Сказанное мимоходом

Игра Принцесс / The Game the Princesses Play

МЛП-коан

— Я покупаю двух ежиков и ставлю на два-пятьдесят.

Это была игра, в которую играли принцессы.

— Ты не можешь! Сегодня вторник! Мы можем прервать твой ход и поставить на четыре-пятьдесят!

Каждое утро, прямо перед убытием Луны на отдых, они встречались в Совершенно Ненужном Зале^I) и самозабвенно играли.

— Правильно говорить “я могу прервать”, Луна. И если ты поставишь на четыре-пятьдесят, я использую свою карту Латук/Улитка и получу дополнительные полхода. Но так как сейчас четный вторник, у меня будет еще одна восьмая хода сверху. Очко за мной, мне думается.

Дело было в том, что…

— А вот и нетушки! Овощное исключение! Половина очка!

Дело было в том, что ни один пони в Эквестрии даже смутно не мог догадаться о том, во что же они играют.

— Ты показала мне язык? Ну и ну. Так, ладно. Я начинаю. Помни, поезда с северной линии следуют без остановки. Мой первый ход — Финчли Сентрал.

Ни один пони как в Эквестрии, так и вне ее пределов. Запросы — тайные, разумеется — были разосланы по дипломатическим каналам многим гордым нациям Эпоны. Зебры были озадачены, грифоны сбиты с толка, кирины ошеломлены, а делегация Осколка империи алмазных псов просто не смогла понять вопрос.

— Мы вольны показывать наш… мой язык кому пожелаю. То прекраснейший из языков. А ты всегда играешь одинаково. Бернт-Оак.

О, теории строились. Протокол требовал, чтобы при принцессах всегда была свита, так что молва разошлась быстро, и вскоре у игры появились первые ценители, каждый из которых был уверен, что понимает правила лучше всех. Многие из высокоученых дебатов были посвящены целесообразности игры зелеными картами^II) или тому, сколько “комков” было в “ботинке”.

— Красивый язык, но ведь это достаточно глупо, не правда ли? Эмбанкмент.

Некоторые — и их было немало, потому что игра собирала довольно приличную аудиторию — утверждали, что это вовсе не игра. Была сильна школа веры, которая утверждала, что это религиозная церемония, призванная предотвратить конец света. Хотя о том, как именно, догадки были самыми разнообразными.

— Глупо? Это мы глупые? Это не мы ставим ведра на двери! Челк-фарм!

Одна из наиболее молодых теологий утверждала, что игра была нужна для успокоения духа хаоса, родителя Дискорда, для того чтобы он — или она, кто этих духов хаоса разберет — не разрушил мир. Теория гласила, что у игры не было правил, лишь чистейший хаос, что питал духа, тем самым поддерживая его спокойный сон.

— Это классический пранк, Луна. Классический. Морнингто…

Другая теория утверждала, что именно так обсуждались скрытые, потаенные действия в государстве: с помощью шифра столь сложного, столь гениального, столь хитрого, что целые жизни ушли на его разработку. Тем не менее, эта школа мысли не получила широкого распространения, главным образом потому, что ее сторонники были суетливыми пони, с озабоченным выражением лиц и нервирующей привычкой смотреть вверх и слева от своего собеседника.

— Ага! Не получится! Исключение Юстона, с модификатором Брент-Кросс.²⁾ Фол! Мы можем взять две карты!

Был широко известен случай, когда однажды один из таких теоретиков заговора услышал, как Луна уверенно заявила, что зеленая кошка в игре на доске грядущего. Он побледнел и замер как вкопанный, прекратив лихорадочно записывать в блокнот. Через мгновение он выбежал вон, и никто никогда его больше не видел.

— Ладно. Ладно. Не злорадствуй.

Позже появились слухи, что он начал расширять подвал своего дома и накапливать воду, консервы, музыкальные инструменты и шпагат. Никто не знал зачем, хотя, разумеется, предположения высказывались самые разнообразные.

— Мы не злорадствуем. Мы никогда не злорадствуем. Принц и двойка! Физзбин!³⁾ Ура! Принимай!

