Шанс

Глава двадцать первая. Главная цель

* — две строчки из стиха Paul Marie Verlaine "В саду, где стужей веет от земли..."

Так прошло ещё несколько недель. Флёрри старалась не замечать сияющую как новогодняя гирлянда Айшу, вертевшуюся возле неё, невозмутимо-непроницаемое лицо Шадоу, фальшивую улыбку матери и строгий взгляд отца, которым он награждал её каждый раз, как она пыталась приблизиться к брату. Она всеми силами старалась игнорировать смешки и мимолетные улыбки, долетающие до неё обрывками облачков слухи, погружалась в себя, становясь всё больше и больше похожей на тех кристальных пони, которых Кейденс и Шайнинг увидели войдя на территорию Империи. Её грива и шерстка, несмотря на тщательнейший уход, который обеспечивали Айша и Скайла, потускнела, начала сваливаться комочками, которые было невозможно расчесать обычным гребнем. Глаза потеряли былую живость, лишились задорного блеска, стали больше похожи на матовое стекло, через которое проходил неясный свет. Обеспокоенные этим Айша и Скайла доложили о состоянии принцессы её матери, отчего пурпурно-розовый аликорн лишь вздохнула, печально кивнув и отправив заботливых фрейлин на их пост.

Кейденс вошла в комнату дочери плавно, неторопливо, боясь резкостью спугнуть меланхоличную кобылку, глядящую в окно потухшим взглядом. Флёрри лишь дёрнула ушками на тихий стук закрываемой двери и цокот копыт, но более никак не показала свою осведомленность о посетителях. Она сидела, положив правое копыто на подоконник, а сверху на него опустила голову, позволила крыльям безвольно опасть по бокам, а её хвост и грива, вопреки всем стараниям и сетованиям фрейлин-близняшек, были до того спутаны и тусклы, что даже блики, прыгающие на них от окна и слепяще ярких кристаллов, казались тусклыми и блёклыми. Младшая принцесса бесстрастно смотрела куда-то в пустоту, не обращая внимания на вошедшую мать, словно её и не было здесь вовсе.

— Флёрри, — даже когда её мягкий голос прозвучал над самым ушком, аликорн не прореагировала, — милая, нам надо серьезно поговорить.

— О чем? — бесцветный, лишенный какой-либо интонации голос бросил Кейденс в дрожь. Реакция дочери казалась абсурдно неправильной, до такой степени невозможной, что старшая принцесса чуть не задохнулась от собственного неверия. Она в жизни не думала, что её милая дочурка, такая радостная и вечно счастливая, может говорить вот так, словно из-под воды.

— О тебе и Шадоу, Флёрри. О том, как ты себя сейчас чувствуешь.

Дочь слабо пожала одним плечом, как бы говоря, что ей всё равно. Вдруг она прошептала:

— Надежда, как лазурь, была светла.

— Надежда в чёрном небе умерла.*

Она повернула голову к матери, но Кейденс не увидела ожидаемых слёз. Глаза были сухи, но казались мёртвыми, и это пугало больше всего. Будто, продекламировав строчку, она увядала, падая в чёрное небо. Маленький кусочек рассветного солнца, она гасла с каждой секундой, и Кейденс метнулась было к ней, но Флёрри вновь отвернулась к окну, молчаливо отгоняя её назад. Принцесса вздохнула и попыталась начать разговор, тяготивший её душу.

— Я понимаю, что сейчас не совсем подходящее время, и ты вряд ли хочешь слушать меня, но я должна объяснить тебе. Ты можешь повернуться лицом ко мне, чтобы я могла видеть, что ты слушаешь?

Флёрри неохотно повернулась.

— Спасибо, — Кейденс встала рядом с ней, глядя на дочь и не узнавая её прелестного лица. Оно осунулось, побледнело, а под глазами залегли синие тени, которых раньше никогда не было на её милой мордашке. Аликорн вспомнила, сколько раз она целовала её, пока Флёрри была совсем маленькой, и у неё защемило сердце. — Я не знаю, как вышло то, что вышло. Я не представляю, как вы оба могли влюбиться. Но я не буду упрекать ни тебя, ни Шадоу. Но и хвалить вас не за что, ты согласна?

— Мне уже всё равно, — надломленным голосом проговорила Флёрри. — Я его не люблю. Больше нет.

