Огранённая красота

Глава I

— Знаешь, что меня больше всего раздражает? – сказала Рэрити, размешивая сахар в чашке с кофе. – В моей работе. Везде. Это то, когда пони даже не стараются понять. Хотя бы услышать, что им говорят, для начала. Они просто приходят и просят: «Сделайте мне платье. Как у Стар Блейз! Да, точно, я хочу походить на Стар Блейз! Потому что на кого ещё?». И им плевать, если я скажу, что именно им её образ не подойдёт. Им плевать, что есть необъятное множество других нарядов, которые я могу для них придумать, чтобы подчеркнуть их красоту. Плевать даже, если образ Стар Блейз – безвкусица. Ты её видела? Она выглядит как праздничная ёлка на День Согревающего Очага.

— А мне нравится, — коротко сказала Эплджек. – У неё песни так-то прикольные, заводные.

— Ты её знаешь?

— Дома, как мимо комнаты Эплблум прохожу, часто слышу, как она её песни на всю громкость врубает. Ну, я потихоньку и сама втянулась. Временами, пока на кухне, или в саду работаю, чего бы и не послушать, по чему там молодняк нынче с ума сходит?

— «С ума сходит», — Рэрити томно вздохнула. – Более удачного подбора слов и не найти.

Она устало откинулась на спинку обитого кожей дивана. Небольшой ресторанчик, в который они зашли просто поболтать, сжимался к щедро освещённой барной стойке, оставляя между ней и расположенными перпендикулярно друг к другу двумя рядами кожаных диванов узенькие тропинки. Тусклое освещение от нескольких ламп на потолке заполняло помещение, оставляя его дальние углы в неясном полумраке. Кроме двух кобылок в зале, за барной стойкой, сидела и о чём-то оживлённо болтала компания молодых единорогов-студентов.

— Забавно. Раньше я была так рада каждой новой пони, что приходила в мой бутик. — продолжила Рэрити. – Я помню, как засиживалась вечерами, в своей мастерской, в Понивилле, и корпела над новым дизайном или особым заказом. Порой это были бесконечные блуждания во тьме, в поисках вдохновения, битьё головой об стенку. А порой идеи просто… возникали. Эплджек, те платья, что я делала тогда, были красивые?

— Ты шутишь? Весь Понивилль просто поражался твоему таланту! Да к тебе уже тогда ездили из Кантерлота, делать заказы. Как много наших, понивилльских, ты знаешь, из тех, к кому ездили из Кантерлота, что-то просить?

— Я недавно нашла старые разметки, фотографии, сделанные ещё в тот период. Просто отдыхала от рабочего дня и решила немного предаться ностальгии. И я смотрела на свои ранние работы, сравнивала с последними… И мне показалось, будто раньше я была какой-то легкомысленной. Я смотрела на эти эскизы и в голове мелькали лишь желания что-то исправить, переделать. Привести к чему-то более осмысленному. Это обилие драгоценных камней, яркие цвета, вычурный пошив. Эплджек, я была легкомысленной?

— Ты!? Не-ет. Ну, как… бывало, тебя куда-то несло, и ты включала королеву драмы, но мне всегда казалось, что это как-то несерьёзно.

— В том то и дело, Эплджек, — Рэрити мельком взглянула на группу студентов у барной стойки. – Несерьёзно.

Она замолчала на время. Взгляд белоснежной единорожки стрелой направился строго вперёд, в пространство, в тесный проход между барной стойкой и местами для посетителей.

Преодолев путь от дверей кухни до их столика, молодой пони во фраке официанта поставил перед Эплджек заказанную ей тарелку весеннего салата. Пони не спешила начинать трапезу.

— Что-нибудь ещё? – поинтересовался официант.

— Нет, вроде нет, — сказала Эплджек. – Рэрити?

— Кофе, — произнесла единорожка.

— У нас есть капучино, эспрессо, латте…

— Эспрессо.

— С сахаром?

Рэрити раздражённо вздохнула.

— Да.

— Сколько ложек сахара?

— Две пойдёт.

— С молоком?

Она недоумённо подняла на него взгляд, но официант уверенно стоял возле стола и не подавал ни одного намёка на эмоции.

— Не слишком ли много кофе? – вдруг спросила Эплджек.

— Практически ничего, кроме него, не пью в последнее время, — ответила ей Рэрити и вновь обратилась к официанту. – К чёрту, забудьте про кофе. Принесите простой воды.

Пони-официант почтительно кивнул головой и удалился в сторону кухни. Эплджек, наконец, приступила к принесённому салату.

Компания молодых студентов за барной стойкой резко рассмеялась. Среди их возгласов и преимущественно нечленораздельной речи, Рэрити сумела выцепить что-то о «затаскивании в кровать», и «Стар Блейз». Воздух в помещении резко стал ей неприятен, она распознала в нём запах сигарет. Может, стоило всё-таки настоять, чтобы они с Эплджек зашли в более приличное место?

— А вообще, — сказала Эплджек, не успев полностью прожевать часть весеннего салата. Впрочем, она быстро спохватилась и тут же проглотила пищу, прежде чем продолжить. – Я считаю, мы не должны в это лезть. У каждого поколения свои заморочки, как говорится.

— Ты о чём? – спросила Рэрити, удивлённо глядя на подругу.

— Ну, я о том, о чём мы говорили ранее. О Стар Блейз. По-моему, у неё весьма ничего такой наряд.

— Ты должно быть шутишь?

— Нет, конечно, не то, что ты делала для той же… Сапфир Шорз, к примеру. Но то, мне кажется, было другое время, да и Сапфир была звездой немного иного плана, чем эта Стар Блейз. Эта сейчас более молодёжная, она поёт про всякие весёлые вещи, которые, я могу это наглядно видеть, понятны, например, моей Эплблум. Ну и что в этом такого?

— То, что это откровенно плохой пример для юных кобылок. Представь, если Эплблум вдруг начнёт носиться по вечеринкам, носить какие-то рванные лохмотья.

— Не-ет. Эти рванные брюки и прочее, она сказала, это у них сейчас модно.

— Это же ужасно, Эплджек.

— Ну, у всех разные вкусы.

— Не произноси при мне эту фразу. Я её терпеть не могу, — стакан с водой оказался на столе перед единорожкой, и та моментально опустошила его на половину. – Вся эта легкомысленность… Может, ты и права. К чему мне ворчать? Это ощущение момента, безграничный обзор на происходящее вокруг тебя, и с тобой, весь этот ветер в волосах… Всё это уходящее. В конце же остаётся только кислое послевкусие. Как после сна.

Неуверенно пошатываясь, с идиотской миной на лице (кажется, он пытался изобразить на нём уверенность), и под заинтригованные взгляды приятелей у барной стойки, к ним подошёл молодой блондинистый единорог, с короткой растрёпанной гривой.

— Д-дамы, — выговорил он. – П’звольте составить вам компанию. Мы с пр’ятелями сегодня всех угощаем.

Эплджек и Рэрити вместе взглянули на него, выражая на лицах полное замешательство. Молодого единорога, пока он стоял, настойчиво кренило на левый бок и он с трудом справлялся с тем, чтобы удерживать равновесие. Он оценивающим взглядом обвёл обеих кобылок; с лица не сползала идиотская улыбка. Особенно его внимание привлекла Рэрити, на которую он пялился пристальней всего.

— Прошу прощения, — неловко выговорила белоснежная единорожка. – Но я боюсь, что вам лучше вернуться к своим…

— Вы так красивы, — вдруг произнёс парень.

Рэрити осеклась в том, что хотела сказать. Подобный комплимент не стал для неё новостью, да и слышала она его почти каждый раз, как приходила на какой-нибудь званный вечер или мероприятие. Но то, казалось, было уже давно. Сейчас же единорожка в ступоре смотрела на жеребца, пытаясь уловить причину своего замешательства.

Компания студентов встала из-за барной стойки и направилась к выходу. Один из них похлопал единорога по спине и произнёс:

— Пойдём, дон жуан. Найдём какую-нибудь кобылку твоего уровня. Молодую.

Компания дружно захватила с собой своего приятеля и всей гурьбой скрылась за дверью. Рэрити сидела в ступоре ещё какое-то время, пока Эплджек спокойно доедала свой салат.

Она думала над тем, почему слова парня вызвали у неё такую реакцию. Обычный комплимент в сторону её красоты; в каком-то смысле, он был даже весьма банальный. Типовые слова, адресованные кобылке, чтобы ей понравиться. Но что-то в том, как он их произнёс не давало ей покоя и занимало её мысли. Вдруг, она поняла – этих слов она не слышала, и ждала, уже очень продолжительное время.

— Эплджек? – она подняла взгляд на подругу. – Давай пойдём отсюда?

Эплджек побыстрее прикончила тарелку салата, и две кобылки освободили свои места.

Окна комнаты были задёрнуты белыми полупрозрачными шторами, через которые свободно проникал солнечный свет, рассеиваясь по всему залу, редкими бликами оседая на отполированной мебели из дерева, будь то рабочий стол, ручки мягкого дивана, или кофейный столик, стоявший возле него. Белые стены комнаты украшали различные картины, сюжеты которых, как правило, сводились к чему-то умиротворённому, высокому.

Рэрити удобно расположилась на диване, поставив перед собой чашечку чая. Напротив неё, напоминающая домашнюю кошку, бежевая пегаска увлечённо рассматривала интерьер гостиной. Её особенно привлёк стоявший в углу манекен с наброшенными на него кусками ткани, цвета которой были строго выверены и слегка блеклые. Она осторожно присела на стул, напротив Рэрити, боясь потревожить её, казалось, монументальный покой, в котором единорожка пребывала, откинувшись на спинку дивана.

— Я могу задать вам вопрос, мисс Рэрити? – уверенно спросила пегаска, подготавливая блокнот и карандаш.

— Разве вы здесь не за этим? – сказала Рэрити, перенося взгляд на усевшуюся гостью.

— Да, конечно, — неловкая улыбка на мгновенье проскользнула на лице пегаски. – Насколько мне известно, вы уже какое-то время не появляетесь на мероприятиях города. Фэнси Пэнтс как-то упомянул, что звал вас на свой ежегодный благотворительный бал в поддержку развития культурного квартала в Ванхувере. По сведениям, которые получило наше издательство, вы на нём не появились. Говорят, вы даже не берёте личных заказов на пошив нарядов. Многие наши читатели хотят знать, может ли это быть связано с вашим недавним разводом? Или это просто творческий кризис?

— Ни то, ни другое, — произнесла единорожка и сделала маленький глоток из чашки, после чего поставила её на место. – Правда в том, мисс… как вас зовут? Чтобы мне было удобней.

— Моё имя – Пэппер. Пэппер Спот.

— Пэппер, — сказала Рэрити. – Дело в том, Пэппер, что я просто слишком устала за последнее время. Полагаю, с пони в моём возрасте такое случается. Ничего ведь страшного не случится, если я просто решу взять небольшой перерыв.

— А это связано с тем, что о вас говорят некоторые представители модной школы Мэйнхеттена?

— А о чём они говорят? Я не обращала внимание на отзывы обо мне, в последнее время.

— Ну, к примеру, Сэнди Даймонд, по мнению многих — восходящая звезда из модного квартала всё того же Мэйнхеттена, писала в местной колонке: «Мисс Рэрити, безусловно талантливая и опытная кутюрье, в былые времена поражавшая мир эквестрийской моды своим броским и элегантным подходом к пошиву нарядов, ныне, однако, вносит в свои последние работы скорее больше разума и расчёта, чем истинного вдохновения и творческого полёта, чем была некогда знаменита. Её последняя коллекция оставляет ощущение закрытой формализации, а платья больше напоминают доспехи времён основания Эквестрии. На мой взгляд, в наше время пони смотрят в другую сторону, на свободу формы и раскрепощения мысли, а Рэрити остаётся место среди консервативных стариков, подобно ей, закрывшихся от нового стандарта мысли и увязших в собственных предрассудках».

Она закончила читать отрывок высказывания и подняла взгляд на единорожку, в ожидании бурной ответной реакции. Рэрити всё также спокойно сидела на диване, не выражая ни мимикой, ни взглядом, никаких намёков на то, что была задета. Пегаска, однако, не была разочарована. Наоборот, градус уважения к персоне перед ней, для неё подскочил ещё выше.

Рэрити сделал очередной глоток из чашки и вернулась к разговору:

— Я считаю, мисс Даймонд слишком категорична в формулировках. Максималистична, если хотите. В её трактовке, пони, которые предпочитают строгость, и которые уже не так гонятся за броскостью, или раскрепощённостью нарядов – те пони, на которых, в большинстве своём, и ориентирована моя нынешняя направленность работы – предстают какими-то недальновидными, закрывшимися от всего нового – даже от мыслей – пережитками прошлого, по которым плачет дом престарелых. Возможно, мисс Даймонд стоит проявить большее уважение и принять выбор тех, на кого и рассчитана моя последняя работа. Мой выбор. А иначе, она увязла в своих предрассудках ничуть не меньше, чем те, о ком она так отзывается.

Пегаска записывала каждое слово в блокнот, стараясь поспевать за Рэрити. Благо, последняя говорила не так быстро.

— И всё же, — сказала она, оторвавшись от записей. – Многих мучает этот вопрос. Вам никогда не казалось, что ваши ранние работы… лучше, чем то, чем вы занимаетесь сейчас? Есть ли у вас переживания по этому поводу?

Рэрити хотела было ответить, но вдруг почувствовала, будто ком застрял в горле. Лично она не считала свои ранние работы лучше. По истечению стольких лет, они ей, как она и признавалась Эплджек, уже не так сильно нравятся. Однако, судя по словам пегаски, у большинства на этот счёт было совсем другое мнение. Похоже, многим больше нравилась присущая ей ранее лёгкость, чем нынешняя строгость и расчёт. «А что насчёт меня?», подумала Рэрити. Наконец, она ухватила в голове вопрос, мучавший её уже долгое время, лишь сейчас обретший ясность и чётко сформулированный: «Нравится ли мне то, что я делаю теперь?».

Дверь комнаты вдруг отворилась, и в проёме показалась секретарь.

— Мисс Рэрити, ваша дочь просила вас выйти; она что-то хотела вам сообщить, — сказала она, краем глаза взглянув на сидящую пегаску с блокнотом. – Она ждёт вас во дворе.

Рэрити тяжело вздохнула, ощущая, как внутри всё сжимается ещё сильнее. Казалось, слова её секретаря раз за разом проносятся в голове, становясь громче с каждым разом, сливаясь с оглушающей тишиной комнаты, повисшей в воздухе.

— Вы не против, если мы перенесём эту беседу? – спросила она, обращаясь к пегаске.

Журналистка позитивно кивнула и поспешила удалиться из дома.

Глава II

В центре небольшого сада, огороженного мраморной изгородью, среди цветочных клумб и кустарников, под деревом, на одинокой лавочке сидела единорожка с лавандовой шёрсткой. Рэрити остановилась в нескольких метрах от неё. Единорожка сидела к ней спиной, смотря через ограду. Её непоколебимая фигура лишь слегка то расширялась, в области грудной клетки, то сжималась в такт умиротворённого дыхания. Лёгкий ветерок тайком пробирался в сад, заставляя шелестеть траву и листья; грива Клэрити, её дочери, медитативно и лишь чуть-чуть развевалась под дуновениями воздуха.

Осторожно, Рэрити томно вздохнула, дабы не потревожить застывшую спиной к ней единорожку. Тут ветер подул сильнее, прямо в лицо белоснежной кобылки. Раздался чих. Лавандового цвета единорожка резко обернулась и так застыла.

— Привет, мам, — сказала она.

— Клэрити.

Она села на соседнюю лавочку, у самого основания дерева. Клэрити, продолжая сидеть в полуобороте, смотрела в её сторону.

— Как дела, милая? – спросила Рэрити.

— Неплохо, — миниатюрное, почти кукольное личико Клэрити на мгновение выразило беспокойство. – Я пришла сказать… Завтра вечером у меня спектакль. Главная роль.

— Да что ты? Поздравляю. Что за спектакль?

— Про девушку из богатой семьи, которая… да не важно. Довольно простенькая постановка, но режиссёром выступает Трембл Трупер. Помнится, тебе нравились несколько его работ.

— Да, было дело.

— Я думала прийти и спросить тебя: не хочешь прийти на спектакль? Я знаю, ты не большая фанатка таких историй, которая там развивается, но…

— Клэрити, ты шутишь? Разумеется, я приду. Ни за что не упущу шанса увидеть свою дочь на сцене!

Лёгкая, чутка неловкая улыбка коснулась лица лавандовой единорожки. Плавным движением, Клэрити встала со скамейки и дошла до середины сада. Её шёрстка будто бы немного поблёскивала под редкими лучами солнца, тянувшихся с затянутого туманной пеленой неба.

— К концу недели пегасы обещали снег, — она уцепилась за первую пришедшую ей на ум тему для разговора.

— Да, я слышала.

Ещё пауза. Клэрити поглядела по сторонам, чтобы хоть за что-то ухватиться. Рэрити тоже не знала, что они могут сказать друг другу.

— Не хочешь чаю? – быстро сказала Рэрити, опасаясь, что дочь уже уходит.

