Иные
Преступление и Наказание.
Много розовости и сюсюсю.
Малышку удочерили мистер и миссис Роузери следующим утром. Не сказать что им легко далось это решение, скорее наоборот.
Как рассказывал мне мой отец, в моем случае было куда легче сделать выбор, в частности, именно из-за того, что я появился ненамного позже Апериль. Ведь, если судить очень отдаленным взглядом, мы с ней смотримся почти как близнецы-одногодки. Да и мама Ну, это если забыть о том, что обыкновенно в одной семье рождается по одному жеребенку за раз. Никогда не было двойни или тройни.
А за одногодками, конечно, куда легче следить и ухаживать.
Вот только беременность миссис Роузери будет длиться еще полгода, и как она со своим мужем будет ухаживать в это время за удочеренной кобылкой — ума не приложу. Жеребята, конечно, приносят радость, но за ними нужен глаз да глаз! Накормить, напоить, одеть, спать уложить, колыбельную спеть… Впрочем, не вызывает сомнений то, что весь Этерн будет оказывать им всевозможную помощь.
А как же иначе? Надо помогать, если кто-то нуждается в помощи.
Между прочим, это будет довольно полезный опыт для нас с Апериль. Ведь мы будем учиться как ухаживать за новорожденными жеребятами. Не сами, разумеется, а под надзором. Но все же, это очень ценный опыт! Можно, конечно, взять несколько книг у Библио, но лучше практики ничего нет!
Но это будет где-то через год-полтора, когда малыши подрастут.
Да и то, это если разрешат. А у меня почему-то такой уверенности нет…
Точнее, я знаю почему.
У нас не очень много-то писаных законов, которые надо соблюдать. У нас больше всяких моральных и этических запретов, вроде «дамы идут впереди» или «надо помогать старшим». Но я умудрился нарушить один из тех немногочисленных запретов, что не принадлежат ни одной, ни другой категории! Один из тех немногочисленных запретов, данных всем аликорнам самими Богинями!
Думаю, моих родителей удар бы хватил, если бы они узнали. А другие аликорны со мной перестали бы даже разговаривать!
О чем я только думал, когда стоял как вкопанный за деревом на центральной площади?! И мне это еще повезло, что меня Богиня не заметила, а если бы заметила? Ведь ясно даже мелкому жеребенку — ночью на центральной площади находиться никому нельзя! Даже самым-самым старым аликорнам, которые Богиню Селестию своими глазами видели, когда они были еще совсем малышами! Никому! А я не только там стоял, но и видел! И слышал!
Я, правда, не понимаю почему — но раз запретили, значит на это были причины! И довольно веские!
Меня еще интересует почему Богиня плакала, но мне это однозначно не понять. Я ведь простой аликорн!
О Богини, что же я натворил… Я из-за этого даже заснуть и успокоиться не могу, уже три дня просто в кровати ворочаюсь. А то, что я не могу никому об этом рассказать, грызет меня все сильнее и сильнее.
Вот вырасту, полюблю кобылку, женюсь, заведу детей, все будет хорошо, все будет замечательно, а потом паф! прилетают Богини и что? И говорят всем что я, Хрусталь Линз, на самом деле нарушил закон и скрывал это все время! Как же я потом всем в глаза буду смотреть? Это будто я обманул кого-то! Да что там кого-то! Всех, абсолютно! Всех, кто еще не родился, и всех, кто уже умер!
Хоть самому помирать.
Но это как-то вообще нехорошо получится. Да, я натворил делов, но это не повод же! И вообще, это как будто я от наказания убегаю. Заслужил — должен быть наказан! Да и папа с мамой и Апериль будут очень грустить. Они же все равно меня будут любить даже с этим, правда? Хоть я и подвел их всех…
Так, все. Если я и дальше буду лежать, то мне будет еще хуже. Надо либо решать этот вопрос, либо и дальше трястись над собой. Уж лучше вечное наказание, чем вечный страх перед неминуемой расплатой.
