые серповидные ножи. Старсвирл в мгновение ока телепортировался между сторонами, на всякий случай приземлившись прямо на разложенное оружие и скрыв его своей красиво расшитой мантией:
— Давайте не будем доводить до кровопролития! Мы все вымотаны войнами, ещё одна, непосредственно между нами, не сделает ситуацию лучше!
Тирек с рыком выпустил из ноздрей густой пар, как заправский бык, на что намекала копытная часть его накаченного тела. Однако Скорпану всё же стало легче удерживать его на месте. Не теряя достигнутого прогресса, Старсвирл взял самый примирительный тон, на какой был способен с голосом, что с годами сам по себе стал ещё ворчливее:
— Вы устали с дороги, а мы не были готовы к вашему визиту. Будет лучше, если вы переночуете, мы увидимся снова на следующий день и обсудим всё на свежие головы. Как Вы считаете, Ваши Высочества? — обернулся он на аликорниц.
— Это здравая мысль, — сдержанно согласилась Селестия. — Вы застали нас врасплох, и нам нужно немного времени, чтобы всё обсудить.
— Предлагаю забыть про обиды и недоразумения, — многозначительно приподняла брови Луна, — и завтра начать всё с чистого листа.
— Если вы не прирежете нас, пока мы спим, — проскрежетал зубами Тирек, и Скорпан сердито шикнул на него, громким шёпотом, чтобы все слышали, намекнув:
— Вообще-то, это у нас оказалось оружие после того, как мы ритуально разоружились!
Широченные плечи кентавра безвольно опустились.
— Прошу прощения, — буркнул он неохотно, скрещивая руки на груди. — Да, будет лучше снова поговорить завтра.
— Проводите лорда Тирека, пэра Скорпана и их свиту в гостевые покои, — приказала Луна. Её стражники с тем же лязгом сложили лезвия и отправились выполнять приказ. Склоняясь, чтобы не задеть головой верх над роскошными дверями при выходе, Тирек стрельнул в Селестию столь враждебным взглядом, что она изменила блестяще удерживаемому всё это время спокойствию и чуть заметно оскалилась, хмурясь.
— Фух, — выдохнул Сомбра, материализуясь и подходя к всё ещё стоящему на выставке оружия Старсвирлу Бородатому. Единорог повернулся к сёстрам. — Теперь понятно, почему у вас так и не получилось поладить.
— Мы не должны им доверять, — покачала головой Селестия. — Никогда и ни в коем случае нельзя расслабляться. Они пришли не потому, что не могут справиться с драконами, а потому, что не могут поглотить их магию.
— Всё-таки возникать из одной только магии и благодаря этому не поддаваться ни одному магическому явлению очень выгодно, — задумчиво погладил длинную бороду Старсвирл. — Хм, не изменяет ли мне память, что горгульи — из той же породы?
— Не знаем, Старсвирл, — наклонила голову набок Луна.
— Я должен закопаться в библиотеке, — решительно цокнул копытами друг о друга маг. — Мне нужна информация.
— Нам тоже это не повредит, — согласилась младшая из принцесс, пристально глядя на Сомбру. К счастью, Старсвирл сумел разгадать истинный смысл фразы и взгляда до того, как радостно предложил заняться этим вместе. И усмехнулся.
Он неголословно отрицал свою потребность в плотских утехах, посвящая жизнь поиску знаний, а не удовольствий. Великий волшебник признавал право других поступать по-другому, но Сомбра и Луна вызывали у него удивление. Они неосознанно ломали его и без того размытые — за ненадобностью — представления о любви, нуждаясь друг в друге больше, чем в воздухе, но умудряясь при этом не превращаться в одержимых соитием животных. Более того — это у них казалось Старсвирлу лишь ещё одним способом общения, способом самым тесным и проникновенным. Однажды ему случилось нечаянно застать их слившимися; он остался незамеченным и хотел немедленно уйти, но что-то задержало его и заставило вопреки всему присмотреться.
Луна сидела крупом на своём рабочем столе, обняв стоящего перед ней на задних ногах Сомбру всеми конечностями, к которым не прилила кровь и не оставила покачиваться расправленными за спиной от мягких, глубоких толчков. Тяжёлое дыхание, рифмуясь, сливалось в единый полустон наслаждения; аликорница и единорог двигались и касались друг друга в совершенной гармонии, в ритме, что был слышен только им двоим — в ритме стремящихся к полной, до последней аттосекунды синхронности пульсов. Отросший хвост принцессы обвился вокруг одной из задних ног Сомбры, натягиваясь в попытке притянуть обратно каждый раз, когда он подавался из неё.
Они не торопились, не ускоряли даже бег своих поцелуев, не стремились достичь экстаза — вот что привлекло цепкое внимание невольного наблюдателя. Они наслаждались самим процессом. Вечно занятые делами принятой во владение страны, подготавливающие её к войне и подсчитывающие растраты, они больше не имели возможности видеться так же свободно, как прежде, и делать во время своих встреч то, что им на самом деле хотелось. Воспользовавшись теперь первой попавшейся возможностью, они услаждали жажду души, а не плоти. Для них было ценнее ощутить доверие и любовь самым полноценным и правильным способом, долго и нежно, чем достичь оргазмов и забыть об этом. Потому что забыть бы не вышло. Секс для них был средством, а не целью. Как только Старсвирл понял это, он перестал даже в мыслях фыркать на их аномальную привязанность, можно сказать, зацикленность друг на друге.
Поэтому он не стал навязывать им свою компанию и отправился в библиотеку в одиночестве. Однако, какими бы обширными знаниями ни была она наполнена, все те слова, которые Старсвирл пытался использовать в поисковых заклинаниях, принесли ему всего лишь полдюжины книг. Все интересующие его упоминания он нашёл быстро и выучил моментально, а потому ему оставалось только вздохнуть, зажечь свечу и записывать свои рассуждения на основе полученных скудных знаний.
Меньше, чем через час, его сосредоточенное уединение было нарушено. Старсвирл оторвался от записей и посмотрел на вошедшего из-под широкополого колпака; от этого движения любимые бубенчики тихо звякнули. Гостем оказался Скорпан.
От мелодичного звука горгулья вздрогнул, но то было неожиданностью, а не испугом — он не вёл себя, как вор. Найдя взглядом Старсвирла, пэр вдруг опустился на все четыре конечности, отчего интересного вида треугольный амулет на его шее мотнулся и сверкнул в свете свечи, и так же непринуждённо, как на двух, подошёл к столу. Единорог сразу понял, зачем он так сделал: так было удобнее разговаривать, они стали почти одного роста.
— Прошу прощения за вторжение, — вежливо проговорил Скорпан. — Я не мог уснуть и решил прогуляться. Было не заперто. Вас не стеснит моя компания?
Старсвирл заметил, что горгулья с интересом смотрит на самую тонкую из подлетевших к нему на зов поискового заклинания книг — «Заметки и размышления об обитателях Краккага».
— Как Вы понимаете, — вздохнул единорог, складывая перед собой передние ноги и левитируя Скорпану подушку, — я буду за неё даже благодарен.
Один на один пэр оказался ещё более приятным собеседником, чем показал себя на публике. Он охотно и терпеливо отвечал на бесчисленные вопросы Старсвирла, не выказывая ни пренебрежения к его невежеству, ни иронии, даже если интерес был откровенно глупым по меркам жителя Краккага. В ответ Старсвирл был рад ответить на встречные вопросы о виде пони, а затем две любопытных души начали увлечённо беседовать о сравнительной истории. Ни политики, ни претензий, ни жалоб — лишь обсуждение сухих, давно свершившихся фактов, подкрашенное обоюдным живым интересом.
— Значит, — подвёл итог маг, — горгульи и вправду сродни драконам и тоже имеют иммунитет к магии?
— Да, но по другой причине, — Скорпан задумчиво водил когтём по сквозным узорам амулета у себя на шее. — Если драконы наделены им по причине того, что однажды возникли из всплеска чистой магии и более не видоизменялись, горгульи имеют его из-за того, что они абсолютно немагические существа. Кроме того, он не абсолютен.
— Естественно! — крякнул задорно Старсвирл. — Даже дракон, я тебе скажу, не останется равнодушным к летящему в него магическому заряду, иммунитет у него там или что!
Они рассмеялись.
— М-да, — выдохнул единорог. — Жаль, что из-за этого вы вынуждены уступать кентаврам во всём, даже во власти, несмотря на диархию. Сдаётся мне, дела в Краккаге шли бы в разы лучше, будь верховным правителем ты, а не твой брат.
— Не будем о власти, — умоляюще поморщился Скорпан. — У меня не хватило бы ни здравого смысла, ни духу убить ради неё собственного отца.
— А как так выходит, — резко перескочил на другую тему Старсвирл, — что король-кентавр выбирает себе королеву из горгулий, но их потомки рождаются или кентаврами, или горгульями, но не гибридами, несущими признаки обоих родителей сразу?
— О, — улыбнулся уголками рта его собеседник, начиная помешивать ложечкой чай, принесённый без зазрения совести поднятым среди ночи слугой. — Вам, пони, это будет очень сложно понять. Для вас же немыслимо, чтобы кобыла сама решала, кто у неё родится.
Волшебник поражённо моргнул.
— Действительно, — медленно согласился он. — Даже магия не может решить, будет плод жеребёнком или кобылкой.
— А горгулья может выбрать не только пол своего детёныша, но и его вид, если было влито семя другого вида, — пожал плечами Скорпан и непринуждённо отпил чай.
— А как же тогда с точки зрения философии и культуры обстоят дела с чистокровностью или нечистокровностью новорождённого? — пытливо двинулся вперёд Старсвирл. — И, если позволишь, горгулья с таким поразительным свойством может понести абсолютно от любого существа?
— Позволю, и да, — легко ответил горгулья. — С помощью самки нашего народа последний представитель вида может спасти свой род, потому что любое рождающееся от неё создание чистокровно.
— Невероятно! — воскликнул Старсвирл, отчаянно конспектируя. — Но чем же это обусловлено?
— На самом деле, тут всё довольно просто, — отставил чашку Скорпан. — Видишь ли… Вы, единороги, имеете рог — и возможность колдовать, как следствие. Ваши возможности кажутся вам если и не безграничными, то могучими точно, но скажи-ка мне, ты можешь… ну, не знаю… воскресить мертвеца?
— Нет, не могу. А если бы и захотел — не стал бы, — решительно ответил Старсвирл.
— Вот видишь. А горгульи — могут, вливая в мёртвое тело свою кровь через трубку и управляя ей. Правда, воскресший уже не будет тем, кем был до смерти, и просуществует недолго, а сам воскреситель потом отправится вслед за ним, но всё же. К чему я это всё говорю. Есть в этом мире существа, которым кажется простым то, что для других — непосильная задача. В частности, мы, горгульи. Так, как вы способны чувствовать свои конечности, мы способны чувствовать более мелкие единицы наших тел. Самый простой пример, который тебе доступен, м-м… силой мысли вызывать и убирать эрекцию.
Старсвирл, сам того не ожидая, вспыхнул. Скорпан же не замечал этого, увлечённо продолжая с завораживающей жестикуляцией своих очень подвижных пальцев:
— Горгульи, в свою очередь, могут решать, будет ли у них в принципе плод, и перестраивать на ранних сроках клетки этой зарождающейся в них жизни. Используя семя отца, они могут направить плод по пути развития его вида, а не своего. Не раз случалось, что наш народ вот так спасал последних существ из их рода — но теперь-то, конечно, старые долги позабыты. Наша связь с самой сутью этого мира крепнет тем сильнее, чем дальше идёт время, чем больше сменяется поколений.
— П-подожди, это как-то странно, — выставил копыта единорог, пытаясь прогнать из головы совершенно неуместные вопросы… и идеи. — Аликорны, например, тоже крепко связаны с магией нашего мира, уж куда крепче, чем единороги, но им воскрешение и вот этот трюк с будущим потомством точно не под силу.
— Да? А что, аликорны заводят потомство, продолжают род и у них сменяются поколения так же, как у всех остальных живых существ? — насмешливо спросил Скорпан с любопытно сверкающими жёлтыми, как у брата, глазами. Старсвирл, хлопнув ртом, не нашёлся, что ответить.
Они проговорили до самого рассвета. Старсвирл, зевая, не унимался перед товарищем, что выглядел намного бодрее:
— Как же так, горгульям не нужен сон?
— Разумеется, нужен, — покладисто успокоил его Скорпан, забавляясь, как распалённость новыми знаниями у единорога похожа на буйное опьянение у прочих пони. — Сон, пища, вода — мы нуждаемся во всём этом, потому что наш организм хитёр, но не всесилен.
— А останавливать старость?
— Наш народ считает, что от старости вообще нельзя умереть, — развёл руками горгулья. — Тело точат болезни, горе и невыносимые условия. Старость лишь ограничивает, но не убивает.
Он отвёл взгляд, вдруг опечалившись.
— Не от старости беды.
— Но можете ли вы справляться с ней? — допытывался единорог со сверкающими глазами, не замечая изменения его состояния. — Потому что пони-то вполне умирают от количества прожитых лет, а я ещё многое не сделал.
— Неужели ты пытаешься выпытать у меня рецепт эликсира молодости?! — притворно ужаснулся Скорпан, причудливым жестом коснувшись уголков губ.
Смех двух друзей разнёсся по просыпающемуся дворцу…
— И всё-таки, он у вас есть?
— Ста-а-арсвирл…
Горгулья кое-как отправил друга спать и, с добродушной улыбкой облегчённо выпустив носом воздух, вернулся в свои покои. Он вздрогнул и вскинул полурасправленные крылья, закрыв за собой дверь, развернувшись и столкнувшись нос к носу с Тиреком. Его свирепо суженные глаза, похожие на угли во мраке страшной ночи, словно держали на прицеле.
— Где ты шлялся всю ночь?
— Я был в библиотеке, — Скорпан идеально управлял своим голосом, но чтобы удерживать грудную клетку от хождения вверх-вниз в паническом дыхании, ему требовалось неизмеримо больше усилий. — Разговаривал со Старсвирлом Бородатым.
Кентавр резко смягчился и перестал нависать над братом, выпрямившись, но не утратив властительного положения — выжидающе скрестил на груди руки и смотреть стал ещё надменнее.
— Так скоро? И что тебе удалось выяснить?
Горгулья нервно сглотнул и пошарил рукой по двери позади себя, отыскивая до странности удобную для его пальцев ручку. Как только пони управляются с ней копытами, откуда эта вещь вообще пришла в их культуру в такой форме, или, может, эти апартаменты предназначались специально для чужеземцев, и о чём он вообще думает, пока хрупкое довольство на лице брата гневно передёргивается и ломается под мгновенно осенившей его догадкой?
Тирек, несмотря на отсутствие высокоинтеллектуальной аристократии в угрожающем облике, громоздившемся над всеми передутыми мышцами, не был дураком.
— Ничего? — пророкотал он. — Ты трепался с этим повелителем бубенцов всю ночь, но так и не выяснил ничего об аликорнах?! Ты слишком увлёкся ролью дружелюбного простачка!
— М-мне нужно было втереться в доверие! — отчаянно прижался спиной к двери Скорпан, но следующие слова ему всё равно пришлось хрипеть — Тирек в бешенстве сдавил ручищей его шею с такой силой, что пальцы громко грохнули о древесину позади него. — Было бы… странно… расспрашивать о слабостях его правителей с первой же встречи…
Рыча, кентавр неохотно признал его правоту и отпустил брата, но сделал это жестоким толчком, едва не повредив ему трахею или шейные позвонки. Откашливаясь, горгулья лихорадочно потёр плоской лысой ладонью горло. Тирек, бешено выдыхая по-бычьи, мерил шагами покои.
— Сегодня же, — грозно остановившись, указал он толстым пальцем на жмущегося к стене брата, — ты выяснишь всё, что нам нужно. У тебя будут сутки и ни минутой больше! Я при всей демагогии не могу удлиннить переговоры сильнее! Мне нужна эта магия, болван!
— Ты получишь её! — страстно заверил горгулья, беря двумя пальцами свободной руки край амулета у себя на шее и демонстрируя его. — Я клянусь, она будет твоей! Я сделаю всё для этого, ты же знаешь, брат, я люблю тебя!
При виде золотого украшения Тирек заметно быстрее успокоился, перестал сжимать кулаки и метаться взглядом по комнате в поисках предметов, которые можно уничтожить вместо всё ещё нужного ему брата.
— Ты всё ещё можешь придать себе бодрый и отдохнувший вид? — глухо осведомился лорд.
— Конечно. Разумеется.
— Отлично. На завтраке с принцессами нам это пригодится. Как и днём. В течение которого ты должен выяснить, — надавил Тирек со сверкающей темнотой в глазницах, — слепую зону в магии аликорнов! Именно через неё я смогу получить всё, не рискуя быть превращённым в пепел или во что похуже…
Последние слова он мечтательно пробормотал в сторону, облизывая языком тупые передние зубы и один из клыков.
— Идём, — одёрнул кентавр себя с очередной-плюс-один грубостью в сторону Скорпана. — Солнце уже встало. Нечего копаться.
Селестия и Луна действительно уже ждали их в столовой. Старсвирл, как помнил горгулья, отсыпался после их ночного обмена опытом; вместо него место рядом с Луной, напротив уже знакомого Лайт Кнайта подле Селестии, занимал незнакомый серый единорог с чёрной гривой.
— Доброе утро! — с неформальной теплотой поприветствовала старшая из принцесс. — Прошу, присоединяйтесь к трапезе. Ваша свита и телохранители завтракают отдельно, и уверяю Вас, я лично проследила, чтобы они были довольны. Надеюсь, вы хорошо отдохнули.
— Лучше и быть не может, Ваше Высочество, — бесстрастно ответил Тирек. Стол был для него маловат, но не слишком — тем более, повара предусмотрительно разложили пищу на больших тарелках и достали столовые приборы покрупнее. В Краккаге по традицию готовили еду, которую можно и нужно было есть руками, поэтому братья поколебались секунду, прежде чем неуверенно взяться за ложки.
Слуги засновали вокруг. Они услужливо помогали завтракающим с каждой мелочью; оставалось только кормить их, чтобы они совсем ничего не делали. Тем не менее, кентавр и горгулья быстро привыкли к тому, что их бокалы тут же наполнялись, едва опустев, а съеденные блюда заменялись новыми.
— У нас не было шансов познакомиться вчера, — мягко произнёс незнакомый им жеребец. — Моё имя — Сомбра.
— Лорд Тирек, мой брат, пэр Скорпан, — представил кентавр и выжидательно уставился на единорога. Тот сразу сориентировался, чего именно они ждут.
— О, у меня нет ни титула, ни должности… в данный период истории. Можно сказать, что я главный советник и помощник принцесс и телохранитель принцессы Луны на добровольных началах.
Тирек удивился легкомысленности его ответа.
— Вы совмещаете все эти функции или чередуете их?
— Вчера мы не видели Вас, потому что настала очередь последней? — послал вопрос вдогонку Скорпан.
— Поверьте, Вы смотрели прямо на меня, — красные глаза смотрели без малейшей дрожи или заискивания перед иностранными гостями.
Горгулья пытался припомнить хоть кого-то похожего из вчерашнего дня, но у него ничего не вышло. «Что за странный тип», — подумал Скорпан.
— Как и было обещано, — деликатно вклинилась Селестия, — сегодня вечером мы проведём заседание и, я надеюсь, найдём компромисс, который устроит всех.
— Было бы замечательно, — откликнулся Тирек, вытирая рот полотенцем, которое ему дали, как салфетку. — Мы очень рисковали, совершая переход без какого-либо отряда, но даже такой жертвы недостаточно, чтобы оставшаяся на родине армия могла долго сдерживать натиск драконов.
Скорпан предоставил брату вести диалог, уверенный в том, что с нейтральной беседой тот точно справится. Вместо слов он исподтишка рассматривал другую принцессу, что никак не участвовала в разговоре. Луна механически поглощала пищу — сохраняя осанку, держа голову, соблюдая манеры, но совершенно безучастно. Именно за ней, к тому же, первой покинувшей стол, он отправился, когда завтрак был окончен.
Луна пахла зимней прохладой, отчётливо выделявшейся среди лета. Нюх привёл Скорпана в королевский сад, в тенистое царство фигурно подстриженных кустов, ярких цветов и птичьего пения. Луна обнаружилась в обвитой буйным плющом беседке — она устроилась на лавке, положив голову на бортик, чтобы обозревать дорожки и фонтаны дальше, и прикрыла глаза.
— Ваше Высочество, — осторожно, чтобы не испугать, привлёк внимание аликорницы горгулья. — Вы были крайне молчаливы за завтраком. Вам нездоровится?
— Благодарю за беспокойство, — ответила Луна без эмоций. — Смею заверить, Скорпан, я в порядке. Но прошу простить мою печальную активность: наша с сестрой власть поделена поровну, и я забочусь о подданных ночью. У меня ещё не выдалось шанса отдохнуть, однако чашка кофе — и я снова стану бодрой и свежей. К слову, — в её голос просочилось чуть больше жизни, — Вам наверняка не приходилось пробовать этот легендарный напиток Седельной Арабии?
— Вы правы, Ваше Высочество, — кротко склонил голову горгулья. — Краккаг достаточно велик и многообразен, чтобы обслуживать все свои нужды, но экзотикой мы не избалованы.
— Я прикажу сварить его и для Вас. Прошу, устраивайтесь поудобнее, — она изящным жестом указала на место напротив себя.
Кофе готовился недолго, и всего через пару минут после приказа земная пони с меткой в виде тёмно-коричневого зерна принесла поднос с тремя чашечками. Скорпан с немым вопросом уставился на лишнюю, что вызвало у Луны сдержанную улыбку, и отшатнулся, когда из густо затенённого угла вдруг вышел Сомбра.
— У нас появилась компания? — улыбнулся он, садясь на единственное оставшееся за столиком место и телекинезом беря чашку за ручку. Горгулья снова заострил на этом внимание.
— Отнеситесь снисходительно к моему невежеству, — демонстративно взял чашку тремя пальцами он, — но как так вышло, что у вас, копытных существ, в обиходе так много предметов, с которыми можно управляться лишь при помощи пальцев? Ведь не каждый из пони владеет магией, которая может помочь в этом. Или же использование таких вещей — привилегия тех, кто ей владеет?
Сомбра и Луна, хихикнув, переглянулись.
— На самом деле, это известно нам не обо всех предметах, — покрутила чашечку перед собой принцесса. — Большинство из них, очевидно, заимствовано из чужих культур. Известны попытки приспособить их под анатомию пони, но… — магией аликорница увеличила крохотную изящную ручку до размеров копыта, которое тут же туда и просунула, -…тогда вещи мигом теряли своё былое очарование.
С невозмутимым лицом Луна отпила кофе, и это смотрелось так комично — маленькими глотками пить небольшое количество жидкости, держа её ёмкость при этом, как пивную кружку, — что Скорпан поневоле начал давиться смехом. Он спрятал его, обхватив губами край кофейной чашки.
— Вы правы, принцесса. Некоторые вещи лучше не подвергать изменениям, даже если кажется, что это принесёт больше удобства.
Он вдруг замер после этого вывода, глядя далеко сквозь Луну и Сомбру.
Шутка аликорницы растопила лёд, и достаточно скоро все трое перешли на дружеский тон. Смех уже звучал открыто, они разговаривали обо всём подряд, чтобы скоротать время — Скорпана никогда не допускали к серьёзным делам Краккага, Луне было позволено использовать день, который она не может по обыкновению проспать, как выходной, а Сомбра просто неотрывно следовал за ней весь день.
Нет, не весь день. Скорпан, гуляя с пони по саду, в каждом жесте, слове и взгляде, обращённом ими друг к другу, видел много большее, чем просто «день». Они дополняли один другого в столь совершенной манере, что просилось слово «жизнь», и, забывшись, горгулья поинтересовался, сколько они уже вместе.
Как ни странно, вопрос заставил Сомбру и Луну надолго задуматься.
— Я затрудняюсь ответить, — наконец извиняющимся жестом наклонил голову набок единорог.
— Вы не запоминаете дат? — понимающе уточнил Скорпан.
— Трудно вести их учёт, когда календари ещё не изобретены.
Горгулья поперхнулся воздухом.
— П-простите?!
— Или календари уже были? — пытливо посмотрел на Луну единорог. — Вспоминай.
— Что? Почему я? — усмехнулась принцесса.
— Ты по меньшей мере на пятьдесят лет старше, чем я!
— Чего?! — выкатил глаза Скорпан, впиваясь взглядом в жеребца, который выглядел максимум на тридцать пять понийских лет. — Ты хочешь убедить меня, что ты младше эквестрийской-принцессы аликорна на полвека?!
— Э… да? — неловко улыбнулся Сомбра. — Не знаю, как так получилось, но я бессмертен. Мой самый большой секрет.
— Который ты даже не трудишься скрывать, — закатила глаза Луна.
— А зачем? — притворно возмутился жеребец. — Я скорее восславлю судьбу за подарок, который позволил нам не расставаться!
— Не расставаться?! — глазам Скорпана уже некуда было увеличиваться, поэтому его шерсть, напоминавшая текстурой львиную, а окрасом — обезьянью, встала дыбом. — Вы хотите сказать, что всю эту чудовищную прорву времени от не-изобретения календарей до наших дней вы прожили бок о бок и не переубивали друг друга?!
Пони печально переглянулись и начали свой рассказ. Скорпан слушал и не мог поверить. Он понимал, что перед ним стоят легендарные родственные души в живом и лучшем их воплощении, но это не укладывалось у него в голове. Вплоть до самого совета он был молчалив, пытаясь осмыслить, каково им было, живущим одним сердцем на двоих, раз за разом на протяжении вечности терять друг друга, чтобы, обретя, снова разминуться. Каково было рисковать жизнью ради своей любви, каково было притворяться кем-то другим ради права находиться рядом, каково было стоять против всего мира, отстаивая возможность просто увидеться глаза в глаза.
Скорпан чувствовал, как всё, во что он прежде верил, ломается-крошится-рушится навсегда.
Он без разрешения вошёл в покои брата. Тот готовился к совету и обратил на визитёра внимание лишь для небрежного вопроса:
— Узнал?
Кентавр не придал значения мрачной решимости в родных глазах, не заметил, как Скорпан до боли в ладони тискает золотое украшение на своей шее.
Он собирался стать пособником преступления, которое разлучит двух его друзей. Он собирался помочь кентавру, который ради мощи и амбиций убил собственного отца. Каким будет мир под властью Тирека? Останется ли в нём место для дружбы? Получит ли шанс на существование подобная любовь, преодолевающая вечность? Нужен ли вообще такой мир, если весь он будет посвящён воспеванию славы кентавра с сердцем чернее, чем его глаза?
— Да, — весело солгал Скорпан, снимая амулет и задорно крутя его на пальце. — Знаешь ли ты, как добраться до клапанной матрицы?
Кентавр удивлённо повернулся к горгулье.
— Этот пустяк? Ты уверен?
— У тебя, как у поглощающего магию существа, она подвижна. Но сам тот факт, что аликорны способны получать кьютимарки, фиксирует их клапанную матрицу в одном положении и направляет энергию по единому пути. Таким образом можно развиваться до неограниченной мощи в какой-то конкретной области, определённой их меткой, но нанесение удара по матрице собьёт работу восприимчивых к магии центров в голове аликорна — половина на половину, или перегрузит, или наоборот, вызовет энергетический голод. И то, и другое одинаково плохо закончится: мозг, лишившись привычного потока магической энергии, совершенно запутается. Повредится не магия, а способ владельца управлять ею, — врал напропалую горгулья.
— Значит, — воодушевлённо прошептал Тирек, — обычный энергетический шар в нужное звено — и передо мной не мощное магическое создание, а перевёрнутая на спину черепаха? — он нахмурился. — Но диапазон магии кентавров отличается от аликорньего. Хватит ли мощности?
— Как насчёт метода хаотизации? — поднял палец горгулья. — Перегонишь диапазон из одной зоны в другую по ходу дела. Всё равно сама атака по клапанной матрице вызовет шок и ступор, несколько секунд точно выиграешь.
Кентавр счастливо расхохотался, сгребая брата в объятья и начиная кулаком ерошить его гриву до статических искр:
— Всё-таки ты не совсем никчёмен и бесполезен, братец!
— Конечно, посмотри на себя, — посмеивался Скорпан. — У нас одни и те же гены, мы с тобой — одна кровь.
Он отстранился, вздыхая. Улыбнулся и жестом попросил кентавра наклониться. Тот охотно выполнил его просьбу.
— После того, как исчерпаешь лимит этой штуки, оставь её себе в знак моей признательности и преданности, — надел ему на шею амулет Скорпан.
Тирек шагал к королевским ванным комнатам, уверенно грохоча копытами по коридорам. Пойманный секретарь Селестии оказался ожидаемо полезным: подсказал местоположение госпожи и напитал кентавра своей магией. Можно было подождать действительно большой птицы и не привлекать внимание убийством воробья, но всё уже было продумано и решено. Тирек упивался предопределённой победой и не считал зазорным уповать на безнаказанность.
Так или иначе, он её получит, и очень скоро. Сила старшей принцессы в мгновение ока станет её слабостью, а уж с младшей он точно сможет справиться. Магией её собственной сестры, какая восхитительная ирония получится!
— Вы заблудились, мой лорд? — Тирек судорожно перебрал бычьими ногами, останавливаясь. Он посмотрел вниз. На дороге стоял Сомбра, спокойно глядя вверх. — Зал совета в совершенно другом крыле.
Кентавр презрительно скривил рот, рассматривая жеребца. Он запомнился, как прихвостень Луны. «Можешь пригодиться напоследок», — довольно подумал Тирек и быстро состроил более естественную, чуть сконфуженную мину.
— Архитектура вашего дворца такая запутанная по сравнению с краккагской, — пожаловался лорд. — Принцесса Луна уже ждёт там, в зале?
— Вполне возможно, — кивнул Сомбра. — Она отличается пунктуальностью и точно не заставит вас ждать. Хотя, — его кровавые глаза странно блеснули, — я полагал, что Вы больше интересуетесь Селестией.
— Ты шпионишь за мной? — оскорблённо осведомился Тирек, скрывая влияние холодка, пробежавшегося по длинному позвоночнику.
— Всего лишь сопоставляю факты. Селестия с самого начала проявляла больше инициативы в Вашей проблеме, Вы провели весь день с ней в противовес тому, что Скорпан в то же самое время общался с Луной, тремя коридорами ранее обнаружился труп секретаря Селестии, а сейчас Вы уверенно направляетесь к ней, принимающей ванну перед советом.
Из-за успокаивающего тона и монотонного перечисления кентавр не смог понять в ту же секунду, что его раскусили. Он нервно дёрнул пальцами, а затем сделал единственное, что ему оставалось — взорвал между рогами огненный шар и направил всю его мощь на Сомбру. Тот моментально закрыл себя непроницаемым красным куполом, и атака Тирека, со скрежетом столкнувшись с защитой единорога, посыпалась на пол безобидными разряженными искрами, гаснущими в ковре.
— Силён в магии?! — проскрежетал зубами кентавр, с дребезжащим гулом усиливая напор так, что Сомбра невольно прижался к полу под щитом. — Ты мне можешь пригодиться!
К ужасу единорога, заклинание начало давать трещины. Пылающее на роге иглистое сияние на мгновение замерло, прежде чем завихриться спиралью и рвануть навстречу яростной огненной атаке. Края щита, вбитые в пол и оставившие на своём месте узкие оплавленные борозды, завернулись в обратную сторону, буквально вырывая поток энергии с шара между рогов Тирека, запирая его внутри себя и тут же взрываясь от слишком большой мощи захваченной магии. Кентавр отшатнулся, слегка контуженный и дезориентированный, но закрыл руками лицо и теперь высматривал девшегося куда-то Сомбру поверх локтя.
Удар последовал со спины. Тирек взревел, чувствуя, как леденеет и затвердевает его кожа — единорог живьём превращал своего врага в статую. Не теряя времени, кентавр вывернулся так сильно, как мог — зарычал от боли, потому что окаменевший участок от такого тут же крупно треснул — и разжёг рога, позволяя им начать вытягивать магию Сомбры с бешеной скоростью.
Его заклинание прервалось, а глаза в шоке распахнулись. Кьютимарка всё ещё упрямилась, но уже потихоньку выцветала, магия покидала тело через рог, и чудовищная слабость накатывала тем сильнее, чем больше утекало энергии в жадно распахнутую клыкастую пасть. Тирек глотал её, смакуя необычный вкус — ничего подобного он раньше не пробовал. Чёрно-жёлтые молнии бегали по его раздувающимся ещё больше мышцам, потолок крошился и разламывался под натиском крепнущих и растущих рогов. Кентавр издал довольный храп, смакуя наполняющую его силу, сжимая огромные кулаки, но в это же мгновение завопил от боли и рванулся назад. Его рога, уже пробившие потолок и проросшие на этаж выше, не вызвали от этого резкого перемещения никаких новых разрушений.
Потому что их больше не было. На их месте красовались ровные короткие пеньки чёрных костей. В следующую секунду потолок оказался демонтирован схожим образом, и через строительную пыль на пол перед шатающимся от боли кентавром приземлилась принцесса Луна. Её любимая коса, словно выплавленная из чёрных звёзд, которой она и сменила Тиреку имидж, в воинственном размахе взлетела за её спиной — и аликорница бросилась в атаку. Магические частицы, вызванные её заклинанием, возникали в пространстве вокруг косы и тут же впитывались в лезвие, напитывая его бледным свечением и суля сокрушительнейший удар. Тирек не мог допустить такого, и из двух зол он выбрал меньшее: рванувшись вперёд, захватил ауру с рога Луны и принялся вытягивать её магию так же, как уже почти закончил с Сомброй.
Аликорница споткнулась; её коса, сбитая с прицела, влетела в стену и вошла в неё наполовину, несмотря на то, что столкновение произошло зубоятью. Луна в ужасе втянула ртом воздух, схлестнула веки и направила в Тирека столь наэлектризованную мощь, что на утечку магии ей стало абсолютно всё равно.
Воздух в коридоре горел и трещал от искр и разрядов, которыми наполнился от столкновения двух исполинских сил, отблески и вспышки бешено скакали по стенам. Луна была младше и слабее своей сестры, которая была изначальной целью и главным трофеем кентавра, но отражала его попытки пробраться к «карте» своей магии и тут же контратаковала так яростно, что Тирек в удивлении начал тесниться.
— Отпусти, — рычала она, медленно, тяжело, но чеканя наступающий шаг. — Моего. Мужа!
Кентавр коротко стрельнул глазами себе за спину. Энергия из загнутого назад серого рога по-прежнему просачивалась в его рот, но помалу, по капле: все силы оказались направлены на то, чтобы противостоять этой маленькой тёмной бестии. Остатки магии Сомбры перешли в статус подстраховки — он всё равно ослабел настолько, что лишь лежал на полу, тяжело дыша и широко распахнутыми глазами смотря на Луну. Она в этих самых глазах видела что-то, понятное ей одной, и это побуждало её сражаться с каждой секундой всё яростнее. За Сомбру, за себя. Поняв, что медлить больше нельзя, Тирек на мгновение позволил ей взять верх и нанести себе огромный урон, но цена оказалась оправданной. Этого короткого мига ему хватило, чтобы увидеть каждое звено энергетической составляющей её силы и нанести не менее сокрушительный удар по площади.
У клапанной матрицы не было шансов. Зарычав в безумной улыбке, Тирек со всей мощью своего природного дара потянул в себя магию обоих существ безо всякой скромности и меры.
Всё получалось. Всё шло ровно по плану. Он испытывал лучшее в мире чувство — ощущение наполняющей его силы. В подчинении Тирека оказались два на редкость высоких магических потенциала, и они, поглощаемые им, смешивались в совершенно гремучий коктейль, сулящий достаточное могущество, чтобы расправиться с Селестией.
Внезапно кентавр замер. Красный и бирюзовый потоки начали мерцать, будто собирались иссякнуть или исчезнуть, но он не обращал внимания на их поведение, поглощённый чем-то внутри себя. Чем-то, что шло категорически не так.
«Я забыл трансформировать один диапазон в другой», — с дрожью понадеялся оправдать режущее и разрывающее ощущение во всём теле Тирек. Накрыв пальцами все предназначавшиеся для них отверстия в амулете, он активировал преобразующий хаос внутри него…
Стёкла во всём крыле вылетели дребезжащим крошевом от надрывающегося рёва.
Луну и Сомбру швырнуло в разные стороны, и они летели, шокированные и обессиленные, пока не врезались в стены. Тирек больше не поглощал их магию. Единственное, что он делал — вопил, терзал своё тело пальцами в кровь, клочьями вырывал волосы и метался, прошибая грудью, плечами и ногами остатки стен. На его лице отпечаталась агония, страшнее которой ни единорог, ни аликорница в жизни не видели. Он недолго сумел терпеть её. Взглянув на Луну в первобытном страхе, кентавр пробил наружную стену и бросился вниз с высоты, мечтая убить себя падением.
— Тебе нельзя было бросаться туда в одиночку! — корила Селестия, заикаясь от всё ещё владеющего ей ужаса.
— Как только мы поняли, что Сомбра рядом с ним, мы поняли, что единственное, чего нельзя — оставлять его одного! — огрызнулась Луна. — Мы и так успели в самый последний момент!
— Ваше Высочество, хватит дёргаться! — ругался Старсвирл. — При кажущейся простоте процесса возвращение магии — очень сложное и скрупулёзное занятие! — он вздохнул, переведя взгляд на истощённое тело на диване, накрытое простынёй. — Ещё не понятно, что делать с оставшейся магией, которая неизвестно кому принадлежит…
В существе под простынёй вряд ли можно было узнать Тирека. Истощённый, постаревший, скукожившийся, бесконечно бормочущий в горячечном бреду «вечность — это слишком много» — он являл жалкое зрелище, и у Скорпана, нервно сжимавшего высохшую ладонь брата, при взгляде на него болезненно сжималось сердце. Сомбра, которому уже вернули всю отнятую магию, чуть неровно из-за владевшей им тошноты положил копыто на плечо горгульи:
— Ты правильно поступил, что решил рассказать принцессам. Правильно и очень… храбро.
— Я понял, что живу неправильно, — тяжело произнёс пэр, — и отстаиваю ошибочные вещи, когда совершенно чужие существа отнеслись ко мне добрее, чем мой собственный брат.
Он с беспокойством повернулся к Селестии.
— Что с ним теперь будет?
— Вечность… — слабо хрипел Тирек. — Вечность… это слишком… много…
Селестия некоторое время не отвечала, прислушиваясь к бесполезному бреду.
— Это зависит от того, — тихо вздохнула она наконец, — что на самом деле случилось в Краккаге.
Скорпан тяжело сглотнул.
— Драконы уничтожили всех, — едва слышно ответил он. — Мы с Тиреком и те воины с нами — всё, что осталось от нашей страны. Мы — последние в своём роде… и не осталось ни единой горгульи, чтобы это исправить.