— Нет, спасибо. Боюсь, мне уже пора. Рада была тебя увидеть.

— Так ты просто зашла сказать о спектакле, — печально осознала это Рэрити. – Ну хорошо. Я приду, обязательно. Не переживай.

— Вообще-то… — Клэрити осеклась в том, что намеревалась сказать. – Папа просил узнать, как у тебя дела. Он беспокоится.

В её голосе послышались нотки обвинения. Внутри Рэрити вновь всё сжалось. Она вдруг полностью ощутила силу притяжения, давящую на неё всем миром извне.

— Тебя давно не видели в свете, — сказала Клэрити. – Он… интересуется, всё ли у тебя в порядке. Мам? У тебя всё в порядке?

— Да-да, милая. Всё хорошо, — сказала Рэрити отстранённо.

— Так, значит, ты всё время просто сидишь дома? Больше ничего?

Она говорила с едва заметным ядом в голосе. Рэрити ничего не ответила.

— Мне правда пора, — сказала Клэрити.

Получив в ответ одобрительный кивок, она попрощалась, ещё раз оглядела сад, дышавший под дуновениями лёгкого ветерка, и пошла по своим делам. Рэрити ещё долго сидела в тени под деревом. Спустя какое-то время, она замёрзла.

— А помнишь, как потеряла часть своих волос, и потом просто превратило то, что осталось в такой моднявый ирокез? – задорно сказала Эплджек.

Две кобылки расслаблено сидели на скамейке в парке. На специальной площадке жеребята резвились и играли в свои жеребячьи игры. Их радостные звуки, возгласы и смех разносились по всему парку, смешиваясь с спокойным течением небольшого ручья, который протянулся мимо лавочки, через полпарка.

Лицо Рэрити украсила широкая улыбка; они вспоминали прошлое и смеялись, пока Эплджек ждёт, когда наступит время, назначенное ей местным владельцем сети торговых центров. Как она сказала, на ферме становится всё теснее, и теснее, а потому она решила немного расширить бизнес. Но в данный момент это, впрочем, не имело значения. Время у них ещё есть, так что они вспоминали прошлое и смеялись. Хотя, последнее зависело от того, что они вспоминали.

— Как ты думаешь, — начала Рэрити, поворачиваясь к Эплджек, — если я навещу Свити, она будет рада?

— Ты серьёзно? Конечно же будет! Что за вопрос такой?

— Мы где-то с прошлого года совсем не общались. Она была занята своей карьерой, у меня были собственные дела. Мне в последнее время всё больше кажется, что я что-то проглядела, Эплджек. Семья, работа… Что меня тревожит, так это то, что я, кажется… даже не уверена, когда это началось. В какой момент я соскользнула с надлежащего пути, этого правильного порядка вещей.

— Это нормально – иметь такие мысли. В тебе говорит возраст.

— Давай пропустим ту часть, насчёт моего возраста, ты не против? – Рэрити иронично улыбнулась, зажмурив глаза. Эплджек рассмеялась.

Вдалеке, в самом центре парка, виднелась поражающая своим величием статуя Селестии. Отсюда она казалась маленькой, но в реальности же была в три раза даже очень крупного жеребца. Рэрити показалось, что она смотрела в их сторону, хотя прекрасно знала, что взгляд её всегда устремлялся вверх.

— Как тебе Кантерлот после стольких лет? – спросила Рэрити.

— Изменился.

— Серьёзно? А я как-то не заметила.

— Ты то тут живёшь, а я, если карта хорошо выпадет, максимум раз в несколько лет тут бываю. Вот мне и бросается в глаза сразу всё, что было не так в прошлый визит.

— Например?

— Стало больше молодых пони на улицах. Более взрослые, как-то так у вас вышло, ушли в какие-то свои маленькие клубы и сидят во всяких своих домах, ресторанах, в чём они там ещё сидят. А на улице теперь ходит гораздо больше молодых. Что-то делают, всякая активность тут повсюду: гуляют, танцуют, просто каким-то творчеством занимаются.

Рэрити была очень удивлена таким наблюдениям подруги. Она ещё раз обвела взглядом все части парка, которые находились в поле зрения. Дети всё также играли на площадке, а на разных полянках сидели группы студентов, оживлённо болтая о чём-то. Она заметила и несколько зрелых, и даже пожилых пони. Они сидели на лавочках.

— Ну и хорошо, — сказала Рэрити, возвращаясь к разговору. – Хорошо, что молодёжь чем-то занимается. Сейчас очень много молодых талантов; я правда поражаюсь некоторым. Среди них есть такие смелые, это просто… захватывающе, в каком-то смысле.

Эплджек недоумённо взглянула на подругу.

— Ты ведь говорила, что это всё несерьёзно, и что они так с ума сходят.

— Нет, Эплджек. Это ты говорила.

— Точно, — Эплджек усмехнулась. – Но и ты всё равно как-то не очень воодушевлённо об этом отзывалась.

— Лишь о тех вещах, которые нахожу безвкусными. Стар Блейз, к примеру, — она широко улыбнулась. – Я не говорила про абсолютно всё, что делается сейчас новыми поколениями. Некоторые работы мне действительно нравятся.

— Я всё ещё считаю, что это вкусовщина. Нет чего-то хорошего и безвкусного.

— Нет, Эплджек, — снисходительно, с ироничностью в голосе, сказала Рэрити и подняла взгляд к небу. – Всё есть.

— Мне кажется, твоя проблема, что ты порой считаешь, будто есть какой-то стандарт.

— Стандарта нет.

— Вот. Но при этом ты говоришь, будто всё это объективно.

— Всё это объективно.

— Объясни.

Рэрити устало вздохнула. Она стойко уселась на скамейке, так, что казалось абсолютно непоколебимой, и принялась объяснять:

— Смотри: Возьмём какие-нибудь два разных явления. Например, вальс и… дискотека в клубе. Согласись, сложно спорить с тем, что вальс, как произведение, как вещь искусства, более сложен, имеет куда большую ценность, чем какие-то конвульсии под музыку.

— Кому-то не нравится вальс. Может, этот кто-то предпочитает ему ту саму дискотеку.

— Возможно, в таком случае, он просто не понимает, в чём суть вальса.

— Да брось! Суть одна и та же – танцы.

— А вот тут-то и нет. Всё дело в сложности восприятия. Суть вальса в том, что его структура более сложная, и имеет куда более обширный спектр влияния на чувства того, кто этот вальс танцует. Ты предполагаешь, что пони, танцующий вальс, и другой пони, который в то же время танцует на дискотеке, испытывают ровно те же ощущения, находятся на одинаковом уровне эмоционального понимания своих действий. Это не так, Эплджек. Яркие краски, громкая музыка… беспорядочные движения – это всё отсылает к совершенно базовым, простым чувствам, потребностям. Тогда как более сложная структура, при условии, что пони настроен на её понимание, работает на куда более глубинных уровнях его естества. Эти два пони не испытывают одни и те же чувства. Один из них пропускает через себя целый поток различных ощущений, гораздо глубже понимает суть того, что он делает… лучше понимает самого себя.

Эплджек выдохнула, откинулась на спинку скамейки. Судя по взгляду, она упорно раздумывала над тем, что сказала Рэрити.

— Это как любовь, Эплджек, — сказала Рэрити, устремляя взгляд вглубь парка. – Изначально, это лишь эйфория. Простое чувство, которое захватывает нас с копыт до головы, но при этом ослепляет. И лишь через время мы начинаем гораздо глубже понимать, что мы чувствуем… Любовь перестаёт быть стихийной, но становится куда более сложной… цельной. И мы дорожим ею ещё больше.

— И всё-таки, я как-то слабо это понимаю.

— Да и не нужно. Поверь, это исключительно мои заморочки.

Прошло ещё больше времени. Несколько групп студентов уже ушли; детей с площадки растащили их родители. Солнце опускалось к горизонту и жизнь на улицах Кантерлота постепенно рассасывалась. Розовые облака неспешно плыли по небу, служа одним из немногих подтверждений того, что время вокруг ещё не остановилось. На земле раскинулись длинные тени от городских зданий и деревьев.

Рэрити слушала, как Эплджек рассказывает ей о том, как у неё дела на ферме «Сладкое Яблочко»; как Шугар Бэлль каждое утро стряпает им завтрак; как Эплджек и Биг Мак днём трудятся в саду, а Эплблум с друзьями впутывается в новые приключения. Как у них всё хорошо, и всё спокойно. И пока Рэрити слушала рассказы Эплджек, она представляла себе, как хорошо было бы сейчас оказаться там, на ферме. Где мир затихает каждый раз в ожидании заката; где Эплджек и её семья. Рэрити ни разу не перебила подругу. Всё время, пока та рассказывала, она предавалась приятной меланхолии, откинувшись на спинку скамейки, и смотря за течением розовых облаков. Мир вокруг будто бы медленно готовился к закату.

— А у тебя как? – вопрос Эплджек вывел её из медитативного состояния. – Или не хочешь рассказывать? Я пойму.

Вопрос этот был насчёт её семьи. Рэрити вспомнила, как её дочь сидела этим утром на лавочке в саду. Её поблескивающая шёрстка и колышущаяся от ветерка грива призраком промелькнули в голове единорожки. Рэрити устало вздохнула.

— Бывало и лучше.

Ласковый ветерок волнами пролетал по парку, тревожа расставленные по нему деревья. Листья, поддаваясь воздуху, легко спускались с веток и отстранялись от них на далёкие расстояния. Зимний сезон приближался.

Рэрити шла по тропинкам парка, с целью, и без цели одновременно. Ей казалось, что она идёт навстречу чему-то невидимому, всепоглощающей эссенции вечернего тумана, который плавно разложился по участкам земли. Она шла и представляла себя совершенно невесомой, почти растворившейся в окружающей среде. Однажды, ветер развеет то, что останется от неё, от мира. Так она думала. Не хотела в это верить. Слишком рано для такого.

Массивная статуя Селестии предстала перед ней. Принцесса, стоя на непоколебимом постаменте, уверенно смотрела ввысь, готовая в любой момент принимать решения. Рэрити встала у основания, и ощутила себя крохой. Селестия над ней выглядела монументально, она приняла благородную позу и набрала полную грудь воздуха. Неудивительно, что многим хотелось за такой пойти. Рэрити чувствовала, что ей неудобно стоять перед принцессой. Впрочем, та ведь на неё даже не смотрела.

Ночью ей не спалось. Она включила настольную лампу и села за эскизы. Попыталась придумать что-нибудь. Не получилось. Как будто кто-то беспардонно проник в её сознание, и запер дверь в тот отдел мозга, откуда она обычно доставала идеи для новых нарядов. Постаралась взглянуть на свою последнюю работу — было неприятно. Ей вспомнилась цитата Сэнди, приведённая журналисткой сегодня утром. Теперь созданное ей платье и правда напоминало доспехи. Ей больше не нравилась идея высокого ворота, который бы полностью закрывал шею. Рэрити показалось, что она берёт слишком мало воздуха. Отчуждённый островок света от настольной лампы медленно тонул в окружающем мраке. Рэрити ощущала её давление.

Днём, несколько дам из высшего общества собирались на еженедельное чаепитие, чтобы обсудить последние новости и похвастаться новыми открытиями, приобретениями и внезапно полученными знаниями. Рэрити сидела подальше ото всех и просто слушала.

— И не говорите, — донёсся до неё голос одной из дам. — Это новое поколение пони абсолютно не выглядят приспособленными к реальной жизни. Они одеваются в какое-то тряпьё, слушают откровенный кошмар. Когда вы в последний раз видели какого-нибудь студента с твердой общественной позицией? Когда я была моложе, я была активнейшим членом социума! Меня даже регулярно публиковали газеты, я писала статьи о событиях и процессах в культуре Эквестрии! А нынешняя молодёжь слишком занята тратой времени в своих клубах, вместо того, чтобы хотя бы организовать в городе какое-нибудь мероприятие, которое бы пошло ему на пользу.

— Всё так, мисс Ноубл, — сказала другая дама. — Вы как всегда совершенно правы!

Рэрити не смотрела на них. Ей куда интересней было разглядывать своё отражение в чае. Но она не любовалась, нет. Её взгляд выглядел уставшим, и она думала о том, как же он таким стал. Она ощущала беспросветную апатию, которая ещё больше усиливалась от сплошного звука болтовни окружавших её кобыл. А в голове всё эхом звучало: "Рэрити". Рэрити.

— Мисс Рэрити? — звук внезапно обрёл ясность. Его издавала мисс Ноуб.

— А... Что? — Рэрити растерянно подняла голову и уставилась на группу кобылок.

— Вы слышали, что про вас написала Сэнди Даймонд? — глупо сказала мисс Ноубл. — Мы все были в полнейшем шоке, когда прочли её интервью в журнале! "Её место среди стариков". Такой кошмар! И это как раз то, о чём я говорю — у них никакого уважения к старшим! Чудовищно! Какое ваше мнение насчет этого?

Рэрити облегченно вздохнула, сделала пару глотков из чашки чая. Меньше всего ей сейчас хотелось отвечать на такие глупые вопросы.

— Мисс Рэрити? — допытывалась кобыла. Её голос напоминал сирену.

— Я считаю, у неё были основания так говорить, — всё-таки сказала Рэрити. Глаза мисс Ромб расширились и стали похожи на мячики для гольфа. — Для неё это так — пускай. Не вижу причин переживать из-за этого.

— Но мисс Рэрити, — запротестовала Ноубл. — Разве вы не понимаете, что это полная... деградация! Из-за таких, как Сэнди Даймонд, у молодёжи прямо сейчас идёт процесс атрофирования вкусов! Вы ничего не хотите с этим сделать?

— Нам кажется, — встряла в разговор другая кобыла, — вы должны высказать всё об этой Сэнди. Вы же так это умеете!

— Я никому ничего не должна, — Рэрити устало закрыла глаза. — И ни у кого ничего не атрофируется. Вы преувеличиваете.

— Но как же! — продолжала Ноубл. — Мисс Рэрити...

Рэрити громко поставила чашку на кофейный столик. Она посмотрела на мисс Ноубл из-под полузакрытых век и протяжно выдохнула.

— Я не собираюсь ничего комментировать, — сказала она чётко. — Сэнди Даймонд — кутюрье из совершенно другой области, нежели я. И она хороша в своём деле, с этим бесполезно спорить. И от её работ уж точно не рухнет культура, от её работ не атрофируются ничьи вкусы; самый максимум, что от её работ произойдёт — она и все талантливые пони из этой новой волны стиля зададут какой-нибудь новый стандарт, и все забудут про вас.

Мисс Ноубл захлопала глазами от последнего предположения. Остальные присутствующие также недоумённо смотрели на них двоих.

— Серьёзно, Ноубл... "Активнейший член социума"? Ты публиковалась в локальной газете клуба любителей заездов на дерби. Которую читали только участники клуба. И единственная причина регулярности твоих публикаций заключалась в том, что ты спала с редактором. Ты хочешь услышать моё мнение? Пожалуйста. Я считаю, что нынешняя молодёжь поступает правильно, экспериментируя, не выстраивая вокруг себя каких-то оград. И они организовывают мероприятия, у них есть стойкая позиция, которую они, в том числе, высказывают в клубах таким же пони, как они. А всё, что мы делаем — это рассказываем друг другу, о том, какие они плохие, и от этого чувствуем себя лучше. Ты ведь ощущаешь свою важность, когда говоришь о культуре Эквестрии, о том, какая над ней нависла опасность, в лице Сэнди Даймонд, и что только мы всё понимаем? И ты, наш великий общественный деятель!

Она выдохнула, раздражённо. Левитировала к себе чашку чая и выпила её всю. Откинулась на спинку дивана.

— Правда в том, Ноубл, что, как и все вокруг, мы довольно жалки. Поэтому мы каждую неделю собираемся здесь и лжём друг другу в лицо о нашем месте в мире, и, если честно, я совсем не против. В конце концов, что ещё у нас остаётся? Но прошу, давай хотя бы не будем с этим перенапрягаться и на полном серьёзе строить из нас что-то, что выше нас самих. В такие моменты на нас ещё грустнее смотреть.

Рэрити, закончив, обвела взглядом всех присутствующих. Мисс Ноуб, красная, как томатная паста, уставила свои горящие глаза на неё. Внезапно Рэрити ощутила знакомое в последнее время чувство вины и стыда, которые смешались с уже присутствовавшей в ней меланхолией, и камнем легли на сердце единорожки.

— Мне очень жаль, Ноубл. Это было слишком резко, — сказала она, вставая с дивана. – Возможно, мне стоит немного отдохнуть.

С этими словами, она покинула общество высокодуховных дам и скрылась за дверью.

Внутри театр представлял собой отдельное произведение искусства. Развешенные повсюду картины и фрески, вместе орнаментом и каменными изваяниями различных пони, украшали белые стены. На полу растелились большие и длинные красные ковровые дорожки, у основания стен можно было остановиться и посмотреть на статуи, как пони, так и различных существ. Эплджек ходила туда-сюда, цепляясь взглядом за всё подряд, пока не начался спектакль. Рэрити особо привлёк расположенный на потолке рисунок. На нём была изображена история театрального искусства в Эквестрии, самые важные её этапы. Она с интересом рассматривала античных пони, которые наблюдали за актёрами на сцене под открытым небом, а сами актёры носили маски. Ей больше всего понравился рисунок, посвящённый раннему театру в период, когда земные пони, пегасы и единороги ещё даже не заключили союз. Sacra rappresentazione. Ей нравилась идея воспроизведения чего-то внешнего, чтобы донести и сделать явным внутреннее.