Третья группа полагала, что игра представляла из себя хитроумное испытание. Тот, кто в достаточной степени сможет понять правила и сыграть с принцессами на равных, получит некий главный приз. Наиболее популярными вариантами было наделение королевским титулом, бессмертием и безнравственностью^III), именно в такой последовательности.

— “Получай”, Луна. “Получай”. И я так рада, что ты не злорадствуешь. Ты представить себе не можешь как. Хорошо. Физзбин так физзбин. Давай вращать доску.

Двумя большими загадками для любых теорий были, разумеется, доска и фигуры.

— Стоит мне брать разрывы во времени?

Их было так много. Большинство из них когда-то находились в фондах Королевского музея, где значились как сельскохозяйственный инвентарь, образцы раннего абстракционизма, интимные игрушки и обрядовые объекты.^IV) Они представляли собой ошеломляющий беспорядок, раскинувшийся по главному и множеству боковых столов то ли случайным образом, то ли по системе, слишком сложной для понимания даже самого преданного книжного червя. Некоторые из них были довольно обыденными, такие как карты из полудюжины взаимно несовместимых колод; некоторые менее, как, например,  игральные кости с совершенно неожиданным количеством граней; а некоторые вообще были совершенно непонятными, как, например, намагниченная ложка, наполовину заполненная солью, и стебли тысячелистника.

— Нет, давай сегодня сыграем в контр-гносеологический вариант.
А доска? Еще полгода назад она была гордостью экспозиции Королевской галереи. Шесть докторских диссертаций, две книги и бесчисленное множество статей обсуждали ее причудливый, практически фрактальный узор и его значение: художественное, философское и социологическое. Академия еще не оправилась от того факта, что это не было ни метафорой борьбы пегасов за идентичность в период после Реконструкции, ни  выражением гнетущей социальной динамики.

— Очень хорошо! Я буду играть от предпосылок солипсизма.

Некоторые эксцентричные ученые начинали предполагать, что использование данного изображения в качестве игральной доски являлось актом деконструкции и диверсии, добавлявшим новые уровни смысла в и без того многоплановый образец искусства.

— Да брось, Луна. Ты всегда выбираешь… а, неважно, неважно. Поступай, как хочешь. Я сыграю от предпосылок эмпиризма.

Еще более странными были инструменты, окружающие доску, причем не сами по себе…

— Две шестерки! Атакую, с плюс двумя на софистику. Кредо.⁴⁾

...но для чего мог понадобиться компас? Или спиртовой уровень? Судя по всему их использование стоило полкомка, за исключением случаев, когда тернбулл был крест-накрест — тогда цена равнялась шести. Этот факт был хорошо известен пони, изучающим игру.

— Защищаюсь, плюс четыре с “бытие — это или то, что воспринимается, или тот, кто воспринимает”.⁵⁾ Кредо бито. Очко в мою пользу?

Гораздо менее понятно было то, чем тернбулл вообще являлся и что для него могло означать “крест-накрест”. Было известно, что ботинок состоял из некоторого определенного числа комков, однако теории о точном числе варьировались от “трех" до “сорока семи и ещё чуть-чуть”.

— Очко и игра. Мы… я согласна. Хорошо сыграно, сестра.

И на том игра заканчивалась, вот так запросто. Сестры, которые до этого, казалось, были готовы повторить некоторые эпизоды Войны Двух Сестер, улыбались друг другу, обнимались, в течении нескольких минут наводили порядок, а затем расходились — одна в кровать, а другая навстречу целому дню управления государством-бедствием, коим являлась Эквестрия. Позади себя они оставляли целый зал сбитых с толку пони, которые ждали, пока принцессы удалятся на почтительное расстояние, а затем начинали ожесточенно спорить.

— Взаимно, Луна. Хорошего сна.

Но не сегодня. Сегодня один из этих пони последовал за Селестией уверенной походкой, пытаясь на своих коротеньких ножках поспеть за широким шагом принцессы. Он наконец нагнал ее в полого спускающемся коридоре, ведущем к залу Восточного Сияния. Это было уютное место, довольно небольшое по дворцовым меркам, освещенное тонкими полосами солнечного света, пробивающегося через узкие бойницы, сколь изящные, столь и тактически бесполезные.