— Мы не стали бы убивать твоего брата, даже если бы ваш народ остался в живых, — мягко сказала Селестия. Сомбра, открыв рот, протестующе поднял копыто, но Луна предупреждающе кинула в него ближайшей виноградиной, угодив в висок, и он недовольно смолчал. — Однако он должен понести наказание за то, что собирался сделать, — старшая аликорница телекинезом приподняла золотой амулет с узкой и впалой груди кентавра. — Есть только одна тюрьма в мире для него и его подданных, чтобы они больше никому не смогли навредить. Твоя помощь в этом прощена, потому что ты раскаялся и признался. Ты останешься на свободе и можешь жить в Эквестрии вместе с нами, как наш друг. Но, если ты захочешь уйти и посмотреть мир — мы не станем неволить тебя.
Скорпан посмотрел на украшение с давящим грузом вины.
— Я тоже не хотел убивать брата, — горько произнёс он. — Я указал ему, куда стоит бить так, чтобы заключённая в этой вещи магия хаоса сыграла роль пустышки и просто выгорела. Я понятия не имею, почему… случился такой взрыв.
— Твоя безделушка тут совершенно не при чём, — покачал головой Старсвирл. — Тирек совершил ошибку, начав… как там у земных пони? Обтряхивать сразу две яблони. Вот яблоками его и завалило.
— Но он мог поглощать магию и у намного большего количества пони одновременно! — удивлённо возразил Скорпан.
— Да, — согласился с прищуром Старсвирл, подпирая подбородок скрещенными копытами. Он перевёл взгляд поочерёдно с Сомбры на Луну и обратно. — Если только ауры тех пони, которые он поглощает, сочетаясь, не образуют самовосполняемую материю.
Единорог и аликорница удивлённо переглянулись.
— Вечность — это слишком много, — прошептал в очередной раз Тирек.
Пространство плотного холода и тьмы — вот что стало его домом на всё ближайшее бытие. Одиноко воющий ветер просачивался сквозь толстые прутья клетки, в которую его посадили, словно неразумное дикое животное. Этот элемент интерьера явно был насмешкой, насмешкой грубой и метафорической одновременно — в бессильной ярости сорвав с шеи амулет и попытавшись швырнуть его прочь от себя, Тирек получил по лбу им же, отскочившим от экранирования, служившего настоящей клеткой.
Экранирование. Будь у него хоть частица былых сил, он разбил или взломал бы его. Он бы сумел вырваться, он придумал бы новый способ заполучить власть, нашёл бы себе более верного союзника (под аккомпанемент бешеного рыка треугольные края амулета взрезали стискивающую его руку, и тусклая, вылинявшая кровь потекла по запястью к локтю, согревая холодную сталь оков).
Никому нельзя доверять. Ни на кого нельзя надеяться. Неужели трудно было вывести это правило, глядя на себя самого?
Позванивая цепью, Тирек тяжело опустился на железный пол, пытаясь удобнее устроиться на выпирающих теперь отовсюду костях. Что же, у него будет несколько столетий, чтобы обвыкнуться со своим новым телом.
В Тартаре не слишком много развлечений.
Разве что, глядя в отражение амулета, видеть вместо собственного лица задорно помигивающий жёлто-красный глаз.
XXVII. Когда завеса пала
Когда Старсвирл Бородатый исчез, никого не предупредив и не оставив даже крохотной записки, Селестия и Луна подумали, что он в силу характера и непредсказуемости своего ума самовольно взял себе отпуск. Сомбра оказался прав — Луна получила кьютимарку и взяла на себя контроль ночи, что освобождало единорогов от обязанности управлять её светилом, а Старсвирла — следить за ними, и совершенно закономерно, что он воспользовался полученной свободой. Правящие сёстры решили, что его решением стало присоединиться к Скорпану в странствиях — получив свободу, горгулья в самом расцвете сил по меркам своего вида отправился смотреть мир. Однако, когда спустя год он вернулся, пропавшего мага с ним не было. Более того — он ни в какой момент не присоединялся к нему.
Селестия была уверена, что именно к Скорпану Старсвирл отправился бы в первую очередь — он был настолько очарован горгульей (или, как он тут же моментально поправлялся, «ускользающей в века историей и обычаями вымершего народа»), что изменял своему обычному скептическому отношению к привязанности одного пони к другому и то и дело проговаривался о нём. Но, если великий волшебник не сумел или, что маловероятно, не захотел отыскать своего гривастого знакомого, было ещё пять мест, где он мог показаться. По числу столпов Эквестрии.
Это прозвище закрепилось за тремя кобылами и тремя жеребцами практически сразу: именно с их отважного похода к Кристальному Королевству началось правление аликорнов и началась Эквестрия такой, какой её не стыдно было знать. Их подвиг сполна оправдывал их право на звание столпов страны. Поэтому, как только Селестия отправила вести в их дома, почти моментально пришли ответы, приведшие сестёр в ужас.
Флэш Магнус, Рокхуф, Мидоубрук, Мистмэйн и Сомнамбула так же бесследно исчезли, и до запроса старшей принцессы их друзья, знакомые и соседи тоже пребывали в заблуждении, что они отправились в гости друг к другу или в совместное путешествие. В последний раз их видели, как ни странно, в дворце сестёр, но сами правительницы о визите Столпов были ни сном, ни духом, что тоже необъяснимо. Луна встретила новость, побледнев под синей шерстью.
В её голове всё ещё звучала давящая на сознание песня, которую распевали водящие хоровод на передних ногах пони. И речь шла не о единичном случае, не об одной только сумасшедшей деревеньке из числа тех, что обнаруживали её ночные патрули.
На сей раз сошёл с ума целый город под названием Энитир.
Если мимо пройдёт — говори «повезло»,
Сеять хаос и дрожь — вот его ремесло.
Текст предупреждения они пели, истекая слюной от экстаза. Жуткая песня гудела по улицам, затекая в опустевшие дома: каждый житель вышел на улицу. Даже новорождённые, брошенные в домах, поддавались его зову. Они не кричали от голода или одиночества, они лишь, не моргая, смотрели в сторону раздававшегося пения и хлопали беззубыми ртами, словно стремились присоединиться.
А пока его крик режет тень-тишину,
Да пока не охрип, разгоняя волну.
Бэт-пони взяла оторопь. Даже неразумные крохи оказались заражены безумием; только их физические возможности ограждали их от того, чтобы тоже встать на передние ноги и пойти вслед за взрослыми. А пони шли, не теряя равновесия, не шатаясь и не падая — шли с такой уверенностью, будто всю жизнь подметали землю не хвостами, а гривами. Рано или поздно мозг не выдерживал приливавшей к нему крови, и она через нос сочилась на землю, пунктиром обозначая путь одержимых.
Это те же костры, только меньше огня,
Это те же глаза, только молятся пням,
Это те же слова, только наоборот.
Они не атаковали. Да и от принцессы Луны никогда не было приказа убивать несчастных, напротив — строгий запрет на причинение им вреда, если они не были агрессивными. Эти не были. Эти просто шагали крупами вверх, истекая кровью до тех пор, пока не падали. И тогда их товарищи по несчастью просто шагали по мёртвым телам, не нарушая траекторию ни на дюйм. Всё, что можно было сделать — выдёргивать покойников с дороги, и ночные гвардейцы решили сделать именно это, единственное, что могли, ведь так и не был найден способ приводить таких пони в чувство. Однако первый же труп, свезённый со своего места, потянул за собой жирный след из смешанной с грязью крови — и находящиеся рядом певцы озверели. Они набросились на пытающихся хоть как-то помочь им перепончатокрылых пегасов, словно дикие животные. Их зубы, из-за которых вырывался визгливый рык, что по-прежнему вычерчивал роковую песню, стремились добраться до глоток и смешать кровь бэт-пони с уже покрывавшей землю.
Пегасы, спасая себя, взлетели высоко над обречённым городом. Под серебристым лунным светом зловеще блестел выведенный сошедшими с ума горожанами знак в виде той же звезды, которую их предшественники вырезали у себя на телах. Именно это было тем символом, что они так старательно рисовали собственной кровью в мучительном ритуале, принимая боль за неземной экстаз. И этот символ ни в коем случае нельзя было нарушать или портить.
Бэт-пони не могли улететь. В городе находились жеребята, которых ещё можно было вынести и, возможно, спасти. Гвардейцам принцессы Луны пришлось провести на крышах несколько часов. Шокированное, жуткое молчание нарушалось бесконечным и неустанным повторением не несущих никакой смысловой нагрузки куплетов. Бывалые бесстрашные солдаты дрожали, глядя немигающими светящимися в темноте глазами на то, как один за другим падают мёртвыми пони, не выдержав часов в положении вверх тормашками. Разрывались сердца, переполнялись жидкостью лёгкие, укрывал дорогу узорчатый ковёр разноцветных тел. Бэт-пони, как и прочие случайные наблюдатели до них, не подвергались изменениям психики, не испытывали жажды присоединиться к смертельному хороводу, но происходящее и наблюдаемое так давило на сознание, что ни один из них к утру, когда свалился замертво последний поющий, не был уверен в том, что у него сохранилась адекватность.
Они даже поверили, что стали понимать логику этого места, потому что все разом подумали: спускаться вниз и касаться копытами этой проклятой земли — худшая идея из всех, что может возникнуть. И они заранее знали о том, что каждый из них думает об этом, потому что с неописуемым ужасом осознали: не могло быть иначе, ведь так же, как ни один не мог об этом не подумать, теперь ни один не мог оторваться от крыши, чтобы улететь прочь. У них не осталось никакого другого пути, кроме как вниз. В город.
Ещё никогда прежде тишина не имела такого права зваться мёртвой.
Гвардейцы разбрелись по одиночке, чтобы забрать оставшихся сиротами жеребят. Они должны были пережить эту ночь. Так и было: лежащие ровно там, где их оставили, малыши по-прежнему смотрели в те же точки, куда и смотрели, когда ночные пегасы пролетали патрулем над городом и заметили нечто странное. Жеребята не кричали и не плакали. Но стоило каждому из бэт-пони подойти достаточно близко, как они расхохотались.
Их смех не просто не был младенческим — он не походил вообще ни на какие звуки, что может издавать ведомое живое существо. Злобный, истеричный, он срывался на визг и дребезжащие вопли, а звучал так, будто был усилен гигантскими трубами, чей рёв способен разрушить крепостные стены. Лица жеребят растягивались невозможным образом, отвратительные гримасы уродовали их до неузнаваемости, из голых мягких дёсен выскакивали неровные, будто обломанные клыки, шерсть серела, а глаза выпучивались и наливались кровью.
Бэт-пони обезумели от страха окончательно. Собственным криком ужаса они пытались заглушить этот леденящий душу смех, пока раз за разом вонзали копья в тельца, что хохотали и хохотали до последнего мгновения своей жизни, а затем перестали ограничиваться этим и в завершение бронированными копытами превращали мягкие черепа в кашу.
Ведь, если не сделать этого — мёртвое лицо завершит трансформацию, начатую при жизни, и морда драконикуса посмотрит на тебя весёлыми жёлто-красными глазами. В животном страхе перед тем, что трупы восстанут и пойдут за ними, гвардейцы Луны приложили все усилия к тому, чтобы сжечь город и не оставить от него ни единого здания. Пожар полыхал до самых небес, и бэт-пони сдерживали огонь и направляли его в сердце города не чтобы спасти от пламени соседние, незаражённые поселения, а чтобы стереть с лица земли нарисованный кровью символ во весь город.
Вместо того, чтобы исчезнуть, он запёкся в камень и гордо горел посреди пепелища, когда другие пони прибыли на зов напуганных огнём жителей окрестных городов.
Вернувшись под конвоем дневных пегасов, как преступники, бэт-пони сумели рассказать обо всём до того, как получили нервный срыв, сошли с ума и закончили свои дни в больнице тем же самым образом, что и жители того города — распевая песню в хороводе на передних ногах.
Принцесса Луна не могла винить жителей Эквестрии в том, что они не поверили страшной повести её гвардейцев. Она сама не верила в это до последнего момента, до той минуты, когда лично не увидела страшную их кончину. Тогда она осознала, что её пони не лгали ни в едином слове, но было поздно. Эквестрия уже почитала бэт-пони как безжалостных, сумасшедших убийц, которые скорее присоединятся к безумию заражающихся, чем защитят от него здравомыслящих.
Феномены массового помешательства уже невозможно было держать в секрете. И они становились действительно массовыми. Энитирский инцидент стал началом общественной настороженности и тихой паники.
Селестия и Луна верили, что Старсвирл Бородатый — один из тех пони, что может найти решение, но теперь он бесследно исчез, прихватив с собой остальные столпы Эквестрии… И как будто перестала существовать надежда на ответ, на решение, на спасение. Чётко зная, что исследования мага затрагивали также и вопрос массового безумия, а также то, что в своём дневнике он нередко упоминал дальнейшие планы — даже бытовые вроде покупки репы, на полях основных записей, чтобы не забыть — сёстры решили нарушить личное пространство своего друга, наставника и соратника и прочитать его записи.
Они вошли в его келью и не смогли обнаружить журнал с изображением кьютимарки владельца. Какое бы заклинание сёстры ни применяли для поиска — оно давало осечку, и всё, что им осталось — черновые записи, рассованные по всем углам. Это оказалось задачей ещё более нелёгкой. Старсвирлу, естественно, прекрасно было известно заклинание записи мыслей, поэтому он отнюдь не экономил бумагу и записывал всё, что приходило ему в голову и казалось полезным. Уже потом из этого он выбирал по-настоящему нужное и переносил в дневник, который, разумеется, в самый тяжёлый момент оказался утерян, а черновые записи ему, конечно же, не пришло в голову упорядочить. Результаты его экспериментов, исследований или размышлений были незаурядными, гениальными и оттого интересными, но наблюдать пути их достижения оказалось не так увлекательно и легко, как казалось на первый взгляд — хотя бы потому, что требовалось сперва выстроить в правильном порядке и без этого сложные для понимания записи, сделанные отвратительным почерком и…
В общем, Селестия и Луна быстро поняли, что просто не могут позволить себе проводить сутки над многословными и заумными записями, забросив все дела. А они обе отнюдь не битьём баклуш занимаются. Благодарение звёздам, был Сомбра. Он освободил сестёр от тяжкой обязанности и принялся за разбор и упорядочивание записей Старсвирла самостоятельно, столкнувшись, правда, с ещё одним подводным камнем. Вместе с тем, что единорог обладал терпеливостью и преданностью, он также был на редкость жаден до знаний. Как Сомбра ни старался сосредотачиваться на повестке поисков, его взгляд то и дело цеплялся за какую-то интересную для изучения тему, он бросался отыскивать другие части исследования, и поиск основательно затягивался. Кое-как жеребцу удалось уговорить себя просто откладывать не нужное, но интригующее в сторону, чтобы заняться детальным прочтением потом, и продолжать выискивать нужные зацепки. Спустя восемь дней разбора черновиков и две опухшие и посиневшие от раздаваемых самому себе за слабоволие пощёчин щеки Сомбра, забывший про сон и прочие физиологические потребности, предоставил Селестии и Луне подшивку того, что им было нужно.
Среди всего перебранного хлама (или, по мнению почти забывшего себя за это время единорога, не такого уж и хлама) полезной информации оказалось так мало, что это было и смешно, и обидно, и нелепо. Скудные сведения сообщали о том, что всеми забытый единорог по имени Стигиан решил напомнить о себе по-крупному, похитил те личные вещи столпов Эквестрии, что несли отпечатки их душ, и обратился в существо, которое жаждало высосать из мироздания всю надежду и радость. Если он не мог быть счастливым — никто тоже не будет, так, видимо, он думал.
При этом Старсвирл лишь самыми туманными и метафорическими фразами сообщал о своей судьбе, так и не принеся никакой определённости ни о местонахождении, ни о статусе — жив, мёртв, в коме, потерял память? Неизвестно. Но мир больше не хранил в себе следов ни великого мага, ни его прославленных друзей, и даже в царстве снов не затерялись их души.
— Единственное, что нам осталось, — горько отбросила записи к подножью трона Селестия, — так это какое-то «семя». Где его искать? Что оно делает? Непонятно!
— Нам кажется, — притянула к себе черновики Луна, выравнивая их в аккуратную стопку, — что это — наша главная зацепка. Последнее дело жизни Старсвирла не может быть каким-то пустяком, — она отчаянно обнялась с неряшливыми записями, выдавая, как её внутреннее состояние расходится со спокойным тоном. — Ты знаешь его, Селестия. Он не мог уйти, не решив проблему… или не оставив нам само решение!
Аликорница промолчала. Ей нечего было возразить на это, она тоже знала их друга и наставника, но и ничего позитивного в свете открывшихся событий отыскать не смогла.
— Ваши Высочества! — ворвался в тронный зал один из придворных магов, нарушая депрессивную меланхолию обеих принцесс. — Благодаря легату Лайт Кнайту стало известно кое-что… о-о! — он испуганно затормозил и запоздало поклонился.
— Не медли, — взволнованно потребовала Селестия. — Что вы выяснили и о чём?
— Дело касается Энитирского инцидента…
Единорог сглотнул, судорожно оправив на себе форменную мантию.
— Простите, Ваши Высочества, — вновь поклонился он, — говорить такое непросто.
— Мы приказываем тебе глаголить, — прогремела Луна, — и гарантируем твою безопасность вне зависимости от того, вызовет в нас радость новость или нет.
Селестия не изменила выражения лица, но её взгляд, опустившись на «гонца», подбадривающе потеплел.
— Легат предполагает, — промямлил жеребец, по-прежнему храня нерешительность, — что этот печальный город стоял в точности над заключённым в Тартаре лордом Тиреком.
Его нервно тряхнуло несколько раз, когда молчание затянулось, но поднять взгляд на принцесс было страшно. Луна наконец произнесла:
— Благодарим. Ты можешь идти.
Единорог медленно прошёл к двери и скрылся за ней. Селестия поднялась с места, начав ходить вперёд-назад по ковровой дорожке перед лестницами к тронам.
— Может ли это что-то значить? — гадала она.
— Определённо нет, — хранила невозмутимость Луна. — Подобные инциденты случались и ранее, этот — всего лишь самый крупный. Вряд ли стоит связывать его с Тиреком. Он слаб и беспомощен, тем более — для такого. Ах, если бы только сохранилось хоть одно тело из Энитира! — топнула копытом аликорница и ахнула. — Тел нет, но остались их души! Мы можем написать Аниме, она наверняка провожала их в царство мёртвых.
— И в любой момент может поговорить с кем угодно оттуда, чтобы узнать, как всё было на самом деле! — обрадовалась Селестия. Она не верила в виновность стражей Луны… но не сказать, чтобы высказывала свою позицию публично. Младшая сестра же не обращала на это внимания, особенно — теперь.
Принцессы отправили сообщение в Империю и очень скоро получили ответ. Но Анима обратилась вовсе не к своему Предназначению, чтобы помочь им в расследовании — она открыла Инскриптум, и священная книга показала лишь два серебряных слова: «Завеса пала».
— «Несомненно, это — дело лап драконикуса, что уже готов вернуться в мир и лишь пробует свои силы», — ужасаясь, читала ответ наставницы Луна. — «Но вам, мои дорогие сёстры, придётся справляться с ним в одиночку. Я и Дженезис готовимся к слишком важному событию, чтобы рисковать собой».
Селестия взорвалась.
— Событию?! Событию?! — она загрохотала на весь дворец; её голос сам собой усилился от ярости, а в глазах заплясали настоящие языки пламени. — Наши подданные сходят с ума, весь мир грозится разорваться на части, возвращается враг из начала времён, а они заняты каким-то… мероприятием?!
— Селестия… — растерянно проронила Луна, судорожно наблюдая за мечущейся сестрой. Её белоснежные, всегда ласковые перья распушились до такой степени, что казались острыми и шипастыми лезвиями.
— Драконикус использует пони, как игрушки! Кобыл, жеребцов и жеребят, которые были живыми! Если он так всего лишь тестирует свои силы, что он будет делать, когда уверится в их полноте?!
— Селестия! — её младшая сестра нервно расправила крылья.
— Неужели они не понимают? Неужели им всё равно? Да, тем несчастным уже не помочь, но есть ещё живые! И они боятся! Они надеются на нас, они верят нам, они впервые в жизни по-настоящему верят аликорнам, потому что им больше ничего не остаётся, и при этом мы совершенно не знаем, что делать, а Дженезис и Анима просто… махнули на нас копытами! Какая может быть причина допускать такую жестокость? Или они считают, что существо, способное с одной искры свести с ума целый город, остановит их знаменитая армия? Или их купол, под которым они трусливо отсиживались всё это время и продолжают традицию даже сейчас?!
— Сестра, просим тебя, успокойся!
— Я не могу быть спокойной!
— Мы можем гневаться на наших покровителей и не делать ничего или же начать думать и попытаться спасти Эквестрию, с ними или без них! У нас нет других вариантов!
Это отрезвило Селестию и погасило её праведный гнев, как и языки огня в горящих лавандовых глазах. Она тихо охнула, опуская взгляд и находя смысл в словах сестры. Та сверлила её взглядом настойчиво, но безо всякого осуждения.
— Ты права, Луна, — признала аликорница, обнимая сестру. — Не время для паники. Мы должны что-то придумать.
— Нельзя подключать к борьбе с драконикусом наших подданных, не важно, воины они или нет, — покачала головой младшая из принцесс. — Ты видела, что он может сотворить с их рассудком. Нам придётся справляться самим.
— Значит, нам нужно подготовить надёжное убежище.
Они потратили остаток дня, собирая совет, описывая проблему и вместе с инженерами разрабатывая её решение. К тому моменту, когда Луна вывела на небо ночь, у Эквестрии был план. Но когда над Эквестрией взлетело солнце, несмотря на крепкий сон Селестии, что им управляла, стало понятно, что плана снова не было.
Стражи у покоев старшей принцессы, увидев младшую, приосанились и сурово звякнули оружием в знак приветствия и боевой готовности. В спешке не обратив на них внимания, Луна магией распахнула дверь и лишь ускорила шаг, увидев спокойно спящую сестру. Телекинез сдёрнул с неё одеяло.
— Пожалуйста, скажи нам, — выпалила аликорница, игнорируя сонное ворчание и недовольный взгляд из-под слипшихся ресниц, — что ты обрела могущество, которое позволяет тебе поднимать солнце даже во сне, и очень быстро, и мы порадуемся за тебя. Но в следующий раз, будь добра, не отнимай законные полтора часа окончания у нашей ночи.
— О чём ты говоришь? — пробормотала Селестия, зевая и магией пытаясь нашарить одеяло, а в его отсутствие прикрываясь крылом от режущих сонные глаза лучей.
Слишком ярких лучей, когда она ещё не поднимала солнце.
Сон мигом слетел с неё. Она бросилась к окну. Долгое молчание обволокло неподвижные покои.
— Луна. Пожалуйста, давай это ты скажешь, что обрела могущество, которое позволяет тебе управлять не только луной, но и солнцем.
Подходя к тронному залу, сёстры невольно остановились и с удивлением посмотрели на всех собравшихся у его дверей. Пони со вчерашнего совещания насчёт убежища с большими пачками исписанных бумаг в копытах, граждане-просители и даже прислуга — все смотрели на них с надеждой, недоумением и испугом, образовав идеально ровный полукруг пустоты перед входом.
Селестия и Луна переглянулись, но, не теряя королевского величия, прошли внутрь. Чтобы увидеть, что их троны заняты, причём одним существом.
Длинное разнолапое тело протянулось через два трона, в одном утонув соединением коричневого неопределяемого тела и красного драконьего хвоста, а в другое умостившись локтями львиной и орлиной лап. Он держал неправильной формы серую голову, напоминавшую чем-то ослиную, если бы не борода, длинный торчащий клык и ещё ряд искажений, и с вежливым интересом наблюдал за растопырившим крылья перед ним Лайт Кнайтом. Легат держал в зубах меч, стискивая его так, что чуть ли не крошил челюстями зубоять, и не сводил с существа шокированного взгляда.
— Не подходите, Ваши Высочества! — предупреждающе рявкнул он, услышав знакомые шаги за спиной. — Я не знаю, чего ожидать от этого существа!
— Опусти оружие, Лайт, — Селестия не могла поверить в то, что это говорит, но у неё больше не было идей. — И оставь нас.
— Я не могу, — прокряхтел пегас. Принцессы синхронно моргнули, присматриваясь.
Его кьютимарки обрели живой объём. Огненные розы, переливаясь, свешивались с бёдер, и лава лениво капала с их лепестков на светло-серую шерсть, прожигая её и оставляя волдыри на коже. Стебли растущих прямо из тела пегаса цветов обвили его задние ноги и вросли необъяснимым образом в пол, пригвоздив легата к полу и лишив его свободы движений впившимися в плоть шипами. Новые побеги неторопливо обвивали спину и грудь Лайта, и новые шипы на них уже продавливали нетронутые участки на коже.
Селестия ахнула, словно почувствовав эту боль.
— Освободи его! Сейчас же! — зверски посмотрела она на разлегшегося на тронах гостя.
Тот в ужасе ахнул, прикладывая львиную лапу ко рту.
— Солнечная пони, ты приказываешь мне срезать редчайший экземпляр огненных роз? Кощунство! Они нуждаются в охране!
— Из пони не могут расти цветы, ты сделал это каким-то трюком.
— Огненные розы — хищники, моя дорогая, — жёлто-красные глаза плотоядно сверкнули. — Ничего удивительного в том, что они стали символом совершенства и власти. Вместо этого удивительно то, что такая похвальная отметина досталась настолько тщедушному существу!
По щелчку орлиных пальцев розы ускорили свой рост, их побеги начали утолщаться и твердеть, обвивая шею перекосившегося от боли Лайта и демонстративно задирая его голову. Зелёные жгуты, усеянные шипами, окрасились кровью; меч со звоном выпал из конвульсивно задёргавшегося рта. Селестия, не медля, выстрелила из рога тонким шипящим лучом, в мгновение ока прожегшим все растительные путы с правой стороны тела Лайта. Огненные розы полыхнули, и из каждого шипа начали формироваться новые бутоны.
— Ой-ой, — самодовольно ухмыльнулся драконикус, устраиваясь на двух тронах поудобнее. — Похоже, ты их разозлила.
Принцессы бросились к легату, стремительно превращавшемуся в живую клумбу. Он кричал бы, не заберись один из цветов ему в рот и не завари его наглухо своей температурой: случайно прикоснувшись к розе, Луна громко ахнула и отдёрнула обожжённую ногу. Холод, текущий по её телу ещё со времён поцелуя Зимы, быстро облегчил боль, и она вернулась к тому, чтобы помогать сестре разрывать и сдирать побеги с обречённого пегаса.
— Ой-ой, — повторил драконикус с фальшивым участием, — вы делаете только хуже, ну надо же. Кто бы мог подумать.
Сёстры обернулись и разом вздыбили шерсть на загривках: треща расширяющимися телами, розы стремительно выстилали побегами пол и стены, подбираясь к потолку. Скоро весь тронный зал должен был превратиться в теплицу, и это не метафора — огненные розы, цветя, нагревали воздух вокруг себя, а распускались они повсеместно.
Жаль, что у цветов есть существенный недостаток, который они не в силах компенсировать…
Призрачный выдох пронёсся по залу, и внезапно его окутала темнота. Как ни странно, это удивило даже драконикуса. Он вскинулся, садясь только на трон Луны, и зажёг в темноте львиную лапу, нашаривая солнце. Светило, к шоку всем пони снаружи, поболталось по небу из стороны в сторону и вернулось на место, как только узурпатор убедился в его наличии. А затем тьма в помещении обрела совсем аномальный характер, так как не только не пропускала свет снаружи, но и подавляла его внутри: свечение на лапе драконикуса перестало виднеться.
…Цветы не могут жить без фотосинтеза.
Окутавшая тронный зал тень исчезла так стремительно, будто кто-то сдёрнул плотное покрывало. Вместо великолепных хищных цветов пол укрывала высохшая труха, а на стенах с шорохом покачивались вслед за улетевшей куда-то темнотой пустые и ломкие лианы. Лайт рухнул, подняв серую пыль, словно цветы вытянули из него все соки, но он всё же дышал и смотрел норовящими закатиться бирюзовыми глазами.
Мохнатые брови драконикуса сошлись на переносице. Он вскочил на задние конечности, рыча:
— Кто посмел?
Отторгающая свет лужица теней проползла под дверями, перетекла к тронам и выросла, обретая форму, объём и цвет, в надменно смотрящего на превышающее его по росту в несколько раз существо Сомбру. Его дар остался разве что в густой, лохматой гриве, впитавшей в себя всю темень мира.
— Сомбра, — процедил драконикус, ядовито улыбаясь.
— Ты знаешь моё имя? — нахмурился единорог, не теряя, однако, мрачной невозмутимости.
— О да, — улыбка стала шире. — Твой дружок очень много болтал… перед смертью.
Драконикус махнул лапой, в которой до этого ничего не было, но после жеста из-под неё, словно из невидимого рукава, вылетела отрубленная голова.
Сомбра отпрыгнул, чтобы останки не угодили ему в грудь. С тупым стуком часть тела ударилась об пол, прокатилась к серым копытам и застыла на затылке, глядя единорогу в лицо остекленевшими глазами. Покойный застыл на середине трансформации, поэтому одна половина принадлежала чейнджлингу, а вторая — земному пони.
«Вот так просто решилась проблема с Килхолом», — подумал шокированно жеребец, но вслух, подняв на драконикуса взгляд, потребовал:
— Зачем ты убил его?
— А что мне ещё оставалось делать? — искренне удивился в ответ тот. — Всего лишь оказался в нужное время и в нужном месте, а уже заявил, что призвал меня каким-то ритуалом, и давай приказывать! Шут, да и только — перепутать драконикуса с джинном! Приказывать что-то мне, властелину хаоса! Пытаться выдать те пустяковые проверки досягаемости за собственную манипулятивную работу с населением! И я уже упоминал про приказы мне, властелину хаоса?
Дискорд хохотал, буквально сложившись втрое. Луна широко распахнула глаза. Это его смехом, должно быть, разразились жеребята в Энитире.
— О-о-ох, — отдышался драконикус, беззаботно утирая слёзы. — Болтал что-то про культ и поклонение, а я убивал его и думал: «Бывают же среди вас болваны». А потом убил и ещё раз подумал: «Эй, неплохая это идея, с культом и поклонением! Чем ещё отпраздновать своё возвращение?».
Щелчком пальцев Дискорд поднял два трона за своей спиной в воздух, а затем столкнул их друг с другом — и они слились во что-то совершенно не похожее на первоисточники. Чёрный высокий трон с красной подбивкой, украшенный рубинами и костяными рогами, грохнулся на пол под действием гравитации, и от этого удара стены дворца рухнули, словно карты. Селестия удивлённо вскрикнула, обнаружив, что это теперь и были карты, только гигантского размера. Не глядя, драконикус вальяжно опустился на своё место.
— Я люблю веселиться, — поведал он, прищурив глаза и сгорбившись, чтобы нагнуться к стоящим перед ним бессмертным и ничком лежащему смертному. — Травмы детства, знаете ли. Когда попадаешь в лимб, сохраняя сознание, получаешь ненависть к скуке до скончания времён. Игры — это здорово!
Очередной щелчок пальцев — и земля начала бугриться, наливаясь розово-фиолетовым шахматным узором. Пытающиеся выбраться из-под упавших на них карт пони, закричав, поскатывались с выросших холмов в провалившиеся ямы. Селестия и Луна взлетели, телекинезом беря одна Лайта, вторая — Сомбру.
— Прекрати это немедленно! — взревела во всю мощь усилительного заклинания Луна, но осеклась, увидев, как позади Дискорда вздымается туча из готовых к атаке пегасов — дневных и ночных. Она судорожно посмотрела вниз и увидела, как пытаются удержать равновесие на сходящем с ума ландшафте бескрылые воины.
Селестия заметила это тоже.
— Отставить атаку! — приказала она. — Повторяем: не вздумать атаковать! Приказываем вам отвести гражданских в безопасное место!
— Безопасное место?! — расхохотался ещё радостнее Дискорд.
Солдаты, поколебавшись и посмотрев сначала на него, а потом — друг на друга, отдали принцессам честь и в полной растерянности отправились… драться стенка на стенку. На фоне продолжал твориться полный раздрай: облака выстраивались в матерные слова, дома раскалывались надвое, предметы оживали и устраивали забастовки и революции за свои права, животные начинали разговаривать и танцевать, из камней вдруг оказалось возможно извлечь звуки десяти музыкальных инструментов, а пони…
— Я ненавижу тебя!!! — взревел до сих пор висящий неподвижно в телекинезе Селестии Лайт Кнайт. — Чтоб ты сдохла!!! Верните мне мои розы!!!
Его шкура потемнела. Из-за одинаковой спектровой зоны не вполне были понятны изменения его цвета, но при взгляде в глаза всё стало ясно. И дело даже не в загоревшейся там одержимости, не в неприсущей ему ярости и злобе, а в том, что они выцвели, вылиняли…
Посерели.
— Гнида!!! — надрывался он, размахивая копытами в попытке ударить обомлевшую от перемены его отношения Селестию. — Подойди поближе!!! Подлети!!! Бесполезное пятно на ткани мироздания!!! Думаешь, занимаешься чем-то особенным, раз движешь солнце?!
От неожиданности аликорница выронила его, и благодарение всё ещё владевшей им в целом слабости — хлопанья крыльев хватило лишь на то, чтобы безопасно приземлиться, а не на то, чтобы броситься в атаку.
При всём творившемся абсурде в сознании Селестии хотя бы одно должно было остаться неизменным: та любовь и немое обожание, с которыми этот бледно-серый пегас смотрел на неё, благоговение редких прикосновений и неизбывная нежность в каждом слове, которому посчастливилось прозвучать вне формальностей и государственных дел. Теперь, когда это исчезло без следа и извратилось до неузнаваемости… принцесса осознала поистине в полной мере, насколько всё серьёзно.
— Эй, а ты чего? — недовольно осведомился непоседливо свивающийся в кольца Дискорд, подплывая по воздуху к Сомбре. — Изменяйся! — и он надавил тому большим пальцем львиной лапы на затылок, словно там находилась какая-то кнопка. — Ну же! — ещё несколько раз.
— Хватит! — рыкнул Сомбра, раздражённо отталкивая драконикуса из бирюзового телекинетического поля. Он послушно откатился прочь, но с длинным хмыканьем вильнул хвостом и изящно вернулся на место.
— Как интересно, — протянул Дискорд, и Луна утянула жеребца с линии его взгляда, пряча за свою спину. Не то, чтобы это вызвало у Сомбры восторг, но ей так было спокойнее. — Бессмертный, притворяющийся смертным — это ещё можно понять, но такая непоколебимая сила воли… ску-ука, — разом угас драконикус, роняя уши, уголки рта, все лапы и крылья. Порхая их кончиками, он подлетел к трону и подозвал к себе розовое облачко. Оттуда полилось шоколадное молоко, и Дискорд наполнил напитком воздух, как стакан.
«Масштабы, в которых он меняет реальность, ужасают!» — подумал Сомбра. «Это не значит, что мы должны поджать хвост и испугаться», — парировала в телепатическом канале Луна. «Вообще-то, не сказать, чтобы ты так не сделала…» — «Замолчи и дай мне подумать».
— Нечего думать, — вполголоса ответила им обоим Селестия и властно обратилась к Дискорду, игнорируя грязную брань Лайт Кнайта снизу. — Верни всё на свои места. У тебя будет шанс уйти с миром.
— Перестань обращаться ко мне, как к подданному! — брезгливо отмахнулся драконикус и уютнее устроился на троне, возносящемся верхом на шахматном холме. — Обращайся ко мне, как к королю, и тогда, быть может, если ты будешь мне верным вассалом, я пощажу тебя и твой род за те неприятности, которые он мне доставил… — глаза, стекленея, переполнились злобой. — Но не за то, что он истребил весь мой род.
— Невелика потеря, — фыркнул Сомбра. — Посмотри на дизайн облаков — это же просто кошмар. Я бы во льдах закопался, если бы жил в таком мире дольше этих десяти минут.
— Десяти минут? — удивился Дискорд. — На каком языке ты говоришь?
Солнце с комическим грохотом упало куда-то в горизонт, и на его место выскочила луна, погрузив Эквестрию в ночную тьму. На ней проступил циферблат, и стрелки под оглушительное тиканье пошли каждая в свою сторону. Секундная вообще шла вбок, пробуривая себе путь сквозь кратерную поверхность и разрезая проплывавшие мимо светила облака!
— Это последняя капля, — прорычала Луна. — Он не понимает разговоров!
Дождавшись решительного кивка Селестии, аликорница атаковала Дискорда бирюзовым лучом. Драконикус будто бы случайно закрылся шоколадным молоком, и оно расплескалось по холму несоразмерным цунами.
— Ты разлила мою шокола-а-адку-у-у! — зарыдал по-жеребячьи Дискорд, издевательски пародируя типичный капризный плач. Фонтаны его слёз присоединялись к затопляющей всё вокруг шоколадной волне.
— Я могу каламбурить про «всё в шоколаде»? — поинтересовался Сомбра, завороженно глядя на заворачивающуюся под ним воронку.
— Нет! — хором рявкнули сёстры и изо всех сил замахали крыльями, потому что она начала затягивать их. Селестия зажгла рог и материализовала под ними препятствующую падению платформу, но, стоило друзьям опуститься на неё — магическая опора превратилась в клетку… и рухнула в шоколадоворот.
Они чуть не умерли. Швыряемые с бешеной силой в густой жиже, заливающей глаза, уши и ноздри, склеивающей копыта и не дающей двинуться, они были заперты в тесной железной клетке и то и дело сталкивались с какими-то другими предметами. У всех троих тела уже через пару минут оказались сплошь покрыты синяками. В завершение всех неприятностей их утянуло вверх, потому что шоколадное море решило пойти на выход и выбрало для победоносного гейзера из себя заброшенный колодец. Заброшенный тесный колодец, в котором клетка застряла самым неудобным боком.
Сомбра, убедившись, что сёстры пострадали не больше, чем он, превратился в тень, вытек наружу и, прыгнув копытами в раскалённый добела песок, принялся телекинезом дёргать клетку туда-сюда в попытке вытащить Селестию и Луну.
— Просто дай нам немного времени, — тяжело дыша, вытащила между прутьев свою корону и водрузила её себе обратно на голову старшая из принцесс, — мы немного оправимся и телепортируемся сами.
— Мне нужно куда-то деть энергию, хорошо? — огрызнулся единорог, продолжая бесполезно тянуть намертво застрявший груз. — Итак, мы бросили вызов, собираясь традиционно надрать круп плохому парню, а в ответ нас просто смыли в унитаз. Подождите, пытаюсь вспомнить более нелепую ситуацию в своей жизни.
— Невероятно, — тряхнула головой Луна, пытаясь выбить шоколадный клей из уха. — Даже в войне с драконами, по крайней мере, под её конец, нам было достаточно появиться, чтобы все тут же бросились бежать, сверкая крыльями! А Дискорд…
— Теперь ты понимаешь, почему я так злилась на отказ Дженезиса и Анимы помогать нам? — угрюмо осведомилась Селестия. — Вряд ли он был бы таким развязным при двух древних аликорнах.