— А, мисс Рэрити, — со стороны до неё донёсся звонкий мужской голос.

Тучный единорог, в приличном смокинге и полосатым шарфом, обмотанным вокруг шеи, подошёл к ней ближе. Лицо его растекалось в светской улыбке. Рядом шла единорожка лавандового цвета.

— Мистер Трупер, — Рэрити узнала его.

— Пришли посмотреть пьесу?

— Можно и так сказать, — Рэрити взглянула на дочь, остановившуюся рядом с режиссёром.

— Это я её пригласила, на самом деле, — сказала Клэрити. – Она последнее время всё сидела дома, и я решила, что неплохо будет ей выйти куда-нибудь в свет. Было время, она очень любила это дело.

Рэрити проглотила этот укол и не показала на лице ни тени негативных эмоций.

— Да, признаться, я действительно хандрила практически весь месяц. Спасибо Клэрити, что она позвала меня на вашу постановку. Я уже и забыла, насколько люблю атмосферу театра.

— А, театр действительно лечит от печальных мыслей, — согласился Трембл Трупер. – Мисс Рэрити, нам обязательно нужно пообщаться, как только пьеса закончится. Ваша дочь – сущее золото. Впрочем, вы и сами скоро всё увидите.

— Я не сомневаюсь, — она улыбнулась Клэрити. Та сделала в ответ то же самое, только не так искренне. – Хм, кажется, уже потихоньку начинается.

Пони в костюме работника театра, объявил, что спектакль вот-вот начнётся, и что все уже могут занимать места. Эплджек нашла Рэрити, и они вместе вошли в зал.

Глава III

Банкетный зал театра, сейчас почти полностью набитый пони, шумел, гудел и перестраивался. Эплджек бродила глазами по огромному помещению, выискивая среди толпы подругу, попутно вылавливая обрывки речей пони, обсуждающих пьесу.

— Это просто великолепно! Такая точная трактовка молодости и обилия жизненной энергии! Такая синергия всех элементов происходящего!

— Главная героиня, которую сыграла юная мисс Клэрити, вызвала у меня восхищение. Такая молодая, возвышенная. Особенно понравилась её любовная линия с графом, ну это ведь просто восхитительно! И её последний монолог, я сидела в слезах.

— Главная героиня – это тонкая метафора на вечную юность, держащуюся под вредным контролем горделивого эгоизма и устаревших взглядов. Вспомните мать героини. Она ведь…

— Какая-то мегера! Честно скажу, я её ненавидел всю пьесу. Сколько она шла – я столько сидел и ненавидел этого персонажа. Вся из себя такая важная, она всю себя отдаёт этому пустому обществу. Особенно сцена, где она почти выдаёт дочь за старого генерала только из-за статуса последнего! Кошмар.

— Как же нам повезло, что мы всё это прекрасно понимаем и такими не являемся.

— Господа! Эта пьеса – само олицетворение всей сложности взаимоотношений метафизических субстанций межличностных отношения и архетипов во времени. Шедевр!

О чём говорят все эти пони, Эплджек представляла себе смутно и не очень-то хотела в этом копать. Наконец, она приметила подругу, сидящую у самой дальней стены зала, на одном из четырёх вычурных стульев. Одна.

— Ну как тебе пьеса? – Эплджек неспешно подошла ближе и села на соседний стул.

— Рэрити пришлось приложить немало усилий, чтобы в ответ выдать тяжёлый, усталый вздох. Они сидели в не самом освещённом месте зала; голая, кремового цвета стена громоздко нависла над головами двух пони.

— Это был какой-то бред.

Последовало молчание. Эплджек издала тихий смешок, Рэрити ответила тем же. Уже через мгновение они обе искренне смеялись, словно две маленькие кобылки.

— Пойдём, выйдем на балкон. Я хочу немного подышать свежим воздухом.

Ночной прохладный ветерок приятно приласкал их лица, когда они покинули зал и ступили в завораживающую свежесть ночной улицы. Отсюда открывался вид, в основном, на городской парк и на пару улиц культурного района, уже не так поражавшего своим величием, как когда-то. Рэрити слишком хорошо с ним познакомилась, а Эплджек просто было не так интересно.

Шум и гомон набитого зала оказалась по ту сторону балконных дверей, напоминая о себе лишь едва ощутимыми вибрациями в воздухе. В остальном же их окружала мелодия из далёких звуков ещё не совсем уснувшего города и ночной живности. В мыслях, они нарекли этот небольшой балкончик маленьким островком спокойствия, так сильно понадобившемуся обеим.

Рэрити облокотилась на белые перила, опустив взгляд к улочкам внизу. Она сразу заметила статую принцессы Селестии среди деревьев в парке. Ночью её освещали небольшими прожекторами.

— Ух, а шуму то было, — сказала Эплджек, смотря на толпу за стеклом. – Я ехала в Кантерлот на поезде, со мной рядом ехала пара. И кобылка – жена, должно быть – всё рассказывала о том, как её подруги уже посмотрели все пьесы этого режиссёра, как они остались от них в полном восторге, и как им – паре, что со мной ехала – тоже надо обязательно сходить на его новую пьесу. Откуда столько внимания, интересно?

— Трембл Трупер – весьма известный постановщик. Начинал с историй о различных героях, преодолевающих трудности, вроде надвигающейся на город грозовой бури, а сейчас, вот, занялся молодёжными мелодрамами. Раньше он мне нравился, хоть это и было… мимолётно.

— Я, пока тебя искала, столько всего наслышалась об этой постановке. Что это и гениально, и синергия межличностных отношений архетипов, и всё вот это. Может, это дело во мне, но я чего-то здесь не понимаю.

— Не обращай внимания, Эплджек. Эти пони сейчас слишком рады, что раскусили, пусть и простой, но замысел своего любимого автора, и всё сами. Вот увидишь, они будут перемалывать свою гордость ещё как минимум неделю.

Установилось молчание. Эплджек смотрела на окна, за которыми пони обсуждали увиденное, делились наблюдениями, и этим демонстрировали важность своих изысканий. Рэрити же наблюдала за потоками ветра, тревожившего листву парковой растительности. Это занятие она нашла для себя весьма успокаивающим: ей понравилось, как волнами прохладный ночной ветерок пробегает по траве и кронам деревьев, повторяя это раз за разом, так естественно и элегантно.

Она почувствовала, как Эплджек пытается взглядом сверлить толпу по ту сторону стеклянных дверей, чтобы подобрать слова для описания своих ощущений и оправдать своё с этой толпой несогласие. Она поднимала и кривила губы и лоб её хмурился с непривычной регулярностью, будто она пыталась выдавить из себя подходящий набор слов, который бы произвёл впечатление на подругу. Рэрити нашла это забавным.

— «Слишком приторно», — сказала она, прерывая затянувшуюся тишину. – Вот, что ты хочешь сказать. История о молодой девушке, влюбившейся в графа, а консервативная мать заставляет её выйти за того, кого она не любит. Это просто схематичная сказка, рассказанная в том же ключе: слишком приторно.

— Я думаю, понравилась бы эта пьеса Эплблум? Она же вроде как именно для молодёжи, но в то же время, я упорно не представляю, чтобы Эплблум было бы это интересно. Она, знаешь, больше любит какие-нибудь истории, где много действия, где приключения.

— У всех… разное личное, субъективное восприятие тех или иных произведений.

— Ещё раз.

— У всех разные вкусы, Эплджек. Вот. У всех разные вкусы.

Яблочная пони перевела взгляд на подругу, не скрывая удивления. Её губы преобразились в лёгкую иронизирующую ухмылку, которая весьма повеселила Рэрити и сгладила осадок от нарушенного принципа. Единорожка продолжала наблюдать за парком, будто бы медленно погружаясь в транс.

— Но знаешь… а всё-таки, если так совсем уж честно судить, то спектакль то был не так уж и плох.

— Костюмы были хороши, — согласилась Рэрити.

— Точно! Ты в этом как никто другой разбираешься, так что я тебе тут доверяю. Мне понравилось, знаешь, то платье, в котором была Клэрити, в сцене бала.

— То белое, с широким подолом, и вкраплениями бледно-розовых цветов?

— Да-да, оно.

— Оно было словно воздушное. Такая чарующая выкройка, композиция.

— Оно было чем-то похоже на бисквитный торт.

Сравнение подруги очень повеселило Рэрити. Она даже оторвала взгляд от вида с балкона, чтобы достаточно просмеяться. Её смех, благо, нисколько не обидел Эплджек. Это был очень тёплый смех.

Когда она закончила, они так постояли ещё какое-то время. Затем, Эплджек продолжила, осторожно:

— Клэрити вообще хороша была на сцене, да? Я имею ввиду, она была такая… натуральная. Не зря у неё кьютимарка связана с театром. Что скажешь?

Молчание в ответ. Рэрити обратила внимание, что ветер немножко утих и стало значительно тише; недвижимое спокойствие возобладало над городом. А ответа всё не было.

— Рэрити?

— Мне не очень понравились наряды матери. На контрасте с героиней, она всегда была в каких-то тёмных, строгих нарядах, почти полностью закрывающих её тело. Нет, сами наряды неплохи – тут даже спорить не о чем; отличная работа – но просто, вновь, это слишком приторно, слишком прямо, я не вижу в этом какого-то художественного изящества. Вспомни то платье, в котором она приходила к Клэрити, чтобы сообщить о том, что выбрала для неё в мужья генерала.

— Ну, режиссёр решил, что и так сойдёт.

Рэрити вгляделась в центр паркового массива, смотря как бы дальше, за него. Отсутствие ветра продемонстрировало ей одну важную деталь: её привлекало совершенно не то.

— Оно напомнило мне мою собственную последнюю работу. Очень похожее платье.

Создалось ощущение, что разговоры в зале, по ту сторону стеклянных дверей, утихли. Осязаемая, монументальная тишина заполнила собой пространство, давя со всех сторон на кобылок. Эплджек опустила глаза к полу; подняла обратно; вздохнула: ни одной подходящей реплики для Рэрити у неё не нашлось; ничего не приходило в голову.

— Эплджек, — произнесла Рэрити. Она не шевелилась. – Ты никогда не задумывалась, вставая утром с постели, идя в сад, чтобы сбивать яблоки: зачем всё это? Как много смысла в том, что ты делаешь?

— Нет, — ответила та. – От того, сколько яблок я соберу за день, зависит, сколько я их продам, сколько из них будет реализовано, и сколько может испортиться. От этого зависит, насколько хорошо моя семья поест. Ну и прочие расходы.

— Да, — досадно сказала Рэрити. – Ты права. Очень глупо с моей стороны было экстраполировать на тебя свои проблемы. И нетактично. Извини.

— Не за что извиняться, — Эплджек, спустя некоторое время размышлений, взглянула на подругу. – А что… тебя гложут подобные мысли? В последнее время ты выглядишь какой-то вымотанной. Я думала, это из-за работы, но теперь… Всё хорошо, Рэрити?

— Я словно утеряла ощущение какой-то осмысленности недавно, Эплджек. В работе, в общении… в жизни. У меня есть хороший дом, признание, моя дочь – моя замечательная дочь – играет в театре столицы Эквестрии. Я… я успешна, Эплджек. Может, я уже добилась всего, что могла? Может, я теперь просто двигаюсь по инерции своего успеха? В конце же остаётся лишь один вопрос: И что теперь? Я создаю новые платья, процесс чего меня уже не захватывает, как раньше; обществу, в котором я кручусь, нечего мне сказать чего-то нового, утешить. Все последние месяцы я словно тащу на гору огромный камень, а как только достигаю цели, он скатывается обратно. И я вновь иду за ним. Всё повторяется и, кажется, жизнь или пришла в стагнацию, или выбросила меня за борт своего лайнера.

Она тяжело вздохнула, как будто сдавливаемая толщей призрачной воды тяжёлого океана на юге Эквестрии.

— Даже не знаю, что тут сказать, — проговорила яблочная пони.

— Ничего не говори, Эплджек. Мне нравится, как ты слушаешь. Спасибо. Я это ценю.

Ветер совсем пропал, растворился в бесконечном продолжении улиц каменного города. Духота театрального зала непроизвольно начала просачиваться через каменные стены здания; стало немножечко тепло. Звуки неспящего города, кажется, также затерялись где-то в гудящей тишине безрассудного молчания, которое хранил мир вокруг. Две кобылки остались вдвоём, наедине со своими мыслями, просто находя для себя приятной компанию друг друга.

Шум зала ворвался в их островок спокойствия с открытыми балконными дверьми, и ушёл обратно, стоило только им закрыться. Тучный единорог с короткой гривой и пышными русыми усами прошёл вдоль балкона и встал между ними. Закурил.

— Это успех. Вы так не думаете, мисс Рэрити? – сказал Трембл Трупер, обращаясь к белоснежной единорожке.

Она сохранила свою безмолвность в ответ на интерес постановщика. Трембл Трупер сделал несколько затяжек; он выглядел довольным. На контрасте с кобылками – даже слишком довольным.

— Такой успех… да. Не могу не поинтересоваться: как вам Клэрити на сцене? Она так вкладывалась в эту роль: день и ночь, не переставая, репетиции, повторяла текст, прорабатывала своего персонажа День и ночь. Нам порой приходилось настаивать, чтобы она спала. Так она вкладывалась в эту работу. Ваша дочь – невероятный талант, я вам клянусь в этом.

Он сделал ещё затяжку. Дым от сигары клубился в воздухе, белый, блестящий под лунным светом; как переплетение призрачных воспоминаний; что-то, на что можно было смотреть бесконечно. Рэрити не курила, и даже испытывала определённую долю неприязни к этой привычке, но не могла не признать, что зрелище завораживало.

— Она, кстати, надеялась, что вы придёте посмотреть на неё.

Молчание в ответ. Единорожка не двигалась, никак не отрывала взгляд от раскинувшегося парка. Трембл засомневался: а что если она вообще не слышит?

— Она об этом так и говорила? – это сказала Эплджек, чем заставила Трембла резко повернуться к ней.

— Ну… в каком-то роде. Вообще-то она не очень распространялась о семье – что понятно, в свете всех… не важно – но однажды вечером, я зашёл к ней в гримёрку, и она… тогда она спросила, стоит ли приглашать мисс Рэрити. Знаете, он выглядела… очень озабоченной этим вопросом, но я, разумеется, сказал, что это отличная идея! Мне казалось, что это её подбодрит, и, насколько мы можем судить по реакции зрительного зала, подбодрило ещё как! Вы буквально вторая звезда постановки, мисс Рэрити. Я бы хотел, чтобы моя дочь пришла на мою пьесу, но она ещё слишком маленькая. Ей такое пока не интересно.

Рэрити ощутила что-то странное, тяжёлое. Будто оказалась в полном вакууме; актёр, оторванный от декораций, действующий на сцене без освещения. Мгновение, чтобы осмыслить, откуда могло появиться такое чувство. Тишина. Наконец, она заметила: толпа пони, по ту сторону стеклянных дверей, замолчала и вибрации шума от их голосов исчезли вместе с ними. Она обернулась, чтобы установить причину. Огни внутри здания были приглушены, весь зал находился в полумраке. На постаменте, этаком подиуме в форме круга, играла группа классических музыкантов, освещаемых прожекторами на этом самом подиуме. Музыки Рэрити не слышала; она была лишь внутри зала, негромкая, оседавшая на внутренних стенах театра. Снаружи же главенствовала и объяла воздух непробиваемая благословенная тишина; было сложно вздохнуть, но Рэрити справилась. Вернулась к своему занятию; продолжила разглядывать парк.

— Я предвзята в этом отношении, — сказала она. Но, полагаю, вы правы. Насчёт Клэрити. Она превосходная актриса и всегда ею была. Это ведь я отдала её на курсы актёрского мастерства, когда ей стало это интересно.

— В таком случае, мисс Рэрити, мир театра вас благодарит, — Трембл почтительно поклонился. – Такой талант, такая… грация. «Ибо во мне бурлят неистовые чувства; и пламя жизненной энергии горит внутри моей груди. Мы не преклонимся; не сдадимся перед чёрствостью бездушия, прорвём стену заледеневших глыб. И в нашей молодости, как феникс, возродимся…».

— Все остальные великие закончились, и вы цитируете самого себя?

— Как вам этот монолог? Пожалуйста, среди них всех, вашему мнению я доверяю больше всего. Поделитесь.

Рэрити промолчала, в попытках подобрать тактичные слова. Она взглянула в лицо Трембла, но и это не помогло. Нельзя быть слишком грубой

— Я думал, что это может быть немного приторно…

— Да, так и есть. Приторно, — перебила его Рэрити, не дав договорить.

Трембл уже выкурил сигару, но всё равно его рот сейчас был немного приоткрыт, как если бы она находилась ещё там. Тяжёлый вздох; Трембл опёрся на ограждение балкона.

