Мистер Диск

Толчок в истинный сюрреализм.

— Но сэр, я не понимаю, за что. – простонал уже пятнадцатый за сегодня жалующийся мне студент. – Я же сделал всё, как вы сказали. Тени на месте, свет падает как надо, угол верный. Так за что же у меня тройка с плюсом?

Я уже закатил глаза; я хочу домой. У меня только что был худший из худших дней преподавания. В смысле, серьёзно, я дал им простое задание, что они смогут придумать за короткое время. И они рисовали, чёрт побери, апельсин! И каждый студентик с тех пор жаловался мне.

Конечно, я счастлив, что директор Селестия дала мне второй шанс. Учитывая то, что она продлила контракт со мной после того (кхм) случая, когда я позволил студентам превратить всю школу в один большой холст. И конечно же в тот злополучный день закончились мои таблетки, сохраняющие мой рассудок в пределах нормы. Спасибо Селестии, что вытащила меня из лечебницы и дала мне ещё один шанс. Оказалось, девушка по имени Флаттершай убедила её. Она была единственной, кто увидела во мне не психа, а всего лишь учителя со странностями. И своими достоинствами. У мисс Флаттершай есть потенциал стать художницей, с её вязанием и минималистическими рисунками. Я уж не говорю о том, что она напомнила мне, почему я так люблю преподавать.

— Так за что мне тройка?

Ну... Почти.

— Ты хочешь знать за что? – я повернулся к молодому человеку. – Хорошо, вот за что. Может с техникой у тебя всё хорошо, но ты так и не понял, в чём суть работы художника.

— Что это значит?

— Художник берёт самое яркую свою эмоцию и пытается запечатлеть её на том, что под руку попадёт. У твоего рисунка характера не хватает превратить апельсин в нечто уникальное.

— Но в моём рисунке полно деталей. Уж всяко больше, чем у Флаттершай.

— Да, рисунок Флаттершай может быть и прост, но она восприняла этот апельсин как нечто, чего я доселе не видел.

Он начинает злиться. Типично.

— То есть вы говорите, что я не умею рисовать?

— Я не говорил, что ты не умеешь рисовать. Я говорю, что ты воспринимаешь мир только головой, а не всем телом. Где же твоё сердце? Твои внутренности? Желудок, руки, ноги, душа в конце концов? В искусство нужно вкладываться целиком.

Я уже вижу, как на нём загораются волосы.

— А вы не думаете, мистер Дискорд, что я по крайней мере попытался?

Ох, ненавижу я, когда студенты меня так называют. После того случая меня начали называть Дискорд., Возможно, они просто добавили «о», «р» и «д» в конце. Возможно, из-за моих сюрреалистичных картин, которые я писал раньше. Может из-за одежды, которую я сшил сам, и она сильно отличается от людского понимания моды. А может из-за того, что мои студенты превратили школу в кошмар Пикассо. В любом случае, ко мне пристала эта кличка.

Дискорд.

По правде говоря, она мне нравилась поначалу. Да настолько, что я себе фамилию на неё поменял. Но шло время (и назревало всё больше конфликтов с директором Селестией и замдиректора Луной), и я стал считать её обзывательством. И как компромисс, я (договорившись со всеми) вернул своё настоящее имя, мистер Диск.

Я повернулся, уходя от спора.

— А теперь, если не возражаешь, я бы пошёл дом-

Он толкнул меня в спину.

Мои руки в пёстрых рукавах плаща коснулись основания статуи. Мысль ударить мальца в ответ пришла в мою голову, да и какому учителю в конце трудного дня не пришла бы? Это была тростинка, сломившая слона. (Или верблюда? И почему верблюда? Почему не лошадь или что-то вроде того?) Всё же, я хотел опереться о что-то твёрдое. Отчего мог оттолкнуться и посмотреть мальцу в глаза.

Вместо этого по какой-то причине вселенная решила разыграть надо мной шутку вселенского масштаба, и я провалился. Не спрашивайте как и почему, ибо если вы попытаетесь ответить на эти вопросы, вы точно съедете с катушек.

А затем я падал. И жаль, что я не мог этого заснять, ведь я падал в калейдоскоп цветов. Цвета сливались и разъединялись, будто на размытой камере, направленной на переполненную улицу. Или как если бы вы кружились на карусели, будучи близоруким. А что за чувство у меня было! Больно не было, но меня растягивало, словно пластилин в руках ребёнка. А во что растягивало? Без понятия.

Не знаю, сколько я пробыл в этом видении, за который тебя любой хиппи убил бы, но в какой-то момент я, кажется, вырубился. Когда я очнулся, голова болела и очень, очень, очень, очень, очень сильно кружилась. Я попробовал встать, но это ощущалось... странно. Шатаясь, я схватился за что-то, пока комната не прекратила вращаться.

Погодите, комната? Я же на улице был, нет? Вскоре всё прояснилось.

— Ч-что это? Где я? – в панике спрашивал я. Я никогда раньше не видел этого места. Всё, буквально всё было сделано будто из кристаллов. И хоть комната была впечатляюще большой, в ней ничего не было. Лишь несколько колонн, двойная дверь, и-

Дверь открылась. В обычной ситуации я бы ожидал кого-то, кто заглянет в комнату, где чудаковатый человек опирается на колонну. А вместо этого в щель просунулась голова лошади, сделанная из прозрачного кристалла и одетая в римский (или греческий?) шлем.

— Понибудь тут...

Она говорила. Эта штука говорила! Её выражение было таким же, как и моё – широко открытые глаза и раскрытый рот. И когда я попытался дотянуться до неё, я остановился. Рука, её не было. Вместо неё была львиная лапа. Я посмотрел на другую, и вместо неё были птичьи когти.

— М-МОИ РУКИ! ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОИМИ РУКАМИ?! — вежливо спросил я пустоту. Я обернулся, дверь была открыта, но за ней никого не было.

Я повернулся к единственной декорации этой комнаты — зеркалу. Я подошёл к нему, и от того, что я в нём увидел, шестерёнки в моей голове затрещали. Это было больше похоже на некий сюрреалистический автопортрет. Моя голова была, кажется, ослиной. На голове красовался олений рог и ещё какой-то. Мои брови и бородка стали из серых белоснежными. Тело моё было длинным и коричневым, словно змея, покрытая шерстью. На левой ноге было копыто, а правая представляла из себя лапу ящерицы. А хвост походил на тех драконов с китайских рисунков. Но все цвета, как я заметил, совпадали с одеждой, что я носил.

— Дискорд!

Я повернулся. Их стало больше, и... Это что, белый единорог?