— Ничего себе, как вас сюда занесло?! — раздался голос, чью обладательницу друзья не видели уже очень давно.
Сёстры задрали головы. Рядом с Сомброй стояла Серпент собственной персоной, ничуть не изменившаяся — даже не подросла ни на дюйм. Она с интересом рассматривала клетку на середине колодца, в которой были не привычные голуби или мелкие хищники, а ни много ни мало два аликорна.
— Я определённо хочу знать эту историю, — решительно кивнула аликорница и лёгким телекинетическим движением дёрнула клетку вверх, раскрошив её углами стены колодца. Сомбра широко распахнул глаза, но не стал препятствовать тому, как непринуждённо Серпент вытащила Селестию и Луну. — Итак, я готова слушать. Зачем вы забрались в клетку и прыгнули в колодец среди пустыни? И ладно бы там была вода, хе-хе! Кстати, в чём это вы? — она выстрелила длинным раздвоенным языком, облизнула плечо Селестии и утянула язык обратно. Многозначительно почмокав, полудраконица неверяще наклонила голову набок: — …Шоколад?
Сомбра облокотился на колодец и утомлённо подпёр щеку копытом:
— Я не буду тебе ничего говорить. Сначала сама попробуй воссоздать события с ключевыми словами: пара аликорнов, клетка, колодец в пустыне, шоколад.
Серпент Гланс долго пыталась открыть рот и даже в надежде поднимала копыто, обозначая, что ей в голову пришла какая-то идея, но потом выдохнула:
— Сдаюсь.
Сёстры одна за другой телепортировались из своей тюрьмы и рассказали о том, что древние пророчества оказались правдой. Монстр вернулся из заточения и собирается вернуть одному себе то, что принадлежало целому народу.
— С ума сойти, — протянула Серпент, широко раскрыв глаза от удивления. — Ох, будь отец здесь — он наверняка что-нибудь придумал бы!
— Патрилум? — подняла уши Селестия. — Да, нам бы пригодилась его способность создавать артефакты. Но где он?
Гибрид печально вздохнула, отведя взгляд:
— Он сконструировал свой последний талисман и исчез. Не знаю, куда. Только горько посмеивался всё время и говорил… м-м… как же это было… — она нахмурилась, вспоминая, и процитировала: — «Глупый старик, пытавшийся техномагией обмануть природу. Она обставила тебя на сто ходов вперёд, и твой дар этому миру больше не нужен».
— Они издеваются, — нервно дёрнула крыльями Селестия. — Они могущественны и обладают потрясающими талантами, но вместо того, чтобы сразиться с Дискордом, просто уходят! В каком плане — «дар этому миру больше не нужен»? Мы бы не отказались от какого-нибудь усилителя магии!
— Так он потому и ушёл, что этот усилитель появился, — удивлённо моргнула Серпент.
— Что ты хочешь сказать? — осторожно поинтересовался Сомбра.
— Не сказать, а показать, — аликорница расправила кожисто-пернатые крылья и взлетела. — За мной, вы разберётесь в этом получше меня.
Заброшенный колодец оказался на самом краю пустыни, и четвёрке бессмертных пришлось идти совсем недолго, прежде чем перед ними предстал город, сразу открывающийся рядом ярких торговых шатров. Они стали символами страны, в которую занесло эквестрийцев, поэтому возглас Сомбры:
— Седельная Арабия! — никого не удивил. Луна лишь кивнула, осторожно пригибаясь по старой привычке и удивляясь, как спокойно ведёт их вперёд Серпент.
Местные жители, поджарые, высокие, изящные, образцы красоты в понимании эквинных рас, никак на неё не реагировали. Селестия заметила такую терпимость в соседстве с аликорном (если подумать, ещё и не с одним) и поинтересовалась об этом у проводницы.
— А, — хихикнула Серпент Гланс. — Сначала мне пришлось солгать, что я кирин. Потом они раскусили ложь, но не стали ничего предпринимать, потому что я уже вписалась в общество и обрела известность, как хороший ювелир. А со временем моя истинная раса вообще перестала кого-либо волновать.
— На нас это распространяется тоже, — облегчённо подвела итог Луна, расправляя плечи.
— Вы — правительницы Эквестрии, — с шутливой укоризной напомнил Сомбра. — Конечно, распространяется.
— Седельная Арабия намного старше Эквестрии, — вздохнула Селестия, — и слишком горда, чтобы её признать. Они проигнорировали три моих предложения о союзе и лишь на четвёртое, после того, как мы победили драконов, ответили. Отказом вежливым, но оттого не менее надменным.
— Ну, им есть чем гордиться, — пожала плечами Серпент. — Страна с богатой историей и древней культурой, центр математики и астрономии, а теперь, когда нет конкуренции в виде Краккага — и медицины. Эквестрия рядом с ней — голосистая выскочка, аликорны стоят во главе или нет. Без обид, сёстры.
— Есть куда стремиться, — бесцветно ответила Луна и врезалась в слишком резко затормозившую полудраконицу.
— Забыла предупредить, — шепнула она, глядя краем глаза прямо на младшую из принцесс. — Мы находимся в городе с крайне жёстким матриархатом. Сомбре лучше вести себя как можно тише.
— Понял, спорить не буду, — единорог покорно склонил голову таким шутовским манером, что его ирония по отношению к этой задумке была видна невооружённым взглядом. Он пробормотал себе под нос: — Повезло же раз за разом сталкиваться с бешеными кобылами. Не удивлюсь, если твой отец сбежал именно потому, что ему надоело тушеваться.
— Он здесь не жил, — негромко ответила Серпент. — Лишь навещал меня. Ну правда, я уже взрослая кобылка, которая может жить отдельно, и жить весьма неплохо.
— Если это твой дом, — обомлела Селестия, когда они прицельно остановились перед шикарным особняком с бассейном, гравиевыми дорожками и фонтанами за живой изгородью, — мы охотно верим.
Серпент лишь хихикнула и поманила сестёр и Сомбру за собой. Она приветственно кивнула жеребцу-садовнику, что подравнивал один из множества фигурных кустов, и провела гостей внутрь.
— Ещё один бассейн? — с голодом в голосе удивилась Селестия.
— Я люблю воду, — улыбнулась в ответ гибрид. — Всё никак не доберусь сделать подсветку в фонтанах. Вас, я так понимаю, интересует баня? Она в подвале. Идите по лестнице, — нежно-голубые перья указали направление. Гости благодарно кивнули и робко пошли вперёд, оглядываясь на полированные колонны и люстры из цветного стекла.
— Ваш дворец не так шикарно выглядит, — не удержался Сомбра.
— О, тогда можешь остаться здесь жить, раз тебе так нравится, — притворно обиделась Луна.
— Здесь — не останусь, — подхватил её тон единорог. — Найду город попатриархальнее, наберу себе гарем прекрасных гурий, и тогда уже можно будет остаться.
— Как вы можете дурачиться в таком положении? — нервно упрекнула Селестия. — В нашей стране засел Дискорд!
— А если мы сейчас будем изводить себя попусту, когда рядом нет ни его, ни способа выгнать его оттуда, это как-то изменит положение? — подняла бровь Луна, и старшая сестра не нашлась с ответом.
Они разошлись по помещениям бани, которая оказалась украшена так же роскошно, как увиденный ими холл и коридоры — керамической мозаикой с вкраплениями золота и драгоценных камней. Луна завороженно замерла, рассматривая выложенного на стене павлина, и Сомбра лишь усмехнулся, активируя кристаллы нагрева в воде и в воздухе и расставляя тазы и ёмкости с шампунями и маслами.
— Ты прав, — выдохнула аликорница, прикрывая глаза, когда единорог аккуратно полил её тёплой водой. Устремляясь к сливам в плитке на полу, та бледно окрашивалась шоколадным. — В нашем дворце не так красиво.
Словно в подтверждение её словам, самоцветы в стенах мягко загорелись, роняя на пол, стены и пони красивые пятна света. Луна расправила крылья, ложась на мраморную скамью и позволяя Сомбре ухаживать за собой.
— Таков восток, — отозвался единорог, особенно тщательно увлажняя перья кобылки. — Седельная Арабия — страна лёгких тканей, экзотических фруктов, жарких танцев и, конечно же, контрастов. Я жил здесь когда-то, и это был действительно интересный период моей жизни. Архитектура, одежда и драгоценности — лишь внешний лоск, за этим стоят суровые древние законы, разбойничество и авантюризм. Убранство Эквестрии по сравнению со здешним намного проще, но и жить в ней безопаснее и счастливее.
— Ох, кого ты обманываешь, — лукаво улыбнулась Луна, довольно жмурясь от ощущения бережно вспенивающих её гриву и массирующих кожу головы копыт. — Это потому, что в Эквестрии я есть, а в Седельной Арабии меня не было.
Несмотря на шутливый тон, Сомбра серьёзно подтвердил с поцелуем в плечо:
— Именно. Если бы меня никуда не заносило на протяжении моей жизни — это бы значило, что я не стремлюсь попасть туда же, где и ты.
Луне не нужно было слышать от него о любви, чтобы знать об этом. Но каждый раз у неё теплело в груди от осознания того, что она нужна ему, он — ей, а они — друг другу. Аликорница положила голову на передние ноги, полностью расслабляясь и нежась в спокойствии момента, когда единорог отмывал её спину, бока и бёдра от тонкой подсохшей шоколадной корки. В тепле бани она распарилась и теперь сходила легко — даже не требовалась помощь губки. Единорог скользил по стройному сильному телу копытами, и прикосновения эти осмыслялись до странности хорошо. То, как ерошилась мокрая шерсть под его передними ногами, как слегка сминалась кожа от массирующих касаний, как напряжённые мышцы расслаблялись и успокаивались от этой вшитой в привычки ласки — всё погружало Луну в блаженную полудрёму, заставляющую мурлыкать на грани слышимости.
Сомбра уловил состояние любимой и улыбнулся, но они не могли долго нежиться в бане — и он, длинным движением проведя от холки до репицы, убрал от неё копыта и окатил из таза, смывая остатки мыла, с которыми не смогли справиться копыта.
— Спасибо, — промурчала аликорница, садясь на лавке и копытами выжимая гриву, а магией — хвост, чтобы не утяжеляли движения и не мешались. — Теперь моя очередь тебе помогать.
Жеребец внимательно посмотрел на румянец, вызванный вовсе не температурой, которая оставалась комфортной, на то, как раздувались ноздри в глубоком дыхании, и с безмолвной усмешкой усомнился про себя, что дело ограничится помощью. Но как он мог отказаться?
Сомбра уселся на место Луны. Она зачерпнула густое тягучее мыло из деревянной плошки, снаружи украшенной резным орнаментом, и растёрла его копытами. Сомбра закрыл глаза, задирая голову и подставляя лицо льющейся сверху воде — аликорница задействовала магию, чтобы опрокинуть на жеребца один из предусмотрительно наполненных им тазов. Луна села на скамью позади него и начала намыливать его шерсть с шеи, линии подбородка и скулы и ушей, заодно щедро покрывая пеной густую гриву. Глаза единорога были закрыты, но он не мог сдержать улыбку, зная, что аликорница жадно рассматривает его, а движения её копыт могли бы быть намного быстрее, если бы она не желала насладиться текстурой шерсти и рельефом мышц под ними.
Она зарывалась лицом в вороную гриву, целовала его шею за ушами, вдыхала запах влажной шерсти между острыми лопатками — с таким трепетом, будто он был божеством. Тёмные мокрые крылья тепло обняли Сомбру, заключив его в уютный кокон и позволив Луне прижаться к нему теснее, начать непроизвольно, незаметно для самой себя тереться низом живота о серую шерсть.
Единорог и сам не оставался равнодушным к вниманию и ласкам Луны, поэтому, когда она, пропустив копыта под его передними ногами, исследовала широкую мускулистую грудь, мысленно выругался на совершенно естественную реакцию своего тела и на то, как самовольно приоткрылись губы в совершенно наивном, подростковом намёке. Аликорница не пропустила его, полностью ложась на скульптурную спину. Жеребец запрокинул голову сильнее, сладко вздрогнул, ощутив, как здоровое тёплое дыхание опаляет его рот, и принял поцелуй.
Они обменивались лаской медленно, игнорируя любой цейтнот. Луна скользила по единорогу всем телом, нежно массировала шею, плечи, передние ноги и обратно. Кружило голову от одного осязания этих сочных комьев мышц, обёрнутых холёной серой шкурой. Да и не могло быть иначе: Сомбра так доверчиво отзывался на прикосновения, так заметно сбивалось его дыхание, а в шелковистую негу поцелуев вливалась собственническая цепкость укусов, что аликорница без слов и взглядов понимала, насколько желает её тот, кого желала она сама.
Луна хотела ограничиться этим, не хотела заставлять Селестию и Серпент ждать, но тут Сомбра приоткрыл глаза, встречаясь с ней взглядами, впитывая полуночную жажду, что наливала бирюзовую радужку. О, Луна любила его глаза. Она любила каждую его черту, но именно то, как он смотрел, особенно в моменты сладострастия, заставляли её сердце трепетать пойманной птицей. Кровавый взгляд хранил и передавал всё — силу, стальную выдержку, дьявольский ум и властный характер, но лишь для неё эта жёсткость пронизывалась нежностью, преклонением, обожанием. Ни на кого другого Сомбра не смотрел так, как на неё, и она не находила в себе сил — и не хотела — отказать ему во взаимности.
Единорог прерывисто выдохнул в поцелуй, когда умелые копыта обернули налившийся кровью ствол. Луна провела по всей длине, наслаждаясь пульсацией и подрагиванием, накрыла головку, растёрла по ней выделившуюся крупную каплю…
— Луна… — её имя прозвучало так, что вызвало сладкую дрожь по позвоночнику, налившую низ живота жаркой тяжестью. — Любовь моя, остановись. Я овладею тобой и не стану жалеть даже о том, что злоупотребил гостеприимством.
Рубленые быстрые слова лишь выдавали его жажду, а не скрывали её. Луна не стала отвечать, а лишь вернула поцелуй, тут же получив отклик вместе со сдавленным стоном. Её копыта ускорили движения по члену, скручиваясь вокруг головки или подбираясь к мошонке, чтобы сжать её, а затем безошибочно найти чувствительное место прямо за ней. Сомбра задышал часто и хрипло, мелко содрогаясь от ощущений. Вспышкой магии он скинул ласкающие его копыта, но лишь для того, чтобы молниеносно развернуться, схватить аликорницу за плечи и страстно повалить на мрамор, впиваясь в её губы, царапая их острыми зубами и тут же покрывая теми же кусачими поцелуями скулы, шею, грудь.
Напряжённый член плотно и жёстко скользил по вымени Луны, основанием вжимаясь между её налившихся румяным цветом страсти губ, собирая на ствол женственный глянец её смазки при каждой дразнящей, медлительной фрикции, пока впивающиеся в кожу клыки распаляли и томили аликорницу ещё больше. Она постанывала от ласк, выгибалась навстречу, позволяя копытам добраться до оснований своих крыльев, и инстинктивно обвивала узкие крепкие бёдра задними ногами. Перед глазами темнело при воспоминаниях о том, как нестерпимо хорошо было каждый раз, когда она, не контролируя себя, сжимала Сомбру, притягивая ближе к себе, в себя, внутренне боясь, что он оставит её хоть на мгновение без этой текучей страсти, без затапливающего чувства наполненности и принадлежности.
Похоть затуманила разум. Ни один не уловил момент, когда единорог отточенным, мимолётным движением подался назад и скользнул в аликорницу. Обоим больше не было дела до любого явления, кроме чарующего чувства единения, ощущения нежной плоти, обёрнутой вокруг жёсткой, что вбивалась в неё с каждым мгновением быстрее и быстрее. Сомбра запрокинул голову в наслаждении, дыша через открытый рот. Его передние копыта сминали украшенные белыми полумесяцами бёдра, притягивая Луну ближе, но она сама была рада подаваться навстречу, до боли скрещивая задние ноги у него за спиной и кусая одно из своих копыт в тщетной попытке заглушить крики. Потемневшие от вожделения глаза закатывались, чистая грива пропитывалась потом и зачёсывалась о гладкий мрамор; аликорница едва выдерживала напор страсти овладевающего ею жеребца. Она бессвязно и отчаянно, сквозь стоны и всхлипы, умоляла пощадить её, но лишь прижалась теснее и глубоко, грязно поцеловала, когда Сомбра склонился над ней и упёрся в скамью передними ногами в неконтролируемом, развратном желании вбиться в Луну как можно глубже.
Поцелуй не мог заглушить их страсть — стоны, рычание и вскрики встречались в сплетении языков и яростном сминании губ, резонируя и достигая глубин душ, побуждая двигаться быстрее, жаднее, глубже. Луна больно впилась копытами в плечи Сомбры, извиваясь и крича во власти первого оргазма; ощущая бешеное сокращение мышц, что сворачивались вокруг распирающего их члена, жеребец озверел окончательно. Сверхчувствительной от близости экстаза головкой продираясь вглубь, в тесноту жаркого и влажного лона, он испытывал пиковое удовольствие. Сомбра желал растянуть его, удержать себя на грани и насладиться всеми будоражащими переливами ощущений, которые дарила ему его любовь. Бешено, на грани возможностей двигаясь внутри аликорницы, единорог впитывал шёлк её тела, вылизывал и кусал горловую впадину, пьянел от вида её экстаза. Легко изменив угол проникновения, но оставив скорость и глубину прежними, чтобы при каждом движении мокрый от смеси соков ствол полировал набухший клитор, Сомбра понял, что больше не может сдерживаться.
Частый и громкий хлюпающий звук их единения вовсе не помогал продержаться дольше. Краем сознания, тем крошечным уголком, что ещё был способен думать и анализировать, Сомбра понимал, что они предаются соблазну уже слишком долгое время, но ему всё равно было мало. Он никогда не мог насытиться этим восхитительным телом, голосом, что выкрикивал или стонал его имя в пылу соития, густым мускусным ароматом и вкусом её возбуждения — всё это доводило его до головокружения, до безумия, до ломки, рядом с которой не стоит никакая другая зависимость. И сознание, возвращающееся после того, как он бурно кончил в испытавшую второй оргазм аликорницу, непоколебимо твердило, что их время закончилось.
Несколько минут они всё равно лежали, мокрые и вымотавшиеся, переплетённые в объятьях и тяжело дышащие, и никуда не спешили, наслаждаясь отголосками пережитого блаженства. Из поцелуев утекла жадность, сменившись ленной сытостью, копыта не хватали, а лишь осязали оставленные после вспышки следы. Луну клонило в сон; она чувствовала себя одновременно наполненной и опустошённой. Сомбра в любой другой момент непременно отнёс бы её в постель и дал отдохнуть в своих объятьях, сколько ей захочется, касаясь губами гривы и невесомо поглаживая, но здравый смысл и так твердил о том, что они потратили на «мытьё» много больше времени, чем реально требовалось.
— Пора, Луна, — успокаивающе шепнул единорог, поднимая аликорницу и относя её к ближайшему бассейну.
Луна, сонно промычав, умостилась лицом ему в место соединения плеча и шеи и позволила войти вместе с собой в воду. Прохлада приятно обволокла разгорячённую кожу, смывая пот и остужая пыл. Разум и взгляд прояснились. Кобылка смогла открыть глаза, всё ещё слегка косящие, и полупьяно улыбнулась крепко держащему её единорогу.
— Какая же ты красивая. Особенно когда кончишь парочку раз.
Что бы Серпент ни показала Селестии — та увлеклась этим настолько, что не обратила внимания на чудовищное опоздание сестры и её мужа. И, едва увидев, что они вошли в домашнюю библиотеку и приблизились к массивному столу в необычной форме шестилистного цветка, аликорница толкнула к ним полупустую книжку с последним схематичным изображением дерева. Из-за стиля рисовки казалось, что оно вырезано из кристалла.
— Вот что имела в виду Серпент! — восторженно воскликнула Селестия. — Патрилум говорил о том, что природа обставила его — он говорил об этом древе!
— А Старсвирл, в свою очередь, писал о семени, которое он и другие Столпы посадили, — мгновенно провёл аналогию Сомбра. Луна, несмотря на холодную ванну, ещё витала в облаках. — Что это за дерево, где нам его искать и что оно делает?
— Древо, — поправила Селестия, — древо Гармонии. Сосредоточение великой исцеляющей и защитной силы, но Патрилум ничего не написал о том, где нашёл его.
— Ох, ну конечно, — закатил глаза единорог.
— Сказал разве что о том, что оно находится в пещере Эквестрии.
— Это существенно сужает круг поисков.
— Хватит ёрничать.
Жеребец лишь вздохнул, рассматривая древо подробнее. Ничего нового усмотреть не удалось, разве что на некоторых его ветвях схематично ютились какие-то заштрихованные спирали, не несущие ничего полезного.
— Это всё, что у тебя есть? — спросила Селестия. — Патрилум больше не оставлял никаких посланий?
— По-моему, нет, — покачала головой Серпент Гланс. — Я оставила всё так, как было до его ухода. Больше ничего про это древо он не писал, но я могу помочь вам. Срочных заказов всё равно нет, а ещё у меня… довольно неплохой нюх, если это сыграет какую-то роль, — смущённо шаркнула копытом по арабскому ковру гибрид.
Эквестрийцы коротко переглянулись.
— Да, — кивнула Луна. — Нам пригодится любая помощь.
— Спасибо, Серпент, — тепло поблагодарила Селестия. — Хоть кто-то из аликорнов не равнодушен к нашей беде.
— Это — беда всего мира, — серьёзно ответила гибрид, левитируя к журналу отца несколько талисманов его изготовления. — Не стоит думать, что он ограничится одной только Эквестрией — он будет играть со всем миром, как только ему надоест эта песочница.
— Скорее уж лужа, — заметил себе под нос Сомбра, закатывая глаза и вспоминая, как поневоле покинутая земля выглядела в последний раз.
Интересно, как она выглядит теперь? Да как угодно, это же Дискорд и его безумие.
Серпент тем временем сделала то, чего никто не ожидал: развернула талисманы, как если бы открывала коробочки, и начала хитрым образом подсоединять их друг к другу. Несколько ловких движений телекинеза — и руны собрались в полый конус, внутри которого переливалась и пульсировала чёрно-голубая спираль.
— Ну вот, — довольно объявила аликорница, поглаживая получившееся устройство копытом. — Теперь не страшно туда идти. Эй, чего это вы? Не знакомы со сборными артефактами? — она уронила на него искру магии, и талисманы компактно сложились в шестигранник.
— Да, не доводилось такое видеть, — проговорила Луна, часто моргая. — Что он делает?
— Этот? Атакует. И очень хорошо — не только нанося урон, но и подавляя естественное сопротивление магии. Отец, — хихикнула Серпент, — сам не знал, что его творения так умеют. Он сказал, что это из-за смешанной крови у меня такое нестандартное мышление. Я могу сделать вам похожие, даже с другими свойствами.
Все сошлись во мнении, что это было бы очень кстати и что глупо отказываться от дополнительной помощи, поэтому Серпент с удивительной ловкостью модифицировала регалии сестёр, вставив в них зачарованные камни или вовсе заменив их чем-то, что на них было очень похоже. Так Селестия раздвинула свои магические горизонты и получила возможность набирать силы от солнечного света, не лишаясь их в его отсутствие, а также использовать тёмную магию, не опасаясь негативных последствий её несовместимости с родным вектором. Луна же лишилась необходимости засыпать для перехода в мир снов и отныне могла делать это непосредственно в сознании, пока обеспечивающие поддержку для такого фокуса арканиевые нити в её нагруднике не перегорят; это позволяло ей также нырять в подпространство и перемещаться из одного места в другое без каких-либо затрат в мгновение ока или не перемещаться вообще, а лишь прятаться таким образом от того или иного воздействия, пусть даже всего на мгновение. А для Сомбры оказался намного полезнее артефакт в виде ободка, который позволял ему сохранять душевную энергию при переходе в теневую форму и совершать активные действия, расходуя магию в обычном режиме без комбинирования с трансфигурацией.
Серпент была в восторге и обещала, что всё будет работать. Сомбра не слишком ей верил.
— Послушай, — вкрадчиво втолковывал он после того, как сёстры уже опробовали новые способности и вдохновились ими, а теперь устроили спарринг где-то на фоне. — Если я действительно сделаю так, как ты говоришь, я свалюсь с выгоранием как минимум на неделю, а сейчас я буду не рад такому отпуску, потому что вряд ли смогу спокойно отлежаться, почитывая записи Старсвирла. К тому же, их наверняка смыло куда-нибудь далеко.
— Просто поверь мне и хватит крутить его на копыте, он не терпит небрежного обращения, — проворчала Серпент, отбирая украшенный красными самоцветами ободок и водружая Сомбре на голову, словно венец или даже корону. — Только не делай этого в моём саду, лучше пойдём в пустыню и разнесём тот колодец, он всё равно никому не нужен.
— Ладно, — с сомнением протянул Сомбра, шагая к выходу из территории особняка. — Но имей в виду: если что — я отлежусь и все фонтаны тебе кристальной пылью забью.
Тем не менее, Серпент не лгала. Когда они пришли в пустыню и Сомбра, выдохнув, превратился в тень, устроил внутри себя ураган и затем добавил в него сгенерированные с нуля острогранные чёрные кристаллы, превратив пространство в мясорубку, от заброшенного колодца остались только неровные обломки да цементная крошка, а единорог как ни в чём не бывало вернулся в облик пони и спрыгнул на песок совершенно невредимым, не уставшим… и даже не вспотевшим.
— Это… — всё ещё не верил единорог, с сомнением глядя на колодезные останки, пока Серпент Гланс, по-драконьи чирикая от восторга, пританцовывала рядом с ним. — Это точно я сделал? Но… — он рассмотрел свои копыта, не несущие никаких следов ран или остаточной чёрной дымки, что жутко сочилась прямо с шерсти, случись перенапрячься, — я же как будто ничего не сделал!
— Потому что так оно и должно работать! Не бесконечно, конечно, но…
Сомбра медленно расплылся в острозубой улыбке от уха до уха и сделал то, что случалось у него крайне редко — в приступе редкой благодарности и радости он сграбастал Серпент в охапку и поцеловал в щеку, которая на ощупь, невзирая на шерстяной покров, оказалась больше похожей на чешую:
— Ох, всетёмные звёзды, прости, что я не верил тебе. Это потрясающе!
— Полегче, друг, я не хочу, чтобы Луна из ревности отправила меня в подпространство, если она нас застанет, — засмеялась Серпент, отодвигая по-жеребячьи счастливого Сомбру крылом. — Ну что ж, теперь у нас определённо есть чем ответить Дискорду на его шалости.
Последние талисманы были использованы по назначению: для телепортации в Эквестрию. Они вернулись ночью — по крайней мере, Дискорд сделал так, чтобы была ночь. В первое мгновение друзьям показалось, что они по ошибке переместились на дно океана, но отсутствие воды и возможность дышать лёгкими подсказала, что рыб совершенно не смущает плавать прямо по воздуху, задорно развевающиеся на невидимых течениях водоросли на самом деле — увеличенная раз в тридцать морковная ботва, торчащая прямо из шахматного поля, а крабы — пони, сросшиеся боками и попарными конечностями, не имеющие теперь возможности перемещаться по-другому.
— Не думал, что скажу это, — скривился Сомбра, — и мне совсем не нравится контекст, но… да, это определённо Эквестрия.
Раздался громкий шлепок. Единорог обернулся и подскочил от неожиданности, увидев, что звук создала упавшая Луна — она потеряла равновесие, потому что задняя половина её тела заменилась шикарным рыбьим хвостом. Аликорница пошлёпала модифицированной частью тела о розово-фиолетовую плитку и заклинанием вернула свои задние ноги на место. Вспышка, бирюзовый дым — и у неё их две пары.
— Да что за?! — громко выругалась Луна.
— Муравьишка, — умилилась Серпент, хихикая.
— Не-е, креветка! — отозвался незаметно появившийся у неё за спиной Дискорд и вернул Луне рыбий хвост, присобачив его вместо родного.
— Понисейдон, — припомнил одну из древних религий Сомбра, и его вороная грива забесновалась, приходя в движение и превращаясь в трепещущую тень.
— Верни всё на место! — развернулась к драконикусу Селестия. — И это касается не только нашей сестры, но и всей Эквестрии.
— Ого, как решительно, — Дискорд улёгся животом на что-то невидимое, подпирая передними лапами неправильную голову. Его хвост насмешливо тюкнул аликорницу по белому носу. — А что, если я скажу «нет», а потом скажу «полижи мой зад»?
— Зачем ты это делаешь? — игнорируя грубость, обвела крылом абсурдный пейзаж принцесса. — Мы не станем изгонять тебя обратно, если ты согласишься жить в нашем мире, не изменяя его и не причиняя нашим подданных страданий.
— О, а почему ты решила, что они страдают? — хитро сощурился драконикус. — Может, они наоборот вдруг обрели свободу впервые в своей жизни?
Мимо проплыл Лайт Кнайт, обращённый в подобие акулы-молота. Увидев краем выпученного глаза Селестию, он с рыком оскалил зубы и развернулся к ней. Принцесса попятилась, а Дискорд продолжал, не обращая на одержимого никакого внимания:
— Что, если я скажу тебе, что не прикладывал к твоим подданным ни крупицы фантазии, а лишь снял их оковы и позволил им быть теми, кем они должны были стать с рождения и кем быть хотели в глубине души?
— Ты лжёшь, — прошипела Селестия.
— Ты так уверена в этом? — глумился Дискорд. — Или тебе нравится так думать, потому что тот скучный, жалкий, мелочный мирок был тем, что покорялось тебе и поддавалось управлению? Из него ты могла лепить всё, что тебе нравится, получать уважение за то, что ты абсолютно ничего не делаешь, а попробуй заслужить его теперь! Попробуй заставить уважать себя тех психов, которыми они должны были стать, если бы не твоя диктатура! — он орлиной лапой издевательски повторил жест крыла Селестии. — Сможешь ли ты удержать свою игрушечную власть в условиях нерушимой свободы!
— Ты несёшь чушь! — закричала аликорница. — Твои законы неприменимы к этому миру и несут пони лишь несчастье!
Дискорд длинно хмыкнул и хвостом повернул голову Селестии за подбородок.
Теперь она смотрела на висящего в воздухе Лайта-акулу, раздувающего ноздри и клацающего зубами. Он дрожал от предвкушения, от жажды крови и убийства.
— Этот жеребчик так не считает, — прошептал драконикус. — Он готов кончить от одной только мысли о том, как вонзит клыки в твою шею или перебьёт твой хребет ударом хвоста. Был ли он счастлив до такой степени, ходя за тобой тенью и обожая до дрожи в коленях?
— Да!
— Нет! — отрезал Дискорд, взвиваясь над ней. — Это ты была счастлива получать подобное преклонение! Оно грело твоё тщеславие, которое ты так тщательно и хорошо скрываешь, было бальзамом для твоего самолюбия, больше которого только твоя гордыня! А собиралась ли ты отвечать несчастному взаимностью? Нет! Вовсе нет! Жалкий смертный не достоин коснуться сияющей богини! Он может только почитать её издали, находясь при этом от неё в полкопыта, и приносить жертвы, самой главной из которых является напрасно проживаемая в немой любви жизнь! Но теперь всё по справедливости, Селестия. Теперь ты получаешь ровно то, что заслуживаешь, ровно то, что должна, потому что в моём мире, Селестия, — жёлто-красные глаза плотоядно засверкали, пока рот двигался быстрее, чем произносились слова, — все одинаково хитры и безумны и могут делать всё, что захотят. В этом и есть суть настоящей свободы! Это вы, аликорны, и загубили вместе с моей расой!
Жаркий монолог был прерван выстрелом закрученной в чёрно-голубую спираль антиматерии. Она проплавила в теле Дискорда неровную сквозную дыру, заставив его замереть в шоке и перевести глаза сначала на утекающую из тела отвратительного клетчатого вида магию, а затем — на сурово расправившую крылья Серпент, удерживающую развернувшийся в убийственный конусообразный артефакт шестигранник.
— Слишком много болтаешь, — мрачно сообщила она, а в пустом нутре оружия закручивался новый заряд сокрушительной мощи, наливаясь цветом и свечением. — Тебе здесь не рады. Уходи, пока цел — туда же, откуда пришёл.
Дискорд впервые потерял насмешливое выражение, с натужным рычанием извиваясь в воздухе и закручиваясь в петли. Несколько раз пролетев в проделанную дыру, он резко выпрямился стрункой — и брешь завязалась сама собой. Драконикус с невиданной ранее затравленностью посмотрел на зажегших рога Селестию, Луну и Сомбру, а затем оскалил кривые клыки и свечой взлетел в небо, быстро загребая воздух разномастными крыльями. Венценосные сёстры бесстрашно ринулись за ним, двойной спиралью очерчивая оставляемый им воздушный след.
Солнечные лучи велением старшей превратились в незримые раскалённые лезвия, режущие и снимающие с Дискорда кожу тем больнее, чем быстрее он убегал. Прерывистый вопль боли сотряс небеса — и в атаку на Селестию и Луну полетели любые предметы, находившиеся в пределе досягаемости. Оживая, они выстраивались в неупорядоченные отряды и совершали жестокие нападения, обретая совершенно неожиданные свойства: вилки вдруг учились плеваться кислотой, а картофелины могли взрываться и собираться обратно, заключая части тела аликорниц в абсурдно тяжёлые оковы, тянущие вниз. Последнее испытала на себе Луна, но, полыхнув рогом, на мгновение исчезла, оставив все посторонние предметы там же, где они находились, и молниеносно появилась обратно, но совершенно свободная и тут же вновь бросившаяся в погоню.
Больше не давая сумасшедшим предметам шанса напасть, Сомбра обернулся тенью и разросся так широко, как мог, заодно устремляясь вверх и образуя отрезающую аликорниц и драконикуса от внешнего мира стену. Уничтожая оказавшиеся внутри вещи, единорог не удержался от того, чтобы швырнуть подвернувшийся под одно из теневых щупалец шкаф прямо в оказавшегося слишком неповоротливым, чтобы успеть за Селестией, Лайта, и огреть его по голове. От удара акулообразный пегас сразу сменил род деятельности и стал играть на упавшем под ним шкафу, как на рояле, извлекая, правда, звуки треугольников.
Сомбра не мог не посмеяться над этим, но он не позволял отвлечь себя. Применив несколько ускоряющих заклинаний и обогнав Дискорда, тень сомкнулась над ним потолком и выставила кристальные шипы, на которые драконикус не только насадился на полной скорости, но и вмялся гармошкой с тошнотворным хрустом прессующихся под действием инерции костей.
Капли тёмно-фиолетовой материи, выделяясь из порванных складок расплющенного тела, тут же улетучивались клетчатым дымом. Селестия и Луна хлопали крыльями, держа заклинания на изготовке, и напряжённо наблюдали за слоистой лепёшкой. Медленно из неё вылезла переломанная львиная лапа, взялась за один из кристальных шипов так, чтобы не навредить себе ещё больше, и оттолкнулась. Чавканье, с которым Дискорд стащил своё искорёженное тело с шипов, едва не поспособствовало выворачиванию желудков.
Он не завис в воздухе так непринуждённо, как прежде — резко просел, словно падая, прежде чем снова сумел воспользоваться левитацией.
— Это было очень грубо, — вручную расправляя себя из гармошки, недовольно сообщил он парящим внизу сёстрам.
— Нерушимая свобода, — ядовито откликнулась Селестия, — всё так, как ты и хотел!
Она без предупреждения обрушила на Дискорда ревущий столб пламени, словно само расплавленное тело солнца устремилось в атаку с завитков длиннейшего белого рога. Мощь заклинания подсветила глаза Селестии ярким сиянием, но Дискорд обоими лапами сдержал его, гримасничая от натуги. Его локти отчаянно дрожали, стараясь удержать силу, что была слишком велика для него. Львиная лапа вспыхнула золотом, призывая магию на помощь — и напор воплощённой солнечной ярости начал тесниться обратно к аликорнице, породившей его. Но Луна была рядом. Её собственное заклинание с дребезжащим магическим грохотом врезалось в разрастающийся золотой щит Дискорда, и пульсирующий лунный свет вгрызся в него, разъедая, плавя бреши, через которые плевками проникало пламя Селестии. Его касания были подобны врезанию расплавленного до жидкости металла, и новый рёв боли сотряс небеса, практически раскалывая их децибелами. Боль придала драконикусу сил и свирепости, и он, сдвинув брови над безумно сузившимися глазами, начал теснить обеих сестёр сразу.
И тогда его ударили в спину. Сомбра сосредоточил свою теневую форму в одном месте над занятым противостоянием аликорницам Дискордом, а затем обрушился на него, оплетая щупальцами и стремясь добраться до мозга. Единорог ужаснулся тому, насколько хорошо был защищён разум драконикуса, но лишь усерднее и злее вбуравился в него психическими атаками, стремясь вывести из равновесия, запутать, испугать. Львиная и орлиная лапы задрожали. Дискорд не выдерживал осады по трём фронтам. Поняв, что его песенка вот-вот будет спета, Серпент мрачно ухмыльнулась и нацелила своё грозное оружие между двумя сёстрами.
Раздался выстрел.
Время замедлилось.
Дискорд зевнул, помахав лапой напротив рта.
— Это было зрелищно, — его голос двоился эхом, пока он, разминая спину и заращивая раны, совершенно спокойно отходил по воздуху от держащегося сам по себе щита. Сомбра, подвластный этой остановке времени, отрывисто запорхал за драконикусом, словно был плащом, сотканным из тени. Дискорд оценил обновку, драматично запахиваясь в неё. — Драматично, да, верно. Но быстро становится неинтересным. Ах, вам хочется узнать как я это сделал?
Он ласково посмотрел в глаза Селестии и Луны, распахнувшиеся в шоке. Взгляд — единственное, что теперь было подвластно всем, кроме драконикуса.
— Я — властелин хаоса! — хищно рассёк он воздух напружиненной орлиной лапой. — Скульптор реальности, мастер каждой материи! — он медленно, угрожающе обернулся. — Ваши трюки выглядят жалко. Не больше, чем попытка построить фрегат из обломков гнилого плота.
Он начал спускаться вниз, как по лестнице, причём витой, неторопливо разъясняя:
— Я знаю каждую искру вашей магии. Каждую руну каждой формулы каждого заклинания. Я изучал её, я управлял ей, торча там, за завесой, потому что мне больше нечем было заняться. Я могу владеть чем угодно, если знаю, из чего оно сделано, а уж ваши силы…
Он бережно забрал оружие Серпент с замершим на выходе зарядом из её телекинеза и провёл свободной лапой по драконьему гребню аликорньей гривы. От ужаса зрачки гибрида сжались до размеров булавочных головок, но Дискорд не стал акцентировать на этом внимание. Он поскакал прямо по воздуху обратно наверх.
— …Я изучил досконально. И поэтому могу с полной уверенностью сказать: спасибо за представление. Это было ровно так интересно, как и я представлял.
Драконикус с расползающейся всё дальше кровожадной улыбкой установил артефакт перед своим щитом, направляя его на аликорниц.