Кейденс ласково поймала её щёку копытом, глядя ей прямо в глаза. А затем произнесла лишь одно слово, ударившее бледную аликорна, как молния ударяет дерево, воспламеняя обречённую древесину:

— Лжешь.

Флёрри разразилась рыданиями.

Она ощутила, как материнские копыта окутывают её, стараясь заполнить собой пустоту в душе, как по спине бегут мурашки от того тепла, что жаром струилось от них по её телу, согревая замершее, будто застывшее сердце, как ласково гладят по плечам и голове. Флёрри осторожно уткнулась носом в шею мамы, чувствуя, как бьется жилка, и, всхлипывая, начала говорить. Говорить о том, что она знает, что это выглядит плохо. О том, что она совершенно не жалеет об их любви, о том, что пошла бы с Шадоу в ту пещеру ещё раз, даже зная, чем всё может закончиться. О том, что она всё ещё любит его и ждет, когда он вновь придет в её комнату. О том, что это, похоже, никогда не случится, потому что Айша выглядит слишком счастливо-смущенной, когда единорог бросает на неё пылкий взгляд, который она, Флёрри, хотела бы ощутить на себе.

О том, что ей так плохо, что хочется умереть.

Их беседа была долгой. Кейденс уже второй раз говорила о своих страхах, второй раз обнимала плачущую дочь и плакала сама. Она всем своим существом сочувствовала сломанной любви дочери, интуитивно скорбя по ней, и её Предназначение хотело помочь. Изо всех сил рвалось на волю. В конце концов, их кровь не была единой. В конце концов, Шадоу когда-то был совершенно другим пони. В конце концов, если любовь настолько сильная, что находит путь даже сквозь моральные устои целых стран и империй, стоит ли топтать её, будто виноград в бочке? Конечно, после того, как виноград растопчут, из него реками польется вино, но будет ли это вино так же сладко, как свежие ягоды, и будет ли оно стоить затраченных на него усилий?

Они молчали. Кейденс пребывала в смятении, по-настоящему не зная, что делать. Если она даст дочери свое покровительство, то не взбунтуется ли общество кристальных пони, обвиняя её в разврате и поощрении кровосмесительства? То, что Шадоу — приемыш, вынужденно взятое дитя, — аргумент слабый и не терпящий какой-либо критики. Её в любом случае будут винить в неправильном воспитании, допущении подобной любви в семье между братом и сестрой, росшими вместе, питавшимися одним молоком, воспитывающимися у одних родителей. Флёрри всхлипнула, утирая опухшие глаза копытцем.

Ну и пусть обвиняют.

Счастье дочери и сына — вот что главное для неё в этой вечной жизни. Пусть Флёрри будет счастлива хотя бы немного. Ей ещё предстоит мука, длиною в тысячелетия.

---

— Вот, видишь, у тебя почти получилось! — восторженно воскликнула Айша, сидя на нём верхом и упираясь копытом ему в грудь. В другом копыте она держала красный кристалл четырехгранной формы, две стороны из которых были больше, чем две другие. Шадоу запрокинул голову, выравнивая дыхание, и снова напрягся, посылая импульс.

— Так лучше?

— Намного, — мурлыкнула Айша, пристально и внимательно глядя на одну из граней кристалла, которая, казалось, немного увеличилась. — Ты определенно делаешь успехи. Грань Магии немного увеличилась, но она по-прежнему уступает Защите и Здоровью. Нужно ещё немного практики.

— Ладно, я сдаюсь, — фыркнул единорог, отпуская вспышку с рога, которая ударила в потолок и заплевала искрами. Он обвил копытами передние ножки пегаски, нежно гладя их, отчего Айша хихикнула и наклонилась к нему, свесив щекочущую нос гриву.

— Я никогда не думала, что увижу такое когда-нибудь, — промурылкала она, касаясь носиком его носа. — Я находила какие-то древние-предревние книги в библиотеке Кристальной Империи, но о кристальных пони там было сказано лишь несколько слов, да и то в небольшом контексте. А тут… Какой же ты интересненький…

— Король Сомбра уничтожил всё, что касалось кристальных пони и их реальной сущности, — Шадоу резко провернулся, оказываясь сверху и прижимая пегаску к постели, но буквально тут же сел на край кровати, углубляясь в видения прошлого. — Он считал это проклятием, которое может уничтожить пони. Поэтому уничтожил их сам. И всё, что о них было известно.