Я собрал всю свою волю в копыта и решительно встал с кровати.
Все-таки я трус. Чем ближе я подходил к двери из своей комнаты, тем быстрее испарялась моя решительность найти отца с матерью и все им рассказать. В конце концов, когда я уже почти открыл дверь, мое воображение подсунуло все наказания, на которые было оно способно: изгнание, отречение семьи от меня, ссылка в неизведанные пучины океана или космоса, сжигание души самими Богинями, или самое простое — игнорирование.
И как настоящий жеребенок, который боится всего, я живо спрятался под кроватью!
Как-то мне не очень нравятся такие перспективы. Совсем не нравятся.
Может быть, и вправду лучше молчать?
Хотя и это тоже не вариант — вечно я молчать не смогу. Просто нервы не выдержат. А следом за ними не выдержу и я.
То есть, чем больше я храню молчание, тем больше этого волнения во мне накапливается и тем тяжелее будет мое наказание. Ведь к проступку добавится еще и обман.
А что бы сделал отец? Он наверное сразу пошел бы и рассказал бы все дедушке с бабушкой.
А может, и не пошел бы…
Я, наверное, самый первый аликорн в Этерне, который провинился таким образом.
Да и если бы кто-то уже был, я бы об этом знал. И знал бы что со мной будет.
А может, все умершие аликорны на самом деле не умерли, а что-то такое плохое сделали, и Богини их наказали?
Мои размышления прервал резкий стук в дверь.
— Хрусталь? — голос принадлежал матери. — Я могу зайти? Нам надо поговорить.
И вот тут я понял, что возмездие неминуемо.
— Да, конечно, мам, — сказал я, а сам вжался посильнее в кровать.
Мать тихонько отворила дверь и, едва зайдя в комнату, сразу ее затворила. Это могло означать только одно — мать хочет поговорить наедине. То есть потом она сама решит, рассказать ли отцу — а она это обязательно сделает! — или же не рассказывать и дать мне самому сделать выбор.
Ясно одно — мне сейчас будет такой нагоняй, что ой-ей-ей…
— Хрусталь, ты уже три дня лежишь в кровати и не выходишь из комнаты. Что случилось?
Я не знал, что я мог сказать в ответ. Поэтому решил начать издалека.
— Мам, можно вопрос?
— Конечно, Хрусталь, — ласково ответила она. — Только сначала вылези из-под одеяла, пожалуйста.
Это правда. Я забился под одеяло, как самый маленький и неразумный жеребенок.
— Во имя Богинь, Хрусталь, ты еще бледнее чем обычно! — удивленно воскликнула мать, стоило мне вылезти на свет. — Что стряслось?
— Да ничего особенного… пока, — нерешительно пробормотал я. — Мам, скажи, я хороший сын?
Нависла гнетущая тишина.
— Хрусталь, мы все любим тебя независимо от того, хороший ли ты, или плохой.
Этот ответ меня обнадежил. Ненамного, но во мне проснулся маленький огонек надежды.
Впрочем, вопрос я задал глупый, и ответ на него был очевидный.
— Хорошо, — я нервно потеребил край одеяла. — Тогда так: я часто огорчал своими поступками тебя с папой?
На сей раз мама призадумалась. Видимо, она перебирала все воспоминания, каким-либо образом связанные со мной.
Так она сидела рядом с моей кроватью примерно десять минут, пока она наконец не вынесла свой вердикт, покачав головой:
— В общем-то, это не важно, Хрусталь.
— Как это не важно! — я рывком приподнялся с кровати. — Это еще как важно! Вы меня будете любить несмотря ни на что?! — я едва мог сдерживать себя.
Ну в самом деле, как можно любить своего сына, если он натворил очень плохих делов? И не вроде дерганья сестры за косички, а что-то посерьезней?