— Почему?

— Всё начинается даже задолго до этого монолога. Главная героиня – весьма плоский персонаж. Она красива, воспитана, да. Ну и что? В своей сути, это лишь идеализированный архетип…

— Но ведь так и было задумано.

— Не перебивайте меня. Она идеальна, хорошо. Но смотреть за ней не интересно. Может быть для подростков, у которых в голове ровно те же идеи и представления, этого и достаточно, чтобы этот пустой сосуд наполнить своей личностью, но уже в следующем году никто не вспомнит как-её-там-звали вашего главного персонажа. Моё мнение: вы слишком увлеклись попытками угодить аудитории. И создали развлечение. На один день, мимолётная сказка. Как и всегда.

Гудящее молчание каменных стен было их сопровождением, пока Трембл Трупер, знаменитый режиссёр и драматург, переваривал сказанное Рэрити. Единорожка тем временем печально нахмурила брови, теряясь в сомнениях: не переборщила ли она?

— «Как и всегда»?

— Мне не следовало этого говорить и так выражаться. Я приношу извинения.

Что её удивило и смутило, так это, как ни странно, такое же удивлённое лицо Трембла. На самом деле, у него было даже более удивлённое лицо.

— Извинения за что?

— Я не хотела и мне не следовало обижать вас и ваше…

Он разразился громким смехом, не дав ей договорить. Рэрити недоумённо переглянулась с Эплджек, но так ничего и не поняла.

— О, Рэрити! Я… я нисколько… я-я вообще не обижаюсь, тем более на вас. Что заставило вас так думать?

— Я… — она была поражена чем-то.

— Рэрити, — он взял её копыта в свои. – Когда я говорю это, я говорю абсолютно откровенно: всё в порядке. Я ценю ваше мнение. Да, не везде согласен, но всё равно благодарен. За всё!

— «Не везде согласен»? – встряла Эплджек, чем обратила на себя внимание обоих. – Она всё верно сказала. На мой – сразу говорю, не самый компетентный – взгляд, это было очень скучно и… сахарно.

— Спасибо и вам за отзыв! – он отпустил Рэрити. – А что, если вы позволите узнать, повлияло на такое ваше впечатление?

— Ну вот, как и сказала моя подруга: героиня не очень.

— Не очень?

— Нет.

— Слишком плоская?

— В яблочко.

Он улыбнулся и, опустив взгляд к полу, словно перенёсся в мыслях куда-то. Эплджек переминалась с копыта на копыто, ожидая, пока он продолжит.

— Я никому этого не говорил, но, во многом, героиню этой пьесы я списал с сестры, — сказал он, подняв голову. – Она тоже была такая… такая волевая, дерзкая. Она помогала мне своей поддержкой долгое время в начале моей карьеры. Я ведь работал в нескольких Мэйнхеттеновских театрах, знаете? Да. Я занимался уборкой сцены, а иногда мне могли доверить вкрутить где-нибудь лампочку. И так около пяти лет, пока Спрингс Стар не уговорила меня самому поставить какой-нибудь спектакль. Мечта, которую я все пять лет вынашивал, знакомясь с театром. Клэрити на неё очень похожа. На Спрингс Стар. Всё удивительно совпало в этот вечер.

Он взглянул на Рэрити, пытаясь ухватить, прочесть поток её мыслей. Единорожка ему показалась удивлённой, и, в какой-то степени, испуганной его реакцией на её извинения. Это его до сих пор забавило.

— Это была история об одиноком грифоне, который, прослышав о замечательном Мэйнхеттене, приезжает в город, но сталкивается с суровой реальностью большого мегаполиса. Довольно грустная, драматическая пьеса с красивым финалом. Я тогда хотел… хотел, наверное, показать какую-то другую сторону привычной жизни, не популярную тогда у масс. Мой персонаж тоже работал за гроши и тоже мечтал о славе, кое-как выживая в этих каменных джунглях. Идея была в том, чтобы продемонстрировать, что в сердце даже такого изгоя, по сути, ничтожества по меркам успешных пони, однако, может быть храбрость в сердце, как и что-то… прекрасное.

— Звучит… — сказала Рэрити, — очень красиво. Почему я никогда не слышала об этой пьесе?

— Публика её освистала. Критики тоже. Да, в ней были объективные проблемы; сейчас, с позиции опыта и профессионализма, я это ясно вижу. Но в основном, мне кажется, сыграло роль то, что тогда были популярны эпосы. Приключенческие истории про бравых героев, сражающихся со злом, но при этом сплочающие всех пони и сеющие любовь и дружбу везде, где появляются. Кстати, популярны они стали не в последнюю очередь благодаря вам, мисс Рэрити, и вам, Эплджек, и вашим друзьям. Я же… долго оправлялся после провала своей первой работы; спасибо моей сестре, она и тогда меня поддерживала. В какой-то момент, признаться, я возненавидел все эти популярные истории, весь жанр, за то, что из-за него всё так обошлось со мной. А потом была постановка Коко Понель в городском парке (за это я вновь благодарю вас, дамы). И… это так на меня повлияло… Более того, я начал замечать, как это влияло и на других пои. Все эти истории о героях, вышедших из обычного народа, собравшихся вместе, помогавших остальным… Всё это вдруг стало так ясно. Эти истории, понял я, объединяли своих зрителей. Говорили с ними на их языке о вещах, которые их тревожат; давали понять, что они не одиноки в своих мыслях. Это был такой своеобразный культурный процесс, который привёл нас к сегодняшней Эквестрии. Моей следующей работой стала пьеса о пегасе, который спасал родной город от надвигающейся бури. Пьеса, которая принесла мне первые восторженные отзывы и признание. Пони искренне полюбили эту историю, то, что она в себе несёт. Как после полюбили и большинство остальных моих работ; как полюбили и меня, а мне… даже не знаю, что ещё нужно.

Он взял передышку в своём рассказе; достал очередную сигару и закурил. Вновь витиеватый дым поднялся над ними и начал перестраиваться в воздухе.

— Возможно, я не самый глубокомысленный деятель театра, это правда. Но мне нравится, когда мои работы находят отклик в пони. Зал оваций, ощущение причастности к чему-то гораздо большему, чем я. Вот, ради чего я работаю в театре. Я здесь в своей тарелке, если хотите, — он сделал затяжку, прокашлялся. – Ну не может, на мой взгляд, важным быть что-то одно, а все при этом говорят про другое. Может быть мои работы мимолётны. А мне нравится. Я люблю каждую из них, и мне нравится ими заниматься. Тем более, что так я могу познакомиться и с удивительными пони. С вами, и вашей дочерью, например, из недавнего.

— Как вы этого добились? – перебила его Рэрити. Трембл недоумённо перевёл на неё внимание. – Как у вас это получается?

— Что получается?

— Так работать. Делать то, что вы делаете, не испытывая при этом чувство… бессмысленности всего. Это только из-за эмоций, из-за общения с другими пони? Есть что-то ещё?

— Ну, я… — он замялся, прежде чем ответить на эти вопросы. – Ну, в общем-то, да. Это всё ради эмоций, ради новых впечатлений. Я даже не знаю. Я просто работаю и всё. Мне комфортно, я даже как-то не задавался подобными вопросами.

Слова эти отпечатались для неё в холодных стенах здания театра. Рэрити разочарованно отвела взгляд от Трембла и вновь постаралась найти что-то среди раскинувшегося перед ней вида с балкона. Стало светлее; музыканты в зале покинули свою импровизированную сцену и пони вновь вернулись к своим разговорам. Рэрити больше не видела смысла оставаться на балконе.

— Пойду, проведаю Клэрити, — сказала она, отходя от перил.

— Он будет очень рада вас видеть.

Рэрити кивнула ему в ответ, и ничего больше. Уже через мгновение она скрылась за стеклянными дверьми, оставив двух пони на балконе совершенно одних.

Дважды услышав в толпе своё имя, она остановилась, стала выискивать среди обилия пони источник направленного лично к ней возгласа. Наконец, несколько пони с очень воодушевлёнными и озабоченными лицами подошли к ней. Одну пегаску из их компании она уже знала.

— Здравствуйте, мисс Рэрити. Вы, наверное, не помините, я…

— Пэппер Спот, журналист «Кантерлотского вестника». Я помню.

— Всё-таки решили выйти в свет? На вас повлияло наше интервью?

— Я здесь только из-за своей дочери. К которой, к слову, я направляюсь прямо сейчас, так что если позволите…

— Ещё всего один вопрос, — они быстро догнали её, вынудив остановиться. – Мистер Трупер уже предложил вам сшить костюмы к его следующей пьесе?

— Что?

— Как мы знаем из достоверного источника, — сказал усатый пони, стоявший справа от журналистки, — мистер Трупер очень рассчитывал на ваше появление. Так он сказал вам о намерении предложить вам работу над костюмами в следующей пьесе?

Рэрити оказалась в замешательстве. К ней вдруг вернулся весь негатив, вся неприязнь к работам Трупера, и самому их автору, которые ему ловко удалось развеять в недавнем разговоре. Злость на Трембла, на саму себя, на этих журналистов на какое-то время охватила всё её естество, искрами отразилась в глазах Рэрити. Злость, которую она, однако, подавила.

— Без комментариев, — сухо сказала она и попыталась пройти мимо.

— Мисс Рэрити, и всё же! Как вам пьеса? Вы ещё будете появляться на таких мероприятиях? Как вы переживаете раз…

— Довольно, мисс, — раздался жёсткий, всепроникающий голос откуда-то со стороны.

Мисс Шэйдлав, ранее одна из самых известных и опытных актрис Кантерлотского театра (ныне – пони, профессионал, играющая сварливых матерей в постановках, уровня творчества Трембла Трупера), предстала перед ними в длинном, тёмно-зелёном платье, с завязанными в строгий пучок покрашенной гривой. Её лицо было словно высечено из камня и своим высокомерным взглядом она сейчас смотрела в их сторону, отчего у Рэрити вдруг возникло желание сжаться до крохотных размеров.

— Оставьте свою добычу в покое; мисс Рэрити не хочет с вами разговаривать. Имейте достоинство, — твёрдо, не в меньшей степени и надменно сказала она, после чего журналисты вокруг Рэрити стыдливо опустили взгляд в пол. – Здесь вполне достаточно тех, кто с радостью поотвечает на ваши дурацкие вопросы. А теперь, кыш!

Им не пришлось повторять дважды, стоит заметить. Они тут же разбежались в разные стороны, растворившись в толпе. Рэрити стояла как вкопанная, ощущая на себе суровый взгляд мисс Шэйдлав.

— Спасибо вам. Даже не знаю, как я могу…

— Просто идите, куда шли, Рэрити. Поверьте, ваши благодарности мне не очень интересны.

Рэрити почтительно кивнула. Сердце в груди колотилось, как бешенное; кровь громким потоком проносилась в висках. Шэйдлав вальяжно ушла обратно, в глубины сплетений театральных проходов, оставив Рэрити стоять посреди зала. Глубоко вздохнув, и ещё немного подождав чего-то, единорожка всё же возобновила свой путь.

Гримёрка Клэрити представляла из себя просторное, формы прямоугольника помещение, вдоль сторон которого растянулся гримёрный стол и вешалки с костюмами; стены, окрашенные в бордовый, освещались яркими лампочками, расставленными вокруг прилегающих к столу зеркал. На полу валялось несколько костюмов и закатившаяся под стол гримёрная бижутерия, которой было полно и на самом столе. Лавандового цвета единорожка, Клэрити, сидела по его центру, и смотрела в собственное отражение, гипнотизируя его, судя по взгляду. Когда дверь открылась, и вошла Рэрити, она также увидела это в зеркале. Даже не оторвала взгляда от его поверхности.

В комнате повисло молчание. Обе единорожки не шевелились, смотря друг на друга через свои отражения.

— Привет, мам.

— Привет, — ответила Рэрити. Банально. – Я-я пришла сказать… ах, ты великолепно играла на сцене, дорогая.

— Спасибо, — она замолчала. Потом решила добавить, — Это было довольно увлекательно. Мне нравится мой персонаж. Мне кажется, наши судьбы во многом схожи.

Рэрити приняла этот выпад. Она осмотрела гримёрку, представляя, как Клэрити готовится к выходу на сцену: накладывает театральный макияж, повторяет текст перед зеркалом; как она перед ним же ждёт, когда дверь откроется, и войдёт Рэрити.

— Так… — начала белоснежная единорожка. – Как твои дела, в целом? Нам так и не доводилось нормально поговорить всё это время.

— Неплохо. Недавно встретилась с одним довольно молодым пони.

— Неужели? – Рэрити заметно оживилась. – Кто он? Я его знаю?

— Нет, — Клэрити развернулась на стуле, лицом к Рэрити. Их взгляды пересеклись. – Он лишь недавно в Кантерлоте – мистер Трембл пригласил его приехать из Мэйнхеттена, чтобы помочь с постановкой.

— О, он тоже актёр?

— Он композитор. Его работу ты слышала в зале, — она остановилась, закусила губу, затем продолжила. – Спасибо, что пришла. Я знаю, ты сейчас не очень любишь посещать подобные мероприятия, но… это было очень важно для меня.

— Дорогая, я бы ни за что такое не пропустила, — Рэрити тепло улыбнулась и сократила дистанцию между ними обеими, присела на соседний стульчик, спиной к зеркалу.

— Как тебе вообще пьеса?

— Актёры играли хорошо, — иронизировала Рэрити. – Костюмы тоже были ничего. И, знаешь, теперь, когда ты это упомянула, музыка и впрямь была чудесной.

— Никаких похвал сценарию? – усмехнулась Клэрити.

— Нет, — забавно ответила белоснежная единорожка.

Из-за того, что она сидела спиной к зеркалу и лампочкам, её лицо было обтянуто тенью. Клэрити ухмыльнулась, глядя на мать, затем повернулась на стуле, к своему отражению, и принялась менять макияж с театрального на более светский.

— Я пыталась убедить его сделать персонажей более сложными, но он был полностью поглощён идеей создавать какой-то символ. И, как видно, не прогадал.

— Мне показалось, он слишком увлёкся пением дифирамб в сторону главной героини. В результате получилась какая-то слишком сахарная и банальная история о, разумеется, прекрасной девушке из высшего общества; идеальной, что аж жуть. Мне так кажется. Разумеется, я могу ошибаться, и…

— Ты можешь?

— Могу. И если что-то не так, я извиняюсь. Я знаю, что ты наверняка в выборе роли руководствовалась…

— Тем, что это Трембл Трупер, — вновь перебила её Клэрити, безразлично, – знаменитый, популярный постановщик, на чью новую пьесу пойдёт пол-Кантерлота, и может среди них найдётся тот, кто предложит мне роль получше. Вот и вся разгадка, мам. Так что не надо здесь извиняться. Тебе это не идёт, и я не хочу, чтобы ты со мной деликатничала.

— Хм. Так всё дело только в этом? Это расчёт? Ты сказала, что тебе понравилась героиня.

— Было занятно её играть, некоторые вещи в ней нашли у меня отклик. Но нет, это не мечта, и я уж точно надеюсь, что не предел моей карьеры. Вот об этом я говорю.

Рэрити с упоением слушала и смотрела на свою дочь. Временами, она была вылитая мать; кровь от крови; такая же женственная и слегка импульсивная. А временами, проявляла поразительную рациональность, какая была у её отца. В детстве, она очень любила проводить с ним время. И Рэрити это всегда казалось милым.

— А как тебе персонаж матери? – Клэрити закончила с макияжем; она словно преобразилась; её лицо стало более броским, глянцевым. Она откинулась на спинку стула, перебросив взгляд на мать.

Рэрити вспомнила, как Шэйдлав пересеклась с ней в зале. Эта пони, как в жизни, так и на сцене, внушала всем, кто смотрел на неё, какой-то трепет перед своей персоной.

— Какого было с ней работать? – спросила Рэрити.

— Я первая спросила.

— Пожалуйста, моё искушение узнать, какая она вне сцены, слишком велико. Нет сил терпеть.

— Ну… в любом случае, я едва ли скажу тебе много. Откуда мне толком знать, как с ней работать? Она редко была на репетициях; если и общалась с кем-то, то отчитывала мистера Трупера, а на меня вообще смотрела, как на официантку придорожного кафе. Но на сцене она смотрится хорошо – этого не отнять.

— Так некоторые пони правы, когда говорят, что Шэйдлав перестала играть, когда начала выбирать подобные роли?

— В ней есть элемент притворства, как мне показалось, — как и её мать, Клэрити также могла отличиться проницательностью. – Но в целом… да, что-то в этом роде. Так как тебе её персонаж? На этот раз ответь прямо.

Рэрити промолчала. Она ощущала на себе выжидающий взгляд дочери, так упорно мучавшей её этим вопросом.

— Я преклоняюсь перед мастерство мисс Шэйдлав, — начала она. – Но на протяжении всей пьесы у меня было острое ощущение фальши; она вся сочилась из её персонажа. Мне кажется, он невозможен. Такое бывает, когда автор не любит героя, как своё дитя, и начинает приписывать ему все свои самые нелюбимые недостатки. Как зритель, я это чувствую. И понимаю, что меня дурят.