— Никак, — прохрипел окончание речи Дискорд и театрально щёлкнул над головой пальцами.
Селестия и Луна успели разлететься в стороны. Серпент Гланс же была прикована к земле.
Она сумела взмахнуть крыльями и отскочить, но заряд артефакта был слишком силён и быстр. Само же оружие оказалось уничтожено в перекрёстном огне — Дискорд поставил его ровно под прицел двух правящих сестёр. Но о нём никто больше не вспоминал и не жалел, потому что его создательница умирала.
— Серпент! — в страхе закричала Селестия, бросаясь вниз. Луна нырнула за ней, и аликорницы, заложив вираж для ускорения, приземлились по обе стороны от гибрида.
Она агонически улыбалась, часто, шумно и резко дыша. Изо рта вырывалась кровь вперемешку с чёрно-голубой блестящей субстанцией, ударившей так сильно, что стала частью её организма. Эти частицы теперь послушно и терпеливо продолжали свою работу, сжигая тело полудраконицы изнутри. Её дни были сочтены.
Её секунды были сочтены.
Селестия и Луна бросали одно лечебное заклинание за другим, но всё было тщетно. Серпент Гланс продолжала судорожно втягивать воздух в лёгкие только за счёт тотального шока, но каждый вдох был для неё пыткой. Всё до последней клетки горело в огне и леденело в бритвенных тисках близкой смерти. Она пыталась что-то сказать, но это было невозможно. Сёстры проиграли битву за жизнь гибрида меньше, чем за полминуты.
Они стояли, поражённые произошедшим, не способные даже прокрутить эти события в памяти. Весь их мир занимал, зациклившись во времени, только один момент — когда глаза Серпент конвульсивно дёргаются, а тело вытягивается вместе с последним хриплым выдохом, растянувшимся до бесконечности. Селестия первой смогла сломленно опуститься на колени перед ним. И тоже ничего не смогла произнести.
Сёстры беспомощно смотрели друг на друга над телом кобылки, которую не смогли уберечь.
— Он ответит за неё.
— Да.
И снова потерянное, жалобное молчание. Вытерев слёзы, Селестия зажгла рог и с неуверенным вопросом посмотрела на сестру. Та не замедлила повторить действие.
Похороны аликорнов драли душу сильнее похорон смертных.
Сёстры расщепляли тело Серпент Гланс, но огни, которые от него оставались, не улетали в небо. И это не было трогательным жестом прощания, огоньки не начинали порхать вокруг аликорниц, нежно касаясь их — нет, они вообще не могли никуда вспорхнуть. Грузно спланировав на шахматный пол, они начали медленно угасать.
— Серпент — аликорн не до конца, — догадалась Селестия, вскидывая взгляд на сестру. — Драконья кровь мешает ей воспарить так, как это получилось у Лета.
Луна молчала несколько секунд, прежде чем тихо и слабо выдавить:
— Но она заслуживает этого, верно?
— Верно, — ещё тише согласилась Селестия и удивлённо подняла уши, когда сестра подхватила тающие огни телекинезом. И понесла их вверх.
Луна всё ещё висела вместо солнца, храня ночь. Луна взлетала к ней, утягивая огоньки за собой; словно чувствуя близость освобождения, они радостно заполыхали вновь и становились тем ярче, чем выше поднималась аликорница. Селестия взволнованно приоткрыла рот, наблюдая с земли. Бирюзовое свечение, окутывающее рог, побелело, и Луна запрокинула голову в видимом усилии. Огни в объятьях её магии, тонко и весело звеня, разгорелись до размеров крохотных солнц. А когда телекинетическое поле исчезло, не упали на землю, а остались в небе новым созвездием, созвездием дракона.
— Ты превратила её в звёзды, — прошептала в чистом восхищении Селестия, и слёзы снова сами собой покатились по её щекам. — Ты дала ей шанс сиять на небе вечно.
Луна не обратила бы внимания на её слова, даже если бы они были сказаны во весь голос ей на ухо, потому что все мысли теперь, в вышине, с которой обозревалась земля, были заняты одним смораживающим внутренности: «Сомбра исчез вместе с Дискордом».
— А вот тебя мне изучить не удаётся.
Дискорд перенёсся с единорогом в форме тени на вершину горы и там сбросил с себя «плащ». Почувствовав, что его вернули в нормальное течение времени, Сомбра тут же принял материальное воплощение и разжёг рог для атаки, но что-то в облике драконикуса заставило его погасить магию. Перенеся себе под хвост уже виденный единорогом трон, Дискорд опустился в него и закинул драконью ногу на ту, что принадлежала, предположительно, буйволу.
— Да, ты бессмертен, — продолжал драконикус, — да, владеешь магией, которая не подвластна больше никому в этом мире, да, твой интеллект превосходит среднестатистический здесь в разы, но ничто из этого не объясняет того, почему ты не подчиняешься моему колдовству! — он выглядел возмущённым. — Если не удалось изменить тебя ментально — физический контакт точно должен был сделать своё дело, но нет! Твоя сущность не изменилась, твой характер не подвинулся ни на йоту. В чём. Твой. Секрет?
Сомбра, прикрыв глаза, ухмыльнулся.
— Как именно ты извращаешь пони?
— Мы решили сыграть в двадцать вопросов? — отозвался в той же интонации Дискорд. — Сначала ответь на мой.
— Обязательно. Но после того, как ответишь ты. Я должен знать, от чего мне отталкиваться.
— Не бойся выдать больше, чем нужно! — елейно протянул драконикус. — Если мне будет нужно, я залезу тебе в голову.
— Так почему же, скажи, пожалуйста, ты не сделал так до сих пор? — не уступал в ехидности Сомбра. Он твёрдо добавил: — Тебе придётся ответить на вопрос.
— Я искажаю их воспоминания, — неохотно процедил Дискорд. — Так тонко, что их суть меняется незначительно — я лишь добавляю или убираю детали и меняю само отношение пони к этим событиям, заставляя его забывать истинные реакции. Подменить понятия в растерянном разуме тем, что мне требуется, после этого — проще простого.
— Умно, — бесцветно оценил единорог. — Теперь я отвечу, в чём мой секрет. Моё обещание сильнее твоих чар.
— Какое обещание?
— «Помни». Когда мы с Луной встретились, мы говорили на разных языках, и у нас ушло много времени, чтобы в буквальном смысле слова найти общий, хотя необходимость в этом была совершенно формальная. Потому что мы чувствовали и понимали друг друга совершенно необъяснимым образом. Наша связь, наше понимание были настолько крепкими, что это слово, даже взятое из чужого языка, я понял с первого раза. Она впервые попрощалась со мной именно им и прощалась им же в дальнейшем, но значение имел только тот, самый первый, раз. Значение имел только тот факт, что я понял его без перевода — настолько страстной была её мольба и настолько большим — страх меня потерять. В этом коротком слове уместились тысячи других, оно одно стало красноречивее любой поэмы, ведь она просила помнить её, чтобы мы не знакомились заново, когда она снова меня найдёт. Она умоляла меня запомнить то удивительное, что было между нами, потому что именно это она хотела пронести сквозь века, и она верила, что у неё получится, если я тоже захочу этого. И я хотел. Нас разлучали из раза в раз, но я помнил её и помнил свет, который она несла; я помнил её и помнил, как этот свет сиял ярче от нас двоих. Я помнил о том, как она развеяла моё одиночество и осветила непроглядную ночь. Я помнил о том, как легко и радостно мне с ней было, и я, сравнивая ощущение с пребыванием с другими пони, проникался отвращением ко всем, кроме неё, потому что никто больше не мог даровать мне чего-то даже отдалённо похожего. Я помнил обо всём и больше не был согласен на другое — вот почему ты так бессилен перед задачей изменить меня. Отвернуть меня от Луны — всё равно, что лишить ночь всех её теней.
— Это абсурд, — выплюнул Дискорд. — Слащавая романтическая чушь, которая не выдерживает никакой критики! Столько лет, столько пони, столько дел, столько ролей — у тебя был миллион возможностей, соблазнов и примеров! Ты так давно живёшь на свете, что не помнишь, сколько тебе лет — неужели за эту прорву времени ничто не смогло превзойти глупую жеребячью влюблённость?
— Смогло, — легко улыбнулся Сомбра. — Она превзошла саму себя, превратившись в чувство, перед которым бессильно что угодно. Да, ты прав — прорва лет, прорва пони, прорва ролей, прорва дел. Но с каждым прожитым годом я находил всё больше причин любить её. Моя любовь к ней не тускнела — она только становилась глубже и сложнее. И ты сам убедился, что теперь её не разбить, не уничтожить… и не извратить.
Дискорд прижался к спинке трона идеально выпрямившейся спиной. Его когти со скрежетом впились в подлокотники, лицо задёргалось в презрительном тике.
— Какая ирония, — скрипнул он. — Светлая любовь… в созданиях ночи. Никто не ожидал, что найти её будет настолько трудно, ха?
С быстротой молнии драконикус бросился к Сомбре, вцепляясь орлиными когтями ему в горло.
— Посмотрим, как ярко она сияет, — ненавидяще прошипел Дискорд единорогу в лицо. Сомбра распался в тень и бросился на него, но драконикус захватил неосязаемую материю обоими лапами и, сквозь титаническое сопротивление скрутив её, растворил в воздухе.
Тревожный полёт Луны среди крылатых свиней определённо терял весь трагический эффект одиночества, но Селестия не могла не беспокоиться за неё.
— Если что-то и случилось, Сомбра достаточно силён, чтобы за себя постоять! — уговаривала она, крича сестре с земли. — Мы его не найдём, и нам нужен отдых. Луна, спускайся уже, это смешно!
— Совесть не позволяет мне спать, понятно? — обернулась Луна и в очередной раз транслировала с кончика рога поисковую волну. — Я просто не могу спокойно лежать, зная, что Сомбра куда-то исчез посреди этого… бедлама.
— Если ты на лету свалишься от усталости, легче никому не станет, — буркнула Селестия и чудом была услышана. Луна затормозила, мучительно задумавшись, и неуверенно полетела обратно к сестре. — Давай попробуем поспать, вдруг он сам найдёт нас.
На небо издевательски выскочило солнце.
— Это ты правильно сказала, «попробуем».
Селестия нахмурилась и потянулась к дневному светилу своей магией. Натужное выражение проступило у неё на лице, и она резко выдохнула от бессилия:
— Полный бред. Солнце кажется мне… кусочком груши.
Луна вздохнула:
— Похоже, теперь моя очередь творить купол.
Она улеглась на живот высоко подняв голову, и с рога растеклась просторная тёмная полусфера, не пропускающая свет. Селестия робко улыбнулась, заправляя за ухо локон цвета морской волны:
— Прямо как в жеребячестве, да?
— Ты тогда была подростком, — подвинулась аликорница, позволяя сестре забраться внутрь и лечь рядом. Она тихо прошептала, кладя голову на передние ноги: — Быть может, нам удастся найти Сомбру через сон…
Ей снились деревья. Безумное, оглушающее множество деревьев, чьи стволы раскачивались под порывами ветра, преграждая ей путь. Их длинные ветви тянулись в космос, голые макушки касались неба и утопали в густом тумане его выси; натужный треск сгибаемой, но не ломающейся древесины наполнял воздух тревожными неживыми криками. Деревья сплетались корнями, их побеги оплетали ноги Луны, не давая ей сделать ни шагу дальше. Стволы, склоняясь друг к другу под ветром, стремились замереть так, слившись в непроходимую стену. Любой крик заглушался настырным шорохом листвы, и тьма, жидкая тьма окутывала пространство, не давая осмотреться и гася любую вспышку света. Запертая в этом клаустрофобном видении, аликорница начала задыхаться и не могла покинуть лесной ад, пока что-то чёрное не завязало ей глаза неосязаемой тканью.
Она вздрогнула, просыпаясь. На куполе снаружи что-то билось и возилось, стремясь привлечь её внимание. Посмотрев на неспокойно спящую сестру, Луна выдохнула в попытке успокоиться и телепортировалась за границу щита.
Был день. Нельзя было с уверенностью сказать, сколько на самом деле проспали сёстры — время сошло с ума вместе со всем миром. Но тени были такими густыми, словно стоял полдень. Они радостно затанцевали, как только Луна обратила на них внимание, и торопливо, но так, чтобы аликорница точно успела за ними, потекли прочь.
— Сомбра? — позвала кобылка, но ответа не было. Ей пришлось довериться.
Луна полетела за бесплотными проводниками, часто оглядываясь, чтобы запомнить дорогу или вовремя заметить подвох. Вместо ощущения близкой подставы откуда-то взялось чувство защищённости, будто тени каким-то образом позаботились, чтобы им никто не помешал. Местность перестраивалась, как ей вздумается, пони занимались бессмысленными и безумными занятиями, неодушевлённые предметы строили свои цивилизации, день сменялся ночью каждые десять-пятнадцать минут, но тени и доверчиво летящая за ними аликорница оставались неизменными.
Увидев, что тени нырнули в густой лес, Луна затормозила в воздухе.
— Н-ну уж нет, — неровно выкрикнула она в замшелые стволы. — Мы туда не полетим. И не пойдём! Мы, можно сказать, только оттуда.
Тени молчали, но аликорница откуда-то знала, что они остановились и ждут её внутри.
— Мы доверяем своему чутью, — приземлившись, демонстративно топнула копытом Луна. Тени подплыли к ней маленькой густой лужицей и плавно перетекали краями некоторое время, пока не убедились, что аликорница на них смотрит. Затем они стали меняться.
Древняя кристаллопись уже успела выветриться из памяти. Кобылка удивлённо приоткрыла рот, наклоняя голову набок в попытке откопать хоть что-нибудь из забытой грамматики. Почему именно этот яз…
Перед глазами ярким солнечным светом вспыхнул открытый и тёплый берег реки, сырой слипшийся песок и палочка в кровавом телекинезе, неумело вычерчивающая руны.
П
О
М
Н
И
И тени вновь нырнули в чащу. А Луна, набрав воздуха грудь, словно это был океан, бросилась за ними.
Не всегда получалось лететь: стволы росли почти так же плотно, как в её недавнем жутком кошмаре. Аликорница бежала изо всех сил и старалась при этом не провалиться ногой ни в какую нору, чтобы не получить перелом и не застрять здесь. Она невольно обратила внимание на то, что лес выглядит… правильно. Буйволы не танцевали балет, деревья не дискутировали о последнем магическом труде, а лианы из моха и пыли не страдали излишней сексуальной возбудимостью. Это был просто лес, старый и живой, как оплот здравого смысла и естественности среди чокнутого карнавала.
Луна почувствовала себя намного спокойнее, как только это поняла, даже если её сердце колотилось в груди от долгого бега.
Тени замедлились перед тем, как исчезнуть, и аликорница оказалась им благодарна: обрыв явился совершенно неожиданно. Отыскав своих проводников взглядом, Луна спланировала за ними. Послышался пульсирующий перезвон. Его не существовало в реальности — мозг сам дополнял происходящее звуком на основе импульсов, которые передавали каналы рога.
А пространство здесь просто пульсировало магией.
— Сомбра? — негромко позвала аликорница. Тени исчезли, пока она вчитывалась в свои чувства.
Робко и несмело, почти боком она зашагала по подсохшей траве. Луна скоро осмелилась закрыть глаза и позволила чутью вести её, куда нужно, лишь иногда подсматривая, чтобы не споткнуться ни об какой камень или добравшуюся до сюда корягу корня. И с каждым разом вокруг становилось всё светлее, но это явно не было солнцем.
Наконец иллюзорный звон не стал оглушительным, но его уже нельзя было игнорировать или списывать не то, что померещилось. Аликорница открыла глаза и ахнула, распахнув крылья.
Она стояла перед деревом лазурных тонов, словно вырезанном из цельного кристалла. Тёмные корни стелились по каменному полу, а листья, похожие больше на драгоценные подвески, медленно играли на невидимом ветру — том же самом, который развевал своим течением волосы сестёр. Пять разноцветных драгоценных камней венчали самые крупные гранёные ветви. Магия от этого явления была так сильна, что, пропитав растущие рядом цветы, заставила их светиться.
Рисунок не был схематичным. Напротив, он был точным.
— …Древо Гармонии?
Тени не отвечали. Обычные тени не славятся разговорчивостью или подвижностью, если то, что их отбрасывает, не шевелится.
XXVIII. Колыбельная
Элементы Гармонии. Только такое поэтическое название и просилось на ум для того, что избавило Эквестрию от короткой, но чрезвычайно яркой тирании Дискорда. Шесть стремительных потоков чистейших из существующих цветов сложились в сияющую радугу, обратившую неверяще хохочущего драконикуса в камень и драгоценной целительной волной омывшей искорёженную землю, исцелив её. Всё вернулось на свои места — опустились на землю свиньи без крыльев, рухнули цивилизации пуховых подушек, ушёл обратно в лес театр диких животных… Элементы Гармонии остались бессильны только перед двумя вещами: приведение разума пони в порядок и возвращение Сомбры.
Стремительный взлёт Луны в поднебесье был воспринят подданными как выражение радости, но они были правы лишь отчасти. О, она бы праздновала и веселилась наравне со всеми, если не искреннее, если бы не зря не дышала в переполненном надеждой ожидании, сканируя землю глазами в чаянии увидеть знакомую дьявольскую темень гривы или острый красный взгляд. Но минуты текли, тот, кого аликорница искала, не появлялся, и на землю она возвращалась в смятении и расстройстве, не переставая просматривать окрестности ни на миг. Сладость победы выветрилась и рассыпалась горьковатым пеплом одиночества по увенчанной чёрной короной голове.
С момента исчезновения матери Луна уяснила для себя, что её может покинуть кто угодно — по велению собственного желания или рока ограниченности земного бытия. Но не Сомбра. Вне зависимости от того, что случалось в их жизнях или во всём мире, аликорница знала, что он помнит и любит её, что он любой ценой найдёт её и придёт к ней, а затем не отпустит так долго, как будет возможно. Теперь же впервые в жизни возвратилось что угодно, только не он.
Им и раньше случалось оказываться порознь, но после такого колоссального времени вместе принцессе ночи казалось, что её лишили светила.
Капризная и обидчивая часть Луны чувствовала себя так, будто её предали, и сделал это тот, от кого она даже в самых дурных мыслях подобного не ждала. Однако долго хандрить у неё не вышло: Селестия мягко, но настойчиво намекнула ей коротать время за работой, потому что в одиночку страну не восстановить. Последствия короткого правления Дискорда не могли быть устранены одними лишь Элементами Гармонии: они были в силах исправить сами магические деформации, но не то, как они повлияли на тех, кто от них пострадал. Побочно старшая из принцесс занялась их изучением, надеясь, что выйдет также на след Старсвирла.
Общественность тоже всколыхнуло появление такого чуда; возможно, их взволнованность оказалась даже сильнее, чем хотелось бы. Впрочем, какого отклика ожидать на чудо, фактически, одним махом справившееся с тем, с чем не могли совладать ни принцессы, ни армия? Доверие к последней не снизилось слишком сильно, но на неё явно перестали надеяться в случае слишком большой беды. И, несмотря на то, что ночные и дневные гвардейцы служили Эквестрии на одинаковых началах, к появлению именно созданий Сомбры начали относиться, как к чему-то нежелательному. Приход Дискорда добавил красок трагичности Энитирского инцидента, а бэт-пони оказались наиболее близко связывающимся с ним явлением. По той простой причине, что они уцелели, хоть и ненадолго.
В древние времена у пегасов, говорят, было принято рубить голову гонцу, принесшему дурную весть.
Луна присутствовала на празднике в честь победы над Дискордом формально, сдержанно принимая поздравления и коротко отвечая на благодарности. Для неё не было победы, если она проиграла Сомбру.
Только лишь сестра могла дать ей иллюзию присутствия родственной души рядом. Без этого ощущения Луне казалось, что у неё отмерла половина тела, причём не передняя или задняя, не правая или левая, а по половине от абсолютно каждой клетки тела. Дворцовые кобылки даже нанесли ей макияж, чтобы скрыть невесть откуда взявшиеся мешки под глазами, и брызнули в зрачки соком беладонны, чтобы придать им былой блеск и растушевать выступившие на белках капилляры — вот до чего ухудшилось физическое состояние аликорницы вместе с душевным.
Сама Сомнамбула по сравнению с Луной в тот вечер стала бы символом отчаяния — столько надежды было вложено в каждую прожитую секунду, столько внимания приложено к поиску одного-единственного пони, который так и не соизволил ни появиться, ни хотя бы мелькнуть где-нибудь. Все заклинания молчали, их паранормальное взаимное чувствование словно уснуло. Аликорница была окружена пони, но чувствовала себя как в изоляции. Вокруг Селестии постоянно кто-нибудь крутился. Она лучилась удовольствием. Ей всегда нравилось быть в центре внимания, а когда это ещё и подкрепляется чувством заслуженности… словом, Луне совсем не хотелось омрачать веселье сестры своим горем. Она со слабой улыбкой нашла утешение в компании ночных гвардейцев, также празднующих в стороне ото всех, и те встретили её, словно родную мать.
В песнях и танцах наступил вечер, и сёстры крыло к крылу вышли на балкон, чтобы на глазах у подданных сменить день ночью.
— Мы можем поговорить чуть позже, когда все разойдутся? — шёпотом попросила Луна и услышала неизменно мягкое:
— Конечно, сестрёнка.
Селестия в той же манере, являя собой образец царственности и совершенства, опустила солнце, и, пока она это делала, весь её облик светился умиротворением. Каждая черта в апельсиновом свете заката приобретала особенную бархатистость и лоск, развевающаяся пастельная грива занималась тем же искристым пламенем, что и горизонт, принимающий уплывающее на покой светило. Восхищённые вздохи подданных сопровождали каждую волну магии, проходящую по идеальному гладкому рогу, и таинство завершилось громовыми аплодисментами сотен копыт.
Луна нежно улыбнулась ежедневному успеху сестры, но этот жест остался незамеченным: не нарушая композиции своего выступления, Селестия слитным движением развернулась к подданным и вернулась обратно в торжественный зал. Ритм её шага не сбился, не нарушился — толпа почтительно расступилась, освобождая дорогу, чтобы королевским шлейфом сомкнуться за хвостом аликорницы и потянуться вслед за ней. Луна растерянно проводила эту процессию взглядом и вывела на небо ночь, чувствуя за спиной лишь молчаливое присутствие бэт-пони.
На секунду ей показалось, что они жалеют о своей преданности.
Становилось тихо. Приглушалась музыка, играла спокойнее, не вызывала в центр рыже-золотого от света свечей зала бойким плясом. Смех угасал и сменялся по-интимному негромкими разговорами, проходящими только сразу после праздника под бокал шампанского и канапе, к которому так ни разу и не притронутся. Луна подумала о том, что Селестия тоже скоро отправится в постель вслед за большей частью своих подданных. Она ненавязчиво отделила от только вошедших в раж веселья бэт-пони и ускользнула на балкон, чтобы обнаружить, что он уже занят.
Сестра была там, но не одна. И, видимо, достаточно, чтобы светские разговоры перешли к настоящим откровениям. Впрочем, кто знает…
— Я хочу извиниться, Ваше Высочество, — тихо и подавленно прозвучал голос Лайт Кнайта. Луна остановилась, не показываясь в дверях.
— Что ты имеешь в виду? — сочувственно откликнулась Селестия.
— Своё поведение во время нашествия драконикуса. Оно было… по меньшей мере недостойным гвардейца, жеребца, по…
— Ш-ш, — мягкое успокаивающее шипение, сопряжённое, очевидно, с касанием губ копытом, заставило легата замолчать. — Ты не контролировал себя.
— Я должен был! — голос Лайта горестно поднялся. Луна выглянула из-за косяка, догадываясь, что они не будут смотреть по сторонам в такой момент.
Селестия сидела подле перил, тесно прижав к телу большие крылья и ласково глядя на пегаса, который, напротив, её взгляда избегал. И без того не выдавшийся ростом, он сгорбился и сжался, являя собой непривычно жалкое зрелище.
— Ты был под властью Дискорда. Никто не мог владеть собой, — увещевала Селестия.
— Я был должен, — упрямо прошептал Лайт. — Я поклялся служить и защищать Вас, всегда, любой ценой. Даже Дискорд не мог стать мне преградой, но нет! — почти вскрикнув от отвращения к самому себе, пегас опустил голову совсем низко. — Вместо того, чтобы броситься с мечом на него, я попытался убить Вас.
Аликорница помолчала некоторое время, и за этот промежуток тишины легат, судя по заходившим по челюсти желвакам и оскалившимся зубам, успел придумать для себя самую лютую казнь.
— Подумай лучше вот о чём, — наклонилась к нему Селестия, улыбаясь и ловя взгляд своего слуги. — Дискорд оборачивал пони их противоположностями, верно? Ты не занялся религией, не стал бояться собственной тени, не стал предприимчивым корыстолюбивым дельцом. Нет. Ничего из этого. Вместо этого ты стал ненавидеть меня. Почему?
Лицо Лайта посветлело, но эта одухотворённость пред лицом божества подёргивалась и мерцала под осознанием собственной смертности, мимолётности, ничтожности.
— Потому что всё, что я делал в своей жизни, было сделано из любви к Вам, — выдохнул легат, закрыв глаза и покачнувшись навстречу Селестии. От искренности и страстности его слов Луну почти пробрала дрожь. — С того момента, как я услышал одно Ваше имя, я почувствовал невероятный трепет и вместе с ним — покой, словно все мои терзания и поиски хранились в этом слове. Я сомневался в том, что армия была правильным выбором, и никакие достигнутые вершины не могли разубедить меня — до того момента, как я увидел Вас вживую. Тогда я возликовал, я возрадовался тому, что стал легатом и теперь могу быть рядом с Вами каждый день. Я понял, чего мне не хватало, я понял, что я искал — никакие умения и никакая доблесть не имеет смысла, если тебе некого защищать. Да, я люблю Вас, — выпалил наконец он, вскинув взгляд и смотря Селестии в глаза с решимостью обречённого, которому не осталось ничего более, кроме как быть отважным. — И я молчал об этом, я скрывал свои чувства, поскольку понимал, насколько бесполезен для Вашего могущества во вселенских масштабах. И Дискорд только доказал мне это, только опустил меня на землю с небес, согретых Вашим солнцем.
Аликорница не моргала, рассматривая пегаса так, словно впервые его увидела. А так и было: без масок сдержанности и субординации, с открытыми чувствами, совершенно обнажённый даже в полном комплекте доспехов, он глубоко дышал после своей речи и ждал удара.
Селестия наклонилась и коснулась его губ своими. Бирюзовые глаза разом широко распахнулись, но Лайт даже в самом бредовом сне не сумел бы отстраниться. Вместо этого он испустил едва слышный стон облегчения и блаженства и ответил на поцелуй. Луна, прикусив губу, отступила.
Этой ночью, собственной ночью, она будет лишней.
Деловая переписка Кристальной Империи с Эквестрией, как её колонией, на следующий день разбавилась письмом лично от Дженезиса и Анимы. Они принесли извинения за то, что Селестии и Луне пришлось в одиночку разбираться с проблемой, к которой готовили каждого аликорна в мире, и приглашали…
Луна в ярости испепелила письмо прямо в копыте чтеца, испугав бедного земного пони, не приспособленного к внезапным магическим фокусам, до икоты. Селестия посмотрела на сестру с непониманием и осуждением.
— На сегодня все свободны, — позванивающим от напряжения голосом провозгласила младшая из принцесс. Пони в очереди недоуменно переглянулись и неохотно потянулись к выходу.
Через полминуты успокаивающаяся дыхательным упражнением Луна открыла глаза и хмуро обвела взглядом опустевший зал. Затем она обернулась. Лайт по-прежнему был на своём месте позади Селестии, непривычно тихий и даже витающий в облаках…
— МЫ СКАЗАЛИ ВОН!!!
Легат, по-птичьи растопырив крылья, взвизгнул от неожиданности и подскочил на полметра над полом. Он всё равно не поспешил выполнять приказ, а сперва взглянул на Селестию и после её кивка разочарованно вылетел прочь — недостаточно расторопно, чем снова довёл Луну до кипения. Слабого заряда молния в круп придала ему сил и энергии, а затем бирюзовый телекинез с грохотом захлопнул забытые двери.
— Что происходит? — холодно осведомилась Селестия.
— О, значит, по-твоему, всё нормально? — прошипела в ответ ночная фурия.
— Да, и…
— Нет, Селестия, — гаркнула Луна, — то, что на нас обратили внимание и проявили к нам благосклонность лишь когда ситуация нормализовалась, это ненормально!
— Я понимаю, ты зла, но…
— Зла? Зла?! Да мы в бешенстве, сестра, в бешенстве! У них есть их знания! Их сила! Их Кристальное, Дискорд его разнеси, Сердце! Если бы Дженезис и Анима вовремя оторвали крупы от своих переливчатых тронов и пришли нам на помощь, Сомбре не пришлось бы жертвовать собой!
— С чего ты взяла, что всё…
— С того, — не давала и слова вставить разбушевавшаяся принцесса, — что Дискорд повержен, а Сомбры нет, и знаешь, когда мы видели его в последний раз? Когда живая тень привела нас к древу Гармонии! Он пожертвовал собой тем или иным образом, чтобы выторговать знание о том, где оно находится!
— Но зачем было уничтожать письмо?!
— Там не было ничего важного. А если и было, нас оно явно не касается. Нас ведь бросили в самый трудный момент, потому что мы совсем не имеем отношения ко всем по-настоящему ответственным взрослым делам и играем в бирюльки!
— Вот это уже точно по-жеребячьи! — нахмурилась Селестия, распахивая крылья. — Я отвечу на письмо. Умолчав, естественно, о…
— Можешь сказать, — обиженно перебила Луна, соскакивая с трона и уходя. — Можешь сказать что угодно, даже ложь! С нами тут всё равно никто не собирается считаться! С твоего позволения, я вернусь в опочивальню. Моё время, время, когда я не буду никому мешать, ещё не пришло.
Аликорница широким шагом, почти переходя на рысь, влетела в свои покои и магией захлопнула дверь. В одиночестве, без ощущения потерянности в тени сестры и безразличия со стороны обожающих её пони, в целительном и отрезвляющем одиночестве, не мутящем её душу, она тяжело прислонилась лбом к балдахину кровати и выдохнула. Поджав губы, Луна воспроизводила в памяти сцену из тронного зала и корила себя за несдержанность, но искреннего раскаяния в себе найти не могла.
Только благодаря Сомбре, верила принцесса, Дискорд теперь служил голубиным насестом в королевском саду, но никому до этого дела не было. Зачем искать настоящих героев, если есть готовый кричаще-белый идеал, которому можно приписать любые заслуги и фанатично млеть в солнечном свете такого совершенства?
— Я найду тебя, моя душа, — клятвенно прошептала Луна. — Чего бы мне это ни стоило.
Ей всё же придётся встретиться и поговорить с Анимой.
Сёстры выдвинулись в Кристальную Империю лишь через месяц. Всё это время Сомбра не давал о себе знать, бэт-пони не нашли ни единого его следа, а Луна не могла вытянуть никакой связующей нити даже из своего моря снов. Она истосковалась так, что это не могла скрыть никакая косметика и никакие наряды. Потускневшая, ссутулившаяся и сильно похудевшая, аликорница, как и прежде, с головой погрузилась в работу, выполняя вдвое больше, чем требовалось — довольно скоро она разложила всё по полочкам и автоматизировала так, что однообразную и более не напрягавшую ум рутину стало не грех отдавать на откуп помощникам, и ей оставалось только путешествовать по снам и приводить в порядок разум пострадавших от тирании Дискорда пони. В редких случаях ей не попадалось никаких тревожных или страшных снов, и тогда Луна взяла за правило патрулировать дворец, как один из её гвардейцев, и заниматься различными мелочами — например, украшать его по своему вкусу.
Это больше выматывало, чем отвлекало. Всю поездку Луна проспала, зарывшись в подушки в своей карете — обида на сестру всё ещё была сильна, и аликорница пожелала лететь отдельно. И когда она наконец вылезла на голубой кристальный свет, помятая, прищуренная и взъерошенная, совершенно не заботящаяся ни о том, что о ней подумают, ни о том, как бы пригладиться, Анима Кастоди смерила её понимающим взглядом и в первую очередь спросила:
— Что-то с Сомброй?
— Тебе лучше знать.
— Я не провожала его в царство мёртвых, Луна, — покачала головой королева, и аликорница недоверчиво подняла уши, — клянусь.
Компенсируя вспышку в своём дворце, принцесса ночи была образцом сдержанности и воспитанности в Империи. Она выдержала приветствие, высидела гостеприимный пир, вытерпела ещё одну порцию благодарностей и поздравлений и вынесла деловой совет на десерт, прежде чем вернуться к разговору с Анимой один на один, пока Дженезис увёл Селестию на прогулку по изменившемуся за время их отсутствия городу.
Лучи заходящего солнца играли в столешнице и кристальных стенах, отбиваясь от граней полупрозрачными радугами и преображая дворец в фантастическое, иллюзорное зрелище. Две аликорницы пили чай у окна в неуютном, тяжком молчании, отвлекаясь открывающимся видом на простиравшуюся до горизонта Империю. Несколько слуг поодаль остервенело полировали полы специальными губками, и замок наполнялся полупрозрачными отражениями.
Луна поняла, что что-то не так, именно благодаря им. Она недоверчиво всматривалась в неправильно отражающуюся на полу фигуру безмятежно потягивающей некрепкий напиток Анимы, размышляя: «С каких это пор кристаллы могут мяться, и это никого не заботит?». Действительно, только вмятина могла обеспечить такое ощущение размытости, искажения и надутости стройного в реальности тела. Только вмятина или…
Бирюзовый телекинез испарился, и чашка с вызывающе-громким звоном упала на блюдце, разлив чай по идеальной гладкости стола.
Кристаллы не могут мяться.
— Долго ты, — пожурила королева без тени обиды. — Не будь я так высоко развита, я бы обиделась.
— Ты беременна? — прохрипела ошарашенная Луна, разом топя в сердце лёд по отношению к наставнице.
— Да.
— И из-за этого ты не могла помочь нам?
— И Дженезис тоже. Это необычный жеребёнок, — голос Анимы многозначительно понизился, и она укрыла округлившийся живот бордовыми крыльями.
— Ты отдала ему свою оставшуюся жизнь? — слабо догадалась аликорница, почти не слыша себя за гулом участившегося сердцебиения.
— Намного сложнее, Луна. Я отдала потенциал. Мы с Дженезисом хотим дать миру аликорна, который не сойдёт с ума от древности.
— О-ох, — выдохнула принцесса, отодвигаясь, чтобы подоспевшие служанки смогли вытереть пролитый ей чай. — Разве это возможно?
— Мы предполагаем, что да, если пони будет иметь лишь потенциал стать аликорном, а не родится им изначально. Прожив часть жизни, как смертный, он поймёт те вещи, которые изначально бессмертному недоступны, запомнит ценности, которые утрачивают своё значение с течением времени, и обретёт идеалы, которые будут поддерживать его душу, не сдерживая его потенциал, — Анима помолчала, давая проникнуться сказанным. Затем она весомо закончила, выделяя каждое слово: — Столь же могущественный и бессмертный аликорн, способный принести пользу миру, но не способный повторить участь Витаэра, вечный страж и хранитель с добротой и любовью в сердце… Достойная цель, чтобы простить нам с Дженезисом наше невмешательство?
— Да, — сглотнув, закивала аликорница. — Да, вы… мы… я-я… я прошу прощения за недостойное принцессы поведение, — опустила она голову, но тут же подняла взгляд. — Но почему ты не сказала об этом сразу?
— Мы не знали точно, какими способностями обладает драконикус, — покачала головой королева. — Если бы он выудил это знание из ваших голов при помощи развитой телепатии — в теории, — он бы не позволил появиться существу, которое со временем станет способно побороть всё. К тому же, мы верили в вас и в то, что вы найдёте решение. Вы его нашли.
— Нашёл Сомбра, — поджала губы Луна, отводя взгляд. — А мы потеряли любой его след в этом мире. Может, Инскриптум даст ответ?
— Инскриптум не запоминает конкретных пони, какими бы знаменитыми они ни были, и ты это знаешь.
— Где нам тогда искать его?
— Ты искала Сомбру всю жизнь, — персиковые глаза проникали взглядом прямо в душу. — И вы всегда находили друг друга вне зависимости от того, насколько сложно это было. Уверена, в этот раз ты тоже справишься.
Анима немного помолчала.
— Но ты права. Я тоже не могу почувствовать его, как ни стараюсь.
Луна никогда не хотела ошибаться сильнее.
— Как пройти в библиотеку?
Одинокий кристальный патрульный еле успел поймать падающее на пол копьё, озадаченно хлопнув ртом. Он озадаченно скользнул взглядом по сторонам, и Луна могла его понять: нечасто первую фразу розыгрыша слышишь от принцессы, пусть и другой страны.
— Э-э-э-э… — аликорница чуть не съязвила про низкие умственные способности перекаченных земнопони. — Восточное крыло, с третьего по шестой этаж.
— Благодарим.
-…Благодарите? — переспросил вслед уходящей кобылке стражник, заново заозиравшись в поисках банды шутников. Луна не обратила на него внимания.
Достойная библиотека всё же была выстроена, а книги — перенесены из подвала. Аликорница судорожно вдохнула от увиденной красоты королевского храма знаний, но у неё засосало под ложечкой, потому что теперь не было понятно, где искать тайник с Инскриптумом. В последний раз на её памяти Анима Кастоди использовала определённые книги, как активирующие рычаги, но это было так давно, что… впрочем, даже спустя секунду после этого события Луна уже не могла сказать, как эти книги назывались.
— Сомбра? — шёпотом позвала принцесса ночи, вовсе не чувствуя себя глупо, и всмотрелась в тени по углам. Они оставались неподвижны.
Цоканье осторожно ступающих копыт разносилось по пустым библиотечным коридорам. Колоссальная мудрость безразлично взирала на потерянную аликорницу ухоженными корешками книг, бережно расставляемых и оберегаемых библиотекарями…
Луна замерла, а затем торопливо ушла в подпространство, из которого скользнула в море снов. Она решила найти Сомбру так, как когда-то давно нашла его двойника.
Ночь — её время, и были свои плюсы в том, что все пони уже спят. Принцесса перескакивала изо сна в сон, отыскивая в подсознании отдыхающих любого, кто подойдёт на роль библиотекаря. «Извините», — мысленно произносила аликорница и вшивала магию в подкорку найденных, выискивая любую мелочь в их работе, которая могла бы приблизить её к тайне местонахождения Инскриптума. Таким образом Луна нашла шесть книг, отношение к которым самих библиотекарей и их знакомых, а также Анимы попадало под определение подозрительного. Ей пригодились все.
Как только тома и фолианты синхронно сдвинулись с мест мановением телекинеза, Луна услышала где-то далеко за своей спиной прерывистый механический скрежет. Она обернулась. Тяжёлые книжные полки выстроились в ряд, образовав коридор к открывшемуся в стене проходу в виде перевёрнутого треугольника. Подивившись на странное дизайнерское решение, аликорница полетела вперёд и мельком взглянула на часы. Поиски заняли всю ночь; до рассвета оставалось полчаса.