— Хрусталь, успокойся, — она ухватила меня за плечо. — Я вижу, что за любые проступки тебе очень стыдно. Ты за них переживаешь, и ты пытаешься исправиться в лучшую сторону, — ее лицо подтверждало серьезность ее слов. — Я думаю, это делает тебя хорошим сыном.
Ух.
Было бы хорошо, если бы все мои проступки в прошлом не были бы довольно детскими. На что-то серьезное меня совсем не тянуло.
Думаю, если рассказать ей все прямо сейчас, то ее мнение быстро станет противоположным, и ей будет все равно, сын я ей или нет.
Запреты Богинь — это не шутки.
— Мам, понимаешь, — начал я объясняться. — Три дня назад, ну, когда семья Роузери удочерили малышку, я ночью, — мой голос начал дрожать и становиться тише, — ну, ночью перед тем днем, я… — мой голос стал едва слышным, а я съеживался, прячась под кровать. — Я был на главной площади. — пролепетал я, совершенно скрываясь под одеялом.
Момент Истины, именно что с Больших Букв.
Сейчас мама все размыслит, и выдаст мне самое страшное наказание. Какое точно — не знаю, но знаю что мне будет очень, очень плохо.
Но мать сидела рядом с кроватью и не собиралась ничего говорить — по крайней мере, пока все не обдумает. Я свою маму знаю. Единственное, что она делала спонтанно — это когда она под внезапным порывом вдохновения доставала иголку с нитками для своего очередного шедевра. А во остальном она была очень рассудительной и спокойной, как и отец.
Кажется, любой ребенок пытается подражать родителям? Вот и я. Я тоже пытался, но как-то не удалось. Родители бы закон Богини нарушать не стали бы.
— Мам? — тихо спросил я.
Она вздрогнула от неожиданности — вероятно, я вывел ее из очень тяжелых раздумий.
— Что, Хрусталь?
— Мам, я очень плохой сын, да? — неловко признался я в том, что считал правдой.
На лице у матери появилось что-то, похожее на легкое удивление.
— С чего ты это взял? Вроде я сказала что совсем наоборот, — ответила она, улыбаясь. А у меня от этого перья стали дыбом. — И повтори то, что ты сказал под одеялом — боюсь, я не совсем тебя расслышала.
Вот, все просто. Мама просто меня не услышала, и поэтому она все еще считает меня хорошим сыном.
А я уже устал. «Обман — одна из самых худших вещей на свете», учил меня папа. А обман родителей — вообще позор.
— Мам, три ночи назад я был на главной площади, что запрещено законами Этерна, — самым твердым голосом признался я. — И я видел Богиню Селестию, — я напряженно выдохнул.
Это было сказано достаточно громким и достаточно твердым голосом, чтобы мать меня услышала.
Я ожидал что мать на меня закричит, или разрыдается, в общем, будет очень бурная реакция.
Но вместо этого мать просто сидела напротив меня с абсолютно спокойным лицом, без капельки гнева или истерики.
Так продолжалось несколько минут: я ждал какой-нибудь реакции от матери, а она просто сидела и смотрела на меня отсутствующим взглядом.
Наконец она заговорила сухим голосом:
— Хрусталь, пододвинься поближе.
Я не понимал, зачем ей это понадобилось, но не стал спорить.
Чую, мне сейчас надерут уши…
Спустя мгновение я очутился в объятиях матери.
А вот это очень, очень странно! Тем более, не заслужил.
— И из-за этого ты переживал, малыш? — убаюкивающе-любя прошептала она, пока она гладила меня по гриве.
Я ожидал чего угодно, но вот только не этого. Конечно, в Этерне кто как хочет, так и верит в Богинь, но запреты есть запреты, и нарушать их никто право не имеет!
— Мам, но я же… — неуверенно промямлил я, но мать меня перебила:
— Даже в голову не бери! — воскликнула она, все еще прижимая меня к себе. — Я на тебя даже не сержусь! И отец тоже! Малыш ты мой, Хрусталик, неужели ты все эти три дня себя так изводил? — она прижала меня к себе с такой силой, что мои плечи хрустнули. — Богини, ну нельзя же со собой так поступать!