— Что-нибудь ещё?

Рэрити соприкоснулась взглядом с взглядом дочери. Немного, они обе помолчали.

— Нет. Это всё.

Клэрити не отводила глаз от матери; никто из них не отводил. Они сидели в полной тишине, среди как будто бы сужавшихся стен.

— Да, она действительно вышла чересчур антагонистом. Впрочем, это не такая уж большая проблема, народу всё равно всё понравилось.

Она вдруг очень дерзко посмотрела на мать.

— Я хочу тебе кое-что показать, — сказала Клэрити.

Она встала и твёрдой походкой направилась к неприглядному дивану, который стоял у самой дальней стены комнаты. С краю гримёрного стола покойно стоял красный небольшой красный чемоданчик; Клэрити с помощью магии левитировала его к себе и закинула на самый центр дивана. Жестом и взглядом, она пригласила Рэрити подойти поближе.

Красный чемоданчик притягательно блестел в свете лампового освещения. Диван под ним был обит в болотного цвета фабричную ткань; на нём был изображён не очень понятный узор, судя по всему, предполагавшийся быть переплетением блеклых цветов и ветвей крыжовника.

На чемоданчик была прикреплена жёлтая бумажка, с оставленным посланием: «Мисс Клэрити, лично в копыта». Всё это выглядело довольно формально, не необычно, но Рэрити всё равно почувствовала, что не хочет заглядывать внутрь.

— Это подарок мне. Недавно прислали, чем, признаться, сильно меня удивили, — сказала Клэрити, магией начиная отпирать замочки. – Оно проделало весь путь досюда, аж из самого Мэйнхетенна. И мне нужен твой взгляд, как эксперта.

Клэрити открыла крышку. Яркое, золотистое и лёгкое платье надменно покоилось на дне красного чемоданчика, с мягкими стенками внутри. Рэрити почувствовала, как кровь прикипает к вискам. Рядом с платьем лежала вторая записка: «Моей дорогой подруге, Клэрити, от…»

— Сэнди Даймонд, — вслух дочитала за неё Клэрити. – Я планирую надеть его сегодня вечером, когда выйду в зал. Что скажешь?

Рэрити всмотрелась в золотистое платье, смотревшее на неё со дня чемоданчика. «Как там было?», подумала она: «Когда ты смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя». Вдруг она ощутила на себе дерзкий, вызывающий взгляд дочери, и внезапно осознала, как тускло и темно было в этой комнате. Клэрити теперь никуда не спешила; внимательно следила за реакцией матери, пытаясь разглядеть движение её мысли. И именно в этом ошиблась.

— Оно чудесное, дорогая, — произнесла Рэрити, когда чувства улеглись, и она вернула себе самообладание.

Лицо Клэрити преобразилось в каменное изваяние раздражённости: скулы поднялись, веки сузились губы вплотную припали к челюстям.

— Правда? Я рада, что тебе понравилось. Переживала, что ты не оценишь мой выбор, особенно после того, что написала о тебе Сэнди.

— Дорогая, какими бы ни были наши с Сэнди Даймонд отношения и личные разногласия, я всегда признаю хорошую работу, если её увижу. Кроме того, я всегда уважаю выбор своей дочери.

— Но ты любишь другой тип платьев.

— Дорогая, у всех разные вкусы. Слушай, если ты позволишь, я схожу, проверю как там Эплджек. Бедняжка к этому моменту уже должна на стенку лезть от всех этих скучных светских бесед. Она наверняка в зале, мы будем ждать тебя там.

Она спешно направилась к выходу, минуя разбросанные костюмы и вешалки, расставленные по всей гримёрке. Клэрити сделала несколько шагов вперёд, твёрдо встав на пол.

— «Разные. Вкусы»!? – громко переспросила она, и её слова эхом пронеслись по комнате.

— А? – Рэрити обернулась. – Ну… да. Что тебя смутило?

— Даже не знаю. Может быть то, что я слышу это от той пони, которая, по своим собственным многочисленным признаниям, эту фразу ненавидит!

— Ну, я её не очень люблю, но я всё же могу иногда использовать…

— Тебе так это нравится? – на лице Клэрити отразилось ещё и отчаяние, в довесок ко всему, что на нём уже было. – Ты хоть понимаешь, как… унижаешь меня каждый раз? Может, ты не знаешь; может, ты не видишь, я-я правда уже хочу просто разобраться в этом!

— О чём ты говоришь?

— Всегда! Ты выходишь в общество, ты выходишь к ним и играешь в замечательную пони, которая всегда деликатна, которая в-всегда подбирает нужные слова – ладно! Я понимаю. Но не играй в эту игру со мной, потому что я знаю, кто ты. Я знаю, что за всем этим, знаменитая кутюрье Рэрити – это всего лишь…

Она замолчала.

— Что? – твёрдо спросила Рэрити.

— Всего лишь ты. Надменная и влюблённая в себя. И я устала, да, я устала от твоего снисходительного отношения ко мне.

— Нет никакого снисходительного отношения, Клэрити. Ты вбила себе в голову, что…

— Нету?

— Нет.

— Тогда как тебе идея с платьем. Без раздумий, просто скажи ответ.

— Платье хорошее.

— Идея того, что я выйду в нём на публику, и все увидят это!

Рэрити замолкла, уничижительно смотря на дочь. Та делала то же самое.

— Иди.

— Что?

— Иди, если тебе угодно. Мне всё равно, что об этом подумают, или напишут другие, так что если тебе так этого хочется, то пожалуйста, я не держу тебя.

— О, Селестия, да ты всегда любила это общество, тебе всегда было не всё равно.

— К чему всё это?

— К тому, что я не собираюсь больше терпеть того, как ты врёшь мне в лицо, — Рэрити в ответ на это закатила глаза. – Как врёшь мне, и как врала отцу!

— Что ты вообще несёшь?

— Давай. Наори на меня, мы наконец посмотрим, как ты это делаешь.

— Нет, Клэрити.

— Почему? Потому что ты боишься, что кто-то ещё узнает, какая ты? Я знаю тебя, так что здесь, в стенах этой комнаты, ты можешь не притворяться. Наори на меня.

— Всё вело к этому, так? Это первопричина, да? Эта пьеса, эта… писанина про маленькую, несчастную девочку, которую притесняет её мать – ты к этому вела, так?

— Да. Отчасти, так.

— Я не такая, как твоя мать со сцены. Если хочешь сделать из меня антагониста, чтобы оправдать свои заскоки, то…

— Мои заскоки? Вот! Вот то, о чём я говорила. Ты начинаешь раскрываться, давай продолжать. Обсудим мои заскоки.

— Я проверю, как там Эплджек, — она начала вновь уходить.

— Если ты повернёшься ко мне спиной сейчас, то это всё. Так что или ты остаёшься, и мы решаем это, или уходишь, и мы никогда друг с другом не пересекаемся.

— Ты серьёзно? – Рэрити остановилась, взглянула на Клэрити.

— Ты проницательна. Сама скажи.

Клэрити выглядела слегка подавленной; с этими усталыми глазами, смотревшими на мать. Рэрити почувствовала, как пол проваливается под копытами.

— Я хочу это услышать, мам. Я хочу услышать всё, что хочешь мне сказать, и я готова. Поэтому, давай, выпускай всё это.

Рэрити закрыла глаза, лицо её отразило болезненную печаль, которую она испытывала. Она открыла глаза; её взгляд не был обращён на дочь, но куда-то в сторону. Она покачала головой.

— Нет, — произнесла она. – Прости, но… нет.

— Тогда позволь мне сказать это по-другому: Каждый раз, когда меня спрашивали, те же журналисты, о том, как я отношусь к своей матери, я отвечала, что Рэрити – одна из самых добрых и прекрасных пони, каких я знаю. Если меня спросят сейчас тот же вопрос, я отвечу, что Рэрити – меркантильная кобыла, чьи платья лучше её самой. Только представь заголовки: «Сенсация: Рэрити, знаменитая кутюрье и дизайнер – лицемерная змея, чья последняя работа – кусок навоза». Что ты на это скажешь?

Рэрити промолчала, пожала плечами.

— Не вижу здесь ничего сенсационного.

Она устало направилась к выходу; закрыла за собой дверь. Всеобъемлющая тишина заполонила всю комнату, вынудив Клэрити бессильно сесть на диван.

Рэрити нашла себя на балконе, пытавшейся надышаться свежим воздухом. Эплджек здесь не было; на её поиски она отправится чуть позже. А пока, Рэрити хотела лишь одного – отдохнуть от разговоров, этих бесконечных бесед, которые будто бы разом свалились на неё этим вечером.

Она обнаружила, что была на балконе не одна. Серьёзная кобыла в тёмно-зелёном, строгом платье стояла в стороне от Рэрити, и наблюдала за редкими пони, ходившими внизу по улице.

— Спасибо вам ещё раз, мисс Шэйдлав, — сказала Рэрити, стараясь отвлечься от раздумий.

Она ничего не ответила. Вообще не подала признаков, что хоть что-то слышала. Рэрити это слегка бесило. Она помолчала ещё немного, затем вновь подала голос.

— Спасибо, мисс Шэйдлав.

— Ты говоришь со мной? – надменно сказала кобыла, всё равно не обращая внимания на Рэрити.

— К кому ещё здесь я могла обращаться?

— Не стоит говорить со мной в таком тоне, девочка, — Рэрити открыла для себя, что ей не нравится, когда её называют «девочкой». – Лучше собери свои копыта и пойди на них к этим «высококультурным» пони, а у меня нет настроения быть чьей-либо собеседницей.

Рэрити отвернулась, оставив её в покое, отвернулась в сторону парка, пусть её слова и были для неё неприятны. Она представила себе, как мисс Шэйдлав отчитывает Трембла Трупера на репетициях, препирается с ним в разговорах о роли; пустой и глупой роли, не соответствующей её уровню. Рэрити представила, как Шэйдлав стоит на сцене, зачитывая – не отыгрывая – реплики, пока на неё смотрит толпа слишком много мнящих о себе пони. А она всё продолжает стоять на сцене, не очень-то в этом и заинтересованная.

— Вы раньше были прекрасной актрисой, — сказала Рэрити, продолжая смотреть прямо. – Что же случилось?

— Была прекрасной актрисой? Девочка, не задавайся. Я…

— Были. Не притворяйтесь. Как будто вы были рады работать с Тремблом Трупером.

Шэйдлав развернулась к единорожке, пока та всё ещё смотрела на стоящую в центре парка статую Селестии. Забавно, но от её уничижительного взгляда Рэрити хотелось поднять голову повыше.

— Моя работа касается лишь меня, и поверьте, меня не интересует мнение устаревшей швеи откуда-то из деревни. Как назывался тот посёлок, откуда вы…

— Понивилль, — гордо сказала Рэрити. – Он звался Понивилль, и сейчас в нём находится резиденция принцессы Дружбы, объединившей пол-Эквестрии одной идеей.

— Не надо передо мной кичиться связями, Рэрити.

— О чём вы? Твайлайт сейчас там, а я здесь, и мы не пересекались уже несколько лет. У меня нет повода предъявлять вам мои связи.

— Тогда о чём весь этот разговор?

— Может, я хочу узнать вас, — Рэрити взглянула на неё. – Я действительно швея из провинции, мисс Шэйдлав. Но как будто бы это что-то значило.

Шэйдлав оценивающе оглядела Рэрити с копыт до головы, сурово вынося в голове вердикт. Рэрити на мгновение углядела в ней тот самый, упомянутый Клэрити, элемент притворства, когда некогда великая актриса высокомерно подняла голову, лицом выдав раздражение.

— Спасибо, что отогнали от меня журналистов, — вновь вернулась к первой теме Рэрити. – Это было мило с вашей стороны.

— Напротив, это было жалкое зрелище, — Шэйдлав оперлась на ограду балкона. – Итак, о чём вы хотели меня спросить? Вы же не просто так решили тратить моё время.

— Почему вы продолжаете этим заниматься? – серьёзно спросила Рэрити. – Вам явно не доставляет удовольствия стоять здесь, среди этих пони. Среди вообще каких-либо.

— Почему я делаю то, что является моей работой? – переспросила Шэйдлав. – Рэрити, что вы умеете?

— Простите?

— Вы не выращиваете яблоки, как ваша подруга, вы не отвечаете за страну, не ставите пьес. Что вы делаете целыми днями?

Рэрити пожала плечами.

— Я шью наряды.

— А я играю в театре. У каждого из нас своё место в этом мире.

Рэрити поморщилась, не совсем понимая сказанного. Шэйдлав же казалась ей сейчас чуть более мягкой, чем в начале разговора.

— И всё же… — продолжила Рэрити. – Это ведь уже не приносит тех же чувств, как раньше?

— А вы думаете всё на свете остаётся прежним? Не меняется, ощущается также, как вчера? Я продолжаю этим заниматься, потому что это моя работа. Потому что моя кьютимарка, будь она неладна, связана с театром, и, по существу, ничего кроме того, чтобы красиво быть на сцене, я не умею также хорошо.

— Но ведь это творческая работа. Разве можно хорошо ею заниматься, если не чувствуешь былого желания, эмоций?

— Рэрити, у меня было четыре брака, пятеро детей. Думаете, у меня ещё остались какие-то эмоции? Я хороша в том, что я делаю, и живу неплохо. Я считаю, у меня нет права жаловаться.

Ветерок приятно дунул ей в лицо. Да, Рэрити заметила, что тут вообще вновь есть ветерок, и это её подбодрило. Однако, слова Шэйдлав подействовали на неё совсем противоположным образом; она почувствовала, как с каждым повторным их обдумыванием, всё глубже и глубже скатывается в самые тёмные глубины своей депрессии.

— Спасибо, мисс Шэйдлав, — сказала она, направляя взгляд на собеседницу. – Я, пожалуй, пойду.

— Я тоже была когда-то в вашем возрасте, Рэрити, — произнесла Шэйдлав, смотря на удаляющуюся единорожку. Та остановилась. – Но никому об этом не говорите.

Рэрити почтительно кивнула, уходя.

Зал, несмотря на весьма поздний час, всё ещё был наполнен пони. Кто-то из них общался и терял всего себя в светских беседах, кто-то ходил вдоль накрытых и заставленных угощениями столами, исследуя весь ассортимент; яркие, величественные краски преимущественно белых, с вкраплениями золотистых орнаментов, стен на общей картинке смешивались с пёстрыми нарядами гостей и впечатляющими гривами женской их части; кто-то объявил о начале танцев, и те развернулись в центре зала. Кроме того, это означало, что мероприятию осталось ещё недолго, и оно вот-вот перейдёт к своему логичному завершению.

Рэрити и Эплджек решили не принимать в этом участия. Эплджек очень понравились круассаны, и она не отходила от тарелки с ними практически весь оставшийся вечер. В любом случае, танцы и беседы ей не так интересны. Так что они с Рэрити спокойно стояли у тарелки с круассанами и смотрели на всё со стороны. Что, стоит заметить, их вполне устраивало.

— Как думаешь, Эплблум пошёл бы такой же наряд, как у той вон дамы, — сказала Эплджек с набитым ртом, указывая на одну из гостей, наряженную в винтажное синее платье.

— Я думаю, она бы смотрелась в нём обворожительно.

Эплджек тихонько посмеялась, представив себе эту картину. Рэрити ничего не смогла с собой поделать, кроме как тоже чуть-чуть хихикнуть.

Её позитивный настрой сам собой улетучился, когда она заметила, кто к ним идёт. Трембл Трупер, вместе с Клэрити, улыбчиво направлялся прямо в их сторону, пару раз махая копытом.

— Мисс Рэрити, я рад, что вы ещё не ушли, — сказал он, когда они подошли ближе.

— Сама себе удивляюсь. – сказала Рэрити, отворачиваясь.

— Удивление – вещь хорошая. А, Эплджек, смотрю, вам понравились круассаны. Мне они тоже нравятся.

— Понимаю, — сказала Эплджек, примерно оценив тучность мистера Трупера. Смотря на это, Рэрити не смогла сдержать улыбки.

— Здравствуйте, Эплджек, — Клэрити выглянула из-за Трембла.

— Привет, Клэрити.

— Как вам вечер? Надеюсь, мама ещё не утомила вас своими разговорами о высоком обществе.

Этот укол в свой адрес, Рэрити без удовольствия проглотила, изобразив на лице довольно холодную улыбку. Эплджек увидела это и осторожно ответила:

— Нисколько. Вообще, хороший вечер. И ты на сцене была хороша! Да.

— Спасибо.

— Я рад, что все получают удовольствие. Я так точно! — сказал Трембл Трупер, широко улыбаясь. Он взглянул на Рэрити. – Мисс Рэрити, есть ещё одна вещь, которую, если позволите, я бы хотел с вами…

— Нет.

— Я даже не договорил.

— Да, я заметила. В этом и заключается суть перебиваний, коим я и воспользовалась. Так что нет, мистер Трупер. Что бы это ни было – я сейчас не хочу ничем заниматься.

— Но хотя бы выслушайте.

— Мистер Трупер, что означает слово «нет»?