Горячее пропускное поле пробежалось по телу, а затем сотрясло вибрацией до самых костей. Луна выругалась. Объяснение необычной форме двери тут же нашлось: Анима установила сигнальное заклинание и теперь определённо знала о нарушителе. Аликорница резко развернулась вокруг своей оси. Её рог вспыхнул, и в воздухе перед принцессой вычертился сверкающий рунический круг. Миг — и казавшаяся иллюзорной фигура со звоном и хрустом, словно стекло, разбилась на куски, испустив во все стороны тёмно-синее свечение. Заклинание-рунобой, изобретённое Диспелем за два поколения до Старсвирла, Луна творила впервые, да ещё и в страшной спешке, но у неё получилось почти идеально. Стены перестали тонко резонировать, и заклинание экстренной телепортации прервалось. Луна понеслась галопом, чтобы сократить путь до трибуны с Инскриптумом; оставалось максимум тридцать секунд, прежде чем Анима преодолеет её трюк и всё же телепортируется в библиотеку. Аликорница обеими передними ногами, словно обложка весила несколько килограммов, распахнула священную книгу.
Инскриптум устроил ей целый шторм из страниц, протестуя против такого кощунственного обращения. Луна протянула к нему копыто, но с громким «Ай!» тут же отдёрнула — края страниц непокорно оставили на коже несколько порезов. Среди синей шерсти тут же выступили кровавые капли.
— Я просто хочу найти своего любимого! — закричала Луна на книгу. — Покажи мне, где Сомбра, что с ним сталось, и я тут же уйду! Клянусь!
Книга не внимала словам. Действуя инстинктивно, аликорница сняла подаренную единорогом корону, очертила её резной контур своей кровью и бросила в Инскриптум. Регалия затормозила в воздухе, обволакиваясь персиково-золотым светом, и ослепительно засияла, гордо устанавливаясь над реликвией. Страницы, переворачиваясь, зашелестели медленнее и осторожнее.
— Я всего лишь, — тщательно выговаривала Луна, аккуратно наклонившись ближе к книге, — хочу узнать, где Сомбра. Скажи мне — и я немедленно тебя оставлю.
Инскриптум замер, а затем с громким и торопливым шорохом отлистался в самое начало. На золотых страницах выступили объёмные слова:
Смертный сошёл бы с ума, попытавшись понять устройство пространства, что было полно парадоксов и противоречий, оправдывающих друг друга в запутанной и перекрученной последовательности, столь длинной, что к её концу доживаешь до старости и забываешь о её начале. Пони было легче назвать это первозданным хаосом, и среди всех его аномалий и безумия лишь два существа были способны чувствовать себя живыми — Время и Пространство, не считая вечно витающей вокруг них Тьмы, что была не вреднее и не самостоятельнее дуновения ветра.
— Я знаю о том, как был создан мир, — раздражённо бросила аликорница. — Анима показала мне это в первую оч…
— Именем мироздания, Луна, что ты делаешь?!
Принцесса судорожно втянула воздух ртом и обернулась, чтобы встретиться взглядами с разъярённой королевой. Та стояла за дверью-треугольником, не в силах войти — с перепугу Луна спонтанно сотворила что-то мощнее рунобоя, даже не поняв этого. Невидимая преграда точилась ментальными усилиями Анимы, но она избегала риска тратить слишком много энергии разом, боясь за жеребёнка в своей утробе. У младшей аликорницы было несколько минут, чтобы найти решение.
Луна прилипла к Инсриптуму, раз за разом торопливо перечитывая единственный отрывок, который он согласился продемонстрировать: про себя и вслух, вдумчиво и быстро, во всех направлениях — ответа так и не виделось.
— Дай подсказку! — почти прохныкала Луна. — Пожалуйста, дай подсказку!
Тьмы
Одно-единственное слово осталось на странице после того, как все остальные расплавились и растворились в золоте.
— Т-тьмы? — растерянно прочитала аликорница. — Ты хочешь тьму? Возьми!
Её рог вспузырился кислотной зелёно-фиолетовой энергией, по завиткам побежали стайки мелких красных молний. Луна, прикладывая усилия к управлению не так уж часто, несмотря на её природу, использующейся дисциплиной, щедро залила Инскриптум аурой концентрированной чёрной магии. Но уже через долю секунды принцесса завопила, почувствовав, что рог беспощадно замерзает по мере того, как реликвия подавляла энергию. Висящая над ним корона задрожала и дала трещину. Луна вскрикнула, отскакивая и позволяя остаткам нечестивого свечения растаять под золотистым ореолом.
— Ты хотел тьму! Я дала её тебе! — обиженно заметила аликорница и вздрогнула всем телом, когда ударная волна от сломленного рунобоя пронеслась через все её рецепторы.
Анима сломала печать и почти прыгнула в тайный отсек. Луна, не имея другого выхода, бросилась в подпространство, но её магия от волнения снова сошла с ума — и вместо того, чтобы просто перенестись в другой слой мироздания, тело принцессы буквально растворилось.
Голову, вернее, то место, где она должна была остаться или где теперь сосредоточился разум, стальными скобами перехлестнула мигрень. Аликорница осознала, что осталась на месте, не умерла и не исчезла; это было сродни состоянию, в которое переходил Сомбра, когда превращался в тень, и удерживать его было колоссально трудно. «Как ты вообще держался, как умудрялся побочно творить заклинания и просто… двигаться?!» — крича про себя от натуги, поражалась Луна.
Анима затормозила, или удивившись подобной трансформации, или испугавшись её. Аликорница сквозь треск в каждом своём (воображаемом) шве подумала о том, что это — самый подходящий момент для побега, но куда бежать, как двинуться, если само пребывание в форме этакого фиолетового дымка уже похоже на новое определение мучения? «Единственное, куда я могу деться, — подумала Луна сквозь лютую боль, — это Инскриптум». Она приложила все оставшиеся силы к тому, чтобы собраться в густой комок, а затем вбить себя в открытые страницы.
Книга моментально захлопнулась с громовым грохотом, запирая аликорницу внутри. Это были совершенно новые, непередаваемые ощущения — как твою газообразную форму словно заливает плавленым золотом, и весь привычный мир и каждое знакомое чувство стушёвывается и тонет во тьме…
Она была песнью, которую нёс ветер.
У неё не было бархатистой кожи, губчатых лёгких, сочного сердца и извилистого мозга, который обеспечивал бы всему этому работу и безопасность; всё, чем она была — горсть упорядоченных в нежной гармонии нот и вереница слов шёпотом на неизвестном языке. Луна сама не знала, о чём в ней поётся, и не хотела пытаться вникнуть — её гораздо больше занимала и пугала новизна формы, в которой она пребывала. Звук, успокаивающий и негромкий, раздающийся нелепо в абсолютно неподвижной пустоте. Но внезапно Луна узнала мелодию и шёпот.
Она оказалась в форме того, что сделало жеребёнка, родившегося у её матери, аликорном. Ею самой.
Будь у Луны тело, оно бы задрожало от сюрреалистичности происходящего. Но всё, что у неё было — гармония, по которой она должна была звучать, и она звучала напевно и печально, плывя в непроглядной темноте среди невиданных звёзд и планет. Где-то недостижимо далеко газовым шлейфом ворочалось что-то синее и красное, космические тела лениво разгорались и угасали белым и серебряным, напоминая гигантские юные цветы потрясающей красоты и формы. На это можно было любоваться вечно, ибо ни в одном явлении не было цикличности — это был хаос в чистом своём проявлении, непокорном, но безвредном, ведь ещё не существовало никого, кто мог бы возмутиться его проказам.
Луна развернулась лёгким движением мысли. Ей казалось, что она, осматриваясь, проделала длинный путь, но, лишь обернувшись, тут же столкнулась со стражем этого места. Тональность песни не позволяла кричать, хоть и очень хотелось — необъятной длины демонический змей, обернувший своим телом вселенную и охраняющий её от распада, смотрел в саму её суть. В этом месте действовали совершенно другие законы; не имея никаких органов, чтобы видеть, слышать или петь, не имея вообще какой-либо осязаемой физической формы, Луна видела, слышала, пела и существовала — потому что была способна думать, и каждая её мысль становилась действием. Едва подумав о том, что пребывать здесь становится непривычно и тяжко, и захотев уйти, она привлекла внимание стража и его гнев. Неосязаемый, ментальный рык едва не нарушил гармонию её песни и стих, едва Луна всем сердцем отказалась от идеи сбежать.
«Инскриптум перенёс меня сюда, — успокаиваясь, пыталась она понять происходящее. — При этом я просила указать мне, где Сомбра, и… Неужели он — в самом начале… до начала времён? В этой тьме?». Луна продолжала плыть по бесконечному пространству, тщетно пытаясь увидеть единорога в бесконечном калейдоскопе сменяющихся, не повторяющихся более никогда видений везде вокруг себя.
Она выкрикнула имя, и он не откликнулся.
«Я не знаю, как здесь течёт время, — продолжала размышлять Луна, — и течёт ли оно вообще, но по привычным мне часам Сомбра находится здесь уже месяц. Месяца должно было хватить, чтобы придумать способ выбраться отсюда. Что, если он уже в нашем мире? Что, если у него получилось выбраться в тот же миг, когда у меня получилось сюда попасть? Что, если… что, если я заняла его место?..».
Луна почувствовала смешанное со страхом облегчение. Она была счастлива освободить своего возлюбленного, но автоматически задумывалась о собственной участи — вечно плыть поющим призраком между наркотически-прекрасными видениями и никогда больше не прикоснуться к живому теплу, не ощутить жизнь в самой себе, не покинуть эту колыбель первозданного хаоса.
«Я могу обо всём забыть, — подумалось Луне. — Я могу захотеть лишиться самосознания и навсегда уснуть. Я останусь здесь, в организованной дисгармонии, вместо Сомбры, и он будет жить, пока я буду плавать в невесомости и видеть чудесные сны. Возможно, даже о нём… О живущем там, на родине, свободно и счастливо…».
Коматозная неподвижность сковывала и запечатывала любые мысли. Луны почувствовала, как растворяется в гармонии собственной песни и начинает понимать её язык и смысл. Однако, как только она успела полюбить напев, являющийся самой её сутью, магия, сокрытая в его же словах, открыла ей путь к новой, последней мысли: «Что, если Сомбра подумал так же? Что, если он испугался перспективы прожить вечность в полном сознании и никогда больше меня не увидеть, отчаялся найти выход и согласился забыть и уснуть, чтобы не терзать себя мучениями?
Сомбра!».
Мысленный крик разбил оковы, и Луна была бы рада вильнуть всем телом, словно отряхиваясь от сна, если бы тело у неё по-прежнему сохранялось.
Зов остался без ответа.
«Он забыл меня, — лихорадочно соображала Луна. — Забыл меня, забыл мой голос, своё имя и то, что всё это значит в совокупности. Он расплатился своей памятью за блаженное неведение. О, вселенская мудрость, у меня есть то, что спасёт его».
У неё было слово, полное магии, способной замораживать момент во времени и проносить его сколь угодно далеко через годы. Оно могло внести ясность в сумятицу и построить грядущее на прошедшем. Оно потеряет свою силу лишь тогда, когда заржававет и рассыпется то, что его подпитывает — то, что уже переплелось в стальные узлы и сплавилось воедино. Это слово было магией, родом встречи, позволением двум разведённым по разным дорогам пони вновь выйти на одну тропу.
«Помни!».
Оно пролетело над извивающимися в метаморфозах образах подобно молитве отчаявшегося божеству, которое отвернулось от него.
«Помни!».
Оно прогремело над чешуёй охраняющего вселенную змея, как приказ господина к рабу.
Луна больше не имела тела, но она существовала. Отсутствие формы давало ей одно — возможность заполнить своей сутью всё мироздание, не наталкиваясь на клетку из собственных костей и рвы вен, наполненных горячей кровью.
И это слово, первое прощание маленькой аликорницы с молодым единорогом, не нашедшее препятствий ни в языках, ни в столетиях, стало тем, что она пела всей своей душой во все концы времени и пространства.
«Помни!».
Помни о кобылке-изгое, что врезалась в тебя на заре времён, когда ты был одинок и беспомощен. Помни о двух аликорнах, что пытались спасти твою деревню. Помни о своей жеребячьей любви, вкус с губ которой ты собрал первым. Помни о кобыле, которая поставила на кон мир между двумя могущественными странами, чтобы спасти тебя. Помни о пони, призвавшей древнейших созданий своего мира, чтобы вызволить тебя из тюрьмы. Помни о матери жеребёнка, сохранившего весь твой народ.
И теперь узри: она нашла дорогу в начало начал, чтобы снова помочь тебе, потому что без тебя её жизнь не имеет смысла.
Змей-страж зарычал во всю мощь своей ненасытной утробы, но его ярость больше не имела власти, потому что всё вспомнилось.
Вспомнилось, как свет луны отразился от озёр зрачков в берегах бирюзовых радужек и осветил всю его жизнь. Вспомнилось, как он сжигал себя собственным тёмным даром, чтобы защитить пришедших к нему подруг от захватчиков. Вспомнилось, как с отвращением уходил от чужих копыт, чтобы спустя столетия понять, что делал это не напрасно. Вспомнилось, как возненавидел себя за жестокость и пренебрежение и как жестоко был наказан за них. Вспомнилось, как было горько потерять только что найденное и как страх за самое дорогое существо пересилил адскую боль. Вспомнилось, как их любовь получила самое красноречивое подтверждение и слилась в одном маленьком существе.
И теперь он видел: для их мистической связи не существовало границ, потому что они узнали друг друга даже в бессознании и беспамятстве.
Непроглядное тёмное полотно перетекло через вечно движущееся тело змея откуда-то извне и растерянно остановилось. Луна снова зазвучала, но тем же самым мотивом, из которого была рождена, а не повелением и мольбой, которым жила после. Сомбра узнал его, даже никогда не слыша. Они соприкоснулись, от этого контакта по всему их естеству прошла дрожь. Больше не было преград-посредников в виде тел. Они касались друг друга душами. Они поняли, насколько предназначены друг для друга, когда не было ограничения в числе выступов и впадин, которых никогда не хватало для выражения самого главного и которое так легко могло обмануть своим совмещением. Нынешнее их единение было не похоже ни на что из того, что им раньше доводилось испытывать — тепло среди холода, счастье среди пустоты. Души не могли лгать. Их фрагменты переплетались так тесно и уютно, что невозможно было понять, где заканчивается один и начинается другой; начало мысли одного находило окончание в мысли другого. И все они сходились в одном: пора выбираться.
Услышав их единогласный порыв, змей зарычал и понёсся ещё яростнее. Ветер от его гонки за собственным хвостом всколыхнул вселенную, звёзды и планеты содрогнулись, меняясь местами и мешаясь ещё быстрее и беспорядочнее, чем было до этого.
Сомбра повёл Луну вперёд, несмотря ни на что, и она доверилась, не задавая вопросов, не сомневаясь. Демонический змей внезапно замедлился, словно недоумённо присматриваясь и прислушиваясь к столь смело плывущим к границам его чешуи существам. Беспрепятственно коснувшись её, они начали разрастаться, накрывая его целиком.
Оказавшись рядом друг с другом, почувствовав доверие и родство душ, они стали сами собой, даже не замечая этого. Очищенные от всего, кроме собственной сути, они делали ровно то, что было предназначено им мудрой, милостивой вселенной.
Сомбра скрывал всё тенями.
Луна пела в его темноте.
Вместе они рождали Колыбельную, и под её звуки змей успокоился и замер, перестав порождать хаотичные ветра.
Перешагивая за грань, Сомбра и Луна увидели двух гигантских неземных аликорнов, перешагивающих через тело змея и входящих во вселенную. Они не слышали шёпота, но провожали уходящую от них тьму взглядами, которыми награждают хороших старых знакомых.
XXIX. Оружие массового поражения
Луна открыла глаза, и по ним больно резанул полуденный свет. Аликорница инстинктивно, пусть и вяло, подтянула крыло к лицу, чтобы закрыться от него, и слева сразу что-то двинулось. Краешком зрения принцесса успела заметить мелькнувший в кристальную полупрозрачную дверь искрящийся хвост.
Она тяжело провела сгибом крыла по лицу, словно желая смять и перемешать его черты, и ничего не почувствовала — ни мышцами, ни кожей. Настолько онемевшим ощущалось тело. Воспоминания были размытыми, они посещали её всполохами, и их границы смешивались, путаясь во что-то неправдоподобное. Не зная, как реагировать на подбрасываемые мозгом картинки, Луна лежала в пуховых перинах, не возясь под тонкой простынкой. Любое движение означало сдвинуть ткань холодным, не нагретым телом местом, а аликорница отчего-то была уверена, что малейшее касание прохлады — и её начнёт бить озноб.
Собственное тело ощущалось чужим и почему-то лишним. Гораздо естественнее теперь было пребывать в форме, которая обладала способностью накрыть собой всю вселенную. Луна вздохнула, лишь бы издать какой-нибудь звук — и ни единого слова из песни, которую она пела так, будто та была ей за кислород, не всплыло в памяти. Аликорница устало сомкнула веки, но тут же распахнула глаза на звук знакомых торопливых шагов.
Сомбра распахнул копытом дверь, почти влетая в покои. Луна повернула к нему голову, и он, замерев на миг, чтобы выдохнуть от облегчения, прыжком преодолел расстояние до её постели. Следом семенила, судя по всему, обладательница ускользнувшего недавно в дверь хвоста.
— А я так и знала, что так будет, — щебетала она взволнованно. — Столько просидели у постели Её Высочества, а как только вышли — она и очнулась…
Сомбра не обращал внимания на лепет служанки. Он взял копыто аликорницы своими и слабо погладил, привлекая её внимание.
— Ты помнишь меня? — единым выдохом спросил единорог. Луна обратила внимание на то, как сильно растрёпана чернильная грива, как наводнились кровью из полопавшихся сосудов глаза.
— Сомбра…
Тот прижал уши, утыкаясь в удерживаемое своими передними ногами копыто лбом. Аликорница неуклюже убрала шёлковые пряди гривы, тут же непослушно упавшие обратно, обвела контур родного лица, ероша жестковатые короткие бакенбарды.
— Что произошло?
— Ты нарушила законы времени и пространства, — с оттенком горечи в голосе прохрипел жеребец и откашлялся в сторону. — Дискорд зашвырнул меня туда, где, как он был уверен, меня никто не сможет найти. Но ты… ты смогла. Как ты догадалась путешествовать во времени через Инскриптум?
— Мы просто попросили его сказать, где ты.
— Что ж, — пресно протянул Сомбра. — Это была одноразовая функция. После того, как ты вытащила меня из него на себе, его страницы намертво склеились, и теперь это — просто тяжеленный сплав металлов. А, ну, и ещё Анима Кастоди была в шоке от всего этого, и встречала нас, кажется, половина армии Кристальной Империи, утрамбованная по библиотеке.
— Мы ничего не понимаем, — поморгав, протёрла глаза копытами Луна. — Сколько мы были без сознания?
— Сутки. Я боялся, что будет больше, — он коснулся подошвы её копыта быстрым горячим поцелуем. — Как ты себя чувствуешь?
— Очень холодно, — прошептала аликорница. Сомбра протянул ей передние ноги, и аликорница вползла в его объятья.
— Или тебе принести одеяло? Горячий пунш?
— Нет, — покачала головой Луна, изо всех сил вжимаясь в тело жеребца. — И так хорошо…
Единорог откуда-то левитировал ей диадему. Без трещины, идеально гладкую и отполированную, словно только выплавленную в подарок на коронацию.
— Я починил её, — тихо пояснил очевидное Сомбра, осторожно опуская регалию в спутанную гриву. Луна выдохнула, прикрывая глаза.
— Мы не помним половину из того, что произошло.
— Потому что ты никогда эту половину не знала, — жеребец ласково гладил вминающую себя в него аликорницу по спине. — Мне очень повезло, что в до-пространстве — я решил звать то место так — я оказался не в физической форме, иначе я умер бы раньше, чем моргнул. Очень долгое время я летал там, не испытывая никаких потребностей, кроме одной — вернуться. Я пытался считать, но это было невозможно — цифры ещё не были изобретены, и пустота вокруг словно высасывала их из моей головы. Всё, что мне оставалось — бороздить бесконечность и пытаться найти выход. Луна, кажется, я потратил на это столетия. Но я искал бы и дальше, если бы не совершил ошибку и не начал от скуки пробовать совершить посадку на любую из планет. Планетами, как выяснилось, их можно было называть очень и очень условно… — единорог надолго замялся, небольно сжимая пряди тёмной гривы в попытках сосредоточиться. — В общем, я даже после всего произошедшего не знаю, что это было, но оно словно оборачивало мою суть против меня. Я начал бояться и сходить с ума. Вокруг того места, где я оказался, летало что-то вроде дракона, он…
— Мы видели.
— Да, верно, — осёкся Сомбра. — Короче, даже этот страж показался мне жеребячьим лепетом по сравнению с кошмарами, которые я нашёл в своей голове, и я совершил побег, надеясь, что вырвусь. И там… — жеребец нервно провёл языком по пересохшим губам, до сих пор не веря себе. — Я думал, что это сказки, но там я встретил двух аликорнов. Тех самых, от которых мы все произошли. Они были гигантскими, и их тела… это были скорее скопления галактик, просвечивающие сквозь призрачную кожу. В их глаза было невозможно смотреть, но, — он несмело усмехнулся, — когда меня останавливали законы. Глаза одного были безднами, глаза второго… — Сомбра беспомощно покрутил копытом, хлопая ртом. — Не поддаются описанию. Я просто не знаю, какую подобрать аналогию, чтобы ты поняла то, что я имею в виду, но они были… полной противоположностью бездны?.. И эти аликорны были огромными. Мне пришлось разрастись до предела, чтобы стать одного с ними роста. Я не знал, что в этой форме можно критично разорваться, но почувствовал, что именно это со мной и происходит. Чтобы и дальше иметь возможность рассматривать их, я начал летать вокруг, и они меня заметили, а потом начали следить за мной взглядами. И это оказалось ещё хуже, чем если бы я сам решил заглянуть им в глаза.
Единорог ненадолго замолчал. Луна чувствовала, как истерично участился пульс у него под кожей, и обняла крыльями в ничтожной попытке успокоить. Тщательно подбирая слова и контролируя срывающийся голос, Сомбра продолжил:
— Глаза-не-бездны вливали в меня все знания из каждой секунды существования мира вне зависимости от того, наступила она или нет, а глаза-бездны тут же отнимали всё, что мне давалось. В одно мгновение я терялся от переизбытка информации, в другое — задыхался от неведения, потому что один из аликорнов вместе с воспоминаниями, которые вкладывал в меня другой, утягивал и мои собственные. Я превратился в… буфер, по которому кочуют всеведение и забвение. Друг за другом, бесконечным хороводом.
Аликорница беспомощно зажмурилась, стискивая серые плечи копытами.
— Мне приходилось всматриваться и вдумываться во всё, что мне показывали. Это были как развёрнутые тайны вселенной, так и известные любой букашке истины, но среди всего этого непременно должен был лежать ключ от до-пространства, способ покинуть его и вернуться домой. А скорость потока информации и её исчезновения была такой безумной, что я со своим ничтожным, смешным понийским мозгом не мог обработать и процента, и чем больше я пытался выхватить что-то, а тем более — найти среди этого что-то полезное, тем успешнее я забывал абсолютно всё. Даже то, что изначально было моим. Не знаю, в какой момент я потерял себя полностью и стал не больше, чем тенью… но однажды в этом круговороте раздался твой голос. Я не сразу узнал его. Тем не менее, он послужил мне маяком. Он был среди этого хаоса чужой памяти самым стабильным, самым ярким огнём, и я полетел к нему, оставив аликорнов. Они заинтересовались и пошли за мной, но змей не пустил их к тому, что должно будет стать нашей вселенной. Он сторожил её, чтобы она не разлетелась, не раскатилась по тем краям мира, где не сможет существовать вообще — по крайней мере, именно так я это понял.
Впервые на лице единорога появилась улыбка, и её блаженство после заново переживаемой агонии почти переносило Сомбру в разряд безумцев.
— А потом я сумел найти тебя. И сразу понял, что это ты, — Луна сладко вздрогнула от того, как прозвучало незначительное слово, но не смогла осознать всю глубину вложенных в него чувств ни разумом, ни сердцем. Это было что-то сверх понимания. Что-то, с чем ничтожный, смешной понийский мозг не мог справиться. — Моя душа, всё то, что я потерял и хотел вернуть, единственное, что я обменял бы на все знания вселенной и всё её могущество. Ты понимаешь всю силу того, что я почувствовал, когда прикоснулся к тебе и узнал?
— Да, — Луна сама не уловила, как сказала это. — Да, Сомбра.
— Не сомневаюсь, — она согрелась от одного его взгляда. — Ведь мы были как одно.
— Но почему ты запомнил всё это, а мы — нет?
— Ты вытащила меня на себе, — вновь осунулся единорог. — Я воспринимал тебя, как маяк и якорь, но совершенно не помнил ничего о себе, что не было бы связано с тобой. А это, как ни прискорбно, значительная часть моей жизни — пусть она и была проведена в стремлении увидеть тебя вновь. Эти провалы в памяти тянули меня обратно, не давали пробить ткань пространства, чтобы выйти в родной его срез. Спасая меня уже от этой напасти, ты едва не разорвала связи своей души и тела.
— Мы не помним, — растерянно нахмурилась Луна. — Как вообще оказалось возможным проделать всё это?
Сомбра тут же попросил, доверительно скрещивая с ней рога:
— Не думай об этом. Это не те воспоминания, к которым приспособлена твоя текущая форма, не имеет значения, насколько она божественная.
Луна послушно кивнула. Секунду спустя в дверях деликатно кашлянули.
— Вы закончили? — поинтересовался Дженезис. Рядом с ним стояла Анима, а из-за их спин нетерпеливо выглядывала Селестия, выглядя, несмотря на свою царственность, совсем по-жеребячьи.
Сомбра при виде аликорнов медленно ощетинился. Для полноты картины не хватало только рычания из-под вздёрнувшейся верхней губы, из-за обнажённых смертоносных клыков, но единорог почти идеально спокойно ответил:
— Мы закончили. Если вы потратили всю силу своего голоса и гнева на меня и оставили при себе только умиротворение — вы можете поговорить с Луной.
«Он не подпускал ко мне никого из них? — догадалась та, вспомнив случайную реплику служанки. — Стерёг меня, словно верный пёс? Но почему?». Анима Кастоди наклонила голову и ответила:
— С одной оговоркой: я не могу миролюбиво относиться к тому, что была уничтожена одна из главных и важнейших реликвий мира, воплощение самой его памяти.
В звенящей тишине единорог осторожно выпутался из объятий аликорницы и обнадёживающе поцеловал её в лоб, прежде чем неторопливо, угрожающе выпрямиться и пойти к выходу. Луне на миг показалось, что её сестра и наставники отступили с пути не столько из желания уступить дорогу. Рядом с королевой Сомбра остановился, не обращая внимания на напрягшегося Дженезиса.
— Известен ли Вам основной закон вселенной о том, что если где-то что-то убавилось — где-то что-то прибавилось, Ваше Величество? — нарочито растягивая слова, учтиво осведомился единорог и обжёг один из выпирающих в стороны боков аликорницы презрительным взглядом, прежде чем вернуться к её глазам. — Уверен, что известен.
Он в последний раз ласково посмотрел на Луну, прежде чем окончательно исчезнуть за дверью. Обогнав правителей Империи, Селестия первой оказалась у ложа сестры и обняла её:
— Ты в порядке, Луна? Ничего не болит?
— Такое чувство, что в моём теле чего-то не хватает, — поморщилась Луна, с сестрой оставляя манеру говорить о себе во множественном числе.
— Совести и здравомыслия, — буркнул Дженезис, оставшись неуслышанным, чего и добивался.
— Я рада, что ты воссоединилась с Сомброй, — сдержанно проговорила Анима, подходя к кровати. — Не рада, какой ценой.
— Мне действительно жаль Инскриптум, — повинилась Луна, опуская голову. Селестия укрыла её спину крыльями, бросив на королеву быстрый укоряющий взгляд. — Но я не видела иного способа помочь Сомбре. Дискорд действительно постарался с тем, чтобы спрятать его. Даже Элементы Гармонии не смогли дотянуться дотуда.
— Кстати, о них, — подняла бровь Анима. — Я хочу, чтобы вы подробно изучили их и их свойства и отчитались мне о результатах. У мира появился новый способ защиты, и, насколько я поняла, вы стали его хранительницами.
— Мы уже начали это делать, — ответила Селестия. — Пока выяснилось только, что их не может использовать абсолютно любая пони. Те Элементы, которые охотно отвечают моей сестре, не так послушно работают у меня. В копытах смертных же они молчат вообще.
— Они подавали признаки ума? — поинтересовался Дженезис.
— Нет. Они скорее очень требовательны к неким характеристикам, которые мы пока не открыли. Или, по крайней мере, не можем быть уверены.
— Вот и займитесь этим, — кивнула королева. — Уверена, их возможности намного шире простого превращения в камень. Кстати, можете ли вы привезти их с собой в следующий раз, чтобы посмотреть, как они будут работать в связке с Кристальным Сердцем?
— Любопытная идея, — энтузиазменно хлопнула в копыта старшая из принцесс. — Что думаешь, Луна?
— Да, любопытно, — рассеянно повторила она.
— В качестве компенсации за произошедшее с Инскриптумом, Луна, — надавил Дженезис, привлекая внимание воспитанницы жены, — отныне вы должны будете применять их силы при любой угрозе Кристальной Империи.
Аликорница пропустила половину слов мимо ушей, потому что была способна думать только о том, каким всё стало неправильным после путешествия в до-пространство.
Теперь фраза «я видел начало мира» — отнюдь не метафора. Если я решу выпустить мемуары — и это будут очень длинные мемуары! — у пони будет весомый повод расхватывать их, как горячие пирожки.
…
Только какой?
Тем не менее, Луна оправилась уже к возвращению в Эквестрию, через неделю. А вот с Сомброй начало твориться что-то неладное.
Всё начиналось довольно невинно — бормотание себе под нос, комментирующее любое действие, нетерпимость к яркому свету, проявления чересчур замысловатого чувства юмора и лёгкая рассеянность. Ничего непростительного для пони, который побывал за тысячи лет до становления вселенной.
— Ты в порядке? — тем не менее, поинтересовалась чувствовавшая нутром что-то неладное Луна. Сомбра, удобно уложив голову ей на круп, уже четыре минуты не переворачивал страницу парящих перед ним в красном телекинезе черновиков Старсвирла — их всё-таки не смыло шоколадной рекой.
Но суть в том, что раньше за то же самое время он мог прочитать, понять и запомнить четверть какой-нибудь большой главы сложного магического труда, а теперь не мог осилить и страницу, каким бы неразборчивым ни был почерк.
— А? — с уже ставшей привычной несобранностью встрепенулся единорог и тряхнул головой. — Да, да, в порядке, просто… задумался.
Сомбра проигнорировал жгущий ему висок недоверчивый взгляд. Подобное «витание в облаках» до какой-то поры было милым и даже забавным (взять хотя бы тот случай, когда он очень долго, хмурясь и почти злясь, искал по всем углам оставленную чашку с кофе, которая всё это время порхала рядом с ним в его же собственном телекинезе), но после стольких повторений уже начинало пугать. Однажды Луна поняла, что стоило слушать своё чутьё, но было поздно.
Это была обычная ночь с её рутиной. Аликорница шла к смотровой башне, на ходу слушая отчёт капитана ночной стражи о том, что выживаемость среди молодняка мантикор оказалась настолько высокой, что учащиеся охотиться котята уже появляются в окрестностях окружающих леса деревень, и небо знает, что случится, если матери явятся забрать их и увидят рядом с ними любопытных пони — взрослые особи не славятся ни компанейским нравом, ни дружелюбием. Луна, поджимая губы и покачивая головой, подыскивала способы решить эту проблему без убийств — имидж её гвардейцев и без того страдает слишком часто в последнее время, — когда ночную тишь нарушил жуткий грохот из библиотеки.
В библиотеке должно быть тихо, а шум оттуда достиг аж четвёртого этажа над ней. Не успела принцесса мысленно проворчать насчёт неуклюжих полуночников, как вспомнила, что прямо сейчас там планировал находиться Сомбра, а он — тот, кого можно сравнить с пантерой, а не с быком в посудной лавке. Или, учитывая ситуацию, в книжной.
— Арэйдас, жди нас на вершине башни, — коротко приказала вполголоса Луна, разворачиваясь и быстрым шагом идя к лестнице. — Мы дослушаем твой отчёт там.
Капитан поклонился ей в спину, и аликорница, не теряя времени, телепортировалась на ошеломительно-громкий звук. Представшее перед ней зрелище заставило её ахнуть. Сомбра без сознания лежал под перевёрнутым книжным шкафом; половина сломанной лестницы торчала из-под горы книг рядом с ним.
Чтобы тёмный маг, да не сумел превратиться в тень и избежать падения! Телекинезом расшвыривая завалы, Луна подумала, что отключился единорог явно ещё до удара. Она быстро просканировала его тело заклинанием и послала вдогонку волну, исцеляющую повреждения — жеребцу повезло, они обошлись лишь кожей. Чуть слышно простонав от испаряющейся боли, он открыл глаза.
— Сомбра, — взволнованно позвала аликорница; её голос дрожал от беспокойства, дыханию было тесно в груди, — как это произошло?
Он сильно нахмурился, потирая фантомный ушиб на макушке. Вопрос был совершенно логичным, но до странности раздражающим. Луна дёргано поторопила, но в её голос просачивалась не злоба, а неожиданное отчаяние:
— Что ты делал?
Единорог стряхнул с крупа раскрытую книгу, осмотрелся с уверенным видом и не смог ничего ответить. Луна прижала уши и почти до крови вцепилась зубами в нижнюю губу. Видя её замешательство и чувствуя из-за этого вину и тревогу, Сомбра изо всех сил напряг память и вдруг вскрикнул, хватаясь копытами за голову и часто дыша.
— Не надо! — воскликнула аликорница, притягивая его к груди и сбивчиво гладя по больному затылку. — Не вспоминай. Не надо. Всё хорошо. Мы справимся.
Жеребец не мог сказать ни слова, словно забыл их все до единого. Но он ощущал лихорадочную дрожь Луны и ещё отчётливее — её страх, и не видел причины для него, но это не уничтожало его потребности утешить кобылку. Передние ноги обняли её в ответ, успокаивающе поглаживая по всей спине.
— Всё хорошо, — робко повторил он. — Не надо бояться, Луна, тише, ну что ты…
— Ты меняешься, — отчаянно вцепилась она копытами в его скулы, готовая заплакать. — Сомбра, ты сам не понимаешь этого, но ты меняешься, и я не понимаю, почему. Что с тобой происходит?
Единорог вдруг сделался мрачнее тени. Он бережно отстранил цепляющуюся за него аликорночку и левитировал к себе журнал.
— Я пытаюсь это выяснить, — бесстрастно сообщил Сомбра. Луна приняла дневник из его телекинеза и открыла его.
Последние заметки были больше похожи на бред сумасшедшего. Поначалу соблюдая строки и абзацы, далее единорог начал строчить записи, словно в истерике. Слова наползали друг на друга, одни были много крупнее других, не преследуя цель что-либо подчеркнуть или выделить, а под кое-какими вообще порвалась бумага, потому что Сомбра слишком резко царапал её пером. Много чернильных клякс, много исправлений, много зачёркиваний и перечёркиваний — чем дальше, тем более нечитаемыми становились записи и тем сильнее пестрило в глазах от бесконечных «Луна» и «помни». Самые свежие вообще были сделаны на другом языке — незнакомом и древнем.
— Я ничего не поняла, — заикаясь, вернула журнал аликорница.
— Я тоже, — нахмурился единорог, листая книжицу из конца в начало. — Но сам процесс записи успокаивает меня и даёт иллюзию того, что всё хорошо.
«Он понимает, — загнанно стучало сердце Луны. — Он понимает, что что-то не так, но старается скрывать это от меня до последнего. Насколько же всё плохо на самом деле, моя тьма?».
Я вёл дневник, анализируя своё развитие, упражняясь в изложении мыслей и даже в каллиграфии. Это было для меня развлечением, но, к моему ужасу, оно обретает реальную необходимость. Путешествие в до-пространство не прошло для меня бесследно, и мне кажется, что, чтобы проделать подобное, Дискорд тоже что-то во мне изменил. Я чувствую, как во мне присутствует что-то неправильное и чужое, но не могу уловить и изучить это, а как дашь название тому, чего не видел? Как сможешь бороться с ним? Как определишь меру необходимой борьбы?
Я что-то хотел написать. Вспомню потом.
Ответ на этот вопрос она получила, когда их с Селестией графики сошлись в одной точке — точке, когда пришло время исследовать Элементы Гармонии. Памятуя о том, как плохо Сомбре приходилось в последнее время, Луна пыталась найти его, чтобы проводить к ним, но, к своему ужасу, не могла найти. С сосущим ощущением под ложечкой она приплелась в своеобразную лабораторию, не следя за осанкой и не пытаясь замаскировать напуганный взгляд. Селестия, увидев её такой, кажется, даже не узнала собственную сестру.
— Луна? — она опустила свой камень в виде ярко-розовой шестиконечной звезды, вызывавший у неё самый большой интерес. — Ты не ранена?
— Нет, — сглотнула аликорница. — Но я не нашла Сомб…
— А меня и не надо искать, я уже здесь.
Страшные хрипы в дыхании оповестили о появлении единорога даже раньше его голоса. Безобразно отросшая грива торчала во все стороны так, будто словила удар молнии. Даже серая шерсть стояла дыбом и то и дело подёргивалась, веки дёргались в тике, а длинные мускулистые ноги заплетались. Но ещё более убогим, чем всё это, были его попытки выглядеть бодрым, отдохнувшим и работоспособным.
— Может, тебе лучше прилечь? — неприкрыто ужаснулась Селестия.
— Вздор! — взмахнул копытом Сомбра, раскрыв ещё и проблемы с координацией: он лёгким движением передней ноги отправил в полёт находившийся рядом поднос с зачарованным хрусталём. Луна чудом поймала каждую стекляшку телекинезом, не разбив ничего, и тут же всплыли ещё и проблемы единорога с внимательностью — он на весь этот звон даже ухом не повёл. — У меня есть то, от чего вы точно не…
— Стой на месте! — взвизгнула Луна. Единорог послушно замер в неустойчивой позиции на двух ногах.
— Что? Зачем?
— П-просто… — скривилась аликорница, телекинезом утягивая его подвешенные в воздухе конечности обратно на пол. — Просто стой, ладно? Так будет лучше.
— Хорошо? — озадаченно согласился жеребец. — Итак, о чём я говорил. В моей голове осела информация, которая вам пригодится. А именно: Элементы Гармонии действительно требовательны к условиям использования, конкретно — к основным личным качествам применяющего их. Древо было выращено из семени, созданного Старсвирлом и Столпами Эквестрии. Для создания семени они пожертвовали части своих душ, и именно эти фрагменты стали, м-м-м… почвой? Нет, не так… Корнями?