— Мам, ты что… на меня совсем не сердишься? — удивленным голосом задал я вопрос.
Мать высвободила меня из своих объятий и поставила прямо перед собой.
Я смог увидеть ее слегка заплаканное лицо, от чего мне стало уже не просто стыдно, а ужасно стыдно. Больше стыда могла наверное чувствовать только Богиня Луна, когда с нее спали чары Найтмер Мун.
— Ни капельки, малыш, — радостно ответила она. — Ни капельки!
— Но я же… — я попытался оправдать себя в своем же собственном проступке, но я не смог договорить: мать смотрела на меня таким взглядом, будто сегодня мой день рождения, и мне не двадцать лет, а каких-то там пять!
— Ты был там нечаянно и по чужой просьбе, Хрусталик, — ласково улыбнулась она. — Так что не переживай об этом.
— Но запрет Богинь…
— Богини все знают и все поймут, малыш, — она утерла своим копытом пару слезинок. — А если что, то я сама перед ними на колени встану и буду просить о твоем прощении, — она шмыгнула носом. — Да и мистер Делерий сам очень стыдится, что заставил тебя так поступить.
— Так ты все знала? — от шока я перестал воспринимать окружающее меня пространство. — Он все вам рассказал?
— Да, малыш, сразу же следующим утром, — она погладила меня по голове. — Он каждый день приходил и спрашивал тебя, — она поднялась и направилась по направлению к двери. — Давай, выходи, — обернулась она и еще раз шмыгнула носом. — Мы тебя все ждем. Апериль приготовила твои любимые вишневые пироги.
Я просто обожаю пироги своей сестры! Жаль только она их не так уж и часто готовит. Всего-то пять деревьев в ее садике, новые ягоды просто не успевают вырастать. Хоть и урожай бывает два-три раза в год, но все равно, ягод очень мало.
Спасибо, Апериль, было очень вкусно.
После того как я спустился на первый этаж, у меня произошел маленький разговор с отцом. Тот ничего особенного не сказал, только улыбнулся и сказал что совсем на меня не злится.
Но если отец и мать еще умудрялись держать себя в копытах, то Апериль, походу, ревела все эти три дня не переставая.
Ну, ошибаюсь. Ну два. Ну один день.
Но глаза у нее были покрасневшие.
И если мать утешала меня, то ее пришлось утешать мне. Это было не так уж и трудно, если честно — безусловно, мать с отцом уже успели все ей объяснить, в то время пока я прятался под кроватью.
Так или иначе, она была в куда более приподнятом настроении чем раньше, когда я полетел к мистеру Делерию.
Я так и не выполнил его просьбу. Поэтому и летел с извинениями.
Но сильнее я удивился, когда он на мои извинения (и на мое предложение пирога, которого я оставил специально для него и его жены) просто махнул крылом:
— Мне кажется, твои опасения небезосновательны.
Я стоял в верхней комнате ученого, в его персональной лаборатории, куда он меня пригласил лично. Вероятно, чтобы наш разговор не слышали посторонние.
Это место всегда будоражило мое воображение: я всегда хотел узнать, что же может держать у себя здесь видный ученый?
Вроде ничего особенного. Куча книжных шкафов, большой стол, куча пробирок и других научных приборов, огромный микроскоп, куча письменных принадлежностей — в общем, все, что нужно настоящему ученому, исследователю магии.
Сам мистер Делерий недолго просил прощения, но достаточно бурно.
Я, вообще-то, и особенно не сопротивлялся. А вот его подозрения быстро вернули мне неуверенность.
— Сегодня утром я снова увидел четыре звезды, — доложил он.
— Снова? — не веря спросил я.
— Снова, — подтвердил он. — И знаешь, что странно?