— Рэрити…

— Не стоит, мистер Трупер, — вмешалась Клэрити. – Моя мама ясно дала понять, что ей нет дела до того, что вы хотели бы ей предложить. Она явно пони не нашего полёта.

— Ты всё ещё хочешь продолжить наш разговор в гримёрке?

— М, о чём ты? Наш разговор был закончен, чего в нём продолжать?

— К-какой разговор? – недоумённо пробормотал Трембл Трупер.

— Тогда я рада, что мы это решили. Как насчёт того, чтобы теперь общаться нормально?

— Серьёзно, что за разговор?

— Не забивайте голову, мистер Трупер, — Эплджек взяла с тарелки круассан. – Это что-то там их личное.

— Мы итак общаемся нормально, разве нет? – продолжала Клэрити. – Мистер Трупер как раз хотел сделать тебе заманчивое предложение, но это ты сразу восприняла всё в штыки, и…

— Я восприняла в штыки? Я просто отказала, максимально деликатно…

— Это было не так уж и деликатно.

— Хорошо, может не так деликатно, как стоило, но я сделала это потому что… у меня нет времени.

— А чем ты занята?

— И желания.

— Что ты делаешь целыми днями? Кроме того, что лежишь в кабинете.

— Девочки, успокойтесь, — вмешалась Эплджек, разводя копыта к обеим единорожкам. – Давайте просто спокойно проведём остаток вечера и… к примеру, насладимся музыкой.

В центре танцующих пар пони, на импровизированном подиуме, стояла группа музыкантов и играла классику. Скрипка, ударные и духовые инструменты гармонично переплетались между собой, рождая прекрасное музыкальное звучание в воздухе, которое разносилось по всему залу.

— Вот, я согласен с мисс Эплджек, — сказал Трембл Трупер.

— Я тоже, — согласилась Рэрити, не отрывая взгляд от дочери.

— В кои то веки, в чём-то мы согласны.

Обе единорожки прекратили глазеть друг на друга; Рэрити устроилась поближе к Эплджек; Клэрити стала выбирать, что можно взять со стола.

— Вот и хорошо, дамы! – начал Трембл Трупер. — Знаете, я думаю, что мы все начали с чего-то не того. Как насчёт…

— Кстати, ты рассказала ему, что думаешь о пьесе?

Рэрити резко повернулась всем телом к дочери, отчего Эплджек едва не подавилась круассаном. Трембл Трупер также подскочил.

— Я думаю, сейчас не лучшее время… — он не успел договорить.

— Ты собираешься теперь весь вечер вести себя так? – сказала Рэрити, обращаясь к дочери, пока та всё выбирала угощения на столе. – Пожалуйста, скажи, чтобы я знала, когда мне стоит уходить, я готова.

— Рэрити, — тревожно проговорила Эплджек.

— Ты можешь уходить хоть сейчас, я тебя не держу.

— Клэрити!

— Дамы, прошу… Умоляю, давайте просто забудем все наши обиды, и, я уверен, тогда улыбка снова засияет на наших – ваших – прекрасных лицах.

— Давай, — продолжала Клэрити. – Скажи ему.

— Я сказала.

— Скажи ему.

— Я сказала! Всё, что я думаю, он уже знает. Всё, как есть.

— Неужели? – Клэрити искоса взглянула на Трембла Трупера.

— Да, это так, — признался тот. – Приторно, сахарно, всё так. И в этом нет ничего плохого; у каждого своё мнение. Я, напротив, даже рад, что мисс Рэрити…

— О, бросьте нести эту чушь, — прервала его Клэрити. Она оторвалась от разглядывания еды. – Допустим. Что она вам сказала? Что сценарий плох; что персонажи ей не понравились; всё вот это вот? Я вас умоляю. Ей не понравилась пьеса, потому что она задевает её чувства…

— Это бред, — вклинилась Рэрити.

— Её непоколебимые чувства о собственной замечательности! Что, мам, тебе особенно не понравилось, ты говоришь? Персонаж матери. Невозможен. Или скорее «неприемлем»? Для тебя. Потому что ты что-то в нём видишь.

— Клэрити.

— Что-то знакомое. Возможно, тебе так не нравится этот персонаж, потому что ты не хочешь признаться, что вы весьма похожи.

— «Похожи»? О, Селестия, о чём ты говоришь? Где? Где мы похожи?

— Так и есть. У вас очень схожая роль.

— Роль!?

— Да, мам, роль! Вы обе так много мните о себе, вам обеим так не всё равно, что там скажут в обществе, одиночки.

— Правда? А как насчёт тебя тогда? М? У тебя какая роль?

— Причём здесь я?

— Какая у тебя роль? Может, ты как главная героиня? Бедная, бедная моя девочка, так сильно она страдает от своей ужасной матери. У меня слёзы наворачиваются.

— Это история о преодолении общественных барьеров. О победе чувств над чёрствостью…

— Вот, точно, правильно! – пытался вмешиваться Трембл Трупер. – Давайте это и обсудим? Пожалуйста!

— И абсолютно ясно, почему она тебе так не понравилась, — закончила Клэрити.

— К чему ты это сейчас?

— Ты стареешь! И твои чувства становятся всё более блеклыми, ты уже не можешь даже нормальные платья делать! О чём вообще тут стоит говорить?

— Ты понятия не имеешь, что несёшь. Ничего у меня не становится более блеклым; чувства со временем становятся сложнее, более комплексными. Ты думаешь, на сцене – это были чувства? Реальные чувства, реальных, думающих пони? Это было совсем базовое их состояние, сплошной примитив!

— Рэрити, ну правда, — Эплджек попыталась успокоить подругу.

— Вот об этом я и говорю. Ты просто не поняла суть пьесы, ты слишком закрылась, чтобы прочувствовать всё её нутро. Видимо, это лишь вопрос времени, когда ты окончательно станешь такой же, как Шэйдлав, такой же бесчувственной.

— Она… — Рэрити замолкла, чтобы чуть-чуть успокоиться. Ей было почти физически больно, она почувствовала, как глаза начинают намокать. – Она не такая, на самом деле. Мы с ней поговорили и…

— Разумеется, ты будешь её оправдывать. Вы, стареющие пони, все одинаковые, все разучились ловить в воздухе то, что раньше вдохновляло и тревожило вас. Стали…

— К чему ты всё это говоришь?

— Стали подобны одиноким гранитным могильным плитам. Лишь оболочкой, наглядной репрезентацией, некогда живших по…

— Мы с твоим отцом любили друг друга, когда разводились.

Молчание среди всех. Гости продолжали танцевать, музыканты играли свои партии, но то было где-то очень далеко. Их звуки не доносились до места, где стояли Рэрити и остальные. Тяжёлое дыхание и эхом проносящееся в голове биение сердца; Рэрити печально смотрела в глаза дочери, которая внезапно потерялась в потоке вариантов слов, стояла с приоткрытым ртом, будто застывшим перед тем, как выдать очередную фразу. Трембл Трупер и Эплджек сурово молчали, опустив взгляд к полу. Вокруг словно померк свет, низводя стоявших друг напротив друга пони в осязаемую тьму, без наличия конца и края. Рэрити почувствовала, как ком в горле постепенно нарастает, закрывая дыхательные пути, слезами подбираясь к глазам белоснежной единорожки. Она, однако, не позволила им пролиться, копытом вытерла намокшие веки и тяжело вздохнула, пытаясь не смотреть на стоявшую перед ней кобылку.

— Я… — с трудом произнесла она. – Я, пожалуй, пойду. Это был хороший вечер, хорошая пьеса, и я слишком устала, чтобы… Я хочу спать, — она попыталась сдвинуться с места; встретилась взглядом с Клэрити: взглядом, полным сожаления, как ей показалось. – У тебя… очень красивое платье.

Белоснежная единорожка поспешно покинула их компанию, оставив каждого стоять в одиночестве. Клэрити почувствовала, как единственная непослушная слеза пробежала по лицу, оставляя блестящий след на лавандовой шёрстке. Гости продолжали кружиться в танце, прижимая партнёров в объятьях.

Лунный свет украдкой проникал через прозрачные шторы внутрь кабинета, равномерно ложившись по всей доступной поверхности. Лампы в комнате были погашены, да и не особо нужны. Холодный ветерок осторожно тревожил и приподнимал тоненькие занавески у окна, тихонько перемещаясь по всей комнате. Он не был приятным или освежающим, для этого был уже слишком поздний час (около часа ночи); он был холодным.

Рэрити, съёжившись под уютным пледом, пристально вглядывалась в свою последнюю работу. Тёмное платье с высоким воротом было плотно натянуто на манекен, и своим видом в тёмной комнате представлялось полностью закрывающими всё, кроме его головы. Рэрити попробовала взглянуть на него под другим углом; наклонила голову. Ей вдруг вспомнилась беседа с Шэйдлав, произошедшая между ними на тихом балконе. Она осторожно дотронулась магическим свечением до платья, до его ворота, обхватив его покрепче. То, в свою очередь, никак не отреагировало. Оно было всё также натянуто на манекен и давала совсем незначительный отблеск в свете от окна. И ничего больше. Она прикусила нижнюю губу, ожидая от себя определённых усилий; её рог светился голубым свечением. Затем, она дёрнула. Это было на удивление легко. Поэтому она дернула ещё раз; ещё много раз за ночь.

Глава IV

Разорванное на неприглядные куски тёмной ткани платье лежало на винтажном ковре перед ними. Эплджек спокойно сидела на белом диванчике, пока Рэрити с помощью магии размешивала сахар в чашках чая для них обеих. Когда она с этим закончила, одна из чашек плавно подлетела к яблочной пони, и та осторожно взяла её в оба копыта. Серебристый дымок поднимался от чашки в воздух, приятно согревая мордочку, если подставить её прямо под него.

Чистый свет солнечного утра пробирался в комнату через распахнутые окна и тонкие белоснежные занавески. Эплджек сделала первый глоток – тогда как Рэрити сделала уже несколько – и, смотря на кучу ткани на полу, наконец, поинтересовалась:

— Так всё же, — она сделала ещё глоток. – Всё было настолько плохо?

— Я обнаружила, что мне не нравилась выкройка, — безразлично сказала Рэрити, немножко отпив из своей чашки.

Такого ответа для Эплджек оказалось вполне достаточно. Она откинулась на спинку дивана, позволяя мягкой обивке уносить её подальше от тревоги и усталости. На её лице красовалась довольная улыбка.

— Что тебя так позабавило? – заинтересованно спросила Рэрити.

— Ты знаешь Кэпитала Стрэйдлайна? Такой успешный бизнесмен, владелец сети гипермаркетов в Филлидельфии. Крупный, интересный жеребец…

— Да, я припоминаю кого-то такого. Владелец сети гипермаркетов… Гипермаркетов «Стрэйдлайн»? Они принадлежат ему?

— Так точно.

— И что с ним?

— Позавчера, когда ты, кхм, ушла, — Эплджек сделала глоток из чашки. – Мы пересеклись в зале. Слово за слово, мы немного разговорились, оказалось, что он тот ещё фанат элементов гармонии, а ещё… он сказал, что было бы неплохо, если бы Эпплы наладили поставки.

— Ты шутишь.

— Именно так всё и было. Он собирается лично посетить ферму, сады, и договориться о том…

— О, Селестия, ты не шутишь.

— Чтобы наши яблоки питали собой почти все гипермаркеты его сети. Может быть и все, я не знаю, это один из тех вопросов, что нам ещё нужно будет обсудить.

— И что теперь? – лицо Рэрити засияло от радости за подругу.

— Ты хочешь узнать?

— Я буквально готова сгореть от любопытства.

Эплджек отпрянула от спинки дивана и поставила чашку на стол, чтобы во время рассказа было удобнее жестикулировать копытами.

— Прежде всего, нам надо будет решить вопрос с массовыми сборами урожая. Кэпитал предложил направить в сад своих рабочих, чтобы те занимались всей тяжёлой работой, так что мне остаётся лишь организация – что спорно. Часть этого вполне сможет взять на себя Эплблум – и какая-то бумажная работа. Внезапно, у меня оказывается на удивление много свободного времени, если сравнивать с тем, что было раньше. Если ты думаешь, что это всё, то не спеши с этим. Очевидно, что рабочим придётся где-то жить всё это время, так что на сцену выходят строительные компании Понивилля, что означает больше инфраструктуры, больше рабочих мест, больше развития у города, а мне уже не терпится рассказать всё мэру. Подумай только… около почти что века назад наш город было выстроен вокруг фермы моей семьи. А теперь она снова играет важную роль в его развитии. Жизнь на удивление налаживается!

— Думаю, бабуля Смит бы тобой гордилась, Эплджек.

Подруга промолчала, многозначительно посмотрев куда-то вперёд.

— Да. Полагаю, что-то такое она бы испытывала, — Эплджек вновь развалилась на диване, не притронувшись к своей чашке с чаем. – Ну да ладно. Это ещё так, попытки предсказать будущее. Сама то ты как? Ну, знаешь… после того, что было позавчера.

— Мне уже гораздо лучше, — ответила единорожка и выпила весь свой чай, после чего отодвинула от себя чашку. – Так значит, тебе скоро уезжать?

— Да, — ответила Эплджек после небольшой паузы. – Завтра утром, если говорить точнее. Надо ещё всё подготовить, продумать некоторые детали.

— Я обязательно провожу тебя.

— Не стоит, Рэрити. Поезд очень рано, и ещё пегасы как раз в это время обещали снег. Мне будет спокойнее, если ты за это время отдохнёшь, и…

— Эплджек, без возражений. Я приду.

Подруге не оставалось ничего, кроме как благодарно кивнуть. Рэрити встала с дивана и пересекла комнату, чтобы добраться до стоявшего в отдалении зеркала. Отражавшаяся в нём комната и утренний свет из окна ярко отсвечивали в зеркальную поверхность, давая на него сильные блики, слепившие глаза. Рэрити, зажмурившись, передвинула зеркало так, чтобы в нём не отражалось пресловутое окно и ничего не блестело; направила его в сторону рабочего места. Теперь она могла нормально, несколько наклонившись поближе, рассмотреть своё лицо: уставшие глаза и едва начинающие проступать мешки под ними. Она с раздражённо-разочарованным взглядом на себя отпрянула от зеркала и досадно вздохнула. В углу отражения были заметны куски валявшейся тёмной ткани.

— Чем теперь собираешься заниматься в своё свободное время? – спросила Рэрити, не отводя взгляда от себя в зеркале.

— Чем-нибудь обязательно займусь, — ответил ей голос земной пони с другого конца комнаты. – Возможно, научусь с кем-нибудь из семьи кататься на этой чёртовой моторной лодке, которую Биг Мак собрал с сыном. Думаю, будет интересно.

— Не боишься, что от переизбытка свободы начнёшь от скуки на стенку лезть? – Рэрити мило улыбнулась.

— С такой большой семьёй – вряд ли.

— Но ведь порой и родственники могут надоесть. Что ты будешь делать, если вдруг захочется побыть одной? У тебя есть простой ответ на это?

Эплджек замолкла, раздумывая. Рэрити тоскливо смотрела на отражение, не особо спеша маскировать невыспавшееся лицо за дорогой косметикой. Типичные городские звуки доносились из распахнутого окна, не давая комнате замолчать ни на мгновение.

— Подумаю ещё. Возможно, буду читать.

Прогуливаясь по парку, она сошла с тропинки и стала ходить меж деревьев, через кроны которых этим днём не пробивалось никаких солнечных лучей; небо было заполнено сероватыми тучами; пегасы готовили погоду к началу зимы. Парковые деревья стояли на довольно приличном расстоянии друг от друга, но Рэрити ходила среди них так, что каждое будто вырастало на пути, заставляя её обходить, петлять, и всё больше забираться вглубь этого небольшого лабиринта. В какой-то момент она так запетляла, что, если бы не маленькие размеры её импровизированного леса и не очевидные его границы, за которыми начинались обложенные плиткой тропинки и были видны гуляющие пони, она бы точно заблудилась.

Лёгкое головокружение и усталость заставили её присесть под деревом у небольшой полянки. Неподалёку находилась детская площадка, сейчас полная резвящихся жеребят. Они лазили по макету разноцветной яхты, бегали друг за другом вокруг неё; маленький островок чистейшей активности и беготни, посреди застывшей в не самый тёплый день поляны. Со стороны Рэрити, на небольшом холме, также стояла пони-художница, сейчас пытавшаяся запечатлеть эту картину из носящихся детишек. Она рисовала на холсте, вместо того, чтобы воспользоваться, например, фотографией, хотя для того, чтобы захватить момент игры детей на площадке она бы подошла лучше. Так, по крайней мере, сперва показалось Рэрити. Рисунок художницы был пока не очень детализированным, скорее даже схематичным: она использовала довольно броскими красками, заполняя холст преимущественно синим цветом; дети на холсте представлялись скоплением бушующей золотистой массы, в которой, однако, если приглядеться, можно было различить довольно подробно прорисованные лица, части копыт, хвостов и грив. Художница, рисуя, не пыталась нарисовать статичную, продуманную картину – это было невозможно, ведь дети носились каждую секунду, перестраивая всю композицию и картину игровой площадки. Вместо этого она словно пыталась запечатлеть общую неразбериху, то самое ощущение непостоянности, что содержал образ перед ней. И в какой-то мере, подумала Рэрити, это было куда лучше и правильней, чем фотография.