— Мы поняли, основой, — нетерпеливо помогла Селестия.
— Да. Для роста древа. Плоды, которые оно принесло, стали непосредственно — или посредственно? — отражением того, что их породило. Это Доброта, — по граням камней, обозначая их принадлежность, по очереди запрыгал красный луч с рога Сомбры, — Смех, Честность, Щедр-А-А-А!!!
Из его носа фонтанами брызнула кровь, тело в агонии свалилось на пол. Сотрясающая единорога дрожь буквально сворачивала его в узел. Селестия быстро взглянула на Элементы — они молчали, это не они вызвали такую ужасную реакцию. Луна кинулась к Сомбре, омывая его обезболивающим заклинанием, но, кажется, оно не возымело действия.
— Позовите лекаря! — повелительно прогремела Селестия, пока её сестра отчаянно обнимала жеребца, плача от испуга и безостановочно шепча:
— Я с тобой, Сомбра, всё будет хорошо, тише, потерпи, сейчас мы поможем тебе…
Но, когда его доставили в больничный корпус, после всех исследований и анализов единорожка-врач неприкрыто схватилась за голову:
— Ваши Высочества, мой род происходит от кобылки, обучавшейся лично у Рэдиант Хоуп, но я не могу даже предположить, что происходит с пациентом и тем более — как его лечить!
Луна часто и глубоко дышала, стараясь не кричать. Она не могла потерять лицо перед поданными, даже глядя на то, как её возлюбленный мечется в путах без единого проблеска сознания в стеклянных глазах. Привязать к кровати — самое большое, что лекари смогли сделать для него, чтобы он не покалечил себя, пока его швыряло в неведомой агонии. Сомбра глухо вскрикивал от боли, выгибался в верёвках, а порой принимался шептать и бормотать на родном языке — вымершем для всего мира, но всё ещё остающемся у единорога в памяти.
Мог ли он думать на этом языке всё остальное время? Могло ли именно это наречие вычерчивать вечный зов сквозь земли и эпохи?
Аликорница думала о подобной отвлечённой ерунде, сидя на полу рядом с его кроватью и стискивая передними ногами голову, потому что решение проблемы или даже её определение никак не шли на ум. Она свалила на помощников всю работу, кроме управления луной и охраны снов, и теперь трепетно ждала, когда Сомбра придёт в себя. Она смоченными в холодной воде полотенцами смачивала его сохнущие, трескающиеся губы и вытирала пот, а когда рискнула попытаться проникнуть в его сны — обнаружила, к своему шоку, запретную печать, один взгляд на которую внушал сотрясающую череп изнутри головную боль. Должно быть, именно за этим многослойным, неприступным барьером таится причина всех бед Сомбры, и Луна пыталась пробить его, кроша рог и раскалывая копыта, но, словно смеясь на каждую её попытку, печать становилась всё толще и сложнее, а потом аликорница проснулась.
Она отключилась от усталости, сидя на полу и прижавшись лбом к краю кровати. Кто-то заботливо укрыл её одеялом, завязав его края на груди в узел, которым очень любили крепить свои плащи бэт-пони. Вяло подняв голову и морщась от боли в затекшей шее, Луна встретилась взглядами с Сомброй и не сразу поняла, что видит в его усталых красных глазах осознанность.
Осознанность обречённую. Подобающую случаю.
— Теперь твоя очередь сидеть рядом со мной?
Луна, не ответив телекинезом поднесла к его губам стакан с водой — судя по хрипам в голосе, единорог хотел пить очень давно. В самом деле, он жадно потянул в себя воду и выхлебал всё до последней капли. Аликорница начала наливать её снова, но Сомбра шепнул:
— Не надо, — и откинулся на пропитавшуюся потом подушку. Его грудная клетка высоко вздымалась, прежде чем резко опасть, образовав провал и в без того обычно впалом животе.
— Сомбра, — голос Луны дрожал от слабости и испуга, но глаза источали твёрдость. — Что происходит?
Он ответил не сразу, собираясь с духом и глядя в потолок.
— Мой разум, — осторожно начал Сомбра, — сгорает, Луна. Я прикоснулся к чему-то, к чему не должен был даже приближаться. Мне не стоило заглядывать аликорнам в глаза, мне надо было сбежать от них как можно дальше, но я не сделал этого, потому что был любопытен и беспечен. Я пытался вместить в свой скудный мозг все знания вселенной и думал только о том, что мне было нужно из всего, что мне показывали, но не обо всём остальном, что в меня вливали без моего желания. Из тех видений из глаз-не-бездн я и узнал о древе Гармонии.
— Это ты привёл меня к нему? — прошептала аликорница, и её сердце забилось быстрее. Она была права. Сомбра пожертвовал собой, чтобы привести их всех ко спасению.
Как выяснилось, его жертва была даже страшнее, чем предполагалось сначала.
— Да. И чтобы получить возможность это сделать, я был вынужден отдать как плату часть своей души.
Много страшнее.
У Луны медленно поднялась дыбом шерсть на спине и холке. Сомбра продолжал, крепко зажмурив глаза:
— Вместе с этим я отдал часть своей защиты, своего, если хочешь, иммунитета к психическим воздействиям. Поэтому теперь энергия двух аликорнов циркулирует по моему мозгу, и я снова вижу всё то, что они показывали мне, чтобы моментально забыть.
Единорог медленно повернулся к Луне, открывая глаза. Из их уголков развевающимся знаменем вырвался фиолетовый дым.
— Иногда я забываю больше, чем нужно.
— Так не думай об этом! — в отчаянии воскликнула аликорница. — Игнорируй, не всматривайся, забывай, даже не глядя!
— Я бы рад, — телекинезом развязав путы, Сомбра осторожно сел в кровати, но всё равно поморщился от мигрени. — Но там есть кое-что, что я не могу пустить на самотёк. Это — огромная опасность для тебя и для аликорнов в целом.
— Я ничего не хочу знать, если это сожжёт тебе голову! — отрезала Луна, но единорог больно схватил её копыто, рыча:
— Я уже обречён! Дискорд забросил меня туда, чтобы сломить моё сопротивление и победить мой разум, и ему удалось, но я сумел дать ему здоровенного пинка буквально даже с того света, а теперь собираюсь сделать это вновь, пока не стану бесполезной пустышкой, так что слушай!
Луна, стушевавшись, прижала уши и покорно обмякла. Сомбра вдохнул глубже, выпуская её копыто, и сглотнул.
— Ты помнишь, что я сказал Аниме Кастоди в Империи?
Аликорница сконфуженно помотала головой.
— «Если где-то что-то прибавилось — где-то что-то должно убавиться», — напомнил Сомбра. Из его носа тонкой струйкой полилась на губы и подбородок кровь. — Теперь слушай внимательно. Зима ушла, потому что вы с Селестией и Луной выросли, чтобы взять под полный контроль светила, а пони начали вмешиваться в природу и перекраивать её на свой порядок. Аликорны времён года — не помешанные на власти и амбициях боги, они — слуги этого мира, а как только слугу лишают работы, он становится бесполезным звеном, которое должно быть устранено. Ты слушаешь меня? Оставь эмоции и попробуй подумать, ответь мне: что выйдет из идеи Анимы и Дженезиса вывести сверх-аликорна?
Луне, оглушённой столькими открытиями, было непросто выполнить его требование. Пока она думала, единорог дрожащим телекинезом притянул к себе салфетку и промокнул кровь. Сомбра сдерживал в груди любые звуки, которые могли бы выдать, насколько ему тяжело — эта самая грудь будто была наполнена битым стеклом, а череп тяжелел, как от тонн смолы. Элементарный телекинез истощил жеребца не хуже битвы со стадом вендиго.
— Аликорн, который не сходит с ума от переизбытка знаний и способен бесконечно развиваться, — медленно проговорила Луна, водя глазами по полу, чертя воображаемую схему взглядом. — Не стареющий, не умирающий, с добротой и дружбой в сердце… необычайно могущественный в будущем… не способный обезуметь… — зрачки аликорницы дрогнули, и она посмотрела на крепящегося Сомбру. — После твоего р-рассказа о Зиме звучит так, будто никакие другие аликорны рядом с таким пони уже не понадобятся.
— А Анима и Дженезис уж постарались, чтобы так и было. Они поступили мудрее своих предшественников, чтобы создать настоящее оружие массового поражения.
— Сомбра, о чём ты говоришь?! — ужаснулась Луна. — У них нет таких злых намерений, они позаботятся о том, чтобы сердце их жеребёнка было наполнено любовью!
— А также о том, чтобы он без усилий двигал по небу луну и солнце. Не намеренно, конечно, так — побочно, пока занимается другим достойным бога делом.
— Я не вижу в этом ничего плох…
— Представь, — перебил Сомбра, — твою луну уводят у тебя из-под носа и таскают по небу так, как вздумается. Будешь ты рада этому? Будешь ты рада оказаться в тени и не у дел? Ты — не высший аликорн, Луна, не одна из времён года или, скажем условно, небесных, кто живёт лишь своим Предназначением. Ты — пони, которой тоже хочется любви и восхищения. Ты не сможешь вынести невнимания и забытости. Да, сердце их жеребёнка будет наполнено любовью, но она не возьмётся там из ниоткуда. Его будут любить, и любить больше, чем вас с Селестией. То, что зачали Дженезис и Анима, уничтожит аликорнов как материю.
— Аликорны — материя?
— Да, материя, материя, без которой ты была бы обычным жеребёнком-пегасом. Я понял это, как только увидел тебя там, в момент начала вселенной такой, какой она нам известна.
Единорог придвинулся ближе к краю и нагнулся к Луне, кровью из носа капая на пол:
— В масштабах вселенной, экосистемы, мирового баланса и прочей ерунды мне на это наплевать. Но оно убьёт тебя. И на это я уже не могу махнуть копытом. Запомни и пообещай, Луна: жеребёнок Анимы и Дженезиса не станет аликорном. Помни и обещай.
— Я не могу, — нетвёрдо возразила аликорница. — Как я смогу помешать этому, если пони всё-таки заслужит подобную награду?
Взгляд Сомбры погас. Он тяжело улёгся обратно в постель.
— Ты права. Если всё-таки заслужит — никак.
У меня лихорадка и жар, мне всё хуже. Я готов признать свои проблемы с памятью, потому что начал забывать даже свою жизнь. Воспоминания остаются, но они похожи больше на картинки в старых книжках для сказок, звучат в моей голове, как рассказы кого-то постороннего, с которыми у меня связать себя самого совершенно не получается. Более того — мне не хочется этого делать. Это только усугубляет боль, приносит новые приступы, всё сложнее выстраивать лог
логич
л
Луна мне снова больно
Лицо в зеркале — исхудавшее, дикое и чужое, смотрит широко распахнутыми красными глазами из-под всклоченной, лохматой гривы. Сомбра не знал, что сказать этому лицу. Чем больше он пытался вспомнить — тем глубже что-то вонзалось в рассудок тупой ледяной иглой, упрямо продавливая себе путь внутрь, в самую уязвимую сердцевину. Единорог громко вскрикнул, отворачиваясь от отражения и загнанно обхватывая себя передними ногами.
— Луна, — неровно позвал он вполголоса, заикаясь и не владея собой, — Луна, пожалуйста…
Он был беспомощен и напуган, он чувствовал себя жеребёнком впервые за длинные сотни лет. И единственная, кто могла защитить его и утешить, не была рядом. Сомбра был слаб, он не мог воззвать к теням, и в их немой глухоте видел для себя опасность и угрозу. Велико было желание забиться под одеяло и дрожать, но он и так проводил последние недели безвылазно в покоях Луны, не слишком отличаясь от её питомца, и если в его истощённом теле и остались какие-то крохи самоуважения — они удерживали его личность от окончательного распада.
Единорог, почувствовав в учащающемся дыхании и непроизвольно вырывающихся всхлипах близость панической атаки, ринулся к заваленному записями столу. На самом видном месте был приколот листок с основными сведениями, которые ему ни в коем случае нельзя забывать. Имя той, к кому он взывал, повторялось несколько раз. Сомбра перечитывал список в редких проблесках здравого ума и ничего в нём не менял. Другие же исцарапанные, скомканные и заляпанные заметки регулярно пополнялись. И это был замкнутый круг: чем больше единорог искал пути к спасению, тем дальше от него ускользали любые зацепки и тем сложнее становилось думать.
Он менялся с незаметной постепенностью, смотрел сквозь копыта на новые тревожные звоночки, на фоне имеющихся явных проблем приписывая к пустякам и занимаясь чем-то другим, пока свежие симптомы росли и крепли, обвивая его внутренности. А когда Сомбра пробовал остановить их распространение — податливо останавливались на костях, врастая в них и делая вид, что удерживают от распада, но на деле отсутствием боли и полным покоем скрывая, что кости на самом деле разламываются ещё мельче, а из их крошек, как из мозаики, незаметно выплавляется что-то совершенно новое.
— Ты не должна дать их жеребёнку родиться, — хрипел Сомбра, прижав Луну к стене. — Сделай что угодно, но не дай ему родиться!
— С… Сом… бра…
Он моргнул несколько раз, прогоняя морок, и в ужасе отшатнулся. Аликорница, более не удерживаемая его копытами за горло, с кашлем рухнула на пол. У Сомбры заледенела кровь. «Ты чуть не убил её, — пульсировало в голове. — Ты её чуть не убил!».
Вот как всё было: весь день единорог провёл в поисках способа очистить свой разум от следов пребывания в до-пространстве. Он писал любую, даже самую бредовую идею, перемежая её с переложением на бумагу своего панического состояния и мысленных воплей о помощи — Луне и неизвестно кому. А когда аликорница появилась в покоях с рассветом, чтобы отдохнуть после ночного дежурства, и случайный солнечный луч проник между плотными шторами, Сомбра… не помнил. Провал закончился, когда Луна, совершенно не сопротивляющаяся, произнесла его имя едва ли не перед смертью.
— Мн-не жаль, — прижав копыто к щеке и тут же отдёрнув его, словно оно было обагрено кровью, причитал единорог. — Мне жаль, Луна, мне так жаль! Я н-не знаю, что на меня нашло, я не п-помню…
Аликорница кашляла и корчилась на полу, не в силах применить ни одного заклинания. Сомбра не мог ей помочь: его рог сковывало кольцо, не дававшее использовать ничего мощнее телекинеза. Луна здраво рассудила, что в минуты помешательства единорог способен на что угодно, и не хотела, чтобы его необузданная магическая мощь кому-нибудь навредила, но не ожидала, что потребуется сковывать ещё и копыта.
— Мне жаль, — повторял единорог, глядя в пустое пространство. С век густо капали кровавые слёзы. — Мне жаль, Луна, прости меня, я-я бы никогда…
Он загнанно посмотрел на стол. Комки записей громоздились ввысь и вокруг него. Боль вонзилась в виски так резко, что Сомбра упал на передние колени, тщетно мазнув одним из копыт по стене в попытке ухватиться.
— Нет, — выдавил он, пытаясь подползти к столу, но страшная мука мгновенно заскакала по позвонкам вниз, поражая всё тело. — Аргх! Нет! Проклятье, я д-должен!..
Луна, не говоря ни слова, поднялась с пола и быстро добралась до стола, хватая перо и кивая Сомбре.
— Нал-наладить связь между своим мозгом, — задыхаясь от боли, диктовал единорог, — и сдвоенным кристаллом. Подобное устройство минерала обеспечивает возможность со-со-создания пустого фантома, который можно… ах! — в его груди грянул настоящий взрыв агонической боли, лёгкие, казалось, нашпиговало льдинками. — Запи-ши, Луна, зап…
— Я записала! — заверила аликорница так, словно он не задушил её до полусмерти минуту назад. Сомбра преисполнился бы благодарности к ней и её верности, если бы не был так занят тем, чтобы банально выжить. Но кобылка снова оказалась здесь.
Она обняла единорога крыльями, проливая на него звёздный свет обезболивающего заклинания. Рваное дыхание Сомбры с прорывающимися стонами постепенно выравнивалось. Он уткнулся лицом в мерно вздымающуюся грудь Луны, ненавистью к самому себе выжигая последние силы.
— Я — скотина.
— Нет, Сомбра, — шептала аликорница, целуя его в многострадальную голову. — Не кори себя.
— Я чуть было не убил…
— Замолчи. Замолчи и скажи, что ты придумал.
— Я… я должен прогнать свой разум через фильтр, роль которого будет играть подходящий кристалл. Один внутри другого — идеальный вариант. Я оставлю лишь свои воспоминания, а то, что набрал в до-пространстве, заключу в этом кристалле и уничтожу от греха подальше.
Луна прилежно записала всё это при помощи телекинеза и обвела, как генеральный вариант решения проблемы. Отфильтровать сознание — это выглядело и вправду самым разумным и правдоподобным выходом.
— Я добуду тебе его, — пообещала аликорница, закрывая глаза. Потрескавшиеся до шершавости губы коснулись её шеи, оцарапали нежную шею вверх и надолго вжались в изящную впадину горла.
ЧТО-ТО В МОЕЙ ГОЛОВЕ НЕЖИВОЕ НО ОНО РАСТЁТ РАЗВИВАЕТСЯ ДВИЖЕТСЯ ВСЁ ГЛУБЖЕ В ТЕЛО ЗАХВАТЫВАЕТ ЖДЁТ СВОЕГО ЧАСА ЧЁРНОЕ УГОЛЬНОЕ ПОДБИРАЕТСЯ К СЕРДЦУ
Луна сдержала слово и достала нужный кристалл из той породы, которая лучше всего сохраняла и удерживала в себе магию. Он стоил целое состояние, и Селестия будет, мягко говоря, не рада, когда узнает, что на него пошли не только личные сбережения Луны, но и часть эквестрийской казны, но покупка того стоила. Подобные кристаллы выращивались специально для зачарования и занятий магией, а конкретно такие вообще появлялись раз в столетие в количестве скудных нескольких штук. На их основе можно было создать хоть артефакт.
И эту бесценную вещь аликорница едва не уронила на пол покоев, как только увидела Сомбру.
Нет, ничего ужасного и сверхъестественного, но видеть его после месяцев непрерывной агонии расхаживающим по комнате с ровной спиной, праздно рассматривающим себя легкомысленным взглядом во всех отражениях — это перешло в разряд непривычного. Луна несмело промычала, привлекая его внимание:
— Сомбра?
Единорог повернулся к ней и озарил не по-сомбровски широкой улыбкой:
— Привет. Извини за мой вид, — он потеребил копытом слишком сильно отросшие бакенбарды. — Будь тут что-нибудь острое — я бы исправил этот ужас. Кстати, не найдётся ножниц?
— Что ты помнишь? — её взгляд невольно метнулся к неизменно погребённому под записями столу со слишком красноречивой надеждой. Наблюдательный и цепкий ум Сомбры уловил это, и он легко приблизился к горе бумажных листов. Почитав тут и там с полминуты, единорог весело и звонко ухмыльнулся:
— Что за бред? Какая ещё, хех, «арка лей-линий»? Кто это написал?
Сердце Луны сбавляло обороты до тех пор, пока, кажется, совсем не встало в груди.
— Ты. И ты не помнишь, кто я, верно?
Сомбра вскинул уши озадаченно, но совсем не встревоженно.
— Верно, — протянул он бесстрастно и тут же обольстительно улыбнулся. — Но чем не повод познакомиться?
Аликорница вообразила, как будет представляться жеребцу, чья с ней любовь старше львиной доли цивилизаций, и со стоном накрыла лицо копытом. «Привет! Я принцесса Луна, и я знаю о тебе всё». Впрочем, она тут же осеклась. Она не знала об этом пони ничего. Он смотрел не как Сомбра, двигался не как Сомбра и говорил не как Сомбра.
И в дальнейшие дни он был совершенно не похож на себя. Луна уже изучила его за время этого жуткого помешательства. Она знала, в каком порядке рассказывать обо всём, знала, что вызовет у него вопросы и сомнения, знала, как эти сомнения опровергнуть и какие доказательства привести, знала, каким тоном говорить, когда Сомбра встречал её взъерощенным и злым, насмешливым и ироничным, испуганным и почти юным. Однажды он был непривычно тихим и мягким, и Луна растерялась. Единорог не требовал никаких объяснений, не задавал вопросов, которые обычно сыпались из него, как из рога изобилия — он лишь молча рассматривал онемевшую аликорницу, по-птичьи наклоняя голову в выражении любопытства, а затем тихо изрёк:
— Странно, я не знаю тебя, но такое чувство, будто вижу не впервые. Я должен видеть в тебе незнакомку, но вместо этого я как… искал тебя всю жизнь, сам того не зная.
Он протянул к ней дрожащее копыто тогда.
— Почему мне… почему мне больно при мысли, что я не прикасался к тебе намного больше, чем успел прожить?..
Новый Сомбра не выказывал ровно никаких признаков узнавания. Он, незнакомый и чужой, слонялся по дворцу без дела всё то время, пока не флиртовал с ней напропалую, как жеребёнок, и был… стабильным. Уже вторую неделю единорог не переключался на новую личность и надёжно сохранял новые воспоминания, но Луна не чувствовала в нём своего Сомбру. Она не могла отделаться от мысли, что кто-то другой просто занял его тело. Он даже спать начал ночью, как обычный пони!
— Я не понимаю, сестра, — почти хныкала Луна, уткнувшись Селестии в плечо, пока та поднимала солнце. — Я пытаюсь помочь ему, я делаю всё, что в моих силах, и даже больше, но это бесполезно. Чем больше он пытается вспомнить — тем ему хуже, и такое чувство, что каждый раз, когда он просыпается с новым уровнем амнезии — это попытки организма выжить, но… я теперь совершенно не знаю его, Селестия. Это совершенно чужой пони, каждый раз полностью чужой. Я хочу помогать Сомбре, своему Сомбре, а не этим незнакомцам.
Селестия погасила рог и мягко посмотрела на сестру, собираясь с мыслями.
— Чем больше он пытается вспомнить — тем ему хуже?
— Да. Перед этими потерями памяти он уже запинался на середине предложения, забывал, как выглядит, и даже сколько у него ног. В одно утро мне пришлось учить его ходить заново, сестра!
— Может быть, ты права, и потеря воспоминаний — не такая уж большая цена за то, что он будет жив, здоров и счастлив?
— Но это будет уже не он…
Аликорница поймала дрожащий подбородок Луны копытом и посмотрела ей в глаза, нежно унимая растущую в горле сестры истерику.
— Что бы с ним ни происходило, сколько бы он ни забывал, одно оставалось неизменным. Ты всегда была у него вот здесь, — белоснежные перья коснулись сердца принцессы ночи. — Он мог забыть тебя, но он тебя никогда не отвергал. Даже сейчас, когда он больше похож на шута, чем на… Сомбру. Ведь сейчас он меньше всего напоминает самого себя, верно?
— Чтобы Сомбра, да ничего не делал и жаловался на скуку, — с горькой усмешкой подтвердила Луна.
— И он всё равно лучится обожанием к тебе. Мне жаль, но, кажется, у тебя больше нет выхода, кроме как смириться и привыкнуть к этому Сомбре. Если только дворцовые маги не смогли что-нибудь придумать.
— Нет, — всхлипнула аликорница. — Они никогда не сталкивались с этим и не знают, как с таким бороться. Только Сомбра мог что-то придумать, но, как только он это сделал, он тут же исчез.
Селестия предостерегающе подняла крыло, и Луна уже хотела протестующе продолжить мысль, но увидела, что внимание сестры приковано вовсе не к ней. К балкону, на котором они обе расположились, летела крупная снежинка.
— На небе ни облачка, — после паузы озадаченно заметила младшая из принцесс. — И сейчас весна. Вендиго?..
Селестия поймала неожиданный предмет телекинезом и усмехнулась:
— Это не снег.
Ветвистые лучи снежинки блеснули от касания магии к ним и начали множиться, раскрываясь, разворачиваясь и сливаясь в одно плоское полотно.
— Это письмо. Кристальная Империя, лично от Анимы Кастоди… новый формат, — весело заметила аликорница и принялась читать, а очень скоро многозначительно посмотрела на Луну, сдерживая улыбку. — Она родила. У нас появилась маленькая племянница, и нас зовут на её кристаллизацию.
Сомбре, искавшему свою покровительницу и наконец нашедшему её здесь, показалось, что из его тела раздался стеклянный хруст.
Дискордовы слёзы, вымочили всю бумагу, и теперь невозможно писать Она называла себя моим другом, говорила, что попытки вспомнить только сделают хуже, а потом заставляла вспоминать. Но — ровно то, что ей было нужно. Ей, как аликорну. Люблю я её или нет Она не хотела, чтобы я вспомнил самую важную вещь из до-пространства — это аликорны развязали войну. И началась она не с удара, а с кражи. Собственной гармонии аликорнам, стремящимся к всемирному господству ублюдкам, было мало, и они начали подчинять себе дисгармонию тоже. Она не виновата Виновные поплатятся. Я имел право знать.
Лицо в зеркале — хищное и настоящее. Ровно подстриженные бакенбарды похожи на боковины дерзкого шлема, загнутый назад рог больше ничем не пленён и жаждет выплеснуть накопившуюся силу. Под улыбающимися губами скрываются острые клыки-иглы, позеленевшие склеры пышут фиолетовым огнём. Сомбре нравится это лицо, но он закрывает глаза, прячет все посторонние приметы и открывает их уже обычными, вовремя, чтобы взглянуть на Луну.
Она подошла к нему со спины, такая же лживая, как и всё это время. Едва держится на ногах, глаза опухли от недосыпа из слёз, и для бессмертной богини она выглядит по-смертному жалко, но всё равно пытается улыбаться и играть в энтузиазм.
— Ты закончил прихорашиваться?
Сомбра похвально быстро натягивает маску беззаботного и игривого дурачка, каким он был здесь последнее время.
— Да, mi amore! Мне всего-то нужно было пригладить гриву.
«Развевающаяся, как у аликорнов, она вызовет некоторые подозрения».
Пегаска, которую породила Анима Кастоди, тоже выглядела вполне обычной. Как только аликорны умудрились возвести вокруг себя такой культ? Так ли давно они были презренными изгоями, которых затаптывали, едва увидев, не делая различия между чужаками и собственными жеребятами?
Сомбра смотрел на маленькую розовую кобылку с гривой трёх сладких цветов, и в голову приходили мрачные мысли. Ему запрещалось Он не хотел думать обо всём, что было после знакомства с одной аликорницей и знал, что во времена его жеребячества эту безобидную с виду кроху непременно убили бы. А он разнообразил бы процесс пытками и, возможно, изнасилованием…
Единорог не стал развивать эту мысль, приятно отозвавшуюся между задних ног. У него была намного более крупная мишень, даже несколько. Нечего распыляться на всякую мелочь. Пока что.
— Поздравляю, — искренне сказала Селестия.
— Пусть звёзды осветят её земной путь, — пожелала Луна. — Как вы решили назвать её?
— Смешно, но нам пришлось думать об имени в последний момент, — ответил Дженезис, обнимая привалившуюся к нему боком Аниму. Та выглядела измождённой, пусть и была на редкость для своей мрачности счастлива. — Но, раз это кобылка, мы хотим назвать её, — он сделал паузу, в которую внимание Сомбры невольно заострилось на ответе, — Ми Аморе Каденза.
Зрачки единорога на мгновение схлестнулись до кошачьих.
— Красивое имя, — уважительно одобрила Селестия. — Звучит очень старым.
— Древним, — глухо исправил Сомбра.
— Это как-то переводится? — поинтересовалась младшая из сестёр.
— Да, — легко отозвался Дженезис, но Сомбра мрачно опередил его:
— «Я люблю каждого», — он выдержал четыре удивлённых взгляда. — Это мой родной язык. Очень лестно, Анима. Это же ты выбрала имя, я угадал?
— Сомбра, с тобой снова… — Луна хотела коснуться плеча единорога, но тот словно невзначай вывернулся.
— Я устал с дороги, — огрызнулся. — Малышка прелестная, мои поздравления. Прошу меня простить.
Сиротливый взгляд принцессы ночи по спине окатывал ледяной водой, но Сомбра сосредоточился на другом: Анима вряд ли помнила мунвайни, если знала его вообще. Она уловила предупреждение от единорога ещё во время своей беременности и… решила доказать ему что-то?
Кобылу, некогда владевшую самим Инскриптумом, нельзя упрекнуть в отсутствии прозорливости.
Так и есть — она бросала вызов. Сомбра уже догадался, что любовь, которую соберёт новорождённая в будущем, станет её самым верным щитом — невозможно увидеть зло в том, кого любишь. В Луне единорог его не видел до сих пор. И теперь, когда токсичная зависимость перестала застилать глаза, уступив место фиолетовому дыму, единорог прозрел. Ему стало ясно предназначение бессмертия, которое никогда не ощущалось проклятьем.
Он один собирался заменить всех аликорнов. Единороги, в отличие от них, не могут сходить с ума, даже если прямо сейчас доказывают обратное.
Сомбра шёл по Империи, с мрачным торжеством ощущая себя не меньше, чем чумным духом. За шлейф мантии, наброшенной на плечи, ему была тьма, тянущаяся за ним. Одного прикосновения к какому-нибудь кристаллу хватало, чтобы получить ключ от управления им, и жизнерадостные тона сменялись ночной чернотой. Единорог не собирался выдавать своих намерений раньше времени, он «порабощал» лишь стратегически важные районы, располагающиеся вдали от замка с надзором аликорнов.
Впрочем, о присутствии одного из них рядом с собой он знал даже после ухода мистического чутья на него. Но почему она просто смотрит, не пытается помешать и не атакует?
Нагулявшись перед сном, Сомбра вернулся в свои покои — он запомнил, что занимал именно эти апартаменты, с прошлого раза, мысленно закрепил их за собой и теперь гнал воспоминания о том, как провёл сутки у постели Луны, как то, что было способно воззвать к нему настоящему нечто постыдное. В своей правоте жеребец убедился, обнаружив покои пустыми и увидев на туалетном столике забытый ободок.
Его подарила ему Серпент Гланс, чтобы помочь побороть Дискорда. Эта побрякушка могла пригодиться ему сейчас, пусть и оказалась бесполезна против могущественного драконикуса.
Сомбра поднял ободок телекинезом и посмотрел в своё отражение. Интересно, получится ли
ему завоевать расположение Дискорда, когда срок заключения в каменной тюрьме закончится? Будет ли тот достаточно ослабленным, чтобы согласиться сотрудничать? Единорог немного повернул ободок, чтобы Луна, бесшумно остановившаяся за спиной, тоже отразилась в нём. Бирюзовые глаза бесстрашно посмотрели на него, оттолкнувшись от полированного металла:
— Ты изменился намного сильнее, чем в любой другой раз.
— Нет. Я стал самим собой, — жеребец спокойно водрузил артефакт себе на голову.
— Это не ты, Сомбра, я не чувствую тебя, — настаивала аликорница с редким бесстрашием для пони, которая вот-вот окажется вздетой на чёрные кристаллы.
— Не я, — развернулся к ней единорог, — или не то, чем было так легко управлять?
— Я никогда не управляла тобой, и тебе это известно.
— Неужели? — прищурился Сомбра. — Кто отослал меня от себя по мановению собственного желания? После чьего решения использовать меня, как разменную монету, я оказался в камере пыток среди помешанных кобыл? По чьей воле была оставлена в живых кобылка, которой лучше бы и не быть зачатой вовсе?
— Ты искажаешь факты! — повысила голос Луна. — Ты убираешь или добавляешь детали, подменяешь понятия и забываешь своё собственное согласие и самоотверженность! Ты лучше, чем это!
В красных глазах на миг отразились растерянность, вина и узнавание, но они были утоплены в зелёном яде, насытившем белки.
— Уж не хочешь ли ты назвать своё тело достойной платой за все выпавшие на мою долю мучения? — тем же ядом засочился и голос Сомбры. — Одна портовая шлюха когда-то высказала удивительно мудрую мысль: многие кобылы не понимают, какую власть обретают над жеребцом, становясь перед ним на колени.
Редкое удовольствие — наблюдать за тем, как столбенеет холодная и невозмутимая принцесса, как распахиваются её обычно бесстрастные на публике глаза. Верный пёс счастлив с ошейником вокруг горла, но хозяйка перетянула поводок, и зверь прогрыз намордник.
— Не смей, — тихо и грозно пророкотала Луна, — равнять меня с портовой шлюхой.
— Всё познаётся в сравнении, — глумливо ответил Сомбра. — Так и хочется поставить тебя рядом с ней по одной цене и посмотреть, кто окажется успешнее. Я подыщу для тебя самый большой и грязный бордель — под стать тем делам, которые ты проворачивала, поверив в свою избранность. Грош ей цена, если ни капли не напрягавшаяся всё это время сестра пользуется у подданных большей популярностью, чем ты, жертвовавшая раз за разом самым преданным пони из всех.
Второй выверенный удар. По горлу аликорницы челноком прокатилась слюна, уши подавленно опустились. Сомбре очень захотелось увидеть в её глазах слёзы.
— Почему бы не жертвовать им? Бессмертный, поклявшийся помнить. Превосходная живучесть и верность — настоящая неразменная монета, разве нет? Бросай куда хочешь — всё равно простит и вернётся, выберется из любого пекла, чтобы тут же кинуться под медные трубы. Новые и новые жертвы, новые и новые вложенные в одну кобылу силы, о которых запрещено забывать и которые так жалко оставить, пока они не окупятся. Бессмертный, поклявшийся помнить. Этот готов терпеть и ждать вечно.
— Верность.
Единорог осёкся. Это слово, несмотря на схожесть с подтверждением всего, что он только что сказал, было словно сказано вне контекста, относясь к совершенно другой теме.
— Что?
— Ты не успел назвать по одному Элементу Гармонии, — в глазах Луны мерцали слёзы, но у Сомбры куда-то исчезла способность ими гордиться. — Я разгадала название последнего из тех, что принадлежат мне. Добродетель, представляющая его — Верность.
Она резко подошла к жеребцу вплотную. Он отпрянул, врезавшись в туалетный столик.
— Сомбра, которого я знаю, не требовал бы доказательств, — рычала аликорница, пока слёзы горячо лились по её щекам, щипля уголки глаз, — и не устраивал бы мне испытаний, потому что то, на что я способна ради него, не требует подтверждения. Это — уже случившиеся вещи, факты, идти против которых бесполезно. Моя честность, моя верность, моя вечная надежда на лучшее и то, что ты — не тот, кого я люблю, а тот, кто им прикидывается. Те чувства, которые ты испытывал, не могли мгновенно обернуться ненавистью.
— И что же ты сделаешь со мной? — криво ухмыльнулся единорог. — Попросишь вспомнить? У меня уже есть все мои воспоминания.
Его рог зло зажёгся красным, стремительно искажаясь на чёрный, фиолетовый и зелёный.
— И места тебе в них больше нет!
Поток чёрной магии стрелой сорвался Луне прямо в сердце, но не достиг даже кожи. Между аликорницей и единорогом возник кристалл, внутри которого располагался ещё один. Ход времени замедлился на мгновение, когда нечестивый заряд плеском отразился от чистейшей поверхности, но ни единой искре не удалось отлететь далеко: внутренний минерал вспыхнул и начал затягивать всё до последнего импульса.
Луна улыбнулась.
— Н-нет! — выпалил Сомбра, пытаясь разорвать кристалл заклинанием, остановить ход энергии, отпрыгнуть, телепортироваться прочь, но всё было тщетно. Кристалл не блокировал его магию, как это делало кольцо раньше, а, напротив, вытягивал всё до последней доли.
— Дворцовые маги не могли справиться с твоим недугом, — торжественно объявила Луна, всецело демонстрируя, почему Элемент Смеха выбрал именно её, — но зачаровывать камни они всегда умели. Момент, когда в тебе не осталось ничего от того, кем ты был раньше, тоже имеет свои плюсы: можно уничтожить всё лишнее, потому что то, что прячется глубоко внутри, никак от этого не пострадает!
— Не смей! Остановись! — глаза единорога взорвались чёрными кострами.
Под потусторонний вопль, вырывающийся из его глотки, тьма взвилась над его рогом, чтобы тут же быть ненасытно утянутой кристаллом. Невесть откуда взявшийся ветер закрутил мантию жеребца в жгут и заставил Луну пригнуться; монолитный дворец сотрясла серия мощных ударов, и трещины поползли по сверкающим стенам. Когда, сохраняя снежную белизну стенок, кристалл почернел изнутри, Сомбра свалился на пол рядом с Луной, как подрубленный. Ободок соскочил с его головы и укатился куда-то за софу.
— Ты жив? — подскочила аликорница, отбрасывая кристалл туда же. Сомбра завозился, тяжело выдыхая, и посмотрел на неё ясным взглядом.
— Да… Да, вполне…
Его голос звучал глухо и слабо, и Луна, всхлипнув, обняла единорога копытами. Тот моментально вцепился в неё в ответ, прижимаясь всем телом, утягивая ближе к себе и обвиваясь, как лоза.
— Я думал, что больше тебя не найду, — лихорадочно гладил аликорницу Сомбра, стремясь коснуться её везде одновременно. — Луна, вся та грязь, которую ты слышала…
— Я знаю.
— Не перебивай меня, иначе я прислушаюсь к словам своего альтер-эго про управление мной! — шутливо пригрозил Сомбра. — Так вот: я не был ни с какой портовой шлюхой.
Луна моргнула.
— Я вообще брезгую кем-то, у кого статус ниже принцессы.
— Пошёл ты, — прыснула аликорница, слабым пинком в живот отталкивая Сомбру. Хихикая, тот откатился и в притворном ужасе ахнул, делая вид, что сомневается, стягивать ли ему мантию:
— Это было совсем не по-королевски! А ты точно принцесса?
— Что у вас происходит и зачем вы разнесли дворец? — сонно поинтересовалась Селестия, заглядывая к ним в покои.
— Не могли потише, что ли, кроватью стучать? — добавил Дженезис, просовывая голову над бывшей ученицей. — Вы мне дочь разбудили.
— Извините, — пискнула Луна, чуть покраснев. — Но дело было не в кровати.
— Да, это больше было из-за меня, — единорог левитировал к себе отброшенный кристалл, заодно прихватив ободок.
— Кстати, тебе лучше? — повернулась к нему принцесса, и Сомбра спокойно ответил:
— Нет.
— Что?
— Я был прав, — продолжал жеребец, стараясь сохранять ровное дыхание. — В моей голове что-то есть, и я чувствую, как оно прямо сейчас снова пускает корни. И оно намного злее, чем было.
Три аликорна в непонимании уставились на единорога. Тот медленно посмотрел на них исподлобья.
— Я не рискую сейчас, — членораздельно надавил Сомбра, — орать в панике, чтобы вы соображали быстрее, поэтому слушайте так: бегите. Я почти полностью остановил свою мыслительную деятельность и сейчас говорю, как по бумажке, но я чувствую, как каждая извилина моего мозга забивается чем-то похожим на уголь, а сквозь рог что-то прорастает. Берите Ми Аморе Кадензу и бегите отсюда, я попытаюсь выиграть для вас время.