— А почему?

— Ну, — Шадоу почувствовал, как она положила голову на его плечо, и ему вдруг стало противно до глубины души. Захотелось резко выкинуть эту кобылку из своей постели, из своей комнаты, из жизни, но он не мог. Не имел права, — кристальные пони, если вступают в браки с обычными пони, теми же эквестрийцами, рискуют потерять своих жен и детей. Практически всегда кобылы не в состоянии родить кристального жеребенка. Это ведь стресс не только для матери, но и для плода. А при стрессе кристальные пони обращаются, порой даже во чреве матери…

Он замолк, но почувствовал, как шаловливое копытце гладит его спину.

— Но разве нельзя было просто ввести запрет на межвидовые браки? Мол, кристальные пони только с кристальными пони, остальные — как хотят? — спросила Айша, подаваясь вперед и заглядывая к нему в глаза.

— Он был ослеплен ненавистью и горем, — пожал плечами Шадоу. — Не думаю, что он смог бы принять такое гуманное решение. Да и любовь не выбирают, а он лишь хотел предотвратить смерти…

— И сеял смерть всюду, куда ступало его копыто, — перебила его пегаска, сдувая прядку с глаз. — Большего придурка я в жизни не видела. Нет, я его, правда, не видела и так, но, судя по твоим рассказам, он был ещё тем психом!

Шадоу внезапно охватила безудержная злость. Захотелось треснуть копытом по столу, чтобы он разлетелся вдребезги, стащить Айшу за волосы и хорошенько приложить головой об стенку, раз она не понимает таких очевидных вещей. У него не было выбора тогда! Нет его и сейчас! Он не может быть с Флёрри, потому что они брат и сестра и ещё потому, что его гены испорчены этой проклятой кристаллизацией! Он лишь хотел оградить своих подданных от собственной участи, хотел защитить их, а не прослыть «психом» и «придурком»! Конечно, он не рассчитывал на почести и памятники, но они могли бы быть благодарны! Благодарны за то, что больше нет генетически мутировавших ублюдков, убивающих своих матерей, нет вдовцов, ненавидящих своих сыновей и дочерей, нет сирот, лишившихся семьи и кормильцев.

— Не говори о том, чего не знаешь, — прорычал он, не скрывая в голосе раздражения и чего-то звериного, внушающего опасность и страх. Айша на секунду прикрыла ротик, но почти тут же начала нарываться снова.

— Но если вся Империя говорит о том, каким он был ужасным, разве стоит сомневаться в их словах? Они же жили при нем, разве…

— Замолчи сейчас же!

Он не понял, как это произошло. Вот он сидел на кровати, а вот уже вцепился в нежную шейку пегаски, прижимая её к стене копытом, которое внезапно перестало чувствовать температуру. Единорог прикипел взглядом к испуганным глазам Айши, будто питаясь её страхом, её животным ужасом, и только через несколько секунд он понял, что его нога от колена до копыта превратилась в кристалл, раздвоенный на конце, подобно камертону или ухвату.

Только вот кристаллы были чёрными, как ночное небо.

Дыхание его сбилось, а сердце оборвало стук. Невидящим взором уставившись на завораживающую темноту, он кое-как оторвал копыто от стены, не заметив оставшихся на ней вмятин, не обратив ни малейшего внимания на осевшую на кровать пегаску, которая судорожно схватилась за горло и пыталась наглотаться воздуха как можно быстрее. В её глазах засел ужас, а краем глаза она заметила, как сверкнул красный кристалл, оставшийся на постели.

Грань Агрессии расширилась, тесня магию и становясь равной Здоровью.

Шадоу каким-то шестым чувством ощутил приближающуюся опасность и резко сделал выпад вперед. Лампа, которая целилась ему в голову, разбилась о противоположную стену, а мгновенный вольт позволил ему тут же перехватить Айшу за хвост; пегаска взмыла в воздух вместе с его накопителем, собираясь бежать.

— Отпусти меня! — крикнула она, но Шадоу мощно дёрнул её вниз, отчего кобылка заверещала от боли в репице, а затем из неё выбило весь дух от удара об пол. Красный кристалл, гораздо больший, чем он был, когда единорог увидел его впервые, охватило облачко телекинеза и поставило на стол, подальше от края.