— Они были в другом расположении? — попытался угадать я.
— Совсем не это, — он отрицательно покачал головой. — Раньше период между такими явлениями был равен приблизительно пятнадцати-двадцати годам… — он поднес копыто к подбородку. — Хотя пятьсот лет назад было где-то под пятьдесят, или даже под семьдесят.
Я нервно вдохнул.
— Такой резкий скачок в продолжительности, — задумчиво продолжил он. — Я полагаю, было что-то, что вызвало это.
— Но это же Богиня! — запротестовал я. — Как Она пожелает, так Она и делает, и если Она решила что надо прилететь пораньше, то…
— То, конечно, мы не вправе Ее осуждать, — прервал он меня. — Но никто же нам не запрещает спросить Ее о причинах?
Это звучало… одновременно и логично, и наплевательски по отношению к Богине. В смысле, Она — Богиня, а мы так, мелкие аликорны.
Да и интересно, конечно же. Хотелось бы узнать, но… опять же, Она — Богиня, а мы так, в сторонке стоим.
Но интересно же! Но Богиня же!
— Вы хотите опять оставить бумажку с вопросом? — робко предложил я.
— Вообще-то, нет, — он увел взгляд в сторону. — Я хотел бы, что бы ты сам пришел к Ней и спросил.
Я чуть не задохнулся, когда понял, о чем меня хотел попросить мистер Делерий.
Да это же… Да я же… Да это же просто… Да у меня слов нет!
— Хрусталь, сам подумай, — мое лицо наверняка отображало все мои чувства и сомнения в этот момент, — ты уже что-то, как тебе кажется, натворил. С твоей стороны эта исповедь будет логичной. Видно же, что ты в этом вопросе очень строг, — он тыкнул меня копытом в грудь. — И никому не веришь. Даже отцу с матерью. Тебе всего-навсего кажется что они пытаются тебя утешить. Так вот, — подытожил он, — ты успокоишься тогда и только тогда, когда сами Богини вынесут тебе вердикт.
Это было правдой. Горькой, обидной, но самой что ни на есть правдивой правдой. Я очень требователен к себе в этой области (и все равно, что моя вера была выдумана полностью мной), и, получается, я сам себя загнал в ловушку.
Я загрустил. Из получившегося тупика, мне казалось, был только один выход, и он полностью от меня не зависел — это если сами Богини придут.
Но ведь правильно же, тайное всегда становится явным, и никогда не удаться сохранить что-то в секрете. Тем более, когда об этом знает почти весь Этерн, если не весь.
— Я… я думаю, вы правы, — с волнением в голосе сказал я. — Мне однозначно стоит так поступить, — я поник головой.
— Ну, Хрусталь, не волнуйся ты так, — утешал меня меня ученый. — В конце концов, ты Ее уже видел, когда был совсем маленьким. Заодно и спросишь, откуда она тебя принесла. Надеюсь, ты же не веришь что Дети Богинь появляются из ниоткуда?
— Я никогда не задавался этим вопросом, — сокрушенно ответил я.
— Зато в любом случае получишь исчерпывающий ответ.
В центр города я шел очень медленно, не только из-за дрожащих от страха ног и крыльев. Мне самому не очень-то хотелось идти.
Каждый шаг давался мне с огромным трудом. Каждый шаг приносил мне воспоминания. Как я споткнулся об тот камень, как я кубарем перелетел через забор, как я в первый раз использовал магию…
Казалось, любая пылинка напоминает мне о том, что скоро я всего этого лишусь.
Удивительно, как у меня в этот день два раза сменилось настроение. Сначала я паниковал, потом повеселел, а потом я впал в депрессию.
Мне кажется, что это будет моими последними днями в Этерне. А потом будет нечто ужасное.
Дорогие мама, папа и Апериль.
Мне очень стыдно признаваться, но, думаю, я все-таки напортачил. И, наверное, когда мы в следующий раз встретимся, вы будете смотреть на меня с другой позиции, куда выше моей.