— Делайте, как он сказал, — твёрдо приказала Луна после паузы, и Дженезис с Селестией, переглянувшись, исчезли.
Единорог выпустил воздух сквозь сжатые зубы и откинулся на пол, рассматривая почерневший изнутри кристалл в своих копытах. Луна беззвучно сглотнула, справляясь со страхом, и положила голову ему на грудь.
— Ты тоже беги.
— Я останусь с тобой. До последнего.
— Луна, — закрыл глаза Сомбра. — Я не уверен, что смогу долго это сдерживать. Я снимаю с тебя клятву не причинять мне вреда.
— Чт… да ты же прощаешься! — ужаснулась Луна, и единорог посмотрел на неё с безразличием. — Я ведь применила тот двойной кристалл, всё должно было быть нормально!
— Нет, ты всего лишь защитилась от моей минутной вспышки, — единорог перевернул упомянутую вещицу, как песочные часы, но кипящая чёрной смолой внутри энергия даже не перекатилась. — То, что отравляет меня, до сих пор находится вот здесь, — копыто постучало по его виску. — Посаженное Дискордом.
— Но Элементы Гармонии должны были устранить любые последствия его нападения! — отчаянно возразила Луна. От теплоты и жалости во взгляде Сомбры ей стало почти больно.
— От Элементов можно спрятать даже пороки их носителей, любовь моя. Не то, что одно маленькое чёрное зерно в одной большой безумной голове.
— Это бессмысленно, — задрожал голос аликорницы. — Элементы теряют смысл.
— Вовсе…
— Теряют, — настойчиво повторила Луна, жмурясь, — если я снова буду вынуждена с тобой расстаться.
— Боюсь, — боль рвано просочилась в речь Сомбры, — что это так.
Принцесса ночи открыла глаза и ахнула. Загнутый назад рог почернел и теперь раскалялся докрасна.
— Просить убить меня будет глупо, правда? — вымученно улыбнулся единорог. — Беги, Луна.
— Нет. Не так.
Сомбра оторвал голову от пола и с вежливым удивлением посмотрел на аликорницу. Та стояла на ногах, но единорог не мог вспомнить момента, когда она покинула его грудь.
— Если ты прощаешься — ладно, не в первый раз, — нервно протараторила кобылка в такой спешке, будто потолок был готов рухнуть ей на голову в любую секунду. — Но попрощайся со мной так, будто ты вернёшься.
Сомбра негромко и горько рассмеялся. Он посмотрел аликорнице в глаза, и с рвущегося из глаз фиолетового пламени улетучивалась нежность.
— Мой разум горит. Самый лучший способ лечения, который я смог придумать, оказался нерабочим. Знаешь, говорят, что самый тёмный час наступает перед рассветом, но и обратное тоже верно — после того, как солнце разгорится до самого яркого, ему только и останется, что начать гаснуть. Я люблю тебя сейчас как никогда сильно. Настолько, чтобы достаточно обезуметь от счастья, надеяться на лучшее и просить тебя… помни. Я не знаю, сколько времени у меня займёт то, чтобы собрать самого себя обратно, но я умоляю тебя не забывать обо мне. Где-то там, очень глубоко внутри, под личиной монстра, я буду ждать, и я вернусь. Я не питаю иллюзий по поводу того, как скоро я разобью это… — единорог коснулся своего виска снова, щурясь. — Но я прошу тебя помнить меня, и вера в твоих глазах станет для меня маяком. Как было всегда.
Луна не шевелилась, молча смотря на осторожно садящегося единорога. Нечестивая зелень его глаз, рифмуясь с краснотой раскалившегося рога, отражалась в слезах, одна за другой срывающихся на пол с синей шерсти.
— Беги же, — проскрежетал он, отворачиваясь, чтобы рвущаяся наружу ненависть не омрачила его последних слов. — Беги, но помни меня.
Двумя быстрыми шагами аликорница приблизилась к нему, повернула к себе голову и поцеловала.
Последним, что почувствовал Сомбра, была соль на бархатных губах.
Больше он ничего не мог. Всё происходящее виделось, как сквозь пелену серого кипящего тумана, и даже самые яркие всполохи магической битвы не могли достигнуть его погребённого под чёрными корнями с голубыми шипастыми наростами сознания. Разум единорога находился под отупляющим действием того самого обезболивающего, которое ненавязчиво и мягко отодвинуло его от управления телом куда-то на задний план, и теперь он был не больше, чем топливом для демона, взращенного на угольном семени хаоса. По его сгорающей душе рикошетом били аликорньи заклинания, но они тонули в общем гомоне носящихся перед глазами воспоминаний каждого существа во вселенной, да и сами по себе становились всё реже, беспомощнее, слабее. Сознание Сомбры тоже гасло, он медленно засыпал навсегда, уступая своё тело кому-то другому, кому-то, у кого хватило жестокости и цинизма отражать атаки Анимы и Дженезиса их собственным Кристальным Сердцем, повергнув их подданных в состояние животного ужаса, чтобы они не смогли его активировать.
В Империи больше не осталось любви.
Сомбра почти поверил в это, но тут он потрясающе чётко увидел силуэт Луны, взлетающей над ним рядом с Селестией. Любовь осталась, она не могла умереть, потому что слишком долго жила и крепла, сделавшись чем-то настолько несокрушимым, что даже победивший самого Сомбру демон не мог противостоять ей.
Она не давала причинить Луне вред; не имело значения, какой мощи чёрная магия направляется в аликорницу — та подавляла её едва ли не силой мысли.
Несмотря на своё бескостное, марионеточное тело, Сомбра улыбнулся этому где-то глубоко внутри перед тем, как навсегда сгореть вместе с паразитом под жаром объединённой мощи двух оставшихся аликорниц.
XXX. Закат
Когда Луна поняла, что это конец, она просто сбежала. Благодарение небу — сестра отнеслась серьёзно к её словам.
— Береги её, даже ценой собственной жизни, — передавая Лайт Кнайту наспех затянутый в одеяла свёрток с Ми Аморе Кадензой, приказала Селестия. — Улетай обратно в Эквестрию, спаси эту пегаску, дотяни до заставы!
Легат отстегнул только мешающий теперь меч, отдал честь и поцеловал повелевающее ему копыто, прежде чем ринуться с маленькой наследницей трона в убийственную метель. В спешке он не мог — да и не думал — заметить, как от чёрных кристаллов среди голубых протягиваются во всех направлениях тени, неторопливо достигая домов, заползая внутрь и лишая все поверхности их естественного жизнерадостного блеска. Одним неприметным касанием мрак внушал паранойю, страх и депрессию, бережно и терпеливо собираемые во время долгого и постепенного подавления Сомбры. Каждая беспечно отодвинутая на задний план сознания тревога теперь дорого обходилась кристальным пони. А прямо сейчас, когда он прощался с Луной и знал, что случится с ней, когда он отключится, сейчас, когда он смирился и лишь умолял ту, к которой всегда стремился, бежать от него как можно дальше — отчаяния и муки было в избытке. Имперцы перенимали горечь и боль единорога и теряли краски жизни под стать своим обиталищам.
Кристальное Сердце чувствовало это и оповещало всеми доступными ему способами. Дженезис не так верил Луне, как Селестия — он не наблюдал в течение многих месяцев припадки Сомбры, — но после того, как по дворцу поскакали частые ритмичные блики от главного артефакта здешних земель, а слух и чутьё наполнились тревожными сигналами, окончательно убедился в серьёзности положения. Барьер мигнул, привлекая внимание правителя; тот поднял голову и распахнул лиловые глаза, увидев, что щит вокруг Империи медленно, но непреодолимо сжимается, сужаясь к центру — Кристальное Сердце теряло связь со своими пони.
Генерал имперской гвардии подполз к Дженезису, еле держась на ногах, опираясь о стену, чтобы продолжать идти. Жёлтая шерсть тускнела и блёкла, глаза утрачивали сияние, а буйные кудри разворачивались в почти лишённые оттенка прядки, словно то, что делало их структуру похожей на изящные кристаллы из-под копыт лучшего ювелира, утекало с тела вместе с красками. Едва осиливая необходимость говорить, жеребец доложил о том, что армия слабеет столь же стремительно, как он, а их боевой дух — и какой угодно дух в принципе — увядает под стать их окрасу. Выполнив свой долг, командир тяжело осел перед королём и потерял интерес к окружающему миру, лишь глядя в пол невидящими глазами и дрожа.
Кристальное Сердце с лязгающим звоном, коротким, но эхом разнесшимся во все уголки Империи, прекратило вращение, словно угодило меж двух невидимых стальных прутьев. Ветер и снег, веками находившиеся за стеной голубого свечения, вторглись на вечнозелёные земли и начали заметать улицы, ледяной спиралью подбираясь к центру. Дженезис немедленно поднял над Империей щит, стремясь защитить своих подданных от холода, и пошатнулся от накрывшей его мигрени. Выгорание пока не грозило ему, но применение такого мощного заклинания в короткие сроки не могло пройти бесследно.
Аликорн подумал о том, что нужно найти Аниму, но она уже была здесь — щурящаяся на искусственный солнечный свет временного купола и взъерошенная с постели. И до этого прибегавшая ко сну, как к основному и надёжнейшему способу восстановления своих сил, после родов королева спала особенно долго и крепко. Но всё происходящее, начиная треснувшими стенами и заканчивая ранее немыслимой остановкой Кристального Сердца, смогло разбудить даже её.
— Я хотела спросить, где Кейденс, — озадаченно проговорила аликорница, — но теперь я вижу, что это — меньшая из бед.
— Кейденс исчезла? — воскликнул Дженезис, панически прижимая уши.
— Колыбель пуста, — поджала губы Анима. — Спросить у слуг… не получится, — она красноречиво посмотрела на потерявшего сознание генерала.
Дженезис перевёл дыхание.
— Ты слишком спокойная, — как по нерушимому каналу перенимая обречённость жены, заметил аликорн. — Даже для себя.
— День, когда Сомбра разрушит Империю и будет стоять на её руинах, настал, — кротко ответила Анима.
— Ты давно знала это и давно с этим смирилась.
— Верно. Всё закончится для нас здесь.
Аликорн прижал копыто к переносице, лихорадочно думая. Наконец он повернулся к вяло наблюдавшей за ним королеве с потемневшими от решимости глазами:
— Я найду Сомбру и дам ему бой. У меня не получится долго удерживать щит, если мы станем драться, поэтому ты должна спасаться, и быстро. Возьми Кристальное Сердце, его вид и твоё присутствие должно приободрить пони. Создай сферу для защиты от метели и холода и выведи отсюда столько пони, сколько сможешь. Я постараюсь узнать, где Кейденс.
— Она в пути в Эквестрию, — подоспела к аликорнам Селестия, неся в телекинезе меч своего легата. Она выглядела обеспокоенной. Светлый щит над городом медленно приближался цветом к бурому. — Ми Аморе Каденза в копытах моего лучшего пони, который ни за что меня не подведёт.
— Хорошо, — облегчённо выдохнула Анима, опуская голову и прикрывая глаза.
— Хорошо, — в унисон с ней согласился Дженезис, твёрдо и непримиримо. Знание о том, что дочь в безопасности, придало ему сил. — Селестия, убеди Луну использовать Элементы Гармонии, я не уверен, что справлюсь один.
Аликорница хлопнула ртом, прижимая уши и невольно отступая на шаг назад.
— Я боюсь, — аккуратно ответила она, — что это будет слишком сложно. Луна понимает опасность Сомбры и догадывается о том, что он делает, но она не может атаковать его. Она хотела сделать это, когда я нашла её, но… В общем, сейчас она сидит, прижавшись к силовому полю, в которое заключила его, и рыдает.
— Я же говорила, что надо было убить его ещё при первой встрече, — меланхолично посмотрела на мужа Анима Кастоди, не испытывая ни злобы, ни разочарования.
— В итоге ты бы всё равно не позволила мне, потому что законы времени и пространства! — развёл крыльями Дженезис.
Селестия коротко поморщилась. Она бы рада начать защищать сестру и её чувства, но это было сложно в текущих условиях, когда Кристальное Сердце издало ещё один надрывный жалобный перезвон, а щит короля окончательно побурел, и в Империи стало неприятно темно. Даже легендарные кристаллы не могли помочь, так как они утратили свой вечный блеск и потускнели почти до состояния низкосортного мрамора.
— Некогда спорить, — сглотнул аликорн. — Анима, мы должны…
Тьма резко сгустилась, но совсем не так, как бывает, когда облако закрывает солнце. Едва ли не осязаемые полотна теней коконом обернули дворец, отрезая его от любого света, и каждый из аликорнов мог почувствовать безумный свирепый взгляд на своей спине. Тьма смотрела на них, нетерпеливо дышала гибелью в затылки. Весь дворец затрещал, и из разломов показались растущие и разветвляющиеся чёрные кристаллы. Они растворяли в себе кокетливые, фасадные декорации Империи, наполняя её злобным мраком и не пропуская ни луча света.
— Я виновата, — громко раздался голос Луны; она сидела на окне, явно сократив путь до своей семьи по воздуху, её нос и щёки были мокрыми от слёз. — Я не могла удерживать его дольше!
— Это уже не важно! — решительно топнул копытом Дженезис, зажигая рог. — Помоги нам!
Аликорница взмахнула крыльями, бросаясь на зов, но пол под ней вдруг деформировался, и оттуда, нарушая привычную размеренность роста чёрных сталагмитов по дворцу, выстрелил самый настоящий линейный взрыв кровожадно сверкающей породы, копьями врезавшись в тело взвизгнувшей Луны и выбросив её обратно в окно. Селестия закричала её имя от испуга, перерубила ударом меча чёрные кристаллы, забившие окно, и бросилась следом, чтобы успеть поймать наверняка изранившуюся сестру, но та ждала её за пределами дворца, вышедшая из штопора.
— Сомбра согласился пощадить кого-нибудь одного, — рыдая, закрыла лицо копытами аликорница. — Я выбрала тебя. Прости! Прости, пожалуйста! Прости меня!
Сердце Селестии колотилось так сильно, что зрение дрожало и пульсировало по краям; так быстро, что время казалось замедленным, когда она оборачивалась. Король инстинктивно защитил коридор, в котором остался с женой, силовым полем, и оно моментально подверглось атаке — так быстро, что оставалось только гадать, у кого лучше реакция (или удача): у Дженезиса или у атакующего. Как только вибрация отдачи перестала искажать восприятие, аликорн с удивлением посмотрел на треснувший щит, а затем — за него, и его глаза распахнулись ещё шире.
Там выходил из теней Сомбра, и он изменился. Густые вороные волосы казались беспросветным маревом, рвано развевающимся само по себе; из исказившихся от чёрной магии глаз хлестало по воздуху жидкое пурпурное пламя. Голову венчал ободок Серпент Гланс с вплавленным в него двойным кристаллом — вместилищем всей вытянутой дьявольской силы. На груди и ногах заклинание растило надёжные стальные доспехи. Но чувство рока навалилось на Дженезиса вовсе не из-за нового имиджа единорога: перед ним плыло Кристальное Сердце, выдранное со своего постамента и отчаянно сияющее в попытке защитить тех, кто все эти годы оберегал его.
Но, каким бы древним и живым ни был артефакт, он оставался вещью, что сейчас попала в плохие копыта. Сердце Сомбры было столь черно, что подчиняющиеся ему тени, летающие вокруг острыми стенами, подавили протестующее свечение Сердца Кристального, и покрывшийся нечестивыми наростами дворец полностью скрылся в коконе жидкой тьмы.
Селестия и Луна, крича от страха и отчаяния, летали вокруг него и атаковали всем доступным им арсеналом заклинаний. Золотые и бирюзовые лучи взрезали и разрывали слой тьмы, и из прорех вырывались вместе с многоцветными вспышками отголоски мучительных воплей Дженезиса или Анимы — всего на секунду, прежде чем брешь срасталась обратно.
— Элементы Гармонии! — воскликнула Селестия, останавливаясь. — Мы ничего не добьёмся без них! Луна, у нас нет другого выхода, мы потеряли достаточно времени!
Очередная краткая вспышка рога телепортировала к аликорнице три камня — воплощение Доброты, Щедрости и неразгаданной добродетели в виде шестиконечной звезды.
Луна застонала, стискивая зубы, пересиливая себя, и призвала к себе собственные Элементы.
Их действие лишь остановило рост кристаллов Сомбры и уничтожило его тени, окутывающие дворец и терроризирующие улицы. И, как только это произошло, аликорницы смогли увидеть, что единорог успел перестроить дворец и город вокруг него так, как ему было нужно. Для чего? Непонятно, но Селестия и Луна не собирались задумываться.
Сомбра вышел на балкон с такой размеренностью, словно встречал умиротворяющий рассвет в полной тишине, и в его телекинезе рядом с ним плыло не окровавленное снизу доверху Кристальное Сердце, а чашечка кофе с печеньем на крае блюдца.
— Ублюдок, — прорычала Селестия, и слёзы хлынули из её глаз. Элементы, витающие вокруг её рога, разгорелись до брызжущих во все стороны искр, но скоро погасли, не находя отклика у трёх других своих собратьев. Аликорница в гневе резко повернулась к сестре.
Та висела высоко в небе, по-рыбьи хватая ртом воздух и роняя слёзы вниз, но вряд ли по той же самой причине, что и Селестия. Она видела единорога, так похожего на её возлюбленного, и не верила в то, что он сделал. Всё её существо устремилось к бьющейся под толщей тьмы и пролитой крови душе Сомбры, настоящего, пока ещё живого где-то невыносимо далеко, того, кто не стал бы захватывать Империю и убивать её правителей, используя их главный артефакт как щит и оружие против них самих же.
— Луна! — рявкнула сестра, давая ей пощёчину. — Опомнись! Твоего Сомбры больше нет, мы должны применить Элементы Гармонии и отомстить…
Луна поняла, что это конец.
И она просто сбежала.
Луна всегда летала быстрее сестры. У них давно не выдавалось повода снова проверить это, но всё рано или поздно случается.
Аликорницы неслись над ледяной пустошью, швыряемые бешено воющим ветром из стороны в сторону, крутящие воздушные пируэты в попытке уйти из-под его ударов, но непоколебимо устремлённые каждая к своему. Луна — к самому дальнему и забытому месту на планете, которое только удастся отыскать, чтобы спрятаться там и не сражаться против единственного пони, которого она любила так преданно и так долго. Селестия — к Луне, чтобы надрать ей круп и поставить мозги на место.
— Остановись немедленно! — рычала старшая из принцесс, выстреливая в общем направлении сестры раскалённым до температуры на поверхности солнца лучом. Метель не давала достаточной видимости, и Селестия одновременно надеялась и нет, что попала. Однако тёмно-синяя гибкая фигура мелькала в очередном просвете — и следовала новая атака и новое требование.
Луна не отстреливалась. Она не рисковала тратить время, за которое могла бы оторваться, но Селестия пользовалась не только крыльями, но и магией, поэтому расстояние между аликорницами не увеличивалось вплоть до того момента, когда пустошь вечной зимы закончилась — и они обе вылетели в степь, тут же бросаясь в бой друг против друга.
Луна молниеносно очертила гигантскую мёртвую петлю, направляя в сестру пулемётную очередь маленьких, но шустрых и мощных сгустков своей магии. Врезаясь в землю под уворачивающейся Селестией, они взрывались и оставляли крохотные дымящиеся кратеры, распугивая луговых собачек. Сестра не оставалась в долгу, и её атаки, из-под которых не менее ловкой Луне неизменно удавалось так или иначе уйти, разрывали в клочья немногочисленные облака. Волны бирюзового и золотого цвета врезались друг в друга, треща молниями и каскадами искр опускаясь в сухую траву, начинавшую потихоньку тлеть.
— Прекрати упрямиться! — свирепо пророкотала Селестия, направляя в сестру бушующий поток настоящей плавленой лавы со своего рога. — Ты не можешь быть такой слепой и глупой!
— Нет, это ты, — прорычала с невысыхающими глазами Луна, встречая столб ревущей магмы перевивающимися жгутами озарённой звёздами темноты, — не можешь быть такой слепой и глупой!
— Сомбра поражён Дискордом! — Селестия жёстко напирала, и её атака плевками извергала из себя горящие угли. — Он обезумел! Он больше не тот, кого ты знала и любила! Твой Сомбра никогда не совершил бы такое жестокое, неспровоцированное убийство!
— О, он вполне мог, — горько захохотала Луна, и густая подвижная темнота с её рога одним рывком откатила прогресс Селестии, начав наступать на неё в ответ. — Он сдерживался ради меня, и это — единственное, что в нём изменилось! Я не могу его убить и тебе не позволю!
— Да ты тоже сошла с ума вместе с ним! — ужаснулась аликорница, пружиня крылья и напряжённо щуря один глаз в попытке удержать ярость сестры. Столкнувшиеся энергии завибрировали, напряжённо застыв на середине в попытке перебороть одна другую. — Я понимаю: вы были вместе бесконечно долгое время и значите друг для друга столько, что я никогда не смогу это в полной мере осмыслить, но настала ситуация, когда это не имеет никакого значения!
Вместо ответа Луна издала яростный вопль; её зрачки схлестнулись, сужаясь до драконьих, и она вложила в заклинание все силы. Селестия ахнула, чувствуя, что не справляется.
— Он убил двух последних аликорнов! Они приняли и воспитали нас, как своих сестёр! Они создали рай среди снегов, и что теперь от него останется?! — взывала она к сестре. — Что будет с пони, которые его населяют?! Да сам факт того, как Сомбра поступил с Кристальным Сердцем! Это — уже показатель того, что в нём не осталось ничего из того, что следовало бы спасать!
Селестия резко ощутила слабину, за которой последовало полное отсутствие сопротивления, но она не собиралась убивать Луну. Её реакция, этот бой были лишь следствием ярости, потерянности и горя — аликорница уничтожила своё заклинание и затем увернулась от скудных остатков атаки сестры, полетевших в неё по инерции. Врезавшись в единственное чахлое дерево где-то вдалеке, звёздная тьма испарила его, не оставив ни молекулы.
Луна бесчувственно опустилась на землю, пряча лицо за волосами. Ноги отказывались держать её, и она рухнула в опалённую после поединка принцесс траву, в последний момент кое-как уперевшись в почву копытами. Селестия осторожно подошла к ней, слушая безнадёжные всхлипы, и мягко положила копыто на плечо. Рыдания то стихали, то вновь набирали мощь, вязкие минуты едва-едва сменяли одна другую.
— Я-я понимаю, — тихо и рвано выговаривала Луна, — я п-понимаю, что ты права, и… и сейчас я сражалась не с тобой, а с неизбежностью так-кой судьбы… Но… — она посмотрела на сестру влажными глазами, покрасневшими от пролитых слёз, — я не смогу… я просто не смогу помочь тебе, если ты решишь сражаться с ним… Я н-не могу причинить ему боль, я не могу предать его, даже если он предал меня, — очертания красного камня Гармонии на миг заменили размытые блики в глазах аликорницы. — Ты можешь мстить ему, Селестия. Но я не смогу биться бок о бок с тобой, даже если захочу этого. Я ни за что не смогу его убить. Я всё ещё люблю его, даже если он остался только в прошлом.
Высказавшись, младшая принцесса вытерла лицо копытами. Старшая прикусила губу, мучительно принимая решение.
— Мы найдём компромисс, — неуверенно прошептала Селестия наконец. — Но несчастных кристальных пони мы должны спасти в любом случае. Полетели.
— Д-домой?
— Нет. Пока что — на заставу.
…Ми Аморе Каденза была слишком мала, чтобы осознавать происходящее. Она была сыта, согрета и, хоть не спала, не капризничала, а лишь смотрела по сторонам отцовскими лиловыми глазами. Лайт Кнайт стоял неподалёку, взволнованно сжимая копытом край своего белого плаща, и его взгляд на рассматривающую малышку Селестию выражал собачью преданность: я выполнил то, что ты сказала, я справился, я не подвёл тебя.
Луна взгляда на маленькую пегаску избегала, вместо этого прильнув к окну пограничной вышки. Она положила скрещенные передние ноги и голову на деревянный подоконник, болезненно смотря вдаль. На горизонте, среди растушёвывающихся от расстояния и сливающегося с небом снега гор, нехорошо ворочалась тьма.
— Мы воспитаем её так, как они хотели, — негромко произнесла Селестия. — В память о Дженезисе и Аниме.
— И она станет аликорном? — вяло уточнила Луна.
— Я не знаю, — моргнула в ответ сестра. Младшая из принцесс промолчала, не поворачиваясь. В самом центре груди зиял огненный шар горького беззвучия. Жгло горло, и копыта по-старчески мелко дрожали.
Селестия держала слово, всё свободное время посвящая изучению магии и целительства, особенно — в области тёмного волшебства, чтобы выяснить, существует ли способ вернуть Сомбру. Но всё найденное мёртвым грузом утягивалось на дно двумя фактами: нельзя вернуть на светлую сторону того, кто никогда на ней и не был, и любая техника разбивалась о мастерство единорога. Серьёзно, он сумел подчинить себе могущественнейшую Империю и убить, пусть и с помощью усилителя в виде Кристального Сердца, двух древних аликорнов. О каком вмешательстве может идти речь?
У них была только одна надежда: Луна. Её магия всегда, вне зависимости от психического состояния Сомбры, могла противостоять его силам или даже подавлять их. Даже вышвыривая аликорницу из дворца, чтобы та не мешала вершить расправу, единорог не нанизал её на пики — кристаллы были тупыми. Сама принцесса признала необходимость выступить против возлюбленного, но — только умом. Сердце за такие мысли награждало её болью, стеклянным крошевом вгрызающейся в глотку и режущей глазные яблоки. Кобылка постоянно пребывала в полуобморочном состоянии, больше не чувствуя неизбывной связи между собой и Сомброй и снова ощущая себя так, будто из неё выдрали ровно половину. Сердца, тела, ума, души — чего угодно, если не всего сразу.
Казалось бы, оборвавшаяся связь должна была поспособствовать скорости принятия решения, но у Луны язык не поворачивался сказать, что её с оккупировавшим Кристальную Империю безумцем больше ничего не связывало. Боль от потери близкого пони ничуть не потеряла своей остроты, а наоборот стёрла все негативные штрихи образа серого единорога из сознания аликорночки, от чего смерть его души казалась почти мученической. Он до последнего старался защитить её. Он защищал её, даже когда демон хаоса окончательно подавил и, возможно, уничтожил его. Луна просто не могла.
Она не могла нанести удар. Она не могла одолеть его в схватке. Она не могла заключить его в тюрьму. Пока было его тело, пусть даже скрытое под пластинчатыми доспехами, пусть даже завёрнутое в ставшую такой чужой мантию, пусть даже увенчанное окровавленным свидетельством преступления, словно короной, была память о Сомбре и надежда на то, что его можно вернуть.
А если Луна поддастся уговорам сестры? Простит ли он её за это? Конечно, простит, но простит ли она за это себя? Аликорница не была уверена, что да, но весьма скоро её колебаниям пришлось положить конец. Кризалис явилась ко двору.
Она пришла без приглашения и без оповещения, но сравнительно небольшой отряд чейнджлингов при ней, а не целая армия, вряд ли говорил о враждебных намерениях. Кризалис скалилась и огрызалась на направляющих на неё копья стражников, но не собиралась подчиняться их приказам, угрожала призвать всех своих детей на одну лишь попытку атаковать её и шла прямиком к трону Селестии. Чейнджлинги держались ощетиненными и воинственными, но, держа несказанное слово, не нападали даже на самые наглые провокации со стороны эквестрийцев.
— Кризалис, — холодно произнесла вместо приветствия аликорница, расправляя крылья, когда гостья наконец подобралась к ней. — Как ты смеешь появляться здесь?
Солдаты почувствовали враждебность своей повелительницы и моментально встали на изготовку, обнажив оружие и засветив рога.
— Поверь, — ядовито ответила Кризалис, презрев опасность, — я не пришла бы к тебе без меча и армии, если бы мне самой не нанесли такой визит. Единорог вторгся на мой остров и вытеснил меня с моих же земель, назвав себя королём Сомброй. Он отрицал связь с тобой, но его вид выдавал в нём эквестрийца. Меня не волнует, бунтовщик это или зазнавшийся генерал, — раздражённо взмахнула передней ногой чейнджлинг, — ответственность за это нападение лежит на твоих плечах. Ты хочешь развязать войну?
Селестия не обратила внимания на яростный блеск в глазах со сдвоенной радужкой. Она беспокойно сложила крылья, смиреннее поинтересовавшись:
— Он сделал это в одиночку?
— Как можно в одиночку захватить остров и перебить целую армию чейнджлингов, ты что, рехнулась? — выплюнула Кризалис. — У него были войска.
— Он пришёл со стороны Кристальной Империи?
— Ты сейчас контролируешь, насколько хорошо он выполнил миссию? — губа Кризалис задёргалась в рыке. — Верни мне мой остров, или мои чейнджлинги не оставят от твоего дворца камня на камне!
— Я бы поинтересовалась, как ты собралась это осуществить, если даже не смогла самостоятельно вытурить Сомбру с острова, но у меня есть дела поважнее, — прошептала в сторону Селестия. — Позовите принцессу Луну! — повелела аликорница и обратилась к Кризалис: — Я не отдавала приказа вести завоевательные войны, тем более — с тобой. Хотя бы потому, что не знала, где ты находишься, и не хотела это менять. Единорог, что напал на тебя, не пережил вторжения Дискорда и сошёл с ума. Он подчинил себе Кристальную Империю — это ясно, но зачем он напал на чейнджлингов?
— Откуда мне знать?
— Он отпустил тебя живой, — рассуждала Селестия, рассматривая Кризалис. — Значит, ему нужен был только остров. Что там ценного? Где он находится?
Чейнджлинг гордо фыркнула, отворачиваясь. Аликорница подняла бровь.
— Несмотря на все былые обиды, я могу помочь тебе, но только если буду знать всё.
— Твой единорог напал на мою территорию с армией, — отчеканила каждое слово ударом копыта по полу Кризалис. — Хотя бы на основании этого я не обязана отчитываться перед тобой и предоставлять какие-либо сведения!
— А если я скажу, что этот единорог опасен, не подчиняется и никогда не подчинялся мне и будет действовать исключительно в своих интересах, в которые отнюдь не входит предоставление тебе места для жизни?
Кризалис не успела ответить. Двери в зал растворились, и Луна присоединилась к незапланированной встрече в сопровождении двух своих гвардейцев. Увидев чейнджлингов, аликорница распахнула глаза, и любая сонливость улетучилась из них.
— Луна, — тяжело произнесла Селестия, — плохие новости.
— Мы видим, — сверлила гостью взглядом принцесса ночи.
— Нет, ещё хуже.
Ситуация вырисовывалась кристально ясная, если не брать в расчёт то, что Кризалис так и не согласилась называть потенциальную ценность острова для захвата. Сомбра тем или иным образом перетянул имперцев на свою сторону, превратил каждого из них в универсального солдата, живущего лишь служением ему, и собирается захватить мир. Имея армию, которая и без того являлась лучшей среди всех, только теперь ещё и совершенно безрассудную, безжалостную и неумолимую. И только Эквестрия теперь стояла у него на пути.
Луна оставалась глуха к плачу и крику сердца, заковывая спину и грудь в доспехи. Уничтожала вечный призыв и несомые им воспоминания, опуская на голову шлем. Накопытники и ногавки надевала скорее чтобы не сломать пружинящие в сопротивлении ноги, пока против воли собственной души шла ими на войну, чем для защиты от атак, потому что знала: их не последует. Сомбра не посмеет тронуть её. Задержать, отбросить, отрезать от своих, пленить — что угодно, но не убить или ранить. Именно это должно было стать их с Селестией основным оружием в главной битве.
Три главнокомандующих, Селестия, Луна и Кризалис, повели свои войска на север. Первая и последняя, сдерживая желание прямо в воздухе перегрызть друг другу глотки, летели рядом и согласовывали тактику, с похвальной дипломатичностью выслушивая аргументы друг друга и предлагая свои варианты так, чтобы они не противоречили уже принятым совместно решениям. Селестия думала о том, что у королевы чейнджлингов попросту не остаётся других вариантов. Кризалис думала о том, что принцесса Эквестрии — слабовольная рохля, которая даже со всеми козырями на копытах не может проявить силу. Луна думала о том, что неплохо было бы утопиться, когда они все будут лететь над океаном к острову.
— Мы должны внести ещё один корректив, — неохотно процедила Кризалис и на внимательный взгляд Селестии буркнула: — Мой остров ценен особенной породой, способной подавлять любую магию. Должно быть, Сомбра пришёл именно за ней.
— Но Сомбра — пони, который и использует для любых целей магию, — удивилась аликорница.
— Для этой он отправил войско, состоящее сплошь из земных пони, которым на наличие и силу магии, насколько я помню, плевать.
— Но зачем же ты выбрала для нового улья такое место, если ты — тоже магическое существо?
— А вот это уже к предстоящей войне не относится, — гордо отрезала Кризалис, и Селестия пожала плечами, но мысленно добавила ещё один пункт в список того, о чём нужно помнить и с чем нужно разобраться.
Искомый остров находился в самом центре архипелага, усеянного дремлющими вулканами. Густые пепельные шлейфы из их жерл переплетались круговой цепью, затрудняющей обзор.
— Сомбра оставил там несколько своих отрядов для охраны, — мотнула головой в нужном направлении стоящая вместе с Селестией и Луной на обрыве Кризалис. Прах опускался с неба и оседал на её клейком подобии гривы и хвоста.
— Только бэт-пони смогут сориентироваться там, во мгле и плохой видимости, — сказал эквестрийский единорог зелёного окраса. Луна с удивлением приметила на нём доспехи главнокомандующего, которые раньше носил Лайт Кнайт, но акцентировала внимание на другом, твёрдо ответив:
— Нет. Силу нашим войскам придают магические камни в их броне, — сердце снова болезненно дёрнулось под слоем защитной стали. — Если на острове находится материал, подавляющий магию, они окажутся обречены. Пусть туда летят дневные пегасы.
— Сестра, мы обсудили тактику с Кризалис, всё под контролем, — закрыла глаза Селестия. — Она поведёт войска к себе домой, пока мы с тобой… делаем то, что должны сделать.
Аликорница прерывисто выдохнула, поёжившись.
— Да, — она вздрогнула так, будто короткое слово выбило ей зубы. Она вот-вот была готова передумать, отдать своей армии приказ перебить воинов сестры. — Идём.
Они ринулись в метель. Селестия благоразумно следила за тем, чтобы Луна не отстала от неё, не свернула с курса или не телепортировалась прочь, но та летела, почти закрыв глаза, с выражением полной отрешённости на лице. Крылья механически загребали воздух, толкая её вперёд — естественно и просто, словно не было внутри отлитого из звёздного вещества якоря, тянущего назад.
Сомбра встретил их так, будто специально ждал. Даже щит, непонятного грязно-песочного цвета с призрачными красными всполохами по всей площади, и тот пропустил без проблем. Заключённые в жуткие доспехи солдаты со светящимися зелёными глазами словно замерли посреди марша, глядя на двух вторгнувшихся в Империю аликорниц. Опутанные цепями рабы продолжали своё движение с бесстрастными, обречёнными взглядами в землю. Всё едва ли не кричало о непротивлении, а Луна пришла сюда с войной?
— Если мы не остановим его… — начала Селестия, почувствовав колебания сестры.
— Я помню, — оборвала её та. Сомбра смотрел ей прямо в глаза, стоя на том месте, где раньше вращалось Кристальное Сердце; теперь же постамент был пуст.
Во взгляде одержимого единорога пузырилось фиолетовым пламенем необъяснимое ликование, которое было сложно спутать с гостеприимством. Но Луна всё равно скользнула вниз, планируя к нему.
— Сестра!
— Всё в порядке, — приостановилась в воздухе та, оборачиваясь на Селестию. — Он не причинит мне вреда. Просто… просто дай мне попробовать ещё раз.
Помедлив, аликорница неуверенно кивнула. Луна приземлилась на расстоянии вытянутой ноги от короля.
В этом бешеном радостном взгляде не было ничего от прежней насмешливой любознательности и изысканного хитроумия. У аликорницы сложилось чёткое впечатление, что она стоит перед зверем-оборотнем, очень плохо притворяющимся тем, кого она любила.
— Сомбра, — прошептала Луна, протягивая к нему копыто. Безумное выражение лица единорога не изменилось, но из глотки вырвался клокочущий рык, а рог предупреждающе вздулся чёрно-зелёным свечением. Принцесса беззвучно всхлипнула, останавливаясь. — Я всё равно знаю, что ты слышишь меня.
Она осеклась. Это было ложью. Будь оно действительно так — проложенная через обе жизни нить притянула бы её единорога к прикосновению, он принял бы объятия, приласкался щекой к нежному копыту. Но теперь его последняя воля распространялась лишь на то, чтобы обеспечивать своей любимой безопасность. И даже здесь демон начал вносить свои коррективы, на что недвусмысленно намекало приготовленное заклинание.
Сомбра умирал.
— Я люблю тебя и всегда любила! — вырвалось у аликорницы. Слёзы давно закончились, но надтреснутость оставалась в голосе, даже когда она говорила не о потерянном в самом себе жеребце. — И я никогда, никогда не сделала бы того, что собираюсь сделать, но ты не оставляешь мне выхода. Я позволила бы тебе существовать дальше, если бы ты и вправду был кем-то вроде дикого животного, что упивается своей магией в бесплодных каменных землях или дремучих лесах… но ты вознамерился вторгнуться войной на земли существ, которые не причастны к тому, что с тобой случилось. Ты хочешь утянуть весь мир в страх и несчастье, что овладели твоей душой, и я… я…
У неё всё же не кончились слёзы.
— Я не могу допустить, чтобы тебя помнили, как кого-то настолько ужасного! Я сама не хочу помнить тебя таким! Мой Сомбра — прямолинейный, жёсткий, опасный, но… но он никогда не устроил бы геноцид, никогда не развязал бессмысленную кровопролитную войну, у которой нет даже цели. Он не отличался любовью к кому-либо, кроме тех, к кому действительно привык и кто заслужил его уважение, но и настолько чудовищно он поступать бы не…
— Я люблю каждого.
Луна захлопнула рот и торопливо вытерла перекрывающие взор слёзы. Сомбра, или то, что от него осталось, смотрел ей в глаза с печалью и сожалением.
— Это… это не признание, не так ли? — глухо прошептала аликорница. — Это перевод. Перевод имени.
Единорог кивнул.
— Ты собирался пойти войной на страну, которая забрала то, что угрожает моему существованию… и собрался подчинить ради этой цели камень, подавляющий магию.
Сомбра расхохотался. Его и без того низкий голос с лёгкой хрипотцой, пробирающий до подобострастной дрожи своим тембром, обрёл дополнительную глубину, которая загипнотизировала Луну сильнее, чем было допустимо в этой ситуации.
— Ты не входишь в мои приоритеты, — сообщил ей единорог. — Совсем скоро я подавлю последнее воспоминание о тебе, и ничто не будет удерживать меня от того, чтобы применять силу безо всяких бессмысленных ограничений.
— Зачем ты делаешь всё это? — отчаянно воскликнула Луна, молясь о том, чтобы то, что выдавало себя за Сомбру, пошло на диалог.