— Ты хотела меня убить! — рыкнул Шадоу, и пегаска вжалась в пол. — Ты просто жалкая дрянь, которая не понимает всей сути и уже берется судить других лишь по слухам, которые распространяют облезлые кошёлки на всяких ярмарках! Ты не осознаешь тупости своих слов! Ты просто не понимаешь, отчего твою суку мать, возможно, я спас! Я их всех спас, понимаешь?! У меня не было выбора! Этот ген убил тех, кого я любил больше всего на свете, убил моего сына и жену, и я просто спас всех вас! Я не только истребил, но и отправил кристальных пони в изгнание вместе с Империей, чтобы они выродились! Чтобы вы были свободны и живы! Чтобы вы…!

— Ты чудовище! — Айша закричала ему прямо в лицо, копытами ударяя его по груди. Шадоу слышал лишь глухие удары — его грудь покрылась панцирем из чёрных кристаллов, а разум всё больше и больше застилала пелена гнева. — Ты говоришь так, будто ты и есть Сомбра! Проклятый монстр, отпусти меня! Да как вообще можно любить такого, как ты?!

Тяжелое чёрное копыто опустилось на её лицо.

Громкий неприятный хруст взвесью окутал воздух. Шадоу не совсем осознавал, что делал, только месил копытом влево-вправо кровавую кашицу, растирая в порошок зубы и костную маску лица. Тело под ним уже не двигалось, слабая судорога окончилась едва начавшись, а единорог глядел такими же чёрными глазами на единственный цвет, который он мог видеть в таком состоянии, — на алое пятно, растекавшееся вокруг его передних копыт и такие же алые мазки, оставшиеся на его груди и копыте. На губах он ощутил привкус крови.

Он не помнил, как пришел в сознание. Знал только, что разум его вдруг помутился, а эмоции ушли на задний план. Осознавал, что сотворил, но не верил в это. Между его чувствами и мыслями была огромная пропасть, и они не были согласованы друг с другом. Ему не было жаль пегаску, помогавшую ему развиваться и ублажавшую его в постели. Нет. Он понимал, что только так мог эволюционировать, только путем крови и ненависти мог развить грань Агрессии. И только открыв её, он получил доступ к Магии, но не простой единорожьей, но более могущественной, тёмной.

Шадоу широко раскрыл глаза, без особого интереса глянул на труп, вытер копыта, снова покрывшиеся шерстью, и вышел из комнаты. Он почти достиг своей цели. Почти уничтожил всех кристальных пони. Но остался ещё в Империи кое-кто, помимо него.

Осталась Халсиен. И её время пришло.

В коридоре в него вдруг влетела Флёрри, отчего он сначала остолбенел. Она пыталась что-то сказать ему, судя по тону, очень радостное и важное, но Шадоу не слушал её. В нем вдруг разгорелся огонь ненависти ко всему, что он видел, в том числе и к аликорну, пытавшемуся его обнять и притянуть к себе.

— Да что с тобой?! — вскричала она, когда он резко отмел её в сторону. — Шадоу! Ты вообще слышал, что я тебе сказала? Мы можем быть вместе! Мы можем любить друг друга! Шадоу, пожалуйста, прошу, взгляни на меня!

— Нет, — в его голосе прозвучала сталь, которой он никогда не слышал раньше, но сталь эта понравилась ему, становясь защитой и надежной опорой. — Не можем. Уходи, Кристалла. Ты мне больше не нужна.

— Какая к Дискорду Кристалла?! — Флёрри встала на дыбы, хлопая крыльями. — Шадоу!

Он пошел дальше по коридору так быстро, как только мог, но всё же услышал брошенные вдогонку слова:

— Ты опять всё испортил! Ты всё тщательно продумал и спланировал, чтобы оставить меня! Да когда же ты стал таким рассудительным и чёрствым?! Шадоу!

«Я проиграл», — подумал он, и еле заметное сожаление проскочило в его глазах. На миг захотелось вернуться к Флёр, обнять её, но этот порыв тут же был стёрт, словно мокрой тряпкой прошлись по стеклу, смывая рисунок из измороси, накорябанный детским копытцем.

«Я Сомбра. Я всё-таки Сомбра».

Он открыл дверь в комнату Халсиен. Часы остановились. Внутри никого не было.