Всех крепко люблю, ваш Хрусталь.
Я повторял это, будто учил стихотворение на праздник Солнцестояния. Мне казалось, что таким образом я каким-то образом «прощаюсь» с родными и близкими.
Стояла уже ночь, а я все шел мелким шагом по направлению к главной площади.
Все-таки надо было мне оказаться в ту роковую ночь! Вот кто тут дурак? Я, вот кто! Надо было вежливо отказать, или просто не стоять разинув рот на самой площади, когда дело начало принимать серьезный оборот!
А может, просто отказаться от своего вероисповедания? И придумать другое? Я же сам придумал, сам и отказался… Напридумываю еще много всяких!
Я помотал головой, отгоняя отрицательные мысли. Таким образом я решать проблему точно не хотел. Это будто я сломал какую-то вещь, и вместо того, чтобы чинить ее, я просто накрываю покрывалом. С глаз долой, из сердца вон!
А проблема не решена. Даже наоборот, еще сильнее усугубилась.
И тянуть дальше нельзя. И так много времени потратил.
Было уже далеко за полночь, когда я наконец-таки подошел к кольцу деревьев вокруг главной площади.
Тишина… угнетала. И наводила самые грустные мысли на свете.
Неужели я даже на это опоздал?
Минута, которую я простоял, собираясь с силами для пересечения невидимой границы, показалась мне часом. Часом жестоких мучений, которые терзали мою душу как никогда.
И когда я наконец сумел выглянуть из-за дерева, я…
Я нашел всего лишь одну люльку.
А где Богиня? Не опоздал ли я?
В изысканной кроватке спал, освещаемый теплым светом, маленький жеребенок с шерстью и мелкой гривой темно-синих оттенков.
А может, это и вправду не за мной?
Малыш едва слышно сопел, при этом он смешно дергал мордочкой на вздохе.
«Какой же он милый!» — сказала бы моя сестра.
Я слегка улыбнулся. Малыш действительно был очень симпатичным.
А я даже и не видел кобылку, которую удочерила семья Роузери!
Жеребенок дернулся и открыл глазки, которыми он сразу уставился на меня.
Его взгляд был… осуждающим. Такой же взгляд я редко видел у матери, когда она злилась на отца. Те же самые пляшущие огоньки.
Но он же маленький неразумный жеребенок!
— И кто это у нас тут такой? — неизвестно зачем шепотом просюсюкал я. — Кто у нас тут такой красавец?
Жеребенок открыл рот, будто хотел что-то сказать…
И тут до меня дошло.
На главной площади нет фонарей, или каких-то других источников света. Не высекал искры рогом ни я, ни жеребенок. Однако, что-то отображалось в его глазах.
Или кто-то.
Я задрал голову, чтобы посмотреть, кто это был.
А когда увидел, мои крылья сами понесли меня вверх, поднимая меня с максимальной скоростью, на которые они были способны.
Я пытался что-то крикнуть, но не знал что.
Каким образом можно позвать Богиню, и при этом не оскорбить Ее? Я просто не знаю как выразить все свое уважение в одной фразе!
Золотистая дымка летела куда быстрее меня. Я прикладывал все усилия к тому, чтобы от нее не отстать, но все равно — было вне моих сил держать гонку наравне с Богиней. Поэтому я старался хотя бы не отстать.
— Подождите! — непроизвольно выкрикнул я, когда я увидел что кромка Купола стала подниматься к вершине, закрывая весь город снизу.
Той золотой пыльцой и была сама Богиня. Я надеялся на то, что Она меня услышит, но все мои попытки были тщетны — Богиня Селестия отдалялась от меня все дальше и дальше, пока я сражался с встречными порывами ветра.
А потом небо взорвалось яркой вспышкой.
И, кажется, я оказался вне Купола.
А вот теперь мне точно нет прощения.