Следующим, что привлекло внимание единорожки, оказалась пожилая пара двух пони; единорог и пегаска. Они, прижавшись друг к другу, сидели на лавочке и кормили небольшую стайку белых голубей. Они игриво перебрасывались короткими фразами, которых Рэрити не было дано услышать отсюда. Она попробовала представить себя на их месте, где-то в будущем также сидящей на лавочке в мирном одиночестве, кормящей тех голубей, которые решатся подлететь и поклевать зёрна из её копыт; ей очень понравилась идея, что они должны были бы клевать именно из копыт, как бы имея непосредственный контакт с заботящейся о них единорожкой. И таким образом, они бы сами, непреднамеренно, заботились о ней, сохраняя душевный её покой, служа лекарством для увядающего сознания, чувствующего всё вокруг уже не так, как раньше. Простая, маленькая, сконцентрированная в себе радость от простых, маленьких вещей – вот, что ждёт её дальше. Эплджек будет кататься на лодке по реке, с семьёй, и подкладывать дрова в камин, когда река затянется льдом. Она же будет шить наряды, усложнять пошив, закрывать всё больше, и всё это неизвестно зачем. Такова её роль, наверное.

Она вспомнила балкон театра, Шэйдлав. Меньше всего ей хотелось быть Шэйдлав. И тем не менее, именно к ней, как ей казалось, она катилась. Или нет? Может, думала она, эти мысли – просто следствие её депрессии. Наваждение, которое она сама же себе внушает, вдалбливает в голову, прокручивая эту пластинку раз за разом. Может, на самом деле, ей вообще нравится то, что с ней происходит. Она не понаслышке знала о пони, которые превращали свою вечную грусть в фетиш, наслаждались ею, и им просто нравилось ощущать себя непонятыми, обречёнными, а от того что-то да в этом мире понимающими. Она задумалась, когда у неё началось это состояние, откуда проросли его корни, так обильно проросшие в её сознании. Раньше, когда она считала, что её разум – как и разум любого другого пони – это одна из наиболее величайших вещей, что может быть в мире, она использовала много сил и времени, чтобы развивать его у себя, двигать своё сознание дальше, она нашла достаточно доводов и убедилась в том, что в искусстве есть вещи объективно более сложные, красивые и художественно ценные. Теперь же перед ней предстала картина, когда поиски объективной красоты, огранённой от излишних изъянов, ни к чему не привели; хвалённый разум, в который у неё было столько веры, оказался, по сути, бесполезным перед холодным молчанием мира, столь безрассудным и недосягаемым для понимания. Она смотрела на сероватые облака, плавно парящие по небу; чувствовала шёрсткой холодный ветер, проносившийся по парку, и понимала, что не видит у всего этого цели. Ощущение, словно она муравей, смотрящий на произведение искусства мучало её, сводило всю роль её творчества, её разума к тихой и маленькой ничтожности.

Когда она вернулась к ощущению и рассмотрению реальности, оказалось, что уже полдень, и пожилая пара ушла, оставив после себя немножечко зёрнышек на каменной плитке. Рэрити тоже ушла со своего места, уйдя ещё дальше, вглубь парка. И тогда за деревьями ей удалось рассмотреть возвышавшуюся статую принцессы Селестии, к которой она и направилась. Вообще, Селестия была очень мудрой, любимой народом правительницей. Она направляла Твайлайт на её пути к становлению настоящей принцессой Дружбы. Она даже помогала её подругам – даже Рэрити помогла пару раз, когда та просила – и каждый раз, когда Рэрити видела принцессу вживую, ей казалось, что она правитель удивительного типа. Тот, который действительно печётся о своём народе, который не очень-то полагается на свой – на самом деле, и правда грандиозный – статус. В конце концов, отметая всё поверхностное, Селестия была… просто очень хорошей пони. Обо всём этом Рэрити думала с той целью, чтобы как-то уложить у себя в голове ответ на довольно терзающий её вопрос: ей так была нужна величественная статуя?

Она подошла почти вплотную, сделала это несколько дней назад, перед всем тем, что произошло в театре. И какое-то время, не хотела заглядывать в высеченные из камня глаза принцессы. Образ такой хорошей пони и величественного изваяния, как символа чего-то монументального, сложно складывался в её мыслях, разваливался и просто не сочетался. Она казалась себе очень маленькой, по сравнению со статуей; в полный рост она была не выше даже постамента, на котором та стояла. Не то чтобы она сравнивала себя с Селестией – это было глупо, бессмысленно и абсолютно не при чём. Просто глубоко внутри, ей просто хотелось оказаться сейчас рядом со статуей той принцессы, которую она видела своими глазами, в не всегда формальной обстановке. Впрочем, она решила, что камень не передал бы той Селестии. Как фотография не способна была полностью захватить момент играющей ребятни, беря только часть от того общего, что в себе нёс тот кусочек жизни. Такое суждение, возможно, относилось и ко всему искусству вообще.

Наконец, она подняла голову и заглянула в глаза принцессы. Визуально они были абсолютно те же, что и в прошлый раз, только Рэрити на этот раз заметила, что ей они более не кажутся уверенными, готовыми ринуться вперёд, как в прошлый раз. Тогда ей показалось, что их устремление вперёд, задуманное скульптором, означало твёрдость, планирование; тогда они показались ей грозными. Сейчас же она видела их более мягкими, как бы готовыми к тому, что будет, но при этом смотрящие в будущее с неуверенностью. И надеждой. Более-менее, Рэрити вдруг ощутила, что это была та самая Селестия. В её стойке была и готовность, и мудрость; и готовность ринуться, чуть только над Эквестрией нависнет опасность, и при этом намерение утешить тех, кто пришёл к ней за советом. В ней было всё это и ещё целый букет комплексных, запечатлённых состояний. В Рэрити проснулось какое-то неуёмное желание назвать скульптора, который занимался этой статуей, бескомпромиссным гением. А может просто очень везучим, чувствительным пони. Она ощутила досаду от того, что уже никогда не узнает – статуя стояла здесь больше двух веков, о чём говорила некоторая стёртость на боках, гриве и ещё много где (и это при том, что за статуей постоянно ухаживали).

Всё это напомнило ей о Твайлайт. Проходила ли она через то, что проходит сейчас Рэрити? В конце концов, Твайлайт была аликорном, как и Селестия. А Селестия была, по сути, бессмертной, и потому прожила больше тысячелетия. Она вновь ощутила свою мимолётность в потоке существования огромной вселенной. Обычным пони уготовано едва ли больше века; аликорны же живут куда дольше. Селестия прожила куда дольше, и кто вообще может себе представить, какого это? В их мире было много историй о бессмертии, авторы которых задумывались над этим, кидали пищу для размышлений об этом. Но прочувствовать это, так явно, так наверняка – удавалось ли это хоть кому-то? А что, если да? И как тогда узнать, ведь Селестия ни разу не говорила об этом? Хотела ли она однажды написать об этом свою историю, хоть что-то? Возможно, Твайлайт однажды напишет об этом книгу, она ведь так любила литературу. Что же тогда в ней будет, и через что для её создания должна будет пройти Твайлайт? Вообще, когда что-то подобное окажется, что «вот, пора»? Должно ли для этого у Твайлайт пройти также тысяча лет? Десять тысяч? Сто тысяч? Сто тысяч лет. Рэрити даже не могла объять мыслями в голове подобную цифру, представить, какого это. И вновь, сбившись с мысли о бессмертии аликорнов на размышлении о том, через сколько они должны писать о себе книги, Рэрити поняла, что это ещё одни бессмысленные рассуждения, которые её никуда не ведут. Она не проживёт ни сто, ни двести лет, ни всё время мира. От зимнего ветра и холодного камня она подхватит тяжёлую простуду и умрёт завтра, и это будет очень глупо и не очень подходяще на роль удовлетворительного финала. Всё, в общем-то, как в жизни.

Пока она раздумывала обо всём этом, Рэрити даже не сразу заметила, как к ней подходит знакомая бежевая пегаска.

— Она выглядит величественно, не так ли?

Голос журналистки, с которой она так часто пересекалась прошедшую неделю, вывел Рэрити из задумчивого транса и вернул обратно к реальности, заставив взглянуть на пегаску. Пэппер выглядела вполне повседневно, в тёмно-зелёной курточке, с распущенной волнистой гривой. Она стояла рядом и с неловкой улыбкой смотрела на единорожку. Рэрити мысленно повторила себе её вопрос, чтобы его хотя бы вспомнить.

— Возможно, — ответила она, не особо горя желанием разговаривать с журналисткой. – А может и нет. Я уже просто не знаю.

— Решили прогуляться? В такую-то погоду.

Рэрити недоверчиво метнула взгляд на пегаску, проверяя, не припрятала ли она за спиной блокнот.

— Это очередной вопрос для вашего интервью? Мне сейчас это немного неинтересно.

— Нет-нет, мисс Рэрити. Я… на самом деле, я сейчас даже не на работе.

— Решили прогуляться в такую-то погоду?

— Не думала, что будет так холодно, — она улыбнулась, раскрыв свою белые зубки. – Я должна была встретиться тут кое с кем, но, впрочем, это уже не так важно… он не пришёл.

— Такое случается, — Рэрити тоскливо повесила голову. – Что-нибудь ещё, о чём вы хотели бы спросить, или вам уже пора идти?

— Мисс Рэрити, я… я хотела бы извиниться за то, что было в театре, — услышав это, Рэрити с лёгкой ноткой удивления на лице подняла голову. - Это было непрофессионально, это было недостойно, и…

— Всё нормально.

— И очень неуважительно по отношению к вам, так что я хочу, чтобы вы знали: я сожалею. И прошу прощения.

Рэрити замялась со своим ответом, припомнив тот самый вечер. Впрочем, сил на гнев у неё сейчас уже не осталось.

— Извинения принимаются. Что-нибудь ещё?

— В знак моего раскаянья… и безмерного уважения, мисс Рэрити, на улице довольно холодно – не хотите ли зайти куда-нибудь, в ближайшее кафе? Я угощаю.

От последней фразы Рэрити громко усмехнулась. Не с целью задеть пегаску – ей действительно было забавно.

— Всё-таки хотите взять у меня несчастное интервью.

— Назовём это «задать парочку вопросов, чтобы, возможно, чему-нибудь да научиться». В любом случае, я даже не захватила с собой блокнот.

Они сели за самый крайний столик, возле окна. Пэппер выглядела немножко взволнованной, а Рэрити, наоборот, представляла из себя оплот спокойствия. К ним почти сразу подошёл официант. Пегаска заказала салат; Рэрити решила, что ей вполне достаточно будет всего лишь чашки кофе.

— Итак, — начала Пэппер, когда официант ушёл. – Вы так и не ответили на мой второй вопрос.

— Неужели? Что это был за вопрос?

— Что вы делали в парке в такую погоду? Вы выглядели слегка подавленной. У вас что-то случилось?

Рэрити продержала безмолвную паузу, взглядом уставившись в меню ресторана, прежде, чем ответить.

— Я гуляла.

— В такую…

— Да, очевидно.

— Ладно, — Пэппер закусила нижнюю губу, пристально глядя на Рэрити. – Как вам пьеса Трембла Трупера?

— Бывало и лучше.

— Вы так рано ушли с того вечера.

— Мне стало нехорошо.

— У вас ведь всё в порядке?

— Ахах… у меня всё великолепно, поверьте.

— Я просто хотела узнать, если…

— Вы новенькая в журналистике, не так ли? – Рэрити вдруг положила меню на стол и откинулась на спинку дивана, устремив свой оценочный взгляд на Пэппер.

— Я-я… нет. Я уже лет пять работаю в журнале, и…

— Но вы не профессионал?

— Я бы не назвала себя… но нет, я считаю, что я вполне неплохо справляюсь, я очень быстро поднялась до своей должности, я… пять лет, это приличный срок, разве нет?

— Бросьте. Принт Вордс, редактор «Мэйнхеттенского сегодня», проработал в сфере сорок лет, чтобы стать профессионалом. Теперь он им является уже как десять лет.

— Я… польщена, что вы сравниваете меня с таким гигантом, как…

— Я не сравниваю. Я говорю, что Принт Вордс — профессионал и много лет проработал в индустрии.

— Полагаю, все с чего-то начинают.

— С чего начали вы?

— Что?

— С чего вы начали?

— Я? Разве мы не говорили о Принт Вордсе?

— Нет, мы говорили о вас. Вы сказали, что быстро поднялись по карьерной лестнице. Как у вас получилось?

Чашка с кофе приземлилась на стол перед Рэрити; зеленоватое свечение вокруг неё потухло, и официант ушёл обратно. Салат Пэппер, очевидно, до сих пор проходил процесс приготовления на кухне, оставляя её ждать ещё. Рэрити левитировала к себе чашку и сделала из неё пару глотков, затем поставив её обратно.

— Так как?

— Мне, в какой-то мере, повезло. Я неплохо писала тексты, а три года назад взялась за написание статьи о модной неделе в Троттингеме. Журналист, обычно занимавшийся такими вещами, тогда подвернул себе копыто и слёг в больницу, а я оказалась как раз рядом. Меня отправили написать статью, и я справилась неплохо. Вы ведь помните, как это было? Неделя моды в Троттингеме. Все эти показы, подиумы, наряды, настолько удивительные, что я тогда никогда в жизни таких…

— Я помню, — прервала её Рэрити и сделала ещё один глоток из чашки. – Как вам пьеса Трембла Трупера?

— Кхм, мне? О, мисс Рэрити, я… да что вам моё мнение? Я всего лишь журналистка, я не очень многое понимаю в таких вещах.

— Что же вы там делали?

— Я была вместе с коллегой на эдаком задании. На постановки Трембла Трупера ходит много известных, важных пони, так что нам дали задание по возможности задать кому-нибудь из них несколько вопросов.

— И я оказалась одной из них.

— Я правда извиняюсь за то, что тогда произошло. Я знаю, что это было непрофессионально с моей стороны, но это ведь уже минувшее.

— Может быть я до сих пор обижена.

— Вы ведь приняли мои извинения.

— Хм, — Рэрити промолчала, выпила ещё немножко своего кофе. – Да, и правда приняла.

Наконец, тарелка с салатом, заказанная Пэппер, опустилась и перед ней на стол. Она осторожно — уже не в таком приподнятом настроении, в котором пришла – откусила немного от принесённого блюда. Рэрити при этом не сводила взгляд с пегаски, отчего та заметно съёживалась.

— Так всё-таки, вы не ответили, как вам пьеса?

— Я, — она растерялась, уже успев забыть о том, что был такой вопрос. – Мне она понравилась. Знаете, такие… персонажи, актёрская игра. Театр – это ведь вообще одна из наиболее прекрасных форм искусства, верно? Мне нравится, как в нём... известные пони примеряют на себя маски других пони, живут их жизнью, передают эти ощущения зрителям в зале. Я думаю, хороший театр – это почти как прогулка по улице после дождя. Знаете, так… освежает? Дарит какое-то особое ощущение. Ах, это ведь ваша дочь играла главную роль, так?

— Вы журналист, у которого там было задание. Вы и скажите мне.

— Это была она. Мне кажется, она была прекрасна на сцене. И после спектакля у нас даже была возможность поговорить. Мне она показалась очень приятной, такой тактичной, и… доброй. Такое классическое представление элегантности и грации. Могу поспорить, из вас прекрасная мама, раз уж у вас такая дочь.

— Я знаю некоторых пони, которые с этим поспорят… Это правда? Что дети, во многом, являются повторением родителей?

— Даже не знаю. Мне кажется, я ещё толком не могу об этом говорить, у меня то детей нет. Но если смотреть на вас и вашу дочь, то… вы обе, пожалуй, самые приятные пони, что я знаю, так что, наверное, да. Вы очень похожи.

— А как хорошо вы разбираетесь в пони?

— Мне кажется, хорошо.

— Журналисту ведь важно хорошо разбираться в пони, верно?

— Да, несомненно.

— И вы хороший журналист?

— Да, мисс Рэрити, — внезапно Пэппер вернула себе уверенность в голосе, оторвавшись от салата, переключив всё внимание на единорожку. – Я считаю, что я хороший профессиональный журналист.

— Тогда расскажите что-нибудь про меня. Раз вы хороший журналист, и значит хорошо разбираетесь в пони, скажите обо мне что-нибудь, чего не пишут в журналах.

— Я… — вновь, она осеклась от неожиданности просьбы. – Хотите, чтобы я что-то рассказала про вас?

— Хоть что-нибудь. На основе тех нескольких десятков минут, что мы сегодня провели вместе.

— Мисс Рэрити, но для этого ведь нужно больше времени, чем эта посиделка в кафе.

— Вы карьеристка, неопытны, у вас завышенное мнение о своих способностях, весь разговор вы заикались, несли какую-то чушь про театр, чтобы понравиться собеседнику, и я не понимаю, о каком вообще профессионализме мы говорим, когда ваше повышение обусловлено везением, а мы сидим здесь, потому что в театре вы повели себя отвратительно!