— Мне незачем убивать пегаску, — подошёл он ближе. — Я заинтересован в уничтожении аликорнов, которое ей напророчено. Но не разумнее ли держать подобную силу при себе, полностью подконтрольную и верную? Только подумай, чего я смогу достичь с её помощью. И, кстати… — их губы почти соприкасались, когда Сомбра перешёл на шёпот. — Ты можешь увидеть это вместе со мной.
— Ч-что? — кровь против воли быстрее побежала по телу, согревая его нежданным теплом. Его тело, его голос — всё это действовало на Луну, как афродизиак. Безотказно.
— Я сохраню часть воспоминаний о тебе, — милостиво согласился король, — чтобы знать, за что Сомбра так тебя ценил. Преданность. Честность. Ум. Выдержка. Невероятная сила, так сочетающаяся с моей… И всё это совершенно не находит оценки на родине. Даже самые светлые отбрасывают тени, и тень сестры накрывает тебя и топит в своей густоте. Но вместе со мной тебе не нужно будет быть чьим-то приложением. Мы будем править всем миром бок о бок, вместе. Король и его королева, тень и ночь…
— Нет.
— К чему такая категоричность? Ты думаешь, на подпевке у сестры твоя колыбельная сможет достигнуть сердец? — криво ухмыльнулся Сомбра.
— Ты лжёшь, — перекатила на языке Луна.
— А ты сама не веришь в то, что говоришь. Разве я похож на безумца? Разве в моих словах нет истины и логики?
— Ты и есть безумец, — аликорница осмелилась открыть дико сверкающие глаза. — Докажи мне свою искренность. Освободи каждого из тех, кого поработил.
— Только если ты принесёшь мне Ми Аморе Кадензу, — спокойно выдвинул условие Сомбра. Луна прижала уши и отступила на шаг. — Элемент Честности, которым ты обладаешь, не позволит тебе солгать, и ты понимаешь это. Я понимаю тоже. Даю тебе клятву, что не причиню кобылке вреда. Мы вырастим её, как свою дочь, в любви и заботе. Я буду жестоким для кого угодно, но не для вас.
— Ты убил живое воплощение любви, — прошипела Луна, задирая голову. — Ты ничего не можешь о ней знать.
— Да, эти двое переплелись в последний раз так крепко, что одним ударом я разрубил их на такое количество кусков, которое прежде считал невозможным! — хрипло рассмеялся Сомбра, и Луна впала в ярость.
— Селестия, давай! — рявкнула она, взмывая в небо к сестре и оставляя за собой эфемерный след из раскаляющегося добела рогового свечения.
В Империи царил мрак, но аликорницы, атаковав единым заклинанием, заменили своими аурами солнце. Луна снова и снова прокручивала в памяти последнюю циничную реплику единорога, которую ни за что не стал бы высказывать вслух её настоящий Сомбра, но, глядя на то, как тот с душераздирающим воплем теряет связь души с телом, трескается изнутри, словно статуя, и развеивается беспомощным чёрным дымом, не могла солгать, что плачет от яркости.
И Элемент Честности тут был совершенно не при чём.
— Ваше Высочество, операция прошла успешно.
— Хорошо. Активируйте свои телепортационные руны и возвращайтесь.
— Есть! Разрешите спросить?
— Разрешаем.
Единорог почесал затылок, озадаченно оглядываясь.
— А куда делась Кристальная Империя?
Селестия заторможенно обернулась так, будто это произошло не на её глазах и не под её рогом. Ветра сиротливо завывали над круглой ледяной пустошью, затягивая её похоронным саваном снега. Там, где им раньше приходилось огибать громадный защитный купол, была вольная пустота.
— Мы не знаем, но у нас не было цели уничтожать её, — устало ответила Селестия. Луна плелась за ней, повесив голову до самой земли и цепляя на везущийся по земле хвост ветки и пыль.
Селестия не была уверена, что сестра очистила его, даже после того, как они вернулись домой, победившие и проигравшие одновременно, и Луна немедленно скрылась в своих покоях. Старшая принцесса не мешала ей. Она сама ответила на все вопросы подданных так честно, как могла, не заметив, что судьбой и ролью её сестры никто особенно не заинтересовался.
На следующий день Луна почти вползла в тронный зал с трясущейся от гнева нижней челюстью. Полопавшиеся капилляры в глазах выдавали, что она не спала всё это время. Она узнала, что её гвардейцы были отправлены на остров чейнджлингов, несмотря на её запрет. Метал Фрейм, новый капитан королевской стражи, проигнорировал её предупреждение и позволил пони, использующим магические доспехи, приземлиться на остров, который любую магию подавляет. Они лишились сил, под которые были натренированы, и оказались в ловушке.
Только лишившись Сомбры, фактически, убив его своими копытами, аликорница не сумела уберечь присягавших ей на верность солдат.
— С каких это пор приказы второй принцессы игнорируются?! — рычала Луна сестре в глаза. — С каких это пор всегда именно я оказываюсь второй принцессой?!
— Метал Фрейм поступил как лучше, — заступалась Селестия. — Если бы первыми были отправлены дневные пегасы, без ночного зрения они заблудились бы в дыму и разбились о скалы, и погибших было бы гораздо больше!
— О, а подданных ночи, значит, можно использовать, как пушечное мясо? — шерсть на холке и спине младшей принцессы встала дыбом. — Мы не можем назвать это по-другому, сестра! Ты просто позволила моим пони умереть! Ведь потери среди твоих на том острове составили единицы, не так ли?!
— Луна, у меня не было никакого злого умысла…
— Мы понимаем, что это была война — пусть и короткая, но война! И без жертв было не обойтись! Но так сознательно отправлять солдат на гибель — это цинизм! Позовите мне Метал Фрейма! И почему пост капитана гвардии занимает именно он? Лайт Кнайта ты что, перевела на должность няньки для Кейденс?
Брови Селестии сдвинулись.
— Все выйдите вон и оставьте нас на полчаса.
Постовые незамедлительно повиновались. Луну потряхивало от злобы, пока она ждала, когда те уйдут.
— Наш приказ снова был проигнорирован, — сквозь зубы заметила аликорница, зверски глядя на сестру. — Мы никогда не были одержимы властью, Селестия, но подобное непризнание нашего существования оскорбительно.
— Луна, я понимаю, что…
— Нет, дорогая сестра, — выплюнула Луна. — Ты не понимаешь. Ты купаешься в любви и уважении, на которые мы имеем такое же полноценное право, тебе оказывают почёт и слушаются тебя, пока нас воспринимают лишь из вежливости к тебе. Да и то уже не воспринимают. Это никогда не задевало нас, но сейчас подобное отношение коснулось наших подданных. И оно, — выделила принцесса ночи, — стоило им жизни. Оно стоило жизни многим пони, у многих из которых остались семьи!
— Я не отдавала такого приказа, говорю тебе! — вскинула крылья Селестия.
— Мы и не упрекаем тебя в том, мы пытаемся донести, что наши слова не ставятся в такой авторитет, как твои, и это уже совсем не безобидно!
— Луна, — повысила голос старшая из сестёр, хмурясь, — я не виновата, что вместо того, чтобы укреплять связь с подданными, ты только и делала, что гонялась за Сомброй.
Луна пошатнулась, как от удара кинжала. Селестия продолжала твёрдо чеканить:
— Ты не помнишь ни единого лица или имени, ты не охарактеризуешь ни одного из твоих приближённых, ты не сможешь назвать ни единой династии, что была тебе преданна, и не потому, что таких не было, а потому, что ты не видела их в упор. Ты видела и придавала значение лишь одному пони, пони, который, безусловно, был достоин этого, но связь с которым не могла сделать тебя более любимой и почитаемой твоими собственными подданными. Пока ты справлялась со своими внутренними горестями, их нужды приходилось удовлетворять мне, равно как их печали и страхи. Теперь ты не должна удивляться, что мне доверяют и служат крепче, чем тебе.
— Ты ставишь мне это в вину? — слабо прохрипела Луна, забывая королевское «мы». — То, что я любила и следовала зову души?
Селестия смягчилась.
— И ваша любовь с Сомброй была удивительной, не похожей ни на что из того, что мне доводилось видеть… Но теперь он ушёл. А ты продолжаешь думать о нём и убивать себя лишь из-за его отсутствия. Ведь ты оказалась возмущена вовсе не гибелью своих солдат, а тем, что теперь некому любить тебя в ответ так же сильно?
Магия успокаивающего голоса, обволакивающего воспалённое сознание Луны прохладным бальзамом, разбилась об это предположение.
— Я и раньше заботилась о тех, кто был верен мне, — прошептала она. — И я защищала от кошмаров и твоих пони. Я останавливала чудовищ и перед твоими поселениями тоже. Я всегда заступалась за каждого, Селестия, потому что это был мой долг, независимо от того, поклоняются они дню или ночи, и я не требовала за это награды. И я надеялась, что после всех совершённых подвигов могу рассчитывать на то, что ты тоже будешь защищать моих пони при нужде — так же, как я защищала твоих. Видимо, я ошиблась, и о равенстве между нами не может идти речи.
— Луна…
Аликорница не дослушала, разворачиваясь, чтобы уйти.
— Луна, ты спрашивала, что случилось с Лайт Кнайтом. Я должна показать тебе это и признаться кое в чём. Это связано с Сомброй, — Селестия сделала паузу, — и его наследием.
Луна обернулась с выражением недоверия на лице.
— Подойди ближе, — вздохнула сестра. — Он рассказал о своих мыслях насчёт Кейденс и мне тоже. Мы обсудили с ним это и пришли к выводу, что аликорн, подобный ей, рано или поздно появился бы, но далеко не факт, что его сердце, как и хотели Анима и Дженезис, окажется наполнено любовью. Ещё один повод сделать то, что мы, собственно, сделали — паранормальное чутьё на этих самых будущих аликорнов и ненависть к ним, которую Сомбра стремился подавить все месяцы — да, Луна, я была не так равнодушна к нему и его чувствам, как ты привыкла думать. Но — к делу. Сомбра и я много говорили об аликорнах и о том, в какое положение они попали. Помня давние времена, когда нас убивали сразу после родов, мы не могли не сойтись во мнении, что такого не должно повториться. И поэтому мы решили, что будет лучше, если за каждым будущим аликорном, начиная с Кейденс, будет присматривать смертный страж, чтобы защитить дитя от угроз… и от самого себя тоже. Днём и ночью, не смыкая глаз, сокрытый тенью. Лайт Кнайт уже стал, по сути, таким для Кейденс, первый Теневой Страж. Взамен я обещала ему исполнение любого его желания.
— Но… где он сам? — удивлённо спросила Луна, понизив голос.
— Там, где должен быть. Рядом со своей подопечной, невидимый для всех, кроме нас с тобой. Все думают, что он умер, едва доставив Кейденс к заставе. Мои пони инсценировали похороны. Так что ты скажешь, Луна? Я знаю… Сомбра бы хотел, чтобы ты помогла мне.
Аликорница прищурилась.
— Он рассказал бы мне об этом.
— Рассказывать было нечего, — оправдала его Селестия. — Это была лишь идея, я воплотила её лишь после того, как всё это произошло. Но я надеюсь на твою помощь. Мне показалось, что ты была бы рада продолжить его последнее дело, названное в его честь.
— Селестия, — тяжело сглотнула Луна. — Я ценю твою попытку помочь мне и отвлечь меня, но… в свете последних событий это выглядит так, будто ты стремишься окончательно перевести принцессу, которая и так стоит на задворках власти, в полное и беспросветное подполье. Я… я выговорилась, и мне стало немного легче, но я по-прежнему не могу принять это предложение. Прошу, дай мне немного времени.
— Столько, сколько захочешь, сестрёнка, — искренне ответила Селестия. — Я люблю тебя.
Луна никогда прежде с такой остервенелой злобой не проклинала, что времени у неё действительно сколько захочешь.
Сколько захочешь минут, когда вглядываешься в тени, и на один только взгляд, даже без участия мимики и уж тем более — жестов, из них больше не выходит высокая статная фигура с мудрыми рубиновыми глазами.
Сколько захочешь дней, когда в их конце ложишься в одинокую постель и мечешься по незаполненному, слишком большому для только одного тела пространству; когда в их начале встаёшь с простыней, которые сбились из-за ночных кошмаров, а не исступлённого древнего танца двух переплетённых в любви тел, с подушек, которые промокли от слёз, а не пота и соков.
Сколько захочешь лет, когда ощущаешь беспросветное одиночество. Все попытки завести друзей уходят в зыбучие пески времени, засыпаются первой брошенной на крышку гроба горстью. Скромные и незатейливые родословные слуг заучиваются наизусть в один бессмысленный вечер, а восторг какой-нибудь горничной на замечание о том, что она уже в третьем поколении так чудесно выполняет свою работу, теряет в ценности после первого десятка раз. И мучительно, мерзко выворачивает от мысли пригласить кого-либо в свою постель.
Селестия, должно быть, пони великой души, раз черпает радость в мелких вещах.
Луна могла бы смириться с бесцельным существованием, когда ни одна мысль не достигает чужого ума в первозданной целостности и истине, могла бы смириться с отсутствием родственной души и даже, возможно, с тем, что по своей воле позволила ей умереть. Если бы она не начала взывать к ней во снах.
Море снов находилось во власти принцессы ночи, но она не оказалась особенно шокирована, столкнувшись с тем, что не может блокировать этот зов. В конце концов, их с Сомброй «помни» неслось через века ещё до первого шага стрелки мировых часов.
Её тянуло в самую северную точку планеты, под вековой ледяной панцирь, в неподвижную глубину окаменевшей воды. Луна летела туда, заклинанием расчищала смёрзшийся в корку снег, чтобы коснуться мутного льда, и долго всматривалась в бесплодную чёрную бездну, которая в какой-то момент начала всматриваться в неё.
Иногда аликорнице чудилось призрачное теневое движение где-то на дне. Иногда красно-зелёные глаза беспомощно взирали на неё оттуда, прежде чем заволочься фиолетовым дымом и слиться с беспощадным давлением непробиваемого ледяного слоя.
Во снах отдалённый и нечёткий, как из-под толщи льда, голос Сомбры говорил о том, как привык к холоду и темноте и как красивы виднеющиеся из его тюрьмы звёзды, какое очарование — смотреть на них через эфемерный шлейф северного сияния. После таких снов Луна лежала в постели без движения, проснувшись, несколько часов, чувствуя, как в истерзанной груди зреет что-то новое.
В эти моменты она необъяснимым образом ощущала рождение каждой ослепительной звезды, что перейдёт в услужение ей, слышала, как плывут в ночи кометы, чем-то в подкорке осязала вращение далёких невиданных планет. Кончики копыт игольчато кололо безграничное, могущественное единство времени и пространства. Она словно на расстоянии корпуса от себя смотрела на острый и лунный свет мироздания, льющийся бесконечно из самой сердцевины вселенной, омывающий каждое сочленение её тела, наделяющий её космической силой.
И она вскакивала с постели, как маленькая кобылка, и с каждой шерстинки куда-то в небо устремлялись призрачные белые лучи, источаемые ликующими рывками сердца, видела, как сестра заводит солнце за горизонт, нетерпеливо выводила на небо луну, и глубинный свет её души встречался над спящим городом с серебряным сиянием ночного светила.
И не было никого, кто разделил бы её эйфорию.
И не было никого, кто побывал бы вместе с ней в каждом фрагменте вселенной и понял, что она ощущает.
И не было никого.
— Я прошу не так много — всего лишь прячь своё солнце на ночь над севером!
— Луна, это уже не смешно.
— А я никогда не шутила. Ты не хочешь растапливать лёд целенаправленно — хорошо, ладно. Но пусть это происходит хотя бы постепенно!
— Луна, нет, и мы уже обсуждали это! Сомбра умер, смирись и прими это, иначе ты сойдёшь с ума! Или, по крайней мере, сходи на здоровье, но перестань сводить меня!
— Почему вы опять ссоритесь?
Обе принцессы опустили взгляды вниз. Молодая розовая пегаска смотрела на них со смущённой улыбкой, словно она и была причиной ссоры. Не дожидаясь ответа, Кейденс наклонила голову набок:
— Может, тётя Луна права, и действительно стоит дать Сомбре шанс выбраться?
— Сомбра — очень плохой пони, малышка… — мягко улыбнулась Селестия, и в глазах Луны полыхнуло холодное пламя.
— Это не так, — твёрдо отрезала аликорница. — Сомбра не был плохим пони. Он всего лишь болен.
— Вечная мерзлота — гробница, а не лечебница, Луна. Прости, но у меня больше нет сил успокаивать тебя. У меня закончились и слова, и терпение. Твоё упрямство удивительно выдающееся. Ты и так забыла обо всём, кроме сумасбродной идеи расплавить север.
Принцесса ночи оскорблённо хлопнула ртом.
— После переговоров со мной Седельная Арабия наконец перестала воротить нос и открыла с нами торговлю, я решила чейнджлинговый вопрос и примирила грифонов с драконами, чтобы они не устраивали свои войны прямо на территории Эквестрии, — холодно перечислила она. — Эти заслуги были приписаны тебе только потому, что ты, не добиваясь успеха, предприняла достаточное число попыток их достигнуть. А то, что у меня это получилось — конечно же, результат твоего упорства. И ты даже не попыталась опровергнуть это на балу, ты податливо кивала на каждое слово этих подхалимов.
— Тётушка…
— Замолчи, Кейденс, взрослые разговаривают.
— Детка, иди, поиграй с Файрфлай, — мягко подтолкнула племянницу носом Селестия. Та послушно удалилась, прижимая уши и косясь на тёть из-за плеча.
— Я пытаюсь приблизиться к подданным, — горько настояла Луна, — я делаю всё, чтобы заслужить их уважение и любовь, но что мне остаётся, если все мои заслуги так легко отдаются тебе?
— Я тоже многое делаю для Эквестрии…
— …кроме того, чтобы честно отделить всё это от того, что ты на самом деле не делаешь, — огрызнулась Луна. — И после этого ты запрещаешь мне предпринимать попытки вернуть единственного пони, который слышал меня, а не делал вид. Который любил меня, а не держал при себе для удобства.
— Я люблю тебя, ведь ты же моя младшая сестра!
— Что-то не чувствуется, и на самом деле ты никогда не была мне сестрой.
Селестия пошатнулась так, что корона чуть не слетела с её головы.
Она ошарашенно рассматривала ожесточённое лицо, глаза которого стремились воспламенить её белую шкуру своей затаённой ненавистью и нескрываемой обидой. «Ты никогда не была мне сестрой». И сразу вспомнилось, как это же самое лицо тысячи лет назад светилось благоговением при взгляде на неё, словно она была снизошедшим до грешной земли божеством.
— Не была? — оскорблённо прошептала Селестия. — Да, не была. Ты никогда не видела во мне сестру, Луна. Когда ты была маленькой и слабой, я была тебе матерью. Когда мы делили последний кусок хлеба, я была тебе подругой. Когда мы правили вместе, я была тебе соратницей. Кто угодно, но не сестра. А ведь именно так ты меня называла, когда я выхаживала тебя, спасала от холода и голода, помогала тебе копытоводить страной, а потом ты предавала меня снова и снова ради того, чтобы лишний раз лечь под убийцу и узурпатора с солидным стажем в бессмертную жизнь. Вот какой была твоя благодарность, ты, двуличная…!
Конец тирады так и повис в воздухе. Но в нём и не было нужды. Что-то хрупкое, много лет потихоньку ржавевшее без должного ухода, в этот момент сломалось окончательно.
Дыхание Луны сбилось, а лицо побелело. Она несколько секунд раскачивалась на копытах, не в силах совладать с равновесием из-за того, как весь мир от взвившейся свирепости поплыл перед глазами. Селестии на секунду показалось, что сестра сейчас атакует её, но та лишь сжала губы в тонкую нить, развернулась вокруг хвоста и беззвучно ушла.
Следующим утром луна не ушла с небосвода и гордо сияла, окружённая самыми пышными созвездиями из прекраснейших звёзд. Вечная ночь должна быть достойна своей новой и единственной повелительницы, победоносный серебряный свет должен выделять глубокую темноту её шкуры и стать её высокой фигуры, пронзать пучками лучей монотонный и густой эфир синих волос, перекатывающийся по невидимым траекториями гипнотической тяжестью.
Принцесса Луна выплавила из скромной короны величественный шлем Найтмер Мун.
И пусть ей не удалось одержать верх над Селестией и оставить её солнце там, где оно было бы полезнее всего. Пусть её запомнят не только как якобы бледную, слабую принцессу, но и как завистливую предательницу своей идеальной сестры. Элементы Гармонии отправят её туда же, где томится Сомбра, и они будут отбывать свои незаслуженные наказания вместе.
Но за чертой радужного взрыва её ждало только одиночество.
Эпилог
Популярная философская загадка: слышен ли звук падающего дерева в лесу, где нет ни единой живой души?
Можно убедиться в существовании любого предмета, смотря на него, трогая, нюхая, пробуя на вкус или извлекая из него звуки. Забавнее всего выйдет с живыми существами — на вопрос «ты существуешь?» они смерят любопытного недоуменным взглядом, потому что их существование для них самих — предопределённый, нерушимый, неоспоримый факт. Но не усомнятся ли они в нём сами, если вдруг взгляды окружающих пройдут сквозь их тело, как сквозь воздух, никто и не подумает дружески стукнуть их в плечо, уткнуться носом в шею, шутливо лизнуть или заговорить? Каково будет жить призраком без тела и силы, легко ли будет верить в своё наличие, или же придётся растаять, признав, что его больше нет ни для кого в этом мире? Хватит ли их самодостаточности на то, чтобы жить без чужих реакций, или инстинкт социализации пересилит инстинкт самосохранения?
У Сомбры теперь было достаточно времени подумать об этой и многих других вещах, и дело было вовсе не в скуке. Связи между всеми его материями оказались безнадёжно разорваны, разбиты до состояния половинчатых атомов, чтобы утрамбовать его в мёртвый уже целую вечность лёд, вбить в плотную кристаллическую структуру и обернуть вокруг каждой микроскопической морозной иголочки — жёстко, убористо, компактно. Любимым развлечением единорога стало раздумывать, каким заклинанием мог быть достигнуть такой эффект — любимым, но доводящим до истерики.
Это была самая бесполезная истерика во вселенной. Сомбра не мог ни нервно засмеяться, пытаясь сокращениями диафрагмы вытолкнуть из неё горчащее, жгущее сердце чувство, ни двинуться хоть на один дюйм лёгким движением гибких горячих мышц — он мог только думать, думать лишь для того, чтобы задействовать то разбитое и неполноценное, что осталось от его разума, рассованное по окаменевшим от времени ячеечкам, и убеждаться в существовании подобия рассудка хотя бы ради самого себя.
Ему уже случалось существовать в таком разрозненном виде, но в тот раз у него было право отключиться и выжидать нужный момент в блаженном неведении. Теперь же он довольно быстро понял, что правило «мысли, чтобы действовать» здесь возведено в абсолют. Постоянно проверяй, существуешь ли ты, чтобы не растаять в забытьи и одиночестве.
Первое время Сомбра чувствовал поддержку откуда-то снаружи, издалека. Он даже выделил себе своеобразное «время сна» — как и любые привычные ранее физиологические функции, сон был ныне недоступен, но, по крайней мере, в такие минуты единорог был волен хоть немного не думать. При жизни ему казалось, что его разум всегда находится в движении; он продолжал путешествие в лабиринты своего мозга даже во время глубокого отдыха. Остановить своё мышление Сомбра наивно считал невозможной задачей, он мог совершать больше трёх десятков умственных операций одновременно и невероятно гордился этим, пусть даже совершенно особенные переутомления и становились расплатой за гениальность. Но только сейчас он понял, каким же благословением была сама возможность впасть в так ненавидимое им ранее отупение и позволить лабиринту превратиться в гладкое, незамутнённое ни единой идеей или вопросом стекло.
Затем он явственно ощутил, что о нём начали забывать. И о любом подобии отдыха пришлось забыть.
Его разум стал напоминать колесо, раскрученное до того бешено, что от слишком частых ударов об ось и трения с визгом брызгали искры. Сомбра думал обо всём подряд, выуживал со дна памяти любые забытые мелочи, проводя к ним самые сложные и витиеватые ассоциативные ряды, порой вбивая в них новые звенья совершенно рандомным и бессмысленным образом, а потом усердно пытаясь логически связать их воедино. Но чаще всего он думал о Луне, о том, почему он вдруг лишился её поддержки и места в её воспоминаниях. Их клятва больше ничего не значит для неё? Она забыла его, стоило ему только перестать напоминать о себе?
Что же, только она приняла решение нарушить своё слово.
Сомбра продолжал помнить, и уже не столько потому, что ему было так необходимо продолжать поддерживать своё существование. Воссоздавая в мыслях каждую черту любимого лица, вспоминая, как лежала кратчайшая шерстинка, какой узор украшал бирюзовые радужки, единорог давал своей искромсанной душе отдых, растворялся в воспоминаниях и жил, жил, невзирая на то, что был разобран по клеткам, спрятан от себя самого и замурован по частицам в равнодушной и холодной тюрьме. Потому что Луна продолжала помнить его хотя бы в его же собственных воспоминаниях, и этого хватало, чтобы поддерживать в себе жажду продолжать наличествовать.
Что, если Луна попала в то же положение, и он уничтожит её предательством своего забвения, усомнившись в её верности и честности? Такого не могло быть.
Единорог ощущал течение времени, потому что побочно считал секунды. Тридцать один миллиард пятьсот тридцать шесть миллионов — примерно в этом районе Сомбра понял, что больше не может. Тысячу лет его ум не находил ни отдыха, ни спокойствия. О чём можно думать десять веков, попутно отсчитывая их по минутам? О, если на свете существовала какая-то вещь — единорог уже обдумал её, докопался до сути, разобрал устройство до составляющих атомов и на основе всего изученного создал как минимум двадцать новых понятий.
Ему хотелось плакать, но было нечем.
Он был бы рад прикончить себя любым из всех тех совершенно новых и диких способов, которые придумал в изобилии за время своего заключения, но он не мог сделать и этого тоже.
Сомбре не нужен был кислород. И он продал бы душу, если бы она тоже была в наличии, за маленький глоточек кофе. Да за какой там кофе — даже за укус грязи, лишь бы это был насыщенный, настоящий, переливающийся на языке и хрустящий на зубах вкус.
Единственным способом суицида оставалось только прекращение любой мыслительной деятельности, но единорог с метафорическим воем обнаружил, что за тысячу лет разучился останавливаться. Колесо его разума раскрутилось до визуального слияния в сплошной диск, но и не думало перерубать достигнутой скоростью ось, на которой крепилось. Единорог усилием воли заставил себя перестать думать, но, едва достигнув это и рухнув с пропасти, ощутил, будто упал в гамак.
Его снова помнили.
По раскалённому мозгу словно бегали молнии, и, как только они исчезли, веками пребывающий в вечной агонии разум словно размяк. Сомбра почти застонал, погружаясь в забытый отдых, как в мягкое, тёплое одеяло, и в стремлении сделать блаженство ещё насыщеннее в последний раз вернулся мыслями к Луне.
Снизу его обдало лазурное свечение.
Единорог забеспокоился, заметался всем существом, изо всех сил стараясь найти способ всмотреться в непробиваемую ледяную темень. Где-то недалеко под ним что-то холодно, но живо разгоралось. Что-то, что тоже было забыто и затем воскрешено в памяти.
Толща льда, тысячелетиями не видевшая света, противилась озарению лазурными лучами. Она упрямо окрашивала их в более тёмный, не пропускала сквозь себя в их первозданной яркости, но получившийся цвет заставил воспрянуть единорожью волю к жизни. Уставший думать каждую секунду, обезумевший от перенапряжения и усталости, Сомбра всем, что от него осталось, поверил, что это копыта Луны тянутся, чтобы обнять его.
И чем сильнее мираж согревал его душу, тем ярче разгоралось что-то чисто-небесного света, свежего и свободного. Сияние протягивалось всё дальше, выше, ласково коснулось каждой распылённой частицы Сомбры, расплавляя оковы, позволяя им освободиться и устремиться друг к другу, составляясь в то, чем они были до этой жестокой казни…
Серые копыта впились в грани чистейшего светящегося камня в виде сердца. Сомбра пытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь кристалл прекраснее этого, перебирая в памяти их все — по инерции тысячелетней привычки, не замечая, как его разум продолжает угасать в бархатной власти долгожданного отдыха, уступая место чему-то, что доселе терпеливо дремало поодаль, переложив все муки переживания заключения на своего носителя.
Сомбра, задыхаясь без воздуха, отсутствие какового он теперь сполна ощущал вернувшимися лёгкими, обнялся с растапливающим всё вокруг артефактом и устремился с ним вверх. Он часто тряс головой, но не из-за того, что талая вода заливала нос и затекала в уши, а из-за ощущения, будто что-то снова шевелится в роге и мозге, разминая угольно-чёрные корни и выпуская грязно-бирюзовые шипы.
Казалось, Сердце почувствовало их движения тоже. Вынеся Сомбру на поверхность через проплавленный от самого центра земли тоннель, дав ему с восторженным хрипом вдохнуть морозного воздуха, обнажая в счастливом оскале клыки, оно угрожающе разгорелось в полную мощь… а затем развернуло вокруг себя громадный защитный купол, вышвыривая единорога за его пределы.
Удар о щит по ощущениям пустил через всё тело Сомбры трещины, и он, взревев не своим голосом, распался в тень, чтобы не получить ещё больший ущерб. В пронзаемой злыми ливнями снежинок тьме запылали пурпурным огнём красно-зелёные глаза.
Распыляться на молекулы не так приятно, когда тебя не защищает заклинание, хотя бы в разобранном виде сохраняющее твою суть и естество. Сомбра был бы рад заняться столь важным философским вопросом, что было гуманнее — изгнание божественными сёстрами или категоричный, уничтожающий взрыв Кристального Сердца, но после стольких испытаний он уже не был тем, кем являлся раньше.
Одержимость Дискорда, столетия в ледяных глубинах, проведённые в абсолютном сознании и бодрствовании, поражение перед тёмной своей стороной сразу после освобождения оттуда — такие вещи не оставляют рассудку никаких шансов. Бредя по красному каменистому плато, Сомбра был не выше дикого животного, оказавшегося в незнакомом месте.
Демоническая сущность, притаившаяся в вырванном из головы роге, который и занесло сюда взрывной волной, самонадеянно отдала остаткам магии команду восстановить тело, но то ли от магического шока, то ли от чего-либо ещё не учла, что это заклинание нельзя будет остановить. Даже когда в самом же начале процесса понимаешь, что к его концу растворишься навсегда, выгорев и растеряв всю свою мощь.
Единорог осторожно мерил длинными ногами землю, осматриваясь по сторонам, но опасности не было. Эти места вымерли ещё несколько веков назад, и не существовало ни животного, ни растения, которое нашло бы здесь источники жизни. Сомбра не мог об этом знать. Он не мог знать вообще ни об одной вещи во вселенной, потому что его память оказалась стёрта, а его разум, истощённый выпавшими на его долю испытаниями, безжизненно угас.
Сомбра блуждал по лабиринтам каньона, неспособный мыслить, проводящий дни в напряжении и затихающем страхе. Он шёл и шёл, потому что это — единственное, что он мог сделать, очутившись в неизвестных местах. Впрочем, не сказать, чтобы он даже в теории сумел бы признать хоть какой-то уголок навевающим воспоминания.
К исходу третьего дня единорог, умирающий от обезвоживания, сумел запомнить все повороты красного каменного лабиринта и, избегая заходить туда, где он уже бывал, вышел на открытую местность. Невдалеке торчали редкие травинки, убегающие вперёд и ведущие Сомбру к целой полянке. Жеребец торопливо схватил несколько зелёных пучков зубами, принимаясь жевать их и высасывая их сок, но вдруг замер, услышав поблизости плеск. Он выронил всё, что у него было во рту, прибежал на звук и жадно напился из ручья.
Наблюдающая за его появлением с отдалённого холма пегаска с неповторимой гривой всех оттенков чёрного и серого поражённо прошептала затейливое ругательство и уронила бинокль. Тот хлопнулся о её прикрытую рубашкой-сафари грудь, но кобылка не заметила этого. Она торопливо извлекла из перемётных сумок тетрадь и карандаш, написала короткое послание и озарила его благовидной плоской руной. Не успела путешественница убрать её обратно, как она мгновенно засветилась вновь, и её свет выжег на соседней странице ответ.
«Я нахожусь около Малого каньона. Рог, который Вы заказали, обнаружился на голове серого единорога, очень странного на вид. Добыть его отдельно или доставить всё вместе в живом виде?»
«Дэринг Ду, ты опередила остальных. Не причиняй ему вреда. Тогда ты выполнишь задание и получишь свою награду, как мы и условились. Принцесса Луна».
Луна не была готова к тому, с чем ей придётся столкнуться.
Сомбра не узнавал её. Он не узнавал даже понийскую речь, к какому языку аликорница бы ни прибегла. Упорядоченные, наполненные смыслом и чувствами звуки пугали его, и он снова и снова метался в цепях. Луне пришлось усыпить его заклинанием, а, принеся в тайный домик, приковать в амбаре, как собаку, потому что единорог с визгом шарахался от неё, ранясь о те предметы обстановки, которые не разрушал. Когда аликорница попыталась успокоить его, он укусил её, как животное.
Он и стал животным. Из глаз больше не вился тёмно-лиловый дым, но они не выдавали ни единого проблеска разума, а их зрачки, оставшиеся суженными, как у дикого кота, были теперь единственным, что выдавало настроение Сомбры, кроме оскала клыков или поз. Смотреть в эти глаза было сродни вглядыванию в окна хорошо знакомого дома, когда ждёшь появления старого друга, но никто не появляется.
Аликорница сидела перед амбарной дверью, там, где наворачивающий круги, насколько позволяла цепь, единорог не мог её достать, и горько плакала. Она ожидала чего угодно, но не того, что ей достанется непокорённый зверь в шкуре её возлюбленного. Его дикость не исцелялась никаким заклинанием, потому что она — единственное, что осталось у него в голове и в сердце.
— Тебя зовут Сомбра, — бормотала Луна, и, не видя никакой реакции на свои слова, уже сама сомневалась в этом. Может, это — пропавший без вести единорог, заплутавший в поворотах каньона, одичавший за это время и всего лишь очень похожий на её любимого, а она в отчаянии схватилась за соломинку и теперь выдаёт желаемое за действительное? — Я люблю тебя. Я ждала тебя очень долго, дольше, чем ты можешь представить или вспомнить…
Она говорила и говорила, стремясь заполнить тишину, нарушаемую только ненавидящим порыкиванием. Аликорница рассказывала о себе, о нём, о них вместе, о своей тоске, о его былых радостях — обо всём ярком и значительном, что могло бы помочь Сомбре вспомнить. Единорог ответил на её длинные увещевания бессмысленным взглядом расширенных и неподвижных зрачков-щелей, прежде чем яростно вгрызться в одну из тянущихся от широкого ошейника цепей, а потом скривиться и прерывисто заскулить от пронзившей зубы боли. Луна всхлипнула вместе с ним и бросилась наружу, захлопнув за собой дверь.
Пели цикады. Свежий вечерний ветер холодил мокрые дорожки от слёз на щеках, и аликорница судорожно втягивала носом несомые им запахи цветов и коры. Клонящееся к закату солнце напомнило Луне о её королевском долге. Этим днём, ловя отупевшего, одичавшего неизвестно от чего Сомбру, застёгивая на его бессознательном — пришлось вырубить вазой, когда он, только очнувшись на кровати в домике, предпринял нешуточную попытку вцепиться ей в горло — теле ошейник, создавая магией сдерживающие единорога цепи, принцесса меньше всего ощущала себя принцессой.
Она собрала всё своё мужество, чтобы вернуться в дом. Там она набрала еды, не требующей этикетных изысков — вышла простецкая гора фруктов, овощей и силоса — и понесла в амбар. Сомбра всё ещё бряцал цепями в попытках разорвать хоть одну, но уже не пробовал справиться с ними при помощи зубов. Услышав скрип двери, он вскинул голову, прижал уши и зарычал, воинственно пригибаясь. Вставшая дыбом шерсть на спине и холке мелко подрагивала от ярости.
Луна стиснула собственные челюсти, стойко поднимая голову. Она, постоянно держа еду в поле зрения пленника, перенесла её в самый дальний угол амбара и, убедившись, что внимание единорога захвачено аппетитными запахами, отстегнула от ошейника одну из цепей. Сомбра почти подпрыгнул от звонкого звука её падения, но не бросился к пище, а недоверчиво уставился на кобылку, которая её принесла. Постоянно косясь, единорог боком подобрался к откатившемуся ближе всего к нему яблоку и с неторопливым хрустом откусил половину, не поднимая то с пола и не сводя с Луны глаз.
— Приятного аппетита, — неуверенно прошептала аликорница, выходя. — Я ещё вернусь.
Сомбра подозрительно дёрнул ушами на звук телепортации. Он выждал ещё несколько минут, без движения глядя на глухую дверь, пока не установилась благоговейная природная тишина. Только тогда единорог сделал на пробу несколько первых шагов. Радиус его передвижений был теперь ограничен только с одной стороны, и единорог набросился на еду с невиданной алчностью.
Когда в окна над высоким потолком пролился лунный свет, Сомбра поднял голову и несмело пошагал к двери под мелодичное покачивание цепи. К его удивлению, она на сей раз не ограничила его свободу — похоже, аликорница, уходя, наколдовала с ней что-то дополнительное, пока он не видел. Поборовшись с дверью несколько секунд, единорог разобрался, как её открыть, и выскользнул наружу.
Домик, в который Луна притащила его изначально, отбрасывал массивную тень, но с другой стороны красиво подсвечивался серебряной луной. Сомбра уселся на вытоптанную землю перед амбаром, завороженно глядя в небо и не обратив внимания на то, как цепь неприятно, холодно провезлась по его груди. Единорог наблюдал за мистическим звёздным мерцанием, задерживая взгляд на крупных газовых точках далёких планет. Он вздрогнул, когда небо стремительной вспышкой расчертил метеор, и вдруг заозирался по сторонам. Но в нём не было наивной надежды обнаружить, что феномен упал где-то поблизости.
Внимание Сомбры привлекло нечто другое. Он пошёл вперёд до тех пор, пока цепь, насмешливо звякнув, не натянулась, качнулся вбок и пошёл по дуге, сильно налегая на ошейник. Единорог шагал, накренившись, пока не нашёл то, что искал.
Неприметная чёрная накидка змеёй протянулась среди короткой росистой травы. Луна, должно быть, прибыла сюда в ней и потом сбросила, когда борьба с сопротивляющимся Сомброй стала слишком тяжёлой. Некоторое время единорог сидел над ней, и в его глазах всё ещё переливались отразившиеся созвездия.
Наконец единорог уснул, сгребя ткань копытами и уткнувшись в неё носом. Перед тем, как сонно моргающие глаза окончательно закрылись, острые вершины зрачков расправились покатыми овальными краями, и звёзды растворились в их влаге всей своей мудростью.