— Прошу прощения, ваше величество, могу ли я отвлечь вас на минуту? — спросил он с небольшой одышкой.

— Господин секретарь! Конечно же. Я не знала, что вы наблюдаете за нашей игрой, — ответила Селестия.

— Нечасто, но иногда задерживаюсь, когда дела ведут меня мимо зала, — ответил Доттид Лайн, почти стыдясь своего интереса к чему-либо, не связанному с оформлением документов.

— Чем я могу помочь вам?

— Что ж, ваше величество, мне любопытно и… эээ… я собирался... уже некоторое время… — Доттид было затих, но потом собрался и продолжил. — Прошу прощения. Я имел в виду, что я хотел узнать насчет той игры, в которую играете вы и Принцесса Луна. Конечно… конечно, если это не что-то личное.

— Нет-нет, что вы. Все в порядке. Но… вы хотите сказать, что пони не знают?

— Нет, ваше величество. Никто не знает.

— Но… она же наверняка упомянута в хрониках.

— Да, упоминания “игры принцесс” имеются, но обычно их связывают с шахматами. Отсюда и белые и черные фигуры.

Селестия засмеялась, и Доттид был готов поклясться, что лучи света стали ярче и задрожали.

— Я? Играю в шахматы с Луной? О, ничем хорошим это не закончилось бы. Она разгромила бы меня за пять минут, причем с невыносимо скучающим видом, и что бы мы делали потом? Нет, в шахматы мы не играли уже… ну, очень долго. Так что… никто не знает, чем мы занимались все это время?

— Нет, ваше величество.

— Почему они не спросят?

— Дворяне боятся показаться невеждами в ваших глазах, вашей сестры и своих знакомых, разумеется.

— Ясно.

— А исследователям слишком нравилось дискутировать. Спросить вас или Принцессу Луну означало бы испортить им все, и, насколько я могу судить, было бы жульничеством.

— Но все же вы спросили.

— Спросил, ваше величество. Мне хватает дискуссий в повседневной работе, а опасайся я показаться невеждой в ваших глазах, я никогда не открыл бы рта.

Селестия выглядела… сложно выразить как. Задетой? Обеспокоенной? Расстроенной? Доттид не был уверен. Он всегда испытывал трудности с чтением ее выражения лица. Глаза всегда заливал свет. Тем не менее, она была явно огорчена, поэтому он поспешил загладить любой проступок, который мог допустить.

— Тогда как же она… эээ… называется?

Принцесса мгновение колебалась, как будто она хотела сказать что-то еще, но потом резко сдалась и радостно заговорила.

— У нас никогда не было названия. Мы называли ее “наша игра” со времен, когда были жеребятами. О, мы так спорили, пытаясь дать ей правильное название, но так и не преуспели, так что “наша игра” закрепилось.

— Тогда какие у нее правила? Они вообще существуют?

— О, существует множество правил, но важно только одно.

— Какое?

— Правила не должны повторяться.

— Что? — вскрикнул Доттид удивленно, но потом собрался. — Прошу прощения, ваше величество, но не могли бы вы, эм, пояснить?

— Каждый раз, играя, мы изменяем правила, хотя бы чуть-чуть. Мы никогда не остаемся прежними от игры к игре, так почему не должны меняться правила?

— Думаю… в этом есть смысл. И вы играете уже…

— Сотни лет. Со временем она усложнилась.

— Могу представить. Так вы… эээ… каков счет?

К этому моменту они продолжали спускаться по коридору, на этот раз Селестия шла медленнее, чтобы Доттид мог поспеть за ней. Как только он задал вопрос про счет, она внезапно остановилась в удивлении, распустила крылья и рассеянно постучала копытом. Наконец она снова повернулась к Доттиду с нечитаемой улыбкой на мордочке и заговорила.

— Знаете что, господин секретарь? Я совершенно забыла.

И вот тут Доттид Лайн достиг просветления.