Вместе с ней будто замолкло и всё вокруг. Рэрити сердито – и немного устало – смотрела на пегаску, которая совсем опустила голову, втянув губы. Тарелка с салатом лежала прямо перед ней, но было весьма очевидно, что больше к ней сегодня не прикоснётся никто, кроме уборщика. Рэрити смотрела на пегаску, чьё невыносимое молчание начинало колоть её всё сильнее, капая на сердце чувством вины и разочарования в самой себе. Она сменила выражение лица с сердитого на искренне сожалеющее, пусть и было уже поздно.

— Знаете, — наконец, произнесла журналистка. – Вы правы. Я не очень профессиональный журналист, уж ни коим образом не Принт Вордс точно. И я действительно очень скверно разбираюсь в пони, и очень некрасиво себя вела в театре, в котором, вы правы, не разбираюсь, и… что там ещё не так я успела сделать за сегодня. Но в чём, кажется, я действительно была неправа – похоже, дети всё-таки не повторение своих родителей. Вы с Клэрити не очень похожи. И вы не самая приятная пони, что я знаю.

Она встала из-за стола и спешно пошла к выходу. Рэрити даже не сразу это осознала, продолжая смотреть в пустое пространство, где пару мгновений назад сидела пегаска.

— П-пэпер… — проговорила она.

Она догнала её у конца улицы. Красное зарево заката уже окрасило в свои цвета все мостовые, облака и стены городских зданий. Рядом не было никого из прохожих; опустевший город, лишённый привычного шума, оставлял впечатление застывшего во времени памятника из монументальных белых зданий; было слишком холодно и слишком ветрено для массовых прогулок.

Пэппер, окликнутая Рэрити, встала на месте, принципиально не смотря на единорожку.

— Пэппер… — Рэрити с трудом набирала в грудь воздух после долгой пробежки. – Я… Извините. Я прошу прощения, правда. Я не знаю, что в последнее время на меня находит, это просто какой-то хаос, абсурд, и я делаю очень много вещей, о которых сожалею, в том числе и с вами; то, как я… Вы хороший журналист. Я уверена, что хороший. Может не прямо сейчас, но Селестии ради, не слушайте того, что я наговорила, потому что… просто не надо.

Пэппер обернулась к ней, и от её печального взгляда Рэрити самой стало только хуже.

— Я наговорила лишнего, — продолжила единорожка. – Что самое примечательное, я даже не знаю почему. Но я прошу прощения.

Пэппер смотрела глубоко в неё, вот-вот готовая сорваться. Она отошла к ближайшей стенке; её жёсткая тень упала прямо на фасад белого здания; лицо пегаски также оказалось затемнено. Рэрити стояла рядом, пристально следя за любым движением журналистки. Послышалось несколько громких ударов копытом о камень, когда Пэппер начала проводить ряд ударов по неподвижно стоявшему зданию, а затем, полностью вымотавшись, она упала спиной на его стену и бессильно скатилась вниз. Рэрити не издала ни звука, наблюдая за этой картиной. Пегаска же старалась отводить от неё взгляд, хотя от заходящего солнца было видно, как её глаза блестят всё сильнее.

— Извините за эту сценку, — спустя какое-то время, беспомощно сказала Пэппер. – Просто… понятия не имею, что со мной сегодня. Как будто всё из копыт валится, разом. Сперва погода, из-за неё сорвалось всё свидание, а потом вы… Вы всё сказали правильно. Я никчёмна.

— Нет.

— Как журналист, как пони, как просто член треклятого общества.

— Пэппер, не надо… кхм, не надо меня слушать. Поверь, я совершенно не та пони, к словам которой сейчас надо уделять хоть малейшее внимание.

— Но ведь это правда! И это не только от того, что вы мне сейчас всё сказали. Это то, что уже давно, очень давно надо мной висит, и я сама это прекрасно вижу, я просто… будто предпочитала смотреть в другую сторону.

— Всё, о чём ты говоришь – это просто небольшое расстройство. Так бывает, поверь. Я тоже… была в твоём возрасте, и у меня было что-то подобное.

— И как? Это проходит?

Рэрити удержала себя от ответа. Она с сожалением смотрела на сидящую перед ней отчаявшуюся пегаску, освещаемую красными лучами закатного солнца.

— На самом деле, я даже впечатлена тем, как вы всё там расписали, — тихо продолжила Пэппер. – Вы – вот, кто разбирается в пони, с которыми общается. Гораздо лучше видите общую картину, чем я. Все эти пони, лебезящие перед друг другом, такие хорошие и тактичные, каждый будто сошёл со страниц книги «правила этикета и высокодуховных бесед». Сейчас ведь везде идут крики о том, что у каждого своё мнение, каждый – это отдельная личность, уникальная, волшебная, «всегда будь самим собой». Может быть, я не хочу жить согласно правилам, может быть я тоже какая-нибудь вопиющая личность, а моё мнение подавляет общество. Почему я не могу об этом кричать? Зачем пони этим занимаются? Зачем они так дрожат над тем, чтобы никого не обидеть своими действиями, мнением? В чём смысл?

Рэрити молча стояла рядом, ощущая, как холодный ветер тревожит её шёрстку и гриву. Солнце опускалось всё ниже с каждой минутой и уже не за горами были сумерки. На небе, освободившимся на время от туч, уже начали проступать первые звёзды.

— В том, чтобы не остаться одинокими, — ответила единорожка.

— Да, похоже, что так, — Пэппер тяжело встала на все четыре копыта и бессильно посмотрела на Рэрити. – Времени уже много. Я пойду. Ещё раз извините за театр.

— Да, действительно, уже поздно. Извините за то, что было в кафе.

Они разошлись в разные стороны, и Рэрити, уже неуверенная практически ни в чём, твёрдо была уверена в одной вещи: она придёт домой, закроет все шторы, и очень глубоко заснёт. Копыта уже сами несли её по улицам; она слишком устала.

Звуки спешащих по перронам копыт и гудение поездов наполнили всё пространство вокзала, в центре которого стояли две давние подруги. Большие круглые часы, нависшие над главным входом здания, показывали раннее утро; солнце только вот-вот взошло, а на небе пегасы уже вовсю собирали тучи в целые тесные скопления, заслоняя ими небосвод.

Рэрити ещё раз обняла подругу, крепко, не очень-то горя желанием прощаться. Эплджек уезжала, как и приехала, налегке: всего один небольшой чемоданчик стоял рядом.

— Ты ведь ещё приедешь? – спросила Рэрити, отпуская Эплджек из объятий. – Когда-нибудь.

— Думаю, да. Не то чтобы у меня теперь было много причин всю жизнь проторчать в доме. Это даже немного странно – ощущение того, что целый мир распахнул перед тобой двери. Ты, кстати, тоже можешь как-нибудь приехать. Ты всегда желанный гость на ферме.

— Спасибо, — Рэрити улыбнулась в ответ.

— Чем будешь заниматься то теперь, когда не нужно выгуливать меня по всему городу?

— Не имею ни малейшего представления. Может возьмусь за какой-нибудь новый заказ, но… честно говоря, уже не знаю. Пока не хочется ничего шить. Точно! Я буду все дни лежать в кровати и предаваться блаженной прокрастинации.

— У тебя, подруга, очень специфичные вкусы в выборе занятий. Да, я знаю, что ты ненавидишь разговоры об этом.

— Забудь. Я решила, что буду относиться к этому более спокойно.

— С чего вдруг?

— А смысл? Я всё надеялась найти эту… объективную, сложную форму искусства, переплетение смыслов и символов, как будто мне это что-то даст. Скорее всего, мне просто надоело. Мне кажется, даже если я что-то такое однажды и найду, что мне это даст того, чего не даст простое личное восприятие конкретных вещей? Может быть, это даст мне даже меньше, чем… то, о чём я сказала до этого.

— Более-менее понимаю. Что ж, могу только порадоваться за то, что тебе стало лучше. Тебе ведь стало лучше?

— Да, Эплджек, мне немного стало лучше.

— Вот и отлично! Оу, — Эплджек приметила что-то позади Рэрити. – Смотри, кто к нам идёт.

Рэрити послушно обернулась и увидела, как по прямой линии к ним спешно направляется знакомая лавандовая единорожка, с слегка тревожным взглядом.

— Привет, Клэрити, — поприветствовала её Эплджек, когда она подошла ближе.

— Здравствуйте, Эплджек, — Клэрити чуть-чуть улыбнулась. – Слава Селестии, вы ещё здесь. Я боялась, что уже не успела.

— Мы пересеклись ещё раз на выходе из театра, в вечер спектакля, — начала объяснять Эплджек обомлевшей подруге. Та перевела на неё внимание. – Я рассказала, о Кэпитале Стрэйдлайне, о том, что сегодня уезжаю в Понивилль, и Клэрити вызвалась тоже меня проводить.

— Я поняла по контексту, — сухо проговорила Рэрити.

— Хорошо. Ну что, Клэрити, а ты чем будешь заниматься в ближайшем будущем?

— О, у меня впереди намечается много всего. Трембл Трупер позвал меня сыграть в его следующей пьесе, раз уж эта имела такой успех.

— Ты согласилась? – скептично спросила Эплджек.

— Он сказал, что на этот раз хочет сделать что-то… сложное, интереснее всего, что было раньше. Фактически, у него ещё даже нет идея, но о пьесе уже заявлено. Может быть – как он сказал – мы даже подумаем над этим вместе. Это было бы неплохо.

Гудок поезда и последовавший за ним призыв кондуктора занимать свои места уезжающим пони заставил их ускориться в своих прощаниях. Рэрити и Эплджек ещё раз обнялись, Клэрити сказала своё «до свидания», и Эплджек, не оглядываясь, поспешила войти в вагон. Спустя пару мгновений, импульс, пробежавший по металлическому корпусу поезда, качнул прикреплённые к паровозу вагоны, и поезд пришёл в движение, оставляя позади себя вокзал, перроны, и двух единорожек, всё также стоявших на своём месте. Рэрити взглядом провожала всё дальше удаляющуюся подругу, ощущая при этом, как слабеют её копыта, а к горлу подходит небольшой комок горечи.

— Я хотела бы кое-что сказать, — до неё донёсся голос дочери, и Рэрити обернулась к ней. – По поводу того, что было в театре. Я бы хотела извиниться. Сама не понимаю, почему я так несправедливо…

— Клэрити, — она перебила её, не дав договорить. – Всё в порядке. Извинения принимаются.

— О… так легко? Что ж, я… ну ладно. Я сильно переживала по поводу того, что наговорила тем вечером, и мне правда стыдно. Ты действительно меня прощаешь? Почему?

Ну, — она прошла мимо неё, и направилась к выходу. – А кто из нас идеален?

У неё не было уже ни сил, ни тем более желания не прощать Клэрити. Они вышли из здания вокзала, прямо к широкой каменной лестнице, ведущей в раскинувшийся впереди город. Холодный, сегодня не сильный ветерок приятно освежал и тревожил шёрстку. Клэрити шла впереди, затем остановилась у самого подножия лестницы.

— Что теперь будешь делать? – спросила она, поворачиваясь к матери.

— Посмотрим. Не знаю.

— Ясно.

— Да, — Рэрити замолчала. – Удачи… с новой пьесой. Интересно, какой она будет.

— Да. Мне тоже, — сказала Клэрити. – Ладно, думаю на этом всё… Пока?

— Пока.

Клэрити неспешно пошла прочь от здания вокзала, пока Рэрити тоскливо смотрела ей вслед. Прощание с Эплджек не далось ей так легко, как она себе представляла, и теперь вид уходящей Клэрити вызывал в ней ещё большую печаль, чем когда-либо.

— Клэрити! – неожиданно даже для самой себя окликнула она дочь.

— А? – Клэрити остановилась, обернулась.

— То платье, что ты мне показывала, — сказала Рэрити, ощущая, как ветерок дует ей в спину. – Оно тебе не шло. Жёлтый цвет с твоей лавандовой шёрсткой, плюс довольно простой, очень незамысловатый пошив. Работа так себе, по твоим меркам.

— Почему же ты не сказала мне этого тогда?

— Штука в том, что я действительно не знаю.

— Ясно. Хорошо. Спасибо за информацию. Пока.

Она вновь пошла в своём направлении, ещё медленнее, ещё печальнее, чем до этого. Рэрити вдруг ощутила, как её дух поднимается с земли и распространяется по всему телу. Она вновь окликнула её:

— Клэрити! – она двинулась в её сторону.

— Ну что? – лавандовая единорожка вновь остановилась.

— Ты правда достойна большего. Я считаю, ты достойна исключительно лучшего. Лучших нарядов в том числе.

— Спасибо. К чему ты?

— Если я приму предложение Трембла? Что если я займусь подготовкой костюмов к его следующей постановке?

— Откуда ты…

— Я просто знаю. Так что? Я могу это сделать, я могу с этим поработать.

— Ты можешь? – Клэрити скромно улыбнулась, смотря на подошедшую уже достаточно близко мать.

— Я могу, — Рэрити остановилась в паре шагов от Клэрити. – Мы даже можем поработать вместе, обсуждать, как сделать лучше то, или другое. Простое, чисто формальное проведение времени вдвоём.

— Ты предлагаешь нам вместе думать над тем, какие костюмы лучше подойдут для пьесы?

— И для тебя, в том числе. Зависит от факторов. Я могу шить исключительно для тебя, все свои дальнейшие работы, но если будет необходимость, то можно и над другими поразмышлять, над другими персонажами.

— И ты пойдёшь на это? Тебе ведь не очень нравится творчество мистера Трупер.

— Мне всё равно целыми днями заняться нечем.

Клэрити от этого улыбнулась ещё шире; Рэрити тоже выдала маленькую улыбку. Всё больше просыпающийся город кружил вокруг них спешащими на работу пони, и проезжающими по дорогам экипажами, наполняя воздух шумным гомоном типичной городской симфонии.

— Да. Думаю, мы могли бы что-то такое устроить, — сказала Клэрити. – Я скажу об этом мистеру Труперу, как только представится возможность.

— Значит, до скорого?

— Да. Увидимся.

Они пошли в разных направлениях, подгоняемые ветром, дающим ощущение крыльев за спиной.

— Мам! – окликнула её Клэрити, когда они отошли друг от друга на приличное расстояние. Рэрити обернулась, с вопросительным взглядом. – Я не так хорошо разбираюсь в шитье, но… твоя последняя работа не была куском навоза.

Рэрити улыбнулась, в ответ на это.

— Нет, — произнесла она. – Нет, именно этим она и была.

Они улыбаясь разошлись в разные направления. Когда она была уже далеко от вокзала, Рэрити почувствовала, как что-то холодное касается шёрстки. Она обернулась, но ничего не было видно. Обычная городская улица, по которой в спешке ходили пони. И вновь что-то коснулось её, как будто маленькие капельки дождя медленно опускались на шёрстку. Единорожка подняла взгляд вверх, наконец увидев, как белоснежные хлопья снега порхают в воздухе, падая с небес. Через пару часов, такой снегопад точно покроет весь город, каждую улицу, каждую крышу. Белоснежный покров, оседающий на всякой поверхности уже скоро будет привычным видом из окна. Рэрити была не против. Белый снег хорошо с ней сочетался.

Первое, что она сделала, зайдя в свой кабинет – закрыла окна, чтобы не было холодно; зажгла в камине огонь, чтобы было теплее. Она разложила на рабочем столе бумагу для чертежей и эскизов, намереваясь побыстрее приступить к делу, придумать какое-нибудь подходящее платье, пусть даже она не знала, какой вообще будет пьеса, и что для неё нужно. Просто хотелось сделать что-нибудь красивое. Рэрити поймала себя на ощущении, что по этому чувству она скучала уже очень давно.

Спустя какое-то время работы, поднос с чайным сервизом приземлился на стол рядом с ней. Секретарша Рэрити стояла рядом, ожидая дальнейших распоряжений, не забывая просто любоваться единорожкой за работой.

— Спасибо, дорогуша, — произнесла Рэрити, не отвлекаясь от работы. – Будь добра, если я кому-нибудь понадоблюсь… посылай за дверь.

— Вы вновь вся в работе. Это так чудесно!

— Да, признаться, я этим уже давненько не занималась. Представляешь, на верхних полках была пыль! Как вообще я могла настолько забросить своё рабочее место? Ужас.

— Это значит, вам уже стало лучше? Вы были так подавлены.

— Мне немного лучше, действительно.

— Так вас уже покинуло то ужасное чувство, что мучало вас последнее время?

Рэрити промолчала, откинувшись на спинку стула, пристально всмотревшись в эскиз своей будущей работы. Комната вокруг замолкла в ожидании чего-то. Это способствовало концентрации.

— Нет, я бы так не сказала, — ответила единорожка. – Может быть, однажды.

— Не буду мешать вам работать, — покорно произнесла секретарша и ушла, оставляя Рэрити наедине с собой.

Добавить по вкусу

Санни Лемон и Демон морей

Цена бессмертия

Конец игры

Параллель

Летописи Защитника: Закат родного солнца

Донор

"Dear Diary..."

Твайлайт Спаркл против физкультуры

Из жизни Оскара и Виолин

Огранённая красота

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV